Жанр дневника в английской литературе эпохи Реставрации тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.05, доктор филологических наук Подгорский, Александр Васильевич

• Подгорский, Александр Васильевич
• доктор филологических наук
• 1998

Оглавление диссертации доктор филологических наук Подгорский, Александр Васильевич

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Г Л А В А I. ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ МЕМУАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Дневник в системе мемуарных жанров. Содержательность жанра "Дневника"

2. Условия бытования и причины распространенности мемуарных жанров в английской литературе XVII века

3. Английские дневники XVI-XVIIbb. в зарубежном и отечественном литературоведении

Г Л; А'В А II. ДНЕВНИК ДЖОНА ЭВЕЛИНА

1. Личность даиэриста. Поведенческие и мировоззренческие феномены Д.Эвелина

2. Анализ "Календариума". Жанровая специфика дневника Джона Эвелина

Г Л А В А III. ДНЕВНИК СЭМЮЭЛЯ ПИПСА

1. Личность даиэриста (феноменальные особенности С.Пипса)

2. Проявление специфических особенностей жанра в "Дневнике" С.Пипса

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ПРИМЕЧАНИЯ

Введение

Глава I

.v/Елава II

Глава III

Заключение

БИБЛИОГРАФИЯ

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Жанр дневника в английской литературе эпохи Реставрации»

ВВЕДЕНИЕ

История и культура Англии семнадцатого столетия давно привлекают к себе внимание ученых России. Работы обобщающего характера и социальные исследования гл. П. Алексеева, А.А.Аникста, м.А.Варга, В.И.ьерезкиной, Ю.Б.Виппера, С.А.Ватченко, А.Н.Горбунова, А.А.Ёлистратовой, Е.А.Косминского, Я.А Левицкого, Т.Н.Ливановой, к.й.Морозова, Т.А.Павловой, А.Т.Парфенова, В.Г.Решетова, Р.М.Самарина, Л.В.Сидорченко, А.А.Смирнова, И.В.Ступникова, З.Н.Сурма-нидзе, Д.М.Урнова, И.О.Шайтанова"'" не оставляют сомнений в том, что век Революции и Реставрации, когда в разных сферах, но одинаково блистательно проявили себя Бен Джонсон и Джон Дон, Роберт Бэртон и Томас Браун, Оливер Кромвель и Джон Мильтон, Томас Гоббс и Сэ-шоэль Бзтлер, Фрэнсис Бэкон и Джон Эвелин, Сэмюэль Пипе и Джон Драйден, Исаак Ньютон и Джон Локк, Генри Перселл и Кристофер Рен, "был одним из самых славных периодов развития английского гения и цивилизации"^. Сложности этой эпохи "повышенного драматизма", "кризиса, который, - как писал французский историк Р.Мунье,- затронул человека в целом, во всех сферах его деятельности - экономической, социальной, политической, религиозной, научной и художественной, все его существование на глубочайшем уровне его жизненных сил, его чувствования, его воли"0', подробно проанализированы гО.Б.Виппером во "Введении" к первому разделу четвертого тома "Истории Всемирной литературы"4. Семьдесят лет развития английской литературы (1620-1690), являющейся неотъемлемой частью периодов "подготовки, свершения" и "доделывания" Английской буржуазной ре-

волюции, которую и принято называть "литературой семнадцатого зека", рассмотрены в авторитетнейшем издании Института Мировой Литературы им. А.М.Горького в традиционном для нашей филологической науки русле, с привлечением для подтверждения и иллюстрации

основных концептуальных положений творчества Д.Донна и Д.Мильто-

*

на, Д.Драйдена и У.Конгрива, Д.Бэньяна и С.Бэтлера. Отдавая себе отчет в том, что всякий "обзор", всякая попытка представить литературную панораму отдельной эпохи не обходятся без потерь, "жертв" (в русском литературоведении их чаще всего "приносили" ее величеству Идеологии), с трудом нахожу объяснение факту умолчания о таком значительном явлении в английской литературе семнадцатого столетия, как мемуарная, д н е в. н и к о в а я проза, без учета и рассмотрения которой общая картина не может быть полной, завершенной. Мое недоумение является следствием объективной значимости, прежде всего, личностей Джона Эвелина (1620-1706) и Сэмюэля Пипса (1633-1703), их произведений для истории, культуры и литературы Англии, Европы и Америки, а отнюдь не субъективных исследовательских пристрастий. Дабы не быть голословным, попытаюсь обосновать свои претензии (ни в коей мере не посягая ни на чей авторитет), не нарушая строя "ученой беседы", образец которой донес до нас памятник древнеиндийской словесности "Вопросы Милинды":

"...царь молвил:"Почтенный Нагасена, ты будешь со мною беседовать?" - "Если ты будешь беседовать по-ученому, государь, то буду, а если ты будешь беседовать по-царски, то не буду".- "А как, почтенный Нагасена, беседуют ученые?" - "В ученой беседе, государь, противника запутывают перебором случаев, он выпутывается,

-ь-

выдвигает опровержения, делаются встречные ходы, делаются различия, и ученые при этом не сердятся. Вот так, государь, беседуют ученые".- "Ну а как, почтенный, цари беседуют'?" - "Цари в беседе отстаивают какое-то свое положение, государь, а тем, кто им перечит, приказывают дать палок: дайте-ка, мол, такому-то палок, 'бот так, государь, цари беседуют". - "Будем, почтенный, беседовать по-ученому, а не по-царски. Беседуйте, почтенный, без

к

опаски..."

¡0.Б.Виппер в своей статье писал:

"Разительные сдвиги, происходившие в XVII столетии в научном познании действительности, оказывали ощутимое влияние на духовный мир современников, и среди них на представителей литературы. Многие выдающиеся писатели XVII в. были к тому же непосредственно связаны с кругами ученых и мыслите-

6

лей-гуманистов (например, Мильтон...) . На мой взгляд, для подтверждения приведенных тезисов (по сути своей бесспорных) фигура автора "Потерянного рая", получившего две ученые степени в Кэмбридже и, как предполагают, встречавшегося в Италии с великим Галилеем, при всей ее внешней выразительности и эффектности, не самая показательная, поскольку непосредственного отношения к деятельности английской Академии, которая, по словам Вольтера, "спокойно смешивала литературу с физикой" /,'Д.Мильтон не имел.

Во второй половине века, когда в Европе с развитием естественнонаучной мысли формировалось новое мировоззрение^, а в Англии интенсивно велось обустройство "Соломонова дома", среди "ви-

п

ртуозов", называемых у нас "учеными-любителями", "учеными-диле-

тантами"^, являющихся, с моей точки зрения, энтузиастами науки

воплощающими в жизнь заветы Ф.Бзкона^ в силу присущей им "любозна-

1 ч

тельности", столь высоко ценимой Т.Гоббсом , выделялись Д.Звелин и С.Пипе - тогда еще не почитаемые соотечественниками как авторы "классических дневников", но уже признанные слуги государства.

Д.Звелин в полной мере использовал возможность общения с благоволившим к нему Карлом II (тоже академиком) для того, чтобы "философское общество", "философский клуб" или "философская ассамблея", как называл он в своих записях ученое содружество "самых разных образованных джентльменов"^, обрело статус "Королевского общества для усовершенствования естественнонучного знания посредством эксперимента" с хартией, гербом, девизом, президентом, секретарями и действительными членами, а также божественным покровителем в лице святого Андрея, в день которого, начиная с 1663 года, будут проводиться торжественное заседание, выборы и трапеза, неотъемлемой частью коей станет паштет из оленины, присылаемый патроном земным -монархом Англии. Сам Джон Звелин, согласно его записи в дневнике, стал членом Академии шестого января 1661 года на первом (после возвращения короля) собрании ученых мужей в Грешам-Колледже, и именно его книга "Сильва, или Рассуждение о разновидностях древисины" стала первой официальной публикацией "Королевского общества"(1664). Помимо многочисленных упоминаний Д.Эвелином в его "Дневнике" встреч академиков, описаний различных опытов, свидетелем которых он являлся, достойно быть отмеченным и то, что вместе с женой он разработал макет;фронтисписа труда официального историографа Академии

16

Т.Спрата "История Королевского общества"(1667).

С.Пипе, избранный членом "Королевского общества в Лондоне для распространения естественного знания" пятнадцатого февраля 1665 го-

да по причинам обоюдной полезности^, проявлял ко всему происходящему там неподдельный интерес (и задолго до своего избрания), честно признаваясь, что ему "не хватает разумения" для понимания и "прелюбопытных бесед" и "опытов"(1 марта 1665). Наука, случалось, помогала С.Пипсу и в обыденной жизни:

"Вечером дома. Пели с женой на два голоса, после чего она ни с того, ни с сего заговорила о своих туалетах и о том, что я не даю ей носить то, что ей хочется. В результате разговор пошел на повышенных тонах, и я счел за лучшее удалиться к себе в комнату, где вслух читал "Гидростатику" Бойла, пока она не выговорилась. Когда же она устала кричать, еще пуще сердясь от того, что я ее не слушаю, мы помирились и легли в постель - в первый раз за последние

несколько дней, которые она спала отдельно по причине

*

сильной простуды"(4 июня 1667). В 1672 году он был избран членом Президиума, а в 1684 и Президентом, обессмертив свою причастность к делам английской и мировой науки автографом на титуле первого издания трактата И.Ньютона "Математические начала натуральной философии: "Печатать позволено. С.Пипе, президент Королевского общества, 5 июля 1686 года". Степень же активности его работы в Академии всегда зависела от меры занятости в военно-морском министерстве.

Д.Эвелин и С.Пипе благодаря своим дневникам заслуженно считаются "летописцами" тогдашней английской Академии, сохранившими для потомков атмосферу ученых собраний XVII века, темы обсуждений и экспериментов; они - свидетели и участники процесса становления науки; они же, сегодня - "выдающиеся писатели XVII в.", "непосре-

* Отмечаемые далее в тексте (*) переводы сделаны А.Ливергантом.

дственно связанные с кругами ученых". Свидетельство тому мы обна-

1 о

руживаем и в книге В.П.Карцева "Ньютон" . Для данного ученого и писателя Д.Эвелин - "бытописатель того времени", С.Пипе - "мелкий клерк, сохранивший в самые тяжкие дни верность Стюартам и за это награжденный Карлом II должностью крупного чиновника Адмиралтейства", а оба они - "типичные для общества фигуры.., олицетворяющие жадность нового поколения к экспериментальной науке, к знанию, к исследованию мира и природы", и при этом "яркие личности":

"Да, широко распахнутые на мир глаза, неуемное любопытство и смелость - вот черты членов Королевского общества его первых лет. Чтобы представить себе, из кого тогда состояло общество, можно привести в пример его президента времен ньютоновских "Начал" Сэмюэля Пеписа, известного мемуариста, заполнившего своей автоматической ручкой - одной из первых в мире - тысячи страниц, до сего времени служащих одним из главных источников по интеллектуальной истории Англии. Он писал книги по садоводству, пытался обогатить английскую флору новыми растениями, привезенными из Америки и Азии, боролся с лондонским смогом, безнадежно пытаясь очистить воздух английской столицы. Он не упускал случая побывать на ампутации в парижском госпитале, увидеть собственными глазами пытки в тюрьме Шатле и купить секреты у бродячих фокусников. Он представил обществу описание дромадера, который, по его мнению, был "чудовищным зверем, подобным верблюду, но гораздо больше", и притащил на очередное заседание собственноручно отколытые им от гигантских мегалитических столбов в Стоунхендже куски гранита. И, чтобы уж дать полное представление о научном лице Пеписа, отметим вскользь,

что, хотя он и был магистром искусств Кембриджа, знаний ему определенно не хватало: он для собственного удовольствия разучивал по вечерам таблицу умножения"^. Степень бакалавра С.Пипе действительно получил в марте 1654 года, а шестого августа 1663 записал в "Дневнике":

"...Вечером получил от мистера Ковентри (секретаря лорд-адмирала герцога Йоркского. - А.П.) письмо и серебряную ручку, которую он обещал мне, заправляющуюся чернилами; очень полезная вещь для меня. Помолившись, спать". Однако пользоваться ею он будет редко, а в 1665 она и вовсе у него сломается. Что же касается "разучивания по вечерам таблицы умножения", то "отмечу вскользь": 1). ее ,на самом деле мало кто знал в

>

XVII веке; 2). С.Пипе был среди тех, кто знал, и "удовольствие" получал от другого. Шестого декабря 1663 года он писал:

"Воскресенье. Долго лежал в постели, а затем поднялся и отправился в церковь, совсем один (меня все больше беспокоит, что у меня нет слуги, который сопровождал бы меня), а оттуда домой обедать; моя жена - день выдался очень холодный, снежный ,'(впервые в этом году мы увидели снег) - и после обеда все еще оставалась в постели. Я принялся разбирать мои книги по математике .

Вскоре жена поднялась, и всю вторую половину дня я занимался с ней арифметикой, и она очень хорошо усвоила сложение, вычитание и умножение; с делением я решил подождать и начал знакомить ее с глобусом..." Еще двадцать первого октября этого же года, С.Пипе, после первого урока с женой, подчеркнул, что он "с превеликим удовольствием научит ее разбираться во многих вещах". Все остальное в приведенном

пассаже, не поддающемся сокращению в силу его эмоциональной насыщенности и лексической выразительности, имеет отношение к Д.Эвелину, а не к С.Пипсу. Дромадера Д.Эвелин видел в Париже 24 февраля 1651 года и упомянул этого "зверя", как прежде упоминал впервые виденных им слона, пеликана, цаплю и прочую живность. В этот же день он купил секрет понравившегося ему фокуса, а в записи от одиннадцатого марта 1651 рассказал о посещении тюрьмы Шатле, где не смог досмотреть демонстрируемых всем жестоких пыток над преступником.

"Другому знатному "виртуозу", Джону Ивлину, ничего не стоило засунуть руку в пасть льву, чтобы потрогать его язык и убедиться, что он такой же шершавый, как язык кота... Он ввел в английский обиход коньки - еще до чумы их испытывали перед восхищенной публикой на замерзшем озере в Сент-Джеймском парке"20.

"14 февраля 1654. Я видел прирученного льва, преспокойно играющего с ягненком; он был огромный, я положил мою руку ему в пасть и обнаружил, что язык у него такой же шершавый, как и язык кота; видел я и барана с шестью ногами, из которых для передвижения он использовал только пять, и гуся с четырьмя лапами..

Первого декабря 1662 года Д.Эвелин становится свидетелем того, как "на льду нового канала в Сент-Джеймсском парке" демонстрируют перед королем свое умение кататься на коньках "некие джентльмены", и отмечает, что делают они это, "следуя голландской моде", а сам отп-

21

равляется домой по воде и с большим трудом: Темза почти замерзла .

Завершая свой труд, В.П.Карцев, не уставая "эксплуатировать" Д.Эвелина и С.Пипса, вначале напишет, что при Вильгельме Оранском последний подвергнется жестоким преследованиям "за совращение сво-

ей жены в католичество", а затем разовьет понравившуюся мысль в эффектном контексте:

"Научный спор перерастал в гораздо более опасный спор религиозный. Возможно, не случайно Королевское общество отказывалось от издания "Начал". За печатание был только президент Самуэл Пепис, знаменитый английский мемуарист, секретарь будущего Якова II и, стало быть, католик. Он был судим за совращение в католичество своей жены, заточался в Тауэр по подозрению в участии в якобитском заговоре. Некоторые счита-

2

ют даже, что он тайно помогал деньгами при печатании "Начал", где правда и вымысел о "знаменитом английском мемуаристе" столь "искусно" переплетены, что остается лишь руками развести и перестать удивляться "зависти" И.Ньютона к "своему сочлену по Королевскому обществу поэту Джону Донну, сумевшему сказать великие слова

о том, что человек - не остров:"Никогда не спрашивай, по ком звонит

о о

колокол: он звонит по тебе" .

Однако вернемся к "ученой беседе". В своей содержательной и концептуальной статье Ю.Б.Виппер отмечал далее, что "обострение и усложнение общественной борьбы, столь характерные для XVII столетия", сделали литературу неотъемлемой частью происходящих "резких сдвигов и бурных катаклизмов" и привели к "большей разветвленности литературного процесса по сравнению с предшествующей эпохой"; кроме того, они породили "серьезные сдвиги...в системе жанров, культивируемых западноевропейской литературой" .

В Англии "большая разветвленность литературного процесса" сказалась не столько в усилении "консервативных и реакционных тенденций", сколько в формировании особого, отвечающего духу времени литературного пласта, развивающегося подспудно (читателю современ-

нику не предназначенного, "адресованного0 потомкам), не связанного своей художественной структурой с основными стилевыми тенденциями века, не ориентированного на вкусы критиков, придерживающегося особых жанров, позволяющих личности самораскрываться, постигать свои глубины, интеллектуализировать процессы своей внутренней жизни, приводя ее в соответствие с законами и нормами жизни внешней, то есть социума, привлекающих своей доступностью и кажущейся простотой даже далеких от литературного творчества людей. В то время, когда Мильтон, Бэньян, Бэтлер, Драйден, преодолевая классицистские запреты, проявляли "усиливающийся интерес к объективному образному осмыслению действительности с ее внутренними закономерностями, в ее преисполненном конфликтов развитии" , и при этом, иногда, демонстрировали "проблески реализма новой эпохи" или "реалистические искания

26

новаторского характера" , безвестные "Джонсы", "Смиты", "Брауны" -гробовщики, солдаты, адвокаты, антиквары, чиновники, сельские джентльмены и государственные мужи, чаще всего и не подозревающие о существовании Караваджо или Хальса, заполняли свои "книги", "тетради", "журналы" и "дневники" записями разной длины, разной степени регулярности, разной смысловой насыщенности и эмоциональной окрашенности, экспрессивности. Сами то не всегда осознавая, они осмысливали происходящее с ними и вокруг них крайне субъективно и, не ощущая на себе груза господствующих в современной для них литературе канонов барокко и классицизма, добивались в безыскусных повествованиях о самом обыденном того органического сочетания "глубины одухотворенного психологического анализа с точностью и достоверностью со-

27

циальнои характериситики персонажей" , которое Ю.Б.Виппер находил

ро

лишь в живописи семнадцатого века , и создавали то, что исследователи назовут по прошествии лет "новой английской прозой" и проч-

но свяжут с "поздним" Конгривом и ранним творчеством Дефо и Свифта; то, что практически сводит на нет следующее утверждение многоуважаемого ученого:

"В литературе же XVII в. как эпохи (т.е. как времени, следующего за позднеренессансным творчеством Шекспира и Сервантеса и предшествующего Просвещению) тонкость, проникновенность психологического анализа, с одной стороны, и полнокровность, достоверность в изображении быта, конкретной материальной и социальной среды, с другой,- остаются большей частью оторванными друг от друга, не сочетаются в рамках разрабатываемого

2Я

жанра, в творчестве одного и того же писателя". Прочтите записи из "Дневника" С.Пипса за 1667-1669 годы, на которые приходится история его отношений со взятой в услужение к истомившейся от одиночества Элизабет Пипе молоденькой;Деборой Виллет. Вы станете "соглядатаем" чужих удовольствий и горестей, будете воспринимать "живую" историю Деборы и Сэмюэля (по существу тривиальную для всех времен) как увлекательнейший роман.«(до какого собственно литература в семнадцатом веке еще "не доросла"), пропуская в записях, оставляя на потом все, не имеющее непосредственного отношения к данному "сюжету", но весьма значимое в тот момент для самого С.Пипса: детали быта, материальной и социальной среды; вас будет занимать прежде всего психология "героев", природа чувства, его развитие, жизнь сознания и драма мысли истерзанного всякого рода сомнениями автора, открытого во вне своими самыми разнообразными чертами: как привлекательными, так и отвратительными. Вами будет руководить желание узнать, что же там дальше, как? И, вероятно, гораздо меньше занимать то, купит ли себе удачливый возлюбленный -бедняга муж лошадей и какой масти. Вы будете сопереживать, обвинять

и оправдывать, а многочисленные реалии жизни и манера повествования не позволят вам забыть, что события разворачиваются в Англии второй половины семнадцатого века, что читаете вы историю из подлинного дневника.

На мой взгляд, есть все основания причислить к наивысшим достижениям в реалистическом отображении действительности европейской литературой XVII века не только "Симплициуса Симплициссимуса" Гриммельсгаузена или "Дон Шуана"Мольера, как это делает отчествен-ная академическая наука, но и лучшие образцы английской мемуарной и дневниковой прозы эпохи Реставрации: "Календариум" Д.Эвелина и

"Дневник" С.Пипса, значение которых не исчерпывается содержащимся

30

в них "богатейшим историко-культурным" материалом" , бесспорно важном для изучения ментальных процессов. Поставив Джона Эвелина и Сэмюэля Пипса на подобающие им "места" в ряду с Д.Мильтоном, Д.Бэньяном, С.Бэтлером, Д.Драйденом и В.Когривом, мы не только воздадим им должное, но и заполним пробелы, существующие в представлении об английской литературе XVII века, причем не только у русского читателя. Для пояснения своей мысли позволю себе привести цитату из статьи американского писателя Фрэнка Норриса "Ответственность романиста":

"...Каждый из видов искусства поочередно становится формой отражения и выражения мысли той или иной эпохи. Было время, когда мир ожидал правдивого отражения и воплощения своих идеалов от зодчих, воздвигавших замки и величественные соборы... Пришли иные времена, а с ними и иные обычаи, и настал век художников. ЛюдиРенессанса доверили говорить от своего имени Микеланджело, Леонардо да Винчи, Веласкесу, и доверили не напрасно. Затем

началась эпоха.драмы. Шекспир и Марло решили уравнение той действительности и того времени, когда они жили. А когда жизнь изменилась настолько, что уже не смогли служить действенным средством ее выражения ни архитектура, ни живопись, ни драма, пришел час больших поэм, и ора-. торами, избранными людьми того века, оказались Поп и Драйден... Каждая эпоха запечатлевала себя при помощи именно ею излюбленного средства, и нам, людям сегодняшнего дня, оставила в наследство Слово, которое мы должны прочесть и понять... "Макбет" и "Тамерлан" - обобщение всего духа елизаветинской эпохи, а "Похищение локона" - послание, отправленное нам беспроволочным способом прямо из века Реставрации"' А.Поуп - это, конечно, раннее Просвещение, он - "августкнинец", а "слово", оставленное нам в наследство ХУП столетием,- не только "большие поэмы", но и дневники эпохи Реставрации, являющиеся предметом данного исследования.

Жанр дневника, традиционно причисляемый к мемуарам в широком значении этого слова, термина, из-за своего изначально внелитературного происхождения, разнообразия материала, с трудом поддающегося строгой классификации, зависимости от личности автора всегда находился на периферии истории и теории литературы и вопреки широким'возможностям, которые он открывает перед филологами и культурологами практически не исследован российскими учеными.

Жанровые границы между мемуарными формами эластичны и размыты, о чем красноречиво свидетельствует "Глоссарий названий, применимых к биографии" из шестидесяти наименований, приведен-

ный в книге Д.Джонстона "Биография: литературный портрет личности" (1928)32. В главе "Мемуары и дневники" исследователь отмечал, что "дневник и мемуары, как правило, путали и читатели и авторы, не замечая между ними особых различий; хотя совершенно очевидно, что дневник в гораздо большей степени выражает личностное начало и не столь претенциозен. Кроме того, дневник не столь явно ориентирован на постороннего читателя, как большая часть других жанров мемуарной литературы, и потому производит впечатление той искренности, которая чаще всего отсутствует в других биографических повествованиях"33. В "Глоссарии" жанр дневника определен следующим образом :"Дневник - наиболее индивидуализированная форма мемуаров, представляющая собой ежедневную регистрацию событий и личных дел автора; далеко не всегда представляется возможным отличить дневник от журнала"3^. Суть "журнала", по-Джонстону, составляют те же "ежедневные записи", но при этом он "обладает более четкой структурой, чем обычный дневник, от которого, однако, его часто трудно отличить по причинам крайней откровенности, свойственной записям журнала, они редко предназначаются для публикации". Из приведенных толкований "дневника" и "журнала" как специфических жанровых форм мемуар-: ной литературы трудно понять, что же отличает одно от другого, можно лишь предположить, что само толкование "журнала" "подгоняется" под "Дневник" С.Пипса. Если учесть, что авторитетнейший Сэмюэль Джонсон(1709-1784) в своем словаре толковал слово "дневник" как отчет о ежедневных делах, наблюдениях, как "журнал", то попытки американских и английских исследователей "поправить" лексикографа XVIII века нельзя признать успешными. В книге "Душа Сэмюэля Пипса" Г.Брэдфорд писал по этому же поводу: .

"Термины "журнал" и "дневник" представляются вполне взаимо-

заменяемыми, хотя, может быть, слово "журнал" целесообразнее использовать для обозначения записей, обработанных с большим тщанием. Мистер Артур Понсонби в своей превосходной книге "Английские дневники" высказал предположение, что авторы "журналов" более сосредоточены на описании внешних событий, чем авторы "дневников", однако подобная разница прослеживается далеко не всегда"^. С моей точки зрения, английские слова "дневник" и "журнал", употребляемые для обозначения личных ежедневных записей, являются абсолютно синонимичными; едва ли возможно объяснить разницу между ними и не впасть в искусственность, не прибегнуть к "натяжкам"; можно допустить, однако, что семнадцатый век - и главный "аргумент" здесь С.Пипе со своим произведением - отдавал предпочтение слову "журнал".

В работе "Мемуары как источник изучения психологии творчества" Г.В.Краснов отмечал:

"Специфика мемуаров при всей их жанровой гибридности (собственно воспоминания, письма, дневники, исторические документы) -доподлинность, очевидность. Их притягательная сила в кажущейся бесспорной достоверности, небеллетризованной протокольнос-

Я7

ти, в свидетельских показаниях . Главную же особенность собственно жанра дневника М.Г.Соколянский видел в его субъективности:"...рассказ в нем всегда ведется от первого лица, пространственно-временной континуум отмечен безусловным эгоцентризмом. Дневниковые записи не ретроспективны, они современны описываемым событиям. Основной композиционный принцип дневника -

* Д.Дефо свою книгу о чуме, посвященную событиям 1665 года, тоже не случайно назвал "журналом".

о о

хронологизм" . Утверждения о том, что в "произведениях мемуарной литературы познавательные функции стоят на первом месте при отсутствии каких-либо специальных художественных установок"3^, может быть признано справедливым по отношению к дневникам, но не без оговорок. Поскольку авторы дневников "закрепляют еще не предрешенный процесс, процесс жизни с еще неизвестной развязкой"40, дневники можно рассматривать как прямые документальные свидетельства эпохи, не содержащие оценочного момента, привносимого временем и жизненным опытом человека в воспоминания, записки, автобиографии и биографии. При этом они существенно отличаются от трудов историков и не всегда могут быть безоговорочно отнесены к явлениям литературным. Определению жанрового своеобразия дневника посвящен первый параграф первой главы диссертации.

Вопрос о принадлежности мемуаристики и дневников к литературе является и открытым и решенным одновременно. Н.И.Конрад отмечал "факт разного состава литературы в разное историческое время" и подчеркивал зависимость "общественно признаваемого состава литературы..11.рот .представлений:^, литературном произведении", которые, по его словам, "всегда историчны, т.е. определяются общим положением литературы в данную историческую эпоху" и "отношением общества своего времени к вопросам темы литературного произведения, его материала, формы, жанра, назначения"4^. Применительно к интересую-' щему нас периоду, констатируя "различный характер состава художественного творчества, системы его родов и жанров по отдельным регионам и странам", Ю.Б.Виппер и Б.Л.Рифтин во "Введении" к четвертому тому "Истории Всемирной Литературы" высказались вполне определенно :

"...Вместе с тем понятие "литература" на Западе в XVII в.

включает в себя наряду с чисто художественными произведениями также моралистику, мемуары, публицистику, переписку, пре-

..42

дназначаемую для публичного чтения в салонах* . Итак, если исходить из того, что литература- "особая категория духовной творческой деятельности общества, отличная от философии, науки, искусства и вместе с тем сопряженная с ними, поскольку она пользуется всеми их средствами: понятиями, символами, образами, метром, ритмом, эвфонией"4^, то мемуары и дневники к ней

причислены и даже "играют,- как писал Р.М.Самарин,- большое значе-

„,(тт „44

ние в литературе XVII века , но, как и все остальное в одном ряду с ними, противопоставлены "чисто художественным произведениям". Художественность - вот чего не достает традиционным мемуарам с точки зрения приверженцев строгих классификаций для того чтобы они во всех своих разновидностях были включены в "обойму" литературных жанров и стали "равными" повести, роману и т.д. Художественность - это ахиллесова пята мемуаристики и дневников; это то, отсутствие или недостаток чего делает "мемуарные" жанры и их исследователя уязвимыми. По мнению Н.Л.Лейдермана, органическое единство познавательно-оценочной, преобразовательной (моделирующей) и знако-во-коммуникативной сторон, составляющих "сущность художественной деятельности", "обладает особым качеством - художественностью, которая характеризует явление искусства как форму эстетического освоения действительности, носитель эстетической оценки и собственно эстетическую ценность" , принимая данное опреление за исходное, трудно не признать наличия в лучших английских дневниках эпохи Реставрации такого качества, как "художественность". Однако Д.С Лихачев считает мемуарную прозу "нелитературной"4^, а М.М.Бахтин называл дневники, исповеди, биографии жанрами "внехудожественными",

-2047

"житейскими*1, "внелитературными" и "полулитературными" . Перед нами обычный для филологии случай, когда можно достойно аргументировать два прямо противоположных мнения: все зависит от позиции и критериев оценки. При этом речь, конечно, не идет о причислении к разделу художественной литературы всех мемуаров и дневников, созданных англичанами в семнадцатом веке, большая часть которых всегда будет оставаться предметом исследования историков, социологов, культурологов, но отдельные из них такой "чести" заслуживают. Во

французской литературе кардинал де Рец уже для Г.Лансона был "ведя

ликим писателем" , а для А.Моруа "великим мастером французской

да

прозы , однако для признания этого,казалось бы, очевидного факта потребовалось-длительное время. В одной из последних своих статей ■ Ю.Б.Виппер писал:

"Однако трактовка "Мемуаров" Реца как в принципе художественного воссоздания автором своей биографии, трактовка, кажущаяся сейчас непреложной, на самом деле закрепилась в научной литературе относительно недавно, приблизительно с 60-х годов нашего столетия. До этого преобладал иной взгляд на это замечательное произведение - чаще всего не как на достояние художественной литературы в первую очередь, а как на историческую хронику, а тем самым как на достояние исторической науки"00.

Подобно жанру эссе, формирование и развитие которого детально проанализированы в докторской диссертации В.И.Липиной(Березкиной) , дневниковый жанр не вполне соответствует распространенным представлениям о художественности литературного явления. В дневнике "ин-териоризированный" (В.И.Липина-Березкина) сюжет, открытая, слабо "конституированная" (С,С.Аверинцеы) композиция; в нем явно выраже-

но документальное начало (достоверные события, подлинные факты, исторические даты, реальные люди); в нем обилие, если не избыток, "жизненной правды", объявляемой иногда "основой и источником подлинной художественности". Фиксируя "жизненную правду" и, в отличии от мемуариста или писателя, только ее, даиэрист располагает и пользуется теми же самыми художественными средствами (иных нет!), что и авторы "чисто художественных произведений"; другое дело, что "средства" эти оказываются включенными в отличную художественную конструкцию, в которой сюжет, композиция, герои функционируют не в фантазийном пространстве, сотворенном художником, а в пространстве реальном, где все "взаправду" и повинуется лишь Творцу.

М.М.Бахтин писал:

"Строясь в зоне контакта с незавершенным событием современности, роман часто переступает границы художественно-литературной специфики, превращаясь то в моральную проповедь, то в философский трактат, то в прямое политическое выступление, то вырождается в сырую, не просветленную формой душевность исповеди, в "крик души" и т.д. Все эти явления чрезвычайно характерны для романа как становящегося жанра. Ведь границы между художественным и внехудожественным, между литературой и не литературой и т.п. не богами установ-

5 Я

лены раз и навсегда" . Развивая и конкретизируя данный тезис, А.В.Михайлов отмечал, что "романное повествование в эпоху своего зарождения было как бы "зажато" между фактичностью истории и свободой фантазии и обязано было объединить эти стороны, главным образом, научив фантазию свободно чувствовать себя в материале исторически конкретном, в

-2254

пределах полного и сплошного образа реальной действительности"; по словам исследователя, переходя свои границы, "роман стремится преодолеть свою "литературность" и предстать как действительность и история"; более того:

"Роман" как обозначение повествования часто уступает место "Истории". История в ее реальном аспекте перекрывает "романическую сторону повествования, и так могло получиться, что

"робинзонада" перепечатывалась среди подлинных рассказов о

55

путешествиях по свету" . "Робинзонада", как известно, называется "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка...Написано им самим", а другая "история" - "Радости и горести знаменитой Молль Флендерс... Написано по ее собственным заметкам"; еще одна, до 1780 года воспринимавшаяся в качестве подлинных записок некоего "Г.Ф." - "Дневник чумного года...Писано горожанином, в течение всего того времени остававшимся в Лондоне"; кроме того, перу Д.Дефо принадлежат "Мемуары Кавалера" и "Мемуары капитана Карлетона",- и везде, в разной мере успешно "преодолевая свою "литературность", роман "стремится предстать..." как м е м у а р, являющийся по определению А.В.Михайлова одновременно "действительностью и историей".,В своих романах Д.Дефо использовал ту особую художественную конструкцию, которая изначально существовала в мемуарах и дневниках и была хорошо знакома его современникам; писателю нужно было, чтобы его книги покупали, и потому он создавал их в соответствии с тем, что позднее назовут "законами восприятия":

"Творить, но во имя чего? Созидать, но как сделать свою вещь такою, чтобы она проникла в сознание воспринимающего, захватила бы его тем строем мыслей и чувств, который жил ког-

да-то в авторе и стоил ему таких услий? - это вопрос далеко не праздный для художника. Схватывает он в своей творческой практике объективные законы восприятия - и произведение

К

живет века и тысячелетия" . Все его незаурядное мастерство романиста потребовалось Д.Дефо для поддержания баланса соотношения правды и вымысла, документального и художественного в тех пропорциях, которые считались обыкновенными для мемуаров, записок, журналов.

Творчество Д.Дефо пришлось на тот особый период в истории английской литературы,подобный которому литературе русской предстоит пережить позднее и о котором Ю.М.Лотман писал:

"Существовали целые периоды литературы, когда, в силу разных причин, движение литературы вперед было связано именно с отказом от того, что сам автор и его читатели привычно считали "художественностью". Автор стремился к тому, что воспринималось им как внелитературный материал, а на самом деле представляло собой новую форму художественности. Таков был переход от сказки к средневековой летописи - от

вымысла к документу. Причем новое сознание осмысляло и вымы-

57

сел, легенду - как историю, документ" . "Отец английского романа" в лучших своих произведениях достигает той "художественной простоты", что "в свете структурного анализа. . .раскрывается как нечто, прямо противоположное примитивности"

и, по мнению Ю.М.Лотмана, "сложнее, чем художественная сложность,

58

ибо возникает как упрощение последней и на ее фоне" . В данном случае парадокс заключается в том, что художник (Дефо)

"упрощает", то есть "сознательно не употребляет оп-

59

ределенные элементы построения" , "отказываясь от выполнения оп-

ределенных принципов", способных привести к обнаружению доминирования "художественного" над "документальным", моментально "опускающего" произведение (в глазах читателя) с уровня мемуара, записок, дневника очевидца в разряд "художественной прозы", чтобы "подняться" до "художественности", скажем, С.Пипса, не художника вовсе; и производит "упрощение" на фоне той же самой "художественной сложности" "Гудибраса" или "Потерянного рая", например, которая позволяла даиэристу С.Пипсу "творить" совершенно свободно, то есть без каких-либо установок или ограничений, занимаясь исключительно интерпретацией себя и разных граней мира, отраженного в своем сознании.

Успех самой удачной мистификации Д.Дефо: "Дневника чумного года", - очевидное свидетельство достижения-мастером слова столь желанной и необходимой для него "художественной простоты"; одновременно публикация "Дневника" С.Пипса, пережившего события 1665 года и запечатлевшего их, сделала явным то обстоятельство, что "художественная простота" даиэриста, органично существующая в его произведении, не уступает "художественной простоте" романиста по степени психологизма, лиризма, интимности, стилевой и образной выразительности, вполне созвучных современным представлениям о художественности.

Объектом исследования в диссертации является процесс становления жанра дневника в английской литературе, начиная с шестнадцатого века, когда вели свои записи юный король Эдуард VI (с 1549 по 1552), лондонский купец Генри Мэтчин (с 1550 по 1563), математик и королевский астролог Джон Ди (с 1554 по 1601), театральный деятель времен Елизаветы Филип Хэнслоу (умер в 1616) и просвящен-ный воин Томас Канингсби (в 1591), заложив тем самым традицию,

продолженную в семнадцатом веке основателем "Общества друзей" Джорджем Фоксом (1624-1675), видными политическими деятелями времен Карла I и Кромвеля Бальстроудом Вайтлоком (1625-1660) и Эдмундом Ледло (1625-1672), дворянином Джоном Рерисби (1634-1689) и обогатившую европейскую и мировую литературу такими "шедеврами" жанра, как "Календариум" Джона Эвелина и "Дневник" Сэмюэля Пипса, которым посвящена большая часть данной работы. Обращение к "Мемуарам" Реца и Сен-Симона, "Дневникам" А-.В.Никитенко, Л.Н.Толстого, М.Башкирцевой, Э.и Ш.Гонкуров, Ш.Ренара и других авторов, не имеющих отношения ни к Англии, ни к эпохе Реставрации, легко объясняется тем, что "несмотря на разительное внешнее несходство, в различных культурах обнаруживаются те же элементы и ситуации, всякий раз по-новому связанные друг с другом. Это похоже на смену картинок в калейдоскопе: картинки разнятся, а элементы те же. Различие и родство множества химических соединений - другой при- . мер" (А.К.Гаврилов)^.

Научная новизна работы состоит в том, что в ней впервые в отечественном литературоведении предметом специального многоаспектного изучения стали полные, многотомные издания текстов Д.Эвелина и С.Пипса. Если магистральные пути развития английской литературы давно и тщательно изучаются филологами, то линии развития жанров пограничных, не нормативных зачастую остаются без должного внимания, хотя без объяснения закономерностей возникновения, развития, а в отдельные эпохи и доминирования мемуарных жанров невозможно научно верно оценить достижения романа и просветительского, и современного и понять динамику литературного развития в Англии в целом. Все углубленные историко-литературные исследования обнаруживают связь

романа с мемуарными жанрами и зависимость его происхождения от них. Впервые в русской и зарубежной практике в диссертации определяется особое место "дневника" в системе мемуарных жанров. Он рассматривается не как первичная, простейшая форма мемуарной литературы или "форма без формы", а как жанр строгой-структуры и не мемуарный по сути, ибо автор дневника занят прежде всего настоящим, а мера присутствия памяти, воспоминания- в подлинном дневнике мизерна и зависит от того, насколько настоящее заставляет обращаться к прошлому: далекому или недавнему. Таким образом дневник оказывается своеобразным зеркалом, в котором отражаются важнейшие изменения, происходящие в обществе, в литературе и культуре: всякого рода политические потрясения и изменения, эволюция моды и вкуса, важнейших эстетических представлений, семейные отношения, человеческие связи, нормы нравственности и границы безнравственности и т.д. В дневнике обнажаются или проявляются индивидуальные психологические мотивы общественного поведения, на первый план'выходит тот "внутренний человек", который противостоит историческим "имиджам", строящимся в соответствии с нормами и правилами, законами и приличиями: оба этих "образа" характеризуют эпоху, определяют и обнажают границы дозволенного в ней. Кроме того, в работе анализируется "изменчивое соотношение двух постоянных характеристик человека" в условиях конкретной историко-культурной ситуации, поскольку именно в "неповторимых взаимодействиях "личности" и "индивида"(по определению и в определениях Г.С.Кна-бе) проявляется "живая плоть культуры и общественного бытия"Р "Личность" есть характеристика человека с точки зрения его участия в общественной жизни и значительности роли, которую

он в этой жизни играет. "Индивидуальность" определяет внутренний мир человека, его духовный потенциал, выражающийся обычно в формах, не имеющих прямого и непосредственного общественного содержания. В этом смысле "индивидуальность" можно рассматривать как "остаток" (термин Л.Я.Гинзбург) от всех непосред-

т>?

ственно общественных проявлений личности".

Целью диссертационного исследования явилось следующее:

- проследить становление и развитие английской мемуаристики ХУ1-ХУП веков, включив ее в контекст мемуаристики европейской, с тем, чтобы отчетливее выявить достижения и мастерство Д.Эвелина и С.Пипса;

- рассмотреть "Календариум" Д.сВелина и "Дневник" С.Пипса как "исключительные явления"(по терминологии М.Л.Гаспарова)

в английской литературе ХУЛ столетия, наиболее полно выражающие характерные признаки своей эпохи и достойные выступать ее "полномочными представителями" в истории культуры, одновременно выпадающие из своего времени, так как опубликованы они были лишь в XIX веке;

- проследить динамику бытования и функционирования жанра дневника в системе мемуарных жанров, определить его специфические признаки;

- на материале произведений исследовать мировоззренческие и эстетические позиции мемуаристов эпохи Реставрации, используя не только их прямые высказывания, но и непрямые свидетельства, имплицитные оценки и невольно выраженные в записях взгляды и представления;

- провести реконструкцию личностей Д.Звелина и С.Пипса во времени и социуме .для выявления характерности и своеобра-

зия каждого из них;

- изучить литературно-эстетические аспекты (рецептивный, психологический, исторический) "Календариума" свелина и "Дневника" Пипса.

- поставив С.Пипса в положение "культурного собеседника", проанализировать его "поведенческий феномен" и "серьезность" (по терминологии Д.В.Панченко) отдельных высказываний в ситуации банальной и экстремальной: Дебора Виллет - Сэмюэль -Элизабет Пипе;

- аргументировать значимость мемуарной прозы эпохи Реставрации для становления и развития английского Просветительского романа. От дневниковой прозы к роману-дневнику, роману с элементами дневника в творчестве Д.Дефо, Д.Свифта и других авторов - такой предстает в диссертации диалектика взаимодействия этих жанров.

Методологическая установка работы. Диссертация выполнена в русле историко-генетического, историко-поэтологического и историко-психологического изучения литературных жанров. В основу работы положены традиции отечественной филологии и достижения современных исследователей поэтики, интерпретации текста, теории и истории литературы.

Научная значимость работы. Выполненное исследование восполняет существенный пробел в отечественной англистике, не . уделявшей прежде должного внимания ни Д.Эвелину и С.Пипсу, ни "Календариуму" и "Дневнику", которые расширяют наше представление об Англии эпохи Реставрации и позволяют глубже понять процессы развития английской литературы ХУП-ХУП1 веков.

В целом предмет исследования, методология его анализа и

полученные результаты могут найти применение в процессе дальнейшей разработки историко-культурологической проблематики семнадцатого и восемнадцатого столетий. Материал, изложенный в диссертации, может быть использован при чтении общих и специальных курсов по теории и истории западноевропейской литературы и культурологии.

Апробация работы. Из общего числа тридцати пяти печатных работ по теме диссертационного исследования опубликовано двадцать объемом более тридцати пяти печатных листов, в том числе монографии "Английские мемуары XVII века"(с приложением переводов А.Я.Ли-верганта из "Дневника" С.Пипса: Магнитогорск, 1998; 24 п.л.), "Факт и вымысел в английской литературе ХУН-ХУШ веков"(Магнитогорск, 1993; 4,5 п.л.), "Обыкновенная история любви Деб Виллет и С.Пипса, описанная им самим"(Магнитогорск, 1994; 4,5 п.л.), "Мемуары Джона Эвелина"(Магнитогорск, 1996; 3 п.л.) и статьи в журнале "Филологические науки": "Сэмюэл Пепис и его "Дневник"(1989, № 3; 0,5 п.л.), "Джон Эвелин - эсквайр, джентльмен, мемуарист" (1996, № 6; 0,5 п.л.),-и в журнале "Вопросы литературы": "К вопросу о судьбе "Дневника" С.Пипса в России*(1997, № 3; 0,5 п.л.). Кроме того, опубликован перевод фрагментов романа Д.Дефо "Дневник чумного года"(Д.Дефо. Дневник чумного года. Фрагменты романа. По-дстрочник-"каприз" без комментария и послесловия.-Магнитогорск, 1995; 5 п.л.) и статьи в ерниках тогда еще МГПИ им.В.И.Ленина: "Дневник чумного года" Д.Дефо и документальный жанр в английской литературе начала XVIII века"(М.,1982; 0,75 п.л.), "К вопросу о системе жанров Дефо - журналиста (на примере публикаций о чуме)" (М.,1982; 0,5 п.л.), "Дневник" Сэмюэля Пеписа (К вопросу о становлении английского просветительского романа)" (М.,1983; 0,5 п.л.). По проблемам диссертации автор выступал с докладами на "Шекспиро-

вских чтениях" (Москва, 1989), на IV, V и VI Межрегиональных международных конференциях литературоведов-англистов (Воронеж, 1994; Пермь, 1995; Киров, 1996), а также на IV, VI, VIII и IX Пуришевс-ких чтениях (Москва, 1992, 1994, 1996, 1997).

Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и примечаний. Общий объем диссертации составляет страниц.

Заключение диссертации по теме «Литература народов Европы, Америки и Австралии», Подгорский, Александр Васильевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Рассмотренный в диссертации материал, с моей точки зрения, достаточно убедительно свидетельствует об эволюции мемуарных и дневникового жанра от шестандцатого к семнадцатому веку.

Дневники Эдуарда VI, Д.Ди, Т.Канингсби, Г.Мзтчина (при свойственной им жанровой "примитивности") обнаруживают пробудившийся в личности интерес к самой себе, к имеющему непосредственное отношение именно к ней¿поскольку англичане в шестнадцатом веке еще только начинали, "учились" писать о себе, о своем, личностное начало в их записях оказалось выраженным слабо, но оно есть-и позволяет говорить об этих записях/именно как о дневниковых. Личностным являет ся уже мотив, побудивший авторов вести свои дневники: никто из них не был ни хронистом, ни официальным историком; не было среди них и гаев юлиев, и потому запечатлели они (как могли) лишь мелкое, частное, без исторического, масштабного; сегодня дневники шестнадцатого века ценны для нас в качестве "человеческих документов" далекой эпохи; они - краеугольный камень традиции.

В Англии семнадцатого века не только личность сохраняет склонность к мемуарам и дневникам, но и складывается социальное и политическое положение, способствующее развтию и даже "расцвету" этих жанров. Многочисленные потрясения, свидетелем и участником которых пришлось стать англичанину в семнадцатом веке, вынуждали его пристальнее всматриваться в происходящее, ибо, не разобравшись в происходящем, в себе, не определив собственной линии поведения, обеспечивающей выживания, легко было и пропасть; один опрометчивый шаг в условиях общественного кризиса кардинально менял судьбу человека.

Джон Эвелин в 1642-1643 годах необычайно осмотрительно для своего возраста уклонился от участия в политической междуусобице и, по-лчив разрешение от самого короля, отправился "образовываться" в Европу, что позволило ему в дальнейшем, оставаясь роялистом, безбедно жить при Кромвеле. Сумел сохранить себя в сложнейших ситуациях и Б.Вайтлок,а вот экспансивный, увлекающийся латинской и греческой литературой отец Д.Рерисби повел себя неосмотрительно, с точки зрения сына, и пострадал:

"В 1642 году, когда началась та злосчастная война между Королем и Парламентом (при том, что в соответствии со своими убеждениями он должен был бы занять нейтральную позицию) мой отец не последовал примеру большинства своих соседей-дворян, немедленно вставших под знамена парламентской армии; после некоторых раздумий он, нем не менее, почему-то принял активное участие в работе комитета по организации и вооружению ополчения для Короля, затем был в армии лорда Ньюкасла, служил в королевских гарнизонах в Йорке, Ньюарке, но высоких должностей не занимал. То обстоятельство, что из-за какого-то происшествия он был отстранен от дел и подвергнут аресту, спасло его от возможной смерти в сражениях, но не избавило последующих неприятностей"(с.15). Далее последует домашний арест, ограничение в правах, поездки в Лондон "за правдой", ,во время одной из которых он "съел излишек" устриц", что, вместе с "переутомлением от хлопот", привело к лихорадке и скорой смерти в апреле 1646 года.

"Я хорошо помню (хотя мне и было тогда всего двенадцать лет), как он просил мать не беспокоиться из-за того, что ему не удалось уладить свои дела, поскольку его смерть возвращала

все на свои места: приносила избавление ему и покой его семье..

Что касается его лично, то должен сказать, он был одним из красивейших мужчин своего времени..."(с. 16). Д.Рерисби наследует экспансивность отца, но вести себя станет осмотрительнее. С моей точки зрения, этот мемуарист явно недооценен английскими литературоведами, ибо его в значительной степени "личные мемуары" являются любопытнейшим психологическим документом эпохи. Интереснейший роман прослеживается за "глухими" упоминаниями Д.Рерисби его взаимоотношений с "госпожой Гамильтон", в которую он был влюблен в Париже. К ней он спешит утром дня своего отъ-

*

езда в Англию (второго августа 1660):

"...мне посчастливилось увидеться с ней, самой, прекрасной женщиной в мире. Она вручила мне письмо к своему брату, лорду Ормонду, с просьбой приедставить меня королю, и'мы.. расстались" (с.46). Все изменилось в Лондоне, когда, датировав встречу с матерью и родственниками двадцать седьмым августа, он записал:

"Спустя несколько недель после моего возвращения, я познакомился с госпожой Браун, дочерью Вильяма Брауна, эсквайра, барристера, принадлежащего к роду сэра Уолстона Брауна, направленного королем Генрихом VIII(вместе с лордом Дарси) во главе войск на помощь королю Арагонскому, сражающемуся с маврами, где он и был возведен в рыцарское звание. Потрясенный красотой этой леди, я забыл госпожу Гамильтон и перестал обращать внимание на всех других, рекомендуемых мне матерью и родственниками, более богатых наследниц; я не изменил своему выбору"(с.4?).

Б 1661 году эта история получит продолжение:

"Этой зимой госпожа Гамильтон вместе с родителями вернулась в Англию, и было предпринято несколько попыток возобновить наши прежние дружеские отношения, но после того, как я увидел госпожу Браун, об этом не могло быть и речи. Из-за этого я стал реже бывать при дворе, где семья герцога Ормонда занимала видное положение: ее старший брат Джеймс был камергером короля, а второй ее брат - Джордж, занимал один из самых высоких постов в армии короля Франции, сражаясь за которого он и будет убит, как и его брат, погибший в морском сражении во время второй Голландской войны" (с.50). Завершится она через долгих четыре года, в 1665; запись о ней открывает этот год:

"Этой зимой моя мать разрешила мне жениться на госпоже Браун, надеясь, что хоть это привяжет меня к дому, заставит остепениться; венчание состоялось в церкви святого Дунстана девятого марта 1665Наследство моей жены не превышало 1,200 фунтов, у меня же был только дом, оставленный умершей вскоре бабушкой Рерисби..(с.62). Тридцатилетний Д.Рерисби не проявляет эмоций, но считает нужным подробнее, чем всегда, остановится на начале нового.этапа в своей жизни:

"Июнь 12. й прибыл со своей семьей в Файберг, Дом, в котором нам предстояло жить, находился в самом плачевном состоянии; вся мебель из него была вывезена в Беверли, где отчим построил дом и жил с моей матерью; нам оставили только четыре кровати, шесть больших блюд, шесть пар простыней, кое-какую утварь для кухни, шесть серебряных ложек, большую серебря-

ную солонку (она была подарена мне сэром Фрэнсисом Фольям-бэ, моим крестным), да несколько фамильных вещей, восемь старых картин и совсем немного книг из огромной библиотеки; со всем этим добром я и начал свою жизнь" (с.63).

По сравнению со своими предшественниками мемуаристы и даиэри-сты семнадцатого столетия обнаруживают и более высокий общий культурный уровень: они выпускники и достойные представители прославленных английских университетов;*они (особенно это относится к Д.Эвелину и С.Пипсу) принадлежат к лучшим людям своего времени,-что не могло не отразиться на содержательной и стилевой стороне их произведений. При этом Д.Эвелин и С.Пипе "обеспечили" себе место в истории Англии еще до публикации их дневников: первый - как "просветитель", второй - как "Нестор Адмиралтейства"; один и на склоне лет .. пытался привить соотечественникам вкус к вегитариан-ству ("огуречная трава очищает кровь", "почти ракитника хороши при сплине и цинге", "лук-порей делает людей плодовитыми"), другой -после отстранения по подозрению в католицизме герцога Йоркского выполнял всю работу лорд-адмирала, чем нажил себе немало врагов. Объединяет их произведения, то, что создавались они по-разному, но в одну эпоху, в русле одной традиции, а оказались адресованы, восприняты другой эпохой, в русле другой традиции. Каждый из них по-своему запечатлел поведенческие феномены, нормы своего времени, но если Д.Эвелин ничем "не удивит" предвикгорианскую Англию, то С.Пипе своими откровениями повергнет ее .в шок. "Дневник" Д.Эвелина неизмеримо повысил его уже существующую "значимость"

* Любопытную работу можно написать на тему: Оксфорд против Кембриджа, Д.Эвелин против С.Пипса.

как писателя, подтвердил давнюю высокую репутацию; аккуратный и набожный эсквайр сумел и больше 'чш 4lpl'l' ото л§т после-своей ' смерти . '"угодить" соотечественникам: именно он стал автором первого выдающегося дневника. С С.Пипсом дело обстояло "сложнее". Достойнейший человек, серьезнейший, умнейший, автор единственной, известной причастным к морскому ведомству книги "Размышления о положении дел в Королевском Адмиралтействе"(1690), предстал после опубликования только фрагментов из "Дневника" очень похожим на Казанову, а главное, не укладывающимся в существующую в 1825

году традицию, попирающим всякие нормы, способным изменить пре-

*

дставление об "английском характере"(хотя, конечно, один человек-это еще не нация). Как с ним было быть? Безусловно принять. Но как? "Приятие" прошло бысто: от двухтомника в 1825 до десятитомника в i899> правда, сохранившим фигуры умолчания и "благозвуч-ные"редакторские синонимы для •."грубых" слов.

Гораздо дольше "Дневник" С.Пипса "шел" к читателю. В истории его столетней не публикации есть что-то "мистическое".

В своем завещании пунктуальный С.Пипе не только завещал родному Колледжу святой Магдалины собранную им богатейшую библиоте-

* - 1 ку , но и оговорил двенадцать пунктов-условии ее хранения , пое--

тавив первым такой: книги должны храниться все вместе, в отдель-

* В своем первом трактате "Состояние Франции"(1652) Д.Эвелин отмечал у французов многое, отличающее их "от нагей угрюмой нации" и констатировал:"французы ненавидят и страшатся англичан". ** "...если можно судить о человеке по его библиотеке, Сэмюэль Пе-пис, без сомнения, достоин самой высокой оценки",-писал П.Мери-ме в посвященной даизристу статье (с.289).

ном помещении и называться "Библиотека Пеписиана". В 1724 году, после смерти Джексона (племянника и единственного прямого наследника С.Пипса) собрание было перевезено в Кембридж и размещено в специальной анфиладе, выбранной наследником дарителя еще в 1704.

"Библиотека Пипса" была открыта для посетителей, правда, книги с полок мог снимать только смотритель-гид. В 1726 году здесь побывал Д.Дефо и дал высокую оценку увиденному в одной из газетных *

публикаций . В 1726 некто Питер Лестер стал первым, кто обратил внимание именно на рукописи "Дневника", смиренно ожидающие своего часа среди прочих, "обыкновенных" книг; в письме, датированном двадцать вторым мая он писал своему другу:

"Всю последнюю неделю я провел в Кембридже. Находясь там, я наткнулся на прелюбопытное собрание книг, завещанное Мэдлин-колледжу'-'локо^ным.г-мйстером Пипсом.в каталоге я обнаружил книгу, озаглавленную "Стенографическое собрание" и захотел посмотреть ее, но джентльмен,который показывал нам библиотеку, почему-то не знал системы католога, и мы не смогли найти ее. Университетский библиотекарь мистер Хэдертон объяснил мне, что это собрание стенографических книг, включающее более ста пятидесяти различных методов. Когда мы искали эту книгу, натолкнулись на пять больших томов, оказавшихся журналом мистера Пипса; я не смог в них ничего прочесть, но записи сделаны очень аккуратно, а имена собственные написаны обычным способом. Возможно, это заинтересует тебя, и ты заглянешь в Кембридж на пути в Лондон, посмотришь эти книги..."'2

* "Очень хорошо подобранное и ценное собрание, насчитывающее около трех тысяч томов",-таков был вердикт Д.Дефо.3

Человек, которому писал П.Лестер - Джон Байром, якобит, поэт (ум.в 1736), не только знающий систему Шелтона (ее использовал С.Пипе в дневнике, ею пользовался и И.Ньютон), но и изобретший свою собственную, и занимающийся стенографией со студентами непосредственно в Мэдлин-Колледже, возглавляющий общество любителей стенографии! Остается только гадать, почему он никак не прореагировал на письмо друга и не заинтересовался "журналом мистера Пипса". На протяжении восемнадцатого века будут публиковаться (разными людьми) собранные О.Пипсом баллады (1707,1765), картины и гравюры (1715, 1760), рукописи шотландских поэтов (1786), но не дневник. Ничего не изменится и после того, как шотландский писатель Дэвид Макферсон в своей "Истории торговых отношений с Индией"(1812) приведет цитату "из прелюбопытных и ценных рукописей мистера Пипса, хранящихся в "Библиотеке Пипса" в Кембридже" в связи с вопросом о начале чайной торговли:

"Сент. 25, 1661. Я попросил чашку чая (китайский напиток), которого прежде никогда не пил". Д.Макферсон ли был знаком с системой Шелтона,или кто-то другой-неизвестно, но дальше одной записи и этот человек не пошел..Должна была произойти целая серия случайных событий (их могло и не быть!), чтобы "Дневник" С.Пипса увидел свет,. В октябре 1813 года в Мэдлин-Колледж должен был поступить на преподавательскую должность Джордж Невилл, племянник библиофила Томаса Гренвиля. Осенью 1814 года должны были быть обнаружены рукописи дневника Д.Эвелина, а в 1818 его дневник должен был 4н-ть-;издан,:'%- чтобы спустя четыре месяца (в августе) другой дядя Д.Невилла - барон Вильям Гренвиль, министр иностранных дел в правительстве вигов}заинтересовался рукописями С.Пипса и стал искать среди кэмбриджцев (этому придавалось принципиаль-

ное значение) человека, способного разобраться в стенографической системе дневника. Б 1817 году в Кембридж должен был поступить девятнадцатилетний Джон Смит, у которого была жена и ребенок, но не было денег; стенографию он знал и работу выполнить согласился; просиживая над рукописями по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, он завершил свой труд в апреле 1622 и получил за него двести фунтов стерлингов, возможность увидеть свою фамилию на титуле первого издания и реверанс от издателя в предисловии к нему. Пройдет совсем немного времени и Д.Смит будет уличен и обвинен во множестве ошибок и неточностей, потребуется новая транскрибция текста, и ее сделает м.Врайт в 1872-1874 годах, а в 1876-1879 "Дневник" выйдет в шести томах. В 1886 работу над рукописями продолжит Д.Белл, игв период с 1893 по 1896 антиквар и библиофил Генри Витли издаст С.Пипса в восьми томах, добавив к ним в 1899 справочный том и том с материалами о даиэристе; это издание будет оставаться образцовым вплоть семидесятых годов двадцатого века.

С.Пипе долго "шел" к своим соотечественникам; еще дольше и тоже с "приключениями" "идет" к русскоязычному читателю.

С моей точки зрения, публикация "Дневника" С.Пипса многое изменила в подходе к дневниковому жанру, в возможностях его оценки. "До" этого "дневниковое поле'Чмогло широко варьироваться даже в пределах семнадцатого века, ибо оказывалось позволительным относить к даиэристике "Дневник" Д.Фокса, "Воспоминания" Б.Вайтлока, "Мемуары" Д.Рерисби и, конечно, "Календариум" Д.Эвелина. "После" - "возникла" необходимость соотнесения всякого уже известного "дневника" с вдруг обнаружившимся подлинным дневником: где почти целое десятилетие человеческой жизни зафиксировано строго по дням (а иногда и по часам в днях), в точнейшей

хрокологической последовательности и только в ее (жизни) сегодняшнем состоянии. В "подлинном дневнике" еще нет "завтра" и уже нет "вчера"; это не значит, что его автор ничего не помнит, все забыл; это значит лишь, что он не записывает своих "воспоминаний", не занимается воспоминаниями -и- йюжет-"вспомнить" о чем-то и написать об этом, вынужденный все тем же сегодняшним. С.Пипе часто бывал в Кембридже, в родном колледже, замечал происходящие там перемены ("все стало по-другому"), но ни слова не написал о своей жизни в университете. Ему доводилось бывать в местах своего детства, и он ограничивался лаконичным:"...когда-то я играл здесь ребенком". Дважды за годы ведения "Дневника" обстоятельства -заставляют его "вспоминать" о давней ссоре с женой,и.один раз это делает Элизабет:

"13 августа 1661. ...После обеда я отправился к своему отцу; он был в доме, и мне пришлось зайти к нему в комнату; он разбирал свои старые бумаги, среди которых я нашел и несколько своих, имеющих отношение к серьезной размолвке между мною и женой, и посчитал за лучшее забрать их. После этого - и Полли была там - (сестра.- А.П.), я сказал отцу о своем намерении выдворить ее из своего дома по тем-то и тем-то причинам..."

"15 августа 1663. ...Отсюда по воде в Дептфорд, позволив сесть в мою лодку мистеру Пальмеру, с которым - как и с его женой-познакомился в самом начале своей семейной жизни; он из компании друзей моей жены с Царинг-Кросс, памятной мне из-за нашей размолвки..."

"4 июля 1664. После обеда я отправился домой пешком, не переставая думать о делах, а дома обнаружил, что жена, не пове-товавшись со мной, заплатила 25 шиллингов за пару сережек,

которые успела вставить себе в уши; рассердился жутко, наговорили друг другу массу неприятных вещей; особенно возмутительно было слышать от нее глупейшие оскорбления по моему адресу:.-и рассуждения о нашей давней размолвке, вспоминать которую я ненавижу. Поклялся сломать их, если она не отнесет их обратно и не заберет заплаченные деньги. После чего предпочел уйти..."

С.Пипе "ненавидел вспоминать", и потому никто не знает ни причины той ссоры, ни ее точной даты ("начало семейной жизни" -предполагают, что 1656 год), ни продолжительности, ни где именно на Чаринг-Кросс и у кого жила тогда Элизабет. Самое обширное из обнаруженных мною в "Дневнике" "воспоминаний" относится к четвертому году записей:

"26 июля 1663. Воскресенье. ...после всего прошелся- через рощу мистера Миннеза, «яепытывая огромное удовольствие от одного вида мест моих давнишних прогулок; именно здесь я когда-то гулял и проводил время в разговорах с миссис Хей-ли, благодаря которой я впервые узнал, какие чувства испытывает влюбленный и какое блаженство -может доставлять общение с женщиной, беседы с ней, когда рука находится в руке;, она была прелестной женщиной". С.Пипе мог бы рассказать нам об этой "прелестной женщине", о том, когда она "была" в его жизни, но он ведет дневник, занят сегодняшним .. и не. желает писать • о прошлом; он ненавидит вспоминать, хотя помнит многое.

Своим "Дневником" С.Пипе "показал" всем, каким должен быть дневник; однако, как и всякий "идеал", он окажется труднодостижимым для других авторов-даиэристов, и литературоведы будут вынуж-

-389-

дены писать о том, каким дневник может быть:

"Все дневники (пусть и несколько условно) можно разделить на три класса: (I). Регулярные дневниковые записи с очень малым количеством пропусков; (II). Периодические записи, ведущиеся с различными интервалами: от нескольких дней, недель и до нескольких месяцев. Эти два класса зачастую объединяются в одном,и (III) представляет собой дневник, который либо завершается и издается автором на склоне лет(даты чаще всего оказываются в нем сохраненными), либо предполагает посмертную публикацию, ради чего он или она задним числом правят рукопись, вносят исправления, удаляют что-то слишком откровенное"4.

С данной классификацией трудно не согласиться, ибо она отражает реальную "картину" не только английской, но и мировой даиэристики. Одновременно -трудно не обратить внимание на некоторую ее "размытость": можно писать так, а можно и несколько иначе,- и все равно напишется дневник... С моей точки зрения,в "подлинном дневнике" не должно быть ничего, связанного с "поздним знанием"; всякого рода добавления, исправления превращают "дневник" в подобие некоего "гибрида" и становятся достаточно вескими основаниями для причисления его к жанрам м е м у. а р н ы м, к коим по сути своей он не принадлежит.

Только каждодневное писание и сосредоточенность на настоящем, текущем позволили С.Пипсу (к тому же родившемуся гениальным даиэ-ристом), как никому другому, воспроизвести материальную и духовную стороны зпохи Реставрации. При этом он пользуется чисто художественными средствами: умением выбрать выразительную деталь, подобрать для воспроизведения происходящих и переживаемых событий необ-

ходимый повествовательный ритм,- избрав в качестве основного "материала" для своего творчества собственную жизнь в ее самых обыденных проявлениях, не скрывая банальных семейных дрязг, своих простительных (и не очень) слабостей, пороков, страстей. Его поведение строго рационалистично, знать о себе "лишнее" он не позволяет даже жене:

"1 Февраля 1664. В таверне "Солнце" с сэром У.Уорреном; долго беседовали, наговорил мне много приятного - и прямо,и на-иеками; между делом вручил мне пару завернутых в бумагу перчаток - для жены. Пакет оказался тяжелый, и открывать его я не стал, однако заметил, что жена будет благодарна за него, и продолжал беседу. По возвращении домой стоило немалых трудов выпроводить жену из комнаты, дабы увидеть, что собой представляют эти перчатки. Наконец она ушла, я раскрыл сверток и обнаружил внутри пару белых женских перчаток, а в них -40 золотых монет; это привело меня в такой восторг, что за обедом кусок не лез в горло от радости: Господь, стало быть, не забывает нас и, будем надеяться, не забудет и впредь, воздавая мне должное за труды праведные. Не знал, как мне поступить, сказать об этом жене или нет; с одной стороны, не терпелось поделиться с ней столь отрадной вестью; с другой же - я опасался, как бы она не подумала, что я нахожусь в

*

лучшем положении и зарабатываю легче, чем на самом деле..." Предвидя какие-то не желательные для себя, но возможные последствия, С.Пипе старается вести себя "разумно" и тогда, когда остается один:

"...Выходя из Уайтхолла, встретил капитана Гроува, вручившего ,мнеэконверт--, на котором стояли моя и его фамилии; я

сразу понял, что в нем должны быть деньги, и даже догадался за что: я помог получит ему место среди занимающихся оснасткой судов, отправляющихся в Танжер. Но я не стал вскрывать его, пока не пришел домой, в офис; здесь я разорвал его, не заглядывая внутрь до тех пор, пока не высыпались все деньги -это для того, чтобы в том случае, если меня станут Спрашивать об этом, я мог сказать,что никаких денег в бумаге не было. Там была одна золотая монета и четыре гинеи серебром". С позиций того же здравого ума С.Пипе (при необходимости для него самого) оценивает и поведение своих "ближних", порой, не взирая на "ранги".

В 1663 году лорду Сэндуичу довелось увлечься провинциальной девицей Бетти Бек, в доме отца которой - в Челси - он отдыхал от лондонской суеты. В июле об этом прошел слух, а в августе начались и более серьезные разговоры. Июльская радость С.Пипса за патрона -"приятно проводит время" - сменяется тревогой, особенно когда В.Хьюэ дает Бетти прескверную характеристику, но в первый момент он находит резонные оправдания происходящему:

"10 августа. ...Я понял, что мой Лорд серьезно скомпрометирован связью с этой девицей, о чем я очень сожалею; однако случившееся не удивляет меня: человек он любвеобильный,и ему трудно было не пуститься во все тяжкие, глядя на то, что вытворяют при дворе". Семнадцатого, выслушав мистера Мура, даиэрист уж очень легкомысленно записал:

"...я всерьез обеспокоен и решил поговорить с ним об этом при первом удобном случае". "Легкомысленно", ибо Пипе словно забыл в каком веке он живет и с

кем собирается "поговрить". Девятнадцатого, когда дело усложняется, он лучше осознает свое "место":

"...Отсюда в Уайтхолл и там встретил мистера Мура; разговор сразу же зашел о глупостях,совершаемых моим Лордом в Челси, и продолжался все время нашего пути в кофейню, что напротив Биржи, где за ним же провели достаточно много времени; я понял, что мой Лорд находится под каблуком у этой девицы, имеющей к тому же репутацию публичной Проститутки. Мистер Мур не отговаривал меня, но и не советовал вмешиваться во все это, заводить об этом разговор с моим Лордом; боюсь, что я ничем не смогу помочь ему своим разговором, а вот себе "все испорчу наверняка". Двадцать четвертого августа Сэндуич возвращается в Лондон, и Пипе, словно стыдясь своих разговоров о нем, с откровенным удовлетворением отмечает, что он "по-прежнему доверяет мне и любит меня'.' Седьмого сентября, выслушивая новые сплетни, сокрушаясь, Пипе не отступает от своего решения "не вмешиваться в это". Девятого масла в огонь подливает Нед Пикеринг, живописующий в течение четырех часов (!), "глупости, вытворяемые мои Лордом из-за этой миссис Бек в Челси"; Пипе обрушивает на Сэндуича гневную тираду: как не стыдно такому достойному человеку уподобиться "мужлану и глупцу", "позабыть о чести, друзьях, слугах и всех, желающих ему только добра, людях"; как можно проводить дни и ночи "с этой зауряднейшей шлюхой", безоглядно "тратить на нее свое состояние" и "опускаться все ниже и ниже"; как можно было "вынести из дома лютню и устроить концерт под ее окном и совершить еще сорок подобных позорных вещей"! "...слышать все это мне было крайне горестно, но полагаю, что не стоит мне вмешиваться в это; пусть он поступает так, как

как позволяет ему Господь Всемогущий, его собственная совесть и долг по отношению к его Леди и семье". В записи от девятого сентября перед нами редкий по выразительности и неожиданности "портрет" тридцативосьмилетнего члена английской Академии, адмирала, графа, представителя Палаты лордов Эдварда Монтегю, способного, оказывается^вести себя, подпав под женские чары, влюбившись, отчаяннее Эрека Кретьена де Труа. Огорченный С.Пипе не в состоянии по достоинству оченить "безумства" патрона; неприятности, грозящие покинувшему двор, редко бывающему в Лондоне Сэндуичу, грозят и ему, Сэмюэлю Пипсу - вот что тревожит его прежде всего в этой объективно "красивой1' истории; он не видел Бетти Бек, очаровавшую умного и одаренного "Лорда", но для него она "проститутка" и "шлюха". В данной чужой "игре" высокой оказывается ставка самого С.Пипса, которому для дальнейшей карьеры необходим "его Лорд", а значит он должен что-то делать, ради себя:

"12 ноября.. ..В полдень в офис пришел мой Лорд, и я попытался завести с ним столь необходимый мне разговор; но сердцем я чувствовал, что мой Лорд не способен правильно понять меня, тем более, что он и вообще не был настроен говорить о чем-либо; мы перекинулись обычными, ничего не значащими фразами (и их-то он произнес в иной, чем всегда, манере), и я оставил его одного, а сам пошел в комнату В.Хьюэ и рассказал ему, что не смог сделать того, о чем много думал и на что твердо решился, и что теперь остается только один выход - написать ему обо всем; что он одобрил, и с тем я отправился в карете домой, не переставая думать об этом и глубоко страдая из-за этого". Свое "Вразумляющее письмо" или "Письмо-порицание" он закончит пятнадцатого ноября и объяснит сам факт его написания исключительно

"велением долга". На этом "история" заканчивается: образумится (конечно, не благодаря столь значимому для его дальнего родственника "письму") продемонстрировавший возрожденческий размах личности лорд Сзндуич, прекратят хождение сплетни о его "губительных безумствах", все забудут о "Бетти из Челси", перестанет беспокоиться о преждевременном завершении своей карьеры С.Пипе. Б 1665 году удивительным образом совпадут успехи адмирала в сражениях с голландцами и превращение чиновника военно-морского ведомства из не очень бедного человека в очень состоятельного. В 1663, "вразумляя" Эдварда монтегю, Сэмюэль Пипе рисковал, но "по-пипсовски": ясно представляя себе, ради чего он это делает. По мнению Р.Лакетта, "старая ссора" из-за Бетти Бек существенно повлияла на отношения даиэриста и его покровителя и стала едва ли ни главной причиной их последующего "охлаждения"0. С моей точки зрения, "ссоры" не было и быть не могло; два "достойнейших мужа" расходились по мере того, как один усердно набирал влияние и "вес" в обществе, а другой беспечно их утрачивал . Наивно полагать, что "из-за Бетти" Сэндуич не писал Пипсу из Испании, куда был отправлен послом(1666-1668), и даже не упомянул в завещании, датированном августом 1669. Сам С.Липе проявит проницательность и знание психологии и в подборе друзей: В.Хьюэ появится в его доме в марте 1660 и будет рядом е ним и в три часа сорок семь минут утра двадцать шестого мая 1703 года, когда остановится его сердце.

Рассмотренные в диссертации пространные эпизоды защиты С.Пи-псом чести своего министерства, его взаимоотношений с Д.Биллет, жизни во время Великой чумы свидетельствуют о поистине незаурядном мастерстве передачи самых сложных, преисполненных драматизма коллизий с большим числом участников; даиэрист оказывается спосо-

собным изобразить пережитые им (и его окружением) события в едином повествовательном ритме и не только придать отдельным моментам "сценический размах" и выразительность, но и зафиксировать "театральность" в поведении некоторых "персонажей", подтверждая тезис о том, что жизнь, в отличие от театральных подмостков, не знает "чи стоты" жанров, и потому ее "фарсы" трагичны, а"трагедии" комичны.

Сопоставление дневниковых записей В.Вайтлока, Д.Эвелина, Д.Ре-рисби и С.Пипса, посвященных одним и тем же событиям, обнаруживает зависимость отбора фактов, их акцентирования от "угла зрения" авторов и того, ради чего каждый из них пишет, ради "кого". Английские дневники эпохи Реставрации позволяют говорить о том, что осознание даизристом "цели" своего труда, наличие у него "представления" о будующем читателе неизбежно сказываются и на манере изложения, и на масштабе охвата происходящего, его отображения. Даиээис-ты, чаще всего, ориентированны на конкретную аудиторию: она своя у каждого,из перечисленных выше, за исключением С.Пипса--,- который (так получилось!) создал дневник для всех: квакеров и не квакеров, протестантов и католиков, историков и социологов, государственных муже и домохозяек, образованных людей и людей без образования вовсе,- всех-всех-всех.

В силу -субъективных причин авторы английских дневников семнадцатого века не принимали непосредственного участия в литературной жизни и литературной борьбе своей эпохи. Пиетет к "древнему" был привит им университетским образованием и с годами (по мере "взросления") лишь укреплялся: Д.Эвелин не переставал восхищаться античным искусством, С.Пипе - почитать Цицерона. В то время, когда Д.Двайден и Т.Раймер, представляющие два направления в теории английского классицизма, ведут полемику, даиэристы посещают спектак-

ли и, ке претендуя на роль литературных критиков, выносят свои суждения по поводу увиденного и фиксируют их, внося весомую лепту в

создание "новой" английской прозы.

*

"Славная революция" ке добавит славы ни Д.Эвелину, ни С.Пип-су, ни Д.Рерисби: уж слишком ревностно, не за страх, а за совесть, служили они прежним королям,- но, пережив все "неприятности" (особенно серьезные выпадут на долю С.Пипса), они уцелеют и ни в чем не изменят себе.

Семнадцатое столетие адресовало свои лучшие дневники и мемуары векам грядущим, но, тем не менее, вскормило и воспитало читателя, который стал верить лишь свидетельствам очевидцев и участников событий. С этим обстоятельством пришлось всерьез считаться писателям эпохи Просвещения: английские романы первой половины восемнадцатого века - исключительно "автобиографии", "записки", "отчеты о путешествиях", "дневники", непременно с именем собственным в заглавии и уведеомлением: "написано им самим" или "ею самой".

Д.Дефо откровенно лукавил в "Предисловии автора" к "Молль Флендерс":

"В последнее время публика так привыкла к романам и вымыслу, что история частной жизни, в которой утаены имена действующих лиц и другие конкретные данные, вряд ли будет сочтена былью..."

Он - "грязный писака", "отец английского романа" - лучше других

* В записи от 31 октября 1688, в день своего рождения, Д.Эвелин в патетической манере пишет об "ужасающих опасностях и беспорядках", которыми грозит "этой погрязшей в грехах нации" "печальная революция".

знал, что читатель имеет слабое представление о "романе", не терпит

"вымысла" и ждет только "были", поскольку к 1722 году довольно ус-

б

пешно сфабриковал и продал "целую серию мемуаров" или "романов-автобиографий"^, а точнее, "автобиографию" с элементами дневника(что уж говорить о С.Пипсе, если на необитаемом острове, после кораблекрушения "несчастный Робинзон Крузо", родившийся в 1632, в конце 1659 - начале 1660 года ведет дневник, изнывая от жары и наблюдая за козами в тот "исторический" день, когда Монк двинул свои войска на Лондон, а Пипе сделал первую запись), "мемуары" сторонника Карла I, "пиратские записки", а теперь предлагал публике "подредактированные" записки проститутки и готовил к печати еще одну книгу (выйдет она через две недели после "Молль Флендерс"), в авторстве которой не признается никогда и которая станет самой удачной его мистификацией современников, его "вторым шедевром".

Обстановка в Англии в 1716-1721 годах предоставила Д.Дефо счастливый случай (как всегда "правдиво") рассказать о страшной эпидемии прошлого века, и он, продолжив разработку найденной им "золотой жилы" дневникового и мемуарных жанров и не отступая от привычных для себя "записок", выпустил - семнадцатого марта 1722 года - роман о Великой чуме, проявив недюжинный талант уже в выборе заглавия для него:

"ДНЕВНИК ЧУМНОГО ГОДА: Живые Наблюдения или Воспоминания о наиболее Значительных Событиях как Общественного, так и Частного характера, произошедших в Лондоне во время последнего Великого Бедствия в 1665. Писано Горожанином, в течение всего того периода остававшимся в Лондоне. Публикуется впервые",-

свидетельствующего о понимании писателем того, что читающая и покупающая книги публика не видит большой разницы между "дневником",

-39Ь-

"записками", "журналом" и "воспоминаниями", не ждет от авторов "мастерства" и даже почитает оезыскусность едва ли не первым признаком "подлинности" предлагаемых ей "мемуаров"; потрафляя стилю мышления соотечественников, Д.Дефо демонстрирует "бесталанность" уже в названии книги. "Дневник... Наблюдения... Воспоминания..."-для читателя все едино, все "подлинно", поскольку "писано горожанином" - очевидцем событий, и теряют всякое значение "филологические недоумения", которые могут возникнуть в связи с тем, что в книге о чуме нет ни одной собственно дневниковой записи, что повествует она не о переживаемом, ао давно пережитом, что автор-"горожанин" едва ли не больше, чем собственной безопасностью, обеспокоен благополучием читателя, к коему он не только постоянно обращается, но и от коего не скрывает своего "положения" пишущего постфактум, свободно обращаясь со временем, перемещаясь в нем безо всякого труда. Парадоксальным образом произведение было воспринято как безусловный дневник некоего "шорника" вопреки содержащемуся в его тексте объяснению "акта творчества":

"Напуганный всеми этими ужасами, я временами уединялся в своем доме и принимал твердое решение вести затворническую жизнь; однако моей решимости хватало самое большее на три-четыре дня, в течение которых я не уставал возносить молитвы благодарения за мое спасение и спасение моей семьи, непрестанно каялся, еженощно и ежечасно вверяя себя Господу и стараясь умилостивить--Его постом, молитвой и размышлением о Божественном. В такие дни я читал книги и вел свои памятные записки о случившемся со мной в каждый из прошедших дней, которые впоследствии и составили основу данного труда, куда

вошли и другие мои записи, сделанные вне дома. Записи сугубо личные я сохранил только для себя, не допуская и мысли об их публикации. Кроме того, я вел отдельные записи своих размышлений на божественные темы, представляющиеся мне крайне полезными в то время, но поскольку они в высшей степени

о

интимного свойства, нет смысла говорить о них подробнее" , -до 1780 года! Считается, что Р.Г'оф в своей работе "британская топография" первым назвал имя настоящего автора "Дневника чумного го-

-I <- ч •

да .

"Книга считалась написанной Уайтчепельским Шорником, но настоящим ее автором был Даниэль де Фо"'~. Успех мистификации Д.Дефо, с моей точки зрения, обеспечили следующие факторы:

1) писатель сделал все возможное, чтобы его шорник-повествователь никого не заинтересовал собственной персоной, и вместо привычной и уместной автобиографии с первых же строк романа-дневника на документальной основе заставил его излагать "биографию чумы":"Где-то в начале сентября 1664 года из обычного разговера со своими соседями я узнал, что в Голландии вновь объявилась чума..."; он определил герою место жительства поближе к событиям (Уайтче-пел - один из беднейших районов Ист-Энда в Лондоне), наделил спокойной профессией, но оставил без имени и фамилии столь мало значимых в "чумной год";

2) сочиняя свои фиктивные записки, Д.Дефо сумел избежать погрешностей в деталях, громоздя их без счета и, казалось бы, особой надобности, лучше нас представляя себе "творческие возможности" поколения своего отца или дяди - Ген-

ри Фо;

3) учитывая "размытость" представлений читателей о "мемуарных" жанрах, писатель очень умно использовал определение "дневник"; три десятка записей в "Дневнике" Робинзона Кру-зо убедили его: романа таким образом не написать, но возможность .употребить слово, своей "простотой" и доступностью устанавливающее доверительные отношения между тем, кто пишет, и тем, кто читает, оставалась, равно как и необходимость придавать художественным произведениям вид "подлинных документов"; когда Д.Дефо написал за двенадцать месяцев три романа и среди них один "странный" для своего времени - без "частной жизни", со слабой "эстетической преднамеренностью текста"(выражение Л.Я.Гинзбург), "коллективным героем", чрезмерно документированный - он и назвал его гениально "странно":"Дневник чумного года..." Публикация "Мемуаров" Д.Рерисби, "Календариума" Д.Эвелина и "Дневника" С.Пипса предельно ярко высветит несоответствие содержания книги Д.Дефо авторскому жанровому и смысловому ее определению. Обремененный "художественными целями", необходимостью способствовать своим произведением решению сложных социальных и нравственных проблем настоящего, писатель не мог избежать "однобокости" в освещении событий далекого "чумного года", сгущения красок, совершенно не свойственных подлинному дневнику, о чем убедительно свидетельствуют многочисленные пипсовские записи о чуме в 1664, 1665 и 1666 годах. В свое время Д.Урнов, отметив, что комментаторы Дефо часто ссылаются на Пипса "ради проверки: те же события в другом освещении", писал:

"Проверка по летописи, составленной Пипсом, тем более поу-

чительна, что сопоставление получается объективным. И среди прочих результатов проверки обнаруживается разный угол зрения, определяемый не только пристрастиями личными, но именно уровнем наблюдения - средой - и соответственно районом города"1?

Бесспорно, "угол зрения" влияет на характер изображения, но в еще большей степени определяется разница в "характере" жанровой природой произведения: роман всегда остается романом, дневник всегда остается дневником.

Сохраняя "верность" избранному им для своего повествования о чуме жанру, Д.Дефо просто обязан был закончить свою книгу так, как он это сделал:

"На этом я, пожалуй, и остановлюсь. Меня сочли бы излишне строгим и даже неасправедливым, пустись я в малоприятные рассуждения, оснований для которых у меня хватало, ибо все происходило на моих глазах, о человеческой неблагодарности и возвращении всех нас на стезю греховности. А потому я закончу свое повествование про тот злосчастный год безыскусной, но искренней строфой собственного сочинения, которой я завершил мои записи в год их написания: Ужасная чума в Лондоне была

В шестьдесят пятом году, Что тысячи душ с собой унесла, Но я до сих пор живу!

Г.Ф."

С.Пипе - в соответствии с "предписанными" его жанру предельной искренностью, откровенностью высказываний, необходимостью фиксиро-

П Л

вать только что" случившееся и перечувствованное - подводя че-

рту под годом Великой Чумы, со свойственной лишь ему непосредственностью, явно превосходящей допустимую другими авторами "предельную" записал:

"...Я никогда не жил так счастливо (и никогда не зарабатывал столько денег) как в это чумное время... Самая большая неприятность этого года и, пожалуй, единственная,- крушение карьеры моего лорда Сэндуича, ставшего жертвой собственной небрежности в обращении с трофеями, хотя, по-моему, не обошлось здесь и без происков его недругов при дворе... Вся моя семья жива-здорова; друзья, о которых я имею сведения, тоже, если ке считать тетушку Белл и кого-то из детей моей кузины Сары, умерших от чумы. Правда, умерли многие из моих очень хороших знакомых; тем не менее, к нашей великой радости, люди возвращаются в город и вновь открываются лавки. Слава Богу, чума идет на убыль! Ведь, кроме всего прочего, из-за нее королевский двор вынужден находиться вне столицы, и потому все общественные дела идут из рук вон плохо". Под пером Д.Дефв жизнь в зачумленном городе представала сущим адом, лишалась самой своей сути, заключающейся для человека в надеждах, удовольствиях, любви; в изображенном писателем Лондоне не живут,а только выживают; здесь живые завидуют мертвым, поскольку отличаются от них лишь способностью самостоятельно передвигаться. По "тяжести" производимого впечатления "Дневник чумного года" вполне сопоставим с "Откровением Иоанна Богослова". йизнь человека исключительно с БОгом (ибо страхом смерти убито все, что обыкновенно адресуется другому человеку и с другого человека взимается), нарисованная романистом-просветителем, выглядит гораздо менее привлекательной, чем жизнь вовсе без Бога, какой ее

-40312

изобразят писатели-зкзистенциалисты..

Двадцатый век "заимствует" у "Дневника чумного года" форму,

"вычитает" в кем, разовьет и сделает "нервом" литературы тему одиночества человека, окруженного людьми, каждый из которых занят исключительно собой. Одновременно символичным и благородным представляется мне признание одного из самых талантливых современных латиноамериканских писателей:

"Марио Варгас Льоса: Какие еще романисты или писатели в целом...

произвели на тебя впечатление? Каких авторов ты, скажем, перечитываешь?

Габриэль Гарсиа

Маркес: Я перечитываю книгу, которая не знаю какое имеет ко мне отношение, но я ее читаю и перечитываю, и она меня восхищает. Это "Дневник чумного года" Даниэля Дефо. Я не знаю, в чем тут дело, но эта книга - моя страсть".

(Из "Диалога о романе в Латинской Америке")13.

По каким-то-;.-причинам автора знаменитой "эпопеи" об одиночестве "не отпускала" и не отпускает небольшая книжица, написанная в качестве своеобразного "учебного пособия" для лондонцев в условиях возможной в 1722 году чумы. В романе "Сто лет одиночества" индианка говорит о поразившей семью Бузндиа бессоннице:.Раз эта чума вошла в дом, никто от нее не спасется...", а вступающие в макондо солдаты несут на себе "позор винтовок с примкнутыми штыками и чумной оуоон слепого повиновения"; правда Габриэль, одержав победу на конкурсе, уезжает в Париж "с двумя сменами белья, парой ботинок и полным изданием Рабле". Для объяснения своего "сожаления" позволю себе привести

цитату из монографии Б.Земокова, посвященной творчеству колумбийского писателя:

"Если мы обнаружили в балаганном фокуснике Мелькиадесе одного из авторов романа, то вспомним теперь и о другом - о юном Габриэле Маркесе, уехавшем в столицу литературного Запада с твердым решением завоевать мировую литературу. Этот писатель родом из Макондо, потомок Херинельдо Маркеса, едва не ставшего кровным родственником Буэндиа, овладел всем арсеналом западного литературного искусства, всеми "играми" различных течений, в том числе и мифологизмом. Он может направить нас по ложному следу, сбить с толку, так, например, Гарсиа Маркес говорил в одном из интервью, что "на самом деле" его Габриэль Маркес уезжал в Париж вовсе не с Рабле, а с любимой книгой писателя - с "Хроникой чумного года" Даниэля Дефо, и что он только в последний момент заменил ее на Рабле, чтобы сбить с толку критиков... '

Никто из русских литературоведов-американистов не придал значения ни "замене" Дефо на Рабле, произведенной писателем в "романе-мифе",

10"

ни его признанию в "страсти" по "Дневнику чумного года", 'но все отметили его отказ от традиционной формы и стремление творить в жанре "свободного романа", позволяющего "вывернуть действительность наизнанку и показать ее ооратную сторону . таким "свободным романом" считается "Сто лет одиночества".

Позволю себе высказать предположение, что "свободным романом" был' уже "Дневник чумного года", завораживающий мифотворца XX века, "изнанка" действительности, "обратная сторона жизни" - это как раз то, что, без специальной установки, удалось запечатлеть Даниэлю Дефо в 1722 году: одиночество, воспринимаемое человеком

как изначально данное, "принципиальное", н е способное угнетать, не являющееся источником страданий, не противостоящее лелеемой человечеством солидарности. Герой Дефо не теряет способности здраво мыслить (долго взвешивает аргументы "за" и "против", прежде чем принять решение остаться в городе), совершать глупости (решил-таки из-за никчемного своего товара не уезжать), сострадать несчастным соотечественникам, ценить благородство (эпизод с перевозчиком Робертом), даже находить "плюсы" в чумном времени (откуда-то взялась терпимость по отношению друг к другу у представителей разных вер), но, будучи абсолютно одиноким, не знает, что такое одиночество.

Не знает одиночества в страшном 1665 году и Сэмюэль Пипе: он проводит время с веселыми друзьями, милыми знакомыми, они танцуют, поют, вкусно едят, шьют обновы и щеголяют ими; собираясь жить долго, копят деньги (и не напрасно!); мужчины любят жен и не жен, ухаживают за понравившимися женщинами, ведут ученые беседы друг с

другом (Пипе с Звелином); женщины, как обычно, ссорятся со служанками, ревнуют мужей, досаждают им просьбами явно о пустом, учатся

живописи (казалось бы: к чему это Элизабет Пипе?), получают дорогие, как никогда, подарки (Пипе дарит жене первое кольцо с бриллиантом); те и другие пересказывают друг другу "ужасные истории" о происходящем в городе и близ него (самые страшные из них и соберет в свою книгу Дефо), сокрушаются по поводу смертей знакомых и приятелей; да, в с е боятся смерти, но при этом, все ЖИВУТ! Умеющие и прежде быть счастливыми -счастливы; а кому особенно повезло в это чумное время, счастливы, как никогда п р е ж д е, и ни чуточки не стесняются осознавать это, писать об этом.

Сэмюэль Пипе был "необыкновенно счастлив" в течение всего "страшного", "чумного" 1665 года; ему чуть больше тридцати, и по возрасту и (зто глазное!) строю души он очень напоминает героев Воккаччо, раньше него побывавшим в подобной ситуации:

"Пока дамы пребывали в таких беседах, в церковь вошло трое молодых людей, из которых самому юному было, однако, не менее двадцати пяти лет и в которых ни бедствия времени, ни утраты друзей и родных, ни боязнь за самих себя не только ке погасили, но и не охладили любовного пламени. Из них одного звали Памфило, второго - ©илострато, третьего -Дионео: все они были веселые и образованные люди, а теперь искали, как высшего утешения в такой общей смуте, повидать своих дам, которые, случайно, нашлись в числе упомянутых семи..."

В записи от двадцать третьего февраля 1665 года С.Пипе отметил :

"Сегодня - благодаря Всемогущему Господу нашему - я отмечаю свой тридцать второй год пребывания в этом мире и чувствую себя в настоящий момент гораздо более здоровым, чем когда-либо прежде; да и богат я сейчас так, как никогда раньше; не оставь меня, Господи!"

Во второй книге "Истории" Фукидид писал:

"...Никакою другой из обычных болезней люди в то время не болели; если же какая и появлялась, то разрешалась она чумою...

IV

Самым ужасным во всей беде был упадок духа" Присутствия духа С.Пипе в год эпидемии не терял, но задумывался об этом редко (некогда было!) и, возможно потому, не без удивления констатировал год спустя - двадцать третьего февраля 1666:

"...день моего рождения, мне 33 года, за что Будь Славен Господь, ибо я здоров, богат и имею все, чего желал, и даже то, о чем и думать не мог". При чтении произведения великого даиэриста вольно или невольно сравниваешь его изображение чумы с гораздо более известными (Фуки-дид - Боккаччо - Дефо - Вильсон - Пушкин - Камю - Маркес) и с удивлением и радостью обнаруживаешь, что близкая и кажущаяся неминуемой смерть не отменяет таланта, остроты восприятия мира, удовольствий, наслаждений, душевной тонкости, и не обрекает на безбожие, распущенность и вседозволенность. Чума, страх смерти вносят определенный дискомфорт в жизнь личности, но не подменяют жизни, не становятся ее главной сутью; С.Пипе помогает понять, что не только можно, но нужно и должно жить, оставаясь Человеком, и посреди мора, ив безвременье

Возможно, лишь в самом не дистанцированном жанре - подлинном дневнике - запечатлевается та "подлинная жизнь", наличие или отсутствие которой всегда являлось одним из главных критериев оценки всякого литературного произведения.

Дневники Д.Звелина и С.Пипса красноречиво свидетельствуют о справедливости высказывания современного русского писателя, не читавшего ни того, ни другого из англичан:

"Лишь по горячему следу можно записать те мимолетности душевной жизни, те внезапные умственные ходы, что составляют самое интересное в дневнике. Когда же время упущено, остается лишь фабула жизни, наиболее ценное исчезает. Его словно и не было. И вот, зная все это, я месяцами не вынимаю из ящика стола свою тетрадь...

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Подгорский, Александр Васильевич, 1998 год

БИБЛИ О Г. РАФИЯ

I '

iv The Diary of John Evelyn- Now first printed in full from the manuscripts belonging to Mr.John Evelyn and edited by E.S. de Beer. In six volumes.- Oxford: Clarendon Press, 1955.

2. The Diary of Samuel Pepys: A New and Complete Transcription ' redited by Robert Latham and William Matthews. In 11 vol's.-

London: Bell & Hyman, 1971-1983.

3. Private Correspondence and Miscellaneous papers of Samuel Pepys. 1679-1703.- London: Bell & Hyman,1926.- 423p.

4. Letters and The Second Diary of Samuel Pepys. Edited, with an Introduction, by R.G.Howarth.-London & Toronto: J.M.Dent and Sons, 1932.-452p.

5. Reresby J. Memoirs of Sir John Reresby(1634-1659) . Edited from the Original Manuscipt by James J.Cartwright.-London : Longmens, Green & Co., 1875.- 466p.

6. A Collection of Scarce and Valuable Tracts, on the Most Interesting Subjects: but Chiefly such as relate to the History and Constitution of these Kindoms.- London: Printed for T.Cadell & W.Davies, Straud: In 5 vol's, 1808-1810.

7. The Works of Daniel Defoe: In 16 vol's. - Boston: David Nicker-son Company Publishers, 1903.

8. Defoe D. The Letters of Daniel Defoef Ed.by G.H.Healey.-Oxford: Clarendon Press, 1955.-506p.

-4379. Абеляр П. История моих бедствий. - tá.:Республика«, 1992.-С.259-

294.

10. Августин А. Исповедь.- ¡vi.: Республика, 1992.-0.8-222.

11. Аврелий ¡vi.А. Размышления. - С.-П.: Наука, 1993.-248с.

12. Акутагава Р. Слова пигмея. Рассказы. Воспоминания. Эссе. Письма." ¡vi.: Прогресс, 1992.- 592с:.

13. Байрон. Дневники. Письма.- М.: Наука, 1966.- 440с.

14. Башкирцева М.К. Дневник Марии Башкирцевой.- М.:молодая гвардия, 1991.- 320с.

15. Белль Г. Каждый день умирает частица свободы. 0 себе самом. Франкфуртские лекции. Письмо моим сыновьям.- М.: Прогресс, 1989. 366с.

16. Болдуин д. Что значит быть американцем. Записки сына Америки. В следующий раз - пожар. Уверенность в невидимом.-М.:Прогресс, 1990.- 478с.

17. Бомарше. Мемуары. Письма//Бомарше. Избранные произведения в 2-х тт.- М.:Худ.лит., 1966. Т.П.- о2Сс.

16. Вольтер. Мемуары для жизнеописания г-на де Вольтера, им самим написанные//Вольтер. Философские повести и рассказы, мемуары и диалоги. В 2-Х ТТ.- М. ;л. : "Academia" , Í931. Т.П.- 270с.

19. Грин Г. Путешествия без карты. - М.: Прогресс, 198^.- 465с.

20. Дали С. íаиная жизнь Сальвадора дали, написанная им самим.-м.: Сварог, 1996.- 45?с.

21. Дельвиг А.и. Полвека русской жизни. Воспоминания А.И.Дельвига 1820-1870. В 2-Х TT .-М . ;jl.: "Academia " , 1930.

22. Дидро Д. Собр. соч. в десяти томах.-to. ;J1.:"Academia", 1935-194?. Т.VIII.- 534с.

0-43823. Гейне Г. мемуары//Гейне Г. Собр. соч. в 6-ти тт.- М.: Худ.лит., 1983. Т.о.- 461с.

24. Гонкур Эдмон и тюль. Дневник. Записки о литературной жизни. В 2-х тт'.-М. :Худож.лит., 1ь64.

25. Жид А. Страницы из Дневника 1929-1932.-Л.: Худож.лит.,1934.-126с

26. Киркегор С. Дневник обольстителя.- Калуга:: Золотая аллея, 1993.204 с.

2?. Казакова. История моей жизни.-М. : моек.рабочий, 1991.-734с.

28. Канетти Э. Человек нашего столетия. Воспоминания. масса и власть Совесть литературы.-м. :Iiporpecc, 1990.- 4V4c.

29. Коммин Ф. Мемуары.- М.: Наука, 1987.- 495с.

30. Ларошфуко Ф. Мемуары, максимы.-м.:Наука, 1993. - 276с.

31. Мерсье Л.С. Картины Парижа. В 2-х тт.-й.;Л.:"Academia", 1935.

32. Монтескье üi. Персидские письма.-ív¡.: "Academia", 1936.- 402с.

33. Моруа А. Надежды и воспоминания.- :прогресс, 1983.- oüic.

34. Моэм С. Подводя итоги. - i'»,.: Иностр. лит., 1957.- 227с.

35. Мозм С. Искусство слова. О себе и других.- М.:Худож. лит.,1989.-Зь9с.

об. киллер Г. моя жизнь .и моя эпоха//..¡иллор Г. Избранное.- .: в и.«о, 1995.- 749с.

3v. Кафка Ф. Из дневников. Письмо отцу. -¡,¡.: Известия, 1ь88. - ¿64с.

38. Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни.- С.-П.:центр "петербургское Востоковедение'1 у 1у94.- 34 /с.

39. Мейзенбург м. Воспоминания идеалистки.- м. ;Ji.:"Academia", 1933.-600с .

40. Петрарка Ф. Эстетические фрагменты.- й.:Искусство, 198k¿.- 367с.

41. Ренар ¡íí. -Дневник. - м.:Худож. лит.,1965.- 502с.

42. Рошфор А. Приключения моей ЖИЗНИ.-М.;Л.:"Academia", 1933.-455с.

43. Руссо iti.íii. Исповедь//Руссо M.hi. Избранные сочинения в трех томах. -ívl. :Худож. лит. ,1961. г.3.- 727с.

44. Сен-Симон, мемуары: Избранные части "Подлинных воспоминаний герцога де Сен-Симона о царствовании Людовика XIV и эпохе регентства": tí 2-х TT.-М.;Л.:"Academia", 1934-1936.

45. Сэй-Сенагон. Записки у изголовья.- М.: Толк, 1996.- 462с.

46. Талейран. Мемуары. - м.;Л.:"Academia", 1934.- 750с.

47. Толстой Л.Н. дневники 1647-1894//Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22-х тт.-М.: Худож.лит.',1985. Т.XXI.- 575с.

46. Пушкин A.C. Письма (1816-1837)//Пушкин. A.C. Собр.соч. в 10-ти тт.- iví. ;Л. , 1949 . Т.Х.- 898с.

49. Фицджеральд Ф.С. Портрет в документах. Письма, из записных книжек. Воспоминания.-М.:Прогресс, 1984.- 341с.

60. Флобер А. О литературе, искусстве, писательском труде. В 2-х тт. - tv¡.: Худож.лит., 1984.

51.'Челлини В. аизнь ¿еньенутс, сына маэстро Джованни Челлини, флорентинца, написанная ик самим во Флоренции.-hi.: Худож.лит., 1900.- о43с.

52. ¡¡¿атоориан *!.Р. Замогильные записки.-¡vi.:Издательство имени Сабашниковых, 19у5.- 7¿5c.

II

53. Асмус В.Ф. В защиту вымысла//ьз истории советской эстетической мысли 1917-1932.-¡л.:Искусство, l980.-c.445-4o2.

54. Барабаш Ю. Вопросы эстетики и поэтики.-ívl. Современник, -1978.-400с.

-.44055. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. - м.:Худ.лит., 1975.- 502с.

56. Берковский H.H. Статьи о литературе.-М.;Л.: Гослитиздат, 1962.. 452с.

57. Бочаров A.C. Законы дневникового жанра/7 Вопр. лит. 1971,N-6.-С.64-69.

58. Виноградов В.В. 0 теории художественной речи.-ivi.: Высш.школа, 1971.- 238с.

59. Виппер Ю.Б. 0 преемственности и своеобразии реализма Ренессанса и Просвещения в западноевропейской литературе//Проблемы Просвещения в мировой литературе.-м.:Наука, 1970.- С.37-86.

60..Гей H.d. Художественность литературы: Поэтика. Стиль.-М.: Наука, 1975.- 470с.

61. Гинзбург Л. О психологической прозе.-Л.: Сов. писатель, 1971.-464с.

62. Гинзбург Л. Литература в поисках реальности//Вопр.лит. 1986, л-2.~ С.98-188.

63. Гордин H.A. От документа к образу//Бопр.лит., ¿3, 1981.- С.96-132.

64. Горанов К. Художественный образ и его историческая жизнь.-Й.: Искусство, iü70.-5lsc.

66. йирмунскпи в.¡V;. не истории западноевропейских литератур.-л .: Наука, Iböl.- ьиьс.

66. Кардин В. Сегодня о вчерашнем: мемуары и современность.- ¡vi. : Военное изд. министерства обороны ССОР, 1961.- 190с.

67. Краснов Г.В. Мемуары как источник изучения психологии творчес-тва//Психология процессов художественного творчества. Л.: Наука, 1980.- С.64-94.

66. Лейдерман Н.Л. Движение времени и законы жанра.- Свердловск: Средне-Уральское книжное изд., 1982.- 254с.

69. Лихачев Д.С. Литература - Реальность - Литература.- Л.: Сов. писатель, 1981,- 216с.

70. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике//Ю.м.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа.- м.:Гнозис, 1994.-С.11-268.

71. Манн ¡0. Жанр больших возможностей//Бопр. лит., у», 1969. -С. 41-59.

72. Марахова Т.А. О жанрах мемуарной литературы//Вопросы советской, русской и зарубежной литературы.-Горький, 1967.- С.19-89.

73. Мелетинский £.к. Средневековый роман: Происхождение и классические формы.-м.:Наука, 1963.- 303с.

74.'Мелетинскии Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа.-!.. .: Наука, 1966.- 320с.

/6. Михайлов А.В. Роман и стиль//теория литературных стилей.-М.: Наука, 19о2.- 0.137-203.

76. Пуришеь В.И. Очерки немецкой литературы ХУ-ХУП вв. - ¡л.:ГИХЛ, 19оо.- О91с.

77. Смольнякова И.П. О принципах классификации современной мемуарной литературы//Проблемы реализма. вып.6.-Вологда, l979.-C.lo2-164.

76. Смольникова ь.П. Сюжет и фаоула в современной меыуарно-автоои-ографической прозе//Бопросы русской литературы, ьып.1.-Вологда, 19^1.- С.45-52.

79. Науман а. Литературное произведение и история литературы.- м. : Радуга, 1964.- 423с.

.-44280. Утехин H.fi. Манры эпической прозы.- Ji.: Наука, 1982.- 183с.

81. Уэллек Р., Уоррек 0. Теория литературы.- М.: Прогресс, 1978.-325с.

82. Форстер Э.М. Избранное.- Л.:Худож. лит., 1977.- 375с.

83. Франс A. fio поводу дневника Гонкурсв//Франс А. Собр. соч. в 8-ми тт.- М.: Худож.лит.,1960.- С.21-30.

84. Фортунатов Н.М. Проблемы художественного восприятия: Поиски и перспективы комплексного подхода//Художественное творчество.-Л.: Наука, 1982.- С.150-166.

85. Чесулин Н.А. Мемуары, их значение и место в.. ряду исторических источников.- СПБ: ред.журн. "Библиограф"(Н.М.Лисовского), 1691.-16с.

66. гайтанов И.О. "Непроявленный жанр" или литературные заметки о мемуарной прозе//Бопр. лит., u¿2, 197У.- С.50-77.

87. Шкловский В.Б. Повести о прозе: Размышления и разборы, т Л.-м.:Худож. лит., 1966.- 336с.

88.'Ннская И., кардин ь. Человеческий документ и документальная Л/1тература//Вопр. лит.,¿8, 1979.- С.4-26.

89. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика.- U.:Прогресс, 1у89.- 6l5c.

90. Винокур Г. Биография и культура. - М.: Госуд. академия худож. наук. Философское отделение, 192?.- о?'с.

91. Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология// вопросы философия, ,-.-'1, 1988.- С.10-37 .

92. Васильев Ji.С. Вневременной феномен выдающейся личности и европейский феномен индивидуальности//0диссеи.-м.: Наука, ГууО.-С.29-31.

93. Гаспаров М.Л. Нужно бы формализовать понятие индивидуальности//

Одиссей.-М.:Наука, 1390.- С.13-15.

94. Гаврилов А.К. Традиционные историко-филологические приемы -необходимое условие новизны//Одиссей.-ív!.:Наука, 1990.-С.15-17.

95. Кнабе Г.С. Изменчивое соотношение двух постоянных характеристик человека//Одиссей.-М.:Наука, 1990.-0.10-12.

96. Михайлов A.B. Надо учиться обратному переводу//Одиссей.-м.:Наука, 1990.-С.56-58.

97. Дилигенский Р.Г. Историческая динамика человеческой индивидуальности/ /Одиссей. -М. : Наука, 1992.- 0.79-87.

'98. Шкуратов В.А. Историческая психология на перекрестках человеко-знания//Одиссей. -tó. ¡Наука, 1991.-0.13-28.

99. Штейнер B.C. О личности преимущественно в Японии и Китае, хотя, строго говоря , з Японии и Китае личности не был о//Одиссеи.-г,-i. ¡ Наука, 1990.- С.88-47.

III

Алексеев м.П. Из истории английской литературы: Этюды. Очерки. Исследования.- ¡v.. ;J1. ¡ Гослитиздат, I960.- 499с. Алексеев ¿«.'И. Русско-английские литературные связи ШШвех-первая половина XIX века):Наука-, 1982.- 863с. Аникин Г.., „-.ихальская H.H. история английской литературы.-М. : Высш. школа, 1975.- 526с.

Бар г ¡vi. А. Великая английская революция в портретах ее деятелей. -М.: Мысль, 1991,- 399с.

Болингброк. Письма об изучении и пользе истории.- м.¡Наука, 1978..- 368с.

Березкина В.И. Формирование и пути развития жанра эссе в анг-

100. ЮГ. 102.

103.

104.

лииской литературе XVII века.-Днепропетровск, 19В4,- i loe. 106. Березкина Б.И. Стилистика английской прозы XVIII века,-

Днепропетровск, 1989.- 52с. 10?. Ёлистратова A.A. Английский роман эпохи Просвещения.- м.:Наука, 1966.- 472с.

108. Кеттл А. Введение в историю английского романа.-М.:Прогресс, 1966.- 448с.

109. Лабутина Т.Л. Политическая борьба в Англии в период Реставрации Стюартов 1660-1681.- №.:Наука, 1982.- 207с.

110. Мортон AJI. история Англии.-ivi. : Изд. иностр. лит-ры, 1950.-463с.

111. Никола- м.И. Английская литература XIV в: становление национальных культурных традиции.-'¡А.:Прометей, 1994.- э7с.

112. Соколянскни ¡vi.Г. 0 соотношении дневниковой и романной форм в ■английской прозе XVIII в//методологические проблемы истории и

теории литературы. материалы республ. конференции.-Вильнюс, 1978.- C.l63-Iö6.

113. Ступников i'¡.Б. -Энн Олфилд.-к.:Искусство, 1976.- 224с.

114. Ступников и.в. Английский театр. Конец XVII - начало XVIII века.- Л.: Искусство, 1986.- 351с.

115. Павлова Т. Кромвель.- я». -.Молодая гвардия, i960.- ЗЬ2с.

116. Решетов В.Г. Джон Драйден и становление английской литературной критики XVI - XVII веков.- Иркутск: Изд. иркутского унив., l9ö9.- 247с.

117. Шайтанов И.О. мыслящая муза. "Открытие природы" в поэзии XVIII века.- М.:Прометей, 1989.- 269с.

118. Altick R.D. Lives and Letters: A History of Literary Biography in England and America.- N.Y.: Alfred-Knopf, 1965.- 43Sp.

-445119. Breavola L.I. The Literature of the Restoration and the Eighteenth Century 1660-1798.- N.Y., 1962.- 220p.

120. Byrd M. London Transformered Images of the City in the Eighteenth Century.- L. :Yale Univ. Press, 1978.- 202p.

121. Compton-Ricket A. A History of English Literature.-L.:Jack, 1927.- 702p.

122. Day R.A. Told in Letters: Tpistolary Fiction before Richardson.- Ann Arbor: Univ. of Michigan Press, 1966.- 281p.

123. Delany P. British Autobiography in the Seventeenth Century.-L.: Routlege & Kegan Paul; N.Y.: Columbia Univ.Press, 1969.-198p.

123. Dobree B. English Literature in the Early Eighteenth Century, 1670-1740.- Oxford: Clarendon Press, 1959.- 701p.

124. Dunn W.H. English Biography.-L.;N.Y.:Dutton & Co.,1916.- 323p.

125. Evans B.J. English Literature: Values and Traditions.- L.: Univ.Books, 1966.- 345p.

126. Fox R. English Newspapers: Chapters in the History of Journalism.- N.Y.:Macmi1lan Co., v.l, 1966.- 39 lp.

127. Goldknopf D. The Life of the Novel .-Chicago, 1972 .- 218p.

128.. Johnston J.C. B iog raphy : The Literary of Personality.- N . Y . ; L . :

The Century Co.,1927.- 312p.

129. Jones R.F. The Seventeenth Century: Studies in the History of English Thought and Literature from Bacon to Pope.-Stanford : Stanford Univ. Press, 1965.- 378p.

130. Korninger S. English Literature and Its Background: The Restoration Period and Eighteenth Century:1&50-1780.-Wein-Munchen : Osterreichisher Bundesverl, 1964.-269p.

-446131. Longaker M. Contemporary Biography.- Philadelphia: Univ. of Pennsylvania Press, 1934,- 258p.

132. Manlove C.N. Literature and-Reality, 1660-1800.-L.:Basingstoke, 1978.- 238p.

133. Milburn D.T. The Age of Kit, 1650-1750.-N.Y.:Macmillan, 1966.-348p.

134. Morgan C.E. The Rise of the Novel of Manners: A study of English Prose Fiction between 1600 and 1740.-N.Y.:Russel & Rus-sel, 1963.- 271p.

135. Oxford Historical and Literary Studies.'} Ed. by C.H.Firth and W.Raleigh.- Oxford:Clarendon Press, 1913.- 187p.

136. Plumb J.H. England in the Eighteenth Century.-L.:Penguin Books, 1978.- 224p.

137. Plumb J.H. The First Four Georges.-L.: Batsford, 1957.- 188p.

138. Ponsonby A. Tnglish Diaries: A Review of English Diaries from the Sixteenth to the Twenteenth Century with an Introduction on Diary Writting.- Ann Arbor: Gryphon Books, 1971.4 4 7 p .

139. Rawlinson D. The Practice of Cr i t icism.-L .: Cambridge Univ.' Press, 1968.- 229p.

140. Romberg B. Studies in the Narrative Technique of the FirstPerson Novel.- Stocholm: Almqvistand Wibsell, 1962.- 379p.

141. Schwartz R.B. Boswell's Johnson: A Preface to the Life.- Madison: Univ. of Wisconsin Press, 1978.- 127p.

142. Spacks P.M. Imagin a Self: Autobiography and Novel in Eighteenth-Century England.-L.: Harvard univ. press, 1976.- 342p.

143. Stauffer D.A. English Biography before 1700.-N.Y.:Russel & Russel, 1964.- 393p.

144

145

146

147

148

149

15 О

151

152

153

154

155

156

-44 7-

Sutherland J. English Literature of Late Seventeenth Century.-Oxford: Clarendon Press, 1969.- 589p.

Stuart and Georgian Moments: Clark Library Seminar Papers-on Seventeenth and Eighteenth Century English LiteraturejEd. by Earl Miner.- Berkeley: Univ. of California Press,1970.- 301p.

IV

белоусов P.С. Молль Флендерс и другие на исповеди у Дефо// Тайна Иппокреныи-М.:Сов. Россия, 1978.- С.5-77. Миримский И.Б. Реализм Дефо//Миримский И. Статьи о классиках.-М.:Худож. лит.,1966.- С.9-62.

Урнов Д.М. Дефо.- М.:Молодая гвардия, 1976.- 226с.

Bastian F. Defoe's Journal of the Plague Year's Reconsideredj j Review of English Studies,n.s.16, 1965.- P.151-173. Daniel Defoe: A collection of Critical EssaysjEd.by Max Byrd.-N.Y.: Prentice-Hall, 1976.- 177p.

Flanders A.W. Defoe's Journal of the Plague Year and the Korden Urban Experiencej |The Centenuial Review, n.16, 1973.-P.150-169. James E.A. Daniel Defoe's Many Voices: A Rhetorical Study of Prose, Style and Literary Method.- Amsterdam:Rodopy, 1972.-269p. Lindsay J. The Monster City: Defoe's London, 1668-1730.- L.: Bart-Davic, 1978.- 220p.

Moor J.R. Daniel Defoe, Citizen of the Modern World.-Chicago: Univ. of Chicago Press, 1958.- 408p.

Novak M. Defoe and the Disordered Ci ty'| | Publ i cat ions of the Modern Language Association of Americf, n.92.-1977.-P.241-252. Sconhorn M. Defoe's Journal of the Plague Year: Topography and

Intentionj|Review of English Studies, n.s. 19,1968.- P.387-402.

157. Seccrd A.W. Studies in the Narrative Method of Defoe.- N.Y.: Russel & Russel, 1963.- 248p.

158. Starr G.A. Defoe and the Spiritual Autobiography.- N.Y.: Princeton Univ. Press, 1965.- 203p.

159. Sutherland J. Daniel Defoe: ACritical Study.- Cambridge: Harvard Univ. Press, 1971.- 259p.

160. Watson N. The Historical Sources of Defoe's Journal of the Plague Year.- Boston: The Stratford'Co., 1919.- 182p.

161. Zimmerman E. Defoe and the Novel.- Berkeley: Univ.of California Press, 1975.- 190p.

162. Zimmerman E. H.F's Meditations: A Journal of the Plague Yearj | Publications of the ¡•".odern Language Association of America, n.s.87, 1972.- p.417-423.

v

163. Abernethy C. Mr.Pepys of Seething Lane.- N.Y.: McGraw-Hill/ 1957.- 384p.

164. Barringtone E. The Great Romantic: Being an Interpretation of Mr. Samuel Pepys and Elizabeth, His Wife.- London City, N.Y.: Dorer and Co., 1933.- 339p.

165. Bennett I. Mr.Pepys and His Musique.- Oxford: The Shakespear Heard Press, 1945.- 46p.

166. Bradford G. The Soul of Samuel Pepys.- Boston: The Riverside Press, 1924.- 262p.

167. Bryant A.S. Samuel Pepys: The Years of Peril.- Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1936.- 466p.

- - -449168- Bryant A. S. Samuel Pepys: The Saviour of the Navy.- Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1947.- 452p.

169. Bryant A.S. Samuel Pepys: The Man in the Making.- L.: Collins, 1948.- 466p.

170. Bryant A.S. Pepys and the Revolution.-L.: Collins, 1979.- 264p.

171i Drinkwater J. Pepys: Yis Life and Character.- Garden City:

Deran and Co., 1934.- 347p.

172. Hearsay J. Young Mr.Pepys.- L.:Coustable, 1973.- 306p.

173. Higham F. John Evelyn Esquire. An Anglican layman of the seventeenth century.-L.:SCM Press LTD, 1968.-128p.

174. Kiscock W.G. John Evelyn and Mrs Godolphin.- Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1951.- 270p.

175..Hiscock W.G. John Evelyn and his Family Circle.- Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1953.- 343p.

176. Bowie J. John Evelyn and his World: A Biography.-L.:Routledge & Kegan Paul, 1981.- 232p.

177. Holmes U.T. Samuel Pepys in Paris and Other Essays.- N.Y.: Univ. of Northon Carolina, 1954.- 57p.

178. Hunt P. Samuel Pepys in the Diary.- N.Y.: Univ. of Pittsburgh Press, 1958.- 173p.

179. Lucas-Dubreton J. Samuel Pepys: A Portrait in Miniature.- L.: The Knickerbocker Press, 1925.- 290p.

ISO- Marburg C. Mr.Pepys and Mr.Evelyn.- L.:Oxford Univ.Press, 1935.248 p.

181. McFee H. Pepys on the Restoration Stage.- N.Y.: Blom, 1963.35 3 p.

182. Murphy E. Samuel Pepys in London.- L.¡Longmans, 1958.-92p.

-450183. Nicolson K.H. Hepys's Diary and New Science.- N.Y.: Univ. Press of Virginia, 1965.- 198p.

184. Ollard R. Pepys: A Biography.- L.:Hodder & Stoughton., 1975.-368p.

185. Ponsonby A. Samuel Pepys.- L.: Macmillan, 1928.- 160p.

186. Ponsonby A. John Evelyn.- L.:- Heinmann, 1933.- 350p.

187. Stevenson R.L. Samuel Pepys||Stevenson R.L. Familiar Studies of Men and Books.- London & Glasgow: Collins Clear-Type Press, 1899.- P.225-251.

188. Talor I. Samuel Pepys.- N.Y.: Freeport, 1967.- 16Gp.

189. Trease G. Samuel Pepys and His World.- L.rThomes & Hudson, 1972.- 123p.

190. Weiss D.G. Samuel Peprs, Curioso.- N.Y.: Univ. of Pittsburgh Press, 1957.- 122p.

191. Willy M. English Diarists: Evelyn and Pepys.- L.¡Longmans, 1963.- 47p.

192.. Wilcox L . A. Mr . Pepys 1 s Navy.-L.: Bell, 1966.- 189p.

153. Wilson J.H. The Private Life of Mr.Pepys.-L.:Kale, 1960.-289p.

19 0.'лпзвргзнт A.h. Симюэль Пипе. "Засим - домой, ужинать и в постель" . из дневников//Вопросы литературы, №5, 1956.- С.190-252.

19о. Подгорский А. в. Обыкновенная история любви Деб Биллет и Сэмюеля Пипса, описанная им самим,.-— Магнитогорск, 1994.- обе.

197. иодгорский А.Б. мемуары Джона Эвелина (к вопросу о своеобразии жанра.- Магнитогорск, 1996.- обе.

198. Дневник Сзмюэля Пеписа (к вопросу о становлении английского просветительского романа)//Проблемы метода и жанра в зарубежной литературе: межвузовский сборник.-■м.:МГПИ им.В.И.Ленина,

-4&1, 1983.- С.52-64.

199. Подгорский А.В. Сэыюзл Пипе и его ''Дневник'7/Филологические науки, №, 1989.- 0.73-77.

200. Подгорский А.В. Джон Эвелин - эсквайр, джентльмен, мемуарист// . Филологические науки, т, 1996.- 0.83-42.

201. Подгорский А.В. Английские мемуары XVII века. - Магнитогорск.-1998. - 310 с.

202. Adam A. Histoire de la littérature française au XVII siecle. T.IV. P., 1958.- 420 p.

203. Bourcier E. Les Journaux prives en Angleterre de 1600 a 1560.-de Lille.- 1977.- 496 p.

204. Fumaroli M. Les Mémoires du XVII siecle au carrefour des genres) |XVII siecle. - P.- 1971 .'N. 94-95.

205. Girard A. Le Journal intime.- P.- 1963.- 470 p.

206. Blanchot M. L'Espace littéraire.- P. - 1955.- 430 p.