Языковая репрезентация комического в жанрах немецкой смеховой культуры: на примере немецкого прозаического шванка тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.04, кандидат наук Рохлина, Татьяна Александровна

• Рохлина, Татьяна Александровна
• кандидат наук
• 2016

Оглавление диссертации кандидат наук Рохлина, Татьяна Александровна

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. ШВАНК КАК ЖАНР НЕМЕЦКОЙ СМЕХОВОЙ КУЛЬТУРЫ

1.1. Категория комического в эстетике и литературоведении

1.2. Шванк как жанр немецкой смеховой культуры XV - XVI вв. и его прагматика

1.3. Комизм шванка в когнитивно-дискурсивном аспекте

Выводы по главе I

Глава II. РЕАЛИЗАЦИЯ КОМИЧЕСКОГО ПРОТИВОРЕЧИЯ В РЕФЕРЕНТНОЙ СТРУКТУРЕ ШВАНКА

2.1. Основные подходы к теории референции

2.2. Общая характеристика референтной структуры шванка

2.3. Представление специфики коммуникативной ситуации в референтной структуре шванка

2.3.1. Референция имени

2.3.1.1. Референтные сопроводители

2.3.2. Референция глагола

Выводы по главе II

Глава III. РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ТЕКСТОВЫХ РЕФЕРЕНТОВ В КОМПОЗИЦИОННЫХ ЭЛЕМЕНТАХ ШВАНКА

3.1. Композиция шванка как смехового и дидактического жанра

3.2. Заглавие шванка и языковые средства выражения комического

3.3. Зачин шванка и языковые средства выражения комического

3.4. Середина шванка и языковые средства выражения комического

3.5. Концовка шванка и языковые средства выражения комического

3.6. Представление текстовых референтов во взаимодействии композиционных элементов шванка

Выводы по главе III

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЯ

Приложение

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Языковая репрезентация комического в жанрах немецкой смеховой культуры: на примере немецкого прозаического шванка»

ВВЕДЕНИЕ

Общей тенденцией, характеризующей науку на рубеже XX - XXI вв., стало интенсивное взаимодействие дисциплин, в результате которого появились такие дисциплины, как когнитивная лингвистика, психолингвистика, социолингвистика, этнолингвистика, этнокультурология. Объединяя специфику и методы ранее существующих, возникшие отрасли обладают возможностью более полного, всестороннего рассмотрения предмета исследования.

Изучение языка с позиций когнитивно-дискурсивной парадигмы расширяет возможности исследования языковых феноменов. За определенным языковым явлением признается наличие социального, культурного, национально-специфичного, ситуативного подтекстов, исследование которых углубляет понимание рассматриваемого явления.

Теоретическую базу настоящего исследования составили труды зарубежных и отечественных исследователей в области эстетики и литературоведения (А. Бергсон, Б. Дземидок, М.М. Бахтин, Ю.Б. Борев, В.Я. Пропп, А.Я. Гуревич, В.П. Даркевич, Б.И. Пуришев, В. Дойферт, Н. Нойманн), когнитивной лингвистики (Е.С. Кубрякова, Т. ван Дейк, В.З. Демьянков, З.Д. Попова, И.А. Стернин, Л.А. Манерко), грамматики текста (О.И. Москальская, И.Р. Гальперин, З.Я. Тураева, Л.А. Ноздрина), референции (Н.Д. Арутюнова, А. Вежбицкая, У.О. Куайн, Л. Линский, Дж.Р. Серл, П.Ф. Стросон, К. Браунмюллер, Х. Фатер, О.И. Москальская, Л.А. Ноздрина, Ю.М. Казанцева), композиции текста (Б.А. Успенский, Ю.М. Лотман, И.В. Арнольд, О.И. Москальская, Л.А. Ноздрина) и др.

Настоящая диссертация посвящена исследованию феномена комического как одной из основных категорий эстетики и проблеме ее языковой репрезентации в тексте немецкого прозаического шванка.

Актуальность диссертации обусловлена необходимостью изучить специфику средств грамматики текста, участвующих в репрезентации категории комического, характерных для жанра шванка эпохи Возрождения, с позиций когнитивно-дискурсивной парадигмы.

Научная новизна данной работы заключается в том, что в ней впервые рассматриваются средства создания комического эффекта, проявляющиеся в референтной структуре и композиции жанра «шванк».

Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что проведенное исследование, выполненное в рамках когнитивно-дискусривной парадигмы, объясняет феномен комического с позиций когнитивной и коммуникативной лингвистики, теории понимания, теории референции, теории композиции и вносит вклад в разработку проблем грамматики текста, в частности, референтной структуры и композиции текста. Выработанные приемы анализа и интерпретации комических текстов шванков могут быть применены для анализа других комических жанров.

Практическая ценность работы определяется возможностью применения результатов исследования в преподавании немецкого языка, а именно: в теоретических и практических курсах по грамматике немецкого языка, грамматике текста, интерпретации текста, лингвокультурологии. Предлагаемая в диссертации методика описания средств комического в немецком прозаическом шванке может использоваться на семинарских и практических занятиях по анализу художественного текста, при написании курсовых и выпускных квалификационных работ.

Объектом диссертационного исследования является текст шванка в совокупности с внетекстовыми параметрами (время и место возникновения, специфика автора и адресата, специфика коммуникативного взаимодействия между автором сообщения и реципиентом).

Предметом исследования являются способы создания комического эффекта посредством референции в тексте на материале немецкого языка.

Цель диссертации заключается в выявлении и описании способов репрезентации комического эффекта языковыми средствами в рамках грамматики текста, а именно, референтной структуры и композиции текстов шванков. Это ставит нас перед необходимостью последовательного решения ряда задач, в их числе:

1. Обобщение существующих исследований комического как одной из основных категорий эстетики, особенностей ее реализации в художественной литературе, определение специфики шванка как смехового и дидактического жанра эпохи Возрождения.

2. Установление специфики функционирования референции как категории грамматики текста в немецком шванке.

3. Выявление особенностей языкового представления референта в шванке с точки зрения его участия в создании комизма произведения и установление когнитивно-коммуникативных оснований возникновения комического эффекта.

4. Выявление композиционных особенностей немецкого прозаического шванка и роли композиции в представлении референта шванка и создании комического эффекта.

Основная гипотеза исследования заключается в том, что референция и композиция как категории грамматики текста играют важную роль в создании комического эффекта в немецком шванке. В основе комизма шванка лежит ситуация непонимания коммуникантами друг друга, ведущая к комическому противоречию, что отражается в референтной структуре текста.

Основными методами исследования являются эмпирико-интерпретационный метод, метод когнитивно-дискурсивного анализа, метод когнитивно-коммуникативного анализа, описательный метод.

На защиту выносятся следующие положения диссертации:

- Коммуникативная ситуация в тексте шванка развивается в двух плоскостях: в плоскости коммуникации между персонажами произведения в фиктивном мире художественного произведения и в плоскости коммуникации между автором произведения и читателем в реальном мире. В плоскости «персонаж - персонаж» противоречие, приводящее к комическому эффекту, возникает в результате непонимания персонажем-адресатом персонажа-адресанта вследствие умышленного введения его в заблуждение персонажем-адресантом или в результате коммуникативной неудачи. В плоскости «автор -читатель» читатель испытывает комический эффект при наблюдении за

ситуацией непонимания персонажей либо с позиции «всеведущего» читателя, либо «неосведомленного» читателя.

- Языковая репрезентация комического противоречия осуществляется в референтной структуре шванка при именовании референта, отражающем несовпадение идеальных сущностей в сознании коммуникантов как в плоскости «персонаж - персонаж», так и в плоскости «автор - читатель».

- Способы создания комического эффекта в тексте обусловлены, в первую очередь, целями автора сообщения: 1) персонажа - обмануть, одурачить своего собеседника; 2) автора шванка - вызвать смех читателя; а также фоновыми знаниями и пресуппозициями адресата (как читателя, так и персонажа). Данные способы проявляются в тексте в семантике языковых единиц и в нарушенной кореференции имени и глагола.

- Читателю как конечному адресату при наблюдении взаимодействия в тексте доминирующей авторской позиции, выраженной в авторской речи, и подчиненных ей позиций персонажей, выраженных в речи персонажей, становится очевидным несовпадение между действительностью, создаваемой автором в художественном произведении, и представлением о ней со стороны объекта осмеяния.

Языковым материалом исследования послужили тексты немецких прозаических шванков из сборников: "Schwänke und Schnurren aus Bauern Mund von U. Jahn", "Das Volk, das lacht. Deutsche Schwänke des 15. und 16. Jahrhunderts von G. Jäckel", "Deutsche Schwänke in einem Band von G. Albrecht", "Deutsche Schwänke von A. Wesselski". Всего было проанализировано более 450 текстов общим объемом в 800 страниц.

Достоверность полученных результатов обеспечивается объемом исследованного языкового материала, комплексной методикой его анализа, обширной теоретической базой исследования.

Материал исследования прошел апробацию на заседаниях кафедры грамматики и истории немецкого языка Московского государственного лингвистического университета. По материалам работы был сделан доклад на

Всероссийской научной конференции «Германистика: перспективы развития», посвященной 100-летию со дня рождения О.И. Москальской (МГЛУ, Москва, 2014 г.). Основные положения и выводы, сформулированные в диссертации, отражены в семи научных публикациях в журналах, входящих в перечень ВАК РФ.

Цель исследования определяет структуру работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии и приложения.

Во введении обосновывается выбор объекта и предмета исследования, актуальность, новизна, теоретическая значимость и практическая ценность диссертации, определяются цель и задачи исследования.

В первой главе содержится исторический обзор взгядов на категорию комического в философской и лингвистической литературе, обосновывается основополагающая роль противоречия как условия возникновения комического эффекта. Описывается специфика комизма в эпоху средневековья и Возрождения и место комического в жанре немецкого прозаического шванка, а также вопрос о современных подходах к исследованию текста и обосновывается их применимость к анализу текстов рассматриваемого жанра.

Во второй главе прослеживается развитие взглядов на проблему референции как текстовой категории. Выявляется специфика отражения коммуникативной ситуации шванка в его референтной структуре, устанавливается роль референта в выражении комического эффекта в тексте.

В третьей главе рассматриваются различные взгляды на проблему композиции текста, определяется специфика композиции шванка, его «сильных позиций», устанавливаются особенности взаимодействия композиционных элементов шванка в аспекте представления текстового референта и создания комического эффекта.

В заключении обобщаются теоретические и практические положения данного исследования, делаются выводы по результатам работы.

В конце диссертации приводится библиографический список, включающий в себя 217 работ отечественных и зарубежных исследователей.

В приложении приводятся произведения, анализируемые в ходе исследования.

Глава I. ШВАНК КАК ЖАНР НЕМЕЦКОЙ СМЕХОВОЙ КУЛЬТУРЫ

1.1. Категория комического в эстетике и литературоведении

Комическое как одна из важнейших категорий эстетики изучалось на протяжении столетий и изучается в настоящее время. Эта категория вызывала интерес у многих исследователей, начиная с античных времен вплоть до настоящего времени. Однако несмотря на длительный период изучения данной проблемы, до сих пор нет однозначного понимания категории комического; у различных исследователей она рассматривалась с разных точек зрения.

Начало изучению комического было положено Аристотелем, который определял его как «какую-нибудь ошибку или уродство, не причиняющее страданий и вреда» [Аристотель 1998: 1070]. Он связывал комическое с безобразным, противопоставляя его возвышенному трагическому и приписывая смеху, рождаемому комическим, оттенок злобы [Там же: 29]. Данная позиция объясняется тем, что в античной Греции трагедия как жанр имела определяющее значение, и комедия в то время могла быть определена только через противопоставление трагедии.

Уже в Античности выделяются два рода смешного: смешное в словах и смешное в предметах (Цицерон, «Коаленовский трактат»). Первый вид смеха связан с его языковым аспектом, он возникает «от словесного выражения - в связи с омонимией, синонимией, балагурством, паронимией, прикрасой, новизной, и фигурой самого выражения» [цит. по Лосев 2000: 530]. Второй вид смеха связан с ситуацией и возникает «из уподобления, или из обмана, или из невозможности, или из возможности и несоответствия, или в связи с ожиданием, или благодаря использованию непристойного танца, или когда кто-нибудь из обладающих достатком, пренебрегая лучшим, хватается за худшее, или когда заключение является бессвязным и не имеющим никакого соответствия» [Там же: 530].

Со времен Античности развитие теории комического приостановилось. Интерес к смеху заново возникает в эпоху Возрождения, однако, обширное теоретическое рассмотрение смех и комическое получают лишь в XIX веке.

Исследования западных философов XIX в. в области комического посвящены, прежде всего, рассмотрению объекта (И. Кант, А. и Ф. Шлегель, Ф. Шеллинг, Г.Ф. Гегель) и субъекта комизма (Жан-Поль, А. Шопенгауэр, Г. Спенсер, Т. Липпс, З. Фрейд). Некоторыми исследователями была предпринята попытка синтезировать достижения обоих направлений (А. Бергсон, К. Гроос, Н. Гартман). Объект комического связывался с неким противоречием, отклонением от нормы, в то время как субъект обнаруживал связь с игрой. В связи с этим в современных эстетике и литературоведении получили развитие две концепции комического: комическое как противоречие (Б. Дземидок, Ю.Б. Борев, В.Я. Пропп, Л.В. Карасев и др.) и комическое как игра (М.М. Бахтин, Л. Хейзинга).

Поскольку целью настоящей работы является описание специфики комического и его репрезентация в языке, в частности, в грамматике, остановимся на рассмотрении противоречия как основного условия возникновения комического эффекта.

Представители концепции комического как противоречия расходятся во мнениях относительно конкретного вида противоречий, на которых основан комизм.

В немецких эстетике и литературоведении отмечаются такие виды противоречий в основании комического, как контраст между сущностью и ее проявлением, между целью и средством, комичным признается любое явление, в котором обнаруживается сторона, противоречащая привычкам людей [Гегель 1971: 579]; переворачивание начального, противоречие между свободой и необходимостью, между низменной сферой жизни и возвышенным идеалом [Шеллинг 1999: 507 - 508]; несовпадение между известным понятием и реальным объектом [Шопенгауэр 1999: 167]; противопоставленность героев комедии по расстановке сил, в том числе и духовных [Шлегель 1983: 244].

Отечественные исследователи указывали на противоречие между сущностью и явлением, между идеей и формой [Белинский 1953: 448]; на сближение противоположных предметов и понятий на основании случайного сходства [Чернышевский 1978: 292].

В.Я. Пропп выделяет противоречие между внешним и внутренним, между физическим и духовным, и указывает, что комизм возникает в том случае, когда физические недостатки обличают недостатки духовного или морального плана: «смех наступает в том случае, если заслонение духовного начала физическим неожиданно раскрывает некоторый скрытый дотоле недостаток» [Пропп 1999: 144]. Исследователь выделяет различные виды комизма: комизм сходства; комизм отличий, человек в обличье животного; человек-вещь; осмеяние профессий; пародирование; преувеличение; посрамление воли; одурачивание; алогизм. Также выделяются два вида смеха: смех, не содержащий насмешку (добрый, жизнерадостный, разгульный смех), и насмешливый смех (насмешливый, циничный, пародийный смех). Отмечается, что в языке комизм реализуется в каламбурах, парадоксах, остротах и некоторых формах иронии [Там же: 114].

Современные зарубежные исследователи комического указывают, что одним из основных противоречий является отклонение от нормы. Смех считается исторически и общественно обусловленным явлением, в связи с нормами и представлениями о реальности [Ritter 1974: 63]; является результатом противопоставления норме [Warning 1975: 347]; вызван нарушением той или иной нормы [Neumann 1986: 27].

Б. Дземидок утверждает, что основу комизма составляет наличие объекта, в чертах которого проявляется «несоответствие нормам, признанным субъектом, либо привычкам субъекта, его пониманию норм, и потому рассматриваемый субъектом как нечто нелепое, необыкновенное» [Дземидок 1974: 58].

Современные отечественные исследования в области эстетики и литературоведения содержат указания на такие виды противоречий, как

противоречие между идеалом и его проявлением, на основании чего комическое определяется как «предмет и явление, объективно заслуживающее особой эмоционально насыщенной эстетической формы отрицающей и утверждающей критики, представляющей предмет в неожиданном свете, вскрывающей внутренние противоречия его и вызывающей активное самостоятельное противопоставление предмета эстетическим идеалам» [Борев 1970: 6].

Указывается также такая характеристика комического, как совмещение разнопорядковых сущностей, «сопоставление неоднопорядкового, противопоставление ^противопоставляющегося» [Девкин 1998: 9].

Отмечается, что противоречия в основании комизма могут подразделяться на частные случаи, более мелкие противоречия, а комический эффект может основываться не на одном, а на сочетании нескольких противоречий [Гунякина 2005: 33].

В настоящей работе, основываясь на работах вышеуказанных зарубежных и отечественных исследователей в области эстетики и литературоведения, мы придерживаемся концепции рассмотрения комического как противоречия и считаем, что основным условием возникновения комического эффекта в литературном произведении является наличие в нем некоего противоречия. Комическое противоречие мы рассматриваем достаточно широко: как отклонение от нормы или как несоответствие ожидаемому. Комическим противоречием является такое несоответствие норме или стереотипу, в результате которого возникает смех.

1.2. Шванк как жанр немецкой смеховой культуры XV - XVI вв. и его прагматика

Тексты, отражающие проявления смеховой культуры, заслуживают внимания культурологов, филологов и лингвистов, так как их языковое оформление содержит информацию о специфике определенной культуры.

Источником произведений европейской смеховой культуры стали восточные легенды, которые во времена крестовых походов обрели некоторые черты христианства [Breinersdorf 1943: 363].

Первые юмористические и сатирические тексты начали появляться в Европе в Средние века. Одними из первых произведений смехового жанра являются французские фаблио, сложившиеся к XII - XIII вв., существовавшие сначала в устной форме как небольшие сатирические или развлекательные рассказы, которые позднее были насыщены городскими чертами и приобрели то литературное оформление, которое знакомо нам сегодня [Алексеев 1987: 112]. Фаблио оказали большое влияние на европейскую литературу, в том числе, на итальянскую и позднее немецкую, где аналогичными жанрами являются соответственно фацетии и шванки.

Однако комизм той эпохи отличался от комизма наших дней. В средневековье то, что в настоящее время оценивается как грубое и циничное, имело сакральное значение. В качестве примера этому могут служить скатологические шутки, гастрономические и эротические остроты, вызывавшие смех [Даркевич 1988: 158]. Как отмечает М.М. Бахтин, фривольное поведение было неотделимо от карнавальной образности, ядром которой являлось переворачивание привычных образов с ног на голову. В это время в Европе появляются и получают распространение различные формы смеховой культуры: площадные празднества карнавального типа, отдельные смеховые обряды и культы, многообразная пародийная литература [Бахтин 1990: 8].

Как утверждает В.Я. Пропп, чувство комического специфично для каждой эпохи и для каждого народа. Оно может быть непонятным и недоступным для других эпох [Пропп 1999: 21]. При современном прочтении произведений жанров смеховой культуры периода средневековья и Ренессанса комизм может быть не столь очевиден. При исследовании текста кроме языковой составляющей к анализу должны также привлекаться данные культурно-исторического характера, дающие представление о картине мира изучаемого периода [Соловьева 2005: 20].

В культуре западной Европы смех постепенно начинает занимать прочное место, начиная с XIII в. До этого периода всё, относящееся к смеху и веселью, презиралось и запрещалось [Гуревич 1993: 216].

Комическое развивается и процветает в народной культуре, которую М.М. Бахтин обозначил термином «смеховая культура». Наряду с официальным мировоззрением, сформированным, главным образом, церковными культами, появляется аспект жизни, построенный «по ту сторону всего официального», «второй мир или вторая жизнь» [Бахтин 1990: 10]. Сосуществуют «настоящий, организованный мир культуры» и ненастоящий мир, «отрицательный, мир антикультуры» [Лихачев 1987: 353].

М.М. Бахтин применяет к этому явлению термин «двумирность», утверждая, что без ее учета невозможно постижение культурного сознания средневековья и Ренессанса [Там же]. «Второй мир» строится как пародия на официальную жизнь, как «мир наизнанку» [Там же: 16].

«Двумирность» смехового мира проявляется в пародиях на церковные обряды и культы, в превращении королей в шутов, в замене «мудрости глупостью, безумием и пьянством, честности - плутовством, денег -испражнениями» [Роготнев 2009: 54].

Нам близко понимание И.Ю. Роготневым смеховой культуры как одной из форм проявления многообразия комического [Роготнев 2009: 19]. В качестве критерия ее выделения исследователь указывает рассмотренный признак «двумирности» [Там же: 20]. Придерживаясь точки зрения М.М. Бахтина, в качестве специфических черт народной смеховой культуры мы отмечаем площадность и карнавальный характер.

Карнавал как всеобщее празднество появляется в городах в позднее средневековье. Так, в Западной Европе карнавалы зафиксированы источниками в XIII в., а более широкое распространение получают с XIV - XV вв. [Гуревич 1984: 268]. С развитием городов формировался новый образ жизни, возникла городская культура, которая совмещала в себе церковную и народную культуры. Существование человека в средневековье было коллективным,

общество чувствовало себя целостным и неделимым. Тем более, единой массой чувствовала себя людская толпа на площади, в условиях карнавала [Кравченко 2004: 87 - 89].

Как городской феномен карнавал всенароден и универсален, поскольку в нем принимают участие многочисленные горожане различных сословий и он охватывает все стороны жизни, преломляя их сквозь призму смеховой культуры. Карнавал дарил средневековому человеку чувство свободы, освобождал от забот, снимал все официальные ограничения и запреты. В карнавале отражается стремление горожан к сытости, плодородию, здоровью и изобилию, в нем находит выражение земное торжество жизни в противовес христианским убеждениям о райской загробной жизни. Народный смех сбрасывал серьезность, избавлял от страха, освобождал чувственную природу человека [Там же: 90 - 93]. Праздничный разгул и смех были проявлением протеста против угнетающего и аскетичного характера социального устройства средневековья [Пропп 1999: 138].

Всеобщность, являющаяся отличительной чертой смеховой культуры средневековой эпохи, постепенно исчезает с течением времени. С формированием классового общества происходит изменение в сознании человека. На место духа всеобщности приходит классовое разделение [Кравченко 2004: 94]. Вследствие этого меняются некоторые аспекты смеховой культуры. Такой смех, в отличие от карнавального, которому не присущ нравственный урок, связан с моралью, осмеивает через призму нравственных норм и оценок с целью осудить, исправить или искоренить [Там же: 95].

Смеховая культура Ренессанса основывается на народной смеховой культуре средневековья. Эпоха Возрождения утверждает человека в качестве меры всех вещей. Человеческая природа, полная физической и духовной силы, с присущими ей умом и чувственностью раскрывается в «веселом и озорном, фривольном и грубоватом, дерзком и жизнерадостном смехе Рабле» [Борев 1970: 39]. В период Ренессанса комическое становится одной из центральных эстетических категорий и рассматривается как средство утверждения

гуманистических идеалов, народный смех средневековья сочетается с гуманистическими установками и идеалами Ренессанса [Гунякина 2005: 14 -

15].

В литературных произведениях смеховых жанров изучаемого периода синтезированы черты как средневекового карнавала с его духовной свободой, подменой понятий и системой образов, так и комизма эпохи Возрождения и Нового времени, отличительными чертами которой являются выделение человека из общей толпы и рассмотрение его поступков в нравственном аспекте.

Немецкая смеховая культура заимствовала у площадной карнавальной культуры житейскую трезвость, травестирующие тенденции, некоторые образы [Пугина 1998: 8]. Эпоха Возрождения наложила свой отпечаток как на западноевропейскую культуру в целом, так и на немецкую смеховую культуру, в частности, в виде осуждающей морали.

Специфическим жанром немецкой литературы, отражающим особенности смеховой культуры XV - XVI вв. является прозаический шванк. Как указывает немецкий исследователь жанра шванка В. Дойферт, XVI в. был периодом расцвета шванка, и именно прозаические шванки этого времени являются яркими представителями данного жанра [Deufert 1975: 2 - 4].

В диссертации приводятся и анализируются шванки таких авторов как Й. Паули, Г. Бебель, О. Меландер, И. Агрикола, М. Монтан, Й. Викрам, Б. Герцог и др. Из рассмотрения исключены народные книги ('Ъа1еЬис^', рассказы о Тилле Уленшпигеле) и произведения немецкого жанра «биспель», поскольку, несмотря на сходство прагматики, указанные произведения отличаются композиционно. Народные книги, как правило, посвящены одной тематике, для них характерна концентрация на одном персонаже, действие приурочено к одному определенному месту. Произведения жанра «биспель» сочетают в себе элементы эпической и стихотворной формы, что также не отвечает заданным рамкам исследования, предполагающим рассмотрение произведений только эпической формы.

Жанр шванка активно изучался немецкими литературоведами 2-й пол. XX в. (В. Дойферт, Э. Мозер-Рат, З.А. Нойманн, Н. Нойманн и др.).

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Рохлина, Татьяна Александровна, 2016 год

БИБЛИОГРАФИЯ

I. Алексеев, М.П., Жирмунский, В.М. История зарубежной литературы. Средние века и Возрождение. - М.: Высшая школа, 1987. - 415 с.

2. Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. - Мн.: Литература, 1998. - 1392 с.

3. Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность: Сб. ст. / И.В. Арнольд. - СПб.: СПбГУ, 1999. - 443 с.

4. Арнольд И.В. Стилистика. Современный английский язык. - М.: Флинта-Наука, 2009. - 384 с.

5. Арнольд И.В. Читательское восприятие интертекстуальности и герменевтика // Интертекстуальные связи в художественном тексте: Мужвуз. сб. науч. тр. - Спб: Образование, 1993. - с. 4 - 12.

6. Артемьева Ю.В. Акты референции в телевизионном дискурсе. Дис. ... канд. филол. наук. - Тверь, 2001. - 133 с.

7. Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. - М.: Радуга, 1982. - С. 5 - 40.

8. Арутюнова Н.Д. Понятие пресуппозиции в лингвистике // Известия АН СССР. - Серия лит. и языка. Т. 32, 1973, № 1. - С. 84 - 89.

9. Арутюнова Н.Д. Речевой акт // Языкознание. Большой энциклопедический словарь под ред. В.Н. Ярцевой. - М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. - 685 с.

10.Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл: Логико-семантические проблемы / Н.Д. Арутюнова. - М.: Эдиториал УРСС, 2003. - 383 с.

II.Атарова К.Н., Лесскис Г.А. Семантика и структура повествования от первого лица в художественной прозе // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1976. Т. 35. № 4. - С. 343 - 356.

12. Бахарев Н.Е. Структурно-функциональное развитие заголовков: Автореф. диссер. ... канд. филол. наук. - Алма-Ата, 1971. - 21 с.

13.Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. -М.: Художественная литература, 1975. - 504 с.

14. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. Проблемы поэтики Достоевского. - Киев: Next, 1994. - 511 с.

15. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1990. -543 с.

16. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Литературно-критические статьи / М.М. Бахтин; сост. С.Г. Бочаров и В.В. Кожинов. - М.: Художественная литература, 1986. - С. 121 - 290.

17. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. 3. - М.: Издательство Академии наук СССР, 1953. - 552 с.

18.Богатырева Н.А., Ноздрина Л.А. Стилистика современного немецкого языка. - М.: Академия, 2005. - 336 с.

19.Богданова О.Ю. Заглавие как семантико-композиционный элемент художественного текста: на материале английского языка: Дисс... канд. филол. наук. - Ярославль, 2009. - 149 с.

20.Богородицкий В.А. Очерки по языковедению и русскому языку. - М.: URSS, 2004. - 221 с.

21. Большакова Д.В. Комическое в лингвистике: основные подходы и проблематика исследования // Вестник МГЛУ. Вып. 5, 2010. - С. 127 -137.

22. Бондаренко В.Т. Ответные фразеореплики как средства языкового комизма // Языковые механизмы комизма. - М.: Индрик, 2007. - С. 121 -126.

23. Борев Ю.Б. Комическое или о том, как смех казнит несовершенство мира, очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия. - М.: Искусство, 1970. - 269 с.

24. Боронин А.А. Интерпретация персонажных субтекстов: о некоторых аспектах когнитивного подхода //Когнитивная лингвистика: новые проблемы познания: сб. науч. трудов / под ред. Л.А. Манерко; Институт языкознания РАН; Ряз. гос. ун-т имени С.А. Есенина. - М., Рязань, 2007. -Вып. 5. - С. 189 - 193.

25. Брандес М.П. Стилистика немецкого языка. - М.: Высшая школа, 1990. -320 с.

26. Брудный А.А. Понимание как философско-психологическая проблема // Вопросы философии. 1975. № 10 - с. 109 - 117.

27. Бялоус Н.И. Особенности лингвистической организации конца художественного произведения: Дис. ... канд. филол. наук. - Иркутск, 1985. - 156 с.

28. Ванюкова И.В. Дискурсивный потенциал немецкого прилагательного: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 2006. - 162 с.

29. Валгина Н.С. Теория текста: Учеб. пособие. - М.: Логос, 2004. - 280 с.

30. Веденева Ю.В. Функциональная парадигма заглавий поэтических произведений (на мат.англоязычных стихотворений, предназначенных для детей) // Вестник Самарского гос. ун-та. № 1. 2008. - С. 138 - 144.

31. Вежбицкая А. Дескрипция или цитация // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. -М.: Радуга, 1982. - С. 237 - 262.

32. Веселова Н.А. Заглавие литературно-художественного текста (онтология и поэтика): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Тверь, 1998. - 18 с.

33. Виноградов В.В. О теории художественной речи: Учеб. пособие.- М.: Высшая школа, 1971. - 240 с.

34. Винокур Г.О. Глагол или имя? // Русская речь. - Л.: Academia, 1928. - С. 75 - 93.

35. Винокурова И.Ж. Лингвостилистические аспекты соотношения зачина и концовки в художественном тексте: На материале англоязычных коротких рассказов: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 2004. - 154 с.

36. Гальперин И.Р. Грамматические категории текста (опыт обобщения). -Известия АН СССР СЛЯ, 1977, № 6. - С. 522 - 532.

37. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. - М.: КомКнига, 2007. - 144 с.

38. Гвоздев А.Н. Современный русский литературный язык. - М.: URSS, 2009. - 320 с.

39. Гегель Г.В.Ф. Эстетика в 4-х томах. Т. 3. - М.: Искусство, 1971. - 624 с.

40. Городецкий Б.Ю. К типологии коммуникативных неудач // Диалоговое взаимодействие и представление знаний: сб. ст. - Новосибирск, 1985. - С. 64 - 78.

41. Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.16. - М.: Прогресс, 1985. - с. 217 - 237.

42. Гунякина О.Н. Способы выражения комического через фразеологизмы немецкого языка. Дис. ... канд. филол. наук. - М., 2005. - 249 с.

43.Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. - М.: Искусство, 1984. -350 с.

44. Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. - М.: Искусство, 1989. - 366 с.

45. Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналлов». - М.: Индрик, 1993. - 328 с.

46. Данилова Н.К. Структурно-семантическая характеристика абсолютных зачинов в жанре короткого рассказа: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1981. - 190 с.

47. Данилова Ю.Ю. Заглавие в поэтическом пространстве З. Гиппипус: структурно-компонентный и грамматический аспект // Вестник Башкирского ун-та, № 3, Т. 12, 2007. - С. 61 - 64.

48. Даркевич В.П. Народная культура средневековья: пародия в литературе и искусстве IX - XVI вв. - М.: URSS, 2010. - 288 с.

49. Даркевич В.П. Народная культура средневековья: светская и праздничная жизнь в искусстве IX - XVI вв. - М.: Наука, 1988. - 344 с.

50. Девкин В.Д. Занимательная лексикология: Worthumor/Язык и юмор. - М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1998. - 312 с.

51. Дейк ван, Т.А., Кинч В. Стратегии понимания связного текста // Новое в зарубежной лингвистике. - М.: Прогресс, 1988. - Вып. 23 - С. 153 - 212.

52. Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце XXвека // Язык и наука конца 20 века. - М.: Институт языкознания РАН, 1995. - С. 239 - 320.

53. Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. - М., 1994. - № 4. -С. 17 - 33.

54. Демьянков В.З. Понятие и концепт в художественной литературе и внаучном языке // Вопросы филологии. - 2001. - № 1. - С. 35 - 47.

55. Десятникова И.В. Структурно-композиционные и диалектные особенности шванка российских немцев: дисс. . канд. филол. наук. -Барнаул, 2007. - 180 с.

56. Дземидок Б. О комическом. - М.: Прогресс, 1974. - 223 с.

57. Дмитриев А.В. Социология политического юмора. - М.: РОССПЭН, 1998. - 332 с.

58. Долинин К.А. Интерпретация текста: французский язык: Учеб. пособие. -М.: КомКнига, 2005. - 304 с.

59. Домашнев А.И., Шишкина И.П., Гончарова Е.А. Интерпретация художественного текста. - М.: Просвещение, 1989. - 208 с.

60. Доннелан К.С. Референция и определенные дескрипции // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. - М.: Радуга, 1982. - С. 134 - 160.

61. Ермакова О.Н. К построению типологии коммуникативных неудач / О.Н. Ермакова, Е.А. Земская // Русский язык в его функционировании. - М.: Наука, 1993. - 345 с.

62.Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. - СПб.: Азбука-классика, 2001. - 496 с.

63.Земская Ю.Н., Качесова И.Ю., Комиссарова Л.М. и др.; под ред. А.А. Чувакина. Теория текста: учебное пособие. - М.: Флинта: Наука, 2010. -224 с.

64. Иванова Л.П. Лингвокультурологические аспекты комического (к постановке проблемы) // Языковые механизмы комизма. - М.: Индрик, 2007. - С. 560 - 569.

65. Ирисханова О.К. Национально-культурная специфика комического дискурса // Стилистические аспекты дискурса: Сб. науч. тр. Вып. 451. -М.: МГЛУ, 2000. - с. 95 - 110.

66. Казанцева Ю.М. Дискурсивная обусловленность референциальной структуры текста // Вестник МГЛУ. Вып. 4 (690). - М.: МГЛУ, 2014. - С. 83 - 93.

67. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. - М.: Гнозис, 2004. - 224 с.

68. Карасев Л.В. Философия смеха. - М.: Российский гуманитарный ун-т, 1996. - 224 с.

69. Кожина Н.А. Заглавие художественного произведения: структура, функции, типология (на материале русской прозы 19 - 20 вв.): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1986. - 21 с.

70. Колшанский Г.В. Объективная картина мира в познании и языке. - М.: Наука, 1990. - 108 с.

71. Косова О.А. Коммуникативная ситуация отчуждения: Дисс... канд. филол. наук, Иркутск, 2010. - 198 с.

72. Костомаров В.Г. Наш язык в действии: Очерки современной русской стилистики. - М.: Гардарики, 2005. - 287 с.

73. Кравченко Ю.И. Смеховые начала средневековой культуры: Запад и Русь: Дисс. ... канд. филос. наук. - Ростов-на-Дону, 2004. - 124 с.

74. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность // Человек. Сознание. Коммуникация: Монография. - М.: Диалог, 1998. -352 с.

75. Красных В.В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. - М.: Гнозис, 2001. - 270 с.

76. Кржижановский С.Д. Поэтика заглавий. - М., 1931. - 32 с.

77. Куайн У.О. Референция и модальность // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. -М., 1982. - С. 87 - 109.

78. Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине XXвека // Язык и наука конца 20 века / Ред. Ю.С. Степанов. - М.: Институт языкознания РАН, 1995. - С. 144 - 238.

79. Кубрякова Е.С. Краткий словарь когнитивных терминов. - М.: Филологический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова, 1997. - 245 с.

80. Кубрякова Е.С. О контурах новой парадигмы знания в лингвистике // Семантика и структура художественного текста. - М., 1999. - С. 186 - 197.

81. Кубрякова Е.С. Об установках когнитивной науки и актуальных проблемах когнитивной лингвистики // Известия АН. Серия лит. и языка., 2004. - Т. 63. - № 3. - С. 3 - 12.

82. Кубрякова Е.С. Язык и знание: на пути получения знаний о языке: части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира // Ин-т языкознания РАН. - М.: Языки славянской культуры, 2004б. - 560 с.

83. Кухаренко В.А. Интерпретация текста. - М.: Просвещение, 2-е изд., 1988.

- 192 с.

84. Кухаренко В.А. Типы и средства выражения импликации в английской художественной речи (на материале прозы Э. Хемингуэя) // Филологические науки. - М.: Высшая школа, 1974. - № 1. - С. 72 - 81.

85. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. - М.: URSS, 2004. - 256 с.

86. Ламзина А.В. Заглавие литературного произведения // Русская словесность. - 1997. - № 3. - С. 75 - 80.

87. Левитов Ю.Л. Введение в стилистическую грамматику немецкого языка.

- Калинин: КГУ, 1984. - 79 с.

88. Левитов Ю.Л. К вопросу о грамматико-стилистических особенностях экспозиций художественного произведения // Вопросы грамматики и стилистики немецкого языка. - Калинин, 1972. - С. 94 - 108.

89. Линский Л. Референция и референты // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. - М.: Радуга, 1982. - С. 161 - 178.

90. Лихачев Д.С. Смех в Древней Руси // Избранные работы в 3-х т. Т. 2. - Л.: Художественная литература, 1987. - 496 с.

91. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. -Харьков: Фолио; М.: Издательство «АСТ», 2000. - 880 с.

92. Лотман Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении // Статьи по семиотике и топологии культуры // Избранные статьи в трех тома. Т.1. - Таллинн, 1992. - С. 224 - 243.

93. Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. - СПб.: Искусство - СПб, 1998. - С. 14 - 285.

94. Лютая А.А. Современный заголовок: структура, семантика, прагматика: Дисс. ... канд. филол. наук. - Волгоград, 2008. - 164 с.

95. Манерко Л.А. Современные тенденции развития отечественной когнитивной лингвистики // Когнитивная лингвистика: новые проблемы познания: сб. науч. тр. / под ред. Л.А. Манерко; Институт языкознания РАН; Ряз. гос. ун-т имени С.А. Есенина. - М., Рязань, 2007. - Вып. 5. - С. 30 - 38.

96.Мелетинский Е.М. О литературных архетипах // Чтения по истории и теории культуры. Вып. 4. - М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1994. - 136 с.

97. Минский С. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIII. - М.: Прогресс, 1988. - С. 281 -309.

98. Моисеева И.Ю., Махрова Е.И. Лингвистические и экстралингвистические причины неадекватности понимания текста // Вестник Оренбургского ГУ №5, 2009 - с. 22 - 28.

99. Мороховский А.Н., Воробьева О.П. Стилистика английского языка. -Киев: Высшая школа, 1991. - 272 с.

100. Москальская О.И. Грамматика текста (пособие по грамматике немецкого языка для ин-тов и фак. иностранных языков): Учеб. пособие. -М.: Высшая школа, 1981.

101. Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. - М.: Высшая школа, 1988. - 165 с.

102. Николина Н.А. Филологический анализ текста: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений. - М.: Академия, 2003. - 256 с.

103. Ноздрина Л.А. Заглавие текста // Грамматика и смысловые категории текста: сб. науч. тр. им. М. Тореза. - М., 1982. Вып. 189. - С. 183 - 200.

104. Ноздрина Л.А. Композиция и грамматические средства связности художественного текста: Автореф. дис.... канд. филол. н. - М., 1980. - 26 с.

105. Ноздрина Л.А. Взаимодействие грамматических категорий в художественном тексте: На материале нем.яз.: Дис. ... докт. филол. н. -М., 1997. - 475 с.

106. Ноздрина Л.А. Поэтика грамматических категорий. - М.: Тезаурус, 2004. - 212 с.

107. Одинцов В.В. Стилистика текста: Учебник для вузов. - М.: URSS, 2003. - 264 с.

108. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. - М.: Наука, 1985. - 272 с.

109. Панина М.А. Комическое и языковое средство его выражения: автореф. Дисс. ... канд. филол. наук. - М., 1996. - 18 с.

110. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. - М.: Языки славянской культуры, 2001. - 544 с.

111. Полуянова Л.Н. Лингвостилистические особенности текста басни: На материале англоязычной литературной басни: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 2001. - 164 с.

112. Полякова С.Е. Понятие и причины возникновения коммуникативных неудач // Вестник Ленинградского гос. ун-та имени А.С. Пушкина. Вып. 1, т. 7. СПб.: ЛГУ имени А.С. Пушкина, 2012. - С. 83

- 92.

113. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. -Воронеж, 2001. - 191 с.

114. Попова З.Д., Стернин И.А. Когнитивная лингвистика. - М.: АСТ: Восток - Запад, 2007. - 314 с.

115. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. - М.: Искусство, 1976. - 613 с.

116. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. - М.: URSS, 2010.

- 318 с.

117. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. - М.: Лабиринт, 1998. - 511 с.

118. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки о Несмеяне). - М.: Лабиринт, 1999. - 285 с.

119. Пугина О.В. Традиции народной смеховой культуры в «Романсеро» Генриха Гейне. Дисс... канд. филол. наук. - Нижний Новгород, 1998. - 208 с.

120. Пуришев Б.И. Немецкие прозаические шванки и народные книги эпохи Возрождения // Немецкие шванки и народные книги XVI века. - М.: Художественная литература, 1990. - С. 3 - 10.

121. Разуваев В.В. Политический смех в современной России. - М.: ГУ ВШЭ, 2002. - 264 с.

122. Рассел Б. Дескрипции // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. - М.: Радуга, 1982. - С. 41

- 54.

123. Реутин М.Ю. Народная культура Германии. Позднее средневековье и Возрождение. - М.: РГГУ, 1996. - 217 с.

124. Ризель Э.Г., Шендельс Е.И. Стилистика немецкого языка: Для ин-тов и фак. иностр. яз. / Учебник. - М.: Высшая школа, 1975. - 316 с.

125. Риффатер М. Критерии стилистического анализа // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 9. Лингвостилистика. - М.: Прогресс, 1980.

- С. 69 - 97.

126. Роготнев И.Ю. Универсалии смеховой культуры в художественном мире М.Е. Салтыкова-Щедрина: Дисс. ... канд. филол. наук. - Пермь, 2009. - 210 с.

127. Ручкина Е.М. Лингво-аргументативные особенности стратегий вежливости в речевом конфликте: на материале педагогического дискурса. Автореф. дисс.. канд. филол. наук. - Калуга, 2009. - 22 с.

128. Серебрякова А.Ю. О причинах коммуникативных неудач // Вестник Южно Уральского ГУ, т. 10, № 1. 2013. - с. 98 - 100.

129. Сергеев В.М. Когнитивные методы в социальных исследованиях. Язык и моделирование социального взаимодействия. - М.: Прогресс, 1987.

- С. 3 - 22.

130. Серл Дж.Р. Референция как речевой акт // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. -М.: Радуга, 1982. - С. 179 - 202.

131. Силаев В.В. Зачин литературного произведения и его текстоорганизующая роль: На материале рассказов англоязычных писателей: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1997. - 16 с.

132. Славиньский Я. К теории поэтического языка // Структурализм «за» и «против»: Сб. статей. - М.: Прогресс, 1975. - С. 256 - 277.

133. Слухай Н.В. Художественный образ в аспекте лингвистики текста: Учебное пособие. - Симферополь: Крымское учебно-педагогическое гос. изд-во, 2000. - 84 с.

134. Слышкин Г. Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. - М.: Academia, 2000. - 125 с.

135. Солганик Г.Я. Синтаксическая стилистика. - М.: «Издательство ЛКИ», 2007. - 232 с.

136. Соловьева М.В. Средства выражения комического в старофранцузском эпосе: на материале эпического цикла ГильомаОранжского. Дис. ... канд. филол. наук. - СПб., 2005. - 180 с.

137. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. - Изд. 2-ое, исп. и доп. - Спб.: Академический проект, 2001. - 992 с.

138. Степанова М.Д., Чернышова И.И. Лексикология современного немецкого языка. - М.: Академия, 2003. - 252 с.

139. Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред. М.Н. Кожиной. - М.: Флинта: Наука, 2003. - 696 с.

140. Столнейкер Р.С. Прагматика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. - М.: Прогресс, 1985. - с. 419 - 438.

141. Стросон П.Ф. О референции // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. - М.: Радуга, 1982. - С. 55 - 87.

142. Стросон П.Ф. Идентифицирующая референция и истинностное значение // Новое в зарубежной лингвистике. Логика и лингвистика (Проблемы референции). Вып. 13. - М.: Радуга, 1982. - С. 109 - 133.

143. Суртаева А.В. Заглавие художественного текста как элемент его информационной структуры: Дис. ... канд. филол. наук. - СПб, 2012. -202 с.

144. Сусов И.П. Прагматическая структура высказывания // Языковое общение: единицы и регулятивы. - Калинин: КГУ, 1985. - с. 7 - 11.

145. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. - М.: Аспект-Пресс, 1999. - 334 с.

146. Тураева З.Я. Лингвистика текста. Текст. Структура и семантика. -М.: КомКнига, 2009. - 144 с.

147. Успенский Б.А. Поэтика композиции. - СПб.: Азбука, 2000. - 348 с.

148. Успенский Б.А. Семиотика искусства. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. - 360 с.

149. Уткина А.В. Когнитивные модели комического и их репрезентации в русском и английском языках: Дис. ... канд. филол. наук. - Пятигорск, 2006. - 207 с.

150. Фельде О.В. Модель мира в зеркале заглавий: на материале творчества В.Д. Астафьева // Первые Астафьевские чтения в г. Красноярск. Материалы всероссийской конф. 28 - 29 апреля 2004 г. -Вып. 1. - Красноярск: РИО ГОУ ВПО КГПУ им. Астафьева, 2005. - С. 359 - 364.

151. Фоменко И.В. Поэтика одного предложения // Тверская филология: прошлое, настоящее, будущее. К 85-летию филол. фак. Твер. гос. ун-та. -Тверь, 2002. - С. 282 - 287.

152. Формановская Н.И. Речевой этикет и культура общения. - М.: Высшая школа, 1989. - 159 с.

153. Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковедение. - М.: URSS, 2010. -178 с.

154. Хазагеров Г.Г. Убеждающая речь. - Ростов-н/Д., 2010. - 69 с.

155. Хализев В.Е. Теория литературы. Учеб. пособие. - М.: Высшая школа, 1999. - 398 с.

156. Хализев В.Е. Сюжеты хроникальные и концентрические // Введение в литературоведение / Под ред. Г.Н. Поспелова. - М.: Высшая школа, 1988. - 171 - 172.

157. Харченко Н.П. О проблемах оглавления текстов // Вопросы филологии, № 5, 1997.

158. Хейзинга Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. - М.: Прогресс - Традиция, 1997. - 416 с.

159. Хейзинга И. Осень Средневековья. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2013. - 768 с.

160. Чекенова Т.А. Семантика и функционирование названий художественных произведений: Автореф. ... канд. филол. наук. - М., 1983. - 24 с.

161. Чернышевский Н.Г. Возвышенное и комическое // Избранные эстетические произведения. - М.: Искусство, 1978. - С. 256 - 302.

162. Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. - М.: URSS, 2001. - 620 с.

163. Шведова Н.Ю. Активные процессы в современном русском синтаксисе. - М.: Просвещение, 1966. - 154 с.

164. Шеллинг Ф.В. Философия искусства / Под общ. ред. М.Ф. Овсянникова; Пер. с нем. П.С. Попова и М.Ф. Овсянникова. - М.: «Мысль», 1999. - 608 с.

165. Шлегель Ф. Эстетика, философия, критика. В 2-х томах. Т. 1. - М.: Искусство, 1983. - 479 с.

166. Шмелев А.Д. Русский язык и внеязыковая действительность. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 496 с.

167. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Афоризмы и максимы. Новые афоризмы. - Мн.: Современный литератор, 1999. - 1408 с.

168. Якобсон Р.О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против»: Сб. статей. - М.: Прогресс, 1975. - С. 193 - 231.

169. Albrecht, G. Einleitung // Deutsche Schwänke in einem Band. -Wieimar: Volksverlag, 1983. - S. 5 - 28.

170. Beaugrande R.-A., Dressler W. Einführung in die Textlinguistik. -Tübingen: Niemeyer, 1981. - 290 S.

171. Bergengruen W. Titulus. - München: Nymphenburger Verlag, 1960. -248 S.

172. Bessmertnaja N.W., Wittmers E. Übungsbuch zur Textlinguistik: Einfache Kompositionsformen: Уч. пособие для студентов институтов и факультетов иностр. яз. - М.: Высшая школа, 1979. - 172 S.

173. Braunmüller K. Refernz und Pronominalisierung: Zu den Deiktika und Proformen des Dt. - Tübingen: Niemeyer, 1977. - 212 S.

174. Breinersdorf W. Schimpf und Ernst: Deutsche Schwänke des sechzehnten Jahrhunderts. - Berlin: Lambert, 1943. - 511 S.

175. Danes F. Zur linguistischen Analyse der Textstruktur // Textlinguistik / Hrsg. von W. Dressler. - Darmstadt: Wissenschaft Buchges, 1978. - 427 S.

176. Das Volk, das lacht. Deutsche Schwänke des 15. Und 16. Jahrhunderts. Ausgewählt, in heutige Sprachform gebracht, eingeleitet und erläutert von G. Jäckel. - Berlin: Rütten & Loening, 1966. - 397 S.

177. Deufert W. Narr, Moral und Gesellschaft. Grundtendenzen im Prosaschwank des 16. Jahrhunderts. - Bern, Frankfurt/M., 1975. - 158 S.

178. Deutsche Schwänke. Gesammelt und eingeleitet von A. Wesselski. -Weimar: Alexander Duncker Verlag, 1914. - 182 S.

179. Deutsche Schwänke in einem Band. Ausgewählt, übertragen und eingeleitet von G. Albrecht. - Weimar: Volksverlag, 1961. - 395 S.

180. Dijk T-A van, Jhwe J., Petöfi S., Rieser H. Zur Bestimmung narrative Strukturen auf der Grundlage von Textgrammatiken. 2. Auflage. - Hamburg: Helmut BuskeVerlag, 1974. - 161 S.

181. Dijk, T.A. van. Textwissenschaft. Eine interdisziplinäre Einführung. Deutsche Ausgabe. - Tübingen: Max NiemeyerVerlag, 1980. - 285 S.

182. Dijk, T.A. van. Studies in the pragmatics of discourse. - The Hague etc.: Mouton, 1981. - pp. 172 - 175.

183. Dressler W. Einführung in die Textlinguistik. Tübingen: Niemeyer, 1973. - 234 S.

184. Gutmann P.-O. Titel von Kurzgeschichten. In: Germanistiche Studien. Band 2. - Braunschweig: Waisenhaus, 1970. - S. 89 - 97.

185. Hamburger K. Die Logik der Dichtung. - Stuttgart: Klett, 1994. - 255 S.

186. Jahn U. Schwänke und Schnurren aus Bauern Mund. - Berlin: Mayer & Müller, 1891. - 140 S.

187. Jackendoff R. Semantics and Cognition (Current Studies in Linguistics, Series 8). - Cambridge/Mass.: The MIT Press, 1983. - 283 pp.

188. Kluge F. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. -Strassburg: Karl J. Trübner, 1899. - 558 S.

189. Kosch W. Deutsches Literaturlexikon. - Bern: Francke, 1956, 2. Aufl. Bd. 3. - 2768 S.

190. Lämmert E. Die einführende Vorausdeutung: Titel und Vorwort. In: Bauformen des Erzählens. - Stuttgart: Metzler, 1970. - S. 143 - 146.

191. Lapp E. Linguistik der Ironie. - Tübingen: Narr. 2. Aufl., 1997. - 192 S.

192. Lyons J. Semantics. - Vol. 1. - Cambrige: Cambridge University Press, 1977. - 357 pp.

193. Merker P., Stammler W. Reallexikon der deutschen Literaturgeschichte.

- Berlin, New York: Walter de Gruyter, 1973. Bd. 3. - 873 S.

194. Miller N. Die Rollen des Erzählers. Zum Problem des Romaneingangs im 18. Jahrhundert. - In: Romananfänge, Berlin, 1965. - S. 37 - 91.

195. Moser-Rath E. "Lustige Gesellschaft": Schwank und Witz des 17. und 18. Jh. in kultur- und sozialgeschichtlichen Kontext. - Stuttgart: Metzler, 1984.

- 511 S.

196. Moskalskaja O.I. Deutsche Sprachgeschichte. - М.: Академия, 2003. -288 с.

197. Moskalskaja O.I. Grammatik der deutschen Gegenwartssprache. - М.: Высшая школа, 1983. - 344 S.

198. Neumann N. Vom Schwank zum Witz: Zum Wandel der Pointe seit dem 16. Jh. - Frankfurt a.M.: Campus, New York, 1986. - 173 S.

199. Neumann S.A. Den Spott zum Schaden: Prosaschwänke aus fünf Jahrhunderten. 2. Aufl. - Rostock: Hinstorff, 1977. - 467 S.

200. Paul H. Deutsche Grammatik. - Tübingen: Niemeyer, 1968. Bd. 4. - 423 S.

201. Ries J. Was ist ein Satz? - Prag: Taussig, 1931. - 286 S.

202. Riesel E.G. Theorie und Praxis der linguostilistischen Textinterpretation: Уч. пособие для студентов институтов и факультетов иностранных языков. - М.: Высшая школа, 1974. - 182 S.

203. Ritter J. Über das Lachen // Subjektivität. Sechs Aufsätze. -Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1974. - S. 62 - 92.

204. Rohner L. Theorie der Kurzgeschichte. - 2. Aufl. - Wiesbaden: Athenaion, 1976. - 283 S.

205. Röhrich L. Der Witz. Figuren, Formen, Funktionen. - Stuttgart: Metzler, 1991. - 342 S.

206. Schendels E.I. Deutsche Gramatik. Morphologie. Syntax. Text. - M.: Высшая школа, 1982. - 400 S.

207. Schmidt S. Texttheorie: Probleme einer Linguistik der sprachlichen Kommunikation. - München: Fink, 1973. - 184 S.

208. Schneider W. Stilistische deutsche Grammatik. - Wien, Basel, Freiburg: Herder, 1963. - 521 S.

209. Schwarz M. Einführung in die kognitive Linguistik. - 2.,überarb. und aktualisierte Aufl. - Tübingen; Basel: Francke, 1996. - 239 S.

210. Schwarz M. Kognitive Semantiktheorie und neuropsychologische Realität. Repräsentationale und prozedurale Aspekte der semantischen Kompetez. - Tübingen: Niemeyer, 1990. - 163 S.

211. Sowinski B. Deutsche Stilistik: Beobachtungen zur Sprachverwendung und Sprachgestaltung im Deutschen. - Frankfurt a.M., 1973. - 400 S.

212. Thrane T. Referential-semantic analysis: Aspects of a theory of linguistic reference. - Cambridge: University Press, 1980. - 256 p.

213. Vater H. Einführung in die Raum-Linguistik. - 2. Aufl. - Efferen: Gabel, Hurth, 1991. - 107 S.

214. Vater H. Einführung in die Zeit-Linguistik. - 2. Aufl. - Efferen: Gabel, Hurth, 1991. - 88 S.

215. Viehweger D. Semantische Merkmale und Textstruktur // Probleme der Textgrammatik. Studia grammatical XI. - Berlin, 1976. - S. 195 - 206.

216. Warning R. Komik und Komödie als Positivierung von Negativität // Positionen der Negativität. - München: Fink, 1975. - S. 341 - 366.

217. Weinrich H. Sprache in Texten. - Ernst KlettVerlag Stuttgart, 1976. -356 S.

Текст 1 Hans Wilhelm Kirchhof EINER HILFT SEINEN WAGEN VERBRENNEN

Auf der Bürgerwacht in den Brotbänken zu Kassel hatten etliche in der Nacht, als es sehr kalt war, ein großes Feuer, dazu sie allenthaben, wo es nur zu finden war, von den Gassen Holz zusammentrugen. Um Mitternacht sagte einer zu seinen Gesellen scherzweise: "Das Feuer wird bald verlöschen, und es ist noch gar lange bis zum Tag. Nun wüßte ich wohl an einem Ort einen Wagen stehen, der für diese Nacht genugsam wäre; eines aber liegt im Weg, daß wir danach mit dem Eisen oder Beschlag, der davon ist, nirgendwo hinwissen, damit es nicht hervorkomme." Ein anderer, dem der Wagen gehörte, doch nicht wußte, daß dieser von seinem Wagen redete, sprach: "Ei, da weiß ich guten Rat; bring ihr den Wagen! Laßt es danach mich mit dem Eisen machen! Dafür will ich euch zwei Zuber Bier (das trägt sich etwa auf einen Taler) bezahlen, wenn ihr es mir vor einem anderen vergönnen wollt; darum keck hin und hohlt ihn!" Der Wagen ward gebracht und ein Stück nach dem anderen ans Feuer gelegt, und als er weidlich brannte, sprach der, dessen eigener Wagen es war, lachend: "Oh, was wird der morgen sagen, dem der Wagen gehört, wenn er ihn sucht und nicht findet! Warum hat er ihn auch nicht besser verwahrt? So ergeht es einem, der nicht auf das Seine sieht." Alsobald wurden die Ringe samt allem Eisen, so daran gewesen, zusammengelegt, und die Wächter drangen darauf, daß ihnen dieser Eisenkrämer für einen Zuber Bier das Geld von Stund an bezahlte, und er nahm das Gekaufte des Morgens mit sich heim. Zu spät aber ward er gewahr, daß sein vermeintes Frohlocken ihm selbst mit Schaden Wand an Wand gehaust, gab darum seinen Wachtgesellen, die ihn um das andere Geld ansprachen, üble Worte, drohte ihnen dazu, sie vor der Obrigkeit zu verklagen, daß sie ihm seinen Wagen bezahlen müßten. Aber es soll noch geschehen und ist ihm mehr den zuviel gewesen, daß er sich bei seinem eigenen Wagen so gute Dinge gemacht und billiger denn sonst keiner gewärmt hatte. Deshalb [über] ihn auch das Gespött von einem, der sonst ganz zähhäutig und eigennützig war, nicht zerran.

Valentin Schumann VON EINEM BAUERN, DREI PFAFFEN UND EINEM LANDSKNECHT

Im Bayernland, da liegt ein großes Dorf, nicht weit von Straubingen. Darin saß ein Bauer, der hatte eine schöne Frau. Nun waren aber drei Pfaffen, die hätten alle drei die Bäuerin gern im Hintern geleckt und gingen ihr Tag und Nacht nach, daß sie keine Ruhe vor ihnen hatte. Aber doch wollte sie ihnen keine Gnade geben. Zuletzt sagte sie es ihrem Mann. Der sprach: "Nun wohlan, so tu ein Ding und bescheide sie alle drei, einen immer eine Stunde spatter denn den anderen. So will ich unser großes Weinfaß aufrecht stellen, da gehen etwa bei fünfundzwanzig Ohem darein. Das will ich voll Wasser gießen, und wenn der eine kommt, so gib ihm gute Worte. Alsdann will ich anklopfen, so sprich: 'Ach, Herr, es kommt mein Mann. Steigt flugs in das Faß, so will ich ihm auftun.' Und so er hineinsteigen will, so hilf ihm, daß er hineinfalle! Alsdann will ich kommen und ihn ganz darin ertränken." Die Frau sprach: "Ach, sollen wir also drei Morde vollbringen? Ich will mich auf andere Weise vor ihnen hüten!" - "Hörst du nicht", sprach der Mann, "was ich dir sage?" Die Frau mußte also dem Gebot ihres Mannes folgen, wollte sie nicht, daß ihr Mann gedächte, sie buhle mit ihnen. Sie bestellte also einen nach dem anderen.

Der erste kam. Als er kam, waren sie fröhlich, und der Pfaffe wollte immer auf den Ofen steigen. Als es aber dem Bauern nun deuchte, Zeit zu sein, klopfte er an, und alsbald erschrak der Pfaffe. Da sprach die Frau: "O mein Herr, es kommt mein Mann." Er sprach: "Meine liebe Frau, wo soll ich hin?" Sie sprach: "Mein Herr, steiget in das Faß, bis er wieder aus dem Haus kommt!" Der gute Pfaffe meinte, er wolle flugs hineinsteigen. Da half ihm das Weib, daß er mit dem Kopf zuerst hineinfiel. So ertrank der gute Pfaffe. Also ging es auch mit dem anderen und dem dritten.

Als nun die drei Pfaffen ertrunken waren, wußte der Bauer nicht, wie er sie sollte mit Ehren aus dem Haus bringen. Es trug sich zu, daß ein guter Bruder auf der Bettelfahrt durchs Dorf zog. Er kam auch vor des Bauern Haus und bat um eine Ritterzehrung. Sprach der Bauer: "Mein lieber Bruder, ich hätte eine Bitte an dich. Wenn du mir folgen wolltest, würde ich dir zehn Gulden schenken." Der Landsknecht sprach: "Was ist es?" Da fing der Bauer an und sprach: "Es ist ein Pfaffe in mein Haus gekommen und hat mir mein Weib wollen notzwingen. So bin ich dazugekommen und habe ihn gleich in das Faß geworfen, darin ist er ertrunken." Damit zog er den einen aus dem Faß. "Wenn du ihn nun wolltest in das Wasser tragen, das die Mühle treibt." Der Landsknecht sprach: "Ja, das will ich tun." Also nahm er den Pfaffen auf den Rücken und lief mit ihm zum Wasser, warf ihn hinein, daß das Wasser über ihm zusammenschlug, und sprach: "Wohl

einher in aller Teufel Namen! Willst du buhlen und weißt den Reim nicht!" Ging also wieder zu dem Bauern und wollte seinen Lohn fordern.

Dieweil hatte der Bauer den anderen auch aus dem Faß getan, und als der Landsknecht kam, sprach der Bauer: "Hast du ihn hineingeworfen?" Er sprach ja. Da sprach der Bauer: "Er ist aber wieder da." Der Landsknecht sprach: "Ei, er ist des Teufels!" - "Sieh zu, ob er nicht hinter der Tür steht." Und als ihn der Landsknecht sah, sprach er: "Ei nun, so schände dich Gott! Ich weiß, daß ich dich hab hineingeworfen." Er nahm damit den anderen auch und trug ihn dahin und warf ihn wohl in das Wasser, sprach hiermit: "Da liegst du, schelmischer Pfaffe. Du sollst nimmer herauskommen."

Damit ging er wieder zu des Bauern Haus. Da lief ihm der Bauer entgegen und sprach: "Wie tust du doch? Es stehen der Pfaffe wieder hinter der Tür!" Der Landsknecht sprach: "Hat uns der Teufel mit dem Pfaffen beschissen? Nun, so will ich ihn hinaustragen und will nicht davon, bis ich den Lauer nimmer sehe." Nahm hiermit den dritten Pfaffen, trug ihn hinaus und warf ihn in das Wasser, nahm eine Stange, stieß ihn gut hinunter und sprach: "Nun glaube ich nicht, daß du wieder herauskommen wirst; es kann dich nur der Teufel herausführen."

Als er im Heimgehen war, da kam von ungefähr ein Pfaffe geritten, der wollte gen Straubingen hinein. Als ihn der Landsknecht sah, meinte er, es wäre der Pfaffe, den er hatte sollen in das Wasser werfen. Er fing an zu fluchen und zu schwören: "Du heilloser Schelm und Bösewicht, kein Wunder, daß du allezeit eher in des Bauern Haus bist denn ich, weil du zu reiten hast." Nahm ihn hiermit, riß ihn von seinem Pferd und lief mit ihm zum Wasser. Der gute Pfaffe schrie, er solle gemach tun; aber es half nichts, und er mußte auch ertrinken mitsamt den dreien. Der Landsknecht setzte sich auf das Roß und ritt zu des Bauern Haus. Der gab ihm zehn Gulden, und der gute Landsknecht ritt davon.

Текст 3 Jörg Wickram

EIN SCHWABE BEKLAGTE SICH, DASS GOTT NICHT AUCH IM

SCHWABENLAND SO WOHL GEWEINT HAT WIE IN ITALIEN

Ein guter, frommer, einfältiger Mann aus dem Schwabenland zog gen Ron wallfahrten. Als er nun nach Italien gekommen, ist er bei einem Wirt eingekehrt. Der hat ihn gut empfangen, denn er hatte wohl Geld zu verzehren. Der Wirt hat ihm aufgetragen, was er Gutes gehabt hat, dazu die allerbesten Weine, so man in Italien hat, wie Veltliner, Rheinfall und anderes gutes Geschleck. Die haben dem guten Schwaben gar wohl geschmeckt. Deshalb fragte er zuletzt den Wirt, was solches doch für ein Trank wäre. Der Wirt hat sich gleich gedacht, er hätte den rechten Kunden aufgespürt, denn er war auch ein geborener Deutscher und ein großer Spottvogel. "Lieber Freund", sagte er, "der Trank, nach dem Ihr fragt, sind unseres Herrgotts Zähren." - "Oh", sagte der Schwab, "du lieber Gott, warum hast du nicht auch im Land zu Schwaben geweint?"

Diese guten, einfältigen Leute findet man nicht mehr viel in unseren Tagen.

Jörg Wickram

WIE ZWEEN DIEBE EINEM PFAFFEN DAS PODAGRA VERTRIEBEN

Zween Diebe hatten lange Zeit in Gemeinschaft miteinander gestohlen und allwegs tugendlich miteinander geteilt, was sie bekamen.

Zu einer Zeit kamen sie in ein kleines Städtlein und konnten darin auf ihre Art nicht bekommen. Zuletzt kamen sie zu Rate, gingen hinaus auf ein großes Dorf und bemühten sich um ihr Geschäft, damit sie sich mit Ehren fortbringen könnten. Sie erkundigten sich so gut, daß der eine einen Haufen Nüsse auf einer Hürde gesehen, zu denen er nachts wohl kommen konnte. Der andere fand einen Schafstall im Dorf, darinnen waren viele gute, feiste Schafe und Hammel; von denen wollte er einen stehlen. Des Morgens wollten sie Nüsse und Hammel in dem Städtlein verkaufen. Sie wußten aber keinen sicheren Ort im Dorf, dahin sie ihren Kram, so sie zu nächtlicher Weile erwürben, tragen könnten. Zuletzt besannen sie sich auf den Gerner oder das Beinhaus. Dort sollte der, so zuerst seinen Diebstahl erlangt hätte, auf den anderen warten.

Nun war ein sehr reicher Pfaffe im Dorf, der lag gar hart an dem Podagra. Er hatte zween starke junge Knechte, die seiner warten und ihn hin und her heben und tragen mußten. Es begab sich, als es ganz finster geworden, daß jeder der zween Diebe nach seiner Ware ging. Der mit den Nüssen war zuerst fertig und trug einen großen Sack voll auf die Totengebeine.

Der andere aber, ich weiß nicht, was ihn verhinderte, konnte nicht zum Stall kommen. Sein Gesell aber, damit ihm die Zeit verging, saß auf den Totengebeinen, aß Nüsse und warf die Schalen im Gerner hin und her.

Nun begab es sich, daß dem Pfaffen in der Nacht das Licht auslöschte. Er ward zornig über seine Knechte, denn sie waren beide entschlafen und hatten die Ampel nicht geschürt. Als sie aber kein Licht schlagen konnten, sagte der Pfaffe zu dem einen, er solle ins Beinhaus gehen und ein Licht anzünden. Der gute Gesell war geschwind auf den Füßen und lief dem Beinhaus zu, und als er die Stiege hinabkam, hörte er den Dieb Nüsse knacken und die Schalen hin und her werfen, wovon ihn ein großer Schrecken überkam. Er lief eilends wieder nach Hause ohne ein Licht. Der Pfaffe ward zornig; als aber der Knecht die Ursache anzeigte, schickte er die beiden Knechte miteinander. Als sie aber auch nahe hinzukamen, hörten sie beide den Dieb auf den Beinen. Sie liefen behende wiederum nach Hause.

Als sie wieder kein Licht brachten, ward der Pfaffe über die Maßen zornig und befahl seinen Knechten, gute weiche Kissen auf eine Misttrage zu legen und ihn darauf in den Gerner zu tragen. Das geschah alles nach seinem Befehl. Sie kamen zu dem Gerner. Der Dieb auf den Totenbeinen meinte, sein Gesell käme mit dem Hammel, und schrie von den Beinen herab: "Tu gemach, tu gemach! Ich will dir helfen, ihn heben." Die Knechte meinten, es wäre Teufel, ließen den Pfaffen fallen und liefen davon. Der Dieb rumpelte über die Totenbeine herab und fragte mit leiser Stimme, da er meinte, sein Gesell wäre da und hätte den Hammel: "Ist er auch feist?" Dem Pfaffen ward so angst, daß er das Podagra vergaß und dahinlief, als wäre er unsinnig. Der Dieb hernach meinte, sein Gesell wolle den Hammel allein behalten, life ihm nach und schrie: "Hab ich keinen Teil daran?" - "Nein", sagte der Pfaffe, "du böser Geist, dir soll kein Teil werden." - "So sollst du auch keinen Teil an den Nüssen haben." Der Pfaffe sagte: "Oh, ich will mich gern alle Nüsse in Ewigkeit entziehen." Des Morgens schickte er zu allen Bauern und gab ihnen allen die Nüsse wieder, die ihm zum Zehnten geworden waren. So verging ihm sein Podagra.

Michael Lindener

EIN GEIGER SASS IN EINER TOTENGRUBE UND GEIGTE DEN TOTEN EIN TÄNZLEIN

In einem Städtlein em Elsaß erhob sich zu einer Zeit ein großes Sterben, also daß an einem Tag viele starben. Und wer in der Nacht starb, den legte man nur vor die Tür damit, wenn am Morgen der Totengräber mit dem Karren vorführe, er den nächsten, den er vor der Türe fand, darauf legte und in die allgemeine Grube warf. Man klagt e nicht sehr um den einzelnen oder geleitete ihn mit der Prozession, wie man sonst zu tun pflegte, sondern ein jeglicher mußte sorgen, daß er nicht selber von solcher Krankheit befallen werde und sein Leben ende. Deshalb entzog sich jedermann, so gut er konnte, den Toten und Kranken. Viele gaben sich der Völlerei hin mit Essen, Trinken und unkeuschem Leben und sagten, sie wollten sich die kurze Zeit ihres Lebens noch guten Mut schaffen.

Eines Tags waren etliche Gesellen zum Wein gegangen, die einen Geiger bei sich gehabt hatten, damit sie fröhlich waren. Als sie aber allesamt wohlbezecht gewesen, ist ein jeglicher heimgegangen und hat sich schlafen gelegt. Aber der Geiger, der voller denn die anderen gewesen, ist im Wirtshaus geblieben und hat etwa bis Mitternacht geschlafen. Danach erwachte er und taumelte schlaftrunken vor die Tür hinaus, fiel aber gleich nieder, entschlief vor der Tür und blieb liegen. Nach etwa zwo Stunden, als es sich gegen den Tag nahte, kam der Totengräber mit seinem Karren vor das Wirtshaus gefahren und fand den schlafenden Geiger liegen, den er für tot auf seinen Karren warf und samt anderen in die bereitete Grube fuhr und hineinwarf.

Der Geiger empfand gar nicht, was der Totengräber mit ihm machte, ob er ihn hinwegführte oder nicht, so war er voll Wein. Aber etwa über eine Stunde, da es noch finster war, erwachte er und fand die toten Menschen um sich liegen, aber er meinte nicht anders, denn daß es seine Gesellen wären. Er hub an, sie mit den Händen zu stoßen und zu wecken, und sprach: "Husch, liebe Gesellen, stehet einmal auf und laßt uns zechen! Ihr habt lange genug geschlafen." Aber die toten Menschen, die das gar nicht hörten, was er sagte oder schrie, gaben ihm keine Antwort oder konnten keine geben. Das verdroß den Geiger, und er sprach: "Oho, ihr faulen Schelme, wollt ihr denn nicht erwachen? Ich will euch freilich wohl aufwecken." Mit dem nahm er seine Geige, die er unter dem Gürtel stecken hatte, und fing an, ein freies Tänzlein zu geigen. Als er nun also geigte, fuhr der Totengräber abermals mit einem Karren voll toten Menschen daher, die er in die Grube werfen wollte. Als er aber den Geiger geigen hörte, meinte er, das wäre der leibhaftige Teufel; floh deshalb am Kirchhof hinab, als jage ihn St. Küris' Strafe. Er ging gleich zum Schultheiß und sagte ihm, daß ein Geist in der Grube wäre, der geige. Der Schultheiß verwunderte sich dieser Rede nicht wenig, doch veranlaßte er alsobald etliche geharnischte Mannen, mit geweihtem Wasser und Kerzen zu dem Grab zu gehen und zu besichtigen, was dort darinnen wäre. Als nun die verordneten Mannen zum Grab kamen, hörten sie den Geiger darinnen geigen, wie der Totengräber angezeigt hatte. Sie schienen verzagt und wären gern wieder hinter sich gewichen, hätten sie nicht gesorgt, daß ihnen Spott davon erwachse. Sie faßten sich doch ein Herz, gingen an die Grube und sahen hinab, was Wunder doch darunten wäre. Da fanden sie den Geiger unter den Toten sitzen und geigen, den sie alsbald erkannten und fragten, was er so lebendig, frisch und gesund darunten täte. Und da der Geiger sah, wo er war, fiel er in großen Schrecken. Doch so gut er es vermochte, stieg era us dem Grab, schickte sich nach Hause, legte sich zu Bett und starb am dritten Tag.

Man meint, wenn man ihn hätte sitzenlassen, bis er selbst herausgestiegen wäre, so wäre ihm nichts widerfahren; aber so sei er von dem großen Schrecken, den er empfangen, gestorben. Ich kann nicht sonderlich darüber urteilen, geb's aber einem jeden selbst zu bedenken.

Текст 6 Otto Melander

ADERLASS UND NARDENWASSER

Ein Dorfpriester ward in eine Stadt als Diakonus eingesetzt. Da er sich nun vorher gegen seine Nachbarn freundlich und nachbarlich verhalten hatte, so pflegten die Bauern, wann sie in die Stadt kamen, ob sie kauften oder verkauften oder taten, was sie wollten, bei ihm vorzusprechen. So kommt auch ein Bauer zu ihm, als er sich eben eine Ader schalgen laesst. Da der Bauer sieht, dass das Blut so streng springt, spricht er: "Potz Velten, Herr Niklas, warum lasst Ihr Euch den Leib so gar zerreissen?" Der Kaplan sagt, das sei dem Menschen sehr gesund und tue einem gar nicht weh, und beredet ihn, daß er sich auch eine schlagen lässt. Als ihm nun der Balbierer den Arm mit der Hand strich, die Ader zu beiden Seiten band, dass sie desto besser zu sehen war, sie mit der Fliete öffnete und der Bauer sein eigenes Blut sah, fiel er in Ohnmacht. Der Kaplan nahm Nardenwasser, strich es ihm unter das Gesicht und brachte ihn wieder zurecht.

Da er nun wieder zu sich gekommen war, sah er das Nardenwasser an und sprach: "Ei, Herr Niklas, das muss gar ein guter Saft sein; wenn ich den nicht gekriegt hätte, wäre ich in meinem Kopf gestorben." Der Kaplan heißt den Bauern beim Morgenessen bleiben, er tuts; desgleichen, da er ihn heißt über Nacht bei ihm bleiben, tut ers auch. Also legt ihn der Kaplan des Nachts auf das Gissbett in der Stube.

Der Kaplan ist kaum aus der Stube und tut das Licht aus, so macht sich der Bauer wieder über das Nardenwasser und will sich wohl damit salben. Nachdem aber dabei auch ein Tinteglas stand, bekommt der Bauer die Tinte in die Hand und salbt damit sich, das Bettkissen und dergleichen. Da der Kaplan des Morgens aufsteht und die Stube auftut, meint er, der Teufel liege auf dem Bett, und schlägt die Tür wieder zu. Der Bauer ruft ihm und spricht: "Herr Niklas, Ihr wart gestern kaum draußen, ich ward wieder sehr krank, wäre auch ohnmächtig geworden, wo ich mich nicht durch das Nardenwasser wieder erquickt hätte."

Der Kaplan hielt ihm den Spiegel dar und ließ ihn sehn, was für Nardenwasser er gehabt hatte, und zeigte ihm das Bett, wie übel er es durch die Tinte zugerichtet hatte. Er erkennt seinen Irrtum, bittet um Verzeihung, bezahlt etliche Mass Weins und wäscht sich mit warmem Wasser und Lauge so lang, bis die Farbe abgeht.

Приложение Текст 7 Martinus Montanus EINE SAGT, SIE HABE EINEN TISCH FÜR HUNDERT GULDEN Eine junge Tochter hätte sich gern verheiratet, wenn nur genügend Geld im Säckel gewesen wäre. Nun trug ihr ein junger Knabe Huld zu; der hätte sie gern gehabt, wenn man ihm nur noch etwas zu ihr dazugegeben hätte. Das nahm die Jungfrau bald wahr und gab an, sie hätte alle Barschaft in einem Tisch, den sie auf hundert Gulden schätze. Als nun der Junge solches hörte, daß sie einen Tisch für hundert Gulden hätte, nahm er sie gleich zu der Ehe.

Und zu einer Zeit kam er zu ihr in das Haus. Da aß sie eine Suppe, die hatte sie vor sich auf dem Schoß. Der gute Gesell fragte sie, wo sie den Tisch habe, da sie doch auf dem Schoße äße. "Ja", sprach sie, "das ist der Tisch, worauf ich esse. Der ist hundert Gulden wert." Also ward der gute Gesell betrogen und mußte sie zur Kirche führen, ob sie etwas hatte oder nicht.

Текст 8 Martinus Montanus EIN JUNGER GESELL ERWARB EINES KÖNIGS TOCHTER

Vor Zeiten ein gewaltiger König gewesen ist, dessen Namen mir unbekannt; derselbe hatte mit seinem Weib eine einzige Tochter, die ein dermaßen schöner Mensch war, so daß sie vo jedermann als die Schönste in der ganzen Welt angesehen wurde. Deswegen sie auch der Vater keinem Mann, wie mächtig er auch war, verheiraten, sondern sie stets vor seinen Augen als einen Spiegel behalten wollte, und ihm ist nicht wohl gewesen, es sei denn, sie war bei ihm.

Nun begab es sich, daß der jungen Königin ein Wärzlein am Leibe wuchs. Darüber ward sie so unmäßig traurig, daß sie sich zu Bett legte, von Tag zu Tag abnahm und sich so übel gebärdete, daß man meinte, sie müsse sterben. Der König, als er solche seine Tochter so betrübt sah, wäre auch schier vor Leid gestorben, er fragte sie, was ihr fehle oder ob man ihr Verdruß angetan habe, sie sollte es ihm sagen oder ob sie einen Mann begehre, so wollte er ihr einen geben; allein sie solle aufstehen und wohl zumute sein. Die Jungfrau aber wollte es keineswegs sagen; denn sie meinte, daß es ein böses Ding wäre, wenn sie es sage; es könnte ihr vielleicht Spott und Schande dadurch zustehen; bat den Vater, ruhig zu sein.

Als nun der König sah, daß keine Besserung um die Jungfrau war, sondern sie von Tag zu Tag je länger je mehr abnahm, ließ er ein Gebot ausgehen: welcher ihm seine Tochter liehen mache, dem wolle er sie zur Ehe geben. Da ward mancher gefunden, der der schönen Jungfrau mit seltsamen Instrumenten den Hof mache. Jeglicher das Beste, was er konnte, hören ließ; ein jeglicher glaubte, die Jungfrau zu bekommen, welches aber alles vergebens war. Bis letztlich ein schöner Jungling kam, welcher sich in Jungfrauenkleider verkleidet hatte, der aller Weiber Arbeit, wie Spinnen, Nähen, mit Seide sticken, eins und das andere wohl konnte, dazu auf Harfen schlagen, Geigen, Pfeifen, Singen und auf allen Instrumenten gar wohl erfahren war. Der verfügte sich zu der Jungfrau, schlug die Harfe vor der Königin. Das der Königin wohl gefiel, und sie bat ihn, bei ihr im Frauenzimmer zu sein; denn jedermann meinte, er wäre eine schöne Jungfrau. Darüber dem Jungen wohl zumute war, er gedachte, seine Sache würde gut werden.

Nun es nicht lange dauerte, daß der Königin des Jünglings Gebärden so wohl gefielen, daß er bei ihr in ihrer Kammer liegen mußte; und wenn die Königin nicht schlafen konnte, schlug er ihr die Harfe, auch die Laute, bis sie entschlief. Nur, die Königin wollte nicht lachen, Gott geb, was er mit ihr machte. Und einmal, al ser neben ihr lag, fing er an, zu sagen und sie zu fragen, was ihr doch fehle, daß sie für und für so traurig wäre.

"Ach", sprach die Königin, "ich habe es keinem Menschen nie sagen wollen, ja, auch meinem eigenen Vater nicht. Aber dieweil Ihr, liebe Gespielin, mich fragt, so will ich es Euch sagen. Und wißt, daß mir vor etlichen Wochen ein Wärzlein an der Seite gewachsen ist. Und ich fürchte, es wird mir etwas Schaden bringen, kann aber wohl gedenken, daß es mir mehr als eine Strafe von Gott geschickt ist. Denn mein Vater hat mich nie einem Mann verheiraten wollen, wie mächtig er auch gewesen, sondern wollte mich allewege als einen Spiegel vor seinen Augen behalten. Darum weiß ich wohl, daß mir von Gott solches zugesandt ist. Und ob man mich schon jetzund gern verheiratete, so will ich aber keinen haben; denn ich weiß wohl, so einer solches an mir sehen würde, würde ich von ihm ganz verachtet und für unwert gehalten." Und nach solcher Rede hub sie an, kläglich zu weinen.

Der junge Gesell, so sich für eine Jungfrau ausgab, tröstete die Königin so gut er vermochte, sie solle guter Dinge sein, bat sie, sie solle ihn doch das Wärzlein anfassen lassen. Die Königin nahm die Hand der Jungfrau und wies ihr das Wärzlein. Darüber der junge Gesell heimlich lachen mußte, daß sich die Königin so übel über solch kleines Ding gebärde, es ihm Zeit deuchte, daß er sich die Jungfrau zueigne und sich zu erkennen gebe. Er tröstete sie weiter und sprach, daß es ein unverständiger Mann sein müsse, der ihr solches vorhalten oder sie für desto unwerter halten wolle; denn es schade ihr gar nicht; so wäre mancher Mensch, der der Wärzlein zu viel hätte, wie sie denn auch selbst eine hätte. Damit nahm er der Königin Hand, setzte sie auf sein Wärzlein, welches zu guter Maßen lang und stark ward.

Darüber begann die Königin zu lachen; denn sie sah wohl und vernahm, daß er ein Mannsbild war. Sie verwunderte sich sehr, daß er sich so lange Zeit an ihrem Hof und bei ihr an ihrem Bett wie eine Jungfrau enthalten habe, hub an, überlaut zu lachen, daß ihre vielen Jungfrauen es wohl hörten. Darüber dem jungen Gesellen wohl zumute war, er aus dem Bett sprang, zum König life und ihm solches anzeigte. Der König, der sein Gelübde nicht brechen konnte, gab dem Jüngling die Tochter. Darüber der Jungfrau wohl zumute war, sie also miteinander lange Zeit in großen Freuden lebten.

Приложение Текст 9 Martinus Montanus DOSCH FÄNGT FISCHE AUF DER BRACH

Ein seltsamer Abenteurer ist einmal gewesen, von dem ich viel in meinem Büchlein, so ich "Wegkürzer" genannt, geschrieben habe. Derselbe Kunde nahm einmal einen anderen abenteuerlichen Gesellen zu sich und sagte: "Ich will hingehen und mit den Roßbuben nachlaufen; so fange du dieweil ein Roß und reite heim!"

Nun folgte ihm der Gesell und ging auf die Brach zu den Rossen. Desgleichen tat Dosch auch, nahm seine Angel und ging ein wenig hintenan von den Buben. Die Buben zogen ihm also nach, bis sie zu einem guten, fernen Weg von den Rossen kamen, und fragten ihn: "Ei, lieber Dosch, was willst du auf der Brach fangen?" -"Ha", sagte er, "fange ich nicht, so fängt mein Gesell." Und die Buben so lange aufzog, bis Doschs Gesell das Roß hinweg hatte.

Текст 10 Johannes Pauli

VON EINEM BÜRGERMEISTER, DER EIN SCHINDER WAR

Ein Städtlien liegt im Breisgau, darinnen war ein Bürgermeister, der viel mit den Bauern auf dem Land mit Leihen und Borgen handelte. Einstmalls wollte er ausreiten, Schulden einzufordern, da fragte ihn der Pförtner: "Herr, wohin so früh?" Der Bürgermeister sagte: "Ich will hinaus aufs Land und Bauern schinden." Nun begab es sich kurz danach, da kam ein Bauer und fragte den Pförtner, wo der Schinder wohne. Der Pförtner zeigte ihm des Bürgermeisters Haus. Der Bauer begehrte, er solle ihm eine Kuh schinden, sie wäre ihm gestorben. Der Bürgermeister ward zornig und fragte, wer ihm gesagt habe, daß er der Schinder sei. Der Bauer sprach: "Der Pförtner hat mir's gesagt."Also beklagte der Bürgermeister den Pförtner vor Gericht und begehrte für die Schmach eine Sühne. Der Pförtner sagte: "Günstige, weise Herren, ich habe mehrmals den Bürgermeister gefragt, wo er so eilends hin wolle, da sagte er: 'Aufs Land hinaus, Bauern schinden', da habe ich gedacht, er würde auch Kühe und Rösser schinden, die größere Häute haben denn Bauern." Da die Herren solches vernahmen, ließ man die Sache mit Spott ruhen, und jeder zog wieder hin, von dannen er gekommen war.

Текст 11 Johannes Pauli EINE FRAU SALBTE DEM RICHTER DIE HAND

Zu einer Zeit war eine arme Witwe, die hatte lange Zeit eine Sache bei den Gerichten hängen gehabt; sie konnte nie dem Ende näher kommen; wie die Richter denn eine Sache gern sechs oder zehn Jahre hängenlassen. Aber wenn man Gott nicht fürchtete, so sollte man sich doch vor der Welt schämen. - Wenn aber die Sache ihre Freunde betrifft oder wenn man ihnen ein Geschenk macht oder eine Gabe gibt, so wird es bald vonstatten gehen.

Diese Witwe saß bei anderen Frauen auf der Gasse, und es ward von der Sache geredet. Da sprach eine unter ihnen: "Ihr sollet dem Richter einmal die Hand schmieren oder salben." Die gute Frau verstund es nach dem Buchstaben und wußte sich nicht viel Gedanken zu machen. Und einmal, da hatte sie ein Töpflein mit Butter. Damit kam sie zu dem Richter. Da ihr nun der Richter die Hand bot, salbte sie ihm die Hand mit der Butter. Da sprach der Richter: "Frau, was machete Ihr da?" Da sprach die Witwe, wie man sie es gelehrt hatte. Da schämte sich der Ritter und gab der Sache einen Austrag.

Текст 12 Jörg Wickram

EIN STADTVOGT TRANK LAUGE STATT BRANNTWEIN

In einer Stadt im Schwabenland war ein Abenteurer, ein seltsamer Possenreißer; und wiewohl es nicht seines Handwerks war, hatte alle Morgen Branntwein feil neben seiner anderen Ware; und er hatte aber seinen Laden ganz nahe an der Kirchentür; und alle Morgen sammelte sich eine gute Schar von Handwerksgesellen und Meistern und allerlei Volk bei seinem Branntwein, so dass sie so mancherlei Geschwätz und neue Mären da ausrichteten. Und da die Pfaffen da aus und ein gingen, wurden sie auch zuweilen von ihnen verspottet; deshalb erwirkten es die Pfaffen, dass ihm durch die Obrigkeit verboten wurde, an keinem Sonntag mehr Branntwein feil zu haben.

Dies hielt er nicht lange, sondern fing allgemach wieder an, den Laden am Sonntag aufzutun; deshalb drohte ihm der Vogt oft, er wolle ihm die Gläser samt dem Branntwein wegnehmen. Als dieser erwähnte Abenteurer das vernahm, richtete er ein großes Glas her mit Lauge und ein wenig Safran, oder was er sonst darunter tat, weiß ich nicht, in summa, dass es äußerlich einem Branntwein gleichsehe, und stellte das an einem Sonntag auf den Ladentisch. Solches ward dem Stadtvogt durch einen seiner Diener von Stund an hinterbracht. Also eilte der Vogt in großem Zorn mitsamt seinen Dienern dem Branntwein zu. Als ihn aber der Abenteurer von ferne kommen sah, tat er alle anderen Gläser und Schüsseln weg und ließ das Glas mit dem gemachten Trank stehen. Und als der Vogt zu ihm kam, fuhr er ihn mit zornigen Worten an; aber der Branntweinmann stellate sich einfältig, als ob er erschrocken wäre. Indes erwischte des Vogts Diener das Glas und meinte, er hätte eine Beute gemacht; als aber der Vogt samt seinen Knechten nach Hause kamen, brachten sie eine große Schüssel herbei und schütteten den Branntwein darein und streuten Zucker darauf und vermeinten, eine gute gebrannte Suppe zu essen. Wie aber der Vogt als der Herr den ersten Bissen aß und die Knechte geschwind hinterher, sah einer den anderen an, und es ward ein großes Ausspeien und Fluchen unter ihnen; als sie aber recht schauten, was in dem Glas wäre, so fanden sie, dass e seine alte Lauge war. Also schickte der Vogt zwei seiner Diener hin, sie sollten den Schalk fangen; aber er hatte sich hinweggemacht.

Morgens verklagte ihn der Vogt vor den Herren; also ward nach ihm geschickt und ihm Geleite gegeben. Als er vor die Herren kam, sagten die Herren: "Sag an, du Schalk, wie darfst du einem solchen ehrlichen Mann einen solch wüsten Trank statt Branntwein geben?" Er antwortete und sprach: "Gnädige Herren, ich habe ihm den Trank nicht gegeben, sondern er hat ihn mir mit Gewalt genommen. Hätte er von mir einen guten Branntwein geheischt, ich wollte ihm wohl einen gegeben haben; denn das Glas, das er mir genommen hat, ist nu rein Schaustück, dass man sehe, dass ich Branntwein feil habe, auch dass mir, wenn es mir zerbrochen würde, nicht ein großes Schade geschehe." Also hießen die Herren den Abenteurer heimgehen, bis dass man wieder nach ihm schicke; und es hatte der Vogt samt seinen Knechten die Schleckerei versucht.

Текст 13 Otto Melander DIE STRAFE DURCH DIE BIBEL

Ein Kaplan hatte ein Weib, das noch jung, träg und zur Haushaltung undienlich war; derwegen dachte er, sie müsse einmal oder etliche durch den Fäusterwald laufen und also wacker gemacht werden. Da er sie nun einmal oder etliche wohl abgekehrt hatte, sprach sie also zu ihm: "Gott, der ein Herzenskundiger ist, weiss, dass ich nicht mit Fleiss unrecht tue, sondern unversehens hiezu komme; warum seid Ihr denn so unbarmherzig gegen mich und schlägt mich so übel? Wenn Ihr freundlich mit mir umginget und mich mit guten Worten unterwieset, so solltet Ihr mich wahrlich viel gehorsamer und geschickter finden, wollte auch zu allen Sachen fleißiger und empfinger sein."

Was geschieht? Es vergehn kaum zwei Tage; die Frau will ihrem Herrn eine Suppe aufsetzen und schüttet sie über den Tisch. Hierüber wird er sehr unwillig, nimmt die Bibel zur Hand, schlägt damit auf sie und spricht: "Du begehrst, ich solle dich mit guten Worten regieren und unterweisen; wohlan, so wil ich dir auf dein Begehren die Bibel auflegen, darin nichts als gute und heilsame Worte stehn. So nun auch diese Strafe nichts an dir helfen wird, ist es gewiß, dass an dir Kopfen und Malz und alles Ziehen und Unterwisen verloren ist."

Текст 14 Jörg Wickram

VON EINEM ENTLAUFENEN MÖNCH, DER MIT DER SCHRIFT ÜBERWUNDEN WARD

Ein entlaufener Mönch kam auf die löbliche Kunst der Druckerei, versprach sich, vier Jahre zu lernen; und als er eine kurze Zeit dabei war, zog er das Gasthütlein bald ab, so daß schier alles Geschwätz sein war; was man sagte, so wollte er es besser wissen als die anderen Gesellen, und besonders aus der Bibel und dem Testament; und alle Menschen betäubte er mit seinem Disputieren. Wie er aber der Brauch in der Druckerei ist, daß man einander wohl necken kann, so war auch ein Setzer, der ein großer Spötter war und viel guten Schabernack kannte; der sprach einmal zu dem Mönch: "Du treibst allwege viel Geschwätz, mehr als die anderen Gesellen, und bist doch nicht fest in der Schrift. Ist er dir gelegen, so will ich am Sonntag, da wir nicht arbeiten dürfen, eine kurze Disputation mit dir halten; doch unter der Bedingung, daß sich ein jeder mit der Schrift behelfe und wehre, und die anderen Gesellen sollen zuhören und Richter sein." Der Mönch was wohl zufrieden, und sie versprachen einander die Disputation.

Als nun der Sonntag kam und sie zusammensaßen, hatte sich der Mönch mit seiner Bibel, dem Testament und Büchern, von denen er sonst vermeinte, sie könnten ihm dazu dienlich sein, versehen; der Setzer, als ein großer Spaßvogel, hatte sich in einen Sack etwa fünf oder sechs Pfund Buchstaben getan, die man in der Druckerei nicht anders denn Schrift heißt oder nennt. Und als sie anfingen zu disputieren und der Mönch ihm viele hohe und große Fragen, wie er meinte, aufgab und der Setzer ihm stets mit lachendem Mund spöttische Antwort gab, so daß der Mönch verstand, daß er ihn verspottete (wie denn der Mönche Art ist, was sie denken dürfen, dürfen sie auch tun), sprang er auf und fuhr dem Setzer ins Haar. Aber der Setzer war nicht faul und zog seinen Sack hervor, darin die Schrift war, und schlug sie dem Mönch um Kopf und Lenden, wo er ihn treffen konnte, daß der Mönch Mordio schrie und die Gesellen ihm zu Hilfe kommen mußten.

Also mußte dieser Mönch den Spott zu den Streichen haben, und die Gesellen erkannten an, daß der Setzer gewonnen haben sollte und der Mönch mit der Schrift überwunden war. Also ward der Mönch danach ein wenig still; denn wenn er etwas anfing, drohten ihm die Gesellen mit der Schrift und sprachen: "Muß man abermals die Schrift fühlbar bei dir gebrauchen?"

Текст 15 Martinus Montanus ZU AUGSBURG HING EINE JUNGFRAU MIT BLOSSEM LEIB ZUM

TANZHAUS HINAUS

Zu Augsburg ist einmal ein Tanz gewesen, dazu viele Mädchen, wie denn ihre Gewohnheit, gelaufen sind. Nun weiß ich nicht, wie es sich zugetragen, daß ihrer zwei miteinander uneins geworden, vom Leder gezogen und aufeinander guten Muts geschlagen, so daß deswegen jedermann vom Leder gezogen, um Friede zu machen. Als solches die Mädchen gesehen, sind sie allesamt geflohen; den sie befürchteten, daß sie in solchem Getümmel sterben müßten. Den Lärm hatte also lange gewährt, daß man Leitern an die Läden geworfen, damit die Mädchen, die nicht vor dem Lärm aus der Tür herauskonnten, hinausstiegen.

Nun, es war noch eine Jungfrau drin, die sprang aufs Fenster und wollte hinaussteigen. Weiß ich nicht, wie sie es übersah, daß sie mit den Kleidern an einem Nagel hängenblieb und also bloß und nackt vor dem Fenster hing. Deshalb ward ein sehr großer Zulauf, jedermann wollte das seltsame Wunder sehen. Also sie unter dem nicht kleinen Gelächter der Zuseher hängenblieb, bis das Gefecht ein Ende hatte. Danach ging einer hinauf, zog die gute Dirne wieder hinter sich hinein und führte sie heim in iht Haus.

Ich glaube, sie hätte gewollt, daß sie zu Rom wäre oder an dem Ort, wo der Pfeffer wächst, anstatt als Spott für jedermann da zu hängen. Darum hütet euch, ihr lieben Mädchen!