Принципы организации художественного времени и пространства в прозе А. П.Платонова двадцатых годов тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Ласкина, Наталья Олеговна

• Ласкина, Наталья Олеговна
• кандидат филологических наук
• 2000

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Ласкина, Наталья Олеговна

Введение.

Глава 1. Функции «точки зрения» в организации художественного времени и пространства текстов Платонова.

§ 1. Принципы анализа «точки зрения» и типология основных форм наблюдательских позиций в художественной прозе.

§2. Анализ моделирования пространственно-временной перспективы с точки зрения внеположного миру наблюдателя.

§3. Анализ моделирования пространственно-временной перспективы с точки зрения включенного в мир наблюдателя.

Глава 2. Основные парадигмы художественного времени и пространства в поэтике Платонова 20-х годов.

§ 1. Функционирование традиционных хронотопов в повестях Платонова.

§2. Роль бинарных оппозиций с пространственным и временным значением в формировании пространственно-временной структуры текстов Платонова.

Глава 3. Роль категории ирреального в произведениях Платонова в контексте тенденций развития русской художественной прозы 20-х годов.

§ 1. Разграничение реального и ирреального в художественном пространстве-времени.

§2. Ирреальные миры в художественной картине мира Платонова.

§3. Средства моделирования «границ реальности» в современной Платонову прозе.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Принципы организации художественного времени и пространства в прозе А. П.Платонова двадцатых годов»

Тема исследования предполагает объединение нескольких аспектов анализа художественного текста.

Во-первых, изучение художественного времени и пространства как одного из уровней организации текста требует обращения к общим вопросам теории литературы. Для данной работы значимо представление о пространстве и времени как о равновесном единстве. В центре внимания будут находиться те наиболее существенные стратегии формирования художественного пространства-времени, которые соответствуют принципам, отражающим важнейшие черты поэтики А.Платонова.

Во-вторых, акцент сделан на конкретном периоде истории русской литературы, поэтому большое значение для работы имеет историко-литературный подход, согласно которому «двадцатые годы» можно считать самостоятельной эпохой в развитии русской литературы. Что касается собственно прозы Платонова, то выделение прозы двадцатых годов соответствует общепринятой периодизации, в которой пограничным текстом следует считать законченный в 1929 году роман «Чевенгур».

Материалом исследования послужили четыре повести А.Платонова, датируемые 1926-27 гг. - «Епифанские шлюзы», «Город Градов», «Ямская слобода», «Эфирный тракт».

По нашему мнению, именно такой набор текстов достаточно полно отражает важнейшие тенденции платоновского творчества 20-х годов. Они максимально разнятся в стилистическом плане (так как в каждой повести есть фабульно обусловленные элементы стилизации) и при этом демонстрируют то единство платоновской поэтики, которое отмечают все исследователи.

Следует отметить «значимое отсутствие» в горизонтах нашего исследования повести «Сокровенный человек». По нашему мнению, данный текст, хотя он написан в 1928 году, целесообразнее рассматривать в одном ряду с более поздними произведениями, так как эта повесть должна считаться одним из первых признаков окончательного перехода платоновского творчества на новый виток развития - и на сюжетном уровне, и на уровне структуры персонажа (главный герой радикально отличается от типичных фигур, повторявшихся у раннего Платонова), и на уровне пространственно-временной организации.

В круг исследуемого в диссертации материла включены и некоторые знаковые тексты, опубликованные в России в двадцатые годы. Мы обратимся к творчеству позднего А.Белого, М.Булгакова, Б.Пильняка, Е.Замятина с тем, чтобы составить представление о специфике интересующего нас аспекта платоновской поэтики на фоне важнейших тенденций литературной эпохи.

Актуальность исследования определяется следующими факторами.

В историко-литературном аспекте очевидна необходимость комплексного анализа творчества Платонова в различные периоды, и в особенности - в «дочевенгурский» период, несколько обойденный исследователями; важно также найти равновесие между индивидуальным стилем и историческим контекстом - в ситуации с русской литературой 20-х годов и с платоновским наследием в частности поиск такого баланса оказался актуален в последнее время, поскольку сравнительно недавно стал доступным разносторонний взгляд на эпоху.

В теоретическом аспекте актуальность работы определяется ее направленностью на выявление не только собственно признаков художественного времени и пространства отдельных текстов, но и на выявление стратегий, принципов организации текста на пространственно-временном уровне, участвующих в формировании феномена авторского стиля. (Ниже будут обозначены основные теоретические проблемы анализа художественного времени и пространства.)

Новизна исследования заключается, во-первых, в комбинировании различных подходов к описанию художественного времени и пространства; во-вторых, в ориентации на объединение до сих пор разрозненного опыта платоноведения (есть работы, посвященные отдельным аспектам организации пространства или времени в тех или иных текстах - в основном, конечно, в «Чевенгуре», «Котловане» и «Счастливой Москве», но практически не было попыток суммировать эти наблюдения).

Задачи работы:

- создание и реализация разносторонней модели описания художественного времени и пространства, применимой к творчеству Платонова;

- выявление основных принципов пространственно-временной организации текстов Платонова и соотнесение их с общими принципами его поэтики;

- определение места прозы Платонова 20-х годов в культурном контексте эпохи на основании сопоставления некоторых особенностей художественной картины мира Платонова с аналогичными элементами поэтики ведущих мастеров прозы данного периода.

Комплекс методов, используемых в исследовании, основан на сочетании методов структурального анализа (художественное время и пространства рассматриваются как уровни художественной структуры текста); те варианты герменевтического подхода, которые предполагают прояснение мифопоэтических основ текста (рассматривается модификация архетипических хронотопов в прозе Платонова). Привлекаются также методы сравнительно-исторические (при сопоставлении отдельных принципов поэтики Платонова 20-х годов с тенденциями, проявленными в русской литературе того же периода), а также - в некоторых аспектах - методы лингвистическиго анализа, в частности, элементы полевого анализа языковых средств выражения темпоральной и локативной семантики, которые участвуют в формировании художественного языка.

Научно-практическая значимость исследования.

Результаты исследования могут быть использованы при разработке вузовских курсов, посвященных русской литературе XX века. Как показывает практика вузовского и - тем более - школьного преподавания, творчество

Платонова остается одним из «белых пятен», поскольку традиционные стратегии чтения при столкновении с этими текстами обычно не приводят к ожидаемым результатам. В этой ситуации опыт достаточно разностороннего и непредвзятого анализа может иметь практическое значение для последующих исследований в том же направлении. Кроме того, представленные в данной работе модели описания художественного времени и пространства могут быть распространены на изучение этого аспекта в организации любых прозаических текстов.

Апробация.

Идеи исследования были представлены в опубликованных статьях и в выступлениях на аспирантском семинаре, на конференции в рамках Летней школы «Коммуникативные стратегии культуры», региональном симпозиуме «Национальный гений и пути русской культуры: Пушкин, Платонов. Набоков в конце XX века» (Омск, июнь 1999 г.), на IV Международной научной конференции «Творческий путь Андрея Платонова в историческом и культурном контексте XX века» (Москва, сентябрь 1999 г.), конференции преподавателей и студентов в Новом Сибирском Университете (Новосибирск, март 2000 г.), конференции молодых ученых в Институте филологии СО РАН (Новосибирск, апрель 2000 г.).

Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. * *

Прежде чем начать собственно анализ выбранных нами текстов, необходимо определить исходные позиции в историко-литературном и теоретическом плане. Мы затронем, во-первых, проблемы филологического осмысления литературы 20-х годов вообще и прозы А.П.Платонова в частности. Во-вторых, мы обратимся к основным вопросам теоретического представления о категориях художественного времени и художественного пространства.

1. О двадцатых годах следует говорить как о совершенно определенном периоде в развитии русской литературы. Изучение этого периода сопряжено с массой проблем экстралитературного характера, но уже к середине 70-х годов сложилось мнение, что «.общая тенденция в изучении прозы 20-х годов проявилась в преодолении одностороннего идейно-тематического анализа, в стремлении закрепить принцип историзма, восстановить сложность литературного процесса» (Великая 1975, с.7)

Для нас важно прежде всего то, что Платонов в 20-е годы еще не исключен из общего литературного процесса, который можно охарактеризовать как один из самых эклектичных и противоречивых в истории отечественной культуры. Пролеткультовцы и мастера «орнаментальной прозы», будущие столпы соцреализма и будущие «забытые имена» (в числе которых стоит вспомнить отчасти близкого к Платонову в плане парадоксалистских наклонностей С.Кржижановского) в это время еще были способны формировать почти полноценное коммуникативное пространство, где писатели, критики и читатели совпадали хотя бы во времени. Восстановить его структуру непросто, поскольку уже к началу тридцатых относительно свободная коммуникативная ситуация была разрушена полностью, вследствие чего, в частности, Платонов оказался обречен называться то «советским», то «антисоветским» писателем, хотя он успел состояться как писатель до появления этого предельно упрощенного представления о послереволюционной русской литературе. (Отметим заодно, что начало периода, как это бывает почти всегда, не совпало с вышеназванным историческим переломом - новая - правда, очень короткая -эпоха для литературы началась именно в первые годы третьего десятилетия века, а не в 1917 году, и потому мы с полным правом можем говорить именно о «20-х» как периоде, отдавая предпочтение магии чисел перед суггестией учебников истории).

Одной из предпосылок нашей работы является необходимость ввести Платонова в контекст эпохи не на основании биографических связей или сложившихся литературоведческих традиций, а через соположение его творчества с другими знаковыми текстами 20-х.

Творческое наследие Платонова, дающее исследователям множество поводов для проведения различных аналогий с едва ли не любыми направлениями и традициями - философскими (от космизма до позитивизма) и литературными (от Гоголя до Хлебникова), остается, однако, в стороне от того, что принято называть литературным процессом, как явление исключительное и лишенное какой бы то ни было однозначной принадлежности - идеологической или поэтической.

История изучения творчества Андрея Платонова представляет собой процесс преодоления множества трудностей, как объективно-исторического, так и собственно литературоведческого характера. Платонов был надолго исключен из официальной истории литературы, и до его «возвращения» в 80-е годы (когда публикация «Чевенгура» и «Котлована» стала событием общественной жизни) любое исследование его произведений было связано с различными препятствиями, такими, как цензура, наложившая отпечаток и на сами платоновские тексты, и на посвященные им филологические работы, и необходимость доказывать историческую значимость и эстетическую ценность писателя. Сама по себе история «забвения» и «возвращения» писателя, которую можно назвать главным сюжетом истории русской литературы XX века с точки зрения читательского восприятия, породила довольно странную ситуацию: тексты, увидевшие свет через несколько десятилетий после создания, принадлежат сразу двум литературным эпохам, поскольку стали фактом коммуникации не в том мире, в котором были написаны. Платонов в сознании современного читателя связан с 80-ми (как эпохой) не меньше, чем с 20-ми или 30-ми. Тем не менее, все основные направления исследования появились до знакомства с Платоновым широкого читателя, и следует отметить, что платоноведение включает в себя работы в области не только истории и теории литературы, но и других дисциплин - текстологии, лингвистики, философии, логики - и мы остановимся здесь на некоторых важных для нас вопросах.

К сожалению, публикация многих произведений Платонова была осуществлена без достаточной предварительной работы или с учетом требований цензуры, и это до сих пор остается серьезной проблемой. История создания текстов, изучение многочисленных вариантов, даже датировка являются и сейчас актуальнейшими вопросами. Кроме того, наличие множества редакций создает определенные трудности для исследователя: многие тексты, в том числе и интересующего нас «Города Градова» были изменены автором не только по внутренней творческой необходимости, но и под давлением внешних обстоятельств (см. Корниенко 1993). Принимая во внимание сведения о первоначальных редакциях, мы, однако, будем исходить из конечного варианта текста в том виде, в каком он известен читателю, за одним исключением: из повести «Эфирный тракт» по цензурным соображениям была удалена первая глава, которая, по нашему мнению, имеет большое значения для понимания платоновской стратегии построения пространственно-временной перспективы текста, поэтому в первой главе нашей работы мы обратимся к недостающему фрагменту и объясним, почему, с нашей точки зрения, его отсутствие резко меняет структуру текста как минимум на уровне художественного времени и пространства.

Общим местом в работах о Платонове стало причисление его (с большей или меньшей степенью осторожности) к некоторым философским традициям, и здесь можно выделить два основных подхода: во-первых, исследуются влияния, так или иначе проявившиеся в платоновском творчестве, во-вторых - сам Платонов рассматривается как автор некоей философской концепции. Поражает разнообразие имен и течений, упоминающихся в контексте изучения их возможного влияния на Платонова. Наиболее устойчива (во многом благодаря работам С.Семеновой) линия сопоставления Платонова с Н.Ф.Федоровым и его последователями, что обосновано действительно большим интересом писателя к философии «общего дела» и ее исключительной популярностью в начале века. В творчестве Платонова тема жизни и смерти находится в генетической связи с федоровским представлением о воскрешении мертвых, наблюдается даже совпадение некоторых мотивов. Впрочем, Федоров вообще оказал огромное влияние на русскую культуру, и Платонов не был здесь исключением. Но влияние в данном случае сыграло роль только одной из точек отсчета, одного из направлений мысли, которые под воздействием оригинального платоновского метода полностью преображаются (так, присутствие темы ожидания воскрешения мертвых средствами науки во многих произведениях, включая иследуемый нами «Эфирный тракт», только подчеркивает отсутствие воскрешения в платоновских сюжетах).

Имя Платонова нередко связывают и с более широким кругом понятий, обозначающих целое направление русской философской и религиозной мысли, известное как «космизм» (хотя его границы и не определены достаточно четко, существует вполне устойчивое представление о русском космизме как об особом и весьма значительном течении). В основе такого сопоставления -внимание писателя к первоосновам мира, а также к историософии и апокалиптике, то есть главную роль и здесь играет сходство скорее точек отсчета.

Такая интерпретация, однако, вступает в противоречие с совершенно другим кругом предположений о философских реминисценциях у Платонова: в 20-е годы писатель, как известно, был связан с Пролеткультом, а это направление находилось под непосредственным влиянием философии А.А.Богданова и философского течения, которое принято называть русским позитивизмом (хотя, надо заметить, представители его, в особенности сам Богданов, довольно далеко ушли от своих западноевропейских учителей). Кроме того, социалистическая идеология вообще, от которой Платонов, тем более в 20-е годы, себя не отграничивал, предполагает конфликт с христианской традицией, в русле которой изначально развивался космизм.

Это сочетание очень разных влияний дает определенные основания описывать платоновскую мировоззренческую и поэтическую систему в терминах внутреннего конфликта («Платонов-социалист спорил с Платоновым-космистом» (Бальбуров 1995, 124)). Вместе с тем, нам представляется, что проза Платонова как творческая система обладает целостностью, хотя и особого характера, и эволюция ее происходила не столько в результате полемики писателя с самим собой, сколько вследствие развития его творческого мышления как единого целого. Наличие же следов различных (и даже противоположных по духу влияний) говорит, по нашему мнению, о синтетическом, а не конфликтном характере платоновского наследия в философском плане. Правда, этот синтез, возможно, базируется на принципе мозаики, а не сплава.

Другой же аспект изучения творчества Платонова в контексте философии -рассмотрение писателя как самостоятельного философа - представляется нам в существующем варианте спорным. Мысль о том, что литература есть «целостная философская система, выраженная в художественной форме» (Дмитровская 1995, с.91), по нашему мнению, лишает литературное произведение его собственной ценности. К тому же есть основания сомневаться в первичности той философской системы, о которой мы можем судить исходя только из произведения, по отношению к форме. Поэтому в данной работе мы, даже касаясь некоторых аспектов содержания, относящихся к сфере философии, не будем подразумевать некую предшествующую тексту философию Платонова, полагая, что автор литературного произведения является философом не в большей степени, чем автор философского сочинения - писателем.

Необычность языка платоновских произведений, превращающая их в чрезвычайно интересное для языкознания явление, послужила причиной растущего внимания лингвистов. Тексты Платонова или отдельные их фрагменты нередко используют в качестве иллюстраций окказионального употребления средств языка всех уровней, в них можно увидеть и отражение языковых процессов, характерных для послереволюционного периода. Кроме того, существуют и отдельные лингвистические работы, исследующие сами тексты или (чаще) авторского языка и стиля. Показательно, что в сборнике под названием «Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста» две статьи посвящены Платонову: именно пониманием произведений Платонова как образцов исключительной языковой аномалии и обусловлена их ценность для современной лингвистики. Так, И.М.Кобозева и Н.И.Лауфер языковые механизмы формирования аномального текста у Платонова прослеживают на всех стадиях процесса вербализации, и эта работа, безусловно, имеет значение и для литературоведческого анализа, хотя сами авторы не предлагают интерпретации семантики и функций этих явлений в художественном тексте.

Можно выделить один общий для всех исследователей языка Платонова принцип, формирующий единый подход, реализующийся в различных филологических работах: художественный мир Платонова не описан посредством языка, а выражает себя в языке, «у Платонова чувствование мира показывает себя не с помощью языка, а через язык, через его неправильности и отклонения от нормы» (Дмитровская 1990, 107); об этом же говорит и С.Г.Бочаров, вводя понятие деметафоризации как одного из основных свойств художественного языка платоновских текстов (Бочаров 1971). u/Что касается собственно литературоведческого исследования, то первоначально (как только вообще стало возможным писать о Платонове) преобладали работы, посвященные художественному миру Платонова в целом, его эстетической позиции и основных свойствах поэтики. В это время появились во многом определившие дальнейшие пути развития платоноведения статьи Л.В.Шубина, С.Г.Бочарова, в которых проза Платонова рассматривается именно как мир, «природно-социальный космос» (Шубин 1987, 34), и доминирующая в филологическом описании этого мира идея его поляризованности, «противостояния вещества существования и антивещества» (там же) сформировала одну из главных тенденций в изучении платоновской прозы.

Основная доля последних исследований прозы Платонова посвящена, конечно, роману «Чевенгур» и повести «Котлован», прозе же дочевенгурского» периода пока уделяется, пожалуй, меньше внимания, чем она заслуживает.

Когда мы говорим о прозе Платонова 1920-х годов, подразумеваются, строго говоря, два творческих периода, разделенные продолжительным молчанием, но часто все написанное Платоновым в 20-е годы рассматривается как единство, если речь идет о раннем этапе творческого развития писателя, противопоставленном этапу «зрелости», начавшемуся после «Чевенгура», и с этой же точки зрения мы подходим к двум произведениям, созданным в 19261927 годах как к примерам, отражающим многие характерные черты всей ранней платоновской прозы.

Тематика филологических работ о раннем Платонове разнообразна, и привести их к общему знаменателю, естественно, нельзя, но можно очертить круг проблем и важнейшие тенденции.

Достаточно много внимания уделяется теме отношений между писателем и эпохой: Платонов как теоретик пролетарской культуры, связь его творчества с сочинениями пролеткультовцев, с русским авангардом (прежде всего, с футуризмом), сопоставление с отдельными писателями-современниками; и при столь широком поле взаимодействия в центре оказывается тот факт, что даже в 20-е, когда он принимал активное участие в литературном процессе, переживавшем эпоху программ и манифестов, бурного развития групповой литературной деятельности (в продолжение и, как выяснилось позже, в завершение тенденций начала века), платоновское творчество оставалось совершенно необъяснимым феноменом с точки зрения эпохи, требовавшей принадлежности писателя к какой-либо группе.

Еще одна тема, разработанная, пожалуй, лучше других - герой в платоновской прозе, прежде всего, тип и эволюция героя. Отмечается, что все центральные персонажи раннего Платонова представляют два основных образа - «инженера» и «странника». Многие усматривают генетическую связь между ними, высказывая предположение о том, что образ инженера у Платонова постепенно трансформировался в образ странника, в соответствии с общей творческой и мировоззренческой эволюцией самого писателя (Иосихара 1995). В любом случае, герой Платонова характеризуется скорее, деятельностью, чем состояниями - платоновские персонажи формируют мир в большей степени, чем воспринимают его.

Много материала накоплено и в области изучения стиля Платонова. 20-е годы в этом контексте рассматриваются обычно как период творческого поиска, формирования собственной стилистики. Помимо анализа очевидных языковых особенностей (специфический выбор лексических и грамматических средств, обилие окказионализмов и т.д.), интересные результаты дают исследования способов повествования, соотношения речи автора и персонажей (Кожевникова 1977, Бочаров 1971).

Важно, что представление о жанровой системе платоновской прозы еще не сформировано. Следует отметить опыт сопоставления с жанровыми системами фольклора (Полтавцева 1981) и древнерусской литературы (Лосев 1992), в рамках обнаружения эстетических аналогий в целом, что значительно расширяет круг интерпретирования. Указывается также сложность (если не невозможность) полного соотнесения ранней платоновской прозы с системой прозаических жанров, сформировавшихся в русской литературе: употребление терминов «рассказ» и «повесть» не совсем корректно в отношении многих платоновских произведений 20-х годов. Но в основном речь идет о постановке проблем, а не решении. Показательна прослеживающаяся в большей части работ о раннем Платонове тенденция употребления терминов «утопия» и «антиутопия» - в том числе и в контексте осмысления особенностей утопических хронотопов (Гюнтер 1991). Следует заметить, что утопизм Платонова наиболее адекватно интерпретируется при привлечении предельно широкого контекстеа, как утопизм не только социального, но и глобального порядка, смыкающийся с космоургическими аспектами. Это стремление к выходу за все человеческие границы лежит в основе «сквозного» сюжета раннего Платонова, который Н.П.Хрящева определяет как архетипический сюжет «восстания на Вселенную» (Хрящева 1998, с.67).

На основании выводов различных исследователей можно составить общую характеристику творчества Платонова 20-х годов, в которой наиболее важными оказываются следующие особенности:

- радикально экспериментальный, поисковый характер - причем абсолютно на всех уровнях, вплоть до балансирования на грани художественности, то есть затрагиваются основы не только поэтики, но и эстетики - что вполне соответствует той культурной стратегии, которую Пролеткульт унаследовал от определенной части футуризма ;

- проявленность различных влияний - литературных и идеологических - в сочетании с очевидной оригинальностью писателя, с самого начала обладавшего собственным стилем и собственной позицией; тенденция соединения разнонаправленных (в том числе и противоположных) влияний при сохранении целостности творчества как системы; то же происходит и в более узких слоях поэтики;

- наличие повторяющихся сюжетных моделей, типичных персонажей и сквозных мотивов, а также хронотопов, значимых в общем культурном контексте (для многих текстов, созданных в 20-е, характерно переосмысление хронотопа дома, акцентирование таких мифологем, как вавилонская башня или всевозможных вариаций на апокалиптические темы, тоже определяющие стратегии формирования хронотопа).

Вторая половина 20-х как творческий период при этом обычно обозначается как переходный этап - имеется в виду переход от радикального глобализма ранней прозы Платонова, порождавшего в какой-то степени поэтику условности, к психологизму (впрочем, весьма специфическому) его позднего творчества. эксперимент этот может толковаться и как «художественно-философский», «связанный с нарушением всякого рода канонов, вплоть до онтологических деформаций» - Хрящева 1998, с.66.

2. Никто не станет отрицать, что художественное время и художественное пространство относятся к наиболее значимым категориям поэтики, без рассмотрения которых невозможен любой литературоведческий анализ, претендующий на целостность. Вместе с тем в понимании как собственно терминов «пространство» и «время» в применении к художественной литературе, так и места этих элементов в общей организации текста допускаются разночтения.

Стоит затронуть вначале проблему определения места литературы в известной типологии «пространственных» и «временных» искусств, так как это определенным образом влияет и на представления о том, как в литературном произведении моделируются пространственно-временные отношения. Вопрос этот не так прост, хотя кажется ясным, что литература основана на временной развертке. Литература «связана в первую очередь не с пространством, а с временем: произведение литературы, как правило, довольно конкретно в отношении времени, но может допускать полную неопределенность при передаче пространства. Последнее свойство заложено уже в естественном языке, то есть в самом материале литературы: специфику языка в ряду семиотических систем определяет то кардинальное обстоятельство, что языковое выражение переводит пространство во время» (Успенский 1970, с. 102-103). Вместе с тем, само существование выражения «пространство текста» (то есть текст, понятый как нелинейное единство, воспринимаемое спонтанно) открывает совершенно другую эстетическую перспективу. Для нас это имеет существенное значение, так как многие уже сформированные основы изучения художественного пространства и времени требуют и отношения к тексту как к пространству, в котором возможны любые нелинейные связи.

В отличие от большинства компонентов художественного текста, пространство и время не являются чисто эстетическими понятиями - это составляющие объективной реальности, и уже само по себе употребление терминов, относящихся и к реальному миру, в описании литературного произведения предполагает трактовку текста как объекта, обладающего некоей собственной реальностью, т.е. как к миру, а не представлению мира, существующего за пределами текста. Этот термин - «мир» - нередко употребляется в филологических работах. Приведем пример достаточно широкого понимания данного вопроса в «Теории литературы» Р.Уэллека и О.Уоррена: «Романист не столько рисует случай (герой, событие), сколько творит целый мир. У всех великих романистов есть такой мир, он частично совпадает с эмпирическим и в то же время самодовлеюще неповторим. Иногда ему дается более или менее определенное географическое прикрепление -городки и графства в романах Троллопа, Уэссекс у Харди; в других случаях это невозможно сделать - мрачные замки из рассказов По нужно искать не в Германии или Виргинии, а его собственной душе <.> Здравый критический подход состоит в том, чтобы уметь соотнести мир романа с нашим собственным реальным и воображаемым миром, который, естественно, менее целен, чем мир романиста» (Уэллек, Уоррен 1978, с.238). Заметим, что презумпция большей целостности художественного мира нам представляется не столь уж естественной и очевидной, особенно в ситуации литературы XX века, но в любом случае приведенное определение мира (пусть и чересчур привязанное к художественному пространству) отражает общее для всех филологических интерпретаций нашей темы осознание особой значимости пространства-времени в формировании единого авторского стиля.

Затронутая тема соотношения реального, воображаемого и художественного связана с особой проблематикой. Поскольку реальность текста создается средствами естественного языка (то есть на основе лингвистических средств, служащих для представления объективных явлений, включая пространство и время, в обыденной речи), изображенный в художественном произведении мир оказывается реальностью даже не второго, а третьего порядка.

Отсюда масса терминологических и методологических проблем: возникает потребность, а иногда и необходимость привлекать в филологическое описание стратегии и терминологический аппарат как лингвистики, так и естественных наук, хотя простой перенос опыта этих дисциплин на исследование художественной литературы, естественно, невозможен.

При этом пространство и время как темы так или иначе появляются в научных работах самых разных направлений и школ.

Во всем многообразии точек зрения на проблему художественного времени и пространства можно выделить несколько ведущих тенденций и, соответственно, две группы методов, которые во множестве своих частных проявлений практически полностью охватывают все возможности анализа данной стороны художественного текста. Первая апеллирует к предположению о том, что реализованные в тексте модели и парадигмы можно возвести к известному культурному и мифологическому базису, то есть художественное время и пространство являются одним из уровней мифопоэтики.

Большое влияние на представление о мифопоэтическом аспекте художественного времени и пространства оказала (судя и по высокому «индексу цитирования») работа В.Н.Топорова «Пространство и текст», в которой развернуто противопоставление мифопоэтического пространства «пространству физико-математической науки и «средней» литературы и живописи». Последнее характеризуется «тяготением к объективизации пространства», попыткой «овеществить, усреднить пространство (сделать его доступным простым способам измерения), оторвать от пространства время», а также «установкой на покорение пространства» (Топоров 1983, с.230). В мифопоэтике же пространство и время максимально взаимозависимы: «время сгущается и становится формой пространства (оно «спациализуется» и тем самым как бы выводится вовне, откладывается, экстенсифицируется), его новым («четвертым») измерением», пространство же, «напротив, «заражается» внутренне-интенсивными свойствами времени («темпорализация» пространства). Близкие точки зрения высказывались и в работах В.В.Иванова, сополагающего с темой мифологического времени феномен «непроективности» художественного текста (это «сложное переплетение эпизодов, при котором между событиями, связанными причинно-следственными и временными соотношениями вкрапливаются эпизоды, с ними не связанные» - Иванов 1974, с.60), и А.Мостепаненко и Р.Зобова: в их концепции соотношения реального, концептуального и перцептуального пространства-времени есть заметные пересечения противопоставления концептуального перцептуальному с топоровским толкованием оппозиции научного и мифологического.

В рамках такого взгляда разворачивается чрезвычайно широкий спектр методов анализа художественного времени и пространства. Основные линии следующие.

1). Варианты подхода, основанные на сложившейся практике применения введенного М.М.Бахтиным термина «хронотоп». Речь идет именно об определенной практике, так как исходное бахтинское определение хронотопа («существенная взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе» (Бахтин 1975, 234)) допускает разные толкования (термин понимается как минимум двояко - хронотопом называют либо определенную модель, реализованную в тексте или фрагменте текста, либо всю систему пространственно-временных отношений в тексте), общей нотой для которых является только принципиальное неразделение художественного пространства и художественного времени. (Что в анализе текста дает и не только преимущества, но и недостатки, так как часто в характеристиках хронотопов проявляется тенденция к описанию времени только в пространственных терминах, тем более, что время здесь обычно понимается как четвертое измерение - это, однако, не единственно возможный подход, и в других концепциях времени эта категория требует специфических средств описания). Реально доминирует представление о хронотопе как о способе проявления в конкретном тексте неких архетипических конструкций, описанных Бахтиным.

Приведем пример такого употребления понятия «хронотоп» в работе, близкой нам тематически:

Хронотоп точки зрения отъединенного сознания - хронотоп площади -начнет активно проявляться у Платонова с конца 20-х годов, когда актуальной для писателя станет традиция Достоевского, и его проблематика «золотого века» и «хрустального дворца человечества» выведет не только на идею общего дома <.>, но и на спасительное для поисков гармонии объединение площади, общего дома и жизненного пути-дороги в линии социальной утопии. Так возникает несколько искусственное объединение единичного и всеобщего, страны, государства, общего дома, острова - и индивидуального искания, пути души и духа. «Футурум» социальной утопии сольется с «перфектом» мифа и фольклора, будущее станет зиждиться на прошлом, и дом таким образом получит в платоновском космосе свое место и фундамент» (Полтавцева 19981, с. 123). Платонов читается здесь исключительно через набор «бахтинских» хронотопов - площадь, дом, путь-дорога.

Однако поиск архетипических (или аналогичных уже описанным) хронотопов иногда вынуждает игнорировать специфику конкретного текста -что ощутимо при исследовании произведений, не вписывающихся в какую-либо определенную традицию или относящихся к традициям малоизученным; многие оригинальные тексты (особенно в литературе XX века) требуют, очевидно, оригинального подхода. Так, Платонов определенно не может быть полностью интерпретирован через одну традицию, будь то Достоевский или любой другой классик - что и показывает огромный разброс мнений в платоноведении).

2. Методы структурального анализа опираются на во многом похожие представления о «глубинных структурах», кодах, через которые можно интерпретировать текст. Примером такого подхода в рамках нашей тематики может послужить реализованный А.Жолковским один из вариантов прочтения платоновского рассказа «Фро» при помощи анализа «архидискурса», выраженного системой оппозиций (Жолковский 1994, с.392-393). Анализ по бинарным оппозициям, в том числе и в контексте анализа художественного времени и пространства, занимает особое место в филологической практике, поскольку стал одним из наиболее явных водоразделов между структурализмом и постструктурализмом. Как известно, «снятие бинарной несовместимости» одна из глобальных тенденций (к примеру, на этом основании оказалось возможным объединить подходы Греймаса и Деррида - см. Ильин 1998, с.32).

Отметим, что в структуралистских анализах пространство и время чаще разделяются - как два разных уровня организации текста, хотя и неизбежно связанных за счет связанности понятий. Для работ, имеющих отношение к тартусской семиотической школе, характерно стремление найти общие - чаще всего бинарные - коды, лежащие в основе организации художественного времени или пространства текстов. Методологическим образцом могут послужить работы Ю.М.Лотмана, посвященные как семиотике пространства вообще (Лотман 1986), так и отдельным ее моментам, в основном - семиотике города (Лотман 1992).

Данные методы анализа пространственно-временных отношений в художественном тексте концентрируют внимание прежде всего на парадигматике текста - будь то бинарные парадигмы или формы реконструкции мифа.

Однако пространство и время в художественном тексте могут быть рассмотрены и в контексте синтагматики текста. Пространственно-временные «координаты» - необходимый элемент нарратива, поскольку это один из важных компонентов, образующих так называемый фрейм высказывания. Это создает возможность видеть в понятии художественного пространства-времени только один из предметов нарратологического анализа. Эту стратегию использует, к примеру, М.Риффатерр (Риффатерр 1997), анализируя одну из сюжетных стратегий у Г.Джеймса с использованием анализа пространственного фрейма, который в исследуемом тексте участвует в сюжетной организации. Другой вариант подхода к анализу пространства-времени вписывается в анализ композиции. Наиболее полно он на сегодняшний день реализован Б.А.Успенским (Успенский 1970, с.77-103), который вводит в контекст описания поэтики композиции понятие «точка зрения» - в том числе и точка зрения в плане пространственно-временной характеристики. Учитываются не только сами координаты, формирующие эпизод как единство, но и такой фактор, как «пространственная или временная перспектива при построении повествования» (там же, с.77). При этом оказывается необходимым ввести фигуру «наблюдателя», то есть субъекта, с позиции которого ведется наррация. Важно признание того, что «повествование может вестись одновременно с нескольких позиций (двойная экспликация)» (там же, с.90) .

Поскольку, как явствует из опыта литературоведения, за понятием «пространственно-временная организация текста» скрывается чрезвычайно широкий спектр художественных средств, следует определиться с вопросом о том, какие текстовые элементы могут служить материалом для анализа художественного времени и пространства. Теоретически можно предпринять попытку описывать весь объем текстовых единиц, связанных с художественным временем и пространством - но неизбежно возникает вопрос о степени подробности описания - есть вероятность, что анализ пространственно-временной организации сольется с мотивным или с анализом детализации - что разрушит все представления об уровнях организации текста, делающие возможным сам анализ; кроме того, теоретически в сферу пространственно-временных отношений можно включить вообще все элементы текста, так что логическим пределом такого описания, будет, по-видимому, воссоздание текста в полном объеме.

Материал анализа организации художественного пространства и времени можно представить как систему средств выражения пространственных и временных значений в художественном тексте:

1. языковые средства, входящие в соответствующие функционально-семантические поля (в случае Платонова часто оказывается необходимым обратиться прямо к естественному языку, так как в его текстах на самом глубоком уровне происходят деформации, на которых во многом строится художественный язык):

- все языковые средства выражения пространственных и временных значений на разных уровнях языка (при этом в выражении пространственной семантики ведущая роль принадлежит лексическим элементам, временной грамматическим); основные критерии - частотность (особую роль может играть употребление самих слов «пространство» и «время» - что характерно для текстов Платонова), степень конкретности, семантические отношения (в особенности окказиональная синонимия или антонимия), стилистические характеристики;

2. Пространственные и временные планы, если под планом понимать в этом контексте структурный уровень, образованный сравнительно однородными элементами и характеризующийся единством не только свойств изображенных пространства и времени, но и системы отсчета, а также точки зрения; в нашем понимании аналогичный уровень - «зоны», о которых говорит Бахтин в работе о Рабле и Гоголе (см Бахтин 1990, с.534-535)

Интерес представляет также смена планов (частота, доминирующие способы перехода к другому плану, сюжетообразующая роль);

3. Хронотопы: эти пространственно-временные модели в тексте отличаются от планов, помимо степени обобщенности, обязательной узнаваемостью, то есть способностью порождать ясные аналогии с каким-либо традиционным, устойчивым способом выражения соответствующих фрагментов картины мира

- модель, таким образом, можно в данном смысле рассматривать как относительно оригинальную систему, выстроенную на базе архетипа;

4. Пространственно-временная организация текста - вся система пространственно-временных отношений в тексте; основной предмет исследования здесь - отношения между элементами системы на разных ее уровнях;

5. Пространственно-временная организация группы текстов: на первом плане

- основные принципы организации пространственно-временных отношений, общие для группы текстов, и их роль в формировании художественного мира писателя, а также соотнесенность с типическими сюжетами, мотивами и т.д.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Ласкина, Наталья Олеговна

Заключение

Мы предприняли попытку рассмотреть один из аспектов поэтики Платонова - организацию художественного времени и пространства - с разных точек зрения, с помощью разных литературоведческих подходов.

Прежде всего необходимо указать, что спектр средств выражения пространственных и временных значений, которые использует Платонов, включает в себя и предельно конкретные, и предельно абстрактные, причем есть сильная тенденция к объединению этих полюсов на самом узком текстовом пространстве (часто в одном предложении).

Сами слова «пространство» и «время» по частотности употребления явно в несколько раз превышают норму (собственно, слово «пространство» для классической литературной традиции вообще почти за пределами нормы). Герои «уходят в пространство» и «проживают время» - и параллельно существуют в мире, заполненном деталями и предметами (теми же лопухами) и движущемся во времени, которое дробится при помощи самых разных единиц измерения - от секунд до сезонов и даже глобальных циклов.

В первой главе нашей работы были рассмотрены способы построения и функции «точки зрения» в художественном времени и пространстве четырех повестей Платонова. Мы разделили два типа наблюдательской позиции и, соответственно, два основных конструктивных принципа организации пространственно-временной перспективы - моделирование с точки зрения внеположного миру наблюдателя и с точки зрения включенного в мир наблюдателя.

Организация точки зрения, как оказалось, связана у Платонова с сюжетом и композицией. Во всех рассмотренных текстах прослеживается общая структура: первая глава повести представляет своего рода «карту» мира, в котором развернется основное действие, и наблюдательская позиция в этом случае оказывается внеположной наблюдаемому миру, за счет чего делается возможным эффект панорамного обзора. При этом наблюдается совпадение вводимых таким способом макроэлементов художественного пространства в разных текстах. В организации художественного времени с позиции «внешнего» субъекта также есть единая стратегия: характерно использование исторической перспективы в мотивации актуального в сюжете состояния мира. И место действия платоновской повести, и даже некоторые черты персонажей даются как несущие след той картины мира в его развитии, которая представлена в панорамном тексте. Выход за пределы мира, очерченные в этом «историко-географическом» введении, возможен у Платонова только в ирреальной модальности.

Другой вариант данной точки зрения предполагает позицию путешествующего субъекта. В платоновских сюжетах, которые всегда включают в себя путешествие, эта форма организации пространственно-временной перспективы приобретает ключевую роль. Стоит отметить, что точка зрения путешественника (то есть субъекта одновременно движущегося и наблюдающего, и поэтому способного увидеть мир синтетически) может приниматься коллективным субъектом, что отражает общую тенденцию стиля Платонова, особенно в 20-е годы, направленную на снятие границ между субъективными сознаниями.

Противоположная точка зрения, при которой наблюдатель включен в наблюдаемый им мир, доминирует в эпизодах, организованных вокруг центральных персонажей (последние, заметим, не появляются во вводных главах). Необходимо выделить в этих фрагментах акцент на противопоставлении визуального и аудиального восприятия. Особое значение приобретают пороговые пространства, а также постоянные элементы всегда скупого у Платонова интерьера. Данная точка зрения используется автором и как способ изображения телесности персонажа, который нередко воспринимает собственное тело как пространственную границу или препятствие.

Во второй главе работы мы рассмотрели некоторые из наиболее значимых парадигм моделирования художественного мира, проявленные в платоновских текстах. Задействованы многие архетипические образы, испытанные классической литературной традицией, но ни один из них не реализован в исходной логике, связь с традицией устанавливается и ломается одновременно. Мы показали, как в повестях Платонова строятся два варианта «городского» хронотопа - столицы и провинциального населенного пункта.

Платоновская столица (а это, заметим, всегда Москва) как элемент мифопоэтики принимает на себя функцию метафизического центра (расположенного в ином мире, чем периферия), отражая не столько собственно московскую мифологию, сколько более общие принципы моделирования пространственно-временного выражения идеи власти.

Москва у Платонова фактически принимает и часть функций, традиционно приписывавшихся Петербургу, соединяя в одном столичном хронотопе черты «концентрической» и «эксцентрической» позиций городского пространства.

Важно, что функции семиотического центра и центра «географического» никогда не совмещаются в одном хронотопе. С географическим центром, который также обозначается не только как середина, но и как «глубина континента», всегда соотносятся платоновские провинциальные города.

Для таких хронотопов характерна фрагментарность пространства-времени, построенного на субъективных ориентирах. Кроме того, особую роль играют некоторые встроенные хронотопы, структура которых повторяется до деталей из текста в текст. Мы выделили среди них хронотопы дома и сада. При этом дом в платоновских текстах далек от классического архетипа, так как, во-первых, играет роль «чужого» пространства для центральных персонажей, во-вторых, замкнутость хронотопа дома размывается за счет того, что дома организуют общее пространство-время, в котором множество «открытых» домов и составляет весь городок.

На примере сада как хронотопа особенно ясно прослеживается общность пространственно-временных свойств в модели мира разных произведений Платонова: масса перекличек, лексических совпадений выстраивают картину некоего имплицитного общего сада, выраженного различными фрагментами, либо повторяющимися буквально, либо дополняющими друг друга.

В плане художественного времени провинциальный хронотоп оказывается зависим от сюжета преобразования мира, и поэтому актуализуется тема «старого» и «нового», то есть измененного пространства.

Мы проанализировали также специфику хронотопа дороги в повестях Платонова 20-х годов. Значимость его для платоновских сюжетов, в которых всегда так или иначе трансформируется сюжет путешествия, несомненна. Но функции дороги как одного из базовых хронотопов приписываются образам, которые никогда не связывались с линейным движением - поля, степи, океана, а сами дороги как факт пространства у Платонова последовательно изображаются как иллюзорные, даже невидимые. Платоновские герои оказываются одновременно путешественниками и странниками, то есть реализуются и в направленном, и в ненаправленном движении, что создает оригинальную пространственно-временную ситуацию.

Вторая часть второй главы, посвященная анализу бинарных оппозиций с пространственной и временной семантикой, показывает, что принцип снятия оппозиций и размывания классических границ, который обычно подчеркивают в платоновской аксиологии и метафизике, проявляется в поэтике Платонова даже на уровне элементов, организующих «физическую» сторону художественного мира. Мы исследовали способы создания этого эффекта на примере четырех пространственных оппозиций («замкнутое - открытое», «пустое - полное», «вертикаль - горизонталь» и «искусственное естественное») и четырех временных («циклическое - линейное», «концептуальное - перцептуальное», «дискретное - континуальное» и «временное - вечное»).

Продемонстрированная нами в третьей главе работы общая для литературы двадцатых годов склонность широко использовать различные способы построения двуплановой системы на основе модального соотношения «реальное - ирреальное» (эта тенденция была рассмотрена на примере знаковых для данного периода произведений Андрея Белого, Михаила

Булгакова, Бориса Пильняка, Евгения Замятина), у Платонова тоже приобретает своеобразные акценты.

Во-первых, целые развернутые пространственно-временные комплексы могут быть маркированы как ирреальные, никогда не появляясь в модусе реального действия, и при этом они не имеют никаких черт фантастического или невозможного, вывод их за пределы актуального для героев мира никак не мотивируется (как не мотивируются и многие переходы героев в сферу ирреального).

Во-вторых, логика организации пространства-времени ирреального мира ничем не отличается в поэтике Платонова от логики организации «реальности», то есть модальная дихотомия разводит не разные модели мира (как это традиционно происходит при введении в текст ситуации сна с его особой логикой), а разные миры, организованные по одной модели.

При этом ирреальные миры играют существенную роль в организации системы персонажей, поскольку способность пересекать границу между реальностями становится постоянным признаком центрального персонажа платоновской повести - точно так же, как и ориентация на изменение актуального мира.

За всеми описанными нами эффектами, отличающими художественное время и пространство платоновских текстов, можно увидеть разрушение двух основных способов моделирования мира.

1) Мир строится, на первый взгляд, как биполярный, поскольку акцентируются многие члены классических бинарных оппозиций всех уровней (то есть от базовых, таких, как жизнь - смерть, до локально значимых, как Москва - Петербург), но они, во-первых, лишаются всех четких коннотаций, во-вторых, либо оказываются взаимозаменяемы, либо контаминируются; в итоге, по нашему мнению, биполярность мира снимается не только амбивалентностью полюсов, но уничтожением самих оснований для их различения. Важно, что это относится не только к ценностным оппозициям, снятие которых вполне типично для текстов XX века, но и к парам, посредством которых формируется пространство и время: вместо того, чтобы создавать иллюзию целостности, Платонов каждой следующей картиной разрушает предыдущую - и почти с максимальной скоростью.

2) Точно так же приводится к самоотрицанию иерархический принцип моделирования мира. Не действуют ни иерархия «лестничная» (этот образ вообще отсутствует в платоновском художественном инструментарии), ни отношения «центр - периферия» (например, центр-столица оказывается на краю мира), ни генетическая иерархия первичного - вторичного (скажем, в парах реальное - ирреальное или искусственное - естественное никогда нельзя точно определить, что чему предшествует, и тем более - что предпочитается).

И теперь, возможно, стоит заново поднять вопрос о «принадлежности» Платонова, о его месте в существующей культурной парадигматике. Недостатка в ответах нет. Напротив - их так много, и диапазон так велик (проводятся аналогии с какими угодно направлениями, от барокко до соцреализма). На этом фоне представляется, правда, несколько странным, что Платонов не попал в контекст постмодерна (результаты нашей работы, показывающие явные тенденции к децентрации поэтической системы, - скорее в пользу такого предположения, чем, скажем, объединения его с модернистами), но это связано с более широкой темой проблематичности существования того, что принято называть постмодернизмом, в русской культуре.

Фактически, огромное количество интерпретаций говорит о том, что платоновский текст способен играть роль зеркала: легче увидеть свое отражение, чем саму поверхность. В лучшем случае можно столкнуть несколько разных подходов и увидеть, как распадаются казавшиеся стройными теории.

Ускользающая поэтика превратила творчество Платонова в испытательное поле для абсолютно любых методов интерпретации. Похоже, что поле оказалось минным.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Ласкина, Наталья Олеговна, 2000 год

1. Аскин Я.Ф. Категория будущего и принципы ее воплощения в искусстве. // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. - М.: Наука, 1974, с. 67-73.

2. Бальбуров Э.А. А.Платонов и М.Пришвин: две грани русского космизма. // Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. -Новосибирск, 1995, c.l 11-127.

3. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. -М.: Худ.лит., 1975, 502 с.

4. Бахтин М.М. Рабле и Гоголь. // Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Худ.лит., 1990, 526537.

5. Бахтин М.М. Тетралогия. М.: Лабиринт, 1998, 657 с.

6. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979, 445 с.

7. Бежецких, М.А. Гротескный образ города в сатирической прозе Андрея Платонова М., 1989,30 с.

8. Белая Г.А. Закономерности стилевого развития советской прозы 20-х годов. М.: Наука, 1977, 253 с.

9. Белый А. Москва. М.: Сов. Россия, 1989, 768 с.

10. Белый А. Петербург. // Белый А. Петербург. Стихи. М.: Олимп, 1998, с.17-338.

11. Белый А. Символизм как миропонимание М.: Республика, 1994. 425 с.

12. И.Богданович Т. Проблема героя в творчестве А.Платонова в свете его социально-философских и эстетических исканий 20-х гг. Автореф. дис. .канд. филол. наук. -М., 1979, 24 с.

13. Бочаров С.Г. "Вещество существования". Выражение в прозе. // Бочаров С.Г. О художественных мирах. -М.: Сов. Россия, 1985, с.249-296.

14. Бузник В.В. Русская советская проза 20-х годов. Л.: Наука, 1975, 278 с.

15. Булгаков М.А. Белая гвардия. // Булгаков М.А. Романы. Новосибирск: Новосибирское кн. изд-во, 1988, с.3-245.

16. Ванюков А.И. Русская советская повесть 20-х гг. Поэтика жанра. Автореф. дис. доктора филол. наук. М., 1988, 36 с.

17. Васильев В.В. А.Платонов. -М.: Современник, 1990, 287 е.

18. Вежбицкая А. Семантика грамматики. -М.: ИНИОН, 1992, 31 с.

19. Великая Н.И. Жанр повести в творчестве А.Платонова 20-х гг. // Проблемы литературных жанров. Материалы науч. м/вуз. конф. Томск, 1972, с.45-49.

20. Великая Н.И. Формирование художественного сознания в советской прозе 20-х годов. Владивосток: Изд-во Владивостокского ун-та, 1975, с. 151-170.

21. Веселова И.С. Логика московской путаницы (на материале московской «несказочной» прозы конца XVIII начала XX в.). // Москва и «московский текст» русской культуры - М., 1998, с.98-119.

22. Вяльцев А.Н. Дискретное пространство-время. -М.: Наука, 1965, 399 с.

23. Галасьева Г.В. Мотив "ухода-возвращения" в прозе А.Платонова Проблемы поэтики языка и литературы. Петрозаводск, 1996, с. 132-135.

24. Геллер Л. Об эстетических теориях о. П.Флоренского, «черном солнце» и разомкнутости русской культуры. // Геллер Л. Слово мера мира. Статьи о русской литературе XX в. М., 1994 г, с.209-215.

25. Глазычев В.Л. Образы пространства (проблемы изучения).// Творческий процесс и художественное восприятие. Л.: Наука, 1978, с.72-85.

26. Голубков С.А. Жанрово-стилистическая специфика повести А.Платонова "Город Градов" // Поэтика советской литературы 20-х годов. Куйбышев 1990, с.112-121.

27. Греков В. Необычное в прозе Гоголя и Платонова ("Фигура фикции и "миражная интрига" в повести "Котлован"). // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наследие, 1994, с.218-228.

28. Грознова H.A. Ранняя советская проза (1917-1925). Л.: Наука, 1976, 203 с.

29. Громов-Колли А. Об исторической реальности, условном прототипе и проблематике повести "Епифанские шлюзы". // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып.2. М.: Наследие, 1995, с.215-221.

30. ЗГГуревич А .Я. Категории средневековой культуры. -М.: Искусство, 1984, 350 с.

31. Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии и "Чевенгур" А.Платонова. // Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы. -М.: Прогресс, 1991, с.252-276.

32. Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация М.: Прогресс, 1989, 312 с.

33. Джанаева Н.Е. Поэтическая семантика в контексте Андрея Платонова (На материале повестей 20-х годов). Автореф. дис. .канд. филол. наук. -Воронеж, 1989, 20 с.

34. Дмитровская М.А Пространственные оппозиции в романе А.Платонова "Чевенгур" и их экзистенциальная значимость. // Прагматика. Семантика. Грамматика. М.: Наука, 1993, с.47-50.

35. Дмитровская М.А. "Проживание жизни": о некоторых особенностях языка А.Платонова. // Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста. М.: Наука, 1990, с. 107-113.

36. Дмитровская М.А. Антропологическая доминанта в этике и гносеологии А.Платонова (конец 20-х середина 30-х годов). // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 2. - М.: Наследие, 1995, с.91-100.

37. Дмитровская М.А. Категория времени и вечности в творчестве Андрея Платонова. // V Всесоюзная школа молодых востоковедов. Тезисы. Т.2. -М, 1989, с.77-80.

38. Дмитровская М.А. Миросозерцательные истоки мифологемы "жизнь-путь" у А. Платонова. // Семантика русского языка в диахронии Калининград, 1994, с.77-86.

39. Долгополов А.К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л.: Сов. писатель, 1988, 413 с.

40. Дужина Н.И. Роль автополемики в разработке проблемы преобразования втворчестве А. Платонова 20-30-х гг. // Проблемы типологии литературного процесса. Пермь, 1989, с.77-87.

41. Дьячкова Е.Б. Проблема времени в произведениях Б.Пильняка. // Б.Пильняк: опыт сегодняшнего прочтения. М., 1995, с.65-68.

42. Ефимова, Н.М. Об особенностях мировоззрения Андрея Платонова. // Культура и творчество. Киров, 1993, с. 119-126.

43. Иванов В.В. Категория времени в искусстве и культуре.// Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. М.: Наука, 1974, с. 3967.

44. Иванов B.B. Семантика возможных миров и филология. // Проблемы структурной лингвистики. М.: Наука, 1984, с. 5- 22.

45. Иванова JI.A. "Город Градов" А. Платонова и проблема авторского идеала // Андрей Платонов. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1993, с. 102117.

46. Ильев С.П. Структура художественного пространства романа «Петербург» Андрея Белого. // Пространство и время в литературе и искусстве. Даугавпилс, 1984, с.65-67.

47. Ильин И. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998, 255 с.

48. Исаева JI.H.: Эволюция эстетического идеала Андрея Платонова. // Проблемы эстетики XX века М., 1993, с.74-88.

49. Иосихара М. Об отношении между странником и инженером в повестях "Эфирный тракт" и "Котлован". // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 2. М.: Наследие, 1995, с. 198207.

50. Казнина O.A. Английский эпизод в биографии и творчестве Б.Пильняка. // Борис Пильняк: опыт сегодняшнего прочтения. М., 1995, с. 186-193.

51. Карасев JT. Движение по склону (Пустота и вещество в мире А.Платонова). // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 2. М.: Наследие, 1995, с.5-39.

52. Кац О.Н. Формообразование в русской художественной культуре первой трети XX века (П. Филонов, А. Платонов, Дзига Вертов) // Метаморфозы культурных форм СПб., 1994, с.47-50.

53. Кац P.C. История советской фантастики. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1993, 215 с.

54. Кириллова И.В. Антимиры Е. Замятина и А. Платонова (Роман "Мы" и повесть "Котлован") // Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня. Тамбов, 1997. Кн. 6, с.87-89.

55. Кобозева И.М., Лауфер Н.И. Языковые аномалии в прозе А.Платонова через призму процесса вербализации.// Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста. М.: Наука, 1990, с.125-139.

56. Кожевникова H.A. Языковые процессы современной русской художественной литературы. М.: РАН, Ин-т русского языка, 1977, 313 с.

57. Колосс Л.В. Категория движения и ее художественное воплощение в поэзиии прозе А.Платонова "воронежского периода" // Проблемы эволюции русской литературы XX века. М., 1995. Вып. 2, с.100-105.

58. Колотаев В.А. Мифологическое сознание и его пространственно-временное выражение в творчестве А.Платонова. Автореф. дис. .канд. филол. наук. М., 1993, 25 с.

59. Корниенко Н.В. Жанровое своеобразие повести А. Платонова // Взаимодействие метода, стиля и жанра в советской литературе. -Свердловск, 1988, с.71-80.

60. Корниенко Н.В. История текста и биография А.П.Платонова (19261946).// Здесь и теперь. 1993. №1, 320 с.

61. Корниенко Н.В. Повествовательная стратегия Платонова в свете текстологии Страна философов" Андрея Платонова М.: Наследие, 1995. Вып. 2, с.312-325.

62. Замятин Е.А. Мы: Романы, повести, рассказы. М.: Современник, 560 с.

63. Кобринский A.A. Проза А.Платонова и Д.Хармса: К проблеме порожденияалогического художественного мира. // Филол. записки. Воронеж, 1994. Вып. 3, с.82-94

64. Корниенко Н.В. Повесть Андрея Платонова как философско-психологическоеединство. // Целостность художественного произведения. Л., 1986, с.27-37.

65. Кржижановский С. Сказки для вундеркиндов: Повести, рассказы. М.: Сов. писатель, 1991, 704 с.

66. Кройчик Л.Е. Особенности сатиры А.Платонова. // Творчество А.Платонова. Статьи и сообщения. Воронеж: Изд-во Воронежского унта, 1970, с. 127-129.

67. Кулаев К.В. Эстетика России 20-х годов и современность. М.: Искусство, 1994. 104 с.

68. Лангерак Т. Андрей Платонов в 1926 году. // Андрей Платонов. Мир творчества. М.: «Совр. писатель» 1994, 193-211.

69. Лангерак Т. Комментарий к сборнику, "Епифанские шлюзы". // Андрей Платонов. Воспоминания. Материалы к биографии. М.: Современный писатель, 1994. Т.1, с. 184-203.

70. Ланин Б.А. Русская литературная антиутопия. М., 1993, 199 с.

71. Лейдерман Н.; Липовецкий М. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме. // «Новый мир», 1993, N 7, с.233-252.

72. Литературно-художественные концепции в России конца XIX начала XX в. - М.: Прогресс, 1975, 225 с.

73. Литературный энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1987, 752 с.

74. Лосев В. "Уравнение по наибольшему". (А.Платонов и древнерусская литература) // Размышления о жанре. М., 1992, с.47-56.

75. Лотман Ю.М. Заметки о художественном пространстве. // Семиотика пространства и пространство семиотики. // Ученые записки Тартусского гос. университета. Вып. 720. Труды по знаковым системам XIX. Тарту, 1986, с.25-43.

76. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города. // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллин, 1992. Т.2, с.7-21.

77. Лотман Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя. // Лотман Ю.М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958-1993). СПб: Искусство, 1997, с.621 -659.

78. Магвайр P.A. Конфликт общего и частного в советской литературе 1920-х годов.// Русская литература XX века. Исследования американских ученых. СПб., 1993, с.32-40.

79. Малыгина Н.М. Эстетика Андрея Платонова. Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1985, 130 с.

80. Малыгина Н.М. Эстетические принципы авангарда в художественной системе

81. Андрея Платонова. // Русская литература XX века: направления и течения. Екатеринбург, 1995, с.68-75.

82. Мароши В.В Роль мифологических оппозиций в мотивной структуре прозы А. Платонова // Эстетический дискурс. Новосибирск, 1991, с. 144-152.

83. Матвеева И.И. Сатирические и комические элементы в раннем творчестве А.

84. Платонова // Русская литература XX века: образ, язык, мысль. М., 1995, с.3-14.

85. Медриш Д.Н. Структура художественного времени в фольклоре и литературе. // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. М.: Наука, 1974, с. 121-143.

86. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Восточная литература, 1995, 408 с.

87. Менглинова Л.Б. Сатирическое исследование современности в повести А.П.

88. Платонова "Город Градов" Проблемы метода и жанра. Томск, 1997. Вып. 19, с. 250-265.

89. Митина O.A. Миф и символ в жанровой структуре антиутопии А.Платонова "Котлован". // Размышления о жанре. М., 1992, с.56-66.

90. Мостепаненко A.M. Проблема универсальности основных свойств пространства и времени. JL: Наука», 1969, 229 с.

91. Мочульский K.M. Андрей Белый. Томск: Водолей, 1997, 255 с.

92. Мущенко Е.Г. Художественное время в романе А. Платонова "Чевенгур". // Андрей Платонов. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1993, с. 2838.

93. Найман Э. "Из истины не существует выхода" . Андрей Платонов между двух утопий. // «Новое литературное обозрение». 1994. № 9, с.233 - 250.

94. Николенко О.Н. От утопии к антиутопии. О творчестве А.Платонова и М.Булгакова Полтава, 1994, 210 с.

95. Никонова Т.А. Исторический комментарий к повести "Епифанские шлюзы". // Творчество А.Платонова. Статьи и сообщения. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1970, с. 204-210.

96. Новикова Т. Пространственно-временные координаты в утопии и антиутопии:

97. Андрей Платонов и западный утопический роман. Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. - М., 1997, №1, с.67-77.

98. Одесский М.П. Москва град святого Петра. //Москва и «московский текст» русской культуры - М., 1998, с.9-26.

99. Печенина Ю.А. Семантико-синтаксическая "аномалия" в прозе А. Платонова. // Семантика языковых единиц: Материалы 3-й межвуз. конф. -М., 1993, с.124-128.

100. Пильняк Б.А. Сочинения. В 3-х т. М.: Лада-М, 1994.

101. Пискунов В. «Второе пространство» романа А.Белого «Петербург». // Андрей Белый. Проблемы творчества. М.: Сов. писатель, 1988, 832 с.

102. Платонов А.П. О «ликвидации человечества» (по поводу романа К.Чапека «Война с саламандрами») // Платонов А.П. Собрание сочинений в 3-х т. Т.2. М., 1984, с.458-479.

103. Платонов А.П. Сочинения. В 3-х т. -М.: Сов. Россия, 1985.

104. Полтавцева Н.Г. Философская проза Андрея Платонова. Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1981, 144 с.

105. Пресняков О. «Петербург» Андрея Белого: динамика стиля и его миросоздающие «жесты». // XX век. Литература. Стиль. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 1999, с.194-196.

106. Проскурина E.H. Проблема пространства в повести А. Платонова "Котлован". // Гуманит. науки в Сибири. Новосибирск, 1996. N 4, с.32-36.

107. Рейхенбах Г. Направление времени. М.: Изд-во иностр. лит., 1962, 396 с.

108. Риффатерр М. Истина в диэгесисе. «Новое литературное обозрение», 1997, № 27, с.5-23.

109. Русский космизм: Антология философской мысли. М.: Педагогика -пресс, 1993, 367 с.

110. Русский позитивизм. Лесевич, Юшкевич, Богданов. СПб.: Наука, 1995, 362 с.

111. ИЗ. Савельзон И.В. Структура художественного мира А.Платонова. Автореф. дис. . канд. филол. наук. М. 1992, 16 с.

112. Савкин И.А. Живые и мертвые: Проблема нового образа истории в философской прозе Андрея Платонова. // Проблемы социально-гуманитарного знания. Л., 1989, с.107-117.

113. Свительский В.А. Английская тема в русской прозе: от Н. Лескова к Е.Замятину и А.Платонову // Воронежский край и зарубежье: А.Платонов, И.Бунин, Е.Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре XX века Воронеж, 1992, с.41-48.

114. Сейфрид Т. Платонов как протосоцреалист. // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наследие, 1994, с. 145-154.

115. Семенова С.Г. "В усилии к будущему времени." (Философия Андрея Платонова) // Преодоление трагедии: "Вечные вопросы" в литературе. М., 1989, с.318-377.

116. Серкова В. Неописуемый Петербург. (Выход в пространство лабиринта). // Метафизика Петербурга. (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры). Вып. 1. СП б, 1993, с.7-21.

117. Скалой Н.Р. Предмет в художественном мире А.Платонова // Скалой Н.Р. Вещь и слово. Предметный мир в современной философской прозе. Алма-Ата: Гылым, 1991, с.36-48.

118. Скобелев В.П. А.Платонов и Б.Пильняк (романы «Чевенгур» и «Волга впадает в каспийское море»). // Б.Пильняк: опыт сегодняшнего прочтения. -М., 1995, с. 13-22.

119. Спиридонова И.А. Христианские и антихристианские тенденции творчества Андрея Платонова 1910-1920-х годов. // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994, с.348-360.

120. Степанова К.П. Фантастика А.Платонова и проблема соотношения жанра и метода. Проблемы взаимодействия метода, стиля и жанра в литературе. - Свердловск 1989. 4.2, с. 47-56.

121. Таран Д. Художественный мир А.Платонова. Автореф. дис. .канд. филол. наук. Киев, 1973, 26 с.

122. Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. Д.: Наука, 1980, 263 с.

123. Тихомирова Е.В. А.Платонов и О.Шпенглер: мотив "конца мира"// Воронежский край и зарубежье: А.Платонов, И.Бунин, Е.Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре XX века. Воронеж, 1992, 13-16.

124. Толстая-Сегал Е. "Стихийные силы". Платонов и Пильняк (19281929). // Андрей Платонов. Мир творчества. М. Совр. писатель, 1994, с 84-104.

125. Толстая-Сегал Е. Идеологические контексты Платонова.// Андрей Платонов. Мир творчества. М.: Совр. писатель, 1994, с.47-83.

126. Топоров В. Н. Пространство и текст. // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983, с.227-285.

127. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтического. М.: «Прогресс» - «Культура», 1995, 623 с.

128. Ульянцев Д.М. Эволюция малой прозы 2-й половины 20-х гг. // Проблемы идейно-эстетического анализа художественной литературы в вузовских курсах: Тезисы М.1972, с.221-222.

129. Успенский Б.А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. М.: Искусство, 1970, 225 с.

130. Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. М.: Прогресс, 1978, 325 с.

131. Федякин С. «Воображаемая логика» Николая Васильева и логика воображения Андрея Платонова.// «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 2. М.: Наследие, 1995, с.207-215.

132. Флоренский П. А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М.: Прогресс, 1993, 321 с.

133. Фоменко Л.П. Жанровая специфика повестей А.Платонова 20-х гг. // Проблемы литературных жанров. Материалы 2-й науч. м/вуз. конф. -Томск: Изд-во Томского ун-та, 1975, с. 130-132

134. Фоменко Л.П. Проблема автора в прозе А.П. Платонова. // О жанре и стиле советской литературы. Тверь, 1992 С. 28-35

135. Фридман A.A. Мир как пространство и время. М. Наука, 1965, 112 с.

136. Фуксон Л.Ю. Ценностно-смысловые полюса мира в повести А.Платонова "Город Градов". // Циклизация литературных произведений. Системность и целостность: Межвуз. сб. науч. тр. Кемерово, 1994, с.70-77.

137. Харитонов A.A. Архитектоника повести А.Платонова «Котлован». // Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. Библиография. СПб: Наука, 1995, с. 70-91.

138. Хрящева Н.П. «Кипящая вселенная» А.Платонова (Динамика образотворчества и миропостижения в сочинениях 20-х годов). -Екатеринбург Стерлитамак, 1998. 323 с.

139. Хрящева Н.П. "План общей жизни" в творчестве А. Платонова 1921-1927годов. // Из истории советской литературы. Пермь, 1992, с. 18-28.

140. Чекоданова К.К. Образ сферической вселенной у А.Платонова. // Реконструкция древних верований: источники, метод, цель. СПб., 1991, с.211-218.

141. Червякова JI. Техника и человек в романе Е. Замятина "Мы" и фантастических рассказах А. Платонова. // Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня Тамбов, 1997. Кн. 4, с. 189-192.

142. Чернухина И.Я. "Инакомерность" логики и слова в художественной прозе А. Платонова. // Филол. записки. Воронеж, 1993 Вып. 1, с. 101-110.

143. Шмелева Т.В. Смысловая организация предложения и проблема модальности. // Актуальные проблемы русского синтаксиса. Вып.1 М.: Наука, 1984, с.77-90.

144. Шмид В. Проза как поэзия. Статьи о повествовании в русской литературе. СПб, 1994. 331 с.

145. Штейнман Р.Я. Пространство и время. М.: Физматгиз, 1962, 240 с.

146. Штерн М.С, Между утопией и антиутопией (о романе Платонова «Счастливая Москва») // Национальный гений и пути русской культуры: Пушкин, Платонов, Набоков в конце XX века. Омск, 1999, с. 129-140.

147. Шубин , Л.А-. Градовская школа философии.// Андрей Платонов. Мир творчества - М. Совр. писатель, 1994, с.212-226.

148. Шубин Л.А.(Поиски смысла отдельного и общего существования: Об Андрее Платонове. Работы разных лет. М.: Сов. писатель, 1987, 365 с.

149. Эйдинова В.В. Жанровая структура ранних рассказов А.Платонова. // Проблемы литературных жанров. Материалы 2-й науч. м/вуз. конф. -Томск 1975.

150. Эйдинова В.В. Рассказы А.Платонова начала 20-х годов (стиль и жанр).// Проблемы стиля и жанра в советской литературе. Свердловск, 1976.

151. Эпельбоин А. Поэтика разрушения (Слово и сознание героев Платонова) // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наследие, 1994, с.230-236.198

152. Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX XX вв. - М.: Сов. писатель, 1988, 414 с.

153. Яблоков Е.А. Роман Михаила Булгакова «Белая гвардия». М.: Язык русской культуры, 1997, 191 с.

154. Яблоков Е.А. Художественная философия природы: (Творчество М. Пришвина и А. Платонова середины 20-х начала 30-х годов). // Советская литература в прошлом и настоящем М.: Современник, 1990, с.55-71.

155. Якимович А.К. Магическая вселенная. Очерки по искусству, философии и лит. XX в. М.: Искусство, 1995, 134 с.

156. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия). М.: Гнозис, 1994, 343 с.

157. Ямпольский М. Беспамятство как исток (Читая Хармса). -М.: Новое литературное обозрение, 1998, 384 с.