Внутренняя безопасность в различных социальных контекстах: Избранные аспекты проблемы преступности в условиях позднего капитализма, реального и постсоциализма тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 01.00.00, кандидат социологических наук Гольберт, Валентин

• Гольберт, Валентин
• кандидат социологических наук
• 2001

Оглавление диссертации кандидат социологических наук Гольберт, Валентин

Эта работа возникла как докторская диссертация. Огромную помощь в ее создании оказали ее руководителм, профессора фритц зак и Клаус Зессар. Без их профессиональной и человеческой поддержки было бы немыслимым преодоление многочисленных текстовых блокад и мотивационных кризисов. Фактором, в наибольшей степени вдохновлявшим процесс и определившим результат работы, явилось восприятие научных подходов, становление которых связано с именем Фритца Зака и его вкладом в науку. Особую признательность автор испытывает и в отношении Клауса Зессара, благодаря которому исследовательский замысел, на который существенный отпечаток наложил экзистенциальный опыт автора в его жизненном мире, не был реализован исключительно в русле идеологии и политической полемики. Вклад клауса зессара не ограничился некоторым охлаждением чрезмерно полемических и порой агрессивных сентенций - благодаря ему были найдены более точные формулировки этих сентенций, и порой даже достигнуто лучшее понимание автором своей собственной логики.

Как и оба официальных руководителя, много труда и терпения инвестировал в поддержку работы - профессор Яков Гилинский из Санкт-Петербурга. Многие тезисы о преступности в период реального социализма и подходы к работе со статистическими данными родились в ходе работы под его руководством в Социологическом институте Российской академии наук. Несмотря на ряд расхождений в диагнозах прошлого, настоящего и прогнозах на будущее российского общества, ЯКОВ Гилинский в процессе систематического обмена информацией оказал неоценимую помощь в написании работы.

За техническую помощь автор сердечно благодарит коллег из университета г. Гамбург - даниелу трунк, вольфганга келлера и Виро Нестлера. Особая же благодарность принадлежит Мартину ВаЙНРИХУ - как за его ценные содержательные и стилистические указания, так и за самоотверженное участие в финальной фазе, протекание которой он дирижировал на протяжении нескольких бессонных ночей. И, последней в порядке упоминания, но не в порядке значимости, была финансовая поддержка Фонда Фридриха эберта, без которой работу над диссертацией было бы трудно себе представить даже чисто теоретически.

Предметом работы, озаглавленной как "внутренняя безопасность в социальном контексте", может являться и внутренняя безопасность, и общество, и отношения между обществом и его внутренней безопасностью (внутренней безопасностью и ее обществом). Этой многозначности соответствует "многослойность" анализа. Каждый из "слоев", каждое измерение работы обладает относительной самостоятельностью, что и потребовало дополнительных усилий по эксплицитному установлению взаимосвязей между ними:

1. Первое из измерений работы - понятийно-методологическое. В нем речь идет, прежде всего, о понятии внутренней безопасности, определяемом как инструмент изучения и конструирования реальности. Внутренняя безопасность рассматривается как предмет, процесс и продукт коммуникации. Содержание этого предмета, процесса и продукта культурно и исторически контингентно и изменчиво. В какой-то степени оно определяется признаками материального субстрата тех проблем, с которыми приходится иметь дело соответствующим обществам, институтам и индивидам. Этим вопрос не исчерпывается, более того: внимание социальных наук сфокусировано отнюдь не на "материальных признаках", а на придании им социального смысла. Криминалистические, физиологические, технические и т. п. аспекты происшествий вроде лишения жизни одного индивида другим интересуют социальную науку лишь постольку, поскольку они имеют отношение к "осмыслению" происшедшего, в какой-то степени предопределяя тот или иной его вариант. В результате осмысления факты материальной действительности и приобретают статус и значение фактов социальных - убийств, несчастных случаев, актов героизма и защиты высших ценностей и т. д. Только с этого момента можно говорить о социальной реальности в собственном смысле слова.

Для отнесения проблем к сфере внутренней безопасности решающее значение имеет то, какой смысл они обретают в процессе коммуникации, какие субъективные мотивы влияют на их восприятие и как оформляется индивидуальная и институциональная реакция на них. "Смысловая сфера" внутренней безопасности конструируется на основе таких шаблонов восприятия и практического действия, которые в данной работе охватываются понятием "криминализации социальных проблем". Из этого понятийного решения вытекает необходимость анализа отношений между понятиями внутренней безопасности и преступности, который и предпринимается в первой главе работы.

Глава эта завершается рассмотрением некоторых методологических импликаций предлагаемой понятийной схемы для социологического исследования внутренней безопасности.

2. Следующий аналитический уровень образуется рассмотрением трех отдельных аспектов внутренней безопасности - преступности, страха перед преступностью и контроля над преступностью. Первый из названных аспектов рассматривается в реально-социалистическом, второй в пост социалистическом и третий в позднекапиталистическом социальном контексте. Сначала речь идет о преступности в позитивистском ее понимании как совокупности деяний, определяемых и объединяемых на основе материальных признаков. Развитие данного явления прослеживается на протяжении 5 0-летнего периода развития советского и постсоветского общества в Советском Союзе и России. Позитивистский подход в данной главе не является продуктом методологических решений и предпочтений. Исходя из общего замысла работы, оказалось целесообразным, в этой ее части вычленить в качестве предмета прежде всего те аспекты "преступной реальности", которые скорее поддаются анализу с позиций позитивизма.

Использование статистических данных в качестве источника информации исключает строгое применение позитивистского подхода к "преступной реальности". На сегодняшний день является азбучной криминологической истиной, что учтенная преступность ни в коем смысле понятия репрезентативности не является репрезентативной для общей совокупности обладающих соответствующими признаками деяний, никак с нею не соотносится, не дает оснований судить о ее структурных параметрах либо динамике развития. Поэтому в работе учитываются и коммуникативные факторы формирования статистических картин действительности.

Последующие части работы основаны на методологических принципах конструктивизма. Речь в них идет о таких признаках развития внутренней безопасности, которые представляются проблематичными для развития общества в целом. "Постсоциалистический страх перед преступностью" интерпретируется как болезненное самоощущение и самовосприятие общества, погрязшего в кризисных состояниях. Это самоощущение является фактором развития карательных настроений, создающих благоприятную политическую конъюнктуру для репрессивных действий по изоляции и ликвидации действительных и мнимых виновников кризиса, идентифицируемых как индивидуальные лица и социальные группы. Этим настроениям отвечает наблюдаемая нынче и в западных обществах тенденция к преобладанию репрессивно-карательных политических стратегий.

Карательно-популистская тенденция носит тоталитарный характер и может быть определена как проявление кризиса демократии либо инфляции ее понятия. Проблема состоит не в том, что "реальная политика и демократия весьма далеки от идеально-типических представлений о них" (BAUMAN 2000/1999: 125). Реальный социализм тоже был весьма далек от идеально-типических принципов социальной справедливости и коллективизма. Беда же в том, что реальная демократия с ускорением отдаляется от своего идеального типа, повторяя траекторию развития реального социализма на завершающей фазе его существования. В установлении и демонстрации "красного смещения", удостоверяющего факт этого отдаления, состоит одна из основных задач данной работы.

3. Третье измерение работы состоит в анализе общества. В центре внимания при этом находится постсоциалистическая трансформация как феномен и понятие: а) Обращение к некоторым аспектам реально-социалистического прошлого в СССР имеет целью представление предыстории и исходной ситуации этой трансформации; б) Последующий анализ касается текущих процессов трансформации -речь идет о ее настоящем; в) Далее рассматриваются некоторые признаки определяемого как позднекапиталистическое развития. С расхожими представлениями об этом развитии принято связывать целевые представления о направлении и будущем "догоняющей модернизации" в странах бывшего восточного блока.

В приводимых рассуждениях и соображениях представлена критическая точка зрения, состоящая в (идео-)логическом противоречии с господствующими в настоящий момент мнениями и взглядами. Радикальный отказ от собственной традиции, стремление прервать всякую преемственность с социалистическим прошлым и как можно скорее и точнее воспроизвести западные образцы развития не приемлется ни в качестве нормативно-целевого представления ни в качестве дескриптивной модели реально протекающих процессов.

Для обоснования этого скепсиса предлагается обратить внимание на некоторые "сквозные" закономерности, проявляющиеся во всех упомянутых выше общественных контекстах. Так, низкий уровень определенных видов преступного поведения рассматривается как одно из действительных социальных достижений реального социализма. Это достижение интерпретируются как продукт некоторых подходов в экономической политике, ныне поспешно демонтируемых в порядке "прерывания преемственности". Вледствие беспредельного господства противоположных подходов неолиберализма и рыночного фундаментализма чикагской чеканки, ситуация на Западе принимает в настоящее время черты, делающие ее все менее привлекательной и пригодной в качестве достойной подражания модели развития. В этом можно усматривать и одно из последствий вожделенной всеми фибрами души победы западного либерализма с его рыночной экономикой над социалистическим коллективизмом с его плановым хозяйством. Победу эту и те и другие "приближали, как могли" - одни тужась до предела, другие расслабляясь сверх всякого предела. Вот только злые языки отравляют радость победителей, по-иному реконструируя реальность утверждением, что капитализм не победил, а всего лишь пережил социализм. Как бы то ни было, в результате открылась дорога для развития и воплощения в жизнь такой модели внутренней безопасности, которая, вопреки всем благим пожеланиям и устремлениям, ведет к отказу от устоев и принципов, собственно и сделавших эту победу возможной.

Как бы то ни было, теперь процесс работы относится к прошлому. Возникновение ее - факт непоправимый, однако, вполне доступный для рефлексии. Одно рефлексивное замечание представляется здесь уместным. Оглядываясь назад, автор невольно задается вопросом: что бы он сделал по-иному, если бы мог начать сначала? Довольно бессмысленно было бы здесь обращаться к этому вопросу с целью предупреждения критики по принципу: "я и сам знаю недостатки своей работы лучше, чем потенциальные критики". Напротив, конструктивная и неагрессивная критика только приветствуется. Здесь же хотелось бы предупредить читателя о некоторых трудностях, сопряженных с чтением лежащей перед ним работы.

Эти особенности вытекают из чрезвычайно общего определения предмета и принципиального отказа от предварительного определения методологических предпочтений и границ содержательной тематики. Этим была создана возможность для спонтанного и непринужденного процесса, из которого, наподобие Афродиты из морской пены, возникал структурный каркас работы и ее содержательные приоритеты. Затем решалась задача отсечения излишнего, что было процедурой очень непростой и порой болезненной. К негативным сторонам такого стиля работы относится некоторый методический эклектицизм, в котором позитивистские подходы соседствуют с конструктивистскими (чему, впрочем, приводится специальное обоснование в одной из глав). Кроме этого, из отдельных глав и разделов получились самостоятельные, зачастую имеющие мало общего между собой части - единого ли целого?

Речь идет о трех совершенно различных предметах или отдельных аспектах внутренней безопасности - преступности, страхе перед преступностью и контроле над преступностью. Кроме этого, каждый из этих аспектов рассматривается в своем общественном контексте: один в условиях реального социализма, другой -постсоциализма и третий - позднего капитализма. Этой сложностью конструкции была обусловлена трудность задачи рецензентов, которым пришлось с большими затратами труда и времени выявлять взаимосвязь между содержанием отдельных

глава и информировать автора о найденной красной нити повествования. Понимая, что было бы наивно ожидать подобного от потенциального читателя, все же представляется допустимым предоставить на его усмотрение конструкцию или реконструкцию взаимосвязи между отдельными частями работы. Это потребует значительной творческой фантазии, поскольку работа в силу ее вышеназванных особенностей относится к чрезвычайно несуггестивным текстам, допускающим высшую меру контингентности в понимании и истолковании.

Содержание

Предисловие.

Содержание.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Внутренняя безопасность в различных социальных контекстах: Избранные аспекты проблемы преступности в условиях позднего капитализма, реального и постсоциализма»

А) Постановка вопроса: внутренняя безопасность в социальном контексте Вопрос о том, что можно понимать, и что понимается в данной работе под внутренней безопасностью, подлежит подробному рассмотрению в первой главе. Пока же, не вдаваясь глубоко в понятийные дебри и не исключая дальнейших возможностей решения вопроса о понятии внутренней безопасности, можно причислить к нему как предмету работы три аспекта: преступность, страх перед преступностью и контроль над преступностью^. Построение работы во многом определяется намерением, расслютреть три названные аспекта в соответственно различньгх сои;иальных контекстах - каждый в своем; - Развитие статистически учтенной преступности в контексте реальносоциалистического общества; - Факторы возникновения и развития страха перед преступностью и его значение как фактора социально-политического развития в условиях общества, переж1Гвающего постсоциалистическую трансформацию; - Тенденции развития контроля над преступностью в условиях, определяемьгх как позднекапиталистические.С одной стороны, речь идет о влиянии, порой опреде7\яющем, того или иного аспекта на развитие обгцества в целом. С другой стороны об обратном влиянии того или иного социального контекста и относящихся к нему факторов на преступность, страх перед преступностью и контроль над преступностью. Обоснование и разъяснение такой исследовательской программы представлено, прежде всего, во введении и более конкретно - в отношении отдельных вопросов - посвященных им разделах. ' То, что здесь и далее не пишется: "преступность, страх перед нею и контроль над нею" - не случайность. Под преступностью в данной работе - и в общественном дискурсе также, только с недостаточным осознанием этого факта - понимается совсем не предмет чувства, измеряемого и обсуждаемого в криминологии как страх перед преступностью. Это же касается контроля - контроль над преступностью направлен в действительности отнюдь не на регулирование процессов и отношений, служащих эмпирическим коррелятом понятия преступности, будь то в его обыденном или научном значении.Б) Последовательность аргументации и первый аналитический уровень: частные аспекты внутренней безопасности преступность, страх перед преступностью и контроль над преступност ъю Понятийно-методологические вопросы рассматриваются главным образом в первой главе, и, по мере необходимости - в последующих разделах. В первую очередь подлдежит определению понятие внутренней (без-)опасности, к которому относятся, с одной стороны, самые разноплановые обстоятельства проблемного и связанного с риском характера, с другой стороны - их специфическое (далеко не разноплановое) восприятие и реакция на них с применением средств государственно монополизированного и организованного насилия. Одновременно это такая реакция, в основе которой лежит определение проблем как относящихся к смысловой или проблемной сфере преступности. Понятийные соображения не являются самоцелью - в последующих главах предстоит неоднократно обращаться к ним и опираться на них в содержательном анализе.Кроме этого, в первой главе представлены методические позиции по работе со статистическими данными о преступности. В целях наглядности при этом предстоит рассмотреть две частные проблемы такой работы и репхить их "несколько иным" образом, т. е. отклоняющимся от конвенциональных, устоявшихся, удобных и привычных криминологических представлений. Одной из проблем является селективная (ин-)визуализация (/ин-/визибилизация, целенаправленное включение в поле зрения либо вытеснение из него, нем.: Invisibilisiemng) преступности. Другая касается отношений между конструктивистскими и позитивистскими подходами в исследовании внутренней безопасности. При этом будет определена и собственная позиция в поле этих отношений либо же за их пределами - "по поводу конфликта между конструктивизмом и позитивизмом, но по ту сторону от того и другого, с позиций наблюдения второго порядка". В этой позиции не усматривается чего-либо принципиально нового или важного - просто определение ее представляется необходимым во избежание возможных недоразумений по поводу того, что преступность в этой работе иной раз рассматривается как социальная конструкция, иной же раз как материал, из которого такая конструкция возводится.Такие недоразумения могут возникнуть, прежде всего, в отношении второй главы, в которой относительно низкий уровень преступности бывшего советского общества интерпретируется как реальное социальное достижение. Это достижение рассматривается как (побочный) позитивный результат чрезмерного и в силу этого в целом дисфункционального подавления рыночных отношений. Тенденция к росту преступности и прочие несообразности реального социализма могут объясняться не только этим подавлением, но и, наоборот, тем, что рыночные отношения вопреки ему пробивали себе дорогу "по ту сторону" от официально установленного порядка, паразитируя на его диспропорциях. Отсюда можно сделать вывод общего характера о диалектике и нелинейном характере взаимосвязей между развитием экономики и преступности, причем как недостаточное развитие рыночной экономики, так и ее эксцессы имеют одинаково дисфункциональные последствия.Для обоснования этого тезиса предпринимается анализ развития статистически учтенной преступности на протяжении пятидесяти лет.Несмотря на весь скепсис в отношении этих данньгх (и статистики в целом), они все ж таки позволяют с достаточной долей уверенности судить о наличии нескольких сменяющих друг друга фазах роста и снижения уровня реальной преступности. Эти фазы комментируются во взаимосвязи с синхронными им событиями и общими тенденциями развития реально-социалистического общества. А^\л каждой из них предлагается несколько альтернативных объяснений, расположенных по большгей части в континууме между двумя полярньгми решениями: 1) Изменение статистического уровня как следствие роста или снижения "реальной преступности" и; 2) Вариацги! статистического уровня вследствие изменений тенденций институционально!! реакции на социальные проблемы и их статист1!ческого учета.Третья глава начинается постановкой вопросов о понятии страха перед преступностью, его социальной обусловленности и отнопхений между объективно понимаемой (без-)опасностью и ее субъективньгм восприятием. Далее будут предложены некоторые возможности ответа на эти вопросы. Данные возможности вьгеодятся из двух альтернативных перспектив, одна из которой имеет корни в традиции виктимологических опросов, а другая основана на концепции моральной паники. Дальнейгпим шагом является сравнение предлагаемых этими перспективами решений. На базе краткой презентации полученных в 1993 г. в Санкт-Петербурге эмпирических данньгх устанавливается адекватность и эвристический потенциал того и иного решения для анализа влияния именно условий социальной трансформации на развитие страха перед преступностью. В дальнейшем более подробно рассматриваются некоторые из охватьгваемых понятием трансформации условий. Страх перед преступностью интерпретируется при этом как продукт специфического восприятия кризисных аспектов реальности "переходного периода". В порядке обратной связи такое восприятие способствует дальнейшему углублению кризиса.Четвертая глава представляет собой вторичный анализ литературы о тенденциях развития внутренней безопасности в условиях позднего капитализма. Отправная точка рассуждений состоит в том, что важнейшие проблемы современного обш;ества проявляют все меньше качеств и признаков, которые могли бы служить основанием для мнения об адекватности насильственно-карательных средств их решения. Поскольку, тем не менее, наблюдается тенденция к эксцессивному применению насилия государством, можно судить о противоречии между тенденциями развития проблем и подходов к их решению. Кроме этого, репрессивно-карательная тенденция характеризуется признаками частичной эрозии правовой и социальной государственности, а также демократии. Можно ли в этом случае вместо эрозии говорить о переосмыслении этих понятий и их новом определении, является отдельным предметом обсуждения.Далее рост репрессивности рассматривается во взаимосвязи с рыночной либерализацией и дерегулированием, а также сложением государством с себя функций обеспечения всеобщего благосостояния и социальной помощи. Отправной точкой этих рассуждений служит выяснение отношений между репрессивной тенденцией и кризисными фазами экономического развития. Предполагается, что эти отношения оформляются как прямая взаимозависимость. В стабильной экономической ситуации, напротив, следует ожидать более гибких и мягких, опосредованных форм сохранения и укрепления отнохпений господства и осуществления власти, характеризуемьгх некарательными, ненасильственными и непринудительными управленческими подходами. Продолжение и усиление репрессивной тенденции в контексте американского "экономического чуда" является "разочарованием" этих ожиданий. Когнитивной реакцией на это разочарование представляется рассмотрение репрессивной тенденции не во взаимосвязи с рецессивными явлениями, стагнацией и падением темпов экономического роста; и не в качестве непредвиденных и нежелательных побочньгх эффектов чрезмерного развития рыночных отношений, а как одной из основных компонентов этого развития. В числе прочего это означает, что, возможно, желая жить в социальном мире с более низким уровнем репрессивности, преступности и страха перед преступностью; с более полным и аутентичным воплощением принципов солидарности, демократии и правового государства, следовало бы удовлетвориться меньшим объемом и интенсивностью рыночных трансакций, темпами роста прибылей и потребления, оборотов, биржевых котировок, дивидендов на акции и т. п.В заключительной части работы надлежит свести воедино содержание отдельньгх глав. Это достигается отчасти путем рассмотрения отнопгений между тремя частными аспектами внутренней безопасности - контролем над преступностью, преступностью и страхом перед преступностью. При этом выделяется одно из измерений этих отношений, которое проявляется и в реальнои в постсоциалистическом и в позднекапиталистическом контекстах. Б этом измерении особенно ярко предстает значение внутренней безопасности одновременно как продукта и как фактора социального развития. Особое внимание уделяется взаимозависимости между некоторыми аспектами экономического развития с одной стороны и преступностью, контролем над преступностью и страхом перед преступностью с другой стороны.В) Второй аналитический уровень: анализ общества - поздний капитализм, реальный и постсоциализм Концетрация на взаимоотношениях между различньгми аспектами внутренней безопасности и ее различньгми же социальньгми контекстами предполагает не только обрахцение к последним с целью объяснения и понимания престуиности, страха перед преступностью и контроля над преступностью. Аналитический замысел имеет и обратную направленность - рассмотрение различных аспектов и тенденций развития внутренней безопасности используется как путь более глубокого проникновения в суть того или иного социального контекста и повод для дискуссии о значении понятий вроде демократии, тоталитаризма, рыночной экономики, социального развития и т. д. Более того, данный уровень анализа включает имплицитные сравнения между альтернативными социальными системами и оформленные в виде компактных экскурсов рассуждения о смысле и протекании "постсоциалистической трансформации", а также о чертах сходства и различия между определяемыми как "реально-социалистические" и "позднекапиталистические" обществами. Эта аналитическая заявка предполагает выход далеко за пределы обозначенной как "внутренняя безопасность" темы в ее узком, собственном значении, причем предметом обсуждения становятся более общие обстоятельства политического и экономического характера.В центре первоначального замысла находились главным образом понятие и процесс текущей постсоциалистической трансформации. В плане социального анализа цель второй главы состоит в актуализации предыстории этой трансформации. Не сформировав представления о реально-социалистическом прошлом, невозможно сколь-нибудь обоснованно диагностицировать ее настоящее и прогнозировать дальнейшее протекание. Такое представление вряд ли будет достаточно глубоким, если оно основано на взгляде на реальный социализм только извне, с позиций конкурировавшей с ним и затем победившей либо же нереживпгей его социальной системы. На таком хлипком, подведенном лишь под правую половину концептуальной конструкции фундаменте можно возвести лишь до неприличия упрощенные схемы, внушающие представления о социализме как тупике исторического развития, провале цивилизации и отклонении от некоего "правильного" пути^. Данная историко-философская позиция по праву снискала себе массу нелестных эпитетов "перевернутая с ног на голову телеология", "построенный 'от последствия' детерминизм", "старая идеологическая доктрина госсоциализма, взятая с противоположным знаком" и т. д. (JOAS 2000: 67). Ставя знак равенства между понятиями реального социализма и сталинского тоталитаризма, не видя качественных различий между различными периодами советской истории, невозможно ни осмыслить ее текущее продолжение, ни внести какой-либо конструктивный вклад Такие формулы годятся для посредственного выполнения идеологических функций, эвристический же их потенциал находится в области отрицательных чисел. С представленной в данной работе точки зрения, взгляд на действительность утрачивает последние черты научности в тот момент, когда речь заходит о некоем "правильном" цивилизационном пути, служащем шаблоном для суждений об уровне развития или прогресса того или иного общества. Предельно самоуверенные и пронизанные (бес)культурным высокомерием, шаблонные представления такого рода могут быть использованы лишь в идеологических целях, скажем для оправдания применения государственного насилия против стран либо режимов, определяемых как неполноценные, не(до-)цивилизованные, недемократические и т. д. Или же для развития "тонкого осязания", позволяющего вопреки всем существующим международно-правовым нормам и соглашениям различать между "добрыми" бомбардировками НАТО в Косово и "злобными", к тому же далеко выходящими за пределы политической, правовой, военной и прочей необходимости военными действиями России в Чечне (JOAS 2000: 23). в грядущее. В данной работе осуществляется попытка реконструкции и создания базы для более глубокого понимания реальносоциалистического развития через призму одного из его измерений преступности реального социализма.Через призму другого измерения - страха перед преступностью в четвертой главе обсуждаются современные признаки ностсоциалистического развития. Целью при этом является, на базе анализа страха перед преступностью в условиях такого развития внести вклад в разработку понятия трансформации и концептуальной картины ее протекания. В пятой главе речь идет о возможностях дальнейшего развития этих процессов - в той степени, в которой конвенциональные представления и пожелания в отнопхении этого будущего, а также стратегия реформ определяется образом состояний и тенденций развития, обозначаемьгх как позднекапиталистические.Один из векторов этих тенденций должен быть реконструирован посредством анализа контроля над преступностью в позднекапиталистических обществах.Некоторый оттенок теплоты и симпатии к социалистическому прошлому в сочетании с критической позицией в отноглении противопоставляемой ему общественной системе не имеет ничего общего с ностальгическими настроениями автора. Недостатки реального социализма ему известны гораздо лучше, чем многим "критикам извне", причем из самых, что ни на есть первых рук - т. е. из собственного жизненного опыта. Это, однако, еще не является достаточным основанием для присоединения к хору критиков социализма и адвокатов капитализма и "либеральнодемократического" общественного строя. Пусть пение этого хора сладкозвучно и убедительно, однако же, было бы слишком тривиально, после победы этого строя над соперником продолжать петь псалмы его преимуществам и недостаткам проигравшей общественной системы. В первую очередь представители социальньгх наук могли бы употребить свое драгоценное время и интеллектуальную энергию в более целесообразном направлении, нежели открытие истин, хоропю известньгх и без их грандиозных усилий. Открывая такие истины, они рискуют к тому же попасть под диктат очевидного (нем.: Primat des Sichtbaren).Апология реального социализма в данной работе имеет целью не отрицание его системных недостатков, а его "символическую деноминацию". Отправной точкой для такой попытки является предположение, что реально-социалистическое общество и его центральные ценности - коллективизм, равенство, солидарность, сплоченность и т. д. - подвергаются огульной, чрезмерной и несоразмерной с действительными пороками прежней системы критике. Вместе с тем, господствующая нынче мода предполагает завышение символического курса капиталистически-демократического общественного строя с его ценностями свободы, индивидуализма, плюрализма, личных достижений и т. д. К действительным и бесспорным преимуществам здесь добавляются продукты идеологической коммуникации: страны реальной демократии являются прогрессивньгми в той мере, в которой существует вера в их прогрессивность. Данная работа призвана внести вклад в преодоление отклонений политических и идеологических котировок альтернативных концепций общества от их реальной стоимости, в формирование более сбалансированной позиции в отношении альтернатггеных ценностей.Г) Третий аналитический уровень: "критика экономического 'разума'". Экономическая (ир)рационалъностъ как источник проблемных тенденций развития внутренней безопасности в любых социальных контекстах Предметом дальнейшего анализа является еще одно проявление завышения символического курса. Похоже, что в политической коммуникации чрезвычайно нереоценивается значение экономического роста и экономических достижений.Фиксированность политических стратегий на экономике и усугубляемая ею неравномерность экономического развития во времени и пространстве рассматривается как один из источников проблематичных тенденций в сфере внутренней безопасности. Во времена реального социализма быстрые темпы роста достигались репрессивными методами, посредством принудительного включения рабочей силы в производственную систему. Крайним проявлением такой инклюзивной практики являлся ГУЛАГ, а более умеренным уголовная ответственность за тунеядство. Системой этой обслуживались геополитические амбиции советского руководства и самореферентные интересы мощных военно-промышленного и карательно-репрессивного комплекса. С одной стороны, в этом можно усматривать макро- или государственную преступность; с другой стороны, перманентный рост микропреступности с тем же основанием можно рассматривать как следствие развития, значительно перекошенного в пользу экономической составляющей. Поспешное внедрение рыночных отношений, опять же с целью ожидаемых от них экономических успехов, поддается интерпретации в качестве основы кризисньгх состояний постсоциалистической России. Страх перед преступностью и моральные паники как продукт субъективного восприятия и переживания этих состояний представ/^яют собой, таким образом, опять же последствие осуществления фиксированных на экономики политических подходов. В позднекапиталистическом контексте экономический рост призван обслуживать, прежде всего, перманентно и безгранично растущие потребительские амбиции - в этом состоит условие политического успеха и шансов (пере-)избрания.Современная репрессивно-тоталитарная тенденция в демократиях западного образца служит, прежде всего, обеспечению условий для экономического роста.Таким образом, критика экономики представляет собой плоскость, в которой сводятся воедино сами по себе достаточно разнородные тезисы отдельньгх глав. Она представляет собой красную нить, которая то более, то менее эксплицитно проходит через все повествование и в какой-то степени конституирует его целостность.Предметом критики является при этом не экономика как сфера деятельности или субсистема общества, а скорее господствующая в настоящее время экономическая идеология и мегггальность неолиберализма. Не рыночная организация хозяйственных отношений, трансакций и интеракций, а некоторые особенности коммуникации по этому поводу являются "красной тряпкой". К этим особенностям относится, в числе прочего, преувеличение значения экономического роста как условия всеобщего блага. В действительности, современное экономическое развитие протекает таким образом, что в выигрыше от него оказываются все более узкие круги, общее же благо сиротливо ютится на задворках. В качестве дальнейших признаков и компонент рыночных верований подвергаются критике представления о взаимосвязи рыночной экономики и демократии; дерегулировании как средстве стимулирования экономики; давлении обстоятельств, исключающем политические меры, способные ухудшить региональный инвестиционный микроклимат и т. д.Д) Рефлексия идеологических предпосылок данной работы: Whose Side Are We On? Для снятия возможньгх недоразумений, имеет смысл в превентивном порядке пояснить некоторые особенности методологического осуществления представленного выгне исследовательского замысла. В работе обсуждаются различные и разнообразные темы, каждая из которых вполне заслуживает стать предметом отдельного рассмотрения. Вместе с уже упомянутым выше выходом за собственные предметные рамки это обусловило необходимость взгтчяда на материал "с высоты птичьего полета". Возможно, что это привело к снижению аналитической точности и эмпирического обоснования отдельных аргументов: свысока многое расплывается и теряется из виду. С другой стороны, претензия на анализ трех различньгх и не обязательно связанных между собой аспектов внутренней безопасности - каждого в своем контексте - ведет к тому, что четьгре главы оформляются как самостоятельные тексты, содержание которых, за исключением ряда эпизодических перекрестных ссылок, лишь в заключительной части приводится к общему знаменателю.Предлагаемая работа не относится к исследованиям, направленным на установление и проверку эмпирических фактов.Такого рода исследования представляются чрезвычайно важными и имеют целью уточнение и конкретизацию таких фактов в различньгх национальных, социальньгх, (суб-)культурных и прочих контекстах; их подтверждение или опровержение. При этом может бьпъ найдено достаточное количество доказательств одновременно и в пользу и против того или иного утверждения; или же одни и те же результаты могут интерпретироваться и как "pro" и как "contra". Все это остается за пределами данной работы. Эмпирические данные приводятся лишь изредка и не с целью сообщения фактографического знания. За цифрами, именами, датами, конкретными историческими событиями, официальными документами и прочими "твердыми фактами" следует обращаться к другим авторам. Здесь же такого рода информация используется лишь с целью генерирования и иллюстрации концептуальньгх положений^.Если, скажем, речь идет о тенденции к росту страха перед преступностью, в центре внимания находятся не эмпирические аргументы в подтверждение и против такой тенденции, а также не показатели ее темпов, уровня и т. д. Вопрос состоит в том, как такую тенденцию можно объяснить, исходя из данных условий, причем сопоставляются на предмет правдоподобия несколько объяснительных подходов - скажем, рассматривающих страх либо как реакцию на "рост преступности" либо как проявление "моральной паники". Поскольку 3 Поскольку в первую очередь рассматриваются не подлежащие наблюдению факты, а само наблюдение и его результаты в виде "концептуально препарированных" фактов, можно говорить о принятии перспективы "наблюдения за наблюдением" (нем. "Wie-Beobachtung" - LUHMANN 1995: 95). темой является страх перед преступностью в условиях социальной трансформации, и речь идет о социологическом (а не, скажем, психологическом) анализе. Под правдоподобием понимается, прежде всего, пригодность к объяснению именно связанных с трансформацией социальных факторов развития данного феномена.Периодически рассматриваются политические и идеологические предпосылки и импликации альтернативньгх объяснений - или вопросы о том, кем и почему отдается предпочтение определенным подходам или постановкам вопросов, в то время как другие, заслуживающие не меньшего внимания, игнорируются в силу умысла или недомыслия.Иллюстрация выдвигаемых в пятой главе тезисов преимущественно американскими примерами отнюдь не делает внутреннюю безопасность в США эмпирическим предметом работы.Этому предмету посвящен ряд исследований, к которым предстоит неоднократно обращаться. Направленность данной работы отличается от таких исследований тем, что речь вообще не идет о конкретном эмпирическом случае. Предметом является концептуальная картина отноигений и тенденций внутренней безопасности на современном этапе в различных контекстах и "эмпирических случаях". Сложность этой задачи усматривается в том, что предельно трудно, если вообще возможно, сказать нечто о преступности и других аспектах внутренней безопасности, что и действительно характеризует ее в различных общественньгх: контекстах - и в то же время не является абстрактнопустопорожней формулой вроде утверждения об обратной взаимосвязи между интенсивностью контроля и уровнем преступности^. Лишь для того, чтобы эта картина не показалась совершенно оторванной от реальности, порой для ее иллюстрации приводятся примеры из того или иного контекста. Это делается не для доказательства предположений либо установления каких-либо истин, а скорее для постановки вопросов и демонстрации приблизительных направлений, в которьгх можно искать ответ.Направленность критических соображений на американские примеры не означает, опять же, что эта страна заслуживает больпхе критики, нежели какая-либо другая. Однако же вопросы, поставленные в пятой главе, возникли в ходе и на основе ознакомления с "* Утверждение о такой взаимосвязи не только банально и бессодержательно, но и приводится, как правило, бездоказательно. Есть, все-таки, и в нашу постсовременную эпоху самоочевидные вещи, которые не нуждаются в доказательствах - как в свое время факт вращения солнца вокруг земли. критической литературой, посвященной главным образом проблемам преступности и контроля над преступностью в США. Из этого отнюдь не вытекает, что обсуждаемые в этой главе обстоятельства проблемного характера представлены только лишь в территориальньгх пределах Соединенных Штатов. Возможно, они лишь более ярко и однозначно выражены в этой стране, чем где-либо еще. Или же они там более доступны для вторичного анализа благодаря тому, что стали предметом более интенсивного научного осмысления и обсуждения, чем в иных регионах мира - о репрессивности контроля над преступностью в Судане или, скажем, на Тринидаде-и-Тобаго написано наверняка существенно меньше работ, чем о том же феномене в США. Автор данной работы не намерен изменять сложившейся традиции, в рамках которой наблюдаемые в супердержаве события и процессы являются, наряду с той или иной национальной проблематикой страны исследователя, предметом особо пристального научного и вненаучного внимания, интереса, восхищения, беспокойства, раздражения, неприятия или агрессивной брезгливости. Так или иначе, обращение к американскому материалу обеспечивает наилучшие возможности в плане иллюстрирования разрабатьгваемой концептуальной модели.Имеет смысл привести здесь еще одно обоснование для особого внимания, уделяемого в данной работе отнонгениям в Соединенных Штатах. "Оставшаяся в едином числе супердержава" в силу своего гегемониального статуса располагает наилучшими возможностями влияния на происходящее в других регионах мира и экспорта в эти регионы собственных тенденций развития. Подобно тому, как в свое время социалистический строй и плановая экономика навязывались государствам восточного блока посредством прямых директив, в настоящее время навязывается капиталистический строй и рыночная экономика. Однако осуществляется это более тонкими методами - в частности, путем представления этих форм как "естественньгх", само собой разумеющихся, отвечающих некоей абстрактной "сущности человека" и возникающих в эмерджентном порядке без всякого навязывания там и тогда, где насильственно не навязывается противоположное. В действительности же происходит экспансия шаблонных представлений, а также социальньгх, политических, экономических технологий и организационных форм посредством символической коммуникации, экспорта материальных и нематериальных ценностей, или же экономического давления в направлении структурной адаптации, которое лишь частично оформляется эксплицитно в директивах Всемирного банка и МВФ. Говоря о неких доминантах развития внутренней безопасности в мировом масштабе, можно ожидать, что в своей наиболее ярко выраженной форме она будет представлена в государстве, в наибольшей степени определяюш;ем глобальные тенденции. Тем более что с момента крушения социализма, как это принято полагать, отсутствует альтернатива этим тенденциям. Проблематичные стороны "безальтернативного" развития следует рассматривать на примере, который конвенционально считается аутентичным, представительным и образцовым для такого развития, не сводя их в смысле теории реликтов и переноса к "атипичным случаям" и ^'особым путям^^ (нем.: Sonderweg), остаткам "докапиталистического, капиталистического, социалистического и какого бы там ни было прошлого", влияния "враждебного капиталистического либо антидемократического окружения".Представленная выпхе критическая позиция вкупе с аргументацией в пользу более дифференцированного взгляда на социалистическое прошлое в собственной стране (во второй главе) может быть воспринято как чрезмерная идеологизация и проявление доктринального мышления. Здесь нет возможности подробно разбирать отношения между наукой и идеологией. Имеет смысл, однако, сказать, что абсолютно свободная от идеологии социальная наука представляется невозможной либо же бесполезной. Если бы было возможным идентифицировать нечто как социальное знание при полном отсутствии в нем идеологических мотивов, это было бы либо "бегством от мира во имя ценностной нейтральности" (BOURDIEU 1998: 7) либо знанием, которое не может никаким образом быть использовано или учтено в социальной практике, т. е. бесплодно (там же). В действительности же претензия на ценностный нейтралитет обозначает лишь сознательную, несознательную либо неосознанную конспирацию идеологической подоплеки. Исходя из этого, представляется желательной рефлексия и открытое признание идеологических истоков собственных научных подходов и их роли в оформлении теоретических предпочтений. С другой стороны, необходимо "тонкое чутье", позволяющее различать грань между собственно наукой и собственно идеологией. В данной работе, соответственно, делается попытка представления идеологически значимых позиций, не переступая при этом данной грани.Полемическая заостренность работы связана с ее социальнокритической направленностью. Эту направленность можно пояснить и обосновать следующим замечанием ПЬЕРА БУРДЬЕ: Серьезная наука предполагает решительный разрыв с очевидностями.Следуя же наезженной колее обыденного сознания, и идя на поводу обжегражданского здравого смысла, мы с неизбежностью оказываемся в пространстве нефальсифнцируемой рефлексии охватывающего все мироздание эссеизма и полузнания официальной науки" (BOURDIEU 1985: 64).К очевидностям относится, например, что США являются сверхмощным государством, что признается как их критиками, так и адептами. В разрез с этим признанием идет один из основньгх тезисов четвертой главы, согласно которому тенденция к карательнорепрессивному государственному управлению есть проявление кризиса и бессилия государства: "расширение карательной практики в конце столетия отражает относительную слабость государства" (SiMON & CAPLOW 1999: 79). Если это так, то современное развитие уголовной политики и политики внутренней безопасности в США показывает, что ситуация определяется именно глубоким кризисом и беспомощностью - возможно, даже, в больгией степени, нежели ситуация (бывших) противников по конкуренции систем. Это соображение наводит на мысль, что основанные на оценке военного и экономического потенциала того или иного государства суждения о его мощи и немощи являются такой редукцией и упрощением, которые социальная наука не может себе позволить, если желает сохранять свою аутентичность.Социально-критический разрыв с очевидностями и последовательно рефлексивная позиция предполагают, далее, нетрадиционный подход к диагностике "опасностей особого рода", подобных исходящей от фашизма опасности войны (FABER 2000: 274).Социальная наука не может ограничиться способностью (и желанием) распознавать такие опасности там и тогда, где и когда они вполне распознаваемы и без помощи социальных наук. На этой фазе уже СЛИП1КОМ поздно предлагать социально-научные диагнозы^ - равно как Такая экспертиза оказалась бы уже запоздалой, будучи предложенной на момент времени, когда проистекающая от фашизма угроза войны недвусмысленно диагностицировалась политиками - в частности, ЭРНЕСТОМ ТЕЛЬМАНОМ. Возможно, и источники угрозы следовало искать за пределами региона, в котором она непосредственно реализовывалась, а скорее там, где эту реализацию можно было блокировать вместо того, чтобы наблюдать за нею с замиранием духа и, ведя политические расчеты - в любом случае оказавшиеся впоследствии верхом политической глупости - как использовать ее в национально- и классово-эгоистических целях. Если находящиеся у власти политики на Западе и на Востоке ничего не предпринимали для устранения этой опасности, объяснялось это не недостаточной информированностью их со стороны социальных наук, а и диагностицировать опухоли на финальных стадиях их развития или же предотвращать вовсю полыхающий пожар. Речь же скорее идет о том, чтобы уметь распознать признаки болезни во внешнем здоровье или же признаки бури при кажущемся спокойствии.В отношении предмета социальных наук это требует способности к распознаванию тоталитарных и ведущих к войне тенденций в развитии, которое обычно не ассоциируется с такими тенденциями или даже определяется как противоположное им.Выполнение профессионального долга ученого иной раз требует умения увидеть шар там, где другие видят блин или шайбу - или же тоталитаризм там, где прочие могут или хотят узреть лишь "либерально-демократический" общественный строй* .^ При социализме, скажем, тоже следовало распознать грубое подавление национальной идентичности именно в тех отношениях, которые официально представлялись в качестве осуществления принципов интернационализма.Желая открыть источники опасности для демократии, следует пристальнее и строже присмотреться к структурам, конвенционально определяемым как демократические. Беспокойство о спасении социальной государственности должно иметь своим первоочередньгм предметом слабые стороны кейнсианизма. Это же самое можно сказать в отношении всех возможных институтов, идеологий, учений, мировоззренческих систем и т. п.: рыночной и плановой экономики, социализма, капитализма, либерализма, аболиционизма, феминизма и т. д. В частности, марксистское учение не было в достаточной степени рефлексивным, чтобы распознать собственные границы - и тем самым оно создало предпосылки для злоупотребления собою в качестве официальной идеологии и религии тоталитарного социализма^. скорее вопиющей переоценкой своих способностей отведения этой опасности от себя и канализации ее на "верную" цель. ^ Здесь можно указать лишь на один признак реальной демократии, который лежит в основе ее перманентной тенденции к тоталитарному развитию. Речь идет о ее зависимости от материального благосостояния, служащей источником следующего противоречия: по мере стагнации либо снижения уровня благосостояния усиливается опасность, что антидемократические силы придут к власти - будут избраны - вполне демократическим путем (ср. PREUSS ср. 1997: 54 ff.). ' Неспособность к распознанию собственных границ лежит в основе виктимности теоретических систем как потенциальных жертв противоестественной, чуждой собственно научной аутентичности, инструментализации в политических целях. Как показал опыт реального социализма, наука в таких случаях оказывается весьма падкой на соблазн с помощью последнего примера можно в первом приближении назвать признаки, наблюдение которых позволяет установить факт перехода упомянутой выше границы между концептуальным и догматическим знанием. Одним из таких признаков является идея исторического прогресса, несовместимая с признанием контингентности социального развития и ведущая к телеологическому либо апокалиптическому видению истории. И в случае марксизма и в случае теории модернизации гипотеза прогресса сказалась роковым образом и дала все основания для суровой, но справедливой критики обоих теоретических течений (JOAS - и 2000: 30 ff.).Следующий признак связан с идеей прогресса, однако, значительно реже попадает в прицел рефлексивной критики. Речь идет о тенденции соотнесения "прогрессивных" признаков развития с каким-либо конкретным эмпирическим случаем, скажем, той или иной национальной или культурной традицией - российской, европейской, исламской, либерально-демократической и т. д. Избранная традиция воспринимается и объявляется в таком случае как в нормативном отношении предпочтительная в сравнении с альтернативными вариантами развития. Таким образом происходит деление мира на цивилизованные и не(-до-)циБилизованные его частиЗ, далее пространственная аллокация зла, располагаемого в результате за пределами традиции, определяемой как "прогрессивная". Для оправдания гегемониально-государственного террора и антигегемониально-антигосударственного терроризма эта логика подходит оптимально, однако она же обесценивает результаты любого научного анализа, будучи положена в его фундамент.С нормативньгм делением мира мы получаем нео1"ьемлемые противоположности всех догматических систем. Однако в секуляризованном мире немодно стало облачать их в образные представления о рае и аде, чертях и ангелах. Вместо этого говорят, в "расслабиться и получить удовольствие". На дальнейшем этапе развития отношений между наукой и властью для первой удовольствие в первоначальном смысле слова уже не играет роли - речь идет лишь об обеспечении материальных благ в ответ на покладистость. К этому полунриличному комментарию остается лишь добавить, что переход границ в сторону идеологизации делает науку уязвимой в плане политического злоупотребления; в сторону прагматизации - экономического злоупотребления ею в форме разного рода маркетинга.В иной традиции словоупотребления - полноценные и неполноценные нации. частности, о тоталитарных режимах и демократиях^. При этом буквально все говорит в пользу последних и против первьгх: "В этой ситуации... нормативно и эмпирически все говорит в пользу того, что от демократии, правовой государственности и рыночной экономики следует ожидать лучшего будущего" (в отношении бывшей ГДР - JOAS, там же: 29; выделение В. Г.). Лучшее будущее, таким образом, обещает нам современная рыночная экономика, которая посредством активизации механизмов социального исключения уже сегодня во все более массовом порядке воспроизводит карательные притязания и карательный популизм, антидемократические симпатии электората и т. п.Следующий догматический признак связан с амбицией объяснения всего процесса социального изменения, всего общества или же всей преступности с помощью единой концепции. В честолюбивом и азартном стремлении открыть универсальные истины, которые призваны дать исчерпывающую справку человечеству о его текущем состоянии и дальнейших перспективах, "полуправды" и частичные объяснения для некоторых аспектов предмета возводятся при этом в ранг тотальной правды обо всем предмете^'^. Другие аспекты, доступные осмыслению скорее с альтернативньгх теоретических позиций, как и сами последние, подвергаются при этом "концептуальной резекции". К такому концептуальному обрезанию предмета привели бы, в частности, попытки рассмотрения социальной структуры на основании либо исключительно концепций вертикально-иерархического структурирования, либо же исключительно с помощью таковых горизонтально-функционального структурирования.Безотносительно к желаниям авторов, логика социальных теорий, несущих в себе амбиции всеобщей генерализации и абсолютизации, чрезвычайно легко поддаются вульгаризации и вульгарному злоупотреблению в идеологических целях и ^ Впрочем, в настоящее время отходят от двоично-кодированных схем и говорят о более или менее демократических или тоталитарных обществах, локализуемых в континууме между полюсами крайнего тоталитаризма и крайней демократии (MERKEL 1999). "^ В этой усердной гонке игнорируются самая универсальная из всех универсальных истин - а именно, что универсальных истин нет и быть не может. И для сгущения парадоксальности - это не противоречит тому, что универсальных истин полно, но, к сожалению, открьпь их не представляется возможным, так как в силу своей тривиальности они все уже давным-давно хорощо известны. надругательству с обезобраншванием их в догматические системы, В итоге возникают либо консервативные догмы, игггегрированные в гегемониальный дискурс, либо же субверсивные, дополнительно его легитимирующие направленными против него аргументами сомнительного интеллектуального и морального качества - как террористические акции палестинских экстремистов дополнительно легитимируют государственный террор Израиля и наоборот^ 1.Социальную функцию социальных наук, помимо прочего, можно усматривать в обращении внимания на перекосы в том или ином конкретном варианте развития общества. Как показывает история, такие варианты, вне зависимости от их конкретного содержания, развивают опасную динамику самоусиления, чреватого малоприятными формами социально-исторического процесса вроде гражданской войны и тоталитаризма. Диалектико-циклическая модель этого процесса ведет к достаточно банальному вьшоду, что одностороннее развитие в направлении свободного рынка, если оно не уравновешено противоположной тенденцией, превращается весьма болезненным и катастрофическим образом в свое alter ego - в нелимитированное и насильственно насаждаемое плановое хозяйство.И наоборот - несбалансированное господство планово-экономических отнохпений ведет к провалу в стихию рынка и нецивит^изованной экономики. XX столетие знает достаточно примеров такой инверсии, однако Бьгводы из этого исторического опьгга, вопреки своей банальности и в отличие от иных банальностей, не пользуется благоприятной коггьюнктурой в политических дискурсах. В лучших традициях раздельного питания политики любят строить если уж социализм, так социализм; если рыночную экономику - то рыночную экономику. Правда, односторонняя практика сопровождается и •' Дальнейший довод против эксцессов генерализации основан на их эвристической бесплодности: тот, кто пытается объяснить разом все, как правило, не объясняет ничего - бесконечность превращается в ноль.Примером может служить теория рационального выбора. Если на ее основе объясняются не отдельные формы и аспекты преступности, а вся преступность, то теряет свой смысл собственно понятие рациональности что-либо определить как рациональное можно лишь, рассматривая нечто как иррациональное. Подобные понятия имеют смысл лишь при наличии противоположных понятий, с которыми могут образовать бинарную оппозицию или двоичный код коммуникации. Не исключено, впрочем, что с точки зрения РОНАЛЬДА КЛАРКА, постулирующего рассмотрение всех преступных деяний как продукта рациональных решений, противополагаемой категорией следует считать деятельность непреступную (CLARKE 8С CORNISH 1986). стыдливо прикрывается обещаниями совместить несовместимое создание среднего класса с недопущением обнищания народных масс, рыночную справедливость с сощхальной, сытость волков с принципом физической неприкосновенности овец. Здесь, видимо, имеет место феномен, обозначенный ПЬЕРОМ БУРДЬЕ как эффект анонсирования не в состоянии что-либо реально сделать, политика попускается такр1ми попытками и превращается в жизнь взаймы в процессе перманентной выдачи обязательств добиться того, чего добиться она в действительности не может и не хочет. При этом любые меры, направленные на смягчение односторонности - хозрасчет в условиях социализма и социальная защита в условиях капитализма приобретают, как правило, значение косметических операций, призванньгх создать лучпхий фасад и убедить таким образом всех и себя в ненужности более глубоких системных корректур - скажем, балансирования социалистического порядка за счет интеграции в него компонентов демократии и рыночной экономики и vice versa.Существует масса возможностей для обоснования невозможности такой интеграции. Можно, скажем, сослаться на давление обстоятельств, или же изобрести системные качества там, где их нет, представляя общество как конструкцию из столь жестко взаимосвязанных элементов, что попытка устранить или заменить один из них неизбежно приведет к крушению всей конструкции (по всей видимости, в детстве политики слишком часто играли в карточргую игру с неблагозвучным названием, вытягивая одну за другой наваленные плашмя карты из-под построенного карточного же домика). Несостоятельность такого прикладного понимания теории систем совершенно явным образом продемонстрировал восточноазиатский вариант капитализма, где рыночная экономика совершенно комфортно чувствует себя в условиях политических систем, в которых демократию можно усмотреть, только если этого уж очень хочется и при наличии изрядной доли воображения. Ссылки же политиков на необходимость хранить идиосинкразическую целомудренность общественных систем и строев и прикрьшать этим собственную неспособность и нежелание к нахождению альтернативных путей и решений были метко обозначены ПЬЕРОМ БУРДЬЕ как принцип TINA - "у пас нет альтернативы" (англ.: There Is No Alternative).В основе динамики саморазвития лежит очень тривиальное обстоятельство - рьгчаги политической, экономической и культурнодефиниционной власти, как правило, находятся в руках тех, кто наиболее комфортно чувствует себя именно в данных обстоятельствах.Отсюда все резоны задействовать эти рычаги для сохранения и укрепления статус-кво и недопущения каких-либо элементов, чуждых якобы данной системе, культуре, традиции, а в действительности интересам ее элит. Чем в меньшей степени осуществляется интеграция этих чуждых элементов, тем дальгае ггродвигается односторонний вариант развития в направлении социальной катастрофы, тем более катастрофические формы принимает процесс развития и тем более уродливые формы он порождает. Прежняя односторонность имеет следствием односторонность с противоположным знаком, вызывая именно своей перезрелостью недифференцированное и высоко эмоциональное неприятие себя садюе. Это неприятие, в свою очередь, рано или поздно приводит к бескомпромиссному устранению старого и тем самым - к возникновению столь же однобокого, не уравновепгенного противоположньгми тенденциями нового.Динамика самовоспроизводства поддерживается консервативной идеологией, призванной представить ту или иную господствующую тенденцию охарактеризованным выше образом - как само собой разумеющуюся, единственно возможную и наилучшую из всех возможных. Развитие понимается при этом не как контингентный процесс, а как фиксированное или, выражаясь телеологически, программированное на определенных образцах и формах. При этом не играет роли, носят ли эти образцы характер представлений о содержательных аспектах социальных отношений (марксистский вариант) или же о формальньгх аспектах того процесса, в котором эти отнопгепия формируются (к чему тяготеет теория модернизации).Такого рода научная апологетика препятствует распознанию диспропорций того или иного развития, и тем самьгм способствует катастрофическому протеканию процесса социального развития.Желая добра, такая наука приносит в действительности сомнительные плоды двоякого свойства. Во-первых, это активное идеологическое обоснование гегемониальных мифов и легитимационных клише, а также моральное оправдание "страусиной" политики, построенной по принципу "все больше того же самого" (англ.: more of the same); импотенции политиков в социальнопреобразовательной практике и их популизма. Пассивный аспект состоит в невыполнении функции оповещения об опасностях, что проявляет себя, в частности, в антидепрессивной реконструкции исторического процесса в виде поступательного прогресса, прерываемого лишь временными и случайными помехами. Если при этом ГУЛАГ и Аусшвитц предстают как выпадающие из этого поступательно-прогрессивного движения "провалы цивилизации", а не ее логические и органические продукты, то не приходится удивляться тому, что подобные явления происходили, происходят и будут происходить столь неожиданным образом; что ведущие к ним тенденции не могут быть своевременно распознаны, не говоря уж о нейтрализации. Таким образом советская социальная наука способствовала снижению рефлексивности системы, и тем самым неожиданно катастрофическому, собственно и для идеологических противников нежелательному и неблагоприятному протеканию ее крушения QOAS 2000: 16 f.).Лежащее в основе предлагаемого анализа понимание роли социальных наук располагает к концептуальному выступлению на стороне той тенденции, которая в данном контексте находится в подавленном состоянии. Не будь это столь опасным, в Советском Союзе адекватной представлялось бы принятие позиции на стороне рыночной экономики и ценностей индивидуализма. В сегодняшней обстановке представляется более уместным выступление за ценности коллективизма, а также подходы и тенденции плановой экономики.Этим определяется идеологическая подоплека предлагаемой работы.

Заключение диссертации по теме «Физико-математические науки», Гольберт, Валентин

Заключение

А). Отношение между тремя аспектами внутренней безопасности - преступностью, страхом перед преступностью и контролем над преступностью

В заключение следует, наконец, обратиться к вопросу, как можно представить себе взаимосвязь между тремя вышеназванными компонентами внутренней безопасности. При этом собственно существование такой взаимосвязи отнюдь не разумеется само собой. В первом приближении это становится ясным из тезисов раздела З.1.1., посвященного отношениям между преступностью, понимаемой как объективное явление, и ее субъективным восприятием. Кроме этого, в работе нигде не обсуждался в явной форме вопрос об отношениях между этими тремя измерениями внутренней безопасности. В каждой из отдельных глав рассматривался соответственно свой аспект, в отличном от обсуждаемых в других главах социальном контексте и с использованием иных по своей природе, нежели в других главах, данных. В итоге может возникнуть впечатление, что ни рассмотренные аспекты, ни посвященные им главы работы не имеют между собой ничего общего.

В действительности все-таки нельзя исключить наличие некоей взаимосвязи между преступностью, контролем над преступностью и страхом перед преступностью. Однако эта взаимосвязь может иметь множество измерений, которые невозможно будет охватить какой-либо единой концепцией. Отдельные концепции будут различаться между собой тем, какое из измерений в том или ином случае реконструируется1. В одном из случаев, скажем, понимаемая как объективное явление преступность может рассматриваться в качестве фактора восприятия риска и развития страха перед преступностью (на этом предположении основана логика "интерактивной модели" Клауса Беерса - Boers 1991: 207 ff.). Понимая же преступность как функцию контроля над нею (и наоборот), мы получаем определенное решение "уравнения преступности". В этом решении повышение уровня страха объясняется снижением (объективной) безопасности, что, в свою очередь, понимается как следствие неэффективности контроля.

1 Речь идет при этом не просто о наблюдении объективно существующих аспектов предмета как неких данностей, но и об активной их конструкции. При этом некоторые аспекты, представляемые как более важные и интересные, выдвигаются на передний план, в то время как иные, с точки зрения исследователя менее важные, остаются на втором плане либо вообще игнорируются.

В эту схему могут быть включены дальнейшие, например, культурные и политические факторы. При этом рост преступности рассматривается в связи с так называемой "пермиссивностъю" - попустительством или вседозволенностью, якобы характерной для современной культуры. Подобным образом ЛУНЕЕВ объясняет мировую тенденцию роста преступности, которую он считает выявленной и доказанной на основе статистических данных2. Эта тенденция возникает постольку, поскольку негативные побочные эффекты демократического развития не нейтрализуются параллельным усилением "демократического" контроля над преступностью (ЛУНЕЕВ 1997: 14 и далее; 30 и далее).

Представленное решение "уравнения преступности" характерно для консервативного взгляда на внутреннюю безопасность и отношение между ее различными аспектами. Оно подчеркивает роль репрессивной компоненты контроля над преступностью или обеспечения безопасности в их узком понимании. Однако консервативные кримнал-политические подходы этим не ограничиваются. Заслуживает внимания следующее, по всей видимости, сатирическое представление одного из таких подходов к "преодолению страха перед преступностью", имеющего градостроительно-архитектурную направленность и проникнутого теоретическим духом экологии преступности:

КАК ПРЕОДОЛЕВАЕТСЯ СТРАХ ПЕРЕД ПРЕСТУПНОСТЬЮ В ЦЕНТРАЛЬНЫХ РАЙОНАХ ГОРОДА

Создайте плотное, компактное, полифункциональное ядро. Внутренний город можно планировать и застраивать так, что его посетитель будет видеть в нем - или в его большей части - место в высшей мере привлекательное, в котором любят бывать "приличные люди", такие же, как и сам посетитель. Компактный, плотно застроенный и полифункциональный центральный район внутреннего города собирает множество людей для занятия разнообразнейшей деятельностью в пределах ограниченного пространства. Спектром возможных в этом районе занятий определяется "сорт" людей, которые шатаются по здешним тротуарам; если в самом центре или его окрестностях гнездятся бюро для лиц с высокими и сверхдоходами, значительная

2 По неизвестным причинам, альтернативные объяснения - повышение готовности жертв к обращению в полицию; рост нетерпимости к некоторым формам поведения; рост пунитивности (карательных притязаний); общественное и индивидуальное восприятие как преступности того, что ранее таковой не считалось; более тщательная и "честная" регистрация заявленной преступности полицией; заявление в полицию как условие выплат по страховым полисам и т. д. - остаются вне поля зрения.

часть прохожих здесь будет представлена "порядочными", законопослушными гражданами. Такого рода привлекательный и обновленный центральный район должен быть также достаточно обширным, чтобы сказаться на образе (имидже) внутреннего города в целом" (Н. ДэЙВИД МаЙЛДЕР: Преступность и оживление внутреннего города. В Urban Land, сентябрь 1987, цитируется в davis 1994: 26869).

В предлагаемой работе представлен своеобразный взгляд на отношения между преступностью, контролем над преступностью и страхом перед преступностью. До сих пор не определенный явным образом, он радикально отличается, практически диаметрально противоположен изложенному выше консервативному решению "уравнения преступности". Во-первых, предполагается, что три вышеназванные феномена связаны между собой, скорее косвенным образом. Во-вторых, в качестве опосредующей эту связь переменной усматриваются некоторые, в современном мире особенно распространенные признаки экономического развития и экономической ментальности.

В четвертой главе автор имел целью показать, что репрессивная тенденция в различных формах проявления - государственное управление с помощью наказания, карательная политическая культура, ослабление защищающих индивидуальные права и свободы принципов правового государства и т. п. интегрирована в определенном модусе экономического развития и представляет собой его неотъемлемую составную часть, будучи одновременно его следствием и предпосылкой. Этот модус в наиболее ярко выраженной своей форме представлен в настоящее время в США, не ограничиваясь территорией этой страны. Хоть и тонкое, однако же, чрезвычайно меткое указание на органическую взаимосвязь и взаимообусловленность современных экономических структур и репрессии содержится в блестящем анализе тоталитарных тенденций в современном мире:

Во времена, когда движущей силой и мотивом объединения в некую общность больших масс мужчин и женщин в благосостоятель-ных странах являются скорее соблазны, изыски отделов паблик ри-лейшнз и стратегии маркетинга, нежели действительные нормы, надзор и тренировка, подавление маргинальных групп, ускользнувших от сети соблазнов и неспособных втиснуться в эту сеть, становится неизбежным сопровождающим эффектом соблазнения. Как испытанный метод обращения с теми, с кем нельзя договориться путем соблазна, и как суровое предостережение в адрес всех исключенных переменчивым счастьем потребительской игры, депривация личной свободы становится ценой, которую приходится платить за отказ принять муки участия в функционировании рынка" (Bauman 1998: 97).

Из третьей главы должно было стать ясно, что развитие рыночных отношений, помимо влияния на тенденции и признаки развития контроля над преступностью, сказывается на безопасности в ее объективном понимании. Помимо и независимо от этого, оно ведет к кризисным состояниям общества, субъективное восприятие которых оформляется в виде страха перед преступностью. Таким образом, как состояние и развитие всех трех аспектов внутренней безопасности, так и взаимосвязь между ними определяются, прежде всего, экономическим развитием.

Дальнейшие взаимосвязи можно рассматривать в пределах представленной здесь аналитической перспективы как вторичные. Чем больше страха перед преступностью, тем ярче выражена тенденция к наблюдению проблемных ситуаций "с точки зрения внутренней безопасности" (Kreissl 1998: 155) или коммуникации с использованием понятий преступления и наказания (Sessar 1997а: 255 f.). Тем больше оснований ожидать, что конфликты, неприятности, скандалы, жизненные катастрофы и т. п. будут восприниматься как преступления, и соответственно, тем больше будет заявлений в полицию. Это наводит на мысль об инверсии конвенциональных представлений о причинно-следственных отношениях между преступностью и страхом перед нею. А именно, не рост статистически учтенной преступности имеет следствием развитие страха, а наоборот -углубление страха приводит к увеличению числа зарегистрированных преступлений.

Далее, оба побочных продукта экономического развития -страх и учтенная преступность - используются для легитимации репрессивных политических решений. Это подводит к мысли, что, хоть и не "мягкость" контроля ведет к развитию преступности и страха перед нею, однако же "ужесточение" контроля можно рассматривать как последствие такого развития. В этом состоит попытка нейтрализации негативных эффектов рыночной экономики и связанного с ними разрушения социальных связей и социального контроля путем ограничения индивидуальных прав. Попытки эти явно неэффективны, чтобы не сказать: тщетны и даже результативны с точностью до наоборот. Помимо вопроса, не сводятся ли они к "ог-лашательным эффектам анонсирования" (bourdieu 1998: 15), речь идет об очень сомнительной тенденции обеспечения экономического роста за счет (принесения в жертву) демократии и правового государства, и расширения экономических свобод за счет (ограничения) индивидуальных гражданских прав и свобод.

Рассмотрением экономических, или, точнее, эконом-идеологических факторов выделяется лишь одна из плоскостей или одно из измерений отношений в сфере внутренней безопасности. Существует масса иных измерений, различия между которыми определяются различными точками зрения исследователей, ракурсами рассмотрения предмета, постановками исследовательских задач. Можно, скажем, сфокусировать анализ на связанной с экономическим развитием проблеме гипердифференциации общества и ее эффектах в области внутренней безопасности. В этом случае развитие преступности, контроля над преступностью и страха перед преступностью подлежали бы осмыслению в связи с растущим дисбалансом в пользу дифференциации и в ущерб интеграции. Кроме этого, можно обратиться к диспропорции между двумя диалектически связанными (и противоположными) компонентами социального развития, традицией и инновацией. Эта диспропорция могла бы рассматриваться как фактор внутренней (без)опасности, в силу того, что традиционные формы ее обеспечения разрушаются быстрее, нежели инновация успевает компенсировать утраченные институциональные формы развитием функциональных эквивалентов (ср. ВлиМАИ 2000: 32).

Поскольку же в этой работе особое внимание уделяется эконом-политическим и -идеологическим факторам, анализ в значительной степени был ограничен вопросами их значимости для внутренней безопасности. Ниже предлагается обобщающая характеристика этих факторов. Предыдущий анализ внутренней безопасности подводит к этому заключительному размышлению о некоторых проблемах развития общества, в значительной степени определяемых тотальным господством политики, идеологии, и, по сути дела, религии неолиберализма, экономического рационализма и рыночного радикализма. б). Экономическая акцентуация политики как источник проблем внутренней безопасности

Послевоенное развитие стран Западной Европы было отмечено действительной или мнимой взаимосвязью (или же просто совпадением во времени) между высокими темпами экономического роста и гармонизацией социальных отношений. Это обстоятельство наложило глубокий отпечаток на образ и стиль мышления, содействуя тем самым упрочению ряда мифов и клише политического действия. Вызов росший на этой почве фетишизм экономического роста и материального благосостояния, утвердившийся в сознании как политиков, так и широкой общественности в качестве своего рода светской религии, характеризуется следующими признаками:

Возвышение и абсолютизация экономического роста из важной компоненты социального развития в его наиважнейшую компоненту. Соотношение между целью и средствами оформляется при этом странным и неожиданным образом, согласно правилу: не рост служит людям, а люди обслуживают рост. Этим определялись и определяются в возрастающей степени приоритеты политического действия. Например, политические задачи социал-демократии "в их новом определении" видятся не в том, чтобы приспособить экономические структуры к нуждам людей, а наоборот, "подвести гражданское общество к современной экономике" (выражение из программного документа федерального канцлера ШРЕДЕРА, цитата в М1СНАЕ 2000: 354);

Перманентный рост рассматривается как нечто нормальное и даже само собой разумеющееся. В действительности же, речь идет о специфическом, возникающем из исторически обусловленных и преходящих констелляцией факторов явлении3, которое сменяется обычно фазами замедленного роста, стагнациями и рецессиями. Осмысление этого, однако, успешно вытесняется из сознания как политиками, так и публикой. Фиксированные на постоянном росте ожидания, образ мышления и действия приводят к беспомощности при наступлении менее благоприятных фаз, являясь дополнительным вкладом в кризисный характер их протекания (ср. БЬАЗЗВЕСК 2000: 282 ff.);

Беспомощность состоит в том, что такие фазы воспринимаются и переживаются именно не как нормальное явление, а как нечто неожиданное и катастрофическое. При этом естественны попытки, выявить ответственные за падающие темпы роста факторы, диспропорции, ошибочные решения и принявших их лиц;

Теневые стороны роста, его непредвиденные негативные эффекты, предпочтительно "не замечаются"; если же и замечаются, то оцениваются с равной долей оптимизма и безосновательности как доступные локализации и нейтрализации;

Наконец, в основе политического расчета и определения приоритетов лежит предположение односторонней причинной зависимости:

3 Видимо, это относится равным образом ко всем явлениям, обозначаемым и восхваляемым как "экономическое чудо" - в его немецком, японском, восточно-азиатском и каком бы то ни было еще варианте. "Чудо" же является уже по определению феноменом, ограниченным в пространстве и времени. Экономический анализ показывает, в частности, безосновательность надежд на воспроизводимость самого последнего из "чуд", - американского, - в иных контекстах и предостерегают перед переоценкой его продолжительности (ВШЕБТОЫЕ 2000). экономический рост, дескать, является основой всех остальных аспектов общественного благополучия, эти же "остальные" лишь в порядке обратной связи способствуют росту (а в некоторых условиях и тормозят его). То, что рост делает возможной политику "общего блага", выглядит в этом свете как азбучная истина (которую повторяют с усердием, напоминающим декламационные упражнения в "Скотном дворе" Оруэлла); то, что он сам стал возможным в результате кейнсианского укрепления спроса, т. е. политики общего блага, является в лучшем случае "непопулярной истиной" (которую "имеют в виду", но не очень охотно воспроизводят в устной или письменной речи, а еще менее охотно учитывают в практических делах).

Представленная выше в идеально-типически упрощенном виде логика вполне естественна для анализа в стиле экономического редукционизма. В виду нагромождения таких анализов пьер Бурдье, в числе прочих, счел необходимым выступить против такого редукционизма за "экономику счастья" (Bourdieu 1998: 49). Однако та же экономическая логика находит путь в социальные науки, в том числе в работы их наиболее авторитетных представителей. Так, ральф дарендорф видит позднесовременные общества поставленными историей XX столетия перед следующей дилеммой: или экономический рост и демократия без социальной целостности, или же социальная целостность и экономический рост без демократии (цитата в Sack 1998: 95). Вариант социальной целостности в сочетании с демократией, но без роста не рассматривается даже теоретически.

Из вышесказанного вытекает, что "зависимость демократии от материального благосостояния" не относится к категории неких "объективных" либо, хуже того, "естественных" обстоятельств. Она является скорее продуктом идеологического внушения и самовнушения, и, в этом качестве - недоступной для рефлексии, абсо-лют(изирова)нной аксиоматической истиной. Последствия же веры в эту истину вполне реально и причем весьма жестко проявляют себя в разного рода "давлениях обстоятельств" и "зависимостей от траектории развития ", в тенета которых поймали себя сами творцы мифа о всеобщем благосостоянии.

Если гражданину средствами неумолкаемого и вездесущего коммерческого и политического маркетинга внушили, что постоянное повышение уровня материального благосостояния есть нечто естественное и само собой разумеющееся, то столь же естественной и само собой разумеющейся будет его раздраженная реакция в случае, когда такое повышение вдруг не происходит. Возникающее на этой почве возмущение имеет следствием "отзыв" политических симпатий к правящей в данный момент партии и к демократической системе в целом4. Кроме этого, обозленный гражданин склонен к поиску ответственных за отсутствие экономического роста - тенденция, о которой так много говорилось выше в виду ее непосредственного отношения к вопросам внутренней безопасности. Проявляет она себя, в частности, в виде не совсем демократических настроений и движений. Помимо этого, такая ситуация ставит под угрозу основанный на консенсусе модус охраны существующего порядка и отношений господства, что может подвинуть властную элиту к более прямым (и менее вежливым) формам осуществления власти.

Потребительские настроения широкой общественности сливаются с целевыми представлениями политиков, созвучные этим настроениям, поскольку политики все еще представляют интересы господствующих классов или элит. Интересы же эти состоят, помимо прочего, в инновативном изобретении и стимулировании новых и все более изощренных потребительских аппетитов. Смыслом всего предприятия является расширение сбыта и увеличение оборота, что ведет к росту котировок акций и повышению дивидендов, стимулирует как производственные, так и спекулятивные инвестиции и, в итоге, - к форсированию экономической динамики и ускорению процессов самоприращения капитала. Непопулярными же (и, в силу этого, "нереалистичными"), напротив, являются политические подходы, направленные на некоторое ограничение потребления, скажем, из экологических соображений.

Проблема экономического роста определяется уже не столько его непредвиденными и нежелательными побочными эффектами, а скорее сомнением в том, не перевешивают ли уже эти "коллате

4 Политологи различают между "специфической" поддержкой демократии, основанной на восприятии ее эффективности в обеспечении экономического благосостояния и внутренней безопасности, и "общей" или "диффузной" поддержке демократии, не зависящей от экономической и прочей успешности демократического режима. Специфическая поддержка перерастает со временем в диффузную. В наличии этого второго типа поддержки как элемента политической культуры они усматривают гарантии сохранения демократии даже в случае кризисного развития (Merkel 1999: 58 ff., 530 ff.). В "западных демократиях" такая диффузная поддержка, естественно, наиболее развита. Целесообразной является, тем не менее, постановка вопроса: не может ли специфическое разочарование демократией с тем же успехом развиваться в диффузное ее неприятие, и какой должна быть для этого глубина и продолжительность кризиса; насколько ошибочными или же верными, но непопулярными должны быть меры демократических правящих инстанций, чтобы энергия раздражения ими выплеснулась из русла конкретных антипатий и приобрела "диффузную" антидемократическую направленность. ралъные последствия"5 сумму положительных эффектов. Помимо экологических, культурных и социальных последствий, речь идет об огромном числе человеческих жизней, во всем мире принесенных и приносимых в жертву молоху экономического роста в ходе капиталистической модернизации. К этой модернизации относятся народо-убийственные, -грабительские и -мошеннические процессы первоначального накопления и дальнейшего перераспределения капитала на национальном и интернациональном уровне, включая колониальные, неоколониальные и постколониальные войны. Более того, даже жертвы ГУЛАГа могут рассматриваться как "цена" догоняющей или защитной модернизации, смыслом которой было вынужденное достижение заданных конкурентной системой темпов роста. Обоснованию такого взгляда посвящена работа Роберта Курца "Черная книга капитализма" (цит. в strasser 2000: 312), основанная, в частности, на концепции защитной модернизагщи (skocpol 1979).

Предположительно, текущие процессы трансформации в ее постсоциалистическом, равно как и позднекапиталистическом вариантах, протекали бы гармоничнее и обошлись бы меньшим числом "разбитых идентичностей и 'я-концепций', обесцененных квалификаций, компетентностей и биографий, разрушенных карьер, утраченных надежд, иллюзий и ожиданий" (SACK 1995: 57), если бы при этом мотивы экономического "настигающего" роста не играли столь исключительной роли. Защите прав человека и поддержке процессов демократизации, пожалуй, также весьма пошло бы на пользу, если бы они не выступали в столь подозрительном соседстве с обеспечением ресурсоснабжения как условия экономического процветания и господства западного альянса.

Пределы роста, которых развитые индивидуальные страны достигли, по всей видимости, в конце 1970-х гг., несли в себе не только проблемы, но и шансы, и стимулы к развитию нового стиля мышления и поиску нестандартных решений. По указанным выше причинам, однако, те, кому следовало осознать и воспользоваться этими шансами, не проявили к этому ни малейшего интереса. Призывы, принять умом и сердцем более низкие показатели роста и учиться жить с такими (Krugman 1990; Madrick 1995), просто не были услышаны в суетливых усилиях по ускорению экономического

3 Или, в экономической терминологии, перевешивает ли доходная сторона экономического роста сторону затратную, если имеются в виду доходы и затраты не отдельных стран, лиц и групп населения, а мирового сообщества в целом. роста. Зато уж очень даже быстро и резво было воспринято послание "парней из Чикаго" - экономистов радикально-рыночной ориентации во главе с Мильтоном Фридманом. Государственное вмешательство в дела экономики в этом послании определяется как главный фактор торможения роста, а магической формулой широкомасштабного дерегулирования представлен весь спектр интеллектуального богатства и разнообразия неолиберальных представлений о магистральном пути к оживлению экономической динамики6.

Итак, рынок в значительной степени либерализован и огражден от "сдерживающего и деформирующего рост" государственного регулирования. Как он справляется с оптимальной аллокацией ресурсов и организацией рынков труда и потоков капитала, наглядно показали катастрофические последствия тэтчеризма и рэйганомики. На международном уровне к этим последствиям относятся финансовые кризисы и деструктивные краткосрочные инвестиции в экономически наиболее слабые страны. Сюда же относится весьма сомнительный как для Востока, так и для Запада, ход разрешения ситуации их противостояния. Далее следует упомянуть обострение экономических противоречий между странами и накопление конфликтных потенциалов, которое в сочетании с разрушением некоторых государственных образований привело к росту насилия во всем мире. В этом же списке - становление однополярного мирового порядка, который систематически блокирует и без того чрезвычайно сложные попытки коллективного решения проблем и институционализацию международных структур (о гегемонии США как факторе кризиса ВТО см. Wahl 2000: 236).

К теме данной работы более непосредственное значение, однако, имеют опустошительные последствия дерегулирования в пределах отдельных государства. Для начала мудрость рынка запускает процессы исключения, продуктом которых являются выпавшие из легальной экономики группы населения и социально опустошенные

6 К чикагскому добавляется созвучное послание из Австрии, которое проповедует приоритет рынка как универсальный символ мудрости и эффективности. Корень же всех зол усматривается в попытках правительств, быть умнее рынка и вмешиваться в управление экономическими отношениями ("правительства не способны ни к сбору, ни к обработке данных, которые обеспечили бы возможность разумного управления экономическими процессами" -так звучит тезис Фердинанда Хайека в кратком изложении - Рьаббвеск 2000: 290). местности7. В США такие группы населения рекрутируются в экономику крэка. Некоторые местности отброшены в доцивилизован-ные состояния, где не действует более принцип государственной монополии на применение насилия, и правопорядок замещен правом сильного и частным правосудием. Расширением нелегальной экономики и "зон свободного применения огнестрельного оружия", а также связанных с этими явлениями "войн между бандами" обозначаются лишь некоторые аспекты обусловленных дерегулированием потерь в сфере внутренней безопасности. Потери эти являются, в свою очередь, существенным фактором обострения общественной чувствительности к соответствующей проблематике.

Дальнейшие соображения касаются неспособности государства, поддержать исключенные либерализованными рынками группы населения и каким-либо образом компенсировать потери безопасности. Скудость государственных ресурсов, как фактор этого бессилия или этой несостоятельности, не следует рассматривать исключительно как некую объективную данность. Оскудение было вызвано искусственным и целенаправленным образом. Смысл его определялся второй частью неолиберального послания, предусматривающей следующую программу действий:

Снижение налоговых ставок и консолидация государственного бюджета должны создать дополнительные инвестиционные стимулы и тем самым способствовать пробуждению стагнирующей экономики. Экономический бум позволил бы предприятиям абсорбировать "резервную" рабочую силу. Устранение социальной помощи, якобы снижающей мотивацию к поиску и занятию рабочих мест, привело бы к дальнейшему сокращению безработицы. Созвучный эффект ожидается от дерегулирования рынка труда. При этом демонтаж правовой и профсоюзной защиты труда должен привести к эрозии твердых трудовых отношений, соответственно к удешевлению труда и распространению гибких его форм. Так должны быть созданы новые стимулы к созданию рабочих мест и найму рабочей силы. Снижение уровня безработицы и следующее за этим облегчение нагрузки на бюджет, выплата государственного долга и снижение процентных ставок должны создать дальнейшие инвестиционные стимулы.

7 Как это достигается посредством рыночного регулирования цен на недвижимость и земельные участки и дискриминирующего действия отношений спроса и предложения, показывает Майк Дэйвис на примере геттоизации в Лос-Анджелесе (Davis 1999: 412 ff.). В физическом пространстве эффекты рыночного регулирования в принципе те же, что и в социальном: богатые становятся еще богаче, бедные еще беднее. Процессы социального разложения и упадка в "дезорганизованных" гетто имеют обратную сторону - развитие "высокоорганизованных гетто: фешенебельных "огражденных сообществ" (gated communities) и зон интенсивного потребления.

В целом, осуществление этой программы должно породить самовоспроизводящуюся динамику экономического подъема, которая создала бы предпосылки для решения всевозможных социальных проблем.

В этой модели экономического роста проявляются некоторые хронические дефекты неолиберальной логики:

Первый из них состоит в склонности к схематическим решениям, оформленным по образу "добродетельного круга" (Circulus Virtuous, противоположность более широко известному понятию "порочного круга"). Оправданным это было бы лишь в том случае, если бы могли быть учтены все значимые факторы. Если же это не так, оказывается вполне возможным, что выведенные за пределы экономических уравнений переменные определяют действительное развитие в большей степени, нежели учтенные факторы. Это превращает сами уравнения в фикции, имеющие мало общего с реальностью. Если же из них исходят при разработке политических стратегий, неучтенные переменные превращаются на практике в "экстерналнзованные" или выведенные за скобки побочные эффекты экономического роста и усилий по его стимулированию. Пренебрежение этими эффектами либо готовность смириться с ними как неизбежной "платой за прогресс" обнаруживает себя как преступное политическое легкомыслие в тот момент, когда они заявляют о себе в полную силу. В тематических рамках данной работы речь идет о таких эффектах, как растущая дифференциация доходов и относительная депривация, репрессивная тенденция и снижение уровня безопасности. Используя полемически заостренную лексику, названные эффекты можно определить как разрушение рыночной экономикой своей социальной ин-фрастрктуры или внеэкономических условий ее собственного существования, что в просторечии означает "пилить сук, на котором сидишь".

Вторая логическая ошибка неолиберальной программы может быть обозначена как тенденция к "вечному возвращению". На сей раз, предлагается возврат к "решению", несостоятельность которого в свое время была основанием для принятия экстренных мер по спасению экономической системы капитализма. Это спасение осуществлялось именно средствами государственного интервенционизма и относящихся к нему подходов, основанных на государственном регулировании экономических отношений. Тенденция к забвению этого гарантирует наступление в будущем критических ситуаций и необходимости принятия чрезвычайных решений. Уверенность в этом тем прочнее, что обычно решения обусловленных ростом проблем состоят в обеспечении "еще большего роста", что напоминает общую схему развития наркотической зависимости. Целью и смыслом производства становится получение лекарств от обусловленных производством заболеваний. Каждое решение чревато набором фатальных проблем, давая все основания раскаиваться в своем принятии. В конце концов, становится трудно различать между проблемами и решениями8.

О третьей ошибке речь шла уже выше - о неспособности обходиться низкими темпами экономического роста, рассматривая их как нормальное явление. Отсюда вытекает свербящая параноидальная потребность в немедленном отыскании, локализации и нейтрализации "причин замедления". В этом отношении ничего не меняется, если действительные или воображаемые причины с точки зрения, выходящей за пределы куцых экономических расчетов, представляются вполне симпатичными и даже важными для нормального протекания собственно экономических трансакций обстоятельствами, скажем, "внедоговорными предпосылками надежности договоров". В настоящее время в качестве одного из "сдерживающих факторов" было уличена социальная компонента деятельности государства, что имело фатальные последствия для этой составляющей.

Все, что действительно либо мнимо стоит на пути ассоциируемого с экономическим ростом прогресса, будь это хоть символические препятствия, подвергается дискредитации в контексте одержимой ростом культуры. Все препятствия на пути бесконечного потребления и повышения прибылей, и все, что хоть чуть-чуть смахивает на такие препятствия, подлежит скорейшему устранению с этого пути. Утверждение этой неолиберальной логики и неспособность государства к нейтрализации деструктивных последствий ведет к общему скепсису в отношении способности государства к выполнению своих функций социально-политическими средствами. Чем дальше заходит процесс делегитимации государства в социально-политической области, тем чаще оно вынуждено обращаться к иным каналам легитимации. И выбор при этом невелик - остаются лишь криминал-политические средства. На место государственных услуг по оказанию помощи становятся государственные услуги по наказанию.

8 Это напоминает поединок Геракла с Гидрой. При этом у нее на месте каждой отрубленной головы вырастают тотчас две новые, еще более уродливые и зубастые. Пусть это будет нормально в силу того, что исторический процесс состоит в вечном решении старых проблем ценой возникновения новых. Поэтому "окончательных решений" нет и быть не может (разве что в виде третьей мировой войны или падения средних размеров астероида). И все же, можно думать о гармонизации процесса вечного решения и созидания проблем. Это означает возможно более раннее распознание проблем и решение их таким образом, что из него вытекает как можно меньше новых проблем. Неолиберальные, как и все одержимые идеей роста подходы, по всей видимости, ведут прочь от подобной гармонизации. При этом каждое действие амбивалентно, поскольку в своих последствиях оно столь же опасно, как и бездействие.

На практике эта трансформация осуществляется следующим образом. Выполнением функций социальной помощи государство не достигает эффектов оправдания своего существования и своей полезности. Эти "выработанные" и ненужные более функции делегируются гражданскому обществу. Романский корень слова "гражданский" имеет два значения - например, немецкому слову "Buerger" соответствуют французские слова "citoyen" (гражданин) и "bourgeois" (буржуа). В нынешнем дискурсе о гражданском обществе и передачи на его баланс функций социальной помощи имеется в виду, конечно, первое значение слова. Или же все-таки предполагается, что прежде относившуюся к функциям государства заботу о резервной армии труда хотя бы частично возьмут на себя менеджеры предприятий и держатели акций, инвестируя в создание рабочих мест и организуя их?

Однако менеджеры и акционеры руководствуются несколько иными мотивами, нежели любовь к ближнему либо борьба с безработицей. Возможно, что какая-то часть резервной армии останется не охваченной их заботами. На этот случай ожидается и пропагандируется активизация гражданского общества в лице негосударственных организаций, объединений, союзов, церковных общин, и, наконец, граждан как частных лиц. Им предстоит озадачиться спасением выпавших из рыночных структур. В конце концов, неудачники и сами являются субъектами гражданского общества, активизация которого может состоять и в том, что им будет предложено взять заботу о своем спасении в свои руки (согласно принципам "спасение утопающих - дело самих утопающих" и "каждый кузнец своего счастья или судьбы"). В судьбе же тех, кого и структуры гражданского общества оказались неспособными удержать в падении, предусмотрено все-таки участие государства, представленного своей полицией и своими тюрьмами.

Список литературы диссертационного исследования кандидат социологических наук Гольберт, Валентин, 2001 год

1. Афанасьев, В. иГилинский, Я. (1995): Девиантное поведение и со1. О и /»»циальныи контроль в условиях кризиса российского общества. -Санкт-Петербург

2. Afanasyev, v.; Gilinskij, y. & Golbert v. (1995): Social Changes and Crime in St.Petersburg. In: De Nike, et al. (Hrsg.): Victimization Perception after the Breakdown of State Socialism. Berlin: 133-150

3. Bauman, Z. (1999): Unbehagen in der Postmoderne. Hamburg

4. Bauman, Z. (2000): Die Krise der Politik. Fluch und Chance einer neuen Oeffentlichkeit. Hamburg: Hamburger Edition HIS

5. Beck, U. (1986): Risikogesellschaft. Auf dem Weg in eine andere Moderne. Frankfurt/Mainbeck, u. (1993): Politische Wissenschaftstheorie der Risikogesellschaft. In: Beckmann, G. (Hrsg.): Risiko und Gesellschaft. Opladen: Westdeutscher Verlag: 305-326

6. Becker, H. (1972): Whose Side Are We On? In: DOUGLAS, J. D. (ed.): The Relevance of Sociology. - New York

7. Becker, H. (1983): Aussenseiter. Zur Soziologie abweichenden Verhaltens. Frankfurt/Main: Fischer

8. Becker, H. (1994/1984): Die Kunst des professionellen Schreibens. Ein Leitfaden fuer die Sozialwissenschaften. Frankfurt/Main & New York

9. BECKETT, К. (1997a): Making Crime Pay. Law and Order in Contemporary American Politics. New York

10. BECKETT, K. (1997b): Political Preoccupation with Crime Leads, not Follows, Public Opinion. In: Overcrowded Times No. 5

11. Beckett, K.& Sasson, T. (eds.) (2000): The Politics of Injustice: Crime and Punishment in America. London: Pine Forge

12. BERGER, P. L. & Luckmann, T. (1969): Die gesellschaftliche Konstruktion der Wirklichkeit. Frankfurt/Main

13. Best, J. (1999): Random Violence. How We Talk About New Crimes and New Victims. Los Angeles & Londonbienkowska, E. (1991): Crime in Eastern Europe. In: heidensohn F. & FarrelM. (eds.) Crime in Europe. London: Routledge: 43-54

14. Bilsky, W.; Wetzels, P.; Mecklenburg, E. & Pfeiffer, C. (1995): Subjektive Wahrnehmung von Kriminalitaet und Opfererfahrung. In: kaiser, G. & Jehle, J. (Hrsg.): Kriminologische Opferforschung. -Heidelberg: Kriminalistik Verlag: 73-106.

15. BLINKERT, B. (1988): Kriminalitaet als Modernisierungsrisiko. Das "Hermes-Syndrom" der entwickelten Industriegesellschaften. In: Soziale Welt. Bd. 39: 397-412

16. BLUESTONE, B. (2000): The Battle for Growth With Eqiuty in the 21st Century. In: Internationale Politik und Gesellschaft. Nr. 3/2000: 271281

17. BOERS, K. (1991): Kriminalitaetsfurcht. Zusammenhaenge und Folgen eines sozialen Problems Hamburg

18. BOERS, K. (1994): Kriminalitaet und Kriminalitaetsfurcht im sozialen Umbruch. In: Neue Kriminalpolitik. 2: 27-31

19. Boers, K. & Sessar, K. (1991): Do People Really Want Punishment? In: Sessar, K. & Kerner, H.-J (eds.): Developments in Crime and Crime Control Research. New York & Berlin: 126-149

20. Хохряков, Г. (1999): Криминология. Москва: Юрист

21. Christie, N. (1995): Kriminalitaetskontrolle als Industrie. Auf dem Wegzu Gulags westlicher Art. Hamburg christie, N. (1977): Conflicts as Property. In: The British Journal of

22. Cirminology. 17: 1-15 Christie, N. (1999): A Much Needed Mafia. - Manuscript

23. Chomsky, N. (2000): Zur Logik des militaerischen Humanismus. In:

24. Blaetter fuer deutsche und internationale Politik. 4/2000 ClCOUREL A. V. (1970): Methode und Messung in der Soziologie.

25. Frankfurt/Main: Suhrkamp CLARKE, R. V. & Cornish, D. B. (1986) The Reasoing Criminal.

26. Rational Choice Perspectives on Offending. New York Cohen, S. (1972): Folk Devils and Moral Paniks: the Creation of Mods and Rockers. - London: MacGibbon and Kee

27. Cohen, S. (1973): Mods and Rockers: The Inventory as Manufactured News. In: COHEN, S. & YOUNG, J. (eds.): The Manufacture of News. Social Problems, Deviance and the Mass Media. London

28. COLEMAN J. W. (1985): The Criminal Elite. The Sociology of White Collar Crime. New York

29. Conze, W. (1984): "Stichwort Sicherheit, Schutz". In: brunner, O; conze, W. & Koselleck, R. (Hrsg.): Geschichtliche Grundbegriffe. -Stuttgart, Bd. 5: 831-862

30. Cremer-Schaefer, H. (1993): Was sichert Sicherheitspolitik? If eher den politischen Nutzen steigender Kriminalitaet und ausufernder Gewalt. In: Kampmeyer, E. & Neumeyer, J. (Hrsg.): Innere Unsicherheit. -AG-SPAK Buecher M 121: 41-50

31. CURRIE, E. (1991): The Politics of Crime: The American Experience. A debate between Elliot Currie and James Q. Wilson. In: stenson, K. & Cowell, D. (eds.): The Politics of Crime Control. London et al.: SAGE Publications: 33-61

32. CURRIE, E. (1997): Market, crime and community. Toward a mid-range theory of post-industrial violence. In: Theoretical Criminology. Vol. 1/Nr. 2: 147-172

33. Davis, M. (1994): City of Quartz. Ausgrabungen der Zukunft in Los Angeles. Berlin & Goettingen

34. Davis, M. (1999): Oekologie der Angst. Muenchenvan dljk, J.J.M.; mayhew, P. & kllllas, M. (1990): Experiences of Crime across the World. Key Findings from the 1989 International Crime Survey.- Deventer

35. Doelling, D. (1989): Kriminologie im Dritten Reich. In: Dreier & sellert (Hrsg.): Recht und Justiz im Dritten Reich. Frankfurt/Main: 194-225

36. Dürkheim, E. (1984/1895): Die Regeln der soziologischen Methode. -Frankfurt/Main: Suhrkamp

37. Ehrenreich, B. (1994): Angst vor dem Absturz. Das Dilemma der Mittelklasse. Hamburg: Rowohlt

38. Enzensberger, H.M. (1991): Politik und Verbrechen. Frankfurt/Main

39. Ericson, R. & Haggerty K. (1997): Policing the Risk Society. -Toronto: University of Toronto Press

40. Ewald, U.; Hennig, K. & Lautsch, E. (1994): Opfererleben in den neuen Bundeslaendern. in: boers, K. et al. (Hrsg.): Sozialer Umbruch und Kriminalitaet. Ergebnisse einer Kriminalitaetsbefragung in den neuen Bundeslaendern. Bonn: 75-171.

41. Faber, К. (2000): Globalisierung nur ein anderes Wort fuer die Verwestlichung? In: Die Neue Gesellschaft/Frankfurter Hefte. - 5/2000: 274-277

42. FATTAH, E. (1989): Victims and Victimology: the Facts and the Rhetoric. In: International Review of Victimology. Vol. 1: 43-66

43. Fattah, E. (1993): Research on Fear of Crime: Some Common Conceptual and Measurement Problems. In: bllsky, W.; pfeiffer, С. & wetzels, p. (eds.): Fear of Crime and Crime Victimization. -Stuttgart: 45-71

44. Feltes, T. (1996): "Das Klima ist rauher geworden." In: "Spiegel." -31/1996

45. FLASSBECK, H. (2000): Wanted: an International Exchange Rate Regime. In: Internationale Politik und Gesellschaft. 3/2000: 282-291

46. Forrester, V. (1998): Der Terror der Oekonomie. Muenchen: Wilhelm Goldmann

47. Fuhr, E. (2000): Der FDP faellt wieder eine Schluesselrolle zu. In: Die neue Gesellschaft/Frankfurter Hefte. 7-8/2000: 440-442

48. Garland, D. (2000): The Culture of High Crime Societies. In: Brutish Journal of Criminology, Vol. 40, Nr. 3: 347-375

49. Giddens, A. (1991): Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Oxford: Polity

50. ГИЛИНСКИЙ, Я. (1991): Проституция, как она есть. В: Проституция и преступность. Москва: 99-122

51. ГИЛИНСКИЙ, Я. (1995А): Девиантное поведение в Санкт-Петербурге на фоне российской действительности эпохи перестройки. В: "Русский мир" № 2: 118-131

52. ГИЛИНСКИЙ, Я. (1995б): Нам есть о чем молчать. В: "На дне" № 5(9)

53. Gilinskij, Y. (1998): Crime Prevention in Russia: Theory and Practice. In: Security Journal 11: 109-114

54. ГИЛИНСКИЙ, Я. (1999a): Предупреждение правонарушений несовершеннолетних в системе социального контроля. Рукопись выступления на конференции "Ювенальная юстиция и предупреждение преступности", 11.1999.

55. ГИЛИНСКИЙ, Я. (19996): Социологические и психолого-педагогические основы суицидологии. Санкт-Петербург

56. Гилинский, Я (2000) (ред.) Девиантность и социальный контроль в России (XIX-XX вв.): тенденции и социологическое осмысление. -СПб: Алетейя

57. Gilinskij, Y. (2000): Crime and Deviance: Stare from Russia. Sankt-Petersburg

58. Гуров, A. (1995): Красная мафия. Москва

59. Habermas, J. (1973): Legitimationsprobleme im Spaetkapitalismus. -Frankfurt/Main

60. Hanak, G.; Stehr, H. & Steinert, H. (1989): Aergernisse und Lebenskatastrophen. Ueber den alltaeglichen Umgang mit der Kriminalitaet. Bielefeldharnett S. & skogan W. (1997): Community Policing, Chicago Style. -New York & Oxford: Oxford University

61. HASSEMER, W. (1992): Kennzeichen und Krisen des modernen Strafrechts. In: ZRP. Heft 10: 1-4hassemer, W. (1993): Gefahr heiligt nicht alle Mittel. In: Die Zeit Nr. 49/03.12.1993: 1-5

62. Hobsbawm, E. (2000): Das Gesicht des 21. Jahrhunderts. Ein Gespraech mit Antonio Polito. Muenchen: Hanser Verlag

63. Hulsman, L. (1991): The Abolitionist Case: Alternative Crime Policies. In: Israel Law Review. Vol. 25/Nos 3-4/Summer-Autumn 1991: 6817091.glehart, R. (1990): Culture Shift in Advanced Industrial Society. -Princeton: Princeton University Press

64. Kaiser, G. (1996): Kriminologie. Ein Lehrbuch, 3. Aufl. Heidelberg: Mueller Verl.kamann, m. (2000): Eine Weltinnenpolitik ohne Protektorate ist inkonsequent. In: Die Neue Gesellschaft/Frankfurter Hefte. 5/2000: 277-280

65. Карпец, И. (1992): Преступность: Иллюзии и реальность. Москва

66. Keil, G. (1998): Wissenschaft, Wirtschaft und Politik. In: Die Neue Gesellschaft/Frankfurter Hefte. 6/1998: 513-520

67. Kerner, H.-J. (1980): Kriminalitaetseinschaetzung und Innere Sicherheit. Wiesbadenkingdom, J. (1992): No such Thing as Society? Individualism and Community. Buckingham & Philadelphia

68. Кесельман, JI. & Мацкевич, M.(2001): Социальное пространство наркотизма. Санкт-Петербург

69. Kraeupl, G. (1994): "Resuemee der Kriminologischen Sommerakademie in Erfurt". Manuskript

70. Krasmann, S.; Lehne, W. & Schmidt-Semisch, H. (1993): Entgrenzung der Staatsgewalt. Die CDU und die Innere Sicherheit. In: Vorhaenge. 32/Heft 4: 68-79

71. KUNZ, K.-L. (1997): Innere Sicherheit und Kriminalitaetsvorsorge im liberalen Rechtsstaat, In: ders., & moser, R (Hrsg.): Innere Sicherheit und Lebensaengste. Bern et al.: 13-35

72. SZT, F. v. (1905): Das Verbrechen als sozial-pathologische Erscheinung. In: ders., Strafrechtliche Aufsaetze und Vortraege, Bd. 2. Berlin

73. Mueller, R. & Braun, B. (1993): Kriminalitaet und Kriminalitaetsfurcht. In: Kriminalistik. 47: 623-625

74. Murray, C. (1984): Loosing Grounds. New York

75. Obergfell-Fuchs, J. & Kury, H. (1996): Sicherheitsgefuehl und Persoenlichkeit. In: Monatsschriftfuer Kriminologie . 2: 97-113

76. Offe, C. (1994): Der Tunnel am Ende des Lichts. Erkundungen der politischen Transformation im Neuen Osten. Frankfurt/Main & New York

77. Преступность и правонарушения.": Статистические сборники МВД РФ." (1996, 1998) Москваpreuss, u. (1990): Reflexionen ueber die Zukunft der inneren Sicherheit. Eine theoretische Skizze. In: Strafverteidiger. 7/1990

78. Radford, J. & stanko, E. (1991): Violence Against Women and Children: the Contradictions of Crime Control Under Patriarchy. In: Stenson, K. & cowell, D. (eds.): The Politics of Crime Control. -London et al.: Sage: 188-202

79. Rebmann, M. (1998): Auslaenderkriminalitaet in der Bundesrepublik Deutschland. Freiburg i. Br.

80. Reiner (1994): Policing and the Police. In: Maguire, M., Morgan, R. & Reiner, R. (eds.): The Oxford Handbook of Criminology. Oxford: Clarendon Press: 705-772 / 726reiss, A. J. (1977): The Police and the Public. New York & London

81. SACK, F. (1997a): Umbruch und Kriminalitaet Umbruch als Kriminalitaet. In: Sessar, K. & Holler, M. (Hrsg.): Sozialer Umbruch und Kriminalitaet. - Hamburg: Centaurus: 91-156

82. SCHEERER, S. (1986): Der politisch-publizistische Verstaerkerkreislauf. Zur Beeinflussung der Massenmedien im Prozess strafrechtlicher Normgenese. In: Kriminologisches Journal. 10: 223-227

83. Scheingold, St. A. (1991): The Politics of Street Crime. Criminal

84. Process and Cultural Obsession. Philadelphia SHELLEY, L. (1990): The Soviet Militia: Agents of Politics and Social

85. SESSAR, K. (1981): Rechtliche und soziale Prozesse einer Definition der Toetungskriminalitaet. Freiburg i. Br.: Max-Plank-Institut

86. SESSAR, K. (2001): Von der Repression zur Praevention:

87. Судебная статистика (1998): Преступность и судимость (современный анализ данных уголовной судебной статистики России. Москва

88. Таме, С. R. (1991): Freedom, Responsibility and Justice: The Criminology of the "New Right". In: Stenson, K. & cowell, D. (eds.): The Politics of Crime Control. London et al.: SAGE Publications: 127-145

89. Taylor, J. (1999): Crime in Context. A Critical Criminology of Market Societies. Cambridge & Oxford

90. Тимофеев, Л. (2001): Наркобизнес. Начальная теория экономической отрасли. СПб

91. YOUNG, J. (1987): The Tasks Facing a Realist Criminology. In:

92. Contemporary Crisis II: 337-56 YOUNG, J. (1999): The Exclusive Society. Social Exclusion, Crime and Difference in Late Modernity. London

93. Zedner, L. (1997): Fear of Crime. In: Maguire, M; Morgan, R. & Reiner, R. (eds.): The Oxford Handbook of Criminology. Oxford: 586-90