Типология инвективной лексики в разносистемных языках: На материале русского, немецкого и адыгейского языков тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.01, кандидат филологических наук Нагуар, Заира Казбековна

• Нагуар, Заира Казбековна
• кандидат филологических наук
• 2004

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Нагуар, Заира Казбековна

ВВЕДЕНИЕ.

Л Глава 1. ИНВЕКТИВНАЯ ЛЕКСИКА В ЯЗЫКОВОЙ СИСТЕМЕ.

1.1. Общественно-политические и социальные корни бранной и инвективной лексики.

1.1.1. Снижение языковой культуры в современном обществе и причины, ее вызывающие.

1.1.2. Причины необходимости изучения инвективной лексики.

1.2. Функции инвективной лексики.

1.3. Место инвективной лексики в языковой системе.

1.4. Образование инвективной лексики.

ВЫВОДЫ.

Глава 2. ОСОБЕННОСТИ БРАННОЙ И ИНВЕКТИВНОЙ ЛЕКСИКИ В РУССКОМ, НЕМЕЦКОМ И АДЫГЕЙСКОМ ЯЗЫКАХ.

2.1. Особенности бранной и инвективной лексики в немецком языке

2.2. Особенности бранной и инвективной лексики в адыгейском языке.

2.3. Бранная и инвективная лексика в русскоязычном Интернете

ВЫВОДЫ.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Типология инвективной лексики в разносистемных языках: На материале русского, немецкого и адыгейского языков»

Актуальность темы исследования. Необходимость лингвистических исследований в целях обеспечения взаимопонимания народов, диалога национальных культур становится не только общепринятым фактом, но и закономерностью эффективного развития общества в условиях глобализации (Абрегов 1985; Антипов 1989; Арутюнова 1992; Блягоз 1995; Звегинцев 1973; Тхаркахо 1996; 1997; 1998). Возрастает актуальность проблемы взаимодействия языков, культур и личностей, так как с культуры начинается духовное общение людей, понимание и сотрудничество народов, а общение культур актуализируется в общении личностей, основным средством которого выступает язык. Таким образом, язык обеспечивает не только взаимопонимание между народами. В условиях наличия средств массового уничтожения у многих государств язык обеспечивает безопасность всего человечества.

Являясь важнейшим средством человеческого общения, языки универсальны по своему общественному назначению и роли. Но вместе с тем они своеобразны по форме, по распределению значений и функций между единицами языка (Авоян 1985; Автономова 1984; Арутюнова 1988; 1998; Вольф 1985; Карасик 1994; Кошель 1993; Крысин 1988; Намитокова 1989; Рождественский 1990; Степанов 1973; Хидекель; Якобсон 1985).

Единство и борьба противоречий - сходства и своеобразия -являются «двигателем» прогрессировала всех языков. Диалектика этого процесса становится одной из главных причин, актуализирующих научно-теоретический и познавательный интерес к сопоставлению языков.

В последние годы в силу известных исторических, экономических, политических, культурно-идеологических и других причин в сферу общения и литературного языка мощным потоком вливается масса речевых явлений, традиционно функционировавших на периферии речевой коммуникации (Богомолов 2003; Елистратов 1994; Ермоленко 1995; Загладин 1989; Земская 1996; Иванова 2003). Общество с опасением констатирует широкую экспансию ненормативной речевой стихии, подчеркивая при этом, что она представляет серьезную опасность для стабильного литературного языка, так как расшатывает сложившуюся систему литературных норм, ведет к деградации культуры речи (Булыгина http: // lexis - asu.narod.ru; Зильберт 1994; Китайгородская, Розанова 1995; Круглый стол на тему: «Русский язык в общеобразовательной школе: программы и учебники» http: // www.ruscenter.ru/ 23. html; Левин 1998).

Ученые (Апресян 1997; Базылев 1999; Мокиенко 1994; Самсонов 2000) отмечают, что это закономерно привело к возникновению лакун, заполнившихся ненормативной лексикой (сленгом, жаргоном, бранными словами, матом).

Все это вызывает озабоченность не только филологов. Первое заседание Государственной думы России в 2003 году было посвящено обсуждению законопроекта о русском языке, который предусматривал жесткие меры по отношению к употребляющим бранные слова. Однако упомянутый законопроект так и не стал законом. И для этого, на наш взгляд, имеются веские причины, лежащие в плоскости закономерностей развития языковой коммуникации.

Резкое возрастание доли бранной и инвективной лексики в речи не является только следствием текущих общественных явлений, но и поддерживается историческими условиями функционирования языка, поддерживается процессами, корни которых лежат в глубине развития общества (Афанасьев 1996, Базылев 1999, Байков 1988, Борисова 1998, Волкогонов 1990, Ван Дейк 1989, Чередниченко 1995, Шаховский 1998, Шейгал 2000 и др.). Особенно остро это проявляется в условиях тоталитаризма (Вежбицка 1993, Гаджиев 1990, Геллер 1994, Ханс 1992,

Ермоленко 1995, Желев 1991, Загладил 1992, Клемперер 1998, Купина 1995, Лассан 1995, Михеев 1991, Ольшанский 1989, Самойлов 1992).

До тех пор, пока в условиях гиперактуализации оппозиции «свой-чужой» существуют противоречия между слоями и отдельными его членами, сохраняется потребность и в бранной лексике, и в наиболее эмоционально повышенной ее части - инвективной. В силу того, что единство и борьба противоположностей являются законом диалектики природы и общества, экспрессивно окрашенные слова и лексико-фразеологические единицы в языке будут существовать и функционировать всегда.

Однако элитарная языковая личность, с высоким интеллектуальным, творческим и нравственным потенциалом, в совершенстве владеющая языковыми средствами, должна исключить использование брани и инвективы. При определении стратегии воспитания такой личности бранная лексика и инвектива как реалии языковой действительности не должны замалчиваться.

Возросший интерес языковедов к сравнительно-сопоставительным исследованиям является отличительной чертой современной лингвистики. Существует обширный круг фундаментальных научно-теоретических исследований, монографий, книг, пособий и статей, посвященных проблемам сопоставительного и типологического языкознания (Арутюнова 1988, Блягоз 1987, Блягоз 1988, Виноградов 1977, Гольдин 1987, Звегинцев 1973, Искоз, Ленкова 1985, Карасик 1994, Кумахов 1984, Мукаржовский 1967, Рождественский 1990, Розен 1991, Тхаркахо 1986, Хидекель, Кошель 1993, Шхапацева 1989 и др.). Лингвисты добились значительных успехов в разработке проблем как частного, так и общего языкознания. Но вместе с тем работы, посвященные бранной лексике как составной части языковой системы, малочисленны. Если по отношению к немецкому и русскому языкам они все же имеются (Арбатский 2000, Жельвис 1985, Зильберт 1994,

Иссерс http: // iexis - asu. narod. ru/ other / works / index, hth, Касдандзия 1980, Клемперер 1998, Левин 1998, Мокиенко 1994, Мокиенко, Никитина 2003), то в адыгейском языке, в силу исторических особенностей развития и ментальности народа - носителя языка, данная проблема совершенно не затрагивалась.

Еще более сложная ситуация складывается при попытке квалифицирования бранной лексики в качестве инвективной. В доступной литературе отсутствует анализ места инвективной лексики в языковой системе, не отграничена инвективная лексика, не определены её типологические и своеобразные особенности в различных языках.

Такое состояние приводит не только к формированию научного противоречия между потребным знанием и его отсутствием. Общество не может:

- достаточно эффективно бороться с инвективными нападками на личность (так как суды не могут точно квалифицировать инвективу); определить соответствующую стратегию воспитательного воздействия для формирования элитарной языковой личности.

Два из исследуемых в диссертационной работе языков - русский и немецкий - родственные. Они являются представителями одной индоевропейской языковой семьи, хотя и входят в разные языковые группы, соответственно, в восточнославянскую группу славянских языков и германскую. Оба языка относятся к одному структурно-типологическому классу. Русский и немецкий - флективные языки, но русский относится к синтетическому строю, а немецкий характеризируется сильной аналитической тенденцией. В отличие от них, адыгейский язык входит в иберийско-кавказскую семью языков, характеризующуюся агглютинативностью и сильно развитым полисинтетизмом.

Русский язык оказывает значительное влияние на развитие адыгейского языка (Блягоз 1972, 1976, 1995; Тхаркахо 1977, 1996; Хацукова

2004; Шадже 1985; Шхапацева 1989 и др.), особенно в той его части, которая касается молодежного сленга, бранной, в том числе инвективной лексики. Поэтому сопоставление с русским языком ведет к более глубокому пониманию содержания, способов построения форм словосочетаний при использовании инвективной лексики, а сопоставление с немецким языком позволяет обнаружить некоторые общие закономерности развития инвективы в языке, которая до сих пор не изучалась в аспекте функционирования бранной лексики.

Таким образом, актуальность темы исследования определяется, с одной стороны, возросшим в последнее время интересом к сравнительно-типологическому изучению языков и, с другой — недостаточной изученностью и спорностью большого количества вопросов, связанных с определением причин появления в языке бранной и инвективной лексики, способами образования, условиями функционирования, и её местом в языковых системах. Актуальность темы подчеркивается еще и тем обстоятельством, что в условиях современного развития национальных языков и все большей интеграции и обогащения культур возникает необходимость выявления и изучения лексических и семантических систем на уровне теоретических обобщений нескольких языков, что способствует адекватному восприятию комплекса разнородных лингвистических средств и выявлению специфических особенностей сопоставляемых языков.

Объектом настоящего исследования явились русский, немецкий и адыгейский языки.

Предмет исследования - бранная и инвективная лексика в русском, немецком и адыгейском языках.

Цель работы: на основе сопоставительно-типологического анализа выявить общие и специфические черты в построении инвективных конструкций, раскрыть внутренние закономерности взаимоотношения компонентов инвективной лексики в исследуемых языках.

Цель работы конкретизируется в следующих задачах:

- выяснить условия и причины активизации использования в обществе бранной и инвективной лексики;

- определить место и функции инвективной лексики в языковой системе;

- раскрыть семантические и коммуникативные аспекты использования и образования инвективы;

- выявить особенности бранной и инвективной лексики в русском, немецком и адыгейском языках.

Методы и приемы исследования определены спецификой объекта, предмета, целью и задачами исследования. Исследуемый материал рассматривается в описательном плане, с учетом того, что данный метод имеет исключительное значение для практики использования языка, а также в синхронно-сопоставительном плане - для выявления общего и особенного в сопоставляемых языках. Основным методом исследования выступает сопоставительно-типологический метод. Ему подчинены такие общенаучные методы и приемы, как анализ и синтез, дедукция и индукция, классификация и обобщение.

Методологическую основу исследования составляют современные научные представления о:

- целостности и всеобщей связи явлений окружающего мира;

- исторической преемственности поколений в сохранении, развитии и использовании языка как составной части культуры общества; системно-функциональном подходе к изучению языка, учитывающем взаимосвязь и взаимообусловленность языка и мышления.

Теоретической основой исследования явились труды известных отечественных и зарубежных ученых, занимающихся исследованием языковой личности и языкового сознания; принципов и методов семантических исследований типологией систем. ( Аветян, Выготский,

Демьянков, Карасик, Звегинцев, Китайгородская и др.); принципов и методов семантических исследований ( Воробьева, Жинкин, Крысин, Степанов); способов выражения экспрессии в языке ( Житнева, Маслов, & Миронова, Тхаркахо, Бабенко).

Определению содержания и направления исследования в значительной степени способствовало изучение научных изысканий З.У.Блягоза, М.Х. Шхапацевой, Р.Ю. Намитоковой, Б.М. Берсирова и др.

Материалом для исследования послужили:

- различные словари русского, немецкого и адыгейского языков -толковые, фразеологические, этимологические;

- фольклорные, художественные и публицистические тексты;

- собственные наблюдения над устной речью;

- наблюдения над письменным общением в русскоязычном Интернете.

Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что в ней впервые: поставлена проблема необходимости изучения бранной и инвективной лексики в адыгейском языке;

- в сопоставительно-типологическом плане исследуется место инвективы в системах русского, немецкого и адыгейского языков, способы ее образования;

- выясняются характерные особенности образования инвективной лексики в адыгейском языке;

- устанавливаются специфические способы образования инвективной лексики в русскоязычном Интернете.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что в нем выявлены универсальные и специфические черты, аналогии и ($■ существенные различия в системе функционирования бранной и инвективной лексики в русском, немецком и адыгейском языках, определено место инвективной лексики в общей системе языков, обоснованы диффузные явления инвективной лексики в другие функционально-социальные варианты языка.

Практическая значимость работы состоит в том, что результаты исследования могут быть применены:

- в процессе осуществления правосудия для квалификации степени оскорбления личности;

- в теории и практике перевода художественных произведений и уголовных дел;

- в возможности использования ее результатов на занятиях по лексике сопоставляемых языков, сопоставительно-типологическому языкознанию.

Кроме того, результаты исследования могут быть использованы в качестве дидактического материала на занятиях по лексике, в процессе изучения русского, адыгейского и немецкого языков в сопоставительном плане, а также в работах по сопоставительно-типологическому языкознанию.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Снижение языковой культуры и увеличение роли бранной и инвективной лексики в современных условиях является следствием:

- текущих общественно-политических явлений;

- исторического прошлого и условий функционирования языка; гиперактуализации оппозиции «свой-чужой» в условиях противоречий между слоями общества и отдельными ее членами;

- желания молодых людей отстраниться от предыдущих условий жизни, пережитков (мнимых и объективно существующих);

- невозможности устранения причин активизации бранной и инвективной лексики;

- недостаточной мотивации в среднем классе современного общества для формирования нравственной и интеллектуальной языковой личности.

2. Инвективную лексику отличает диффузность (прямая и обратная) ее значений. Инвективная лексика не обеспечивает функцию единства общения и обобщения, не выполняет фатическую и металингвистическую функции. Выделение функций, реализуемых инвективной лексикой, позволяет точно установить факт оскорбления.

3. В соответствии с принципом распределения в зависимости от противопоставления субъекта и объекта отрицательной оценки инвективы могут быть распределены на классы: этнические, тендерные, профессиональные, оценивающие черты характера, физическое состояние, степень выполнения статусных отношений и своих обязанностей.

4. Образование инвективной лексики происходит, в основном, с помощью следующих лексико-семантических способов:

- перехода общеупотребительной лексики в инвективную за счет средств языковой выразительности: метафоризации, заимствований, синонимизации и метонимии; перехода общеупотребительной иностранной лексики в инвективную;

- тембральной окраски общеупотребительных слов;

- трансформации длинного или трудновоспроизводимого слова в более короткое;

- заимствования из других языков с последующей адаптацией (например, их русификацией);

- перехода в инвективу некоторых профессиональных терминов;

- предельного уменьшения или увеличения значения слова;

- соединения двух или нескольких слов или корней, одно из которых инвективное;

- заимствования имен и фамилий исторических и литературных персонажей с выраженными отрицательными чертами.

5. Особенности функционирования бранной и инвективной лексики в адыгейском языке - незначительное представительство и слабая изученность- являются производными от факторов:

- традиционного запрета на инвективную лексику в условиях общественно ориентированного воспитания;

- высокого статуса и оценки в адыгском обществе искусных ораторов;

- новописьменности языка;

- влияния современного состояния общества и средств массовой информации, детабуизирующих бранную лексику;

- функционирования адыгейско-русского двуязычия.

Вместе с тем, адыгейская бранная лексика и фразеология более «мягкая» по сравнению с аналогичными пластами русского и немецкого языков и значительно меньше по объему.

Апробация работы. Основные положения, выводы, результаты исследований были апробированы на кафедре арабского языка Института стран Азии и Африки при МГУ (г. Москва) в 2001 г.; в Центре изучения языков Иорданского университета (Иордания, г. Амман) в 2003 г.;, на Международной научной конференции «Актуальные проблемы общей и адыгейской филологии. (Майкоп, 2003), на кафедре арабского и второго иностранного языка Адыгейского государственного университета и на кафедре русского языка Адыгейского государственного университета (Республика Адыгея, г. Майкоп,2002-2004).

Заключение диссертации по теме «Русский язык», Нагуар, Заира Казбековна

ВЫВОДЫ

Бранная речь больше, чем прочие стили разговорной речи, связана с универсальными экстралингвистическими факторами, имеет схожие черты в разных языках. Это спонтанность и порожденная ею неполнооформленность структур; повторы, вставки, высокая степень стандартизации, проявление индивидуальных черт стиля и др. Вместе с тем есть и особенности.

Для немецкого языка наиболее яркая из них — сдвоение личного имени. Нарицательно имена часто употребляются с прилагательными, значение которых не оставляют сомнения в том, что выражение в целом имеет бранный смысл. Приверженность немецкого языка к словосложению проявляется и в композитах, имеющих структуру "глагольная основа + личное имя".

В отличие от русского и немецкого языков, обсценной лексике которых посвящена обширная литература, адыгейские ругательства и брань не только не исследовались, но ни в словарях, ни в печатной продукции нет даже намека на их наличие в языке: традиционный запрет на бранную лексику в адыгейском языке распространяется столь далеко, что из текстов устраняются даже слова, словоформы и сочетания, которые чисто омонимически могут быть соотнесены с чем-либо неприличным. Вместе с тем адыгейское общество, как и любое другое, в нужных случаях «изливает душу» с помощью крепких слов и выражений. Правда, этот пласт лексики в адыгейском языке ни в какое сравнение не идет с идентичной лексикой немецкого и, тем более, русского языков.

Отсутствие не только грубого мата, но и пейоративов и инвектив в печатных текстах, радио- и Телепередачах на адыгейском языке, ограниченность использования адыгами этого пласта лексики на бытовом уровне имеет несколько причин. Новописьменный адыгейский язык, на котором формировался молодой литературный язык, не мог позволить себе использование «нерафинированных» выражений, которые были естественными в старописьменных языках. Объяснялось это еще и тем, что в советское время изначально были обречены на безгласность «непечатные» слова. В течение десятилетий ругательства в стране стали «запретным плодом» даже для исследователей языка. Ограниченность адыгейского бранного лексикона имеет еще одну причину - историческую. В адыгейском обществе высоко ценилось красноречие, ораторское искусство, лишенное как грубых, так и выспренных выражений. Являясь «продуктом» общественного воспитания и общественного устройства, адыги очень дорожили общественным мнением, боялись отлучения от общества. Это служило мощнейшим фактором, препятствующим развитию инвективной лексики в адыгейском языке. Сквернословие в присутствии женщин, стариков и детей всегда считалось в адыгейском обществе чрезвычайно предосудительным проступком. Человек, позволивший себе вольность в употреблении «нестандартных» выражений, навсегда лишал себя уважения окружающих.

Такое отношение к высокому стилю речи не исключало наличия в адыгейском языке «крепких и сильных слов и выражений», могущих служить одним из самых эффективных способов «излить душу». Полное отсутствие каких-либо лингвистических исследований и полевого материала не позволяют провести всестороннее глубокое исследование бранной адыгейской лексики.

Наиболее употребительными являются: сниженная оценка статуса человека (37,3 %), проклятия (28,8%), насмешки (20,5%) и унижения (13,5%). Богохульство, клички и ксенофобные прозвища в составе инвективной фразеологии не воспроизводятся. Богохульство как проявление словесной агрессии в адыгейском языке ограничено. В случае применения такой инвективы она поддерживается соотношением признаков богохульства и агрессивного посыла к инвектуму. Тем самым богохульство сближается с проклятием, границы между ними разрушаются.

Проклятия, применяемые в адыгейских фразеологизмах, делятся на две группы: 1) относящиеся непосредственно к инвектуму (его физическому, психологическому и социальному статусу); 2) относящиеся к роду, дому и близким инвектума. Данная группа более грубая и более оскорбительная. Ведущие позиции по распространенности в адыгейском языке занимает вид инвективы, связанный со сниженной оценкой статуса личности (37,3% по распространенности среди фразеологизмов).

Распространенные инвективные лексемы, оценивающие статус человека, условно могут быть разделены на группы слов, выражающих негативную оценку умственным способностям, стилю поведения, физическому состоянию, чертам характера, роду и близким родственникам, а также слова-инвективы вне денотации. Простых основ сравнительно немного, чаще всего они представляют собой заимствования из других языков. В силу отсутствия в адыгейском языке слов с безусловной инвективной силой, лексемы часто оканчиваются добавлением к основе слова прилагательного жъы «старый». Благодаря этому слово приобретает скорее фамильярно-пренебрежительный оттенок, чем инвективный. Часто используются русские заимствования в тех же значениях, что и в исходном языке. Наиболее употребительны зооморфные метафоры.

В адыгейском языке отмечается интересная особенность: изначально предназначенные быть инвективами выражения переходят в ряде случаев в «обычные». На данном этапе исследования причины подобного перехода из бранной лексики в нормативную трудно объяснить.

Наиболее характерной моделью образования инвектив в адыгейском языке являются композиты и фразеологизмы. Примечательно, что в адыгейской фразеологии встречается инвектива со сниженным проявлением агрессивности, в качестве инвектума которой выступают младшие по возрасту. Большинство инвектив этой группы относится не столько к самому инвектуму, а к тем, кого он любит и кем дорожит, т.е. к родителям. Смыслом такой инвективы является желание инвектора вызвать обиду за родителей и акцентировать внимание ребенка на связь своих плохих действий с осуждением общества его родителей, не сумевших его воспитать. В данном виде инвективы иногда встречаются и достаточно грубые формы проявления агрессии, но и тогда они не содержат табуированной лексики; агрессия осуществляется за счет метафоризации.

Одновременно отмечается способ еще большего снижения инвективного напряжения за счет снятия агрессии путем отрицания.

В адыгейском языке из инвективной фразеологии, направленной против личности, наиболее употребляемыми являются метафорические образные построения. Вероятно, то, что в адыгейском обществе применение инвективы не поощрялось, привело к тому, что некоторые фразеологизмы звучат одновременно агрессивно и насмешливо.

В адыгейской фразеологии имеются инвективы, образованные за счет звукоподражания, переходящие в слова. Особенностью лексики в адыгейском языке является возможность создания инвективного напряжения в инвектогенных текстах, где используются тексты (высказывания) двусмысленные (многосмысленные), не содержащие прямых инвективных слов и выражений и негативных отрицательно-оценочных суждений. Однако и здесь весь текст (высказывание) в целом направлен против какого-нибудь человека, группы людей, его (их) недостатков. Данный «деликатный» способ выразить свое негативное отношение обусловливается тем, что в адыгейском обществе применение брани считается оскорблением не только инвектума, но и инвектора.

Предельный уровень инвективности достигается за счет использования нормативной лексики. Аналогичные явления имеют место и в русском, и в немецком языках, но в адыгейском языке им принадлежит большее место. В условиях русско-адыгейского двуязычия в состав инвективной лексики адыгейского языка как самостоятельное средство языковой агрессии проникает табуированная, обсценная и другая русская лексика. Кроме того, русская инвективная лексика образует с адыгейскими словами ряд устойчивых и малоустойчивых идиом. Тогда сила и напряженность инвективы значительно сокращается и приближается к шутливой окраске. Еще более сниженным инвективным значением обладают бранные адыгейские идиомы и фразеологизмы, переводимые разговаривающими дословно на русский язык. С точки зрения отрицательного эмоционального напряжения эти выражения вряд ли могут быть отнесены к инвективе. Вероятно, при переводе с одного языка на другой инвективная сила идиом и фразеологизмов либо утрачивается, либо снижается.

Причиной конфликтогенности является употребление табуированной лексики, которая появляется в силу отсутствия у многих людей достаточных знаний о закономерностях функционирования природы и общества, а также чувство стыдливости и интимности в вопросах, касающихся осуществления естественных человеческих потребностей. Кроме того, табуирование слов издавна тесно связанно с желанием людей «ублажить» богов, силы природы, приравниваемые во многих случаях к богам, и животных, которые являлись нежелательными для встречи, — не тревожить, не беспокоить, а умиротворять их с тем, чтобы они не приносили вреда. Но не система тайноречия приводит к формированию инвективной лексики, а «срыв табу» в условиях социально обусловленных ограничений из-за чувства стыдливости и в соответствии с этическими нормами. Таким образом, инвектива определяется при нарушении запрета на произношение интимных частей тела и запрета на произношение естественных отправлений. Вместе с тем табу могло быть снято для усиления магического заклинания. В определенных случаях табу вызывает не чувство стыдливости, а боязнь навлечь на роженицу или ребенка несчастья (именно по этой причине адыги практиковали присвоение двух и большего количества имен одному и тому же человеку). Этими же причинами определяется запрет на произношение имен ближайших родственников мужа. Табуированность имен родителей мужа существует у адыгов до сих пор. Нарушение этого вида табу не приводило к восприятию такого факта как инвективы. Адыгейское общество в этом случае стыд относил не к тому, чье имя назвали, а к тому, кто это сделал.

Большой блок табуированных слов составляют наименования естественных отправлений. Нарушение табу, определенных стыдливостью и этическими нормами, приводило к образованию грубой инвективы. Одним из способов эвфемизации табуированных слов, относящихся к наименованию естественных отправлений, является их адаптация к детскому языку и детскому восприятию. Интересно, что детские эвфемизмы также применяются в инвективе сниженной агрессивной напряженности, направленной на унижение. Наличие большого числа табуированных направлений в адыгейском языке привело к усилению позиций эвфемизмов и сравнений в инвективной лексике.

Большое количество брани «живет» в Интернете. Лексика Интернета, который на равных позволяет общаться людям разного возраста, разного уровня культуры, с разным мироощущением и миропониманием, имеет ряд особенностей, которые до сих пор в письменном изложении инвективы не встречались, а в устной речи применяться не могут. Таким образом, появляется новый пласт русского языка, требующий изучения и нуждающийся в коррекции доступными демократическими, воспитательными и административными мерами.

В силу отсутствия контроля, разновозрастной аудитории пользователей, отмечаются тенденции к отклонению письменной Интернет-речи от орфографических, пунктуационных, синтаксических норм, даже их игнорирование. Это создает неблагоприятную и неуправляемую обществом среду, оказывающую сильное влияние на детей и подростков, на развитие их общей и речевой культуры. Из числа выявленных единиц инвективного текста наиболее распространенной целью является выражение экспрессии (40,9%). Основная потребность участников инвективного процесса заключается в том, чтобы выразить свое отношение к теме разговора, причем может быть и без попыток личного унижения и оскорбления собеседника.

Выявлено, что инвективные проявления в Интернете связываются с противодействием реализации потребности в безопасности (43,6%), потребности в самоуважении и самоактуализации (40,4%) и потребности в любви и уважении (16,0%). Вероятно, именно это обстоятельство привело к тому, что наиболее значимыми оппозициями, вызывающими появление инвективы в Интернете являются этнические (29,9%), политические (20,3%) и возрастные (15,5%). Для пользователей Интернета существенными оппозициями не представляются религиозные (5,1%), профессиональные (4,5%), и тендерные (4,1%).

Наряду с известными способами образования инвективы брань Интернета имеет особенности, обусловливаемые письменной формой изложения; возможностью обдумывания своего ответа; отсутствием рядом инвектума; возможностю «живого» общения, что позволяет всегда поддерживать эмоциональную напряженность. Вытекающими из особенностей Интернета средствами усиления инвективной силы являются: преднамеренное искажение слов и снижение их культурного статуса; написание имен с маленькой буквы, или с искажением, или с оскорблением; преднамеренное сдвоение или умножение количества букв в слове; написание заглавными буквами части предложения, выражающего основную инвекту; замена букв узнаваемого матерного слова знаками. Среди инвективных лексических построений встречаются профессионализмы.

Построение инвективных фраз зачастую строится на конфликте смыслов от уменьшительно-ласкательного до грубого матерного для увеличения «энергии» эмоций с опорой на исторические факты и предположения. Распространенным способом образования ксенофобических оскорблений является изменение названия национальности или признаков национальной культуры до узнаваемого, но оскорбительного, сравнение с насекомыми и животными. Кроме того, встречаются откровенные оскорбления без всякой аргументации и пожелания в получении инвектуму какого-либо ущерба. Все обнаруженные в Интернете угрозы обнаруживаются при этнической оппозиции.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В исторически неустойчивые периоды отмечается усиление дрейфа языка. Происходящие сегодня в России преобразования отражаются на состоянии и путях развития как русского, так и адыгейского языков. Эти изменения в языках носят, с одной стороны, позитивный характер, потому что отражают новые реалии и зарождающиеся социальные явления. С другой стороны, - негативный характер, так как снижается уровень владения языком, падает культура его применения. Вульгарные слова, жаргонизмы вторгаются в речь обычно в периоды глобальных исторических событий, социальных перемен, однако такого стремительного изменения языка, проникновения вульгарных, жаргонных и даже непристойных слов и выражений в предыдущие годы не происходило.

Ускорение темпов адаптационной перестройки языка связано главным образом с усилением возможностей и технической вооруженности средств массовой информации, появлением Интернета, изменением политической ориентации, что привело к проникновению в речь огромного количества иноязычных (в основном английских) слов, усилением процессов дистинкции (размежевания на «своих» и «чужих»), что приводит к применению в речи отрицательных оценок, понижающих статус объекта оценки. Первые две причины приводят к расшатыванию норм языка, к усилению позиций брани, а последняя - к безудержному росту инвективной лексики, т.е. слов и выражений, заключающих в своем смысловом значении, экспрессивной оценке и оценочном компоненте намерение говорящего или пишущего унизить, оскорбить, обесчестить, опозорить адресата речи.

Вместе с гласностью пришло снятие запретов на целые пласты публикаций, в частности на издание эротической продукции, на обсуждение интимной жизни популярных людей, что повлекло за собой снятие табу с соответствующей лексики. Выход на авансцену журналистики, политической и культурной жизни существенного числа малограмотных людей привел к проникновению в печать, на экраны телевизоров, на радио, в литературу большого объема вульгарной и даже нецензурной лексики. Лексика и фразеология лагерно-тюремного и молодежного жаргона широко используется в текстах разнообразной тематики, в устной политической речи, в официальной и неофициальной речи людей разного социального статуса, возраста, культурного уровня. Вместе с присущими жаргонной речи, особенно лагерно-тюремному и уголовному жаргону, грубостью выражения, интеллектуальным и эмоциональным примитивизмом жаргонизмы привносят в общество негативное восприятие жизни, грубые, натуралистические номинации, примитивизм в выражении мыслей и эмоций. На увеличение бранной лексики повлияли также изменение армейского жаргона в связи с переходом к практике призыва в армию молодежи с уголовным прошлым; формирование и усиление распространения жаргона уличных торговцев; перенасыщенность рекламных текстов заимствованными элементами. Особо уязвимой оказывается речь подростков и молодежи.

Одной из главных причин появления инвективы в обществе являются дистинкции. Современные условия приводят к наложению двух системообразующих инвективной лексики: а) резко обостряется размежевание на «своих» и «чужих», при этом «чужие» наделяются отрицательными характеристиками; б) снимается табу с бранной лексики, что приводит к возрастанию ее употребления в инвективной лексической фразеологии. В рамках оппозиции «свой-чужой» резко возрастает политическая, ксенофобическая брань и инвектива.

Высокий интеллектуальный, творческий и нравственный потенциал элитарной языковой личности, в совершенстве владеющей арсеналом языковых средств, должен исключать использование брани и инвективы. Но есть ряд причин, актуализирующих необходимость изучения инвективной лексики. Среди них потребности юриспруденции, особенно дел, связанных с покушением на честь и достоинство граждан, а также потребность её содержательного перевода с одного языка на другой.

Одной из проблем, возникающих в ходе изучения оценочной лексики, является определение понятия «инвектива» и отграничение ее от «брани», вульгаризмов», «сниженной лексики», «нейтральной лексики» и т. д. Инвективная лексика (фразеология) - слова и выражения, заключающие в своем смысловом значении, экспрессивной окраске и оценочном компоненте намерение говорящего или пишущего унизить, оскорбить, обеспечить, опозорить адресата речи или третье лицо, обычно сопровождаемое стремлением сделать это в как можно более унизительной, резкой, грубой или циничной форме (реже прибегают к «приличной» форме - эвфемизмам, вполне литературным).

Вряд ли можно считать инвективную лексику частью языка, реализующей коммуникативную функцию; инвектива не выполняет главную функцию языка по отношению к человечеству в целом, не реализует единство общения и обобщения. Инвективная лексика относится к сфере эмоционально повышенной, аффективной. Эмоциональность такой речи ориентирована на конкретную ситуацию, поэтому анализ как самих высказываний, так и их лексико-фразеологического состава возможен только в тесной связи с контекстом, ситуацией речевого акта.

Бранная речь вбирает в себя часть литературно-разговорной речи, говоров и просторечия, как в устном, так и в письменном исполнении.

Основная часть инвективной лексики и фразеологии составляется из лексики бранной, относящейся отчасти к диалектам, но главным образом к просторечию, а также к жаргонам, и характеризуется грубой вульгарной экспрессивной окраской, резко негативной оценкой, чаще всего циничного характера. Однако инвективная лексика может и не содержать бранной семантики как таковой. Нейтральные слова в совокупности могут иметь инвективный подтекст.

Инвективы близки к перформативам: высказывание является одновременно и поступком и действием. Инвективы объединяются в определенный тип высказываний не только стилистическими признаками, но и выражением глубинных обстоятельств.

Бранная речь больше, чем прочие стили разговорной речи, связана с универсальными экстралингвистическими факторами, имеет схожие черты в разных языках. Это спонтанность и порожденная ею неполнооформленность структур; повторы, вставки, высокая степень стандартизации, проявление индивидуальных черт стиля и др. Вместе с тем есть и особенности.

Для немецкого языка наиболее яркая из них — сдвоение личного имени. Нарицательно имена часто употребляются с прилагательными, придающих выражению в целом имеет бранный смысл. Приверженность немецкого языка к словосложению проявляется и в композитах, имеющих структуру "глагольная основа + личное имя".

В отличие от русского и немецкого языков, обсценной лексике которых посвящена обширная литература, адыгейские ругательства и брань не только не исследовались, но ни в словарях, ни в печатной продукции нет даже намека на их наличие в языке: традиционный запрет на бранную лексику в адыгейском языке распространяется столь далеко, что из текстов устраняются даже слова, словоформы и сочетания, которые чисто омонимически могут быть соотнесены с чем-либо неприличным. Вместе с тем адыгейское общество, как и любое другое, в нужных случаях «изливает душу» с помощью крепких слов и выражений. Правда, этот пласт лексики в адыгейском языке ни в какое сравнение не идет с идентичной лексикой немецкого и, тем более, русского языков.

Отсутствие не только грубого мата, но и пейоративов и инвектив в печатных текстах, радио- и телепередачах на адыгейском языке, ограниченность использования адыгами этого пласта лексики на бытовом уровне имеет несколько причин. Новописьменный адыгейский язык, на котором формировался молодой литературный язык, не мог позволить себе использование «нерафинированных» выражений, которые были естественными в старописьменных языках. Объяснялось это еще и тем, что в советское время изначально были обречены на безгласность «непечатные» слова. В течение десятилетий ругательства в стране стали «запретным плодом» даже для исследователей языка. Ограниченность адыгейского бранного лексикона имеет еще одну причину - историческую. В адыгейском обществе высоко ценилось красноречие, ораторское искусство, лишенное как грубых, так и выспренных выражений. Являясь «продуктом» общественного воспитания и общественного устройства, адыги очень дорожили общественным мнением, боялись отлучения от общества. Это служило мощнейшим фактором, препятствующим развитию инвективной лексики. Сквернословие в присутствии женщин, стариков и детей всегда считалось в адыгейском обществе чрезвычайно предосудительным. Человек, позволивший себе вольность в употреблении «нестандартных» выражений, навсегда лишал себя уважения окружающих.

Почтительное отношение к высокому стилю речи не исключало наличия в адыгейском языке «крепких и сильных слов и выражений», могущих служить одним из самых эффективных способов «излить душу». Наиболее употребительными являются: сниженная оценка статуса человека (37,3 %), проклятия (28,8%), насмешки (20,5%) и унижения (13,5%). Богохульство, клички и ксенофобные прозвища в составе инвективной фразеологии не воспроизводятся. Богохульство как проявление словесной агрессии в адыгейском языке ограничено. В случае применения такой инвективы она поддерживается соотношением признаков богохульства и агрессивного посыла к инвектуму. Тем самым богохульство сближается с проклятием, границы между ними разрушаются.

Проклятия, применяемые в адыгейских фразеологизмах, делятся на две группы: 1) относящиеся непосредственно к инвектуму (его физическому, психологическому и социальному статусу); 2) относящиеся к роду, дому и близким инвектума. Данная группа более грубая и более оскорбительная. Распространенные инвективные лексемы, оценивающие статус человека, условно могут быть разделены на группы слов, выражающих негативную оценку умственным способностям, стилю поведения, физическому состоянию, чертам характера, роду и близким родственникам, а также слова-инвективы вне денотации. Простых основ сравнительно немного, чаще всего они представляют собой заимствования из других языков. Из-за отсутствия в адыгейском языке слов с безусловной инвективной силой лексемы часто оканчиваются добавлением к основе слова прилагательного жъы «старый». Благодаря этому слово приобретает скорее фамильярно-пренебрежительный оттенок, чем инвективный. Часто используются русские заимствования в тех же значениях, что и в исходном языке. Наиболее употребительны зооморфные метафоры.

В адыгейском языке есть интересная особенность: изначально предназначенные быть инвективами выражения переходят в ряде случаев в «обычные».

Наиболее характерной моделью образования инвектив в адыгейском языке являются композиты и фразеологизмы. Примечательно, что в адыгейской фразеологии встречается инвектива со сниженным проявлением агрессивности, в качестве инвектума которой выступают младшие по возрасту. Большинство инвектив этой группы относится не столько к самому инвектуму, а к тем, кого он любит и кем дорожит, т.е. к родителям. Смыслом такой инвективы является желание инвектора вызвать обиду за родителей и акцентировать внимание ребенка на связи своих плохих действий с осуждением общества его родителей, не сумевших его воспитать. В данном виде инвективы иногда встречаются и достаточно грубые формы проявления агрессии, но и тогда они не содержат табуированной лексики; агрессия осуществляется за счет метафоризации. Одновременно отмечается способ еще большего снижения инвективного напряжения за счет снятия агрессии путем отрицания.

В адыгейском языке из инвективной фразеологии, направленной против личности, наиболее употребляемыми являются метафорические образные построения. Вероятно, то, что в адыгейском обществе применение инвективы не поощрялось, привело к тому, что некоторые фразеологизмы звучат одновременно агрессивно и насмешливо.

В адыгейской фразеологии имеются инвективы, образованные за счет звукоподражания, переходящие в слова. Особенностью лексики в адыгейском языке является возможность создания инвективного напряжения в инвектогенных текстах, где используются высказывания двусмысленные (многосмысленные), не содержащие прямых инвективных слов и выражений и негативных отрицательно-оценочных суждений. Однако и здесь весь текст (высказывание) в целом направлен против какого-нибудь человека, группы людей, его (их) недостатков. Данный «деликатный» . способ выразить свое негативное отношение обусловливается тем, что в адыгейском обществе применение брани считается оскорблением не только для инвектума, но и для инвектора.

Предельный уровень инвективности достигается за счет использования нормативной лексики. Аналогичные явления имеют место и в русском, и в немецком языках, но в адыгейском языке им принадлежит большее место. В условиях русско-адыгейского двуязычия в состав инвективной лексики адыгейского языка как самостоятельное средство языковой агрессии проникает табуированная, обсценная и другая русская лексика. Кроме того, русская инвективная лексика образует с адыгейскими словами ряд устойчивых и малоустойчивых идиом. Тогда сила и напряженность инвективы значительно сокращается и приближается к шутливой окраске. Еще более сниженным инвективным значением обладают бранные адыгейские идиомы и фразеологизмы, переводимые говорящими на русский язык дословно. С точки зрения отрицательного эмоционального напряжения эти выражения вряд ли могут быть отнесены к инвективе. Вероятно, при переводе с одного языка на другой инвективная сила идиом и фразеологизмов либо утрачивается, либо снижается.

Часто причиной конфликтогенности является употребление табуированной лексики. Она обусловлена чувством стыдливости в вопросах, касающихся осуществления естественных человеческих потребностей, а также тесно связанна с желанием людей «ублажить» богов, силы природы, приравниваемые во многих случаях к богам, и животных, которые являлись нежелательными для встречи, - не тревожить, не беспокоить, а умиротворять их с тем, чтобы они не приносили вреда. Но не система тайноречия приводит к формированию инвективной лексики, а «срыв табу» в условиях социально обусловленных ограничений из-за чувства стыдливости и в соответствии с этическими нормами. Таким образом, инвектива обусловлена нарушением запрета на произношение интимных частей тела и запрета на произношение естественных отправлений. Кроме того, табу могло быть снято для усиления магического заклинания. В определенных случаях табу вызывает не чувство стьгдливости, а боязнь навлечь на роженицу, ребенка или ближайших родственников несчастья (именно по этой причине адыги практиковали присвоение двух и более имен одному и тому же человеку). Нарушение табу на имена родственников мужа, существующее в адыгейском обществе до сих пор, не приводило к восприятию такого факта в качестве инвективы. Адыгейское общество в этом случае стыд относил не к тому, чье имя назвали, а к тому, кто это сделал.

Большой блок табуированных слов составляют наименования естественных отправлений. Нарушение табу, определенных стыдливостью и этическими нормами, приводило к образованию грубой инвективы. Одним из способов эвфемизации в этом случае является их адаптация к детскому языку и детскому восприятию. Детские эвфемизмы также применяются в инвективе сниженной агрессивной напряженности, направленной на унижение. Большое число табуированных направлений в адыгейском языке привело к усилению позиций эвфемизмов и сравнений в инвективной лексике.

Много брани «живет» в Интернете, который на равных позволяет общаться людям разного возраста, разного уровня культуры, с разным мироощущением и миропониманием. Так появляется новый пласт русского языка, требующий изучения и соответствующей коррекции доступными демократическими, воспитательными и административными мерами.

В силу отсутствия контроля, разновозрастной аудитории пользователей, отмечается тенденция к отклонению письменной Интернет-речи от орфографических, пунктуационных, синтаксических норм и даже их игнорирование. Это создает неблагоприятную и неуправляемую обществом среду, оказывающую сильное влияние на детей и подростков, на развитие их общей и речевой культуры. Наиболее распространенной целью выявленных инвектив является выражение экспрессии (40,9%). Основная потребность участников инвективного процесса заключается в том, чтобы выразить свое отношение к теме разговора, причем может быть и без попыток личного унижения и оскорбления собеседника.

Инвективные проявления в Интернете связываются с противодействием реализации потребности в безопасности (43,6%), потребности в самоуважении и самоактуализации (40,4%) и потребности в любви и уважении (16,0%). Вероятно, именно это привело к тому, что наиболее значимыми оппозициями, вызывающими появление инвективы в Интернете, являются этнические (29,9%), политические (20,3%) и возрастные (15,5%). Для пользователей Интернета существенными оппозициями не представляются религиозные (5,1%), профессиональные (4,5%) и тендерные (4,1%).

Наряду с известными способами образования инвективы брань Интернета имеет особенности, обусловливаемые письменной формой изложения; возможностью обдумывания своего ответа; отсутствием рядом инвектума; возможностью «живого» общения, что позволяет всегда поддерживать эмоциональную напряженность. Средствами усиления инвективной силы являются: преднамеренное искажение слов и снижение их культурного статуса; написание имен с маленькой буквы, или с искажением, или с оскорблением; преднамеренное сдвоение или умножение количества букв в слове; написание заглавными буквами части предложения, выражающего основную инвекту; замена букв узнаваемого матерного слова знаками; некоторые профессионализмы. Построение инвективных фраз зачастую строится на конфликте смыслов от уменьшительно-ласкательного до грубого матерного для увеличения «энергии» эмоций с опорой на исторические факты и предположения. Распространенным способом образования ксенофобических оскорблений является изменение названия национальности или признаков национальной культуры до узнаваемого, но оскорбительного, сравнение с насекомыми и животными. Кроме того, встречаются откровенные оскорбления без всякой аргументации и пожелания в получении инвектуму какого-либо ущерба. Все обнаруженные в Интернете угрозы обнаруживаются при этнической оппозиции.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Нагуар, Заира Казбековна, 2004 год

1. Аветян Э.Г. Смысл и значение. Ереван, 1979.

2. Авоян Р.Г. Значение в языке. М., 1985.

3. Автономова Н.С. Понимание и язык // Познание и язык: Критический анализ герменевтических концепций. М., 1984.

4. Адыгейско-русский словарь / Под ред. Ж. Шаова. Майкоп, 1975.

5. Алексеев И.С. Об универсальном характере понимания // Вопросы философии. 1986. № 7.

6. Англо-русский и русско-английский словарь табуированной лексики. / Сост. А. М Волков. М.: АО «Молодая гвардия». - 127 с.

7. Антипов Г.А., Донских О.А., Морковина И.Ю., Сорокин Ю.А. Текст как явление культуры. Новосибирск, 1989.

8. Апресян Р. Г. Сила и насилие слова // Человек. 1997. № 5.

9. Арбатский Л. Толковый словарь русской брани.- М.: ООО «Изд-во Яуза», 2000. 448 с.

10. Артемюк Н. Д., Зааевский X. В. Разговорный немецкий язык. М.: «Просвещение», 1989.

11. Арутюнова Н Д Жанры общения // Человеческий фактор в языке. Коммуникация, модальность, дейксис. М., 1992.

12. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. -М., 1988.

13. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Известия АН СССР. Серия Литературы и языка. Т.40. 1981. № 4.

14. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.

15. Афанасьев Ю. Н. Феномен советской историографии // Советская историография. М., 1996.

16. Бабенко JI. Б. Лексические средства обозначений эмоций в русском языке. Свердловск. 1992.

17. Базылев В.Н. К изучению политического дискурса в России и российского политического дискурса // Политический дискурс в России -2. М., 1998.

18. Базылев В.Н. Новая метафора языка: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. -М., 1999.-53 с.

19. Байков В.Г. Манипулятивная семантика и контрпропаганда // Функционирование языка как средства идеологического воздействия. -Краснодар, 1988.

20. Бали Ш. Французская стилистика. — М., 1961. — 516с.

21. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка / Пер. с фр. Е.В. и Т.В.Вентцель / Ред., вст.ст. и прим. Р.А.Будагова. М.: «Иностранная литература», 1955.

22. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М. М. Автор и герой: философским основам гуманитарных наук. — СПб., 2000.

23. Бгажцноков Б.Х. Адыгская этика. Нальчик: «Эль-фа», 1999.

24. Беркли Д. Трактат о принципах человеческого знания, в котором исследованы главные причины заблуждений в науках, а также основания скептицизма, атеизма и безверия // Беркли. Сочинения. -М.: «Мысль», 1978. С. 149-246.

25. Берсиров Б.М. Структура и история глагольных основ в адыгейских языках.- Майкоп: ГУРИПП «Адыгея», 2001. — 236 с.

26. Блакар Р. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.

27. Блягоз З.У. Билингвизм как источник и эффективное средство интернационального воспитания учащийся молодежи // Русский язык как средство интернационального воспитания. Орджоникидзе, 1987. - 0,8 п.л.

28. Блягоз З.У. Некоторые вопросы развития лексики адыгейского языка в условиях адыгейско-русского билингвизма (Социолингвистическое исследование) // Ученые записки Адыгейского НИИЭЯЛИ. Языкознание. Майкоп, 1974. Т. XIX. С.201 - 202.

29. Блягоз З.У. О русских лексических заимствованиях в адыгейском языке // Сб. статей по адыгейскому языку. Майкоп, 1976. — С.274 -294.

30. Блягоз З.У. Области взаимодействия языков в условиях адыгейско-русского двуязычия // Проблемы двуязычия и многоязычия. М.: Наука, 1972. - С. 282-286.

31. Блягоз З.У. Отражение в адыгейском языке влияния русской культуры на культуру адыгейского народа в условиях двуязычия // Развитие языков и культур народов СССР в их взаимодействии. -Уфа, 1976.-С. 183- 195.

32. Блягоз З.У. Роль языка межнационального общения в развитии национальной терминологии в условиях национально-русского двуязычия // Теория и практика научно-технической лексикографии: Сб. статей. М.: «Русский язык», 1988. - 0,3 п.л.

33. Богомолов Ю. Ксенофобия. как и было сказано // Известия. 31.10.2003.

34. Бондарко А.В. Функциональная грамматика // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: «Советская энциклопедия», 1990. С. 565 - 566.

35. Борботько В. Г. Общая теория дискурса (принципы формирования и смыслопорождения): Дис. д-ра филол. наук. Краснодар, 1998.

36. Борисова Е. Г. Особенности типов политического дискурса в России // Политический дискурс в России 2. - М., 1998.

37. Борисова О.В. Политическая социализация этнических групп в постколониальном пространстве // ОНСД993. С. 71-81.

38. Брандес М.П. Стилистика немецкого языка. М.: «Высшая школа». 1983.

39. Булыгина Е.Ю., Стексова Т.Н. Появление языковой агрессии в СМИ, http: // lexis asu.narod.ru),

40. Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. М.: «Гос. учебно-педагогическое изд-во Министерства просвещения РСФСР», 1959.

41. Бюлер К. Аксиоматика лингвистики.- М., 1936.

42. Вежбицка А. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой самообороны // Вопросы языкознания. 1993. № 4.

43. Виноградов В.В. К истории лексики русского литературного языка // Русская речь. 1927. № 1. С. 90-118.

44. Виноградов В.В. Лексикология и лексикография. М.: Наука, 1977. С.12-34.

45. Волкогонов Д.А. Сталинизм: сущность, генезис, эволюция // Вопросы истории. 1990. № 3.

46. Вольная русская поэзия второй половины XVIII первой половины XIX века. М.: «Советский писатель», 1970. - 920 с.

47. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М. 1985. С. 17-19.

48. Воробьева О. П. Текстовые категории и фактор адресата. Киев, 1993.

49. Воробьева О.И. Политическая лексика. Семантическая структура. Текстовые коннотации. Архангельск, 1999.

50. Воробьева О.И. Политический дискурс: семантика таксономия, функции: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. М., 2000.

51. Выготский JI.C. Мышление и речь. М.: «Лабиринт», 1996.

52. Гаджиев К.С. Тоталитаризм как феномен XX века // Вопросы философии 1990. № 2. С. 22-34.

53. Геллер М. Машина и винтики и история формирования советского человека. М.,1994.

54. Гоголев Н.Д. Речевой жанр ссоры и инвективные сценарии в рассказе В.М.Шукшина http: // iexis asu. Narod/ ru.

55. Гол ев Н.Д. Юридизация естественного языка как юрислингвистическая проблема // Юрислингвистика 2: Проблемы и перспективы / Под. Ред. Н.Д. Голева. - Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2000.

56. Голомшток И. Тоталитарное искусство. М.,1994.

57. Голуб И.Б. Стилистика русского языка. М.: «Ральф; Айрис-пресс», 1977. - 448 с.

58. Гольдин В.Е. Обращение: теоретические проблемы. Саратов, 1987.

59. Даниленко В.П. Диахронический аспект гипотезы Сепира — Уорфа. http: www. Isly. ru \danilenko\artikles\sepir. Htm

60. Девкин В.Д. Немецкая разговорная речь. М.: «Международные отношения», 1979.

61. Девкин В.Д. Немецко-русский словарь разговорной лексики. М. «Русский язык», 1994.

62. Дейк Ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

63. Дейк Ван Т. А. Расизм и язык. М.,1989.

64. Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца 20 века. М.: Институт языкознания РАН, 1995. С. 239 - 320.

65. Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца 20 века. М.: Институт языкознания РАН, 1995. С. 239 - 320.

66. Демьянков В.З. Загадки диалога и культуры понимания // Текст в коммуникации. М.: Институт языкознания АН СССР, 1991. С.109-116.

67. Демьянков В.З. Личность, индивидуальность и субъективность в языке и речи // «Я», «субъект», «индивид» в парадигмах современного языкознания. М.: ИНИОНРАН, 1992. С.9-34.

68. Демьянков В.З. Функционализм в зарубежной лингвистике конца 20 века // Дискурс, речь, речевая деятельность: Функциональные и структурные аспекты. М.: ИНИОН, 2000. С. 26 - 136.

69. Дмитриева О.Л. Ярлык в парламентской речи // Культура парламентской речи. М., 1994.

70. Добренко Е. Между истррией и прошлым: писатель Сталин и литературные истоки советского исторического дискурса // Соцреалистический канон. СПб., 2000.

71. Добренко Е. А. Фундаментальный лексикон: Литература позднего сталинизма // Новый мир. 1990. № 2.

72. Драганов А.К. Коммуникативно-прагматический аспект художественного текста // Вопросы синтаксиса и стилистики в современном немецком языке. Пятигорск, 1986.

73. Елистратов В. С. Арго и культура / Словарь московского арго. М., 1994.

74. Ермоленко С. С. Язык тоталитаризма и тоталитаризм языка // Мова тоталитарного суспильства. Киев, 1995.

75. Желев Ж. Фашизм тоталитарное государство. - М.,1991.

76. Жельвис В.И. Инвектива: опыт тематической и функциональной классификации // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985.

77. Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи // Н.И. Жинкин. Язык. Речь. Творчество. М.: «Лабиринт», 1998.

78. Житенева Л. И. Приемы создания экспрессии в газетных текстах // Русская речь. 1986. № 2.

79. Жмурков Д. Насилие и литература, http: // www.psyfaktor. org / agress s/ htm.

80. Загладин H.B. Тоталитаризм и демократия — конфликт века // Кентавр. 1992. № 5 6. С. 4 - 8.

81. Запасник С. Ложь в политике // Философские науки. 1991. № 8.

82. Записки Одесского общества истории и древности. Одесса, 1863. т.5.

83. Звегинцев В.А. Язык и лингвистическая теория. М.: Изд-во МГУ, 1973.

84. Земская Е.А. Активные процессы в русском языке последнего десятилетия XX века. Часть 2. Филология. 2001. С.27-32.

85. Земская Е.А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества // Вопросы языкознания. 1996. № 3.

86. Зильберт Б.А. Языковая личность и "новояз" тоталитаризма // Языковая личность и семантика.- Волгоград, 1994.

87. Иванова Н. Шмурдяк на карнавале // Московская промышленная газета. 19 февраля 2003.

88. Ивин А.А. Основания логики оценок. М.: Изд-во МГУ, 1970.

89. Искоз A.M., Ленкова А. Ф. Хрестоматия по лексикологии немецкого языка. М.: "Просвещение", 1985.

90. Иссерс О. С. Языковые средства и способы манипуляции сознанием // Семантика языковых единиц. М., 1992.

91. Иссерс О.С. Свобода слова: две стороны медали — оскорбление в зеркале юриспруденции и лингвистики, http: // iexis — asu. narod. ru/ other / works / index, hth.

92. Казанов X.K. Культура адыгов. Нальчик: «Эльбрус», 1993. - 256 с.

93. Карасик В. И. О типах дискурса // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сборник научных трудов. Волгоград: Перемена, 2000.

94. Карасик В.И Религиозный дискурс // Языковая личность, проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. Волгоград, 1999.

95. Карасик В.И. О категориях дискурса // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград, 1998.

96. Карасик В.И. Оценочная мотивировка, статус лица и словарная личность // Филология-Philologica, 1994. № 3. С. 2-7.

97. Карасик В.И. Признак социально-ситуативного статуса лица в семантике английских глаголов // Семантические признаки и их реализация в тексте. Волгоград, 1986.

98. Карасик В.И. Структура институционального дискурса // Проблемы речевой коммуникации. Саратов, 2000.

99. Карасик В.И. Язык социального статуса. М.: Ин-т языкознания РАН; Волгоград: Гос. пед. ин-т, 1992.-330 с.

100. Касдандзия В.А. Синонимия в немецкой фразеологии. М.: "Высшая школа", 1980.

101. Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. "Свое" "чужое" в коммуникативном пространстве митинга // Русистика сегодня. - М., 1995. № 1.

102. Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Речевые жанры и социальные роли // Русский язык в контексте современной культуры. -Екатеринбург, 1998.

103. Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Формирование новых стереотипов социального поведения в посттоталитарном обществе (на материале митингов) // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. М., 1995.

104. Клемперер В. Ш. Язык третьего рейха. М., 1998.

105. Ковалев Н.Н. Социальный фактор эффективности речевого общения // Знание, культура, власть: проблемы философского осмысления. Харьков, 1993.

106. Кононов Н. Наглядная ксенофобия. Правозащитники надеются остановить волну расизма агитацией и пропагандой // Известия 18.09.2003.

107. Коротеева В.В. Теории национализма в зарубежных науках. М., 1999.

108. Круглый стол на тему: «Русский язык в общеобразовательной школе: программы и учебники» http: // www.ruscenter.ru/ 23. html.

109. Крысин JI. П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца XX столетия. М.,1999. С. 384 - 385.

110. Крысин Л.П. Социальный компонент в семантике языковых единиц // Влияние социальных факторов на функционирование и развитие языка. М., 1988.

111. ПЗ.Кумахов М.А. Очерки общего и кавказского языкознания. -Нальчик, 1984.

112. Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. -Екатеринбург Пермь, 1995. - 360 с.

113. Лассан Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ. Вильнюс, 1995.

114. Левин Ю.И. Об обсценных выражениях русского языка // Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998. С.809-819.

115. Лермонтов М.Ю. Стихотворения, поэмы. Ставрополь, 1969. - 162 с.

116. Мамхегова Р.А. Очерки об:адыгском этикете. Нальчик: «Эльбрус», 1993.

117. Маслова В.А. Лиигвостилистический анализ экспрессивности текста. Минск, 1997.

118. Матвеева Т. В. Лексическая экспрессивность в языке. Свердловск, 1986.

119. Международный словарь непристойностей. Путеводитель по скабрезным словам и неприличным выражениям в русском, итальянском, французском, немецком и английском языках М., 1992.

120. Мельчук И.А. Опыт теории лингвистических моделей «Смысл <=> Текст». -М.: «Наука», 1974.

121. Миронова Н.Н. Дискурс-анализ оценочной семантики. М., 1997.

122. Михеев А.В. Язык тоталитарного общества // Вестник Академии наук СССР. 1991. №8.

123. Мокиенко В. М. Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное / PycHCTHKa-Russistik.l994. № 1-2.

124. Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Словарь русской брани. СПб.: «Норинт», 2003. -450 с.

125. Мукаржовский Я. Литературный язык и поэтический язык // Пражский лингвистический кружок. М., 1967.

126. Нагорная О.В. Теоретические аспекты ксенофобии и межнациональных конфликтов. / http: // www. Orenburg/ ru /culture/ credo/ now/7, html

127. Намитокова Р.Ю. Авторские неологизмы: словообразовательный аспект. Ростов-на-Дону: РГУ. 1986. - 10 п.л.

128. Намитокова Р.Ю. Авторские новообразования: структура и функционирование: Автореф. дис. . д-ра. филол. наук. М.: МГПИ им. В.И. Ленина. 1989. - 54 с.

129. Немецко-русский (основной) словарь. М.: «Русский язык», 1992. -1040 с.

130. Норман Б.Ю. Функции языка // Основы языкознания. Минск. 2001. №42. С.32-66.

131. Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой М.: «Русский язык», 1984.

132. Ольшанский Д. А. Тоталитарное государство: феномен антикультуры // http //www', ssu. samara, ru/researeh/philosophy/frame asp?journal=

133. Ольшанский Д. А. Тоталитарное государство: феномен антикультуры // Осмыслить культ Сталина. М., 1989.

134. Павиленис Р.И. Проблема смысла. М., 1983.

135. Рождественский Ю.В. Лекции по общему языкознанию: Учебное пособие для филологических специальностей университетов. М.: «Высшая школа», 1990.

136. Розен Е.В. Немецкая лексика: история и современность. М.: «Высшая школа», 1991. - 96 с.

137. Розен Е.В. Новые слова и устойчивые словосочетания в немецком языке. М.: «Просвещение», 1991. - 192 с.

138. Ромашко С.А. Культура, структура коммуникации и языковое сознание // Язык и культура. М., 1987.

139. Русская поэзия XIX начала XX в. / Редкол.: Г. Беленький, П. Николаев, А. Овчаренко и др. Сост., вступ. статья, примеч. Н. Якушина. -М.: «Художественная литература», 1987. - 863 с.

140. Русский мат. Толковый словарь. М., 1996.

141. Русско-адыгейский словарь / Под ред. Х.Д. Водождокова. М., 1960.

142. Русско-немецкий (основной) словарь. 11-е изд., стереотип. / Под ред. К. Лейна- М.: «Русский язык», 1989. 736 с.

143. Садыкбекова Д.Т. Смысловое восприятие текста: Концепт // Известия АН КиргССР. Фрунзе, 1977. № 6.

144. Самойлов Э.В. Общая теория фашизма. Обнинск, 1992.

145. Самсонов Н.Г. Засорение русского языка // Наука и образование. 2000. № 4.

146. Семантические роли и образы языка // Язык о языке / Под общим руководством и редакцией Н.Д.Арутюновой. М.: «Языки русской культуры», 2000. С. 193-270.

147. Сиротинина О.Б. Современная разговорная речь и ее особенности. -М.: «Просвещение», 1974.

148. Сказания о Жабаги Казаноко / Сост. З.М. Налоева, A.M. Гутова. -Нальчик: Изд. центр «Эльфа Фа», 2001. С.277-278.

149. Словарь политической терминологии. М., 1990.

150. Современный словарь иностранных слов. М.: «Русский язык», 1992.-740 с.

151. Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. -М.: «Наука», 1975.

152. Степанов Ю.С. Семиотическая структура языка (Три функции и три формальных аппарата языка) // ИАНСЛЯ 1973. Т. 32. Вып.4. С. 340355.

153. Степанов Ю.С. Современные связи лингвистики и логики: Категории функции, пропозициональной связки, синтаксического отрицания // ВЯ. 1973. № 4. С.62-75.

154. Тезисы пражского лингвистического кружка / Пер. с фр. // Пражский лингвистический кружок: Сборник статей. — М.: «Прогресс», 1967. С. 17-41.

155. Телия В. Н. Метафоризация и ее роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. -М., 1988. С. 173-204.

156. Телия В.Н. Семантика связанных значений слов и их сочетаемости // Аспекты семантических исследований. — М.: «Наука», 1980. С. 250 -319.

157. Тхаркахо Ю.А. Знание языков путь к взаимопониманию // Советская Адыгея. 20.08. 1997.

158. Тхаркахо Ю.А. Остатки тайноречия и культура речи // Проблемы адыгейской письменности и культуры речи. Майкоп, 1979. - С.96-104.

159. Тхаркахо Ю.А. Становление стилей и норм адыгейского литературного языка: Автореф. дис. д-ра филол. наук. -М., 1986. -35 с.

160. Тхаркахо Ю.А. Стилистика адыгейского языка. Майкоп, 2003.

161. Тхаркахо Ю.А. Табу и культура общения у адыгов // Актуальные проблемы общей и адыгской филологии. Тезисы докладов. Майкоп, 1998. — С.74-75.

162. Тхаркахо Ю.А. Табуированные и эвфемистические слова и их стилистическая значимость в адыгейском языке // Вопросы адыгейского языкознания. Вып. 1. — Майкоп, 1980. С. 53 - 66.

163. Тхаркахо Ю.А. Традиционные и новые формы обращения, функционирующие в речи адыгейцев, и их морально-этическая характеристика // Национальная культура и общение (Материалы конференции).-М., 1977.-С. 79-81.

164. Тхаркахо Ю.А. Фразеологический словарь адыгейского языка (на адыгейском языке). Майкоп, 1980. - 206 с.

165. Тхаркахо Ю.А. Чужая речь и ее разновидности // Сборник статей по синтаксису адыгейского языка. Майкоп, 1973. С.166-172.169. Уорф Э. Языки. М., 1921.

166. Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А.И. Молоткова. М.: «Советская энциклопедия», 1968.

167. Хан-Пира Р.И. Советский тоталитаризм и русский язык // Национально-культурный компонент в тексте и языке. Ч. I. Минск, 1994.

168. Ханс Г. Железная гармония: государство как тотальное произведение искусства // Вопросы литературы. 1992. № 1. С. 44 46.

169. Хатанов А.А., Керашева З.И. Толковый словарь адыгейского языка. -Майкоп, 1960.

170. Хацукова М.М. Духовная вселенная адыгов. Нальчик: «Полиграфсервис и Т», 2004. - 440 с.

171. Хидекель С.С., Кошель Г.Г. Природа и характер языковых оценок // Лексические и грамматические компоненты в семантике языкового знака. Воронеж, 1993.

172. Хлынина Т.П., Пятакова T.JI. Национально-языковое строительство в Республике Адыгея: основные тенденции и противоречия. http: //www.irex.ru

173. Цвилинг М.Я., Лепинг Е.И., Страхова Н.П. и др. Дополнение к Большому немецко-русскому словарю / Под рук. О.И. Москальской. — М.: «Русский язык», 1982. 352 с.

174. Чередниченко Т. Типология советской массовой культуры. Между "Брежневым" и "Пугачевой". М., 1995. - 364 с.

175. Чермит (Haiyap) З.К. Социальные функции инвектной лексики (будет ли человечество браниться и в будущем?) // Молодые голоса в науке. Вып.З. Майкоп: Ред.-изд. отдел АТУ, 2004. С. 63-64.

176. Чернышева И.И. Фразеология современного немецкого языка. -М.: "Высшая школа", 1979. •

177. Шагиров А.К. Этимологический словарь адыгских (черкесских) языков. М., 1977.

178. Шадже З.М. Лингвистические основы одновременного обучения словосочетанию в условиях трехязычия // Проблемы совершенствования методики изучения русского и родных языков и литератур в национальной школе. М., 1985. - 0,5 п.л.

179. Шаов Ж.А. Адыгейско-русский словарь. Майкоп, 1975.

180. Шаховский В.И. Язык власти: взгляд лингвиста // Проблемы вербальной коммуникации и представления знаний. Иркутск, 1998. -204 с.

181. Швейцер А.Д. Социальная дифференциация английского языка в США. М., 1983.

182. Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. Волгоград, 2000. - 48 с.

183. Шу Ш.С. Об оркестре адыгских народных инструментов // Культура и быт адыгов. Майкоп, 1981.

184. Шхапацева М. X. Соотношение русского и родного языков в процессе обучения русскому языку в условиях двуязычия // Актуальные проблемы национально-русского двуязычия в учебном процессе педвузов Казахстана. Алма-Ата, 1989. — 0,1 п.л.

185. Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. -138 с.

186. Энциклопедический словарь / Издатели: Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. СПб., 1903. Т.38.

187. Якобсон P.O. Речевая коммуникация: Язык в отношении к другим системам коммуникации // Избранные работы. М.: «Прогресс», 1985. С. 306 - 330.

188. Якобсон P.O., Трубецкой Н.С., Карцевский С.О. Тезисы Пражского лингвистического кружка. М., 1929.

189. Адыгабзэм исинонимхэм ягущы1алъ / Сост. Тхаркахо Ю.А. — Мыекъуапэ, 1988. 144 с.

190. Тхаркахо Ю.А. Лъэпкъыбзэмрэ къэралыгъуабзэмрэ // «Зэкъошныгъ». № 1 (151) 1998. Майкоп. - С.124-130.

191. Тхаркахо Ю.А. Ныдэлъфыбзэмрэ ныбжьыкЬмэ яп1унрэ // АМ.12.05. 1996.

192. Тхаркахо Ю.А. Бзит1у зэдып1улъыным и1оф // AM. 12.05.1996.

193. Тхаркахо Ю.А. Бзэр лъэпкъым иамал // AM. 9.04.1996.

194. Тхаркахо Ю.А. ГущыЬ ушъэфыгъэхэмрэ ахэмэ ач1ып1э ихьэхэрэмрэ // Газете «Эхо Джэрпэджэжь». 10. 1993 (№15).

195. Тхаркахо Ю.А. Адыгэ урыс гущы1алъ. — Майкоп, 1991. 304с.

196. Тхаркахо Ю.А. Адыгэхэр зэрэзэджэжьыхэрэр // Национальные традиции народов Адыгеи: генезис, сущность и проблемы воспитания. Материалы первой научно-практической конференции (4-5 ноября 1993 г.). Майкоп, 1994. - С. 352 - 358.

197. Хуажев М.К., Хут Ш.Х. Адыгэ гушыЬжъхэр. Майкоп. 1978.

198. Bates Е., MacWhinney В. Functionalism and the competition model // The crosslinguistir study of sentence processing. Cambr. etc.: Cambr. UP, 1989. P.3-73.

199. Bates E., MacWhinney В., Smith S. Pragmatics and syntax in psycholinguistic research ALanguage development at the crossroads: Papers from the interdisciplinary conference on language acquisitior at Passau. — Т.: Narr, 1983, P. 11-30.

200. Belauski S.N. Phraseologie spricht Bande. Мн.: Высш. шк., 1997. -224 с.

201. Bornemann Ernest. Sex im Volksmunde. Der obzone Wortschatz der Deutschen. Hamburg, 1974.

202. Brenneisen W. Max und Moritz. die Story von zwei irren Fuzzis. GmbH & Co. KG, Munchen. 1995

203. Biihler K. Sprachtheorie: Die Darstellungsfimktion der Sprache. Jena: Fischer, 1934.

204. Burke K. A grammar of motives and a rhetoric of motives. Cleveland: World Publ., 1962.

205. Chomsky N. Aspects of the theory of syntax. Cambr. (Mass.): MIT, 1965.

206. Constantin Theodor. Das neue Berliner Schimpfworterbuch. Berlin, 1986.

207. Devkin V.D. Der russische Tabuwortschats. Berlin, Munchen, Leipzig, 1996.

208. Dictionary of Amerikan Slang. NY, 1975.

209. Dressier W. U. Word formation (WF) as part of natural morphology // Leitmotifs in natural morphology. -A.; Ph.: Benjamins, 1987. P.99-126.

210. Eichhoff Jurgen. Wortschats der deutschen Umgangssprachen. Munchen.

211. Fillenbaum S., Rapoprt A. Structure in the Subjective Lekicon. NY, 1971. P. 212.

212. Goldstein K. L'analyse de l'aphasie et l'etude de l'essence du langage // JdPs 1933. Repr. // Essais sur Ie langage. P.: Minuit, 1969. P.257-330.

213. Goldstein K. L'analyse de l'aphasie et l'etude de l'essence du langage // JdPs 1933. Repr.'// Essais sur Ie langage.- P.: Minuit, 1969. P.257-330.

214. Gruber J.S. Studies in lexical relations. Cambr. (Mass.): MIT, 1965. (Ph.D.d.)

215. Halliday M. Explorations in the Functions of Language. L.: Arnold, 1973.

216. Halliday M.A. Language as social semiotic: The social interpretation of language and meaning. — L.: Edward Arnold, 1978.

217. Halliday M.A. Language structure and language function // New horizons in linguistics. — Harmondsworth: Penguin, 1970. P. 140-165.

218. Halliday M.A. Linguistic function and literary style: An inquiry into the language of William Golding's «The inheritors» (1971). Repr. //Essays in modem stylistics. L.; N.Y.: Methuen, 1981. P.325-360

219. Halliday M.A. Linguistic function and literary style: An inquiry into the language of William Golding's «The inheritors» (1971). Repr. // Essays in modern stylistics. L.; N.Y.: Methuen, 1981. P.325-360.

220. Halliday M.A. Notes on transitivity and theme in English // JL 1967, v.3: 37-81 (pt.l), 199-244 (pt.2).

221. Harre R„ De Woele J.P. The Pitual of Incorporation ofa Stranger//Life Sentences: Aspects of nhe Social role of Lfnguage. London, 1976 P.72.

222. Herrlman J. The indirect object in present-day English. Goteborg: Acta Universitatis Cothoburgensis, 1995.

223. Idout R., Witting C. English Proverbs Explained. London, 1969.231.1ftther Birkenstock. Deutsch im Alltag-Alltags-deutsch. Zimtzicke und1. Go-Schimpf Wqrter. 04/95.

224. Iskos A., Lenkowa A. Deutsche Lexikologie. Lening--rad"Hochschule,>>, 1970.

225. Jakobson R. Current issues of general linguistics // Roman Jakobson: On language. Cambr. (Mass.); L.: Harvard UP, 1990. P.49-55.

226. Jakobson R. Linguistics and poetics // Style in language. N.Y.; L.: ., 1960. P.350-395. Repr. // Jakobson R. Language in literature / Ed. by Krystyna Pomorska, Stephen Rudy. - Cambr. (Mass.); L.: The Balknap Press of Harvard UP, 1987. P.62-94.

227. Jskos A., Lenkova A. Deutsche Lexikologie. Leningrad, 1970.

228. Kolner Schimpfworter, zusammengestellt von Jupp Farver. Koln. 1988.

229. Kovecses Z. Metaphors of anger, pride, and love: A lexical approach to the structure of concepts. A.; Ph.: Benjamins, 1986.

230. Longman Dictionary of Contemporary English, Harlow, 1976.

231. Lyons J. Deixis as the source of reference // Formal semantics of natural language: Papers from a Colloquium sponsored by King's College Research Centre, Cambr. Cambr. etc.: Cambr. UP, 1975. P.61-83.

232. Lyons J. Semantics. Cambr. etc.: Cambr. UP, 1977.

233. Morning Star March 2, 1989. P. 4.

234. Ostsehezeituhg. 1999. 15 Jiun. S. 10.

235. Raccah P.-Y. Semantique epistemique et loi de predominance de l'argumentation // Strategies interactives et interpretatives dans Ie discours:

236. Actes du Зше Colloque de pagmatique de Geneve (27-23 fevrier, ler mars 1986). Geneve: U. de Geneve, 1986. P.93-113.

237. Reinhold Aman Bayrisch - ostereichisches Schimpfworterbuch. psychologisch- sprachliche Einfuhrung in das Schimpfen. Munchen.

238. Riesel E. Der Stil der deutschen Alltagsrede. M.: "Hochschule", t984"

239. Riesel E. Stilistik der deutsche Sprache. Verlag fbr Fremdsprachige Literatur, 1959.

240. Simpson J. The Concise Oxford Dictionary of Proverbs. Oxford 1985;

241. Smith P.M. Language, the sexes and society. 0.; N.Y.: Blackwell, 1985.

242. Smith P.M. Sex markers in speech // Social markers in speech. Cambr.: Cambr. UP, 1979. P. 109-146.

243. Taylor J.R. Linguistic categorization: Prototypes in linguistic theory. -2nd ed-n. Oxford: Clarendon, 1995.

244. Thaddaus Trolls schwabische Schimpfworterei. Stuttgart, 1981.

245. Verschueren 1987 — Verschueren J. Metapragmatics and universals of linguistic action // Linguistic action: Some empirical-conceptual studies. Norwood (N. J.): Ablex, 1987. P. 125-140.

246. Watzlawick P., Beavin J.H., Jackson D.D. Pragmatics of human communication: A study'of interactional patterns, pathologies, and paradoxes. L.: Faber and Faber, 1967.

247. Weinmeier Binder B. Das kleine Schimpfworterlexikon. Munchen.