Стихия вопрошания в романе Ф.М. Достоевского "Подросток" тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Конюхов, Александр Фёдорович

• Конюхов, Александр Фёдорович
• кандидат филологических наук
• 2007

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Конюхов, Александр Фёдорович

Введение.3

Глава 1. Стихия вопрошания в сюжетной динамике романа «Подросток» .20

1.1. Стихия вопрошания в сюжетных истоках романа «Подросток»

1.2. Вопрошающие стимулы в общем сюжете и образной системе романа

Глава 2. Стихия вопрошания в системе центральных образов романа «Подросток».96

2.1. Стихия вопрошания в образе Аркадия Долгорукого.96

2.2. Образы Версилова и Макара Долгорукого в аспекте стихии вопрошания.132

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Стихия вопрошания в романе Ф.М. Достоевского "Подросток"»

Предпринимая исследование «стихии вопрошания», необходимо прежде всего обосновать возможность и необходимость именно такой формулировки этого составного понятия и определить границы его значений. Оно до известной степени останется метафоричным, однако сама метафора здесь оказывается далеко не случайной. Её выбор продиктован следующими соображениями.

Точного аналога выражению «стихия вопрошания» нам не удалось найти ни в печатных источниках (словари, справочники и энциклопедии), ни в интернете. Поэтому авторство здесь, скорее всего, принадлежит А.П. Власкину, который употребляет это выражение в качестве терминологического, начиная с 2001 г. Между тем, «стихия» и «вопрошание» как отдельные понятия достаточно хорошо известны. Прежде чем прояснить, что даёт их сочетание, остановим внимание на каждом из них в отдельности.

Первое из них определяется в различных энциклопедиях и справочниках примерно одинаково, без существенных расхождений. Поэтому здесь мы используем не самый «свежий», но достаточно объективный для данного случая источник, «Большую Советскую Энциклопедию», где находим лаконичное определение: «Стихия (от греч. stoicheion - первоначало, первооснова, элемент), 1) у древнегреческих философов-материалистов - основные элементы природы (у Эмпидокла - огонь, воздух, вода и земля; в древнекитайской философии - металл, земля, вода, дерево, огонь). 2) Явление, сила природы, обнаруживающиеся как неудержимое начало, стремление (например, буря). 3) В переносном смысле - окружающая привычная среда, обстановка, любимое, хорошо знакомое дело, занятие» (15; с. 488).

Для нас немаловажно, что даже в исходном, первом значении последователями Эмпидокла допускалось сочетание «стихий». Так, по Платону, элементы, являющиеся различными проявлением первичной материи, способны к взаимопревращениям. Согласно Аристотелю, каждый элемент представляет собой одно из состояний единой первоматерии - определённое сочетание основных качеств - тепла, холода, влажности и сухости».

Дополнительный смысловой нюанс позднее появился у производного слова «стихийность», главным образом при его употреблении в области общественных наук, в противопоставлении «сознательности»: «Сознательным называется то, что осуществляется людьми в соответствии с заранее поставленной целью. Стихийным называется то, что осуществляется непреднамеренно, не контролируется людьми» (15; с. 482).

Сегодня слово «стихия» и производные от него чаще всего употребляются в переносном значении, но утраты связи с исходными значениями не происходит. Интересный и значимый для нас пример использования этого слова (и как раз в связи с Достоевским) находим у И.А. Бродского: «Наравне с землей, водой, воздухом и огнем, - деньги суть пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться» (16; с. 373). При этом далее уточняется, что «речь идет о деньгах не столько реальных, сколько метафизических» (с. 375). А затем Бродский в своей статье, посвящённой творчеству Достоевского, сосредоточивается на рассмотрении ещё одной -языковой - «стихии».

К этой же «стихии» уместно теперь перейти и нам, в связи с определением границ понятия «вопрошание». Само по себе это слово не столь употребительно, как «стихия» или «стихийность». Тем не менее, поиск по интернету даёт десятки тысяч ссылок на источники его употребления. Подавляющее большинство из них ведут в область религии, а также философских и - шире - культурологических знаний. Именно в связи с изучением религиозных исканий Достоевского А.П. Власкин в 1994 г. впервые связал два интересующих нас понятия: «Христос, по тонкому замечанию Иоанна Златоуста, беседовал с народом в притчах не для того, "чтобы оставить слушателей в неведении, но /./ чтобы возбудить га к вопросам", и если не "озабочивались" вопросами - "оставлял их" сам. Приближаясь к жизни, Достоевский все шире раскрывал ее "вопрошающую" стихию. Жизнь он не оставлял без вопросов, в которых рождались его религиозные искания, все теснее сплетаясь с народоведением» (33; с.41-42. - Здесь и далее повсюду, кроме специально оговариваемых случаев, курсив наш -А.К.).

Сейчас нас предварительно интересует связь «вопрошания» с философскими, лингвистическими и литературоведческими воззрениями. К этому ведут представления о диалогическом отношении к миру, к людям и к текстам. По словам В.Е. Хализева, «с бахтинской концепцией диалогических отношений во многом сходны одновременно разрабатывавшиеся идеи западноевропейских «диалогистов» (М. Бубер и др.), а также учение А.А. Ухтомского о собеседовании как высокой ценности. Эти идеи (подобно бахтинской концепции диалогичности) развивают положения традиционной герменевтики» (167; с. 111).

О вкладе герменевтики в понимание позиции вопрошания будет специально сказано ниже. А теперь важно обратить внимание на два момента.

Во-первых, к представлениям о диалоге и монологе как формах речи явно восходит (хотя и не совпадает с ними) понимание «диалогичности» и «монологичности» как качеств человеческого сознания (167; с. 197). В то же время, по мнению многих лингвистов, «диалогическая речь исторически первична по отношению к монологической и составляет своего рода центр речевой деятельности: «Мы разговариваем с собеседниками, которые нам отвечают, - такова человеческая действительность». (П.В. Щерба: «Подлинное свое бытие язык обнаруживает лишь в диалоге»)» (167; с. 198).

Во-вторых, достаточно очевидно, что какое бы то ни было вопроша-ние является одним из источников (или первопричин) становления диалогичности, потому что именно через вопросы и ответы - прямые или косвенные - происходит становление диалога. Если теперь вспомнить идею И.А. Бродского о значении «стихии языка», то можно поэтапно конкретизировать это представление: стихия человеческой жизни - общение; стихия общения - диалог; стихия диалога - вопрошание.

Как известно, основополагающий вклад в развитие концепции диа-логизма принадлежит М.М. Бахтину. И показательно, что своих работах он неоднократно употребляет понятие «вопрошание» или производные от него. Например, характеризуя науку и искусство в аспекте теории общения, Бахтин утверждал, что диалогичность составляет основу гуманитарных дисциплин и художественного творчества. Здесь высказывания (тексты, произведения) направлены на другое полноправное сознание и имеет место «активность вопрошающая, провоцирующая, отвечающая, соглашающаяся, возражающая и т.п.» (10; с. 373,310).

На материале творчества Достоевского Бахтин создаёт концепцию «полифонического романа». Мы не будем вдаваться в рассмотрение вопроса о её достоверности (которая многими учёными ставится под сомнение), однако примечательно, что и в этой связи речь у Бахтина неизбежно заходит о вопрошании. В частности, он так характеризует Достоевского-творца: «Мыслить для него значит вопрошать и слушать, испытывать установки, одни сочетать, другие разоблачать» (8; с. 110). Очень кстати Бахтин приводит выразительную цитату из признаний Достоевского: «"Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна - Христос. Но тут уже не философия, а вера, а вера - это красный цвет.». И, опираясь на это признание, учёный убедительно указывает: «Чрезвычайно характерно вопрошание идеального образа (как поступил бы Христос), т.е. внутренне диалогическая установка по отношению к нему, не слияние с ним, а следование за ним» (с. 113).

К Достоевскому в этой связи мы ещё вернёмся, а теперь проследим преемственность в восприятии значимости вопрошания по философской линии. Как уже говорилось, бахтинская концепция «диалогичности» связана с идеями западно-европейской герменевтики. Здесь нет необходимости предпринимать обзор идей этой неоднородной философской школы, тем более что её общая методология для данной работы не подходит. Однако отдельные суждения одного из ведущих представителей герменевтики, Г.- Г. Гадамера, очень для нас показательны, и относятся они именно к значимости вопрошания как такового. Приведу наиболее важные из них.

В частности, в своей важнейшей работе «Истина и метод» Гадамер пишет: «Совершенно очевидно, что структура вопроса предполагается всяким опытом. Убедиться в чем-либо на опыте - для этого необходима активность вопрошания (des Fragens). /./ Именно знаменитая Сократова «docta ignorantia» (ученое неведение) и раскрывает в высочайшей негативности своих апорий высокое достоинство вопрошания. Если мы хотим понять особенности осуществления герменевтического опыта, нам следует углубиться в сущность вопроса././ К глубочайшим открытиям, которыми мы обязаны сократическим диалогам Платона, относится и то, что - в прямом противоречии с общепринятым мнением - вопрос труднее ответа. /./ В силу этого способ, которым осуществляется диалектика, есть вопроша-ние и ответствование, или, лучше сказать, он заключается в том, что всякое знание проходит через вопрос. Спрашивать - значит выводить в открытое. Открытость спрашиваемого состоит в неустановленности ответа. /./ Всякий подлинный вопрос требует открытости. Если она отсутствует, то вопрос остается в конечном счете лишь видимостью вопроса, лишенной подлинного смысла. /./ Однако открытость вопроса не безгранична. Скорее она включает в себя определенную ограниченность горизонтом вопроса. Вопрос, лишенный этого горизонта, уходит в пустоту. Вопрос становится вопросом лишь тогда, когда расплывчатая неопределенность направления, которое он указывает, превращается в определенное «так или этак», иными словами, вопрос должен быть поставлен» (38; с.426-428).

В другой своей работе, «Актуальность прекрасного», Гадамер уточняет свою мысль следующим образом: «Стоящий за высказыванием вопрос - вот то единственное, что придает ему смысл. /./ Есть много видов вопросов, и всякий знает, что вопросу мало быть лишь синтаксической единицей, чтобы его смысл именно как вопроса зазвучал в полную силу. Я имею в виду вопросительную интонацию, благодаря которой некоторое речевое единство, оформленное как высказывание, может приобрести характер вопроса. /./ Форма, в какой несказанное показывает себя в сказанном, - это отнесенность к вопросу» (37; с. 66).

Эти суждения даже на первый взгляд представляются очень перспективными как ориентиры для углублённой интерпретации художественных текстов. Но в современной науке пока известен лишь один опыт широкой апробации герменевтических установок в области литературоведения - это «рецептивная эстетика», школа, претендовавшая на статус новой научной парадигмы. Отдельные труды её основателя и ведущего представителя, Х.Р. Яусса, переведены на русский язык (см. 186, 187). Однако существование конкретных методик «рецептивной эстетики» мы в данной работе можем лишь принять к сведению, поскольку для решения наших задач они по ряду причин не подходят.

Показательно, что герменевтика, оставаясь мало освоенной в литературоведении, оказывается продуктивной в других областях знания. В прагматическом аспекте её установки успешно учитываются в прикладной психологии. Например, ежегодно проводится семинар для выпускников бизнес-школ (занятия проходят и в Магнитогорске) на тему: «Технология исследовательского вопрошания». На семинаре изучается «искусство вопрошания» по таким разделам: «Герменевтическое (понимающее) вопро-шание. Диалектическое вопрошание. Погружающее вопрошание. Расширяющее вопрошание. Запутывающее вопрошание. Усиливающее вопроша-ние. Целенаправленное вопрошание. Целеустремленное вопрошание. Обучающее вопрошание. Свободное вопрошание» (http://www.teslinov.ru/ seminars/index.htm).

То есть если не конкретная общефилософская методика, то отдельные суждения представителей герменевтики (в частности, Гадамера) могут служить инструментарием для прикладного использования в исследованиях разного профиля. В нашем случае - это анализ художественных текстов, и в настоящей работе предполагается апробировать отдельные, процитированные выше, установки Гадамера.

С приближением к нашей теме, необходимо остановиться на истории вопроса (этот невольный каламбур сам по себе показателен). Её в принципе можно начинать уже со статей В.Г. Белинского, если иметь в виду замеченные им тенденции в развитии русской литературы, которые за-t тем ярко отразились в творчестве Достоевского. Уже по поводу лермонтовского «Героя нашего времени» великий критик высказался в 1840 году 1 на тему отражающегося в литературе обострения открытых вопросов времени. А годом спустя, в статье «Стихотворения М. Лермонтова», Белинский обобщил свои наблюдения почти в афористичном виде: «Вопрос -вот альфа и омега нашего времени» (11; с. 252. - Курсив Белинского).

Современный исследователь, Г.Д. Гачев, даёт убедительные пояснения к наблюдениям Белинского: «В ситуации 40-х годов XIX в. в России общество и русское общественное сознание развилось настолько, что камня на камне уже не оставляли во всем, что претендовало существовать просто как данность, независимо от сознания. Теперь все, что ни есть в мире, выступает в сознании как предположенное активной волей и мыслью людей. И ложно было бы в вопросах, которые захлестнули фактуру русской словесности 40-х годов XIX в., видеть слабость, растерянность, смятение человека перед миром. Нет, в них играет воля и власть и слышится дерзание человека завоевать все, стать всем, сравняться с бытием. /./ реализм в России тех лет возникает как критический, т. е. такой, в произведениях которого всякая данность: вещь, быт, обстановка, характер человека и т. д.- выступает как вторичная, опосредованная мощным предположением истинного существования («идеала», того, что должно быть)» (39; с. 44). И далее Гачев развивает уже собственную мысль: «Бытие словно разрубили цепью вопросов на ряд действий - и вот оно уже оказывается вторичным, является как следствие активной анализирующей мысли людского коллектива, человека. /./ Вопрос есть вотум недоверия к бытию, априорное его подозрение в неразумности. Люди уже не приемлют доверчиво откровения, благовещения истины - когда бы событие, любое явление, вещь, человек сами себя представляли» (39; с. 46).

К подобным суждениям русская литература второй половины XIX столетия, особенно в лице лучших её представителей, даёт все основания. Её неслучайно называют «литературой вопросов» (71; с. 9). Рядом с Ф.М. Достоевским при этом обычно ставят JI.H. Толстого. С полным правом находит в этом ряду своё место и А.П. Чехов, который руководствовался в своём творчестве такой установкой: «Художник должен быть не судьею своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем. Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует -уже одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать». (171; с. 280).

Чеховское суждение переводит наше внимание в измерение авторских творческих установочных вопросов. Они сами по себе очень важны, и к ним мы будем не раз обращаться в ходе исследования. Однако сейчас нас интересует то вопрошание, которым может быть насыщен внутренний мир произведения. Это «вопрошание», в нашем представлении, включает в себя комплекс вопросов и ответов - в разнообразных взаимосвязях и в самом широком спектре их возможного выражения. То есть в дальнейшем, при анализе текста Достоевского, мы будем принимать во внимание, по возможности, как прямые, так и косвенные формы вопрошания. Будем пытаться, согласно установкам Гадамера, учитывать «стоящий за высказыванием вопрос» и иметь в виду, что «речевое единство, оформленное как высказывание, может приобрести характер вопроса». Или, согласно другому удачному выражению Гадамера, показательна будет «отнесенность к вопросу» того или иного объекта внимания - поступка персонажа, его отдельного высказывания, фрагмента диалога или внутреннего монолога, целого сюжетного события и прочего.

Во всём перечисленном могут в принципе сказываться и признаки стихийности в том или ином, но чаще всего в переносном значении. Так, например, вопросы и ответы могут порождать друг друга, ритмически перекликаться, как бы перетекать друг в друга (как прилив и отлив), - то есть возникать по любому поводу и проникать почти повсюду. Этим стихия вопрошания будет сродни водной стихии. С другой стороны, вопросы мо-. гут зажигать (по модному сегодня молодёжному выражению); они могут быть жгучими, могут разгораться как пожар или костёр. Такую природу вопросов Достоевский тоже имел в виду, но соответствующие прямо выраженные сравнения находятся чаще всего в его черновых записях. Например, овеянного вопросами таинственного Версилова автор хотел представить «как бы в бенгальском огне» (XVI; с. 48). В другом случае отношение Подростка к Ахмаковой сравнивается художником со «страстью к поджогу» (XVI; с. 89). Эти примеры, хотя взяты они из черновиков к роману «Подросток», могут характеризовать и саму природу готового образа, поставленного в определённые условия, - когда герой находится под воздействием стихии вопрошания. Подобные случаи мы будем обнаруживать и комментировать в дальнейшем.

Вернёмся к «истории вопроса». Что касается функциональности вопросов как таковых в художественном мире Достоевского, то здесь разные исследователи неоднократно заостряли внимание на важности этого явления. Как уже сказано, особенно часто обращался к нему М.М. Бахтин (см. 6; с. 460-463, 471-500). Писали о вопросах в их широкой функциональности у Достоевского также Д.С. Лихачёв (97; с. 30), А.С. Чичерин (173; с. 124), Р.Г. Назиров (114; с. 159) и другие авторитетные учёные. Отдельного упоминания заслуживают монографии В.Д. Днепрова. Одна из них посвящена художественному опыту Достоевского, другая - соответствующему опыту JI.H. Толстого (но в сопоставлении с Достоевским). В.Д. Днепров очень внимателен к любым формам общения героев и убедителен в своих суждениях по этому поводу. Он, например, справедливо указывает, что у Достоевского «перенос вопроса из плоскости логической в плоскость моральную, из сферы теории в сферу поступков становится основой трагически-философского сюжета» (49; с. 39). Это станет для нас полезным руководством при анализе текста «Подростка». В.Д. Днепров также многое умеет выявить, тонко интерпретируя «молчаливые диалоги с роковыми вопросами и ответами» (49; с. 152). И это может служить примером продуктивного анализа.

Особый интерес для нас представляют также работы современного культуролога Г.С. Померанца. А.П. Власкин в своих статьях высказывает в его адрес критические замечания (см. 26; с. 633 и 29; с. 118), однако для нашего исследования суждения Г.С. Померанца имеют несомненный интерес. Он, например, замечает: «Творчество Достоевского разрушает стену ответов, построенных культурой, и сталкивает лицом к лицу с открытым вопросом» (122; с. 376). В другом случае Г.С. Померанц характеризует одного из героев Достоевского очень выразительно: «.рождается новый человек /./. Ответ для него - ничто, вопрос - всё» (122; с. 373). На наш взгляд, примерно так можно охарактеризовать и центрального героя романа «Подросток», что станет предметом специального рассмотрения в настоящей диссертации.

Если иметь в виду саму стихию вопрошания, то история её изучения очень коротка. Как уже сказано выше, впервые и совсем недавно это явление сделал предметом рассмотрения А.П. Власкин на материале произведений Достоевского. Затем под его научным руководством Д.С. Бужинская провела диссертационное исследование, в котором стихия вопрошания убедительно выявлена и прослежена в романе JT.H. Толстого «Война и мир». Вот лишь одна характерная цитата: «Внутреннее движение характеров действующих лиц романа воплощается в смене внутренних вопросов, ведущих героя на определенном этапе, а также в обретаемых им вариантах ответов. Взаимодействие персонажей тоже иногда получает характер образно воплощенных ответов или вопросов друг другу. Мы полагаем, что стать инструментом для проникновения в художественный мир Толстого могут не только качественные, но и количественные характеристики форм вопрошания» (17; с. 20-21).

Однако автор настоящей работы считает - вслед'за А.П. Власкиным, - что наиболее характерна стихия вопрошания именно для творчества Достоевского. Отчасти подтверждением тому могут служить развёрнутые аргументы М.М. Бахтина, согласно которым «диалогические» произведения Достоевской} отличаются от «монологического» творчества JI.H. Толстого и других писателей. Но по-настоящему убедительно подтвердить это могут лишь новые исследования произведений Достоевского в обозначенном нами аспекте. На сегодняшний день А.П. Власкин предпринимал подобные подходы к рассмотрению романов «Братья Карамазовы» (26), «Преступление и наказание» (29) и «Идиот» (31). Ввиду особой важности для нас исходных положений А.П. Власкина в качестве установочных, приведу здесь развёрнутую цитату из последней по времени его публикации («Герои под вопросом»): «.наряду с вопросами любого рода художественно продуктивными представляются у Достоевского и ответы в не менее широком спектре выражений. Разнообразие это можно разве что несколько упорядочить - и то лишь условно, - чтобы как-то в нем ориентироваться. Следует, например, для начала выделить два аспекта различения вопросов - содержательный и формальный. И в каждом из них вопросы по-своему дифференцируются.

В аспекте содержательных выражений можно, например, различать вопросы: - Мировоззренческие («Если Бога нет, то какой же я капитан?»).

- Художественно-концептуальные («Тварь ли я дрожащая или право имею?.»).

- Сюжетные («Зачем живет такой человек?»).

- Образно-типологические («Кто был я и кто была она»).

Заметим, что смена точек зрения может менять статус одного и того же вопроса. Мировоззренческий обычно выполняет и художественно-концептуальную функцию, может играть и сюжетную, и типологизирую-щую роли. Любые градации здесь достаточно условны.

В аспекте формальных выражений различимы:

- Прямые вопросы.

- Риторические.

- Ложно-риторические.

- Вопросы как загадки {секреты, тайны и пр.).

- Вопросы невысказанные и выявляемые лишь через непроизвольные «ответы».

- Образные воплощения вопросов (Свидригайлов - для Раскольни-кова, Кроткая - для Ростовщика).

Это неполные перечни возможных выражений вопроса у Достоевского. Но они сами по себе уже дают представление о масштабах многообразия. Они позволяют предполагать, что вопрошание - это не просто интонация или форма мысли; это некая принципиальная стихия. И как таковая, она, скорее всего, не подлежит завершающему учету. Сколько бы градаций вопрошания у Достоевского мы ни выделяли, - в его текстах найдутся новые примеры, размывающие рамки классификации. В этом вопрошание подобно биологизму, широкие видоизменения которого убедительно показаны М.М.Бахтиным.

Наряду с диалогизмом, стихия вопрошания может считаться универсальной для художественного мира Достоевского. Дело в том, что она различима и важна как в содержании, так и в форме, - по-своему объединяет эти измерения и в каждом имеет богатые нюансы выражения. По масштабам выраженности в текстах она, конечно, не настолько всеохватна, как диалогизм, но зачастую более конкретна и не менее принципиальна для прояснения своеобразия поэтики Достоевского» (26; с. 632-633).

Нужно заметить, что в цитируемой работе (как и в ряде других) А.П. Власкин ставит проблему шире, чем она может быть разработана в настоящей диссертации. В частности, предложенная им классификация возможных выражений вопрошания интересна, убедительна, - но полностью обосновать её в примерах на материале одного романа не представляется возможным (не случайно в приведённой цитате используются примеры из разных произведений). Если бы это было сделано, то речь могла идти действительно о «поэтике вопрошания» у Достоевского. В настоящей работе горизонты исследования - ближе и реальнее.

В качестве объекта исследования мы избираем роман «Подросток», вместе с черновыми материалами к нему, к которым будем обращаться по мере необходимости. В круг нашего внимания входят также тексты других произведений Достоевского, которые связаны с «Подростком» через специфику художественного мира и типологию героев.

Предмет исследования - стихия вопрошания как явление художественного мира Достоевского. Для романа «Подросток» это явление может быть особенно показательно. Одним из свидетельств является принципиальная установка автора, отражённая в черновиках к роману: «Кончается вопросом Подростка: где правда в жизни? (которой он ищет во всё продолжение романа). /./ Не забыть последние строки романа: «Теперь знаю: нашел, чего искал, что добро и зло, не уклонюсь никогда»» (XVI; с. 63). Таким образом, ориентация образной системы, сюжета и композиции («не забыть последние строки романа.») на генеральные вопросы и ответы была художественно запрограммирована уже на начальной стадии авторской работы над романом. Другие свидетельства вопрошающей природы художественного мира «Подростка» мы будем обнаруживать по ходу исследования.

Новизна работы определяется тем, что в указанном аспекте текст романа «Подросток» и его черновых редакций до сих пор в науке не рассматривался. Новой является и апробация самой концепции «стихии вопрошания» на данном материале.

Актуальность исследования обусловлена тем, что роман «Подросток» давно привлекает внимание исследователей как произведение, особенно насыщенное вопросами разного рода. Так, один из признанных «достоевистов», В.Я. Кирпотин, замечал: «Роман развертывался так, что сюжетно-фабульного ответа на все эти мучившие героя вопросы не выкристаллизовывалось. Достоевскому не оставалось ничего другого, как ввести все эти высшие проблемы в повествование прямым образом, в форме вопросов и ответов, в форме беседы, диалога». (78; с. 302). Но дальше подобных наблюдений комментаторы и интерпретаторы романа не шли. Особая природа художественного мира «Подростка», сориентированная во многом по парадигмам стихии вопрошания, остаётся в науке не раскрытой. Между тем, соответствующие, как бы наводящие на нашу тему, наблюдения регулярно в разных статьях и монографиях появляются, о чём свидетельствуют и приведённые нами примеры (из работ М.М. Бахтина, В.Д. Днепрова, Г.С. Померанца, В.Я. Кирпотина). Всё это позволяет сделать вывод о том, что интерпретация романа в указанном аспекте действительно в науке назрела и является в полной мере актуальной.

Кроме того, настоящее исследование вписывается в русло общего научного интереса, который оживился в последнее время по отношению именно к роману «Подросток». Одно из подтверждений этого интереса -выход в 2003 г. сборника научных статей «Роман Ф.М. Достоевского "Подросток": возможности прочтения» под редакцией В.А. Викторовича. Здесь, во вступительной редакционной статье под знаменательным названием «Время «Подростка»», есть такие важные для нас строки: «Кого винить, когда роман, претендующий на новое слово (а именно таким задумывался "Подросток" его автором и таким оставался в его сознании после своего окончания), оказался не по зубам читателям, подавляющему большинству критиков? /./ История новой России, её последние три десятилетия таинственным образом сопровождаются тяготением то к одному, то к другому из романов Достоевского, что выражается всплеском читательского, исследовательского, театрального и т. п. интереса.

1970-е годы - время "Преступления и наказания";

1980-е-время "Бесов";

1990-е и, пожалуй, по сей день - время "Идиота".

Наступит ли когда-нибудь время "Подростка"? Читательские симпатии и предпочтения - вещь непредсказуемая, хотя, желательно бы, изучаемая. Исследователям остаётся осмысливать и тем самым готовить вероятную актуализацию» (137; с. 5-6).

Именно в этой актуализации одной из наиболее «вероятных» линий является исследование художественной природы романа, которая во многом сориентирована, на наш взгляд, на стихию вопрошания. Показать это аналитическими путями - является целью настоящего исследования.

В наши задачи входит следующее:

1. Проанализировать начальные главы романа; определить в них спектр выражений стихии вопрошания и выявить сквозные вопросы, раскрытые на перспективу всего сюжета.

2. Выявить в сюжете и аналитически рассмотреть основные сюжет-но-образные комплексы с наибольшей концентрацией принципиально важных для романа вопросов и ответов.

3. Проследить изменения в отношении центрального героя к вопросам и ответам (своим и чужим) по ходу всего сюжета и объяснить логику этих изменений.

4. Провести комплексный анализ «идеи» Подростка в свете воздействия на неё и отражения в ней стихии вопрошания.

5. Проанализировать образы Версилова и Макара Долгорукого в их взаимном соотношении, а также в отношении к центральному образу. Выяснить, как сказывается стихия вопрошания в сочетании трёх этих образов.

6. Рассмотреть финал произведения и выявить стихию вопрошания в авторских итогах.

Методология работы обусловлена спецификой предмета исследования и поставленными научными задачами. Ракурс исследования предполагает использование системного подхода к уникальному художественному явлению в соответствии с положениями современного литературоведческого анализа и с учетом теоретических концепций и методологических подходов, выработанных литературной наукой в последние десятилетия. В качестве прикладного инструментария будут использованы рекомендации герменевтической школы.

Теоретическую основу диссертационного исследования составляют труды литературоведов: М. М. Бахтина, неоднократно подчеркивавшего принципиальную значимость вопроса или ответа как организующего начала диалогических отношений любого уровня (см. 6, 7, 8 и 10); Ю.М. Лот-мана, выработавшего опыт «знакового» прочтения многих вопросительных структур текста (см. 101; с. 125-127, 430, 467, 482^83, 524, 566, 659). Ис-торико-литературоведческой базой для анализа «Подростка» и других романов Достоевского будут являться труды A.M. Буланова, В.Д. Днепрова, А.С. Долинина, В.Я. Кирпотина, Р.Г. Назирова, Н.К. Савченко, Б.Н. Тихомирова, Г.М. Фридлендера, Г.К. Щенникова и др.

В работе будет учтен опыт исследователей, предпринимавших специальное рассмотрение поэтики романа «Подросток», а также художественных явлений, близких предмету нашего внимания: Н.И. Балашова, Д.С. Бужинской, Б.И. Бурсова, В.А. Викторовича, Э.А. Демченковой, Н.В. Жи-волуповой, Е.А. Иванчиковой, Т.А. Касаткиной, Е.Е. Кулаковой, С.Н. Ми-тюрёва, Г.С. Померанца, B.C. Пушкарёвой, JI.M. Ракитиной, Е.И. Семёнова, К.А. Степаняна и О. Хансен-Лёве.

Особое значение в качестве теоретической и методологической основы нашей диссертации будут иметь работы А. П. Власкина, предопределившие предмет и цель проводимого нами исследования.

В структуре работы, согласно поставленным задачам, выделяется две главы, каждая из которых включает в себя по два параграфа. Первая глава посвящена воздействию стихии вопрошания на сюжетную динамику романа «Подросток». Вторая глава ориентирована на исследование стихии вопрошания в образной системе произведения. В заключении будут подведены общие итоги исследования и выявлены возможные перспективы.

Текст романа «Подросток» цитируется в диссертации без ссылок, по 13-му тому полного собрания сочинений Ф.М. Достоевского (см. Библиографию) с указанием в скобках соответствующих страниц. Другие тексты Достоевского цитируются по тому же изданию с указанием соответствующего тома - римскими, а страницы - арабскими цифрами.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Конюхов, Александр Фёдорович

Выводы по второй главе нашего исследования состоят в следующем.

Ищущий характер центрального героя выражается в его отношении к вопросам и ответам - своим и чужим. Это отношение меняется на протяжении сюжета.

В начальный период для героя характерен интерес ко всем, с кем сводит его судьба. Каждый оборачивается для него вопросом или комплексом недоумений - мать, сестра, старый князь Сокольский, члены кружка Дергачёва, Васин, Крафт, молодой Сокольский. Загадочны для него - Ах-макова и Версилов.

Атмосфера общения Подростка с людьми почти всегда неопределённая, и в этом - признаки вопрошающей ориентации центрального образа. В результате расширяются горизонты его внимания и понимания, однако субъективно такое положение не может героя удовлетворять и сказывается на переменах в его вопрошающей позиции. Непредсказуемость хода событий заставляют его замыкаться в себе. В такие моменты Подросток на время отказывается от заинтересованных расспросов, не верит в возможность разгадать происходящее, форма и характер вынужденных вопросов меняются в сторону упрощения. Мучительные вопросы, не находя им выхода вовне, приходиться обращать к себе. Однако даже оказавшись в очередном душевном тупике, Подросток и безысходные вопросы способен сделать стимулами к поступкам (зачастую ошибочным).

Показательная стадия в вопрошающей позиции - когда ему надоедают чужие «загадки», и он инстинктивно отвечает тем же. Другой вариант, в общении с женщинами: его вовлекают в игру, и он поддаётся искушению озадачить собеседника чем-то пугающим.

Критическая стадия общения выражается в том, что запутавшийся герой теряет способность не только задавать вопросы и понимать ответы, но и воспринимать подоплёку чужих вопросов. В результате у него обостряются вопросы к себе. Процесс возвращения к активной жизни проходит через стадию прежней наклонности к прямому информативному общению. Поворотную роль в возрождении ищущих инициатив героя сыграло его знакомство и обогащающее общение со «вторым отцом», Макаром Долгоруким.

Дважды Аркадий пытается высвободить своё повествование из переплетения вопросов. Но показательно, что такого стиля - изложения «фактами» и вне художественности, то есть безо всяких вопросов, - он долго не выдерживает. Аркадий догадывается, что вопросами он не просто задаётся, он ими в своей исповеди живёт. Выйти «добровольно» из сферы воздействия стихии вопрошания для ищущего героя оказывается невозможным. Она заложена в художественную природу произведения и, соответственно, в природу образа центрального героя.

Идея» Аркадия Долгорукого - это тот предмет повествования, который появляется уже в первой главе и чреват многими вопросами, раскрытыми на перспективу. Она дополнительно стимулирует стихию вопрошания. Проясняется духовное родство Аркадия Долгорукого с Родионом Раскольниковым: они расходятся в частных мотивах, но главные ценности как конечный предмет мечтаний - у них общие. Оба хотят достичь независимости и власти и способны ради этого на многое.

Сама «идея» воспринимается Подростком как выход «из всех вопросов», однако оказывает порабощающее воздействие на него и порождает центральный вопрос его судьбы («.пропасть или не пропасть ему?»). «Идея» не только не свободна от вопросов, но и перенасыщена ими.

С понятием «идеи» Подростка связаны разные значения. Во-первых, это идея только с «ротшильдовским» содержанием. Во-вторых, это вариант идеалистический (или гуманистический) - то есть итоговый добровольный отказ от богатства и власти. Оба варианта идеи героя можно воспринимать как разные этапы идейного самоопределения Подростка либо связывать с разными его психологическими состояниями. В то же время остаётся неопределённость в художественном выражении «идеи» героя, которая входила в программу Достоевского, служила художественному усложнению образа героя.

Различия в трактовке Подростком своей «идеи» объяснимы и сложностью аксиологической позиции героя.

Ещё одна возможность интерпретации «идеи» Аркадия лежит в области иносказательных значений богатства и нищеты. Под первым можно понимать богатство эмоционального и душевного опыта, которое герой по ходу сюжета «накапливает» и тем самым следует своей «идее».

В романе отдельные этапы исканий и судьбы Подростка ознаменованы кардинальными вопросами. Кто он в итоге: «Князь»? «Миллионщик»? «Схимник»? «Игрок»? «Вор»? И каждое из этих понятий допускает иносказательные значения.

Ближе к финалу герой принимает решение, которое актуализирует для него идеалистический вариант «идеи». И на неё в этом именно варианте теперь намерен герой ориентировать свою судьбу. Когда-то ему лищь мечталось, что он окажется способен на нечто подобное. Теперь он ощущает в себе решимость на подобный поступок - гордый, самоотверженный и великодушный. Так мечтательный идеал обернулся реальной ценностью.

Значение образа Версилова связано с его принадлежностью к дворянской культуре. Она содержит в себе бесценные накопления. И будущее России зависит от того, будут ли эти накопления востребованы, и окажутся ли способны носители дворянской культуры передать это наследие новым поколениям.

Важное содержание в версиловской позиции - его отношение к религии. Здесь показательна такая же двойственность, как и по отношению к европейской культуре.

Подростка и Версилова роднит внутренняя противоречивость и наклонность к сомнениям, способность к непредсказуемым для себя поступкам. Этим обусловлены и трудности в самоопределении. Подобные свойства оказывает стимулирующее воздействие на стихию вопрошания. Личность и поступки персонажей возбуждают у них вопросы - к себе и в самих себе.

Интерес к сыну менее значим для Версилова, чем обратно направленный интерес Подростка: в этом - существенная разница между ними. Она сказывается и в отношении к стихии вопрошания. По сравнению с горячим Подростком, Версилов - человек уже остывающий.

В связи с отношением Аркадия к отцу в романе использована «концептуально-символическая» форма вопрошания, когда в таинственности Версилова возникает аллюзия с Петербургом как городом туманов. Другие примеры использования той же формы вопрошания связаны с темой Христа (концептуально-символические вопросы Версилова и Тришатова).

Для отношения Подростка к отцу характерна двойственность: он необычайно многого от него ждёт и в то же время предъявляет чрезвычайную требовательность. Актуализируется вопрос: кто же для него отец -идеал или ложный кумир? Ответ неоднократно меняться, поскольку Версилов даёт поводы к противоположным оценкам. Сами эти оценки выражаются у Подростка в форме вопросов, потому что ни одна них не может быть окончательной.

Версилов способен и на активные искания, на вопрошающее поведение, но только когда преследует мелкие или самолюбивые интересы.

В лице Макара Долгорукого представлен «второй отец» центрального героя и тем самым - альтернативный вариант воспитывающих воздействий и культурного наследия для Подростка. Подобно Версилову, Макар «многое знает», но не склонен сразу открываться. Во взаимоотношениях трёх этих персонажей показательно искажение перекрёстной заинтересованности. Подросток расспрашивает Версилова о Макаре, но о самом Вер-силове он расспрашивает кого угодно - только не Макара. С другой стороны, Версилов говорит о Макаре прямо, а в рассказах Макара можно видеть невольные намёки на личность Версилова.

В образе Макара Достоевский представляет позицию человека не склонного спрашивать в силу устойчивой позиции, укоренённой в общенародной православной культуре. В то же время этот герой способен на активный интерес к самым разным, даже явно чуждым себе самому явлениям жизни. В его репликах наблюдаются вопросы двоякого характера. Во-первых, это вопросы риторические или установочные (в соответствии с религиозными убеждениями). Во-вторых, по чуждым для религии темам у него возникают вопросы подлинно заинтересованные, с открытием новых для этого героя горизонтов.

Достоевский не мог позволить себе навязать центральному герою в качестве финальных ответов близкие себе самому народно-православные убеждения. Поэтому в отношении перспектив для Подростка «вариант Макара» остаётся в романе равноценным с «вариантом Версилова».

В финале романа угадывается мнение самого автора и дана формулировка обращённых к себе самому вопроса и ответа: что делать писателю, «одержимому тоской по текущему? Угадывать и. ошибаться».

166

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Наше исследование подошло к концу. Конкретные выводы, к которым мы пришли, были достаточно подробно изложены в конце каждой из двух глав. Поэтому сейчас имеет смысл подвести этим выводам общий итог и сделать акцент на возможных перспективах для разработки темы.

Исследование показало, что художественное явление, которое мы рассматривали, объективно присутствует в художественном мире романа «Подросток». Само обозначение этого явления как стихии вопрошания носит в известном смысле условный характер, но и оно, на наш взгляд, отражает природу всех конкретных решений и художественных результатов, к которым пришёл Достоевский в работе над произведением. Вопрошанием пронизаны все уровни романа, то есть оно проникает повсюду - именно как стихия. Вопросами могут сознательно и целенаправленно руководствоваться во взаимоотношениях герои романа; но иные вопросы могут актуализироваться в диалогах или в подтексте общения неожиданно, под-чти непредсказуемо - то есть как бы стихийно. Вопросы и ответы могут ритмично сталкиваться, противостоять друг другу; но они же могут и перетекать друг в друга - то есть опять-таки подобно стихийным явлениям. Если всё это может напоминать стихию воды, то не меньше оснований появляется для аналогий со стихией огня. Ведь зачастую именно в череде остро поставленных вопросов диалоги романа как бы разгораются как костёр. Некоторые ответы способны гасить жгучие вопросы, тогда как в других случаях ответы как будто лишь подливают масла в огонь вопрошающей активности.

Мы рассмотрели многие примеры, подтверждающие вышеприведённые впечатления и аналогии. Так, уже в первых главах романа через высказанные и подразумеваемые вопросы открываются «горизонты ожидания» на перспективу всего сюжета. Изначально внимание читателя заинтриговано вопросом о целях написания исповедальной рукописи Подростка. Другой комплексный сквозной вопрос: можно ли считать центрального героя «князем Долгоруким» в иносказательном смысле? Суждено ли Подростку дорасти до духовного «княжества»? В чём состоит своеобразие личности и исканий этого героя? Следующие сквозные вопросы, содержащиеся в сюжетных истоках, связаны с характерами и образами матери и отца Аркадия. Соответственно, по ходу сюжета разворачивается уникальность личности каждого из этих персонажей.

В первой части романа один за другим выводятся на сцену персонажи, «раскрытые на перспективу». Каждый из них, помимо воплощённого в них вопроса-загадки для повествователя, выполняет важную художественную функцию - является своеобразным «инвариантом» к образам центральных героев, Версилова и Подростка. Таков старый князь Сокольский, который шаржированно преломляет во взаимоотношениях с Аркадием будущие роли обоих его отцов-наставников, Версилова и Макара. Подобную художественную роль выполняют и образы Васина и Крафта. Первый из них протитвопоставлен Подростку, например, в том отношении, что у Васина - никаких нравственных вопросов, готовые тупиковые ответы; тогда как у Аркадия, не имеющего ответов, - вопрошающие нравственные искания. В самоубийстве Крафта заложен другой, обратный «васинскому», урок Подростку: одержимость идеей может повести далеко и позволяет «разрешить все вопросы». Однако идея может завести и в тупики бесперспективных ответов.

В молодом Сокольском выявлен ещё один инвариант к образу Подростка. Оба героя поставлены автором в двусмысленное отношение к подлинному «фамильному» княжеству, что получает важное иносказательное значение. Для обоих героев характерна наклонность к постановке сложных вопросов, разрешить которые в одиночку им не по силам. И тогда оба рассчитывают на чужие ответы, но терпят при этом закономерные неудачи.

Очень важны закономерности вопрошающего общения центрального героя с персонажами-женщинами. Так, Ахмакова - воплощёная загадка для Подростка, порождающая целый комплекс вопросов, связанных с проблемой взаимоотношения полов. По-другому раскрываются возможности в использовании форм вопрошания через общение Подростка с сестрой и матерью, - во многом потому, что здесь больше понимания, доверия и меньше корысти. Характерно, что самим этим героиням не свойственна наклонность к активному вопрошанию. Тем не менее, обе в критических ситуациях - когда страдает жених или муж - выражают своё заступничество в форме череды горячих полуриторических вопросов. Только в эти моменты они оказываются полностью захвачены стихией вопрошания.

В свете стихии вопрошания применительно к образу матери Аркадия проясняется особое измерение извечной проблемы «отцов и детей» - как её инварианта или альтернативного выражения в виде проблемы «матерей и детей». Через рассмотрение особенностей постановки этой проблемы в «Подростке» мы выявили ещё одну линию исканий Достоевского, от «Бедных людей» до «Братьев Карамазовых».

В центре нашего внимания во второй главе исследования были закономерности, по которым выражает себя в романе ищущий характер центрального героя. В частности, на протяжении всего сюжета по сложной логике меняется его отношение к вопросам и ответам - как своим, так и чужим. Изначально ему свойственна явно вопрошающая ориентация в общении с людьми. Однако непредсказуемость хода событий заставляют героя то и дело замыкаться в себе. В такие моменты его мучительные вопросы, не находя выхода вовне, обращаются к себе. Однако даже оказавшись в очередном душевном тупике, Подросток и безысходные вопросы способен сделать стимулами к самостоятельным поступкам. Показательная стадия в вопрошающей позиции - когда ему надоедают чужие «загадки», и он инстинктивно отвечает тем же. Другой вариант, в общении с женщинами: его вовлекают в игру, и он поддаётся искушению озадачить собеседника чем-то пугающим.

Показательно художественное решение Достоевского: дважды по воле автора его герой пытается высвободить собственное исповедальное повествование из переплетения вопросов. Но такого стиля он долго не выдерживает. В результате сам же Подросток догадывается, что вопросами он не просто задаётся, он ими в своей исповеди живёт. Выйти «добровольно» из сферы воздействия стихии вопрошания для ищущего героя оказывается невозможным. Она заложена в художественную природу произведения и, соответственно, в природу образа центрального героя.

Важный для нас предмет анализа - «идея» Аркадия Долгорукого. Она чревата многими вопросами, раскрытыми на перспективу, и явно стимулирует общую стихию вопрошания в романе. Сама «идея» воспринимается Подростком как выход «из всех вопросов», однако оказывает порабощающее воздействие на него и порождает центральный вопрос его судьбы («.пропасть или не пропасть ему?»). «Идея» не только не свободна от вопросов, но и перенасыщена ими.

В результате анализа «идеи» мы выявили её содержательную структуру. Во-первых, это вариант с «ротшильдовским» содержанием. Во-вторых, это вариант идеалистический (или гуманистический). Оба варианта можно воспринимать как разные этапы идейного самоопределения Подростка либо связывать с разными его психологическими состояниями. В романе отдельные этапы исканий и судьбы Подростка ознаменованы кардинальными вопросами. Кто он в итоге: «Князь»? «Миллионщик»? «Схимник»? «Игрок»? «Вор»? И каждое из этих понятий допускает иносказательные значения. Ближе к финалу герой принимает решение, актуализирующее идеалистический вариант «идеи».

Значение образа Версилова связано с его принадлежностью к дворянской культуре. По мысли Достоевского, она содержит в себе бесценные накопления, и будущее России зависит от того, окажутся ли способны носители дворянской культуры передать это наследие новым поколениям. В связи с отношением Аркадия к отцу в романе использована «концептуально-символическая» форма вопрошания, когда в таинственности Версилова возникает аллюзия с Петербургом как городом туманов. Другие примеры использования той же формы вопрошания связаны с темой Христа (концептуально-символические вопросы Версилова и Тришатова). Для отношения Подростка к отцу характерна двойственность: он необычайно многого от него ждёт и в то же время предъявляет чрезвычайную требовательность. Актуализируется вопрос: кто же для него отец - идеал или ложный кумир? Ответ неоднократно меняться, поскольку Версилов даёт поводы к противоположным оценкам. Сами эти оценки выражаются у Подростка в форме вопросов, потому что ни одна них не может быть окончательной.

В лице Макара Долгорукого представлен «второй отец» центрального героя и тем самым - альтернативный вариант воспитывающих воздействий и культурного наследия для Подростка. Подобно Версилову, Макар «многое знает», но не склонен сразу открываться. Во взаимоотношениях трёх этих персонажей показательно искажение перекрёстной заинтересованности. В образе Макара Достоевский представляет позицию человека не склонного спрашивать в силу устойчивой позиции, укоренённой в общенародной православной культуре. В то же время этот герой способен на активный интерес к самым разным, даже явно чуждым себе самому явлениям жизни. В его репликах наблюдаются вопросы двоякого характера. Во-первых, это вопросы риторические или установочные (в соответствии с религиозными убеждениями). Во-вторых, по чуждым для религии темам у него возникают вопросы подлинно заинтересованные, с открытием новых для этого героя горизонтов. Вместе с тем, Достоевский не мог позволить себе навязать центральному герою в качестве финальных ответов близкие себе самому народно-православные убеждения. Поэтому в отношении перспектив для Подростка «вариант Макара» остаётся в романе равноценным с «вариантом Версилова».

Все рассмотренные нами примеры художественного выражения вопрошающей стихии - далеко не все из возможных. Так, мы остановились на ряде важных сюжетных моментов, тогда как можно в принципе поставить целью изучить все более-менее значимые сюжетные линии и повороты в аспекте нашей темы. Нами были также приняты к рассмотрению отдельные образы героев - Подростка, Версилова, Макара, - а некоторых остальных мы касались лишь в связи с первыми тремя. Между тем было бы опять-таки небезынтересно проанализировать в принятом аспекте речевое поведение всех участников воспроизводимых в романе диалогов.

Все указанные выше «недоработки» не являются, на наш взгляд, критичными, и сделать всё это в рамках одной работы было бы скорее всего просто невозможно. «Недоработки» эти составляют поэтому перспективу развития нашей темы на том же материале. Более того, при более полном охвате материала в обозначенной перспективе появляется, на наш взгляд, возможность переформулировать и саму тему в сторону углубления концепции, согласно ранее поставленной А.П. Власкиным проблемы (см. его статью «Поэтика вопрошания: к постановке проблемы» - 29). Говорить не только о стихии, но уже о поэтике вопрошания было бы возможно после анализа не только сюжета и образной системы, но и жанра, стиля, композиции и других составляющих поэтики - в свете того, как выражается во всём этом вопрошание в самом разном понимании этого слова.

Другая перспектива нашей темы связана с её возможной широкой разработкой на материале других произведений Достоевского - как романов, так и повестей. Как уже указано во Введении, на данный момент в принятом нами аспекте более-менее подробно рассмотрены лишь «Братья Карамазовы» (26) и менее основательно - «Преступление и наказание» (29) и «Идиот» (31). Между тем, апробированный подход, на наш взгляд, уже показал себя не только как вполне оправданный, но и как продуктивный. Широкие исследования новых текстов будут актуальны и новы.

Следующая перспектива связана с возможным сочетанием нашей темы с другими, не менее актуальными. Так, например, по ходу исследования упоминалась тема сочетаемости мужского, женского и детского начал в человеческой природе. Если принять во внимание концепцию А.П. Власкина - о «перекрёстках человеческой природы» у Достоевского и «проблеме непонимания» между мужчинами и женщинами (28), - то достаточно очевидно, что вопрошание между этими разными представителями человеческого рода должно носить у Достоевского особо сложный, принципиальный характер.

Другая актуальная тема, которую целесообразно было бы подключить к рассмотрению, - это аксиологические ориентиры Достоевского и его героев. Тема эта также упоминалась в нашем исследовании (в связи с вариантами трактовки «идеи» Подростка). Но аксиологический аспект, на наш взгляд, может более широко и последовательно сочетаться с аспектом вопрошания. Например, разные соотношения и взаимопереходы аксиологических ориентиров могут быть поняты и в условной парадигме «вопросов-ответов».

Наконец, возможно значительное расширение материала исследования за счёт творчества других писателей - как предшественников, так и современников, а также последователей Достоевского. Упоминавшаяся во Введении диссертация Д.С. Бужинской (17) продемонстрировала состоятельность и результативность подхода на материале эпопеи JT.H. Толстого. Очевидно, что на основе сопоставления выраженности стихии вопрошания у Достоевского и других мастеров отечественной (и не только) прозы можно по-новому раскрывать своеобразие творческих индивидуальностей и художественных методов этих писателей.

173

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Конюхов, Александр Фёдорович, 2007 год

1. Тексты Ф.М. Достоевского цитируются по изданию: Полное собрание сочинений: В 30 т. Д.: Наука, 1972-1990.

2. Алданов М. Начало конца / Марк Алданов // Сочинения: в 6 книгах. -М.: АО «Издательство «Новости»», 1995. Кн. 4. - С. 3- 654.

3. Алексеев А.А. Эстетическая многоплановость творчества Ф.М. Достоевского / А.А. Алексеев // Творчество Ф.М. Достоевского: Искусство синтеза. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1991. - С.204-223.

4. Альми И.Л. К вопросу о психологизме Достоевского // Альми И.Л. О поэзии и прозе / И.Л. Альми. СПб.: «Скифия», 2002. - С. 339-350.

5. Балашов Н.И. Выразительность романа как проблема теории реализма ("Подросток" Достоевского) / Н.И. Балашов // Сравнительно-историческое изучение и теоретические вопросы развития современных литератур. М.: Наука, 1985. - С. 254-268.

6. Балашов Н.И. Путь Достоевского от "Бесов" к "Подростку" / Н.И. Балашов // Контекст. М.: Наука, 1986. - С.21-48.

7. Бахтин М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. М., Наука, 1986.-С. 186-237.

8. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи / М.М. Бахтин. М.: Худож. лит., 1986. - С. 428472.

9. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. 4-е изд. - М.: Советская Россия, 1979. - 320 с.

10. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи / М.М. Бахтин. М.: Худож. лит., 1986. -С. 121-290.

11. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. М.: Искусство, 1979. - 422 с.

12. П.Белинский В.Г. Стихотворения М. Лермонтова / В.Г. Белинский // Собр. соч.: в 9 т. М.: Худож. лит., 1978. - Т. 3. - С. 216-277.

13. Бем А.Л. Достоевский. Психоаналитические этюды // Бем А.Л. Исследования. Письма о литературе / А.Л. Бем. М.: Языки славянской культуры, 2001.-С. 245-332.

14. Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н.А. О русских классиках / Н.А. Бердяев. М.: Высшая школа, 1993. - С. 107-224.

15. Большая советская энциклопедия. Том 24, кн. 1. 3-е изд. - М.: «Сов. энциклопедия», 1976. - 608 с.

16. Бродский И.А. О Достоевском / И.А. Бродский // Русские эмигранты о Достоевском. Спб.: Андреев и сыновья, 1994. - С. 373-377.

17. Бужинская Д.С. Стихия вопрошания в романе Л.Н. Толстого «Война и мир»: Дис. канд. филолог, наук / Магнитогорский гос. ун-т. Магнитогорск, 2004. - 206 с.

18. Бурсов Б.И. Личность Достоевского // Бурсов Б.И. Избранные работы: в 2-х т. / Б.И. Бурсов. Л.: Худож. лит., 1982. - Т. 2. - 640 с.

19. Бурсов Б.И. «Подросток» роман воспитания / Б.И. Бурсов // Аврора. -1971.-№ 11.-С. 64-71.

20. Буланов A.M. Время в «Подростке» Достоевского / A.M. Буланов // Русская литература XIX века. Вопросы сюжета и композиции. Межвузовский сборник. Горький, 1975. - Выпуск 2 - С. 93-99.

21. Буланов A.M. Проблема автора в творчестве Достоевского 1860-1870гг.: Автореф. дис. . канд. филолог, наук / Моск. гос. пед. ин-т. М., 1974.-24 с.

22. Буланов A.M. «Тогда» и «теперь» в структуре художественного времени романа Ф.М.Достоевского / A.M. Буланов // Язык и стиль. Метод, жанр, поэтика. Волгоград: Волгоградский гос. пед. ин-т, 1977 г. - С. 60-80.

23. Буланов A.M. «Ум» и «сердце» в русской классике: Соотношение рационального и эмоционального в творчестве И.А.Гончарова, Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого / A.M. Буланов. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1992. - 157 с.

24. Вейдле В.В. Четвертое измерение. Из тетради о Достоевском / В.В. Вейдле // Русские эмигранты о Достоевском. Спб.: Андреев и сыновья, 1994.-С. 191-195.

25. Власкин А.П. Аксиологические возможности в современном прочтении Пушкина / А.П. Власкин // Пушкин: Альманах. Магнитогорск: МаГУ, 2002. - Вып. 3. - С. 205-213.

26. Власкин А.П. Герои под вопросом / А.П. Власкин // «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения. М.: Наука, ИМЛИ, 2007. -С. 631-672.

27. Власкин А.П. Деньги как аксиологический ориентир в художественном мире Достоевского / А.П. Власкин // Три века русской литературы- Москва/Иркутск: Иркутский гос.пед.ун-тет, 2005. Вып. 10. - С. 56-65.

28. Власкин А.П. На перекрестках человеческой природы: Мужское -Женское Детское в художественной среде Ф.М. Достоевского / А.П. Власкин // Вестник Российской литературы. - 2004. - № 1. - с. 51-60.

29. Власкин А.П. Поэтика вопрошания: к постановке проблемы / А.П. Власкин // Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования Спб.: Наука, 2005.-Вып. 17.-С. 116-128.

30. Власкин А.П. Содержательность взглядов в художественном мире Достоевского / А.П. Власкин // Три века русской литературы Москва/Иркутск: Иркутский гос.пед.ун-тет, 2005. - Вып. 12. - С. 43-58.

31. Власкин А.П. Стихия вопрошания в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» / А.П. Власкин // Проблемы истории, филологии, культуры. Москва-Магнитогорск-Новосибирск, 2006. - Вып. 16. - С. 87-96.

32. Власкин А.П. Стихия вопрошания в художественном мире Ф.М. Достоевского / А.П. Власкин // Вестник Российской литературы. М.: «Глобус», 2006. - Вып. 6. - С. 38-46.

33. Власкин А.П. Творчество Ф.М. Достоевского и народная религиозная культура: монография / А.П. Власкин. Магнитогорск.: Изд. МГПИ, 1994.-204 с.

34. Выготский JI.C. Мышление и речь / JI.C. Выготский. М.: Лабиринт, 1996.-415 с.

35. Выготский Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский. М.: Искусство, 1968.-575 с.

36. Вышеславцев Б.П. Русская стихия у Достоевского / Б.П. Вышеславцев // Русские эмигранты о Достоевском. Спб.: Андреев и сыновья, 1994. -С. 61-86.

37. Гадамер Х.-Г. О круге понимания. Неспособность к разговору // Гада-мер Х.-Г. Актуальность прекрасного / Х.-Г. Гадамер. М.: Искусство, 1991. - С.72-91.

38. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики / Х.-Г. Гадамер. М.: Прогресс, 1988. - 704 с.

39. Гачев Г.Д. Содержательность художественных форм. (Эпос. Лирика. Театр) / Г.Д. Гачев. М.: Просвещение, 1968. - 302 с.

40. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе / Л.Я. Гинзбург. Л.: Сов. писатель, 1997. - 448 с.

41. Гиршман М.М. Совмещение противоположностей. (О стиле Достоевского) / М.М. Гиршман // Теория литературных стилей- М.: Наука, 1977. Кн. 2 (Типология стилевого развития XIX века). - С. 224-228.

42. Гроссман Л.П. Достоевский художник / Л.П. Гроссман // Творчество Достоевского. - М., АН СССР, 1959. - С. 65-128.

43. Дарвина Р. Немецкий воспитательный роман нового типа: Автореф. дис. канд. филолог, наук. Рига, 1969 г. - 28 с.

44. Демченкова Э.А. «Подросток» Ф.М. Достоевского как роман воспитания (жанр и поэтика): Дис. канд. филол. наук / Уральский гос. ун-т. -Екатеринбург, 2000. 326 с.

45. Джексон Р.Л. Искусство Достоевского: Бреды и ноктюрны / Р.Л. Джексон. М.: Радикс, 1998. - 285 с.

46. Джоунс М.В. Достоевский после Бахтина: Исследование фантастического реализма Достоевского / М.В. Джоунс. Спб: Академический проект, 1998.-252 с.

47. Диалектова А.В. Воспитательный роман в немецкой литературе эпохи Просвещения: Афтореф. дис. . канд. филол. наук / Мордовский гос. ун-т. Саранск, 1972. - 22 с.

48. Диалектова А.В. М.М.Бахтин о жанре воспитательного романа / А.В. Диалектова // Проблемы научного наследия М.М.Бахтина. Саранск, 1985 - С.41-51.

49. Днепров В.Д. Идеи, страсти, поступки: Из художественного опыта Достоевского / В.Д. Днепров. Л.: Советский писатель, 1978. - 384 с.

50. Долинин А.С. Блуждающие образы (О художественной манере Достоевского) // Долинин А.С. Достоевский и другие: Статьи и исследования о русской классической литературе / А.С. Долинин. Л.: Худож. лит., 1989.-С. 88-96.

51. Долинин А.С. Золотой век // Долинин А.С. Достоевский и другие: Статьи и исследования о русской классической литературе / А.С. Долинин. Л.: Худож. лит., 1989. - С. 270-288.

52. Долинин А.С. Последние романы Достоевского: Как создавались «Подросток» и «Братья Карамазовы» / А.С. Долинин. M.-JL: Сов. писатель, 1963. - 344 с.

53. Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь-справочник / под общ. ред. Г.К. Щенникова. Челябинск: Металл, 1997. - 272 с.

54. Дробат JI.C. О романе Достоевского "Подросток" и трилогии Толстого / JI.C. Дробат // Яснополянский сборник. Тула: Приокское книжное издательство, 1984. - С. 68-75.

55. Ермакова М.Я. Развитие теории Раскольникова в «Ротшильдовской» идее «Подростка» / М.Я. Ермакова // Ученые записки Горьковского педагогического института 1967. - Вып. 69. - С. 142-159.

56. Живолупова Н.В. «Ближний» как «другой» в художественной антропологии Достоевского / Н.В. Живолупова // XXI век глазами Достоевского: перспективы человечества: мат-лы Междунар. конф. в Японии. М.: Грааль, 2002. - С. 267-284.

57. Живолупова Н.В. Внутренняя форма покаянного псалма в структуре исповеди антигероя Достоевского / Н.В. Живолупова // Достоевский и мировая культура. Альманах № 10. М.: Классика плюс, 1998. - С.99-107.

58. Живолупова Н.В. Проблема авторской позиции в исповедальном повествовании Достоевского 60-70 годов ("Записки из подполья", "Подросток"): Дис. . канд. филолог, наук / Моск. гос. пед. ин-т. М.: 1983. -186 с.

59. Живолупова Н.В. Характер сюжетной исповедальной прозы Ф.М. Достоевского в 60-х годах / Н.В. Живолупова // Вопросы сюжета и композиции. Горький, 1984. - С. 68-75.

60. Жиркова М.А. Исповеди в романе Ф.М.Достоевского "Братья Карамазовы": Дис. канд. филолог, наук / Росс. гос. пед. ун-т. Спб., 1997. -166 с.

61. Захаров В.Н. Система жанров Достоевского / В.Н. Захаров. JL: Изд-во ЛГУ, 1985.-209 с.

62. Зименкова В.А. Внутренний монолог персонажей как проявление лирического начала в эпическом тексте / В.А. Зименкова // Текстовый и сентенциональный уровень стилистического анализа. Л.: ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1989. - С. 61-74.

63. Зунделович Я.О. Романы Достоевского: Статьи / Я.О. Зунделович. -Ташкент: Средняя и высшая школа, 1963 г. 234 с.

64. Иванов Вяч. Лик и личины России. К исследованию идеологии Достоевского // Иванов Вяч. Родное и вселенское / Вяч. Иванов. М.: Республика, 1994. - С. 312-336.

65. Иванчикова Е.А. "Подросток": повествование с лирическим рассказчиком" / Е.А. Иванчикова // Вопросы языкознания. 1995. - №5. -С.70-76.

66. Иванчикова Е.А. Синтаксис художественной прозы Достоевского / Е.А. Иванчикова. М.: Наука, 1979. - 287 с.

67. Иост О.А. Воспоминания как структурный компонент в публицистике и художественной прозе Ф.М.Достоевского: Дис. . канд. филолог, наук / Моск. гос. пед. ун-т. М., 1992 г. - 188 с.

68. Иост О.А. Проблема воспоминаний в творчестве Ф.М.Достоевского / О.А. Иост // Достоевский и современность: материалы X Международных Старорусских чтений 1995 года. Старая Русса, 1996. - С. 52-59.

69. Итокава К. Хаотическое в романе «Подросток» / К. Итокава // XXI век глазами Достоевского: перспективы человечества: мат-лы Междунар. конф. в Японии. -М.: Грааль, 2002. С. 498-508.

70. Кандауров О.Н. Сон Достоевского / О.Н. Кандауров // Достоевский и мировая культура. Альманах № 10. М.: Классика плюс, 1998. - С.65-73.

71. Кантор В.К. «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского / В.К. Кантор.

72. М.: Худож.лит., 1983. 192 с.

73. Карякин Ю.Ф. Достоевский и канун XXI века / Ю.Ф. Карякин. М.: Сов. писатель, 1989. - 656 с.

74. Касаткина Т.А. Роман Ф.М. Достоевского "Подросток": "Идея" героя и идея автора / Т.А. Касаткина // Вопросы литературы. 2004. - № 1. - С. 181-212.

75. Касаткина Т.А. Характерология Достоевского. Типология эмоционально-ценностных ориентаций: монография / Т.А. Касаткина. М.: Наследие, 1996.-336 с.

76. Кийко Е.И. Русский тип "всемирного боления за всех" в романе "Подросток" (по материалам черновиков автора) / Е.И. Кийко // Русская литература. -1975. -№1. — С. 155—161.

77. Киносита Т. Антропология и поэтика творчества Достоевского / Т. Киносита. СПб.: Серебряный век, 2005. - 208 с.

78. Кирпотин В.Я. Достоевский художник: Этюды и исследования / В.Я. Кирпотин. - М.: Советский писатель, 1972. - 320 с.

79. Кирпотин В.Я. Мир Достоевского / В.Я. Кирпотин. М.: Советский писатель, 1988.-470 с.

80. Клейман Р.Я. Достоевский: Константы поэтики / Р.Я. Клейман. Кишинев, 2001. - 360 с.

81. Кожинов В.В. Роман эпос нового времени / В.В. Кожинов // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры. - М.: Наука, 1964 - С. 94-173.

82. Комарович В .Л. Роман Достоевского "Подросток" как художественное единство / В.Л. Комарович // Достоевский. Статьи и материалы. Л.; М.: Мысль, 1924. - Сборник 2. - С.31-70.

83. Компаниец В.В. Художественный психологизм как проблема исследования /В.В. Компаниец // Русская литература. 1974. - №1. - С.46-61.

84. Кочеткова К.Д. «Исповедь» в русской литературе конца XVIII века / К.Д. Кочеткова // На путях к романтизму: Сборник статей. JL, 1984. -С. 71-99.

85. Кошкаров B.JI. Внутренняя речь как компонент художественного произведения и ее синтаксические особенности в прозе Ф.М.Достоевского: Дис. канд. филолог, наук / Петрозаводский гос. ун-т. Петрозаводск, 1987.-209 с.

86. Кошкаров B.JI. Как мыслят герои Достоевского / B.JI. Кошкаров // Новые аспекты изучения Ф.М.Достоевского. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1994.-С. 131-143.

87. Криницын А.Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М. Достоевского / А.Б. Криницын. М.: МАКС Пресс, 2001. - 372 с.

88. Криницын А.Б. Формы исповеди в романах Ф.М.Достоевского: Дис. канд. филолог, наук / Моск. гос. ун-т. М., 1995. - 218 с.

89. Кулакова Е.Е. Детское начало в творческих исканиях Ф.М. Достоевского: Дис. . канд. филолог, наук/ Магнитогорский гос. ун-т. Магнитогорск, 2002. - 212 с.

90. Кунильский А.Е. «Лик земной и вечная истина». О восприятии мира и изображении героя в произведениях Ф.М. Достоевского / А.Е. Кунильский. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2006. - 304 с.

91. Лапшин И.И. Образование типа Крафта в «Подростке» / И.И. Лапшин // О Достоевском. Сборник статей: под ред. А.Л.Бема. Прага, 1929. -С.140-145.

92. Лапшин И.И. Эстетика Достоевского / И.И. Лапшин // Достоевский. Статьи и материалы. Л.: Мысль, 1922. - Сборник 1. - С. 95-155.

93. Левина Л.А. «Золотой век» у В.Ф.Одоевского и Ф.М.Достоевского / Л.А. Левина // Достоевский и современность. Новгород, 1998. - С.91-96.

94. Лейдерман Н.П. Движение времени и законы жанра / Н.П. Лейдерман.- Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1982. 254 с.

95. Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского: в 3-х т. СПб.: Академический проект, 1994.

96. Литературная энциклопедия терминов и понятий: под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: НПК «Интелвак», 2003. - 1600 стб.

97. Лихачев Д.С. «Летописное время» у Достоевского // Лихачев Д.С. Литература реальность - литература / Д.С. Лихачев. - Л.: Советский писатель, 1984.-С.80-96.

98. Лихачев Д.С. «Небрежение словом» у Достоевского // Лихачев Д.С. Литература реальность - литература / Д.С. Лихачев. - Л.: Советский писатель, 1984.-С.60-80.

99. Лихачев Д.С. «Предисловный рассказ» Достоевского // Лихачев Д.С. Литература реальность - литература / Д.С. Лихачев. - Л.: Сов. писатель, 1984.-С. 96-104.

100. Лосский И.О. Миропонимание Достоевского // Лосский Н.О. Бог и мировое зло / И.О. Лосский. М.: Республика, 1994. - С. 83-249.

101. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек текст - семио-сфера - история / Ю.М. Лотман. - М.: Языки русской литературы, 1999.- 464 с.

102. Лотман Ю.М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки. С.Пб.: Искусство, 2000. - 705 с.

103. Лотман Ю.М. Структура художественного текста / Ю.М. Лотман. -М.: Искусство, 1970. 254 с.

104. Мамардашвили М.К. Эстетика мышления / М.К. Мамардашвили. -М.: «Московская школа политических исследований», 2000. 416 с.

105. Мережковский Д.С. JI. Толстой и Достоевский / Д.С. Мережковский. -М.: Наука, 2000.-587 с.

106. Механизмы памяти. Л.: Наука, 1987. - 432 с.

107. Митюрев С.Н. Проблема подростка в творчестве Ф.М.Достоевского 1870-х годов: Дис. канд. филол. наук / Тартуский гос. ун-т. Тарту, 1988.- 189 с.

108. Михайловский Н.К. Жестокий талант // Михайловский Н.К. Литературная критика: статьи о русской литературе XIX начала XX века / Н.К. Михайловский. - Л.: Худож. литер., 1989. - С. 306-385.

109. Михновец Н.Г. Прецедентные произведения и прецедентные темы в диалогах культур и времен. Место и роль прецедентных явлений в творчестве Ф.М. Достоевского / Н.Г. Михновец. СПб.: Наука, САГА, 2006.-384 с.

110. Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество // Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский / К. Мочульский. М.: Республика, 1995 г. - С.219-563.

111. Назиров Р.Г. Проблема художественности Ф.М. Достоевского / Р.Г. Назиров // Творчество Ф.М. Достоевского: Искусство синтеза. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1991. - С.125-156.

112. Назиров Р.Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход: сборник статей / Р.Г. Назиров. Уфа: РИО Баш-ГУ, 2005. - 208 с.

113. Назиров Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского / Р.Г. Нази-ров. Саратов: Изд. Саратовского ун-та, 1982. - 183 с

114. Нальгиева Х.Ш. Мастерство психологического анализа Ф.М. Достоевского в романе "Идиот": Дис. канд. филол. наук. Ростов на Дону, 1971.- 192 с.

115. Недзвецкий В.А. И.А.Гончаров романист и художник / В.А. Не-дзвецкий. - М.: Изд-во МГУ, 1992. - 175 с.

116. Николина И.А. Структура повествования в автобиографической прозе / Н.А. Николина. Русский язык в школе. - 1986. -№4. - С.56-61.

117. Осмоловский О.Н. Формы и средства психологического анализа в романе Ф.М.Достоевского "Преступление и наказание": Дис. . канд. филол. наук / Ленинградский гос. ун-т. Л, 1965. - 202 с.

118. Плетнев Р. "Сердцем мудрые" (о "старцах" Достоевского) / Р. Плетнев // О Достоевском. Сборник статей / под ред. А.Л.Бема. Прага, 1933. - Т. 2. - С.73-92.

119. Подорога В.А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: С.Киркегор, Ф.Ницше, М.Хайдеггер, М.Пруст, Ф.Кафка / В.А. Подорога. М.: Ad Margmem, 1995. - 426 с.

120. Подорога В.А. Функция языка в автобиографическом анализе (пример М. Пруста) / В.А. Подорога // Познание и язык. М., 1984. - с. 92114.

121. Померанц Г.С. Открытость бездне: Встречи с Достоевским / Г.С. По-меранц. М.: Советский писатель, 1990. - 384 с.

122. Померанц Г.С. Страстная односторонность и бесстрастие духа / Г.С. Померанц. СПб.: Университетская книга, 1998. - 617 с.

123. Порошенков Е.П. Исповедь как средство психологического анализа в творчестве Ф.М.Достоевского / Е.П. Порошенков // Писатель и время. Ульяновск, 1975.-Вып. 1.-С.103-115.

124. Порошенков Е.П. Тема "случайного семейства" в романе

125. Л.Н.Толстого "Анна Каренина" и Достоевского "Подросток" / Е.П. По-рошенков // Толстовский сборник: доклады и сообщения. Тула, 1973. -Вып. 5.-С. 140-149.

126. Проскурина Ю.М. Типология образа автора в творчестве Ф.М.Достоевского / Ю.М. Проскурина. Екатеринбург: Екатеринбургский гос. пед. ин-т, 1992. - 56 с.

127. Прохоренко Л.Е. Социокультурный контекст биографического текста культуры: Автореф. дис. . канд. филол. наук / Росс. гос. пед. ун-т. Спб, 1997.-24 с.

128. Пустыгина Н.Г О фамилии Долгоруков в романе Ф.М.Достоевского "Подросток" / Н.Г. Пустыгина // Ученые записки Тартуского ун-та. Труды по русской и славянской филологии. 1985. - Выпуск 64. - С. 37-53.

129. Пушкарева B.C. Детство в романе Ф.М.Достоевского "Подросток" и в первой повести Л.Н.Толстого / B.C. Пушкарева // Филологический сборник. Статьи и исследования. Л., 1970. - С.113-122.

130. Пушкарева B.C. Тема "случайного семейства" в творчестве Достоевского и русской литературе 70-х годов / B.C. Пушкарева // Проблемы реализма и романтизма в литературе. Кемерово, 1974. - С. 44-57.

131. Пьяных Л.И. Элементы разговорного синтаксиса в речи повествователя в романе Ф.М.Достоевского "Подросток" / Л.И. Пьяных // Аспекты и приемы анализа текста художественного произведения. Л., 1983 г. -С. 30-37.

132. Рабинович В.Л. Исповедь у врат рая (история как взаимодействие культур) / В.Л. Рабинович // Время и бытие человека. М., 1991. - С. 43-68.

133. Рабинович В.Л. Человек в исповедальном жанре / В.Л. Рабинович // О человеческом в человеке. М., 1991. С. 62-88.

134. Ракитина Л.М. От ситуации к сюжету. К вопросу о единстве формы исодержания в романе Ф.М.Достоевского «Подросток» / JI.M. Ракитина // Ученые записки Моск. пед. ин-та. 1968. - № 288. - С. 234-250.

135. Ракитина JI.M. Сюжетно-композиционное единство романа "Подросток": Дис. канд. филол. наук/ Моск. гос. пед. ин-т. М., 1986. - 188 с.

136. Розенблюм JT.M. Творческие дневники Достоевского / JI.M. Розенб-люм.-М.: Наука, 1981.-368 с.

137. Роман Ф.М. Достоевского "Подросток": возможности прочтения: Сб. статей / под общ. ред. В.А. Викторовича. Коломна: КГПИ, 2003. - 262 с.

138. Рыгалова JI.C. Достоевский и Толстой в середине 1870-х годов. ("Подросток" и "Анна Каренина"): Дис. . канд. филол. наук / Ленинг. гос. пед. ин-т. Л., 1984. - 192 с.

139. Рыцарев К.В. Композиция романа Ф.М.Достоевского «Подросток» / К.В. Рыцарев // Вопросы русской литературы. М., 1970. - С.348-361.

140. Савченко Н.К. Как построен роман Достоевского "Подросток" / Н.К. Савченко // Русская литература. 1964. - № 4. - С. 41-58.

141. Савченко Н.К. Главный герой в системе образов-персонажей романа Достоевского "Подросток" / Н.К. Савченко // Филологический сборник. Алма-Ата, 1965. - Выпуск 4. - С. 67-79.

142. Савченко Н.К. Сюжетосложение романов Ф.М.Достоевского / Н.К. Савченко. М.: Изд. МГУ, 1982. - 144 с.

143. Салова Е.В. Тип "русского скитальца" в "Былом и думах" А.И. Герцена и романе Ф.М.Достоевского "Подросток" / Е.В. Салова // Проблемы типологии литературного процесса. Пермь, 1983. - С.38^49.

144. Свительский В.А. Личность в мире ценностей (Аксиология русской психологической прозы 1860-1870-х годов) / В.А. Свительский. Воронеж: Воронежский госун-тет, 2005.-232 с.

145. Семенов Е.И. Роман Ф.М.Достоевского "Подросток". Проблематикаи жанр. Д.: Наука, 1979. - 179 с.

146. Семенов Е.И. Тема детей в литературно-философской концепции Ф.М.Достоевского / Е.И. Семенов // Ученые записки Псковского государственного педагогического института. Псков: Изд 111'ПИ, 1964. -Вып.25. - С. 168-179.

147. Смирнов В.Б. К истории публикации в "Отечественных записках" романа Достоевского "Подросток" / В.Б. Смирнов // Писатель и время. Ульяновск, 1975.-Вып. 1.-С. 161-162.

148. Современное зарубежное литературоведение: Концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник. М.: Интрада-ИНИОН, 1996.-317 с.

149. Созонтова А.А. Тип современного героя: Л.Н.Толстой «Анна Каренина»; Ф.М. Достоевский «Подросток» / А.А. Созонтова // Начало: Сборник работ молодых ученых. М., 1998. - Вып. IV. - С. 87-96.

150. Соловьев С.М. Изобразительные средства в творчестве Ф.М. Достоевского / С.М. Соловьев. М.: Советский писатель, 1979. - 352 с.

151. Спасибенко А.П. О некоторых особенностях романа Достоевского "Подросток" / А.П. Спасибенко // Ученые записки Карагандинского института. Караганда, 1962. - Т. 3. - Вып. 2. - С. 219-228.

152. Стафецкая М.Л. Герменевтика и рецептивная эстетика в ФРГ / М.Л. Стафецкая // Зарубежное литературоведение 70-х годов. М.: Наука, 1984.-С. 46-67.

153. Степаньянц Ж.И. О роли сновидений в романе Ф.М.Достоевского: Дис. . канд. филол. наук / Самаркандский гос. ун-т. Самарканд, 1990.- 166 с.

154. Степанян К.А. «Реализм в высшем смысле» как творческий метод Ф.М. Достоевского: Автореф. дис. . д-ра филол. наук / Литературный институт им. A.M. Горького. Москва, 2007. - 44 с.

155. Степанян К.А. «Сознать и сказать» / К.А. Степанян. М.: Раритет,2005.-512 с.

156. Сыроватко JI.B. Символика времени в романе «Подросток» / JI.B. Сыроватко // Достоевский и мировая культура. Альманах № 10. М.: Классика плюс, 1998.-С. 106-115.

157. Тарасов Б.Н. «Тайна человека» или «Фантастический реализм» (Уроки Достоевского) // Тарасов Б.Н. В мире человека / Б.Н. Тарасов. -М.: Современник, 1986. С. 6-121.

158. Теории, школы, концепции: Художественная рецепция и герменевтика (Критические анализы). М.: Наука, 1985. - Вып.5. - 287 с.

159. Тихомиров Б.Н. «Лазарь! Гряди вон». Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении / Б.Н. Тихомиров. СПб.: Серебряный век, 2005. - 472 с.

160. Томпсон Д.Э. «Братья Карамазовы» и поэтика памяти / Д.Э. Томпсон. СПб.: Академический проект, 1999. - 344 с.

161. Томашевский Б.В. Сюжетное построение / Б.В. Томашевский // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ. Budapest, 1982. -С. 658-677.

162. Туниманов В.А. Достоевский и Некрасов / В.А. Туниманов // Достоевский и его время. Л.: Наука, 1971. - С. 32-58.

163. Туниманов В.А. «Подполье» и «живая жизнь» / В.А. Туниманов // XXI век глазами Достоевского: перспективы человечества: мат-лы Междунар. конф. в Японии. М.: Грааль, 2002. - С. 11-22.

164. Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова / М.С. Уваров. -Спб: Алетейя, 1998. 245 с.

165. Улитин В.М. Интонация в прозе Ф.М.Достоевского (роман «Подросток») / В.М. Улитин // Достоевский и современность: Материалы X Международных Старорусских чтений 1995 года. Старая Русса, 1996. -С.153-157.

166. Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского / Г.М. Фридлендер. Л.:1. Наука, 1964.-404 с.

167. Хализев В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. М.: Высшая школа, 1999.-374 с.

168. Хансен-Лёве О. Дискурсивные процессы в романе Достоевского "Подросток" / О. Хансен-Лёве // Автор и текст СПб.: Изд-во СПГУ, 1996.-Вып. 2.-С. 229-267.

169. Хоц А.Н. Пределы авторской оценочной активности в полифоническом «самосознании» героя Достоевского / А.Н. Хоц // Достоевский. Материалы и исследования. Спб: Наука, 1991. - Вып. 9. - С. 22-41.

170. Цивьян Т.В. Структура времени и пространства у Достоевского / Т.В. Цивьян // Из работ Московского семиотического круга. М.: Языки русской культуры, 1997. - С. 661-707.

171. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Т. 7. Письма / А.П. Чехов. М.: Худож. лит., 1980. - 422 с.

172. Чирков Н.М. О стиле Достоевского / Н.М. Чирков. М.: Наука, 1967. -288 с.

173. Чичерин А.В. Поэтический строй языка в романах Достоевского // Чичерин А.В. Сила поэтического слова / А.В. Чичерин. М.: Сов. писатель, 1985.-С. 98-151.

174. Шабанова Н.Н. Особенности художественной природы слова в романе Ф.М.Достоевского "Подросток" / Н.Н. Шабанова // Целостность литературного произведения и проблемы его анализа. Донецк, 1983. -С. 111-121.

175. Шаулов С.С. «Случайное семейство» как система взаимоотражений / С.С. Шаулов // Достоевский и мировая культура. Альманах № 18. -СПб.: Серебряный век, 2003. С. 105-113.

176. Шестов Л. Киркегард и Достоевский // Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия / Л. Шестов. М.: Прогресс-Гнозис, 1992. -304 с.

177. Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм / Г.К. Щенников. -Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1987. 350 с.

178. Щенников Г.К. Художественное мышление Достоевского / Г.К. Щенников. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1978 г.-175 с.

179. Щенников Г.К. Целостность Достоевского / Г.К. Щенников. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 2001. - 440 с.

180. Эткинд Е.Г. Внутренний человек и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XIII-XIX века / Е.Г. Эткинд. М.: Языки русской культуры, 1999. - 448 с.

181. Юнг К.Г. Конфликты детской души / К.Г. Юнг. М.: Канон, 1996. -333 с.

182. Юнг К.Г. Психология и литература / К.Г. Юнг // Психоанализ и искусство. М.: REFL-book, К. Ваклер, 1996. - С. 30-55.

183. Юнг К.Г. Психология бессознательного / К.Г. Юнг. М.: Канон, 1996.-320 с.

184. Якубович И.Д. Нравственно-философские искания Долгорукого (Спиноза и Лейбниц в черновиках романа «Подросток») / И.Д. Якубович //Достоевский. Материалы и исследования. Л.: Наука, 1996. -Вып. 13.-С. 98-105.

185. Якубинский А.П. О диалогической речи // Якубинский А.П. Избранные работы. Язык и его функционирование / А.П. Якубинский. М.: Наука, 1968.-С. 17-58.

186. Яусс Х.Р. История литературы как провокация литературоведения // Новое литературное обозрение. 1995. -№ 12.-С. 34-84.

187. Яусс Х.Р. К проблеме диалогического понимания / Х.Р. Яусс // Вопросы философии.- 1994.- № 12.-С. 97-107.