Фонологические проблемы русского языка: Синхронический и диахронический аспекты тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.01, доктор филологических наук Попов, Михаил Борисович

• Попов, Михаил Борисович
• доктор филологических наук
• 2004

Оглавление диссертации доктор филологических наук Попов, Михаил Борисович

Введение.

Становление фонологии в связи с развитием диахронической лингвистики.

Гипотеза языкового родства и возникновение исторической фонетики. ф Гипотеза регулярности звуковых изменений.

Фонемная теория.

Историческая (диахроническая) фонология.

Возникновение диахронической фонологии в узком смысле). ф Связи диахронической фонологии со смежными дисциплинами.

Часть первая. Фонологические проблемы современного русского языка

Глава 1. Установление состава фонем. ф

Глава 2. Слово и морфема в развитии звукового строя.

Глава 3. Синтагматическая идентификация фонемы и фонологический статус [ш':] в русском языке.

Глава 4. Парадигматическая идентификация фонемы.

Глава 5. Фонологический статус [ы] в синхронии и диахронии.

Глава б. Фонологизация [ъ]: проблема динамической фонологии современного русского языка.

Глава 7. Различительные признаки фонемы в аспекте системы и нормы.

Глава 8. Фонологические проблемы теории чередований.

Чередование ударного /о/ с безударным /а/.

Чередования глухих и звонких согласных.

Другие чередования. ф Часть вторая. Проблемы исторической фонологии русского языка

Глава 9. Некоторые общие вопросы диахронической фонологии

Давление системы и «пустые клетки». ф Функциональная нагрузка фонемы.

Механизм фонологического изменения.

Глава 10. Фонематический статус *j в праславяиском.

Глава 11. Фонологические и хронологические проблемы славянских палатализаций.

Глава 12. Происхождение цоканья: фонологический аспект междиалектного взаимодействия.

Глава 13. Фонологические и морфонологические проблемы падения редуцированных в древнерусском языке.

Отражение редуцированных гласных на письме: проблема церковного произношения.

Механизм падения редуцированных гласных: сильные и слабые позиции.

Начало падения редуцированных гласных: абсолютно слабая позиция.

Морфологически изолированные редуцированные: абсолютно сильная позиция

Диалектные особенности падения редуцированных гласных и некоторые вопросы хронологии.

Слабые редуцированные на завершающем этапе падения: проблема «нефонематической гласности».

Завершение падения редуцированных: морфонологические изменения.

Причины падения редуцированных.

Глава 14. Переход /е/ в /о/ в русском языке.

Фонологические отношения между /е/ и /о/.

Локализация изменения во времени и пространстве. ф Дифференциальные признаки в процессе перехода. щ. Условия и механизм перехода/е/в/о/.

Великорусский переход /е/ в /о/ на восточнославянском фоне.

Причины и механизм перехода/е/ в/о/.

Глава 15. Некоторые вопросы фонетической интерпретации данных древнерусской письменности.

Смешение 4иев древненовгородских памятниках.

О написании ноугород- в старорусских памятниках.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Фонологические проблемы русского языка: Синхронический и диахронический аспекты»

В эпоху становления лингвистического структурализма для лингвистики было характерно стремление к строгому размежеванию синхронии и диахронии, фонологии и фонетики, лингвистики и психолингвистики и т. д. Такой подход был, видимо, необходим науке о языке на определенном этапе ее становления. Однако в настоящее время вряд ли кто-нибудь поставит знак равенства между статикой и синхронией. Как справедливо указывал Р. О. Якобсон, «статический срез - это фикция; это всего лишь вспомогательный научный прием, а не специфический модус бытия» [Якобсон 1931/1985: 130]. Обращение к динамике функционирования и развития языковой системы снимает противоречие между синхроническим и диахроническим подходом. В области изучения звукового строя языка анахронизмом признано сейчас резкое противопоставление фонологии и фонетики. Изучение звукового строя и его эволюции, не основанное на понятии фонемы и в отрыве от речевого поведения носителя языка, представляется бессмысленным. До сих пор актуальной является проблема приведения положений фонологической теории в соответствие с фактами, добытыми в последнее время экспериментальной фонетикой и психолингвистикой. Это очень важно и для исторической фонологии, реконструирующей давно завершившиеся изменения, поскольку она лишена возможности ставить эксперименты и вынуждена экстраполировать на прошлые эпохи выводы, полученные в результате экспериментальных исследований современного языка.

Цель настоящего исследования состоит в том, чтобы рассмотреть важнейшие проблемы фонологической теории, выявить характерные черты фонологической системы русского языка и показать ее эволюцию как непрерывный поток фонетических изменений, который не завершен и в настоящее время.

Для достижения указанной цели исследования в диссертации предполагается постановка и решение частных задач, основными из которых являются следующие:

1) Рассмотрение и разработка принципов фонологического анализа в синхронии и диахронии;

2) установление критериев синтагматической и парадигматической идентификации фонемы;

3) исследование роли морфемы и слова в фонологическом анализе;

4) решение спорных вопросов состава фонем современного русского языка в диахронической перспективе (фонологический статус /ы/, /гц/, фонологизация [ъ]);

5) выявление фонологической и морфонологической специфики чередований фонем в русском языке;

6) решение частных проблем исторической фонологии русского языка: а) фонологический статус *j до и после монофтонгизаций дифтонгов; б) 2-я и 3-я палатализации заднеязычных согласных; в) генезис цоканья; г) переход ky, gy, ху > k'i, g'i, x'i; д) фонологический статус редуцированных гласных, а также причины и механизм их дефонологизации; е) возникновение фонемы /ф/, ж) переход /е/ в /о/.

Материалом диссертации послужили описания древнерусских рукописей и русских говоров, а также результаты экспериментально-фонетических исследований современного русского языка. Работа носит, прежде всего, интерпретационный характер, в ней не столько вводится в научный оборот новый материал как таковой, сколько предлагается новая интерпретация в основном уже известного материала. Настоящее исследование ограничивается главным образом материалом русского языка, однако типологический контекст также входит в поле зрения автора.

Актуальность исследования. Изучение звукового строя всегда считалось наиболее разработанной областью лингвистики, в которой оттачивались методы лингвистических исследований. Становление важнейших лингвистических гипотез в области диахронической лингвистики - гипотезы языкового родства и гипотезы непреложности звуковых изменений - также прямо связано с развитием фонетики и фонологии. Пик исследований по синхронической и диахронической фонологии приходится на 30-е -70-е гг. XX в. Однако в последнее время интерес к фонологической проблематике утратился на фоне интенсивного развития исследований по семантике, когнитологии, ментальное™ и т. п. Может создаться впечатление, что проблемы фонологической теории уже решены (по крайней мере, в рамках каждой из фонологических школ) или не имеют принципиального значения для интерпретации звукового строя хорошо описанных языков, к которым относится и русский. Однако литература вопроса свидетельствует об обратном. Бурное развитие типологических исследований также требует усовершенствования принципов описания фонологических систем разных языков и предъявляет особые требования к реалистичности и адекватности таких описаний. Кроме того, новый разнообразный материал, накопленный в последнее время экспериментальной и исторической фонетикой русского языка, нуждается в фонологической интерпретации.

Что касается фонологической теории, ощущается необходимость, особенно в русистике, конвергенции принципов синхронической и диахронической фонологии.

Научная новизна работы определяется методикой исследования, нацеленной на синтез синхронического и диахронического аспектов исследования, объединением теоретических проблем и частных задач исследования, а также полученными результатами.

Теоретическая значимость работы заключается в важности ее выводов для общей теории диахронической и синхронической фонологии, для исторического и типологического изучения русского языка. В центре настоящей работы лежит ряд традиционных теоретических проблем фонологии, в частности, соотношение фонемы и единиц других уровней языковой системы, принципы синтагматической и парадигматической идентификация фонем, функциональная нагрузка фонемы, механизм фонетического изменения и т. п. В диссертации предпринята попытка связать эти проблемы воедино и представить целостную фонологическую концепцию. Все вопросы рассматриваются с позиций Щербовской фонологической школы (ЩФШ), но трактовка многих из них существенно отличается от традиционной как в целом, так и в деталях. Это касается таких вопросов, как синтагматическая и парадигматическая идентификация фонемы, трактовка фонемных чередований, интерпретация фонологического статуса долгого мягкого глухого шипящего и др.

Практическая значимость проведенного исследования определяется совокупностью его теоретических результатов. Идеи и выводы работы могут быть применены при изучении нового языкового материала, а также могут быть использованы в курсах и пособиях по истории русского языка, исторической диалектологии, по общей и диахронической фонологии.

На защиту выносятся следующие положения:

1) Отрыв синхронического и диахронического аспектов фонологии друг от друга бесперспективен: корректный учет предшествующих изменений фонологической системы не приводит к смешению синхронии и диахронии, но привносит динамический аспект в синхронное описание.

2) Фонема в таком языке, как русский, соотносится не с люрфемой (морфом), а со словом (словоформой). Критерий межсловной границы является главным в фонологических процедурах как синтагматической, так и парадигматической идентификации фонем.

3) Внутри фонемы может проходить морфемная граница, но невозможно прохождение границы межсловной.

4) В системе русского консонантизма имеется фонема /хц/, которая противопоставлена сочетанию фонем /шч/, но слабо интегрирована в систему и обладает комплексным ДП «мягкость + долгота».

5) Фонема /ы/ в современном русском языке функционирует в качестве самостоятельной фонологической единицы, наличие которой закрепляет релевантность признака ряда в системе фонем.

6) В русском языке происходит процесс фонологизации аллофона [ъ] фонемы /а/, который, оказываясь в положении под дополнительным ударением, сохраняет отличия от аллофона фонемы /а/, находящегося под основным ударением.

7) С фонологической точки зрения все чередования фонем в русском языке, которые, если использовать традиционную терминологию, обычно рассматриваются как «живые» фонетические, в действительности являются «историческими». Типологию чередований фонем следует разрабатывать с морфонологической точки зрения, но в ее основе не должно лежать их разделение на живые и исторические.

8) Система ДП отражает пересечение не столько фонологии и морфологии, сколько структуры и нормы внутри фонологической системы.

9) Цепные реакции, вызванные давлением фонем друг на друга, и приводит к появлению пустых клеток. Цепные реакции и заполнение пустых клеток могут быть парадигматическими и синтагматическими. Цепные реакции не приводят к увеличению состава фонем, по своему механизму являются изменениями в составе ДП и фактически могут рассматриваться как разновидность заполнения пустых клеток.

10) Фонологизация аллофона не может быть побочным результатом другого фонологического изменения или морфонологического выравнивания. Фонологизация аллофонов происходит в процессе выравнивания фонологического контекста, а также в результате индукции со стороны системы ДП (заполнение пустой клетки).

11) Дефонологизация происходит только при наличии собственно фонетического изменения, т. е. через механизм диахронической нейтрализации, и не происходит лишь как следствие изменения дистрибуции, поскольку фонологическая система автономна как по отношению к лексикону, так и по отношению к морфологической структуре слов.

12) Решающим фактором фонологизации *j в позднем праславянском была монофтонгизация дифтонгов и разрушение старой системы чередований, которая фонематически связывали слоговой и неслоговой аллофоны :!'i. Если до монофтонгизации дифтонгов [i] (из дифтонгов) = /[/, то после монофтонгизации - [i] = /]/, т. е. неслоговое *i становится самостоятельной фонологической единицей - полноценной фонемой.

13) Севернорусское цоканье возникло в результате междиалектного взаимодействия тех древнерусских говоров, которые пережили процесс 2П и ЗП, с теми древнерусскими (северо-западными) говорами, которые не знали 2П и ЗП и вследствие этого не фо-нологизовали аффрикату [ц']. Первоначальной разновидностью неразличения аффрикат было чоканье.

14) Ко времени падения редуцированных (конец XI в.) сильные и слабые еры функционировали не как аллофоны одной фонемы, а как самостоятельные фонологические единицы, что создало предпосылки аналогического выравнивания сильных и слабых редуцированных в парадигмах. В процессе падения редуцированных выявляется особая роль морфологически изолированных позиций.

15) После завершения вокализации сильных еров создаются условия для противопоставления сохранившихся в особых синтагматических условиях слабых редуцированных как нулю звука, так и фонемам /о/, /е/. Такие редуцированные на завершающем этапе падения редуцированных получили особый фонологический статус «нефонематической гласности». Эта фонологическая единица /э/ находит отражение в орфографии рукописей.

16) Обладая определенной функциональной самостоятельностью, неустойчивая фонема /э/ широко использовалась на завершающем этапе падения редуцированных в качестве материальной базы ряда изменений морфонологического характера, выполняя важную функцию дизъюнктора морфем и участвуя в чередованиях типа /о, е/ : /э/.

17) Катализатором великорусского изменения /е/ > /о/ в XV-XVI вв. послужило появление аллофонов [-о] и [-с] фонемы /о/ в сандхиальных условиях. Аллофоны [-о] и [-о-] возникли после падения редуцированных на стыках слов в связи с преобразованием слоговых границ. Наличие оттенка [-о-] способствовало легкости, с которой уже на ранних этапах изменения /е/ > /о/ нарушалась его фонетическая обусловленность позицией перед твердым согласным.

Диссертация посвящена общим и частным проблемам фонологии, поэтому во введении мы сочли необходимым затронуть некоторые вопросы, связанные со становлением фонологии, прежде всего диахронической как самостоятельной области лиигвистических исследований. Первая часть диссертации посвящена вопросам, тяготеющим к кругу проблем, традиционно рассматриваемых в синхронической фонологии. Здесь на фоне теоретических проблем решаются конкретные спорные вопросы звукового строя современного русского языка в его динамике. Вторая часть работы состоит из серии исследований по исторической фонологии праславянского и древнерусского периодов. Теоретические вопросы диахронической фонологии затрагиваются главным образом в связи с рассмотренными конкретными фонетическими изменениями. Таким образом, исторический подход к языковым фактам мы старались провести в обеих частях диссертации. Также через всю работу проходит идея о решающей роли слова и межсловных границ в развитии звукового строя русского языка.

Звуковая сторона языка не является чем-то внешним по отношению к говорящему на данном языке индивиду, - звуковой характер языка навязан человеку природой. С этим обстоятельством в частности связана известная противоречивость фонетики как области лингвистических исследований, ее многоаспектность: с одной стороны, фонетист наблюдает физическую реальность, с другой - ее функционирование в качестве языка, с третьей стороны - только речевое поведение носителя языка позволяет фонетисту делать умозаключения о функционировании языковой системы.

Звуки, произносимые человеком, для лингвиста не равноценны. В сферу интересов фонолога, как правило, не входят так называемые звуковые жесты, например, такие, как тпру! бр! тс! гм! угу! и т. п. Эти звуковые жесты не членятся на «отдельные звуки речи» (фонемы), которые входили бы в звуковую систему языка [Щерба 1935/1974: 147-149]. Для того чтобы получить отражение на письме, звуковые оболочки этих внеязыковых жестов должны быть пропущены через «фонологическое сито» данного языка, что равносильно заимствованию. То же самое происходит при необходимости передать фонологическими средствами конкретного языка нечеловеческие звуки (ср. русские ку-ка-ре-ку, мяу, чух-чух-чух). Итак, фонетист изучает звуки языка, которые служат для образования и тем самым для различения звуковых оболочек значимых языковых единиц.

Язык представляет собой единство звучания и значения, означающего и означаемого. В таких языках, как русский, центральной языковой единицей является слово. Слово, как любой другой языковой знак, двусторонне: с одной стороны это звучание -материальная сторона, с другой - это смысл - его содержательная, «духовная» сторона. Носителем смысла является последовательность звуков. В процессе поисков ответа на вопрос, каким образом звуки выполняют функцию носителя смысла, была открыта фонема как реальная языковая единица, и возникло понятие фонемы, которое легло в основу фонологической теории, но трактуется по-разному представителями различных фонологических направлений. Фонема находится на пересечении звучания и значения, не являясь ни звуком, ни смыслом, ни знаком. Автономность звуковой стороны языка прямо связана с произвольностью языкового знака.

Важнейший аспект изучения звукового строя - фонологический. Он связан с исследованием функции фонетических единиц языка, т. е. их способности образовывать (конститутивная функция) и различать (дистинктивная функция) звуковые оболочки значимых единиц языка, в первую очередь слов. Стержнем фонологического аспекта фонетики является теория фонемы. На дофонологическом этапе науки, лингвистов интересовала не столько функция звуков, сколько звуки сами по себе. Звуки, прежде всего, рассматривали с точки зрения их образования, т. е. артикуляции, и с точки зрения акустической. Оба эти аспекта фонетики тесно связаны друг с другом, что, как известно, является свойством именно речевого сигнала.

Артикуляционный и акустический аспекты совместно противопоставляются фонологическому, а артикуляционно-акустические характеристики звуков речи рассматриваются как фонетические в узком смысле слова. В то же время следует подчеркнуть, что само существование артикуляторного и акустического аспектов имеет смысл только при учете фонологического и при опоре на него, поскольку само понятие «отдельного звука речи», в отношении которого производится артикуляционно-акустическое исследование, может быть выведено лишь на основе теории фонемы; в физической реальности «отдельного звука речи» не существует. Инструментальная фонетика показала, что акустические характеристики речевого сигнала не могут служить основанием для установления внутренних членений в потоке речи. То же можно сказать и об артикуляционных характеристиках: речевой акт — это безостановочное движение произносительных органов, при котором артикуляция следующего звука может происходить одновременно с артикуляцией предыдущего или даже предшествовать ей. Представление о речевом потоке как о цепочке следующих друг за другом «отдельных звуков речи» это представление, не имеющее ничего общего с физической реальностью, но отражающее реальность функциональную: с фонологической точки зрения (и с точки зрения интуиции носителя языка) речевой поток представляет собой цепочку следующих друг за другом фонем.

Вопрос о том, как соотносятся друг с другом эти две на первый взгляд непересекающиеся реальности - физическая и функциональная - является важнейшим для фонологической теории. Однако не следует думать, что лингвист от физической реальности «восходит» к реальности функциональной. Стремясь выявить языковую структуру (в частности, состав фонем языка), лингвист, строго говоря, работает не со звуковым континуумом, а с информантом. Не анализ артикуляторных и акустических свойств речевого потока, а изучение речевого поведения носителя языка позволяет лингвисту установить состав фонем. Только после того как состав фонем данного языка хотя бы в общих чертах установлен, можно приступать к детальному артикуляторному и акустическому исследованию. Такое исследование особенно важно при выявлении системы различительных признаков фонем.

Из сказанного вытекает, что, кроме фонологического, артикуляторного и акустического аспектов, фонетика имеет еще один аспект - перцептивный. Он связан с изучением речевого поведения говорящего индивидуума. Объектом перцептивной фонетики является, прежде всего, восприятие носителем языка фонетических единиц своего и чужих языков. Именно этот аспект фонетических исследований имел в виду JI. В. Щер-ба, когда говорил о применении «субъективного метода» и о лингвистическом эксперименте [Щерба 1909/1974; Щерба 1931/1974]. Если артикуляторная и акустическая фонетика — это фонетика инструментальная, то перцептивная фонетика является по преимуществу экспериментальной. Восприятие речи не следует смешивать с ее пониманием, поскольку возможно восприятие и распознавание незнакомых слов, окказионализмов и даже реально в языке не существующих, бессмысленных звуковых комплексов. В процессе восприятия при опознании слов говорящий пользуется не только акустическими характеристиками речевого сигнала, но и знанием системы языка, в том числе фонологической.

Несколько упрощая, можно сказать, что главная задача фонетиста-экспериментатора - установить, какие звуковые сегменты носитель языка воспринимает как тождественные, а какие - как различные. Результаты перцептивных экспериментов должны быть интерпретированы фонологически. То, что не различается носителями языка, не может выполнять различительной функции в языке, но то, что им различается, не обязательно выполняет различительную функцию в фонологическим смысле. В принципе фонолог исходит из того, что нормально носитель языка различает столько единиц, сколько фонем в языке, т. е. аллофонные различия не осознаются носителем языка. Но такое понимание предполагает «однородный языковой коллектив», чего в исторических языках практически не бывает. Таким образом, «однородность языкового коллектива» - это не вполне нормальное явление, поскольку в языках обычно сосуществуют разные диалектные системы, имеют место социальные, возрастные, стилистические и другие различия в произношении, кроме того, разные языковые системы контактируют друг с другом и распространено двуязычие в самом широком смысле (включая и ситуацию изучения иностранных языков). В результате носитель языка способен различать больше звуков, чем фонем в его родном языке (ср. хотя бы узнавание и пародирование иностранного акцента или особенностей говора соседней деревни). Эта способность отражается в экспериментах по восприятию «аллофонов» и своего языка в тех случаях, когда они выделены из естественного фонетического контекста. Так, русские хорошо различают выделенные из контекста аллофоны гласных фонем /а, о, и/ с образным переходом после мягких согласных и без такого перехода после твердых, в частности, ['а] и [а]. Конечно, из результатов такого эксперимента не следует, что в своей речевой деятельности носитель языка различает эти аллофоны в лингвистическом смысле, поскольку в речи аллофоны обусловлены позиционно, а будучи выделены из естественного фонетического контекста, они теряют связь с позицией и тем самым с важнейшим аспектом речевой деятельности. Тем не менее, имея в виду результаты такого рода экспериментов, можно сказать, что ['а] и [а] различаются перцептивно, но не различаются функционально.

Становление фонологии в связи с развитием диахронической лингвистики

Как отмечают специалисты по истории лингвистических учений, ни одной из мировых лингвистических традиций - ни европейской, ни арабской, ни индийской, ни китайской, ни японской - судя по всему, не было изначально свойственно понимание языка как системы, изменяющейся во времени. Расхождение между требованиями нормы и узусом, которое в современной лингвистике объясняется изменением системы, оценивались обычно как отклонения от правил, т. е. в сущности как «порча» языка. Представление об изменяемости языка начало складываться на сравнительно поздних этапах европейской традиции: идея историзма проникает в лингвистическую теорию только в XVIII в., но уже в XIX в. подчиняет себе все европейское языкознание. В другие же лингвистические традиции эта идея проникает с трудом даже после европеизации [Алпатов 1990: 18]. Учитывая, что историческая лингвистика фактически возникла одновременно с открытием звуковых изменений, а звуковые изменения в течение длительного времени рассматривались как наиболее характерные языковые изменения, перечислим этапные моменты развития европейского исторического языкознания, которые имеют непосредственное отношение к становлению фонологии.

Гипотеза языкового родства и возникновение исторической фонетики

Первым таким революционным моментом, или «прорывом»1, в диахроническом языкознании была разработка гипотезы языкового родства. Прочный фундамент под идею языкового родства, которая носилась в воздухе с конца XVIII в., подвели в 1-ой четверти XIX в. Ф. Бопп, Я. Гримм и Р. Раек. К этим именам следует добавить также и имена создателей научного славяноведения И. Добровского и А. X. Востокова. Основатели сравнительно-исторического языкознания пришли к выводу о том, что единственно правдоподобной гипотезой, объясняющей языковое сходство, является предположение, что в более раннее время языки, характеризующиеся специфическим сходством, были когда-то одним языком, а различия мелсду ними вызваны позднейшими изменениями.

Как отметил Ч. Хоккет, из этой гипотезы вытекали важные методологические следствия: 1) появился ориентир для той области лингвистических исследований, в которой прежде господствовал лишь произвол исследователей; 2) изменилась перспектива исследования, поскольку теперь, если языки признаны родственными, теперь необходимо объяснять не сходства, а различия между ними [Hockett 1965]. Все это дало весьма важные для становления исторической фонологии результаты.

Во-первых, были обнаружены такие различия между родственными языками, которые оказалось возможным свести к рядам регулярных фонетических соответствий (= расхождений). Их впервые установил на примере германских согласных Раек, назвав их «буквенными переходами» . Подчеркнем одно очень важное обстоятельство, ставшее понятным только после возникновения теории фонемы, а именно: сравнительная грамматика оперирует не звуками в их физических реализациях, а фонемами, точнее - фонологическими противопоставлениями. Как видим, «буквенные переходы» Раска не

1 Если воспользоваться выражением Ч. Хоккетта [Hockett 1965].

2 Слово «переход» не должно здесь вводить в заблуждение; однако, выражение «буквенные» не говорит о том, что Раек не понимал разницы между буквой и звуком. были еще собственно звуковыми изменениями. Это лишь констатация звуковых (а в сущности — фонемных) соответствий между родственными языками, пережившими разные звуковые изменения. Таким образом, звуковое соответствие - это результат изменения, но не само изменение. В то же время нельзя ставить знак равенства между понятиями «языкового родства» и «регулярных звуковых соответствий»1.

Во-вторых, было разработано понятие «звукового закона», что положило начало исторической фонетике. Толчком для разработки понятия «звукового закона» явилось открытие Гриммом знаменитого германского «перебоя согласных» (Lautverschiebung), который позднее был назван «законом Гримма». Кроме того, развивая наблюдения Рас-ка, Гримм вывел более точные формулы многих звуковых соответствий, и - что особенно важно - показал, что между отдельными фонетическими изменениями существуют внутренние связи. Впрочем, основоположники сравнительно-исторического метода не приписывали открытым ими закономерностям регулярного характера, предполагая, что можно обнаружить твердые звуковые законы во многих случаях, но часто остаются слова, не затронутые изменением, хотя и в них можно было бы ожидать изменений в соответствии с обнаруженным звуковым законом.

Гипотеза регулярности звуковых изменений

Следующий этапный момент в развитии исторического языкознания и исторической фонологии в частности был связан с именами младограмматиков К. Вернера, К. Бругмана, Г. Остгофа и других, которые в 70-е гг. XIX в. разработали теорию регулярности (или безысключительности) звуковых изменений. Согласно классической младограмматической концепции, звуковое изменение происходит механически и совершается по законам, не знающим исключений. При этом главными разновидностями мнимых исключений из звуковых законов признаются: 1) заимствования форм из других языков и диалектов; 2) образования по аналогии', 3) отклонения, появившиеся в результате действия другого звукового закона [Пауль 1960: 69-92, 140-142, 463-468]. Все

1 Ср.: «. отождествлять эти понятия неверно. Показано, например, что при наличии многочисленных и последовательно адаптированных заимствований в языке А из заведомо не родственного ему языка В между лексемами этих языков фиксируются "регулярные соответствия". Отсюда следует, что регулярные соответствия свидетельствуют об исконном родстве только в том случае, если эти языки. являются действительно родственными, т. е. если их морфемы восходят к исконно общим корням. Известно, что основной проблемой при отборе лексики для сопоставлений является разделение ее на исконную и заимствованную» [Чекман 1979: 9-10]. эти «исключения» возникают после завершения действия звукового закона и потому, строго говоря, не являются исключениями из него, а представляют собой либо дальнейшее преобразование следствий действия звукового закона, либо вообще значительно более поздние языковые явления.

Можно назвать еще несколько типов изменений в произношении слов, для которых не характерна регулярность. Они были известны младограмматикам, но не рассматривались ими как звуковые изменения в указанном смысле: 1) редукция звуковой оболочки слова в быстрой речи (аллегровая речь - темп речи, при котором слова могут выступать в редуцированных формах); 2) явления аффективного произношения; 3) табуистическое «искажение». Итак, можно сформулировать основную младограмматическую гипотезу в области звуковых изменений: В отличие от других языковых изменений ЗВУКОВОЕ ИЗМЕНЕНИЕ является РЕГУЛЯРНЫМ и действует без исключений.

Таким образом, звуковое изменение (для младограмматиков) - это не всякое изменение в произношении слов, а только такое, ккакое осуществляется «без исключений», то есть «механически». Ему противостоит другой тип изменения звукового облика слов

- изменение по аналогии, которое является по сути дела морфологическим и осуществляется не в словах, а в морфемах. Механизм его другой: изменения по аналогии мотивированы не «механически», а «психологически». Несомненно, критики младограмматиков правы в том, что приведенная формулировка гипотезы тавтологична: с одной стороны, звуковое изменение осуществляется механически и без исключений, а с другой

- звуковым изменением является такое, которое осуществляется механически и без исключений. Так, например, звуковое изменение в данной формулировке не включает в себя известные младограмматикам так называемые спорадические звуковые изменения, т. е. такие изменения в звуковом облике слов, которые, не будучи обусловлены морфологически или лексически, тем не менее, не являются регулярными. Они часто происходят на базе разного рода межслоговых диссимиляций и ассимиляций.

Примером спорадического звукового изменения может служить характерная для современного русского просторечия вставка /н/1 в таких словах, как дерма/и/тин, ип-1{и/и/дент, и/н/дентичный, компроме/н/тировать, конста/н/тировать, преце/н/дент, омбу/н/дсмен и подобных. Фонетически вставка носового /н/ перед /т/ и /д/, чистыми согласными того же места и способа образования, обусловлена наличием в соседних Изредка /м/: ср. каЫпелъмейстер (у И. С. Тургенева в «Записках охотника»). слогах одного или даже нескольких носовых согласных. Можно обратить внимание еще на одно условие: во всех перечисленных случаях вставка /н/ происходит после первого предударного, т. е. безударного, гласного. Несмотря на явно фонетический характер вставного /н/, можно заметить и лексическую обусловленность данного изменения: оно касается слов, которые воспринимаются как заимствованная, немотивированная лексика. В заимствованных словах очень частотны сочетания носовых согласных с го-моорганными чистыми (тенденция, константа, компьютер, комментировать, менталитет, компетенция и т. п.). Таким образом, перед нами лексически обусловленное звуковое изменение: фонетическая аналогия действует внутри специфической лексической подсистемы. Следует отметить, что спорадические звуковые изменения в какой-то степени пересекаются с перечисленными выше такими типами нерегулярных фонетических изменений, как аффективное произношение, аллегровая речь и табуистические искажения, которые можно рассматривать как явления экспрессивной фонетики1. На такие изменения не распространяется гипотеза регулярности, и они исключаются из сферы действия младограмматических звуковых законов.

Таким образом, оказывается, что младограмматики понимали под звуковым изменением некий особый механизм языкового изменения, сущность которого заключается в регулярности. Этот механизм, воздействие которого, правда, не обязательно отражается во всяком известном изменении звукового облика слов (ср. спорадические звуковые изменения), противопоставлен другим (во всяком случае, не сводится к ним) механизмам языкового изменения - аналогии и заимствованию [Hockett 1965]. Так возникла знаменитая младограмматическая триада: звуковое изменение - аналогия - заимствование.

В принципе младограмматики, применяя сравнительно-исторический метод, обнаружили два типа регулярности: один - звуковое изменение, другой - аналогия и заимствование. Они увидели сущность регулярности в особом механизме именно звукового изменения, который не может быть сведен к аналогии и заимствованию. Некоторые лингвисты [Хёнигсвальд 1963/2002: 132-159] склоняются к тому, что регулярность звукового изменения - это результат действия аналогии (и/или заимствования), распро

1 Не следует смешивать явления экспрессивной фонетики с явлениями поэтической речи. Тенденции могут быть противоположными (ср., например, сохранение скоплений плавных в народной поэзии: ай-люли, лелюшки и т. п.). Подробнее об этом см. [Якубин-ский 1919/1986: 176-182]. странившейся на статистически подавляющее число случаев, и рассматривают всякое изменение как разновидность процесса заимствования.

Итак, гипотеза о непреложности звуковых законов, не являясь научно обоснованной теорией, выступает как постулат сравнительно-исторических исследований, позволявший и позволяющий делать важные открытия в данной области. Этот постулат остается гипотезой, но независимо от того, верна или ложна эта гипотеза, она сыграла огромную прогрессивную роль в науке. Вслед за принятием на вооружение данной гипотезы было накоплено огромное количество фактов, методы исследования оттачивались. Вместе с тем продолжалась критика младограмматической гипотезы. Важнейшее значение имеет основательная критика гипотезы о непреложности фонетических законов Г. Шухардтом [Шухардт 1885/1950]:

Во-первых, Шухардт не согласен с резким противопоставлением физиологического (как «нормальных», «созидательных») и психологического (как «аномальных», «разрушительных») факторов, указывая, что оба фактора взаимодействуют, причем часто в одном направлении. Из этого следует, что фонетические законы, могущие подвергнуться нарушениям под влиянием аналогии, обусловлены психологически. Он выдвигает понятие фонетической (звуковой) аналогии1: «из единичного, вызванного аналогией по смыслу, изменения звуков может возникнуть новый фонетический закон», «образование по аналогии может исходить из чисто внешнего сопоставления, т. к. смысловая связь здесь никакой роли ие играет».

Во-вторых, Шухардт возражает против того, что «нет исключений внутри одного и того же диалекта», т. к. при этом диалект понимается как однородное языковое единство, чего, по его мнению, в реальности нет. Старое и новое проявляются внутри диалекта в зависимости от возраста, пола, образования и социального положения индивидуума, следовательно, возможно языковое смешение не только между диалектами, но и внутри одного диалекта.

В-третьих, он выступает против использования понятия «равные фонетические условия», поскольку при этом не учитываются такие важные различия, как частотность употребления слов и их морфологическая членимость. В частности Шухардт отмечает, что при адаптивном изменении старое произношение удерживается частотными словами, а при эволютивном - наоборот, редкими. Он делает вывод, что фонетическое из

1 Аналогия фонетического контекста. Такой механизм JI. Р. Зиндер предполагает, в частности, для древнерусского перехода /е/ > /о/. менение может распространяться от слова к слову, т. е. всякое изменение на определенном этапе изменения является спорадическим. Взглянуть по-новому на проблемы звуковых изменений позволило открытие фонемы и возникновение фонемной теории.

Фонемная теория

В основе гипотезы регулярности звуковых изменений и понятия звукового закона лежало одно фундаментальное свойство языкового знака, которое подразумевалось лингвистами XIX в., но не было эксплицировано. Явным образом оно было сформулировано Соссюром и названо им произвольностью языкового знака. Суть это свойство заключалась в том, что между двумя сторонами знака — означаемым (значением) и означающим (звуковой оболочкой) - нет никакой физической связи. Взаимосвязь между ними существует лишь в силу традиции. Изменение плана выражения (= произношения) слова — то, чем занималась традиционная сравнительно-историческая фонетика, - в конечном счете, объясняется произвольностью языкового знака. Следует различать произвольность и мотивированность языкового знака. Мотивированность, или внутренняя форма, языковых знаков отражает связи слова с родственными словами. Процессы изменений плана выражения слова по аналогии связаны именно с мотивированностью языкового знака. Произвольностью языкового знака определяется автономность плана выражения языка, а значит, и минимальных единиц звукового строя - фонем - по отношению к более высоким уровням языковой структуры. Открытие фонемы и возникновение фонемной теории было третьим поворотным пунктом в становлении исторического языкознания вообще и диахронической фонологии в частности.

До возникновения теории фонемы существовало наивное представление, что каждый звук в его физической реальности и есть языковая единица. Фонология возникла тогда, когда эта иллюзия была разрушена. Таким образом, теория фонемы, или фонологическая теория, появилась в борьбе против физического представления о звуковых единицах языка. Поэтому не может быть физических (или физикалистских) теорий фонемы. Фонема как фонетическая единица, связанная со значением, была открыта в процессе наблюдения над физической реальностью, функционирующей в качестве языка. Первым, кто ясно показал, что фонема как функциональная единица языка не идентична звуку как физической реальности, был И. А. Бодуэн де Куртенэ (70-е гг. XIX в.). Таким образом, основоположником учения о фонеме следует считать Бодуэна де Куртенэ, который, правда, трактовал фонему как «психический эквивалент звука»1. По Бодуэну, звук - единица физическая, фонема — не физическая, а языковая. Таким образом, понятие фонемы в трудах основоположника фонологии было определено в психологических терминах. Следующим важным шагом в развитии теории фонемы было открытие «смыслоразличительной» функции фонемы учеником Бодуэна Я. В. Щербой в начале XX в. Идея различительной роли звуков стихийно осознавалась лингвистами и до него, однако определение фонемы с учетом «смыслоразличительной» функции впервые дал именно Щерба, который, основываясь на различительной (дистинктивной) функции фонемы, противопоставил понятия фонемы и аллофона (в его терминологии оттенка фонемы). Под аллофонами понимаются в первую очередь обязательные аллофоны. Так называемые индивидуальные (отражающие индивидуальные особенности говорящих) и факультативные (произносительные варианты в одинаковых фонетических позициях) варианты фонем несколько осложняют картину аллофонного варьирования. Собственно с противопоставления понятий фонемы и оттенка (аллофона, комбинаторного варианта) и начинается фонология. Таким образом, Щербу можно считать первым фонологом в современном понимании этого термина.

Важнейшими положениями теории фонемы нам представляются следующие:

1. фонема как функциональная единица языка представлена в речевом потоке своими оттенками (аллофонами, комбинаторными вариантами);

2. в каждой из возможных позиций фонема представлена особым оттенком, которых столько, сколько имеется позиций;

3. все оттенки одной фонемы равноправны, находятся в дополнительной дистрибуции и в речевой деятельности не осознаются носителями языка;

4. фонемы конкретного языка и их группировки образуют единую систему противопоставлений;

5. фонемы противопоставляются друг другу по фонологически существенным признакам, обладающим известной самостоятельностью, которая позволяет описывать фонему как совокупность фонологически существенных признаков и которая наиболее ярко проявляется в диахронии при изменении системы фонем.

1 «Фонема - единое представление, которое возникает в душе посредством слияния впечатлений, полученных от произнесения одного и того же звука» [Бодуэн де Куртенэ 1899/1963: 352].

В русском языкознании господствуют три фонологических направления1, каждое из которых, так или иначе, восходит к идеям Бодуэна де Куртенэ: Щербовская фонологическая школа (ЩФШ; она же - Петербургская, или Ленинградская), Московская фонологическая школа (МФШ), Пражская фонологическая школа (ПФШ). Традиционно представители этих школ в разной степени включали в поле своего зрения те или иные аспекты изучения звукового строя. Например, в ПФШ наиболее подробно разрабатывались проблемы нейтрализации фонологических оппозиций и теория дифференциальных признаков фонем; сторонники МФШ всегда делали акцент на изучении связей фонемы с морфемой; последователи Щербы ставили во главу угла языковое сознание и экспериментально изучали речевое поведение носителя языка2. Однако есть такие фундаментальные проблемы фонологической теории, которые не могут быть обойдены ни в одной фонологической школе. И именно эти собственно фонологические проблемы (даже если их трактовка не эксплицирована в работах представителей того или иного направления) могут быть положены в основу сравнения различных фонологических концепций.

При исследовании и описании звуковых систем конкретных языков и, в частности русского языка, представители разных фонологических школ, руководствуясь различными принципами и методами фонологического анализа, приходят, в конце концов, к весьма сходным результатам. Этот факт объясняется тем, что рассмотренные фонологические концепции имеют между собой значительно больше общего, чем различного. Например, при парадигматической идентификации фонемы все школы пользуются понятием дополнительной дистрибуции. При этом все три школы признают недостаточность условия дополнительной дистрибуции для установления принадлежности двух аллофонов к одной фонеме. ПФШ прибегает в данном случае к дополнительному критерию артикуляторного и акустического сходства звуков, а МФШ и ЩФШ - к критерию чередования в морфеме, однако, ЩФШ последовательно придерживается принципа «один оттенок - одна фонема»3, в то время как МФШ допускает принцип «один

1 Подробнее о нашем понимании концепций этих школ см. [Попов 1999].

2 Дискуссии между МФШ и ЩФШ находят интересные аналогии в спорах между ортодоксальными фонологами-генеративиставми и фонологами, не принадлежащими к этому направлению. См. [Fisher-Jergensen 1975]. Убедительная, с нашей точки зрения, критика генеративной фонологии (с позиций, близких к ЩФШ) дана в работе [Linnel 1979]. Эта критика тем более показательна, что автор сам начинал как фонолог-генеративист.

В известной степени он перекликается с фонологическим принципом американских дескриптивистов «once a phoneme, always a phoneme». вариант - разные фонемы», сохраняя одновременно принцип «одна вариация - одна фонема».

Некоторые расхождения в оценке состава фонем русского языка (например, относительно фонематического статуса /ы/, /ш':/, мягких заднеязычных) объясняются не столько принципиальными расхождениями в фонологической теории, сколько тем или иным ограничением привлекаемого для решения этих спорных вопросов языкового материала, что тоже, так или иначе, связано с особенностями фонологических школ. В конечном итоге сходство фонологических концепций обусловлено тем, что все они имеют дело с некой объективной реальностью, все они пытаются, каждая по-своему, объяснить и описать эту объективную реальность - звуковой строй языка, основным элементом которого является фонема. Таким образом, фонема - это объективная (но не физическая!) реальность. Та или иная фонологическая теория дает определение понятия фонемы, но сама фонема как единица звукового строя конкретного языка существует независимо от фонологической теории. Поэтому фонема была открыта, а не создана лингвистами. Последние лишь дают определения фонемы.

Фонема относится к таким языковым единицам, сущность которой не раскрыта до конца и, вероятно, всегда будет предметом дискуссий. Дело в том, что фонема, в отличие, например, от аллофона, это не только научное понятие, но языковая реальность, факт языковой действительности. Аллофон же - не языковая единица, а лингвистическое понятие, при помощи которого описывается физическая реальность1. Аллофоны -это не кирпичики, из которых складываются фонемы, как можно было бы подумать, если исходить из логической последовательности процедур фонологического анализа. В этом отношении термин Щербы оттенок фонемы чрезвычайно удачен: аллофон -это как бы тень, отбрасываемая фонемой как элементом функциональной, непосредственно не наблюдаемой структуры на физическую реальность. Другими словами, аллофон - это способ описания физической реальности, которая в фонологии трактуется как реализация или модификация фонемы. Понятие аллофона связывает фонему с физической реальностью. Таким образом, фонема - это объективная реальность, а аллофон реально не существует, это лишь научное понятие, изобретенное фонологами для описания физической реальности. Понятие аллофона понадобилось потому, что фонема и

1 Сжатый, но информативный обзор концепций аллофона в разных фонологических школах содержится в работе [Воронкова 1981: 40-53]. Однако трактовка Г. В. Воронковой аллофона как единицы некоего интеруровня, промежуточного между языком и речью, не представляется нам убедительной. физическая реальность лежат в двух разных несовместимых плоскостях. Наведение мостов между этими несовместимыми плоскостями возможно только при обращении к перцептивному аспекту фонетики.

Принятая в данной работе трактовка оттенка (аллофона) расходится с трактовкой Ю. С. Маслова, который различал фонему, аллофонему (= аллофон) и фон, считая сишофонему языковой единицей [Маслов 1987: 48, 52-53]. Нам ближе позиция Л. Р. Зиндера, который, признавая ошибочным мнение, что аллофоны не имеют никакого лингвистического значения, подчеркивал, вслед за Щербой, диахронический аспект проблемы: аллофоны являются «зародышами будущих фонематических различий, будущих самостоятельных фонем» [Зиндер 1979: 51]. Видимо, в синхронической фонологии понятие фонемы противостоит понятию аллофона как фона (звука речи), в то время как в диахронической фонологии понятие фонемы противопоставлено понятию аллофона как аллофонемы (потенциальной фонемы, квазифоиемы). В диахронической фонологии аллофоническая реконструкция осуществляется, так: сказать, задним числом, с целью объяснить уже известное фонемное изменение.

Историческая (диахроническая) фонология

Обстоятельно рассмотрев всевозможные аспекты самоопределения исторической (диахронической) фонологии в ряду смежных лингвистических дисциплин, В. И. Постовалова подводит итог: «Историческая фонология есть наука об изменении фонологической структуры и воплощающих ее материальных звуковых элементов, включая в качестве специального аспекта исследование константных черт фонологической системы» [Постовалова 1978: 53]. В данном толковании исторической фонологии подчеркнуто понятие «фонологической структуры» и «материальных звуковых элементов».

М. И. Стеблин-Каменский определяет диахроническую фонологию как науку, рассматривающую звуковые изменения с фонологической точки зрения [Стеблин-Каменский 1966: 6]. Сходно и определение Л. Р. Зиндера: историческая фонология — это «теория фонетической эволюции языка, основанная на учении о фонеме» [Зиндер, Строева 1965: 8]. Более развернутую характеристику дает В. В. Колесов: историческая фонология изучает последовательные исторические изменения в составе, системе и распределении фонетических различительных средств конкретного современного языка [Колесов 1982: 53]. Здесь подчеркнуты два обстоятельства: во-первых, фонологичеекая система всегда индивидуальна; во-вторых, историческая фонология возможна для живых языков. С этой точки зрения, строго говоря, не может быть «исторической фонологии славянских языков» или «исторической фонологии старославянского языка», но возможна «историческая фонология праславянского языка».

Может возникнуть вопрос, стоит ли как-то разграничить понятия диахронической и исторической фонологии. С одной стороны, можно было бы развести их как теорию и историю. Тогда диахроническую фонологию можно было бы понимать как теорию фонетических изменений с фонологической точки зрения, а историческую - как исследование фонетической эволюции конкретного живого (функционирующего или функционировавшего в качестве основного средства общения) языка. Такое разграничение можно использовать, когда необходимо подчеркнуть теоретический и исторический аспект исследования (ср., например, основы и принципы диахронической фонологии, введение в диахроническую фонологию, но историческая фонология русского языка).

Возможен и другой подход к разграничению терминов диахроническая и историческая фонология, когда они различаются по объему своего предмета: первая занимается исключительно внутриязыковыми (внутрисистемными) аспектами фонологической эволюции языков, вторая - включает также изучение внешних (социолингвистических) факторов звуковых изменений. Однако такое разграничение сталкивается с некоторыми возражениями методологического характера, поскольку лишь в процессе исследования выявляется соотношение внутренних и внешних факторов как движущих сил языковых изменений. Тем не менее, само возникновение диахронической фонологии обязано в первую очередь вниманию к разным системным и структурным факторам звукового изменения, а это подводит нас к третьему возможному подходу к разграничению терминов. Под диахронической фонологией (в узком смысле) можно понимать лишь одно, хотя и весьма влиятельное, направление исторической фонологии, связанное в первую очередь с именами Н. С. Трубецкого, Р. О. Якобсона, А. Мартине и других лингвистов, близких к Пражскому лингвистическому кружку, впервые заявивших о диахронической фонологии как об особом направлении лингвистических исследований.

Возникновение диахронической фонологии (в узком смысле)

Принято считать, что историческая фонология как особый раздел лингвистики возникает одновременно с фонологией в редакции Пражской школы. Распространение фонологической точки зрения на область звуковых изменений представляло собой и распространение системного принципа исследования на диахронию в противовес постулату де Соссюра «о системном характере синхронии и невозможности применения системного принципа исследования к диахронии» [Постовалова 1978: 56]. Историческая фонетика превращается в историю фонологической системы, т. е. в историческую фонологию, только тогда, когда рассматривает любую фонологическую единицу данной системы «в ее взаимосвязях с другими единицами той же системы как до, так и после того, как произошло то или другое звуковое изменение» [Якобсон 1931/1985: 117].

В том же направлении работала мысль и других лингвистов. Е. Д. Поливанов одним из первых призывает «рассматривать историческую фонетику не как совокупность разрозненных историй звуков и звукового состава отдельных слов, а как историю последовательной смены систем фонетических представлений (курсив наш. - М. Я.)»; кроме того, он указывает, что «. ни одно из звукоизменений (как и ни одно, с другой стороны, из явлений статической фонетики данного языка) не должно и не может рассматриваться изолированно, без связи с данной фонетической системой в целом. Только при таком взгляде на вещи, т. е. на основе уже установленных фактов в области эволюции фонетической системы (как целого), возможно дать правильное прагматическое объяснение единичным фактам (рассматриваемым именно как детали в составе целой системы, логически зависимые от всего состава этого целого)» [Поливанов 1968: 95, 135, 136]. Поливанов формулирует здесь один из принципов системного подхода-принцип целостности системы, т. е. принцип первичности системы по отношению к ее элементам.

Итак, диахроническая фонология стоит на двух постулатах: 1) звуковой строй любого языка представляет собой фонологическую систему; 2) фонологическая система любого живого языка представляет собой динамическую, исторически развивающуюся систему. В отличие от классической фонетики XIX в. и исторической фонетики младограмматиков, для которых отдельные звуки и звуковые изменения существовали как бы сами по себе, возникшая в 20-е гг. XX в. диахроническая фонология, принципиально разграничив понятия фонемы и аллофона, стала рассматривать любое звуковое изменение как составную часть развития всей системы в целом и поставило во главу угла изучение причинно-следственных связей между звуковыми изменениями. Главное, что привнесла диахроническая фонология в изучение эволюции звукового строя — это учет системных факторов звукового изменения, из которых ведущим признается так называемое давление системы.

Зародившись именно в недрах исторической фонетики как раздела сравнительно-исторического языкознания, диахроническая фонология, с одной стороны, начиналась с пересмотра основных положений исторической фонетики, а с другой - была естественным ее продолжением. Обращение к истории науки показывает, во-первых, что диахроническое изучение звукового строя возможно только на фонологической основе, а значит, достижения дофонологической исторической фонетики хотя бы имплицитно предполагали эту фонологическую основу. Во-вторых, работы пионеров диахронической фонологии во многом заключались в переформулировании в новых (фонологических) терминах того, что уже было достигнуто традиционной исторической фонетикой. Из сказанного вытекает вывод о том, что наука, изучающая историю звукового строя языка, едина: младограмматическая сравнительно-историческая фонетика и диахроническая фонология (в узком смысле) представляют собой два этапа развития единой науки.

Связи диахронической фонологии со смежными дисциплинами

Синхроническая фонология

Представляется несомненным единство синхронической и диахронической фонологии. Во-первых, оно естественно: «Диахроническая фонология обязана синхронической своей основой, а именно представлениями о фонеме и ее аллофонах» [Стеблин-Каменский 1966: 8]. Во-вторых, оно необходимо: исследование развития объекта в целом идет от более известного и близкого к менее известному и более далекому. В общеметодологическом плане это понимали уже младограмматики: «Мы должны намечать картину характера развития языковых форм не на материале гипотетических языковых образований и не на материале древнейших дошедших до нас индийских, иранских, греческих и т. д. форм, предыстория которых всегда выясняется только с помощью гипотез и реконструкций. Согласно принципу, по которому следует исходить из известного и от него уже переходить к неизвестному, эту задачу надо решать на материале таких фактов развития языка, история которых может быть прослежена с помощью памятников на большом отрезке времени и исходный пункт которых нам непосредственно известен» [Остгоф, Бругман 1878/1961: 155]. Из этого вытекает и важность типологических исследований для диахронической фонологии. Синхроническая и диахроническая фонология не только теоретически взаимодополияют друг друга, но и взаимопроникают. Историки науки, тем не менее, констатируют, что «чаще всего вопрос о синтезе синхронических и диахронических дисциплин не возникает и обсуждение ограничивается рассмотрением соотношений в плане выявления их взаимозависимости и определения степени универсальности, важности и целесообразности каждого из рассматриваемых подходов» [Постовалова 1978: 78, 176].

Одним из вопросов, который входит в ведение диахронической фонологии, является вопрос о том, каким образом в языке уживаются изменчивость и стабильность, как сочетаются функционирование фонологической системы и ее развитие, другими словами - как фонетические изменения осуществляются без помех для языкового общения, т. е. каков механизм звукового изменения? Но ведь это в значительной степени и проблема синхронической фонологии. Только здесь она формулируется не в терминах изменения и развития, а в терминах вариативности и вариантности. Диахроническая фонология переняла от синхронической фонологии понятие синхронного среза и пользуется им в меру необходимости. Для диахронической фонологии при изучении предшествующих периодов развития того или иного языка понятие синхронного среза даже важнее и продуктивнее, чем для синхронической фонологии. Синхроническая фонология пользуется этим понятием в целях большей компактности и экономности описания фонологической системы, сознательно ограничивая доступный материал. Диахроническая фонология пользуется синхронными срезами как некими точками отсчета именно вследствие недостатка доступного исследователю материала. Одним из слабых мест некоторых концепций диахронической фонологии является недостаточно четкое разграничение понятий фонетического изменения и диахронического соответствия^. Сравнивая синхронные срезы развития одной языковой системы, историк устанавливает диахронические звуковые соответствия (различия) между ними, представляющие некий аналог так называемых «регулярных звуковых соответствий» в компаративистике. Само по себе такое диахроническое соответствие, например, пел. *к > рус. с, только указывает на совершившееся некогда изменение, но мало что в нем проясняет, в том числе и то, сколько изменений скрывается за данным диахроническим соответствием, и совсем ничего не говорит о его механизме.

Проблема механизма (или механизмов) звукового изменения - это по большому счету проблема синхронической фонологии, точнее, это проблема экспериментально-фонетического исследования в рамках динамической фонологии. Нам представляется,

1 В этом отношении остроумная и весьма убедительная критика генеративной концепции диахронической фонологии представлена в [Andersen 1972: 11-18]. что проблема механизма звукового изменения - это главная проблема динамической фонологии, в которой, если употребить фонологическую метафору, как бы «нейтрализуется» противопоставление диахронической и синхронической фонологии. Синхрония как статика - фиктивна, диахрония как эволюция - неуловима. Борясь за права синхронического подхода при изучении языковой эволюции, Р. О. Якобсон подчеркивал, что «восприятие движения существует также в синхронном аспекте» [Якобсон 1931/1985: 130]. Это и есть динамический момент в синхронии. Так вышло, что диахроническая фонология восприняла все достоинства и недостатки синхронической фонологии. Теперь синхроническая фонология, получив прививку диахронического подхода, должна стать динамической, т. е. учесть в описании звукового строя языка фактор времени и включить в свой понятийный аппарат категорию изменения.

Наиболее эффективно изучать механизм фонетического изменения возможно на материале живых, еще не завершившихся, изменений (sound changes in progress), поскольку «широкомасштабные языковые изменения в прошлом осуществлялись с помощью тех же механизмов, что и текущие изменения, происходящие вокруг нас» [Лабов 1975: 201]. Одним из пионеров такого рода исследований был Л. В. Щерба, который обнаружил стилистическое и возрастное распределение этапов процесса оглушения звонких согласных на конце слова и перед глухими в мужаковском говоре [Щерба 1915: 70-71]. Лингвисты долгое время скептически относились к возможности экспериментального наблюдения за живым изменением в звуковом строе, полагая, что фонологическое изменение (мутация) происходит для этого слишком быстро, а аллофонное (кумуляция) - слишком медленно. Однако экспериментальные и инструментальные исследования последних десятилетий развеяли эти сомнения, предложив новые подходы к решению проблем механизма языковых изменений, первоначальных причин изменений и приспособительных функций изменений [Лабов 1975; New Ways 1991]. Накопленный в этих исследованиях материал позволяет приблизиться к решению традиционной со времен младограмматиков и Шухардта дилеммы относительно механизма звуковых изменений: является ли звуковое изменение фонетически постепенным и лексически мгновенным (все словоформы, имеющие изменяющуюся фонему, охвачены изменением одновременно), т. е. «изменяются фонемы» (модернизированная младограмматическая концепция), или изменение осуществляется фонетически мгновенно и лексически постепенно - т. е. «изменяются слова» (современная теория «лексической диффузии», развивающая тезисы лингвистической географии).

Как показывают исследования текущих изменений, в фонетических изменениях могут использоваться оба механизма [Labov 1981: 267-305]. Фонетически постепенными и охватывающими сразу все словоформы являются аллофонные изменения, в том числе те, для которых аллофонное изменение предшествует расщеплению фонемы на две самостоятельные фонологические единицы. Фонетически мгновенными и лексически постепенными являются изменения в фонемном составе словоформ, т. е. так называемые синтагматические изменения. Во втором случае важнейшим фактором оказывается осознанность изменения носителем языка, что позволяет социализировать изменение. Таким образом, многие теоретические положения классической диахронической фонологии, в частности в трактовке Л. Р. Зиндера и М. И. Стеблин-Каменского, выдержали испытание временем. Также подтверждаются многие идеи, касающиеся гипотезы о давлении системы и цепных реакциях, наиболее четко сформулированные в работе [Мартине, 1960].

Сравнительно-историческое языкознание

Поскольку диахроническая фонология является в значительной степени продолжением исторической фонетики, а последняя выступает как составная часть сравнительно-исторического языкознания, естественные контакты существуют между диахронической фонологией и компаративистикой. Отражением этой близости является, в частности, соотносительность (но не тождественность!) понятий <<родство языков» и «(наличие) регулярных фонетических соответствий (между языками)». Однако связь между диахронической фонологией и компаративистикой не только генетическая, т. е. обусловлена не только зарождением первой в лоне последней, - она глубже.

Во-первых, и компаративистика, и диахроническая фонология занимаются реконструкциями'. первая - преимущественно праязыка, вторая - предшествующих состояний фонологической системы конкретного живого языка. Диахроническая фонология пользуется результатами реконструкции праязыка. Однако реконструкция праязыка и реконструкция предшествующих состояний каждого из сравниваемых языков тесно взаимосвязаны: чем глубже мы проникаем в историю каждого из зафиксированных языков, тем достовернее результаты реконструкции. Таким образом, сравнительная грамматика пользуется выводами исторической фонологии.

Во-вторых, и компаративистика, и диахроническая фонология пользуются методом сравнения: сравнительно-историческое языкознание - родственных языков и диалектов, диахроническая фонология - синхронных срезов одного языка. В значительной степени концепция диахронической фонологии - полихроническая, поскольку в основе ее лежит сравнение максимально возможного числа синхронных срезов. Сравнительная грамматика восстанавливает праформы путем сравнения морфем родственных языков и диалектов, но реалистическая трактовка реконструированных форм возможна лишь при учете данных диахронической фонологии и, в частности, относительной хронологии фонетических изменений (и, как мы увидим дальше, в значительной степени с учетом данных типологии). Таким образом, внешняя реконструкция (главный метод компаративистики) и внутренняя реконструкция (главный метод диахронической фонологии) должны взаимодополнять друг друга.

В-третьих, объекты исследования обоих разделов исторической лингвистики в значительной степени пересекаются. Это обусловлено тем, что само в основе компаративистики лежит младограмматическое понятие звукового закона, т. е. гипотеза регулярности именно звуковых изменений, а объектом диахронической фонологии собственно и является эволюционирующий звуковой строй. Однако в отличие от сравнительно-исторического языкознания, которое рассматривает тезис младограмматиков как постулат и не подвергает (не может подвергать) его сомнению, диахроническая фонология относится к этому тезису как к гипотезе и признает, что в полном смысле слова регулярными, т. е. безысключительными, могут быть только так называемые ал-лофонные изменения. Итак, если сравнительно-историческое языкознание в целом и историческая фонетика в частности во главу угла ставят гипотезу о регулярности звуковых изменений, то диахроническая фонология выдвигает свою гипотезу о давлении системы.

Сопоставительно-типологические исследования

В отличие от сравнительного языкознания, которое занимается установлением языкового родства, типология устанавливает внешние, неродственные связи между языками. Фонологическая типология сопоставляет различные фонологические системы и выявляет такие, которые сводятся к единому инвариантному состоянию по тем или иным признакам. Типология исходит из того, что между фонетическими системами, существующими в настоящее время или существовавшими в обозримом прошлом, нет принципиальных различий. В отличие от концепции диахронической фонологии концепция типологических исследований панхроиична. Типология изучает свойства языка вообще (вне времени и пространства), выявляет в первую очередь то, что характерно для всех или подавляющего большинства языков, т. е. языковые универсалии.

Польза для диахронической фонологии типологических исследований очевидна, в частности, при оценке правдоподобности той или иной реконструкции, однако требование типологического правдоподобия «имеет смысл, если фонетическая природа языков за последние два-три тысячелетия существенно не изменилась» [Чекман 1979: 214]. Типологические сходства, например, между старофранцузским и праславянским в отношении закона открытых слогов [Martinet 1952: 145-163], параллелизм между прасла-вянскими и древнеяпонскими изменениями в отношении закона внутрислогового сингармонизма [Shevelov, Chew 1969: 252-274], или между древнерусским и ненецким в отношении развития корреляции по палатализации и падения редуцированных [Хелим-ский 1984/2000: 396-401] позволяют значительно углубить наше понимание причин и механизмов фонетических изменений. Надо отметить, что типологические соображения при оценке реконструкций принимались во внимание всегда - так сказать, на уровне здравого смысла, однако, среди компаративистов, особенно в первой половине XX в., существовало некоторое предубеждение против типологии. Но и в настоящее время остается в силе соображение, что типологические исследования не могут охватить все языки и диалекты, не говоря уж о тех, которые навсегда исчезли, поэтому типологические ограничения никогда не бывают окончательными1. Из этого вытекает, что для компаративиста и фонолога-диахрониста конкретные результаты реконструкции имеют не меньшее значение, чем типологические ограничения. Их полезно сравнить с выявленными универсалиями, но следует различать редкость (и даже уникальность - ведь каждая языковая система в какой-то степени единственна) явления и его невозможность. Все проблемы подобного рода осложняются еще и различными подходами исследователей, в том числе вследствие принадлежности к разным фонологическим школам, к установлению состава фонем исследуемых языков, что в известной степени сни

1 Например, согласно типологическим исследованиям, нет языков, где имелось бы противопоставление смычных фонем Ш - /d/ - /dh/, но отсутствовала бы фонема /th/; в то же время часто встречаются языки с подсистемой смычных IXl — /dl - /th/. Соответственно, традиционная реконструкция подсистемы и.-е. смычных *t - *d - *dh не удовлетворяет требованию типологического правдоподобия и подлежит пересмотру [Якобсон 1963: 103]. Однако был обнаружен диалект барио австронезийского языка келабит, в котором, согласно описаниям исследователей, имеются три серии смычных: р — t-k, b — d — g, bh - d'1 - gh, что как будто снова подтверждает вероятность традиционной реконструкции. жает достоверность результатов типологических исследований. Однако, несмотря на все оговорки, сравнение с результатами типологических исследований это для компаративистики и диахронической фонологии, по остроумному замечанию В. Н. Чекмана, «чистилище реконструкции» [Чекман 1979].

Диалектология, ареалышя лингвистика, социолингвистика

Любое языковое изменение происходит не только по оси времени, но и по оси пространства - в рамках определенной изоглоссной области. Соответственно при реконструкции фонологических систем и изучении их эволюции необходим учет данных о диалектном членении изучаемого языка и о диалектном взаимодействии в тот или иной период времени. Пересечение ареальной лингвистики и типологических исследований позволяет разграничивать так называемую ближнюю и дальнюю типологию. «Переход от "ближней" к "дальней" типологии обычно осуществляется в виде (постепенно) расширяющихся кругов - от славянских к соседним языкам (генетически близко- и далекородственных), от индоевропейских к неиндоевроейским и т. д. Данные "ближней" типологии особенно ценны потому, что некоторые явления в истории языка могут снова и снова повторяться через некоторые промежутки времени (перебои согласных в германских, смягчения в славянских и под.). Поэтому в говорах какого-либо языка нередко обнаруживаются состояния очень близкие или в некоторых отношениях идентичные реконструируемым этапам его предшествующих состояний» [Чекман 1979: 41].

Фонолог, изучая фонетическое изменение в каком-либо языке или диалекте, не может игнорировать то, что происходит в соседних диалектах, отмечаются ли аналогичные или похожие явления в соседних языках, сосредоточившись исключительно на внутриструктурных факторах рассматриваемого фонетического изменения. Во-первых, учет этих явлений позволяет отличать причины изменения от его предпосылок. Например, падение редуцированных гласных было не причиной, но лишь предпосылкой оглушения согласных на конце слов, поскольку оно имело место не во всех славянских диалектах, переживших падение редуцированных. Во-вторых, как известно, исследователь, изучающий конкретное языковое изменение, часто сталкивается с проблемой внутри- или внешнеязыкового объяснения (классический пример - генезис севернорусского цоканья). Сложность решения такого рода проблем заключается в том, что, как утверждают специалисты по языковым контактам, процессы функционирования языка при языковых контактах принципиально не отличаются от тех процессов, которые имеют место при функционировании языка вообще [Русаков 2004: 9-12].

Итак, «ареал фонетического изменения и сведения об эпохе его осуществления дают ключ для расшифровки причин - первичных причин - его развития, наблюдаемых особенностях и механизмах распространения. Иными словами, окончательно решить вопрос о причинах изменения невозможно без учета сведений о его распространении. Следовательно, динамическая модель изменения должна быть дополнена его ареальными характеристиками и, таким образом, ареальный анализ представляет собой абсолютно необходимый этап диахронического исследования» [Чекман 1979: 42].

В заключение отметим, что поскольку «пространство и время являются координатами не структуры фонем, а социолингвистической ситуации, в которой язык функционирует» [Чекман 1979: 42], фонологи-диахронисты должны по возможности учитывать социолингвистические факторы в механизме распространения фонетического изменения. В этом отношении особое значение имеют работы американской социолингвистической школы У. Лабова, который приходит к выводу о том, что «внутренние (структурные) и социолингвистические факторы выступают в процессе языкового изменения в систематическое взаимодействие друг с другом. нельзя вначале произвести анализ структурных соотношений внутри языковой системы, а потом обратиться к внешним факторам» [Лабов 1975: 228]. В данной работе мы ограничимся прежде всего анализом внутренних факторов развития звукового строя русского языка.

Часть первая

Фонологические проблемы современного русского языка

Заключение диссертации по теме «Русский язык», Попов, Михаил Борисович

Заключение

Проведенное исследование показало бесперспективность отрыва синхронического и диахронического аспектов фонологии друг от друга. С одной стороны, адекватная интерпретация синхронных фонологических отношений позволяет корректировать решение диахронических проблем, поскольку в конце концов лингвист доллсен двигаться от более известного к менее известному. С другой стороны, корректный учет предшествующих изменений фонологической системы, привнося динамический аспект в синхронное описание и давая в руки исследователя дополнительные факты, позволяющие прояснить отношения языковых единиц внутри синхронной системы, не приводит к смешению диахронии и синхронии. Любое фонетическое изменение можно и следует рассматривать как с точки зрения функционирования системы ( в синхронии), так и с точки зрения динамики и эволюции системы (в диахронии). Важнейшей проблемой динамической фонологии, объединяющей диахронический и синхронический аспекты, является проблема механизма фонетического изменения.

Одним из главных выводов нашего исследования является признание того, что фонема, по крайней мере, в таком языке, как русский, соотносится не с морфемой (морфом), а со словом (словоформой), и соответственно главной функцией фонемы является функция строительного материала для образования звуковых оболочек не морфем, а словоформ. В работе предлагается использовать критерий межсловной границы в фонологических процедурах синтагматической и парадигматической идентификации фонем, т. е. при установлении состава фонем. В то лее время само установление состава фонем не является формальным следствием применения тех или иных процедур, а вытекает из анализа речевого поведения носителя языка. Сандхиальные явления, на наш взгляд, оказываются ключом, позволяющим объединить фонологию слова и фонологию фразы.

Из принятого нами положения о том, что внутри фонемы невозможна межсловная, но возможна морфемная граница, а также из того факта, что мягкий долгий шипящий не воспроизводится регулярно во внешнем сандхи и противопоставлен сочетанию /шч/, вытекает вывод исследования о том, что в системе русского консонантизма имеется фонема /щ/. Кроме того, в работе констатируется, что фонема /щ/ распространяется за счет /ш/ в позиции перед /ч/. Фонема /щ/ слабо интегрирована в систему и обладает комплексным ДП «мягкость + долгота».

В работе отвергается не только распространенное мнение об отсутствии в русском языке фонемы /ы/, но и взгляд на эту фонему как на пережиточную в современном русском вокализме. Фонема /ы/ функционирует как вполне самостоятельная фонологическая единица, которая (1) воспринимается носителями языка как отличная от /и/,

2) участвует в процессах выравнивания по аналогии, что невозможно для аллофона,

3) закрепляет релевантность признака ряда в системе фонем. В связи с последним обстоятельством нет никаких оснований сомневаться в жизнеспособности фонемы /ы/, что предполагает пересмотр распространенного взгляда на историю фонем /и/ и /ы/.

В современном русском литературном языке наблюдается довольно редкое явление фонологизации аллофона: аллофон [ъ] фонемы /а/, попадая под дополнительное ударение, сохраняет отличия от аллофона фонемы /аУ под основным словесным ударением и балансирует на грани аллофонного и фонемного статуса. У аллофона [ъ], однако, мало шансов превратиться в самостоятельную фонему /ъ/. Более вероятным представляется слияние с /е/ или /ы/.

Проведенный в исследовании анализ чередований фонем современного русского языка приводит к выводу о том, что все они, в том числе и те, которые традиционно рассматриваются как «живые» фонетические, в действительности являются «историческими», если использовать привычную терминологию; другими словами — чередования фонем могут быть только историческими. Действительно живыми позиционно обусловленными могут быть признаны только те чередования, которые регулярно воспроизводятся во внешнем сандхи, т. е. на стыках слов, но и они являются не чисто фонетическими, а морфонологическими (фонотактическими). С синхронической точки зрения, принципиальная граница, а с диахронической точки зрения — скачок, имеет место между модификациями фонем и чередованиями фонем. Типологию чередований фонем необходимо разрабатывать с морфонологической точки зрения, но в ее основе не должно лежать их разделение на живые фонетические и исторические, разделение, неадекватно отражающее звуковой строй русского языка. Соответственно пересмотра требует и господствующая терминология.

В развиваемой нами фонологической концепции теряет смысл понятие фонологической нейтрализации применительно, например, к чередованию звонких и глухих согласных фонем на конце слова и к чередованию /о/ : /а/ в зависимости от ударения, которые приводятся в качестве типичных случаев нейтрализации в русском языке. Термин нейтрализация следует уступить понятийному аппарату диахронической фонологии, в частности для обозначения того явления, которое традиционно в исторической лингвистике называется слиянием (merger) фонем, особенно в случае, когда диахронический процесс текущего фонетического изменения (sound change in progress) рассматривается с позиций синхронии, т. е. функционирующей системы. Среди проанализированных нами примеров к нейтрализации в предложенном смысле будет относиться слияние /е/ и /и/ в безударной позиции, т. е. замена еканья иканьем в русском литературном языке. В то же время чередование, например, ударного /о/ и безударного /и/ после мягких согласных (типа нес - несу) к нейтрализации как текущему фонетическому изменению не имеет отношения.

Важным фактором развития звукового строя русского языка следует признать давление системы, проявлениями которого являются заполнение пустых клеток и давление фонем друг на друга внутри системы. Последнее может вызывать цепные реакции и приводить к появлению пустых клеток (ср. древнерусский переход *ё = [а] из нижнего подъема в средне-верхний *ё = [ё] вследствие отталкивания от *а < *§). Цепные реакции и заполнение пустых клеток могут иметь как парадигматический, так и синтагматический характер. Цепные реакции как таковые не приводят к увеличению состава фонем, по своему механизму они являются перефонологизациями, т. е. изменениями в составе ДП, и фактически могут рассматриваться как разновидность заполнения пустых клеток.

Исследование роли функциональной нагрузки в фонетических изменениях показало, что для функционирования языка (т. е. с точки зрения синхронической) омонимия угрозы не представляет, а языковая система не стремится избавиться от омонимов. Однако в диахроническом плане, в частности, с точки зрения механизма языкового изменения появлению полных (парадигматических) омонимов вследствие фонетической эволюции оказывается некоторое сопротивление. Дело, видимо, в том, что система это не только структура элементов, но и норма, роль которой при диахроническом подходе игнорировать нельзя. Таким образом, для языковой системы менее приемлемо перестать фонологически различать то, что различалось, чем не различать фонологически то, что и раньше не различалось, например, увеличить количество полных омонимов за счет развития полисемии.

Фонологизация аллофона не может быть побочным результатом другого фонологического изменения (например, фонологизация рефлексов 2П не является следствием ЗП) или индукции со стороны системы морфологизованных чередований. Впрочем, последнюю можно трактовать как индукцию со стороны системы ДП, которая в значительной степени коррелирует с системой морфологизованных чередований (фонологизация мягких заднеязычных). Фонологизация аллофонов происходит в процессе выравнивания фонологического контекста (при этом фонологизация и изменение контекста находятся в сложных причинно-следственных отношениях), а во-вторых, в результате индукции со стороны системы дифференциальных признаков (заполнение пустой клетки). Оба фактора совмещаются при фонологизация /ф/ в русском языке: с одной стороны, индукция со стороны корреляции по звонкости-глухости (= заполнение пустой клетки) напротив фонемы /в/, а с другой - изменение фонологического контекста в процессе ресиллабации на стыках слов.

Дефоиологизация происходит только при наличии собственно фонетического (в узком смысле) изменения, т. е. через механизм диахронической нейтрализации. Дефоиологизация не происходит лишь как следствие изменения дистрибуции (ср. сохранение противопоставления /и/ и /ы/, /е/ и /о/ на всех этапах истории русского языка). Во-первых, две самостоятельные фонемы не становятся аллофонами одной фонемы только потому, что вследствие некоторых процессов (например, возникновения новых фонем) они оказались в состоянии дополнительной дистрибуции. Во-вторых, дефоиологизация не может происходить вследствие частных морфологических изменений, поскольку фонологическая система автономна как по отношению к лексикону, так и по отношению к морфемной структуре слов.

Первоначально праславянские дифтонги *ei и *ai были бифонемными сочетаниями, так как до монофтонгизаций *\ неслоговое (из дифтонга) и *i слоговое могут чередоваться в одной морфеме, находясь в состоянии дополнительной дистрибуции. Это значит, что оба i являлись реализациями одной фонемы, а именно фонемы *i. После монофтонгизации дифтонгов и нарушения системы старых чередований, которые фонематически связывали слоговое и неслоговое *i, неслоговое *i становится более самостоятельной, независимой фонологической единицей - потенциальной, а может быть, и полноценной фонемой: если до монофтонгизации [i] (неслоговое, из дифтонгов) = /1/ краткому), то после монофтонгизации - [i] = /j/ (самостоятельной фонеме). Что касается фонетической реализации /j/, то после согласных это, по-видимому, еще долго был неслоговой Ц]. Фонологизация йота могла быть главным фактором развития йотовой протезы. Решающим же фактором фонологизации [j] была именно монофтонгизация дифтонгов.

В работе делается вывод о том, что севернорусское цоканье возникло в результате междиалектного взаимодействия восточнославянских говоров, переживших 2П и ЗП, с северозападными древнерусскими говорами, не знавшими 2П и ЗП и вследствие этого не фонологизовавшими свистящую аффрикату [ц']. В процессе взаимодействия фонетической системы, имеющей только аффрикату [ч'] (условно - сев.-зап. русские говоры), с фонетической системой, имеющей две аффрикаты [ч'] - [ц'] (условно - северовосточные говоры), аффриката [ч'] первой системы вступает в диафонные отношения с аффрикатой [ц'] второй системы. Северозападное [ч']5 отождествившийся таким образом с чуждой аффрикатой [ц'], и должен был в процессе заимствования слов с [ц'], которому в этимологически родственных словах заимствующего говора соответствует [к'], вытеснить свое же [к'], которому в диалекте, имеющем обе аффрикаты, соответствует [ц']. Точнее сказать, заимствованные слова с [ч'] вытесняли исконные этимологически эквивалентные слова с [к']. Подобное сосуществование и последующее вытеснение оправдано с фонологической точки зрения, так как в заимствующем говоре [к'] и [ч'] противопоставлены как самостоятельные фонемы. Вытеснение исконных слов с [к'] подчинялось морфонологическим закономерностям. Этим и объясняется тот факт, что, например, ранние новгородские берестяные грамоты практически не отражают аффрикат в качестве рефлексов 2П, но в то же время обычно имеют ц или ч на месте рефлексов ЗП, т. е. раньше всего вытеснялись исконные слова с [к'] по ЗП, затем в этот процесс включились слова с [к'] по 2П в начале корня, в то время как слова с [к'] по 2П в конце основы перед флексией, где могло бы возникнуть чередование [к'] : [ч'], в конечном счете сохранили это [к'] неизменным. Первоначальной разновидностью неразличения аффрикат было чоканье.

Исследование падения редуцированных гласных в древнерусском языке привело к следующим выводам. Уже к началу утраты слабых, сильные и слабые редуцированные фактически функционировали как самостоятельные фонемы. Вследствие некоторых ограничений, накладываемых на новые отношения предшествующей фонологической системой (в частности, законом открытого слога, который продолжал действовать), утрата слабых еров, начавшись раньше, не могла завершиться до полного «прояснения» сильных, поэтому и после их «прояснения» рефлексы слабых еров сохранялись, какое-то время не совпадая с другими гласными фонемами. После дефонологизации основной массы слабых редуцированных и в условиях их неполной фонетической утраты те редуцированные, которые находились в особых синтагматических условиях, сохранялись. На следующем этапе - после завершения вокализации сильных и в процессе полной фонетической утраты большинства бывших слабых - создаются условия для противопоставления невыпавших слабых редуцированных как нулю звука, так и фонемам /о/, /е/. Тем самым на морфонологическом этапе падения редуцированных слабые редуцированные, пережившие «прояснение» сильных редуцированных, временно получили функциональную нагруженность, а значит, фонологическую значимость, причем все это регулировалось процессами морфонологической индукции.

Поскольку окончательный разрыв мелсду сильными и слабыми редуцированными как аллофонами одной фонемы произошел до начала утраты слабых, стали возмолшы процессы аналогического выравнивания между ними в одной морфеме. Это аналогическое выравнивание представляло собой морфонологическую индукцию в словоизменительных и словообразовательных парадигмах. Исходя из выдвинутого нами предполо-лсения о сильных и слабых редуцированных как самостоятельных фонемах, легче всего объяснить расхождения в русских говорах, связанные с развитием второго полногласия. Вставные гласные, которые привели к формированию второго полногласия и первоначально, видимо, совпадали со слабыми редуцированными, начали подчиняться традиционной модели (ул<е не аллофонной) распределения сильных и слабых, но затем — по мере экспансии форм с вставными гласными - способствовали дальнейшему разрушению дополнительной дистрибуции мелсду ними. При этом оказалось возмолшым аналогическое выравнивание сильных и слабых редуцированных в парадигмах. Особенно активно изменения на морфонологическом уровне, связанные с падением редуцированных, происходили на протялсении XIII-XV вв., на последнем, завершающем этапе падения редуцированных, который можно условно назвать морфонологическим. Начало морфонологических преобразований есть показатель завершения синтагматического и парадигматического этапов фонемного изменения. На морфонологическом этапе происходит восстановление нарушенного единства морфемы путем морфологи-зации возникших чередований.

Не выпавшие и не прояснившиеся этимологические редуцированные вместе с новыми неэтимологическими гласными призвуками на завершающем этапе падения редуцированных получают особый фонологический статус «нефонематической гласности» (/э/), противостоя, с одной стороны, фонемам /о, е/, а с другой - нулю звука. Эта временная, неустойчивая фонологическая оппозиция, как и активность самого /э/, находит отралсение в орфографии рукописей. Этап активности «нефонематической гласности» (/э/) является необходимым и закономерным звеном в цепи фонологической эволюции от эпохи открытого слога к современной системе. Будучи своего рода архаизмом переходной фонологической системы, возникшей после дефонологизации редуцированных, и обладая определенной функциональной самостоятельностью, /э/ был широко использован на завершающем этапе падения редуцированных в качестве материальной базы многих изменений морфонологичеекого характера. В частности, /э/ выполнял важную в то время функцию дизъюнктора морфем, а также участвовала в морфонологических чередованиях типа /о, е/: /э/ (ср. дождь : дъждя, мудрець : ллудрьци и т. п.). Морфонологическая активность /э/ совпадает по времени с процессом морфо-логизации ударения, поэтому не исключена ее функциональная связь с последующими редукционными процессами в системе вокализма, в частности, с формированием различных типов аканья.

В отношении фонологического статуса /э/ XIII-XV вв. принципиально отличается как от «неорганических» редуцированных XI-XII вв., когда /ъ, ь/ еще входили в парадигматическую систему фонем, так и от различных «паразитических» гласных призвуков, разряжающих некоторые группы согласных в современном языке. История русского языка в отношении «нефонематической гласности» обнаруживает три сменяющих друг друга эпохи: 1) первая предшествует падению редуцированных и захватывает его начальный этап, когда неорганические редуцированные способны идентифицироваться с исконными фонемами *ъ, *ь и подрывать их функциональный статус в условиях закона открытого слога; 2) вторая начинается после дефонологизации сильных редуцированных и охватывает морфонологический этап падения редуцированных, смягчая переход от эпохи открытого слога к современной системе; 3) третья эпоха наступает после возникновения редукции безударных гласных: «нефонематическая гласность» выступает в виде различных гласных вставок, функциональная ценность которых сведена к минимуму, хотя они факультативно могут быть идентифицированы аллофоны фонем /а/ и /и/.

Относительно механизма перехода /е/ в /о/ в исследовании предлагается следующая гипотеза. Толчком к изменению /е/ > /о/ послулсило появление аллофонов [ю] и о*] фонемы /о/ в сандхиальных условиях. Вероятно, после падения редуцированных искомые аллофоны [-о] и [-о*] появились на стыках слов в связи с преобразованием слоговых границ. Возникновение новых оттенков гласных фонем заднего рода после падения редуцированных сыграло важную роль в дальнейшем преобразовании системы древнерусского вокализма. Наличие оттенка [ю-], возникшего в начале слова перед мягким согласным, способствовало той легкости, с которой улсе на ранних этапах изменения /е/ > /о/ нарушалась его фонетическая обусловленность позицией перед твердым согласным. Таким образом, чисто фонетические условия перехода ев о могли быстро ослабнуть. Поскольку в качестве катализатора этого перехода, с нашей точки зрения, выступили явления, возникшие на стыках слов (образование новых оттенков фонемы /о/), то важно отметить тот факт, что именно в этом положении, т. е. в начале слова, отсутствовали соответствующие аллофоны фонемы /е/: в древнерусском языке заимствования с начальным [е] либо получали протетический йот, либо заменяли это [е] фонемой /о/. Возможно, эта «недостаточность» фонемы /е/ в начале слова в условиях изменения слоговой структуры на стыках слов после падения редуцированных, когда прохождение стыка слов оказалось возможным внутри слога и тем самым стерлось принципиальное различие между межсловными и морфемными границами, способствовала распространению новых аллофонов фонемы /о/ за счет фонемы /е/ и внутри слова. Для древнерусского слова следует отметить высокую частотность начального /о/ как перед твердым, так и перед мягким согласным. Все отмеченные выше обстоятельства делают маловероятным логически допустимое предположение, что процессы на стыках слов происходили после осуществления перехода свои подталкивались им. При этом следует также принять во внимание, что диалекты, не знающие перехода ев о, тем не менее, не заменяли начального /о/ на /е/ в положении после конечного мягкого согласного на стыках слов (впрочем, для таких диалектов может оказаться проблематичным само противопоставление по твердости-мягкости у согласных, в частности, на конце слов). Появление нового оттенка фонемы /о/ (после мягкого согласного) показывало, что такая важная синтагматическая закономерность древнерусской фонетики, как тенденция к внутрислоговому сингармонизму, прекратила свое действие: признак ряда перестал быть ведущим в оппозиции /е/ -о- /о/ и уступил главную роль признаку лабиализованности.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Попов, Михаил Борисович, 2004 год

1. Аванесов, Р. И. 1947. Вопросы образования русского языка в его говорах // Вестник МГУ. № 9.

2. Аванесов, Р. И. 1947а. Из истории русского вокализма. Звуки I и Y // Вестник МГУ. № 1. С.41-57.

3. Аванесов, Р. И. 1949. Очерки диалектологии рязанской Мещеры. I. Описание одного говора по течению р. Пры // Материалы и исследования по русской диалектологии. Т. I. М.-Л. С. 142-150.

4. Аванесов, Р. И. 1956. Фонетика современного русского литературного языка. М.: Изд-во МГУ.

5. Аванесов, Р. И. 1972. Русское литературное произношение. Изд. 5-е, перераб. и доп. М.: Просвещение. 415 с.

6. Аванесов, Р. И. 1974. Русская литературная и диалектная фонетика. М.: Просвещение. 287 с.

7. Адливанкин, С. Ю. К вопросу об источниках исторического развития фонетического строя языка // Материалы всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные проблемы эволюции языка». Ч. II. Т. 2. Самарканд. С.271-274.

8. Алпатов, В. М. 1990. О сопоставительном изучении лингвистических традиций (К постановке проблемы) // ВЯ. № 2.

9. Андерсен, X. 1999. Несколько замечаний о втором общеславянском передвижении гласных // Проблемы фонетики / Отв. ред Р. Ф. Касаткина. Вып.Ш. М.: Наука. С. 287-298.

10. Ю.Апресян, 10. Д. 1966. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М.: Просвещение.

11. П.Бархударова, Е. Л. 1999. Русский консонантизм: Типологический и структурный анализ. М.

12. Бернштейн, С. Б. 1961. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М.: Изд-во АН СССР. 350 с.

13. Бернштейн, С. Б. 1964. Еще раз о происхождении русского цоканья // Romanoslavica. Vol. 10. Bucure§ti. P.191-192.

14. Бернштейн, С. Б. 1974. Очерк сравнительной грамматики славянских языков: Чередования. Именные основы. М.: Наука. 378 с.

15. Бернштейн, С. И. 1937/1975. Вопросы обучения произношению (применительно кпреподаванию русского языка иностранцам) // Вопросы фонетики и обучение произношению. М.: Изд-во МГУ, 1975. С. 5-61.

16. Бернштейн, С. И. 1996. Словарь фонетических терминов. М. 175 с.

17. Бирнбаум, X. 1986. Праславянский язык: Достижения и проблемы в его реконструкции. Пер. с англ. М. 512 с.

18. Блумфилд, Л. 1933/2002. Язык / Пер. с англ. Изд. 2-е. М.: Едиториал УРСС, 2002. 608 с.

19. Богданова, Н. В. 2001. Живые фонетические процессы русской речи: Учеб.-метод, пособ. по современному русскому литературному языку. СПб.: Филологический факультет СПбГУ. 186 с.

20. Богомазов, Г. М. 2001. Современный русский язык. Фонетика. М. 352 с.

21. Бодуэн де Куртенэ, И. А. 1895/1963. Опыт теории фонетических альтернаций // Бо-дуэн де Куртенэ И. А. Избранные работы по общему языкознанию. Т.1. М., 1963. С.265-347.

22. Бодуэн де Куртенэ, И. А. 1899/1963. Фонема // Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. T.l. М., 1963. С.351-352.

23. Бодуэн де Куртенэ, И. А. 1902/1963. Заметка об изменяемости основ склонения, в особенности же об их сокращении в пользу окончаний // Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. Т.Н. М., 1963. С. 19-29.

24. Бондарко, Л. В. 1967. Структура слога и характеристики фонем // ВЯ. № 1. С. 34-46.

25. Бондарко, Л. В. 1981. Фонетическое описание языка и фонологическое описание речи. Л. 199 с.

26. Бондарко, Л. В. 1983. О разных способах построения фонологической модели // Фо-нетика-83. Материалы к X Международному конгрессу фонетических наук (август 1983 год, Утрехт, Нидерланды). М. С. 20-27.

27. Бондарко, Л. В. 1998. Фонетика современного русского языка. СПб. 276 с.

28. Бондарко, Л. В., Вербицкая, Л. А. 1973. О фонетических характеристиках заударных флексий в современном русском языке // ВЯ. № 1. С. 37-49.

29. Бондарко, Л. В., Вербицкая, Л. А., Гордина, М. В., Зиндер, Л. Р., Касевич, В. Б. 1974. Стили произношения и типы произнесения // ВЯ. № 2. С.64-70.

30. Бондарко, Л. В., Зиндер, Л. Р., Светозарова, Н. Д. 1968. Разграничение слов в потоке речи//ВЯ.№2. С. 68-81.

31. Борковский, В. И., Кузнецов, П. С. 1963. Историческая грамматика русского языка. М. 512 с.

32. Брандт, Р. Ф. 1913. Лекции по истории русского языка. М. 121 с.

33. Брок, О. 1907. Описание одного говора из юго-западной части Тотемского уезда // Сборник ОРЯС. Т. 83. № 4. СПб. 151с.

34. Будде, Е. Ф. 1913. Лекции по истории русского языка. 2-е изд., перераю и доп. Казань. 364 с.

35. Буланин, Л. Л. 1970. Фонетика современного русского языка. М. 206 с.

36. Булаховский, Л. А. 1928/1978. Из жизни омонимов // Булаховский Л. А. Избранные труды. Т. 3. Славистика. Русский язык. Киев: Наукова думка, 1978. С.330-342.

37. Булаховский, Л. А. 1928/1978а. Об омонимии в славянских языках // Булаховский Л. А. Избранные труды. Т. 3. Славистика. Русский язык. Киев, 1978. С. 320329.

38. Булыгина, Т. В. 1977. Проблемы теории морфологических моделей. М.: Наука. 286 с.

39. Бурова, Е. Г. 1981. Гласные вставки в начальных группах согласных в русских говорах //Диалектология и лингвогеография русского языка. М.: Наука. С.92—99.

40. Бурыкин, А. А. 1977. Некоторые вопросы систематики фонологических единиц (в связи с теорией нейтрализации): Дипломное сочинение. Л. (рукопись).

41. Быстрое, И. С., Нгуен Тай Кан, Станкевич, Н. В. 1976. Грамматика вьетнамского языка. Л.

42. Вайнрайх, У. 1979. Языковые контакты: Состояние и проблемы исследования / Пер. с англ. Киев.

43. Ван-Вейк, Н. 1957. История старославянского языка. Пер. с нем. М. 368 с.

44. Васильев, Л. Л. 1909. Одно соображение в защиту написания -ьрь-, -ьръ-, -ъръ-,-ълъ-древнерусских памятников как действительных отражений второго полногласия // Журнал Министерства народного просвещения. Т. VIII. С. 294-313.

45. Вербицкая, Л. А. 1976. Русская орфоэпия. Л. 123 с.

46. Вийтсо, Т.-Р. 1963. Об одной возможности описания фонологии русского языка // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 139. Труды по русской и славянской филологии. T.VI. Тарту. С. 405^409.

47. Виноградов, В. В. 1923. Исследования в области фонетики северновеликорусского наречия. Известия ОРЯС. Т. XXIV. Вып. 1. Пг.

48. Виноградов, В. В. 1951. Общелингвистические и грамматические взгляды академика JI. В. Щербы // Памяти академика Льва Владимировича Щербы. 1880-1944. Л.

49. Винокур, Г. О. 1948/1959. Орфографическая теория Тредиаковского // Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959. С. 468^-89.

50. Винокур, Г. О. 1948/1997. Русское сценическое произношение // Винокур Г. О. Биография и культура. Русское сценическое произношение. М.: Русские словари, 1997. С. 97-173.

51. Володин, А. П., Храковский, В. С. 1980. Флексия, фузия, агглютинация // Тезисы рабочего совещания по морфеме. М.

52. Воронкова, Г. В. 1981. Проблемы фонологии. Л.: Изд-во ЛГУ. 135 с.

53. Воронкова, Г. В., Стеблин-Каменский, М. И. 1970. Фонема пучок РП? // ВЯ. 1970. №6. С.15-26.

54. Галинская, Е. А. 1993. О хронологии некоторых изменений в системе вокализма праславянского языка // Исследования по славянскому историческому языкознанию. М. С.35^16.

55. Гальченко, М. Г. 1996. О написаниях с е вместо 'Ь в югозападнорусских рукописях XII-XIV вв. // Русистика. Славистика. Индоевропеистика / Отв. ред. Т. М. Николаева. М.: Индрик. С.282-300.

56. Ганиев, Ж. В. 1971. О произношении рабочих уроженцев г. Москвы // Развитие фонетики современного русского языка. Фонологические подсистемы / Под ред. С. С. Высотского и др. М.: Наука. С.33-53.

57. Гард, П. 1974. К истории восточнославянских гласных среднего подъема // ВЯ. № 3. 106-115.

58. Гвоздев, А. Н. 1949/1963. О фонологических средствах русского языка // Гвоздев А. Н. Избранные работы по орфографии и фонетике. М.: Изд-во Академии педагогических наук РСФСР, 1963. С.89-184.

59. Гвоздев, А. Н. 1954/1963. Роль исторических чередований в современном русском языке // Гвоздев А. Н. Избранные работы по орфографии и фонетике. М. С.251-263.

60. Гвоздев, А. Н. 1960/1963. К вопросу об отношении фонетики к морфологии // Гвоздев А. Н. Избранные работы по орфографии и фонетике. М. С.264-279.

61. Гвоздев, А. Н. 1967. Современный русский литературный язык. Ч. 1. М.: Просвещение.

62. Герценберг, JI. Г. 1970. Морфологическая структура слова в ирландском языке // Морфологическая структура слова в индоевропейских языках. М.: Наука. С.71—103.

63. Гиппиус, А. А. 1992. Новгородские летописцы XII-XIII вв. // Проблема синтеза культур. Тезисы докладов. Севастополь. С.2-3.

64. Гиппиус, А. А. 1996. «Ноугородцы»: об одной орфографической аномалии в старовеликорусских текстах // Русистика. Славистика. Индоевропеистика / Отв. ред. Т. М. Николаева. М.: Индрик. С.152-168.

65. Гловинская, М. Я. 1971. Об одной фонологической подсистеме в современном русском литературном языке // Развитие фонетики современного русского языка: Фонологические подсистемы / Под ред. С. С. Высотского и др. М.: Наука. С.54—96.

66. Глускина, С. М. 1966. Изменения по аналогии и система языка // Материалы всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные проблемы эволюции языка». Ч. II. Т. 2. Самарканд. С.462^167.

67. Глускина, С. М. 1968. О второй палатализации заднеязычных согласных в русском языке (на материале северо-западных говоров) // Псковские говоры. Т. II. Труды второй Псковской диалектологической конференции 1964 г. Псков. С.20^43.

68. Глускина, С. М. 1968а. О «третьей» палатализации заднеязычных согласных в славянских языках // Ученые записки ЛГПИ им. Герцена. Т. 293. Теория и методика преподавания русского языка. Л. С.95-112.

69. Голоскевич, Г. К. 1914. Евсевиево евангелие 1283 года: Опыт историко-филологического исследования. Исследования по русскому языку. Т. III. Вып. 2. СПб. 67 с.

70. Голубева, Н. Л. 1985. О консонантном окрулсении гласных, редуцируемых до нуля // Диалектография русского языка. М.

71. Голышенко, В. С. 1963. Из истории русского языка XII века (палеографическое и фонетическое описание рукописи чудовского собрания №12 ГИМ): Автореф. канд. дис. М.

72. Гордина, М. В. 1966. О различных функциональных звуковых единицах языка // Исследования по фонологии / Отв. ред С. К. Шаумян. М.: Наука. С.172—183.

73. Гордина, М. В. 1997. Фонетика французского языка. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во СПбГУ. 304 с.

74. Горшкова, К. В. 1963. Соотношение вокализма и консонантизма в истории древнерусского вокализма// Славянская филология. Вып. 5. М.

75. Горшкова, К. В. 1968. Очерки исторической диалектологии северной Руси (по данным исторической фонологии). М.: Изд-во МГУ.

76. Горшкова, К. В. 1972. Историческая диалектология русского языка. М.: Просвещение. 160 с.

77. Горшкова, К.В. 1972а. Из истории русского вокализма: Звуки е. и [о] // Русское и славянское языкознание / Отв. ред. Ф. П. Филин. М.: Наука. С.75-82.

78. Горшкова, К. В., Хабургаев, Г. А. 1981. Историческая грамматика русского языка. М.: Высшая школа. 359 с.

79. Гранстрем, Е. Э. 1953. Описание русских и славянских пергаменных рукописей. Рукописи русские, болгарские, молдовлахийские, сербские. . Труды отдела рукописей ГПБ. Л. 132 с.

80. Гринберг, Дж. 1972. Фонологические универсалии в синхронии и диахронии // Принципы типологического анализа языков различного строя. М.: Наука. С.231— 245.

81. Гринкова, Н. П. 1947. К изучению олонецких говоров // А. А. Шахматов. 1864-1920: Сб. статей и материалов. М.-Л. С.365-390.

82. Добродомов, И. Г. 1968. К вопросу об условиях перехода Е в О в древнерусском языке // Фонологический сборник. Донецк. С.88-89.

83. Добродомов, И. Г. 2002. Беззаконная фонема /?/ русского языка // Проблемы фонетики. Вып. 4. М.: Наука. С.36-52.

84. Дукельский Н. И. Принципы сегментации речевого потока. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962. 137 с.

85. Дурново, Н. Н. 1924. Очерк истории русского языка. М.-Л. 353 с.

86. Дурново, Н. Н. 1924а. Русские рукописи XI и XII вв. как памятники старославянского языка // 1ужнословенски филолог. Кн. 4. С.72-94.

87. Дурново, Н. Н. 1933. Славянское правописание X-XII вв. // Slavia. Roc. 12. Ses. 1-2. С. 45-82.

88. Дурново, Н. Н. 1969. Введение в историю русского языка. 2-е изд. М.: Наука. 295 с.

89. Елизаренкова, Т. Я. 1974. Исследования по диахронической фонологии иидоарий-ских языков. М.: Наука. 293 с.

90. Елизаренкова, Т. Я. 1982. Грамматика ведийского языка. М.: Наука. 439 с.

91. Еселевич, И. Э., Марков, В. М. 1976. История редуцированных гласных в русскомязыке: Учебное пособие по исторической фонетике русского языка. Казань. 73 с.

92. Живов, В. М. 1984. Правила и произношение в русском церковнославянском правописании XI—XIII века// Russian Linguistics. Vol. 8. No. 3. P.251-293.

93. Живов В. M., 1986. Еще раз о правописании ц и ч в древних новгородских рукописях // Russian Linguistics. Vol. 10. No. 3.

94. Живов, В. М. 1988. Рец.: Янин В. JL, Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте // ВЯ. № 4.

95. Живов, В. М. 1996. Палатальные сонорные у восточных славян: данные рукописей и историческая фонетика // Русистика. Славистика. Индоевропеистика. М.: Индрик. С. 178-202.

96. Жирмунский, В. М. 1959. Готские ai, аи с точки зрения сравнительной грамматики и фонологии // ВЯ. № 4. С.67-78.

97. Журавлев, В. К. 1963. Развитие группового сингармонизма в праславянском языке. Опыт диахронической фонологии. Минск: Изд-во АН БССР. 46 с.

98. Журавлев, В. К. 1986. Диахроническая фонология. М.: Наука. 232 с.

99. Зализняк, А. А. 1975. Размышления по поводу «язв» А. А. Реформатского // Предварительные публикации Проблемной группы по экспериментальной и прикладной лингвистике. Вып. 71. М. С.13-23.

100. Зализняк, А. А. 1978. Грамматический очерк санскрита // Кочергина В. А. Санск-ритско-русский словарь. М. С.785-895.

101. Зализняк, А. А. 1978а. Новые данные о русских памятниках XIV-XVII веков с различением двух фонем «типа О» // Советское славяноведение. № 3. С.74—96.

102. Зализняк, А. А. 1982. К исторической фонетике древненовгородского диалекта // Балто-славянские исследования. 1981 / Отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М.: Наука. С.61-80.

103. Зализняк, А. А. 1984. Наблюдения над берестяными грамотами // История русского языка в древнейший период / Под ред. К. В. Горшковой. М. С.36-153.

104. Зализняк, А. А. 1985. От праславянской акцентуации к русской. М.: Наука. 428 с.

105. Зализняк, А. А. 1986. Комментарий и словоуказатель к берестяным грамотам (израскопок 1951-1983 гг.) // Янин В. JL, Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977-1983 гг.). М.: Наука. С.89-219.

106. Зализняк, А. А. 1993. К изучению языка берестяных грамот // Янин В. JL, Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1984-1989 гг.). М.: Наука. С.191-321.

107. Зализняк, А. А. 1995. Древненовгородский диалект. М.: Школа «Языки русской культуры». 720 с.

108. Зализняк, А. А. 2002. Древнерусская графика со смешением ъ о, ъ - е II Зализняк А. А. «Русское именное словоизменение» с приложением избранных работ по современному русскому языку и общему языкознанию. М. С.577-612.

109. Зализняк, А. А. 2003. Проблемы изучения Новгородского кодекса XI века, найденного в 2000 г. // Славянское языкознание. XIII Международный съезд славистов. Любляна, 2003 г.: Доклады российской делегации. М. С. 190-192.

110. Зализняк, А. А. 2004. Древненовгородский диалект. 2-е изд. М.

111. Зализняк, А. А., Янин, В. Л. 2001. Новгородский кодекс первой четверти XI в. -древнейшая книга Руси // ВЯ. № 5. С.3-25.

112. Зиндер, Л. Р. 1948. Вопросы фонетики (популярный очерк). Л.: Изд-во ЛГУ. 55 с.

113. Зиндер, Л. Р. 1960. Общая фонетика. Л.: Изд-во ЛГУ. 336 с.

114. Зиндер, Л. Р. 1963. Фонематическая сущность долгого палатализованного S':. в русском языке // Филологические науки. № 2. С. 137-142.

115. Зиндер, Л. Р. 1963а. О минимальных парах // Конференция по структурной лингвистике, посвященная базисным проблемам фонологии. Тезисы докладов. М. С.28-29.

116. Зиндер, Л. Р. 1970. О «минимальных парах» // Язык и человек: Сб. статей памяти П. С. Кузнецова. М. С.105-109.

117. Зиндер, Л. Р. 1979. Общая фонетика. 2-е изд. М.: Высшая школа. 312 с.

118. Зиндер, Л. Р. 1993. Фонология стыка морфем // Вопросы теории и истории языка. СПб.

119. Зиндер, Л. Р. 1997. Теоретический курс фонетики современного немецкого языка. СПб.: Изд-во СПбГУ. 184 с.

120. Зиндер, Л. Р., Матусевич, М. И. 1974. Л. В. Щерба. Основные вехи его жизни и научного творчества // Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л.: Наука. С.5-23.

121. Зиндер, Л. Р., Строева, Т. В. 1965. Историческая фонетика немецкого языка. М.1. JI.: Просвещение. 192 с.

122. Златоустова JI. В. К вопросу о скорости изменения фонологического и фонетического уровней русского языка // Материалы всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные проблемы эволюции языка». Ч. И. Т. 2. Самарканд. С.271.

123. Зубова, JI. В. 1974. Фонетика и орфография русской рукописи XII века. Канд. дис. Л.

124. Иванов, В. В. 1968. Историческая фонология русского языка (Развитие фонологической системы древнерусского языка в X-XII вв.). М.: Просвещение. 358 с.

125. Иванов, В. В. 1995. Фонетика // Древнерусская грамматика XII-XIII вв. / Отв. ред. В. В. Иванов. М.: Наука. 1995. С. 20-169.

126. Ивич, П. 1958. Основные пути развития сербохорватского вокализма // ВЯ. №1.

127. Исаченко, А. В. 1939/1963. Опыт типологического анализа славянских языков // Новое в лингвистике. Вып. 3. М., 1963. С. 106-121.

128. Ищенко, Д. С. 1986. Древнерусская рукопись XII века «Устав студийский»: Авто-реф. канд. дис. Одесса.

129. Каленчук, М. Л., Касаткина, Р. Ф. 1993. Побочное ударение и ритмическая структура русского слова на словесном и фразовом уровне // ВЯ. № 4.

130. Калнынь, Л. Э. 1961. Развитие корреляции твердых и мягких согласных фонем в славянских языках. М.: Изд-во АН СССР. 136 с.

131. Калнынь, Л. Э. 1981. К вопросу о разделении звуковых чередований на фонетические и нефонетические // Славянское и балканское языкознание. Проблемы морфонологии / Отв. ред. С. Б. Бернштейн и др. М.: Наука. С.205-212.

132. Караулова, Ф. В. 1977. Палеографическое и фонетическое описание рукописи Зла-тоструя XII века: Автореф. канд. дис. Л.

133. Каринская, Е. Н. 1927. Описание говора д. Толстовской Молосниковской волости Котельнического уезда Вятской губернии // Труды Комиссии по диалектологии русского языка. Вып. 9. Л.

134. Каринский, Н. М. 1909. Язык Пскова и его области в XV веке. СПб. 207 с.

135. Касаткин, Л. Л. 1973. Гласные одного вологодского говора, не знающего противопоставления согласных по твердости-мягкости // Исследования по русской диалектологии. М. С.63-74.

136. Касаткин Л. Л. 1977. Русская диалектная и историческая фонетика в работах Р. О. Якобсона // Roman Jakobson: Echoes of His Scholarship. Lisse: The Peter de Rid-der Press. P.201-217.

137. Касаткин, JI. JI. 1983. Особенности воздействия мягкого заднеязычного, стоящего после твердого согласного, на предшествующий гласный в русских говорах // Русские народные говоры: Лингвогеографические исследования. М.: Наука. С.60-72.

138. Касаткин, Л. Л. 1989. Чередование гласных после ш, ж, д. в русском литературном языке // Вопросы фонологии в аспекте русского языка как иностранного: Доклады. Материалы I Международного симпозиума МАПРЯЛ. М.

139. Касаткин, Л. Л. 1996. Гласные звуки на конце слова в современных севернорусских говорах на месте редуцированных гласных древнерусского языка // Русистика. Славистика. Индоевропеистика / Отв. ред. Т. М. Николаева. М.: Индрик. С.243—255.

140. Касаткин, Л. Л. 1999. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М.: Наука Школа «ЯРК». 528 с.

141. Касаткин, Л. Л. 1999а. Некоторые особенности консонантизма говоров Гдовского района Псковской области // Касаткин Л. Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М. С.265—274.

142. Касаткин, Л. Л. 19996. Об условиях фонетических ассимилятивных изменений // Касаткин, Л. Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М. С.69-78.

143. Касаткин, Л. Л. 1999в. Аффрикаты на месте взрывных согласных перед щелевыми в русском языке // Проблемы фонетики. Вып. III / Отв. ред. Р. Ф. Касаткина. М.: Наука. С.78-84.

144. Касаткин, Л. Л. 1999г. Латентный период в истории фонемы // Касаткин Л. Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М. С.86-100. ;

145. Касаткин, Л. Л. 2001. Фонологическое содержание долгих мягких шипящих ш':., [ж':] в русском литературном языке // Русский язык в научном освещении. № 1. С.80-89.

146. Касаткин, Л. Л. 2003. Фонетика современного русского литературного языка. М.: Изд-во МГУ. 224 с.

147. Касаткина, Р. Ф. 1996. Некоторые наблюдения над особенностями словесного ударения в современном русском языке. Новые энклиномены? // Русистика. Славистика. Индоевропеистика / Отв. ред. Т. М. Николаева. М.: Индрик. С.400-408.

148. Касевич, В. Б. 1974. О соотношении незнаковых и знаковых единиц в слоговых и неслоговых языках // Проблемы семантики. М.

149. Касевич, В. Б. 1981. Фонологические проблемы общего и восточного языкознания: Автореф. докт. дис. JI.

150. Касевич, В. Б. 1983. Фонологические проблемы общего и восточного языкознания. М.: Наука. 295 с.

151. Касевич, В. Б. 1986. Морфонология. JL: Изд-во Ленингр. ун-та. 161с.

152. Касевич, В. Б., Шабельникова, Е. М., Рыбин, В. В. 1990. Ударение и тон в языке и речевой деятельности. Л.

153. Кипарский, Б. 1972. О судьбе -ь- в суффиксах -ьск- и -ьство // ВЯ. № 2. С.77-82.

154. Киров, Е. Ф. 1985. Градационная фонология языка // Градационная фонология языка и просодия слова русской диалектной речи / Науч. ред. 3. М. Альмухамедова. Казань: Изд-во Казанского университета. С.5-84.

155. Клычков, Г. С. 1963. Типологическая гипотеза реконструкции индоевропейского праязыка // ВЯ. № 5. С.3-14.

156. Князев, С. В. 1999. Ресиллабификация в современном русском языке // Проблемы фонетики. Вып. Ill / Отв. ред. Р. Ф. Касаткина. М.: Наука. С.132-142.

157. Князевская, О. А. 1964. Орфография и отражение в письме явлений языка (На материале рукописей XI-XIV вв.) // Источниковедение и история русского языка / Ред.: С. И. Котков, В. Ф. Дубровина. М.: Наука. С.59-68.

158. Князевская, О. А. 1973. О судьбе редуцированных гласных ъ, ьв ростовских рукописях первой трети XIII в. // Лингвогеография, диалектология и история языка / Отв. ред. Р. И. Аванесов. Кишинев.

159. Князевская, О. А. 1976. Буквы о, е на месте редуцированных гласных в ростовских рукописях начала XIII в. // Лингвистическая география, диалектология и история языка / Отв. ред. Р. И. Аванесов. Ереван.

160. Кодзасов, С. В., Кривнова, О. Ф. 2001. Общая фонетика. М.: РГГУ. 592 с.

161. Колесов, В. В. 1957. К вопросу о соотношении мелсду фонетическими явлениями древнерусского языка и орфографическими нормами древнерусской письменности (Глухие в рукописи XVI в.) // Филологический сборник студенческого научного общества. Л. С.23-36.

162. Колесов, В. В. 1963. Несколько дополнений к акцентологическому закону Шахматова // Вопросы теории и истории языка: Сб. в честь проф. Б. А. Ларина. Л. С. 176186.

163. Колесов, В. В. 1964. Падение редуцированных в статистической интерпретации // ВЯ. № 2. С.30-44.

164. Колесов, В. В. 1965. К фонологическому объяснению севернорусского цоканья //

165. Тезисы докладов на X диалектологическом совещании. М. С.37—40.

166. Колесов, В. В. 1966. Изменение фонемы <ё> в древнерусском языке (К вопросу о фонологической системе гласных в древнерусском языке старшей поры) // Slavia. Roc. XXXV. Ses. 2. Praha. S.177-187.

167. Колесов, В. В. 1968. К фонетической характеристике редуцированных гласных в русском языке XI в. // ВЯ. № 4. С.80-86.

168. Колесов, В. В. 1972. Введение в историческую фонологию. I. Система и изменение (на материале русского языка): Конспект лекций. Сегед. 93 с.

169. Колесов, В. В. 1972а. Различительные особенности языка и письма в севернорусских рукописях из собрания Пушкинского дома // Рукописное наследие Древней Руси. По материалам Пушкинского Дома / отв. ред. А. М. Панченко. Л.: Наука. С.337-370.

170. Колесов, В. В. 1973. Праславянская фонема 'Q. в ранних преобразованиях славянских вокалических систем // Славянское языкознание. VII Международный съезд славистов. Варшава, август 1973 г.: Доклады советской делегации. М. С.170— 195.

171. Колесов, В. В. 1973а. К характеристике исходной палатальности согласных в древнепсковском говоре // Псковские говоры. Вып. 3. Псков. С.5-14.

172. Колесов, В. В. 1975. Расшифровка фонетической системы современного говора (на материале севернорусского цоканья) // Севернорусские говоры / Отв. ред. Н. А. Мещерский, А. С. Герд. Л. С.6-18.

173. Колесов, В. В. 1978. Вьсь, всь, весь, вхе, све «omnis» // Эволюция и предыстория русского языкового строя / Отв. ред. Н. Д. Русинов. Горький. С.28-36.

174. Колесов, В. В. 1979. Позиционное ограничение как предел свертывания динамической системы// Звуковой строй языка / Отв. ред. Р. И. Аванесов. М. С.150-156.

175. Колесов, В. В. 1979а. Старая рукопись и орфографическая традиция // Studia Ros-sica Poznaniensia. Zesz. 10. Poznan. C.77-90.

176. Колесов, В. В. 1980. Историческая фонетика русского языка. М.: Высшая школа. 215 с.

177. Колесов, В. В. 1982. Динамическая модель и изменение фонем // Фонология / Отв. ред. В. Г. Руделев. Тамбов. С.53-121.

178. Колесов, В. В. 1982а. Введение в историческую фонологию русского языка. Учебное пособие. Л. 121 с.

179. Колесов, В. В. 1990. Фонетика // Русская диалектология / Под ред. В. В. Колесова.3 72

180. М.: Высшая школа. С.34-73.

181. Колосов, М. А. 1878. Обзор звуковых и формальных особенностей народного русского языка. Варшава. 268 с.

182. I-Сопко, Г1. М. 1915. Исследование о языке Пандектов Антиоха XI в. // Известия ОРЯС. Т. XX. Кн. 3-4.

183. Копорский, С. А. 1949. Цоканье в Калининской области // Материалы и исследования по русской диалектологии. Т. III. M.-J1. С. 152-232.

184. Косериу, Э. 1963. Синхрония, диахрония, история // Новое в лингвистике. Взьххт. 3. М. С. 143-343.

185. Котков, С. И. 1964. Московская речь в начальный период становления русского национального языка. М.: Наука. 359 с.

186. Крупаткин, Я. Б. 1969. Об аллофонических реконструкциях // ВЯ. № 4. С.35—44.

187. Крысько, В. Б. 1994. Заметки о древненовгородском диалекте (I. Палатализацией) // ВЯ. № 5. С.28-45.

188. Кудрявцев, Ю. С. 1977. Отражение напряженных редуцированных гласны>с эв "Успенском сборнике // Труды по русской и славянской филологии. XXIV. Учетпь.те записки Тартуского ГУ. Вып. 425. С. 136-142.

189. Кудрявцев, 10. С. 1980. Напряженные редуцированные гласные в связи с проблемой праславянского и древнерусского звукового развития. Автореф. канд. дис. JT. 19 с.

190. Кудрявцев, Ю. С. 1985. Переход Е. в [О] (функциональный и типологический анализ) // Ученые записки Тартуского ГУ. Вып. 719. С.115-131.

191. Кудрявцев, Ю. 1996. Очерки по русской исторической фонологии и морфонологии. Тарту.

192. Кузнецов, В. И. 1997. Вокализм связной речи. СПб.: Изд-во СПбГУ. 248 с.

193. Кузнецов, П. С. 1959/1970. Об основных положениях фонологии (1959 г.) // Реформатский А. А. Из истории отечественной фонологии. Очерк. Хрестоматис-Я. М., 1970. С.470^180.

194. Кузнецова, А. М. 1969. Некоторые вопросы фонетической характеристики .явления твердости-мягкости согласных в русских говорах // Экспериментально-фонетическое изучение русских говоров. М.: Наука.

195. Кузнецова, А. М. 1973. О способах реализации аффрикат и соотносительксть.зс>с со гласных в одном севернорусском говоре // Исследования по русской диалектологии / Отв. ред. С. В. Бромлей. М.:Наука. С.122-136.

196. Кузнецова, А. М. 1977. Разновидности способа образования согласных в русских говорах // Экспериментально-фонетические исследования в области русской диалектологии. М.: Наука. С. 60-184.

197. Кузнецова, А. М. 1977а. Типология палатального ряда в русских говорах // Диалектологические исследования по русскому языку. М.: Наука. С.96-102.

198. Кузьменко, Ю. К. 1969. Диахроническая фонология аффрикат в германских языках // ВЯ. № 4. С.45-55.

199. Кузьменко, Ю. К. 1983. От корреляции контакта к слогоморфемности (о тенденции развития датского языка) // Функциональный анализ языковых единиц. М. С.123-129.

200. Кузьменко, 10. К. 1985. Появление письменности в средневековой Европе // История лингвистических учений. Средневековая Европа / Отв. ред. А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон. Л. С.39-55.

201. Кузьменко, Ю. К. 1991. Фонологическая эволюция германских языков. Л.: Наука.

202. Лабов, У. 1975. О механизме языковых изменений // Новое в лингвистике. Вып. VII. М. С. 199-228.

203. Лабов, У. 1975а. Отражение социальных процессов в языковых структурах // Новое в лингвистике. Вып. VII. М. С.320-335.

204. Лайтнер, Т. 1965. О циклических правилах в русском спряжении // ВЯ. № 2. С.45— 54.

205. Леков И. 1972. Лексическая доказательность фонологических опппозиций // Русское и славянское языкознание. М.: Наука. С. 159-161.

206. Леонтьев, А. А. 1965. Слово в речевой деятельности: Некоторые проблемы общей теории речевой деятельности. М.: Наука. 245 с.

207. Леонтьев, А. А. 1966. О «префонологических тождествах» // Исследования по фонологии / Отв. ред. С. К. Шаумян. М.: Наука. С. 166—171.

208. Либерман, А. С. 1971. Порядок действий в фонологии и реальность различительных признаков // ВЯ. № 3. С.60-72.

209. Либерман, А. С. 1971а. Фонема или различительный признак? // Фонетика. Фонология. Грамматика. М. С. 143-150.

210. Либерман, А. С. 1999. Некоторые спорные вопросы общей и германской просодики // Проблемы фонетики. Вып. III / Отв. ред. Р. Ф. Касаткина. М.: Наука. С. 148— 159.

211. Либераман, А. С. 2002. Заметки о теории звуковых изменений (на германскомматериале) // Проблемы фонетики. Вып. 4 / Отв. ред. Р. Ф. Касаткина. М. С. 12—26.

212. Липовская, Н. А. 1975. Губные спиранты на территории северо-восточной диалектной зоны //Русские говоры: К изучению фонетики, грамматики, лексики. М.

213. Любимова Н. А. Фонетическая интерференция: Учебное пособие. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. 55 с.

214. Ляпунов, Б. М. 1900. Исследование о языке Синодального списка 1-й Новгородской летописи // Исследования по русскому языку. Т. И. Вып. 2. СПб. 289 с.

215. Ляпунов, Б. М. 1900а. Несколько слов по поводу замечаний профессора А. И. Соболевского // Журнал Министерства народного просвещения. T.XI. С.247— 263.

216. Макарова, Л. Н. 1973. К истории аффрикат в русском языке // ВЯ. № 1. С.87—98.

217. Малкова, О. В. 1967. Редуцированные гласные в Добриловом евангелии 1164 года: Автореф. канд. дис. М. 21 с.

218. Малкова, О. В. 1980. Имело ли место вторичное смягчение согласных перед Е., [И] в диалектах южной зоны древнерусского языка? // ВЯ. № 6. С. 76-88.

219. Малкова, О. В. 1981. О принципе деления редуцированных гласных на сильные и слабые в позднем праславянском и в древних славянских языках // ВЯ. № 1. С.98— 111.

220. Малкова, О. В. 1982. К проблеме падения редуцированных гласных в славянских языках и развития украинского икавизма // ВЯ. № 5. С.95-102.

221. Марков, В. М. 1964. К истории редуцированных гласных в русском языке. Казань. 279 с.

222. Марков, В. М. 1970. Проблема формирования самостоятельных морфем на основе противопоставления фонетических вариантов // Вопросы грамматического строя русского языка. Казань. С. 14-19.

223. Мартине, А. 1960. Принцип экономии в фонетических изменениях: Проблемы диахронической фонологии. Пер. с франц. М.: Изд-во иностранной лит-ры. 260 с.

224. Мартине, А. 1969. Нейтрализация и сенкретизм // ВЯ. №2. С.96-109.

225. Маслов, Ю. С. 1975. Введение в языкознание. М.: Высшая школа. 328 с.

226. Маслов, Ю. С. 1979. О типологии чередований // Звуковой строй языка / Отв. ред. Р. И. Аванесов. М. С. 195-201.

227. Маслов, 10. С. 1987. Введение в языкознание. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Высшая школа. 272 с.

228. Матусевич, М. И. 1976. Современный русский язык. Фонетика. М.: Просвещение.288 с.

229. Мельничук, А. С. 1958. Аналогия в переходном смягчении общеславянских Г, К,о

230. X в Д, Ц, С(Ш) // Питания слов'янського мовознавства. Кн. 5. Львш.

231. Николаев, С. Л. 1988. Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах. I Кривичи // Балто-славянские исследования 1986 / Отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М. С.145-152.

232. Новак, Л. 1939/1967. Проект нового определения фонемы // Пражский лингвистический кружок. Сб. статей. М.: Прогресс, 1967. С.95-99.

233. Образование. 1970. Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров. По материалам лингвистической географии / Отв. ред. В. Г. Орлова. М.: Наука. 456 с.

234. Овчинникова, Р. С. 1967. Фонетические особенности говора деревни Большой Кунгур Кировской области // Ученые записки Владимирск. ГПИ им. П. И. Лебедева-Полянского. Серия «Русский язык». Вып. 1.

235. Орлова, В. Г. 1959. История аффрикат в русском языке в связи с образованием русских народных говоров. М.: Изд-во АН СССР. 211 с.

236. Осипов, Б. И. 1976. Понятие позиции и «физикалистские» фонологические школы // Вопросы русского языкознания. Вып. 2: Русский язык и его диалекты / Отв. ред. Е. С. Скобликова. Куйбышев. С.35-45.

237. Осипов, Б. И. 1979. История русского письма. Автореф. докт. дис. Л.

238. Осипов, Б. И. 1991. Об орфографических системах древнерусских текстов // Древнерусский язык домонгольской поры. Л. С. 43-47.

239. Остгоф, Г., Бругман, К. 1878/1960. Предисловие к книге «Морфологические исследования в области индоевропейских языков» // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. 4.1. М., 1960. С. 153-164.

240. Панов, М. В. 1967. Русская фонетика. М.: Просвещение. 438 с.

241. Панов, М. В. 1979. Современный русский язык. Фонетика. М.: Высшая школа. 256 с.

242. Панов, М. В. 1990. История русского литературного произношения XVIII—XX вв. М.: Наука. 456 с.

243. Панфилов, В. 3. 1963. Грамматика и логика. М.; Л.

244. Пауль, Г. 1960. Принципы истории языка / Пер. с нем. М. 500 с.

245. Пауфошима, Р. Ф. 1961. Согласные неполного смягчения перед гласными переднего образования в говорах Харовского района Вологодской области // Материалыи исследования по русской диалектологии. Новая серия. Вып. 2. М.: Изд-во АН СССР. С.74-77.

246. Пауфошима, Р. Ф. 1963. Экспериментально-фонетическое исследование одного северновеликорусского говора: Канд. дис. М.

247. Пауфошима, Р. Ф. 1978. Перестройка системы предударного вокализма в одном вологодском говоре // Физические основы современных фонетических процессов в русских говорах / Отв. ред. С. С. Высотский. М.: Наука. С. 18-88.

248. Пауфошима, Р. Ф. 1983. Фонетика слова и фразы в севернорусских говорах. М.: Наука. 110с.

249. Плоткин, В. Я. 1978. Типологические реконструкции динамики индоевропейской фонологической системы // Известия ОЛЯ. Т. 37. № 5.

250. Поливанов, Е. Д. 1928/1968. Факторы фонетической эволюции языка как трудового процесса // Поливанов Е. Д. Статьи по общему языкознанию. М.: Наука, 1968. С.57-74.

251. Поливанов, Е. Д. 1931/1968. Где лелсат причины языковой эволюции? // Поливанов Е. Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С.75-91.

252. Поливанов, Е. Д. 1930-е/1968. Мутационные изменения в звуковой истории языка // Поливанов Е. Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968. С.90— 113.

253. Поливанов, Е. Д. 1991. Толковый терминологический словарь по лингвистике // Поливанов Е. Д. Труды по восточному и общему языкознанию. М. С.318-473.

254. Попов, М. Б. 1982. Морфонологический этап падения редуцированных гласных в древнерусском языке (на материале рукописей XIV-XV веков). Канд. дис. Л. 19 с.

255. Попов, М. Б. 1982а. Проблемы исторической морфонологии и падение редуцированных гласных // Вестник ЛГУ. Сер.: История, язык, литература. № 14. С.84—91.

256. Попов, М. Б. 19826. Некоторые вопросы относительной хронологии изменений редуцированных гласных в древнерусском языке // Проблемы комплексного анализа языка и речи. Л. С.22-28.

257. Попов, М. Б. 1985. К вопросу о судьбе слабого редуцированного в древнерусских суффиксах -ьск- и -ьств- II Dissertationes slavicae: Материалы и сообщения по славяноведению. Вып. XVII. Szeged.

258. Попов, М. Б. 1999. Традиционные фонологические направления в русистике: Учебно-методическое пособие. СПб. 24 с.

259. Постовалова, В. И. 1978. Историческая фонология и ее основания: Опыт логико-методологического анализа. М.: Наука. 202 с.

260. Потебня, А. А. 1866. Два исследования о звуках русского языка: I. о полногласии, II. о звуковых особенностях русских наречий. Воронелс. 156 с.

261. Потебня, А. А. 1876. К истории звуков русского языка. Воронелс. 243 с.

262. Потебня, А. А. 1886. Отзыв о сочинении А.Соболевского «Очерки из истории русского языка» // Известия ОРЯС. Т. I. Кн. 3-4. С.804-831.

263. Пригожин, И., Стенгерс, И. 1986. Порядок из хаоса. М.

264. Проблемы и методы. 1980. Проблемы и методы экспериментально-фонетического анализа речи / Под общ. ред. JI. Р. Зиндера и JI. В. Бондарко. JL: Изд-во Ленингр. ун-та.

265. Реформатский, А. А. 1967. Введение в языковедение. 4-е изд., испр. и доп. М.: Просвещение. 542 с.

266. Реформатский, А. А. 1970. Из истории отечественной фонологии. М.

267. Реформатский, А. А. 1975. Фонологические этюды. М.: Наука. 133 с.

268. Робли, К., Буртон, М. 1999. Ассимиляция по звонкости/глухости в русском языке: фонетические и перцептивные свойства // Проблемы фонетики. Вып. 3. М. С.38-48.

269. Рождественская, Т. В. 1992. Древнерусские надписи на стенах храмов: Новые источники XI-XV вв. СПб.: Изд-во СПбГУ. 172 с.

270. Руделев, В. Г. 1975. Фонология слова: Спецкурс по русскому языку. Тамбов. 127 с.

271. Руделев, В. Г., Пискунова, С. В. 1982. Русские консонанты (Предварительные замечания) // Фонология. Тамбов. С. 166-170.

272. Русаков, А. Ю. 2004. Интерференция и переключение кодов (севернорусский диалект цыганского языка в контактологической перспективе). Дисс. в виде науч. докл. на соискание уч. степ. докт. филол. наук. СПб. 105 с.

273. Русакова, М. В. 1981. К вопросу о лингвистической и психолингвистической функции морфемы // Семантические аспекты языка. Л. С.92-99.

274. Русакова, М. В., Русаков, А. Ю. 1983. К вопросу о роли морфемы в речевой деятельности // Функциональный анализ языковых единиц. М. С. 168-177.

275. Русинов, Н. Д. 1967. Падение редуцированных и закон открытого слога в древнерусском языке // Ученые записки Горысовского гос. ун-та. Вып. 76. Сер. лингвистическая. С.68-83.

276. Сахарный, JI. В. 1980. Словообразование в речевой деятельности: Автореф. докт. дис. JT.

277. Селищев, А. М. 1931/1968. Соканье и шоканье в славянских языках // Селищев А. М. Избранные труды. М.: Просвещение, 1968. С.584-604.

278. Семереньи, О. 1980. Введение в сравнительное языкознание. Пер. с нем. М.: Прогресс. 407 с.

279. Сидоров, В. Н. 1966. Из истории звуков русского языка. М.: Наука. 158 с.

280. Скрелин, П. А. 1999. Сегментация и транскрипция. СПб.: Изд-во СПбГУ. 108 с.

281. Соболев, А. Н. 2003. Новгородская псалтырь XI века и ее антиграф // ВЯ. № 3. С.

282. Соболевский, А. И. 1907. Лекции по истории русского языка. М. 309 с.

283. Соколова, В. С. 1951. Устойчивые и неустойчивые гласные // Памяти академика Льва Владимировича Щербы. 1880-1944. Л. С.236-244.

284. Солнцев, В. М. 1963. К вопросу о приложимости общеграмматических терминов к анализу китайского слова // Морфологическая структура слова в языках различных типов. М.-Л. С.121-128.

285. Соссюр, Ф. де. 1977. Курс общей лингвистики // Фердинанд де Соссюр. Труды по языкознанию. Пер. с франц. М.: Прогресс. С.31-269.

286. Срезневский, В. И. 1877. Древний славянский перевод Псалтири. Ч. 1. СПб. 110 с.

287. Стеблин-Каменский, М. И. 1963. Исландско-норвежские изменения согласных // ВЯ. № 5.

288. Стеблин-Каменский, М. И. 1964. О симметрии в фонологических решениях и их неединственности // ВЯ. № 2. С.45-52.

289. Стеблин-Каменский, М. И. 1966. Очерки по диахронической фонологии скандинавских языков. Л.

290. Стеблин-Каменский, М. И. 1966а. К теории звуковых изменений // ВЯ. № 2. С.66— 79.

291. Стеблин-Каменский, М. И. 1971. Заметка по сандхиальной фонологии // Фонетика. Фонология. Грамматика: Сб. статей к семидесятилетию А. А. Реформатского / Отв. ред. Ф. П. Филин. М.: Наука. С.140-152.

292. Стеблин-Каменский М. И. Нейтрализация: название и суть (по поводу некоторых древнеисландских рифм) // Стеблин-Каменский М. И. Спорное в языкознании. Л.: Изд-во Лениигр. ун-та. С.96-103.

293. Строганова, Т. Ю. 1977. О вокализме 2-го предударного слога после твердых согласных в акающих говорах // Диалектологические исследования по русскому языку

294. Отв. ред. Р. И. Аванесов. М.: Наука. С.86-96.

295. Тер-Аванесова, А. В. 1989. Об одной славянской акцентной инновации // Славянское и балтийское языкознание. Просодия. М.: Наука. С.216-243.

296. Толстая, С. М. 1998. Морфонология в структуре славянских языков. М.

297. Томсон, А. И. 1906. Общее языковедение. Одесса. 416 с.

298. Травничек, Фр. 1950. Грамматика чешского литературного языка. Ч. I. Фонетика— словообразование-морфология. Пер. с чешек. М.: Изд-во иностранной литературы. 466 с.

299. Трубецкой Н. С. 1925/1987. О звуковых изменениях русского языка и распаде общерусского языкового единства // Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М.: Прогресс, 1987. С. 143-167.

300. Трубецкой, Н. С. 1930/1987. Возникновение западнославянских особенностей в области консонантизма // Трубецкой Н. С. Избранные труды по филологии. М., 1987. С. 180-195.

301. Трубецкой, Н.С. 1933/1987. К истории задненебных в славянских языках // Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М., 1987. С. 168-179.

302. Трубецкой, Н. С. 1934/1987. Морфонологическая система русского языка // Трубецкой Н. С. Избранные труды по филологии. М., 1987. С.67-142.

303. Трубецкой, Н. С. 1939/1960. Основы фонологии. Пер. с нем. М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. 372 с.

304. Трубецкой, Н. С. 2004. Письма и заметки П. С. Трубецкого / Подгот к изд. Р. Якобсона. 2-е изд. М.: Языки славянской культуры. 608 с.

305. Труды. 1930. Труды Комиссии по диалектологии русского языка (б. Московской диалектологической комиссии). Вып. II. JI.

306. Успенский, Б. А. 1988. Русское книжное произношение XI—XII вв. и его связь с южнославянской традицией: (Чтение еров) // Актуальные проблемы славянского языкознания / Под ред. К. В. Горшковой и Г. А. Хабургаева. М.: Изд-во МГУ. С.99-156.

307. Устинскова, 3. И. 1977. О генезисе цоканья в русских говорах (По материалам псковских, смоленских и северо-восточных белорусских говоров) // ВЯ. № 4. С.107—

308. Ушаков, В. Е. 1961. О языке Устюжской кормчей XIII-XIV вв. (Палеографическое и фонетическое описание рукописи ГБЛ, из собр. Н. П. Румянцева, № 230). Киров: Кировский гос. пед. ин-т. 68 с.

309. Фалев, И. А. 1927. О редуцированных гласных в древнерусском языке // Язык и литература. Вып. 1. Т. 2. Л. С.111-122.

310. Фант Г. Акустическая теория речеобразования. Пер. с англ. М.: Наука, 1964. 284 с.

311. Филин, Ф. П. 1972. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Историко-диалектологический очерк. Л.: Наука. 655 с.

312. Флайер М. С. Морфонологическое изменение как свидетельство фонологического изменения: статус мягких велярных в современном русском языке // Проблемы фонетики. Вып. 3: Сб. статей / Отв. ред. Р. Ф. Касаткина. М.: Наука, 1999. С.299—309.

313. Фонетика. 1988. Фонетика спонтанной речи / Под ред. Н. Д. Светозаровой. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та. 248 с.

314. Фонология. 2000. Фонология речевой деятельности / Отв. ред. Л. В. Бондарко. СПб.: Изд-во СПбГУ. 158 с.

315. Хааг, К. 1903/1955. Звуковые изменения и вытеснение слов // Немецкая диалектография. Сб. статей. Пер. с нем. М.: Изд-во иностранной литературы, 1955. С.85-91.

316. Хабургаев, Г. А. 1980. Становление русского языка. М.: Высшая школа. 191 с.

317. Хазагеров, Т. Г. 1976. Трансформация исторических чередований в грамматические // Филологические этюды: сб. статей. Вып. 2 / Отв. ред. Б. Н. Головин. Ростов н/Д: Изд-во Ростовского ун-та. С. 169-180.

318. Хауген, Э. 1972. Языковой контакт // Новое в лингвистике. Вып. VI. Языковые контакты. М.: Прогресс. С.61-80.

319. Хелимский, Е. А. 1984/2000. Корреляция по палатализации и падение редуцированных: славянско-самодийская аналогия // Хелимский Е. А. Компаративистика, уралистика: Лекции и статьи. М.: Языки русской культуры, 2000. С.396^-01.

320. Хелимский, Е.А. 1988/2000. Венгерский язык как источник для праславянской реконструкции и реконструкции славянского языка Паннонии // Хелимский Е.А. Компаративистика, уралистика: Лекции и статьи. М.: Языки русской культуры,2000. С.416^132.

321. Хёнигсвальд, Г. 1963/2002. Существуют ли универсалии языковых изгч^ле;нений? // Зарубежная лингвистика. Вып. 2. Пер. с англ. М.: Издательская группа «JL Лр>огресс», 2002. С.132-159.

322. Цейтлин, Р. М. 1977. Лексика старославянского языка: Опыт анализа зчосотивиро-ванных слов по данным древнеболгарских рукописей X-XI вв. М.: Наука. 3 3 5с.

323. Чекман, В. Н. 1973. Генезис и эволюция палатального ряда в праславяегЕюком языке. Минск. 47 с.

324. Чекман, В. Н. 1979. Исследования по исторической фонетике праслп:а.вянского языка: Типология и реконструкция. Минск.

325. Чернышев, В. И. 1902. Как произошла мена ц и ч в русских говорах? (В опрос лингвистам) // Русский филологический вестник. Т. XLVII. № 1-2.

326. Чурганова, В. Г. 1973. Очерк русской морфонологии. М.: Наука. 239 с.

327. Шахматов, А. А. 1895. Исследование о языке новгородских грамот XIII—>CIV вв. // Исследования по русскому языку. Т. I. СПб., 1885-1895. С. 131-285.

328. Шахматов, А. А. 1915. Очерк древнейшего периода истории русского языка. — Энциклопедия славянской филологии. Вып.11.1. Пг. 368 с.

329. Шахматов, А. А. 1941. Очерк современного русского литературного языка. 4-е изд. М. 288 с.

330. Шеворошкин, В. В. 1969/2004. Звуковые цепи в языках мира. Москва! Едиториал УРСС. 2-е изд., испр. 2004. 184 с.

331. Шеворошкин, В. В. 1971. О двух в в русском языке // Развитие фонетгзксхси современного русского языка: Фонологические подсистемы / Под ред. С. С. Высотского и др. М.: Наука. С.279-286.

332. Шулаева, Д. П. 1970. К истории языка в XIII в. (Палеографическое и фонетическое описание рукописи ГПБ Пог.12): Автореф. каид. дис. Л. 25 с.

333. Шухардт, Г. 1885/1950. О фонетических законах // Шухардт Г. Избр> аханые статьи по языкознанию. Пер. с нем. М.: Изд-во иностранной литературы, 1950. С.23-55.

334. Щепкин, В. И. 1902. Новгородские надписи Graffiti // Труды Московсзесого Археологического общества. Т. XIX. Вып. 3. С.26^46.

335. Щерба, Л. В. 1909/1974. Субъективный и объективный метод в фонет^-исе // Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л.: Наука, 1974. С.135-1 1 .

336. Щерба, Л. В. 1912/1983. Русские гласные в количественном и качественном отношении. J1.: Наука, 1983.

337. Щерба, J1. В. 1915/1974. О разных стилях произношения и об идеальном фонетическом составе слов // Щерба JI. В. Языковая система и речевая деятельность. JL, 1974. С.141-146.

338. Щерба, JL В. 1915. Восточнолужицкое наречие. Т.1. Пг.

339. Щерба, JL В. 1931/1974. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Щерба JL В. Языковая система и речевая деятельность. JL, 1974. С.24-39.

340. Щерба, Л. В. 1935/1974. О «диффузных» звуках // Щерба JI. В. Языковая система и речевая деятельность. JL, 1974. С.147-149.

341. Щерба Л. В. 1937/1963. Фонетика французского языка: Очерк французского произношения в сравнении с русским. Изд. 7-е. М., 1963.

342. Щерба, Л. В. 1957. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз. 188 с.

343. Щерба, Л. В. 1983. Теория русского письма. Л.: Наука. 134 с.

344. Ягич, И. В. 1889. Критические заметки по истории русского языка. СПб. 171 с.

345. Якобсон, P.O. 1931/1985. Принципы исторической фонологии // Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. С.116-132.

346. Якобсон, Р. О. 1958/1963. Типологические исследования и их вклад в сравнительно-историческое языкознание // Новое в лингвистике. Вып. III. М., 1963. С.95—105.

347. Якобсон, Р. 1963/1996. О так называемой аллитерации гласных в германском стихе // Роман Якобсон. Язык и бессознательное. М., 1996.

348. Якобсон, Р. О. 1963. Опыт фонологического подхода к историческим вопросам славянской акцентологии // American Contributions to the Fifth International Congress of Slavists. The Hague. P. 153-178.

349. Якубинский, Л. П. 1919/1986. Скопление одинаковых плавных в практическом и поэтическом языках // Якубинский Л. П. Избранные работы. Язык и его функционирование. М.: Наука, 1986. С.176-182.

350. Якубинский, Л. П. 1927/1986. О диалогической речи // Якубинский Л. П. Избранные труды. Язык и его функционирование. М. С. 17-58.

351. Янин, В. Л., Зализняк, А. А. 1986. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977—1983 гг.). Комментарий и словоуказатель к берестяным грамотам (из раскопок 1951-1983 гг.). М.: Наука. 311с.

352. Янин, В. Л. 1982. Археологический комментарий к Русской Правде // Новгородский сборник: 50 лет раскопок Новгорода / Под общ. ред. Б. А. Колчина,

353. B. Л. Янина. М. С.138-155.

354. Яхонтов, С. Е. 1963. О значении термина «слово» // Морфологическая структура слова в языках различных типов. М.-Л.: Наука. С. 165-173.

355. Abernathy, R. 1956. The Fall of Jers: a Statistical Interpretation // For Roman Jakobson. The Hague. P. 13-18.

356. Akamatsu, T. The theory of neutralization and the archiphoneme in fanctional phonology. Amsterdam/Philadelphia: John Benjamins. 533 p.

357. Andersen, H. 1969. Lenition in Common Slavic // Language. Vol. 45. No. 3. P.553-574.

358. Andersen, H. 1972. Diphthongization // Language. Vol. 48. No. 1. P. 11-50.

359. Austin, W. M. 1957. Criteria for Phonetic Similarity // Language. Vol. 33. No. 4. P.538-544.

360. Birnbaum, H. 1996. On Some Archaizms of the Old Novgorod Dialect (The treatment of Proto-Slavic Velars Revisited) // Русистика. Славистика. Индоевропеистика. M.1. C.55-62.

361. Baudouin de Courtenay, J. 1894. Slavische С (ts), Z (dz), S aus den unter demEinflusse vorangehender Vokale palatalisierten K, G, H (ch) // Indogermanische Forschungen. No. 4. S.45-57.

362. Channon, R. 1972. On the Place of the Progressive Palatalization of Velars in the Relative Chronology of Slavic. The Hague & Paris. 51 p.

363. Coseriu E. 1985. Sincronia, diacronia у tipologia // Coseriu E. El hombre у su lenguaje: Estudios de teoria у metodologia linguistica. Madrid: Gredos. P. 186-200.

364. Cekmonas, V. 2002. On some Circum-Baltic features of Pskov-Novgorod, dialect // Circum-Baltic languages: Typology and contact. Vol. 2. Amsterdam, Philadelphia. P.339— 359.

365. Ferrell, J. 1968. The Phonology of East Slavic at the Period Preceding the Loss of the Jers // Studies in Slavic Linguistics and Poetics in Honor of Boris O. Unbegaun. New York: New York University Press. P.39-46.

366. Ferrell, J. 1970. Cokan'e and the Palatalization of Velars in East Slavic // Slavic and. East European Journal. Vol. XIV. No. 4. P.411^122.

367. Fisher-Jorgensen, E. 1975. Trends in phonological theory. Copenhagen. 474 p.

368. Flier, M. S. 1983. The Alternation I ~ v in East Slavic // American Contributions to the Ninth International Congress of Slavists. Vol. I. Linguistics. Columbus, Ohio. P.99—118.

369. Flier, M. S. 1980. The sharped geminate palatals in Russian // Russian Linguistics. No. 4. P.303—328.

370. Flier, M. S. 1982. The Russian sharped geminate palatals in functional perspective // Russian Linguistics. No. 6. P.277-291.

371. Garde, P. 1981-1983. Le mythe de l'allongement compensatoire en ukrainien // The annals of the Ukrainian Academy of Arts and Sciences in the United States. Vol. 15. Nos. 39^10. P.69-81.

372. Gluskina, Z. 1966. О drugiej palatalizacji spoigiosek tylno-jezykowych w rosyjskich dialektach polnocno-zachodnich // Slavia orientalis. Vol. XV, № 4.

373. Havlik, A. 1889. К otazce jerove v stare cestine // Listy fililogicke. Т. XVI.

374. Hockett, Ch. F. 1965. Sound change // Language. Vol. 41, No.2. P.185-205.

375. Isacenko, A. V. 1970. East Slavic Morphophonemics and Treatment of the Jers in Russian: a Revision of Havh'lc's Law // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. Vol. 13. P.73-124.

376. Jakobson, R. 1929/1962. Remarques sur revolution phonologique du russe comparee a celle des autres langues slaves // Jakobson R. Selected writings. Vol. 1. The Hague. P.7-116.

377. Jakobson, R. 1962. Die Verteiligung der stimmhaften Gerauschlaute im Russischen // Jakobson R. Selected writings. Vol. 1. The Hague.

378. Jakobson, R. 1971. Selected Writings. Vol. 1. Phonological Studies. 2nd ed. The Hague: Mouton.

379. Komarek, M. 1992. On the Development of the Relation Between 1. and j. in Proto-Slavic // For Henry Kucera. Studies in Slavic Philology and Computational Linguistics. Ann Arbor. P.231-238.

380. Koneski, B. 1983. A Historical Phonology of the Macedonian Language. Heidelberg: Winter. 151 S.

381. ICrajcovic, R. 1975. A Historical Phonology of the Slovak Language. Heidelberg: Winter. 175 S.

382. Kucera, FI. 1958. Inquiry into coexistent phonemic systems in Slavic languages // American Contributions to the Fourth International Congress of Slavists (preprint). The Hague: Mouton & Co. 21 p.

383. Labov, W. 1981. Resolving the Neogrammarian controversy // Language. Vol. 57. No. 2. P.267-305.

384. Labov, W. 1991. The Three Dialects of English // New Ways of Analyzing Sound Change. San Diego, California: Academic Press. P. 1—44.

385. Lehfeldt, W., Altmann, G. 2002. Падение редуцированных в свете закона П. Менце-рата // Russian Linguistics. Vol. 26. P.327-344.

386. Lehr-Splawinski, Т. 1911/1957. Nowsze pogl^dy na niektore zjawiska t. zw. Drugiej palatalizaciji //Lehr-Splawinski T. Studia i szkice wybrane. Warszawa. S.l 53—158.

387. Linnel, P. 1979. Psychological reality in phonology: A theoretical study. Cambridge: Cambridge University Press. 295 p.

388. Lunt, H. G. 1981. The progressive palatalization of Common Slavic. Skopje.

389. Lunt, LI. G. 1987. The Progressive Palatalization of Early Slavic: Opinions, Facts, Methods // Folia Linguistica Historica. Vol. 7. No. 2. P.251-290.

390. Malkiel, Y. 1966. Genetic Analysis of Word Formation // Current Trends of Linguistics. Vol.3.

391. Manczak, W. 1969. О zanilcu jerow w staroruskim // Slavia Orientalis. Vol. XVIII. No. 1. S.415-424.

392. Martinet, A. 1952. Langue a syllabes ouvertes: le cas du slave commun // Zeitschrift ffir Phonetik und allgemeine Sprachwissenschaft. No. 6. P. 145-163.

393. New Ways. 1991. New Ways of Analyzing Sound Change / Ed. P. Eckert. San Diego, California: Academic Press. 278 p.

394. Passy, P. 1890. Etude sur les changements phonetiques et leurs caracteres generaux. Paris.

395. Savignae, D. 1975. Common Slavic *уьх- in Northern Old Russian // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. Vol. 19. P.41-52.

396. Shevelov, G. Y. 1964. A Prehistory of Slavic: The Historical Phonology of Common Slavic. Heidelberg: Winter. 662 pp.

397. Shevelov, G. Y. 1971. Teasers and Appeasers: Essays and Studies on Themes of Slavic Philology. Forum Slavicum. Bd. 32. Miinchen: Fink.

398. Shevelov, G. Y. 1979. A historical phonology of the Ukrainian language. Lleidelberg: Winter. 809 S. •

399. Shevelov, G. Y. 1979a. Why in Ukrainian sl'ozy 'Tears' but zelenyj 'Green', while in Russian sljozy and zeljonyjl An Unresolved Problem of Ukrainian Historical Phonology // The Slavonic and East European Review. Vol. 57. No. 1. P. 1-15.

400. Shevelov, G. Y. 1986. Ukrainian diphthongs in publications of the 1980s and reality (and some adjacent problems imaginary and real) // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. Vol. 34. P.61-98.

401. Shevelov, G.Y., Chew, J. 1969. Open Syllable Languages and their Evolution: Common Slavic and Japanese // Word. No. 25. P.252-274.

402. Stankiewicz, E. 1967/1979. Opposition and Hierarchy in Morphophonemic Alternations // Stankiewicz E. Studies in Slavic Morphophonemics and Accentology. Ann Arbor. P.I— 13.

403. Steblin-Kamenskij, M. I. 1965. Phonemic merger and Janus phonemes (Old Icelandic о anew) // Philologica Pragensia. Roc. 8. S.370-371.

404. Stieber, Z. 1968. Druga palatalizacja tylnoj^zykowych w swietle atlasu dialektow rosyjskich na wschod od Moskwy // Rocznik slawistyczny. Vol. 29. S.3-7.

405. Stieber, Z. 1969. Zarys gramatyki porownawczej j^zykow slowianskich: Fonologia.Warszawa: PWN. 91 pp.

406. Timberlake, A. 1978. Uniform and alternating environments in phonological change // Folia Slavica. Vol. 2. Nos. 1-3. P.312-327.

407. Vermeer, W. 1986. The Rise of the North Russian Dialect of Common Slavic // Studies in Slavic and General Linguistics. Vol. 8. P.503-515.

408. Wijk, N. van. 1939. Phonologie. Een hoofdstuk uit de structurele taalwetenschap. La Haye: Martinus Nijhoff. 207 pp.