Творчество И. А. Бунина и художественные принципы модернизма тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Ничипоров, Илья Борисович

• Ничипоров, Илья Борисович
• кандидат филологических наук
• 2002

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Ничипоров, Илья Борисович

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. ЭСТЕТИКА И ПОЭТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОБРАЗА

В ТВОРЧЕСТВЕ И .А. БУНИНА И МОДЕРНИЗМЕ.

§ 1. И.А. Бунин и модернисты о сущности искусства

§ 2. Поэтика художественного образа.

Глава II. КОНЦЕПЦИЯ ЛИЧНОСТИ И ФОРМЫ ПСИХОЛОГИЗМА

§ 1. И.А. Бунин и литературные течения рубежа XIX—XX веков: опыт осмысления личности

§ 2. Новое соотношение осознанного и бессознательного начал

§ 3. Хронотопические формы психологизма.

§ 4. Сюжетно-композиционные формы психологизма.

Глава III. ЖАНРОВЫЕ НОВАЦИИ В ТВОРЧЕСТВЕ И.А. БУНИНА В КОНТЕКСТЕ ЕГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

С МОДЕРНИЗМОМ

Вводные замечания.

§ 1. Лирико-философские рассказы и миниатюры

§ 2. «Лирический роман».

§ 3. Жанр эссе

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Творчество И. А. Бунина и художественные принципы модернизма»

Рассмотрение творчества И.А. Бунина в контексте художественных принципов модернизма является неотъемлемой частью масштабной теоретической и историко-литературной проблемы — соотношения реализма и модернизма в русской литературе первой трети XX в. В бунинском наследии, преемственно связанном с традициями классики, в то же время активно аккумулировались и новейшие эстетические открытия, совершенные модернистской культурой Серебряного века.

В современных подходах к изучению русской литературы рубежа XIX—XX вв. все определеннее обозначается тенденция к интерпретации этого периода, опирающейся не только на различия* художественных течений начала века, но и на понимание культурного пространства эпохи как сложной и динамичной целостности, основанной на «диффузном» взаимопроникновении подчас полярных творческих установок. «Там, где участникам и первым интерпретаторам литературного процесса виделась борьба, столкновение различных течений и школ, ныне — особенно на уровне исторической поэтики — открывается сходство эстетических систем. Диффузное состояния — одна из характерных черт не только словесности, но и всего искусства начала XX века в целом» (выделено О. Клингом. — И.Н.) (Клинг, 2000. С. 83). В сознании участников художественной жизни Серебряного века действительно «поверх барьеров» «цеховых» размежеваний порой рождались интуиции о внутренне закономерном соприкосновении реализма и символизма. А. Блок в статье «О современной критике» (1907) писал об этом: «Реалисты тянутся к символизму, потому что они стосковались на равнинах русской действительности и жаждут тайны и красоты. Символисты идут к реализму, потому что им опостылел спертый воздух "келий", им хочется вольного воздуха, широкой деятельности, здоровой работы» {Блок, I960— 1963. Т. 5. С. 206). На возможные линии взаимодействия двух эстетических систем и качества обновляющегося реализма указывала в первое десятилетие XX века и один из первых теоретиков «неореализма» критик Е.А. Колтоновская, широко опираясь на конкретный анализ творчества Бунина, Андреева, Зайцева, Сергеева-Ценского, А. Толстого (Колтоновская, 2000). Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, курсив наш. — И.Н.

Однако в последующие десятилетия подобные синтезирующие импульсы литературоведческой мысли оказались оттесненными на периферию в результате выдвижения на первый план схематичной теории «двухпоточности» литературы. Лишь с конца 1970-х гг. в отечественном литературоведении стали появляться отдельные работы (JI. Долгополов, В. Келдыш и другие), где намечалось комплексное рассмотрение оснований диалога реализма и модернизма. JI.K. Долгополов (1976) попытался в своей статье, имея в виду и Бунина, выделить некоторые типологические универсалии в литературном сознании начала века и рассуждал, в частности, о принципиально изменившихся, по сравнению с XIX в., концепции личности, восприятии личного и исторического времени. Исследованию объективных сближений, «равнодействующей» между реализмом и модернизмом посвящен и целый ряд работ В.А.Келдыша (1979, 1994, 2000 и др.). В новейшей из них, как бы подводя итоги своим размышлениям о «промежуточных» феноменах в «порубежном литературном процессе» эпохи, ученый верно отмечает диалектику открытости-закрытости в типологических общностях, сложившихся в конце XIX — начале XX вв.: «Текучесть, нестабильность, постоянная изменчивость художественных состояний резко усилилась. внутри направлений. Но даже при самых больших разноречиях здесь присутствовало чрезвычайно сильное подчас ощущение своей "особости", которая, однако, не приводила к изоляции (вопреки острым спорам), ибо соседствовала с не менее интенсивным восприятием "чужого" художественного опыта» (Келдыш, 2000. С. 7). Подчеркнем, что для обсуждения проблемы соотношения Бунина с модернизмом подобное представление о диалектических механизмах литературного движения эпохи является первостепенным. Хотя заметим, что, следуя, вероятно, инерции прошлого, В. Келдыш фактически не рассматривает творчество Бунина в контексте синтезирующих художественных тенденций», а предпочитает приводить в пример более «привычно» звучащие с этой точки зрения имена — JI. Андреева, А. Ремизова и других. Бунин же представляется им преимущественно как продолжатель традиций позднего реализма {Келдыш, 1994-II).

Проблема «Бунин и модернизм» предполагает и современную теоретическую интерпретацию понятия модернизма. В вопросе о хронологических границах модернизма, его периодизации, соотнесенной с фазами эволюции реализма, мы опираемся на работы Л. Колобаевой (1994, 2000) и О. Клинга (1999, 2000). Характеризуя эстетическую ситуацию начала века, JI.A. Колобаева отмечает: «В модернизме — это фаза символизма (1890-1900-е гг.) и фаза постсимволизма — 1910-е годы. В реализме — это фаза итогов, освоения и развития традиций XIX века (1890—1900-е гг.) и фаза начал, неореализма, включающего в себя опыт модернизма, — 1910-е годы» (Колобаева, 1994. С. 61). В целом принимая это определение, мы считаем нужным внести в него одно уточнение: в реализме уже 1890—1990-х гг. наблюдается не только продолжение классических традиций, но и возникают первые типологические сопересечения с модернизмом — вспомним заметные жанровые новации в «малой» прозе Бунина данного периода, сблизившие его с вектором символистских интуи-ций, или же «ницшеанство», парадоксальным образом «объединяющее» молодого Горького с одной из философских опор русских «декандентов». Однако под модернизмом понимаются не только символизм, акмеизм и футуризм, но и более поздние явления европейской и русской культуры: проза М. Пруста, французские сюрреализм, школа «нового романа». По мысли О.А. Клинга, сложный сплав символизма с постсимволистскими исканиями в «латентном» виде присутствовал в русской литературе вплоть до «Доктора Живаго» Б. Пастернака (Клинг, 1999).

Помимо уточнения хронологических рамок и внутренних составляющих модернизма, необходимо и его сущностное определение в плане соотношения с реализмом и особого места, занимаемого им в культуре XX в. Многочисленные аберрации на этом счет отразились в статье H.J1. Лейдермана «Космос и Хаос как метамодели мира» (1996). Появившаяся в середине 90-х гг., она демонстрирует взгляд «образца» 1960—70-х гг. на классическую (реалистическую) модель мира как на гармонию, «Космос»; в модернизме же усматривается лишь деструктивное начало, «мирообраз Хаоса». Модернизм действительно был сопряжен с ощущением кризиса, разрушения традиционных форм бытия и культуры, но значительны в нем и поиски новой целостности, «всеединства» в потрясенной катастрофическим опытом современности человеческой душе, в историческом процессе, интерес к которому (пусть и в особых, мифопоэтических формах) был у многих модернистов ничуть не слабее, чем в реализме. Автору данной диссертации близка точка зрения JI.A. Колобаевой, согласно которой «модернизм стал сильнейшим обновляющим ферментом искусства и литературы» XX столетия, и что особенно важно — «и модернизм и реализм мыслятся как явления многосложные, за каждым из этих понятий стоит не одна литературная ветвь. Кроме того, ни одно из них, и реализм в том числе, нельзя считать монопольным обладателем художественной "правды". Модернизм. не исключает, а предполагает искание истины, но обретает ее на иных по сравнению с реализмом путях» (Колобаева, 2000. С. 5).

Обозначенные новейшие представления о соотношении реализма и модернизма, сущности модернизма являются методологической базой нашего исследования. В качестве исходного определения типологических художественных принципов модернизма мы принимаем вариант, предложенный J1.A. Колобаевой: «Модернизмом мы называем художественные течения конца XIX-XX веков, адепты которых ставят своей целью создание нового, "большого стиля" в искусстве, лежащего за пределами ближайшей традиции, с установкой на осознанное экспериментаторство, исходят из убеждения в автономности искусства и ориентируются на творческую активность читателя (зрителя)» (Колобаева, 2000. С. 5). * *

Теоретическая основа данной работы двуедина. Во-первых, это творческое самоосознание как Бунина, так и ведущих представителей русского и отчасти европейского модернизма. Во-вторых, это научные теоретические исследования.

В начале своего творческого пути Бунин был довольно тесно связан с главными деятелями «нового искусства» — В. Брюсовым и К. Бальмонтом. Он редактировал беллетристический отдел газеты «Южное обозрение», в которой печатались многие символисты, а его «Листопад» появился в 1901 г. в символистском издательстве «Скорпион». Позднее в силу целого ряда литературных и внелитературных факторов (начиная с размолвки с Брюсовым) позиция Бунина по отношению к подавляющему большинству модернистов делается антагонистичной и сохраняется таковой вплоть до самых поздних отзывов. Но в многочисленных бунинских высказываниях о писателях XIX в., о современниках мы должны будем определить, все ли и всё ли в модернизме вызывало столь категоричное неприятие, каковы были нюансы в его оценках модернистских новаций? И с другой стороны — во многом ли Бунин готов был следовать реалистическим традициям? На эти и другие вопросы необходимо последовательно находить ответы, анализируя конкретные грани притяжений-отталкиваний Бунина и модернизма. В качестве своеобразного модуса такого рассмотрения мы воспринимаем бунинское признание, сделанное им в письме к JI. Ржевскому: «"Реалист" Бунин очень и очень многое приемлет в подлинной символической мировой литературе» (Бунин, 1980. С. 167).

Для разностороннего рассмотрения связей Бунина с модернизмом необходим и учет теоретической базы последнего. Принципиально важны для нас суждения модернистов о сущности творчества, «синтезе искусств», движении к жанрово-ро-довому синкретизму, о поэтике художественного образа. В этом ряду мы особенно выделяем и теорию символа, родившуюся в недрах символизма и имевшую широкий эстетический, психологический, культурологический и религиозно-философский смысл; а также модернистское обоснование современной концепции личности, новейших форм психологического изображения, которое тесно соотнесено со многими научными психологическими открытиями XX в., связанными, в частности, с феноменом бессознательного. В качестве материала мы рассматриваем выступления А. Белого, Вяч. Иванова, В. Брюсова, К. Бальмонта, Ф. Сологуба, И. Аннен-ского и других; из постсимволистского контекста — работы Б. Пастернака, О. Мандельштама, М. Волошина, В. Ходасевича, Н. Гумилева, а также русские и европейские футуристические манифесты, в которых порой намечались реальные тенденции художественного обновления. Нами привлекаются и манифесты французских символистов, содержащие симптоматичные особенности видения искусства, структуры поэтического образа; и декларации, связанные с позднейшим модернизмом — например, теоретические статьи Н. Саррот, А. Роб-Грийе о принципах «нового романа». Безусловно, все эти теоретические аспекты осознаются в тесной сопряженности с творческой практикой. Кроме того, вследствие особой спаянности художественного и философского мышления в эпоху Серебряного века, возникает необходимость и в частичном привлечении философского дискурса в свете обсуждаемых проблем: ряд работ А. Белого, Ф. Степуна, О. Мандельштама, а также В. Соловьева, Н. Бердяева, посвященных, в частности, философии русского Эроса.

В качестве исходного материала нашего исследования мы опираемся на ряд теоретических трудов, различных по направлению и проблематике. Это работы о типологии и эстетических принципах русского и европейского модернизма как целостного литературного и культурного явления — Г.К. Косикова (1972, 1993), JI.A. Ко-лобаевой (2000), Е.Г. Эткинда (1997), В.А. Сарычева (1991), И.П.Смирнова (1977, 1994), Г.А. Белой (1992), Л.Г. Кихней (докт. дис., 1997), В.И. Тюпы (1998), О.А. Клинга (1999, 2000), Е.В. Ермиловой (1989), М.Л. Гаспарова (1995), З.Г. Минц (1979, 1981), И.Ю. Искржицкой (1997), И.В. Корецкой (1995) и других. Это и исследования, рассматривающие классические и новейшие представления о реализме с учетом его эволюции в XX в.: реалистические психологизм, модель характера, нарративные принципы — Л.И.Тимофеева (1959), С.Г. Бочарова (1962), Л.Я. Гинзбург (1971, 1979), В.А. Келдыша (1975, 1994, 2000), А.Б. Есина (1988), Л.В. Чернец (1999), В.Е.Хализева (1999) и других. Теоретического подкрепления требует, несомненно, и выделение синтезирующих жанровых тенденций как у Бунина, так и в модернизме, и здесь мы ориентируемся в основном на следующие источники: о феномене «прозы поэта» — работы Р.О.Якобсона (1987), Ю.Б. Орлицкого (1993); об экспериментах модернистов в сфере метризованной прозы — С.И. Кормилова

1996); о новациях в жанре рассказа — В.Я. Гречнева (1979), М.С. Штерна (1997); о «лирическом романе» и теории романа в целом — Б.М. Эйхенбаума (1986), М.М.Бахтина (1975), В.Д.Днепрова (1965), В.Е. Хализева (1999), Г.К. Косикова (1972); об эссеистике — М.Н. Эпштейна (1988), В.Е. Хализева (1999) и т.д. Мы не упускаем из виду и некоторые обще гуманитарные исследования, придающие новый ракурс интерпретации художественных явлений XX в.: труды М.М. Бахтина (1986) о «философии поступка», М.К. Мамардашвили (1995) об онтологических аспектах современного романного мышления (на материале прозы М. Пруста); исследования Грузинской психологической школы (Д.Д. Узнадзе, А.Е. Шерозия) о роли бессознательного и его соотношении с сознанием в структуре личности и др.

Таким образом, методология диссертации соединяет теоретический и историко-литературный подходы.

В историко-литературном плане мы опираемся на комплекс идей по проблеме «Бунин и модернизм», генерировавшихся на различных этапах литературоведческой мысли: в критике дореволюционной, эмигрантской, советского периода, рубежа 1980—90-х гг., середины и второй половины 1990-х гг.; отчасти в зарубежном литературоведении.

Что касается дореволюционных критиков, то в их оценках «синкретизма» бунин-ского метода, парадоксально соединявшего традиционализм с самой смелой «мо-дерностью», часто преобладало либо непонимание, как, например, в символистских рецензиях, либо недоумение. С упреком о заимствовании «декадентских» приемов автором «Листопада» писалось в самом начале 1900-х гг. В. Брюсовым (1901), В. Ко-раблевым (1901), в редакционной рецензии журнала «Русское богатство» (1902). Другая группа критиков видела в бунинской образности лишь следование традиции (В. Шулятиков, 1901; А. Куприн, 1901; С. Глаголь, 1902) или даже «эпигонство натурализма» (Н. Гумилев, 1910). Более внятно о характере бунинских новаций говорили критики 1910-х гг. — В. Львов-Рогачевский и особенно Б. Колтоновская. Львов-Рогачевский, сосредотачиваясь на поэтике образа у Бунина, усматривает здесь самобытный сплав реалистической предметности и символической обобщенности, что связано, по мнению критика, с «использованием огромной работы поэтов-символистов» (Львов-Рогачевский, 1913. С. 307). Е. Колтоновская прослеживает постепенный путь к художественному синтезу реализма и символизма, очерчивая его с «крестьянских» рассказов и повестей 1900—10-х гг. («Сосны», «Деревня», «Суходол»): «Бунинская "Деревня" имеет много общего с чеховскими "Мужиками", но тон у нее иной — нервический, краски сгущены, рисунок упрощен — стилизован. Еще дальше ушел Бунин по тому же пути в "Суходоле", где с фанатической убежденностью, на фоне своей символической деревни обнажает самые корни русского народного естества» (Колтоновская, 2000. С. 176—177). Следующую же стадию этого плодотворного пути Колтоновская видит в насыщенной онтологической проблематикой прозе середины 1910-х гг.: «В интернациональных по теме рассказах "Господин из Сан-Франциско" и "Петлистые уши" художник-символист определенно вытесняет в Бунине прежнего реалиста, вернее, поглощает его. О более гармоничном синтезе символизма с реализмом нельзя и мечтать.» (Колтоновская, 2000. С. 177).

Более интенсивно, по сравнению с дореволюционной критикой, проблема «Бунин и модернизм» обсуждалась в диаспоре — статьях Г. Адамовича, И. Ильина, М. Алданова, Ю. Иваска, П. Бицилли, Ф. Степуна, В. Ходасевича, В. Вейдле и других.

Критики-эмигранты, размышляя о направленности бунинских поисков, верно стремились обозначить его водоразделы с реализмом. М. Алданов писал об отказе Бунина от аналитических форм психологизма («не лежит душа. к психологическому анализу» — Алданов, 1994. С. 69), сходясь с И. Ильиным в фиксации повышенной роли «внешней изобразительности» в произведениях Бунина. Однако Ильин, пристально и с энциклопедической полнотой рассмотревший стереоскопическую выпуклость бунинских образов чувственного мира, ошибочно отделял писателя от сферы «нечувственного духовного опыта», во многом односторонне подходил к трактовке феномена бессознательного в системе психологизма Бунина, что неизбежно вело к абсолютизации его противопоставления классикам. Кстати, сходные с Ильиным суждения о некоторой «овнешненности» в фактуре бунинского образа не раз высказывались и модернистами: «В Бунине. при его тончайших ощущениях окружающей внешности, есть все-таки внутренняя нетонкость понимания личности, — человека. Он весь в одних ощущениях, но очень глубоких» (Гиппиус, 1951. С. 308, 307).

Однако в целом ряде работ намечался и более диалектичный подход к исследованию соприкосновений реалистических и модернистских тенденций в творчестве Бунина. Понимание очевидной «противоположности» бунинской художественной манеры качествам символистского стиля (П. Бицилли) не исключало, однако, установления предпосылок типологического сближения Бунина с модернизмом. В глубокой работе Ф. Степуна (1926) о повести «Митина любовь» содержатся ценные наблюдения не только о природе бунинского Эроса, объективно ставящие автора произведения в контекст философско-эстетической мысли рубежа веков, но и анализ антропологических взглядов Бунина, сопряженных с интуициями о «космическом», иррациональном начале личности, поисками новаторских композиционных приемов. В 1931 г., основываясь на более широком материале («Жизнь Арсеньева», рассказы, миниатюры), Степун напишет также и о «музыкальности» бунинской прозы, временном синкретизме в «Жизни Арсеньева», об антиномизме его художественного мышления, получившем особенно заостренное выражение в лаконичных миниатюрах: «Последняя форма его жизненной мудрости — удивление: то восторженное, то умиленное, то гневное, то скорбное.» (Степун, 1931. С. 488). Глубокие суждения относительно «модерности» бунинских «кратких рассказов» принадлежат и В. Ходасевичу, который одним из первых сформулировал диалектическую мысль о том, что «врагом символизма Буниным» в реальных творческих свершениях осуществлялось многое из того, что в символизме и модернизме в целом недовоплоти-лось. Это важное положение мы рассматриваем как одно из методологических оснований нашей диссертации. Своеобразное обобщение критической мысли диаспоры по интересующей нас проблеме сделал В. Вейдле (1954). Зачатки новых приемов художественного письма Вейдле распознает еще в ранних лирических рассказах Бунина, значимость которых сопрягается не с сюжетностью, а с «их субстратом, лирически пережитым, с некоторой судорогой чувства и мысли, в которой весь смысл рассказа и заключен» (Вейдле, 1954. С. 84—85). Вейдле выдвигает веские основания сближающе-контрастного сопоставления общеэстетических воззрений Бунина и символистов, рассматривает бунинские языковые новации, анализирует «двойную субъективность» в «Жизни Арсеньева», а также субъектавацию повествовательных форм на фоне европейского модернистского опыта (Пруст, Музиль, Джойс и другие).

В западном литературоведении преобладает тенденция к решительному отнесению Бунина к числу модернистов, что отчасти оправданно, но и не свободно от издержек (Т. Марулло, Р. Поджоли, В. Вудворт, А. Жолковский и другие). Так, например, Т. Марулло (1994) в одной из своих работ идет от контрастного сопоставления двух «крестьянских» рассказов — «Бежина луга» Тургенева и «Ночного разговора» Бунина. Если у Тургенева исследователь отмечает реалистическую конкретность и уравновешенность в изображении героев, то в «Ночном разговоре» авторские интуиции о темных бессознательных глубинах души закономерно облекаются в модернистские стилевые формы. Марулло совершенно справедливо полагает, что в осмыслении болезней человеческого духа Бунин — художник XX века, разделяющий многие антропологические прозрения модернистов. Однако, ведя речь лишь об отдельно взятом произведении, исследователь абсолютизирует увиденные здесь стилеи вые тенденции. В характеристиках Марулло доминируют явно «леонид-андреевские» или «сологубовские» тона: «модернистская развязка метафизической драмы»; герои — «воплощение злых сил, чья телесная оболочка искажена и изломана "модернистской" кистью автора.» (Марулло, 1994. С. 116, 120).

В литературоведении советской эпохи в силу предвзятого отношения к модернизму и модернистским тенденциям в творчестве Бунина объективное рассмотрение данной проблемы оказывалось затрудненным. Тем не менее было немало сделано в плане сопоставления Бунина как с классикой, так и исканиями XX века (В. Гейдеко, О. Сливицкая, В. Линков, Л. Крутикова и другие). Что касается первой части данного сравнения, то советские критики, с подспудным осуждением отмечая «бунинский художественный гедонизм» (Лакшин, 1978. С. 186), нередко ошибочно противопоставляли бунинское творчество нравственному пафосу, историзму литературы XIX в. (Линков, 1989). Во многих работах этого времени часто преувеличивалась и поляризация Бунина модернизму, основанная на буквалистском следовании высказываниям самого писателя. Однако, не всегда говоря прямо о связи с модернизмом, исследователи выявляли многие новации на разных этапах бунинской эволюции. Так, например, делались попытки прояснить отношения Бунина с модернизмом на реально-биографическом уровне, с привлечением сведений о сотрудничестве Бунина с символистами в 1890—1900-е гг. (В. Афанасьев, 1968), проследить взаимопроникновение поэзии и прозы в его раннем творчестве (Э. Полоцкая, 1970; Э.Денисова, 1972); провести обобщения о поэтике художественного образа, способах субъективации изобразительной стихии (Н. Кучеровский, 1968; Л. Долгополов, 1985). Важный аспект исследований — новые формы психологизма, обновление повествовательных принципов: особую ценность представляют многочисленные статьи О. Сливицкой, статьи и монография И. Вантенкова (1974), а также труды В. Келдыша (1975), М. Иофьева (1977), Л. Крутиковой (1968) и других. Что касается работ о специфике жанровой системы писателя, то среди них выделим книгу В. Гречнева (1979), рассматривающего рассказы Бунина в жанровом контексте времени; статьи Л. Никольской (1978) и Е. Магазанник (1978), выявляющие элементы «модерности» в поэтике миниатюр.

Заметной на рубеже 1980—90-х гг. стала монография В. Линкова (1989), в основу которой легло системное сопоставление художественного сознания Бунина с классическим типом мышления — на примере творчества Л.Н. Толстого. В.Я. Линкову удалось найти многое, что разделяет эти два явления, — в подходе к личности, истории, видении межчеловеческих связей, соотношении разумного и иррационального, объективного и субъективного начал. Но, по справедливому замечанию рецензента книги С. Шешуновой (1992), автор абсолютизирует конфронтацию Бунина с классической, толстовской, традицией, а утверждая отсутствие у Бунина «чувства истории», не учитывает принципиально новых качеств историзма, выработанных культурой XX в.

Серьезным импульсом к изучению творчества Бунина, в том числе и в его связях с русским и европейским модернизмом, стала монография Ю.В. Мальцева (1994), в значительной мере изменившая сложившиеся в литературоведении представления о Бунине. В ключевых главах работы («Прапамять», «Состав души», «"Модерность"», «Элизий памяти», «Феноменологический роман» и др.) предложены наблюдения над глубинными типологическими схождениями-отталкиваниями Бунина с символистами, авангардистскими течениями, Прустом, «новыми романистами» и др. Мальцевым дано новаторское определение «Жизни Арсеньева» как «феноменологического романа», получившее дальнейшую разработку (Колобаева, 1998-II). Важно, что впервые проблема «Бунин и модернизм» была осознана системно и заявлена как ключевая для целостной интерпретации бунинского творчества. В работах 1990-х гг. прослеживается тенденция к широкому соотнесению наследия Бунина с художественным, религиозно-философским опытом Серебряного века (Г. Карпенко, О. Сливицкая, О. Бердникова, М. Штерн и другие). Предпринимаются (во многом с творческой ориентацией на Ю. Мальцева) первые попытки системного описания взаимодействия Бунина с модернизмом, но пока в пределах небольших работ, ограниченных либо самыми общими масштабами осмысления проблемы (Колобаева, 1998-III), либо отдельным периодом бунинского творчества (Сафронова, 2000). Особый смысл приобретают в этой связи и исследования жанрового состава произведений писателя — в частности, миниатюр (Максимова, 1997; Штерн, 1997), романа (Скобелев, 1992; Штерн, 1997; Колобаева, 1998 (II); Чой Чжин Хи, 1999; и другие), эссеистики (Бердникова, 1995; Штерн, 1997; Колобаева, 1998-1). Следует выделить и целостную интерпретацию жанровой динамики в художественной системе Бунина, предложенную М.С. Штерном (1997).

Таким образом, в современных исследованиях русской литературы начала XX в. и творчества Бунина проблема его соотношения с модернизмом является одной из самых актуальных и вместе с тем — одной из наиболее дискуссионных.

Целью диссертации выступает системное, многостороннее раскрытие характера типологического взаимодействия творчества Бунина с художественными принципами модернизма. Данная цель определяет конкретные задачи работы:

• определение степени близости Бунина к модернизму и отталкивания от него на различных этапах творческой эволюции, уровнях художественной системы и одновременно — выявление характера отношения к реализму, руслу классических традиций XIX века;

• обобщение эстетических представлений Бунина в их соотнесенности с разноплановыми интуициями о сущности искусства, рождавшимися в модернизме;

• исследование бунинских новаций на уровне поэтики художественного образа—в отношении к модернизму и, в частности, теории символа — ядру модернистской культуры;

• анализ концепции личности в творчестве Бунина на фоне нового антропологического опыта эпохи «порубежья», сопоставление с представлениями модернистов о душевной жизни и предлагаемыми ими формами психологического изображения;

• рассмотрение сюжетно-композиционных новаций в бунинской прозе, их функциональной связи как с новыми приемами психологизма, так и с характером жанровой системы;

• раскрытие свойств жанровой системы творчества Бунина, ее синтезирующих тенденций, объективно сближавших писателя с модернистскими поисками и реализовавшихся прежде всего в жанрах лирико-философского рассказа, миниатюры, романа, эссе;

• установление степени актуальности обозначенного круга проблем для общего исследования литературы конца XIX — начала XX вв.

Поставленные задачи решаются в трех главах диссертации.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Ничипоров, Илья Борисович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, подведем заключительные итоги нашего исследования.

В данной работе мы попытались предложить первую на сегодняшний день развернутую комплексную интерпретацию проблемы «Бунин и модернизм» — с привлечением всего контекста творчества Бунина, широкого материала русского и отчасти европейского (французский символизм, Пруст, школа «нового романа» и др.) модернизма, а также философской и эстетической мысли рубежа XIX—XX вв.

Мы полагаем, что в основании всех самых разнообразных типологических сближений Бунина с модернизмом лежали три важнейших аспекта: ощущение кризиса рационализма в познании мира, истории и человеческой души; усиление, по сравнению с XIX в., трагедийности мироощущения и, наконец, складывание новых представлений об искусстве. Обсуждение схождений-расхождений Бунина и модернистов на каждом этапе предполагало и уточнение вопроса об отношении писателя к реализму, установление того, в какой степени сильна была опора на традицию — шла ли речь об общеэстетических взглядах или системе жанровых новаций. В этой связи важным представлялось понять: что доминировало — «классичность» или все-таки «модерность», как соотносились они между собой. Рассматривая этот круг проблем, мы намеренно не педалировали хронологического принципа в подходе к бу-нинскому творчеству — ведь многие предпосылки объективных сближений Бунина с «новым искусством» проявились уже начиная с его первых литературных опытов и даже в стилистике самых ранних стихотворений. Правда, позднее эти предпосылки становились и ярче, и разнообразнее, если учесть хотя бы обогащение жанровой палитры: «краткие рассказы», «лирический роман», эссеистика.

Важно подчеркнуть и еще один методологический принцип сопоставления бунинского творчества с модернизмом. Очень часто мы имели дело с теоретическими выступлениями модернистов, их эстетическими программами, а с другой стороны — с творческой практикой Бунина. И это неслучайно. Парадоксальность и драматизм историко-литературного развития русского модернизма, и символизма прежде всего, состояли в реальной недовоплощенности многих глубинных интуиций — о поэтике образа, синтезе искусств, формах психологизма, системе жанров. Но, попадая в широкий культурный контекст, в саму «атмосферу» времени, эти интуиции находили подчас неожиданное продолжение в художественном творчестве — в частности, бунинском. Порой осознание единых задач обновления литературы сближало Бунина с модернистами, но различные, нередко противоположные эстетические решения разводили их на полюса. Однако некоторые критики диаспоры (В. Ходасевич, В. Вейдле и другие), как бы предвосхищая дальнейший ход литературоведческой мысли, видели в творчестве Бунина оригинальное художественное свершение тех колоссальных возможностей и перспектив, которые генерировались в модернизме на потенциальном уровне.

В плане представлений о сущности искусства Бунина многое объединяло с модернизмом. Это всеобъемлющее ощущение тайны бытия, восприятие искусства как нерассудочного, интуитивного пути познания мира; это и настойчивое стремление к преодолению границ между различными видами искусства, а в конечном счете — устранению барьеров между жизнью и литературой, субъектом и объектом эстетического восприятия (ср. с программными выступлениями Мережковского, Брюсова, Белого, Вяч. Иванова и других). В какой-то степени Бунин шел к решению этих задач, действительно отражавших векторы развития всего «нового искусства», более последовательно, чем многие модернисты. Последние, вдохновляясь идеями жизне-творчества, позднее жизнестроительства, по существу, делали повседневную жизнь, личные отношения и бытовое поведение — литературой. Изначальное же бунинское неприятие модернизма сложилось как раз на почве недоверия к абсолютизации каких бы то ни было творческих экспериментов, к любым проявлениям деструктивно-сти в искусстве. Преодоления условности художественной формы, дистанции между творящим и воспринимающим «я» Бунин достигал, находя новые пути лирического выражения в суггестивной энергии слова, ритма, экспрессивного жанрового образования. И уже на этом, самом широком уровне сопоставления с модернизмом сказался антиномизм художнического склада Бунина: за внешней «классичностью», традиционализмом — интенсивные поиски решения актуальных эстетических проблем эпохи. Подобный антиномизм оказался решающим и в поэтике художественной образности.

Обновление принципов образности на рубеже веков было также сопряжено с чувствованием тайны мира, его непостижимой бесконечности. И у Бунина, и у символистов это отразилось в восприятии символа как «плоти тайны» (Вяч. Иванов), хотя образной системе Бунина присуща менее напряженная, по сравнению с символистами, метафоричность, ценность единичных проявлений чувственного мира. В литературе Серебряного века предметно-изобразительные формы активно насыщаются лирической экспрессией: Белый определял символ как единство «образа видимости» и «образа переживания». В поэтическом образе Бунина сплавлялись достоверность предметного плана и авторская субъективность, пласты памяти, Прапамяти, что несомненно расширяло его ассоциативные возможности. Сближали Бунина с символистами и антиномичность образа-переживания; изоморфность в нем малого и мирового целого, вызванная отказом от детерминистской картины мира; соединение предельно явленного и предельно сокровенного; тенденция к пространственно-временному синкретизму. Однако классичность словесного образа, опора на предметную сферу, «плоть» бытия роднила Бунина с реализмом и отчасти неотрадиционалистскими течениями постсимволизма (например, с поэтикой ранней Ахматовой).

В осознании сущности искусства, его новых форм, поэтики художественного образа, в немалой степени объединявшем Бунина с модернистами, сказался, конечно, принципиально новый характер личностного мироощущения XX в., связанный с катастрофическим опытом современности, углубленным, порой ужасающим, знанием о человеческой душе.

В творчестве Бунина, как и в модернизме, происходило серьезное переосмысление классических представлений о психологической реальности. Во многом оно было связано с «этернизмом» (Е. Эткинд) во взгляде на человека, онтологизацией психологии, пониманием устаревания реалистического детерминизма, основанного на убежденности в разумной обусловленности и сознания, и исторического процесса. Бунина сводил с модернизмом радикальный отказ от метода реалистической типизации, от сформировавшейся в XIX в. модели «характера», ряда конкретных форм психологизма (ср. его высказывания об условности речевой характеристики персонажа, «сюжетах», «интригах» и др.). Разочарованность в традиционном психологизме оборачивалась в начале века антипсихологическими декларациями, звучавшими из уст как Бунина, так и Белого, Блока, Мандельштама. Однако эти декларации означали вовсе не отказ от постижения внутренней жизни, но взыскание целостного антропологического опыта, сокрытого под аналитическими «причинами» и «следствиями».

Расширение поля психологического познания не отделялось в культуре Серебряного века от пристального интереса к месту бессознательного в структуре личности, о чем не раз высказывались символисты. И это объективно сближало Бунина с направленностью модернистских поисков. На роль бессознательной, первобытно-инстинктивной стихии в смысловом целом бунинского психологизма одним из первых обратил внимание И. Ильин. Однако именно от Ильина идет опасная, на наш взгляд, тенденция абсолютизировать общеродовое начало, «немыслящую глубину инстинкта» в психологической реальности произведений писателя. В нашем исследовании предложена типология художественных ипостасей бессознательного у Бунина, обусловленная антиномичностью авторского мироощущения, которую не учел Ильин. С одной стороны, в бессознательных глубинах таятся темные, деструктивные интенции, хаотичные начала психики («Петлистые уши», «Ермил», «Игнат», «Веселый двор» и др.), острый интерес к которым стал универсалией модернистской культуры (Белый, Блок, Сологуб, Андреев и другие). Но вместе с тем в целом ряде бунинских произведений (от «Лирника Родиона», «Худой травы» до «Жизни Арсеньева») сфера бессознательного прочувствована и как радостная, «блаженно-хмельная» стихия бытия, души, выводящая к чувствованию «живой жизни» и преодолевающая ограниченность разумного. Однако, рассматривая значимость бессознательного в психологизме Бунина, важно подчеркнуть, что у него за вниманием к подсознанию не утерян, как и у классиков, масштаб человеческой индивидуальности — наоборот, он расширяется за счет художественного постижения сложного взаимодействия осознанного и бессознательного в структуре личности. Последнее обстоятельство было связано с тем, что по-новому проявившийся в модернистской культуре пафос целостности личности предопределял исследование как синергийных, так и антагонистических сопересечений сознания и бессознательного. Типологическими схождениями с модернизмом объясняется актуализация в бунинской прозе онейри-ческого измерения, образов «второго» пространства (память, сон, воображение), предстающих как плоскость взаимодействия осознанного с подсознательной душевной деятельностью. Хотя у Бунина мы видим все-таки меньший, по сравнению с модернизмом, удельный вес этих образов и, кроме того, несколько иную их фактуру. В онейрическом пространстве у него происходит не вытеснение предметной конкретики изображения, как это нередко наблюдалось в символизме, а, напротив, раскрытие слитности душевных переживаний с бытием чувственно воспринимаемого мира («Веселый двор», «Казимир Станиславович», «В некотором царстве» и др.).

Встреча» осознанного и бессознательного связана в прозе Бунина и с тайной любви. Вообще интерес к «смыслу любви» (Соловьев), Эроса характерен для художественно-философской культуры начала XX в. (В. Соловьев, Н. Бердяев, поэты-символисты и т.д.). Этот творческий интерес, сближавший Бунина с модернистами, вписывался в общий ход антропологических исканий эпохи и был связан с восприятием любви как пути к «восстановлению единства человеческой личности» (Соловьев), соединению «индивидуальности и вселенскости» (Бердяев). Сопричастность Бунина философским интуициям об Эросе, ставшим питательной средой для собственно художественной практики модернизма, обнаруживается и в прозрении трагедийности любви, «жажда» которой, по словам Бердяева, «эмпирически неограничима». Бунинская концепция любви, в немалой степени сближавшая его с модернизмом, наиболее ярко отразилась в «Грамматике любви», «Солнечном ударе», «Митиной любви», сборнике «Темные аллеи». Однако в названных и многих других произведениях очерчиваются также неотменяемые линии водораздела между бунинской и символистской трактовкой любовного переживания. Символисты воспринимали любовное чувство как уводящее в мир «высших сущностей», как начало исключительно мистическое, «теургичное по существу» (Белый). У Бунина же художественное познание лабиринтов любви сращено с обостренным чувствованием зримо-осязаемого бытия в его конечной непостижимости и тайных «сцеплениях». Это расхождение в понимании природы любовного чувства выявляет принципиальное отличие Бунина от модернизма в сфере концепции личности в целом. Разделяя многие антропологические идеи и тревоги модернистов, Бунин проникал в глубины душевной жизни с опорой на «земные» корни человеческого характера, и это было общим у него с реализмом. Пристальное внимание к обыденной, бытовой жизни, исследование граней национального сознания, не ограниченные, как у многих символистов, мистическими или историософскими построениями, становились надежной почвой прозорливых психологических обобщений. По верному заключению Л. Крутиковой (1968), многие новации бунинского психологизма вызревали именно в его «крестьянских» рассказах начала 1910-х гг.

Содержательное расширение представлений о внутреннем мире личности в литературе и философии начала XX в. влекло за собой и обновление художественных форм психологизма. У Бунина и символистов активизируется хронотопические способы психологического изображения. Образы пространства и времени нередко приобретали психологическую функцию в поэзии и прозе Серебряного века (Белый, Блок, Бальмонт и другие). В прозе Бунина значимым было преобладание «несчис-лимого» (Блок), внутреннего времени над внешне-событийным. Опора на пласты Памяти, «опережающую» роль бессознательного, интуиции («При дороге», «Таня», «Холодная осень» и др.) предопределяла уплотнение хронотопических форм, весомость синтезированных образов «внутреннего» времени: частая изоморфность мгновения самоосознания героев и масштаба всей судьбы, вечности.

В свете проблемы психологизма существенной стала и трансформация сюжетно-композиционных принципов. В прозе Бунина, попадающей в русло общемодернистских тенденций, на смену реалистической процессуальности выдвигаются актуализирующие «внутреннее» действие ассоциативно-ритмические повествовательные ходы; лейтмотивные, монтажные нарративные конструкции, поэтика ракурса изображения. Главными катализаторами композиционных сдвигов относительно

XIX в. и у Бунина, и в модернистской прозе явились радикальное изменение взглядов на личностную «биографию», осознание невозможности ее линейно-хронологического раскрытия; ощущение кризиса «поступающего сознания» (Бахтин) в современности, раздробленности внутреннего «я».

Новые антропологические интуиции и связанные с их воплощением повествовательные принципы оказались решающими и при трансформации жанровой парадигмы как в творчестве Бунина, так и в модернизме. Универсальным в литературе эпохи стал процесс взаимопроникновения эпоса и лирики: «проза поэта» — явление

XX столетия, уходящее корнями именно в Серебряный век. В эстетических взглядах многих модернистов (Блок, Белый, Цветаева, Ремизов и другие) существенно представление о жанрово-родовой диффузности современного литературного сознания. Художественное мышление рубежа веков тяготело к синтезу различных проявлений творческой мысли — образного, философско-публицистического и др. С учетом общих жанровых тенденций, главным среди которых явилось движение к нарастанию экспансии лирического рода, нами была рассмотрена система жанровых исканий Бунина в их динамике: от лирико-философских рассказов, миниатюр к «лирическому», «феноменологическому» роману и поздней эссеистике.

В бунинских лирико-философских рассказах («Перевал», «Святые горы», «Ночь», «Воды многие» и др.), значительно эволюционировавших от 1890-х к 1920-40-м гг., традиционная сюжетная линейность вытесняется лирической медитацией, постепенно приобретающей все более глубокий философский смысл. Медитативный характер авторского слова придает картине мира символическую обобщенность и одновременно вещественную конкретность. В зрелых образцах этого жанра происходит оригинальное соединение литературы и философии, что окажется существенным и в «Освобождении Толстого». При этом, в отличие от многих модернистов, Бунину удавалось достигнуть органичного «растворения» обобщенных интуиций о мире, творческом процессе в образной ткани своих рассказов.

На стыке поэзии и прозы рождался в творчестве Бунина и жанр миниатюры, «краткого рассказа», соотносящийся с исканиями как русских, так и европейских модернистов (французские символисты, И. Анненский, В. Розанов, ряд теоретических суждений Белого, «фрагментарная» поэтика ранней Ахматовой). Для Бунина жанр миниатюры явился реализацией его давней мечты о преодолении условности литературы, редукции «проходных» мест художественного текста. Жанро- и структурообразующими факторами многих миниатюр, в особенности поздних, выступают психологический «жест», речевая деталь, на которых фокусируется все изображение, приобретающее черты лирического лаконизма.

Из недр лирико-философской прозы Бунина произрастал и роман «Жизнь Арсеньева», жанровая целостность которого основана на принципиально иных, по сравнению с классическим романом XIX в., признаках. Мы показали, что подступы • к трансформации романной парадигмы пришлись в бунинском творчестве на 1910-е гг. и с разных сторон запечатлелись в «Суходоле» и «Чаше жизни». Романный, эпически широкий охват действительности новаторски совмещен в этих произведениях с ли-ризованной архитектоникой, ориентированной на субъективное восприятие (призма памяти в «Суходоле»; эффект «невидимого времени» (Мальцев) бытия персонажей

1 «Чаши жизни»). Здесь, как и позднее в «Жизни Арсеньева», линейная романная i . протяженность уступает место концентрической ассоциативно-леитмотивнои динамике, монтажной композиционной структуре.

Жанрообразующими чертами в «Жизни Арсеньева» становятся лирическая фрагментарность композиции, синкретизм пространственно-временных форм, «двойная» субъективность автора и героя, которая организует все повествование, и, наконец, многочисленные стихотворные цитаты, «сплавленные» с прозаическим «окружением» и заряжающие его поэтическим ритмом. Подчеркнем, что последняя грань лиризма (далеко не последняя по значимости) до сих пор оставалась практически неисследованной. С точки ^рения заглавной проблемы диссертации, существенным явилось для нас сопоставление «романного» опыта Бунина как с европейским, так и русским модернизмом (М. Пруст, Б. Пастернак, М. Бютор). Основными точками со1 прикосновения были переосмысление реалистических принципов романа (по поводу | чего модернисты не раз размышляли и в теоретической форме), отход от антропоцентрической модели мира и классического типа «романа идеи», движение к синтезу форм пространства и времени, их лиризующей субъективации, взаимопроникновение i прозаического и стихотворного языков («Жизнь Арсеньева» и «Доктор Живаго»).

И главное: рассматривая обновление романной формы как в творчестве Бунина, так и в модернизме, мы опирались на суждения теоретиков литературы (М. Бахтин, В. Хализев и другие) о романе как жанре «становящемся» и, что самое важное, «синтетичном» по своей изначальной природе, а, значит, открытом для тех межродовых и межжанровых взаимодействий, активизация которых пришлась на анализируемый период литературного развития.

В контексте общих жанровых тенденций эпохи была рассмотрена нами эссеис-тика, яркие образцы которой появились и в художественной практике модернизма (Мережковский, Ходасевич, Ремизов, Волошин, Цветаева и другие), и в позднем творчестве Бунина. Ориентируясь на теоретическое осмысление эссе как жанра, стержнем которого является «субъективно окрашенное слово» (В. Муравьев), авторская личность как «точка отбытия и прибытия» (М. Эпштейн), а также имея в виду высказывания на этот счет самих модернистов (Мережковский, Гиппиус), мы вписываем эссеистику в русло обновления жанровых форм. В эссе модернистов обнаружилась тенденция к мифопоэтической интерпретации русской и мировой культуры с опорой на авторскую субъективность: систему эстетико-философских построений автора (Мережковский, Ремизов) или его лирический дискурс (Цветаева). Бунин-ская эссеистика в ее художественно-философской («Освобождение Толстого») и литературно-биографической разновидностях («О Чехове») стала своеобразным итогом его философских раздумий, результатом глубинной художнической саморефлексии. Свои заветные интуиции Бунин диалогически соотносит здесь с мироощущением классиков XIX в. Авторское «я» выступает во множественности, ибо ищет себя в «другом», от субъективного устремляется к Всеединому: размышления писателя о себе, фрагменты из его более ранней прозы органично сочетаются с суждениями, записями Толстого и Чехова, цитированием наиболее запомнившихся из их произведений. Подобный «синтетизм» на уровне повествования способствует расширению субъективности, «лирическому диалогизму» (Кихней, 1997. С. 124): «чужая точка зрения» спроецирована на сознание автора, она втягивается в орбиту его творческой экзистенции.

Черты поэтики и бунинского, и модернистского эссе обусловлены лирико-субъ-ективным принципом изображения: свободное переплетение художественного и философского дискурсов, жизненной и эстетической реальности, ассоциативная композиция, часто связанная с интерпретацией ключевых образов, мифологем; диалогическая встреча речевых потоков автора и «героя». Таким образом, эссеистика, являющаяся, по М. Эпштейну, «наджанровой системой», стала симптоматичным проявлением того жанрово-родового синтеза, под знаком которого развивалась культура Серебряного века и который выступил залогом многих типологических схождений Бунина с модернистской эстетикой.

Обобщая многоаспектное сопоставление Бунина с модернизмом, отметим, что наибольшее притяжение писателя к модернизму и соответственно — максимальное отталкивание от реализма наблюдаются, на наш взгляд, в сфере концепции личности и поиска новых форм психологизма, — сфере, ставшей решающим фактором эволюции литературы рубежа веков. Бунин принципиально отказывается от реалистического детерминизма, исторического оптимизма, присущего в целом сознанию XIX в., и сближается с модернистами на почве трагедийного мироощущения.

Вместе с тем наибольшее сродство с реализмом видно в мире Бунина на уровне поэтики художественного образа: все новации, «модерность» ложились здесь на реалистическую почву, облекались в классическую форму, сохраняющую внутреннюю соразмерность и достоверность предметного плана. Что касается жанровой системы, то Бунин, развивая многие потенции позднего реализма, диалектически соприкасался и с модернистским опытом, участвовал в процессе обогащения жанровой палитры литературы XX в.

Сохраняя классическую ясность и строгость художественного мышления, реалистическую зоркость к предметной, чувственной стороне индивидуального и национально-исторического бытия, Бунин в то же время был типологически близок модернизму трагедийным опытом миропереживания, движением к обновлению поэтики образности, принципов психологического изображения, системы литературных жанров. И, сходясь с модернистами в видении актуальных эстетических задач, Бунин нередко осуществлял в творческой практике то, что в модернизме оставалось на уровне эстетических построений.

Сегодня наступает, как видится, новый период исследования культуры Серебряного века с вековой исторической дистанции, и приметной чертой данного этапа становится углубленное изучение не только родственных, но удаленных и даже полемичных друг другу явлений: реализма и модернизма, символизма и протяженной постсимволистской традиции. Именно осознание недостаточности «направленче-ского» критерия при рассмотрении типологических универсалий художественной жизни может стать надежной основой целостной литературной истории XX века.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Ничипоров, Илья Борисович, 2002 год

1. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. / Под ред. А.С. Мясникова, Б.С. Рюрикова, А.Т. Твардовского. М., 1965—1967.

2. Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1996.

3. Бунин И.А. Окаянные дни. М., 1990.

4. Бунин И.А. Великий дурман. М., 1997.

5. Бунин И.А. Происхождение моих рассказов // Новый журн. 1958. № 53.

6. Бунин И.А. Письмо А.А. Измайлову (от 15.XII.1914) // Вопр. лит. 1969. № 7. С. 192.

7. Бунин И.А. Письма к Н.А. Тэффи // Новый журн. 1974. № 117.

8. Бунин И.А. Письмо к JI. Ржевскому // Проблемы реализма. Вологда, 1980. Вып. VII. С. 167.

9. Бунин И.А. Записи // Новый журн. 1991. № 82.

10. Алданов М.А. Статьи о И.А. Бунине // Лит. обозрение. 1994. № 7/8. С. 47-77.

11. Андреев Л.Г. Сюрреализм. М., 1972.

12. Андреев JI.H. Рассказы. М., 1977.

13. Андреев JI.H. Избранное. М., 1996.

14. Анненский И.Ф. Избр. произв. М., 1988.

15. Антология акмеизма: Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары. М., 1997.

16. Афанасьев В.Н. Бунин и русское декаденство 1890-х гг. (в порядке постановки вопроса) // Русская лит. 1968. № 3. С. 175-181.

17. Афонин JI.H. О происхождении рассказа «Неизвестный друг» // Лит. наследство. М., 1973. Т. 84. С. 412-423.

18. Ахматова А.А. Стихотворения. М., 1977.

19. Бабореко А. Бунин. Материалы для биографии. М., 1983.

20. Бовин С.,Семибратова И. Судьбы поэтов Серебряного века. М., 1993.

21. Бальмонт К.Д. Горные вершины. М., 1904.

22. Бальмонт К. Стихотворения. Л., 1969.

23. Бальмонт К. О любви // Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991.

24. Бахтин М.М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

25. Бахтин М.М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники. 1984-1985 гг. М., 1986. С. 80-160.

26. Белая Г.А. Авангард как богоборчество // Вопр. лит. 1992. Вып. III. С. 115—124.

27. Белый А. Символизм: Кн. статей. М., 1910.

28. Белый А. Арабески: Кн. статей. М., 1911.

29. Белый А. На перевале I. Кризис жизни. Пг., 1918.

30. Белый А. О художественной прозе // Горн. Изд. Московского Пролеткульта. Кн. 2-3. М., 1919. С. 49-55.

31. Белый А. О себе как о писателе // А. Белый. Проблемы творчества. М., 1988.

32. Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1996.

33. Бердникова О.А. Личность творца в книге И.А. Бунина «Освобождение Толстого» // Царственная свобода. О творчестве И.А. Бунина. Воронеж, 1995. С. 77-95.

34. Бердяев Н.А. Метафизика пола и любви // Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991.

35. Бицилли П.М. Бунин и его место в русской литературе // Русская речь. 1995. № 6.

36. Блок Л.А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960-1963.

37. Бодлер Ш. Об искусстве. М., 1986.

38. Бочаров С.Г. Характеры и обстоятельства // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Образ, метод, характер. Кн. 1. М., 1962. С. 312—451.

39. Бродский И. Меньше единицы: Избр. эссе. М., 1999.

40. Брюсов В.Я. Вступительная заметка // Русские символисты. М., 1894. Вып. 2.

41. Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973-1975.

42. Бютор М. Изменение; Роб-Грийе А. В лабиринте; Симон К. Дороги Фландрии; Сар-рот Н. Вы слышите их? / Пер. с фр. Л.Г. Андреева. М., 1983.

43. Вантенков И.П. Бунин-повествователь (рассказы 1890—1916 гг.). Минск, 1974.

44. Вейдле В. На смерть Бунина // Опыты. Кн. 3. Нью-Йорк, 1954.

45. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.

46. Волошин М. Лики творчества. М., 1988.

47. Выготский Л.С. Бунин «Легкое дыхание» // Выготский Л.С. Психология искусства. М„ 1968. С. 187-208.

48. Гартман Н. Эстетика. М., 1958.

49. Гаспаров M.J1. Антиномичность поэтики русского модернизма // Гаспаров М.Л. Избр. статьи. М., 1995.

50. Гейдеко В.А. Чехов и Бунин. М., 1976.

51. Гинзбург Л.Я. О лирике. М.; Л., 1964.

52. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1971.

53. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979.

54. Гиппиус 3. (Крайний А.) Что и как. Вишневые сады // Новый путь. 1904. № 5. С. 251-257.

55. Гиппиус-Мережковская З.Н. Д. Мережковский. Париж, 1951.

56. Гиршман М.М. Ритм художественной прозы. М., 1982.

57. Городецкий С.М. Некоторые течения в современной русской поэзии // Поэтические течения в русской литературе к. XIX — н. XX вв. Литературные манифесты и художественная практика: Хрестоматия / Сост. А.Г. Соколов. М., 1988.

58. Гофман В. Язык символистов // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27-28.

59. Гречнев В.Я. Русский рассказ конца XIX — начала XX вв. (проблематика и поэтика жанра). Л., 1979.

60. Гречнев В.Я. Цикл рассказов И. Бунина «Темные аллеи» (психологические заметки) // Русская лит. 1996. № 3. С. 226-235.

61. Григорьева Г.Я. Японская художественная традиция. М., 1979.

62. Дарвин М.Н. Поэт и книга в системе художественного творчества (к вопросу об эволюции понятий: от романтизма к авангарду) // Постсимволизм как явление культуры. М„ 1998. С. 44-49.

63. Дарвин М.Н. Фрагмент // Введение в литературоведение. М., 1999. С. 446—451.

64. Денисова Э.И. «Прозаические» стихи и «поэтическая» проза (к спорам о поэзии Бунина) // Уч. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В.И.Ленина. 1972. Т. 485. С. 22-39.

65. Дзуцева Н.В. «И таинственный песенный дар» (Фрагментарная форма в поэзии Ахматовой) // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература. Исследования и материалы. Иваново, 1998. С. 128—137.

66. Долгополое Л.К На рубеже веков. О русской литературе конца XIX — начала XX вв. Л., 1985.

67. Долгополое Л.К. Начало знакомства. О личной и литературной судьбе А. Белого // А. Белый. Проблемы творчества. М., 1988. С. 25—102.

68. Днепров ВД. Черты романа XX века. М.; Л., 1965.

69. Есин А.Б. Психологизм русской классической литературы. М., 1988.

70. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Д., 1977.

71. Жолковский А. К. «Легкое дыхание» Бунина — Выготского семьдесят лет спустя // Жолковский А.К. Блуждающие сны. Из истории русского модернизма. М., 1992. С. 130-154.

72. Замятин Е.И. Сочинения. М., 1988.

73. Зверев А. XX век как литературная эпоха // Вопр. лит. 1992. Вып. II. С. 3—56.

74. Зеньковский В.В. История русской философии. Л., 1991. Т. II, ч. 1.

75. Иванов Вяч. По звездам. СПб., 1909.

76. Иванов Вяч. Борозды и межи. М., 1916.

77. Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. Л., 1976.

78. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994.

79. Ильев С.П. Русский символистский роман. Киев, 1991.

80. Ильин И.А. О тьме и просветлении. Книга художественной критики: Бунин, Ремизов, Шмелев. М., 1991. С. 25-78.

81. Иофьев М. Профили искусства. М., 1965.

82. Искржицкая И.Ю. Культурологический аспект литературы русского символизма. М., 1997.

83. Иссова Л.Н. Жанр стихотворения в прозе у Тургенева и Бунина // Изв. Воронежского гос. пед. ин-та. 1968. Т. 72. С. 70—78.

84. Исупов КГ. Философия и литература Серебряного века (сближения и перекрестки) // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). М., 2000. Кн. 1. С. 69-130.90. Как мы пишем. Л., 1930.

85. Кандинский В. О духовном в искусстве. Л., 1990.

86. Карпенко Г.Ю. Творчество И.А. Бунина и религиозно-философская культура рубежа веков. Самара, 1998.

87. Келдыш В.А. Русский реализм начала XX века. М., 1975.

88. Келдыш В.А. Предисловие; Русская литература Серебряного века как сложная целостность // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). М., 2000. Кн. 1. С. 3-68.

89. Кихней Л.Г. Поэзия Анны Ахматовой. Тайны ремесла. М., 1997.

90. Кихней Л.Г. Философско-эстетические принципы акмеизма и художественная практика Ахматовой и Мандельштама: Дис. . докт. фил. наук. М., 1997.

91. Клинг О.А. Эволюция и «латентное» существование символизма после Октября // Вопр. лит. 1999. № 4. С. 37-64.

92. Клинг О.А. Серебряный век — через сто лет («Диффузное состояние» в русской литературе начала XX века) // Вопр. лит. 2000. № 6. С. 83-113.

93. Кожевникова Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. М., 1986.

94. Кожевникова НА. О тропах в поэзии Бунина // Литературный текст: проблемы и методы исследования. Калинин, 1987.

95. Колобаева Л.А. «Никакой психологии», или Фантастика психологии? (О перспективах психологизма в русской литературе нашего века) // Вопр. лит. 1999. № 2. С. 3-20.

96. Колобаева Л.А. Русский символизм. М., 2000.

97. Колтоновская Е.А. Общая характеристика эпохи (от Чехова до революции) // Русская культура XX в. на родине и в эмиграции. Имена. Проблема. Факты / Публ., предисл., коммент. А.М. Грачевой. Вып. 1. М., 2000. С. 165-194.

98. ИЗ. Корецкая И.В. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. М., 1995.

99. Кормилов С.И. Метризованная проза в 1910-е годы // Серебряный век русской литературы. Проблемы, документы. М., 1996. С. 64—77.

100. Косиков Г.К. Проблема жанра и французский «новый роман» (на материале творчества Н. Саррот): Дис. . канд. фил. наук. М., 1972.

101. Косиков Т.К. (сост.) Поэзия французского символизма. М., 1993.

102. Кривонос В.Ш. Бунин и петербургская традиция в русской литературе // Филологические записки. Вып. 7. Воронеж, 1996. С. 63—74.

103. Крутикова Л.В. Крестьянские рассказы И.А. Бунина 1911—1913 гг. // Уч. зап. Ле-нинградск. ун-та. Сер. фил. наук. 1968. Вып. 72, № 339. С. 171-198.

104. Кузнецова Г.А. Грасский дневник. Вашингтон, 1967.

105. Кучеровский Н.М. О концепции жизни в лирической прозе Бунина (вторая половина 90-х — начало 900-х гг.) // Русская литература XX века (дооктябрьский период). Калуга, 1968. С. 80-106.

106. Кшондзер М.К. И.А. Бунин и поэзия Серебряного века // Филологические записки. Вып. 7. Воронеж, 1996. С. 74-79.

107. Лавров А.В. Мифотворчество «аргонавтов» // Миф — фольклор — литература. Л., 1978. С. 137-170.

108. Лакшин В. Чехов и Бунин — последняя встреча // Вопр. лит. 1978. № 10. С. 166-188.

109. Лейдерман Н.Л. Космос и Хаос метамодели мира // Русская литература XX века: направления и течения. Вып. 3. Екатеринбург, 1996. С. 4—12.

110. Линков В.Я. Мир и человек в творчестве Л. Толстого и И. Бунина. М., 1989.

111. Лотман Ю.М. Стихотворения раннего Пастернака и некоторые вопросы структурного изучения текста // Уч. зап. Тартуск. гос. ун-та. Тарту, 1969. Вып. 236. С. 206-238.

112. Львов-Рогачевский В. Символисты и наследники их // Современник. СПб., 1913.7. С. 298-307.

113. Магазанник Е. «Краткие рассказы» Бунина в свете поэтики // Тр. Самаркандск. ун-та. 1978. Вып. 361. С. 33-40.

114. Максимов Д.Е. «Апология символизма» Брюсова и его эстетические взгляды 1890-х гг. // Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. Покровского. 1940. Т. 4, вып. 2. С. 260-269.

115. Максимова Е. О миниатюрах И.А. Бунина («Страшный рассказ» — 1926 год) // Русская лит. 1997. № 1. С. 215-220.

116. Мальцев Ю.В. Бунин. М., 1994.

117. Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. М., 1995.

118. Мандельштам О.Э. Слово и культура. М., 1987.

119. Марулло Т.Г. «Ночной разговор» Бунина и «Бежин луг» Тургенева // Вопр. лит. 1994. № 3. С. 109-124.

120. Мережковский Д. С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы. СПб., 1893.

121. Мережковский Д.С. Акрополь: Избр. лит.-критические статьи. М., 1991.

122. Мережковский Д.С. Эстетика и критика: В 2 т. Т. 1. М., 1994.

123. Мескин В.А. Человек в круге бытия (о творчестве И. Бунина) // Русская словесность. 1993. № 4. С. 16-24.

124. Минц З.Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Блоковский сб. III. Вып. 459. Тарту, 1979. С. 76—120.

125. Минц З.Г. Символ у Блока // В мире Блока. М., 1981. С. 179-208.

126. Муравьев B.C. Эссе // Литературный энциклопед. словарь. М., 1987. С. 516.

127. Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века. М., 1986.

128. Найман А.Г. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1999.

129. Никольская Л.Д. Значение «кратких рассказов» в эволюции творчества Бунина // Проблемы истории, критики и поэтики реализма. Вып. 3. Куйбышев, 1978. С. 99-113.

130. Ничипоров И.Б. Мотив смерти в прозе И.А. Бунина 1890—1910 годов // Третьи Май-минские чтения. Псков, 2000. С. 155—161.

131. Одоевцева И. На берегах Сены. Париж, 1982.

132. Орлищий Ю.Б. Стих и проза в культуре Серебряного века // Время Дягилева. Универсалии Серебряного века. Материалы Третьих Дягилевских чтений. Вып. 1. Пермь, 1993. С. 106-114.

133. Орлицкий Ю.Б. Стихотворная цитата в прозе Бунина (Предварительные замечания) // Наследие И.А. Бунина в контексте русской культуры. Материалы медунар. научн. конф., посвященной 130-летию со дня рождения И.А. Бунина. Елец, 2001. С. 119-128.

134. Пастернак Б.Л. Воздушные пути. Проза разных лет. М., 1983.

135. Пастернак Б.Л. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989.

136. Пастернак Б.Л. «Несвобода предназначенья». Из писем // Знамя. 1990. № 2. С. 194-204.

137. Пастернак Б.Л. Доктор Живаго. Повести. Статьи и очерки. М., 2000.

138. Пискунов В. «Второе пространство» в романе А. Белого «Петербург» // А. Белый. Проблемы творчества. М., 1988. С. 193—214.

139. Полоцкая Э.А. Взаимопроникновение поэзии и прозы у раннего Бунина // Изв. АН СССР. Сер. Лит. и язык. 1970. Т. XXIX, вып. 5. С. 412-418.

140. Полякова М.А. Лирическая проза И. Бунина и Б. Зайцева (конец 1890-х — 1900-е годы) // И. Бунин и литературный процесс начала XX в. Л., 1985. С. 101—111.

141. Приходько И.С. «Вечные спутники» Мережковского (К проблеме мифологизации культуры) // Д.С. Мережковский: мысль и слово. М., 1999. С. 198-206.

142. Проблемы реализма. Вып. VI. Вологда, 1979.

143. Проблемы реализма. Вып. VII. Вологда, 1980.

144. Пруст М. В поисках утраченного времени: Под сенью девушек в цвету. М., 1992.

145. Ремизов A.M. Огонь вещей. М., 1989.

146. Розанов В.В. Опавшие листья. М., 1992.

147. Русский футуризм: теория, практика, критика, воспоминания. М., 1998.

148. Русское богатство. 1902. № 7 (рец. на кн.: Бунин И. Рассказы. Т. 1. СПб.: Изд-во Т-ва «Знание», 1902).

149. Саррот Н. Флобер — наш предшественник // Вопр. лит. 1997. № 3. С. 225-243.

150. Сарычев В.А. Эстетика русского модернизма. Проблема «жизнетворчества». Воронеж, 1991.

151. Сафронова Э.П. И.А. Бунин и русский модернизм (1910-е гг.). Вильнюс, 2000.

152. Северянин И. Ананасы в шампанском. Поэзы. М., 1915.

153. Скафтымов А.П. Статьи о русской литературе. Саратов, 1958.

154. Скафтымов А.П. К вопросу о принципах построения пьес А.П. Чехова // Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972.

155. Сливицкая О.В. О концепции человека в творчестве Бунина (рассказ «Казимир Станиславович») // Русская литература XX в. (дооктябрьский период). Сб. 2. Калуга, 1970. С. 155-163.

156. Сливицкая О.В. Рассказ И.А. Бунина «Петлистые уши» (Бунин и Достоевский) // Русская литература XX в. (дооктябрьский период). Сб. 3. Калуга, 1971. С. 156-168.

157. Сливицкая О.В. Фабула — композиция — деталь бунинской новеллы // Бунинский сборник. Орел, 1974. С. 90-103.

158. Сливицкая О.В. О природе бунинской «внешней изобразительности» // Русская лит. 1994. № 1. С. 72-80.

159. Сливицкая О.В. К проблеме «Бунин и Толстой»: «Таня» и «Воскресение» // Филологические записки. Вып. 4. Воронеж, 1995. С. 16—22.

160. Сливицкая О.В. Бунин: психология как онтология: О рассказе «В ночном море» // Концепция и смысл. СПб, 1996. С. 283-294.

161. Сливицкая О.В. Человек Бунина как космос и личность // Сб. научн. трудов СПб. гос. ин-та культуры. 1997. № 148. С. 294-307.

162. Сливицкая О.В. Что такое искусство? (бунинский ответ на толстовский вопрос) // Русская лит. 1998. № 1. С. 44-54.

163. Сливицкая О.В. Сюжетное и описательное в новеллистике Бунина // Русская лит. 1999. № 1. С. 89-110.

164. Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977.

165. Смирнов И.П. Психодиахронологика. М., 1994.

166. Соловьев B.C. О лирической поэзии. По поводу последних стихотворений Фета и Полонского // Соловьев B.C. Собр. соч.: В 10 т. Т. 6. СПб, 1912. С. 234-260.

167. Соловьев B.C. Смысл любви // Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991.

168. Соловьев B.C. Сочинения. М., 1994.

169. Сологуб Ф.К. Стихотворения. JI., 1975.

170. Сологуб Ф.К. Творимая легенда. Кн. 2. М., 1991.

171. Солоухина О.В. О нравственно-философских взглядах Бунина // Русская лит. 1984. № 4. С. 47-59.

172. Степун Ф.А. Литературные заметки (по поводу «Митиной любви») // Современные записки. 1926. Кн. 27. С. 323-346.

173. Степун Ф.А. И. Бунин. «Божье древо» // Современные записки. 1931. Кн. 46. С. 486-489.

174. Степун Ф.А. Памяти А. Белого // Русская литература. 1989. № 3. С. 133-147.

175. Страда В. А. Чехов // История русской литературы: XX век: Серебряный век / Под ред. Ж. Нива и др. М., 1995. С. 48-72.

176. Тимофеев Л.И. Основы теории литературы. М., 1959.

177. Тоффлер О. Столкновение с будущим // Иностр. лит. 1972. № 3. С. 228-256.

178. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

179. Тюпа В.И. Постсимволизм. Самара, 1998.

180. Устами Буниных: В 3 т. Франкфурт-на-Майне, 1977—1982.

181. Хализев В.Е. Опыты преодоления утопизма // Постсимволизм как явление культуры. М., 1995.

182. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999.

183. Ходасевич В. Ф. Колеблемый треножник. М., 1991.

184. Цветаева М.И. Сочинения: В 2 т. Минск, 1988.

185. Чернец JI.B. Персонаж // Введение в литературоведение. М., 1999.

186. Чой Чжин Хи. Роман И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» Проблема жанра: Автореф. дис. . канд. фил. наук. М., 1999.

187. Шаховская 3. Отражения. Париж, 1975.

188. Шерозия А.Е. Психоанализ и теория неосознаваемой психологической установки: итоги и перспективы // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Т. 1. Тбилиси, 1978. С. 37-67.

189. Шешунова С.В. Бунин против критического реализма // Вопр. лит. 1993. № 4. С. 340-347.

190. Штерн М.С. В поисках утраченной гармонии. Проза И.А. Бунина. 1930—1940-х гг. Омск, 1997.

191. Эйхенбаум Б.М. О прозе. О поэзии. Л., 1986.

192. Эпштейн М.Н. На перекрестке образа и понятия (эссеизм в культуре Нового времени) // Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны. М., 1988. С. 334—380.

193. Эткинд Е.Г. Там, внутри: О русской поэзии XX века. СПб, 1997.

194. Якобсон P.O. Заметки о прозе поэта Пастернака // Якобсон P.O. Работы по поэтике. М., 1987. С. 324-338.