Структура исторического нарратива повести временных лет и степенной книги царского родословия: изображение власти тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Саммут Кабанова, Мария Николаевна

• Саммут Кабанова, Мария Николаевна
• кандидат филологических наук
• 2013

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Саммут Кабанова, Мария Николаевна

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

1. История вопроса

2. Повесть временных лет и Степенная Книга

3. Исторические тексты как памятники литературы

4. Метод исследования

ГЛАВА 1. СТРУКТУРА ХРОНОТОПА

1. Повесть временных лет

1. Представления о пространстве в Повести временных лет

2. Представления о времени в Повести временных лет

2. Степенная книга царского родословия

1. Представления о пространстве в Степенной книге

2. Представления о времени в Степенной книге

3. Образы князей в структуре хронотопа Повести временных лет и Степенной книги

ГЛАВА 2. СЮЖЕТНАЯ СТРУКТУРА

1. Повесть временных лет

1. Событие и не-событие в летописном тексте

2. Сюжетная структура Повести временных лет и герой

2. Степенная книга царского родословия

1. Событие и не-событие в тексте Степенной книги

2. Сюжетная структура Степенной книги и герой

3. Сюжет и герой Повести временных лет и Степенной книги

ГЛАВА 3. МОТИВНАЯ СТРУКТУРА

1. Мотив совета в Повести временных лет

3. Мотив совета в Степенной книге царского родословия

4. Выводы

ЗАКЛЮЧЕНИЕ..-

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

БИБЛИОГРАФИЯ

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Структура исторического нарратива повести временных лет и степенной книги царского родословия: изображение власти»

ВВЕДЕНИЕ

В современном мире переписывание истории давно стало обычным делом: мы видим, как каждый новый период по-своему расставляет акценты в череде прошедших событий и по-новому характеризует фигуры давно ушедших людей. Это возможно, потому что любой рассказ о событиях прошлого кроме голых фактов содержит оценочное мнение тех, кто записывал происходящее или же переписывал существующие события. Таким образом, наслаивая на исходный текст оценки и мнения, создается, а затем трансформируется исторический миф. И главным объектом мифологизации истории оказывается тот, кто имеет - или имел - власть на нее влиять: правитель государства - император, король, царь или великий князь Киевский, о котором пойдет речь в этой работе.

История вопроса

Образ князя и княжеской власти в древнерусской литературе исследовался самыми разными учеными на протяжении по крайней мере двух столетий: в какие-то периоды с большим интересом, в какие-то с меньшим. Если мы обратимся ко второй половине XIX - началу XX веков, то увидим, что исследователей древнерусской литературы и истории того времени, среди которых можно упомянуть К. Н. Бестужева-Рюмина1, А. А. Шахматова, П. Г. Васеыко, больше занимали собственно древнерусские произведения, вопросы их происхождения и возможные источники, нежели отдельные образы, включенные в эти тексты. Проблемы, связанные с изображением конкретных князей или же пониманием власти в Древней Руси, поднимались в связи с другими,

1 Бестужев-Рюмин К.Н. О составе русских летописей до конца XIV века. СПб., 1868.

более важными, задачами. Так, В. Е. Вальденберг2 в книге «Древнерусские учения о пределах царской власти» анализирует тексты, отражающие эволюцию представлений о монархии в Древней Руси, начиная с Владимира Святого, а также источники этих представлений, среди которых он отмечает Священное Писание и Византийскую традицию. П. Г. Васенко в работе, посвященной Степенной книге царского родословия, делает предположение о цели создания этого произведения и его структуре, решает вопрос о том, можно ли считать этот текст историческим произведением, а также касается и «княжеских» вопросов, к примеру, о том, почему составитель текста начал повествование не с Рюрика, а с Владимира. А. А. Шахматов в работе 1904 года «Сказание о призвании варягов»4 также решает не только собственно текстологические вопросы, но и рассуждает о политической организации южнорусских и северных племен и значении князя в этой системе и делает предположения о том, каким образом могло создаваться предание о первых князьях, в котором сочетались факты и вымысел составителей.

Однако к концу первой трети XX века ситуация начинает меняться: появляются исследователи, уделяющие больше внимания образной системе древнерусских текстов, в том числе и княжеским образам, и в течение нескольких десятилетий выходит ряд работ, определяющих основные темы исследований, касающихся монарха и проблемы власти. В первую очередь отметим опубликованную в 1931 году в Париже книгу Г. П. Федотова5, посвященную теме святости в древнерусской литературе. Среди прочих святых исследователь уделяет

2 Вальденберг В.Е. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской

политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. Петроград, 1916.

3 Васенко П.Г. «Книга степенная царского родословия» и ея значение в древнерусской

исторической письменности. Ч. 1. СПб., 1904.

4 Шахматов A.A. Сказание о призвании варягов, СПб., 1904.

5 Книга выходила несколько раз, в работе цитируется по изданию: Федотов Г.П.

Святые Древней Руси. М. 1990.

почитаемым церковью князьям особое внимание: он разделяет их на такие группы, как равноапостольные, страстотерпцы, князья-иноки и князья, прославленные за свое общественное служение. Г. П. Федотов дает характеристику каждому типу святости и говорит о возможных истоках отдельных культов (к примеру, почитание святых князей-воителей не было исключительным явлением на Руси: культы святых воинов были широко распространены в Византии, откуда и были заимствованы). Особенно интересен в работе вывод о том, что церковь находится вне политики и канонизирует вовсе не за государственные заслуги. Доказывает это тот факт, что самые яркие фигуры Домонгольской Руси - Ярослав Мудрый и Владимир Мономах - не были причислены к лику святых, в то время как малоизвестные князья Мурома и Ярославля дали целый сонм святых князей (например, Феодор, Давид и Константин Ярославские). Этот факт также подтверждается еще одним важным наблюдением: чем больше развивается идея самодержавия и укрепляется централизованная власть, тем меньше среди русских святых оказывается князей, а святых царей нет вообще. Это доказывает, что в тот момент, когда царский титул получил максимальное освящение и сакрализацию, исчезла личностная, человеческая святость, из чего следует, что прославлялись князья именно за дела веры, а не за дела государственные и политические. Работа Г. П. Федотова очень интересна, однако в силу объективных исторических обстоятельств многие идеи этой книги, связанные с восприятием княжеской святости, были продолжены и развиты намного позже.

Начиная с 40-х годов XX века выходят самые известные работы И. П. Еремина и Д. С. Лихачева, посвященные различным памятникам древнерусской письменности и, в частности, летописям. Д. С. Лихачев в силу свого необыкновенного и обширного знания древнерусских

текстов разных эпох стремился не только описать максимальное число возможных памятников, но и найти для них универсальные модели. В работах, касающихся проблемы власти в Древней Руси, Д. С. Лихачева интересуют принципы изображения князей в текстах различных периодов. Так, в монографии «Человек в литературе Древней Руси»6 он проводит анализ Повести временных лет и Степенной книги и делает ряд выводов о главных героях обоих текстов - князьях. В числе основных принципов изображения правителей Киевской Руси в Повести временных лет он отмечает отсутствие оттенков характера и переходов, отсутствие внутренних противоречий: «Все добродетели князя точно определены, все пороки его исчислены, их может быть больше или меньше, но качественно они все одни и те же. Характеристика князя в летописи, если она дается отдельно, состоит обычно из перечисления его достоинств, внешних примет и, реже, недостатков»7. Совершенно иная тональность, по мнению исследователя, присутствует в создании княжеских образов Степенной книги: «Все действующие лица Степенной книги строго разделены на положительных и отрицательных. Они никогда не смешиваются, и для того, чтобы это смешение вообще не было возможно, они в изобилии снабжаются оценочными

о

эпитетами» . Эти наблюдения о восхвалении князя в летописи и жестком делении на положительных и отрицательных персонажей в Степенной книге очень важны и неоднократно повторяются явно или имплицитно в работах других исследователей, занимающихся вопросом создания княжеских образов в древнерусской литературе.

И. П. Еремин обозначил проблему историко-литературного изучения Повести временных лет и летописания несколько раньше Д. С.

6 Лихачев Д.С. Человеке литературе Древней Руси. М. 1970.

7 Там же. С. 31.

8 Там же. С. 101.

Лихачева, в 1946 г.9, и наряду с другими темами его также интересовал поиск универсального ответа на вопрос о природе летописного текста и о принципах создания образа князя. Однако И. П. Еремина интересуют еще и цели создания летописей и древнерусская историософия вообще. В сборнике «Литература Древней Руси»10 он ставит своей целью дать характеристику политических убеждений летописца, его типичную для средних веков философию истории и метод. Изучая эти аспекты, он приходит к выводу, как летописец относился к князьям династии Рюриковичей. По мнению И. П. Еремина, характерной особенностью летописного текста является сочетание описания отдельных фактов (погодных записей) с их моральной оценкой. В отличие от приведенного выше мнения Д. С. Лихачева о том, что летописец, как правило, создает образ князя, исполненного достоинств, И. П. Еремин уверен, что составитель Повести временных лет в ряде случаев достаточно резко отзывался о современных ему князьях, так как именно они «делят то, что собирали отцы и деды»1то есть ведут войны в личных целях, а не в целях собирания и укрепления государства. Он определяет основную задачу Повести временных лет как абсолютно дидактическую: она заключается в том, чтобы наглядно показать современным летописцу князьям на примерах вполне реальных биографий правителей прошлого, «как надо и не надо поступать»12, поскольку любой поступок, и добрый, и злой, влечет за собой воздаяние, а преступление всегда приводит к каре за него.

Вопросами исследования древнерусских исторических текстов как памятников литературы на примере Степенной книги царского

9 Еремин И.П. Повесть временных лет. Проблемы ее историко-литературного изучения.

Л., 1946.

10 Еремин И.П. Повесть временных лет как памятник литературы // Еремин И.П.

Литература древней Руси. М., Л., 1966.

11 Там же. С. 58.

12 Там же. С. 51.

родословия занимался и В. В. Кусков13. В своих работах он, как и Д. С. Лихачев и И. П. Еремин, исследовал проблему создания образа монарха в историческом тексте. Его универсальное определение принципов изображения князей в Степенной книге дано в очерке «О некоторых особенностях стиля Степенной книги»14. Он отмечает такие методы составителей этого текста, как гиперболизация, стремление к стилистическому расширению образа. Как и Д. С. Лихачев, В. В. Кусков пишет о стремлении составителей Степенной книги, во-первых, расцвечивать княжеские обзазы большим количеством эпитетов и стилистических формул-похвал, а во-вторых, создавать положительные и отрицательные образы «по принципу контрастного противопоставления определенных оценочных эпитетов»15. В конечном итоге такой принцип служит для создания образа идеального правителя, сакрализации власти и увеличению авторитета московского царя. В основе такой положительной гиперболизации, отмечает В. В. Кусков, в первую очередь лежит отбор характеристик, идеальных с точки зрения христианской веры.

В 60-е годы в Нью-Йорке выходит интересная англоязычная работа М. Чернявского16, посвященная образу русского правителя с эпохи Древней Руси до XIX века. В работе исследуется мифологизация власти, и ее основная мысль заключается в том, что образы правителей, князей, царей и императоров всегда окружаются определенной мифологией, актуальной для той или иной эпохи. Каждая глава посвящена определенному периоду (Киевская Русь, Владимиро-Суздальская Русь, Московская Русь и т.д.), определенному типу

13 Кусков В.В. Степенная книга как литературный памятник XVI в. Дисс. канд. филол.

наук. М., 1954.

14 Кусков В.В. О некоторых особенностях стиля Степенной книги // Ученые записки

Уральского университета им. A.M. Горького. 1959. Вып. 28. С. 259-292.

15 Там же. С. 195.

16 Cherniavsky М. Tsar and People: Studies in Russian Myths. N.Y. 1969.

правления (княжество - царство - империя), включая интересующие нас эпохи первых князей и Ивана Грозного, и тем князьям или правителям, которые имели значение для формирования мифологии власти. Так, для раннего периода древнерусской истории исследователь изучает феномен святости и считает важным соотношение святости и царственности, которые определяют восприятие образа идеального князя. Он выделяет святых князей в две основные группы: князей, причисленных к лику святых по каноническим соображениям (например, равноапостольный князь Владимир, который крестил Русь, или преподобный Никола Святоша, принявший монашество), и князей, прославленных отчасти именно благодаря своему светскому статусу (Борис и Глеб, которые пострадали из-за своего княжеского положения как потенциальные конкуренты в борьбе за трон, или Александр Невский). Эти идеи находят продолжение в следующей главе книги, которая посвящена эпохе Московской Руси. Здесь рассматривается вопрос трансформации представлений о власти и формирования восприятия царя. М. Чернявский отмечает проблему дуальной природы царской власти: сочетание в природе царя божественного и человеческого (divine-human в терминологии автора). Царь должен быть великим, как правитель, и смиренным, как монах. При этом не важно, насколько хорош и праведен царь по своей человеческой природе, его священный царский статус покрывает и искупает все. Эта теория, по мнению М. Чернявского, развилась до крайней степени в эпоху Ивана Грозного, чья человеческая природа с ее грехами и недостатками была полностью вытеснена его богоподобной деятельностью.

Все упомянутые выше идеи, связанные с исследованием княжеских образов и проблемой власти в Древней Руси, развиваются в современных исследованиях. Тема княжеской святости прежде,; всего прослеживается в одном из разделов монументального труда В. Н.

Топорова «Святость и святые в русской духовной культуре»17, где автор исследует истоки культа страстотерпцев в древнерусской христианской традиции. Интересно, что наряду с христианскими идеями, например, такими, как определяющая культ страстотерпцев идея вольной жертвы в подражание Христу (о некоторых из них писал еще Г. П. Федотов), исследователь также обращается к возможным дохристианским корням борисоглебского культа - древней традиции обожествления правителя. Еще одной особенностью работы В. Н. Топорова является то, что исследователь анализирует философскую составляющую понятия «святость», лингвистические и этимологические его аспекты.

Культ страстотерпцев как особый тип почитания святых князей

1 8

исследует на материале житий Дж. Ревелли . Специфика ее работы в том, что она сопоставляет особенности почитания святых Бориса и Глеба с культом святого Вацлава Чешского и выводит ряд идеологических констант, согласно которым древние книжники изображали идеального государя: правитель должен быть предан церкви, он всегда отличается образованностью, утешает страдающих, слабых и беззащитных, наделен внешней красотой. Соответственно, все князья, которые не соответствуют заявленным маркерам, воспринимаются как отрицательные герои. Если кто-то убил святого, послушав подстрекания дьявола, он обязательно понесет наказание. Кроме того, Дж. Ревелли считает, что существует особое композиционное клише, характерное для всех княжеских биографий.

Тема сопоставления святых князей Бориса и Глеба с Вацлавом Чешским, как и другие вопросы борисоглебской агиографии,

17 Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1: Первый век христианства на Руси. М., 1995.

Ревелли Дж. Старославянские легенды о св. Вячеславе Чешском и древнерусские княжеские жития // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 1: Х1-ХУ1 вв.. М.,1989.

развиваются в статьях А. М. Ранчина. Так, он пишет об особенно распространенном в славянском мире чине святых князей-страстотерпцев, затрагивая такие проблемы, как наличие или отсутствие сакрализации власти в Киевской Руси (следуя здесь за рассуждениями Г. П. Федотова), параллели с житиями европейских святых страстотерпцев и библейские мотивы в житиях. В одной из статей А. М. Ранчин приходит к важному к выводу о структуре текстов о страстотерпцах: как правило, эти тексты являются продолжениями, «метатекстами» по отношению к памятникам других жанров. В русской традиции жития князей страстотерпцев основывались на «летописных "повестях о княжеских преступлениях", структурно незавершенных и являющихся не особым жанром, а как бы "черновиком" для страстотерпческих житий»19. Однако кроме житий Бориса и Глеба А. М. Ранчин также исследует другие княжеские образы: князя Олега и княгини Ольги («Семантика и структура рассказов об Олеге и Ольге в Повести временных лет»20) и князя Владимира Святославича («Хроника Георгия

Амартола и Повесть временных лет: Константин Равноапостольный и

21

князь Владимир Святославич» ).

Несколько шире княжеская святость и принципы создания образа

22

идеального князя исследуются в книге М. С. Киселевой . По ее мнению, именно первые князья были для книжников Киевского периода образцами святости. В отличие от Г. П. Федотова, М. С. Киселева связывает канонизацию первых князей с тем фактом, что

19 Ранчин A.M. Князь-страстотерпец в славянской агиографии. С. 119-120 // Ранчин A.M. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 112-120. См. также статью Князь - страстотерпец - святой: семантический архетип житий князей Вячеслава и Бориса и Глеба и некоторые славянские и западноевропейские параллели // Там же. С. 98-111.

20 Ранчин A.M. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007.

21 т.

Там же.

22 Киселева М.С. Учение книжное: текст и контекст древнерусской книжности. М., 2000.

христианизация в Киевской Руси шла сверху, от князя Владимира Святославича, и дальше проводилась по инициативе князей, которые посылали епископов в отдаленные города, открывали школы и строили храмы. Следовательно, князья должны были восприниматься как просветители Руси. Именно поэтому, отмечает М. С. Киселева, «общим местом в повестях и сказаниях о жизни князей становится восхваление

23

их заслуг перед церковью» . Однако большей похвалы заслуживает тот князь, который еще и стремится примирять враждующих братьев, достигать успеха в переговорах и не склонен вступать в междоусобицы: «Идеал древнерусского книжника - князь-миролюбец»24.

Кроме темы святости и княжеских культов в современных исследованиях большой интерес представляют работы и статьи, посвященные княжеским биографиям, так как в них развиваются идеи, высказанные Д. С. Лихачевым и И. П. Ереминым. Переклички с идеями И. П. Еремина о воздаянии князьям за грехи можно найти в книге А. А. Шайкина «"Се повести времяньныхъ лет" от Кия до Мономаха»25. Исследователь говорит о биографиях рока, наказания, судьбы, о том, что главным княжеским грехом является гордыня и пренебрежение советами мудрых, и это приводит князей к неизбежной смерти. В более

поздней работе - книге «Поэтика и история: на материале памятников

26

русской литературы XI-XVI веков» - А. А. Шайкин развивает тему княжеской биографии как составной части летописания и делает интересные наблюдения над природой и структурой текста Повести временных лет: «Если мы внимательно и не один раз перечитаем текст ПВЛ (как, видимо, и читали летопись ее современники), то при упоминании имен Олега, Ольги, Святослава, Владимира, да и других

23 Там же. С. 150.

24 Там же. С. 154.

25 Шайкин A.A. «Се повести времяньныхъ лет...»: от Кия до Мономаха. М., 1989.

26 Шайкин A.A. Поэтика и история: на материале памятников русской литературы XI-XVI веков. М., 2005.

князей, перед нами как известная целостность встают их судьбы в своей завершенности: они не разбиты в нашем читательском восприятии на годовые фрагменты. Не является ли биография князя, во всяком случае, великого киевского князя, своеобразной «большой статьей», имеющей

27

внутреннюю целостность и логику?» . В своей последней работе «Повесть временных лет: история и поэтика» А. А. Шайкин продолжает исследовать эту тему28.

Тема княжеских биографий в составе различных летописных сводов (в том числе и Повести временных лет) развивается в работе А.

90

А. Пауткина , который уделяет особенное внимание стилю биографий. В своей книге автор делает важные наблюдения над особенностями создания некоторых княжеских образов (князя Святослава Игоревича, князя Даниила Галицкого) в разных летописных сводах, отмечает их особенную литературную «отточенность и цельность» и приходит к выводу о том, что интерес к созданию образа князя-воина (а не святого князя, как считает М. С. Киселева) был характерной чертой книжности раннего средневековья, однако в поздний период вместо князя-воина начинает доминировать образ князя-политика. Это связано главным образом с изменением самого государства: «Изменения в способе литературного запечатления князя происходят параллельно с эволюцией государственности и идеологии (от князя-дружинника до государя Московского)» . Однако такая смена представлений не означает, что герои летописей будут забыты: их образы будут переосмыслены в соответствии с новыми идеалами и заимствованной из Византии идеей сакрализации светской власти, что будет отражено в создании образов Степенной книги.

27 Шайкин A.A. Поверхность летописного текста // Шайкин А. А. Поэтика и история: на

материале памятников русской литературы XI-XVI веков. М., 2005. С. 91.

28 Шайкин A.A. Повесть временных лет: история и поэтика. М., 2011.

29 Пауткин A.A. Беседы с летописцем: Поэтика раннего русского летописания. М., 2002.

30 Там же. С. 63-64.

Проблема моделей власти, характерных для разных периодов Древнерусского государства, которой занимался М. Чернявский, поднимает и М. П. Одесский31, который ищет универсальные образы-обобщения монархов для разных эпох (Киевской Руси, Московской Руси, Российской империи). Он выделяет пять основных моделей понимания власти. Для Домонгольской Руси выделяются два типа восприятия: первый, «государи-боги», пришел на Русь из Византии и характеризовал общее понимание власти, а второй, «государь-совершенный человек», напоминает скандинавскую традицию восприятия конунга, князя-воителя, и предполагает, что князь является персонификацией всех лучших физических и душевных качеств коллектива. Следующие две модели относятся к эпохе XIV-XV вв. Модель «государь-блюститель закона» возникла, когда князья отказались повиноваться «незаконной» власти Мамая, который не происходил из царского рода Чингизидов. Вторая, «государь-гарант стабильности», с точки зрения Одесского, возникает с развитием традиции династической преемственности и олицетворяет культ монаршего венца (то есть священность царской власти). Последняя модель, «государь-Христос», относится уже к эпохе Петра I и является предельным расширением представлений о власти.

Интересные наблюдения над особенностями изображения древнерусских князей в тексте Степенной книги представлены в работе А. С. Усачева, который отмечает, что все князья, упомянутые в этой книге, четко делятся на две группы: на непосредственных предков московских царей и тех, кто к ним не относится32. Такое разделение определяет различия в описании этих князей: предки московских

31 Одесский М.П. Поэтика власти на Древней Руси // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000. №1. С. 4-10.

32 Усачев A.C. Древняя Русь в исторической мысли 60-х rr. XVI в. (Степенная книга): автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 2004. С. 19.

государей обычно сравниваются с рядом Библейских персонажей (например, праотцем Авраамом или царем Давидом) или героями византийской истории (Так князь Владимир и княгиня Ольга часто сопоставляются с императором Константином и его матерью Еленой), тогда как прочии князья такого сравнения не заслуживают. Кроме того, при описании предков московских царей нередко опускаются любые нежелательные или отрицательные детали, которые могут повлиять на их восприятие. По-мнению А. С. Усачева, идеальный образ правителя-христианина, который характеризуют забота о сохранении православия, покровительство церкви и праведность в суде, воплощен в фигуре Владимира Святого. Также исследователь отмечает, что в Степенной книге «черты суросого, хотя и благочестивого, князя-воина ... уходят на второй план»33, уступая место чертам «мирным».

Среди исследователей Степенной книги кроме принципов изображения князей, большой интерес вызывает вопрос о том, почему родоначальником династии Рюриковичей считается Владимир Святой, а не Рюрик. Интересные наблюдения, касающиеся этого вопроса и восприятия Киевской Руси в эпоху Московского царства представлены в статье А. М. Ранчина «Киевская Русь в русской историософии Х1У-ХУП вв. (некоторые наблюдения)»34. По мнению автора, причина, по которой составители Степенной книги начинают гранесование с Владимира Святого, а не с Рюрика, заключается в том, что он «осознается как создатель Русского царства»35. Также о принципах, лежащих в основе разделения текста на грани и выделения именно Владимира Святого в качестве корня династии Рюриковичей пишет Н. Н. Покровский в

33 Там же. С. 21.

34 Ранчин A.M. «Киевская Русь в русской историософии X1V-XVI1 вв. (некоторые наблюдения) П Ранчин A.M. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 221-232.

35 Там же. С. 223.

статье, открывающей современное издание Степенной книги36. Он отмечает резко отрицательное отношение составителей книги к языческому периоду русской истории, в том числе и к языческой деятельности князя Владимира Святославича, который вел войны с христианской Византией. Еще один вопрос, который затрагивает Н. Н. Покровский, - это отношение митрополита Макария, стремящегося создать идеальный образ династии, к междоусобным войнам, которые вели князья. По мнению исследователя, митрополит нашел одно эффективное объяснение-формулу: «воздействие на ход истории самого сатаны и его слуг, стремящихся помешать благочестивым правителям во всем следовать христианским законам»37.

Л о

В статье Гейл Д. Ленхофф , которая, как и работа Н. Н. Покровского, предваряет текст последнего издания Степенной книги, речь идет как о структуре текста (тот же, что и у Н. Н. Никольского, вопрос о гранесовании и начале повествования от святых князей), так и о его идеологии: об идее симфонии духовной и светской властей и построенной в соответствии с ней модели отношений государства и церкви, князей и митрополитов. Исследователь отмечает также, что сама структура Степенной книги и идеологические цели ее создателей тесно связаны. Текст отражает стремление показать, что благополучие династии строится на благочестии ее членов, которые происходят от семени Владимира Святого. О целях и адресатах этого текста Гейл Д. Ленхофф пишет следующее: «Заявленное в предисловии намерение авторов рассказать о "святем благчестии росиискихъ начялодержецъ", выбор Ольги и Владимира в качестве героев начальных частей CK и

36 Покровский H.H. Исторические концепции Степенной книги царского родословия // Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1. М., 2007. С. 89119.

37 Там же. С. 102.

38 Ленхофф Геш Д. Степенная книга: замысел, идеология, адресация // Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1. М., 2007. С. 120-144.

изображение Ивана Грозного как богоизбранного государя дают основания увидеть в СК историографический памятник, составленный специально для царствующего монарха и, возможно, для его

39

преемников» . Целью такого текста могло быть желание составителей внушить царю нужный взгляд на историю.

Выше уже упоминались работы Дж. Ревелли и А. М. Ранчина, которые исследуют княжескую святость на материале чешских и древнерусских житий. В последние десятилетия среди современных исследователей усиливается интерес к компаративному анализу, поиску сходного и различного в литературе и культуре Древней Руси и тех стран, с которыми у нее хранились духовные и политические связи (и даже шире - Европейских стран вообще). Так, И. С. Чичуров40 пишет о политической идеологии Древней Руси и Византии, отраженной в литературных текстах, что по сути является исследованием образа идеального монарха и концепций власти в двух странах. Автор берет ряд византийских теорий и смотрит, нашли ли они отражение в области политической культуре Древней Руси (подобно тому, как В. М. Живов в статье «Особенности рецепции византийской культуры в Древней Руси» выделял те элементы культуры, которые были заимствованы из Византии после принятия христианства, и те, что не интересовали древнерусских книжников41). И. С. Чичуров отмечает такие политические идеи, как идея обожествления императора, которая не поддерживалась славянами, идея симфонии церковной и светской власти, которая окончательно развилась только в Московской Руси, идея мудрости правителя, воинской доблести, благородства, которые, по его

39 Там же. С. 144.

40 Чичуров КС. Политическая идеология средневековья: Византия и Русь (к 13 международному конгрессу византинистов). М., 1990.

1(1 Живов В.М. Об особенностях рецепции византийской культуры в Древней Руси // Из истории русской культуры. Т. 1 (Древняя Русь). М. 2000. С. 586-617.

мнению, поддерживались на Руси, что отражено, к примеру, в тексте Слова о законе и благодати митрополита Иллариона и в летописях.

Вопрос сакрализации власти интересует и Г. П. Мельникова42, однако исследователь проводит свое сравнение в другой плоскости - он изучает сходства и различия в культурах славянских народов. Г. П. Мельников выделяет две модели взаимоотношения сакрального и светского, которые варьируются в зависимости от страны: идея симфонии двух начал (в Чехии или Сербии) и идея антагонизма государственного и церковного (в Польше). Для Руси даже в ранний период ближе была первая модель, и это явно из того факта, что значительное число князей Киевской Руси были причислены к лику святых (мы снова видим противоречие с идеями Г. П. Федотова, который связывал княжескую святость с личным человеческим подвигом, а не с княжеским статусом). Идеальный правитель должен, говорит исследователь, быть способным на подвиги, а самый высокий подвиг — это святость.

Среди последних работ, посвященных сравнительному анализу, можно отметить монографию Т. В. Гимона, посвященную сопоставлению средневековых английских и древнерусских исторических текстов43. Т. В. Гимон исследует вопросы письменной культуры Англии и Руси, принципы создания хроник, анналов и летописей и их отличия, а также принципы работы составителя средневекового текста. В свете нашего исследования особенно интересен раздел «Тематика сообщений, круг интересов летописцев»44,

42 Мельников Г.П. Сакральное и светское в культурах первых славянских святых (Чехия, Польша, Сербия, Русь) // Литература, культура и фольклор славянских народов. XIII международный съезд славистов, Любляна 2003. М., 2002. С. 27-39.

43 Гимон Т.В. Историописание раннесредневековой Англии и Древней Руси. Сравнительное исследование. М., 2012.

44 Там же. С. 140-159.

где описываются основные информационные «потоки» и «аномальные сообщения».

Повесть временных лет и Степенная Книга

В этой работе, посвященной изображению власти в структуре исторического нарратива Киевской и Московской Руси, мы обратимся двум текстам, составленным в разные периоды и относящимся к разным жанрам: Повести временных лет45 и Степенной книге царского родословия46 (далее - Степенная книга), чтобы определить, каким образом составители этих текстов создавали обобщенный образ древнерусского князя. Выбор именно этих источников для исследования принципов описания власти в Киевской и Московской Руси неслучаен. Он связан с основной целью работы - исследованием изменений исторического нарратива в связи с изменением восприятия светской власти в разные исторические периоды. Киевская и Московская Русь, о которых идет речь в работе, - это не просто разные периоды в истории России, это две страны, разделенные временем, отличающиеся друг от друга своим географическим положением, имеющие разный государственный строй, разные философские взгляды и различное отношение к власти и, следовательно, правителю. Для того, чтобы ответить, как менялось отношение к власти монарха, и, соответственно, принципы их описания, нужны тексты, уделяющие большое внимание изображению правителей Древнерусского государства, тексты которые описывают или фиксируют исторические события и деяния самих князей и царей. Нам необходимо было определить ключевые сочинения, фиксирующие исторические события в Киевской Руси и Московском Царстве. Однако здесь следует учитывать то, что для нашей цели нужны

45 Цитируется по изданию: Повесть временных лет // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1: Х1-ХП вв. СПб., 2000. С. 62-315.

46 Цитируется по изданию: Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1: Житие княгини Ольги, Степени 1-Х. М., 2007.

тексты не просто описывающие, фиксирующие историю, но и отражающие мировосприятие, историософию двух разных эпох.

Для эпохи Киевской Руси основным историческим жанром была построенная на принципе погодной записи летопись. В этой работе мы обратимся к тексту Повести временных лет. Определенные сложности здесь связаны с тем, что эта летопись, во-первых, дошла до нас в поздних списках и, во-вторых, не являлась самым древним летописным сводом. По мнению исследователей, записи о деяниях князей и различных исторических событиях начали вестись после того, как Русь приняла христианство, и именно факт принятия новой веры, по замечанию В. К. Зиборова, «является точкой отсчета письменной культуры русских людей»47. Так как с христианством пришло и распространение грамотности, то, вероятнее всего, работа по составлению и переписыванию летописей проходила либо при митрополичьей кафедре, либо при монастырях. В соответствии с господствующей теорией А. А. Шахматова48, первый летописный свод на Руси начали составлять сразу после образования Киевской митрополии в 1037 (1038) году. Хотя этот текст не дошел до нас, тем не менее есть ряд косвенных данных, доказывающих, что исторические записи на Руси велись в период 30-60-х годов XI века. Следующим составленным в Киеве текстом был свод 1073 года, который исследователи связывают с Киево-Печерским монастырем и его игуменом Никоном49. И, наконец, третий из древнейших летописных сводов - это текст 1093 (1095) года, который также называют Начальным сводом. Все своды выделяются исследователями на основании различных принципов ведения записей, степени точности

47 Зиборов В.К. Русское летописание Х1-ХУШ веков. СПб., 2002. С. 28.

48 Шахматов А.А. История русского летописания Х1-ХУ вв. Т. 1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2: Разыскания о древнейших летописных сводах. СПб., 2002.

49 Зиборов В.К. Русское летописание Х1-ХУШ веков. СПб., 2002. С. 39.

датировок, а также по тематике и стилю. Составление Повести временных лет относится к началу XII века. Несмотря на то, что не существует отдельного списка с таким названием и текст Повести временных лет, во-первых, входит в состав различных летописных изводов и имеет, по господствующему мнению, три основных редакции50: первая не дошедшая до нас редакция, составленная в 1111 году Нестором, вторая редакция, составленная Сильвестром в 1116 году и дошедшая в списках Лаврентьевской группы, и третья редакция, относящаяся к 1118 году и сохранившаяся в списках Ипатьевской группы51, - а во-вторых, сам по себе является результатом слияния ряда сводов, которые мы упоминали выше, тем не менее, именно он содержит определенную историческую концепцию и, по словам А. А. Шайкина, обнаруживает «не просто хронологическое изложение русской истории, а, действительно, ее концептуальное осмысление»52. Этой же мысли придерживается А. М. Ранчин, говоря о Повести временных лет: «Я исхожу из постулата, что это единый целостный текст со своей историософией. Он представляет собой соединение нескольких сводов;

50 См. здесь работы: Бестужев-Рюмин К.Н. О составе русских летописей до конца XIV века. СПб., 1868. Шахматов A.A., История русского летописания XI-XV вв. Т. 1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2: Раннее русское летописание XI-XII вв. СПб., 2003. Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. JL, 1940. Лихачев Д.С. Русские летописи. Д., 1947. Лурье Я.С. К изучению летописного жанра // ТОДРЛ. Т. XXVII. JL, 1972. Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979.

51 Теория A.A.. Шахматова была критически развита в работах A.A. Гиппиуса, который, во-первых, уточняет особенности влияния разных редакций Повести временных лет и выделяет третью редакцию в качестве «княжеского» или «Мстиславова» экземпляра, а во-вторых, реконструирует еще один промежуточный этап между «Древнейшим сказанием» (рубеж X-XI вв.) и Сводом 1970 г. Этот промежуточный текст исследователь обозначает как «Свод 1060-х годов» . См. здесь работы: Гиппиус A.A. К проблеме редакций Повести временных лет. I // Славяноведение. 2007. N 5. С. 20-44; Гиппиус A.A. К проблеме редакций Повести временных лет. II // Славяноведение. 2008. № 2. С.3-24.; Гиппиус A.A. К реконструкции древнейших этапов истории русского летописания // Древняя Русь и средневековая Европа: возникновение государств. Материалы конференции. М., 2012. С. 41-50.

52 Шайкин A.A. Историческая концепция и композиция «Повести временных лет» // Шайкин A.A. Поэтика и история: на материале памятников русской литературы XI-XVI веков. М., 2005. С. 156.

тем не менее, в рамках избранного подхода этим очевидным фактом

53

допустимо пренебречь» .

Несмотря на то, что в Московской Руси летописи продолжали существовать, появились и другие жанры, так как каждая новая эпоха создает собственные тексты, отражающие восприятие власти и истории во всей полноте. В Московской Руси таким текстом стала Степенная книга царского родословия. О природе этого памятника существуют самые разные мнения: многие современные исследователи склоняются к мнению, что Степенная книга является историческим текстом. Так, А. С. Усачев полагает, что Степенная книга «представляет собой историческое сочинение, в котором излагаются события русской истории с древнейших времен до 1560 г. включительно. Материал в памятнике сгруппирован по генеалогическому принципу - он состоит из служащего своего рода введением к нему Жития Ольги и 17 степеней (граней), посвященных жизнеописанию того или иного предка первого русского царя, начиная с Владимира Святославича»54. Однако классическая работа П. Г. Васенко четко обозначает, что: «По цели составления это была "торжественная книго" святых русских князей и "в благочестии просиявших Богоутвержденных Скипетродержателей", по строю Степенная являлась агиографическим, вернее агиобиографическим сборником»55, а не историческим текстом. Тем не менее, в той же монографии П. Г. Васенко дает следующую оговорку: «Степенная не причисляет себя к летописцам и не считает себя историческим сочинением. Не смотря на это схема, по которой расположены "повести", вошедшие в состав этого сборника, и материал,

53 Ранчин A.M. Представления об истории в Повести временных лет: тернарные структуры. С. 135 // Ранчин A.M. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М. 2007. С. 134-137.

54 Усачев A.C. К вопросу о датировке Степенной книги. С. 28 //Древняя Русь: Вопросы медиевистики. М., 2005. №4. С. 28-40.

" Васенко П.Г. «Книга степенная царского родословия» и ее значение в древнерусской исторической письменности. Ч. 1. СПб., 1904. С. 239.

при помощи которого они составлены, давали возможность уже в старину причислять Степенную к летописцам и пользоваться ее схемой для чисто исторических сочинений. В этом-то отношении влияние Степенной на древнерусскую историческую мысль и было весьма значительным»56. Это наблюдение очень глубокое и вполне соответствует тому, что мы хотим сформулировать: несмотря на то, что формально нельзя причислить Степенную книгу к сочинениям историческим, как невозможно поставить знак равенства между летописью и торжественной генеалогией, по сути именно Степенная книга оказалась главным идеологическим текстом эпохи, отражающим представления об истории, восприятие власти, отношение к монарху, самодержавию, смуте и прочим важным вопросам и послужила моделью для последующих исторических сочинений, как до этого послужила Повесть временных лет.

Исходя из этого, именно Повесть временных лет и Степенная книга имеют общие точки для сопоставления и выявления сходств и различий в мировоззрении Киевской и Московской Руси и их восприятии власти. Нам представляется, что так называемое жанровое различие памятников ничуть не мешает их сравнению. Напротив, изменение жанра отражает тот путь, ту эволюцию, которую проделала историософская мысль на протяжении шести веков, подчеркивает изменения мировоззрения и способа исторической саморефлексии. Однако, поскольку темой исследования является подход к изображению Киевских князей Х1-ХШ вв., Повесть временных лет будет рассмотрена полностью, тогда как материал второго текста, Степенной книги, будет ограничен первыми четырьмя степенями и открывающим текст житием княгини Ольги, которые содержат тот же событийный ряд, что и летопись, так как подлинное сравнение возможно,, если в сравниваемых

56 Там же. С. 239.

произведениях есть образы одних и тех же князей и рассматриваются одни и те же исторические события.

Исторические тексты как памятники литературы

Самая главная проблема, встающая перед исследователем древнерусского летописания, заключается в том, что этот раздел книжности является, возможно, самой изученной частью древнерусской литературы. Вряд ли есть медиевист, который никогда не обращался к летописи в своих работах, так как этот текст обещает богатство тем и предполагает множество подходов. В нашем случае сама формулировка темы и материал исследования предполагают набор самых разнообразных подходов. Во-первых, изучение памятников, разделенных временем, пространством, политическим строем, то есть по сути созданных в разных государствах, предполагает компаративистский подход - использование методов сравнительно-исторического литературоведения. Во-вторых, поскольку изучаемые тексты описывают историю, мы не можем уйти от вопросов об исторических реалиях, государственном строе, политической и церковной идеологии, все это необходимо для понимания глубинных различий двух текстов. Однако мы все же подходим к изучению Повести временных лет и Степенной книги с позиций литературоведения, а не истории, то есть исследуем памятники древнерусской книжности именно как литературные тексты.

Можно задать вопрос, правомерно ли использовать литературоведческую методологию для анализа Повести временных лет и Степенной книги. Исследователи, занимающиеся памятниками древнерусской письменности, часто сталкиваются с определенными трудностями, вызванными тем, что далеко не всегда эти тексты можно считать литературными произведениями. Ряд ученых считает, что древнерусская литература не является литературой в современном

понимании этого слова, так как ей несвойственны некоторые функции, определяющих литературное произведение, такие, как развлекательность или сознательное стремление к эстетике. Как правило, древнерусские книжники преследуют либо дидактическую цель, либо богословскую, либо, в крайнем случае, излагают достоверные исторические события (или события, считающиеся достоверными, как в случае переводных произведений, например, «Александрии»), Еще один факт, подтверждающий отсутствие литературы в Древней Руси, - в то время не существовало специальных трактатов (риторик и поэтик), отражающих, с одной стороны, литературное самосознание, осознание возможности самостоятельного творчества, а с другой - создающих литературную теоретическую базу. Нам известен лишь один трактат по поэтике, переведенный с греческого: трактат «Об образех» Георгия Хировоска, сохранившийся в Изборнике 1073 г. Однако принимать его во внимание и на этой основе строить какие-либо предположения вряд ли имеет смысл, так как это произведение не было широко распространено в списках, что, следовательно, не может доказывать существование разработанной литературной теории в Древней Руси и осознания писательского труда как литературы. Кроме того, литература обычно несет некий налет светской культуры, она существует для развлечения, эстетического наслаждения и упражнения ума. Но древнерусская культура чуждалась светскости. Эту особенность отмечал В. М. Живов57, говоря, что древнерусская культура была культурой церковной, а не светской, и в связи с этим перенимала из Византии все, что касалось аскетической христианской традиции, опуская наследие языческой античности, в том числе и утонченную, развитую литературную теорию как ее часть и восприятие литературных текстов в качестве вымысла. Среди сомнений относительно существования

57 Живов В.М. Об особенностях рецепции византийской культуры в Древней Руси // Из

истории русской культуры. Т. 1 (Древняя Русь). М. 2000. С. 586-617.

литературы в Древней Руси еще одно связано с тем, что древнерусская литература не имеет развитой жанровой системы: это проистекает из вышесказанного. Однако насколько необходимо наличие развитой жанровой системы и насколько оно определяет существование литературы? И. В. Силантьев утверждает, что «возможно (и вполне закономерно) безжанровое состояние отдельных ареалов, ветвей литературы, и внежанровое состояние отдельных литературных произведений»58. По его мнению, литература намного шире жанровой системы и выходит далеко за ее пределы.

Учитывая все вышесказанное, тем не менее очень сложно избежать в пределах этого исследования использования термина «литература» по отношению к древнерусским текстам. Итальянский славист Рикардо Пиккио так выходит из неудобной ситуации: «Мы можем говорить о настоящей «литературе» в связи с документами эпохи Средневековья и начала Нового времени <...>, если будем называть «литературой» любое произведение словесного искусства»59. Однако в этой цитате видна осторожность, с которой ученый использует термин «литература». Чтобы определить, насколько правомерно мы можем использовать термин «литература» по отношению к текстам, созданным в Древней Руси, обратимся к работам теоретического характера и определим, какие свойства должны быть у произведения, чтобы оно считалось литературным. Так, ряд исследователей отмечают три главных аспекта литературы: ее семиотический характер, эстетическую функцию и коммуникативный аспект. То есть литература принадлежит знаковым системам, она представляет собой своего рода «эмоциональную рефлексию» и, наконец, она является неким способом

58 Силантьев И.В. Сюжет и жанровый статус беллетристического произведения // Роль

традиции в литературной жизни эпохи: сюжеты и мотивы. Сборник научных трудов.

Новосибирск, 1995. С. 19.

59 Пиккио Р. Slavia orthodoxa и Slavia romana. С. 4 // Пиккио Р. Slavia orthodoxa.

Литература и язык. М., 2003. С. 3-82.

духовного общения60. Если мы говорим о древнерусской литературе, мы не можем отрицать то, что она имеет семиотическую природу, ибо она обладает манифестированностью, то есть физическим выражением, пространственно-временной ограниченностью, так как тексты имеют начало и конец, и внутренней структурностью. Что касается эстетической функции и возможности ее существования в средневековой русской письменности, то приведем здесь соображения Ю. М. Лотмана относительно осознания эстетической функции текстов в разные эпохи: «Возможно (а исторически весьма нередко) положение, при котором для обслуживания эстетической функции в эпоху создания текста и в эпоху его изучения необходимы разные условия, текст, не входящий для автора в сферу искусства, может принадлежать искусству, с точки зрения исследователя, и наоборот»61. Из этого следует, что, даже если древнерусский книжник не ставил перед собой цели создать произведение эстетически значимое, мы со своей позиции исследователя вправе видеть в нем эстетическую функцию. Однако, по мнению Р. Пиккио, древнерусских книжников все же волновало, как они писали, но современные читатели этого не замечают, потому что модели, которые использовались в то время в Древней Руси, кажутся слишком далекими от современного понимания эстетического62. Древнерусские книжники опирались на библейский текст в качестве образца для подражания и эталона художественности. Относительно коммуникативной функции снова приведем высказывание Ю. М. Лотмана об отправителе и получателе художественного текста: «В отдельных случаях возможно, что отправитель создает текст как нехудожественный, то есть

60 Тамарченко Н.Д., Тюпа В.И., Бройтман С.Н. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика // Теория литературы: в 2 т., Т. 1. М., 2008.

61 Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература». С. 203 II Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. Тарту, 1992. С. 203-216.

62 Пиккио Р. Смысловые уровни в древнерусской литературе // 81ау1а Огйюёоха: литература и язык. М., 2003. С. 474-487.

зашифрованный однократно, а получатель приписывает ему художественную функцию, примышляя более поздние кодировки и

63

дополнительную концентрацию смысла» , что зачастую исследователи и делают при работе со средневековыми текстами.

Кроме вышесказанного, еще одним сомнением в наличии литературы в средневековой Руси является тот факт, что древнерусские книжники и их читатели не воспринимали тексты как вымысел. Для них все написанное было правдой: летописи повествовали об истории страны, жития - о подвигах реальных святых мужей и жен, хожения - о путешествиях в святые места, даже тексты вроде «Александрии» воспринимались как рассказы о реально бывших событиях. Существует расхожее мнение о том, что под литературой мы имеем в виду вымышленный мир. Чтобы подтвердить, что реальность описанных событий (или их изначальное восприятие как реальных) не мешает нам исследовать древнерусский текст как литературное произведение, приведем слова Ц. Тодорова: «Ничто не может помешать нам воспринять в качестве литературного сюжет, передающий реальные события; для этого даже не нужно ничего менять в его композиции, достаточно сказать себе, что нас не интересует истинность данной истории, что мы читаем ее, "как если бы" она была плодом литературного сочинительства. Любой текст можно прочесть как "литературный": вопроса о его истинности не встанет именно потому, что он будет восприниматься в качестве литературного»64. Таким образом, мы можем свободно исследовать Повесть временных лет и Степенную книгу как литературные произведения, хотя они и описывают исторические события: каждый текст содержит свою

63 Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Литман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. Таллин, 1992. С. 203-216.

64 Тодоров Ц. Поняние литературы // Семиотика. М., 1983. С. 355-359.

уникальную систему образов и пользуется особыми художественными средствами для их создания и воздействия на читателей.

Обратимся теперь к теме нашей работы, посвященной структуре исторического нарратива Повести временных лет и Степенной книги и восприятию власти в этих двух текстах. В случае Повести временных лет и первых четырех частей Степенной книги особенно интересно, что мы имеем дело с текстами, описывающими одни и те же реальные события, но отбирающими различный набор фактов, достойных упоминания, и по-разному расставляющими значимые событийные акценты. Такой подход отражает как разницу мировоззрения составителей текстов, так и разный подход к литературному творчеству.

Однако кроме собственно различий в построении исторического повествования нас интересовало, как структура нарратива Повести временных лет и Степенной книги связана с созданием образов князей киевских и шире - с изменением восприятия власти в разные эпохи. Для исследования этого вопроса в нашем исследовании мы проанализируем три структурных уровня: структуру хронотопа, структуру сюжета и мотивную структуру (на примере одного мотива - мотива совета) и то, какое место на каждом уровне занимает кряжеская тема - тема власти. Хронотоп является одним из ключевых понятий как традиционного, так и современного литературоведения. В нашей работе изучение пространственно-временой структуры важно для понимания как сущностных изменений формы исторического повествования, так и эволюции восприятия власти и правителя. Мы имеем дело с сочинениями, описывающими историю страны, и следовательно, пространство и время должны занимать в них ключевую роль. Однако история страны - это не только место и время, это еще и фигура правителя, и шире - образ власти, которая по-разному воспринимается, интерпретируется и описывается в разные периоды истории. Поэтому

способы изображения князя относительно пространственно-временных характеристик во многом будут отражать мировосприятие Киевской и Московской Руси. Анализ структуры сюжета помогает понять, какие факты были важны для создания моделей истории в каждую из эпох. Отбирая события для повествования, включая в него определенных князей создатели текстов показывают свое отношение к проблеме власти. Что касается главы, посвященной мотивной структуре, то в этой работе она является итогом, обобщением двух предыдущих частей. Все три составляющие (хронотоп, сюжет и мотив) отмечаются как ключевые современными теоретиками литературы65.

В основной части работы мы будем часто говорить о том, какое место фигура князя занимает в системе персонажей двух текстов, каковы сходства и различия двух систем. Поскольку древнерусские князья являлись одними из основных действующих лиц исторических сочинений Древней Руси, они, несомненно, оказывались в центре повествования как Повести временных лет, так и Степенной книги. Из этого следует, что изучение особенностей изображения князя на разных уровнях двух текстов по сути является исследованием представлений двух эпох о монархе и природе царской власти, так как образ князя сам по себе является персонифицированным образом власти. Историософские взгляды Киевской и Московской Руси оказываются выражены на уровне структуры текста, в нашем случае на уровне хропотопа, сюжета и мотива. Для того, чтобы ответить на все поставленные вопросы, в ходе исследования был собран и визуально (в виде таблиц) обобщен разнообразный материал, касающийся места образа князя на различных структурных уровнях текста и принципов его создания.

65 Тамирчеико Н.Д., Тюпа В.И., Бройтман С.Н. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика // Теория литературы: в 2 т., Т. 1. М., 2008. С. 172.

Метод исследования

Как мы уже определили выше, материалом исследования послужили исторические сочинения, относящиеся к Киевскому и Московскому периодам. Основным методом нашей работы стал метод компаративного анализа, то есть сравнение двух текстов, созданных не только в разные исторические эпохи, но и в разных государствах66, и выявление в них сходств и отличий. Однако в пределах этой методики в исследовании применялись два подхода к изучению памятников древнерусской литературы. Первый является традиционным историко-филологическим подходом, основанным на исследовании памятников литературы, языка памятников в контексте исторической обстановки и эпохи, к которой они принадлежат. Второй подход является нарратологическим, то есть основанным на исследовании основопологающих повествовательных принципов, необходимых для достижения определенной цели конкретного текста. В изучении древнерусской словесности он практически не применялся, хотя обладает несомненным научным потенциалом и получил широкое признание в литературоведении. Под нарративом в этой работе мы

67

имеем в виду рассказ, повествование. В работе В. Шмида нарратив определяется как способность автора (писателя, составителя текста, историка) выбирать или, наоборот, опускать те или иные элементы, которые составляют текст: факты, вымышленные события, героев и антагонистов - и комбинировать их в нужном порядке, для того, чтобы достигнуть определенной повествовательной цели и нужным образом повлиять на читателя.

66 Живов В.М. Два пространства русского средневековья и их позднейшие метаморфозы // Отечественные записки. 2004. №5. С. 8-27.

67 Вольф Шмид. Нарратология. М., 2008. С. 158.

Кроме нарратива в работе используется ряд других литературоведческих терминов, которые мы оговорим здесь. В первой главе исследования говорится о хронотопе, который мы, вслед за М. М. Бахтиным, понимаем не просто как время и пространство, существующие сами по себе, но как их пересечение и слияние в единое осмысленное целое, которое определяет особенности каждого произведения. Ученый отмечает, что время в художественном произведении «сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в

¿о

пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» .

Вторая глава исследования касается сюжета. Сюжет определяется многими исследователями как набор и комбинация событий в тексте, поэтому определение понятия событие важно для этой работы. В традиции теории нарратива событие можно определить словами Ю. М. Лотмана как «переход через границу семантического поля»69, под которым подразумевается такое действие, которое, по определению Г. К. Косикова, «нарушая некоторую норму (и, соответственно, ожидания читателей и/или персонажей), тем самым изменяет наличную ситуацию»70. То есть для того, чтобы действие можно было признать событием, оно должно отходить от нормы, быть уникальным и приводить к определенным результатам.

Наконец, третья глава посвящена анализу мотива совета/совещания в Повести временных лет и Степенной книге. Говоря о мотиве, мы опирались на теорию мотивного анализа, разработанную И.

68 Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике. С. 235 II Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 234-408.

69 Лотман Ю.М. Структура художественного текста. С. 166 // Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб., 1998.

70 Косиков Г.К. Нарратив // Современная западная философия. Энциклопедический словарь. М., 2009. С. 159-160.

В. Силантьевым . В его работе мотив определяется как значимая единица повествования, которая сочетает в своей структуре предикат (то есть действие), актант (то есть героя, действующее лицо) и

72

пространственно-временные признаки . Из этого определения закономерно следует, что глава, посвященная анализу мотива, идет за главой о хронотопе (пространственно-временных признаках) и главой о сюжете (действие и герои).

В заключение скажем, что исследование принципов изображения власти сегодня является актуальной задачей, так как оно помогает выявить механизмы мифологизации истории. Вопрос, на который исследование ищет ответ, - как одному и тому же историческому факту можно придать различный смысл при помощи ряда художественных приемов, которые использовали составители текстов, то есть, как можно переписать историю, оставив в ней все ключевые события и фигуры, но поменяв структуру повествования, что в конечном итоге меняет весь смысл. И хотя исследование проводилось на материале древнерусской литературы, однако структура работы позволяет расширять набор текстов и изучать проблему мифологизации истории на примере других эпох. Актуальность работы также проявляется в теоретической составляющей исследования: сочетании как традиционных подходах к изучению древнерусских текстов, так и современного принципа нарративного анализа. Кроме того, в работе уделяется внимание такому малоизученному в современных исследованиях вопросу, как тематическая составляющая летописных, и шире - исторических, текстов Древней Руси. Необходимость их подробного и

73

систематического исследования отмечает Т. В. Гимон . Тематическая

71 Силантьев И.В. Поэтика мотива. М., 2004.

72 Там же. С. 98.

73 Гимон Т.В. Историописание раннесредневековой Англии и Древней Руси.

Сравнительное исследование. М., 2012. С. 142.

составляющая Повести временных лет и Степенной книги исследуется во второй главе, а также освещена в таблице 1 приложения 1 и таблице 1 приложения 2. Наша работа является, с одной стороны, сугубо филологической, так как она построена на детальном изучении текстовых структур, а с другой - имеет междисциплинарный характер, поскольку ее выводы имеют значение для изучения истории ментальности, политики и культуры.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Саммут Кабанова, Мария Николаевна

Выводы

Как в случае Повести временных лет, так и в случае Степенной книги мы видим две основных модели совета-совещания: герой обращается за советом и герой получает совет. Однако на этом сходство заканчивается, и это связано с тем, что несмотря на совпадение ряда сюжетов, в анализируемых текстах действуют разные закономерности. В первую очередь это касается того, кто дает совет. Говоря о сюжете Повести временных лет, мы пришли к выводу, что кроме князя, влияющего на ход событий, в летописи есть и другие герои, поэтому в роли советчика как правило выступает именно герой. Это может быть герой-личность, например, князь, его приближенный или митрополит, это может быть и обобщенный герой, например, народ или старцы, и, наконец, в роли героя, активно влияющего на события, выступают высшие силы. В Степенной книге картина иная. Мы говорили о том, что в качестве героев произведения воспринимаются князья и митрополиты, поэтому здесь, кроме героя, совет могут давать персонажи-функции, не играющие особой роли в повествовании, но необходимые для развития рассказа и дополнения княжеского образа. Кроме того, интересно, что в ряде случаев адресатом выступает не князь, а митрополит, который получает совет от князя о том, что нужно делать и какие области нуждаются в просвещении. И, наконец, следует сделать еще одно замечание относительно таких актантов, как Бог и диавол. Если в Повести временных лет они воспринимаются как активные участники человеческой истории, которые легко могут влиять на ход событий, то в Степенной книге совет Божий и совет диавола - это скорее фигуры речи. Особенно это бросается в глаза, когда речь идет о совете диавола. В Степенной книге есть ряд эпизодов, когда князья-христиане совершают поступки, недостойные православного царя, с точки зрения составителей текста, поступки, которые они просто не могли совершить, будучи христианами. Однако поступки эти были совершены, и совет диавола - это если не оправдание, то всегда объяснение того, почему благочестивые цари иногда поступают не по заповедям Божиим, словно язычники.

Следующее отличие касается пространственно-временных признаков. В Повести временных лет совет может происходить в Киеве, то есть в своей земле в мирное время, во время войны в чужих землях или во время междоусобной распри. Это видно на таблице, представленной ниже.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В завершение сформулируем основные выводы исследования. Во-первых, исследование структуры исторического нарратива Повести временных лет и Степенной книги стало исследованием того, каким образом составляются два непохожих текста, посвященных истории Руси и ее правителям, как на разных уровнях повествовательной системы создается образ Киевского князя Х1-ХП веков, и как трансформируются представления о ранней русской истории в одном из самых ярких исторических текстов Московской Руси.

Во-вторых, существует очевидная взаимосвязь между представлениями о времени и пространстве и восприятием власти. Образ правителя, Киевского князя, является важным элементом, входящим в структуру картины мира и отражающим взгляд на историю. Основным принципом изображения князей в структуре хронотопа Повести временных лет является их включение в реальное историческое время и пространство. Каждый князь занимает свое место в определенном городе и в конкретный период истории, что отмечается в календаре. Так как для древнерусского книжника очень важно включить Русь в мировой контекст, то Киевский князь Х-ХП веков оказывается одним из многих правителей, он включен в мировое пространство, состоящее из различных стран, управляемых разными монархами, и мировую историю, которая состоит из событий, происходящих в этих странах. В случае Степенной книги точка зрения меняется. Время и пространство перестают быть универсальными категориями, относительно которых изображаются князья. Вместо этого на первый план выходит принцип царецентричности: великий князь, которого составитель этого сочинения постоянно называет царем и самодержцем, оказывается временной и пространственной доминантой, он является центром, сердцем Русской державы и именно годы правления князей (наряду с служениями митрополитов) становятся точками отсчета, единицами определения времени. Это можно связать со стремлением правителей Московской Руси доказать свое право на титул царя, расширением государственных границ и усилением централизованной власти.

В-третьих, основная тема каждого из текстов определяет структуру сюжета и место образа князя в ней. Поскольку Повесть временных лет с самого начала определяется летописцем как книга о Земле Русской и ее истории, все повествование в ней основано на последовательном описании исторических событий, которые совершаются по воле разных героев.

Образы князей в сюжетной структуре во многом создаются через действие: именно поступки князей служат им лучшей характеристикой, которая затем дополняется на внесюжетном уровне через похвалы и рассуждения летописца. Кроме того, князь Киевский в Повести временных лет оказывается включенным в систему персонажей текста, он не единственный герой летописи. Степенная книга представляет собой рассказ о династии, повествование о родословной князей Рюриковичей в контексте Русской истории. Статика генеалогического повествования предполагает не столько наличие определенных событий, сколько пространные описания и рассуждения. Образ абсолютной княжеской, или царской, власти становится центральным, образ великого князя и самодержца связывает собой все сюжетные линии в первых четырех степенях и житии княгини Ольги. В отличие от Повести временных лет, характеристика князей через действие вторична, на первое место выходит панегирик, а сам сюжет лишь помогает дополнить тот идеализированный образ, который составители Степенной книги дают в начале каждой грани, кратко (или пространно) описывая и воспевая достоинства князей. Образы остальных древнерусских князей, а так же правителей других стран гораздо меньше разработаны; они служат своего рода фоном для деяний главных героев.

Анализ мотивной структуры (мотив совета) является по сути обобщением исследования структуры текста и места княжеской темы в ней. В Повести временных лет мотив совета отражает ситуацию взаимодействия князя и его приближенных, характерную для Киевского периода. Кроме того, в тексте действует определенная логика советования и реакции на совет. Князь изображается и оценивается в структуре мотива совета через его реакцию на совет: обращаться или не обращаться, следовать или не следовать, - что приводит к совершенно определенным результатам (войне или миру, смерти героя или его благополучию). В

Степенной книге такая логика следования и неследования совету перестает работать, возможно, из-за того, что действие не столь важно для этого текста. Мотив совета отражен в книге, однако, прежде всего, он существует по традиции, так как основные сюжеты были заимствованы из летописей. Соответственно, изображение и оценка князя в структуре мотива совета не связаны с его реальными поступками. Кроме того, мотив совещания отражает новые представления о функции монарха и его отношениях с церковной властью и народом.

И наконец, проанализировав тексты Повести временных лет и первых четырех граней Степенной книги, мы смело можем сказать, что в сочинении, созданном в эпоху Московской Руси, образ правителя страны -в рассматриваемой части это великий князь Киевский - можно назвать структурообразующим. Это значит, что подход к изображению князей влиял на организацию текста и его составление: идея великого царя всея Руси и самодержавной власти пронизывает всю структуру текста. Образ князя определяет всю пространственно-временную систему: именно жизни - эпохи -определенных князей, а не даты, становятся точкой отсчета времени и способом фиксации перемен, именно образ князя-самодержца является символом единой могучей страны. Любые изменения представлений об истории, о способе государственного управления, изменение представлений о власти и даже изменение страны (не только на уровне политического устройства, но даже на уровне географии, если принять во внимание перемещение столицы, изменение размеров государства и расширение его границ) требуют идеологического оправдания. Одним из способов такого оправдания, обоснования настоящих перемен является поиск своего рода прообраза в прошлом, в истории. Однако события прошлого далеко не всегда могут служить оправданием настоящему, поэтому необходимо его трансформировать, создать миф о собственной истории. Именно это и происходит в тексте

Степенной книги. Если в Повести временных лет каждый Киевский князь изображается как один из многих и по ходу истории, и среди окружающих поместных князей и других правителей, то в Степенной книге описываются только те, кто являются предками правящего царя, и изображаются как могучие и исключительные самодержцы, которым предопределено править Русью. Если в летописном сюжете князья характеризуются через действие и событие является главным элементом создания текста, то в книге эпохи Ивана Грозного важным становится характеристика, под которую должны подстраиваться деяния князей. В тех случаях, когда князья не слишком соответствуют тому образу христианского монарха-самодержца, которому они должны соответствовать, на помощь приходит универсальный способ обобщения -происки диавола - или же эти эпизоды просто опускаются. На примере мотива совета мы рассмотрели, что для Повести временных лет есть четкая закономерность: определенное действие князя в определенной ситуации ведет к тому или иному результату. В Степенной книги такой логики нет. Часть эпизодов сохраняется в тексте скорее по традиции, так как они заимствуются из более древних источников, однако у них могут меняться пространственно-временные признаки и уточняться актанты действия для того, чтобы текст соответствовал главной идее составителя. В Московской Руси только художественными средствами создается исторический миф о древней, могучей и богоизбранной Руси, которая существовала в виде единого сильного царства, управляемого самодержавным монархом, который будет потом трансформироваться и изменяться дальше.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Саммут Кабанова, Мария Николаевна, 2013 год

БИБЛИОГРАФИЯ

Источники

1. Повесть временных лет // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1: Х1-ХП вв. СПб., 2000. С. 62-315.

2. Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 1.М., 2001.

3. Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 2. М., 2001.

4. Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Тексты и комментарии: В 3-х томах. Т. 1: Житие княгини Ольги, Степени 1-Х. М., 2007.

Исследования

1. Архангельская А. В., Пауткин А. А. Русская литература Х1-ХУП вв. Учебное пособие. М., 2003.

2. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975. С. 234-407.

3. Бем А. К уяснению историко-литературных понятий // Известия / ОРЯС АН 1918. Т. 23. Кн. 1.

4. Бестужев-Рюмин К. Н. О составе русских летописей до конца XIV века. СПб., 1868.

5. Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. Повесть временных лет. М., 2006.

6. Вальденберг В. Е. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. Петроград, 1916.

7. Васенко П. Г. «Книга степенная царского родословия» и ея значение в древнерусской исторической письменности. Ч. 1. СПб., 1904.

8. Вернадский Г. В. Киевская Русь / Пер. с англ. Тверь, М., 2000.

9. Веселовский А. Н. Поэтика сюжетов // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 2008.

10. Водолазкин Е. Г. О жанровых особенностях ранней русской хронографии // Литература, культура и фольклор славянских народов. XIII Международный съезд славистов (Любляна, 2003). Москва, 2002. С. 56-73.

11. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: очерки русской литературы 20 века. С., 1994.

12. Гимон Т. В. Историописание раннесредневековой Англии и Древней Руси. Сравнительное исследование. М., 2012.

13. Гиппиус А. А. «Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия // Из истории русской культуры. Т. 1 (Древняя Русь), М., 2000. С. 448-460.

14. Гиппиус А. А. «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского» в составе Повести временных лет: к стратификации текста // Древняя Русь: вопросы медиевистики. №3. М., 2005. С. 1516.

15. Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести временных лет. I // Славяноведение. 2007. № 5. С. 20-44.

16. Гиппиус А. А. Языковая гетерогенность и качество нарратива в Повести временных лет // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2007. №4. С. 37-38.

17. Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести временных лет. II // Славяноведение. 2008. № 2. С. 3-24.

18. Гиппиус А. А. До и после Нечального свода: ранняя летописная история Руси как объект текстологической реконструкции // Русь в IX-X веках: Археологическая панорама / Отв. ред. Н. А. Макаров. М.; Вологда, 2012. С. 37-62.

19. Гиппиус A.A. К реконструкции древнейших этапов истории русского летописания // Древняя Русь и средневековая Европа: возникновение государств. Материалы конференции. М., 2012. С. 4150.

20. Горский А. А. Древнерусская дружина: [к истории генезиса классового общества и государства на Руси]. М., 1989.

21. Горский А. А. «Всего еси исполнена, земля Русская»: Ментальность и личности русского Средневековья. М., 2001.

22. Данилевский И. Н. Замысел и название Повести временных лет // Отечественная история. 1995. № 5. С. 101-109.

23. Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XUbb.) М., 1998.

24. Данилевский И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004.

25. Демин А. С. Повесть временных лет // Литература Московской и Домосковской Руси: аналитическое пособие, М., 2008. С. 22-44.

26. Демин А. С. Поэтика древнерусской литературы (XI-XIII вв.). М., 2009.

27. Державин Н. С. Степенная книга как литературный памятник. Опыт исследования литературного состава «Степенной книги» Г. Миллера. Батум, 1902.

28. Епифанов П. П. О древнерусском вече // Вестник Московского Университета, серия 9: история, 1963 г., №3.

29. Еремин И. П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-литературного изучения. Л., 1946.

30. Еремин И. П. Литература Древней Руси (Этюды и характеристики). М., Л., 1966.

31. Живов В. М. Об особенностях рецепции византийской культуры в Древней Руси // Из истории русской культуры. Т. 1 (Древняя Русь). М. 2000. С. 586-617.

32. Живов В. М. Два пространства русского средневековья и их позднейшие метаморфозы // Отечественные записки. 2004. №5. С. 827.

33. Завадская С. В. О «старцах градских» и «старцах людских» в Древней Руси // Восточная Европа в Древности и средневековье. М., 1978 г.

34. Зиборов В. К. О летописи Нестора: основной летописный свод в русском летописании XI века, СПб., 1995.

35. Зиборов В. К. Русское летописание Х1-ХУШ веков. СПб., 2002.

36. Иванайнен О. В. «Азъ» летописца в «Повести временных лет», его варианты и способы выражения: автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Орел, 2010.

37. Каравашкин А. В. Русская средневековая публицистика. М., 2000.

38. Карпов А. Ю. Владимир Святой. М., 1997 (серия «Жизнь замечательных людей»).

39. Карпов А. Ю. Ярослав Мудрый. М., 2001 (серия «Жизнь замечательных людей»).

40. Киселева М. С. Учение книжное: текст и контекст древнерусской книжности. М., 2000.

41. Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове, книга 1: мир человека, СПб., 2000.

42. Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове, книга 3: бытие и быт, СПб., 2004.

43. Конявская Е. Л. Авторское самосознание древнерусского книжника (XI - сер.ХУ), М., 2000.

44. Королюк В. Д. Славяне и восточные романцы в эпоху раннего средневекосья. М. 1985.

45. Косиков Г. К. От структурализма к постструктурализму. М., 1998.

46. Косиков Г. К. Нарратив // Современная западная философия. Энциклопедический словарь. М., 2009. С. 159-160.

47. Куделин А. Б. О понятии эстетического канона в средневековой литературе // Языковая норма и эстетический канон. М., 2006. С. 21-36.

48. Кузьмин А. Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // Вопросы истории. 1970. №10.

49. Кусков В. В. Степенная книга как литературный памятник XVI в. Дисс. канд. филол. наук. М., 1954.

50. Кусков В. В. О некоторых особенностях стиля Степенной книги // Ученые записки Уральского университета им. А. М. Горького. 1959. Вып. 28. С. 259-292.

51. Кусков В. В. Эстетика идеальной жизни. М., 2000.

52. Литаврин Г. Г. Идея верховной государственной власти в Древней Руси домонгольского периода // Литаврин Г. Г. Византия и славяне (сборник статей). Издание второе. СПб., 2001.

53. Лихачев Д. С. Историческая поэтика русской литературы, СПб., 1999.

54. Лихачев Д. С. Сравнительное изучение литературы и искусства Древней Руси // ТОДРЛ, Л. 1966 г. Т. XXII. С. 3-10.

55. Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М. 1970.

56. Лихачев Д. С. Русские летописи. Л., 1947.

57. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Роль дуальных моделей в динамике русской духовной культуры (до конца XVIII века) // Труды по русской и славянской филологии», XXVIII Тарту, 1977. С. 3-36.

58. Лотман Ю. М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 1. Тарту, 1992. С. 203-216.

59. Лотман Ю. М. «Звонячи в прадйднюю славу» // Лотман Ю. М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958-1993), СПб., 1997. С. 107-111.

60. Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб., 1998.

61. Лурье Я. С. К изучению летописного жанра // ТОДРЛ. Т. XXVII. Л., 1972.

62. Ленхофф Гейл Д. Степенная книга: замысел, идеология, адресация // Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1. М. 2007. С. 120-144.

63. Мельников Г. П. Сакральное и светское в культурах первых славянских святых (Чехия, Польша, Сербия, Русь) // Литература, культура и фольклор славянских народов. XIII международный съезд славистов, Любляна 2003. М., 2002. С. 27-39.

64. Михеев С. М. Кто писал «Повесть временных лет»? // Славяногерманские исследования. Т. 6. М., 2011.

65. Одесский М. П. Поэтика власти на Древней Руси // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000. №1. С. 4-10.

66. Пауткин А. А. Беседы с летописцем: Поэтика раннего русского летописания. М., 2002.

67. Петрухин В. Я. К дохристианским истокам древнерусского княжеского культа // ПОАУТРОШЖ: к 70-летию В. Н. Топорова, М., 1998.

68. Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. 1 (Древняя Русь), М., 2000. С. 13-410.

69. Пиккио Р. Смысловые уровни в древнерусской литературе // Slavia Orthodoxa: литература и язык. М., 2003. С. 474-487.

70. Пиккио Р. Slavia orthodoxa и Siavia romana // Пиккио Р. Slavia orthodoxa. Литература и язык. М., 2003. С. 3-82.

71. Покровский Н. Н. Исторические концепции Степенной книги царского родословия // Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1. М. 2007. С. 89-119.

72. Приселков М. Д. История русского летописания XI-XV вв., Л. 1940.

73. Ранчин А. М. «Киевская Русь в русской историософии XIV-XVII вв. (некоторые наблюдения) // Ранчин А. М. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 221-232.

74. Ранчин А. М. Князь-страстотерпец в славянской агиографии // Ранчин А. М. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 119-120.

75. Ранчин А. М. Князь - страстотерпец - святой: семантический архетип житий князей Вячеслава и Бориса и Глеба и некоторые славянские и западноевропейские параллели // Ранчин А. М. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 98-111.

76. Ранчин А. М. Оппозиция «природа - культура» в историософии Повести временных лет // Ранчит А. М. Вертоград златословный. М., 2007. С. 138-146.

77. Ранчин А. М. Представления об истории в Повести временных лет: тернарные структуры // Ранчин А. М. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М. 2007. С. 134-137.

78. Ранчин А. М. Древнерусская словесность и ее интерпретации: Маргиналии к теме. Lambert Academic Publishing, Staarbrucken, 2011.

79. Рапов О. М. Княжеские владения на Руси в Х- перв. пол. XIII вв. М., 1977.

80. Ревелли Дж. Старославянские легенды о св. Вячеславе Чешском и древнерусские княжеские жития // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 1: XI-XVI вв.. М., 1989.

81. Рынка В. М. Образ князя Святослава Игоревича в «Повести временных лет» // Древняя Русь: вопросы медиевистики. №3. М., 2005. С. 88-89.

82. Рябов О. В. Гордыня и смирение в этической мотивации подчинения власти в средневековой Руси // Менталитет и политическое развитие России, под редакцией Горского и др., М., 1996. С. 28-30.

83. Свердлов М. Б. Домонгольскя Русь: Князь и княжеская власть на Руси VI- первой трети XIII вв. СПб., 2003.

84. Силантьев И. В. Сюжет и жанровый статус беллетристического произведения // Роль традиции в литературной жизни эпохи: сюжеты и мотивы. Сборник научных трудов. Новосибирск, 1995.

85. Силантьев И. Мотивный анализ. Новосибирск, 2004.

86. Силантьев И. В. Поэтика мотива. М., 2004.

87. Сиренов А. В. Степенная книга: история текста. М., 2007.

88. Сиренов А. В. Степенная книга и русская историческая мысль XVI-XVIII вв.: диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб., 2010.

89. Смирнов И. П. О древнерусской культуре, русской национальной специфике и логике истории // Wienner Slawistischer Aimanach, Sonderband 28, Wien, 1991.

90. Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. 1. СПб., 1893.

91. Сукина JI. Б. Генеалогия князей и царей в русской художественнойкультуре позднего Средневековья // [Электронный ресурс]:

http://rostmuseum.ru/publication/historyCulture/2003/sukina01.html

92. Тамарченко Н. Д. Теоретическая поэтика. Введение в курс. М. 2006.

93. Тамарченко Н. Д., Тюпа В. И., Бройтман С. Н. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика // Теория литературы: в 2 т., Т. 1. М., 2008.

94. Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979.

95. Тодоров Ц. Поняние литературы // Семиотика. М., 1983. С. 355-359.

96. Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1: Первый век христианства на Руси. М., 1995.

97. Тюпа В. И., Фуксон Л. Ю., Дарвин М. Н. Литературное произведение: Проблемы теории и анализа. Вып. 1. Кемерово, 1997.

98. Успенский Б. А. Семиотика искусства. М. 1995.

99. Успенский Б. А. Борис и Глеб. Восприятие истории в Древней Руси. М„ 2000.

100. Успенский Б. А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монарших титулов. М., 2000.

101. Усачев А. С. Древняя Русь в исторической мысли 60-х гг. XVI в. (Степенная книга): автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 2004.

102. Усачев А. С. К вопросу о датировке Степенной книги // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. М., 2005. №4. С. 28-40.

103. Усачев А. С. Степенная книга и древнерусская книжность времени митрополита Макария. М.; СПб., 2009.

104. Усачев А. С. «Третий Рим» или «Третий Киев»? (Московское царство XVI века в восприятии современников) // Общественные науки и современность. 2012. № 1. С. 69-87.

105. Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М. 1990.

106. Филюшкин А. И. Рецензия на книгу: Bogatyrev S. The Sovereign and His Counsellors: Ritualised Consultations in Muscovite Political Culture, 1350s-1570s, Helsinki, 2000 // [Электронный ресурс]: http://www.main.vsu.ru/~CdH/Articles/04-07a.htm

107. Франклин С., Шепард Д. Начало Руси: 750-1200 / пер. с. англ. Д. М. Буланина и Н. Л. Лужецкой. СПб., 2000.

108. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

109. Хализев В. Е. Теория литературы, М., 2000.

110. Чернец Л. В. Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. М., 1999.

111. Чернявский М. Хан или василевс: один из аспектов русской средневековой политической теории // Из истории русской культуры. T. II, кн. 1. М., 2002. С. 442-456.

112. Чичуров И. С. Политическая идеология средневековья: Византия и Русь (к 13 международному конгрессу византинистов). М., 1990.

113. Шайкин А. А. «Се повести времяньныхъ лет...»: от Кия до Мономаха. М., 1989.

114. Шайкин А. А. Поэтика и история: на материале памятников русской литературы XI-XVI веков. М., 2005.

115. Шайкин А. А. Повесть временных лет: история и поэтика. М., 2011.

116. Шатин Ю. В. Мотив и контекст // Роль традиции в литературной жизни эпохи: сюжеты и мотивы. Сборник научных трудов. Новосибирск, 1995. С. 5- 16.

117. Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов. СПб., 1904.

118. Шахматов А. А. История русского летописания XI-XV вв. Т. 1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2: Разыскания о древнейших летописных сводах. СПб., 2002.

119. Шахматов А. А. История русского летописания XI-XV вв. Т. 1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2: Раннее русское летописание XI-XII вв. СПб., 2003.

120. Шмид В. Нарратология. М., 2008.

121. Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1995.

122. Ярхо Б. И. Методология точного литературоведения: Избранные труды по теории литературы. М., 2006.

123. Bogatyrev S. The Sovereign and His Counsellors: Ritualised Consultations in Muscovite Political Culture, 1350s-1570s, Helsinki,

124. Lenhoff G. The construction of Russian history in Stepennaya kniga // Revue des études slaves. T. 76, fasc. 1, 2005. Pp. 31-50.

125. Cherniavsky M. Tsar and People: Studies in Russian Myths. N.Y.

2000.

1969.