Жанр послания в русской лирике 1800-х - 1810-х годов тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Кузнецов, Петр Владимирович

• Кузнецов, Петр Владимирович
• кандидат филологических наук
• 2001

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Кузнецов, Петр Владимирович

История вопроса.2

Жанр послания у теоретиков литературы начала XIX в.2

Теория жанра в постклассицистический период (1830-е- 1980-е гг.).9

Материал исследования.39

Глава 1. Определение жанра.41

Глава 2. Место автора и адресата в послании.62

Глава 3. Литературные декларации в посланиях. Полемика.82

Глава 4. Литературные декларации в посланиях. Феномен литературной «канонизации».99

Глава 5. Литературные декларации в посланиях. Творческая позиция автора. Стихотворные рецензии.112

Глава 6. Влияние на послание других жанров.134

Глава 7. Жанровые эксперименты В.А. Жуковского.154

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Жанр послания в русской лирике 1800-х - 1810-х годов»

История вопроса.

Жанр послания у теоретиков литературы начала XIX в.

Разбирая труды, посвященные жанру послания, мы сталкиваемся с двумя крайностями: либо с разбором одного конкретного произведения, либо с теоретизирующими рассуждениями о жанре, взятом априорно, без опоры на реальные тексты. Такой подход был предопределен тем, что послание еще теоретиками начала XIX века принималось как данность, не нуждающаяся в дополнительном описании, поскольку самые строгие жанровые разграничения, принятые классицистами, не работали для послания, и его дефиниция как жанра оставалась туманной. Не было даже единства в том, к какому роду литературы относить послание - к лирике или к дидактике1 авторы поэтик и учебных книг упомянутого периода как правило фактически дробили жанр между смежными или переносили на него признаки литературного письма. В самой ранней из таких книг - «Науке стихотворства» Ивана Рижского, опубликованной в 1811г., - использован именно последний подход, не случайно Рижский употребляет термин «стихотворческое письмо» (75, 284), утверждая, что оно «в рассуждении содержания, расположения и степени слов и украшений почти во всем руководствуется правилами писем прозаических» (там же). Отличие «стихотворческого» письма от прозаического заключается, по Рижскому, в большей роли воображения и чувств автора, что, в свою очередь, влияет на его

1 Вплоть до середины 1830-х годов в отечественной эстетике было принято деление словесности на эпос, драму, лирику и дидактическую поэзию. Некоторые авторы выделяли в самостоятельный род эпопею. композицию: «Стихотворческое письмо начинается и оканчивается без искусственного приготовления; в размещении прочих своих частей последует более ходу воображения или сердца сочинителя, нежели правилам» (там же, 285). Стиль послания определяется как «вольный и естественный», скрывающий «усилия способностей сочинителя» (там же). Параллель, проведенная между прозаическим и стихотворным письмом, избавляет Рижского от вопроса о соотношении между посланием и смежными жанрами поучительного рода. Эстетический консерватизм позволил автору не рассматривать легкое послание, поэтому его трактовка ограниченного материала выглядит естественной и логичной. Вопрос об авторе и аудитории послания Рижский не затрагивает вовсе, это объясняет родовая принадлежность жанра - адресат дидактического сочинения может только воспринимать содержащуюся в нем информацию, излагаемую автором, по возможности не выдающим себя.

Игнорирует легкое, дружеское послание и Матвей Талызин, автор «Начальных оснований риторики и поэзии.», изданных в 1818 г. как учебник для кадетских корпусов. Он относит послание к эпосу, выделяя лишь дидактическую и сатирическую его разновидности.

Гораздо полнее освещает вопрос о послании Н.Ф. Остолопов в своем «Словаре древней и новой поэзии» (1821, отдельные статьи публиковались в периодике в 1815-1820 г.). Он уже учитывает существование дружеского послания, но пытается включить его в предлагаемую им группировку под-жанров, классицистическую в своей основе. Фактически Остолопов допускает мысль о синтетической природе послания как жанра и о том, что этот синтез может быть даже в рамках одного стихотворения, и даже считает это главным жанровым признаком эпистолы: «.В Епистоле, которая бывает и поучительною, и страстною, и печальною, и шутливою, и даже язвительною, все роды смешиваются вместе <.> Главнейшее же и отличительное свойство Епистолы от всех прочих родов Поэзии состоит в том, что она в продолжении одного сочинения свободно может переменять тоны.» (62, I, 401, 402). То же относится и к тематике послания: «Его содержанием может быть все то, что может представиться воображению писателя, или, короче сказать, все, о чем может один человек написать к другому» (там же).

Такое наблюдение, однако не влечет никаких выводов, угрожающих существованию жанровой системы как таковой, поскольку в конце статьи, приводя образцы жанра, Остолопов дробит послание между близкими «родами»: «Епистола разделяется на разные роды: нравоучительная - показывает обязанности людей в рассуждении общества, прославляет добрые нравы и представляет примеры достойные подражания. <.>. Когда же таковые Епистолы или Послания содержат критику против пороков и странностей, тогда могут быть причислены к сатирам <.>. Сюда можно еще присовокупить Епистолу философическую, которая также показывает высокие истины нравственности, но с большим глубокомыслием и порядком <.>. Если же касается она учености, то принимает вид поэмы дидактической, как например писанная Ломоносовым к Шувалову О пользе стекла.

Когда Епистолы изъясняют кроткие страсти, нежность, дружество и пр., тогда в них наиболее нравится простота и легкость в слоге1.

Епистолы, описывающие любовь, печаль, отчаяние, принадлежат к Елегиям, либо к Героидам, с тою только разностию, что в последних, то есть в Героидах <.> слог употребляется возвышеннее, и что упоминаемые в них лица должны быть известные <.>.

1 Как образец такого послания Остолопов приводит «Послание к Батюшкову»(«Сын неги и веселья .») Жуковского.

Епистолы шуточные отличаются легкостию слога, остротою, весе-лостию и требуют оборотов замысловатых <.>.

Есть еще Епистолы, смешанные с прозою, сии чаще бывают шуточные, или по крайней мере весьма редко встречаются в них материи важные». (там же, 404-405).

Кроме того, Остолопов молчаливо признает возможное сближение послания с эпической поэмой, когда, рассуждая о допустимости чудесного в произведениях этого жанра, цитирует «Императору Александру» Жуковского (там же, 467).

Последовательное причисление разных типов послания к разным жанрам наводит на мысль о том, что Остолопов фактически подошел к разграничению между категориями жанра и жанровой формы, причем послание выступает именно как последняя. Это разграничение позволяет обойти вопрос о свободной природе послания и о том, почему в системе жанров классицизма, придающей такое большое значение тематике произведения и особенностям его формы (композиция, язык), послание заняло такое место, что эти его признаки для системы в целом нейтральны.

Примечательно, что для собственно дружеского и шутливого послания Остолопов не находит параллели среди известных ему жанров и определяет их через особенности стиля, но при этом привлекает как параллель полузабытый к началу XIX века жанр героиды. Вопрос о композиции послания интересует Остолопова только в частных случаях, например, для философского послания (см. выше) или для послания смешанного типа: «Принято за правило, что переходы из тона шутливого в тон величественный бывают позволительнее, нежели из важного в шутливый» (там же, 404). Проблема автора в послании Остолопова не занимает, что же касается адресата, то это скорее вопрос литературного этикета: «В Епистолах, также как и в простых письмах строго соблюдается приличие, то есть отношение между сочинителем и тем лицом к которому он пишет. <.> Ежели в сочинении, посвящаемом знаменитой особе, стараемся облагородить малозначащие вещи, то тем более не должно в таких епистолах унижать величественных предметов, не должно также смешивать высокого с низким» (там же).

К следующему поколению критиков, рассуждавших о послании, принадлежит Н.И. Греч, чья «Учебная книга российской словесности.» вышла первым изданием в 1819 - 1822 г. (часть третья, где идет речь о послании, вышла в 1822 г. ). Если Рижский и даже Остолопов основывают свои наблюдения и дефиниции в основном на высоком или хотя бы «объективном» послании, в котором автор обезличен1, хотя, как Остолопов, и включают в предлагаемый ими литературный канон образцы дружеской разновидности жанра, то Греч учитывает уже ситуацию первой четверти XIX в. и рост удельного веса легких, «субъективных» стихов. Кстати, этот автор впервые употребляет как основной термин именно «послание», а не «эпистола». Греч основывает отнесение послания к лирике, а не эпосу и дидактике тем, что «главное свойство его есть выражение чувствований самого Автора» (29, III, 210). Вслед за Рижским Греч сближает послание с письмом, однако новизна его трактовки жанра - в выделении черт, письму не присущих: «Послание есть не что иное как Литературное или Философическое письмо <.> в стихах, т. е. облеченное в формы Поэзии и заимствующее язык ее. От обыкновенного письма отличается оно преимущественно тем, что пишущий Послание имеет в виду не одного того, к кому пишет, но и всех читателей своих» (там же). Таким образом, Греч уже ставит проблему адресата послания, хотя скорее всего он имеет в виду под

1 Оба автора привлекают как лучший образец послания «Письмо о пользе стекла» М.В. Ломоносова. тем, к кому пишет» автор, внутреннего адресата как один из образов поэтического произведения или же реальное лицо, упомянутое в заглавии или первых стихах послания, воспринимающее по-своему обращенный к нему текст. Нам представляется более верным второй вариант, ибо речь в данном отрывке скорее идет о том, что послание должно быть понятно широкому кругу читателей, а для письма это не обязательно. Возможно также и смешение понятий «внутреннего», принадлежащего к системе образов послания, и «внешнего» адресата, если учесть, насколько в рассматриваемый период среди потенциальных адресатов посланий было развито стремление к построению жизни по канонам произведения искусства1 и насколько могло зависеть отношение к реальному человеку от восприятия образа, чьим прототипом он послужил.

Греч не ограничивает автора послания в выборе тематики («Предметом послания может быть изображение личных чувствований, мыслей, истин или даже описания происшествий» (там же)) и ничего не говорит о предпочтительной его композиции, но напрямую увязывает стиль с тематикой стихотворения и, как Остолопов, ставит его в зависимость от статуса адресата, то есть от внелитературного фактора: «Слог Послания должен быть вообще легок, прост и благороден, но смотря по предмету, о котором пишем, и по лицу, к которому обращаем оное, бывает возвышеннее или шутливее» (там же). В целом Греч, в отличие от его предшественников, достаточно адекватно отражает текущее состояние жанра, по крайней мере той его разновидности, что предназначалась к печати, не посягая при этом на принцип нерушимости жанров (такой консерватизм вызван педагогическим назначением его работы). В качестве образцов он не упоминает ни

1 Подробнее см.: Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни // Беседы о русской культуре (50, 343-345) одного послания, написанного раньше 1813 года, что связано с особой ролью в концепции Греча Отечественной войны как ключевого момента в становлении русского самосознания, а предложенная им подборка вполне репрезентативна именно с точки зрения «канона», каким его представляло это поколение карамзинистов (произведения А.Ф. Воейкова, К.Н. Батюшкова, В.А. Жуковского) и включает, в частности, содержащее отклики на литературную ситуацию послание Жуковского «Друзья, тот стихотворец - горе.».

Более консервативное «Руководство к изучению Русской Словесности.» профессора Царскосельского Лицея П.Е. Георгиевского (СПб., 1836, основано на курсе лекций, прочитанном в Лицее в 1816 - 1817 гг.) учитывает основные положения книги Греча, почти дословно повторяя их (о тематике послания, о зависимости ее от аудитории произведения - 20, ч. 3, 86). Георгиевский предлагает следующее определение места послания в системе родов поэзии: «Так как главное свойство послания есть выражение чувствований сочинителя, по этой причине оно и отнесено здесь к лирическим стихотворениям» (там же), относящимся к субъективной поэзии (другой субъективный род дидактика).

Послание, в отличие от элегии, несмотря на весь свой «антиклассицистический» потенциал, ощущалось в середине 1820-х годов как жанр неактуальный с точки зрения литературной эволюции, мало интересующий критиков и теоретиков. Общее мнение об этом жанре выражено репликой Кюхельбекера во второй книге «Мнемозины» за 1824 год: «послание у нас <.> или та же элегия <.>, или сатирическая замашка <.>, или просто письмо в стихах» (47, 33- 34). Несмотря на внешнюю резкость она лишь повторяет то, что говорилось Рижским, Остолоповым и Гречем. Разница лишь в том, что эти теоретики (Рижский и Остолопов в большей степени, чем Греч) говорят о такой ситуации как о норме, сложившейся под влиянием традиции, а для Кюхельбекера она - отклонение от нормы, а само послание ущербно по сути.

Теория жанра в постклассицистический период (1830-е - 1980-е гг.)

Отход от нормативной системы жанров, от осознанного приятия литературной традиции совпал со стремлением к постановке вопросов об универсальных категориях литературного творчества. Естественно, что теория отдельных жанров оказалась оттесненной на периферию эстетики и критики, тем более это затронуло слабо развитую теорию послания. Так, мы не найдем рассуждений о послании у Полевого и Надеждина - для них это явно жанр старомодный, но еще не достойный изучения как факт истории литературы.

Даже Белинский, стремясь создать очерк истории русской поэзии XVIII в. - 1810-х гг. во второй, третьей и четвертой статьях «Сочинений Александра Пушкина» (1843), явно чувствовал, что ему почти нечего сказать о послании - для него этот жанр явно принадлежал к периферии литературного процесса. Отсюда и несколько недоуменные слова о «странном роде, бывшем в большом употреблении у русской поэзии до Пушкина» (7, VII, 189) и откровенно пародийное «определение жанра»: «Они всегда были длинны и скучны и почти всегда писались шестистопными ямбами1. Вот главная характерная черта их».(там же). Такая оценка вызвана тем, что для Белинского (и его поколения) чужды взгляды на художественное творчество как сознательное следование традиции, проявляющиеся в трудах упомянутых выше теоретиков но, с другой стороны, эти взгляды лишь недавно ушли в прошлое - отсюда и полемичность первых трех статей цикла. Играет свою роль и тот факт, что Белинский критик, не скрывающий

1 Упоминания о размерах, которыми пишутся послания, есть у Остолопова (62, I, 405), Греча (27, III. 210) и Георгиевского (20, ч. 3. 87). часто субъективного характера своих оценок. Тексты, привлекающие внимание критика, интересуют его не как типичные (или нетипичные) образцы жанра послания, но постольку, поскольку они отражают неповторимую авторскую индивидуальность, особенно если речь идет о проявлении новых тенденций - отсюда частое употребление слов «первый», «впервые». «Послание к Филалету» Жуковского, например, «доказывает фактически, что не Пушкин, а Жуковский первый на Руси выговорил элегическим языком жалобы человека на жизнь» (там же, 190). Стихи из «Моих Пенатов» Батюшкова1 привлекаются как свидетельство того, что пафос батюшков-ской лирики - «страстное упоение любовью» (там же, 231). Но стихи, подобные «Моим Пенатам», кажутся Белинскому исключением из правила, чаще всего он говорит о «прозаических» стихах и местах посланий («в посланиях Жуковского, вообще длинных и прозаических.» (там же, 191), «Пушкин рассуждает, в довольно прозаических стихах.» (там же, 243) и Т. д.

Та чуждость предшествующей традиции, о которой я упомянул, нередко искажает у Белинского восприятие фактов, связанных с посланиями. Он раздраженно говорит о том, «как бессознательно восхищался Батюшков представителями русского Парнасса» (там же, 241), цитируя строки из «Моих Пенатов», хотя для самого Батюшкова такая апелляция к традиции осознанна - общим местом было лишь введение упоминаний о любимых авторах в структуру послания. Упоминая о лицейском послании Пушкина к Жуковскому («Благослови, поэт.»), Белинский вполне справедливо возводит его к полемическим стихам его дяди: «.Пушкин рассуждает <.> о литературных вопросах, особенно занимавших дядю его, Василия Пушки

1 И ты, моя Лилета <. > Как нектар на пирах. на» (там же, 243), но ставит Пушкину-лицеисту в заслугу выпады в адрес Тредиаковского (который не считался каноническим автором никем из поэтов начала XIX в.) и Сумарокова (почитавшегося Шишковым, но вызывавшего у карамзинистов сдержанную неприязнь), также унаследованные им от дяди.

Послание как жанр не удостоилось внимания ни со стороны теоретиков и историков литературы послепушкинских поколений (П.Н. Анненков и П.И. Бартенев), ни со стороны их преемников (С.А. Венгеров и В.И. Сайтов), чьей задачей было скорее накопление и систематизация материала для последующих исследований. Не интересовало, ввиду своего относительно позднего, книжного происхождения (возводившегося к посланиям Горация, за спиной которого было уже богатое античное наследие), поэтическое послание и теоретиков литературы, таких, как Потебня и Веселовский.

Объяснение этому и схожим явлениям приводит Тынянов в статье 1924 г. «Литературный факт»: «Историки и теоретики, строящие твердое определение литературы, просмотрели огромного значения литературный факт, то всплывающий из быта, то опять в него ныряющий» (87, 266). Сказано о прозаическом письме, но мы видели, как характерно для ранних теоретиков сближение послания с письмом. Проблемой стихотворного послания сам Тынянов специально не занимался, однако в его работах можно найти важные суждения об исторических закономерностях перемещения жанра в центр с периферии, приложимые и к посланию. Основная причина таких перемен - то, что «быт соотнесен с литературой прежде всего своей речевой стороной1 <.>; у литературы по отношению к быту есть речевая функция» («О литературной эволюции», 1927 - 86, 278), а система

1 Курсив Тынянова. функций литературы пребывает в «непрерывной соотнесенности с другими рядами» (там же, 277). Так, на место оды, имевшей ораторскую речевую функцию, ориентированной на произнесение в «большом, дворцовом зале» и ставшей ко времени Карамзина «делом только бытовым», пришли, в отсутствие готовых жанров, «бытовые речевые явления» - жанры салонной литературы. Салон стал литературным фактом, «домашняя, интимная, кружковая семантика» обрела литературную функцию(там же, 278-279). Конкретные наблюдения над этими сдвигами, приведшие к такому выводу, содержатся в «Архаистах и Пушкине» (1926). Выдвижение на первый план средних жанров, в их числе и шуточного послания с его «говорным стихом», связано с отказом от ораторской поэзии, то есть от оды (89, 33).

Но проблема значения послания как жанра была сформулирована лишь Л.Я. Гинзбург в 1958 г. во вступительной статье к однотомному изданию стихов Вяземского, где отмечено, что этому жанру «принципиально была присуща эмоциональная - тем самым и стилистическая - пестрота которую впоследствии до бесконечности углубил Пушкин в лирических отступлениях «Евгения Онегина»» (24, 9). Много ценных замечаний о природе послания содержит и статья Л.Я. Гинзбург «Пушкин и реалистический метод в лирике» (1962). Она устанавливает двоякую специфику русского послания: «Послание ориентировалось и на послания Горация и гораздо более непосредственным образом на послания Буало и Вольтера (нередко служившие ему прямым образцом). Но живет русское послание <.> устремлениями литературной школы, которая хотела создать поэзию частной умственной и душевной жизни нового человека» (25, 29). Противопоставления между «старым» и «новым» пластом послания нет, потому что поэтизация частной жизни в послании была, только до рассматриваемого периода лежала на периферии. Упоминает автор статьи и о «домашней семантике», понятие введено которой Тыняновым (ср. 87, 279), и для которой послание представляло плодотворную почву: «.Послание сохраняло свою специфику: и автор, и его адресаты назывались по имени и наделялись биографическими чертами. Отсюда подтексты, намеки, «домашняя семантика», как называл эту систему Ю.Н. Тынянов <.>. В следующем поэтическом поколении лицейское дружеское послание создавалось в обстановке общения еще более тесного, «домашняя семантика» развертывается, намеки становятся еще более частными и интимными» (25,29-30).

Двойственна и образность послания: «Поэтические условности, мифология, античная окраска и прочее сочетаются с некоторыми элементами бытовой обстановки. Послание - жанр в известной степени свободный от классического требования однородности слога, поэтому расширявший возможности лирической поэзии, предсказывавший ее дальнейшие пути.

Абстрактного человека, человека вообще послание заменило новым, частным человеком с именем, биографией. Все же конкретность этого человека не следует преувеличивать. В дружеском послании условное и отвлеченное как бы борется с эмпирическим и стремится его поглотить. Это относится и к словесной ткани послания, и к его персонажам» (там же). Замечание о том, что отвлеченное начало в послании присутствует, ценно на фоне своего рода погони за чертами, «отражающими действительность»1, в творчестве избранных для изучения авторов. Справедливо и противопоставление послания у «старших» и «младших» карамзинистов, сделанное именно на основе соотношения между эмпирическим и услов

1 Например, в работе, посвященной лирике Пушкина, можно встретить мнение, что строки из пушкинского послания 1818г. «Жуковскому» («Когда к мечтательному миру.») И быстрый холод вдохновенья Власы подъемлет на челе. содержат «физиологическую конкретность». (Городецкий Б. П. Лирика Пушкина. 27,147) ным началами: «Послание карамзинистов старшего поколения с его мотивами, то элегически-медитативными, то сатирически и полемически литературными, в сущности, только вводило имя, называло адресата, не уточняя его характеристику.

У младших карамзинистов, арзамасцев, адресаты посланий и их друзья становятся уже персонажами, получают некоторую характеристику, правда, весьма условную»(там же).

Введение в стихотворный текст «домашней семантики» - не единственный путь преодоления обезличенности образа автора. «Романтизм <.> преодолевал эту абстрактность иначе, воздвигая обобщенно-субъективный образ поэта поверх мира биографических реалий» (там же). Эта альтернатива и оказалась в конечном счете более привлекательной и сделала ненужным послание и связанную с ним «домашнюю семантику» (там же).

В 1964 году тот же автор вернулся к вопросу о соотношении послания с действительностью, отмечая, что «шуточный тон дружеских посланий открывал дорогу бытовому слову, расширяя возможности лирической поэзии» (23, 39). Хотя дружеское послание не было комическим жанром, с точки зрения Л.Я. Гинзбург, «в дружеском послании 1810-х годов инерция абстрагирующего стиля подавляла предметность <.>. Отбор бытовых предметов, проникавших в послание, был очень узок. В конечном счете это тоже устойчивые сигналы, стилистическую окраску которых определяли устойчивые перевоплощения авторского образа» (там же, 40). Под сигналами автор понимает «условные слова с прикрепленным к ним кругом значений» (там же, 26). Употребления этих формул, которые представляют собой общее достояние поэтов основано на классицистическом принципе подражания прекрасным образцам и предполагает устойчивую связь между темой стихотворения и его поэтической фразеологией (там же, 26-27).

Работы Л.Я. Гинзбург оказали влияние на изучение послания как жанра лишь в середине следующего десятилетия. В 60-е же годы послание как жанр не интересует исследователей, отдельные стихотворения, принадлежащие этому жанру, интересуют их с точки зрения содержания. Так, достаточно поверхностно, как бы мимоходом говорится о посланиях в уже упоминавшейся монографии Б.П. Городецкого, вышедшей в 1962 г. Автор подчиняет факты, имеющиеся в его распоряжении, концепции, сводящейся к тому, что уже в лицейский период творчества Пушкин последовательно преодолевал предшествующую поэтическую традицию1. Эта установка влечет досадные натяжки. Так, «критическое отношение» (27, 113) к Батюшкову исследователь усматривает в строках: Почто на арфе златострунной У молкнул радости певец? («К Батюшкову», 1814).

Отмежеванием от поэтических традиций сентиментализма» (там же, 111) объясняет Городецкий появление иронических строк в послании 1815 года «К Дельвигу» , хотя, во-первых, само использование термина «сентиментализм» для данного периода не вполне обосновано, а во-вторых, конкретная мишень процитированного пассажа - эпигоны Карам

1 Даже Тынянов в «Архаистах и Пушкине» признает, что в Лицее Пушкин был вполне правоверным арзамасцем (см. 89, 56-57),хотя тоже слишком много значения придает его сближению с младшими архаистами в петербургский период.

2 Поэта окружают С улыбкой остряки.

Ах, сударь! Мне сказали. Вы пишете стишки; Увидеть их нельзя ли? Вы в них изображали. Конечно, ручейки, Конечно, василечек, Иль тихий ветерочек, И рощи, и цветки.» зина вроде Шаликова и Измайлова, дискредитировавшие направление, и потребители их творчества. Небесспорна и трактовка «Послания к Юдину» 1815 г.: оно, по словам Городецкого, «является одним из примеров того, как уже в середине лицейского периода Пушкин, пробираясь и буквально продираясь сквозь густой лес всевозможных внешних воздействий и традиций (французская эпикурейская поэзия, Державин, Карамзин, Дмитриев, Батюшков и пр.),1 делает первые шаги на пути формирования своего соб

1 На наш взгляд, наиболее выражено в данном послании влияние Батюшкова и Жуковского. -П.К. Ср.:

Пустого неги украшенья Не видя в хижине моей. Смотрю с улыбкой сожаленья

На пышность бедных богачей (А. С. Пушкин, 72,1, 156)

Форту на, прочь с дарами

Блистательных сует!

Спокойными очами

Смотрю на твой полет:

Я в пристань от ненастья

Челнок мой проводил

И вас, любимцы счастья,

Навеки позабыл. (К Н. Батюшков. Мои Пенаты. 2, 265)

Мне видится мое селенье,

Мое Захарово; оно

С заборами в реке волнистой,

С мостом и рощею тенистой

В зерцале вод отражено.

На холме домик мой; с балкона

Могу сойти в веселый сад. (Пушкин, 72,1, 157)

Закат румяный дня

Живее здесь играет

На зелени лугов

И чище отражает

Здесь виды берегов

Источник тихоструйный. (В.А. Жуковский. К Батюшкову. 35,1, 187). ственного поэтического стиля» (25, 124). В действительности попыток «преодолеть» манеру Жуковского и Батюшкова Пушкин не делает хотя бы потому, что в 1815 г. их стиль еще не воспринимался как устаревший даже врагами их направления. Для молодого Пушкина оба автора - непререкаемые авторитеты, принадлежащие в его сознании к одной группировке, так что поэт не видит эклектизма или, если поменять знак оценки, синтеза в сведении в одном послании мотивов их стихов (наиболее узнаваемы «Мои Пенаты», «Певец во стане русских воинов», «Людмила»), а само послание близко к превращению в свод мотивов, встречающихся в данном жанре у младших карамзинистов (другой пример такого стихотворного компендиума - «К Жуковскому» 1816 г., где присутствуют все основные мотивы полемических посланий В.Л. Пушкина, Вяземского и Жуковского): вкус, просвещение, «чувствительность» адресата, невежество и зависть его оппонентов.

Тем не менее, труд Городецкого содержит ряд ценных замечаний. Подмеченное противопоставление «лиры» и «пера» как символов высокой и легкой поэзии в «Кн. A.M. Горчакову» (1814) предвосхищает тот ряд контрастирующих образов в ранней романтической лирике, что был описан Ю.В. Манном1, правда, с той разницей, что «перо» противопоставляется «лире» не с той же регулярностью, что «шалаш» «дворцу», а «халат» «мундиру».

Перелом в освещении проблемы послания в русской поэзии произошел в начале 70-х гг. В это время в Томском университете под руководством проф. Ф.З. Кануновой начинает издаваться серия сборников «Проблемы метода и жанра». В 1970 году выходит статья Е.П. Мстиславской «Жанр посланий в творческой практике В.А. Жуковского» (59), в 1974

1 МаннЮ. В. Динамика русского романтизма. М., 1995. 51, 16-20. сопроводительная статья того же автора при публикации неизвестного послания Жуковского к Черкасову (60), в том же году - работа B.C. Краснокутского о дружеском послании арзамасского круга (44). В 1978 году В.А. Грехнев предпринял попытку определения жанровой природы послания (28). Поэтической переписке Батюшкова и Гнедича посвящена работа Н. Белых 1981г. (8) В 1983 году выходит статья И.А. Поплавской(65), чья проблематика близка работам Мстиславской; специфика «гусарского» послания анализируется в статье О.И. Сердюковой (78). Роль посланий в истории творческих отношений Жуковского и Вяземского исследуется в статье О.Б. Лебедевой и А.С. Янушкевича (48). Обзор теории послания первых двух десятилетий XIX в. делает в том же году И.А. Поплавская (64).

Однако монография, посвященная развитию жанра как такового (хотя бы в творчестве отдельного автора), написана за пределами нашей страны. Это труд вроцлавской исследовательницы Люции Кусяк (Kusiak, 98), посвященный развитию жанра послания в творчестве Пушкина. Особую ценность монографии придает обширный теоретический раздел.

Обратимся к более подробной характеристике перечисленных работ.

Первая статья Е.П. Мстиславской о послании у Жуковского посвящена главным образом тематике и композиции посланий, практически не останавливаясь на их собственно жанровой характеристике и лишь бегло упоминая, что к середине 1810-х годов «послание приобретает законченные формы, расширяется тематика, складываются основные сюжетно-интонационные разновидности, композиционно-стилистические приемы, вырабатывается конструкция как таковая» (59, 148) и что «именно этот род стихотворений оказался максимально близок лирическому стихотворению XIX века, явившись, отчасти, его изначальной формой» (там же, 149). Подтверждение этому мнению автор находит именно в близости тематической стороны послания тематическому ряду элегий, но не баллад, повестей и пр. (там же). Среди основных тем в посланиях Жуковского Мстиславская называет темы поэта и поэзии, общественной пользы, добра, «животворящего труда», «уединения», счастья, дружбы, любви, являющиеся составными чертами «идеала поэта, конкретизация которого - лирический портрет современника» (там же, 150). Выдвигая это последнее положение, Мстиславская обнаруживает близость к позиции Гинзбург по поводу становления «нового человека» как героя послания. Таким образом, отношения «автор - адресат» интересуют Мстиславскую почти всецело в плане влияния на тематику.

Как подчеркивает исследователь, именно в посланиях («К Арбене-вой», «К Батюшкову») Жуковский высказывает свои взгляды на слово как дело (там же, 151) и на проповедь добра как на цель поэзии: «поэт видит средство борьбы со злом прежде всего в творческой деятельности, воспевающей «добро» и воспламеняющей любовь к нему» (там же, 155).

Еще одна особенность послания, по мнению Мстиславской, - это впервые реализовавшаяся в нем романтическая «тенденция к конкретизации чувства, переживаний, эмоций, пейзажа, портрета», так как рассматриваемый жанр представляет возможность речи не только об условных, но и о реальных ситуациях, событиях, лицах (там же, 158). Особое значение приобретает в послании лирический портрет (адресата или автора), включающий в себя несколько планов, различающихся степенью генерализации и соотношением с реальностью: портрет реального лица и обобщенный образ поэта-певца (там же, 160). Романтическая же тенденция к психологизму реализуется при изображении в послании любви, в котором автор видит попытку передачи «психологического содержания» этого чувства (там же, 156). Внутренний мир личности выражает себя, минуя аллегорию и драматизацию (там же, 160).

При анализе соотношения послания с другими жанрами автор приходит к выводу о том, что «послание заимствовало уже готовые и известные приемы и трансформирует их, используя в новых контаминациях» (там же, 161). Если послание совпадает по тематике и композиции с элегией (там же), можно говорить о послании с преобладанием лирического начала. Таково послание «К Тургеневу» 1813 г. (там же, 160). В основе послания может лежать и сюжет («К Блудову») (там же). Послания, комбинирующие лирические и эпические приемы, признаются автором вершиной в развитии жанра у Жуковского. Пример - «К Батюшкову» (там же).

Классифицируя композицию посланий, Мстиславская выделяет малую и среднюю формы (там же, 162). Параметром классификации служит наличие одной или нескольких тем. Малые,, однотемные послания у Жуковского (как и у других арзамасцев) редки, имеют они трехчастную композицию: тема, ее развитие, сентенция (там же). Композиция средних посланий более разнообразна: они допускают введение вставных повестей, баллад (там же, 163). При строфическом устройстве послания каждая строфа развивает одну тему, являясь «носителем малой смысловой формы» (там же, 164), при астрофической, более частой форме механизм перехода от одной темы к другой более гибок и допускает использование не только ритмических пауз, но и мелодических и ритмических контрастов (там же, 165). Семантический полифонизм послания строится на смене стилистических планов носителей темы (там же). Автор упоминает, что при переходе от одной темы к другой меняется не только ключевая лексика (что развивает тезис Л.Я. Гинзбург), но и синтаксис, а также интонационный строй (там же). Однако следует заметить, что языковая сторона послания у Жуковского автором практически не исследована.

В следующей работе Мстиславская отчасти резюмирует только что описанную, делая акцент на противопоставлении среднего послания малому. Автор выделяет два главных этапа в эволюции послания у Жуковского: до 1810 года и в 1810-е гг. Первый характеризуется «связью с традицией эпистолы, героиды и элегии XVIII века»(60, 253) и разработкой тем переживаний и настроений в форме развернутых описаний (там же). Второй этап проходит под знаком возникновения комбинированного жанра собственно дружеского послания в результате перехода к принципиально новой, романтической системе взаимопроникающих жанров, идущей на смену системе взаимодополняющих жанров эпохи классицизма (там же, 254). Дружеское послание, представляющее собой «мозаику из следующих друг за другом стихотворных фрагментов, различных по тематике, лексике, эмоциональному строю, жанру» (там же), осмыслено автором как наиболее ранняя свободная форма, предшествующая роману (там же). Одновременно наблюдается переход от субъективизма к более широкому введению бытовых мотивов и предметной образности. Среди посланий первого типа автор упоминает «К Блудову», второго - «К Батюшкову», «К А.А. Плещееву» и непосредственно разбираемое в статье послание к Черкасову, близкое к форме прозаического письма (там же, 255), в отличие от «средних» посланий, «максимально отдаленных» от него (там же). Рассматриваемый текст, тем не менее, автор находит конструктивно близким к упомянутому жанру (там же) благодаря разнотемью и разностилью (при ориентации лишь на один жанр, но допускающий эти особенности). Несомненно, упоминаемые автором в числе параметров, которыми могут различаться фрагменты послания, жанры - это именно взаимодополняющие жанры жесткой классицистической системы. Немаловажно, что для автора статьи послание - жанр универсальный (там же, 256). Однако представляется спорным признание «соотнесенности образно-поэтического строя с двумя противоположными художественными планами - конкретного быта и устойчивых поэтических образов» (там же) результатом жанровой универсальности, а не одним из способов ее достижения; это результат лишь в том случае, если понимать жанр априорно.

Иной подход наблюдается в работе Краснокутского. Автор не останавливается на роли послания в формировании новой жанровой системы и подходит к его жанровой природе путем выяснения главным образом тематических особенностей послания и близости его к другим жанрам (44, 33). Более того, по Краснокутскому, послание - жанр принципиально неустойчивый: вариативность заложена в его природе (там же, 29), если обращение к адресату теряет свою структурную роль (например из-за того, что адресат послания - условная фигура) «послание переходит в иное лирическое качество» (там же, 30), намечается даже тенденция «превращения послания в чисто условное по форме стихотворение, в котором обращение к адресату трансформируется всего лишь в посвящение»1 (там же, 33). Выделяемые автором особенности послания можно найти и у других жанров: это модальность призыва, совета или просьбы (там же, 34), которую можно найти в торжественной оде, намек на будущее, присутствующий и в элегии. Действительно специфическими чертами послания являются «незамкнутость художественного мира» (там же, 35) и его связь с диалогическим контекстом (там же, 34). Последнее, если понимать послание как реплику в диалоге, верно-только для ограниченного ряда примеров, в целом же этот вопрос, в связи с принципиальным отличием коммуникативной ситуации лирического произведения от полноценной, требует особого объяснения. Автор говорит о «гипотетическом настоящем», встающем между миром послания и действительностью (там же, 36), однако вернее бы

1 Ср. с тенденцией отнести отдельные разновидности послания к другим жанрам у Остолопова и других теоретиков-классицистов. Правда, они сближают послание с сатирой и элегией, но не одой. ло бы сказать, что это «гипотетическое настоящее» само принадлежит миру послания.

Гораздо более традиционна данная автором классификация посланий: публицистическое противопоставлено камерному (там же, 29), дидактическое, восходящее еще к классицистической эпистоле, - шутливому (там же), «романтическое» - «содержащему бытовые детали» (там же, 30). Очевидно, определение «романтический» здесь не вполне уместно: послания, наиболее абстрагированные от быта, продолжают как раз дороманти-ческую традицию1; кроме того, нужно было сделать замечание о том, что речь идет о тенденциях, практически не реализуемых в чистом виде, а не о полярных противопоставлениях.

Принципиальное положение статьи Грехнева состоит в том, что «послание действительно предвещало грядущую интеграцию жанров, оставаясь на жанровой почве» (28, 34). Его место - «между архаической эпистолой, у которой была своя лингвистическая традиция, и лирическим стихотворением, свободным от жанровых канонов» (там же). Соответственно, разностилье оказывается не свидетельством распада системы, но «привилегией» послания (там же, 33), противопоставляющей его другим жанрам. Особо автор останавливается на отражении быта в послании. Некоторые из его наблюдений бесспорны только в том случае, если мы ограничим круг изучаемых текстов. Таково замечание о «праздничном» характере действительности послания (там же, 36). Оно вряд ли будет справедливо для послания Вяземского «К моим друзьям Жуковскому, Батюшкову и Северину» или посланий В.Л. Пушкина. Некоторые тезисы, напротив, приложимы едва ли не ко всей карамзинистской поэзии: например, по мнению автора, послание «утверждало культ человека, отпавшего от

1 Таково послание А.С. Пушкина «К Жуковскому» («Благослови, поэт.», 1816) своей официальной оболочки» (там же). Тем не менее, справедливо мнение о том, что послание «стилизовало быт и прозаизировало сферу поэзии» (там же, 34); в нем нет предчувствий распада личности на «бытовую оболочку и сферу ее идеальных устремлений» (там же, 35).

Еще один круг проблем, поднятых в работе, связан с концепцией личности в послании. Область личности осмыслена как «область проекции типажей» (там же, 36), среди которых наиболее частым является поэт-эпикуреец, противопоставленный автором поэту - «носителю государственной заботы», «лицу вне быта и над бытом» (там же, 37). Между типажом и личностью всегда остается «художественный зазор», рассчитанный на узнавание адресата (там же, 37): личность адресата как бы «просвечивает через <.> призму ее реальной судьбы и призму ее образа, созданного поэзией» (там же, 39). Любопытной, хотя и требующей большей определенности при выборе примеров, кажется мысль об интересе жанра «ко всему непомерному в личности, крупно выраженной полярности бытового и духовного в ней, подчеркнутой разнородности устремлений (там же, 38). Таков случай послания Вяземского «Толстому» (1818, «Американец и цыган.»). Традиция поэзии понята автором как включенная в «камерное пространство послания» (там же, 40), что опять-таки верно лишь для ограниченного корпуса текстов, но не для таких произведений, как послание Пушкина Жуковскому («Благослови, поэт.»). В этой связи «обозрение полки книг» может быть признано «типичным ходом» при введении темы литературной традиции (там же, 41) только для посланий, ориентирующихся на «Мои пенаты» Батюшкова. В действительности же мы имеем дело с книжной полкой едва ли не только в «Городке» молодого Пушкина. Тем не менее, справедливо (если не учитывать жанровые эксперименты Жуковского 1814-1816 гг., оказавшиеся неплодотворными) суждение о том, что «говорить о «литературных» посланиях как особой разновидности жанра вряд ли имеет смысл, поскольку и в этих случаях в композиции стихотворения все-таки четко проступает тот же жанровый принцип» (там же, 43).

Основным принципом композиции послания автор признает «свободу ассоциаций» (там же, 44), что определяет особенности построения текстов, относящихся к этому жанру, лишь отчасти. Стремление к свободе для данного жанра противопоставлено мнимому «прекрасному беспорядку» оды (там же), создаваемому на основе четких законов.

Работа Белых рассказывает о совершенно особом случае поэтической переписки - об общении Батюшкова с Гнедичем. Если первый корреспондент сочиняет легкие послания, создавая в них типичный для легкой поэзии образ поэта - эпикурейца, историка «веселий и любви своей», допускает в своих посланиях разностилье и разнотемье (8, 235-236), то послания Гнедича продолжают традицию поучительной эпистолы XVIII в., идеал автора он видит в «героическом служении отчеству» (т. е. в отказе от частной жизни), внимание его «сосредоточено на одной теме, и отход от нее не практикуется» (8, 238), а образ автора получается объективированным, отвлеченным (8, 237). Эти черты оказывают влияние и на послания Батюшкова, обращенные к Гнедичу, например, при стилистической правке как ненужную частность Батюшков даже может снимать упоминание имени адресата, как в послании 1806 г.1 (8, 234)

Влияние альтернативного пути развития жанра - пути «гусарского» послания - на магистральную линию, представленную творчеством арзамасцев, анализирует О.И. Сердюкова. В дружеском послании, как и Крас-нокутский, автор видит жанр, сломавший классицистическую систему (78,

1 Впрочем, это можно объяснить и общепринятым литературным этикетом эпохи, подобно тому, как имена адресатов заменяются инициалами практически во всех публикациях той поры.

24), в рамках которой послание существовало в двух ипостасях: классицистической эпистолы, отличающейся надындивидуальностью содержания и серьезностью (там же, 23), и послания сентименталистов, характеризующегося незначительностью содержания и допускающего «изображение индивидуальных героев как передачу эмпирического факта» (там же),1 К этому последнему восходит послание арзамасцев. Иной путь преодоления иерархичности системы представлен посланиями Марина, а затем и Давыдова (там же, 24): преодолению разрыва между высоким и низким предшествует его пародирование (там же). И «гусарские», и «арзамасские» послания, по мнению автора, продолжают традиции русской анакреонтики, принадлежа к разным ее ветвям: «Первые (в том числе Давыдова) в клас-сицистически-предромантическом духе развивали идеи и художественные достижения горацианства Державина, вторые были представителями сен-тиментально-предромантической литературы, ориентированной на традицию Карамзина» (там же). Разница традиций определяет и разницу авторской позиции Давыдова и Батюшкова. «Для героя Батюшкова жизнь истинная - это удаление от мира, равнодушие к нему, забвение его» (там же). Радость для Батюшкова - «начало мечтательное, зыбкое, преимущественно субъективная категория» (там же), в связи с чем субъективной ценностью оказывается наделен и быт послания (там же). Иную позицию занимает герой Давыдова: он утверждает себя среди людей, а не в уединении (там же, 25). Поэтому и быт «гусарских» посланий объективен, пусть и наделен гусарской же спецификой (там же, 24). Разница в позиции героя ведет к принципиальному различию в установке послания. Цель переписки младших карамзинистов - «утверждение единства поэтического

1 Очевидно, незначительным содержание посланий "сентименталистов" было с точки зрения "классицистов"; шуточные послания у старших карамзинистов крайне редки. мироощущения автора и его друга» (там же, 25). Для лирического героя беседа - средство преодоления одиночества через обращение к так же мыслящему (там же, 26). Послания же Давыдова - «изображение сознания молчаливого сходства и единого действия, в котором непосредственно воплощается жизненное кредо гусара» (там же), следовательно, для лирического героя Давыдова нет проблемы одиночества и в посланиях отсутствует мотив беседы (там же).

Итак, карамзинизм осмыслен автором как субъективизм, что само по себе более чем спорно; на этом тезисе основано заключение о том, что гусарское послание не могло войти в «арзамасскую» систему, не претерпев изменений. Примеры субъективистской трансформации «гусарского» послания автор находит у Пушкина-лицеиста, чье творчество отмечено влиянием Давыдова больше, чем творчество других младших карамзинистов. Из всех мотивов, разработанных Давыдовым, Пушкину ближе всего вакхический, связанный с самовыражением героя (там же)1. Если в послании появляются другие атрибуты гусарского быта, они не несут такой нагрузки, как у Давыдова (там же, 27): гусар для Пушкина такой же представитель внешнего мира, противопоставленного дружескому кругу, как и «асессор», что отразилось, например, в послании Юдину (там же). Такой подход и обусловливает ироническое изображение гусарства. Немаловажно, что и Давыдов, даже не будучи активным членом «Арзамаса», не счел нужным сохранять специфические черты «гусарского» послания. Последнее его произведение этого жанра «Другу-повесе» (1815 год) свидетельствует о том, что автор следует Батюшкову не только в плане содержания (тематика, мотивы), но и формально: стиль стихотворения тяготеет «не к точному, вещному, но к экспрессивно-перифрастическому» (там же, 29).

Основная концепция статьи - противопоставление «гусарского» послания «арзамасскому» - достаточно правомерна, однако оценочный подход, проступающий в противопоставлении «гусарского» и «арзамасского» посланий, мешает автору сделать некоторые выводы. Во-первых, не раскрыта генетическая связь давыдовских посланий 1805 года с жанром песни, очевидная при сравнении «бурцовских» посланий с песнями Давыдова того же периода. Во-вторых, несмотря на несходство подхода к «материау лу», «арзамасцы» только приветствовали участие Давыдова в их журнале . Наконец, надо учесть, что Давыдов через несколько лет после цикла «гусарских» посланий и песен создает такую программную вещь, как «Договор», с определением жанра которого возникли сложности и у автора, и у первых публикаторов, тогда как по ряду своих конструктивных особенностей он ближе всего именно к жанру послания. Этот факт в ряду остальных свидетельствует, что Давыдов относился к жанровым дефинициям, действовавшим применительно к русской лирике начала XIX века, довольно безразлично. Что касается «вещности» атрибутов лирического героя Давыдова, то разумнее считать их «сигналами» согласно теории Л.Я. Гинзбург.

К вопросу о посланиях Жуковского, затрагивая часть проблем, не освещенных предшественниками, возвращается Поплавская. При периодизации творчества поэта в данном жанре она отчасти придерживается концепций Мстиславской, когда особо выделяет второй период как характери

1 Речь идет о конкретизации этого мотива в творчестве Давыдова, восходящей еще к Державину. "Пивная кружка" послания к Пущину противопоставлена "дару Вакха" в "Моих Пенатах". Принципиальной разницы в разработке мотива Пушкин не видит.

2 Арзамас. Сборник в двух книгах. (1, II, 463).Эта программа включает и "Послание к Бурцову", которое Сердюкова считает образцом "гусарской" манеры Давыдова. зующийся конкретизацией образов и установкой на конкретного адресата (65, 108), однако выделяет иные хронологические рамки: до 1812, 18121815 и 1818-1824 годы (там же, 106; 108; 111) и наполняет их иным содержанием. Так, послания первого периода отличаются жанровой неопределенностью, сохраняя типологическую общность с другими жанрами (там же, 107) и тяготея стилистически то к элегии («К Нине»), то к дружескому письму («К Блудову»), различаясь степенью объективности (там же). Адресат трактуется условно, приобретая черты второго «я» поэта (там же). В этот период для Жуковского еще не ясно соотношение в послании лирического и эпического начала, авторского «я» и адресата, содержания и формы (там же, 106). Более того, по мнению Поплавской, какое-то время он колеблется при определении принадлежности послания к тому или иному литературному роду. В 1805 году, составляя конспект по теории литературы и критики, он помещает послание в один ряд с элегией, идиллией, сатирой (там же, 105), но при подготовке «Собрания русских стихотворений» в 1809 - 1810 гг. выносит послания в четвертый том, оговорив, что «в первых двух или трех <томах - И. П.>- лирическая поэзия» (там же, 106)1. Анализируя послания этого периода, ГТоплавская приходит к выводу, что Жуковский видит в них «интимный жанр, раскрывающий духовные искания личности» (там же), что и вызывает жанровую неопределенность и не-разрешенность проблемы авторского «я»: в одних посланиях мы имеем дело с автором, в других - с лирическим героем (там же).

Второй период, по мнению Поплавской, характеризуется фактической сменой ориентации послания с автора на внешний по отношению к нему мир, что влечет трансформацию и содержания, и формы. Происходит

1 Неопределенность в данном вопросе свойственна началу XIX в. в целом (ср. разбиравшиеся выше подходы Рижского, Греча, Георигиевского). слияние личных и гражданских мотивов. усиление эпических элементов, конкретизация образов», стиль становится более «прозаическим» (там же, 108). В «предарзамасских» посланиях главенствует установка на конкретного адресата (там же, 108). Однако в своих обобщениях Поплавская заходит порой слишком далеко, выдавая тенденции за свершившиеся факты: уменьшение роли элегического начала не ведет к отказу от элегизма (там же), что видно хотя бы из послания B.JI. Пушкину и Вяземскому.

Особняком в данный период стоят у Жуковского три послания Вяземскому и Пушкину, которые Поплавская выделяет благодаря их близости к критической статье. Их отличает циклизация и использование чужого голоса (там же, 108). Наиболее последовательно эпическое освоение жанра осуществляется в послании «Императору Александру», где автор стремится говорить от лица «мы», а не «я» и где закрепляются изменения жанра, связанные с «утверждением общественной («Императору Александру») и эстетической («Ареопагу») значимости его тематики, а также стремлением к объективности повествования» (там же, 111). Посланию присущи конкретизация психологического облика адресата, установка на сюжетно-повествовательное начало, включение реалий быта и истории, стихия разговорного языка1 (там же, 111). Автором отмечено, что послания, наряду с протоколами и речами, участвовали в формировании «арзамасского наречия» (там же)2.

Третий период в развитии жанра посланий у Жуковского отличается сохранением сюжетного начала при усилении роли описательного и эстетической декларативности (там же, 112). В действительности все эти черты

1 Рассуждения о разговорном языке посланий следует принимать с опаской. Разговорная стихия может господствовать в шутливом дружеском послании до арзамасского "смешения наречий".

2 Например, в послании "Воейкову". Подробнее см.: Краснокутский В. С. О своеобразии «арзамасского наречия» // Замысел, труд, воплощение. М., 1977. (45, 20-41) мы находим еще в послании 1814 года к Воейкову («Добро пожаловать, певец.»), но именно после 1818 года эта форма становится основной в творчестве Жуковского, оттесняя все остальные на периферию.

Автор отмечает близость подобного рода посланий к описательной поэме (там же), но не строит гипотез о том, почему этот жанр лишился для Жуковского привлекательности. В этой статье, более содержательной, чем предыдущие, акценты тоже смещены в сторону тематики: не развита мысль об ориентации послания на адресата, оставлен в стороне вопрос о языке посланий.

Публикация одного из ранних посланий Жуковского Вяземскому1 стала для О.Б. Лебедевой и А.С. Янушкевича поводом для краткой характеристики эволюции шутливой разновидности послания у Жуковского и выяснения того, как соотносятся в таких посланиях высокое и бытовое начала. В эволюции шутливого послания авторы выделяют муратовский (1810-1814), долбинский (1814) и арзамасский (1815-17) периоды (43, 58). Послания интересуют авторов с точки зрения смысла бытовых и прозаических деталей в поэтическом тексте у Жуковского. В муратовских посланиях, включая опубликованное, «благодаря столкновению в пределах одной стихотворной строки явлений высокой духовности и повседневной материальной жизни («Есть муза -нет портнова») происходит эстетизация быта, его уравнивание в правах с категориями духовной жизни1 (там же, 64), в Долбино «шутка уже не является самоцельным приемом эстетизации прозы жизни, а поэзия теснейшим образом сближается с прозой в своеобразном жанре критического разбора. Это - прозаизация поэзии на новом качественном и функциональном уровне, первое свидетельство того, что

1 «Князь Петр, жилец московский.» стихи и проза для Жуковского «не столь различны меж собой»» (там же). Несколько странно, что, по мнению авторов, «категории духовной жизни внедряются в быт, приобретая смысл повседневного занятия» только с 1815 г., как в послании «Князь мой любезный.», - достаточно ознакомиться с «Посланием к Плещееву. В день Светлого Воскресенья» 1812 г. Точно так же небесспорно суждение о связи между стилем шутливых посланий Жуковского и «игровой манерой общения с читателем, которая вскоре станет одним из характерных признаков авторской позиции в творчестве А.С. Пушкина»(там же), хотя бы потому, что «игра» у Жуковского идет в бесспорно маргинальных стихотворениях, которые, к тому же, вряд ли были известны Пушкину.

Краткий и содержательный обзор теорий послания первой четверти прошлого века в статье Поплавской «Формирование теории жанра послания в русской эстетике» дополнен объяснением популярности послания в этот период: « «Легкое» дружеское послание, пришедшее на смену дидактическому посланию эпохи классицизма, имело глубокий эстетический смысл. Занимая промежуточное положение между «высокими» и «низкими» жанрами, оно изначально обладало особой динамической структурой, способной к отражению различной «материи» действительности, к синтезу разных стилей, к активному междужанровому взаимодействию и таким образом наиболее всего подходило для решения эстетических задач, осуществляемых в это время писателями-сентименталистами» (65, 106). К сожалению, неподкрепленными остаются слова о «динамической структуре», и неясно, что автор считает первоочередной «эстетической задачей» сентименталистов начала XIX в. Также оставлен без ответа вопрос, насколько

1 Скорее речь вдет о снижении категорий духовной жизни до уровня быта, что составляет основу комизма этих стихотворений. теоретики того периода учитывали современную им поэтическую практику и чем объяснить тот факт, что Жуковский, составляя «Собрание лучших российских стихотворений», не собирался включать послания (уже будучи автором таких вещей, как «К Нине») в раздел собственно лирической поэзии - влиянием тех теоретиков, которые относили послание к дидактическому роду, или собственными убеждениями.

Монография Кусяк состоит из четырех глав и открывается очерком развития теории послания и его практики (98, 7-23). Для создания теории послания необходимо осмыслить его конституирующие жанровые признаки. С. Скварчиньска, на труды которой опирается Кусяк, выделяет жанры на основе соотношения автора (адресанта) и адресата независимо от теории речевых жанров, созданной М.М. Бахтиным. К сожалению, Кусяк фактически ограничивается трудами своей предшественницы, не упоминая работу P.O. Якобсона о структуре акта коммуникации.

Текст не может существовать без взаимопонимания между автором и адресатом. Для послания и письма это означает использование всякого рода аллюзий, рассчитанных на распознание адресатом, которому известны условия создания послания и реалии, на которых оно основано (там же, 11). Но вследствие условного характера границы между адресатом, упомянутым в заглавии и посвящении, и потенциальным адресатом1 прием аллюзий распространен не так уж и широко (там же). Соотношение «адресант - адресат» отражается в структуре художественного произведения.

Так, отказ от дидактики, подразумевающей обобщенное «ты» адресата, ведет к появлению особой, личной интонации. «Ты» послания пушкинской эпохи - не просто реальное лицо, но и близкий автору человек (там же, 22), в отличие от безличного адресата классицистического посла

1 Например, читателем опубликованного текста послания. ния, которому остается лишь принять к сведению информацию, исходящую от столь же обобщенного адресанта (там же, 18)\»Я» автора классицистической эпистолы обладает полнотой знания о ее предмете, оно абстрактно и анонимно. Автор оглашает формулы, но не выражает свои взгляды. Такой подход нередко приводит к появлению авторского «мы» вместо «я» (там же). В посланиях Карамзина и Дмитриева автор, осознавший себя как личность, описывает свой идеал, принятие которого - дело адресата, который в остальном остается пассивным (там же, 21).Появление адресата послания как личности автор монографии традиционно связывает с 1800-1810 гг. У арзамасцев, правда, при создании его образа античный антураж прикрывает черты биографии (там же, 24).

Автор проводит параллель между посланием и письмом, которое именно в те времена было признано литературным фактом (там же, 22). Именно к письму и стихотворному фрагменту в его рамках возводит Кусяк основные черты послания: разговорный язык, диалогизацию отношений между адресантом и адресатом, разноплановость тематики, автобиографизм, богатство конкретных образов и аллюзий (там же). Послание, благодаря возможности введения в его ткань разнородных фрагментов, играло роль своего рода поэтической лаборатории подобно тому, как письмо было лабораторией прозы (там же). Эта аналогия усиливается тем, что письмо могло включать стихотворные отрывки, а послание - до некоторой степени исполнять практические функции письма2(там же, 23), то есть в определенных условиях они оказывались функционально взаимозаменимы. Завершая очерк истории жанра до Пушкина, Кусяк упоминает о типе посла

1 Кусяк отмечает, что послания, наделяющие адресанта и адресата личностными чертами, могут появляться еще у классицистов, таких, как Сумароков, но лишь в маргинальной сфере ("К Дмитриевскому") (98, 21).

2 См. например послание "П. Н. Приклонскому" В. Л. Пушкина. ний, созданных в подражание «La chartreuse» Грессе, выражая иное мнение о соотношении между «Моими Пенатами» Батюшкова и более поздними посланиями и, такими, как «Батюшкову» Жуковского (1811) и «Городок» А.С. Пушкина (1815), чем то, что принято в отечественной литературе, не придающей решающего значения влиянию Грессе на Батюшкова. Тем не менее, для анализа этого типа посланий автор использует именно «Мои Пенаты» (там же).

Говоря о стиле допушкинских посланий, Кусяк полагает, что именно шутливый тон открыл путь использованию повседневного языка (там же, 24).

Второй раздел монографии посвящен вопросу об отношении «адресант - адресат» в посланиях Пушкина. Упомянутая работа Скварчиньской1 вводит понятия представленного (adresat przedstawiony) и фактического (adresat wirtualny) адресатов. Первый - участник ситуации, воссозданной в послании, второй - тот, к которому произведение обращено, фактически -образ получателя информации, спроецированный на структуру произведения (там же, 28). Таким образом, первый тип мы можем обнаружить в посланиях, близких к эпосу, с тематикой, связанной с внешним по отношению к автору миру, второй - в рефлективных или исповедальных посланиях.

В посланиях Пушкина-лицеиста мы имеем дело с двумя представлениями: автора и адресата. Любой из них может выходить на первый план, оттесняя другую сторону.

Если главное лицо в послании - автор, мы имеем дело с представленным адресатом, которому, как у Карамзина, остается лишь согласиться стать сентименталистом, к чему его и склоняет автор, чья точка зрения яв

1 S. Skwarczynska. Teorialistu. Lwow, 1937 ляется средством построения мира послания. Такова ситуация «Городка», где адресат фигурирует лишь в формулах зачина (обращение) и концовки, а автор носит маску «ленивого философа» (там же, 30), произносящего описательно-рефлексивный монолог. Примерно такова же ситуация послания «К Юдину», в послании «Щербинину» она реализуется с той особенностью, что адресат является и фактическим и представленным (там же, 32). Когда послание ориентировано на адресата, он становится героем лирического монолога и пользуется авторской солидарностью. Фактически авторская позиция или вкладывается адресату в уста или предлагается ему как роль для исполнения («Галичу» там же, 33). В таком случае адресат наделяется условной характеристикой, сходной с характеристикой автора в посланиях первого типа.

Эта ситуация усложняется, если в посланиях затронуты проблемы литературы. Здесь можно наблюдать разные отступления от описанной модели. Во-первых, автор сам может получать совет от адресата и отклонять его («К Батюшкову»(«В пещерах Геликона.») «К В JI Пушки-ну»(«Скажи, парнасский мой отец.»); там же, 34). Во-вторых, противопоставляться могут не взгляды на будущее, а литературная позиция, как в послании Шишкову, (там же, 37) Близки к этой группе послания, где адресат становится сатирическим персонажем («К другу-стихотворцу): «я» противопоставлено «ты» как мастер - любителю (там же, 43) При этом в послание вводится чужой голос (что, впрочем, возможно и в посланиях другой категории например «К B.JI. Пушкину») (там же, 43) По отношению к конвенциональным ограничениям можно выделить несколько градаций: от посланий, где в отношениях автора и адресата ограничений нет что открывает дорогу аллюзиям, недомолвкам основанным на реальности контакта между адресатом и пишущим, как в стихотворных фрагментах писем - до продолжения традиции классицистического послания в «К Жуковскому» (1816 г., «Благослови, поэт»)1 (там же, 51),

Третья глава посвящена описанию мотивной и семантической структуры пушкинских посланий. Центральным, определяющим отношения других мотивов, по мнению Кусяк, является мотив дружбы, предполагающей более глубокие идейные корни, чем дружба в творчестве сентименталистов (там же, 56)2-братства душ. В силу этого в раннюю пору творчества Пушкин трактует дружбу идеализированно (там же, 58). С мотивом дружбы связан мотив пира1 как метафоры жизни молодости и радости (там же, 74), что восходит еще к ренессансной традиции (там же, 75). В одном ряду с мотивом пира стоят и любовные мотивы, приобретающие у молодого Пушкина, вслед за Батюшковым, земную и гедонистическую окраску (там же, 76-80). Таким образом, в посланиях Пушкина до 1820 года эти мотивы связаны с амплуа поэта-эпикурейца. Мотивы, чуждые ему, даны в противопоставлении ключевым: слава в этой системе является антитезой дружбе и покою (там же, 98). В значительной степени эта глава представляет собой каталог словесных формул, посредством которых реализуются перечисленные мотивы.

Четвертая глава посвящена синтаксической структуре посланий, в особенности средствам диалогизации текста. Первое из них - уже упоминавшееся введение гипотетической реплики адресата, как в «Другу-стихотворцу» (там же, 111). В обращении адресату может быть отражена ситуация4 и настроение «я» (там же, 112). Кусяк придерживается мнения о

1 Интересно, что продолжает Пушкин эту традицию как бы по двум путям - напрямую и опосредованно, через влияние гражданских посланий Жуковского.

2 Это мнение представляется нам спорным. Дружба в произведениях Дмитриева и Карамзина не менее "идейна", чем у Жуковского. Вяземского. Батюшкова и Пушкина.

3 О его значении см. цитированную выше работу Сердюковой (64. 26)

4 Речь идет, очевидно, о референтной ситуации. том, что отношения «вопрос - ответ» носят металингвистический характер, в отличие от отношения «высказывание вопрошающего - высказывание отвечающего» (там же), и выделяет два типа этих отношений в зависимости от того, кем задается вопрос - автором или адресатом. В первом случае мы имеем дело с риторическим по сути вопросом, то есть отрицанием, упреком адресату, ссылкой на адресата как свидетеля, уверенностью в невозможности действия, (там же, 115). Если вопрос скрывает пожелание автора, перед нами отголосок традиции дидактического послания1 (там же, 117). Такая ситуация невозможна, если вопрос задается адресатом, добивающимся ответа, автору, то есть они как бы меняются местами (там же, 113). На практике это осуществляется через введение скрытого вопроса в подтекст, либо же его эксплицитную формулировку в начале послания (там же, 115).

В языковой сфере ориентация на диалог приводит к упрощению синтаксической структуры (отсутствие развернутых периодов, работа с краткой лаконичной фразой, смысл которой дополняют связанные с ней ассоциации адресата (там же, 120)).

Итак, после долгой недооценки своей роли в литературной эволюции послание, благодаря работам Л.Я. Гинзбург, стало восприниматься как жанр, повлиявший на становление нового типа лирического героя. Это наблюдение стимулировало интерес не только к проблеме ключевого для послания отношения «автор - адресат», но и к другим вопросам специфики жанра. Тем не менее, привлечение достижений лингвистики к анализу послания - случай единичный.

1 Не вполне ясны причины такой убежденности. И дидактическое, и дружеское послание, как нам кажется, опираются при употреблении таких оборотов на узус.

Материал исследования.

Предметом анализа в нашем исследовании являются в первую очередь опубликованные послания К. Н. Батюшкова, П.А.Вяземского, В.А. Жуковского и А.С. Пушкина. При необходимости привлекаются сочинения их современников (B.JI. Пушкина, А.Ф. Воейкова, А.И. Тургенева, Д.В. Давыдова и других). Это сделано по следующим причинам.

Во-первых, речь идет о ведущих поэтах эпохи, определивших фактически лицо ее литературы, писавших в рамках деятельности кружка или салона, то есть главной для того времени формы литературного быта. Во-вторых, именно в творчестве этих авторов жанр послания развивался по ключевым направлениям: так, Жуковский создает параллельно субъективно-психологическую и гражданскую разновидности послания; Батюшков культивирует легкое послание, пришедшее на смену дидактической, мора-лизаторской эпистоле; Вяземский, доведя до совершенства полемическое послание, создает произведения аналитического характера («Толстому»); Давыдов выступает как новатор в области образного строя послания; наконец, в творчестве молодого Пушкина мы видим попытку синтеза достижений перечисленных авторов.

Хронологические рамки исследования 1803 - 1823 годы. Верхняя граница - отход от занятий литературой Дмитриева и Карамзина, уступающих место новому поколению, нижняя - знаменующие если не распад, то качественное изменение жанра, вызванное его функционированием вне привычной системы у Пушкина послания, написанные в южной ссылке («Овидию», «К моей чернильнице»), Эти стихотворения, как нам кажется, свидетельствуют и об уходе кружковой, салонной литературы на периферию. Таким образом, рассматриваемый нами период - это время господства салона и кружка как формы литературного быта (см. выше, в анализе работ Тынянова). После этого периода из всех разновидностей послания живыми остаются только видоизменившаяся дружеская и (у

Жуковского) бытовая его разновидности. В отдельных случаях, когда необходимо установить источники типичных для посланий мотивов или наметить их последующую эволюцию, возможно привлечение материала более широких временных рамок - 1790е - конец 1820х гг. Следует иметь в виду, что предлагаемые границы имеют условный и нечеткий характер.

В качестве источников использованы наиболее авторитетные на данный момент издания произведений исследуемых авторов. Это выходящее сейчас Полное собрание сочинений и писем В.А. Жуковского под (35), Полное собрание сочинений А.С. Пушкина в 20 томах1 (72), Полные собрания стихотворений К.Н. Батюшкова2 и Д.В. Давыдова, подготовленные для большой серии «Библиотеки поэта» (3; 31), издание «Опытов в стихах и прозе» Батюшкова, подготовленное для серии «Литературные памятники» в 1977 г. (2) однотомное собрание стихотворений П. А. Вяземского, подготовленное для издания в той же серии (18)3, собрания сочинений В.Л. Пушкина 1893 г. (73) и 1989 г. (74). Важными источниками сведений о контексте создания отдельных посланий служат издания «Остафьевский архив князей Вяземских» (1899-1913; 61) и «Арзамас» (1994; 1). Они представляют собой сборники документов, сопровожденных фундаментальным комментарием.

Объем привлекаемого материала составляет несколько десятков стихотворных текстов.

1 Как источник текстов послелицейского периода используется Полное собрание сочинений в 16 томах (71; 1937-1959) Некоторые батюшковские тексты были впервые опублрпсованы в двухтомном собрании сочинений 1989 г. (4)

3 Как источник ряда текстов, не приведенных в упомянутом издании, используется единственное Полное собрание сочинений Вяземского в 12 томах, вьппедшее в 1878 - 1896 гг. (17)

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Кузнецов, Петр Владимирович

Заключение.

В нашей работе мы дали обзор основных проблем, возникающих при изучении поэтического послания начала XIX века, и предложили, как нам кажется, некоторые пути для их решения.

Первая из этих проблем состоит в самом определении жанра при том, что даже прескриптивные руководства по поэтике той эпохи становятся удивительно либеральны, едва дело заходит о послании. Выход нам видится в том, чтобы понимать под посланием стихотворение с установкой на имитацию диалога и лишь в редких случаях - на реальный диалог. Данный критерий позволяет в большинстве случаев охватить предлагаемым нами определением те и только те стихотворения, что были обозначены как послания в период их создания.

Смежная с проблемой диалога в послании - проблема соотношения автора и адресата в его структуре. Здесь мы рассматриваем случаи ориентации послания на внешнего, на внутреннего адресата, на автора, взятого самого по себе и в сопоставлении адресату, обращая внимание на специфику такого сопоставления.

Далее мы обращаемся к одному из механизмов формирования системы образов послания, на наш взгляд, наиболее продуктивному и наиболее соответствующему специфике эпохи - системе общих мест и слов-сигналов. Самой благодарной почвой для исследований в этой области будут стихотворения, отражающие полемику между карамзинистами и «бе-седчиками», поскольку именно там сигналы выступают в наиболее выраженном виде, формируя своего рода систему распознавания «свой-чужой». Изучение этих посланий закономерно подводит нас к проблеме литературного «канона» для определенного направления в данную эпоху, причем лишь послание оказывается поэтическим жанром, где канон подвергается осмыслению.

Наконец, завершающие главы работы посвящены проблемам взаимодействия послания с иными поэтическими жанрами, трансформации или отторжения их признаков под влиянием идеологии разговора. Особо рассматривается послание В.А. Жуковского «Государыне императрице Марии Федоровне» - попытка превратить послание в сверхжанр, в рамках которого возможны непринужденный, шутливый разговор, лирическая медитация и повествование, попытка, не увенчавшаяся успехом из-за того, что этот новый жанр должен был вписаться в старую систему, но как - известно не было.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Кузнецов, Петр Владимирович, 2001 год

1. Арзамас. Сборник в двух книгах. Общая редакция В.Э. Вацуро и А.Л. Осповата. М., 1994.

2. Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. Ред. И.М. Семенко. М., 1977, серия «Литературные памятники».

3. Батюшков К.Н. Полное собрание стихотворений. М.-Л., 1964. Ред. Н.В. Фридман.

4. Батюшков К.Н. Сочинения в двух томах. Ред. А.Л. Зорин. М., 1989.

5. Батюшков К.Н. Сочинения в трех томах. Ред. Л.Н. Майков. СПб., 18851887.

6. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Автор и герой. СПб., 2000.

7. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. I XIII. М., 1953 - 1959.

8. Белых Н. Жанр дружеского послания и духовное общение Батюшкова и Гнедича // Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1981.

9. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина. Т.1 (1813-1826). М.,1950.

10. Вацуро В.Э. Записки комментатора. М., 1995.

11. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1993.

12. Вацуро В.Э. Пушкинская пора. СПб., 2000.

13. Веселовский А.Н. В.А.Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М., 1999.

14. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 2000.

15. Виноградов В.В. Язык Пушкина. М., 2000.

16. Винокур Г.О. Наследство XVIII века в стихотворном языке Пушкина // Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М., 1991.

17. Вяземский П.А. Полное собрание сочинений в 12 тт. СПб., 1878-1896.

18. Вяземский П.А. Стихотворения. Ред. Л.Я. Гинзбург, К.А. Кумпан. Л., 1986.

19. Гаспаров М.Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М., 2000.

20. Георгиевский П.Е. Руководство к изучению Русской Словесности, содержащее общие понятия об Изящных Искусствах, теорию Красноречия, Пиитику и краткую Историю Литературы. Ч. 1 4. СПб., 1836.

21. Гиллельсон М.И. Молодой Пушкин и «Арзамасское братство». Л., 1974.

22. Гиллельсон М.И. П.А. Вяземский. Жизнь и творчество. Л., 1969.

23. Гинзбург Л.Я. О лирике. Л., 1974.

24. Гинзбург Л.Я. П.А. Вяземский // Вяземский П.А. Стихотворения. Ред. Л.Я. Гинзбург. Л., 1958.

25. Гинзбург Л.Я. Пушкин и реалистический метод в лирике // Русская литература. Л., 1962. №1.

26. Гораций. Собрание сочинений. СПб., 1993.

27. Городецкий Б.П. Лирика Пушкина. М. Л., 1962.

28. Грехнев В.А. Дружеское послание пушкинской поры как жанр // Бол-динские чтения. Горький, 1978.

29. Греч Н.И. Учебная книга российской словесности. Ч. 1-4. СПб., 18191822.

30. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1995.

31. Давыдов Д.В. Стихотворения. Ред. В.Э. Вацуро. М., 1984.

32. Дмитриев И.И. Полное собрание стихотворений. Ред. Г.П. Макогоненко. Л., 1967. («Библиотека поэта», большая серия, 2-е изд.)

33. Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998.

34. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений в 12 тт. Ред. А.С. Архангельский. СПб., 1902.

35. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем в 20 тт. Ред. А.С. Янушкевич. М., 1998

36. Жуковский В.А. Эстетика и критика. Ред. Ф.З. Канунова, А.С. Янушкевич. М., 1985.

37. ЗоринA.JI. К.Н.Батюшков в 1814-1815 гг. // Майков Л.Н.Батюшков, его жизнь и сочинения. М., 2001.

38. Зорин А.Л. Кормя двуглавого орла. М., 2001.

39. Зубков Н.Н. Опыты на пути к славе. О единственном прижизненном издании К.Н. Батюшкова // Майков Л.Н. Батюшков, его жизнь и сочинения. М., 2001.

40. Иезуитова Р.В. Шутливые жанры в поэзии Пушкина и Жуковского в 1810-х годах // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 10. Л., 1982.

41. Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1987. Ред. Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский (Сер. «Лит. памятники»),

42. Карамзин Н.М. Полное собрание стихотворений. Ред. Ю.М. Лотман. М.-Л., 1966.

43. Кибальник С.А. Из предыстории «Арзамаса» // Русская литература. Л., 1986. №3. С. 122- 125.

44. Краснокутский B.C. Дружеское послание арзамасского круга // Филология. Сборник студенческих и аспирантских работ МГУ. М., 1974.

45. Краснокутский B.C. О своеобразии «арзамасского наречия» // Замысел, труд, воплощение. М., 1977.

46. Кузичева М.В. О слоге дружеских писем Батюшкова // Филологические науки. №2. М., 2001. С. 31-40.

47. Кюхельбекер В.К. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Мнемозина. 4.2. М., 1824.

48. Лебедева О.Б., Янушкевич А.С. Жуковский и Вяземский. К истории личных и творческих отношений // Проблемы метода и жанра. Вып. 13. Томск, 1986.

49. Литературный энциклопедический словарь. Ред. В.М. Кожевников, П.А. Николаев. М., 1987.

50. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994.

51. Лотман Ю.М. «Сады» Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе // Жак Делиль. Сады. Л., 1987.

52. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров // Лотман, Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.

53. Лотман, Ю.М. Карамзин. СПб., 1997.

54. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972.

55. Майков Л.Н. Батюшков, его жизнь и сочинения. М., 2001.

56. Мальчукова Т.Г. Жанр послания в лирике А.С. Пушкина. Учебное пособие. Петрозаводск, 1987.

57. Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. М., 1995.

58. Михайлова Н.И. «Парнасский мой отец». М., 1983.

59. Мстиславская Е.П. Жанр посланий в творческой практике В.А. Жуковского (1800 1810). Об идейно-художественном своеобразии посланий в творчестве Жуковского // Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. Вып. 389. М., 1970.

60. Мстиславская Е.П. (публикация). Послание В.А. Жуковского к П.И. Черкасову // ВГБиЛ. Записки отдела рукописей. Вып. 33. М., 1974.61.0стафьевский архив князей Вяземских. Ред. В.И. Сайтов. Тт. 1-5. СПб., 1899-1913.

61. Остолопов Н.Ф. Словарь древней и новой поэзии. Ч. 1-2. СПб., 1821.бЗ.Падучева Е.В. Семантические исследования. М., 1995.

62. Поплавская И.А. Формирование теории жанра послания в русской эстетике. // Проблемы метода и жанра. Вып. 13. Томск, 1986.

63. Поплавская И.А. Эволюция жанра послания в творчестве В.А. Жуковского. // Художественное творчество и литературный процесс. Вып. 5. Томск, 1983.

64. Поэты 1790-1810 годов. Сборник под редакцией Ю.М. Лотмана. Л., 1971, «Библиотека поэта», большая серия (2-е изд.)

65. Проскурин О.А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М., 1998.

66. Проскурин О.А. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000.

67. Проскурин О.А. Новый Арзамас Новый Иерусалим. Литературная игра в культурно-историческом контексте. // Новое литературное обозрение. М., 1996. №19. С. 73 - 128.

68. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10 тт. Ред. Б.В. Томашевский. М.-Л., 1962-1966.

69. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 16 тт. М. Л., 1937 -1959.

70. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 20 тт. Ред. Н.И. Скатов, С.А. Фомичев. СПб., 1999

71. Пушкин В.Л. Сочинения. Ред. В.И. Сайтов. СПб., 1893.

72. Пушкин В.Л. Стихи. Проза. Письма. Ред. Н.И. Михайлова. М., 1989.

73. Рижский И. Наука стихотворства. СПб., 1811.

74. Розанов И.Н. Литературные репутации. М., 1990.

75. Ронинсон О.А. О грамматике арзамасской «галиматьи» // Ученые записки Тартусского университета. 1988. Вып. 822 (Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение).

76. Сердюкова О.И. Гусарское послание Д.В. Давыдова в литературе 1810-х гг. (К истории жанра послания) // Русская поэзия XVIII- XIX веков. Куйбышев, 1986.

77. Строганов М.В. «Луна во вкусе Жуковского», или Поэтический текст как метатекст // Новое литературное обозрение. М., 1998. № 32 (4).

78. Тодд III У.М. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху. СПб., 1994.

79. Тодд III У.М. Литература и общество в пушкинскую эпоху. СПб., 1996.

80. Томашевский Б.В. Стилистика и стихосложение. Л., 1959.

81. Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 1. (1813-1824). М., 1956.

82. Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. М., 1990.

83. Тынянов Ю.Н. О пародии // Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977

84. Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов, Ю.Н. Литературный факт. М., 1993.

85. Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов, Ю.Н. Литературный факт. М., 1993.

86. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка // Тынянов, Ю.Н. Литературный факт. М., 1993.

87. Тынянов Ю.Н. Архаисты и Пушкин. // Тынянов, Ю.Н. Пушкин и его современники. М., 1969.

88. Тынянов Ю.Н. Пушкин // Тынянов, Ю.Н. Литературный факт. М., 1993.

89. Тынянов Ю.Н. Литературный источник «Смерти поэта» // Русская литература. Л., 1964. №10.

90. Фридман Н.В. Поэзия Батюшкова. М., 1971.

91. Цявловский М.А. Послание «К Жуковскому» («Благослови, поэт.») // Цявловский М.А. Статьи о Пушкине. М., 1962.

92. Шарафадина К.И. Жанр послания в лирике А.С. Пушкина. Диссертация на степень кандидата филологических наук. J И'ПИ имени А.И. Герцена. Л., 1985.

93. Эйхенбаум Б.М. Мой временник. М., 2001.

94. Якобсон P.O. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.,1975.

95. Gresset J.-B. Poesies. Paris, 1886.

96. Kusiak, L. List poetycki. Z problemow genologickych liryki Aleksandra Puszkina. Wroclaw, 1982.