Эволюция глагольной категории эвиденциальности: Системно-диахроническое моделирование на материале селькупского языка тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.20, кандидат филологических наук Ильина, Людмила Алексеевна

• Ильина, Людмила Алексеевна
• кандидат филологических наук
• 2002

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Ильина, Людмила Алексеевна

ВВЕДЕНИЕ.4

1. Категория эвиденциальности как объект и предмет исследования.4

2. Селькупский язык как эмпирический объект исследования.16

3. Исходная гипотеза, цель, задачи и метод исследования.23

ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ, МЕТОДИЧЕСКАЯ И ФАКТОЛОГИЧЕСКАЯ БАЗА ИССЛЕДОВАНИЯ.35

1.1. Обоснование методики систенно-диахронического исследования грамматической системы селькупского языка.38

1.2. Фактологические и теоретические основы моделирования традиционной категории эвиденциальности.48

1.3. Выводы.64

ГЛАВА II. МОДЕЛИРОВАНИЕ ТРАДИЦИОННОЙ ПАРАДИГМЫ КАТЕГОРИИ ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ

СЕЛЬКУПСКОГО ЯЗЫКА.67

2.1. Моделирование подсистемы чувственной засвидетельствованности.67

2.1.1. Форма слуховой засвидетельствованности.67

2.1.2. Формы зрительной засвидетельствованности.82

2.1.3. Форма обоняния-вкуса.100

2.2. Моделирование подсистемы ментально-вербальной 118засвидетельствованности.

2.2.1. Форма памяти о личном прошлом опыте. .120

2.2.2. Формы социальной памяти и пересказа. .135

2.3. Выводы.154

ГЛАВА III. ФАКТОРЫ И МЕХАНИЗМЫ ЭВОЛЮЦИИ

ГЛАГОЛЬНОЙ КАТЕГОРИИ ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ В 158

СЕЛЬКУПСКОМ ЯЗЫКЕ.

3.1. Экстралингвистическая обусловленность грамматических 158-177 процессов в селькупском языке XVII-XX вв.

3.2. Результаты и механизмы эволюции глагольной категории 178-203 эвиденциальности в южноселькупском языке.

3.3. Лингво-типологическая оценка результатов эволюции гла- 203-217 гольной категории эвиденциальности.

3.4. Выводы.217

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Эволюция глагольной категории эвиденциальности: Системно-диахроническое моделирование на материале селькупского языка»

Во Введении даются ответы на три основных методологических вопроса: Что исследуется? - объект и предмет исследования; Как исследуется? - метод исследования: методология, методика, основные частные методы; Зачем исследуется? - цель, задачи исследования, его актуальность, научная значимость и новизна, прикладные перспективы. Кроме того, в контексте ответов на эти вопросы во Введении представлены: 1) основные этапы изучения категории эвиденциалъности в отечественной и зарубежной лингвистике, ключевые проблемные ситуации в ее современных исследованиях и оценка современного состояния ее изученности; 2) критерии выбора эмпирического объекта исследования -селькупского языка, краткая справка об этом языке и его изучении; 3) исходная гипотеза исследования и основные положения, выносимые на защиту.

1. КАТЕГОРИЯ ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ КАК ОБЪЕКТ И ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАНИЯ

Объектом нашего исследования является новая в метаязыке теоретической лингвистики глагольная категория эвиденциальности (засвидетельствованности), выделенная современным языкознанием как научный факт не только на эмпирическом, но и на теоретико-лингвистическом уровне и отраженная в известной классификации глагольных категорий Р. Якобсона в качестве самостоятельной грамматической категории глагола. От других глагольных категорий эвиденциальность отличается специфическим набором классифицирующих признаков, но главным образом, своим категориальным грамматическим значением «указание источника сведений о сообщаемом факте». Такого грамматического значения нет больше ни у одной категории глагола [Якобсон, 1972: 101-102]. Отметим, что, в сущности, речь идет об указании на источник и/или способ засвидетельствованности (прямой либо косвенный) информации о реальной (равно - референтной) ситуации, отраженной в содержании сообщения.

Работа Р. Якобсона была впервые опубликована в 1957 г. и, естественно, опиралась на уже созданную в языкознании фактологическую базу. Выделению новой категории глагола предшествовала длительная, восходящая к XIX в., история эмпирического описания в разных языках глагольных форм, которые Р. Якобсоном, а позже и другими лингвистами стали интерпретироваться в научной парадигме и метаязыковом контексте теоретико-лингвистической концепции категории эвиденциальности. Но не были новыми ни термин «эвиденциальность» (evidential), ни круг значений, выражаемых соответствующими глагольными формами и лишь частично отраженных Р.Якобсоном в перечне «источников сведений о сообщаемом факте». Опираясь, главным образом, на результаты исследований языков коренных этносов Северной Америки и, вероятно, Северо-Восточной Азии, Р.Якобсон выделил четыре «источника сведений», основанных «на сообщении какого-либо другого лица (цитативные, т.е. от кого-то полученные сведения), на снах (сведения, полученные путем откровения), на догадках (предположительные сведения) или на собственном прошлом опыте (сведения, извлекаемые из памяти)» и, кроме того, отнес к категории засвидетельствованности (evidential) болгарские формы «прямого/косвенного повествования» и македонские «формы достоверности» [там же]. Обратим внимание, что в этом списке нет форм и значений «чувственной засвидетельствованности», известных к тому времени и по северноамериканским, и по северноевразийским данным.

Подчеркнем давнюю традицию использования термина «эвиденциальность» российскими языковедами, как в его англоязычном звучании, так и в переводном эквиваленте «очевидность». В.И. Иохельсон, исследовавший в конце XIX в. юкагирский язык, описал в статье, впервые опубликованной в 1905 г. в США, юкагирское «evidential mood» -эвиденциальное наклонение. В русском переводе статьи 1934 г. представлен и англоязычный термин, и его не вполне удачный русский переводной эквивалент - «очевидное наклонение», которое «употребляется в тех случаях, когда говорится о чем-нибудь не на основании опыта самого рассказчика, а лишь 1) по наслышке, 2) в виде предположения, 3) в качестве выводов, сделанных на основании известных данных, что произошло какое-то событие, 4) во сне или 5) как воспоминание о событиях, случившихся в раннем детстве рассказчика или о которых он узнал позднее» [Иохельсон, 1934:174]. Данный перечень эвиденциальных значений почти полностью покрывает список «источников сведений о сообщаемом факте» Р. Якобсона, что вряд ли является простым совпадением. В любом случае история изучения эвиденциальных глагольных форм и значений в языках коренных этносов Северной Азии и Северной Америки языковедами России и США имеет общие традиции, подходы и термины. Часть этой истории - изучение таких форм и значений в северноамериканской лингвистической традиции - осветил сам Р.Якобсон в статье, опубликованной в 1986 г. в коллективном труде «Evidentiality, 1986», с которого фактически начался современный этап исследования категории эвиденциальности в мировой лингвистике [Jakobson, 1986]. В статье фигурируют имена выдающихся языковедов Нового Света, включая Ф. Боаса, JI. Блумфилда, Э. Сепира, Б. Уорфа и др. Показательно, что, несмотря на лучшую адаптированность метаязыка американистики, в сравнении с традиционным метаязыком европейской лингвистики, к описанию языков, отличных от классического греко-латинского типа, выделение и описание глагольных форм засвидетельствованности не привело до Р. Якобсона к серьезным теоретико-лингвистическим выводам. Преимуществом Р. Якобсона стал взгляд на отдельные глагольные формы сквозь призму уже выработанной им теоретико-лингвистической концепции систематизации категорий глагола, базирующейся на еще более фундаментальной общелингвистической концепции - «теории речевой коммуникации», имеющей российские корни.

Не менее интересна и показательна история изучения эвиденциальных (в современном осмыслении) форм глагола в сибирских языках. Некоторые немаловажные, на наш взгляд, страницы этой истории, относящиеся к самодийским языкам, особенно селькупскому, освещены в нашей работе. Прежде всего, имеется в виду описанная Г.Н. Прокофьевым еще в 1930-е гг., но в. контексте, близком к современному метаязыку описания эвиденциальных значений, глагольная форма, указывающая на чувственный источник информации о реальной ситуации — восприятие ситуации на слух, по услышанным звукам, и в дальнейшем хорошо известная в самодистике и уралистике под термином «аудитив» [Прокофьев, 1935: 69-70]. Обратить внимание на историю изучения этой интересной эвиденциалъной формы глагола важно еще и потому, что селькупский аудитив неверно трактуется - как форма пересказа - в изданном в 1996 г. в Париже труде коллектива западноевропейских лингвистов, возглавляемого З.Генчевой-Декле [Guentcheva, 1996]. Ошибка Ж. Перро, автора статьи, посвященной уральским языкам, досадна, так как труд группы З.Генчевой-Декле является вторым крупным шагом в современных исследованиях проблем эвиденциалъности после опубликованного за десять лет до него, упоминавшегося выше американского сборника «Evidentiality, 1986».

И отечественные, и зарубежные лингвисты, изучающие эвиденциальные формы глагола в разных языках и в различных предметах (существенных аспектах), отмечают, что импульс развертыванию этих исследований дала статья Р. Якобсона по классификации (типологии) глагольных категорий. Однако несмотря на то, что первой публикации статьи Р. Якобсона предшествовал и за нею следовал ряд докладов и сообщений ее автора на различных научных форумах, соответствующие исследования категории эвиденциальности развернулись далеко не сразу. Они активно начались в США в 1970-е - 1980-е гг., а в Европе и России только в последнее десятилетие XX в. Поэтому категория эвиденциальности лишь в настоящее время стала включаться в узуальную норму лингвистического метаязыка. В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» 1990 г. она еще не представлена ни под своим классическим термином, ни под какими-либо иными терминами, отражающими ее существенную специфику. Отсутствие энциклопедической статьи было полностью компенсировано в отечественной лингвистике только в 1994 г. с публикацией в журнале «Вопросы языкознания» статьи НА. Козинцевой «Категория эвиденциальности (проблемы типологического анализа)» [Козинцева, 1994]. В статье целостно представлено современное состояние разработки проблем эвиденциальности в мировой лингвистике, причем не в форме обобщающего обзора, а как проблемно-поисковое теоретико-лингвистическое (в том числе - металингвистическое) исследование. Поэтому публикация работы Н А. Козинцевой в ведущем лингвистическом научном журнале России создала, по нашему мнению, все необходимые теоретические предпосылки для выхода отечественного языкознания на передний край исследований категории эвиденциальности. С момента публикации по меркам научного прогресса прошло ничтожно мало времени, но совсем недавние работы Б.Я. Островского [1997], Е.К. Скрибник [1998], И.А. Николаевой [Nikolaeva, 1999], А.П. Володина и Н.А. Козинцевой [1999], А.Л. Мальчукова [1999], А.Д. Каксина [2000], Н.А. Козинцевой [2000], Л.А. Ильиной [2000; 2001] свидетельствуют об активизации исследований и новы, на наш взгляд, не только хронологически. К содержанию этих работ мы будем в дальнейшем обращаться, а сейчас важно выделить ключевые проблемные ситуации, являющиеся «точками роста» научного знания.

Проблема значений чувственной засвидетельствованности. Эти базисные и, вероятно, генетически первичные эвиденциалъные значения не выделены ни в классической концепции категории эвиденциальности Р.Якобсона, ни в новейшей европейской концепции категории медиативности, разрабатываемой группой З.Генчевой-Декле, принявшей по предложению ираниста Ж.Лазара вместо термина «эвиденциал» новый ведущий термин «медиатив» [Якобсон, 1972; Guentcheva, 1996]. Здесь явная проблемная ситуация не эмпирического, а теоретико-лингвистического уровня, так как глагольные формы чувственной засвидетельствованности были известны и Р.Якобсону, и лингвистам группы З.Генчевой-Декле. Объяснение такой концептуальной позиции мы предлагаем в основной части работы, с включением фактологического материала, а сейчас лишь скажем, что в науковедческой типологии научных заблуждений она подпадает, на наш взгляд, под тип «неполное выделение системы». Подчеркнем, что в современной американистике

США значения чувственной засвидетельствованности, как правило, выделяются в особый класс эвиденциальных значений [Chafe, Nichols, 1986; Willet, 1988]. То же самое можно сказать и о российском языкознании, учитывая статус и роль в современных отечествен ых исследованиях категории эвиденциальности работы Н.А. Козинцевой 1994 г., в которой значения «чувственного восприятия» выделены как один из трех основных типов эвиденциальных значений наряду с «логическим умозаключением» - инференциальность и «сообщением» -пересказывательность [Козинцева, 1994: 93]. Таким образом, в современных исследованиях категории эвиденциальности отношение к формам и значениям чувственной засвидетельствованности разделяет концепции, доминирующие в США и России, с концепцией, доминирующей в Западной Европе.

Проблема «эвиденциальность - перфект». Истоки проблемы - широкое признание фактов «совмещенности» эвиденциальных и перфектных значений у глагольных форм многих языков, особенно Америки и Евразии. Соредактор сборника «Evidentially, 1986» Дж. Николе даже пишет о «всеевразийском эвиденциальном перфекте» [Chafe, Nichols, 1986]. Здесь видится не одна, а целый комплекс проблемных ситуаций, порожденных многоаспектностью понятия «совмещенности» разнокатегориальных значений глагольных форм. Дж. Николе, Б.Я. Островский, A.J1. Мальчуков, Н.А. Козинцева и другие исследователи акцентируют эволюционный аспект проблемы. Заметим, что и в США, и в России, и в Европе доминирует представление о генетической первичности перфектных значений, но оно на сегодняшний день ни теоретически, ни эмпирически не верифицировано. В его рамках конкурируют две по сути взаимоисключающие гипотезы, противопоставляющие, например, точки зрения Б.Я. Островского и A.JI. Мальчукова. Наша точка зрения сформулирована в положениях, выносимых на защиту, и обосновывается при анализе фактологического материала.

Проблема «эвиденциальность - индикатив». Эта проблема давно поставлена в неявной форме многими лингвистами, выделившими в исследуемых языках оппозицию «индикатив/неочевидное наклонение». В явной форме на особенности индикатива, порожденные наличием такой оппозиции, указано на материале обско-угорских языков в работах М.И.Черемисиной и Е.В.Ковган [1986], А.Д.Каксина [1990], Е.К.Скрибник [1998]. Материал селькупского языка указывает на существенность данной проблемной ситуации, так как за оппозицией «индикатив/неочевидность» скрыта оппозиция «прямой/косвенной засвидетельствованности», включающая «универсальный» индикатив в парадигму категории эвиденциальности как одну из субкатегорий [Ильина, 2001].

Проблема самостоятельности глагольной категории эвиденциальности в системе грамматических категорий глагола. В позитивном решении этой проблемы смысл и суть классической концепции Р.Якобсона. В большинстве известных нам работ последних десятилетий, посвященных категории эвиденциальности, концепция Р.Якобсона задана в той или иной форме как исходный эталон. Но далеко не все из этих работ действительно выполнены в парадигме концепции

Р.Якобсона. Мы имеем в виду не стремление сохранить традиционную терминологию, поскольку суть не в терминологическом обозначении, а в понятийном содержании терминов. Но если при этом исчезает существенная специфика категории, ее самостоятельность в системе грамматических категорий глагола, то это уже не парадигма концепции Р. Якобсона, а существенно иная научная парадигма, как правило, эмпирическая, то есть не эксплицированная на теоретико-лингвистическом уровне, не опирающаяся на теоретически обоснованную систематизацию глагольных категорий. Вместе с тем, признание самостоятельности глагольной категории эвиденциальности автоматически влечет за собой существенный пересмотр исследовательских подходов, традиционных схем описания многих языков, в том числе северноевразийских, и порождает множество частных проблемных ситуаций.

В контексте отмеченных и других проблемных ситуаций представляется весьма важным, что с 1990-х гг. в исследования категории эвиденциальности активно включились две сильные и влиятельные российские теоретико-лингвистические научные школы. Это в лице Н.А. Козинцевой, А.П. Володина, А.Л. Мальчукова - Санкт-Петербургская теоретико-лингвистическая школа, развивающая традиции, заложенные А.А. Холодовичем, а в лице Е.К. Скрибник, А.Д. Каксина, J1.A. Ильиной -Новосибирская теоретико-лингвистическая школа, возглавляемая М.И. Черемисиной и развивающая традиции, заложенные В.А. Аврориным и Е.И. Убрятовой. Подходы двух школ не вполне совпадают: Санкт-Петербургская школа ориентирована на изучение эвиденциальности как семантической категории, реализуемой в разных языках различными способами и средствами и лишь в частности - глагольными формами, а Новосибирская - на исследование эвиденциальности как грамматической категории глагола. В таком различии подходов есть, на наш взгляд, проблемная ситуация, которая рассматривается в заключительном разделе третьей главы нашей работы. Сейчас лишь отметим, что известный копенгагенский лингвист П.В. Дурст-Андерсен - автор вербоцентрической ментально-грамматической типологии - пишет о стремлении ряда лингво-тилологических направлений «найти унифицированные средства в одном языке, выражающие, как предполагается, то же содержание, которое грамматикализовано в другом языке, как если бы разница между этими двумя языками состояла только в средствах выражения» [Дурст-Андерсен, 1995: 31]. Вместе с тем обе российские школы вербоцентричны и обе не канонично принимают концепцию категории эвиденциальности Р. Якобсона как базисную. Имеющиеся терминологические различия, на наш взгляд, не принципиальны и объясняются понятным стремлением исследователей сохранить привычные термины, если их понятийное содержание не встречает сопротивления языкового материала.

Таким образом, современное состояние изученности категории эвиденциальности в отечественной и зарубежной лингвистике - это, при бесспорных достижениях, комплекс проблемных ситуаций и неверифицированных гипотез. Поэтому особо актуальны анализ проблемных ситуаций и верификация гипотез на языковом материале специально отобранных показательных эмпирических объектов. Таковыми мы считаем языки, в которых категория эвиденциалъности, во-первых, представлена в своем развитом состоянии как центральная грамматическая категория глагола, а не периферийная семантическая категория, выражаемая разнообразными, в том числе не грамматическими средствами, во-вторых, глубоко исконна и определяет тип эволюционного дрейфа грамматической системы, а не поздняя инновация, возникшая вследствие интерферирующего иноязычного влияния, как, например, в некоторых южнославянских языках и, вероятно, не только в них. Еще более ценным представляется эмпирический объект, если его документированный языковой материал дает возможность исследования категории эвиденциалъности в ее эволюционных процессах внутрикатегориального и, особенно, межкатегориального уровней. Имеется в виду возможность исследования процессов внутрикатегориальной и межкатегориальной конверсии эвиденциальных форм глагола, их транспозиции в сферы других эвиденциальных значений и, особенно, в сферы качественно иных - не эвиденциальных категориальных значений. Вследствие этого происходит преобразование первично эвиденциальных форм глагола в формы иных глагольных категорий. Именно такими, почти экспериментальными, свойствами обладает, по нашему мнению, главный эмпирический объект нашего исследования - селькупский язык.

Существенная специфика предмета нашего исследования категории эвиденциальности в том, что она исследуется, во-первых, в процессе эволюции от развитого состояния центральной многокомпонентной морфологической категории глагола до полной ее элиминации как грамматической глагольной категории, во-вторых, в обусловленности этого процесса экстралингвистическими и внутриструктурными факторами, в-третьих, в эволюционной динамике внутрикатегориальных и межкатегориальных связей. В этой существенной специфике предмета, прежде всего, видится научная значимость и новизна диссертационного исследования, а следовательно, и его актуальность. Примеры исследований категории эвиденциальности в таком предмете в отечественной и зарубежной лингвистике нам неизвестны.

Заключение диссертации по теме «Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание», Ильина, Людмила Алексеевна

3.4. ВЫВОДЫ

Основными экстралингвистическими факторами утраты глагольной категории эвиденциальности южноселькупским языком в XV11-XX вв. стали: а) быстрое редуцирование и элиминация ряда традиционных коммуникативных сфер (военная организация, культ, мифология) и обслуживающих эти сферы общения языковых субкодов, в которых была функционально нагружена значительная часть эвиденциальных глагольных форм; б) высокие темпы развития селькупско-русского двуязычия, нарастание коммуникативного доминирования русского языка и роли межъязыковой аналогии в развитии южноселькупской грамматической системы, что обусловило ее конвергентную перестройку по образцу грамматической системы русского языка в его устно-диалектном варианте, в том числе узуализацию типологически аналогичных русским новых способов выражения эвиденциальных значений.

Именно в рамках этого исторически нарастающего процесса тотальной конвергентной перестройки грамматической системы южноселькупского языка развились под влиянием межъязыковой аналогии новые средства и способы выражения эвиденциальных значений, типологически, а в значительной мере и материально, подобные русским. Главным образом, это лексические средства, являющиеся имитациями, кальками и заимствованиями эвиденциально-модальных вводных слов, употреблявшихся в русских диалектах; видать, видно, говорят, мол, будто, однако, пади, вроде, верно, наверно, может, может быть, мож быть и др. Эта кардинальная трансформация не сводима к смене способа выражения категориального значения. Элиминировалась центральная системообразующая морфологическая категория финитного глагола, и сформировалась инновационная периферийная лексико-синтаксическая категория.

Фундаментальными постоянно действовавшими предпосылками и факторами изменений внутри парадигмы эвиденциальности были разнообразные отношения эквивалентности ее компонентов. Эти отношения обусловили взаимные транспозиции эвиденциальных форм, их конкуренцию, вытеснение одних форм другими, создание новых «компромиссных» форм с морфологическим плеоназмом: -mmynt- = -mp-+ -nt-; -kunV-, возможно, -ku- + -nV-; на Севере в говорах -sag-, вероятно, -s- + -г}-; на Юге в говорах -kumb(V)-, возможно, -ku- + -mp- и др. Эквивалентность всех форм косвенной засвидетельствованности по конситуационному значению инференциальности (логический вывод по косвенным данным) стала в селькупском варианте внутрикатегориалыюй эволюции фактором экспансии формы косвенного наблюдения -nt- на всю сферу косвенной засвидетельствованности. Действие данного механизма обусловило утрату всеми говорами аудитивной формы -kunV».

Внутриструктурным механизмом элиминации глагольной категории эвиденциальности в южноселькупском языке был грамматический плеоназм. Значения глагольных форм косвенной засвидетельствованности стали в высказываниях дублироваться эвиденциально-модальными вводными словами, большей частью заимствованными из русского языка. Вследствие этого глагольные формы утратили эвиденциальные значения и оппозиция прямой/косвенной засвидетельствованности нейтрализовалась. Бывшие эвиденциальные формы глагола стали конкурировать в сферах трех новых темпоральных значений: настоящего, прошедшего и будущего времени. В синхронии Юг 1960-70 каждое из этих значений выражалось двумя и более глагольными формами.

В качестве наиболее существенных аспектов целостной перестройки грамматической системы южноселькупского языка видятся: 1) развитие инновационной грамматической категории совершенного/несовершенного вида; 2) элиминация традиционной грамматической категории эвиденциальности. Тем самым в южноселькупских диалектах в течение XVII-ХХвв. под влиянием комплекса экстралингвистических факторов произошло кардинальное преобразование системы центральных категорий глагола «эвиденциальность-время-наклонение-вид», ставшее главным внутриструктурным фактором целостной перестройки грамматической системы. Как «целостная» перестройка квалифицируется по критерию вербоцентрической детерминации грамматических систем. В дополнение к этому она объяснена в парадигме ментально-грамматической типологии ГТ.В. Дурст-Андерсена как смена языкового «супертипа». Имеется в виду, что традиционно доминирующий супертип, ориентированный на отражение впечатлений говорящего о реальности с детерминирующей категорией эвиденциальности (прямой/косвенной засвидетельствованности) — «speaker-based language» сменился в южноселькупском языке супертипом, преимущественно ориентированным на непосредственное отражение реальности с детерминирующей категорией совершенного/несовершенного вида - «reality language».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Эвиденциальность является самостоятельной грамматической категорией глагола, отличающейся от всех других глагольных категорий своим грамматическим категориальным значением - указание источника информации о референтной ситуации, отраженной в содержании сообщения, и/или способа засвидетельствованности этой ситуации: прямого либо косвенного.

Современное состояние изученности категории эвиденциальности в отечественной и зарубежной лингвистике - это, при бесспорных достижениях, комплекс проблемных ситуаций и неверифицированных гипотез. Поэтому особо актуальны анализ проблемных ситуаций и верификация гипотез на языковом материале специально отобранных показательных эмпирических объектов. Таковыми мы считаем языки, в которых категория эвиденциальности, во-первых, представлена в своем развитом состоянии как центральная грамматическая категория глагола, а не периферийная семантическая категория, выражаемая разнообразными, в том числе не грамматическими средствами, во-вторых, глубоко исконна и определяет тип эволюционного дрейфа грамматической системы, а не поздняя инновация. Еще более ценным представляется эмпирический объект, если его документированный языковой материал дает возможность исследования категории эвиденциальности в ее эволюционных процессах внутрикатегориального и, особенно, межкатегориального уровней. Имеется в виду возможность исследования процессов внутрикатегориальной и межкатегориальной конверсии эвиденциальных форм глагола, их транспозиции в сферы других эвиденциальных значений и, особенно, в сферы качественно иных - не эвиденциальных категориальных значений. Вследствие этого происходит преобразование первично эвиденциальных форм глагола в формы иных глагольных категорий. Отмеченными критериями обусловлен выбор главного эмпирического объекта исследования - селькупского языка.

Селькупский язык в течение трех последних столетий реально существовал как два близкородственных языка - северноселькупский («Север») и южноселькупский («Юг»). Они обособились друг от друга территориально и коммуникативно вследствие распада общеселькупского языка (праязыка), завершившегося в основном в XVII в. Ценность селькупского языка как эмпирического объекта исследования эволюции глагольной категории эвиденциальности обусловлена в первую очередь тем, что на документированных синхронных срезах XX в. в северноселькупском языке прослеживается по самой меньшей мере семь эвиденциальных форм глагола, выражающих разные источники информации о сообщаемом факте, а в южноселькупском языке не обнаруживается ни одной глагольной формы, специализированной на выражении эвиденциальных значений, хотя, кроме исчезнувшей аудитивной, наличествуют все формы, этимологически тождественные северноселькупским эвиденциальным формам. Эти южноселькупскис глагольные формы выражали иные, не эвиденциадьные категориальные значения, а эвиденциальные выражались, главным образом, лексическими средствами и не облигаторно. Следовательно, исконная общсселькупская многокомпонентная глагольная категория эвиденциальности была утрачена южноселькупским языком в течение трех последних столетий.

При отсутствии информативных текстов XVII-XVIII вв. невозможен классический вариант системно-диахронического исследования грамматических изменений в хронологической последовательности синхронных срезов, охватывающих период XVII-XX вв. Поэтому особо значимо методическое обеспечение исследования. Разработанной методикой, в частности, учтены: а) распад в течение XVII в. общеселькупского языка (праязыка) на два близкородственных языка: северноселькупский (далее «Север») и южноселькупский (далее «Юг»); б) существенное различие на Юге и Севере темпов и направленности грамматических изменений в XVTI-XX вв. Грамматические процессы XVTI-XX вв. моделируются четырьмя документированными синхронными срезами (по два для Севера и Юга), выстроенными в последовательность, но не в классическом календарном порядке, а по признаку «архаичность-инновационность грамматической системы». Север 1920-е гг. — Север 1970-е гг. - Юг XIX в. - Юг 1960 - 1970-е гг. Синхрония Север 1920 типологически моделирует традиционную общеселькупскую (праязыковую) грамматическую систему. В сравнении с ней грамматическая система Юг 1960-70 целостно перестроена типологически. Анализ ряда значимых для верификации методики категорий и конструкций показал, что у них в данной последовательности синхронии существенно нарастает инновационность, а в обратной - архаичность. Поэтому эти два направления анализа трактуются как аналоги классических «проспективы» и «ретроспективы». Отчетливость выявленных тенденций позволяет, при необходимости, логически продлевать их проспективно и ретроспективно.

В традиционной праязыковой грамматической системе, существовавшей на Юте в XVII в., а на Севере типологически воспроизводившейся примерно до середины XX в., эвиденциальность была самостоятельной, многокомпонентной, центральной глагольной категорией. Ее типология и основные компоненты адекватно отражаются моделью парадигмы категории эвиденциальности, построенной на языковом материале синхронии Север 1920 и Север 1970. Ниже модель представлена схемой как система оппозиций основных (парадигматических) значений эвиденциальных форм финитного глагола (при явно инфинитном происхождении ряда форм). Эти значения указывают на девять разных источников информации о референтных ситуациях и через взаимные оппозиции объединяют категорию эвиденциальности в сложную многокомпонентную целостность. Она внутренне дифференцирована на две подсистемы: чувственную «А» и ментально-вербальную «Б». В каждой подсистеме реализуется оппозиция прямой/кос венной засвидетельствованности. А. Подсистема чувственной информации: прямое наблюдение-участие -д- / [косвенное наблюдение -nt- / (слух

-kunV- / обоняние-вкус-пу- / общие ощущения -nt- |?|)]

Б. Подсистема ментально-вербальной информации. личная память-s-/ [(мифопересказ-шр- / фольклорный пересказ

-mmynt-) / обыденный пересказ со слов другого -nt- |?|].

В квадратных скобках — формы косвенной засвидетельствован и ости. Знак |?| указывает на два относительно новых значения формы -nt- и, соответственно, на две «пустые клетки», которые в диахронической ретроспективе заполнялись иными формами, вытесненными из сферы этих значений формой -nt-. Основные значения форм -nip- и -mmynt- (mp+nt) определены по главной в диахронии и типичной в синхронии Север 1920 сфере использования - традиционном фольклоре. С учетом их отчетливой противопоставленности форме личной памяти -s- они могут квалифицироваться как формы социальной памяти. Типичное значение формы -шр- «лично не засвидетельствованное достоверное», вероятно, отразило традиционную семантику мифа.

Две функционально нагруженные грамматические формы глагола, считающиеся в современной трактовке индикативными формами времени - настоящего, показатель -д- (с вариантами) и прошедшего, показатель -s- (с вариантами) — были в традиционном селькупском языке (Север 1920 и субкод старшего поколения Север 1970) эвиденциальными формами прямой засвидетельствованности. Они выражали основные значения «прямой зрительной засвидетельствованности» -д- и «личной памяти о собственном прошлом опыте» -S-, были взаимопротивопоставлены по этим, а не по темпоральным, значениям и эквивалентны по значению прямой засвидетельствованности. Формы -д~ и -s- составляли и исчерпывали субпарадигму прямой засвидетельствованности традиционной категориальной парадигмы эвиденциальности. Других глагольных форм, облигаторно выражавших значение прямой засвидетельствованности, в исследуемой диахронической ретроспективе селькупского языка не было.

Эвиденциальные формы глагола не только грамматически абстрактно выражают источник и/или способ засвидетельствованности сообщаемого факта, но также указывают на наличие в реальной (=референтной) ситуации субъекта эвиденциальности (засвидетельствованности) -носителя информации об этой ситуации. Так, при употреблении в высказывании форм чувственной засвидетельствованности - это перцеггтор, форм зрительной перцепции - наблюдатель реальной ситуации и т.п., а при использовании форм «нечувственной» засвидетельствованности (пересказа, памяти о собственном прошлом опыте и др.) -получатель и носитель вербальной и ментальной информации о референтной ситуации.

Выбор той или иной эвиденциальной формы глагола обусловлен не только действительным источником и способом засвидетельствованности реальной ситуации, но в существенной мере — отношением типа реальной ситуации (деятельность, состояние, событие) к типу ее описания в высказывании (либо как действия, либо как состояния, либо как события) Так, в традиционном селькупском языке при прямой зрительной засвидетельствованности наблюдателем некоторого реального состояния (например, лежащего дерева), тем не менее обязательно употреблялись формы косвенной засвидетельствованности, если это состояние описывалось в высказывании как событие или деятельность (например. если вместо «дерево лежит» говорилось: «дерево упало» или «ветер дерево свалил»), поскольку ни то ни другое не было прямо засвидетельствовано, а лишь логически выведено из наблюдаемого состояния. Это, на наш взгляд, издревле облигаторная функция форм косвенной засвидетельствованности с конситуационно типичным для них инференциальным (логический вывод) значением, а не эволюция нового перфекта в направлении древних эвиденциальных значений. Дискуссионная в настоящее время проблема отношения эвиденциальности и перфекта должна, по нашему мнению, по-разному решаться для языков с глубоко исконной и относительно инновационной категорией эвиденциальности.

Основными экстралингвистическими факторами утраты глагольной категории эвиденциальности южноселькупским языком в XVII-XX вв. стали: а) быстрое редуцирование и элиминация ряда традиционных коммуникативных сфер (военная организация, культ, мифология) и обслуживающих эти сферы общения языковых субкодов, в которых была функционально нагружена значительная часть эвиденциальных глагольных форм; б) высокие темпы развития селькупско-русского двуязычия, нарастание коммуникативного доминирования русского языка и роли межъязыковой аналогии в развитии южноселькупской грамматической системы, что обусловило ее конвергентную перестройку по образцу грамматической системы русского языка в его устно-диалектном варианте, в том числе узуализацию типологически аналогичных русским новых способов выражения эвиденциальных значений.

Фундаментальными постоянно действовавшими предпосылками и факторами изменений внутри парадигмы эвиденциальности были разнообразные отношения эквивалентности ее компонентов. Эти отношения обусловили взаимные транспозиции эвиденциальных форм, их конкуренцию, вытеснение одних форм другими, создание новых «компромиссных» форм с морфологическим плеоназмом: -mmynt- = -mp-+ -nt-; -kunV-, возможно, -ku- + -mV-; на Севере в говорах -sag-, вероятно, -s- + -I}-; на Юге в говорах -kumb(V)-, возможно, -ku- + -rap- и др. Эквивалентность всех форм косвенной засвидетельствованности по конситуационному значению инференциальности (логический вывод по косвенным данным) стала в селькупском варианте внутрикатегориальной эволюции фактором экспансии формы косвенного наблюдения -nt- на всю сферу косвенной засвидетельствованности. Этот механизм действовал уже в общеселькупском языке (праязыке), что отражено представленной моделью традиционной парадигмы. Действие данного механизма обусловило утрату всеми говорами аудитивной формы -kunV-.

Внутриструктурным механизмом элиминации глагольной категории эвиденциальности в южноселькупском языке был грамматический плеоназм. Значения глагольных форм косвенной засвидетельствованности стали в высказываниях дублироваться вводными словами, большей частью заимствованными из русского языка. Вследствие этого глагольные формы утратили эвиденциальные значения и оппозиция прямой/косвенной засвидетельствованности нейтрализовалась. Бывшие эвиденциальные формы глагола стали конкурировать в сферах трёх новых темпоральных значений: настоящего, прошедшего и будущего времени. В синхронии Юг 1960-70 каждое из этих значений выражалось двумя и более глагольными формами.

В традиционной, общеселькупской грамматической системе эвиденциальность была самостоятельной, многокомпонентной, центральной морфологической категорией глагола, обозначавшей разные источники информации о референтной ситуации и реализующей многие значимые межкатегориальные связи, прежде всего, в сфере модальных, темпоральных и аспектуальных значений. Через эти межкатегориальные связи категория эвиденциальности выполняла детерминирующие, то есть системообразующие, функции в традиционной системе селькупского глагола, а следовательно, участвовала в вербоцентрической детерминации традиционной грамматической системы в целом. В проспективе XVII-XX вв. под влиянием комплекса экстралингвистических факторов традиционный тип межкатегориальных связей, детерминируемых категорией эвиденциальности, быстро разрушался в южноселькупских диалектах и заменялся иным типом межкатегориальных связей, в котором детерминирующая функция категории эвиденциальности быстро редуцировалась и к 60-70-м годам XX века практически полностью элиминировалась. Тенденции исторических изменений самой категории эвиденциальности заключались в редуцировании и элиминации ее компонентов, то есть эвиденциальных форм глагола, обозначавших отдельные источники информации, периферизации категории в грамматической системе и привели в итоге, к 60-70-м годам XX века к ее утрате южноселькупскими диалектами как грамматической категории глагола. Последнее было непосредственно сопряжено с кардинальным преобразованием системы центральных категорий финитного глагола -эвиденциальность-наклонение-время-вид, а опосредованно обусловило многие другие существенные грамматические изменения. В результате традиционная грамматическая система селькупского языка целостно преобразовалась в южноселькупских диалектах.

Только вследствие и по мере этих фундаментальных преобразований, развившихся в течение XVII-XX вв., шло становление парадигматических темпоральных значений у первично эвиденциальных форм глагола, формировался индикатив европейского типа, соответствующий метаязыковому эталону индикатива, и развивалась глагольная категория абсолютного грамматического времени, которой в традиционном селькупском языке не было.

Таким образом, в южноселькупских диалектах в течение XVII-XX вв. под влиянием комплекса экстралингвистических факторов произошло кардинальное преобразование системы центральных категорий глагола «эвиденциальность-время-наклонение-вид», ставшее главным внутриструктурным фактором целостной перестройки грамматической системы. Как «целостная» перестройка квалифицируется по критерию вербоцентричсской детерминации грамматических систем. В дополнение к этому она объяснена в парадигме ментально-грамматической типологии П.В. Дурст-Андерсена как смена языкового «супертипа». Имеется в виду, что традиционно доминирующий супертип, ориентированный на

231 отражение впечатлений говорящего о реальности с детерминирующей категорией эвиденциальности (прямой/косвенной засвидетельствованности) - «speaker-based language» сменился в южноселькупском языке супертипом, преимущественно ориентированным на непосредственное отражение реальности с детерминирующей категорией совершенного/несовершенного вида - «reality language».

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ СНС - Сказки нарымских селькупов/ Сост. В В. Быконя, А.А. Ким, Ш.Ц. Купер, Н.П. Максимова, И.А. Ильяшенко.- Томск: Изд-во HTJ1 — 1966 — 187 с.

C.-L. - Castren М.А., Lehtisalo Т. Samojedische Sprachmaterialien // SuS. MSFOu CXX //. - Helsinki, I960. - 463 s.

МЭ - Материалы экспедиций 1960-1970 гг. под руководством А.И. Кузьминой с участием автора

ОФУ — Основы финно-угорского языкознания. Вопросы происхождения и развития финно-угорских языков / Отв. ред. В.И. Лыткин, К.Е. Майтинская, Карой Редей. - М.: Наука, 1974. — 484 с. СНС - Сказки нарымских селькупов/ Сост. В.В. Быконя, А.А. Ким, Ш.Ц. Купер, Н.П. Максимова, И.А. Ильяшенко - Томск: Изд-во НТЛ- 1966187 с.

ЯПНС — Языки и письменность народов Севера: Языки и письменность самоедских и финно-угорских народов / Под ред. Г.Н. Прокофьева. - М. -Л.: Гос. Учпедгиз, 1937. - Т. 1. - 233 с.

C.-L. — Castren М.А., Lehtisalo Т. Samojedische Sprachmaterialien // SuS. MSFOu CXX //. - Helsinki, 1960. - 463 s.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Ильина, Людмила Алексеевна, 2002 год

1. Алатало Я. Суссыгуй эжипсан. Хельсинки. — 1998. — 149 с.

2. Беккер Э.Г. Категория падежа в селькупском языке. Томск: Изд-во Том.ун-та, 1978. 207 с.

3. Беккер Э.Г., Алиткина Л.А., Быконя В.В., Ильяшенко И.А.

4. Морфология селькупского языка. Южные диалекты. Ч. 1. Томск: Изд-во Том. гос. пед. ин-та, 1995. - 292 с.

5. Беккер Э.Г., Алиткина Л.А., Быконя В.В., Ильяшенко И.А.

6. Морфология селькупского языка. Южные диалекты. Ч. П. Томск: Изд-во Том. гос. пед. ин-та, 1995. - 284 с.

7. Болдырев Б.В. Русско-эвенкийский словарь. Новосибирск: ВО «Наука», 1994.-499 с.

8. Болдырев Б.В. Эвенкийско-русский словарь. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2000.-Ч. 1-2.

9. Болсуновская J1.M. Способы глагольного действия в диалектах селькупского языка: Автореф. дис. .канд. филол. наук. Новосибирск, 1998.-25 с.

10. Быконя В.В. Сложные послелоги подчинительного типа в селькупском языке // Структура самодийских и енисейских языков. Томск, 1985. — С. 16-21

11. Быконя В.В. Имя числительное в картине мира селькупов. Томск: Томск, гос. пед. ун-т, 1998. - 261 с.

12. Володин А.П., Козинцева Н.А. (Рец. на книгу) Z. Guentcheva (Ed.) L'enonciaton mediatisee. Editions Peeters. Louvain; Paris 1996. 322 p. // Вопросы языкознания. 1999. -№ 3. - С. 145-153.

13. Выготский JI.С. Исторический смысл психологического кризиса: Методологическое исследование// Собр. соч.: В 6 т.- М., 1982-1984 Т.1.-С. 291-436.

14. Гальцова Н.П. Морфологические средства выражения темпоральных отношений в селькупском языке (на материале тымского диалекта). Дис. .канд. филол. наук. — Томск, 1993. 168 с.

15. Григоровский Н.П. Азбука сюссогой гулани. Казань: Издание Православного Миссионерского Общества, 1879. - 48 с. Дульзон Л.П. Чулымские татары и их язык// Уч. зап. ТГПИ.- т. IX — Томск, 1952.

16. Дульзон А.П. Дорусское население Западной Сибири// Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока Новосибирск, 1961.

17. Дульзон А.П. Селькупские сказки // Языки и топонимия Сибири. Томск, 1966. -Ч. 1.-С. 96-158.

18. Ильина Л.А. Грамматическая интерференция в селькупском языке // Аборигены Сибири: Проблемы изучения исчезающих языков и культур: Тез. докл. Междун. научн. конф. 26-30 июня 1995 г. Т 1. Новосибирск, 1995.-С. 167-170.

19. Ильина Л.А. Структурные изменения в селькупском языке как следствие языкового контакта // Проблемы документации исчезающих языков и культур: Матер. Междун. конф. «21-е Дульзоновские чтения». Ч. 1. — Уфа-Томск, 1999. С. 84-90.

20. Ильина Л.А. О типологической дивергенции близкородственных языковпод влиянием языковых контактов // Сравнительно-историческое итипологическое изучение языков и культур: Матер. Междун. конф. «XXII

21. Дульзоновские чтения». Ч. П. Томск, 2000. - С. 146-152.

22. Ильина Л.А. Грамматические изменения в динамике языкового контактана материале селькупского языка) // Гуманитарные науки в Сибири.

23. Новосибирск: Изд-во СО РАН. 2000. - № 4. - С. 84-89.

24. Ильина Л.А. К проблеме исследования процесса целостной перестройкиграмматической системы (на материале селькупского языка) //

25. Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск: Изд-во СО РАН. - 2001. -№4.-С. 57-61.

26. Иохельсон В.И. Одульский (юкагирский язык) // Языки и письменность народов Севера: Языки и письменность палеоазиатских народов. — М. — Л., 1934.-ч. Ш.-С. 149-180.

27. Казакевич О. А. Текст как важнейший источник информации по исчезающим языкам Сибири // Проблемы документации исчезающих языков и культур: Матер. Междун. конф. «21-е Дульзоновские чтения», ч. I. Уфа - Томск, 1999. - С. 100-107.

28. Казакевич О.А. Автобиографический рассказ как жанр селькупского фольклора // Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур: Матер. Междун. конф. «XXII Дульзоновские чтения», ч. Ш. Томск, 2000. - С. 81-89.

29. Каксин А.Д. Система значений категории неочевидного наклонения в хантыйском языке // Морфология глагола и структура предложения. -Новосибирск, 1990. С. 106-115.

30. Каксин А.Д. Категория наклонения-времени в северных диапектах хантыйского языка. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. - 120 с. Ким А.А. Очерки по селькупской культовой лексике. — Томск: Изд-во НТЛ, 1997.-219 с.

31. Кузнецова А.И., Казакевич О.А., Иоффе Л.Ю., Хелимский Е.А. Очерки по селькупскому языку. Тазовский диалект (Учебное пособие). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1993. - 196 с.

32. Кузнецова Н.Г. Глагольная подсистема кетского диалекта селькупского языка: Автореф. дис. .канд. филол. наук. Тарту, 1987. - 18 с. Кузнецова Н.Г. Эволюция оптатива в диалектах селькупского языка // Советское финно-угроведение. - 1988 - № 3,- С. 189-194.

33. Кузьмина А.И. Грамматика селькупского языка. Ч. I. Новосибирск: Изд-во Новое, ун-та, 1974. - 365 с.

34. Мартынова Е.И. Состав и синтаксические функции инфинитных форм селькупского глагола. Автореф. дисс. канд. филол. наук. Новосибирск, 1993,- 17 с.

35. Островский Б.Я. Эвиденциальность и перфектные формы (на материале языка дари // Вопросы языкознания. 1997. - № 6. - С. 75-88. IIелих Г.И. Происхождение селькупов. - Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1972.-424 с.

36. Пелих Г.И. Селькупы XVII века (очерки социально-экономической истории). Новосибирск: Наука, 1981. - 177 с.

37. Прокофьев Г.Н. Селькупская грамматика. Л.: Изд-во Ин-та народов Севера ЦИК СССР, 1935. Ч. I. - 131 с.

38. Сказки нарымских селькупов / Сост. В.В. Бы коня, А. А. Ким, Ш.Ц. Купер, Н.П. Максимова, И.А. Ильяшенко.- Томск: Изд-во НТЛ- 1966 -187 с.

39. Скрибник Е.К. К вопросу о неочевидном наклонении в мансийском языке (структура и семантика) // Языки коренных народов Сибири. Вып. 4. -Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1998. С. 197 - 215.

40. Хелимский Е.А. К исторической диалектологии селькупского языка // Лексика и грамматика языков Сибири. Барнаул, 1985. - С. 42-58. Хелимский Е.А. Селькупский язык // Языки мира: Уральские языки. — М.: Наука, 1993.-С. 356-372.

41. Хелимский Е.А. Компаративистика, уралистика: Лекции и статьи. М.: Языки русской культуры, 2000. — 640 с.

42. Черемисина М.И. Языки коренных народов Сибири. Учеб. пособие. -Новосибирск: Изд-во Новое, ун-та, 1992. - 92 с.

43. Черемисина М.И. Структура и типология именных предложений // Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск: Изд-во СО РАН. - 1998. -№4.-С. 96-104.

44. Чнндина Л.А. История Среднего Приобья в эпоху раннего средневековья (рёлкинская культура). Томск: Изд-во Том. ун-та, 1991. — 179 с.

45. Языки и письменность народов Севера: Языки и письменность самоедских и финно-угорских народов / Под ред. Г.Н. Прокофьева. М.- Л.: Гос. Учпедгиз, 1937. Т. 1. - 233 с.

46. Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки, т. Ш.1. М.: Наука, 1966. 246 с.

47. Языки мира: Уральские языки / Отв. ред. Елисеев Ю.С., Майтинская К.Е. М.: Наука, 1993. - 398 с.

48. Якобсон P.O. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М.: Наука, 1972.-С. 95-113.

49. Castren М.А. Grammatik der samojedischen Sprachcn. Herausgegeben von A. Schiefner. St. Petersburg: Buchdruckerei der Kaiserlichen Akademie der Wis-senschaften, 1854. - 609 s.

50. Castren M.A. Worterverzeichnisse aus den Samojedishen Sprachen. St. Petersburg: Buchdruckerei der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaftcn, 1855.- 404 s.

51. Castren M.A., Lehtisalo Т. Samojedische Sprachmaterialien 11 SuS. MSFOu CXX //. Helsinki, I960. - 463 s.

52. Donner, K. Uber die anlautenden labialen Spiranten und Versclilusslaute im Samojedisehen und Uralischen. Helsingfors. 1920. Druckerei Finnischen Lit-eraturgesellschaft. -195 s.

53. Donner, K. Bei den Samojeden in Sibirien. Stuttgart: Strecker und Schroder, 1926.

54. Donner K. Samojedische Worterverzeichnisse // SUS, T. LX1V. Helsinki, 1932. - 307 s.

55. Erdelyi J. Selkupisches Worterverzeichnis. Tas-Dialekt. Budapest: Akademiai kiady, 1969.-315 s.

56. Evidentially: The linguistic coding of epistemology / Ed. W. Chafe, J. Nichols. Noorwood, 1986.

57. Helimski E. The Language of the First Selkup Books // Studia uralo-altaica. -Helsinki, 1983. 268 p.

58. Nikolaeva I. The semantics of Northern Khanty evidentials // Journal de la So-ciete Finno-Ougrienne 88. Helsinki, 1999, C. 131-159244

59. Szabo L. Selkup Texts. With Phonetic Introduction and Vocabulary. Bloom-ington, 1967. - 62 s.

60. Willet Th. A cross-linguistic survey of the grammaticalization of evidentiality // Studies in language. 1988. V. 12. № 1.