Становление и развитие жанра романа в русской литературе 70-80-х годов XVIII века: мифогенный роман в творчестве М.Д. Чулкова, М.И. Попова, В.А. Левшина тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, доктор филологических наук Дзюба, Елена Марковна

• Дзюба, Елена Марковна
• доктор филологических наук
• 2006

Оглавление диссертации доктор филологических наук Дзюба, Елена Марковна

Введение

СОДЕРЖАНИЕ

Глава I. Образ Автора в литературно-художественном сознании русского писателя второй половины XVIII века.

§1. Демифологизация литературного сознания и элементы контрклассицистической поэтики в творчестве М. Д. Чулкова.

§2. Концепция автора в журналах «И то, и сио» (1769 г.) и «Парнасский щепетильник»(1770 г.).

§3. Роман М. Д. Чулкова «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770 г.) в контексте авторской саморепрезентации. Автор в маске героини.

Глава II. Жанровая рефлексия в русском романе последней трети XVIII века.

§1. Теоретико-литературное осмысление романного жанра в период зарождения жанровой ситуации «порог романа».

§2. Оценка и самооценка жанровой позиции автора в сочинениях

М. Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина.

§3. Тип художественного сознания русского писателя 70 - 80-х годов XVIII века.

Глава III. Мифогенный роман в русской литературе последней трети XVIII века.

§1. Славянская география и мифология на страницах произведений

М. Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина.

1Л. Литературная география в мифогенном романе.

1.2. Образы славянского языческого Пантеона в романах

М. Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина.

§2. Природа фантастического в романах М.Д.Чулкова, М.И.Попова и

В. А. Левшина.

2.1. Театрализация и рационализация в романном пространстве.

2.2.Элементы масонской образности в структуре мифогенного романа.

2.3. Идеальный топос в структуре мифогенного романа.

§3. Специфическая и традиционная образная система в структуре русского мифогенного романа 70-80-х годов XVIII века.

3.1. Травестия былинного сюжета в «романе-сказке» В.А.Левшина.

3.2. Синтез сказочных и романных формул в тексте романов М. Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А.Левшина.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Становление и развитие жанра романа в русской литературе 70-80-х годов XVIII века: мифогенный роман в творчестве М.Д. Чулкова, М.И. Попова, В.А. Левшина»

В основе диссертационного исследования лежит идея выявления в отечественном литературном процессе особой разновидности русского романа последней трети XVIII столетия - романа, условно определяемого нами как «мифогенный», или мифопорождающий1. Это определение вводится в диссертацию как необходимая теоретико-литературная дефиниция для обозначения группы текстов, принадлежащих перу писателей последней трети XVIII века - М. Д. Чулкова, М.И. Попова и В. А. Левшина. Сочинения, соответствующие названному видовому определению: «Славенские сказки» и «Сказка о рождении тафтяной мушки», вошедшие в сборник М. Д. Чулкова «Пересмешник, или Славенские сказки» (1766 - 1768, 1789), «Славенские древности, или Приключения славенских князей» (1770) М. И. Попова и «Русские сказки» (1780 - 1784) В. А. Левшина. Кроме того, к текстам, включающим в себя мифопорождающие образы, мы относим и самое известное сочинение М. Д. Чулкова - незавершенный роман «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770).

Объединение группы текстов под номинацией мифогенный роман обязывает нас дать соответствующие разъяснения терминологически обозначенному видовому определению и охарактеризовать особенности его функционирования по отношению к литературному процессу последней трети XVIII века.

Терминологическое словосочетание «мифогенный» роман в тексте работы возникло благодаря исследованиям Ю. М. Лотмана. В тексте совместной с 3. Г. Минц статьи «Литература и мифология» (1981) Ю. М. Лотман заметил: «В истории развития науки литература противостоит мифологии. Например,

1 Мы считаем определения мифогенный и мифопорождающий синонимичными, имея в виду общее для них значение «создающий», «рождающий». См. словарные толкования слов и частей слова: ГЕН - нем. gen - греч. Genos - род, происхождение. Материальный носитель наследственности, обеспечивающий преемственность в поколении того или иного организма, способный к воспроизведению; ГЕН - греч. Genes - рождающий, рожденный. Вторая составляющая сложных слов, обозначающая «связанный» с происхождением (часто соответствует русскому «.род»)// Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. -М., 2005. - С.187. [Выделено мной. - Е.Д. ]. в эпоху рационализма «миф» приравнивается к невежеству, котя именно европейский XVIII век оказывается исключительно мифогенной зоной»1. Мы позволили себе предположить и доказать, что ряд эпических текстов в русском литературном процессе XVIII века сознательно ориентирован на мифо-порождение, связанное с прошлой и современной авторам русской/славянской историей. Сочинения Чулкова, Попова, Левшина, названные нами выше, представляют специфические процессы становления русской литературы XVIII века, а также в значительной степени предшествуют оригинальному развитию литературного процесса XIX века. Они осмысливают роль, место и значение России в европейской истории, обсуждают идею первенства/ученичества, особенно актуальную для отечественной исторической науки и общественной жизни XVIII века. В указанных нами сочинениях в качестве формы подачи материала (идей, мыслей, иногда историософских концепций) авторы избирают обращение к историческому источнику, легенде (М. Д. Чулков, М. И. Попов), образной системе былины (В. А. Левшин) или сказки.

Особый статус художественному миру этих сочинений придает фольклорная образная система (отвечает за динамику действия - развитие сюжета) и славянская мифологическая образность, возникающая как в самом тексте сочинения (выполняет, например, роль образа-детали), так и в виде авторского комментария (обильные подстрочные сноски, воспринимаемые и автором и читателями как вариант словарной работы — М.И. Попов).

Специфический сплав компонентов художественного образа в эпических текстах Чулкова, Попова и Левшина подводит нас к необходимости дать им новое видовое определение в рамках существующей типологии жанрового состава русской прозы XVIII столетия.

Актуальность проведенного нами исследования сочинений М.Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина в аспекте выявления признаков особой

1 Лотман Ю. М., Минц З.Г. Литература и мифология// Труды по знаковым системам. -Тарту, 1981.- №546. - С.36 - 37. разновидности русского романа последней трети XVIII века - мифогенного, мифопорождающего подтверждается исследовательской деятельностью в близких нам областях гуманитарного знания последнего десятилетия. Появление такого рода работ подтверждает необходимость и важность оценки роли в отечественном литературном процессе творчества авторов демократической волны М. Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина. Так, в работах по философии, истории, социологии, культурологии, методологии филологического анализа Т. В. Артемьевой, С. О. Шмидта, О. А. Лавреновой, Эллис К. Виртшафтер, В. Я. Гросула, Ю. В. Стенника центральной проблемой исследования стала проблема формирования и осмысления национального самосознания, как в плане мировидения, так и в историософском ее аспекте1. Материалом для обсуждения и оценки форм проявления русского национального самосознания в трудах названных авторов являются источники по русской литературе XVIII столетия (сочинения Д. И. Фонвизина, Г. Р. Державина, В. А. Левшина, П. А. Плавилыцикова, Н. М. Карамзина).

Исследование образов славянской языческой мифологии, географии и мифопоэтики, которыми наполнены тексты Чулкова, Попова и Левшина, в современных условиях невозможны без трудов Н. И. Толстого и ученых его школы2.

Особое место в этом списке авторов занимает недавняя монография Ю. В. Стенника «Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII - начала XIX века» (СПб., 2004), в которой

1 См.: Артемьева Т.В. История метафизики в России XVIII века. - СПб., 1996; Лавренова О. А. Географическое пространство в русской поэзии XVIII - начала XX вв. (геокультурный аспект). - М., 1998; Эллис К. Виртшафтер. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. - М., 2002; Шмидт С.О. Общественное самосознание российского благородного сословия XVII - первая треть XIX века. - М., 2002; Гросул В. Я. Русское общество XVIII - XIX веков. Традиции и новации. - М., 2003; Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII - начала XIX века. - СПб., 2004.

2 См., например, Толстой Н. И. Язычество древних славян/Ючерки истории культуры славян. - М., 1996. - С.145-160; Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т./ Под ред. Н. И. Толстого. РАН; Ин-т славяноведения и балканистики: Т.1: А-Г. М., 1995 -584 е.; Т. II: Д-К. - М., 1999. - 699 с. и др. рассматриваются историософские концепции русских писателей XVIII века -Ломоносова, Радищева, Карамзина и др.

Значимым для начала нашего исследования стало знакомство с монографией Т. В. Артемьевой «История метафизики в России XVIII века» (СПб., 1996). В этой книг автор представил важные для XVIII века аспекты философских размышлений русского человека: знания о себе и в связи с этим осмысление проблемы «ученичества» и первенства России, философствование как тип жизни, свойственный русскому человеку.

Общественные и философские проблемы, волновавшие русское общество, находили свое выражение в трактатах, публицистических выступлениях и непосредственно в художественных текстах (например, в сочинениях В. А. Левшина, Д. И. Фонвизина, А. П. Сумарокова, на которые ссылается авл тор) . Это был пример того, как художественное произведение становилось источником для философского исследования архетипических форм мышления, проблем «смысла жизни и самоидентификации»2.

Не менее важной для нас оказалась и недавняя монография Т. В. Артемьевой «От славного прошлого к светлому будущему. Философия истории и утопия в России эпохи Просвещения» (СПб., 2005), которая во многом развивает идеи первой книги, но при этом возводит ряд явлений русской истории и типы общественного сознания к архетипическим сущностям. Наиболее значимыми из перечисленных Т. В. Артемьевой архетипов, на наш взгляд, являются: стремление к вхождению в Европу - «европейский строй»; российская история - история государства, а не история народа; смена политической системы - точка отсчета - «начало» русской истории; наконец, «настоящее и прошлое для России лишь приготовление к «славному будущему», время, когда Россия вновь становится молодой [Курсив мой. —Е. Д.]3.

1 Артемьева Т. В. История метафизики в России XVIII века. - СПб., 1996. - С. 61-65.

2 Там же.-С. 158.

3 Артемьева Т. В. От славного прошлого к светлому будущему: Философия истории и утопия в России эпохи Просвещения. - СПб., 2005. - С.5—6.

Соотношение прошлого, настоящего и будущего России стало предметом осмысления не только в сочинениях «дворян-философов», по словам Артемьевой, но нашло свое выражение в специфической форме мифогенного романа у литераторов последней трети XVIII века, представлявших, в том числе, и демократические, «третьесословные» тенденции в литературном процессе столетия (Чулков и Попов). «Мифогенный» роман, возникший в сочинениях Чулкова, Попова и Левшина, ориентирован по преимуществу на национальные архетипы, формировавшие сознание русского общества XVIII столетия.

Фундаментальный труд Ю. В. Стенника «Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII - начала XIX века» (СПб., 2004) - это, в отличие от работ Т. В. Артемьевой, литературоведческий подход к историософским концепциям писателей XVIII - начала XIX века. Значимым, ценным свойством этого исследования оказался методологический подход к оценке исторических трудов Н. М. Карамзина, А. Н. Радищева, М. В. Ломоносова. Так, в главе об историософской концепции А. Н. Радищева Ю. В. Стенник отмечает «разность» собственно художественного образа истории и представления о ней в научном историческом исследовании. «Дело в том, - пишет Ю. В. Стенник, - что, рассматривая исторические воззрения писателей, поэтов, философов, мы всегда должны учитывать их особое отношение к историческому факту. С научным анализом это отношение имеет мало общего. Следует ясно представлять особую историософскую окрашенность художественного или философского ощущения истории. Сам выбор того или иного факта писателем никогда не бывает случайным и соответственно писатель вкладывает в его трактовку совершенно иной смысл, нежели это будет иметь место в работе историка» [Курсив мой. - Е. Д. ]\

1 Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII - начала XIX века. - СПб., 2004. - С. 186 - 187.

Специфическое осмысление истории и национального мироощущения, представленное в произведениях Чулкова, Попова и Левшина, на историософский статус изначально не претендовало, но само стремление к изображению в той или иной степени достоверности исторического материала, «славянских древностей», у писателей «новой волны» имело несомненное значение для развития литературного процесса последней трети XVIII столетия. Они взяли на себя смелость прикоснуться к отечественной истории и представили своего рода ее неофициальную версию, «народную историю», а сами выступили в роли создателей специфического «исторического текста».

Заслуживает внимания уже сам факт внимания писателя - творца художественного вымысла к историческим фактам. В ряду авторов, обратившихся к художественному воспроизведению далеких исторических эпох славяно-русской жизни, первым необходимо назвать Ф. А. Эмина, который, заявив о себе как об авторе романного жанра, взялся за написание труда исторического - «Российской истории жизни всех древних от самого начала России государей» (СПб., 1767).

По справедливому замечанию современников и последующих критиков его сочинения, в своем труде Ф. А. Эмин выступил не как историограф, а как создатель еще одного занимательного романа, в котором представил художественное осмысление русской истории. Об этом с разной степенью критической оценки труда говорили Чулков, Шлецер, Карамзин, а также историографы и историки литературы XX века - Д. Д. Шамрай, С. Л. Пештич, Г.А. Гуковский, Э.Л. Афанасьев, Ю. В. Стенник.

В июле 1769 г. Чулков помещает на страницах журнала «И то, и сио» памфлет на Эмина, в котором изобличает компилятивную природу его текстов и уличает коллегу по цеху в незнании истории: «Кто цифров не учил, но летописи строит / И Волгою брега Санкт-Петербургски моет, / Дурак. / Кто взялся написать историю без смысла/ И ставит тут Неву, где протекает Висла,- / Дурак»1.

1 Чулков М. Д. Двадцать восьмая неделя. Июль// Ито, и сио. - СПб., 1769.

Н. М. Карамзин называл его «Российскую историю» самым неудачным романом автора. Так, он пишет: «Самый любопытнейший из романов г. Эми-на собственная жизнь его, а самый неудачный - российская его история. Ученый и славный Шлецер всего более удивляется, что Академия напечатала л ее в своей типографии» .

Г.А. Гуковский говорил об истории Эмина как о беллетризованном рассказе, в котором события и люди изображены языком XVIII столетия. Он считал, что Эмин «отнесся к написанию истории как и к созданию очередного своего романа», в котором автор заставил своих исторических персонажей «разговаривать языком 60-х годов XVIII века»2.

О полемике, развернувшейся среди русских литераторов по поводу появления «Истории» Ф. А. Эмина упоминает и М. Я. Билинкис в работе «Русская проза XVIII века. Документальные жанры. Повесть. Роман» (СПб., 1995). Исследователь ссылается на заметку неизвестного критика 70-х годов XVIII века, который, «читая Эмина,. видел в нем «не столько историка, как спорщика, разбирателя пустых мнений, делающего везде роман из истории, придающего страсти движения малейшим своим лицам.»3 .

Интерес к художественному воспроизведению фактов русской истории в 60 -80-е годы XVIII века проявился на фоне общего исторического интереса, пробуждение которого во многом связано с публикацией трудов Ломоносова, его полемики с Миллером, Шлецером, Байером, изданием «истории» Эмина, сочинений В. Н. Татищева, свода документов, подготовленных Н. И. Новиковым.

1 Карамзин Н. М. Пантеон российских авторов. Эммин Федор, 1802// Карамзин Н. М. Избранные сочинения: В 2-х тт. - М. - Л., 1964. - Т.2. - С. 171

2 См. об этом: Гуковский Г.А. Эмин//История русской литературы. Литература XVIII века. - М. - Л. 1947. - Т.1. - Часть вторая. - С.261; упоминание этой оценки труда Ф. А. Эмина: Пештич С.Л. Общественно-историческое и историографическое значение «Российской истории» Ф. А. Эмина и произведений Екатерины II// Русская историография XVIII века: В 3-х Ч. - Л., 1965. - Ч.П. - С.251-252.

3 Неизвестный автор РО ГБЛ ф.298/Г/.К.1. Д.1.// Цит. по: Билинкис М. Я. Русская проза XVIII века. Документальные жанры. Повесть. Роман. - СПб., 1995. - С.78.

Справедливо будет вспомнить, что интерес к национальной исторической проблематике всегда отличал русскую литературу и, прежде всего, русскую драматургию XVIII столетия. Трагедия - жанр, с ярко выраженной классицистической доминантой, естественным образом был ориентирован на обращение к проблемам государственного строительства (репертуар пьес Сумарокова, Княжнина, Екатерины II). Не случайно это свойство русской драматургии XVIII столетия подмечено и иностранными исследователями. Так, немецкий исследователь Иоахим Клейн цитирует фрагмент статьи П.А. Плавилыцикова «Театр» в июньском номере журнала «Зритель» за 1792 год: «Отечественность в театральном сочинении, кажется, должна быть первым предметом: что нужды Россиянину, что какой-нибудь Чингисхан Татар1 ский был завоевателем Китая и там он наделал много добрых дел» . Однако по сравнению с драматургическим решением проблем государственной и национальной идентификации, эпические сочинения Чулкова, Попова и Лев-шина предлагали новые решение и новый облик значимым для русского общества XVIII века идеям. Современная литературоведческая наука тем не менее не оставила без внимания историографические сочинения М. В. Ломоносова, Ф. А. Эмина, А. П. Сумарокова, И. Ф. Богдановича. Ценностный вектор исследования «историй», принадлежащих перу русских писателей, был задан работой Э.Л. Афанасьева « На пути к XIX веку (Русская литература 70-х гг. XVIII в. - 10-х гг. XIX в.)» (М., 2002). В ней автором очень точно обозначен целый ряд характерных особенностей текстов «историй», которые связаны с процесса ми зарождения в русской литературе новых жанровых образований (прежде всего, жанра романа) .

Историософские концепции о происхождении славено-руссов и почтении к ним других народов, использованные Чулковым, Поповым и Левши-ным, обрастали в текстах их сочинений легендарным и фольклорным и мате

1 См.: Клейн Иоахим. Пути культурного импорта. Труды по русской литературе XVIII века. - М„ 2005. - С.388.

2 Афанасьев Э.Л. На пути к XIX веку (Русская литература 70-х гг. XVIII в. - 10-х гг. XIX в.). - М„ 2002.-С.80,81, 102- 105 и др. риалом. Именно в таком виде они обрели свое особое место в отечественном литературном процессе.

Система образов, использованная в этих текстах, определила черты мифопорождающего типа художественного произведения в отечественном литературном процессе. В этом смысле творчество М. Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина опиралось на мощную национально-государственную традицию всеобщего мифотворчества XVIII столетия. В культурной жизни страны бытовали и создавались мифы о Петре I («Он бог, он бог твой был, Россия») и Екатерине II (российской Минерве), о русских писателях Ломоносове и Сумарокове (российском Мальгербе и Пиндаре; северном Расине)1.

Собственно русские «мифы» конкурировали с «мифом французским»: он, «блистая ловко ограненными поверхностями, последовательно представлял различные стороны утопического идеала», а «французский язык стал «сакральным языком» послепетровского мира» . Эта особенность русской жизни XVIII столетия, нашедшая отражение в литературе времени, была замечена в работах Ю.М. Лотмана, М. Я. Билинкиса, К. Осповата и зарубежных исследователей - И. Рейфман (США), чьи размышления касаются фигуры М. В. Ломоносова в русском литературном процессе.

М. Я. Билинкис замечает, что человек XVIII века «воспринимал мир как иерархическую структуру, состоящую из определенного раз и навсегда числа элементов, которые вступают во взаимодействие между собой со строго определенным от века набором правил» . Этот постулат, отмечаемый и в научных трудах самого М. В. Ломоносова, позволяет моделировать отношения предустановленности в жизни, то есть мифологизировать жизнь, канонизировать ее героев. Так сам Ломоносов поступает с образом Петра I, а современники именно так относятся к самому Ломоносову. Американский исследователь И. Рейфман находит, что Ломоносова «утверждали как отца русской

1 См. последнюю по времени публикацию В. Ю. Проскуриной: Мифы империи Литература и власть в эпоху Екатерины II. - М., 2006.

2 Артемьева Т. В. Указ соч., 1996. - С28.

3 Билинкис М. Я. Спор о первенстве, или основания мифа// Имя - сюжет - миф. - СПб., 1996.-С.31. литературы, который ввел европейские идеи в России, открыл новую эпоху, и дал образцы для будущих поколений русских писателей»1. В то же время К. Осповат считает, что мифологизация Ломоносова обеспечивалась ему выбором жанрового репертуара. Устойчивая приверженность каноническому жанру оды - залог «бессмертия» автора: «Сама по себе классицистическая теория оды генерирует миф о величии (образцовости) поэта, в полной мере реализовавшийся в сознании Ломоносова: думается, что именно этой многоплановостью организующих категорий одической эстетики и их мифогенным потенциалом обусловлено беспрецедентное для западноевропейской словесности, абсолютное доминирование оды в системе ломоносовской поэзии» .

Чулков, Попов и Левшин подхватили традицию мифотворчества, свойственную сознанию русского человека XVIII столетия, но транспонировали содержательный контекст эпохи - дух мифотворчества - на почву фольклор-но-исторической образной системы. Чулков, Попов и Левшин, на наш взгляд, создали образ своей эпохи и представление о временах прошедших в форме истории народной.

В нашем исследовании мы вынуждены обозначить необходимые для нас отношения между понятиями миф — мифопоэтика - мифогенное сочинение. В истории литературоведческой науки существуют давние авторитетные методологические традиции определения мифа и отношения к нему, которые, по словам современного исследователя Д. В. Козолупенко, можно условно разделить на «научно-антропологическую и культурно-поэтичесую» 3. Причем, именно культурно-поэтическая традиция имеет наиболее обширную базу исследований, среди которых труды основоположников мифологиче

1 Reyfman Jrina/ Vasili Trediakovsky: The fool of the "new" Russ lit/Stanford (Calif.)// Миф и реальность в литературной репутации русского писателя, 1990. - С. 11.

2 Осповат К. Quisqus Pindarum Studet AEMULARI: заметки о литературном направлении Ломоносова// Русская филология: сб. науч. Работ молод, филол. - Тарту, 1999. - №10. -С.31.

3 Козолупенко Д. В. Миф. На гранях культуры (системный и междисциплинарный анализ мифа в его различных аспектах: естестевенно-научная, психологическая, культурно-поэтическая, философская и социальная грани мифа как комплексного явления культуры). -М., 2005. - С.23. ской школы Я. Гримма, Ф. Куна, философские сочинения Ф. Шеллинга, а также исследования их отечественных последователей — представителей этимологического направления А. Н. Афанасьева и Ф. И. Буслаева. Концепция непостижимости, а вместе с тем необходимости прислушаться или довериться бессознательной игре логики развивалась в трудах А. Н. Веселовского, А. А. Потебни, М. И. Стеблин-Каменского, К. Г. Юнга, А. Ф. Лосева. Культурно-поэтическая традиция, в целом, склоняется к характеристике мифа как специфического образа окружающего мира, представленного в словесных образах, образах-символах, магических образах, чудесной истории1. Характеристика мифа в рамках обозначенной тенденции также строится в терминах народное сознание, осмысление природы, правда о мире, воображение2; связь с фольклорной образной системой и развитие мифа в системе форм устного народного творчества отмечали А. Н. Афанасьев, В.Я. Пропп.

К. Г. Юнг связывал мифотворчество с природой фантазирования, общей для всех людей, устанавливая факт пульсирования в сознании человека неких устойчивых мотивов, первообразов или архетипов. Ученый-психолог вышел на возможность поиска и обнаружения формальных устойчивых черт л феномена мифа и мифотворчества .

В современном литературоведении работы, посвященные мифу, охватывают все области гуманитарного знания, и сам феномен мифа получает достаточно широкое толкование: от типа повествования до концепции первобытной «духовной культуры», первобытной идеологии», а также философ-ско-идеологической доктрины4 и «национальной идеи»5.

Для конкретного литературоведческого исследования наиболее важными оказываются поиски конкретного выражения мифологической картины

1 См.: Лосев А.Ф. Миф - развернутое магическое имя// Миф. Число. Сущность. - М., 1994. - С.4; Лосев А.Ф. Диалектика мифа//Миф. Число. Сущность. - М., 1994. - С.195.

2 Стеблин-Каменский М. И. Миф. - Л., 1976; Буслаев Ф. И. О влиянии христианства на славянский язык. Опыт истории языка по Остромирову Евангелию. - M., 1848. - С.65-66.

3 Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. - Киев, 1996. - С.87-88.

4 Козлов А. С. Миф// Современное зарубежное литературоведение. Энциклопедический словарь. - М., 1999. - С.222- 224.

5 Козолупенко Д. В. Указ. соч. - С.8. мира, причем, в самых разных толкованиях природы феномена мифа, то есть особенностей структурного проявления образа мира. В этом смысле иронически, но, по сути верно звучит мысль Д. В. Козолупенко о том, что исследователю не остается ничего другого как «искать следы и отголоски мифа, его эпифеномены, проявления, отблески и, глядя на них, создавать новые образы»1. Следы и отголоски мифа есть мифопоэтика, которая позволяет выявить соотношение образной системы текста и воспроизвести конкретную концепцию или символический сюжет текста, соотнесенный с тем или иным миропредставлением. Модель подобного рода анализа, данную в самом общем теоретико-методологическом виде, и представляет указанная нами недавняя монография Д. В. Козолупенко «Миф. На гранях культуры» (М., 2005). Эта же позиция зафиксирована энциклопедическим справочником «Современное зарубежное литературоведение» (М., 1999): «Терминологическую перегруженность слова «миф» могло бы снять понятие «мифоцентри-ческое произведение» для обозначения всех современных произведений, которые ориентированы на миф, но «ни по типу авторства, ни по типу сообщения и характеру восприятия читателем, ни по своей функции» с мифом не соотносятся, а представляют «собой не более чем мифоцентрическое или мифопоэтическое произведение»2.

Мифопоэтический контекст исследования отличает труды В. Я. Проппа, Б. Н. Путилова, Ю. М. Лотмана, Е. М. Мелетинского, В. Н. Топорова.

Однако мы считаем необходимым в нашем случае дифференцировать понятия мифопоэтическое и мифогенное, мифопорождающее сочинение. Такая дифференциация позволит выявить специфику работы над текстом сочинения авторов последней трети XVIII столетия, а также ответить на вопрос, чем же мифогенная структура поэтического образа отличается от ми-фопоэтической. В этом смысле нам близка позиция В. Ю. Проскуриной, обозначенная в недавно вышедшей монографии «Мифы империи. Литература и

1 Там же. - С.31.

2 Козлов А. С. Указ. соч. - С.222. власть в эпоху Екатерины II». Концепция книги основывается на выявлении природы мифотворчества в России XVIII века, которая видится автору в процессе порождения «метафор власти» и добровольном усвоении их всеми уровнями современного общества, то есть процессе мифопорождения. Так, В.Ю. Проскурина пишет: «В ситуации русского XVIII века «поле власти» почти полностью контролировало «поле литературы». Однако само это поле задавало модус восприятия власти, порождая те «метафоры власти», которые сама власть без стеснения усваивала. В конечном счете «символический капитал» империи, ее культурно-политическая мифология, оказывается не только социально и экономически конвертируемым, но иногда является ее главным завоеванием»1. Обосновывая свою точку зрения на предмет исследования - мифология екатерининского времени во власти и литературе - исследователь обращает внимание на методологическую базу заявленного аналитического подхода - позицию П. Рикера в работе «Живая метафора»2. В контексте исследования В. Ю. Проскуриной - это «метафора политическая», которая определяет «стратегию политического дискурса» и использует «для фабрикации «образа власти» мифологические проекции».

Таким образом, процесс мифопорождения в эпоху, далекую от мифологических времен, связан с ментальным механизмом психической (архетипи-ческая образность) и мыслительной деятельности (порождение метафор), результаты которой в определенную культурно-историческую эпоху выражао ются в определенных образных моделях (символические формулы) .

Итак, мифогенные тексты Чулкова, Попова и Левшина на тему славяно-русского прошлого являются величиной производной от текстов мифопоэтических. Используя арсенал мифопоэтической образности, они переосмысливают архаическую образную систему и исторический мате

1 Проскурина В. Ю. Указ. соч. - С. 8.

2Там же: Метафора как специфический дискурс, направленный на достижение мифологического уровня изображения (Ricoeur Paul La metaphore vive. - Paris, 1975. - P.49).

3 Проскурина В. Ю. Указ. соч. Там же. риал, данный в авторской переработке, встраивая эти два образных ряда в контекст собственного сочинения (романной формы в нашем случае).

Идея обращение Чулкова, Попова и Левшина к далекому праславян-скому прошлому специфически зафиксирована сильной позицией текста -его заглавием. Название «сказка» - это тот кодовый сигнал, который объединяет сочинения Чулкова, Попова и Левшина и в то же время отсылает читателей к далеким легендарным временам Древней Руси. В XVIII веке понятия «мифология» и «сказка» не различались и существовали как понятия синонимичные - вымысел, баснословие (ст. Г. Теплова «О качествах стихотворца рассуждение», 1755; Г. Козицкого «О пользе мифологии», 1759; В. Лукина «Предисловие к пьесе «Мот, любовью исправленный», 1765). Однако в то же время тексты Чулкова, Попова и Левшина не имели прямого отношения к мифологической модели мира. Приемы, формулы, образная система фольклорных жанров — былины и сказки, использованные в их сочинениях, утрачивают свое непосредственное назначение, но внешняя оболочка приема ми-фопоэтического арсенала здесь, безусловно, сохраняется, и играет роль мостика между двумя мирами: историческим, или «баснословным» прошлым и настоящим, к которому принадлежит автор.

Д.В. Козолупенко пишет, что между «сказкой» как жанром фольклорным и «мифом» как архаическим миропредставлением можно обнаружить этимологическую близость, исходя из особенностей словоупотребления в русском языке вплоть до XIX века. Действительно, эти понятия осмысливались в одном ряду вымышленных текстов: рассказ: сказка, художественный текст, роман, миф, вымысел, басня, россказни. Так, по словам автора исследования, до XVII века сказки называли «баснями», что в свою очередь, восходит к «баянам», то есть собственно к мифам, но мифам «для непосвященных», в отличие от мифов, сопряженных непосредственно с похоронно-поминальным обрядом - «кошунов», сохранением и исполнением которых мог заниматься только особый разряд волхвов - «кощунники»1.

1 Козолупенко Д. В. Указ. соч. - С.54.

Е.М. Мелетинский указывал на фиксированную в сказках демифологизацию и десакрализацию сюжета и героя при сохранении отчетливого мифологического генезиса сказки1.

В нашем же случае появление слова «сказка» в заглавии текста (Чул-ков, Левшин) или в его предисловии (Попов) должно свидетельствовать о следующих намерениях автора: а) автор обращается к рассказу о далеком прошлом, но рассказ этот предназначает для читающей публики, следовательно, он позиционирован как художественное произведение и, таким образом, «сказка» XVIII века противопоставлена «мифу» в его научном толковании; б) подсвеченная сказочными и былинными формулами, поэтологиче-скими приемами фольклорного текста, «сказка» Чулкова, Попова и Левшина занимает нишу «народной истории» - истории «для непосвященных» и, таким образом, противопоставлена официальным историческим трудам, в том числе и сочинению Ф. А. Эмина - истории для знающих/ сакральный вариант текста; в) сочинения Чулкова, Попова и Левшина используют образную систему мифопоэтического/ архаического периода развития литературы, но в то же время трансформируют ее.

Так, из них исчезло циклическое время, которое уступило место линейному развитию сюжетного времени и, следовательно, кумулятивной сюжетной цепочке. Чудесное пространство, свойственное мифопоэтической жанровой системе (литературе), заставляющее героя совершать действие, преодолевать препятствия, транспонировалось в авантюрное пространство дороги, свойственное роману. На дороге, в пути по славяно-русскому географическому пространству оказались Алеша Попович, дворянин Заолеша-нин и др. (Левшин), Силослав, Аскалон (Чулков), Вельдюзь, Светлосан, Ос-тан (Попов). Основная сюжетная линия путешествия героя по «мифо

1 Мелетинский Е. М.Миф и историческая поэтика фольклора//Фольклор. Поэтическая система. - М., 1977. - С.З(М0. географическому» пространству Руси сопровождалась включением эпизодов, представляющих историю встречного, путника (Рус, Алим - Чулков), (Левсил, Липоксай - Попов), (Булат, Слотан, богатырь Стеркатор - Левшин). Таким образом, возникала линейная анфиладная композиция текста, существенно отличающая художественную специфику сочинений Чулкова, Попова и Левшина от мифопоэтического источника. Иной принцип построения материала был только у «Сказки о рождении тафтяной мушки» и «Пригожей поварихи» М. Д. Чулкова, где сюжетно-композиционные особенности сочинения были связаны с одним центральным авантюрным персонажем, который и определял монологическую структуру текста.

Тексты, обращенные к легендарному прошлому, как бы демонстрировали тот этап развития литературы, когда она уже отошла от недискретного мифологического мышления и приобщалась к дискретному художественному освоению мира. Борьба добра и зла, представленная через традиционно сказочные формулы текста (потеря - поиск - приобретение - у всех трех авторов) и при помощи былинных сюжетов, известных русской литературе (о Добрыне Никитиче, об Алеше Поповиче - Левшин), сочеталась с рациональным включением исторического материала, подкрепленного мифологическим материалом из собственных словарных наработок (Чулков, Попов)1. Сюжеты мифологического генеза (посещение героями иных миров - чудесных пространств; добывание, похищение волшебных предметов; убийство хтонических существ) обрастали устойчивой социально-бытовой или поведенческой трактовкой действий персонажа (образы Бабы Яги, Кащея Бессмертного, Аскалона; Карачуна; чудесный лес Громобоя; посещение Луны, острова Олана и т.д.) Создаваемые Чулковым, Поповым и Левшиным тексты представляли собой пример осознанной конвергенции мифопоэтической образной системы и рационально-логической системы нормативной литературы XVIII столетия (например, осмысление образа Петербурга как славянской

1 Чулков М. Д. Краткий мифологический лексикон (1767); Попов М. И. Краткое описание древнего славянского языческого баснословия (1768). столицы Винеты - у Чулкова; теория переселения народов, покорение угро-финских племен — у Левшина; включение скифской легенды о расселении праславян на территории днепровского Правобережья - у Попова).

Принцип конвергенции распространялся не только на сюжетно-композиционное решение сочинения, но и на характер персонажной системы.

С одной стороны, система персонажей в этих романах представлена традиционными для мифопоэтики героями: богатырь, сын правителя - государя (князь), совершающие путешествие в иные пределы с целью спасения невесты, будущей невесты, волшебного предмета (например, венца племени русов). Выбор персонажей, использование именно этой системы героев в сочинениях Чулкова, Попова и Левшин ориентирует читателей на арехтипиче-скую природу «сказок». Однако у Чулкова, Попова и Левшина она оказывается скорректированной появлением пар герой - слуга (вариант двойника героя - его сниженная версия), или персонажа с доминантой «плута», что свойственно поэтике нового времени (Звенислав - Слотан; Неох; Мартона и др.). Мифопоэтические персонажи сочинений Чулкова, Попова и Левшина создают прецедент саморефлексии в тексте сочинения, что, безусловно, трансформирует структуры текста.

Особая роль отводится в тексте авторскому персонажу, который претендует на роль героя произведения, повествующего о событиях и берущего на себя роль иронического комментатора.

Автор в сочинениях Чулкова, Попова и Левшина предстает в ряде ипостасей, которые близки друг другу по сути. Во-первых, это своеобразный рассказчик-скоморох («Славенские сказки» Чулкова - Ладон, монах; концепция автора-скомороха поддерживается и в романе «Пригожая повариха»); во-вторых - «историк», собиратель древностей (Чулков, Попов, Левшин); в-третьих, литератор, создающий мир вымышленных форм (в большей степени - Попов). Между этими тремя образами авторов есть существенная связь: все эти образы, созданные Чулковым, Поповым и Левшиным, расположены на линии десакрализации. Они могут десакрализовать, демифологизировать прежнюю поэтику и образ прежнего автора, опираться на выдумку, а не на «миф», создавать не историю, а «народную» историю.

Авторское «я» у этих авторов представляло собой профанное начало и вторгалось в сакральные ценности прошлого. Таким образом, обозначившаяся в сочинениях Чулкова, Попова и Левшина ситуация своеобразно, в метафорической форме отражала историко-культурную ситуацию перехода от мифа к сказке.

Однако перед Чулковым, Поповым и Левшиным стояла иная задача. Сочинения Чулкова, Попова и Левшина представляли лабораторию создания романного жанра, в которой возникал эффект, по словам Ю. М. Лот-мана, «перенесения мифологических моделей в дискретный мир словесного искусства» и «миф» смещался в сферу историко-бытовой нарративности»1. И, следовательно, тексты сочинений Чулкова, Попова и Левшина мы будем анализировать как специфическую разновидность жанра романа, возникшую в условиях отечественного литературного процесса последней трети XVIII века.

Научная новизна нашего исследования определяется:

1) выявлением признаков особой разновидности мифогенного романа, существовавшего в сочинениях М. Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина;

2) расширением спектра видовых характеристик романа в русской литературе второй половины XVIII столетия;

3) обозначением специфического, частного типа художественного сознания, характеризуемого нами как мифопорождающий, в пределах завершающего периода отечественного традиционализма (рефлективного традиционализма).

В современной литературоведческой и историко-литературной науке интерес к феномену русского романа XVIII века усилился и поддерживается на протяжении 80-90-х годов XX века и начала XXI века. Русская проза

1 Лотман Ю. М., Минц 3. Г. Литература и мифология. - С.42.

XVIII столетия достаточно подробно исследовалась с точки зрения смены художественно-эстетических систем (литературных направлений) в работах И. 3. Сермана «Русский классицизм: Поэзия, Драма, Сатира» (JL, 1973); Г. В. Москвичевой «Русский классицизм» (М., 1978); В. И. Федорова «Литературные направления в русской литературе XVIII века» (М., 1979); С. Е. Павлович «Пути развития русской сентиментальной прозы XVIII века» (Саратов, 1974); А. А. Смирнова «Литературная теория русского классицизма» (М., 1981); Демина А. С. «Русская литература второй половины XVII - начала XVIII века: Новые художественные представления о мире, природе, человеке» (М., 1977); в монографических исследованиях «Развитие барокко и зарождение классицизма в России: XVII - начало XVIII в» (М., 1989); «Русский и западноевропейский классицизм. Проза» (М., 1982).

Новый концептуальный подход к проблемам развития прозы, завершающей эпоху Просвещения, представлен в работе В. И. Коровина «Поэт и мудрец» (М., 1996), отдельная глава которой анализирует жанровое своеобразие повести в творчестве И. А. Крылова 90-х годов XVIII века. Здесь же следует отметить и недавно переведенную на русский язык монографию Р. Лахманн / R.Lachmann Die Zerstörung der schönen Rede/ Rhetorischen Tradition und Konzepte der Poetischen. - München, 1994 («Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического»/Перевод - Е. Аккерман, Ф. Полякова. - СПб., 2001).

В то же время в отечественном литературоведении образовалось мощное исследовательское направление, изучающее специфическое явление в русской литературе XVIII столетия - феномен русского романа на «пороге» его оригинального развития. У истоков активизации исследовательской практики стояли работы А. Н. Веселовского - «Из истории романа и повести» (СПб., 1886 - 1888. - Вып. 1-2) и В. В. Сиповского «Очерки из истории русского романа» (СПб., 1909 - 1910 - T.I. - Вып. I - II.), а также труды спра-вочно-библиографического характера А. Н. Пыпина, В. П. Семенникова,

В. П. Сопикова, Г. Н. Геннади и др.1. Эти ранние работы носили характер репрезентативный, представляли антологию русского романа и реанимировали сам феномен русского романа XVIII века.

Особый интерес к жанровому составу прозы XVIII века возникает в исследованиях второй половины XX века - работах 60 - 70-х годов. Так, в диссертационных исследованиях В. П. Степанова «М. Д. Чулков и русская проза 1760 - 1770-х гг. (М., 1972); Л. А. Козыро «Русская нравоописательная проза последней трети XVIII века: вопросы характерологии» (М., 1975); статьях Л. И. Резниченко, Е. Н. Степанюк, Л. Н. Нарышкиной 2 объектом исследования становится содержательная сторона романа XVIII века. Предметом исследования - проблемы характерологии, актуальная проблематика текстов.

В диссертационной работе В. П. Царевой «Становление романа в русской литературе 60-90-х гг. XVIII века»3, а также в статье «Пересмешник» М. Д. Чулкова как пародия на роман»4 автор при анализе текста М.Д. Чулкова вычленяет основополагающий признак романного жанра данного периода - пародийный элемент в его структуре. В результате оценка

1 Семенников В.П. Материалы для истории русской литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II. На основании документов архива конференции Имп. Акад. Наук. -СПб., 1914. - 161 с. См. работы: Геннади Г.Н. Справочный словарь о русских писателях и ученых, умерших в XVIII и XIX столетиях и Список русских книг с 1725 - 1825 гг. - Берлин, 1876 - 1908. - I - III; Губерти Н.В. Материалы для русской библиографии. Хронологическое обозрение редких и замечательных книг русских XVIII столетия, напечатанных в России гражданским шрифтом.1725 - 1800. - М., 1878 - 1891. - Вып.1- 3.; Сопиков B.C. Опыт российской библиографии или полный словарь сочинений и переводов, напечатанных на славенском и российском языках от начала заведения типографий до 1813 года. -СПб., 1904 - 1906.-Ч. 1-5.

2 См. работы: Резниченко Л.И. О жанровом своеобразии романов Ф. А. Эмина// Проблемы изучения русской литературы XVIII века. - Вып.1. - Л., 1974. - С.33 - 44; Степанюк Е.И. Проблема жанра и стиля в романах Н.Ф. Эмина «Роза, полусправедливая оригинальная повесть» и «Игра судьбы» // Жанровое новаторство русской литературы конца 18 - 19 вв. - Л., 1974. - С. 13-24; она же. «Н.Ф. Эмин и «русская вертериана»// Проблемы изучения русской литературы XVIII в.- Л., 1978; Нарышкина Н.Л. Идейно-художественное своеобразие романа М. М. Хераскова «Нума, или Процветающий Рим»// Науч. труды. - Сб.ЗО. -Тюмень, 1976. - С.77 - 86. и др.

3 Царева В.П. Становление романа в русской литературе 60-90-х гг. XVIII века: Авто реф. дис. .канд филол. наук. - Л., 1978. - 19 с.

4 Царева В.П. «Пересмешник» М. Д. Чулкова как пародия на роман//Проблемы изучения русской литературы XVIII века. - Вып.4. - Л., 1980. - С. 30 - 38.

В.П. Царевой текстов сборника «Пересмешник» Чулкова только как сочинений, собранных единым автором и объединенных его идеей и волей, дает возможность последующим исследователям видеть в пародийном тексте, протестующем, на первый взгляд, против романного клише, признаки романа нового качества.

Существенную роль в формировании представлений о развитии романной жанровой системы сыграла коллективная монография «Русский и западноевропейский классицизм. Проза» (М., 1982). Систематизация знаний о русском оригинальном романе осуществлялась впервые в рамках монографического исследования. Философия русского писателя XVIII и историко-литературное бытие эпических жанров, представленные Е. Н. Лебедевым, Е.В. Шаталовым, В.И. Сахаровым, освещение теоретико-литературных реалий романной практики A.A. Смирновым и A.C. Кур иловым создавало достаточно полное представление о русском романе XVIII века и подводило определенный итог исследованию жанра, а само монографическое исследование являло собой концептуальное единство. Труд исследователей создавал представление о существовании различных жанровых разновидностей и модификаций русского романа XVIII века.

Так, «высокую» линию русского романа представляет переводной текст «Езда в остров Любви» В.К. Тредиаковского, а продолжает ее Ф.А. Эмин в романах «Непостоянная Фортуна, или Похождения Мирамонда» (1763), а также «Письма Ернеста и Доравры» (1766). «Высокая» линия русского романа существует у Эмина в ее политико-философской и сентиментально-психологической модификации. «Реально-бытовая» линия русского романа, приближающая русскую литературу к действительности, представлена творчеством М.Д. Чулкова - романом «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770).

Жанр романа отечественные литературоведы на протяжении последних двух десятилетий пытались дифференцировать от повести XVIII столетия. Исследователи наметили жанровую границу и внутрижанровую типологию.

Парадоксальность развития романа и повести, их генетические сближения и перетекание из одной формы в другую заставляют вести кропотливую аналитическую работу, которая позволит выявить все факторы дифференциации романа и повести.

Назовем здесь лишь самые последние работы, которые, тем не менее, уже заняли определенное место в ряду фундаментальных исследований эпических жанров XVIII столетия. Это монографии О.Л. Калашниковой «Русская повесть первой половины XVIII века» (Днепропетровск, 1989) и «Русский роман 1760-х - 1770-х годов XVIII века» (Днепропетровск, 1991); Е.К. Ромодановской «Русская литература на пороге нового времени: пути формирования русской беллетристики переходного периода» (Новосибирск, 1996). В этом ряду следует отметить и коллективное исследование проблем русской прозы - и сборник «Русская проза эпохи Просвещения. Новые открытия и интерпретации», изданный в Польше (Лодзь, 1996).

В результате предпринятых литературоведами исследований была обозначена специфика романного универсума и парадоксальность существования романа как неканонического жанра в русской эпической традиции XVIII века. Призыв Е.К. Ромодановской к терминологически точному обозначению существа жанрового определения «повесть», прозвучавший в работе 1985 года «Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII — XIX веков» (Новосибирск, 1985), позволил ввести в дальнейший внутрижанровый анализ эпической системы русского XVIII века. Они долгое время,по замечанию исследователя, «скрывались под общим маловыразительным именем «повести» . Здесь следует назвать работы Т.В. Автухович «Риторический и романный универсум и их взаимодействие в русской прозе XVIII века (к вопросу о о своеобразии романного повествования XVIII века)» и В.И. Тюпы «Новелла и аполог»1.

1 Ромодановская Е.К. Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII -XIX веков. -Новосибирск, 1985.-С.41.

2 Автухович Т. В. Риторический и романный универсум и их взаимодействие в русской прозе XVIII века. К вопросу о своеобразии романного повествования в XVIII веке// Рус

25

Существенный вклад в изучение истории русского романа XVIII века вносят исследования О.Л. Калашниковой «Становление русского реально-бытового романа XVIII века» (Днепропетровск, 1986) и «Жанровые разновидности русского романа 1760 - 1770-х годов» (Днепропетровск, 1988). Анализ текстов М.Д. Чулкова, размышления автора о двуплановой, конгло-меративной природе русского романа, приводимые исследователем доказательства барочности художественной миромодели романа М.Д. Чулкова, помогли отечественным исследователям по-новому отнестись к формированию оригинального облика жанра в России, его типологии, обнаружить не только демонстрируемую Чулковым, но и скрытую в структуре текста оппозиционность.

Серьезное внимание в отечественном литературоведении последних лет уделялось оценке риторического влияния на различные жанры русской литературы XVIII века. В центре внимания исследователей оказалась романная проза. Основной составляющей подобного рода работ стало вычленение существенных признаков художественного образа нормативно- риторической модели русского романа, который был своеобразным кодом эпохи XVIII века. Этот аспект изучения стал доминантой докторской диссертации Т.Е. Ав-тухович «Русский роман XVIII века и риторика: взаимодействие в период формирования жанра (1760 - 1770)» (М., 1998). В то же время соотношение риторики и поэтики в русском литературном процессе XVII — XVIII века (теоретический аспект) уже был освещен в более ранней по времени монографии Р. Лахманн «Демонтаж красноречия». Монография Р. Лахманн определила методологические подходы к изучению особенностей художественного образа и структуры текстов XVII - XVIII вв. Методология исследования текстов нормативной эпохи развития литературы с позиции риторического конструирования образа типологически близка работам Л.И. Сафроноская проза эпохи Просвещения. Новые открытия и интерпретации. - Лодзь, 1996. — С. 11— 22.

1 Тюпа В.И. Новелла и аполог//Русская новелла: Проблемы теории и истории. Сб. ст. -СПб., 1993. - С.13 -25 вой, С.С. Аверинцева, A.B. Михайлова. Так, в коллективной монографии «Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания» (М., 1994) С.С. Аверинцевым, М.Л. Андреевым, М.Л. Гаспаровым, П.А. Гринцером A.B. Михайловым риторическое миромоделирование определяется как важнейшая доминанта традиционалистского типа художественного сознания (средние века, барокко, классицизм, Просвещение). Вслед за авторами названных работ Т.Е. Автухович замечает, что «роль риторики в период рефлективного традиционализма была всеобъемлющей», она являлась по сути дела единым художественным кодом, регламентировавшим способы рационалистической репрезентации идеи в разных искусствах»1.

В современных исследованиях отечественной литературы XVIII века справедливо замечено, что риторические нормы долгое время господствуют в литературной практике, вплоть до начала XIX века, распространяясь на те жанровые образования, которые в силу своей новой эпической природы, отличной от драмы и лирики пространственно-временной организации, плохо поддаются регламентации. Тем не менее, приобретшие во второй половине XVIII столетия популярность повесть и роман также испытали на себе влияние риторики, а в организации их структуры присутствуют устойчивые приемы, поддерживающие риторическую конструкцию произведения. Так, авторское название произведения рассматривалось как тезис будущего сочинения, который доказывался затем соотношением полюсов образной системы текста. Столкновение различных пластов текста в итоге приводило к ожидаемому выводу, заявленному в заглавии. Таким образом, выстраивалась трехчастная риторическая структура: тезис - доказательство - вывод, например, в романах Ф.А. Эмина «Непостоянная Фортуна, или Похождение Мира-монда» (1763) или А.Е. Измайлова «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества» (1799 - 1801) и других романах этого време

1 Автухович Т. Е. Риторическое начало в стихотворной трагедии XVIII века // Русская стихотворная драма XVIII - начала XIX века. Межв. сб. науч. трудов. - Самара, 1996. — С. 10 -18. ни (анонимный роман «Неонила, или Распутная дщерь», 1784; «Несчастный Никанор А. Назарьева», 1784 - 1789).

Итак, феномен русского романа XVIII столетия - один из наиболее актуальных материалов для литературоведческого исследования в последние десятилетия. Его изучали с точки зрения характерологии и внутрижанровой типологии, анализировали генезис образной системы и принадлежность к эстетическим системам. Роман, возникший в отечественном литературном процессе XVIII столетия, несмотря на господство определенного набора кодов и знаков эпохи, внес в картину литературного процесса отличный от нормативного клише личностный, субъективный элемент. Один из важнейших жанров - роман - претендовал на особую роль и значение в жизни русского общества XVIII века. Ведущий эпический жанр XIX века в России, уже в XVIII столетии стремился стать «окном, через которое можно наблюдать характеристики наций и народов», претендовал «на подробную и исчерпывающую репрезентацию повседневной жизни»1.

Наиболее привлекательным для исследователей оказался период трансформации эстетических представлений, период смены культурных и собственно литературных кодов, период «смены языка культуры», по словам А. В. Л

Михайлова . Не случайно в 60-е годы XVIII века в русской литературе появляются так называемые писатели-разночинцы, литераторы новой волны, о третьесословные авторы , среди которых Ф.А. Эмин, М.Д. Чулков, М.И. Попов, предложившие иной взгляд на художественные установки текста, их цель и задачи. Современные зарубежные исследователи видят в этом

1 Cultural Institution of the Novel/ Ed. D. Lymd, W. B. Warner Duke University Press, Durban N.C. 1996., P.4// Цит. по ст. Т. Д. Бенедиктова, М. Б. Раренко. Образ речи в романе. К проблеме моделирования национально-специфического дискурса (на примере произведений И. А. Гончарова и У. Д. Хоуэллса)// Вестник МГУ. - № 4, 2000. - С.8.

2Михайлов А. В. Обратный перевод// Языки русской культуры. - М., 2000- С.21.

3В литературоведческой науке этих авторов называли по-разному. В современном литературоведении достаточно часто встречается название писатель-разночинец. См.: Варда А. Антидедикация как форма литературной полемики//Русская проза эпохи Просвещения. Новые открытия и интерпретации. - Лодзь, 1996. - С. 133-134, 141. явлении некоторые элементы эстетической революции1, предпосылки для которой назрели, но, на наш взгляд, результаты этих перемен сказались позже и подготовили закономерный итог - появление сентименталистской эстетики и предромантических веяний . Оценка творчества именно этих авторов оказывается для исследователей прозы XVIII столетия важной, значимой, показательной в плане смены эстетических ориентиров.

Наше исследование обращено к жанровой ситуации «порог романа» в русской литературе XVIII столетия, черты которой начали складываться, по нашим представлениям, уже в 70 - 90-е годы. Мы рассматриваем «Славен-ские сказки» М.Д. Чулкова, «Славенские древности» М.И. Попова и «Русские сказки» В.А. Левшина как романные жанровые образования. Однако исследовательская практика знакома с различными тенденциями в определении жанрового статуса сочинений М.Д. Чулкова, М.И. Попова и В.А. Левшина.

Исследование творчества Чулкова, Попова и Левшина условно можно разделить на два направления. Первое из них связано с культурно-историческим аспектом исследования и отличает работы начала XX века, а также исследования классического советского литературоведения. Это были работы Е. Мечниковой, B.C. Нечаевой, В.Б. Шкловского. Так, B.C. Нечаева, анализируя «Опыт исторического словаря о русских писателях» Н.И. Новикова, обнаруживает в нем имена авторов, близких Чулкову по социальному положению (Грачевский, Голеновский, Верещагин, Рудаков), и приходит к выводу о существовании особой группы писателей, представлявших «крепо нущее третье сословие» . Отпечаток интереса к социальной картине литературного процесса носит и книга В.Б. Шкловского «Чулков и Левшин» (1933). В ней, по словам П.А. Орлова, Шкловский, решив скорректировать форма

1 Цит. по ст.: А. Варда. G. Sitran. M.D. Culkov. Une bourgeoisie in demi-assumé//Revue des Etudes Slaves. - Paris, Liv/3,1982. - C. 419 - 435.

2 Троицкий В.Ю. Предромантические веяния //Русский и западноевропейский классицизм. Проза - М., 1982. - С.301 -320; Вацуро В. Э. Готический роман в России. - М., 2002. -С.228 - 230.

3Нечаева B.C. «Русский бытовой роман XVIII века// Ученые записки института языка и литературы» - М., 1928. - Т.Н. - С.11 листическую методологию исследования, обратился к «социальному осмыслению» литературных явлений (соотношение товарного и натурального хозяйства в России XVIII века, соотношения оброка и барщины)1.

Попытки выделить таких литераторов, как Чулков, Попов и Левшин в самостоятельное литературное направление внутри последней трети XVIII века всегда существовали. Так, исследователи считали, что стремление к адекватному воспроизведению окружающей действительности, как правило, на эмпирическом уровне, способствовало возникновению «натурализма», наивно-бытового, эмпирического реализма, реально-бытового направления2. Однако вычленение реально-бытовой доминанты не представляло всей палитры новых смыслов, значений и образов, которые принесла с собой литература, созданная Чулковым, Поповым и Левшиным. Названные исследования в своих утверждениях опирались на такие тексты писателей, как «Пригожая повариха», повести из V-й части сборника «Пересмешник» (1789) М.Д. Чулкова или «Повесть о новомодном дворянине» и «Досадное пробуждение» В.А. Левшина. В этом смысле совершенно верным оказалось замечание В.И. Федорова, высказанное им по поводу текстов писателей новой волны: «Дело здесь не в терминах, а в отграничении этого направления от класл сицизма» . Но такие тексты, как «Славенские сказки», «Славенские древности» и «Русские сказки» Чулкова, Попова и Левшина с их сказочными и былинными сюжетами, вниманием к истории и мифологии должны были получить свое историко-литературное обозначение. В коллективной монографии «Русский и западноевропейский классицизм. Проза» эти специфические со

1 Орлов П.А. Проза М. Д. Чулкова: Дис. . уч. ст. канд. филол. наук. -М., 1948.

2См. работы: Нечаева B.C. Указ соч. - С.5 - 41; Орлов П.А. Реально-бытовые романы М.Д. Чулкова и его сатирико-бытовые повести // Ученые записки факультета русского языка и литературы. - Рязань, 1949. - № 8. - С.60, 73; Степанов H.JI. Просветительский реализм// Развитие реализма в русской литературе: В 3-х тт. - М., 1972. — T.I. - С.43 - 121; Wolfgang Gesemann. Die Entdeckung der unteren Volkssichten durch die russische Literatur (zur Dialektik eines literarischen Motivs von Kantemir bis Belinskij). - Wisbaden, 1972. - S. 133; Калашникова O.Jl. Становление русского реально-бытового романа XVIII века. - Днепропетровск, 1986; Федоров В. И. Литература // Очерки истории русской культуры XVIII века. - М., 1988,- 4.3. -С.238.

3Федоров В.И. История русской литературы XVIII века. - М., 1982. - С. 138.

Русский и западноевропейский классицизм. Проза» эти специфические сочинения обозначены как предтеча русского романтизма в главе «Предроман-тические веяния», написанной Ю.В. Троицким1. Исследователь подчеркивает: «Яркие бытовые зарисовки, натуралистические черточки в описаниях событий сочетаются в «Сказках» Левшина с остросюжетным развитием повествования, полного неожиданных поворотов, драматических и комических происшествий. Действие развивается по воле случая и определено порывами и поступками героев. Все это придает повествованию уже в известной мере романтический характер»2. Черты преромантической поэтики создают почву для возникновения элементов готической образности в русском литературном процессе рубежа веков. Эти особенности художественного мира В.А. Левшина попали в орбиту исследовательского интереса В.Э. Вацуро, который указывал на влияние использованных Левшиным в «Русских сказках» сюжетов и образов на Г. П. Каменева — автора «Громвала». Указав на интерес Каменева «к готической балладе френетического типа», автор обращается к характеристике заимствований из текста «Русских сказок» Левшина. Каменев, по мнению В.Э. Вацуро, трансформирует кумулятивную структуру «сказок», убирая из нее лишние, побочные эпизоды, но сохраняет имена (До-брада, Алеша Попович, Добрыня, Тороп), усиливая внимание к типично готическим деталям (ночной, лесной пейзажи, волшебный замок, сверхъестесто венные события - борьба с Вельзевулом) . Однако собственно готический роман у Каменева еще не сложился. По словам ученого, «мир «Громвала» -условный мир волшебно-рыцарского романа и, добавим, фантастической баллады, еще не утвердившейся в русской литературе.; сверхъестественное для героя - реальность, угрожающая, но не таинственная»4.

Наконец, «Русские сказки» В.А. Левшина становятся предметом исследований совершенно особого рода. Современное литературоведение обраща

1 Троицкий В.Ю. Предромантические веяния//Русский и западноевропейский классицизм. Проза. -М., 1982. -С.301-320.

2 Там же. - С.307.

3 Вацуро В.Э. Готический роман в России. — М., 2002. - С. 228-231

4 Там же. - С.231. ется к анализу влияния идей русского масонства XVIII века на свойства художественного образа писателей-современников. В работах В.И. Сахарова и Л.В. Омелько речь идет о сочинениях Чулкова, Попова и Левшина, чьи «сказки» стали своеобразным материалом для внедрения масонских идей в читательское создание. В.И. Сахаров доказывает, что «масоны умело используют этот популярный жанр прозы как модную литературную оболочку, скрывающую их идеи и несущую их в, условно говоря, широкий (а фактический весьма ограниченный) круг культурных русских читателей»1. Так, объектом влияния масонских кругов становится В.А. Левшин. Анализируя приметы стиля писателя, В.И. Сахаров приходит к выводу о замене остроумного и занимательного тона Левшина на «зашифрованную тяжеловесную вставку»2. Зависимый от своего издателя Н.И. Новикова В.А. Левшин, пишет ученый, трансформирует собственную стилистическую систему, корректирует образный ряд текста (8 часть «сказок», в которой появляется изображение масонского храма)3. В работах В.И. Сахарова возникает определение прозы Левшина (вследствие влияния масонской идеологии) как «фигурной, «барочной»4.

Мы видим, что, в сущности, все попытки определения особенностей названных нами текстов Чулкова, Попова и Левшина имеют единую тенденцию: эти сочинения стремятся к выходу за рамки нормативности, ориентированы на законы иной поэтики - предромантической, готической, «масонской». Однако сколько-нибудь удовлетворительного ответа все эти определения, на наш взгляд, не содержат, так как исходят разнонаправленных по-этологических уровней, отталкиваясь, то от формальной, то от содержательной доминанты. Нашу позицию мы обозначим чуть позже, так как, прежде чем говорить о месте Чулкова, Попова и Левшина и их «сказок» в литератур

1 Сахаров В.И. Масонская проза: история, поэтика, теория//Масонство и русская литература XVIII - начала XIX вв. - М., 2000. - С.202.

2 Там же. - С.204.

3 Там же. - С.204.

4 Там же. - С.204

Изучение жанровой генетики текстов Чулкова, Попова и Левшина — одно из продуктивных направлений исследования прозы XVIII столетия.

Так, наибольшее число исследований было посвящено выявлению жанровой природы, типологии и поэтике сочинений М.Д. Чулкова: работы В.П. Степанова, В.П. Царевой, JI.A. Козыро, О.Л. Калашниковой, Т.В. Автухович, А. Вачевой. Творчество М.Д. Чулкова казалось достаточно исследованным еще в 1940 году. Именно тогда А. В. Западов в статье «Журнал М.Д. Чулкова «И то и сьо» и его литературное окружение» сказал: «О Михаиле Дмитриевиче Чулкове - журналисте, романисте, историке и собирателе фольклора немало уже сказано и написано»1. Тем не менее, прошло уже много лет, а последнее слово о Чулкове все еще не написано и не высказано. Более того, внимание к этому необычному писателю, историку, экономисту, собирателю фольклорных материалов актуализировалось во всех областях гуманитарного знания в последнее время. Так, если в работе историка Е. А. Бондаревой экономические и исторические труды Чулкова рассматриваются в аспекте его просветительской деятельности2, то в диссертации Р.В. Кауркина исто-рико-экономическая деятельность Чулкова представлена уже как феномен о русской культуры второй половины XVIII века , а в более поздней монографии Р.В. Кауркина и Е.П. Титкова4 художественная практика Чулкова становится источником для исторического анализа общественных явлений.

В литературоведческих работах последних лет жанровые определения текстов Чулкова имеют довольно устойчивые позиции. Если по отношению к незавершенному роману «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770. - Ч. I.) мнение исследователей определилось, и ни у кого

1 Западов А.В.Журнал М.Д. Чулкова «И то и сьо» и его литературное окружение // XVIII век. Статьи и материалы. Сб.2. — М. - Л., 1940. - С.95.

Бондарева Е.А. Творческий путь и просветительская деятельность М.Д. Чулкова// Исторические записки АН СССР. - М., 1984. - T.III. - С.204 - 237.

Кауркин Р. В. Творческое наследие М. Д. Чулкова как культурно-историческое явление второй половины XVIII века.// Автореф. дис. .канд истор. наук. - Н.Новгород, 1998. -С.22.

4 Кауркин Р.В., Титков Е.П. Михаил Чулков. Творческое наследие. — Арзамас, 2000. -107 с. женщины» (1770. - Ч. I.) мнение исследователей определилось, и ни у кого не вызывает сомнения, что созданная Чулковым первая часть сочинения являла собой роман, то отношение к текстам сборника «Пересмешник» («Пересмешник, или Славенские сказки», 1766 - 1768, 1789 - V часть) остается противоречивым. В исследовательских работах о «Пересмешнике» были определены две жанровые позиции: 1)текст сборника ориентируется в целом на роман , и 2) текст сборника являет собой аналог западноевропейских новеллистических циклов и, следовательно, романом быть не может2. В начале 90-х годов XX столетия «Пересмешник» Чулкова снова оказался в центре внимания, но характеристика жанровой доминанты в исследовательских работах сместилась в сторону «сказки». «Славенские сказки» М.Д. Чулкова, вместе с «Русскими сказками» В.А. Левшина определялись теперь как сочинения, стоявшие у истоков литературной сказки3. К похожему выводу приходит О. Воеводина в статье «О жанровой структуре «Русских сказок» В.А. Левшина»4. Подчеркнув, что жанровый состав текстов Левшина является более сложным, чем в «Славянских древностях» Попова, исследователь останавливается на более приемлемой для нее позиции «литературной сказки». О. Воеводина заключает: сменяющиеся, как и в «Пересмешнике» Чулкова жанровые традиции, образуют в тексте Левшина «особый мир - мир литературной сказки: фольклор (былина, бытовая сказка), рыцарский роман, ренес-сансная новелла, сатирическое иносказание в духе журнальной прозы XVIII века, вновь рыцарский роман, очерк нравов, нравоописательный роман и т. д.»5. Поиск истоков литературной сказки в творчестве Чулкова, Попова и

1 Калашникова O.JI. Становление русского реально-бытового романа XVIII века. - Днепропетровск, 1986.

2 Царева В.П. Становление романа в русской литературе 60-90-х гг. XVIII века. Автореф. дис. канд . филол. наук. - JL, 1978. - 19 с.

3См.: Киреева О.И. Становление русской литературной сказки (второй половины XVIII -первой половины XIX века): Автореф. дис. . канд филол. наук. - СПб., 1995. - 26с.; Герлован O.K. Русская литературная сказка XVIII - начала XIX века. (Понятие. Истоки. Типология): Автореф. дис. . канд. филол.наук -М., 1996. -26с.

4Воеводина О. «О жанровой структуре «Русских сказок» В. А. Левшина»//Русская проза эпохи Просвещения. Новые открытия и интерпретации. - Лодзь, 1996. - С.97 - 101.

5 Там же.-С. 100.

Левшина, безусловно, имеет отношение к одной из известных в литературоведении работ И. П. Лупановой «Русская народная сказка в творчестве писателей первой половины XIX века» (Петрозаводск, 1959). Именно она, указав на оппозиционность «сборников» Чулкова и Левшина по отношению к «поздним рыцарским романам» и Опирающимся на него «рыцарским поэмам», назвала отличительной особенностью «Русских сказок» Левшина их «русско-фольклорные связи»1. По мнению исследователя, именно «Русские сказки» дали «материал литераторам начала XIX века для их «сказочных» произведений»2.

В то же время в отечественном литературоведении существует достаточно устойчивая традиция видеть в «сказках» жанр романа. Так, Ю.М. Лот-ман, В.Ю. Троицкий, О.Л. Калашникова, К.Е. Корепова, в целом, расценивали это «жанровое образование», названное Чулковым и Левшиным «сказками», как жанр с романной доминантой. А Ю.М. Лотман прямо указывал на сочинения Чулкова, Попова и Левшина как одно из ярких проявлений культурно-исторического контекста XVIII века, в котором в жанровом отношении «сказка» и роман были равны по характеру образного освоения окружающего мира, и называет их «фольклорно-рыцарскими романами»3. «Между тем сказка (таковой считалось всякое произведение с фантастическим сюжетом; былина от сказки не отличалась) - произведение, вся суть которого состоит в фантазии, беспорядочном нагромождении волшебных эпизодов. Не улавливая строгой внутренней закономерности сказки, писатель XVIII века считал, что подобной закономерности вообще нет, и предполагал, что импровизированная цепь волшебных происшествий, составленная им самим, принципиально однотипна народной сказке. Эпос (фольклорный и средневеково-литературный без различия) воспринимался как рыцарская или богатырская сказка, подчиненная все тем же законам прихотливого нагромождения. Это

1 Лупанова И. П. Русская народная сказка в творчестве писателей первой половины XIX века. - Петрозаводск, 1959. - С.15. 19.

2 Там же. - С. 18.

3 Лотман Ю.М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII - начала XIX века// О русской литературе. Ст. и исследования (1958 - 1993), - СПб., 1997. - С.41. приводило к тому, что «богатырские», создаваемые с субъективной установкой на народность, повествования соприкасались, с одной стороны, с «волшебным» или «рыцарским», а с другой - с «авантюрным» романом XVIII века»1.

О доминанте романного жанра в «сказках» Чулкова и Левшина и «древностях» Попова пишут авторы коллективной монографии «Русский и западноевропейский классицизм. Проза» С.Е. Шаталов и E.H. Лебедев, В.Ю. Троицкий. Называя романы Чулкова «Пересмешник, или Славенские сказки» и «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» «новым шагом в развитии русской прозы XVIII века»2, они отмечают специфический вектор развития чулковской прозы, который был направлен в сторону будущего пушкинского «многоголосия», а, следовательно, в сторону романной доминанты. Так, Е. Н. Лебедев замечал: «Конечно, по отношению к романам Чулкова нельзя говорить о «многоголосии». Здесь мы скорее имеем дело с «разноголосием», пестрым хором всего этого пестрого человеческого материала, всех этих героев, «которым ранее пути на страницы «серьезных» лио тературных произведений были заказаны» . Однако несмотря на то, что в текстах Чулкова еще не было пушкинского «единства слога», ученый склонен видеть в Чулкове «отдаленного предшественника Пушкина», который «уже в 1760-е годы уловил то, что и в 1820-е годы далеко не всем нашим прозаикам было понятно, а именно - «роман требует болтовни»4.

В.Ю. Троицкий также рассматривает тексты Чулкова, Попова и Лев-шина в русле существования и развития романной традиции. Так, трансформация былинно-сказочного эпоса в структурные формы, свойственные западному рыцарскому роману, порождает, с точки зрения исследователя,

1 Там же. - С. 40.

2 Шаталов С.Е. Роман (первая часть 4) // Русский и западноевропейский классицизм. Проза. -М., 1982.-208.

3 Лебедев E.H. Роман (вторая часть 4)//Русский и западноевропейский классицизм. Проза. -М, 1982.-С.224

4 Там же.-С. 224,219. волшебно-богатырский роман М.И. Попова1. В.Ю. Троицкий оказывается более осторожным в определении «Русских сказок» В.А. Левшина, однако в отношении следующего сочинения автора - книги «Вечерние часы, или Древние сказки славян древлянских» он уверенно пользуется определением роман: «Мотивы древнерусской истории облечены здесь в форму рыцарского романа»2.

Наконец, убедительными представляются размышления К.Е. Корепо-вой3, которые содержатся в предисловии к изданию текстов XVIII века «Лекарство от задумчивости. Русские сказки в изданиях 80-х г. 18 века» (СПб., 2001). Полемизируя отчасти с точкой зрения на «сказки» Левшина и Попова как на сказки литературные, она пишет: «Сказочный сюжет у Левшина часто лишь стержень, на который насаживаются вполне самостоятельные истории. Вводятся они самым простым способом: новый в сюжете персонаж рассказывает свою историю или историю кого-то другого. Основной событийный ряд, таким образом, все время разрывается, повествование постепенно возвращается в прошлое. Подобный тип сложной, механически скрепленной сюжетной конструкции характерен для рыцарского романа. И «сказки» Левшина по жанровой природе вовсе не сказки, они романы или повести »4.

Мы присоединяемся к тем исследователям, которые видят в «сказках» Чулкова и Левшина и в «древностях» Попова черты романа или сам роман. Разумеется, мы не увидим в названных нами текстах сложившихся черт классического романа (ни в его русском, ни даже в западноевропейском варианте). Жанровая ситуация «порог романа» лишь накапливает штрихи и свойства, которые нередко существуют под маской своего времени - 70 - 80-х годов XVIII века. Но для того, чтобы признаки жанра, на который ориентируется русский писатели Чулков, Попов и Левшин, предстали более явственно,

1 Троицкий В.Ю. Предромантические веяния//Русский и западноевропейский классицизм. Проза. -М., 1982.-С.303.

2 Там же. - С.309.

3Корепова К.Е. У самых истоков// Лекарство от задумчивости. Русские сказки в изданиях 80-х г. 18 века. - СПб., 2001. С.5 - 16.

4 Корепова К.Е. Указ.соч. - С.7. обратимся к ряду характеристик романа. Они, на наш взгляд, совпадают с тем обликом жанра, который высветился в «Славенских сказках», «Славен-ских древностях» и «Русских сказках».

1. Роман, представленный творчеством Чулкова, Попова и Левшина, возникает в недрах уже существующего в русской литературе аз-романа. Так, согласившись с определением М.Я. Билинкиса, мы назовем «предтечу классического романа» XVIII века1. Герой этого романа «якобы и являлся его автором, а главная задача произведения» состояла в том, чтобы «максимально подробно рассказать, чему свидетелем был автор, участником каких событий он являлся. При этом, как и во всяком романе этого времени, доминантой сюжета являлись любовные похождения героя»2. Такому определению в нашем случае будет соответствовать «Пригожая повариха» Чулкова. Безусловно, приключения многих русских богатырей и князей Попова и Левшина, а также чулковского студента Неоха проходят под знаком поиска возлюбленной, встречи с незнакомкой, утверждения героя в жизни при помощи героини. Однако структура сюжета, опирающегося на любовную историю, не исчерпывает собой особенностей наших текстов, их генетики.

2. Отечественный аз-роман представлял собой синтез различных структурно-содержательных тенденций, в том числе, идущих от разных ментальных типов романной организации. Так, в известной работе Ю. М. Лотмана «Сюжетное пространство русского романа XIX века» речь идет об историко-эпохальных или национальных типах организации романа3. В этой системе координат русский роман XIX века, по словам ученого, соотносится с мифом (с его циклической структурой и открытым финалом), а европейский роман XIX века - с сюжетной архетипической схемой сказки, нацеленной на позитивное завершение (возвращение героя)4. Однако жанровая специфика рус

1 Билинкис М.Я. Русская проза XVIII века. Документальные жанры. Повесть. Роман. -СПб., 1995,- С.85.

2 Билинкис М. Я. Указ. соч. - С. 85.

3 Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX века //В школе поэтического слова. - М., 1982. - С.ЗЗО.

4 Там же. -С.ЗЗЗ. ми этого жанра, то есть ориентируется на алгоритм сказки. Вспомним, например, какое определение дает Е. М. Мелетинский западноевропейскому роману в период его становления: «Роман представляет собой вымышленное художественное повествование, не претендующее на историческую и мифологическую закономерность. В этом плане фольклорным эквивалентом романа является сказка - жанр, точнее — группа малых жанров, участвовавших в формировании романа, а затем, в свою очередь, испытавших их влияние» \ Таким образом, испытания и приключения героев, занимающие автора романов, в том числе Чулкова, Попова и Левшина, безусловно, генетически связаны со сказкой.

3. Но роман как жанр не только вытекает из архаических эпических форм, но и поднимается над эпосом, складываясь и формируясь (процесс циклообразования) из различных фрагментов (картин) изображения мира -мотивов, тем, персонажей - и концентрируясь вокруг главной сюжетной линии. Так, по определению «Словаря литературоведческих терминов» С. Се-ротвинского, «роман - это фабулярное эпическое произведение большого объема, написанное прозой. Допускает разнородность тем, нитей, мотивов. Воссоздает обычно большой участок действительности, пользуясь свободной, разнообразной композицией и разными художественными средства-2* ми» . Именно такой вид приобретали «Сказки» Чулкова и Левшина и

1 Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. - М., 1986. -С.124.

-у

Powiesc (novel, roman) // S. Sierotwinski. Slownik terminôw literackich. - Wrozlaw. 1966., без пагинации. Текст дан в переводе Н.Д. Тамарченко// Теоретическая поэтика. Хрестоматия-практикум. - М., 2004. - С.321. Мы сочли необходимым воспользоваться определением словаря С. Серотвинского, так как западноевропейская традиция в области жанрообразования достаточно часто, перед тем, как попасть на русскую почву, проходила ассимиляцию в литературе соседней Польши. Словарь С. Серотвинского указывает на единство родовой сущности повести и, следовательно, семантика жанра романа исходит из этого родового единства. Оригинальное определение С. Серотвинского звучит следующим образом: «Powiesc»(novel, roman). Dluzszy fabularny utwôr epicki pisany proz^. Dopuszcza roznorodnosc tematôw, w^tkow I mo-tywôw. Otwarza zwykle duzy wycinek rzeczywistosci, posîuguj^c siç swobodn^, urozmaicon^ kompozycj^ i rôznymi srodkami artystycznymi. Podzial na odmiany tematyczne I kompozycy-jne przeprowadza siç z rôznych punktôw widzenia, tak ze konkretne utwory s^ czçsto od-mianami mieszanymi I mogq. byc charakteryzowane kilku okresleniami".

Древности» Попова. Объединенные общим авторским замыслом (представить в контексте вымышленного изображения эпоху славяно-русских древностей и возродить дух времени), истории русских князей, богатырей и противостоящих им темных сил объединялись в длинную цепочку эпизодов, воссоздавали панораму жизни в далекую историческую эпоху.

Русский роман Чулкова, Попова и Лешина возникал из цикла с единым композиционным стержнем и определялся экстенсивным типом повествования, единым типом героя и персонажной системы в целом, а также топоса-ми встречи, дороги (путешествия), неожиданной смены событий, встречи с чудесным. Таким образом, он демонстрировал единство с общелитературными моментами развития жанра и, с позиции указанных нами черт, - свою связь с такими разновидностями западноевропейского романа, как волшебно-рыцарский и авантюрный роман.

4. Наряду с классическими чертами волшебно-рыцарского и авантюрного романов русский роман в сочинениях Чулкова, Попова и Левшина обладал свойствами, которые характеризовали конкретную историко-литературную ситуацию, сложившуюся в России к 70-м годам XVIII века. Так как в отечественном литературном процессе отсутствовал жанр героической классицистической поэмы («Россияда» М. М. Хераскова появилась только в 1779 г.), тексты Чулкова, Попова и Левшина с их исторической проблематикой и мифопоэтической образностью могли претендовать на то, чтобы специфически заполнить эту лакуну в русской литературе XVIII века (вспомним, как В. Н. Топоров говорил о желании романа первой трети XIX века «прислониться» к авторитетному жанру/ в нашем случае авторитетному в парадигме классицистических жанров). Но в то же время сочинения Чулкова, Попова и Левшина отличались еще одной весьма характерной чертой для периода становления жанра романа — стремлением к травестии и пародии, которое касалось:

- мифопоэтических героев и сюжетных формул (Чулков, Левшин), -сюжетных клише собственно романного жанра (Чулков — «Славенские сказки», «Сказка о рождении тафтяной мушки»),

-эстетической программы писателей современников (Чулков, Попов). Все эти тенденции определялись и ориентацией текстов Чулкова, Попова и Левшина на другой вид поэмы, получивший в русской литературе XVIII века наибольшее развитие, - поэму-бурлеск. Определенное родство, например, сочинений Чулкова с этим видом литературной деятельности возникает еще и потому, что сам писатель был автором бурлескных текстов и публиковал их в собственном журнале «И то, и сио»1.

Таким образом, в текстах Чулкова, Попова и Левшина возникает достаточно непростой жанровый синтез, в котором можно обнаружить связь между героической поэмой и поэмой-бурлеском, а также традициями самого жанра романа - обновляться, травестируя старую образную систему.

Различая прием обычного пародирования и «травестирование» как прием, приводящий текст к новому качественному результату, В.Э Вацуро писал, что гораздо большее значение чем простая пародия для развития литературы имело травестирование, при котором травестирующим сочинением усваивались многие поэтологические установки чужого текста, в результате чего они «меняли свою функцию и преобразовывались в соответствии с новым литературным заданием»2.

5. Травестия как дух жанра романа, конечно, была инициирована авторским присутствием в тексте сочинения. В романах Чулкова, Попова и Левшина автор как особый персонаж текста или близкий к автору рассказчик может скрываться под «маской» «скомороха»/плута, собирателя фольклора (Чулков), историка (Левшин), литератора (Попов). Особая роль такого героя в текстах Чулкова, Попова и Левшина состоит не только в том, чтобы

1 Об этом роде деятельности Чулкова и поэтике его бурлескной поэмы см.: Вачева А. Поэма-бурлеск в русской поэзии XVIII века. — София, 1999. - 233 с.

2 Вацуро В.Э. Готический роман в России. - М., 2002. - С.373-374. запустить механизм травестии, но и надстроить над ним здание собственного текста - в нашем случае «мифогенного» романа.

6. В этой связи нам необходимо заметить, что роль первооткрывателя особого типа автора и особого типа текста - мифогенного романа — принадлежит Чулкову: а) В двух журналах Чулкова «И то, и сио» и «Парнасский щепетиль-ник» сложилась своего рода контрклассицистическая программа, которая вела к десакрализации образа автора и самого поэтического творчества, к появлению Автора (героя текста) нового качества, которого мы именуем автор-скоморох (или его женский вариант - кума, Мартона). б) Чулков одним из первых обращается к мифологической образности и фольклору: ведет работу над словарями, «Собранием разных песен», включает образную систему фольклора и славянской мифологии в тексты журналов, сборника «Пересмешник», романа «Пригожая повариха». Тяготеет в собственных сочинениях к созданию образа большого литературно-исторического времени («Пригожая повариха»: от Петра I до Ломоносова), театрализации повествования, наконец, создает (генерирует) специфически авторский взгляд (миф) о новой российской столице (Петербург/Винета - в «Пересмешнике»).

7. Существование «мифогенного» романа как особой жанровой модификации внутри типологии русского романа XVIII века диктует выбор тематики, проблематики и образных средств текстов не только Чулкова, но и последователя Чулкова Попова, а также Левшина. Среди них переосмысление собственно исторического материала о расселении, обычаях и верованиях славяно-руссов (древлян, полян, кривичей, радимичей и др.), а также их соседей, представлявших финно-угорские племена (происки финнов, попытка похитить венец основателя рода руссов у Левшина); переосмысление легендарного материала о городе балтийских славян Винете (у Чулкова), использование скифской «генеалогической легенды», подтверждающей раннее появление и поселение славян на Правобережье Днепра (история скифа Липок-сая - у Попова);

- непосредственное изображение языческих святынь - предполагаемых и вымышленных (храм Световида в Ахроне, капище Золотой Бабы, храм Лады и т.д.); воссоздание пантеона языческих божеств на уровне словарной работы - в подстрочнике текста и на уровне персонажной системы - боги -покровители героев (Лада, Белбог, Чернобог);

- использование в качестве героев текста героев былинного эпоса (Доб-рыня Никитич, Алеша Попович, Чурила Пленкович), а также персонажей, взятых из реального исторического процесса (Исперих - Аспарух; Тугоркан - Тугарин, Громобой - Свенельд);

- травестия архаической и исторической системы персонажей (Алеша Попович, Баба Яга, Кащей Бессмертный) и сюжетных формул;

- введение в текст сочинений изображения утопий и эй-топий, встречающихся на пути героев.

Весь этот ряд представленных в «сказках» Чулкова и Левшина и «древностях» Попова образов дает нам право говорить о появлении в русской литературе 70 - 80-х гг. XVIII века разновидности «мифогенного» романа, что мы и попытаемся доказать, подробно анализируя в определенном нами направлении исследования, поэтику «Славенских сказок», «Пригожей поварихи» М. Д. Чулкова, «Славенских древностей» М. И. Попова и «Русских сказок» В. А. Левшина.

Контрклассицистическая эстетика, которую пытается оформить Чул-ков в свой журнальной практике, а также ориентация Чулкова, Попова, а вслед за ними и Левшина на мифопоэтическую образность и жанровую систему, внимание к историческим трудам и историософским концепциям, создание словарей Пантеона славянских языческих богов, издание собрания фольклорных песен - вся эта деятельность названных нами авторов позволяет высказать предположение о существовании в рамках рефлективного традиционализма, в обозначенный нами период 70 - 80-х годов XVIII века, особых отношений внутри литературного процесса - мифогенерирующего типа художественного сознания. Рабочие характеристики этого типа художественного сознания мы выделим в тексте работы, используя в качестве методологической базы подобного подхода к литературному процессу типологию художественного сознания, предложенную авторами коллективной монографии «Исторической поэтикой. Литературные эпохи и типы художественного сознания» (М. 1994)1

Основные положения диссертационного исследования, выносимые на защиту.

1. Русская литература последней трети XVIII века активно осмысливает и воплощает в систему художественных образов ряд национальных идей -архетипов национального развития (идея первенства и ее оппозиция идее ученичества; идея вечного обновления; самопознания и государственной идентификации), что, в свою очередь, влияет на формирование одной из доминант литературного процесса - мифотворчества русского писателя XVIII века.

2. Активизация внимания к историческим фактам и публикации документальных материалов русского Средневековья в 60-70-е годы XVIII века сопровождается появлением произведений, реанимирующих образ славянорусской древности, делающих исторический и мифопоэтический материал объектом художественного осмысления.

3. Обращение к новым возможностям художественного образа (активизация вымысла), которое начинается в творчестве М.Д. Чулкова, невозможно без осмысления предшествующей традиции. Новые взаимоотношения М.Д. Чулкова с константами литературного процесса приводят к формированию в творчестве писателя элементов контрклассицистической поэтики и возникновению концепции нового Автора.

1 Аверинцев С.С., Андреев М.Л., Гаспаров М.Л., Гринцер, П.А.Михайлов А. В. Категории поэтики в смене литературных эпох// Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М., 1994. - С.3-38.

4. В 70-80-е годы XVIII столетия М.Д, Чулкову, М. И. Попову и В. А. Левшину первыми из писателей, работающих в эпических жанрах русской литературы, удается соединить в авторском повествовании о древних временах славено-русского прошлого мифопоэтическую образную систему с точкой зрения просвещенного авторского сознания; предпринять попытку объединения исторического (факты, гипотезы, историософские концепции) и мифологического (словарная работа, реставрация Пантеона славянских богов) материала с целью создания (генерирования, порождения) в тексте произведения писательского мифа о России.

5. Мифопорождение становится одним из репрезентативных свойств творчества М.Д. Чулкова от сборника «Пересмешник» до романа «Пригожая повариха».

6. Возникновение в творчестве М. И. Попова и В. А. Левшина типологически близких жанровых образований («Славенские древности, или Приключения славенских князей» М. И. Попова и «Русские сказки» В. А. Левшина) и формировании мифопорождающей разновидности художественного сознания в литературе 70-80-х годов XVIII века.

7. Творчество М.Д. Чулкова, М. И. Попова и В. А. Левшина создает условия для пересмотра и корректировки представления о внутрижанровой типологии русского романа XVIII века: а) возникновение прообраза жанровой ситуации «порог романа» к 70-80-м годам XVIII века; качественная трансформация представления об отечественном «аз-романе» (М. Я. Билинкис); б) специфическое положение эпического жанрового образования, представленного текстами Чулкова, Попова и Левшина; жанровые лакуны отечественного литературного процесса XVIII столетия и их заполнение романами Чулкова, Попова и Левшина (героическая поэма - поэма-бурлеск -роман со славянской проблематикой); трансформация и травестия образной системы как доминанты процесса становления романа; в) развитие концепции нового облика автора: от Автора-скомороха (Чулков), к литератору, создающему мир вымышленных форм (Попов) и автору-историку, собирателю древностей (Левшин); г) как результат специфического положения жанра в типологической системе русского романа XVIII века возникновение особой разновидности жанра в литературном процессе последней трети XVIII века - мифоген-ного романа.

Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется обращением к значимым для развития литературного процесса категориям: тип художественного сознания, архетипическая формула, жанр, жанровая ситуация «порог романа», автор. «Работая» в рамках литературного процесса последней трети XVIII столетия, эти универсальные категории помогают высветить те специфические особенности литературной эпохи, которые ускользают от внимания историка литературы. Соотношение авторского художественного сознания и миромоделирующей конструкции жанра позволяет существенно скорректировать внутрижанровую типологию романа в русской литературе последней трети XVIII века, а также говорить о «порого-вости» романной жанровой ситуации гораздо ранее явления прозы Н. М. Карамзина и литературы первой трети XIX века.

Методология исследования обусловлена поставленными в диссертационной работе целью и задачами и основана на анализе литературного процесса и его составляющих с точки зрения категориального аппарата исторической поэтики (Аверинцев, Михайлов, Гаспаров, Гринцер; Тамарченко, Бройтман, Тюпа). Такой подход позволяет соотнести объект нашего исследования с общими закономерностями развития русской литературы XVIII века (тип художественного сознания/парадигма художественности). В то же время он даст возможность выявить специфические особенности предмета исследования - романов Чулкова, Попова и Левшина: обозначить частные характеристики типа художественного сознания/установить субпарадигмаль-ные отношения и, как следствие, представить художественное сознание авторов 70-80-х годов XVIII века Чулкова, Попова и Левшина как единый тип.

Методология работы определяется использованием культурно-исторического, сравнительно-типологического, структурного подхода, а также приемов герменевтической и рецептивной эстетики к анализу историко-литературного материала.

Практическая значимость работы. Концепция диссертационной работы, а также результаты исследования могут быть использованы для дальнейшего анализа процессов жанрообразования в истории отечественного литературного процесса конца XVIII и начала XIX столетия, для корректировки внутрижанровой типологии в период существования жанровой ситуации «порога романа»; для выявления архетипических сюжетных схем, репрезентирующих национально-культурные константы русской литературы XVIII столетия.

Значение диссертационного исследования заключается также и в том, что его результаты могут быть использованы при подготовке общих лекционных и элективных курсов по истории литературы XVIII и рубежа XIX веков, в работе со студентами и аспирантами, специализирующимися в изучении русской классики.