Отражение русской ментальности в идиостиле Ф.М. Достоевского: на материале языка романов "великого Пятикнижня" тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.01, кандидат наук Бокова, Оксана Александровна

• Бокова, Оксана Александровна
• кандидат наук
• 2015

Оглавление диссертации кандидат наук Бокова, Оксана Александровна

Содержание

Введение

Глава 1. Теоретические основы изучения общенациональной и индивидуально-авторской языковой картины мира

§ 1. Место лингвокультурологической проблематики в современном языкознании

§2. Идиостиль, языковая картина мира, ментальность, концепт и концептосфера как понятия лингвистики антропоцентризма

2.1. Идиостиль

2.2. Общенациональная и индивидуально-авторская языковая картина мира

2.3. Менталитет, ментальность и концептосфера. Концепт как единица менталитета

§3. Произведения Ф.М. Достоевского с точки зрения русской ментальности как объект лингвистического изучения

Выводы к первой главе

Глава 2. Лексические концепты, значимые для русской языковой картины мира и для творчества Ф.М. Достоевского

§ 1 Концепт «тоска» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского

§2. Концепт «судьба» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского

§3. Концепт «свобода» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского

§4. Концепты «совесть» и «воля» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского

§5. Концепт «любовь» в русской языковой картине мира и в идиостиле Ф.М. Достоевского

Выводы ко второй главе

Заключение

Список литературы

Источники исследования

Список иллюстративного материала

Приложение 1. Отражение особенностей русской ментальности в коммуникативном поведении главного героя романа Ф.М. Достоевского «Идиот» князя Мышкина

Приложение 2. Бытийные предложения как национальная особенность русского языка и ее отражение в произведениях Ф.М. Достоевского

Приложение 3. Безличные предложения в русской языковой картине мира и в идиостиле Ф.М. Достоевского

Приложение 4. Концепты «мужчина» и «женщина» в идиостиле Ф.М. Достоевского

Приложение 5. Концепт "судьба" в русской ментальности и в идиостиле Л.Н. Толстого

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Отражение русской ментальности в идиостиле Ф.М. Достоевского: на материале языка романов "великого Пятикнижня"»

Введение

Человеческая культура, социальное поведение и мышление не в состоянии существовать без языка и вне языка. Являясь средством человеческой коммуникации и потому социальным и национальным по своей природе, язьь: не может не нести на себе отпечатки особенностей мировоззрения, этических и культурных ценностей, а также норм поведения, характерных для данного языкового сообщества. Язык как средоточие человеческой сути формирует и в значительной степени организует рациональную, психическую и социальную сферы человека, закрепляет и предопределяет его представления о мире («картину мира»), образ мыслей, поведенческие стереотипы. По образному выражению М.К. Голованивской, «язык представляет собой культурный слой, на котором растут деревья современных представлений того или иного народа, отвечающего на вечные вопросы: кто, куда, когда, зачем и почему» [Голованивская, 2009, 12 -13]. Поэтому в современных лингвистических исследованиях все большее значение приобретает обращенность к человеку, выражающаяся как принцип антропоцентризма. Особую роль в настоящее время играет такая отрасль языкознания, как лингвокультурология, которая представляет собой молодое, но перспективное направление, сформировавшееся в 90-ых годах XX века в результате интегрирования языкознания со смежными дисциплинами -культурологией, этнологией и этнографией. В лингвокультурологических исследованиях язык рассматривается не только как способ материального воплощения мысли, но и как онтологический принцип осмысления бытия, не только как орудие коммуникации, но и как культурный код нации. В задачи этой научной дисциплины входит изучение и описание взаимоотношений языка и культуры, языка и этноса, языка и народного менталитета, а также научное обоснование существования особенностей национального менталитета. Важнейшими понятиями пингвокультурологии стали: языковая картина мира, национальная языковая картина мира, индивидуально-авторская картина мира, менталитет, национальный менталитет, концепт, концептосфера и др.

Настоящая работа выполнена в русле когнитивной лингвистики,

лингвистики текста и лингвокультурологии и посвящена отражению русской ментальности в идиостиле Ф.М. Достоевского - писателя, который, по признанию многих исследователей, наиболее полно показал в своем творчестве особенности мировидения русских (Арутюнова Н.Д. Стиль Достоевского в рамке русской картины мира // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. Памяти Т.Г. Винокур. М.: Наука, 1996. С. 61 - 90; Караулов Ю.Н. Русская речь, русская идея и идиостиль Достоевского // Язык как творчество. М.: ИРЯ РАН, 1996. С. 237 - 249, и др.).

Актуальность исследования обусловлена интересом современного языкознания к проблеме отражения в идиостиле ключевых концептов национальной концептосферы. Работа выполнена в рамках антропоцентрического и текстоцентрического подходов в современной отечественной лингвистике и посвящена изучению русской языковой картины мира с точки зрения отражения в ней русской ментальности. Изучение ментальности, отраженной в языке как элементе целостного этнического самосознания, позволяет лучше осмыслить особенности характера, мировосприятия, поведения человека, а также раскрывает универсальные и национально-специфичные черты, присущие языковой картине мира данного народа. В современном языкознании ментальность изучается с опорой на концепты языка. «Представляется, что на основе тысяч <...> препарирований русских концептов мы в конце концов сможем подойти к решению русской ментальности» [Колесов, 2013, 173]. Кроме этого, актуальность исследования определяется следующими факторами:

1) лингвокогнитивн )е и лингвокультурное изучение особенностей русской ментальности, отраженной в языке в целом и в творчестве того или иного писателя в частности, представляет собой одно из наиболее активно развивающихся направлений современного языкознания;

2) концепты, изучаемые в данном диссертационном исследовании («любовь», «судьба», «свобода», «воля», «совесть», «тоска»), - важнейшие мировоззренческие универсалии;

3) исследование идиостилей различных писателей также является очень перспективной областью научного исследования;

4) в современной лингвистике заметно активизировалась писательская лексикография: «Период рубежа веков, уже окрещенный "временем словарей", "эпохой словарей" и т.п., стал плодотворным для русской авторской лексикографии» [Шестакова, 2011, 15];

5) изучение доминантных текстовых смыслов, репрезентируемых концептами, позволяет глубже изучить языковую личность автора -парадигмообразующее понятие лингвистики антропоцентризма.

Объектом исследования являются ключевые концепты русской культуры, заключающие в себе значимую информацию о русской ментальности.

Предметом исследования послужили концепты «тоска», «судьба», «свобода», «совесть», «любовь» и «воля» и их преломление в романах «великого Пятикнижия» Федора Михайловича Достоевского: «Преступление и наказание», «Бесы», «Подросток», «Идиот» и «Братья Карамазовы».

Цель исследования - выявить особенности ментальности русского народа через описание содержания, структуры и средств лексической репрезентации концептов «любовь», «судьба», «свобода», «воля», «совесть», «тоска» в русском языке и в идиостиле Ф.М. Достоевского.

Достижение указанной цели предполагает решение следующих конкретных задач:

1) рассмотреть в теоретическом аспекте важнейшие понятия лингвистики антропоцентризма {концепт, менталъность, ндиостнль, языковая картина мира и др.), позволяющие изучать общенациональную и индивидуально-авторскую языковую картину мира с точки зрения отражения в них национальной ментальности;

2) определить круг лексических концептов, наиболее полно отражающих русскую ментальность;

3) выявить константные содержательные признаки концептов «любовь», «судьба», «свобода», «воля», «совесть», «тоска», установить их культурно-этнические характеристики, определить историко-социологические изменения в их дефинициях;

4) рассмотреть особенности функционирования концептов «любовь», «судьба», «свобода», «воля», «совесть», «тоска» в идиостиле Ф.М. Достоевского на фоне национальной картины мира;

5) на основе сравнительно-сопоставительного анализа выявить общее и индивидуально-авторское в содержании, структуре и образной репрезентации концептов «любовь», «судьба», «свобода», «воля», «совесть», «тоска» в идиостиле Ф.М. Достоевского и в русской языковой картине мира.

Несмотря на то, что в науке о языке уже имеется большое количество трудов, посвященных изучению лексических концептов, ключевых для русской культуры и языка (исследования Ю.С. Степанова, А.Д. Шмелева и др.), а также есть работы, в которых анализируются особенности идиостиля Ф.М. Достоевского, в том числе его базовые концепты (Н.Д. Арутюнова; Ю.Н. Караулов и др.), впервые делается попытка рассмотреть идиостиль Достоевского сквозь призму русской ментальности, в контексте русской языковой картины мира. В нашем диссертационном исследовании мы постарались охватить наиболее важные лексические особенности концептосферы русского языка и проследить их отражение в идиостиле Достоевского. Всем сказанным определяется научная новизна предпринятого исследования.

В ходе работы использовались следующие методы и приемы анализа:

• приемы обобгтения, систематизации и классификации;

• описательный метод, позволяющий на основе анализа эмпирического материала делать теоретические выводы;

• синхронический и диахронический методы, способствующие описанию реализации концептов как в языке конкретного временного отрезка, так и длительного временного интервала;

• методику анализа словарных дефиниций, раскрывающий семантическое окружение и особенности структуры концепта;

• методику анализа парадигматических, синтагматических, а также ассоциативных связей слов-репрезентантов концептов, способствующий более полному описанию базового смыслового слоя концепта;

• методику контекстуального анализа, с помощью которого можно изучить реализацию концепта и его репрезентантов в текстах художественных произведений;

• методику количественного подсчета, позволяющую установить частотность употребления того или иного концепта.

Теоретическая значимость данной диссертационной работы состоит в том, что полученные результаты представляют научный интерес для исследователей в следующих направлениях современного языкознания: когнитивная лингвистика, лингвокультурология, этнолингвистика, лингвистическая аксиология и межкультурная коммуникация, а также для специалистов, занимающихся вопросами взаимосвязи языка и культуры, языка и этноса. Кроме того, данная работа обладает ценностью для лингвокультурных исследований национальной специфики концептов и структурных особенностей фрагментов концептосферы того или иного этноса.

Исследование также; вносит определенный вклад в изучение творчества Ф.М. Достоевского, позволяя глубже изучить особенности его идиостиля.

Практическая значимость данной работы заключается в том, что ее материалы и выводы могут быть использованы в практике вузовского преподавания таких дисциплин, как современный русский литературный язык (в разделах лексикология, фразеология), стилистика, лингвистический и филологический анализ текста, лингвокультурология, на курсах по выбору, связанных с изучением русской ментальности и идиостиля Достоевского, а также в лексикографической практике при составлении словаря языка Достоевского и лингвокультурологических словарей. Проведенное исследование может найти применение в школьном преподавании (на уроках русского языка, русской литературы, русской словесности, при проведении факультативных занятий и чтении элективных курсов в классах гуманитарного профиля) при формировании коммуникативной и культуроведческой компетенции учащихся.

Материалом для анализа послужили" художественные произведения литературы XIX века, так как это период интенсивного развития и

художественного стиля, и индивидуально-авторских стилей. Для исследования были выбраны наиболее известные и зрелые романы Ф.М. Достоевского: «Преступление и наказание», «Идиот», «Подросток», «Бесы» и «Братья Карамазовы». Выбор автора и произведений обусловлен тем, что именно Ф.М. Достоевский является наиболее ярким выразителем русского духа и русского национального характера, и именно данные романы представляют несомненный интерес с точки зрения отражения в них русской ментальности. Кроме этого, в ходе исследования мы обращались к художественным произведениям A.C. Пушкина, М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.А. Гончарова. В работе также широко использовались пословицы и поговорки русского народа, собранные В.И. Далем. Общий объем проанализированного языкового материала составляет около 2500 примеров.

Методологической базой исследования послужили:

1. работы исследователей, изучающих проблемы современного этапа развития лингвистики (Ю.Н. Караулов, Е.С. Яковлева, Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, Т.Б. Радбиль, В.А. Маслова, Г.В. Токарев, В.В. Воробьев,

A.Т. Хроленко, Е.А. Попова, Е.И. Голованова, Т.И. Вендина, В.Н. Телия, Т.В. Гончарова и др.);

2. труды исследователей, изучавших особенности идиостиля Достоевского с точки зрения русской ментальности (Н.Д. Арутюнова, Ю.Н. Караулов, А.Н. Баранов, В.Н. Топоров);

3. труды специалистов по проблемам: а) языковой картины мира (В. фон Гумбольдт, A.A. Потебня, Л. Вайсгербер, Э. Сепир, В.А. Маслова, O.A. Корнилов, О.Н. Чарыкова, Ю.Д. Апресян, НЛО. Шведова, А.Д. Шмелев); б) идиостиля (В.В. Виноградов, А.Н. Баранов, В.В. Леденева, М.М. Бахтин,

B.П. Григорьев); в) ментальности (В.В. Колесов, В.М. Шаклеин, М.К. Голованивская, O.A. Корнилов);

4. исследования лингвистов, изучающих концепт в теоретическом аспекте (Ю.С. Степанов, Н.Ю. Шведова, Л.О. Чернейко, В.И. Карасик, З.Д. Попова, И.А. Стернин, А.П. Бабушкин), и ключевые ко)щепты русского

языка (А. Вежбицкая, Зализняк Анна А,, Левонтина И.Б., А.Д. Шмелев, Д.С. Лихачев, В.А. Маслова, Е.А. Попова, АЛО. Скрыльникова, Ю.Л. Форофонтова и др.).

На защиту выносятся следующие основные положения:

1. Одним из важнейших способов изучения концептов является анализ их функционирования в произведениях признанных мастеров слова, писателей-классиков, индивидуальная концептосфера которых, опираясь на общенациональную, в то же время пополняет ее, добавляет новые смыслы. Для русского народа одним из таких писателей стал, несомненно, Федор Михайлович Достоевский, анализ языка произведений которого представляет особый интерес с точки зрения отражения в нем русской ментальности.

2. Лингвистический анализ исследуемых в диссертации концептов «тоска», «совесть», «судьба», «свобода», «воля» и «любовь», являющихся ключевыми для русской культуры и языка, показывает, что они наиболее полно отражают русскую ментальность, заключают в себе значимую информацию о русском национальном идеале, взглядах на мир, на жизнь человека и полностью реализуются в идиостиле Достоевского, играют в нем важную роль. Кроме этого, Достоевский переосмысливает некоторые из них, наполняя новым смысловым содержанием.

3. В противовес сложившемуся в русской языковой картине мира образу тоски как негативного чувства, разрушающего человека и мешающего нормальной жизнедеятельности, у Достоевского возникает образ «священной» тоски, которая приносит радость, легкость и приводит человека к постижению сущности мира.

4. Одновременно с героями, принимающими судьбу как таинственную высшую силу, которой необходимо покоряться и бесполезно противиться, возникают герои, бросающие вызов судьбе, желающие стать вершителями своей судьбы и судеб других людей.

5. Свобода в русской языковой картине мира предстает как высшая ценность, но стремление обрести свободу зачастую приводит героев Достоевского

к страданиям и преступлениям, что связано с неправильным пониманием свободы, данной людям. Правильным, по мнению писателя, является христианское понимание свободы, заключающееся в самоотречении, смирении, жизни для других.

6. Совесть воспринимается как «голос Бога в человеке», но многие герои Достоевского стремятся заглушить в себе этот голос, что приводит к несчастьям. Однако Достоевский убежден, что «совесть» все равно выйдет победительницей из любого испытания, что и подтверждается в его романах.

7. Любовь зачастую приводит героев Достоевского не к счастью и радости, а к мукам и страданиям. Такая любовь возникает только в нездоровом обществе, и противостоять ей может христианская, всечеловеческая любовь, достичь которой можно только неустанной работой над собой.

Апробация работы. Основные положения и выводы данного исследования были изложены в докладах на научных конференциях различного уровня: 2(4) ой Международной научной конференции «Экология русского языка» (Пенза, апрель 2011 г.); Международной научно-практической конференции, посвященной 125-летию со дня рождения Афанасия Матвеевича Селищева (III Селищевские чтения) (Елец, сентябрь 2011 г.); IX Международном форуме Задонские Свято-Тихоновские образовательные чтения «Аз есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14,6). Православное благовестив и паломнический туризм: традиции и современность (Липецк, ноябрь 2013); XV Всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Непрерывное образование: современные проблемы и перспективы развития» (Лебедянь, апрель 2011 г.); Всероссийской научной конференции «Ф.М. Достоевский в русском лингвокультурном проси ранстве (К 190-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского)» (Липецк, ноябрь 2011 г.); Всероссийской научной конференции, посвященной 85-летию со дня рождения доктора филологических наук, профессора Василия Васильевича Щеулина «Жизнь языка. Жизнь в языке» (Липецк, март 2013 г.); на областном профильном семинаре школы молодых ученых по проблемам гуманитарных наук (Елец, июнь 2011 г., Елец, июнь 2013

г.) и областной научной конференции по проблемам гуманитарных наук (Елец, май 2013 г.); региональных научных конференциях: «Л.Н. Толстой в контексте русской культуры» (Липецк, декабрь 2010 г.), «Функционально-коммуникативные и лингвокультурологические аспекты изучения текста и дискурса» (Липецк, апрель 2011 г.), «Единицы и категории языка в лингвокулыпурном и лингводидактическом аспектах» (Липецк, апрель 2012 г.), «Краеведческие чтения, посвященные 1150-летию славянской письменности и 60-летию Липецкой области» (Липецк, май 2013 г.), «Русский язык в этнокультурном аспекте» (посвященная 85-летию дог(ента Г.Л.Щеулиной) (Липецк, апрель 2014 г.); на ежегодных научно-практических конференциях студентов, аспирантов и соискателей ЛГПУ по проблемам русистики (Липецк, 2010-2013 гг.). Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры русского языка ФГБОУ ВПО «Липецкий государственный педагогический университет» (2010 -2013 гг.) По теме диссертации опубликовано 17 работ, в числе которых есть три статьи в изданиях, реферируемых ВАК РФ. Общий объем опубликованных статей составляет 7 п.л.

Структура работы определяется ее целью и задачами. Она состоит из введения, двух глав, заключения, списка источников исследования, списка использованной литературы, содержащего 167 наименований (включая 27 словарей), и пяти приложений. Текст изложен на 177 страницах рукописи.

Во введении определяется объект и предмет исследования, обосновывается актуальность и научная новизна темы, ее теоретическая и практическая значимость, характеризуется методология исследования, формулируется цель, задачи и положения, выносимые на защиту, приводятся данные по апробации работы, описывается структура диссертации.

Первая глава «Теоретические основы изучения общенациональной и индивидуально-авторской языковой картины мира» — обзорно-теоретическая. В ней показано, что в свете антропоцентрического подхода к языкознанию язык невозможно изучать без рассмотрения того, как он отражает способ мировидения, характерный для данного народа, поэтому значимыми понятиями

лингвокультурологии становится менталитет, концепт, концептосфера, языковая картина мира, идиостиль.

Вторая глава «Лексические концепты, значимые для русской языковой картины мира и для творчества Достоевского» посвящена лексическим концептам, наиболее полно отражающим русскую ментальность («тоска», «любовь», «свобода», «совесть», «воля» и «судьба»), и их функционированию и преломлению в идиостиле Ф.М. Достоевского.

В заключении обобщаются основные итоги проведенного исследования, полученные в результате языкового и культуроведческого анализа концептов, отражающих русскую ментальность, в свете идей современного этапа развития лингвистической науки, и определяются его перспективы.

Глава 1. Теоретические основы изучения общенациональной и индивидуально-авторской языковой картины мира

§1. Место лингвокультурологической проблематики в современном

языкознании

Современное языкознание характеризуется становлением новой научной парадигмы, отмеченной возрастанием роли антропоцентрического, культурологического и когнитивного подходов к изучению языка, в связи с чем языковые явления анализируются в контексте языкового сознания отдельного человека или целой нации. При таком подходе научные объекты изучаются прежде всего по их роли для человека, по их назначению в его жизнедеятельности, по их функциям для развития человеческой личности. Появление такой научной парадигмы было подготовлено эволюцией всей научной мысли и отражает «антропологический поворот» гуманитарных наук.

Представление о том, что человеческий язык является определяющим фактором в освоении человеком мира, пронизывает практически все основные мифологические и религиозные системы, возникшие еще на заре человеческой цивилизации. Однако целостный лингвофилософский подход к проблеме связи мира, языка и народа впервые в истории науки был заложен немецким ученым В. фон Гумбольдтом, который считал, что не язык зависит от мышления, а, напротив, мышление до известной степени обусловливается языком этноса: «Язык - орган, образующий мысль, следовательно, в становлении человеческой личности, в образовании у нее системы понятий, в присвоении ей накопленного поколениями опыта языку принадлежит ведущая роль» [Гумбольдт, 1985, 324]. «Большая часть обстоятельств, сопровождающих жизнь нации, — места обитания, климат, религия, государственное устройство, нравы и обычаи, — от самой нации могут быть в известной степени отделены, возможно, они могут быть обособлены. И только одно явление совсем иной природы — дыхание, сама душа

нации - язык - возникает одновременно с ней. <...> Всякое изучение национального своеобразия, не использующее язык как вспомогательное средство, было бы напрасным, поскольку только в языке запечатлен весь национальный характер, а также в нем как в средстве общения данного народа исчезают индивидуальности с тем, чтобы появилось всеобщее» [Гумбольдт, http://www. classes, ru/grammar/171 .Gumboldt/source/worddocuments/_46.htm].

В отечественной лингвистике сходные идеи развивал A.A. Потебня, утверждавший, что «слово есть известная форма мысли, как бы застекленная рамка, определяющая круг наблюдений и известным образом окрашивающая круг наблюдаемого...» [Потебня, http://www.gumer.info/bibliotek_ Buks/Linguist/pote b/sl_mif.php].

В XX в. антропоцентрический подход развивается в европейском неогумбольдтианстве, а таюке в американской этнолингвистике и в трудах русских ученых - А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина и др. К концу 80-х - началу 90-х гг. XX века концепция антропоцентризма получила признание в лингвистике и других смежных науках, заняв устойчивое положение в ряду основных направлений для изучения. В этот период стали выходить в свет работы, в которых язык изучался с позиций антропоцентризма (Ю.Н. Караулов [Караулов, 1987, 1989]; Е.С. Яковлева [Яковлева, 1994]; Ю.Д. Апресян [Апресян, 1995]; Н.Д. Арутюнова [Арутюнова, 1999в]; Е.А. Земская [Земская, 1992], Б.А. Серебренников [Серебренников, 1988]; Т.Г. Винокур [Винокур, 1993]; В.Н. Телия [Телия, 1996]; Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи [Человеческий..., 1991а]; Человеческий фактор в языке: языковые механизмы экспрессивности [Человеческий..., 19916]; Человеческий фактор в языке: Коммуникация. Модальность. Дейксис [Человеческий..., 1992]; Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект [Русский язык,.., 1993]; Фразеология в контексте культуры [Фразеология, 1999]; язык и личность [Язык..., 1989]; Логический анализ языка: в культуре и языке [Логический..., 1999г] и др.). Периодом окончательного признания антропоцентризма в качестве главного принципа лингвистики можно считать 90-е

гг. XX века в связи с укреплением его позиций через методологию, в рамках которой был разработан особый аппарат терминов.

Благодаря распространению антропоцентризма и когнитивизма сегодня в лингвистике язык рассматривается как культурный код нации, а не просто как орудие коммуникации и познания. Так, Д.С. Лихачев отмечает, что «национальный язык - это не только средство общения, знаковая система для передачи сообщений. Национальный язык в потенции - как бы "заместитель" культуры» [Лихачев, 1993, 6], «язык является <...> неким концентратом культуры, <...> сжатым, если хотите, алгебраическим выражением всей культуры нации» [Лихачев, 1993, 9].

На тот факт, что язык нельзя рассматривать в отрыве от народа-носителя языка, его истории, культуры, ментальности, от человеческой личности как таковой, указывают многие лингвисты. Носители разных языков видят мир сквозь призму своих языков, потому что между человеком как представителем данного национального коллектива и миром стоит язык, который, как зеркало, отражает свойства мира, особенно важные для носителей этого языка. Получается, что язык способствует формированию людей как представителей данного языкового коллектива. И, как точно заметил В.В. Колесов, «нам только кажется, будто слово живет в нас, повторяя мельчайшие движения нашей души. Нет, это мы живем в слове, сохраняющем дух нации и присущие ей традиции» [Колесов, 1999, 86].

Итак, становится ясно, что проблема соотношения и взаимосвязи языка, культуры и этноса должна непременно учитываться при изучении языка. Данная триада («язык — культура - этнос») является объектом исследования нескольких наук. Важное место среди них принадлежит лингвокулыпурологии, изучающей связь языка и культуры народа. Специфика, предмет и задачи этой науки определены в трудах В.И. Карасика [Карасик, 2002], В.В. Воробьева [Воробьев, 1997], В.А. Масловой [Маслова, 2001], А.Т. Хроленко [Хроленко, 2009], Г.В. Токарева [Токарев, 2009] и др. Лингвокультурология возникла на стыке таких дисциплин, как лингвистика и культурология. Но если культурология исследует самосознание человека по отношению к природе, обществу, истории,

искусству и другим сферам его социального и культурного бытия, а лингвистика рассматривает мировоззрение, которое отображается и фиксируется в языке в виде ментальных моделей языковой картины мира, то лингвокультурология имеет своим предметом и язык, и культуру, находящиеся в диалоге. Лингвокультурология тесно связана со многими науками, направленными на изучение языка и культуры, однако она отличается от них, в первую очередь, своим предметом и задачами. Современные ученые характеризуют предмет лингвокультурологии как «изучение культурной семантики языковых знаков, которая формируется при взаимодействии двух разных кодов - языка и культуры, так как каждая языковая личность одновременно является и культурной личностью» [Маслова, 2004, 30].

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Бокова, Оксана Александровна, 2015 год

Список литературы

1. Апанасенко, Э.Г. Концепт «русские»: денотативные границы, возможности и перспективы (на материале произведений Ф.М. Достоевскою и современной публицистики) / Э.Г. Апанасенко // Россия в АТР. - 2007. - №1. - С. 130 - 136 / http://www.riatr.ru/2007/ATR2007-l-WEB/15pl30-136.pdf.

2. Апресян, Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания / Ю.Д. Апресян / Апресян, Ю.Д. Избранные труды. Т. 2 Интегральное описание языка и системная лексикография / Ю.Д. Апресян. - М.: Языки русской культуры, 1995. - С. 422 - 650.

3. Арутюнова, Н.Д. Введение // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. - М.: Индрик, 1999а. - 424 с.

4. Арутюнова, Н.Д. Воля и свобода // Логический анализ языка. Космос и хаос: Концептуальные поля порядка и беспорядка / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова. -М.: Индрик, 2003. - 640 с.

5. Арутюнова, Н.Д. Понятие стыда и совести в текстах Достоевского // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. - М.: Индрик, 19996. - 424 с.

6. Арутюнова, Н.Д. Стиль Достоевского в рамке русской картины мира // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. Памяти Т.Г. Винокур / Т.М. Николаева, А.Д. Григорьева, В.Н. Топоров и др.; отв. ред. Н.Н.Розанова. -М.: Наука, 1996. - С. 61 - 90.

7. Арутюнова, Н.Д. Язык и мир человека / Н.Д. Арутюнова. - М.: Языки русской культуры, 1999в. - 895 с.

8. Бабенко, Л.Г. Лексические средства обозначения эмоций в русском языке / Л.Г. Бабенко. - Сра,рдловск: Издательство Уральского университета, 1989. - 184 с.

9. Бабушкин, А.П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка, их личностная и национальная специфика: дис. ... д-ра филол. наук: 10.02.19 / Бабушкин Анатолий Павлович. - Воронеж, 1997. - 330 с.

10. Балашова, Е.Ю. Любовь и ненависть / Е.Ю. Балашова // Антология концептов / Под ред. В.И. гСарасика, И.А. Стернина. - М.: Гнозис, 2007. - 512 с.

11. Бальмонт, К.Д. Русский язык (воля как основа творчества) / К.Д. Бальмонт // Бальмонт К.Д. Где мой дом: Стихотворения, художественная проза, статьи, очерки, письма. - М.: Республика, 1992. - С. 340 - 343.

12. Баранов, А.Н. Частота слова как характеристика идиостиля {по крайней мере и по меньшей мере в художественных текстах Ф.М. Достоевского) / А.Н. Баранов // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 1998. №2.-С. 121 - 135.

13. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. - М.: «Советская Россия», 1979. - 318 с.

14. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М.: Искусство, 1986. - 444 с.

15. Бердяев, H.A. Истоки и смысл русского коммунизма / H.A. Бердяев // Бердяев H.A. Философия свободы. Истоки и смысл русского коммунизма. — М.: ЗАО «Сварог и К», 1997. - С. 245 - 412.

16. Бердяев, H.A. Миросозерцание Достоевского / H.A. Бердяев // http://www.vehi.net /berdyaev/dostoevsky/01 .html.

17. Бердяев, Н. А. Откровения о человеке в творчестве Достоевского / H.A. Бердяев // http://www.v ehi.net/berdyaev/dostoevsky/01.html.

18. Бердяев, Н. А. Самопознание / H.A. Бердяев. - Л.: Лениздат, 1991. -

395 с.

19. Бнбихин, В.В. Язык философии / В.В. Бибихин. — М.: Прогресс, 2002. —

403 с.

20. Болотнова, Н.С., Бабенко И.И., Васильева A.A. Коммуникативная стилистика художественного текста: лексическая структура и идиостиль /

Н.С. Болотнова, И.И. Бабенко, A.A. Васильева / Под ред. проф. Н.С. Болотновой. - Томск: ТГУ, 2001.-321 с.

21. Бытийные предложения / http://russkiyyazik.ru/l 17/.

22. Вежбицкая, А. Понимание культур через посредство ключевых слов / А. Вежбицкая. - М.: Языки славянской культуры, 2001. - 288 с.

23. Вежбицкая, А. Семантические универсалии и базисные концепты , А. Вежбицкая. -М.: Языки славянских культур, 2011. - 568 с.

24. Вежбицкая, А. Судьба и предопределение (предисловие Р.И. Розиной) , А. Вежбицкая // Путь. Международный философский журнал. 1994. № 5. — С. 82 -150.

25. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание / А. Вежбицкая. - М.: Русские словари, 1996. - 411 с.

26. Вендина, Т.И. Этнолингвистика, аксиология и словообразование / Т.И. Вендина // Слово и культура. Памяти Н.И. Толстого. - М.: Индрик, 1998. - 1 т. -С. 39-49.

27. Вендлер, 3. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. - М.: Прогресс, 1985. - С. 238-250.

28. Веревкина, Т.В. Универсальность и уникальность пространственно-временных представлений русского народа и их отражение в русской языковой картине мира: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01/ Веревкина Татьяна Викторовна. — Липецк, 2009. - 226 с.

29. Вертелова, И.Ю. Семантические истоки идей грусти, печали и кручины в русском языковом сознании / И.Ю. Веревкина // Слово в тексте, словаре и культуре: Сб. статей. - Калининград: Калининградский ун-т, 2004. -С. 228-236.

30. Вертелова, И.Ю. Этимологический комментарий к лексемам, составляющим семантическое поле печали в русском языке / И.Ю. Веревкина // Семантические единицы русского языка в диахронии и синхронии: Сб. науч. тр. — Калининград: Калининградский ун-т, 2000. - С. 33 - 39.

31. Викисловарь /https://ru.wiktionary.org/wiki.

32. Вильмс, JI.E. «Любовь». Текст / Л.Е. Вильмс // Антология концептов / под. ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. - М.: Гнозис, 2007. - 512 с.

33. Винокур, Г.О. «Горе от ума» как памятник русской художественной речи / Г.О. Винокур // Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. - М.: Учпедгиз, 1959. - С. 257 - 300.

34. Винокур, Т.Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения / Т.Г. Винокур. - М.: Наука, 1993. - 172 с.

35. Воркачев, С.Г. Концепт любви в русском языковом сознании / С.Г. Воркачев// Коммуникативные исследования 2003: Современная антология. — Волгоград: Перемена, 2003. - С. 189 - 208.

36. Воркачев, С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической парадигмы в языкознании / С.Г. Воркачев // Филологические науки. - 2001. - №1. -С. 64-72.

37. Воробьев, В.В. Лингвокультурология: теория и методы /

B.В. Воробьев. — М.: Изд-во РУДН, 1997. - 331 с.

38. Гехтляр, С.Я., Карпенко Е.В. Социально-психологическое и собственно лингвистическое в структуре русского концепта «любовь» /

C.Я. Гехтляр, Е.В. Карпенко // Жизнь языка. Жизнь в языке: Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 85-летию со дня рождения доктора филологических наук, профессора Василия Васильевича Щеулина (Липецк, 13 марта 2013 г.). Сборник научных трудов. Ч. 2. - Липецк: ЛГПУ, 2013. -С. 167-170.

39. Голованивская, М.К. Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые концепты в представлении французов и русских / М.К. Голованивская. -М.: Языки славянской культуры, 2009. - 376 с.

40. Гончарова, Т.В. Аксиология как одно из направлений современного социогуманитарного знания / Т.В. Гончарова // Русский язык: история и современность; сборник научных трудов. К 80-летию профессора В.В. Щеулина. - Липецк - Елец: ЛГПУ, 2008. - С. 236 - 251.

41. Горан, В.П. Древнегреческая мифологема судьбы / В.П. Гончарова. -Новосибирск: Наука. Сибирское отделение, 1990. -330 с.

42. Гумбольдт, В. фон. Лаций и Эллада / http://www.classes.ru/grammar/l71. Gumboldt/source/worddocuments/_46.htm.

43. Гумбольд, В. фон. Язык и философия культуры / В. фон Гумбольдт. -М.: Прогресс, 1985.-451 с.

44. Денисова, Т.А. Репрезентация концептов мужчина и женщина в языковом сознании русского народа: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / Денисова Татьяна Александровна - Тамбов, 2006. - 189 с.

45. Ермакова, О.П. Концепты совесть и зависть в их языковом выражении / О.П. Ермакова // Русский язык сегодня. Вып. 1. Сб. статей РАН. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. Отв. ред. Л. П. Крысин. - М.: Азбуковник, 2000. - С. 375 -386.

46. Ермилова, Г.Г. «Князь Христос» и русский религиозный мир // Ф.М. Достоевский и национальная культура / Под ред. Г.К. Щенникова, A.B. Подчиненова. Вып. 1. - Челябинск: Изд-во Урал, ун-та,, 1994. - С. 25 - 45.

47. Зализняк, Анна А., Левонтина, И.Б., Шмелев, А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира / Анна А. Зализняк, И.Б. Левонтина,

A.Д. Шмелев. - М.: Языки славянской культуры, 2005. - 544 с.

48. Зеленин, A.B. Русская лень / A.B. Зеленин // Русский язык в школе. 2005. №5.-С. 77-83.

49. Земская, Е.А. Словообразование как деятельность / Е.А. Земская. -М.: Наука, 1992.-221 с.

50. Карасик, В.И. О категориях лингвокультурологии / В.И. Карасик. -Волгоград: Перемена, 2002. - 12 с.

51. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепт, дискурс /

B.И. Карасик. - Волгоград: Перемена, 2002. - 477 с. / http://www.philologos.ru/ling.karasik.htm.

52. Карасик, В.И. Языковые ключи / В.И. Карасик. - М.: Гнозис, 2009. -

406 с.

53. Караулов, Ю.Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения / Ю.Н. Караулов // Язык и личность / Под ред. Д.Н. Шмелева. - М.: Наука, 1989. -С. 3-8.

54. Караулов, Ю.Н. Русская речь, русская идея и идиостиль Достоевского / Ю.Н. Караулов // Язык как творчество. - М.: ИРЯ РАН, 1996. - С. 237 - 249.

55. Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность / Ю.Н. Караулов. -М.: Наука, 1987.-261 с.

56. Караулов, Ю.Н., Гинзбург, E.JI. Язык и мысль Достоевского в словарном отражении / Ю.Н. Караулов, E.JI. Гинзбург // Словарь языка Достоевского / под ред. Караулова Ю.Н. - М.: Азбуковник, 2001. - С. 9 - 64.

57. Кириллова, O.A. Концепт «Свобода» как фрагмент русской языковой картины мира / O.A. Кириллова // Язык. Культура. Образование: Сборник материалов международной научной конференции «Чтения Ушинского». Вып. 2. / Науч. ред. О.С. Егорова. - Ярославль: Изд-во ЯГПУ им. К.Д. Ушинского, 2006. -С. 23-34.

58. Ключевский, В.О. Грусть (памяти М.Ю. Лермонтова, умер 15 июля 1841 г.) / В.О. Ключевский // Сочинения в восьми томах. Том VIII. Исследования, рецензии, речи (1890-1?05). - М., Издательство социально-экономической литературы, 1959. - С. 113 - 132.

59. Колесов, В.В. «Жизнь происходит от слова...» / В.В. Колесов. - СПб.: Златоуст, 1999.-368 с.

60. Колесов, В.В. Совесть и сознание / В.В. Колесов // В лабиринте сознания, времени и языка: сборник статей в честь 80-летия профессора В.Г. Руделева / отв. ред. A.C. Щербак, науч. ред. А.Л. Шарандин. - Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.В. Державина, 2013. - С. 163- 173.

61. Колесов, В.В. «Судьба» и «счастье» в русской ментальности / В.В. Колесов / http://anthropology.ru/ru/texts/kolesov/misll l_07.html.

62. Корнилов, O.A. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов. - 2002 / O.A. Корнилов / http://www.i-u.ru/biblio/ archive/kornilov Jasik/ 02.aspx.

63. Кошелев, А.Д. К эксплицитному описанию концепта «свобода» / А.Д. Кошелев // Логический анализ языка. Культурные концепты / Отв. ред. Арутюнова. Н.Д., Янко Т.Е. - М.: Наука, 1991. - С. 61 - 64.

64. Красавский, il.A. Концепт «тоска» в русской лингвокультуре / H.A. Красавский // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. - 2009. - №7. - С. 20 - 23.

65. Кудрявцев, Ю.Г. Три круга Достоевского: Событийное. Временное. Вечное / Ю.Г. Кудрявцев. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1991. - 400 с.

66. Кузнецова, Л.А. Любовь как лингвокультурный эмоциональный концепт: ассоциативный и тендерный аспекты: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01/ Кузнецова Людмила Эдуардовна. - Краснодар, 2005. - 206 с.

67. Кульгавова, Л.В. Опыт анализа значений говорящего (на материале абстрактного имени love в современном английском языке: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / Кульгавова Лариса Владимировна —Иркутск, 1995.- 133 с.

68. Леденева, В.В. Особенности идиолекта Н.С. Лескова: средства номинации и предикации: дис. докт. филол. наук: 10.02.01 / В.В. Леденева. - М., 2000.-481 с.

69. Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка / Д.С. Лихачев // Известия РАН. Серия литературы и языка. - Т. 52. - 1993. - №1. - С. 3 - 9.

70. Лихачев, Д.С. Русская культура в современном мире / Д.С. Лихачев // Избранные труды по русской и мировой культуре. - СПб.: СПбГУП, 2006. - С. 191 -207.

71. Лихачев, Д.С. Заметки о русском / Д.С. Лихачев // Лихачев Д.С. Избранное. Великое наследие: Классические произведения литературы Древней Руси. - СПб.: LOGOS, 1998. - С. 467 - 558.

72. Лобкова, Е.В. Образ-концепт «любовь» в русской языковой картине мира: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / Лобкова Елена Владимировна. -Омск, 2005.-2988 с.

73. Логический анализ языка: образ человека в культуре и языке / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.В. Левонтина. - М.: Индрик, 1999г. - 488 с.

74. Лосский, Н.О. Условия абсолютного добра / Н.О. Лосский. - М.: Политиздат, 1991.-361 с.

75. Лотман, Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века / Л.М. Лотман. - Л.: Наука, 1974. - 350 с.

76. Лотман, Ю.М. О поэтах и поэзии / Ю.М. Лотман. - СПб: СПб Искусство, 1996. - 848 с.

77. Луков, Вал. А., Луков, Вл. А. Концепт любви в мировой культуре / Вал. А. Луков, Вл. А. Луков / http://www.zpu-journal.rU/e-zpu/2008/4/Lukovs_love/.

78. Лунина, O.A. Слово ЛЮБОВЬ в контекстах Ф.М. Достоевского / O.A. Лунина // Материалы по русско-славянскому языкознанию: международный сборник научных трудов. - Воронеж: Воронежский государственный университет, 2007. - С. 131 - 135.

79. Маркевич, Ю.В. Особенности паремиологического представления концепта «совесть» в русском языке / Ю.В. Маркевич // Язык и национальное сознание: проблемы сопоставительной лингвоконцептологии: Материалы 3 Межрегионального научього семинара молодых ученых (г. Армавир, 27 — 31 октября 2008 г.) / Под ред. С.Г. Воркачева. Вып. 3 - Армавир: РИЦ АГПУ, 2008. -С. 47-53.

80. Маслова, В.А. Введение в когнитивную лингвистику / В.А. Маслова. -М.: Флинта, 2007. - 296 с.

81. Маслова, В.А. Когнитивная лингвистика / В.А. Маслова. - Минск: ТетраСистемс, 2004. - 256 с.

82. Маслова, В.А. Лингвокультурология / В.А. Маслова. - М.: Academia, 2001.-208 с.

83. Мещерякова O.A. Индивидуально-авторская концептосфера И.А. Бунина в ее репрезентации средствами свето- и цветообозначений: научная монография / O.A. Мещерякова. - Елец: ЕГУ, 2007. - 210 с.

84. Панфилов, А.К. Читая эпитафию, написанную Державиным. . / А.К. Панфилов // Русский язык в школе. - 1995. - №1. - С. 82 - 83.

85. Плеханова, JI.П. Человек в системе компонентов художественного текста / Л.П. Плеханова // Антропоцентризм современной лингвистической ситуации: Сборник статей. - Липецк: ЛГПУ, 2002. - С. 92 - 98.

86. Понятие судьбы в контексте разных культур. / Отв. ред. Арутюнова Н.Д. - М.: Наука, 1994. - 318 с.

87. Попова, Е.А. Лингвокультурологические аспекты русского синтаксиса / Е.А. Попова // Лингвистика антропоцентризма и лингвокультурологическое знание в XXI столетии. - Липецк: ЛГПУ, 2007. - С. 3 - 31.

88. Попова, Е.А. Многоаспектный языковой анализ текста как средство реализации компетентностного подхода в методике обучения русскому языку / Е.А. Попова // Функционально-коммуникативные и лингвокультурологические аспекты изучения текста и дискурса. - Липецк: ЛГПУ, 2011. - С. 131-180.

89. Попова, Е.А. Совесть в русском языковом сознании / Е.А. Попова // Русский язык в аспекте генетических и этнокультурных наблюдений над миром славян. Книга 3. - Липецк: ЛГПУ, 2003. - С. 39 - 53.

90. Попова, Е.А. Тоска по родине, как душевная болезнь / Е.А. Попова // Русская речь. 2001. №6.-С. 55-60.

91. Попова, Е.А. Упреки и попреки во вторичной коммуникации и русской языковой картине мира / Е.А. Попова // Русский язык: история и современность; сборник научных трудов. К 80-летию профессора В.В. Щеулина. - Липецк - Елец: ЛГПУ, 2008. - С. 142 - 162.

92. Пословицы русского народа. Сборник В. Даля. - М.: Гослитиздат, 1957.-991 с.

93. Потебня, A.A. Язык и народность (1985 г.) / A.A. Потебня / http://genhis.philol. msu.ru/article_l 58.shtml.

94. Почепцов, О.Г. Языковая ментальность: способ представления мира / О.Г. Почепцов // Вопросы языкознания. - 1990. - №6. - С. 110 - 122.

95. Радбиль, Т.Е. Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие / Т.Б. Радбиль. - М.: Флинта: Наука, 2009. - 328 с.

96. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Отв. ред. Б.А. Серебренников. - М.: Наука, 1988. - 216 с.

97. Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект / Т.Г. Винокур, М.Я. Гловинская, Е.И. Голованова. - М.: Наука, 1993.-220 с.

98. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи / Э. Сепир. - М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1993. - 654 с.

99. Серебренников, Б.А. Роль человеческого фактора в языке: Язык и мышление / Б.А. Серебренников. - М.: Наука, 1988. - 242 с.

100. Серопян, A.C. Концепт «время» в творчестве Ф.М. Достоевского: культурологический аспект: дис. ... канд. культурологи: 24.00.01 / Серопян Аветис Сержаевич. - Шуя, 2009. - 168 с.

101. Скрыльникова, А.Ю. Категориальная и лингвокультурологическая сущность чуждости в русском языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / Скрыльникова Анна Юрьевна. - Елец, 2008. — 23 с.

102. Соловьева, Т.В. Концепт «Любовь» и его лингвистическая репрезентация в лингвокультурном аспекте: на материале лирических и драматургических произведений К. Скворцова: дисс.... канд. филол. наук: 10.02.01 / Соловьева Татьяна Васильевна. - Челябинск, 2009. - 173 с.

103. Стернин, И. А. Введение в речевое воздействие / И.А. Стернин. -Воронеж: ВГУ, 2001. - 226 с.

104. Сукаленко, Н.И. Отражение обыденного сознания в образной языковой картине мира / Н.И. Сукаленко. — Киев: Наукова думка, 1992. — 162 с.

105. Сырица, Г. К вопросу об этнокультурной специфике эмоцональных концептов / Г.К. Сырица // FILOLOGTJA. - 2008. - №13. - С. 120 - 127.

106. Такахаси, С. Проблема совести в романе «Преступление и наказание» / С. Такахаси // Достоевский: материалы и исследования. - СПб.: Наука. С-Петербургское отделение, 1992. - Т. 10. - С. 56 - 62.

107. Текст как явление культуры / Г.А. Антипов, O.A. Донских-Новосибирск: Наука. Сибирское отделение, 1989. - 194 с.

108. Телия, В.Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты / В.Н. Телия. - М.: Языки русской культуры, 1996.-288 с.

109. Токарев, Г.В. Лингвокультурология / Г.В. Токарев. - Тула: Издательство ТГПУ им. Л. Н. Толстого, 2009. - 135 с.

110. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ / В.Н. Топоров. - М.: Культура, 1995. - 623 с.

111. Уорф, Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку / Б.Л. Уорф // Новое в лингвистике. Вып. 1. - М.: Прогресс, 1960. - С. 135 - 168.

112. Урысон, Е.В. Еще раз о свободе и воле / Е.В. Урысон // Сокровенные смыслы. Слово. Текст. Культура. Сборник статей в честь Н.Д. Арутюновой / Отв. ред. Ю.Д. Апресян. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - С. 694 - 7СЗ.

113. Форофонтова, Ю.Л. Концепт судьба и его языковая репрезентация в дискурсе (на материале русского языка): автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / Фоофонтова Юлия Леонидовна. - Тамбов, 2009. - 24 с.

114. Фразеология в контексте культуры / Отв. ред. В.Н. Телия. - М.: Языки русской культуры, 1999.-337 с.

115. Харина, О.В. Правда, истина в романах Достоевского: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / Харина Олеся Владимировна. - М., 2007 / http://rusla.org/about/autoreferaty.

116. Хроленко, А.Т. Основы лингвокультурологии: учебное пособие / А.Т. Хроленко. - М.: Флинта, Наука, 2009. - 181 с.

117. Чарыкова, О.Н. Роль глагола в репрезентации индивидуально-авторской модели мира в художественном тексте / О.Н. Чарыкова. — Воронеж: ВГУ, 2000. - 327 с.

118. Чарыкова, О.Н. Художественный текст как воплощение индивидуальной картины мира автора произведения / О.Н. Чарыкова // Материалы по русско-славянскому языкознанию. Международный сборник научных трудов. Вып. 28. - Воронеж: Воронежский государственный университет, 2007. - С. 3 - 7.

119. Человеческий фактор в языке: Коммуникация. Модальность. Дейксис. / Отв. ред. Т.В. Булыгина. - М.: Наука, 1992. - 280 с.

120. Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи / Отв. ред. Е.С. Кубрякова. - М.: Наука, 1991.-240 с.

121. Человеческий фактор в языке: Языковые механизмы экспрессивности / Отв. ред. В.Н. Телия. - М.: Наука, 1991. - 214 с.

122. Чернейко, JI.O. Гештальтная структура абстрактного имени / JI.O. Чернейко // Филологические науки. - 1995. — №4. - С. 73 - 84.

123. Чернейко, JI.O. Долинский, В.А. Имя «судьба» как объект концептуального и ассоциативного анализа / JI.O. Чернейко, В.А. Долинский // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. — 1996. - №6. - С. 20 -41.

124. Чеснокова, JT.B. Тоска как национальный концепт русской культуры / JI.B. Чеснокова // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. - Тамбов: Грамота, 2012. - №9 (23): в 2-х ч. - Ч. 1. - С. 195 - 200.

125. Чехоева, Т.С. Репрезентация концептов «мужчина» и «женщина» в русской лингвокультуре (на материале афористики): дис. ... канд. филол. наук: 10.02.19 / Чехоева Таира Сафонкаевна. - Владивосток, 2009. - 229 с.

126. Чурилина, Л.Н. Лексическая структура художественного текста: принципы антропоцентрического исследования / Л.Н. Чурилина. — СПб.: Издательство РГПУ им А.И. Герцена, 2002. - 283 с.

127. Шведова, Н.Ю. К определению концепта как предмета языкознания / Н.Ю. Шведова // Языковая личность: текст, словарь, образ мира. К 70-летию чл.-корр. РАН Юрия Николаевича Караулова: Сб. статей. - М.: Издательство РУДН, 2006.-С. 506-510.

128. Шведова, Н. Ю. Русский язык: Избранные работы / Н.Ю. Шведова. -М.: Языки славянской культуры, 2005. - 639 с.

129. Шестакова, Л.Л. Русская авторская лексикография: Теория, история, современность / Л.Л. Шее - акова. - М.: Языки славянских культур, 2011. - 464 с.

130. Шмелев, А.Д. Могут ли слова быть ключами к пониманию культур? / А.Д. Шмелев // Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. - М.: Языки славянской культуры, 2001. - С. 7 - 11.

131. Шмелев, А.Д. Русский язык и внеязыковая действительность / А.Д. Шмелев. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 496 с.

132. Шмелев, А.Д. «Широкая» русская душа / А.Д. Шмелев // Русская речь. - 1998,-№1.-С. 48-55.

133. Щенников, Г.К. Достоевский и русский реализм / Г.К. Щенников. — Свердловск: Изд-во Уральского университета, 1987. - 349 с.

134. Щирова, И.А. Гончарова, Е.А. Многомерность текста: понимание и интерпретация / И.А. Щирова, Е.А. Гончарова. - СПб.: Книжный дом, 2007 / http://window.edu.ru /window_ с atalog/files/r64249/shirova.pdf.

135. Эпштейн, М.Н. Все эссе: в 2-х т / М.Н. Эпштейн.- Екатеринбург: У-Фактория, 2005. -Т.1.-544 с.

136. Юшкова, H.A. Концепт «ревность» в художественной прозе Ф.М. Достоевского: лингвокультурологический анализ: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / Юшкова Наталия Анатольевна. - Екатеринбург, 2003. — 235 с.

137. Язык и личность / Отв. ред. Д.Н. Шмелев. - М: Наука, 1989. - 211 с.

138. Язык и национальное сознание. Вопросы теории и методологии / Под ред. З.Д. Поповой и И.А. Стернина. - Воронеж: ВГУ, 2002. - 313 с.

139. Языковая картина мира и системная лексикография / гл. ред. Ю.Д. Апресян. - М.: Языки славянских культур, 2006. - 910 с.

140. Яковлева, Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия) / Е.С. Яковлева. - М.: Гнозис, 1994. - 344 с.

Словари

141. Бирих, А.К., Мокиенко, В.М., Степанова Л.И. Словарь русской фразеологии. Историко-этимологический справочник / А.К. Бирих, В.М. Мокиенко, Л.И. Степанова. - СПб.: Фолио-Пресс, 1999. - 704 с.

142. Брокгауз, Ф.А., Ефрон, И.А. Энциклопедический словарь. Философия и литература. Мифология и религия. Язык и культура. - М.: ЭКСМО, 2003. - 591 с.

143. Горбачевич, К.С. Словарь сравнений и сравнительных оборотов в русском языке: Около 1300 словарных статей / К.С. Горбачевич. - М.: ООО «Издательство ACT»: ООО «Издательство Астрель», 2004. - 288 с.

144. Горбачевич, К.С. Словарь эпитетов русского литературного языка / К.С. Горбачевич. - СПб: «Норинт», 2000. - 221 с.

145. Горбачевич, К.С., Хабло, Е.П. Словарь эпитетов русского литературного языка / К.С. Горбачевич, Е.П. Хабло. - Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1979. - 568 с.

146. Даль, В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. / В. Даль. -М.: Русский язык, 1989 - 1991.

147. Кожевников, А.Ю. Словарь синонимов современного русского языка. Речевые эквиваленты: практический справочник / А.Ю. Кожевников. - М.: ЗАО «ОЛМА Медиа групп», 2009. - 800 с.

148. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / под рук. Ю.Д. Апресяна. Вып. 1. - М.: Школа «Языки славянской культуры», 1999. -511 с.

149. Русский ассоциативный словарь. В 2 томах / Под ред. Ю.Н. Караулова. - М.: ООО «Издательство Астрель», ООО «Издательство ACT», 2002.

150. Словарь древнерусского языка (XI - XIV вв.) / Гл. ред. Р.И. Аванесов - М.: Русский язык, 1990.

151. Словарь русского языка. В 4-х т. / Под редакцией А. П. Евгеньевой. -М.: Русский язык, 1981 - 1984.

152. Словарь синонимов русского языка. В 2-х т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. - Д.: На>ка. Ленинградское отделение, 1971.

153. Словарь языка Достоевского. Идиоглоссарий / Гл. ред. Ю.Н. Караулов. - М.: Азбуковник, 2008. - 962 с.

154. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта / РАН ИРЯ. Гл. ред. Ю.Н. Караулов. - М., Азбуковник, 2001. - 442 с.

155. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта. Вып. 1 / РАН ИРЯ. Гл. ред. Ю.Н. Караулов. - М., Азбуковник, 2001. - 488 с.

156. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта. Вып. 2 / РАН ИРЯ. Гл. ред. Ю.Н. Караулов. - М., Азбуковник, 2002. - 510 с.

157. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта. Вып. 3 / РАН ИРЯ. Гл. ред. Ю.Н. Караулов. - М., Азбуковник, 2003. - 566 с.

158. Солганик, Г.Я. Толковый словарь языка газеты, радио, телевидения / Г.Я. Солганик. - М.: ACT, 2004. - 752 с.

159. Степанов, Ю.С. Константы. Словарь русской культуры / Ю.С. Степанов. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. - 824 с.

160. Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред. М.Н. Кожиной. - М.: Флинта, 2006. - 696 с.

161. Тихонов, А.Н. Словообразовательный словарь русского языка в 2-х т. - М.: Русский язык, 1990.

162. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер. -М.: Прогресс, 1964. - Т. 1. - 564 с.

163. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер-М.: Прогресс, 1971. - Т. 3. - 503 с.

164. Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А.И. Молоткова. - М.: Русский язык, 1988. - 544 с.

165. Частотный словарь русского языка / Под ред. Л.Н. Засориной. - М.: Русский язык, 1977. - 936 с.

166. Шайкевич, А.Я., Андрющенко, В.М., Ребецкая, H.A. Статистический словарь язык Достоевского / А.Я. Шайкевич, В.М. Андрющенко, H.A. Ребецкая / Рос. акад. наук. Ин-т русского языка им. В.В. Виноградова. - М.: Языки славянской культуры, 2003. - 832 с.

167. Шанский, Н.М. Иванов, В.В. Шанская, Т.В. Краткий этимологический словарь русского языка / Н.М. Шанский, В.В. Иванов, Т.В. Шанская. - М.: Просвещение, 1971. - 542 с.

Источники исследования

168. Гончаров И.А. Обломов / И.А. Гончаров.- СПб.: Лениздат, 2012.-589

с.

169. Достоевский Ф.М. Бесы: Роман / Ф.М. Достоевский. - СПб.: Азбука, 2000. - 704 с.

170. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы: Роман в 4-х ч. с эпилогом. Ч. 1,2 / Ф.М. Достоевский. - М.: Современник, 1981. - 509 с.

171. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы: Роман в 4-х ч. с эпилогом. Ч. 3,4, эпилог / Ф.М. Достоевский. - М.: Современник, 1981. - 699 с.

172. Достоевский Ф.М. Избранные произведения: в 3 т.: Идиот: Роман в четырех частях. (Части 1 - 3) / Ф.М. Достоевский. - М.: Издательский дом Родионова, Литература, 2l>04. - Т. 1. - 702 с.

173. Достоевский Ф.М. Избранные произведения: в 3 т.: Идиот: Роман в четырех частях. (Часть 4) / Ф.М. Достоевский. — М.: Издательский дом Родионова, Литература, 2004. - Т. 2. - 650 с.

174. Достоевский Ф.М. Подросток / Ф.М. Достоевский. - М.: ООО «Издательство ACT», 2001. - 560 с.

175. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание / Ф.М. Достоевский. -М.: ACT ОЛИМП, 1999. - 704 с.

176. Пушкин A.C. Евгений Онегин / A.C. Пушкин. - М.: Азбука, 2013. -

448 с.

177. Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки / М.Е. Салтыков-Щедрин. - М.: Детская литература, 2013 - 314 с.

Список иллюстративного материала

1. Схема 1. Структура концепта «судьба»

2. Таблица 1. Индекс частотности изучаемых концептов в современном русском языке (по данным Частотного словаря русского языка под редакцией Л.Н. Засориной (М., 1977) на 1 миллион словоупотреблений)

3. Таблица 2. Количество употреблений изучаемых концептов в романах Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», «Бесы», «Подросток», «Идиот», «Братья Карамазовы»

4. Таблица 3. Количество употреблений изучаемых концептов во всех художественных произведениях Ф.М. Достоевского (по данным Статистического словаря языка Достоевского Шайкевич А.Я., Андрющенко, В.М., Ребецкой H.A. (М., 2003))

5. Таблица 4. Индекс частотности концептов «тоска», «совесть», «судьба», «свобода», «воля» и «любовь» в современном русском литературном языке (по данным Частотного словаря русского языка под редакцией Л.Н. Засориной (М., 1977)), в романах Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», «Бесы», «Подросток», «Идиот», «Братья Карамазовы» и в художественных произведениях

Ф.М. Достоевского (по данным Статистического словаря языка Достоевского Шайкевич Андрющенко В.М., Ребецкой H.A. (М., 2003)) в пересчете на сто тысяч слов

6. Диаграмма 1. Индекс частотности концептов «тоска», «совесть», «судьба», «свобода», «воля» и «любовь» в современном русском литературном языке (по данным Частотного словаря русского языка под редакцией JI.H. Засориной (М., 1977)), в романах Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», «Бесы», «Подросток», «Идиот», «Братья Карамазовы» и в художественных произведениях Ф.М. Достоевского (по данным Статистического словаря языка Достоевского Шайкевич А.Я., Андрющенко В.М., Ребецкой H.A. (М., 2003)) в пересчете на сто тысяч слов

Приложение 1. Отражение особенностей русской менталыюсти в коммуникативном поведении главного героя романа Ф.М. Достоевского

«Идиот» князя Мышкина

Одним их самых универсальных условий человеческого бытия выступает общение. Как пишет М.М. Бахтин, «само бытие человека есть глубочайшее общение. Быть - значит общаться» [Бахтин, 1986, 330]. Общение возникает одним из ведущих факторов возникновения и существования культуры, будучи при этом культурным феноменом жизнедеятельности человека, поскольку является условием и средством познания, сохранения, трансформирования и созидания духовных и материальных ценностей культуры. Культура составляет триединое целое и проявляется в трех необходимых жизненных сферах: в виде внутренней, спонтанной культуры, сконцентрированной в духовном мире человека; в виде информационной системы, хранящей, создающей и передающей знания, настраивающей каждого человека на интеллектуальную жизнь; и, наконец, в виде культуры функциональной, т.е. поведение людей в обществе, культуры непосредственного, постоянно развивающегося человеческого общения во времени и пространстве. Для каждого народа характерна определенная коммуникативная культура, а для обозначения поведения человека в процессе общения, регулируемого коммуникативными нормами и традициями, которых он придерживается, И.А. Стерниным был предложен термин «коммуникативное поведение» [Стернин, 2001, 50].

И.А. Стернин отмечает, что существуют национальные правила коммуникативного поведения, а также правила поведения в общении отдельных возрастных, тендерных, профессиональных групп [там же, 51].

Коммуникативное поведение народа определяется его коммуникативным сознанием, национальным менталитетом и национальным характером.

Существует достаточно большое количество попыток описать коммуникативное поведение того или иного народа - китайцев, французов, американцев и др. Конечно, описание коммуникативного поведения определенного народа — очень сложная задача, сама категория «коммуникативное поведение» достаточно сложна, подвижна и многогранна. Однако И.А. Стернин в книге «Введение в речевое воздействие» (2001) приводит перечень особенностей, наиболее адекватно характеризующих русское коммуникативное поведение, отмечая при этом, что многие описанные ими черты «вовсе не обязательно стопроцентно одинаковы для всех представителей данной нации - субъективные и объективные факторы, определяющие формирование конкретной личности, могут существенно повлиять на особенности ее поведения» [там же, 164]. Итак, перечислим основные особенности русского коммуникативного поведения: общительность, эмоциональность, коммуникативный демократизм, коммуникативная

доминантность, недопустимость длительных пауз в общении, свобода подключения к общению, искренность, откровенность в общении, стремление к неформальному общению, допустимость грубости, допустимость эмоционального спора, допустимость конфликтной тематики общения, допустимость откровенного разговора по душам, широта обсуждаемой информации, интимность запрашиваемой и сообщаемой информации, проблемность повседневного, бытового общения, оценочность общения, дискуссионность общения, низкая сосредоточенность спора на решении проблемы, короткая дистанция общения, допустимость физического контакта собеседников, интенсивность жестикуляции и некоторые другие.

В языке все направлено на осуществление коммуникации, единицей которой, как известно, является текст, поэтому все языковые реалии обретают свой подлинный смысл только в тексте. Без указания на то, как та или иная языковая единица или категория участвует в создании определенного типа текста, представление о языке будет неполным. Именно текст является абсолютно антропоцентричной единицей, где содержательная категория «человек» неизбежно выявляется на всех уровнях, является доминантным центром и главной

текстообразующей категорией. Поэтому, говоря о коммуникативном поведении как одной из категории лингвокультурологии, нельзя рассматривать ее вне текста. Рациональным представляется использовать для анализа тексты классической русской литературы, которая, по всеобщему признанию, в наибольшей степени отразила и воплотила в себе особенности русского менталитета. С этой точки зрения интересно проанализировать творчество великого русского писателя Федора Михайловича Достоевского, который оценивается большинством критиков XIX -XX веков как писатель, наиболее полно выразивший в своем творчестве русскую ментальность. Так, H.A. Бердяев писал, что Достоевский «характерно русский, до глубины русский гений, самый русский из наших великих писателей и вместе с тем наиболее всечеловеческий по своему значению и по своим темам <...> Достоевский отражает все противоречия русского духа, всю его антиномичность, допускающую возможность самых противоположных суждений о России и русском народе. По Достоевскому можно изучать наше своеобразное духовное строение» [Бердяев, http://www.vehi.net /berdyaev/dostoevsky/01 .html].

Изучение творчества Ф. М. Достоевского тем более интересно, что в языке его произведений, по словам Ю.Н. Караулова, «естественным образом воплотились все семантико-типологические характеристики русского языка, отражающие одновременно - хотим мы того или не хотим - основные составляющие русского национального самосознания, или русской идеи» [Караулов, 1996, 241].

Среди героев Достоевского особое место занимает князь Мышкин. Очевидно, это связано с тем, что, создавая его образ, автор ставил целью изобразить «положительно прекрасного человека» (характеристика дана герою в одном из писем Достоевского), а в черновиках Достоевский несколько раз называет Мышкина «князь Христос», то есть уникальность героя заключается в самой идее представить в его образе воплощение этического и эстетического идеала. Многие исследователи изучали вопрос о национальном идеале Достоевского и его воплощении в образе князя Льва Николаевича Мышкина, о национальной окрашенности образа «князя Христа». Некоторые черты русскости Мышкина отмечены Ю.Г. Кудрявцевым,

который пишет: «Бриллиантом без грязи является Мышкин. В нем сфокусировано иное из русского. Это образец чистоты и доброты <...> Как истинно русский человек, Мышкин лишен жеста. У него нет внешнего при богатстве внутреннего <...> Князь силен мыслью и чувством, а не жестом» [Кудрявцев, 1991, 50 - 51]. Л.М. Лотман пишет о близости некоторых эпизодов «Идиота» к народным легендам и констатирует, что Мышкин «оказывается приобщенным к древней русской культуре» [Лотман, 1974, 292]. Г.К. Щенников прослеживает связь Мышкипа с разными типами литературных праведников и делает вывод о том, что «Достоевский представляет Мышкина выразителем нравственного сознания русского народа» [Щенников, 1987, 254]. Г.Г. Ермилова рассматривает национальные особенности князя в религиозном аспекте и акцентирует внимание на том, что «Достоевский намеревался изобразить бытийную сущность русского национального мира через образ князя Мышкина» [Ермилова, 1994, 30]. Следовательно, князя Мышкина можно рассматривать и как своеобразный идеал русского коммуникативного поведения. Поэтому небезынтересно проследить, какие из названных выше специфических черт русского коммуникативного поведения присущи этому герою.

Роман «Идиот» открывается сценой знакомства князя с одним из главных героев романа - Парфеном Рогожиным. Сцена знакомства оказывается очень интересной с точки зрения русского коммуникативного поведения. Знакомство происходит в поезде. «В одном из вагонов третьего класса, с рассвета, очутились друг против друга, у самого окна, два пассажира, - оба люди молодые, оба почти налегке, оба не щегольски одетые, оба с довольно замечательными физиономиями, и оба поэ1селавише, наконец, войти друг с другом в разговор. <...> Черноволосый сосед в крытом тулупе все это разглядел, частию от нечего делать, и, наконец, спросил с тою неделикатною усмешкой, в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего.

— Зябко?

И повел плечами.

- Очень, — ответил сосед с чрезвычайною готовностью, — и заметьте, это еще оттепель. Что ж, если бы мороз? Я далее не думал, что у нас так холодно. Отвык.

- Из-за грашщы что ль?

- Да, из Швейцарии.

- Фыо! Эк ведь вас!..

Черноволосый присвистнул и захохотал. Завязался разговор. Готовность белокурого молодого человека в швейцарском плаще отвечать на все вопросы своего черномазого соседа была удивительная и без всякого подозрения совершенной небрежности, неуместности и праздности иных вопросов. Отвечая, он объявил, между прочим, что действительно долго не был в России, с лишком четыре года, что отправлен был за границу по болезни, по какой-то странной нервной болезни, вроде падучей или Виттовой пляски, каких-то дрожаний и судорог». Итак, по тому, как легко завязывается знакомство, можно сделать вывод, что князю присуща такая черта коммуникативного поведения русских, как общительность, которую можно понимать очень широко - и как любовь к общению, без которого не может обойтись ни одна встреча, и как тенденция быстро знакомиться с незнакомыми людьми и устанавливать с ними дружеские отношения и т.п. Об этом свидетельствует также тот факт, что на вопрос «— А позвольте, с кем имею честь...» князь сообщает свое имя «с полною и немедленною готовностью». Кроме того, мы видим, что уже при первом знакомстве князь Мышкин с «удивительной, чрезвычайной готовностью» сообщает своему попутчику обстоятельства своей личной жизни, что говорит о такой характерной черте, как искренность и широта сообщаемой информации, причем он касается таких сфер, которые, по замечанию И.А. Стернина, даже в русском коммуникативном общении не совсем приняты и редки - сферы физического здоровья, своих болезней.

Прибыв в Петербург, князь направляется к своим дальним родственникам Епанчиным. Во время ожидания приема у генерала Епанчина, у князя завязывается разговор с лакеем — «кабинетным прислужником и докладчиком его

превосходительства». В разговоре вновь проявляется такая черта, как любовь к общению: на предложение слуги «подождать в приемной, а узелок здесь оставить», князь отвечает: «- Если позволите, я бы подождал лучше здесь с вами, а там что ж мне одному?». После затянувшейся паузы князь заводит с лакеем разговор (вспомним о недопустимости длительных пауз в общении русских), который начинается так: «— Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зимой, — заметил князь, — а вот там зато на улицах теплее нашего, а в домах зимой - так русскому человеку и жить с непривычки нельзя.

— Не топят?

— Да, да и дома устроены иначе, то есть печи и окна».

Сам факт попытки установления дружеского разговора с лакеем свидетельствует о коммуникативном демократизме князя, или о стремлении к паритетности в общении, к простоте, коммуникативному равенству. Как и все русские, князь с самого начала общения демонстрирует дружелюбие и открытость, простоту манеры общения, вызывая этим собеседника ответить тем же. И ему удается установить доверительные отношения с собеседником: «как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор». В дальнейшем их разговор приобретает все более серьезный, даже философский характер: князь рассказывает о смертной казни и выражает свое мнение об этой проблеме. Такое поворот разговора открывает новые черты коммуникативного поведения князя: допустимость конфликтной тематики общения, широта обсуждаемой информации и, наконец, проблемность повседневного, бытового общения. Исследователи не раз подчеркивали, что русскими, в отличие от представителей других наций, обсуждаются очень серьезные, абстрактные темы, даже в гостях - воспитание детей, моральные проблемы, политические вопросы, то есть вопросы, не связанные с повседневными нуждами.

Эта и другие черты еще больше проявляются при общении князя с семейством Епанчиных. Несмотря на то, что они являлись дальними родственниками, эти люди были абсолютно незнакомы. Но постепенно их разговор, как и принято у русских, от

конкретного описания жизни героев переходит в область философских рассуждений - о смысле жизни, о счастье, о смерти, о смертной казни, о любви. На этот разговор в романе отводится несколько глав, что говорит о его значимости, хотя для развития сюжета романа он не играет важной роли. То же можно сказать и о большинстве других диалогов данного романа, в которых поднимаются важные философские вопросы.

Приведенные выше диалоги, как представляется, подтверждают еще одну особенность русского коммуникативного поведения, отразившуюся в поведении Мышкина: допустимость откровенного разговора по душам. Она проявляется во многих разговорах князя с другими героями романа. Очевидно, что князь вполне искренен буквально со всеми, что, кстати, не всегда идет ему на пользу. Например, так оценивает генеральша Епанчина излишнюю откровенность князя с Ганей Иволгиным: «Эх ты, простофиля, простофиля! Все-то тебя обманывают, как... как... И не стыдно тебе ему доверяться? Неужели ты не видишь, что он тебя кругом облапошил?

— Я хорошо знаю, что он меня иногда обманывает, — неохотно произнес князь вполголоса, - и он знает, что я это знаю... - прибавил он и не договорил.

— Знать и доверяться! Этого недоставало! Впрочем, от тебя так и быть долэюно. И я-то чему удивляюсь, Господи! Да был ли когда другой такой человек! Тьфу!».

Князь всегда идет на контакт и допускает откровенный разговор по душам, например, в той же беседе с генеральшей князь искренне отвечает на ее вопросы о его отношениях с Аглаей г Настасьей Филлиповной, хотя ему это и нелегко («Князь до того краснел, что не мог прямо глядеть на Лизавету Прокофьевну»).

Не менее ярко в диалогах романа представлены такие черты коммуникативного поведения, как допустимость эмоционального спора и конфликтной тематики общения. Споры возникают на страницах романа довольно часто. Показательна сцена на даче Епанчиных. Герои разговаривают о русском либерализме, причем высказывания одного из героев провоцируют других на

эмоциональный спор: «— Как? Стало быть, все что сделано — все не русское? -возразил князь Щ.

— Не национальное; хоть и по-русски, но не национальное; и либералы у нас не русские, и консерваторы не русские, все... И будьте уверены, что нация ничего не признает из того, что сделано помещиками и семинаристами, ни теперь, ни после...

— Вот это хорошо! Как можете вы утверждать такой парадокс, если только это серьезно? Я не могу допустить таких выходок насчет русского помещика; вы сами русски помещик, — горячо возражал князь Щ». Князь Мышкин также участвует в споре, причем принимает обсуждаемую проблему очень близко к сердцу, чем удивляет многих из собравшихся:

«—Так... вот вы как однако странно, — проговорил он, — и вправду, вы серьезно отвечали мне, князь?

— Да разве вы не серьезно спрашивали? — возразил тот в удивлении.

Все засмеялись».

Князь воспринимает диалог очень эмоционально: «Говоря это, он чуть не задыхался, и даже холодный пот выступил у него на лбу».

Еще одной из наиболее специфичных черт русского коммуникативного поведения принято считать эмоциональность, и это, несомненно, отражается в текстах Достоевского. Не раз отмечалось, что его герои очень эмоциональны, многие из них находятся на грани срыва, болезни, и князь Мышкин - не исключение. Практически любой диалог в романе «Идиот» можно рассматривать как выдающийся с данной точки зрения. Недаром в диалогах очень часто используются такие глаголы, как «вскричать», «вскрикнуть», «закричать» и другие глаголы, обладающие повышенной эмоциональной окраской. Приведем такие примеры: «— А вам и не стыдно! Разве вы такая, какою теперь представлялись. Да может ли это быть! - вскрикнул вдруг князь с глубоким сердечным укором»; «-Да как же ты... как же ты... — вскричал князь и не докончил. Он с ужасом смотрел на Рогожина»; «- Молчите, молчите, - неистово закричал князь, весь покраснев от

негодования, а может быть, и от стыда. ~ Быть этого не может, все это вздор!» и др.

Эмоциональность также проявляется в широком употреблении восклицательных и вопросительных предложений в речи князя, например, в разговоре князя и Рогожина о Настасье Филлиповне: «— Оставь и не говори про это никогда! — вскричал князь. — Слушай, Парфен, я вот сейчас пред тобой здесь ходил и вдруг стал смеяться, чему не знаю, а только причиной было, что я припомнил, что завтрашний день — день моего рождения как нарочно приходится. Теперь чуть ли не двенадцать часов. Пойдем, встретим день! У меня вино есть, выпьем вина, пожелай мне того, чего я и сам не знаю теперь пожелать, и именно ты пожелай, а я тебе твоего счастья полного пожелаю. Не то подавай назад крест! Ведь не прислал же мне крест на другой-то день! Ведь на тебе? На тебе и теперь?

— На мне, - проговорил Рогожин.

— Ну, и пойдем. Я без тебя не хочу мою новую жизнь встречать, потому что новая моя жизнь началась! Ты не знаешь, Парфен, что моя новая жизнь сегодня началась?». В приведенном диалоге, как и в большинстве других диалогов романа с участием Льва Николаевича, восклицательные и вопросительные предложения занимают очень важное место.

Итак, анализ коммуникативного поведения героя романа Ф.М. Достоевского «Идиот» князя Мышкина с точки зрения его соответствия русскому коммуникативному идеалу показывает, что в поведении князя отражаются практически все наиболее значимые черты общения русских — общительность, эмоциональность, коммуникативный демократизм, искренность, широта сообщаемой информации, свобода подключения к общению и др. Это подтверждает мысль некоторых исследователей о том, что Достоевский выразил в своем герое национальный идеал русского человека, что проявилось на разных уровнях - от \

жизненных установок героя до особенностей его коммуникативного поведения.

Приложение 2. Бытийные предложения как национальная особенность русского языка и ее отражение в произведениях Ф.М. Достоевского

Современные лингвисты признают, что каждый язык по-своему членит мир, то есть концептуализирует его; каждый язык создает поэтому свою языковую картину мира. Языковая картина мира - это представление о мире отдельного человека и в целом данного народа, образ мира, запечатленный в языке.

Языковая картина мира - это совокупность знаний о мире, отраженных прежде всего в единицах лексики и фразеологии как образах предметов, действий, признаков, а также и в грамматическом строе как проявлении самых разнообразных отношений между предметами, действиями, признаками, с помощью которых формируется и передается мысль, то есть осуществляется мыслительная и коммуникативная функция языка, воплощаемая в предложении и тексте. Поэтому интересным представляется изучение синтаксиса русского языка с точки зрения отражения в нем русской ментальное™.

По мнению многих исследователей, центральное положение в синтаксической системе русского языка занимают бытийные предложения. Об этом свидетельствуют такие факты: бытийные предложения имеют разветвленную систему вариантов, обладают огромным семантическим потенциалом, им свойственна удивительная синтаксическая подвижность и, наконец, бытийные предложения отражают национальные черты русского языка.

Бытийными называется «логико-семантический тип предложений, сообщающих о существовании (бытии) или небытии в мире или его фрагменте, в том числе человеке, абстрактных понятий, объектов определенного класса (предметов, событий, явлений)» [Попова, 2007, 17].

Бытийные предложения есть во многих языках мира, но они служат в основном для описания внешних обстоятельств. В русском же языке бытийные предложения могут описывать не только внешние обстоятельства, но и внутреннее состояние личности. Поэтому из всех типов бытийных предложений с точки зрения специфики русского языка и отражения в нем русской ментальности наиболее

интересны конструкции, в которых областью бытия является личность человека, семантическая разновидность - предложения о внутреннем мире человека. Е.А. Попова отмечает, что именно предложения этой семантической и функциональной разновидности вводят в повествование содержание чужого ментального акта: Я знал, что у Анны Андреевны была одна любимая, заветная мысль, что Алеша, которого она звала то злодеем, то бесчувственным, глупым мальчишкой, женится наконец на Наташе и что отец его, князь Петр Александрович, ему это позволит (Достоевский. «Униженные и оскорбленные») [Попова, 2007, 19].

В личностных бытийных предложениях, входящих в качестве главной части в конструкции с косвенной речью, локализатором (областью бытия) является человек как психическая сущность, т.е. внутренний мир человека. Поэтому бытийные предложения, особенно те, которые входят в конструкции с косвенной речью, отражающей в литературном нарративе мыслительный акт персонажа, занимают в синтаксическом строе русского языка центральное положение и отражают национальные черты русского языка.

Продуктивность бытийных предложений служит основанием для отнесения русского языка к так называемым «языкам бытия» (be-languages), противопоставляемым «языкам обладания» (have-languages) (при том, что в русском языке не представлена одна из четырех функций глагола «быть» - модальная. Ср. англ. - I was to start at 11 o'clock). К первым относят также финно-угорские, дагестанские, латышские и некоторые другие языки, ко вторым - романские, германские, западнославянские и некоторые другие языки. Старославянский и некоторые восточнославянские языки (украинский и белорусский) представляют смешанный тип. Русский язык (возможно, как отмечается в Энциклопедическом словаре филолога, под финно-угорским влиянием) постепенно эволюционировал в сторону «языков бытия». В древнерусском языке глагол имати был широко распространен в разных значениях. В современном русском языке он уступает по употребительности другим глаголам, прежде всего глаголу быть (ср. древнерусское имам брата и у меня есть брат). Семантическое и функциональное разнообразие

безличных предложений, их центральное положение в русском синтаксисе свидетельствуют об общей ориентации русского языка на пространственно-предметный аспект мира. Синтаксическую специфику русского языка характеризует обилие непереходных конструкций с пассивным субъектом, выражение коммуникативного (актуального) членения порядком слов, помещение имени лица (в том числе агенса) в синтаксически зависимые (часто локативные) позиции (ср. У меня все дела переделантенденция к делению жизненного пространства на личные сферы, пространственно-предметный принцип моделирования микрокосма, то есть стремление к опредмечиванию всех компонентов микромира человека, в том числе мыслей, идей, чувств, переживаний, свойств характера и различных внутренних состояний, развитость категории неопределенности имен, выражение определенности имени локальными детерминантами, использование системы локальных предлогов для выражения разных видов отношений (в том числе временных) [Бытийные..., http://russkiyyazik.rU/l 17/].

«Быть» и «иметь» философ Эрих Фромм, автор труда «Иметь или быть?» назвал «двумя основными способами существования, двумя разными видами самоориентации и ориентации в мире, двумя различными структурами характера, преобладание одной из которых определяет все, что человек думает, чувствует, делает» [цит. по: Попова, 2007, 28]. Основная черта способа существования человека с ориентацией на «быть», или модус бытия, — «это активность не в смысле внешней активности, занятости, а в смысле внутренней активности, продуктивного использования своих человеческих потенций. Быть активным - значит дать проявиться своим способностям, таланту, всему богатству человеческих дарований, которыми - хотя и в разной степени - наделен каждый человек. Это значит обновляться, расти, изливаться, любить, вырваться из стен своего изолированного "я", испытать глубокий интерес, страстно стремиться к чему-либо, отдавать» [Там же].

Конечно, было бы упрощением считать, что носителям «языков бытия» свойственна жизненная ориентация на «быть», а носителям «языков обладания» - на

«иметь». Но определенная связь между типом языка и идеалом жизненной ориентации все же прослеживается, и можно сказать, что русским национальным идеалом является жизненная установка на «быть».

Итак, бытийные предложения являются одним из самых распространенных типов предложений в русском языке, продуктивность которых дает основания для отнесения этого языка к «языкам бытия», а также отражает некоторые специфические черты русского языка (пространственно-предметный принцип моделирования микрокосма, помещение агенса в синтаксически зависимую позицию, использование пространственных предлогов для выражения переносных значений) и менталитета (ориентация русского народа на «быть», а не на «иметь»).

Рассмотрим функционирование данного типа предложений в произведениях Ф.М. Достоевского.

Не вызывает сомнения тот факт, что Достоевский широко использовал в своих произведениях все возможности бытийных предложений. В его текстах можно встретить бытийные предложения, обозначающие период времени: «Все думал, как я буду лсить; свою судьбу хотел испытать, особенно в иные минуты бывал беспокоен. Вы знаете, такие минуты есть, особенно в уединении» («Идиот»); фрагмент мира: «Один седой бурбон капитан сидел, сидел, все молчал, ни слова не говорил, вдруг становится среди комнаты и, знаете, громко так, как бы сам с собой: "Если Еога нет, то какой лее я после того капитан?" Взял фуралску, развел руки, и вышел» («Бесы»); микромир человека, сообщение о котором может касаться владения: «У него есть долг в восемь тысяч; я и уплачу, но надо, чтоб он знал, что твоими деньгами» («Бесы»); непосредственного окружения человека: «— И чего-чего в ефтом Питере нет! - с увлечением крикнул младший, — окромя отца-матери, все есть!», («Преступление и наказание»); личного состава: «У ней не было ребенка и быть не могло: Марья Тимофеевна девица» («Бесы»); внешних обстоятельств и событий: «— Пан запыхтел от гонора и, ломая русскую речь, быстро и напыщенно проигчес:

-Пани Аграфена, я пишехал забыть старое н простить его, забыть, что было допрежь сегодня...» («Братья Карамазовы»). Большой пласт бытийных предложений, используемых Достоевским, описывает личность человека (микрокосм), причем сообщение может касаться физических свойств, облика: «Ах нет, есть морщинки, мно ю морщинок у глаз и на щеках, и седые волосы есть, но глаза те же!» («Бесы»), физических и психических состояний: «Ну, с ним обморок! Воды, полотенце! Поворачивайся, Смердяков!» («Братья Карамазовы»), внутреннего мира: «Но так как этот дар бездарности у меня уже есть натуральный, так почему мне гш не воспользоваться искусственно?» («Бесы»),

Однако, как уже отмечалось выше, из всех типов бытийных предложений с точки зрения специфики русского языка и отражения в нем русской ментальности наиболее интересны конструкции, в которых областью бытия является личность человека, семантическая разновидность - предложения о внутреннем мире человека. Именно такие предложения наиболее важны при анализе художественного мира Достоевского.

Рассмотрим их с учетом классификации, предложенной Е.А. Поповой:

1. Общее указание на лицо осуществляется за счет «у-локализатора», т.е. предложно-падежной формы «у»+род. падеж»: «У самого генерал-лейтенанта было всего только полтораста душ и э/салованье, кроме того знатность и связи; а все богатство и Скворешники пргшадлежали Варваре Петровне, единственной дочери одного очень богатого откупщика» («Бесы»); «Милостивый государь, милостивый государь, ведь надобно же, чтоб у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели!» («Преступление и наказание»).

2. Указание на лицо может принимать и более конкретную локальную форму, выраженную предложно-падежными формами «в» («во») + предл. пад. (в нем, во мне...), «на» + предл. пад. (на нем, на мне, на лице...), «на» + вин. пад.: «— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти и даже какой-то больной страсти» («Идиот»); «Было и еще что-то в ней, о чем он не мог или не сумел бы дать отчет, но что может быть и ему

сказалось бессознательно, именно опять-таки эта мягкость, нежность движений тела, эта кошачья неслыишость этих движений» («Братья Карамазовы»).

3. Микрокосм человека способен сужаться. «Суженный» локализтгор указывает или на невидимые сущности, находящиеся, по представлениям наивно-языковой анатомии, внутри человека (душу, сердце, совесть, память, ум), или на реальные внешние органы, по которым можно судить о чувствах и состоянии человека (лицо, черты, глаза, губы, взгляд, облик и др.): «Да, к нему, к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся» («Братья Карамазовы»).

4. Область бытия способна раздваиваться (на душе у него тоска, на совести у меня грех, на лице у него сострадание...), т.е. репрезентируется указание на лицо (общее или более локальное) и компонент психической сущности этого зшца или реальный орган внешности человека: «Я вам должна признаться, у меня тогда, еще с самой Швейцарии, укрепилась мысль, что у вас что-то есть на душе ужасное, грязное и кровавое, и... и в то же время такое, что ставит вас в ужасно смешном виде» («Бесы»); «Нет, не "русская душа потемки", а у него самого на душе потемки, если он мог вообразить такой ужас» («Идиот»); «— Да и свести! — подхватил ободравшийся мещанин. — Зачем он об том доходил, у него что на уме, а?» («Преступление и наказание»).

5. Двойной локализатор за счет преобразования формы «у» + род. пад. в посессив, притяжательное прилагательное или родительный падеж имени становится одинарным: «Я говорил только к тому, что на совести вашей ровно ничего не останется, если бы даже... если бы далее вы и захотели спасти вашего брата добровольно, так, как я вам предлагаю» («Преступление и наказание»); «Я далее удивился: на лице его сияло решительно искреннее удовольствие» («Подросток»).

6. Область бытия может быть адвербализована (во мне, в нем = тут, здесь...): «Тут было только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые каждый честный отец должен бы послать

сына своего хоть на смерть, как древний Гораций своих сыновей за идею Рима?» {тут - в Версилове) («Подросток»); «Ведь он непременно что-то задумал; тут есть намерения, но какие?» {тут - у Порфирия Петровича) («Преступление и наказание»).

Использование бытийных предложений позволяет автору глубже проникнуть во внутренний мир своих героев, открыть читателю их психологию. Например, при описании главного героя романа «Преступление и наказание» Родиона Раскольникова на разных этапах его духовного становления автор использует такие бытийные предложения: «Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то ж^жда людей»; «Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не было ни на минуту, даже в то еще время, как он читал письмо»; «Злоба накипала в нем все сильнее и сильнее, и если бы теперь встретился с тш господин Лужин, он, кажется, убил бы его!»; «Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения»; «Тупая, зверская злоба закипела в нем»; «Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, ту ¡л и родилась в нем сила»; «Отвращение особенно поднималось и росло в нем с каждою минутою»; «Мучительная, темная мысль поднималась в нем, ~ мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силах ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что он теперь делает...»; «Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина»; «Свет померк скоро, но мука осталась, и Зосимов, наблюдавший и изучавший своего пациента со всем молодым .жаром только что начинаюгцего полечивать доктора, с удивлением заметил в нем, с приходом родных, вместо радости, как бы тяжелую скрытую

решимость перепесть час-другой пытки, которой нельзя уж избегнуть»; «Взгляд его был особенно суров, и какая-то дикая решимость выражалась в нем»; «Чувство, однако лее, родилось в нем; сердце его сжалось, на нее глядя» и др. Именно такие предложения помогают читателю понять самое важное - внутреннее состояние Раскольникова в наиболее ответственные моменты его жизни: чтение письма матери, убийство старухи, разговор с Соней, разговор с Порфирием Петровичем, встреча с Разумихиным и др. Также Достоевский использует бытийные предложения для описания внутреннего мира других героев. Поэтому можно сказать, что бытийные предложения играют исключительно важную роль в произведениях Достоевского. Он использует их для описания помещений, внешности человека, событий, но, что самое важное, - для описания внутреннего мира своих героев, их чувств и состояний, что, по мнению многих исследователей, является наиболее важной сферой для Достоевского.

Как было сказано выше, широкое распространение бытийные предложений в русском языке и их особая значимость послужили поводом для отнесения русского языка к так называемым «языкам бытия», что свидетельствует о том, что русским национальным идеалом является жизненная установка на «быть», а не на «иметь». Данное положение можно подтвердить философией человека, представленной в произведениях Достоевского. Его герои, являющиеся личностями, ориентируются на «быть». К числу персонажей, которым «не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить», относятся братья Карамазовы, князь Мышкин, Раскольников, Подросток. Личностям противостоят безличности, ориентирующиеся на «иметь» (Лужин, Петруша Верховенский, Федор Павлович Карамазов, Смердяков). Они видят смысл жизни в обладании материальными благами. Торжество безличностей так велико, что личности, живущие ради «быть», кажутся им «идиотами».

Итак, одну из наиболее специфичных черт русского синтаксиса - бытийные предложения - Ф.М. Достоевский широко использует в своих произведениях,

реализуя все их функции своих героев.

от описания помещения до выражения жизнеустановки

Приложение 3. Безличные предложения в русской языковой картине мира и в идиостиле Ф.М. Достоевского

Говоря о национальных особенностях русского синтаксиса, исследователи отмечают, что к индивидуальным свойствам русского языка в первую очередь необходимо относить категорию безличности и неопределенности.

Безличные предложения — основной способ выражения категории безличности в русском лзыке — были всегда в центре внимания синтаксических исследований.

Русский язык отличается от всех языков мира исключительным богатством безличных предложений.

Тенденция к антропоцентризму, характерная для научных исследований последней трети XX - начала XXI века, позволяет взглянуть на семантику безличных предложений по-новому, с позиций взаимосвязи языка, мышления и внеязыковой действительности.

Так, по мнению Е.А. Поповой, в русском языке безличность является не просто яркой типологической чертой, но и грамматической метафорой русской ментальности, поскольку только в области культурно значимых концептов язык будет отличаться особым богатством [Попова, 2007].

В последние годы, сталкиваясь с разнообразием русских безличных конструкций, не имеющих прямых эквивалентов во многих других языках, ученые, главным образом иностранные, склонны искать причины этого явления не в истории и системе самого языка, а в экстралингвистических факторах: специфических культурных традициях, своеобразии менталитета русского народа и т. п. В этой особенности русской грамматики видят и фатализм, и иррациональность, и алогичность, и страх перед непознанным, и даже агностицизм всего русского народа.

Так, по мнению А. Вежбицкой, одним из проявлений особенностей русского национального характера является неагентивность, понимаемая как «ощущение того, что людям неподвластна их собственная жизнь, что их способность контролиоовать жизненные события ограничена; склонность русского человека к фатализму, смирению и покорности» [Вежбицкая, 1996, 34]. Опираясь на предложенное Ш. Баяли деление языков мира на описывающие мир в терминах причин и их следствий и на те, которые представляют более субъективную, более импрессионистическую и феноменологическую картину мира, А. Вежбицкая высказывает предположение, что «из всех европейских языков русский, по-видимому, дальше других продвинулся по феноменологическому пути. Синтаксически это проявляется в колоссальной (и все возрастающей) роли, которую играют в этом языке так называемые безличные лгредложения разных типов. Это бессубъектные (или, по крайней мере, не содержащие субъекта в именительном падеже) предложения, главный глагол которых принимает "безличную" форму» [Вежбицкая, 1996, 73].

А.Д. Шмелев относит безличность к числу ключевых идей русской языковой картины мира. По его мнению, «русские безличные конструкции как таковые вовсе не обязательно несут представление о стихийной, фатальной и непостижимой силе. Но в семантику некоторых русских конструкций (не только безличных) входит представление, согласно которому то, что произошло с человеком, хотя бы и выглядело как его собственное действие, случилось как бы само собою, помимо его воли, так что конечный результат от него не зависел. Это представление может быть причислено к числу сквозных мотивов русской языковой картины мира. Так, носители русского языка часто говорят что-нибудь вроде: ... Зачем ты это сделал? — Не знаю, так вышло» [цит. по: Попова, 2007, 14].

Проблему безличности в связи с отражением в синтаксическом строе русского языка национального образа человека затрагивает Н.Д. Арутюнова.

Она, в частности, пишет: «Разные языки по-разному представляют действующее лицо... среди индоевропейских языков также заметны различия в синтаксической интерпретации функции человека в ситуации или событии. Синтаксические «метаморфозы» человека очень характерны для русского языка. Сдвигая имя лица в ту или иную синтаксически зависимую позицию, русский язык представляет человека то как орудие или объект действия неведомых сил (ср. употребление форм понесло, занесло, прорвало, нашло, нахлынуло, овладело и пр.), то как локус, в котором движется поток сознания, происходят события, пребывают свойства или состояния (...У меня завтра встреча с друзьями; Мысли у него разбежались; На душе у него тоска и пр.)» [Арутюнова, 1999, 8].

Итак, безличные предложения являются яркой характерной чертой русского языка, выражающей одну из особенностей русской ментальности. Рассмотрим использование данного типа предложений Ф.М. Достоевским и

попытаемся определить, какое значение они имеют в его художественном мире.

!

Большинство исследователей, изучающих языковые особенности художественного мира Ф.М. Достоевского, отмечают, что одной из характерных черт его стиля является неуправляемость, или стихийность. При этом Ю.Н. Караулов отмечает, что «неопределенность характеризует

авторскую позицию и читательское восприятие описания - той или иной картины, ситуации, факта, чувства или высказывания. <...> Неопределенность перекидывает мостик от идиостиля писателя, от его текстов, от «языка Достоевского» - и к фундаментальному свойству русского языка, отдающего -в своем речевом выражении - предпочтение в паре определенность/неопределенность второму члену оппозиции, и к одной из составляющих русской идеи, русского национального сознания, столь глубоко и тонко выраженных в произведениях этого автора» [Караулов, 1996, 244].

Н.Д. Арутюнова отмечает, что стихийность поведения — одна их наиболее характерных черт персонажей Достоевского, положительных в том числе. Их

«нутро» всегда обнаруживает себя в неожиданных для них самих движениях, мыслях, выкриках, поступках. Такая неуправляемость может достигаться различными средствами, например, лексическими - с помощью наречия вдруг, благодаря которому события происходят внезапно и для наблюдателя, и для самого агенса. Однако наиболее полно стихийность обслуживается синтаксисом неуправляемых действий, «представляющим агенса то как орудие действия неведомых сил, то как локус, в котором разыгрывается драмы мистерии, то как предмет, кем-то (или чем-то) куда-то влекомый» [Арутюнова, 1999, 76]. Иными словами, действия героев Достоевского постоянно выходят из-под контроля.

Синтаксис неуправляемых действий очень разнообразен, но в его основе лежат именно безличные предложения, описывающие природное явление или состояние среды, а также личные конструкции, в которых имя агенса занимает зависимую позицию, субъект же обозначает некую силу, владеющую человеком (или ее представителя).

Достоевский в своем творчестве широко использует все многообразие безличных предложений русского языка и с точки зрения структуры, и с точки зрения семантики (например, предложения, обозначающие явления природы («Было еще светло, по уже вечерело» («Преступление и наказание»)), явления организма, внутреннего мира и психики человека («А коли больно, так как же ты сам-то ее в газетах перед этим же обществом выводишь и требуешь, чтоб это ей было не больно? Сумасшедшие!» («Идиот»)), сферу модальности («— Отнюдь нет, не надо подбирать под направление, и никакого направления не надо. Одно беспристрастие, вот направление» («Бесы»)) и др.) Однако особую смыслонесущую функцию в его текстах играют те безличные предложения, которые описывают ситуации, связанные с характеризацией человека. Об особом интересе Достоевского к человеческой личности уже не раз говорилось. Этот интерес проявляется и на синтаксическом уровне. В результате широкого использования безличных предложений разных типов

создается впечатление, что «персонажам Достоевского (или даже в них) что-то думается, ими что-то говорится, из них что-то вырывается, с их языка срываются признания, мольбы и покаяния. Их постоянно куда-то без удержу несет и заносит, в них что-то бушует, загорается и разгорается, их что-то обуревает. Действие превращается в событие: не человек совершает поступок, а с ним или в нем что-то совершается; не человек что-то делает, а с ним что-то делается» [Арутюнова, 1996, 77].

Так, например, только безличные предложения с глаголом (по) (вз)думалось употребляются в пяти романах Достоевского около 60 раз («— Вы это про Дашу? Что это вам вздумалось? — любопытно поглядела на него Варвара Петровна» («Бесы»), «Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит» («Идиот»), «Но не подумалось ли тебе тогда и то, что я именно желаю, чтоб "один гад съел другую гадину", т. е. чтоб именно Дмитрий опща убил, да еще поскорее... и что и сам я поспособствовать даже не прочь?» («Братья Карамазовы»), «И вот, проходя уже мимо Технологического института, мне вдруг почему-то вздумалось зайти к Татьяне Павловне, которая жила тут же напротив Технологического» («Подросток»), «Не бледен ли я... очень? — думалось ему,

- не в особенном ли я волнении?» («Преступление и наказание»).

Очевидно, что такое широкое употребление безличных предложений свидетельствует о повышенном интересе к ним писателя. Н.Д. Арутюнова считает, что это связано с тем, что для Достоевского был очень важен вопрос: природа («натура») или идеология руководят поведением, сознанием человека, поэтому его особенно интересовали два типа ситуаций - поведение «по природе» и поведение «по договору» - идеалогизированное поведение. Первое

- в зависимости от натуры человека — ведет к жертве собой или преступным акциям, второе обычно приводит к «скверным анекдотам» и преступлениям.

Сложное переплетение того и другого дано в тандеме «Иван Карамазов -Смердяков», ни один из которых не представляет собой «чистого случая».

В сущности эта тема сводится к вопросу о том, что вводит человека в грех - природа или идея.

Н.Д. Арутюнова указывает, что П.А. Флоренский в «Этюде о грехе» ведет скрытую полемику с концепцией человека, представленной многими героями Достоевского. Флоренский определяет греховность в терминах разлада духовной жизни, отступлением от целостного единства». Достоевский же считал, что «человек есть целое лишь в будущем». Флоренский пишет о «нарушении законного порядка слоев душевной жизни. Он характеризует состояние греховности в терминах сумасшествия, исступления, умоповреждения. Шатание, исступление, нетвердость, двойничество, повреждение в уме и др. — все это понятия, которыми Достоевский постоянно пользуется в описании внутренней жизни своих героев. Более того, Флоренский, сравнивая состояние греховности со сном или опьянением, описывает его в терминах неуправляемых действий. Очевидно, что для Флоренского решительно неприемлема психическая модель человека, сознание которого расколото вторжением в него чужеродной идеи, а именно эта модель определяет специфику художественного мира Достоевского [Арутюнова, 1996, 78].

Небезынтересно отметить, что принцип стихийности, использованный Достоевским в описании человека, прилагается некоторыми авторами и к самому писателю. Приемы моделирования человеческой личности были, по-видимому, совершенно органичными для Достоевского, сливались с его собственной природой, точно так же, как они сливались с языком, в нем говорившим. «Не Достоевский думал, а в нем думалось, не он говорил, а само говорилось» [там же].

Итак, безличные предложения, являющиеся одной из характерных черт русского языка и выражающие специфические качества русского менталитета,

в полной мере использовались Ф.М. Достоевским в его творчестве. С помощью них создается одна из важнейших черт его идиостиля - неуправляемость действий. Это напрямую связано с концепцией человека Достоевского, именно она в значительной мере определила выбор средств для описания «феномена человека».

Приложение 4. Концепты «мужчина» и «женщина» в идиостиле

Ф.М. Достоевского

В произведениях Достоевского важную роль играют концепты «эюенщинз.» и «мужчина». В большом количестве употреблений эти понятия рассматриваются как равноценные, например: «Я еще прежде вашего знала про это; вы именно выразили мою мыелъ в одном слове. Ваш характер я считаю совершенно сходным с моим и очень рада; как две капли воды. Только вы мужчина, а я женщина и в Швейцарии не была; вот и всяразнш{а» («Идиот»); «-Дебатирован был в последнее время вопрос: имеет ли право член коммуны входить к другому члену в комнату, к мужчине или женщине, во всякое время... ну и решено, что имеет...» («Преступление и наказание»).

В романах писателя также часто обсуждается вопрос о равенстве мужчин и женщин (романы были написаны в то время, когда этот вопрос стал популярен и часто обсуждался в самых разных компаниях). Поэтому появляется следующий контекст: «Вы не так понимаете; я даже думал, что если уж принято, что женщина равна мужчине во всем, даже в силе (что уже утверждают), то, стало быть, и тут долэюно быть равенство» («Преступление и наказание»). Однако в романах находится все больше противников этого «женского вопроса». Так, герои романа «Бесы» говорят следующее: «Вот все они так! — стукнул майор кулаком по столу, обращаясь к сидевшему напротив Ставрогину. — Нет-с, позвольте, я либерализм и современность люблю и люблю послушать умные разговоры, но предупреждаю - от мужчин. Но от женщин, но вот от современных этих разлетаек — нет-с, это боль моя»; «— Нет, уж я выскажу, — горячился майор, обращаясь к Ставрогину. — Я на вас, господин Ставрогин, как на нового вошедшего человека рассчитываю, хотя и не имею чести вас знать. Без мужчин они пропадут как мухи — вот мое мнение» («Бесы»). Зачастую мужчины отказывают женщине в самостоятельности и оригинальности, считая,

что их удел - домашние дела, а не политические вопросы: «Если же члены не захотят меня слушать, то разойдемся в самом начале, — мужнины чтобы заняться государственною службой, женщины в свои кухни, потому что, отвергнув книгу мою, другого выхода они не найдут» («Бесы»).

Более того, среди героев Достоевского есть такие, которые прямо выступают против женщин вообще. Например, герой романа «Подросток» Аркадий Долгорукий говорит следующее: «Ничуть: все женщины таковы! Женщина разве бывает без подлости? Потому-то над ней и нужен мужчина, потому-то она и создана существом подчиненным. Женщина - порок и соблазн, а мужчина - благородство и великодушие. Так и будет во веки веков!». С этим согласны и герои романа «Братья Карамазовы»: «— Но ведь она же плакала, опять оскорбленная! - вскричал Алеша.

— Не верьте слезам женщины, Алексей Федорович, — я всегда против женщин в этом случае, л за мужчин».

Итак, концепты «мужчина» и «женщина» во многих контекстах выступают как равнозначные, а некоторые герои даже утверждают приоритет мужчин над женщинами. Между тем анализ других контекстов показывает, что концепт «женщина» играет несравненно большую роль в произведениях Достоевского, нежели «мужчина». Это доказывается уже огромной разницей между количеством употреблений этих концептов в романах. Так, по данным Статистического словаря языка Достоевского концепт «мужчина» в художественных произведениях Достоевского используется всего 89 раз [Шайкевич, Андрющенко, Ребецкая, 2003, 186], а концепт «женщина» - 861 [Шайкевич, Андрющенко, Ребецкая, 2003, 99]. В пяти исследуемых романах («Идиот», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Бесы» и «Подросток») концепт «мужчина» употребляется всего 55 раз, тогда как концепт «женщина» в этих романах употребляется 623 раза.

Следует отметить, что в большинстве контекстов концепт «мужчина» употребляется в основном значении, то есть «лицо, противопоставленное по полу женщине» [Словарь русского..., 1981, т. 2, 309], например: «Собравшиеся на

этот раз к Виргинскому гости (почти все мужчины) имели какой-то случайный и экстренный вид» («Бесы»).

Т.С. Чехоева, изучив контексты, в которых употребляется концепт «мужчина» в народных и авторских афоризмах, приходит к выводу, что кроме основного значения, этот концепт имеет также дополнительные семантические признаки. Основными признаками являются следующие: семейное положение, сословное положение, отношения кровного родства, возрастные особенности, умственные способнос~и, особенности внешности, отношения женщины к мужчине в любовной сфере, черты характера, имущественное состояние, физическое состояние, физиологическое состояние, внутреннее состояние, род деятельности, морально-нравственное поведение [Чехоева, 2009, 44]. Однако не все эти признаки оказываются актуальными для Достоевского. В его романах акцент в основном делается на такие признаки, как: внешность («— Господин фон-Лембке поехал теперь по губернии. En ип mot, этот Андрей Антонович, хотя и русский немег/ православного исповедания, и даже, — уступлю ему это, — замечательно красивый мужчина, га сорокалетних...» («Бесы»)); специфические, свойственные мужчине 1ерты характера («Ведь я почему обращаюсь теперь к вам? Потому что вы все-таки мужчина, человек серьезный, с старинною твердою слуэюебною опытностью» («Бесы»)); половой признак, способность мужчины стать отцом: «— Теперь я пока все-таки мужчина, пятьдесят пять всего, но я хочу и еще лет двадх\ать на линии мужчины состоять» («Братья Карамазовы»)).

Итак, употребление концепта «мужчина» в романах Достоевского не выходит за рамки свойственного русской языковой картине мира представления о нем и, более того, в его романах не раскрываются все семантические признаки, присущие этому концепту. Очевидно, это связано с тем, что писатель не проявлял особого интереса к данному концепту.

Теперь рассмотрим концепт «женщина» и попытаемся выяснить, в чем заключается его особая важность для творчества писателя.

Как и концепт «мужчина», концепт «женщина» в романах Достоевского в большинстве случаев реализует свое основное значение, а именно лицо, противополоэюное по полу мужчине [Словарь русского..., 1981, т. 1, 478]: «Она первая ее и выдала на позор: когда в деревне услышали, что Мари воротилась, то все побежали смотреть Мари, и чуть не вся деревня сбежалась в избу к старухе: старики, дети, женщины, девушки, все, такою тороплгиою, жадною толпой» («Идиот»).

Исследуя данные Русского ассоциативного словаря под редакцией Ю.Н. Караулова, можно сделать вывод о том, что наиболее важными для концепта «женщина» оказываются такие признаки, как внешняя привлекательность, возраст, телосложение, черты характера и некоторые другие [Русский ассоциативный..., 2002, т.1, 195]. Эти же признаки важны и для Достоевского (часто они совмещаются в пределах одного контекста):

• внешняя привлекательность: «- Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же выиша» («Подросток»)

• возраст: «Мать .же была еще не очень старая женщина, лет под пятьдесят всего, такая же белокурая, но с ввалившимися глазами и щеками и с желтыми, большими и неровными зубами» («Подросток»); «При свете тусклой тоненькой свечки в железном подсвечнике я разглядел женщину лет может быть тридцати, болезненно-худощавую, одетую в темное старенькое ситцевое платье, с ничем не прикрытою длинною шеей и с жиденькими темными волосами, свернутыми на затылке в узелок, толщиной в кулачок двухлетнего ребенка» («Бесы»);

• телосложение: «Это была ужасно похудевшая женщина, тонкая, довольно высокая и стройная, еще с прекрасными темно-русыми волосами и действительно с раскрасневшимися до пятен щеками» («Преступление и наказание»); «Первая женщина, которая мне не внушала омерзения походкой; впрочем, она была течка и сухощава» («Подросток»); «Это была рослая

мсешцина, одних лет с своим мужем, с темными, с большою проседью, но еще густыми волосами, с несколько горбатым носом, сухощавая, с желтыми, ввалившимися щеками и тонкими впалыми губами» («Идиот»);

• черты характера: «Но я человек серьезный, и могу не захотеть подчиняться праздным фантазиям взбалмошной женщины1.» («Бесы»).

Интересно заметить, что среди эпитетов к слову «женщина», использующихся в произведениях Достоевского, самым частотным эпитетом является «бедная» (в значении «несчастная»). Очевидно, это связано с реалиями современной Достоевскому жизни и социальным положением его героев. Однако этот эпитет по частотности в несколько раз превосходит указательное местоименное «эта». Словосочетание «эта женщина» многократно употребляется во всех романах, причем в некоторых оно даже заключено в кавычки, например: «Ты сказал сейчас, что ездишь к женщинам... мне, конечно, тебя расспрашивать как-то... на эту тему, как ты выразился... Но и "эта э/сенщина" не состоит ли тоже в списке недавни друзей твоих?» («Подросток»); «Аглая остановилась на мгновение, как бы пораженная, как бы самой себе не веря, что она могла выговорить такое слово; но в то же время почти беспредельная гордость засверкала в ее взгляде; казалось, ей теперь было уэ/се все равно, хотя бы даже "эта женщина" засмеялась сейчас над вырвавшимся у нее признанием» («Идиот»). Создается впечатление, что слово «эта» имеет некоторые дополнительные семантические оттенки значения, оно оказывается гораздо более семантически глубоким, чем это кажется на первый взгляд. Это слово в зависимости от контекста может наполняться различным содержанием, но в любом случае оно указывает на глубокое эмоциональное отношение к определенной женщине, на ее особое положение в глазах говорящего.

Если проанализировать все эпитеты, то окажется, что большинство из них характеризуют именно черты характера женщины, а не ее внешность, что подчеркивает важность именно этого аспекта для Достоевского и его героев. В женщине их интересует прежде всего ее загадочная сущность. И с этим тесно

связана реализация в романе такого значения слова «женщина», как лицо женского пола как воплощение определенных свойств, качеств [Словарь русского..., 1981, т. 1, 478]. Оно оказывается достаточно важным для Достоевского, причем герои Достоевского пытаются дать свое видение этих свойств. В романах приводятся следующие высказывания: «Если хотите, тут именно через этот контраст и вышла беда; если бы несчастная была в другой обстановке, то, может быть, и не дошла бы до такой умоисступленной мечты. Женщина, женщина только может понять это, Петр Степанович, и как жаль, что вы... то есть не то, что вы не женщина, а по крайней мере на этот раз, чтобы понять!»; «— Никогда не поймешь женщину! - проворчал Петр Степанович с кривою усмешкой»; «У женщин все это так отлично стушевывается, вы еще не знаете женщин! Кроме того, что ей теперь вся выгода за вас выйти, потому что ведь все-таки она себя оскандалила, кроме того я ей про "ладью" наговорил: и именно увидел, что "ладьей"-то на нее и подействуешь, стало быть, вот какого она калибра девица. Не беспокойтесь, она так через эти трупики перешагнет, что люли, - тем более, что вы совершенно, совершено невинны, не правда ли? Она только прибережет эти трупики, чтобы вас п^том уколоть, этак на второй годик супружества. Всякая женщина, идя к венцу, в этом роде чем-нибудь запасается из мужнина старого, но ведь тогда... что через год-то будет? Ха-ха-ха!»; «Сведу с Маврикием, и она тотчас про вас начнет вспоминать, — ему вас хвалить, а его в глаза бранить, - сердг{е женщины!» («Бесы»). «— Никогда, никогда не поверю, чтобы женщина, — вскричал я опять, - могла уступить своего мужа другой женщине, этому я не поверю!..» («Подросток»); «Знаешь ли, что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками, и ни разу угрызения совести не почувствует, потому что про себя каждый раз будет думать, смотря на теС I: "вот теперь я его измучаю до смерти, да зато потом ему любовью моею наверстаю..."» («Идиот»); «Потому женщина — это, брат, черт знает что такое, уж в них-то я по крайней мере знаю толк! Ну попробуй

пред пей созпатьея в вине, "виноват дескать, прости, извини": тут-то и пойдет град попреков! Ни за что не простит прямо и просто, а унизит тебя до тряпки, вычитает, чего даэюе не было, все возьмет, ничего не забудет, своего прибавит, и тогда уж только простит. И это еще лучшая, лучшая из них! Последние поскребки выскребет и все тебе на голову сложит — такая, я тебе скажу, живодерность в них сидит, во всех до единой, в этих ангелах-то, без которых жить-то нам невозможно!» («Братья Карамазовы»); «Она ведь старше /1еня пятью годами. Очень любила. Семь лет из деревни не выезжал. И заметьте, всю-то жизнь документ против меня, на чужое имя, в этих тридцати тысячах держала, так что задумай я в чем-нибудь взбунтоваться, — тотчас же в капкан! И сделала бы! У женщин ведь это все вместе уживается» («Преступление и наказание»).

Каждый из этих контекстов по-своему характеризует женщину как существо таинственное, соединяющее в себе противоположные качества и крайне непонятное мужчине. В одном из контекстов прямо говорится о женщине как о тайне: «.Конечно, никто не в праве требовать от меня как от рассказчика слишком точных подробностей касательно одного пункта: тут тайна, тут женщина; но я знаю только одно: в вечеру вчерашнего дня она вошла в кабинет Андрея Антоновича и пробыла с ним гораздо позже полуночи» («Бесы»). Очень показательным является также утверждение, что «женщина - это черт знает что такое». В романе «Бесы» также появляется словосочетание «сердг{е женгцины», которое указывает на невозможность логического объяснения поступков женщины.

Итак, в произведениях Достоевского концепт «женщина» реализует все свои основные значения, Достоевский рассматривает практически все признаки, присущие этому концепту в русской языковой картине мира, однако особую важность для Достоевского представляет женщина как воплощение определенных свойств и качеств. Многие герои Достоевского считают, что женщина — существо таинственное, загадочное, в этом, вероятно, и заключается его особая важность.

По мнению Ю.Г. Кудрявцева, который признает, что «много места в творчестве Достоевского отведено женщине» [Кудрявцев, 1991, 54], «тема женщины - это и тема любви» [Там же, с. 59], а именно любовь чаще всего становится завязкой его романов.

Таким образом, концепты «мужчина» и «женщина» играют значимую роль в произведениях Достоевского и представляют собой бинарные концепты, признаки которых не контрастируют, а составляют единство противоположностей, дополняющих друг друга. Немаловажную роль в романах играет так называемый «женский вопрос», при этом большинство героев отказывает женщине в праве на равенство с мужчиной. Однако в то же время анализ концептов «мужчина» и «женщина» в романах Ф.М. Достоевского показывает, что более значимую роль в идиостиле этого писателя играет концепт «женщина», что подтверждается высокой частотностью его употребления, наличием большого количества эпитетов к этому слову, попыткой героев понять феномен женщины. По всей видимости, особая значимость женщины для Достоевского соотносится с ее загадочностью, таинственностью для мужчины.

Приложение 5. Концепт «судьба» в русской ментальности и в идиостиле

Л.Н. Толстого

Для художественного мира Льва Николаевича Толстого русский национально-специфичный концепт «судьба» имеет большое значение; в трех его романах («Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресенье») он употребляется около 86 раз (55 раз в романе «Война и мир», 13 раз в романе «Воскресенье» и 15 раз в романе «Анна Каренина»). При этом в произведениях Толстого

представлены разные значения данного концепта. Например, сема «жизненный путь» реализуется в таких контекстах, как: «Мне только хотелось помочь ей, потому что, во-первых, она невинно осуэюдена, и я в этом виноват, виноват и во всей ее судьбе» (Воскресенье»), «Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная» («Война и мир»), «Она чувствовала, что нынешний вечер, когда они оба в первый раз встречаются, должен быть решительный в ее судьбе» («Анна Каренина»). Сема «высшая таинственная сила» реализуется в следующих контекстах: «Когда он увидал ее измученное, страдальческое лицо, услыхал этот звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило к горлу, и глаза его заблестели слезами» («Анна Каренина»), «За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, — вставила она безапелляционно, приподняв брови) - таких прелестных детей?» («Война и мир»).

Анализ контекстов, в которых употребляется исследуемый концепт в романах Толстого, показывает, что его героям во многом присуще понимание судьбы как высшей силы, независимой от человека. Они полностью зависят от своей судьбы и принимают ее решения как данность. Большинство героев уверены, что сами они не решают свою судьбу, это за них делает кто-то другой, их судьба зависит от чего-то или кого-то. Не случайно велика частотность словосочетаний решить (решать) судьбу, судьба решилась — 22 случая в трех текстах, например: «Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. ~ Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.» («Война и мир»), «Княгиня была сперва твердо уверена, что нынешний вечер решил судьбу Кити и что не может быть сомнения в намерениях Вронского» («Анна Каренина»), «Нехлюдов посмотрел на подсудимых. Они, те самые, чья судьба решилась, все так же неподвиэюно сидели за своей решеткой перед солдатами» («Воскресенье»).

Велика также частотность сочетаний судьба зависит (от чего-либо, кого-либо), находится во власти кого-либо, чего-либо - 11 случаев, например: «Судьба всех этих часто далее с правительственной точки зрения невинных людей зависела от произвола, досуга, настроения жандармского, полицейского офицера, шпиона, прокурора, судебного следователя, губернатора, министра» («Воскресенье»), «Граф Кирилл Владимирович все-таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба» («Война и мир»).

Все эти примеры подтверждают, что в художественном мире Толстого всецело отразилось представление о судьбе, характерное русской языковой картине мира. Интересно отметить, что, по мнению героев Толстого, зависеть от чего-то может не только судьба отдельного человека, но и общества («— Господа присяжные заседатели, — продолжал между тем, грациозно извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, — в вашей власти судьба этих лгщ, но в вашей же власти отчасти и судьба общества, на которое вы влияете своим приговором»), миллионов (людей) («Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов»), России («— Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России»), Отечества («Министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что тохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества...»), народов («— Вот эти люди, - сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, — вот эти-то люди решают судьбы народов»), наконец, всего рода человеческого («Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства... от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого»).

События жизни мыслятся героями Толстого как руководимые, управляемые судьбой, поэтому возникают такие сочетания, как судьба свела («Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?..»,), судьба натолкнула («И какая-то странная судьба натолкнула меня сюда! — думал Ростов, слушая ее н глядя на нее. - И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении!— думал он, слушая ее робкий рассказ»).

Такое представление о судьбе приводит к тому, что в основном герои романов покоряются своей судьбе («Мои дети - это мой крест. Я так себе объясняю. - Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе», «Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе», «Когда он увидал ее измученное, страдальческое лицо, услыхал этот звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило к горлу, и глаза его заблестели слезами» («Война и мир»). Если они и позволяют себе какое-то противостояние судьбе, то оно выражается не в открытом бунте, а лишь в роптании, жалобах («Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа», «Сколько ни тверэ/су себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, . сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки» («Война и мир»).

Все эти примеры репрезентируют то качество русского человека, которое А. Вежбицкая назвала «неагентивностью», то есть «ощущение того, что людям неподвластна их собственная жизнь, что их способность

контролировать жизненные события ограничена, склонность русского человека к фатализму, смирению и покорности, недостаточная выделенность индивида как автономного агента, как лица, стремящегося к своей цели и пытающегося ее достичь как контролера событий» [Вежбицкая, 1996, 33]. Именно это качество приводит к тому, что его носители не склонны противиться своей судьбе, они предпочитают спокойно ждать, понимая, что все усилия ни к чему не приведут, нужно просто дождаться своей судьбы. Так ведет себя и русский народ в изображении Толстого, ожидая неприятеля: «Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать».

Итак, аксиологический концепт «судьба» определяет специфику русской национальной концептосферы, причем русский менталитет сформировал в большей степени негативное отношение к судьбе как к таинственной высшей силе, которая предопределяет жизненные события человека и которой бесполезно противиться. Обращение к романам JI.H. Толстого позволяет выявить особенности употребления данного концепта вхудожественном тексте и уловить некоторые оттенки его употребления. Анализ произведений Толстого подтвердил выводы, которые делают исследователи русской ментальное™ о функционировании концепта «судьба» в русском языковом сознании.

Таким образом, изучение идиостиля Толстого с точки зрения отражения в нем русской ментальное™ позволяет не только раскрыть некоторые особенности его собственной картины мира, выявить характер отражения в тексте личности автора, не только дает возможность исследовать функционирование языковых единиц, средств языка в речи, но и позволяет

/'2294 / ^

глубже проникнуть в сущность национального характера, великим знатоком которого и был выдающийся русский писатель.