Террор: социально-философский анализ тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 09.00.11, кандидат философских наук Грякалов, Николай Алексеевич

• Грякалов, Николай Алексеевич
• кандидат философских наук
• 2003

Оглавление диссертации кандидат философских наук Грякалов, Николай Алексеевич

Введение.

Глава I. Архэ насилия: muthos и logos.

1.1. Обмен и жертва.

1.2. Линия всеобщего эквивалента.

Глава II. Трансгрессии диалектики.

2.1. Спираль власти (М. Фуко).

2.2. Катастрофическое диалектического (Ж. Бодрийяр).

Глава III. Terror, ru: эклиптики насилия в русской культуре.

3.1. Геополитика фантазма - между ландшафтом и территорией (М. Мамардашвили).

3.2. Драматизация зримого (П. Флоренский).

3.3. Политики эстетического: государство как художественный текст.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Террор: социально-философский анализ»

Актуальность темы.

Обращение к социально-философскому анализу террора мотивировано в значительной степени неустранимой навязчивостью данного феномена в жизненно-мировых ландшафтах постсовременности. Однако, несмотря на «тупую» принудительность своего наличия1, террор успешно уклоняется не только от стремящихся контролировать его проявления социальных практик, но и от аналитических конверсий политологического или социологического толка, естественный негативизм которых в отношении террора вряд ли можно рассматривать в качестве критерия рациональности как самого террора, так и описывающих его дискурсов. В качестве примера такого паразитарного дискурса может быть рассмотрена статья X. Хофмайстера «Теория террористической войны»2, не выходящая за пределы социального воображаемого и производимой им юридической модели — дискурса, континуальность которого держится, по выражению Ж. Бодрийяра, «лишь безоговорочным признанием социального»3. Следовательно, аналитика террора заведомо вписывает себя в

1 Определенность террора можно, вслед за С. Жижеком, обозначить как упорство (= «тупое наличие»): «противоположностью существования (existence) является не несуществование (inexistence)^a упорство (insistence): то, что не существует, продолжает упорствовать, борясь за существование» (Жижек С. Добро пожаловать в пустыню реального. М., 2002. С. 28).

2 См.: Хофмайстер X. Теория террористической войны // Homo Philosophans. К 60-летию профессора К. А. Сергеева. СПб., 2002.

3 «Социология в состоянии описывать лишь экспансию социального и ее перипетии. Она существует лишь благодаря позитивному и безоговорочному допущению социальности. Устранение, имплозия социального от нее ускользают. Предположение смерти социального есть также и предположение ее собственной смерти» (Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург, 2000. С. 8-9). контекст новоевропейских социо-политических перипетий, поставленных пост-современным террором со всей радикальностью под вопрос. «Вирусным» стратегиям пост-современного террора не находится исторических аналогов ни в отрицающем индивида государственном терроре, ни в отрицающем легитимность государства терроре экстремистских групп (от «Народной воли» до «Красных бригад»)4.

Есть основания предполагать, что мы присутствуем при радикальной смене стратегий апроприации террора социумом: «конец социальности», проявляющийся в провале всяких попыток замкнуть ее в тех или иных интеллигибельных границах, а следовательно - невозможность ее репрезентации в терминах социально-исторических или политологических дисциплин (на чем настаивает, в частности, П. Бурдье, указывая на симулятивный характер традиционной социологии), знаменует собой и завершение «классической» тематизации негосударственного террора, который понимался как форма волеизъявления маргинальных (в политическом, этническом, религиозном или любом другом отношении) социальных групп, отсеченных от нормативных практик делегации политической воли.

В этом случае мы продолжаем мыслить террор политически или, что то же самое, - исторически. Однако есть основания предполагать, что политическая определенность террора уступила место террору как «порнографической репродукции»: «Идеологическая машина возбуждает саму себя, теряет всяческую

4 «Взрывается политическая пустота (а не злоба той или иной группы людей), молчание истории (а не психологическое подавление индивидов), безразличие и безмолвие. Таким образом, терроризм не есть какой-то опору; десубстанциализация захватывает область исторического содержания»5. Отсюда вопрос: да живо ли само политическое? Возможно, что как «социальность» и «сексуальность», как «автор» и «субъект», политическое имеет свой срок, а в таком случае гипостазирование политического измерения террора предоставляет нам только его фантазматическую референцию, экранирующую те зависимости, которые сделали террор отличительной чертой социальности времен «заката эпохи взрыва». Политизация террора фантазматична постольку, поскольку гарантирует нашему социальному воображаемому опору в действительности: все социо-политические рационализации террора могут претендовать лишь на статус наивной онейрокритики, скрывающей наш побег по ту сторону сновидения, в котором сообщество «встречается с пробуждением в реальное собственного желания»6.

Тотальная деполитизация», связанная эволюцией стратегических машин, которую прослеживает П. Вирильо в своей «дромологии» (изначально милитаризирующей и терроризирующей политику), приводит к тому, что традиционные рефлексии террора отстают на шаг как от его имманентной логики, так и от логики социальной инфраструктуры. Вирильо указывал на то, что исторически первый вид оружия - так называемое «оружие отражения» - породил политическое в качестве своего эхо-эффекта. Общество меняется одновременно со сдвигом к «оружию поражения» - государство/полис становится национальным государством, генезис которого аналогичен закату осадных войн и иррациональный эпизод нашей общественной жизни: ему присуща четкая логика ускорения в пустоте» (Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000. С. 113).

5 Липовенки Ж. Эра пустоты. СПб., 2001. С. 314.

6Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. С. 52. переходу к войнам наступательного характера - вплоть до нацистского Blitzkrieg'a. Но «точно также внедрение нового информационного оружия изменит город, изменит функцию государства. С его появлением национальное государство растворяется в более обширной глобальной совокупности; этим объясняются нынешние конфликты. Под вопрос ставится сам статус города, он оказывается больше, чем городом. нации утратят значительную часть своей власти в пользу мегаполисов, в пользу огромных городов-архипелагов. То есть появление орбитальных коммуникативных вооружений влечет за собой «мондиализацию» цивилизации. Мы присутствует при зарождении города-мира, состоящего из конгломерата городов. Все это сейчас только нарождается, но уже грозит опрокинуть если не политику, то политическое измерение. Все, что относится к войне через посредство скорости и власти также относится к полису и, следовательно, к политическому измерению»7.

Формация, определяемая через доминирующие модели обмена, стратегические машины или привилегированные инновации (аккультурации) специфическим образом символизирует насилие, о которое антропологично и в этом смысле - непереходно . Эта символизация, переводящая «реальное» насилие в «символический» террор, генерирует определенный «идеальный тип» (или, скорее, «концептуальный персонаж»), который выступает условием возможности ее социального отреагирования. Историческая модификация стратегий символизации насилия предполагает

7 Великой автомат. Беседа М. Рыклина с П. Вирильо // Рыклин М. К. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. М., 2002. С. 127-128.

8 См.: Смирнов И. П. Обмен и террор // Художественный журнал. 1998. № 19/20. модификацию их носителя - не столько «террориста»-практика, сколько той фигуры, которая позволяет сообществу описать террор в том или ином дискурсе и тем самым освоить.

Скажем, для террора французской революции таким концептуальным персонажем выступает либертен (и его alter ego -моралист), доводящий до логического завершения демарш «естественности» (естественного права, естественного света и т. д.), для модернистского проекта и инспирированного им террора «гомогенных государств» - авангардный художник, синтезировавший единый политически-эстетический проект перепричинения мира. Вероятно, что и пост-современные манифестации террора также имеют своего концептуального персонажа. Это - масс-медиальный шаман, пустая форма медиа-оператора, распределяющего насилие по социальному телу и формирующему «аудиторию» - симулятивную форму сообщества. Согласно многим теоретикам (в наиболее развернутой форме эта позиция выражена Ж. Бодрийяром), масс-медиа способствуют ликвидации трансценденции политического, которую они заменяют трансценденцией формы масс-медиа. Последние, вопреки видимости, представляют собой антипроводник - устройство принципиально нетранзитивное и антикоммуникативное. Власть принадлежит тому, кто способен ее дать и кому она не может быть возвращена: разорвать процесс обмена в свою пользу означает то же, что установить монополию на дар, символизирующий эксцесс. Но то же самое, отмечает Ж.Бодрийяр, «происходит и в области масс-медиа: нечто оказывается произнесенным, и все делается таким образом, чтобы на эти слова не было получено никакого ответа»9.

Можно говорить о том, что «диспозитив терроризма» -концепт, образованный по аналогии с «диспозитивом сексуальности» (М. Фуко), — является, возможно, наиболее характерной чертой пост-современной социальности. Многие авторы (Ж. Бодрийяр, П. Вирильо, Б. Гройс, С. Жижек) указывали на то, что терроризм не является чем-то внешним, каким-то случайным эксцессом в распечатке социальных позитивностей, но являет собой имманентную характеристику «общества спектакля» (Г. Дебор). Раскрытие этих связей представляется актуальным постольку, поскольку через описание террора как травматического симптома позволяет выявить комплекс (= конституцию или характер организации) того социального тела, современниками которого мы являемся. В этом отношении террор может выступить в качестве сквозного термина при описании принципиально любых объектов социально-философской рефлексии.

Степень разработанности проблемы.

Как внятная постановка проблемы террора, так и попытки ее разрешения, приобретают различные конфигурации в зависимости от тех концептуальных аксиоматик, которые лежат в основании тематизирующих эту проблему дискурсов. Мы может указать как минимум четыре стратегии, в которых возможна предельная (собственно, философская) проблематизация террора, который эксплицируется в следующих границах определенности: как состояние мира (натуралистический дискурс), как состояние воли (критический дискурс), как понятие (спекулятивный дискурс), как

9 Бодрийяр Ж. Реквием по масс-медиа // Поэтика и политика. М. — СПб., 1999. С. 202. формация (генеалогический дискурс).

Натуралистическая» позиция — это определенная дискурсивная и понятийная «фигура»10. Один из способов говорить о насилии, переводя его в план «сущего» или террора, поскольку если мы действительно «говорим о реальности, вопрос для нас может ставиться лишь о Реальности-о-которой-говорят»11. Натуралистическая экспликация апеллирует к первичной сцене раздора - будет ли это «сцена истории» (3. Фрейд), «сцена письма» (Ж. Деррида) или «сцена инструкции» (X. Блум), - что роднит ее с этиологическим авто-описанием насилия в мифе, которое также маркирует «начало» в качестве катастрофического прото-события, учреждающего конфликтное измерение социальности и делающего открытым социум для нечеловеческого, космического насилия, маркированного «чудовищным двойником» (Р. Жирар). Как натуралистическая фигура может быть распознана всякая экспликация, кладущая в собственное основание катастрофическое прото-событие, из которого дедуцируется социальная фактичность этих брутализмов. Однако - в этом, возможно, и состоит «негативность ошибки» — о «начале» террора можно спросить, но нельзя ответить: невозможность этого ответа была четко описана Деррида в его трактовке начала как всегда-отложенного. Ретроспективный «логос» оборачивается собственной противоположностью, чтобы дать голос мифу, «мютосу» террора, который в качестве начала всегда готов преподнести рассказ о катастрофе, прото-событии, запускающем машину криминальности

10 Наиболее близкую относительно принятой здесь трактовку «фигуры» см.: Лаку-Лабарт Ф. Musica ficta. Фигуры Вагнера. СПб., 1999.

11 Кожев А. Идея смерти в философии Гегеля. М„ 1998. С. 13. и дающем возможность «больше» не слушать мифов, но воспроизводить их в ритуальных «машинах памяти».

Критическая» позиция, работающая с человеком как умопостигаемым существом, связана с проблемой объективации коррупции (в кантовском смысле) как эмпирического действия, данного во времени. Указывая на троякую неспособность произвола к принятию морального закона в свою максиму, Кант специально выделяет corruptio, определяя ее как «склонность произвола к максимам предпочитать мотивам из морального закона другие л неморальные) мотивы» .

Произвол выступает трансцендентальным эквивалентом насильственного социального действия, однако довести до конца критический ход в экспликации произвола удается лишь в случае устранения гетерономии теоретического/практического, осуществляемой через раскрытие причинных связей как превращенной формы целевых. Если «абсолютное практическое Я» становится местом разворачивания первой философии, коррупция раскрывается как принципиальная способность к принятию отличных от морального закона оснований как достаточных для определения произвола. Для Фихте зло состоит в инерции бытия как составляющего момента эмпирического индивида, при этом зло выступает как позитивное начало в конечном Я. Коррумпированный произвол есть перехват воли, не принадлежащей волящему: «воля к экземплярности» (уже не экземплярности сущего, но экземплярности воли) - предопределяет распад долженствования13.

12 Кант И. Религия в пределах только разума // Кант И. Трактаты и письма. М., 1980. С. 100.

13 «Не исключено, что и вся вселенная не имеет смысла, и вы правы, желая ее взорвать или, по крайней мере, расшатать, отрывая человека за человеком,

Быть в произволе» поэтому означает ослабить бытие в точке собственного существования, то есть всякий раз ослаблять абсолютную волю в качестве закона конечной. В таком случае действие лишается морального содержания, поскольку всякий такой поступок прежде всего есть саботаж долженствовании.

В качестве «путеводной нити» трансцендентальной экспликации могла бы послужить строчка из пятой песни дантовского «Ада», где повествуется о мучениях тех, «кто предал разум власти вожделений», и где о Семирамиде сказано следующее: «Она вдалась в такой разврат великий, / Что вольность всем была разрешена, / Дабы народ не осуждал владыки». Демонстрация С. Жижеком (в комментарии к лакановским лекциям об этике психоанализа) структурного изоморфизма «апатии» де Сада и категорического императива Канта означает финал критического дискурса, который в пределе приближает нас к той «непристойности», в которой «страсть» способна стать политической реальностью.

Спекулятивный проект, позволяющий выстроить «террористическую версию истории» (именно так обозначил В. Декомб интерпретацию Гегеля А. Кожевом14), выстраивает кусок за куском» Ионеско Э. Бескорыстный убийца // Ионеско Э. Лысая певица. М., 1990. С. 220; курсив в цитате мой. - Н. Г.). Ср.: «Давным-давно Новалис сделал точное наблюдение о том, что злой человек ненавидит не добро - он чрезмерно ненавидит зло (мир, который он рассматривает как зло) и потому пытается разрушить и причинить ему максимальный вред — в этом и состоит заблуждение по поводу «террористов»» (Жижек С. Добро пожаловать в пустыню реального. С. 158).

14 В. Декомб хорошо говорит о таланте Кожева «компрометировать философию в том смысле, в каком говорят о «компрометирующих знакомствах», - заставляя ее проникать в те сферы существования, куда она до сих пор входила без особой охоты: политический цинизм, доблесть резни и насилия и, в более общем плане, - неразумные истоки разумного» (Декомб В. Тождественное и иное // Декомб В. Современная французская философия. М., диалектическую последовательность, где «критическая» экспликация отрицает «натуралистическую» и, в свою очередь, отрицается спекулятивной, называющей террор собственным именем, узнающей его в абсолютном дискурсе Мудреца, который проясняет абсолютное действие Героя. Взаимоотрицание произвола и природы как двух альтернативных «полей» разворачивания террора приводит к истории и, следовательно, к диалектическому описанию тотальности, объясняющему, как и почему Бытие реализуется не только в качестве природы и природного мира, но и в качестве человека и мира исторического (А. Кожев).

Террор при его спекулятивном описании перестает быть модусом насилия (высказанного определенным образом) и становится истиной насилия - «абсолютный дискурс» Мудреца интегрирует в себя все возможные описания насилия (то есть все его возможные терроропроекции). Если критический дискурс в своей аналитике произвола противопоставляет абсолютное и событийное (в форме противопоставления абсолютного и эмпирического Я), то спекулятивная проблематизация имеет дело с вопросами: возможно ли, с одной стороны, утверждение абсолюта как события и, с другой - события как абсолютного? Согласно подобной интерпретации, именно утверждение такого рода совершает революционный террор, лишающий смерть ее глубины: «Единственное произведение и действие всеобщей свободы есть поэтому смерть, и притом смерть, у которой нет никакого внутреннего объема и

2000. С. 19-20). Кожев оставляет в наследство своим слушателям «террористическую концепцию истории»: именно эту интригу подразумевал Мерло-Понти в заглавии и тематике своей книги 1947 года - «Гуманизм и террор», а также Сартр (тематизация братства-террора в «Критике диалектического разума»). наполнения; ибо то, что подвергается негации, есть ненаполненная точка абсолютно свободной самости; эта смерть, следовательно, есть самая холодная, самая пошлая смерть, имеющая значение не больше, чем если разрубить качан капусты или проглотить глоток воды»15.

Последний эпизод исторического повествования должен соответствовать финальному эпизоду самой человеческой истории -то есть уничтожению человека как свободного исторического индивида. Следовательно, речь идет об исчезновении революционной монополии на террор - «революция» 1968 года именно поэтому не была «кровавой», в отличии от «частичных революционных объектов» Красных Бригад, группы Баадер-Майнхофф, японской ФКА или Лотта Континуа: исчезновение революционной монополии на террор разрешается в постисторическом терроре «безработной негативности». Это, фактически, означает и смерть философии как связного дискурса об инновации - исторической модификации желания.

Наиболее существенным для генеалогический проект (который нами трактуется в расширенном смысле - не только по отношению к «аутентичной» генеалогии Ницше, но и по отношению к ее археологической версификации) представляется замена юридической модели, отправляющейся от концепта закона/запрета, моделью стратегической, позволяющей ухватить продуктивную специфику власти (Фуко) или желания (Делез)16. Генеалогическая интерпретация террора, рассматривая формации позитивностей,

15 Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа // Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. IV. М.,

1959. С. 318. направлена, во-первых, на выделение «эпистем террора» и, во-вторых, - на задание концептуального персонажа, в котором осуществляется символизация «молчаливого насилия» (стоит вспомнить, что для Ницше, в его конкретной генеалогической работе, в качестве таких персонажей выступали Воин и Аскет, маркируя активную и ре-активную распечатку эксцесса и, следовательно, его символического отреагирования социальным телом). Концептуальный персонаж в его террорологической версификации не имеет ничего общего с абстрактным олицетворением, символом или аллегорией. И хотя Делез указывал на несводимость персонажа к типу, он оставил для них «возможность взимопроникновения»: «социальные поля представляют запутанные узлы. а потому для их распутывания необходимо диагностировать настоящие типы, то есть персонажей»17. Философ - это идиосинкразия его концептуальных персонажей, но равным образом и формация - идиосинкразия означающего жеста, который позволяет dzoon politikon сопротивляться давлению реального и жить, то есть символически ре-территориализировать насилие.

При рассмотрении террора в терминах формации (знаков, знания или производства) «мастера подозрения» подвергают сомнению сам исторический «счет» (ratio). Генеалогическая экспликация террора - это не сквозное описание какого-то «одного» террора, но и не пороговое описание чего-то безотносительного. Это - различные стратегии социальной артикуляции насилия,

16 Относительно возможности взаимного перевода понятий шизоанализа и микрофизики см.: Делез Ж. Желание и наслаждение // Комментарии. 1997. № И.

17 Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М. - СПб., 1998. С. 89. относительно которых не предполагается субстанции их реального следования.

Цели и задачи исследования.

Насилие - это столкновение человеческих тел, которое сопровождается пролитием крови: «оно говорит мало или не говорит вовсе»18, обрушивая в беспамятство культурный архив. Террор, в отличии от него, всегда дискурсивен — то есть символичен. Он радикально изменяет насилие, рассекая его цепочкой означающих, и тем самым превращает его в интерсубъективное событие. Постольку - именно террор способен стать объектом связного дискурса, который, используя структурное описание, способен выделять «фигуры» террора как социальные стратегии символизации насилия. Подобная терроро(тропо)логия -засечка и описание символических клише - и составляет непосредственно задачу исследования.

Таким образом, структурно-типологический анализ террора нами рассматривался прежде всего как анализ «фигуры» в риторическом смысле слова - тех символических устройств, которые упаковывают насилие, переводя его в бытие культурной памяти. Синхронное рассмотрение риторических (символических) «фигур» предполагает обращение к своему alter ego -диахроническому рассмотрению формаций (и, следовательно, механизмам их транс-формации): от формаций духа (Гегель), через формации экономические (Маркс), к формациям семиотическим (Бодрийяр).

Именно проблематизация связи фигура/формация прежде всего

18 Делез Ж. Представление Захер-Мазоха // Захер-Мазох J1. фон. Венера в мехах. М., 1992. мотивировала наше обращение к семиотическим рецепциям К. Маркса Ж. Бодрийяром, Б. Гройсом и Г. Дебором в их анализе формаций знаков (подделка, производство, симуляция) и формаций зрелища (театрализация сосредоточенная, рассредоточенная и включенная), а также функционирования культурного архива в контексте исторической новации (= транс-фигурации).

Методологическая основа исследования.

В диссертации используется сочетание методов структурно-типологического анализа (прежде всего в том виде, в каком он представлен археологией знания М. Фуко и политической семиологией Р. Барта) и анализа диахронической динамики семио-марксизмом (как он представлен в работах Ж. Бодрийяра, Б. Гройса, Г. Дебора, М. К. Петрова, М. Сюриа); привлекаются также историко-компаративный подход, психоаналитическое рассмотрение символического (Ж. Лакан, работы Люблянской школы теоретического психоанализа) и медиа-теория (Ж. Бодрийяр, М. Маклюэн, Хаким-Бей и др.).

Научная новизна исследования.

Новизна состоит (1) в применении к анализу террора методик, являющихся в значительной степени маргинальными для отечественной традиции рассмотрения террора, существенно инфицированной социологизмом позитивистского толка: предпочтение отдается таким языкам описания, как культурная антропология, семиология, психоанализ, неомарксизм, которые сумели доказать свой эвристический потенциал в работах Ж. Агамбена, С. Бак-Морс, Ж. Бодрийяра, П. Вирильо, Б. Гройса, С. Жижека и др.; (2) в попытках проекции террора на широкие культурные массивы - от социо-политических до медийных и историко-философских. Раскрытию подвергаются онтические и смысловые связи социального эксцесса и социальной гегемонии, прежде всего проявляющейся в господстве над символическими устройствами и позволяющими социализировать события насилия (насилия-как-событие), что, опять же, не характерно для отечественной социально-философской литературы.

Положения, выносимые на защиту.

1. Террор не обладает субстанциальным статусом, но возникает в точке его символизации, будучи структурным эффектом между реальным насилием и тем символическим ресурсом, с помощью которого сообщество его де-реализует.

2. Базовой определенностью этих символизаций является доминирующая модель обмена, определяемая через отношение к всеобщему эквиваленту, которая позволяет провести различие между имплозивными и взрывными стратегиями как двумя предельными полюсами дистрибуции насилия в социальном теле.

3. Определяющей операцией модернистской символизации следует считать эстетизацию политики, собирающую террористический Gesamtkunstwerk, который мыслится как синтез абсолютного знания и абсолютного действия, упраздняющий различие эксцесс/символизация (принимающее форму истина/история).

4. Постмодернистское состояние, понимаемое как «закат эры взрыва», переопределяет политическую определенность террора, замещая диалектическую логику - катастрофической.

5. Русская культура, выступив как «подсознание Запада», в ряде своих манифестаций может быть рассмотрена в качестве «остраняющей» инстанции по отношению к европейским террорологикам: как в смысле «кривочтения» (misreading), так и в смысле радикализации.

Теоретическая и практическая значимость исследования.

Постановка и разработка проблемы террора, ее социально-философский анализ является необходимой ступенью в развитии теоретического аппарата социальной рефлексии, в философском осмыслении исторического процесса и общественных явлений. Теоретическая значимость исследования также состоит в попытке демонстрации тех концептуальных моделей, в которых возможна осмысленная и ответственная тематизация феномена террора в его проекции на исторически априорные стратегии обмена и социального кодирования. Практическая значимость исследования состоит в расширении нашего взгляда на террор как реальный факт современного общественного бытия, раскрытия его принципиальной интегрированности в культурогенные модели, характерные для постсовременного состояния социальности. Полицентрический (если угодно - голографический) взгляд на террор представляется существенно необходимым не только в контексте социально-философских штудий, но и в плане выработки прагматических реакций на социальный эксцесс. Положения и выводы диссертации могут быть использованы при составлении общих и специальных курсов по социальной философии и философии истории, философской антропологии и конфликтологии.

Апробация работы.

Отдельные положения диссертации обсуждались на теоретических конференциях «Философский век. История идей как методология гуманитарных исследований», «Революция и современность», «Человек. Природа. Общество. Актуальные проблемы» (Петербург, 2001, 2002) и ряде других. Разрабатываемые в диссертации стратегии истолкования были использованы в курсе лекций по теории современного искусства, прочитанном в РХГИ в 2002-2003 г.

Структура работы.

Диссертация состоит из введения, трех глав, разделенных на параграфы, заключения и библиографического списка использованной отечественной и зарубежной литературы.

Заключение диссертации по теме «Социальная философия», Грякалов, Николай Алексеевич

Заключение

В заключение следует подвести итоги исследования и наметить возможные будущие варианты развертывания тематизации. В исследовании была предпринята попытка показать, что при объяснении террора как социального события его однозначная политизация, то есть его определение в контексте борьбы за политическое признание маргинальных (в этническом, религиозном, классовом и т. д.) групп, гипостазирует политическое, само существование которого, возможно, ставится пост-современным террором под вопрос.

Контуром рассуждений о терроре служило различие между до-символическим насилием, о котором, вообще говоря, сообществу нечего сказать, и террором, который возникает при наложении на телесное событие насилия того символического ресурса, которым обладает сообщество: символическая де-реализация насилия вовлекает его в коммуникативное измерение и, следовательно, ставит вопрос о медиуме (в самом широком смысле).

Как инстанция, определяющая стратегию символизации насилия, указывается доминирующая модель знакового обмена (подробный анализ которого был проделан семиотической рецепцией марксизма), типология которого может быть установлена исходя из его отношения к всеобщему эквиваленту («универсальному выпрямителю»), в качестве субститутов которого могут быть рассмотрены деньги, субъект, пространство, роман и т. д. Различие между дифференцированными и гомогенными социальными структурами позволяет установить предельные полюса символизации насилия в социальным телом.

В качестве возможных продолжений «символической террорологии» видится генеалогия символических клише, блуждающих в том или ином социальном теле. В частности, показательным оказываются те стратегии символизации насилия, которое предлагают массовые киножанры, выступая ничем иным, как практикой, в которой определенным образом представлено самоописание насилия в том виде, в каком оно закрепляется в социальном воображаемом. Как практика (или набор практик), в которой (или посредством которой) сообщество устанавливает и удерживает определенную дистанцию относительно насилия, с которой оно так или иначе узнается, идентифицируется и осваивается кодом: от социо-политического - до космологического. Проведенные исследования символических манифестаций насилия в визуальном поле позволяют продуктивно сопоставлять различные его режимы (например, жанра боевика с военной или криминальной хроникой), прослеживать их контаминации и взаимовлияния: в частности - де-формации нарративным форматом боевика способа бытования войны в окнах масс-медиа.

В качестве параллельных стратегий могут быть названы «социология оружия» (проект, уже в значительной мере реализованный П. Вирильо), дискурсный анализ антитеррористической риторики, направленный как на выделение операций выбора семантических единиц, так и на способ прагматического функционирования высказываний, конкуренция легитимных и нелегитимных стратегий символизации в общественным сознании и др.

Список литературы диссертационного исследования кандидат философских наук Грякалов, Николай Алексеевич, 2003 год

1. Аверкиева Ю. П. Индейцы Северной Америки. М., 1974.

2. Агафонов С. Позиция Чужого в текстах Мамардашвили // Логос. №4. 1999.

3. Адаскина Н. Художественная теория русского авангарда // Вопросы искусствознания. 1993. № 1.

4. Аристотель. Соч. В 4-х т. М„ 1976-1983.

5. Арто А. Поль-Пташник, или Площадь любви // Антология литературного авангарда XX века. СПб., 2000. С. 75.

6. Арто А. Театр и его двойник. М., 1993.

7. Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке. Екатеринбург, 1999.

8. Ахутин А. «Фюсис» и «Натура». Понятие «Природа» в античности и в новое время. М., 1989.

9. Ахутин А. В. Тяжба о бытии. М., 1997.

10. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989. П.Батай Ж. Процесс Жиля де Рэ // Метафизическиеисследования. СПб., 1998-1999. М» 5, 8, 10.

11. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

12. Бахтин М. М. Собр. соч. В 7 т. Т. 5. М., 1996.

13. Бенчич Ж. Инфантилизм // Russian Literature. 1987. Vol. 21.1.

14. Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. М., 1996.

15. Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М., 2000.

16. Берлянт А. М. Образ пространства: карта и информация. М.,1986.

17. Бикбов А. Пространственная схема аналитики Фуко // Мишель Фуко и Россия. СПб. М., 2001.

18. Боглинд А. Структурализм и функционализм // Монсон П. Современная западная социология. Теории, традиции, перспективы. СПб., 1992.

19. Бодрийяр Ж. Реквием по масс-медиа // Поэтика и политика. М.-СПб., 1999.

20. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург, 2000.

21. Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб., 2000.

22. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000.

23. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.

24. Бодрийяр Ж. Соблазн. М., 2000.

25. Браун К.-Х. Критика фрейдо-марксизма. М., 1982.

26. Бройль Л. де. Революция в физике. М., 1963.

27. Бурдье П. Социология политики. М., 1993.

28. Бурдье П. Начала. М., 1994.

29. Бурини С. Типология натюрморта в литературе // Slavica Tergestina. Trieste, 2000. № 8. Художественный текст и его геокультурные стратификации.

30. Вальденфельс Б. Мотив Чужого. Минск, 1999.

31. Вальденфельс Б. Своя культура и чужая культура. Парадокс науки о «Чужом» // Логос. 1994. № 6.

32. Визгин В. Генеалогический проект М. Фуко: онтологические основания // Мишель Фуко и Россия. СПб. М., 2001.

33. Владимирцов Б. Я. Общественный строй монголов.

34. Монгольский кочевой феодализм. JI., 1934.

35. Волошинов В. Философия и социология гуманитарных наук. СПб, 1995.

36. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988.

37. Гайденко П. П. История античной философии в ее связи с наукой. М., 2000.

38. Гвардини Р. Конец нового времени // Феномен человека. Антология. М., 1993.

39. Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет. В 2-х т. М., 1970-1971.

40. Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. М., 1978.

41. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990.

42. Герцман Е. Античное музыкальное мышление. Л., 1986.

43. Гигерич В. Выход из потока событий: океан и кровообращение // Митин журнал. СПб., 1992. № 43

44. Гиппократ. Этика и общая медицина. СПб., 2001.

45. Гиренок Ф. Пато-логия русского ума. Картография дословности. М., 1998.

46. Гомер. Илиада. Одисея. М., 1972.

47. Горичева Т. А. Поль Вирильо Руссо нашего времени // Ступени. СПб., 2000. № 1.

48. Горичева Т. А., Орлов Д. У., Секацкий А. К. От Эдипа к Нарциссу. СПб., 2001.

49. Государство в докапиталистических обществах Азии. М., 1987.

50. Голомшток И. Тоталитарное искусство. М., «Галарт», 1994.

51. Гофман А. Б. Социальная антропология М. Мосса // Мосс М. Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М., 1996.

52. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

53. Гурко Е. Тексты деконструкции. Томск, 1999.

54. Гройс Б. Из дневника философа // Беседа. Ленинград-Париж, 1986.

55. Гройс Б. Да, Апокалипсис, да, сейчас // Беседа. Ленинград-Париж, 1987. № 5.

56. Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 23. 1989.

57. Гройс Б. Русский авангард по обе стороны черного квадрата // Вопросы философии. 1990. №11.

58. Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993.

59. Гройс Б. Полуторный стиль: социалистический реализм между модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозрение, № 15. М., 1995.

60. Гройс Б. Тоталитаризм карнавала // Бахтинский сборник. III. М., 1997.

61. Гроф С. За пределами мозга. М., 1993.

62. Гроф С. Области бессознательного: данные исследований ЛСД. М., 1995.

63. Дебор Г. Общество спектакля. М., 2000.

64. Декомб В. Современная французская философия. М., 2000.

65. Делез Ж. Представление Захер-Мазоха // Захер-Мазох Л. фон. Венера в мехах. М., 1992.

66. Делез Ж. Ницше. СПб., 1997.

67. Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998.

68. Делез Ж. Логика смысла. М. Екатеринбург, 1998.

69. Делез Ж. Мишель Турнье и мир без другого // Турнье М. Пятница, или Тихоокеанский лимб. СПб., 1999.

70. Делез Ж. По каким критериям узнают структурализм // Делез Ж. Марсель Пруст и знаки. СПб., 1999.

71. Делез Ж., Гваттари Ф. Ризома // Альманах Томского философского клуба. Томск, 2000.

72. Демичев А. Мастерская Платона. СПб., 2000.

73. Деррида Ж. Письмо и различие. М., 2000.

74. Дидрихсен Д. Время пустых различий // Художественный журнал. 2001. № 39.

75. Дмитриев Т., Чубаров И. Кн. С. Н. Трубецкой. Предисловие //Антология феноменологической философии в России. М., 1998.

76. Дрисколл Дж. Человек без интереса. Экономика дарения в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» // Новое литературное обозрение. 2002. № 58.

77. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999.

78. Жирар Р. Насилие и священное. М., 2000.

79. Замятин Д. Геокультура: образ и его интерпретации // Вестник Евразии. 2002. № 2(17).

80. Зибер Н. И. Избранные экономические произведения. Т. 2. Очерки первобытной экономической культуры. М., 1959.

81. Зимовец С. Тела шпионажа // Встреча с Декартом. М., 1996.

82. Зенкин С. Н. Работы по французской литературе. Екатеринбург, 1999.

83. Зенкин С. Н. Французский романтизм и идея культуры. М., 2001.

84. Золотоносов М. Н. Парк тоталитарного периода и советская садово-парковая скульптура 1930-х годов: номенклатура, семантика, культурный контекст // Ежеквартальник русской филологии и культуры. Т. 2. 1996. № 2.

85. Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964.

86. ЗонтагС. Против интерпретации. М., 1997.

87. Иванов Н. Б. Что такое история? // Метафизические исследования. СПб., 1997. № 3.

88. Иванов Н. Б. Феноменология шедевра // Леонардо до Винчи. Избранные произведения. Т. 1. СПб.-М., 2000.

89. Калиниченко В. В. Онтологические основания научного познания // Проблемы онтологии в современной буржуазной философии. Рига, 1988.

90. Канетти Э. Человек нашего столетия. М., 1990.

91. Канетти Э. Масса и власть. М., 1997.

92. Кастельс М. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999.

93. Качановский Ю. В. Рабовладение, феодализм или азиатский способ производства? М., 1971.

94. Кожев А. Идея смерти в философии Гегеля. М., 1998.

95. Койре А. От замкнутого мира к бесконечной вселенной. М., 2001.

96. Колотаев В. Структура зримого в теории поэтического языка Шкловского//Логос. 1999. № 11-12.

97. Кржижановский С. Д. Воспоминания о будущем. М., 1989.

98. Кристева Ю. Подростковый роман // Метафизические исследования. 2000. № 15.

99. Кроукер А., Кук Д. Телевидение и торжество культуры // Комментарии. 1997. № 11.

100. Кубанов И. Пейзажи чувственности. М., 1999.

101. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.,2000.

102. КюстинА. де. Россия в 1839 году. Т. 2. М., 1996.

103. Лаку-Лабарт Ф. Поэтика и политика // Поэтика и политика. М.-СПб. 1999.

104. Лаку-Лабарт Ф. Musica ficta. Фигуры Вагнера. СПб., 1999.

105. Лаку-Лабарт Ф., Нанси Ж.-Л. Нацистский миф. СПб., 2002.

106. Левек П. Эллинистический мир. М., 1989.

107. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.

108. Лёвит К. От Гегеля к Ницше. СПб., 2002.

109. Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Л., 1989.

110. Лилли Дж. В центре циклона. М., 1997.

111. Лиотар Ж. Ф. Эмма // Логос. 1999. № 5.

112. Лиотар Ж.-Ф. Хайдеггер и «евреи». СПб., 2001.

113. Липовецки Ж. Эра пустоты. СПб., 2001.

114. Лири Т., Мецнер Р., Алперт Р. Практика приема психоделиков. Минск, 1999.

115. Лосев А. Ф. Из ранних произведений. М., 1990.

116. Лосев А. Ф. Бытие. Имя. Космос. М., 1993.

117. Лотман Ю. М. Натюрморт в перспективе семиотики // Вещь в искусстве. М., 1986.

118. МаккенаТ. Истые галлюцинации. М., 1996.

119. Малахов В. Ностальгия по идентичности // Логос. 1999. №3.

120. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.,1992.

121. Мамардашвили М. К. Картезианские размышления. М.,1993.

122. Мамардашвили М. К. Классический и неклассическийидеалы рациональности. М., 1994.

123. Мамардашвили М. К. Необходимость себя. М., 1996.

124. Мамардашвили М. К. Психологическая топология пути. СПб., 1997.

125. Маркиз де Сад и XX век. М., 1992.

126. Марков Б. В. Реквием сексуальному // Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб., 2000.

127. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23.

128. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 46. Ч. I.

129. Марксистская критика психоанализа. М., 1976.

130. Маркузе Г. Эрос и цивилизация.

131. Маркузе Г. Одномерный человек.

132. Маркузе Г. Разум и революция. СПб., 2000.

133. Маяцкий М. Некоторые подходы к проблеме визуальности в русской философии // Логос. 1995. № 6.

134. Маяцкий М. Там и тогда // Гуссерль/Деррида. Начало геометрии. М., 1996.

135. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976.

136. Мерло-Понти М. В защиту философии. М., 1996. С. 88.

137. Миллер Т. А. Аристотель и античная литературная теория // Аристотель и античная литература. М., 1978.

138. Мириманов В. Б. Европейский авангард и традиционное искусство // Мировое древо. 1993. № 2.

139. Михайловский А. В. Поэт возвращения // Юнгер Ф. Ницше. М., 2001.

140. Мосс М. Общества. Обмен. Личность. М., 1996.

141. Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западно-европейской литературы XX века.1. М„ 1986. ^

142. Недель А. Анти-Улисс. Желаемое, садистское, визуальное в советской литературе 30-40-х гг. //Логос. 1999. № 11-12.

143. Ораич-Толич Д. Авангард как утопическая культура: Велимир Хлебников// Russian Literature. Vol. L. 2001.

144. Пави П. Словарь театра. М., 1991.

145. Павленко Ю. В. Раннеклассовые общества: генезис и пути развития. Киев, 1989.

146. Панич А. Иное Другое - Чужое: попытка типологии культурных моделей // Символы, образы, стереотипы: исторический й экзистенциальный опыт. СПб., 2000.

147. Пепперштейн П. Тело. Текст. Препарат // Томас де Квинси. Исповедь англичанина, употребляющего опиум. М., 1994.

148. Петров М. К. Знак. Язык. Культура. М., 1991.

149. Петров М. К. Пираты Эгейского моря и личность.

150. Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

151. Платон. Соч. В 4-х т. М., 1993-1994.

152. Погоняйло А. Г. Философия заводной игрушки, или Апология механицизма. СПб., 1998.

153. Подорога В. А. Евнух души. Позиции чтения и мир Платонова // Параллели 2. М., 1991.

154. Подорога В. А. К вопросу о мерцании мира // Логос. 1993.4.

155. Подорога В. А. Метафизика ландшафта. М., 1993.

156. Подорога В. А. Начало в пространстве мысли // Ad Marginem 93. Ежегодник Лаборатории постклассических исследований ИФРАН. М., 1994.

157. Подорога В. А. Феноменология тела. М., 1995.

158. Подосинов А. В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М., 1999.

159. Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968.

160. Рабинович В. Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979.

161. Рикёр П. Время и рассказ. Т. I. М. СПб., 2000.

162. Руднев В. Морфология реальности. М., 1996.

163. Рыклин М. К. Террорологики. Тарту-Москва, 1992.

164. Рыклин М. К. Сознание и речь в концепции М. М. Бахтина // Бахтин как философ М., 1992.

165. Рыклин М. К. Сексуальность и власть. Антирепрессивная гипотеза М. Фуко // Логос. 1994. № 5.

166. Рыклин М. К. Русская рулетка // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 35. 1995.

167. Рыклин M. К. Искусство как препятствие. М., 1997.

168. Рыклин М. К. Вечная Россия: две вариации на тему маркиза де Кюстина // Авто-био-графия. Тетради по аналитической антропологии под редакцией В. А. Подороги. № 1. М., 2001.

169. Рыклин М. К. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. М., 2002.

170. Савчук В. В. Кровь и культура. СПб., 1995.

171. Савчук В. В. Чистая критика Вальтера Беньямина // Герменевтика и деконструкция. СПб., 1999.

172. Савчук В. В. Конверсия искусства. СПб., 2001.

173. Салецл Р. Идентичность и память: травма Диснейленда Чаушеску // Кабинет. СПб., 1998.

174. Салецл Р. (Из)вращения любви и ненависти. М., 1999.

175. Сарабьянов Д., Шатских А. Казимир Малевич. Живопись. Теория. М., 1993.

176. Сартр Ж.-П. Проблемы метода. М., 1994.

177. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М„ 2000.

178. Секацкий А. К. Вода, Песок, Бог, Пустота // Метафизика Петербурга. СПб., 1993.

179. Секацкий А. Тишина на Балканах // Запад или человечество? Историософия балканского конфликта. СПб., 2000.

180. Серио П. Структура и целостность. Об интеллектуальных истоках структурализма в Центральной и Восточной Европе. М., 2001.

181. Стратановский Г. А. Феофраст и его «Характеры» // Феофраст. Характеры. Л., 1974.

182. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург, 2001.

183. Смирнов И. П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994.

184. Смирнов И. П. Обмен и террор // Художественный журнал. 1998. № 19/20.

185. Смирнов И. П. Социология как охранительная дисциплина // История идей как методология гуманитарных исследований. СПб., 2001.

186. Сухачев В. Ю. Герметизм тел и герменевтика телесной практики // Метафизические исследования. СПб., 1997. № 1.

187. Табачникова С. Мишель Фуко: историк настоящего // Фуко М. Воля к истине. М., 1996.

188. Тард Г. Законы подражания. СПб., 1892.

189. Тарт Ч. Измененные состояния сознания. М., 1997.

190. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М., 1997.

191. Токарев Д. Курс на худшее. Абсурд как категория текста у Д. Хармса и С. Беккета. М., 2001.

192. Токарев С. А. Ранние формы религии и их развитие. М., 1964.

193. Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного (трансперсональные состояния и психотехника). СПб., 1997.

194. Трубецкой С. Н. Соч. М„ 1994.

195. Уорсли П. Когда вострубит труба. Исследование культов карго в Меланезии. М., 1963.

196. Уран-Кехальми К. К вопросу об образовании кочевых государств // Урало-Алтаистика. Археология. Этнография. Язык. Новосибирск, 1985.

197. Флоренский П. А. Соч. В 2-х т. М., 1990.

198. Флоренский П. А. Соч. В 4-х т. М., 199

199. Флоренский П. А. Оправдание космоса. СПб., 1994.

200. Флоренский П. А. У водоразделов мысли (Черты конкретной метафизики) // Символ. Париж. 1992. № 28.

201. Флоренский П. А. Иконостас. М., 1995.

202. Флоренский: PRO et CONTRA. СПб., 1996.

203. Фокин С. J1. Философ-вне-себя. Жорж Батай. СПб., 2002.

204. Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994.

205. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996.

206. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997.

207. Фуко М. Рождение клиники. М., 1998.

208. Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999.

209. Хаким-Бей. Хаос и анархия. Революционная сотериология. М., 2002.

210. Хёйзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988.

211. Хлебников В. Творения. М., 1987.

212. Холье Д. Кровавые воскресенья // Танатография эроса. Ж. Батай и французская мысль середины XX века. СПб., 1994.

213. Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996.

214. Чухрукидзе К. Паунд и D. Модели утопии XX века. М., 1998.

215. Шелер М. Рессантимент в структуре моралей. СПб., 1999.

216. Штихве Р. Амбивалентность, индифферентность и социология чужого // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. I. № 1.

217. Шульц Б. «Особый случай» или логика развития? Нацистская и сталинская архитектура в историческом контексте // Россия Германия. Культурные связи, искусство, литература в первой половине двадцатого века. Выпуск XXIX. М., 2000.

218. Эко У. Отсутствующая структура. СПб., 1998.

219. Элиаде М. Космос и история. М., 1987.

220. Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1995.

221. Элиаде М. Мефистофель и андрогин. СПб., 1998.

222. Элиаде М. Шаманизм: архаические техники экстаза. Киев, 1998.

223. Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. № 8.

224. Эткинд А. Русская мистика в прозе А. Блока // Studia Slavica Finlandensia. Helsinki, 1994. Т. XI.

225. Юнг К. Г. Феномен духа в искусстве и науке. М., 1992. ■226. Юнгер Ф. Ницше. М„ 2001.

226. Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. СПб, 2000.

227. Ямпольский М. Жест палача, оратора, актера // Ad Marginem 93. Ежегодник лаборатории постклассических исследований ИФРАН. М„ 1994.

228. Ямпольский М. Беспамятство как исток. М., 1998.

229. Butler Judith. Gender Trouble. Feminism and the Subversion of Identity. New York: Routledge, 1990.

230. Deleuze G. Francis Bacon. Logique de la sensation. P., 1981.

231. Foucault M. Histoire de la sexualite. Т. II: L'Usage des plaisirs. P., Gallimard, 1984.

232. Haraway Donna J. Modest Witness and Sekond Millenium. Feminism and Technoscience. New York: Routledge, 1997.

233. Zizek S. Die Nacht der Welt. Psychoanalyse und Deutscher Idealismus. Frankfurt am Main, 1998.