Н. В. Гоголь в немецкоязычном литературоведении, 70-90 годы ХХ века тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Судакова, Екатерина Константиновна

• Судакова, Екатерина Константиновна
• кандидат филологических наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Судакова, Екатерина Константиновна

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

Глава 1. Новые и новейшие методы и направления

немецкоязычного гоголеведения

1.1. Общая характеристика состояния современного литературоведения

в странах немецкоязычного региона

1.2. Формально-аналитическое направление

1.2.1. Структурно-семиотические концепции

1.2.2. Интертекстуальный / интердискурсивный анализ

1.2.3. Структурный психоанализ

1.2.4. Новейшие толкования творчества Гоголя в рамках постструктурализма

1.3. Философско-антропологическое направление

1.3.1. Рецептивная эстетика

1.3.2. Экзистенциальная критика

Глава 2. Вопросы биографии и творческого метода Н.В.Гоголя

в немецкоязычных публикациях после 1970 года

2.1. Биографические работы

2.2. Роль комического в повестях Гоголя

2.3. Драматургия Гоголя

2.4. Особенности стиля и языка произведений Гоголя

Глава 3. Рассмотрение религиозно-философских проблем мировоззрения

и творчества Н.В.Гоголя в современной немецкоязычной среде

3.1. Духовно-нравственное начало в творчестве Н.В.Гоголя

3.2. Философская проблематика

3.2.1. Антропологическая тематика

3.2.2. Тема смерти

3.2.3. Эстетика

3.3. "Шинель"

Заключение

Примечания

Библиографический список использованной литературы

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Н. В. Гоголь в немецкоязычном литературоведении, 70-90 годы ХХ века»

ВВЕДЕНИЕ

В конце нашего столетия по-прежнему велик интерес к творчеству Н.В.Гоголя как в России, так и на Западе. Причину этого следует видеть не только в вечной "загадке" гоголевского таланта, но и в непреходящей современности произведений русского писателя. Перемены, произошедшие в XX веке в жизни людей, часто заставляют современного человека задуматься над вопросами, ответы на которые сокрыты в художественном наследии русской классики XIX века. Русская классика, и в том числе творчество Н.В.Гоголя, привлекает к себе внимание не только соотечественников, но и западных читателей и исследователей литературы. Кажется не случайным, что во второй половине XX века Гоголь был буквально открыт заново на Западе. Многочисленные публикации, постановки гоголевских пьес, создание фильмов свидетельствуют о повышенном интересе к русскому писателю и русской культуре в целом, что во многом связано с развитием славистики в западных странах (и в первую очередь в Германии) после 1945 года. На прошедшей в 1976 году в Венеции конференции "Н.В.Гоголь и европейская культура" ученые, художники, кинематографисты говорили об актуальности творческого и мировоззренческого наследия писателя для современного мира. Вопросы, затронутые Гоголем в его творчестве, особенно важны для современного человека. Как пишет Ю.И.Сохряков, "...творческое освоение художественного опыта Гоголя только начинается на Западе, и многим его творениям еще предстоит быть заново осмысленными в связи с происходящими во второй половине XX века социально-историческими и духовными изменениями"1. Укрепляющиеся международные связи, обмен мнениями среди литературоведов также способствуют развитию современного гоголеведения.

V конгресс славистов Германии (Берлин, 1990) показал, что Гоголь принадлежит к русским классикам, пользующимся повышенным вниманием со стороны немецких исследователей. Что привлекает немецкоязычного литературоведа в творчестве Гоголя и что остается незаметным для его исследовательского взора, каковы особенности осмысления гоголевского

художественного мира в иной культурно-языковой среде - эти вопросы актуальны для постижения в первую очередь своеобразия гоголевского таланта. Взгляд на русского писателя из другой, "инонациональной" сферы позволяет обнаружить новые аспекты в анализе и интерпретации мировоззрения и творчества писателя, наметить новые перспективы в изучении его художественного мира. "Иновременный, инонациональный контекст интерпретации позволяет выявить особую глубину классического текста, выходящую за пределы смысловой конкретики гоголевской эпохи, целый спектр новых образных смыслов и семантических полей, актуальных для современного читателя"2. Кроме того, немецкоязычное литературоведение имеет, на наш взгляд, богатые и глубокие в философско-эстетическом плане традиции (берущие начало в сочинениях немецких мыслителей конца XVIII - начала XIX вв.), дополненные опытом различных западных школ и направлений, без которых немыслимо сегодняшнее изучение литературы на Западе. Такая серьезная литературоведческая база дает возможность исследователям Германии, а также Австрии и Швейцарии приблизиться к постижению идейно-художественных особенностей творчества Гоголя во всей их сложности и неоднозначности, чего часто нельзя сказать об англоязычных и других европейских исследователях писателя. Однако проблема герменевтических трудностей (необходимость перевода на другой язык, удаленность от временного и общекультурного контекста) рецепции русской классики в немецкой науке, безусловно, присутствует.

Знакомство с современным западным (в первую очередь немецкоязычным) литературоведением, критическое усвоение его опыта представляется необходимым для дальнейшего развития отечественной науки.

Изучение восприятия творчества Гоголя в немецкоязычных странах неизбежно приводит к проблеме соотношения и связей русской и немецкой культур. Данная проблема, положенная в основу нашего исследования, входит в целый спектр актуальных для современного человека вопросов о духовно-исторических связях между Россией и Западом, а также о своеобразии русского культурного наследия. Неоднозначность решения этой проблемы может быть

соотнесена с неоднозначным отношением самого Гоголя к немцам и немецкой культуре: с одной стороны, юношеское увлечение немецким романтизмом и немецкой эстетикой, восхищение средневековой немецкой архитектурой, воплощающей, по словам писателя, величие европейского духа, а с другой - отрицательные высказывания по поводу немецкого характера в переписке, иронические образы немцев в "Невском проспекте" и "Ревизоре".

На основании указанных проблем и аспектов нам представляется правомерным говорить об актуальности заявленной в диссертации темы.

В то же время следует отметить, что восприятие личности и творчества Н.В.Гоголя в немецкоязычных странах в последние десятилетия XX века - тема сравнительно новая в гого-леведении и потому малоизученная. Специальных работ непосредственно по ней на данный момент не существует. Вместе с тем некоторые начинания и разработки данной темы можно обнаружить в ряде исследований как отечественных, так и западных авторов, посвященных, как правило, рецепции Гоголя не только в немецкоязычных странах, но во всем зарубежном литературоведении, или достаточно удаленным по времени публикациям (XIX - 1960-е годы XX вв.). Отдельную группу составляют несколько рецензий на немецкоязычные работы в области гоголеведения последних лет. Остановимся на обзоре имеющих отношение к нашей теме публикаций.

Несмотря на то, что временные рамки нашего исследования ограничены последними десятилетиями XX века, обращение к характеристике первоначальных, сделанных немецкими критиками еще при жизни писателя, оценок гоголевского творчества имеет существенное значение для понимания специфики германской литературной критики, а также позволяет проследить зарождение основных тенденций восприятия русского писателя в Германии. В монографии немецкого автора Э.Райснера «Германия и русская литература: 1800-1848 гг.» ("Deutschland und die russische Literatur: 1800-1848" (1970))3 рассматривается восприятие русской литературы первой половины XIX века, и в частности Гоголя, современной ей литературной критикой Германии. Райснер указывает, что имя Гоголя, наряду с именами Пушкина

и Лермонтова, уже в начале творческого пути писателя было хорошо известно немецкой читающей публике. При этом отношение к Гоголю с самого начала носило двойственный характер - с одной стороны, горячего одобрения и сочувствия, а с другой - неприятия гоголевской сатиры в обличении русской действительности. Нетрудно заметить в этой двойственности некое сходство с неоднозначными оценками Гоголя в русской критике 30-40 годов.

Первым немецким откликом на гоголевское творчество явилось сообщение петербургского корреспондента литературного журнала «Блеттэр фюр литерарише Унтерхальтунг»4, в котором подробно рассказывалось о постановке «Ревизора», только что осуществленной на петербургской сцене. Об этой рецензии Райснер пишет, что ее безымянный автор в целом характеризует премьеру как несомненный успех молодого русского автора, но, вслед за русской критикой, отмечает якобы излишнюю резкость в обличении Гоголем жизни высших сословий.

Среди наиболее глубоких исследователей Гоголя при его жизни Райснер называет прежде всего Роберта Липперта, опиравшегося в своих статьях на высказывания В.Г.Белинского о гоголевском творчестве и видевшего в русском писателе, соответственно, «отца раннего русского реализма и натуральной школы». В целом же нетрудно заметить, что в XIX веке работы немецких авторов о русских писателях, как правило, имели информативный характер: перевод иностранной книги являлся прежде всего одним из способов познакомиться с культурой другой страны.

Более поздний период восприятия Гоголя в немецкой культуре освещен в диссертации У. Кирстена "Немецкий образ Гоголя и его традиции в споре реакции с прогрессом (1890-1960) ("Das deutsche Gogolbild und seine Tradition im Widerstreit von Reaktion und Fortschritt (18901960)" (1964)) . В ней, как и в работе Э. Райснера, говорится о том, что Гоголь в сравнении с другими великими русскими писателями - такими, как Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов, - не вызывал столь большого интереса со стороны немецких исследователей, что объяс-

няется преобладанием в его творчестве проблем, свойственных исключительно России, и сторонней позицией Гоголя в политических вопросах его времени.

Если первые оценки творчества Гоголя во многом повторяли мнение русских литераторов, то дальнейшее развитие литературно-критической мысли в Германии не могло не привести к появлению разнообразных и отличных от господствовавших в отечественном литературоведении направлений в изучении Гоголя.

Обзорные статьи и рецензии последних десятилетий, посвященные немецкоязычным публикациям о Гоголе, в некоторой степени отражают, хотя и достаточно фрагментарно, разносторонний и неоднозначный подход к личности и творчеству писателя, свидетельствуя в то же время о степени развития немецкоязычного литературоведения в целом.

Пожалуй, самой существенной по данной теме публикацией является книга немецкой исследовательницы Б.Зайдель-Дреффке "Основные тенденции международного изучения Гоголя во второй половине 20 столетия (немецкоязычные страны, США, Великобритания, Советский Союз)" ("Die Haupttendenzen der internationalen Gogol'-Forschung in der zweiten Hälfte des 20.Jh. (deutschsprachiges Gebiet, USA, Grossbritanien, Sowjetunion)", 1992)6. Целью ее исследования явилось выявление основных направлений в гоголеведении 50-80-х годов, объединивших группы ученых как на Западе, так и в Советском Союзе. Важным достоинством книги является систематический и критический подход к рассматриваемому материалу, гармонично сочетающийся с объективностью авторских суждений. Указанные в работе литературоведческие направления сосуществуют, по мнению исследовательницы, на равных правах. В то же время в связи с изучением разных методов в гоголеведении автор отмечает наличие редукционизма - когда отдельные исследователи видят лишь свою концепцию в качестве единственно приемлемой. В качестве пояснения своей мысли Б.Зайдель-Дреффке приводит древний символический образ загадочного сфинкса, имеющего тело зверя и голову человека. По мнению исследовательницы, этот символ в некоторой степени поясняет связь и контраст между психоаналитическим и религиозным направлениями в изучении Гоголя. Раз-

ница между ними велика, но лишь общая картина приближает нас к "истинному" Грголю, так же, как лишь целостный образ сфинкса предполагает раскрытие его загадки.

В вводной части дается общий обзор восприятия Гоголя в Германии, Австрии и Швейцарии. В Германии, как пишет Б.Зайдель-Дреффке, еще до 1945 года выявилось определенное тяготение к психологическим и религиозным интерпретациям творчества Гоголя. Славистика в Австрии и Швейцарии определена как сравнительно молодая наука, получившая развитие лишь после второй мировой войны и не сыгравшая значительной роли в гоголеведении. Для выбранной нами темы существенной является вторая глава книги, посвященная главным проблемам западноевропейского и американского гоголеведения после 1945 года. Автор упоминает наиболее значительные, с ее точки зрения, работы этих лет, вышедшие в немецкоязычных странах, Англии и Америке; примерно лишь третья часть всего материала приходится на немецкоязычные публикации последних десятилетий. Среди немецких биографических работ о Гоголе указаны монографии Р.-Д.Кайля "Н.В.Гоголь"7 (1985) и М.Брауна

о

"Н.В.Гоголь. Литературная биография" (1973) . Первая охарактеризована как "краткое собрание основных биографических фактов, позволяющих читателю приобрести самое общее представление о важнейших отрезках жизни великого русского писателя"9; в связи со второй справедливо замечено отсутствие единой концепции гоголевского образа, а метод автора определен как эклектичный. Констатация некоторых биографических фактов, как отмечает Б.Зайдель-Дреффке, никак не связана в книге М.Брауна с анализом произведений. По мнению немецкой исследовательницы, хороших биографических книг о Гоголе существует очень мало, большинство из них носит чисто научный характер, а беллетристические описания вообще отсутствуют.

Б.Зайдель-Дреффке различает три основных направления в западноевропейском и американском гоголеведении: психоаналитический метод, изучение религиозно-философских аспектов в творчестве писателя и формальный анализ. Современная картина немецкого литературоведения представляется, конечно, более сложной - формальный анализ распадается на

ряд во многом отличных друг от друга методов, а наряду с религиозно-философской тематикой немецкие исследователи обращаются к проблемам поэтики Гоголя - но с определением главных тенденций нельзя не согласиться. Психоаналитический подход к творчеству Гоголя получил распространение среди немецкоязычных авторов преимущественно в 90-х годах, поэтому в исследовании Б.Зайдель-Дреффке нашли отражение лишь работы англоязычных литературоведов в этом направлении. Вместе с тем дается подробная характеристика психоаналитического метода, которому немецкая исследовательница посвящает также отдельную статью («Гоголеведение и психоанализ. История и современность»10). В статье ставится задача проследить историю темы и ознакомить читателей с характером дискуссий по проблеме правомерности психоаналитического подхода в литературоведении. Говоря о немецких работах в этой области, Б.Зайдель-Дреффке ссылается на упомянутую нами диссертацию У.Кирстена, в которой говорится, что ряд немецких исследователей первой половины XX века (О.Каус, Г.Геземан, Э.Кречмер) пытались представить Гоголя психически больным человеком. При этом в их работах отчетливо наблюдается непонимание как самой личности писателя, так и его творческого процесса. Но все же большая доля психоаналитических толкований личности и творчества Гоголя, судя по статье Б.Зайдель-Дреффке, принадлежит англоязычным работам. Среди немецких исследований последних десятилетий автором отмечена также вышеупомянутая литературная биография Гоголя, написанная М.Брауном, в качестве жизнеописания, в котором встречаются положения, близкие к психоанализу. Завершая статью, Б.Зайдель-Дреффке высказывает свое мнение по поводу психоаналитического метода в литературоведении. Ни безоговорочное принятие психоанализа в гоголеведении, ни его полное отрицание не дают, по словам автора, нужного положительного эффекта. Психоанализ в изучении Гоголя позволяет опробовать новый подход к творческому субъекту, но, с другой стороны, существует вероятность недостоверности биографических фактов, взятых как доказательства тех или иных предположений. Психоаналитические исследования, как считает Зайдель-Дреффке, не могут обладать стопроцентной достоверностью и объективно-

стью. К тому же художник не всегда придает свои личные качества создаваемым героям: он может прибегать к прямой мистификации даже в мемуарах и письмах, как это делал сам Гоголь в переписке с друзьями. Автор статьи подчеркивает односторонность психоанализа: «.. .как человек не является только продуктом общества, так и сознание его не может определяться одной сексуальностью»11. Новейшие немецкоязычные исследования свидетельствуют вместе с тем о постепенном вторжении психоанализа в литературоведение Германии.

Религиозно-философская проблематика в то же время всегда была близка немецким ученым, и Б.Зайдель-Дреффке указывает на ряд значительных немецкоязычных работ последних десятилетий в этом русле. При этом она устанавливает довольно широкие рамки для изучения религиозного мировоззрения Гоголя, объединяя церковные и святоотеческие мотивы с народно-мифологическими (имеются в виду образы нечистой силы в ранней прозе писателя). Само по себе такое сочетание является, с нашей точки зрения, неправомерным, но этот подход вполне объясним разнообразием западных публикаций по религиозной проблематике. Автор книги делит все публикации на данную тему, вышедшие после 1945 года на Западе, на две группы: к первой относятся исследования, затрагивающие общие религиозно-философские и моральные аспекты творчества Гоголя, ко второй - попытки изучения (в духе компаративизма) отдельных библейских и церковных мотивов и реминисценций, народных легенд в произведениях писателя. В первую группу входят такие немецкие публикации, как книга Х.Шрайер "Религиозная картина мира у Гоголя и его литературное творчество. К вопросу о противоречии между искусством и тенденцией" (1977)12 и статья В.Казака "Гоголь и

13

смерть" (1979) . Идею Х.Шрайер о повторении элементов средневековой мистики в творчестве Гоголя можно, по мнению Б.Зайдель-Дреффке, сравнить с теориями О.Шпенглера и Н.Бердяева. Автор книги считает неубедительным предположение Х.Шрайер о том, что именно в мире негативных, отрицательных свойств Гоголь показывает путь к божественному и абсолютному. "Стремление к созданию "абсолютного" в искусстве можно сравнить с при-

тязанием на абсолютную истину в науке, которое до настоящего момента неизбежно заводило в тупик"14.

Во вторую группу исследований религиозной проблематики у Гоголя Б.Зайдель-Дреффке включает статью немецкого автора П.Тиргена "Шинель" Гоголя и Нагорная проповедь" (1988)15 и книгу швейцарского гоголеведа Л.Амберга "Церковь, Литургия и благочестие в творчестве Н.В.Гоголя" (1986)16. В статье П. Тиргена автор замечает недостаток внимания к смысловому плану повести за счет преобладания в интерпретации одной все определяющей идеи (анализ повести в контексте евангельских глав 5-7 от Матфея). Книга Л.Амберга определена как своего рода резюме, в котором сделана попытка ответить на большую часть вопросов, связанных с религиозной проблематикой у Гоголя. Б.Зайдель-Дреффке соглашается с мыслью Л.Амберга о первоочередной задаче Гоголя показать истинное предназначение Церкви и Литургии и ставит швейцарскому автору в заслугу его обращение к оставленным в критике без внимания "Размышлениям о Божественной Литургии". Немецкая исследовательница пишет, что сама она относится к религиозному мировоззрению Гоголя с особым интересом, так как именно духовное развитие писателя решительным образом определило эволюцию его творчества.

Гораздо более критичное отношение вызывает у автора книги формальный метод в изучении Гоголя, обращенный в первую очередь к языку и стилю и вместе с тем претендующий на объективность. На практике же объективность превращается в субъективность, ведь остаются без внимания как авторский замысел, так и читательское восприятие, и субъективный метод анализа текста и стиля полностью исключает соотношение с внетекстовой реальностью. По мнению Б.Зайдель-Дреффке, подобный формализм сужает взгляд на произведение. Определенный интерес формалистов к творчеству Гоголя объясняется большой ролью вещей, вещественных деталей в художественном мире Гоголя - ведь целью "новой критики" является анализ вещей в их вещественности. Англоязычные работы, как и в области психоанализа, здесь преобладают. Немецкий формализм в литературоведении имеет особые традиции,

сформировавшиеся, по мнению Б.Зайдель-Дреффке, под влиянием русской "формальной школы", символизма и экзистенциализма. Понятие "структура", которое образует в философии экзистенциализма и феноменологии центральную категорию, применяется и конкретизируется на примере художественного произведения и его формальных элементов. Из рассмотренных исследовательницей работ, относящихся к формальному направлению, в последние десятилетия опубликованы диссертация Г.Хартманна "Образы героев и перспектива

1 7

рассказчика в "Петербургских повестях" Н.В.Гоголя (1975) и книга И.Бока "Анализ сюжетных структур прозаических произведений на примере "Носа" и "Шинели" Н.В.Гоголя"

1 Я

(1982) . Если Г.Хартманн пишет, по словам Б.Зайдель-Дреффке, в традиции "критической идеологии" и подчеркивает влияние общественных условий XIX века на сознание русского писателя, то И.Бок предлагает исключительно структуралистский анализ гоголевских повестей (текст - как система знаков), и работа его предполагает скорее лингвистическую, чем литературоведческую базу знаний. Однако, рассматривая произведение как некое единство (состоящее из знаковых символов) и не отдавая преимущество языку перед смыслом текста, И.Бок, как указывает Б.Зайдель-Дреффке, несколько "оживляет" свое восприятие Гоголя.

Завершая главу о западноевропейском и американском гоголеведении после 1945 года, Б.Зайдель-Дреффке уделяет несколько страниц анализу работ "Нестора немецкого гоголеве-дения" Д. Чижевского. Она подчеркивает их оригинальность и неподчиненность ни одному из вышеуказанных направлений. К основным темам исследований Д.Чижевского она относит стиль Гоголя, истоки мистицизма писателя, соотношение романтических и реалистических черт в его творчестве, гротеск.

Обзор работ Д.И.Чижевского о Гоголе мы находим и в статье В.А.Врубель «Д.И.Чижевский и его статья «Неизвестный Гоголь"19, автор которой однако оставляет без внимания последнюю публикацию Чижевского, посвященную русскому писателю и посмертно опубликованную в 1978 году под названием «Да» и «нет» Гоголя»20. Характерной чертой исследовательской манеры Чижевского В.А.Врубель считает сосредоточенность на

«стилистико-идеологическом единстве» в творчестве Гоголя. Этот исследователь, по мнению автора статьи, являл собой воплощение европейской, немецкой интеллектуальной традиции. Среди особенностей статей Чижевского отмечаются внимание к «украшенному» романтическому стилю Гоголя, изобилующему метафорами, гиперболами, различными словечками (типа «даже»), странными фамилиями, производящими комический эффект, а кроме того -интерес к «идеологической программе» «космического сатирика».

Рассмотренная выше книга Б.Зайдель-Дреффке является на данный момент единственным в своем роде исследованием, хотя бы в некоторой степени освещающим состояние немецкого гоголеведения последних десятилетий. В ней дается не только реферативный обзор важнейших немецкоязычных публикаций, но и намечены главные направления и методы западного литературоведения, определение которых необходимо для понимания специфики восприятия Гоголя в Германии.

Небольшой обзор немецкоязычных публикаций о Гоголе содержится в уже упомянутой книге Л.Амберга "Церковь, Литургия и благочестие в творчестве Н.В.Гоголя" ("Kirche, Liturgie und Frömmigkeit im Schaffen von N.V.Gogol'", 1986). Интерес к Гоголю со стороны представителей различных методов - социологов, символистов, формалистов, психоаналитиков -Л.Амберг объясняет принципиальной .неоднозначностью этого писателя. Швейцарский исследователь различает два подхода к изучению гоголевского творчества: один из них состоит в применении к произведению мерки определенного актуального литературного направления, а другой подход, предложенный Л.Амбергом в его книге, представляет собой разъяснение художественного и мировоззренческого самосознания писателя с помощью одного из его художественных мотивов. Л.Амберг уделяет внимание нескольким, наиболее значительным на его взгляд публикациям, среди которых вышеуказанные книги М.Брауна и Х.Шрайер, статьи о Гоголе Д.Чижевского, а также исследование Ф.фон Лилиенфельд "Гоголь как автор "Размышлений о Божественной Литургии"(1971)21.

В отечественном литературоведении последних десятилетий наметилось некоторое стремление проследить развитие западной мысли, связанной с русской классической литературой. При этом круг отбираемых для рассмотрения работ оказался весьма ограничен. В конце 70-х-начале 80-х годов были созданы три сборника реферативного характера, знакомящие с содержанием зарубежной критики, посвященной русской литературе и Гоголю в частности. Сборник "Зарубежное литературоведение и критика о русской классической литературе" (М., 1978) содержит две статьи, имеющие отношение к немецкому гоголеведению: в одной из них А.Б.Ботникова рассказывает о книге Б.Зелински "Русский романтизм"(1975)22, а в статье "Н.В.Гоголь в современной зарубежной критике" О.А.Седакова повествует о книге Х.Штольце "Восприятие Гоголя во Франции"(1974) . Два других сборника не доступны широкому кругу читателей. Сборник "Н.В.Гоголь в современном зарубежном литературоведении", созданный в 1982 году, в машинописном виде хранится в Институте мировой литературы им.М.Горького, а сборник 1984 года "Современные зарубежные исследования творчества Н.В.Гоголя" является его более кратким вариантом и принадлежит Институту научной информации по общественным наукам (ИНИОН). Это сборники рефератов, в которых зарубежные публикации о Гоголе представлены лишь описательно, в них содержится пересказ основных положений и выводов рассматриваемых работ, которым, как правило, не дается никаких оценок, не говоря о различении определенных литературоведческих тенденций. Следует лишь перечислить немецкоязычные публикации, уже известные узкому кругу специалистов благодаря данным реферативным обзорам. Это в первую очередь исследования авторов из бывшей ГДР, ориентированные на традиции советского литературоведения и потому не отличающиеся оригинальностью - "К проблеме "среднего героя" в "Петербургских повестях" Гоголя У.Кирстена24 и "О восприятии творчества Гоголя в русской литературе рубежа веков" К.Эберт25. Из работ западногерманских авторов выбраны статьи Ф.Дича "Начало "Сорочинской ярмарки"26 и Б Зелински "Ревизор" Гоголя. Трагедия?"27, а также вышеупо-

мянутые исследования М.Брауна, Э.Райснера, Д.Чижевского, Х.Штольце (авторы рефератов - Е.Г.Владимирова, С.В.Рожновский, Н.Москалева, О.А.Седакова).

В 1985 году в юбилейном сборнике "Гоголь: история и современность" опубликована статья В.В.Бибихина, Р.А.Гальцевой и И.Б.Роднянской "Литературная мысль Запада перед "загадкой Гоголя", в целом критически и негативно оценивающая изучение Гоголя на Западе. Авторы статьи придерживаются мнения о том, что западным исследователям в принципе чужд поэтический мир Гоголя, и потому последние оказываются не в состоянии адекватно интерпретировать творчество русского писателя. 'Тоголь-художник, принципиально полагающийся на читателя, уязвим для равнодушных к его идеалам интерпретаторов и легко поддается зачислению по чужому ведомству"28. Из немецкоязычных работ довольно подробно разбираются книги Х.Шрайер и М.Брауна, а также упоминаются публикации Ф.Дича и Б.Зелински (все они уже указаны выше). Книга Х.Шрайер получает сравнительно высокую оценку на общем фоне анализируемых работ: "Шрайер с ее уникальной, пожалуй, позицией среди западных коллег по-настоящему принимает к сердцу намерение Гоголя воззвать "к прекрасному, но дремлющему человеку"..." . В монографии замечено, однако, следующее противоречие: с одной стороны, автор указывает на благочестивую осведомленность в сочинениях христианских учителей веры, но с другой - считает гоголевский «мистицизм» «восстанием против окаменевшей в условностях, поверхностной религиозности того времени». Другие публикации немецких авторов не удостаиваются хоть какого-нибудь положительного отклика авторов обзора, и в них видятся исключительно недостатки. Так, книга М.Брауна полна "банальностей", авторы статьи упрекают исследователя в непонимании гоголевского комизма и в стремлении приписать Гоголю "психическую травму", причем последнее свойственно также, по их мнению, и Б.Зелински, который пишет об экзистенциальном страхе как главной теме творчества Гоголя. Немецкий славист Ф.Дич обвиняется в том, что предлагает свой метод - изучение отдельного структурного элемента - в качестве новейшего и универсального пути к постижению художественного предмета. Что касается общей характеристи-

ки западных публикаций о Гоголе, то авторы статьи высказывают критическое суждение о

некоторой «высокомерно-снисходительной отстраненности» в тоне многих исследований, о

нежелании приблизиться к личности Гоголя и отнестись к ней с пониманием, не скрываясь

за схемой своей литературоведческой позиции. "Как можно было убедиться, артистический

образ Гоголя окружен для западного литературного сознания атмосферой экзотичности; в

нем подчеркивается архаика, его гораздо охотнее, чем других русских классиков, сближают с

античной комедией и эпосом, с готическим средневековьем, с Ренессансом и барокко. А с

другой стороны - ощущают в нем досрочного модерниста, который, перешагнув через соТ Л

временное ему искусство, оказался своим в XX веке, в обществе Кафки и Ионеско" .

На статье "Литературная мысль Запада перед "загадкой Гоголя", пожалуй, замыкается небольшой круг исследований, затрагивающих тему "Н.В.Гоголь в немецкоязычном литературоведении 70-90-х годов XX века". Представляется целесообразным дополнить сложившуюся картину рассмотрением нескольких рецензий на немецкоязычные публикации последних лет.

Биография Гоголя, написанная Р.-Д.Кайлем (Gogol. Rowolts monographien. Hamburg, 1985), нашла положительный отклик в статье М.Ю.Кореневой и С.А.Кибальник «Немецкая биография Гоголя» (Русская литература, N.2, 1992). Авторы подчеркивают, что Р.-Д.Кайль не пытается установить какое-то единственно верное понимание гоголевского творчества, но отмечает как данность, что, например, «Шинель» в XIX веке воспринималась как первый образец критического реализма, а в XX веке включается в один ряд с произведениями Ф.Кафки и С.Беккета (суждение авторов вышерассмотренной статьи В.В.Бибихина, Р.А.Гальцевой и И.Б.Роднянской здесь находит себе поддержку). М.Ю.Коренева и С.А.Кибальник, ссылаясь на фразу Набокова о том, что Пушкин для французов - своего рода русское шампанское, предполагают, что подобным образом Гоголь для немцев - это как бы русское пиво: как будто бы что-то знакомое (Жан-Поль, Гофман, другие немецкие романтики) и в то же время чу-

жое. Объективность и краткость отмечаются как основные достоинства монографии Р.-Д. Кайля.

В рецензии А.И.Журавлевой на книгу А.Крживона "Комическое в повестях Гоголя"

31

(1994) обращается внимание на то, что немецкий автор рассматривает не только формальные моменты, но и пытается определить некую логическую смысловую ось, объединяющую повести Гоголя. К достоинствам книги, по мнению рецензента, относятся продуманность ее структуры, а также успешное достижение автором цели книги - предложить «модель для исследования комического в прозаических текстах». Вместе с тем, А.И.Журавлева отмечает некоторую неясность в принципе отбора материала: почему именно повести Гоголя? Действительно, за рамками исследования остались как драматургия Гоголя, так и «Мертвые души». Рецензент задается вопросом: означает ли это, что автор предполагает жанровое влияние на природу комического или выбор повестей был предопределен просто необходимостью физического ограничения материала? Вопрос о принципе отбора материала представляется не случайным. Даже на основании уже изученных и получивших отзывы немецких публикаций о Гоголе нетрудно заметить особый интерес исследователей Германии к раннему творчеству Гоголя (циклы «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород»), а также к произведениям петербургского периода.

Исследование Л.Амберга не осталось незамеченным в среде германских специалистов-гоголеведов и послужило одним из поводов к написанию рецензионной статьи Р.-Д.Кайля «На пути к новому облику Гоголя - Замечания по поводу некоторых недавних публикаций» ("Auf dem Wege zu einem neuen Gogol'-Bild - Anmerkungen zu einigen neueren Veröffentlichungen" (198 9))32. Автор статьи отмечает уникальность рассматриваемой книги как первого системного изучения религиозной тематики у Гоголя. «Совершенно очевидно, что церкви, церковные праздники, религиозное поведение персонажей ни в коем случае не являются чертами местного колорита или бутафорией, и не случайно «Вий» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» первоначально заканчива-

лись сценой в церкви»33. Р.-Д.Кайль подробно разбирает каждую из глав рецензируемой книги и отмечает, на его взгляд, наиболее перспективные для дальнейшего исследования мысли автора. При этом чувствуется интерес рецензента к наблюдениям о связях творчества Гоголя с немецкой культурой. Так, Р.-Д.Кайль с одобрением отзывается об указании Л.Амберга на следы влияния немецких романтиков, прежде всего Шеллинга, в эстетике Гоголя («Скульптура, живопись, музыка», «Об архитектуре нынешнего времени», «Жизнь»), По мнению Р,-Д.Кайля, Л.Амберг справедливо пишет о близости природы комического в «Мертвых душах» шиллеровскому определению сатиры. В связи с образом Костанжогло (из второго тома поэмы), в котором наблюдается своеобразная связь христианского благочестия с богатством, Р.-Д.Кайль предполагает возможное влияние протестантской этики на мировоззрение Гоголя. Своеобразным пробелом в исследовании рецензент считает отсутствие биографического аспекта в рассмотрении проблемы встречи Гоголя с католицизмом.

Другие рецензенты книги Л.Амберга также отзываются о ней в высшей степени положительно. Так, Ф.Гёблер считает главной заслугой Л.Амберга обстоятельный разбор "Размышлений о Божественной Литургии"34, а К.Онаш считает исследование швейцарского автора достойным всеобщего внимания35.

Итак, вышеприведенные монографии и рецензии немецкоязычных публикаций, посвященных жизни и творчеству Гоголя, в некоторой степени создают представление как об определенных тенденциях в немецкоязычном гоголеведении (основные направления в изучении, особенности восприятия), так и о непрестанном внимании немецких специалистов к русскому писателю. Однако отсутствие специальных работ по данной теме, узкий круг анализируемых исследований (нельзя не заметить повторение одних и тех же имен в разных обзорах) не позволяет в полной мере судить о развитии гоголеведения в Германии за последние десятилетия. Необходимо привлечение других, не менее важных немецкоязычных публикаций, внимательное изучение различных методов в литературоведении Германии (а также Австрии и Швейцарии) 70-90-х годов и выявление актуальных направлений в изучении как Го-

голя, так и всей русской классической литературы в этих странах. Отсутствие целостной картины состояния западного (и в частности немецкоязычного) гоголеведения приводит к ошибочным суждениям о восприятии Гоголя на Западе. Нельзя, например, согласиться с мнением, что для западного исследователя религиозно-нравственная проблематика у позднего Гоголя «остается специфически российской, а Гоголь - не вероучитель, а один из величайших художников мира...»36. Как раз интерес к религиозным мотивам в творчестве писателя, а также к его идеологии является одной из характерных черт немецкоязычного гоголеведения последних десятилетий. Важно также отметить, что практически неизвестными для отечественного гоголеведения являются немецкоязычные публикации 90-х годов (хотя отчасти это связано с некоторым спадом интереса к Гоголю в Германии в последние годы и меньшим количеством работ о Гоголе по сравнению с 70 и 80-ми годами), достойные в то же время особого внимания как наиболее актуальные.

Таким образом, можно заключить, что состояние изучения восприятия Гоголя в немецкоязычном литературоведении на данный момент являет собой достаточно отрывочную и фрагментарную картину, далекую от целостного представления.

Целью нашего исследования является объяснение методологических и идейно-теоретических особенностей изучения Н.В.Гоголя в немецкоязычном литературоведении 7090-х годов XX века. В рамках работы предстоит провести методологический анализ немецкоязычных публикаций о Гоголе, выполненных в рамках новых и новейших* направлений западной науки о литературе, исследовать основные принципы рассмотрения биографии и поэтики Гоголя в традиционном немецкоязычном литературоведении, раскрыть особенности интерпретации немецкоязычными славистами религиозно-философских проблем мировоззрения и творчества Гоголя и в заключение определить общие характерные черты изучения Гоголя в Германии, Австрии и Швейцарии, а также значимость и перспективность рассмотренных публикаций для дальнейшего развития гоголеведения и русистики в целом.

* К новейшим литературоведческим методам мы относим постструктуралистско-постмодернистские концепции, получившие распространение в 90-е годы.

Предмет данного исследования - публикации авторов Германии, Австрии и Швейцарии, посвященные различным вопросам жизни и творчества Н.В.Гоголя. Для рассмотрения отобраны работы трех последних десятилетий (70-90-е годы) как наиболее актуальные и вместе с тем малознакомые отечественному литературоведению. Данный материал относится ко всему творчеству Гоголя в целом, включая публицистику и духовно-нравственную прозу, а также мировоззрение писателя. Исследовательская работа на кафедре славистики университета г.Регенсбург (Германия) позволила включить в диссертацию неизвестные русскому читателю публикации, впервые вводимые нами в научный оборот, а также глубже ознакомиться с состоянием современной немецкой славистики.

Что касается методики нашего исследования, то в диссертации сделана попытка объективно и вместе с тем критически показать своеобразие немецкоязычных исследований Гоголя. Методологический анализ строится на одинаковом внимании ко всем имеющим отношение к современному гоголеведению методам и школам изучения литературы на Западе. Мы не отдаем преимущества ни одному из упоминаемых методов, но стремимся к созданию общей картины западной славистики, которая объяснила бы особенности восприятия Гоголя в немецкоязычном регионе. Методология нашего исследования строится в соответствии с замечаемой в последнее время как в отечественном, так и в западном литературоведении тенденцией к пониманию науки о литературе как "открытой системы", в которой взаимодействуют различные идеи и концепции; исходя из этого ни одну из теорий не следует считать главной и более авторитетной, чем другие. По словам В.Е.Хализева, "сегодняшней теории литературы следует быть максимально открытой, "распахнутой" навстречу самым разным концепциям и при том критичной к любому направленческому догматизму"37. Таким образом, критика, присутствующая в диссертационной работе, направлена в первую очередь против одностороннего, категоричного и субъективного взгляда на жизнь и творчество Гоголя. Отсутствие внимания и уважения к гоголевской, авторской позиции в отношении исследуемого вопроса служит для нас также показателем неосновательного подхода к изучению пи-

сателя. В оценке немецкоязычных публикаций нами используются результаты исследований отечественных специалистов.

Основные методологические принципы работы - системность в расположении материала, антидогматичность в оценках подходов, реализуемых в рассматриваемых публикациях, диалогическая открытость.

Научная новизна работы обусловлена прежде всего обращением к малоисследованному, а отчасти и неизвестному в отечественном литературоведении материалу. Системное рассмотрение современной рецепции Гоголя в Германии, Австрии и Швейцарии, проведенное на основе методологического анализа западного литературоведения, впервые представлено в данной диссертации.

Практическая значимость исследования заключается в возможности использования как рассматриваемого материала, так и результатов его анализа в лекционных курсах истории русской литературы, спецкурсах и спецсеминарах по творчеству Н.В.Гоголя. Кроме того, материал диссертации может быть полезен для более глубокого знакомства с современным состоянием западного литературоведения и немецкоязычной славистики в частности. Результаты исследования имеют также значение для дальнейшего изучения русско-немецких литературных и общекультурных связей, в решении проблемы культурного диалога между Россией и Западом.

Диссертация состоит из введения, трех глав, материал каждой из которых систематизирован по определенному принципу (новые и новейшие литературоведческие методы и направления изучения Гоголя, традиционный взгляд на биографию, поэтику и религиозно-философскую основу мировоззрения и творчества писателя), заключения и списка использованной литературы, насчитывающего 115 наименований.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Судакова, Екатерина Константиновна

Таковы выводы немецкого исследователя, сделанные в его монографии, которая, с нашей точки зрения, представляет собой лишь обобщение уже имевшихся ранее идей и мнений относительно мировоззрения Гоголя и его идеала человеческой личности, причем составить четкое представление об этом идеале А.Ларссону так и не удалось. Немецкий автор практически не пишет о том, что повлияло на формирование взглядов писателя, и ограничивается лишь указанием на религиозную основу гоголевской системы ценностей.

Проблема личности у Гоголя часто соприкасается с темой пошлости, особенно явно присутствующей в поэме "Мертвые души". Анализ гоголевского понятия пошлости, сути этого явления и способов выражения элементов пошлости в поэме представляет статья Й.Леманна ""Пошлые души" Гоголя" (1997). Немецкий литературовед ставит перед собой задачу проследить особенности гоголевского мастерства показывать пошлость во всех ее деталях и проявлениях. В своем определении понятия "пошлость" Й.Леманн ссылается на

B.В.Набокова, указывая на его характеристику этого понятия как ложности, поддельности, а также нравственной и эстетической непритязательности. Ядро этого понятия распадается, таким образом, как пишет исследователь, на два компонента. Первый включает в себя первичные значения слова "пошлость": с одной стороны, заурядность, банальность, тривиальность, отсутствие оригинальности, а с другой - подлость, низость, вульгарность, глупость. Ко второму компоненту относятся вторичные, производные значения, связанные с безынициативностью, непритязательностью - как нравственной (ложь, обман, кажимость), так и по отношению к внешнему образу жизни (ни то ни се, безликость, равнодушие, повседневность, безжизненность). Все эти качества воплощены в героях "Мертвых душ", к рассмотрению которых и обращается затем Й.Леманн.

Второстепенные, незначительные персонажи, обладающие некоторыми из вышеперечисленных качеств, обозначены немецким литературоведом вслед за Набоковым как "пошлячки". Это, во-первых, два русских мужика, сидящие у кабака и ведущие разговор о качестве колеса чичиковской брички. Й.Леманн пишет о "тривиальности и незначительности" их разговора, не обращая внимания на его второй, символический смысл, ведь о колесе судят знающие умельцы - в итоге мы убеждаемся в их правоте. Для немецкого исследователя беседа мужиков "абсурдна". Однако характерные черты пошлости, присутствующие в этом образе подмечены Й.Леманном достаточно верно. "Молодой человек", встретившийся Чичикову по приезде в город, состоит весь из одежды, у него как будто нет лица; слуга в гостинице был настолько вертляв, что нельзя было его рассмотреть, - исследователь указывает на бесхарактерность этих фигур. В изображении провинциального города Й.Леманн видит особый гоголевский прием обобщения конкретных предметов, ситуаций, что придает картине, по его мнению, некую заурядность, обычность. Так, комната Чичикова охарактеризована Гоголем как "покой известного рода" - то есть с тараканами и любопытными соседями. Конкретное теряет свое лицо и приобретает маску всеобщего.

Следующим "пошлячком" является Петрушка, воплощающий, по определению Й.Леманна, "пошлость эстетической непритязательности". Ничем не интересная жизнь Петрушки, по словам исследователя, так же плоска, как матрас, на котором он проводит большую часть своего времени. Если Петрушка - это "непритязательно-примитивный пошляк", то помещику Тентетникову, также бездельничающему все дни напролет, по мнению исследователя, более подходит определение "скучающий пошляк". Его стремление преодолеть обыденность повседневной жизни с помощью какого-нибудь серьезного и экстраординарного занятия ни к чему не приводит, так как абсурдно громадная задача никак не согласуется с жалкой реальностью. Манилов определен И.Леманном как "общее-место-пошляк": у него нет ничего оригинального, ничего "своего", и за маской "приятной улыбки" скрывается ничтожность. Ноздрев - это, по словам автора статьи, "подлый пошляк", и, так как он постоянно находится в действии, его образ противостоит рассмотренным выше пассивным персонажам. Однако его деятельность является псевдодеятельностью, так как в основе ее - ложь, фальшь, пустота. В образе Чичикова Й.Леманн отмечает прежде всего такую черту пошлости, как посредственность. Стремление Чичикова к комфортной, обычной жизни является, по словам исследователя, ничем иным как моральной нетребовательностью. В то же время Чичиков показан как "существо неопределенное", постоянно маскирующееся, словно хамелеон, меняющее свое обличие в зависимости от обстоятельств. Эта "кажимость" героя и позволяет автору статьи вслед за Набоковым и Мережковским говорить о дьявольской природе пошлости Чичикова.

Что же противостоит пошлости и каковы причины ее появления в жизни человека? Немецкий исследователь находит ответы на эти вопросы в поэме Гоголя. По мысли Й.Леманна, процесс "опошления" человеческой личности в качестве примера приведен в представившейся Чичикову судьбе шестнадцатилетней губернаторской дочки, которая из ангелоподобного существа неизбежно должна превратиться в "черт знает что". В этом образе автору статьи видится мысль Гоголя о том, что пошлость является следствием влияния общества на чистую душу юного человека. Детская непосредственность и живость противопоставлены, таким образом, равнодушию, безучастности, неподвижности - словом, всему мертвому в душе взрослого человека. Й.Леманн приходит к выводу, что пошлое, по Гоголю, - это мертвое, поэтому мертвые души героев - прежде всего, пошлые души. Исследователь усматривает в поэме, а также в письмах Гоголя мнение писателя о том, что взрослый человек приобретает множество мелких, ничтожных страстей, заставляющих его забывать "великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое"24.

В статье анализируются и гоголевские приемы изображения пошлости в "Мертвых душах". К ним относятся обобщение, утрирование мелочей и деталей, которые представляются исследователю абсурдными по своей сути, а также изображение различных странных жестов. Й.Леманн объединяет три данных метода понятием, заимствованным у Ю.Манна и обозначенным как "накапливание однородного": выстраивание в ряд элементов низкого, неуклюжего и пустого создает впечатление присутствия тотальной пошлости. Сравнения героев с животными, сказ пустой речи (например, разговор между дамой просто приятной и дамой, приятной во всех отношениях), как указывает исследователь, также способствуют созданию такого дискурса.

В завершающем разделе Й.Леманн пишет о двойственном восприятии дискурса пошлости в "Мертвых душах", особое "обаяние" которого для читателя заключается, по предположению немецкого автора, в "радости узнавания". При этом дискурс возвышенного в поэме оказывается очень близок к дискурсу пошлого, часто переплетаясь и чередуясь с ним. "Блестящий мыльный пузырь возвышенности возникает словно по волшебству для того, чтобы отвлечь внимание от пошлости (а не для того, чтобы ей противодействовать), и создает новую пошлость. Дискурс возвышенности предстает (по крайней мере в случае патетического фи9 нала первого тома) в качестве метадискурса пошлости" . Автор статьи считает, что оба дискурса не противостоят друг другу, но являются как бы половинками одного шара, и предполагает, что попытка Гоголя во втором томе этот шар "взорвать", разделить эти дискурсы друг от друга и явилась причиной того, что роман (определение Й.Леманна) не удалось закончить.

Публикация Й.Леманна удачно дополняет антропологическую проблематику монографии А.Ларссона, отличаясь от его работы большей обоснованностью и конкретностью суждений, а также системным построением анализа выбранной темы.

3.2.2. Тема смерти

По мнению В.Казака, известного специалиста по русской литературе, одной из важнейших в гоголеведении является тема смерти в творчестве Гоголя, анализу которой и посвящена статья этого литературоведа, имеющая название 'Тоголь и смерть" ("Gogol und der Tod" (1979)). Автора статьи интересуют не только отношение Гоголя как верующего человека к смерти, но, в первую очередь, особенности реализации мотива смерти в различных произведениях писателя. В.Казак считает, что гоголевское представление о смерти сформировалось под влиянием украинского фольклора и немецкого романтизма, в которых существенную роль в жизни людей играют добрые и злые духи. Кроме того, исследователь подчеркивает, что Гоголь был верующим человеком, православным христианином, и вера писателя несомненно повлияла на функционирование мотива смерти в его творчестве.

Указав на присутствие темы смерти в отдельных произведениях Гоголя (от "Ганца Кю-хельгартена" до "Выбранных мест из переписки с друзьями"), В.Казак проводит сравнительный анализ связанных с ней образов и мотивов. Исследователь рассматривает поведение героев Гоголя перед смертью, их описание после смерти, саму смерть персонажей. Так, он замечает, что страх перед смертью свойственен только отрицательным гоголевским героям: колдун в "Страшной мести" боится посмертных мучений, а ведьма-панночка в "Вие" просит молиться о своей душе, так как боится высшего суда. Четыре персонажа у Гоголя знают заранее о своей смерти (Данило, Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, а также ростовщик из повести "Портрет"), а Акакию Акакиевичу и Чарткову врачи предсказывают близкий конец.

Сама смерть в произведениях Гоголя имеет, по наблюдению В.Казака, следующие категории: убийство, смерть в бою, казнь, естественная смерть, смерть как следствие трагической судьбы, самоубийство. Исследователь подчеркивает, что лишь редкие гоголевские персонажи умирают естественной смертью (Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович). Многие герои оказываются убиты (Ивась, молодой спутник рассказчика "Пропавшей грамоты", Катерина, ее ребенок, монах и многие другие - от руки колдуна, Хома Брут, Чартков как жертва ростовщика), причем все убийства у Гоголя предстают, как считает В.Казак, делом рук дьявола, злых сил. Смерть в бою является обычным делом в "Страшной мести" и "Тарасе Буль-бе", причем в последней повести В.Казак отмечает присутствие трех казней - Тараса и двух его сыновей. "Если в смерти на поле брани Гоголь не видит особой проблемы, то остается очевидным, что, идеализируя Тараса, он защищает последнего в его притязаниях на жизнь своего сына и в присвоении себе тем самым прав самого Бога"26. Исследователь указывает также на множество примеров самоубийства среди гоголевских персонажей: в "Майской ночи." героиня тонет, являясь жертвой демонических сил; их же жертвой становится художник Пискарев; несколько второстепенных персонажей кончают жизнь самоубийством (молодой человек в "Старосветских помещиках", житель осажденного города в "Тарасе Бульбе", предшественник Чарткова в "Портрете"). Кузнец Вакула оказывается на грани самоубийства, но, будучи богобоязненным человеком, спасает свою жизнь.

По словам В.Казака, развитие гоголевского таланта происходит в направлении упрощения сюжета, большей самостоятельности частей, увеличения количества вставных эпизодов и лирических отступлений - то есть придания отдельной ситуации большего значения. Развивая эту мысль, исследователь пишет, что и сцены, в которых герои умирают, становятся продолжительнее. По его мнению, самой совершенной гоголевской сценой смерти является ситуация смерти героя "Шинели", в которой детальное описание происходящего, проникнутое легким юмором, сочетается с лиризмом и совершенством языкового ритма.

Обобщая рассмотренные образы и мотивы, В.Казак делает выводы о гоголевском представлении о смерти и о "потустороннем бытии". Он указывает, что Гоголь был убежден в жизни человеческой души после смерти. В произведениях писателя присутствует, по словам автора статьи, постоянная мысль о "преимуществе духовного, невидимого мира по отношению к миру материальному". Так, например, в "Старосветских помещиках" герои переживают смерть как переход в иную форму жизни, а в словах умирающих казаков ("Тарас Бульба") отражается их вера в бессмертие души. По мнению В.Казака, представление Гоголя о том, что в момент смерти душу умершего человека ангелы забирают на небо, заимствовано из христианского вероучения, а также из фольклора. Нередко Гоголь изображает духов ("Вий", "Майская ночь.", "Шинель"). Основой для их описания служат Гоголю, как считает исследователь, не какие-либо конкретные, пережитые им самим или рассказанные случаи, но литературные источники, а также творческая фантазия.

Завершая исследование, В.Казак еще раз подчеркивает значение темы смерти и дальнейшего существования души человека в творчестве Гоголя, считая, что в развитии этой темы писатель основывается на собственных христианских представлениях, а также на традициях народного творчества и романтической литературы. Герои Гоголя, как правило, не испытывают страха перед смертью, но проявляют готовность принять смерть. Смерть в муках подразумевает у Гоголя влияние на человека демонических сил, в то время как твердая вера в Бога позволяет герою пережить мирную смерть. Однако, по мысли немецкого исследователя, Гоголь обращался к теме смерти, как бы не задумываясь специально над данной философской проблемой (ипгеАекЦеЛ). Философское осмысление вопроса о смерти представлено у других русских классиков, по мнению В.Казака, в большей степени (в "Фаталисте" Лермонтова, у Достоевского в "Преступлении и наказании", в "Господине из Сан-Франциско" Бунина и т.д.).

Публикация В.Казака, анализирующая реализацию одной темы в гоголевском творчестве и не рассматривающая мировоззрение писателя, сходна по особенностям своего содержания с монографией Л.Амберга, также посвященной одному (церковно-религиозному) аспекту. Нельзя не согласиться с немецким исследователем в том, что Гоголь видел проблему смерти человека не с философской (секуляризованной), но с духовной точки зрения, что обусловило нравственно-религиозное освещение образов и мотивов, связанных с этой проблемой, в его произведениях.

3.2.3. Эстетика

Наконец, эстетика Гоголя как особая философская категория явилась предметом исследования в работах уже упомянутых немецких славистов - Г.Лангер и Р.-Д.Кайля. Г.Лангер вновь обращается к раннему творчеству писателя, рассматривая отношение Гоголя к проблеме красоты на примере его ранних произведений. Статья Р.-Д.Кайля, представляющая собой своеобразную интерпретацию незаконченного отрывка "Кровавый бандурист", также затрагивает вопрос об эстетике Гоголя, включающий в себя как отношение писателя к красоте, так и толкование самим автором образа художника-творца, его понимание истинного искусства.

Г.Лангер в своей статье "Красивый синтез или дьявольская смесь? К проблеме прекрасного в раннем творчестве Гоголя" ("Schöne Synthese oder diabolische Mischung? Zum Problem des Schönen in Gogols Frühwerk" (1991)), основываясь на проделанном анализе ряда ранних произведений Гоголя, приходит к выводу, что в них присутствует явное противопоставление двух образных систем, одна из которых связана прежде всего с образом красоты, а в основе другой - образ душевного сообщества людей (например, казацкое братство). Гоголю присуще изображение красоты в духе эстетики классицизма, и в то же время основным свойством прекрасного для раннего Гоголя (как и для Шиллера) является блеск, свет, видимость (Schein). Однако если для Шиллера красота есть добро, то в понимании Гоголя она связана скорее с противоположным полюсом бытия. "Эстетическое. едва ли представляет собой классический идеал Гоголя, скорее оно является для него в апостольском смысле ужасным

97 образом язычества как полной власти тела над душой" . Г.Лангер подчеркивает в связи с этим, что задача художника, по Гоголю, - "создание не-эстетического, анти-эстетического

28 искусства" , что означает анализ и разрушение "прекрасного синтеза видимости", проявляющего себя, с точки зрения Гоголя, как дьявольская смесь. Рассмотрение ряда ранних произведений писателя позволяет исследовательнице подтвердить данные выводы.

Поиск красоты постоянно присутствует в гоголевских произведениях, но во всех случаях этот поиск, как пишет Г.Лангер, увенчивается недобрым, банальным или даже катастрофическим концом. По мнению исследовательницы, можно предположить двоякое объяснение этому: либо само стремление к красоте, по Гоголю, негативно, и писатель ставил перед собою цель показать всю опасность этого стремления, либо поиск прекрасного, в представлении писателя, является тщетным.

Г.Лангер считает, что в статье "Женщина" авторская точка зрения совпадает с высказываниями Телеклеса, осуждающего женщину, так как именно в его описании отсутствует слово "казалось", сопутствующее образам Платона и Алкинои. В ранней публицистике гоголевское понятие красоты связано с античными образцами. "Подобно Шиллеру, Гоголь видел сущность античности в обожествлении природы, а ее религию - в красоте."29. Немецкая исследовательница замечает, что описания красоты у Гоголя связаны с такими понятиями, как "призрачность", "эфирность" - с одной стороны, а с другой - "роскошь", "сладострастие". При этом в эссе "Скульптура, живопись и музыка" Гоголь отдает предпочтение не "эстетическому чувству красоты", отнесенному к языческому миру, что является, по мнению Г.Лангер, подтверждением негативного взгляда Гоголя на высказывания Платона в статье "Женщина". Если в "Последнем дне Помпеи" исследовательница видит возвращение Гоголя к уже преодоленной ранее стадии восхищения языческой, античной красотой, то в статье "Взгляд на составление Малороссии" Гоголь, по ее мнению, переходит от классической эстетики и культа античности к романтическому идеалу средневековья. Однако и в последующих сочинениях писателя мы встретим, как пишет Г.Лангер, лишь образцы красоты в классическом стиле и не увидим ни одного примера романтической, "медузообразной" красоты, так как Гоголю ни разу не удалось создать возвышенный, утонченный (в шиллеровском смысле) художественный образ.

Уже в ранних публицистических произведениях Гоголя исследовательница замечает расхождение между идеалом писателя и его представлением о красоте. Это же расхождение присутствует и в "Вечерах на хуторе близ Диканьки". Женская красота и синтез мужского и женского (характерный, по мнению Г.Лангер, для отдельных фигур повестей цикла), по Гоголю, губительны. Исследовательница подчеркивает постоянную мысль Гоголя о разнице материально-чувственного и душевно-духовного миров, которая не позволяла писателю следовать идеалу классической эстетики в духе Шиллера, идеалу "прекрасной души", объединяющего в себе чувственное с душевным. "В системе значений Гоголя "украинская" пограничная ситуация символизирует типичное для человека промежуточное положение между чувственным животным и божественной душой, и, иначе, чем в современной эстетике, граница между этими сферами не может быть уничтожена или стерта ни с помощью призрачной красоты, ни благодаря некому синтезу"30. Г.Лангер считает, что синтез означает для Гоголя некую опасную смесь, а совершенство чувственного явления, материальная красота, по мысли писателя, не возвышают душу, но оказывают на нее губительное воздействие.

К сожалению, исследование Г.Лангер затрагивает лишь раннее творчество Гоголя, и автор не указывает, изменилось ли отношение к проблеме красоты и само понятие красоты для писателя в дальнейшем. По-видимому, исследовательница считает, что основные принципы гоголевской эстетики сформировались как раз в ранний период творчества писателя.

Несколько иное толкование отношения Гоголя к красоте содержится в статье Р.-Д.Кайля ""Кровавый бандурист" Гоголя. Попытка объяснения" ("Gogols "Krovavyj bandurist". Versuch

Ч1 einer Deutung" (1983)) , в которой речь идет, кроме того, и о гоголевском восприятии собственного писательского образа. Р.-Д.Кайль пишет, что центральный образ этого отрывка из начатого Гоголем исторического романа выражает страдания художника-творца при виде нечеловеческой силы, угрожающей красоте. Автор статьи не раскрывает при этом гоголевское понятие красоты, но указывает лишь на отношение к ней писателя, образ которого, как он предполагает, непосредственно связан с образом кровавого бандуриста.

Р.-Д.Кайль считает, что Гоголю из классической литературы (Платон, Овидий) был известен миф о Марсии - сатире, игравшем на флейте и покорявшем своей музыкой сердца слушателей, бросившем вызов Аполлону и погибшем вследствие этого. Немецкий литературовед полагает, что Гоголю был знаком текст "Пира" Платона, в котором содержится метафора о грубой шкуре сатира, скрывающей прекрасное содержание. Эта метафора, по словам Р.-Д.Кайля, могла бы служить для Гоголя утешительной иллюстрацией его писательского творчества, в котором внешне банальные, грубые предметы имеют скрытую, внутреннюю эстетическую ценность. Кроме того, автор статьи считает вероятным знакомство Гоголя с версией Овидия о Марсии как об истерзанном артисте с содранной кожей.

Эти предположения позволяют Р.-Д.Кайлю выдвинуть тезис о том, что кровавый бандурист в данном отрывке - не казак Остраница, но образ самого автора, и, возможно, самый содержательный из всех авторских образов, которыми мы обладаем. Исследователь замечает в связи с этим, что в конце многих гоголевских произведений появляется некий "внесюжет-ный" певец-музыкант (цыган, играющий на скрипке в "Сорочинской ярмарке", слепой старец-бандурист в "Страшной мести") или сам автор-рассказчик (в "Старосветских помещиках", "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем"), к которому исследователь относит и образ "гордого гоголя" в конце повести "Тарас Бульба", и Гоголя конца первого тома "Мертвых душ", сидящего на месте Чичикова в "птице-тройке". Так и в конце "Кровавого бандуриста" происходит своего рода вмешательство автора в ход событий и восстановление справедливости.

Рассмотренная статья является интерпретацией лишь одного незаконченного гоголевского отрывка, созданного в 1832 году, и не претендует на обобщающие выводы относительно эстетики Гоголя, так же, как и публикация Г.Лангер. Выбор исследователями ранних гоголевских произведений в качестве материала для подтверждения своих гипотез еще раз свидетельствует о том, что раннее творчество Гоголя оказывается ближе и понятнее немецкоязычному литературоведу, чем произведения 40-х годов. Возможно, особую роль здесь играют следы влияния на раннего Гоголя западных философов и писателей-романтиков, всегда подмечаемые литературоведами Германии.

Говоря о представленных выше работах, посвященных отдельным темам общечеловеческого, философского характера в творчестве Гоголя, трудно дать им некую общую характеристику, так как все они мало соотносимы друг с другом и касаются лишь отдельных аспектов содержания. Немецкоязычных исследователей интересует, как правило, анализ выбранных ими мотивов и образов, связанных с рядом лишь некоторых произведений писателя, так что системной картины отношения Гоголя к той или иной проблеме в публикациях не создано. В то же время немецким авторам удалось определить некоторые важные особенности гоголевского мировосприятия, отраженные в произведениях писателя. Важно отметить, что немецкие литературоведы, говоря о философских проблемах гоголевского содержания, подчеркивают их связь с религиозной стороной мировоззрения Гоголя, и, кроме того, стремятся найти в системе взглядов писателя общее с идеями западных мыслителей.

3.3. "Шинель"

Количество публикаций, посвященных "Шинели", показывает, что это произведение до сих пор является самым популярным и интересным для западного, и в частности, немецкоязычного исследователя, сочинением Гоголя. Среди исследований, вышедших в 70-90-е годы нашего столетия, примерно треть публикаций определенным образом затрагивает данную повесть. Некоторые из них уже были упомянуты в предыдущих главах, здесь же нами будут рассмотрены статьи исключительно о "Шинели", в которых предлагаются религиозно-философские толкования ее смысла и центральных образов. Эти пять статей как бы дополняют друг друга в интерпретации повести, отражая вместе с тем особенности развития литературоведческой мысли Германии - то есть то, как актуальность той или иной проблематики в разные годы влияла на понимание главной идеи гоголевского произведения. Так, каждая из указанных ниже статей предлагает новую, актуальную для автора статьи и отличную от предшествующих интерпретацию: традиционное, "гуманистическое" толкование К.Троста сменяется в 80-е годы экзистенциалистской точкой зрения Б.Зелински, а во второй половине

80-х годов дополняется морально-религиозной интерпретацией Р.-Д.Кайля, скорректированной и по-иному представленной П.Тиргеном; в 90-е же годы исследовательский интерес В.Шамшулы обращен главным образом к христианской и культурно-исторической символике "Шинели". Следует подчеркнуть, что немецкоязычные литературоведы практически не используют формальный и психоаналитический подходы в изучении "Шинели", столь популярные в англоязычном литературоведении, и стараются постичь непосредственно гоголевский смысл повести.

В статье К.Троста "По поводу интерпретации повести Н.В.Гоголя "Шинель"" ("Zur Interpretation von N.V.Gogols Novelle "Der Mantel" (1974)) представлена "традиционная", свойственная многим исследователям нашего столетия точка зрения на авторское отношение к герою "Шинели". К.Трост пишет, что не протест писателя против социального бесправия человека и неуважения к нему выражает эта повесть, но "человеческое, в истинном смысле этого слова гуманное сострадание"32.

Что касается содержательной и художественной структуры повести в целом, то она основана, по мнению исследователя, на принципе одновременной реализации противоположностей, противопоставления разных аспектов, что является корреляцией различных точек зрения на один и тот же феномен. Так, например, образы Акакия Акакиевича и генерала противопоставлены и в то же время сходны: их характерам свойственны экстремально противоположные черты. Образу Башмачкина - смиренное терпение и мстительная агрессивность, генералу - агрессивность власти над другими и смешная трусость в ситуации собственной опасности. Оба они - и Акакий Акакиевич, и генерал - преступают границы их положения. Центральной темой повести является, по мнению К.Троста, тема положения человека в обществе, его отношения к тому месту, на которое он поставлен. С позиции Гоголя-автора "Выбранных мест.", герои "Шинели" разменивают свой долг, обязанности своего положения как человека и как занимающего определенный ранг в служебной иерархии на служение внешнему.

Статья Б.Зелински о "Шинели"("Ос^о1. - Der Mantel" (1982)), входящая в сборник, посвященный русской повести, отличается большей оригинальностью и основана на излюбленных этим исследователем понятиях - романтизм и экзистенциализм. Однако оригинальность Б.Зелински не превращается, на наш взгляд, в тенденциозность, так как стремление понять Гоголя не заслоняется собственной литературоведческой идеологией.

Немецкий литературовед считает, что ни один из персонажей "Шинели" не показан реалистически, все они, и в особенности Акакий Акакиевич, - своего рода призраки, а само повествование аналогично сновидению. Гоголь, по словам Б.Зелински, не был психологом, и мы не встретим в повести анализа и комментирования внутреннего мира героев. "Показ и проецирование внутреннего мира происходит по аналогии со сновидением"33. Исследователь подчеркивает, что повесть от первого и до последнего предложения характеризуется временной и пространственной неопределенностью, а заключительная часть создана в форме романтической фантастики.

По мнению Б.Зелински, все персонажи "Шинели" живут под влиянием ничтожных страстей, спасаясь от страха перед смертью в пустых развлечениях и тщеславном самовыражении, Все они, от главного героя до самой незначительной второстепенной фигуры, являются частичками "Man" - общей посредственности, не знакомой с высоким и действительно существенным. По словам Б.Зелински, темой повести является потеря людьми собственного лица, безликость, "бессмысленность человеческого существования"34. Исследователь пишет об актуальности этой темы для современности и замечает ее присутствие и в других произведениях Гоголя. Однако в данной повести, по его мнению, Гоголю удалось найти для этой темы самый глубокий и насыщенный символ: шинель. (О символике шинели речь пойдет в анализируемой ниже статье В.Шамшулы "Два этюда по поводу "Шинели" Гоголя" (1990)).

Р.-Д.Кайль также посвятил интерпретации "Шинели" отдельную статью ("Еще новое по поводу "Шинели" Гоголя?" ("Doch noch Neues zu Gogols "Mantel"?", 1985)), главным объектом исследовательского внимания в которой является знаменитое "гуманное место" в повести, представляющее, по мнению Р.-Д.Кайля, камень преткновения для интерпретации всего произведения в целом. Немецкий литературовед перечисляет различные уже имеющиеся суждения по поводу гоголевской повести (работы Белинского, Розанова, Эйхенбаума, Чижевского, Опеззеп), подчеркивая их отличия друг от друга. Исследователь предлагает толкование смысла повести с морально-религиозной точки зрения, основываясь на фактах биографии писателя, а также на имеющихся в повести библейских реминисценциях. Он считает, что концепция и структура "Шинели" связана с тяжелым душевным и физическим кризисом, пережитым Гоголем летом 1840 года в Вене. Связь между "венским переломом" и "гуманным местом", представленным в окончательном варианте лишь в последней редакции 1842 года, кажется Р.-Д.Кайлю весьма вероятной.

То, что авторская критика в "Шинели" направлена не на социальную, но на морально-религиозную природу отношений, исследователь подтверждает явной неточностью писателя в изображении чиновничьих реалий. Так, Акакий Акакиевич, будучи титулярным советником, имеет по табели о рангах не самый низкий чин, но равен по своему положению тому капитану-исправнику, о котором рассказчик упоминает в самом начале повести. Выше него в повести в соответствии с чиновничьей иерархией только частный пристав (7 класс) и "значительное лицо", имеющее звание генерала (4 класс), то есть, как указывает Р.-Д.Кайль, Баш-мачкин совершенно определенно не является типичным "маленьким" служащим. Для Гоголя важно показать, по мнению немецкого исследователя, не социальную униженность героя, которой на самом деле не существует, но безнравственное отношение чиновников к подчиненным или сослуживцам. По мысли Р.-Д.Кайля, Гоголь стремился подчеркнуть отсутствие истинно христианского отношения к ближнему в обществе того времени. Капитан-исправник, жалующийся на то, что "священное имя его произносится решительно всуе", считает себя равным Богу для своих подчиненных, ведь в его словах, как замечает исследователь, присутствует косвенная цитата из Библии: "Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно" (2.Моис. 20.7). Автор статьи считает, что этот образ напрямую связан с образом значительного лица", который в одном из набросков к повести сравнивается с "Юпитером". Безнравственное поведение генерала по отношению к Акакию Акакиевичу, а также других персонажей, занимающих высокое положение, и сослуживцев героя основано, по словам Р.-Д.Кайля, на забвении наибольшей заповеди, данной Христом, - о любви к Богу и ближнему. В словах же "Я брат твой", которые послышались молодому человеку, почувствовавшему внезапно сострадание к герою, исследователь видит не сентиментальность в духе Руссо и даже не указание на заповедь о любви к ближнему, но предупреждение о страшном наказании - опять же в библейском, евангельском смысле ("А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду" (Мф. 5.22)). По мысли автора статьи, только учитывая данное значение этих слов можно понять неожиданное потрясение молодого человека.

На наш взгляд, статье Р.-Д.Кайля присуща большая основательность по сравнению с двумя рассмотренными ранее немецкими работами о "Шинели", так как автор ее учитывает особенности внутреннего развития самого писателя, а также опирается непосредственно на текст. Морально-религиозная интерпретация "Шинели" действительно открывает новый, глубокий смысл данной повести, который, очевидно, и стремился донести до читателя Гоголь.

Традицию толкования смысла "Шинели" с точки зрения религиозного мировоззрения продолжил немецкий литературовед П.Тирген в своей статье ""Шинель" Гоголя и Нагорная Проповедь" ("Gogols "Mantel" und die Bergpredigt" (1988)). Исследователь частично опирается в своих суждениях на выводы У.Буша, рассмотренные нами в первой главе, и предлагает, основываясь на фактах неповерхностного изучения Гоголем Священного Писания и святых отцов, сопоставление содержания "Шинели" с основными положениями Нагорной Проповеди (Евангелие от Матфея, 5-7), дополненными высказываниями святого блаженного Августина. Предложенная в статье интерпретация "Шинели", этого, по мнению П.Тиргена, самого популярного среди исследователей произведения Гоголя, не является, с точки зрения немецкого иследователя, единственно верной. Немецкий литературовед предостерегает лишь от понимания смысла повести с "социально-этической" позиции.

Предваряя основную часть работы, П.Тирген пишет о существовавшем длительное время в немецкоязычной славистике постулате о тесной связи литературоведения с богословием, которому следовали в своих работах такие ученые-слависты, как Ф.Либ, Л.Мюллер, А.Раммельмайер и Д.Чижевский. Существование и развитие в немецкоязычном литературоведении традиции соотнесения творчества писателя с его религиозными убеждениями, поиска связей литературных произведений с религиозными текстами подтверждает и ряд рассмотренных нами немецкоязычных публикаций о Гоголе. П.Тирген, по всей видимости, стремится ей следовать в своей статье. "Было бы потерей прерывать эту традицию в нашей науке только из-за того, что новые методы рассматривают богословие как пренебрегаемую величину (quantité négligeable)"35.

Исследователь указывает на значение Нагорной Проповеди в жизни людей, основываясь прежде всего на протестантском изложении Евангелия, подчеркивая, что его заповеди (в первую очередь, о любви к врагам) следует понимать как действенную мораль, а не только как теоретические нормы поведения. Требование единства внутренней жизни человека с его внешним поведением, содержащееся в Нагорной Проповеди, может, по мнению П.Тиргена, многое объяснить в гоголевской "Шинели". Переходя к рассуждениям по поводу религиозных убеждений Гоголя, немецкий литературовед пишет об общей христианской направленности русской реалистической литературы XIX века, которую можно было бы обозначить как "скрытое богословие", опирающееся на заповеди Евангелия. Для понимания творчества Гоголя и, в частности, "Шинели", существенным является, по мнению П.Тиргена, гоголевское противопоставление "внутреннего" и "внешнего" человека, о котором писатель рассуждает в письме к А.С.Данилевскому в середине 1843 года. Автор статьи считает, что "источник" данного убеждения Гоголя с абсолютной уверенностью назвать нельзя, но можно предположить, что писатель заимствовал эти образы у святого Августина, комментарии которого к Нагорной Проповеди во времена Гоголя пользовались большим уважением. Кроме того, Гоголь мог встретиться с таким противопоставлением в творениях святителя Иоанна Златоуста, содержащих толкование Евангелия от Матфея. По нашему мнению, исследователь упустил из виду главный возможный источник указанной мысли Гоголя о "внутреннем" и "внешнем" человеке - послания святого апостола Павла, значение которых для писателя уже было рассмотрено Р.-Д.Кайлем.

По мысли П.Тиргена, "этика "внутреннего", или "духовного человека", в программу поведения которого входят и положения Нагорной Проповеди, соответствует "посланию" "Шиу /Г нели"" . Исследователь полностью согласен с У.Бушем, утверждавшим нехристианское, ложное с позиции автора повести, отношение к происходящему рассказчика и молодого человека, якобы сострадавшего герою, а также самого Башмачкина. Взгляд на поведение Акакия Акакиевича с высоты евангельских заповедей позволяет П.Тиргену развить эти утверждения. Так, евангельские слова "И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и кафтан" (Мф. 5,40) выявляют двойное прегрешение Акакия Акакиевича: сначала он не желает отдавать разбойникам свою шинель, а затем мстит обидчику в соответствии с древним законом "око за око". Причину всех жизненных ошибок Акакия Акакиевича П.Тирген видит в отсутствии в нем "centrum securitatis", некой духовной основы, "внутреннего", духовного человека. Герой "Шинели", находясь в духовной тьме, оказывается окруженным и внешней тьмой - ночью на пустынной площади, когда у него крадут самую дорогую для него вещь. Эта тьма является, по словам исследователя, следствием ничтожности, пошлости жизни Акакия Акакиевича. Потеря героем шинели уже предсказана в Нагорной проповеди, а именно, в словах: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляет, и где воры подкапывают и крадут" (Мф. 6, 19). Башмачкин наказан не за свое желание иметь новую шинель, но за полное подчинение земному, материальному. Душа его находится во тьме до самой смерти: умирая, он "сквернохульничает" по поводу "значительного лица", и пренебрегает евангельским требованием "Не судите, да не судимы будете" (Мф. 7,1).

По мнению П.Тиргена, развитие действия и авторский смысл, "послание" "Шинели" можно рассматривать как парафразу центральных положений Нагорной Проповеди. Акакий Акакиевич "построил свой дом на песке, и морозные петербургские ветры с легкостью разруши

37 ли его" . С евангельской точки зрения поведение Башмачкина подлежит большему суду, чем поведение "значительного лица", пережившего в конце повести сильное душевное потрясение, способствовавшее появлению большей мягкости в обращении генерала с подчиненными. (П.Тирген считает в этой связи интересным сравнение "Шинели" с ранними рассказами Чехова ("Смерть чиновника" и т.д.), в которых представлены в негативном свете как раз не "значительные лица", но их подчиненные, подобные Башмачкину). Таким образом, по словам немецкого исследователя, Гоголь стремился показать в истории своего героя противоположность истинно христианского отношения к жизни. Акакий Акакиевич, чуждый любви к ближнему, живет вне христианского объединения людей, вне соборности. Трудность определения его "греховной" сущности связана, как указывает П.Тирген, с псевдо-христианским отношением рассказчика к происходящему, что опять же соотносимо с Нагорной Проповедью, в которой Христос предостерегает от лжепророков, приходящих в овечьей одежде, а внутри являющихся хищными волками. Благодаря "ложным пророчествам" рассказчика читатель не замечает, что Акакий Акакиевич вовсе не является "кротким" и "чистым сердцем", и смысловой потенциал его имени (П.Тирген пишет, что "Акакий" означает "чистый", хотя точнее было бы определить значение этого имени как "незлобивый", "невинный", что, впрочем, не влияет на логику мысли автора статьи) оказывается следствием дезориентирующей авторской игры.

П.Тирген считает, что в результате проведенного в его статье исследования оказывается вполне возможным прочтение "Шинели" с точки зрения религиозных убеждений Гоголя. По мнению исследователя, слова Новалиса "Где нет богов, там правят призраки" характеризуют и повесть "Шинель", в особенности же ее фантастический эпилог.

Вопрос о связи гоголевской "Шинели" с Нагорной Проповедью может быть рассмотрен, по словам исследователя, в качестве проблемного случая скрытой интертекстуальности. Немецкий литературовед считает, что подобные связи между литературным произведением и библейским текстом весьма характерны для творчества русских писателей, и задачу прежде всего западной славистики П.Тирген видит в первую очередь в исследовании влияния библейских текстов на русскую литературу и составлении соответствующей библиографии. При этом интерпретация творчества православного Гоголя, "интересовавшегося католицизмом", с позиции лютеранского понимания Евангелия представляется немецкому исследователю правомерной.

Предположение автора статьи о созвучии "Шинели" с 19-21 стихами 6 главы Евангелия получило развитие в работе отечественного исследователя П.Е.Бухаркина "Об одной евангельской параллели к "Шинели" Н.В.Гоголя (К проблеме внетекстовых факторов смыслооб-разования в повествовательной прозе)" (Концепция и смысл. Сборник статей в честь 60-летия профессора В.М.Марковича. Спб. 1996. С.197-211).

Рассмотренная статья П.Тиргена предлагает, безусловно, интересное и оригинальное прочтение гоголевской повести, хотя сложно поверить в столь критическое отношение писателя к своему герою. Остается непонятным, для чего Гоголю понадобилось представлять события в ложном свете с помощью рассказчика с "неправильным" восприятием действительности, тем более что наличие евангельского подтекста повести (то есть связи ее с Нагорной Проповедью) является лишь предположением, доказать которое, исходя из текста "Шинели", оказывается невозможным.

Критическое отношение к суждениям П.Тиргена выражает и В.Шамшула, автор "Двух этюдов по поводу "Шинели" Гоголя" ("Zwei Studien zu Gogol's "Mantel" (1990)). По его мнению, Акакий Акакиевич не только "внешний" человек, ищущий лишь материальных благ, но и смиренный "брат", с которым поступают несправедливо. Его образ соотносим с Заповедями Блаженств ("блаженны нищие духом, плачущие, кроткие, алчущие и жаждущие правды, чистые сердцем, миротворцы"). В.Шамшула не согласен с П.Тиргеном в том, что Башмачкин не является "чистым сердцем" по той причине, что хочет заменить свой старенький капот на новую и теплую шинель, которая в условиях петербургского климата составляет предмет первой необходимости. Автор "Двух этюдов." считает, что в "Шинели" нет вообще никакого этического "послания", указания на систему этических норм. В основе фабулы повести лежит, по мнению исследователя, сентиментальная история в стиле грустной песенки уличного певца (Moritat), с элементами гротескной риторики. Христианские символы, которые, по словам В.Шамшулы, действительно в ней присутствуют, являются лишь некими письменными, ассоциативными знаками-образами (Lettern), не связанными друг с другом. Они указывают на то, что в них известно и знакомо читателю. Так, знаменитое "гуманное место" ассоциируется обычно с христианским мотивом любви к ближнему, однако не содержит при этом никакого этического "послания" автора.

Значительную часть своей публикации немецкий исследователь посвящает разбору ассоциативного ряда, связанного с образом шинели. По словам В.Шамшулы, этот предмет верхней одежды имеет обширное семантическое поле с различными значениями, возникшими в религиозной и светской культурной традициях. Понятие "шинель" вызывает у автора различные ассоциации: со средневековой традицией мадонны с "защитной мантией" ("Schutzmantel-Madonna"), с образом императорского плаща, с православной идеей Покрова, а также с басней Крылова "Тришкин кафтан". Какие же западные и восточные традиции восприятия данного образа могут быть ассоциативно связаны с шинелью Акакия Акакиевича? Во-первых, по мнению исследователя, необходимо вспомнить, что верхняя одежда (плащ, мантия и т.п.) представляла собой, особенно в древние времена, исключительно дорогостоящую и ценную вещь. Нередко она передавалась от одного лица другому как знак высшей милости, и совершала таким образом движение вниз по социальной шкале. На императорском плаще, хранящемся в церковном музее города Бамберга в Германии, изображены звезды и символы созвездий, и эта одежда показывала, как отмечает автор статьи, не только величие могущества императора, но и его близость к Богу (так же, как и голубая мантия средневековой мадонны, украшенная золотыми звездами). Мы должны принять во внимание, как пишет В.Шамшула, былую ценность верхней одежды, чтобы понять, что благоговейное отношение Акакия Акакиевича к новой шинели не было в его время смешным и неестественным. "Современникам Гоголя, возможно, было проще сострадать и сочувствовать Акакию Акакиевичу, чем людям XX века"38. Исследователь замечает в связи с этим характерную деталь: директор назначает Башмачкину большее жалованье, что ускоряет приобретение шинели, - и в прежние времена слуги получали плащ или подобную верхнюю одежду по милости своего господина. Кроме того, автор статьи указывает, что пальто, плащ, шуба всегда являлись предметом гордости и тщеславия для их обладателей, модной, престижной вещью. В то же время верхняя одежда представляла собой своего рода показатель степени благосостояния человека, что отражено во многих народных пословицах и поговорках (см. у Даля: "По платью видят, кто таков идет"). Наконец, "религиозное" и "эротическое" отношение героя гоголевской повести к своей шинели также неудивительно, если учесть восприятие плаща в прежние времена как "божественной защиты", а также то, что культ верхней одежды был настолько развит (особенно в средневековье), что ей даже посвящались стихотворения.

По мнению В.Шамшулы, гоголевский символ шинели находится в поле данных абстрактных ассоциаций, которые оказывают влияние на восприятие его смысла. Между обозначаемым и обозначающим существует постоянная взаимосвязь, при которой, как пишет исследователь, символ приобретает значения, возникающие отчасти с помощью абстрактных ассоциаций, отчасти с помощью объекта знака. Шинель, служащая защитой Башмачкину, "может являться символом защиты, любви, милости и множества вариативных значений, среди которых крайняя степень культового почитания так же имеет место, как и конкретный образ предмета верхней одежды" . Немецкий исследователь подчеркивает, что символ, в силу особенностей своей структуры, на протяжение всего своего существования собирает различные смысловые элементы, которые могут проявляться в большой вариативной широте независимо друг от друга.

Исследователь приходит к выводу, что Гоголь создал в своей повести символический образ шинели и что, экспериментируя с ним, писатель стремился выяснить, в какой мере столь известный и тривиальный символ может быть использован в качестве центрального повествовательного образа. Художественный талант позволил Гоголю, по словам немецкого исследователя, "проиграть разнообразные значения, заимствованные символом шинели из общественного сознания"40.

В другой, меньшей по объему, части статьи В.Шамшулы высказывается оригинальное предположение по поводу истории создания "Шинели". По мнению исследователя, прототипом Акакия Акакиевича мог являться Н.И.Греч, опубликовавший в 1839 году в альманахе "Новогодник" воспоминания о своей бедственной юности, которые представляют собой, по словам В.Шамшулы, "ужасный документ бесчувственного отношения того времени к слабым в социальном плане людям". Кроме того, исследователь считает, что Гоголь своей повестью предсказал потерю Гречем славы и знаменитости: внешний блеск этого писателя, его финансовый и литературный успех в России и на Западе, являл собою, по определению автора статьи, великолепную внешнюю оболочку, своего рода шинель, под которой (о чем свидетельствует его автобиография) скрывалась ничтожность. Потеря этой внешней славы означала для писателя потерю своей сущности - как для Башмачкина потеря шинели. При этом для исследователя, очевидно, неважно, был ли Гоголь в действительности знаком с указанными воспоминаниями Н.И.Греча.

Восприятие "Шинели", отраженное в последней рассмотренной нами статье, посвященной непосредственно данной повести, уже содержит характерные для литературоведческих публикаций 90-х годов тенденции: поиск общекультурных, интердискурсивных связей, внимание к соотношению структуры образа и его семантики, отход от углубления в философский и религиозно-нравственный контекст литературного произведения. В то же время данной интерпретации свойственна наибольшая объективность суждений, что связано со спецификой исследовательской позиции. Недостатком работы следует считать, по нашему мнению, преимущественное обращение автора в связи с объяснением символа шинели к западным культурным традициям, что, впрочем, вполне естественно для немецкоязычного исследователя. Вместе с тем, говоря о символике шинели, нужно было бы упомянуть и о восприятии этого вида верхней одежды в чиновничьей России XIX века.

Итак, интерес к "Шинели" Гоголя на Западе по-прежнему велик, о чем свидетельствуют немецкоязычные публикации последних десятилетий. Что же отличает восприятие данной повести литературоведами Германии? Во-первых, стремление понять авторскую точку зрения, авторское отношение к герою, вопрос о котором ставится немецкими исследователями на первое место. Такой подход к произведению ведет за собой, на наш взгляд, серьезную и обоснованную интерпретацию. Говоря об авторской идее "Шинели", немецкие литературоведы отвергают мнение о критике Гоголем социальных отношений и предпочитают толкование содержания с религиозной и философской точек зрения, обосновывая правомерность такой позиции особенностями гоголевского мировоззрения. Преимущество философско-религиозной интерпретации произведения объясняется не только ее актуальностью в гоголе-ведении последних десятилетий, но и существованием в немецкоязычном литературоведении определенной традиции, связывающей литературное творчество с богословием.

В то же время нельзя не подчеркнуть, что немецкоязычные авторы предлагают, как уже было замечено по поводу других публикаций, восприятие гоголевского произведения из своей культурной среды, опираясь на традиции протестантской морали и особенности развития западной мысли.

Большой ряд публикаций 70-90-х годов о Гоголе отражает интерес немецкоязычных славистов не только к тематике гоголевских произведений, но прежде всего к особенностям мировоззрения русского писателя. Обращаясь к содержательной стороне сочинений Гоголя, немецкоязычные авторы на первое место выносят, как правило, религиозно-нравственный аспект гоголевской проблематики, что связано с повышенным вниманием исследователей к религиозной стороне мировоззрения Гоголя. Проблема соотношения творчества писателя и его нравственных устремлений оказывается центральной во многих вышерассмотренных публикациях. Немецкоязычные литературоведы стремятся доказать единство Гоголя-мыслителя и Гоголя-художника и подчеркивают отношение писателя к творчеству как к особому способу выражения своих моральных требований к человеку и обществу. Интерес к религиозному и философскому аспектам творчества Гоголя является характерной особенностью немецкоязычной славистики, к одной из важнейших традиций которой сами исследователи относят подведение под предмет изучения общекультурной и мировоззренческой (религиозной и философской) основы.

Опора на западные (и, в частности, немецкие) культурно-исторические явления, акцентирование их влияния на Гоголя также отмечается нами как характерная тенденция вышерассмотренных немецкоязычных публикаций: истоки религиозности Гоголя видятся некоторым авторам в европейском средневековом мистицизме и других западных религиозных направлениях, а основы гоголевской эстетики - в философии немецких романтиков. Однако немецкоязычные исследователи не игнорируют черты явного православно-русского мировосприятия в творческом наследии Гоголя, указывая на них наряду с чертами западной культуры.

Заключение

1 Аверинцев C.C. Филология // Культурология. XX век. Словарь. - СПб., 1997. - С.494.

2 Рормозер Г. К вопросу о будущем России // Россия и Германия: Опыт философского диалога. - М., 1993. -С.26.

3 Аверинцев С.С. Там же.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Судакова, Екатерина Константиновна, 1999 год

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Литература на русском языке:

Академические школы в русском литературоведении. - М., 1975. - 515 с. Амберг Л. Литургия и храм у Гоголя // Dissertationes Slavicae. Slavistische Mitteilungen. Материалы и сообщения по славяноведению. Sectio Historiae Literarum. - XVI. - Szeged, 1984. -С. 51-63.

Анненкова Е.И. "Размышления о Божественной Литургии" в контексте позднего творчества Н.В.Гоголя // Гоголевский сборник. Под ред. С.А.Гончарова. - Спб., 1994. - С.124-141. Архипов Ю.И., Борев Ю.Б. Гротеск Гоголя и фантастическое начало в немецкоязычных литературах // Гоголь и мировая литература. - М., 1988. - С.141-156.

Барабаш.Ю. Гоголь. Загадка "Прощальной повести" ("Выбранные места из переписки с друзьями". Опыт непредвзятого прочтения). - М., 1993. - 267 с.

Барт Р. Текстовой анализ // Новое в зарубежной лингвистике. - М., 1980. - Вып.9. - С.307-312. Белый А. Мастерство Гоголя. - М., 1996. - 351 с.

Бибихин В.В., Гальцева P.A., Роднянская И.Б. Литературная мысль Запада перед загадкой Гоголя // Гоголь: история и современность. - М., 1985. - С. 390-433.

Ботникова А.Б. О кн. Б.Зелински «Русский романтизм» // Зарубежное литературоведение и критика о русской классической литературе. - М., 1978. - С.28-45.

Бухаркин П.Е. Об одной евангельской параллели к "Шинели" Н.В.Гоголя (к проблеме внетекстовых факторов смыслообразования в повествовательной прозе) // Концепция и смысл. Сб-к статей в честь 60-летия проф. В.М.Марковича. - Спб., 1996. - С.197-211. Вересаев В.В. Гоголь в жизни: Системат. свод подлинных свидетельств современников. - М., 1990.-638 с.

Виноградов И.А., Воропаев В.А. Карандашные пометы и записи Н.В.Гоголя в славянской Библии 1820 года издания // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов. - Вып. 2. -Петрозаводск, 1998. - С.234-249.

Воропаев В.А. Гоголь в последнее десятилетие его жизни: Новые аспекты биографии и творчества. - Автореф. дис. ... докт. филол. наук. - М., 1997. - 48 С.

Врубель В.А. Д.И.Чижевский и его статья "Неизвестный Гоголь" // Н.В.Гоголь. Материалы и

исследования. - М., 1995. - С.188-198.

Гоголевский сборник. Под ред. С.А.Гончарова. - Спб., 1993.

Гоголь Н.В. Собр.соч.: В 9 т. (Сост., подгот. текстов и коммент. В.А.Воропаева и

И.А.Виноградова). - М., 1994.

Гоголь Н.В. Полн. собр. соч: В 14 т. - Л., 1937-1952.

Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте: Монография. - СПб., 1997. - 340 с.

Гончаров С.А. Творчество Н.В.Гоголя и традиции религиозно-учительной культуры. Автореф. дис. ... докт. филол. наук. - СПб., 1998. - 43 с.

Гураль С.К. Гоголь в современном американском литературоведении (Проблемы художественного метода и повествования). Автореф. дис.... канд. филол. наук. - Томск. 1985. -21 С.

Данилевский Р.Ю. Новые работы славистов ФРГ // Русская литература. - Л., 1980. - №1. -С.210-215.

Данилевский Р.Ю. Русская классика в литературоведении ФРГ // Восприятие русской литературы за рубежом. XX век. - Л., 1990. - С.222-244.

Дранов A.B. Современное литературоведение и критика ФРГ. Итоги и перспективы // Литература капиталистических стран в оценке современной зарубежной критики. Сб-к обзоров. - М., 1989. - С.120-161.

Еремина Л.И. О языке художественной прозы Н.В.Гоголя. - М., 1987. - 176 с. Журавлева А.И. Новое исследование поэтики Гоголя. Рецензия на кн. Krziwon А. Das Komische in Gogol's Erzählungen // Вестник МГУ, сер.9 (Филология). - М.,1996. - №1. -С. 176-177.

Зайдель-Дреффке Б. Гоголеведение и психоанализ. История и современность // Русская литература. - Л., 1992. - №3. - С.122-129.

Зарубежное литературоведение 70-х годов. Направления, тенденции, проблемы. - М., 1984. Земскова Е. Рец. к Wiener slawistischer almanach. - Bd. 39. (Творчество Гоголя). - München, 1997. - 316 S.// Новое литературное обозрение. - М., 1998. - №31. - С.402-405. Золотусский И. Гоголь (3-е изд., испр. и доп.). - М., 1998. - 485 с. (Жизнь замечательных людей. Сер.биогр. Вып.751).

Ильин И.П. Восточный эстетический интуитивизм и западный иррационализм: "Поэтическое мышление" как доминантная модель "постмодернистского сознания" // Восток - Запад: Литературные взаимосвязи в зарубежных исследованиях. - М., 1989. - С.170-196. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М., 1996. Классика и современность. Под ред. П.А.Николаева, В.Е.Хализева. - МГУ, 1991. - 254 С. Коренева М.Ю., Кибальник С.А. Немецкая биография Гоголя (Рец. на кн.: Keil R.-D. Gogol'. - Hamburg, 1990) // Русская литература. - Л., 1992. - №2. - С.214-216.

Косиков Г.К. Зарубежное литературоведение и теоретические проблемы науки о литературе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX и XX вв. Трактаты, эссе, статьи. - МГУ, 1987. -С.5-38.

Кулешов В.И. Еще раз о Д.Чижевском и о романтизме и реализме // Русская литература в оценке современной зарубежной критики. Под ред. проф. В.И.Кулешова. - МГУ, 1981 (Вып. 3). -С.61-76.

Культурология. XX век. Словарь. - Спб., 1997. - 630 с.

Купреянова E.H. Авторская "идея" и художественная структура "общественной комедии" Н.В.Гоголя "Ревизор" // Русская литература. - Л., 1979. - №4. - С. 3-16.

Лотман Ю.М. Избранные статьи. - Т. 1 (Статьи по семиотике и типологии культуры). -Таллинн, 1992.-479 с.

Манн Ю. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. - М., 1996. - 474 с.

Муренина Е.К. К вопросу о современной рецепции Н.В.Гоголя // Русская литература. - М., 1998.-№4.-С.212-221.

Н.В.Гоголь в современном зарубежном литературоведении. - Л. 1982 (неопублик., служ. экземпляр ИМЛИ). - 296 с.

Набоков В.В. Николай Гоголь // Лекции по русской литературе: Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев. - М., 1996. - С. 31-134.

Паламарчук П.Г. "Ключ" к Гоголю // Паламарчук П. Козацкие могилы. - М., 1990. - С.336-422.

Рормозер Г. К вопросу о будущем России // Россия и Германия: Опыт философского диалога. -М., 1993. - С. 5-29.

Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США). Концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. -М., 1996. - 317 с.

Современные зарубежные исследования творчества Н.В.Гоголя. - Москва, 1984 (ИНИОН). -154 с.

Сохряков Ю.И. Н.В.Гоголь и современная реалистическая литература Запада // Гоголь и современность. - Киев, 1983. - С.91-97.

Тенденции в литературоведении стран Западной Европы и Америки. - М., 1981. - 175 с. Хализев В.Е. Теория литературы. - М., 1999. - 398 с.

Чижевский Д.И. Неизвестный Гоголь // Н.В.Гоголь. Материалы и исследования. - М., 1995. -С. 199-229.

Шлаин М.И. Противоречия в посылках и выводах (Ученые ФРГ о творчестве Гоголя) // Русская литература в оценке современной зарубежной критики. - М., 1973. - С.57-84.

Литература на немецком языке:

Amberg L. Kirche, Liturgie und Frömmigkeit im Schaffen von N.V.Gogol'. - Bern, 1986. - 260 S. Baumann W. Plötzliche Momente in Gogol's „Portret" // Georg Mayer zum 60.Geburtstag.-München, 1991,- S.121-131.

Bock I. Die Analyse der Handlungsstrukturen von Erzählwerken am Beispiel von N.V.GogoFs „Die Nase" und „Der Mantel". - München, 1982. - 168 S.

Bogdal K.-M. (Hrsg.). Neue Literaturtheorien. Eine Einführung. - Wiesbaden, 1997. - 288 S. Braun M. N.-W.Gogol:Eine literarische Biographie. - München, 1973. - 244 S. Busch U. Gogol's "Mantel" - Eine verkehrte Erzählung. Schriftsteller, Autor, Erzähler in intra- und intertextueller Beziehung // Dialog der Texte. Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 11. -Wien, 1983. - S.189-203.

Cizevskij D. Gogol's "Ja" und "Nein"//Archiv f.d.Studium der neueren Sprachen und Literaturen. -Braunschweig, 1978. - S.347-355.

Cizevskij D. Zu den Ukrainismen Gogol's// Opuscula Slavica et lilinguistica. Festschrift für Alexander Isatschenko. - Klagenfurt, 1976. - S.401-405.

Dietsch V. Der Anfang von „Sorotschinskaja jarmarka" // Archiv f.d. Studium der neueren Sprachen und Literaturen. - Bd.213. - Braunschweig, 1976, 1 Halbjahresband. - S.74-94. Drubek-Meyer N. Gogol's Psychologik in den "Вечера на хуторе близ Диканьки"// Wiener Slawistischer Almanach (Sonderband 31). - Wien, 1992 (Psychopoetik. Beiträge zur Tagung "Psychologie und Literatur", München, 1991). - S.61-99.

Drubek-Meyer N., Meyer H. Gogol medial:skaz(ki) und zapiski //Wiener Slawistischer Almanach 39 (1997). -S.107-154.

Ebert Chr. Zur Gogol' Rezeption in der russischen Literatur der Jahrhundertwende //Zeitschrift für Slawistik. - 1977. -N.6. - S.809-817.

Eimermacher K. Zeichenbildung und Zeichentransformation in N.Gogol's „Sorotschinskaja jarmarka" // Literatursemiotik.2. - Tübingen, 1980. - S. 179-202.

Gerigk H.-J. Die toten Seelen // Der russische Roman. - Düsseldorf, 1979. - S.86-110, 409-411. Giesemann G. Homer-Reminiszenzen in den „Mertvye duschi" von N.V.Gogol' // Ost und West. -Band 2. - Frankfurt a.M.,1977. - S.205-221.

Göbler F. Rez. zu: Amberg L. Kirche, Liturgie und Frömmigkeit im Schaffen von N.V.Gogol // Welt der Slaven. - Jg.34 (1989). - №1. - S. 194-196.

Gogol' N.V. // Kindlers Neues Literatur Lexikon (hrsg. Von W. Jens). - München, 1989. - S.545-563.

Hansen-Löve Aage A. "GOgOl"'. Zur Poetik der Null und Leerstelle // Wiener Slawistischer Almanach 39 (1997). - S. 183-303.

Hartmann G. Figurengestaltung und Erzählperspektive in N.V.Gogol's „Peterburgskije povesti". -Berlin, 1975.

Heidegger M. Sein und Zeit. - 9 Aufl., Tübingen, 1960.

Holthusen J. Gogol1 und die Grossstadt // Russland in Vers und Prosa. - München, 1973. - 212 S. Ingold F. Ph. N.W.Gogol'. Ein enziklopädischer Entwurf // Wiener Slawistischer Almanach. - 7, 1981.-S. 299-326.

Intertextualität: Formen, Funktionen, anglist. Fallstudien (Hrsg. von Broich U., Pfister M.) -Tübingen, 1985.-XII, 373 S.

Iser W. Der Akt des Lesens: Theorie ästhetischer Wirkung. - München, 1976. - 357 S. Jauss H.R. Literaturgeschichte als Provokation der Literaturwissenschaft - Konstanz, 1967. - 72 S. Kasack W. Gogol' und der Tod // Russian Literature. - Amsterdam, 1979. - November (VII-VI). -S.625-664.

Kassner R. Geistige Welten. - West Berlin, 1958. - 189 S.

Kayser W. Das sprachliche Kunstwerk. Eine Einführung in die Literaturwissenschaft. - BernMünchen, 1961. - 444 S.

Keil R.-D. Auf dem Wege zu einem neuen Gogol'-Bild // Zeitschrift für slavische Philologie. -1989. - Bd. IL/1. - S.173-189.

Keil R.-D. Doch noch Neues zu Gogol's „Mantel"? // Die Welt der Slaven. - München, 1985. - Jg 30, 2. - S.66-71.

Keil R.-D. Gogol' (Rowohlts monographien). - Hamburg, 1985. - 158 S.

Keil R.-D. Gogol' im Spiegel seiner Bibelzitate // Festschrift für Herbert Bräuer. - 1986. - S. 193220.

Keil R.-D. Gogol's „Krovavyj bandurist" - Versuch einer Deutung //Studien zur Literatur und Kultur in Osteuropa. - Köln, Wien, 1983. - S.69-79.

Keil R.-D. Gogol und Paulus // Die Welt der Slaven. - München, 1986. - Jg.31, 1. - S.86-99. Kirsten U. Das deutsche Gogolbild und seine Tradition im Widerstreit von Reaktion und Fortschritt (1890-1960). Diss. Philos.Fak.der Univ. Rostock. - Rostock, 1964.

Kirsten U. Zum Problem des „mittleren Helden" in den Petersburger Novellen von Gogol' // Wissenschaftliche Zeitschrift der Universität Rostock. - 1972. - N.4. - S.393-399. Koschmal W. Gogol's „Portret" als Legende von der Teufelsikone // Wiener Slawist. Almanach. — Bd.14/1984.-S. 207-218.

Koschmal W. Modell oder Wirklichkeit? Die Entgrenzung der Objektwelt in Gogol's „Mertvye duschi" // Russian Literature. - Amsterdam, 1982. - XI-IV, N.4. - p.333-360. Koschmal W. Theater und Liturgie beim späten Gogol// Studia Slavica Hungarica 35/3-4, 1989. -S.335-348.

Krziwon A. Das Komische in Gogol's Erzählungen. - Frankfurt a.M., Berlin, New Jork, Paris, Wien, 1994.

Langer G. Das Wertsystem in Gogol's Erzählung „Straschnaja mest'" // Die Welt der Slaven. -München, 1990. -N.2. - S.334-360.

Langer G. Schöne Synthese oder diabolische Mischung? Zum Problem des Schönen in Gogol's Frühwerk// Zeitschrift für slawische Philologie. - Band LI. - Heidelberg, 1991. - S.143-173. Larsson A. Gogol' und das Problem der Menschlichen Identität. Die „Petersburger Erzählungen" und der „Revisor" als Beispiele für ein grundlegendes Thema in den Werken von N.V.Gogol'. -München, 1992.-222 S.

Lauer R. Die intrigenlose Komödie. Zur Motivstmktur von N.V.Gogol's „Revisor" //

Gattungsinnovation und Motivstruktur(2). - Göttingen, 1992. - S. 55-96.

Lehmann Jörg. Gogols "Poslye dusi". - Wiener Slawistischer Almanach 39 (1997). - S.57-83.

Lehmann Jürgen. Bekenntnis als Handlung. Zur kommunikativen Struktur der "Avtorskaja ispoved"

Nikolaj V.Gogol's// Festschrift für W.Lettenbauer zum 75.Geburtstag. - Freiburg, 1982. - S.95-108.

Lilienfeld F. Gogol als Verfasser der „Betrachtungen über die Göttliche Liturgie" // Wegzeichen. -

(Festgabe zum 60.Geburtstag von Prof. Biedermann). - Würzburg, 1971. - S.377-404.

Moser M. Bemerkungen zu Gogol's skaz im „Шинель " // Wiener Slavistisches Jahrbuch. - Wien,

1994. - Bd.40. - S.63-73.

Olof Klaus Detlef. Fragment und Zyklus bei N.V.Gogol'. Иван Федорович Шпонька и его тетушка'7/Opuscula Slavica et lingüistica. Festschrift für Alexander Isatschenko. - Klagenfurt, 1976.-S.281-286.

Onasch K. Rez. zu: Amberg L. Kirche, Liturgie und Frömmigkeit im Schaffen von N.V.Gogol // Zeitschrift für Slawistik 34 (1989). - №1. - S.154-155.

Reissner E. N.V.Gogol' und die natürliche Schule // Reissner E. Deutschland und die russische Literatur: 1800-1848. - Berlin, 1970. - 403 S.

Schahadat Sch. Russland - Reich der falschen Zeichen. Die Lüge, das Wort und die Macht bei Gogol', Suchovo-Kobylin, Erdmann und Mejerchol'd//"Mein Russland". Wiener Slawistischer Almanach (Sonderband 44). - München, 1991. - S.95-150.

Schamschula Walter. Zwei Studien zu Gogol's "Mantel"// Die Welt der Slaven. - Jg.XXXV. -München, 1990. - S.l 16-146.

Schmid H. "Der magische Fenstersprung". Zum Verhältnis von Tradition und Innovation in Gogols "Женитьба"// Slavistische Beiträge (Bd.270). Drama und Theater. Theorie-Methode-Geschichte. -München, 1991. - S.539-571.

Scholz F. Homerische Vergleiche bei N.V.Gogol' und L.N.ToIstoj // Slavistische Studien zum XI Internationalen Slavistenkongreß in Kiev. - Köln, Wien, 1983. - S.495-515.

Schreier H. Gogol's religiöses Weltbild und sein literarisches Werk. Zur Antagonie zwischen Kunst und Tendenz. - München, 1977. - 123 S.

Seidel-Dreffke B. Die Haupttendenzen der internationalen Gogol'-Forschung in der zweiten Hälfte des 20. Jh. - Frankfurt am Main, 1992. - 255 S.

Seidel-Dreffke B. Eine neue historisch-kritische Gesamtausgabe der Werke und Briefe N.V.Gogol's // Zeitschrift für Slawistik. - В., 1990. - Bd.35, H.2. - S.264-265.

Seidel-Dreffke B. Überlegungen zur Interpretation von Gogol's „Nevskij prospekt" // Wiener

Slavistisches Jahrbuch. - Wien, 1992. - Bd. 38. - S.267-278.

Stolze H. Die französische Gogolrezeption. - Köln, Wien, 1974. - 201S.

Suchanek L. Das dramatische Werk-Wertung und Kommentar des Autors (N.Gogol' :"Revizor"-Der Revizor) // Slavistische Beiträge (Bd.270). Drama und Theater. Theorie - Methode - Geschichte. -München, 1991. - S.362-381.

Thiergen P. Gogol's „Mantel" und die Bergpredigt // Festschrift für Alfred Rammelmeyer. - Köln, Wien, 1988. -S.393-412.

Trost K. Zur Interpretation von N.V.Gogol's Novelle "Der Mantel" // Anzeiger für Slavische Philologie, VII 1974 (Sonderdruck). - S.7-26.

Zelinsky B. Gogol's „Revizor" - Eine Tragödie? // Zeitschrift für Slavische Philologie. - 1971. -N.36.-S.20.

Zelinsky B. Nikolaj Gogol' - Der Mantel // Die russische Novelle. - Düsseldorf, 1982. - S.54-62, 295-300.

Zelinsky B. Russische Romantik. - Köln, 1975. - 522 S.