Сеймы Речи Посполитой 1766-1767/68 годов и установление российской гарантии государственного строя Польско-Литовской шляхетской республики тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.03, доктор исторических наук Носов, Борис Владимирович

• Носов, Борис Владимирович
• доктор исторических наук
• 2004

Оглавление диссертации доктор исторических наук Носов, Борис Владимирович

В в е д е н и е .6

Упадок Польши» и разделы Речи Посполитой в исторической литературе.

Предварительные замечания.

Упадок Польши» в политических сочинениях второй половины XVIII в. до 1788 г.).

Историческая и политическая мысль конца XVIII - первой трети XIXвв. о разделах Речи Посполитой.

Историография периода «Весны народов» (1830-1863 гг.).

Историография последней трети XIX- начало XXвв. до восстановления независимости Польши).

Историография межвоенного периода 1918-1939 гг.

Историография периода 1945 - до конца 1980-х гг.

Упадок Польши» в новейшей историографии с начала 1990-х гг. - до наших дней.

Цели и задачи исследования.

Методы исследования.

Обзор источников.

Речь Посполитая в первой половине XVIII в.

Международное положение Речи Посполитой в 1763-1764 гг. (От окончания

Семилетней войны и кончины Августа III до кануна сейма 1766 г.).

Отношение магнатов п шляхты к избранию королем Станислава Августа. Нарастание напряженности в отношениях

Варшавы и Петербурга в 1765-1766 гг.

77 р им е ч а н и я .:.

Глава

Подготовка к сейму 1766 г.161

§ 1. «Фамилия» и польский королевский двор накануне сейма.

Вопрос о пребывании в Польше русских войск.

§ 2. Планы созыва чрезвычайного сейма.

§ 3. Миссия К. Сальдерна и «План» Н.В. Репнина.

§ 4. Реформы в оценке сенаторов Речи Посполитой.

§ 5. Королевский универсал. Тактика двора накануне сеймиков.

§ 6. Сеймики 1766 г.

§ 7. Рескрипт № 6 Н.В. Репнину.

§ 8. Декларация по «делу диссидентов».

§ 9. Отношение польского двора и магнатских группировок к планам Екатерины II.

§ 10. Пруссия и предстоящий сейм.

§11. Дипломатические маневры Саксонии, Дании и Англии.

П р им е ч а н и я

Глава

Сейм 1766 года. Борьба за продолжение курса реформ. Ликвидация Генеральной конфедерации.267

§ 1. Начало работы сейма. «Пропозиции» Станислава Августа.

§ 2. Поиски компромисса.

§ 3. Тактика Репнина. Контакты посла с противниками двора и диссидентами.

§ 4. Речь К. Солтыка. Проект «Защита Веры».

§ 5. Проект Анджея Замойского.

§ 6. Протест Н.В. Репнина и Г. Бенуа.

§ 7. Совместный демарш России и Пруссии против реформ в Речи Посполитой

§ 8. Гарантия польской конституции как антитезис политики реформ.

§ 9. Отмена Генеральной таможни, податные и финансовые нововведения.

§ 10. Декларация диссидентов.

§11. План конфедерации диссидентов.

§12. Уничтожение «множества голосов» и роспуск Генеральной конфедерации . 331 П р им е ч а и и я

Глава

Конфедерации 1767 г. в Речи Посполитой.35Ф

§ 1. «Меры крайности» в диссидентском вопросе.

§ 2. Великие державы и кризис в Речи Посполитой.

§ 3. Русско-прусская конвенция 1767 г.

§ 4. «Повеления» Репнину об образовании конфедераций диссидентов и католиков.

§ 5. Контакты вождей оппозиции с русским послом.

§ 6. Вступление русских войск в Польшу; провозглашение диссидентских конфедераций.

§ 7. План образования конфедерации «патриотической» оппозиции.

§ 8. Станислав Август и «фамилия» перед лицом объединенной оппозиции.

§ 9. Беглый огонь «католических» конфедераций.

§10. Возвращение Кароля Радзивилла.

§11. Съезд конфедератов в Радоме.

§ 12. Детронизация или сокращение королевских прерогатив.

§ 13. Репнин между двором, диссидентами и радомянами.

§ 14. Сенатский совет 25 мая 1767 г. Посольство

Радомской конфедерации ко двору Екатерины II.

§ 15. «Невмешательство» великих держав.

П р и м е ч а н и я

Глава 4 Борьба на сеймиках и накануне сейма август - сентябрь 1767 г.).444

§ 1. «Прямые и последние» инструкции Репнину.

§ 2. Подготовка к сеймикам.

§ 3. Сеймики 1767 г.

§ 4. Итоги сеймиков.

§ 5. Станислав Август и Репнин поиски взаимопонимания.

§ 6. Планы учреждения Постоянного совета.

§ 7. Раскол радомского лагеря и замыслы Каэтана Солтыка.

§ 8. Письма из Москвы Михала Вельгурского.

§ 9. Намерения заговорщиков.

§ 10. Растущая озабоченность при европейских дворах.

§11. Русские офицеры проводят описание земель в Литве.

§ 12. Угрозы и увещевания: русские войска во владениях Солтыка.

П р им е н а н и я

Глава

Сейм и делегация 1767/68 гг.518

§ 1. Собрание послов сейма во дворце Радзивилла.

§ 2. Открытие сейма. Речь Кароля Радзивилла и планы Н.В. Репнина.

§ 3. Оппозиция отвергает «трактование» с Репниным.

§ 4. Арест трех сенаторов и посла сейма, назначение делегации.

§ 5. Состав делегации сейма.

§ 6. Требования иноверцев. Соглашение по «диссидентскому делу».

§ 7. За кулисами сейма. Станислав Август и Н.В. Репнин о возможности реформ и польско-русском союзе.

§ 8. «Сила наша. все может.» русский посол высказывается в поддержку реформ.

§ 9. Планы Станислава Августа в изображении оппозиции.

§ 10. Берлин требует участия в переговорах с делегацией.

§11. Мария-Терезия и Кауниц в ожидании удобного часа.

§12. Согласование с делегацией постановлений сейма.

§ 13. Утверждение сеймом польско-российского трактата о гарантии государственного строя Речи Посполитой.

П р и м е ч а и и я

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Сеймы Речи Посполитой 1766-1767/68 годов и установление российской гарантии государственного строя Польско-Литовской шляхетской республики»

, «Упадок Польши» и разделы Речи Посполитой в исторической литературеПредварительные замечания. Приступая к анализу истории Речи Посполитой 1760-х гг. и влияния великих держав на внутреннее политическое развитие шляхетской Польско-Литовской республики, следует в начале определить границы проблемного поля названной темы в том виде, как они традиционно установились в исторической литературе. В этом смысле можно опереться на классический труд Мариана Хенрика Серейского «Европа и разделы Польши», и присоединиться к мнению автора, что заявленная тема относится к кругу проблем в целом ограниченному вопросами об «упадке Польши» и «внутренних и внешних причинах разделов Речи Посполитой»Применительно к рассматриваемой теме необходимо также определить содержание самого понятия «историография», отделив от нее труды, представляющие собой собрание исторических сведений, могущие послужить историческими источниками, но не являющиеся научными сочинениями в области истории. Из сферы историографии мы исключаем также публицистику, политические сочинения, памятники общественной мысли, которые хотя и содержат, наряду с описанием событий и явлений исторического процесса, их оценки, но все же не носят научного характера, поскольку обращение их авторов к историческому прошлому не выходит за пределы произвольного и субъективного подбора аргументов только для обоснования и отстаивания тех или иных политических позиций. С этой точки зрения, весьма важным представляется суждение о критериях оценки научной историографии, высказанное крупнейшим исследователем истории Польши XVIII в. Владиславом Конопчиньским который писал, что развитие исторической науки прежде всего зависит «от следования научному методу в поисках истины <.> от углубления научной критики, открытия источников и исследоОвания фактического материала».

Таким образом, в область историографии мы включаем только исторические сочинения (монографические исследования и обобщающие труды) научного характера, основанные на исторических источниках, ставящие своей задачей описание и анализ исторического процесса посредством критики источника, фактического материала инакопленного предшествующего знания. Разумеется, в отдельных случаях мы будем обращаться к памятникам общественной мысли, оказавшим влияние на развитие научной историографии.

Рассматривая развитие историографии применительно к темам «упадка Польши» и «внутренних и внешних причин разделов Речи Посполитой», в эволюции позиций исследователей и выдвинутых ими научных концепций можно выделить ряд периодов, начиная с ХУП-ХУШ вв. и до наших дней, определение рубежей и границ которых также представляет известную трудность, связанную с выбором методики периодизации развития исторической науки. Так Анджей Феликс Грабский 4, исходя из внутренних закономерностей самого процесса исторического познания, из развития исторической мысли или, применяя определение Конопчиньского, - из развития научного метода, выделяет следующие периоды: 1) XVII в. как начальный этап «критической» (научной) историографии; 2) историографию Эпохи Просвещения (XVIII в.). Правда, хронологические рамки второго периода остаются у него весьма нечеткими. Во всяком случае, верхний рубеж, очевидно, совпадает со временем Великой французской революции и наполеоновскими войнами. Следующий 3) этап А. Грабский, в след за Фридрихом Майнеке5 и рядом других историков и философов, определил как «период историзма» б, наступление которого автор относил ко времени окончания наполеоновских войн и связывал с именами Гердера и Гегеля, а оформление - с творчеством Л. Ранке (1795-1885). 4) этап, согласно периодизации Грабского, охватывал вторую половинуXIX в. и ознаменовался развитием в историографии школ, связанных с философским позитивизмом и другими субъективно-идеалистическими течениями философской мысли. Завершает предложенную историком периодизацию 5) этап с рубежа XIXXX вв. и до наших дней, когда, согласно автору, наблюдаемое ранее относительно единое развитие историографии уступает место процессу эволюции исторического знания в рамках отдельных методологических направлений.

Универсальную концепцию развития историографии, подобную системе А. Грабского, представил Ежи Серчик 7. Он также подошел к анализу трудов ученых и к периодизации развития историографии с точки зрения эволюции исторической мысли. Начав изложение со времени Древней Греции и Геродота, автор применительно к историографии интересующей нас эпохи Нового времени выделил: Век Просвещения; Историографию первой половины XIX в., указав здесь на «романтическое, либеральноеи консервативное направления»; историографию второй половины XIX - начала XX вв. (до Первой мировой войны), завершив на этом свой труд.

Обосновывая критерии предлагаемой периодизации, Грабский и Серчик исходили из внутреннего развития самой исторической науки и связанных с ней направлений общественной и философской мысли. Однако представленная ими система, хотя и отвечала задачам систематического изложения предмета в рамках университетского курса, оказалась не свободна от существенных недостатков: главное - субъективный критерий периодизации и противоречия в его применении для отдельных регионов и стран, а также отсутствие в достаточной степени определенных хронологических рубежей периодов. Этим объясняется хотя бы то, что в книге Серчика, в том случае когда пути и уровни развития исторической мысли в разных странах (на западе и на востоке Европы) не совпадали, был применен условный метод периодизации, в основу которого были положены иные дополнительные критерии, а их содержание осталось не раскрыто автором. Так, например, в развитии исторической науки в странах Восточной Европы без обоснования были выделены в качестве этапов первая и вторая половины XIX в. Весьма противоречивое толкование в концепции Грабского и Серчика получил вопрос о рубеже, отделяющехМ период накопления исторических знаний'от периода собственно научной историографии.

Более строгая концепция, правда, применительно только к польской исторической науке как с точки зрения критериев оценки научной историографии, так и ее периодизации была дана В. Конопчиньским. Выдающийся польский историк в своих оценках также исходил из внутренних закономерностей развития науки, однако, в отличие от описанного выше подхода, он применил единые критерии для определения научной историографии и ее периодизации. По его словам, еще в середине XVIII в. в Польше «возникли в примитивной форме элементы исторической науки»: были поставлены «проблемы методические и стилистические», то есть возникли профессиональные формы работы ученого-историка, труд которого выделился из других областей интеллектуальной деятельности. Была начата работа по формированию корпуса исторических источников, их изданию, заложены основы собраний книг и рукописей. Наконец, были предприняты первые «попытки организации», то есть коллективной рабооты в рамках научного сообщества. Изложенные позиции послужили основой для определения этапов становления и развития польской исторической науки. Однако, что весьма примечательно, рубежами выделенных Конопчиньским трех этапов стали: разделы Речи Посполитой в XVIII в.; Январское восстание 1863 г.; канун Первой мировой войны, «открывшей десятилетие, когда возродилась Польша 1912-1923 гг.» 9. Если добавить сюда упоминание историка о «катастрофе народа в 1831 г., которая подтолкнула И. Лелевеля к работе по публикации источников» 10, то, очевидно, периоды развития исторической науки совпадали с основными этапами социально-политической истории Польши.

Говоря об этапах развития исторической науки в Польше, следует также упомянуть периодизацию, данную еще в 1888 г. Н.И. Кареевым. Зарождение научной историографии в Польше русский историк и профессор Варшавского университета, в след за Владиславом Смоленьским, относил к 1770-1780 гг., которое связывал с именем Адама Нарушевича, сравнивая последнего с Н.М. Карамзиным. Школа Нарушевича, по словам Кареева, определила направление развития польской исторической науки с конца XVIII в. до 1820-х гг., на смену ей в1830-1850-е гг. пришла школа Иоахима Лелевеля. Последующее двадцатипятилетие 1860-1880-е гг. Кареев определил как время Краковской школыФормирование научной историографии многими учеными относится ко времени, которое исследователи общественной мысли, в том числе и историки исторической19науки, называют эпохой (периодом) романтизма. Применительно к польской историографии Анджей Вержбицкий отнес ее становление ко времени между восстаниями 1831 и 1863 гг., с оговоркой, что сюда следовало бы присоединить период накануне ноябрьского восстания, связанный с творчеством И. Лелевеля 13. В данном случае, несмотря на то, что сам автор, также как и многие его коллеги, придерживался субъективного критерия периодизации историографии, он, как и ранее Конопчиньский, связал развитие исторической науки с двумя важнейшими политическими рубежами в истории Европы и Польши.

Это весьма характерное отступление от заявленных принципов свидетельствует в пользу иного метода определения этапов развития исторической науки и общественной мысли в целом, когда тот или иной период выделяется в зависимости от соответствующей стадии социально-политического развития. Последняя выступает как совокупность и система объективных факторов, обусловливающих историческое познание. Именно такой подход характерен для изучения истории исторической науки в РосВ связи с исследуемой темой о «разделах Польши» названный метод периодизации историографии еще в конце 1960-х гг. применил М.Х. Серейский. В указанной выше книге он писал, что вопрос о причинах упадка Польши, бывший в XIX- начале XX вв. центральным в польской историографии, с восстановлением в 1918 г. независимого польского государства утратил свою актуальность. По его словам, в это же время российские и немецкие историки, прежде стремившиеся избавить своих властителей от ответственности за роль главного организатора и проводника политики разделов, также пересмотрели свои позиции. В межвоенный период, отмечал Серейский, в Польше со стороны разных историков (Михал Бобржинский, Станислав Закржевский, Марселий Хандельсман и др.) был выдвинут тезис о реорганизации историографии» в направлении отказа от «довлеющей проблемы упадка Польши с точки зрения его финала - раздела страны». После Второй мировой войны, подчеркивал ученый, вопрос об упадке шляхетской республики не стал предметом специальных исследований, однако сохранил историографическое значение 15.

Таким образом, Серейский в изучении названной проблемы выделил три больших периода: 1) от гибели шляхетской Речи Посполитой в XVIII в. - до восстановления независимости Польши в 1918 г.; 2) межвоенный период 1918-1939 гг.; 3) время после Второй мировой войны. Сосредоточив свое внимание на первом периоде, когда вопрос о причинах гибели Польши имел для польской исторической науки первостепенное значение, историк в своей книге подразделил его изучение и освещение в европейской историографии на следующие этапы: Век Просвещения (1770-1780-е гг.); эпоха Великой французской революции, наполеоновских войн и реставрации (1789-1830 гг.); эпоха романтизма и Весны народов (1830-1864 гг.); и наконец, период «мирного развития» после окончания Крымской войны, подавления польского Национального восстания 1863-1864 гг. и до Первой мировой войны.

Сопоставление различных подходов к методике и критериям периодизации историографии «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой», выделяемых исследователями этапов и рубежей изучения названных проблем в историографии показывает, что, несмотря на расхождения в методах, полученные результаты в существе своем совпадают, а выделенные этапы развития историографии соответствуют важнейшим периодам социально-политической истории стран и народов Европы, и в первую очередь - Польши. Поэтому мы выбираем в качестве основы периодизации историографии объективный критерий, то есть предполагаем ее рассмотрение в связи с основнымиэтапами социально-политического развития Европы, имея, разумеется, в виду, что существенные характерные черты этих этапов в свою очередь в решающей степени обусловили как развитие общественной мысли, так и внутренние процессы становления и развития исторической науки.

Итак, в изучении «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой» в XVIII в. можно выделить следующие периоды:1. Эпоха Просвещения до начала Великой французской революции и до времени Четырехлетнего сейма 1788-1792 гг. в Речи Посполитой.

2. Период крушения «старого порядка», наполеоновских войн и реставрации (1789-1830 гг.).

3. «Весна народов» (1830-1863 гг.). Для европейской истории важнейшими событиями, определившими характер периода в целом стали революции 1830 и 1848— 1849 гг., польские восстания 1830 и 1863 гг., Крымская война.

4. Вторая половина XIX - начало XX вв., до Первой мировой войны, революций 1917—1918 гг. и восстановления независимости Польши.

5. Межвоенный период 1918-1939 гг.

6. Период 1945-до конца 1980-х гг.

7. С начала 1990-х гг. - до наших дней.«Упадок Польши» в политических сочинениях второй половины XVIIIв. (до 1788 г.). Вынесенная в заглавие проблема оставалась в XVIII в. в сознании современников темой сегодняшнего дня, не ушедшей в прошлое и отнюдь не утратившей политической актуальности. Она привлекала внимание авторов политических сочинений в рационалистическом и просветительском духе рассуждавших об оптимальной организации государства, обозревателей-публицистов, освещавших важнейшие политические события на континенте, политических деятелей Речи Посполитой, иностранцев, оказавшихся в Польше и оставивших сочинения с описанием политических порядков в шляхетской республике. Среди немалого числа подобных произведений мы остановимся преимущественно на тех, авторы которых прибегли для обоснования своих выводов к аргументации исторического характера.

Так немалый интерес политических наблюдателей вызвало «бескоролевье» 1733 г. в Речи Посполитой и соперничество великих держав из-за избрания на польский престол Августа III. 5-томная хроника этих событий была издана в 1734 г. на французском языке в Амстердаме 16. Особое внимание к польским делам во Франции было связано с тем, что, начиная с 1730-х гг., Версаль стремился возвести на польский престол «французского кандидата», сначала Станислава Лещиньского, а затем принца Конти. Будучи наместником Лотарингии и зятем Людовика XV Лешиньский способствовал развитию польско-французских связей, покровительствовал полякам, приезжавшим во Францию. Все это способствовало поддержанию интереса к Польше как правящих кругов в Версале, так и французской общественности, что и обусловило издание во Франции многих сочинений о Польше и на тему польской истории.

Уже в конце правления в Польше саксонской династии, в 1761 г., в Париже была■» 1 пиздана трехтомная «История Яна Собесского». Автором ее был близкий к просветителям аббат Габриэль Сойер. Он не только изложил историю польского короля, но и дал в первом томе очерк истории, хозяйства, быта и нравов Польши, опираясь на сочинения польских авторов, начиная от Яна Длугоша. В суждениях Сойера проявилось характерное для политической мысли XVIII в. противопоставление «польской анархии» и рационалистически устроенных государств. «Чего можно ожидать от страны, - спрашивал он, - где знать всевластна?» или в другом месте предрекал, что «беспредельная власть» над крестьянами, «как и чрезмерная свобода» шляхты «приведут Польшу к ги1 Ябели». Разумеется, обращаясь к истории Польско-Литовского государства, Сойер в первую очередь направлял острие критики против системы ancien régime в целом, обличая произвол аристократии у себя на родине. Однако в его сочинении, несмотря на более глубокое знакомство автора с польской историей, проявилось весьма характерное повсеместно для просветительской мысли непонимание исторической обусловленности форм политической жизни шляхетской республики.

Новый подъем интереса к Польше во Франции был связан с восстанием Барской конфедерации 1768-1772 гг., русско-турецкой войной 1768-1774 г. и первым разделом Речи Посполитой 1772 г. Наиболее значительным историческим сочинением, восходящим именно к этим событиям, стала «История анархии в Польше» Клода Рюльера 19. Профессиональный дипломат, Рюльер, еще во время Барской конфедерации составил посвященный Польше мемориал, который в дальнейшем дополнял в течение всей жизни. В итоге в его четырехтомное сочинение были включены ценнейшие источники: документы французской дипломатии, реляции барских конфедератов и т.д., а сама «история польской анархии» охватила время от середины XVII в. до 1760-х гг. При этом Рюльер в своем труде не только сохранил исходившие из среды барских конфедератовисторические источники, отразившие события 1750-1760-х гг., но и сам воспринял и разделял многие свойственные консервативным шляхетским кругам суждения и оценки, которые через посредство его сочинения позже, XIX в., получили широкое распроЛЛстранение в историографии.

Второй после Франции страной в Европе по уровню исторических знаний о Польше была в XVIII в. Англия. В изображении британских авторов Речь Посполитая представала как страна, где вся власть безраздельно принадлежала шляхте, где угнетались крестьяне и отсутствовало третье сословие 21. Наиболее значительным сочинением о Польше здесь стало четырехтомное описание путешествия Уильяма Кокса в Польшу, Россию, Швецию и Данию, изданное в Лондоне в1784 г. В своем «Путешествии» автор ссылался на сочинения польских хронистов и, что весьма важно, на труд Станислава Конарского и на «Письма» С. Лещиньского. В государственном устройстве Речи По-сполитой Кокс указывал на характерные черты отсталости («феодализма»). Он писал, что политические реформы в стране натолкнулись на сопротивление шляхты и интриги соседей, которые и привели дело к разделу страны. Однако в отличие от многих современников, Кокс, скорее, положительно оценил свободы и республиканские традиции Польши, отметив, что, если бы не политика соседних держав, liberum veto в республике было бы отменено. В целом в этой и других своих публикациях Кокс представлял то направление английского общественного мнения, которое осудило политику раздела Польши.

В германских государствах, несмотря на общественный интерес к событиям в Польше значительных сочинений по рассматриваемым проблемам опубликовано не было. Объяснялось это официальной позицией государств-захватчиков и влиянием их пропаганды, тон в которой задавал Фридрих II 24. В мемуарах и других сочинениях прусский король обосновывал необходимость первого раздела Речи Посполитой «пагубным поведением» поляков, вызвавших войну России с Турцией, что якобы грозило нарушить европейское равновесие, мир на континенте и перерасти в войну между великими державами. Себе же прусский монарх поставил в заслугу посредничество между Россией и Австрией, якобы благодаря которому удалось сохранить мир и наказать виновника европейского кризиса, то есть Польшу. Собственно эти же аргументы приведены в изданной в Саксонии в 1775 г. брошюре, озаглавленной «Справедливая судьба Польши» 25. В ней политика захватчиков оправдывалась ссылками на анархические порядки польского государства, на «бунт» Барской конфедерации, на «неправое низложение с престола польского короля», на нарушение поляками трактата, гарантировав-, шего государственное устройство Речи Посполитой, а также равноправие диссидентов и католиков.

Однако уже с конца 1770-х гг., со времени войны за баварское наследство, в прусской политической публицистике по поводу раздела Польши все настойчивее звучат высказывания об ответственности за него России и Австрии и о моральной недопустимости подобной политики в Европе 26. В этих тезисах прусской пропаганды нашли отражения опасения Берлина в связи с планами Габсбургов перекроить владения Баварии и с наметившимся сближением Петербурга и Вены.

В России в рассматриваемый период ни в области политической мысли, ни тем более в области историографии тема упадка Речи Посполитой практически не затрагивалась. Отношение же к Польше формировалось под воздействием официальной про97паганды. Тем не менее, в 1770-е гг. анонимный автор сочинения «Свободные мысли гражданина пожилого и отечество свое любящего» (А.Р. Воронцов - ?) писал, что причиной бед Польши было неисполнение законов. Законы Польской республики, по его' словам, «были сами по себе и по словесному своему гласу очень хороши, но как не было при них точного и строгого исполнения по причине неустройства в законодательной (верховной — Б.Н.) власти, то есть в самом источнике государственного здания, то и видели мы до ныне сию от естества всеми благами щедро одаренную и отчасти многолюдную землю во всегдашней бедности, во всегдашних внутренних волнениях и во всегдашнем порабощении от окрестных держав, кои напоследок лучшие ее провинции меж собою разделили без всякого от республики сопротивления - не по тому, что в духе поляков не было мужества и истинной храбрости, но потому, что множество рук без головы ничего не значат». Автор приведенного рассуждения был явно настроен благожелательно к Польше, называя страну благодатной, а поляков мужественными, но политическое устройство шляхетской республики он осуждал, видя в нем причины «ее28всегдашнего порабощения от соседних держав».

В польской общественной мысли эпохи Просвещения проблема упадка шляхетской республики поручила самое широкое и разностороннее толкование 29. С точки зрения освещения темы «разделов страны» до времени Четырехлетнего сейма, следует указать на двух авторов: короля Станислава Августа и Феликса Лойко. Именно под знаком трагического финала польско-литовского шляхетского государства и собственного правления были написаны мемуары последнего короля Речи Посполитой 30. И еели в той части, которая вышла из-под пера монарха в 1770-е годы, король стремился прежде всего объяснить собственные поступки и доказать оправданность политики своего двора, то в редакции 1790-х годов он недвусмысленно ставит проблему причин гибели Польши. Однако, если мемуары Ствнислава Августа не были известны современникам, то многочисленные публицистические сочинения его камергера, ставшие непосредственным откликом на первый раздел Польши и изданные в 1770-е годы на разных языках получили широкую известность в Европе31. Детально проанализировавший полемику Ф. Лойко с пропагандой держав-захватчиков (прежде всего с апологетами прусской политики) А.Ф. Грабский высказал убедительную гипотезу, что соавтором польского камергера нередко выступал сам Станислав Август 32. В этих сочинениях Ф. Лойко присутствовала весьма обстоятельная историческая аргументация, призванная опровергнуть доводы захватчиков. Тем не менее, названные труды едва ли можно с полным правом отнести к области историографии. Обращение к историческому прошлому здесь служило только обоснованием права, только одним из средств в острой политической полемике. В прочем, в той или иной степепи подобный метод обращения к истории был весьма характерен для всех политических сочинений XVIII в.

В целом во второй половине XVIII в. (до 1788 г.) можно отметить значительное внимание представителей европейской политической мысли Эпохи Просвещения к проблемам «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой», что выразилось во многих разнообразных публикациях. Мы коротко остановились только на тех, которые по форме в наибольшей степени соответствовали трудам исторического характера, имели исторический экскурс, претендовали на историчность в изложении событий, а их авторы обращались к историческим источникам. Однако, несмотря на имеющиеся в лучших своих образцах признаки исторических сочинений, литература XVIII в. не может быть в полной мере причислена к историографии. Рассмотренные труды по содержанию принадлежат к политическим сочинениям, а обращение в них к истории служит не более чем аргументом в актуальной политической полемике или иллюстрацией к выдвигаемым авторами философско-политическим концепциям.

При этом в разных странах за пределами Польши уровень развития и характер литературы по польской истории существенно различались. В наибольшей степени такие сочинения получили распространение во Франции и за тем в Англии, где наиболее интенсивно протекала литературная и общественная жизнь. В Германии литература, затрагивавшая польскую проблематику, была представлена многократно скромнее, иразвивалась она под сильным воздействием официальной прусской, австрийской и саксонской пропаганды. Особенностью ее также было значительное внимание в протестантских землях Германии к положению своих польских единоверцев 33. В России вплоть до начала XIX в. польская история XVIII в. в политических сочинения не получила заметного отражения.

Среди основных положений европейской общественно-политической мысли в области истории Речи Посполитой был тезис о «внутренних» и «внешних» причинах «падения» шляхетской республики. При этом представители политической мысли Польши, Франции и частично Англии, признавая наличие первых, все же рассматривали как главный фактор раздела страны политику великих держав - соседей Польши, чему другие страны были не в силах воспрепятствовать якобы из-за своей отдаленности. Официальная прусская пропаганда и соответствующее направление в публицистике германских земель и других государств Севера Европы, напротив, усматривали главную причину «упадка Польши» во внутренних условиях развития страны, возлагая ответственность за катастрофу на саму «шляхетскую нацию» Речи Посполитой.

В свою очередь, выдвинутый в политических сочинениях XVIII в. тезис о «внутренних причинах упадка Польши получил, с одной стороны, историческое объяснение (Станислав Август, Ф. Лойко, У. Кокс), когда «польская анархия» рассматривалась как исторически обусловленный и преодолимый этап развития страны, в той или иной форме пройденный и другими государствами. С другой стороны, было широко распространено и антиисторическое толкование в духе имманентного противопоставления «польского безнарядья» рационалистически организованному (регулярному) государству, будь то в абсолютистском духе (Фридрих II), или - республиканском (Руссо, Мабли).

Внешний фактор получил описание в политической литературе посредством свойственной для Эпохи Просвещения концепции политического равновесия. Последнее было якобы нарушено, а затем восстановлено благодаря разделу страны. Такая механистическая интерпретация была характерна для рационалистических «политических систем» XVIII в., и в то же время она отражала, как отмечал еще К.О. Аретин, кризис международной системы старого порядка34.

Историческая и политическая мысль конца XVIII — первой трети XIXвв. о разделах Речи Поспопитой. Эпоха Великой французской революции, наполеоновских войн и последовавший за ней период Реставрации ознаменовались кардинальными переменами и в истории Польши: от Четырехлетнего сейма и гибели шляхетской Речи Поспо-литой — до Ноябрьского восстания 1830 г. В рассматриваемый период под воздействием событий эпохи, прежде всего вследствие окончательного раздела шляхетской республики, произошли определенные изменения в воззрениях на причины «упадка Польши». Наряду с традиционными высказываниями о собственной вине поляков за гибель своего государства, которое один немецкий автор в изданном в Кельне в 1808 г. сочинении сравнивал с античной Римской империей и вопрошал, «стоит ли искать причину гибели римского колосса в готах, вандалах или герулах» 35, появились и новые суждения.

В Польше их возникновение было подготовлено не только общественно-политической ситуацией последней трети XVIII в., но и развитием исторического знания в Речи Посполитой, когда появляются первые тома «Истории польского народа» Адама Нарушевича, задавшегося целью выяснить «причины возвышения и упадка государств» или сочинения Францишека Езерского.

Во время Четырехлетнего сейма, в 1790 г. Станислав Сташиц в «Предостережении Польше» высказал мысль об ответственности шляхты за отсталость страны и сформулировал новое понимание народности, принципиально отличное от представлений о шляхетской нации Речи Посполитой. Центральное место в польской политической мысли рассматриваемого периода принадлежало книге «Об установлении и падении Конституции 3 мая». Написана она была по инициативе Хуго Коллонтая в соавторстве с Францишеком Дмоховсим и Игнацием и Станиславом Потоцкими, вышла в свет в 1793 г. в Меце по-польски и тогда же - в переводе на немецкий язык. Труд, составленный под руководством Коллонтая, стал ответом польского реформаторского лагеря на декларацию русского и прусского дворов о втором разделе Польши. Однако высказанные соавторами идеи выходили далеко за рамки политической полемики и оставили на долгое время заметный след в историографии.

В книге были выдвинуты возражения против широко распространенного тезиса, поддержанного в частности и Сташицем, о политической отсталости Речи Посполитой, и утверждалось, что «в решениях конституционного сейма» Польша «идет наравне с образованнейшими нациями Европы в истинном Просвещении, в разумном законодательстве, в признании и почитании человеческих прав». Опровергали соавторы и утверждение об анархии в Речи Посполитой, заявляя о якобы «безграничной» исполнительной власти в республике, в то время как законодательная власть находилась, по их словам, «в совершенном бессилии». Такая политическая система, утверждал автор первой главы Дмоховский, была следствием российской гарантии польского государственного устройства, «что не давало удовлетворить насущные потребности нации иначе, нежели путем государственного переворота». Погубили же Польшу, в то самое время, утверждал Коллонтай, когда она, «не дав ни малейшего повода к мести или вражде, <.> все приготовила для своего счастья», коварство Екатерины II, вероломство Фридриха Вильгельма, то, что внимание Европы было отвлечено событиями во Франции, и «тот, кто отдалил интересы своей короны от дела отчизны». Ответственность за отсутствие сопротивления внешним силам авторы целиком возлагали на короля Станислава Августа, а защитники старопольских порядков и шляхетских вольностей изображались в книге исключительно как адепты русского деспотизма. С аналогичных позиций, с тем только отличием, что вину за гибель Речи Посполитой, наряду с королем, разделили и «изменники», была написана книга «Опыт истории польской революции 1794 г.», увидевшая свет в 1796 г.

Таким образом, в сочинениях Коллонтая и его сторонников и последователей нашли выражение не только характерные черты политической мысли эпохи, выразившиеся в тезисах о «праве народов», об «измене монарха», о «вероломстве интервентов», но и положения, ставшие существенными элементами исторического знания и получившие в дальнейшем развитие в историографии. Во-первых, в вопросе о внутренних и внешних причинах упадка и разделов Речи Посполитой защитники Конституции 3 мая не только отрицали наличие первых и абсолютизировали вторые, сводя их к злой воле монархов-захватчиков, но и, что принципиально важно, усматривали связь между революцией во Франции и потрясениями, переживаемыми Европой в целом. Во-вторых, была осознана связь между политикой великих держав, направленной на раздел страны, и стремлением реформаторского лагеря в Польше провести прогрессивные преобразования государственного строя шляхетской республики. В-третьих, был поставлен вопрос о значении российской гарантии политического устройства Речи Посполитой и о роли а нем Постоянного совета, ассоциировавшегося в польском общественном мнении с российским господством.

В европейской историографии наиболее значительные труды, отразившие историю Польши революционной эпохи, принадлежат французским авторам. Это объясняется, с одной стороны, традициями предшествующего периода, а с другой — значением для французской историографии изучения в общеевропейском контексте истории Великой французской революции и идеологическим противостоянием защитников буржуазной революционности и апологетов реставрации, борьба между которыми после окончания наполеоновских войн развернулась на страницах исторических сочинений. В области рассматриваемых проблем упадка Польши и разделов Речи Посполитой фундаментом французской историографии стал уже упомянутый выше труд умершего в 1791 г. Клода Рюльера, над которым автор работал до конца жизни и который был опубликован в Париже в1807 г. В нем историк рассматривает правление Станислава-Августа (1764-1795 гг.) как время радикальных преобразований, когда «было очевидно, что польские законы не соответствовали более нравам; нужно было установить совсем повое правление. Желанием самых мудрых было изъять свое отечество из-под анархической власти дворянства, отменив нелепый закон о единогласии, но в то же время спасти республику от всех опасностей деспотизма, установив национальный совет для назначения на все должности» 40. В тезисах Рюльера об устранении от власти дворянства и о национальном совете нетрудно усмотреть аналогии с событиями в революционной Франции. Причем эти мысли были высказаны автором до принятия Четырехлетним сеймом Конституции 3 мая. Обвиняя Россию во враждебной политике по отношению к Польше, Рюльер Считал такую политику «равносильной завоеванию». По его словам, Екатерина II «задумала у нации, еще независимой, переменить и религию, и законы, то есть все то, что ловкие завоеватели, обладавшие искусством укреплять свое владычество, всегда уважали у покоренных народов». Целью же российской императрицы, по мнению историка, стало «под предлогом веротерпимости установить в соседней стране свою собственную религию; дать участие ее священникам и ее дворянству в чужой верховной власти» 41. В этом утверждении звучит не только осуждение произвола абсолютистских великих держав (прежде всего России) и оправдание, а также пропаганда идей Барской конфедерации, но и поставлены проблемы оценки российской политики в диссидентском вопросе и характера российской гарантии польской конституции. Однако в названном труде они рассматриваются изолированно от вопроса о характере реформ политического устройства Речи Посполитой времени правления Станислава-Августа.

Сочинение Рюльера в целом принадлежит предшествующему периоду, а идеи и воззрения времени Великой французской революции только наложили на него свой отпечаток. Наиболее же значительный труд по истории Польши, ее упадка и разделов страны в революционную эпоху принадлежит перу Луи Филиппа Сегюра, французского политика и дипломата, участника войны за американскую независимость. Коротко он посещал Польшу. В 1783-1789 гг. Сегюр был послом в России, в 1792-1793 гг. - в Пруссии. Вершина его карьеры приходится на членство в Законодательном собрании при Наполеоне. Главный его труд, в котором значительное внимание уделено Польше был из дан в 1801 г.42 В нем Сегюр писал о патриотизме и энергии поляков времени Четырехлетнего сейма, об их намерении подготовить все сословия к принятию свободы, устранить политическую анархию и утвердить подлинную веротерпимость43. В этой части своего сочинения автор вполне идет в русле идей, высказанных еще Г. Коллонтаем. Однако главное внимание Сегюр уделил международному положению Польши в период сейма и далее во время восстания Т. Костюшко. Он указал на связь судьбы Польши с революционной Францией, писал об интригах соседних держав, об " интервенции, с помощью которой задушили революцию в Польше и пытались подавить ее во Франции. По его словам, объединившиеся против Франции монархи действовали., подобно французским якобинцам: уничтожали право, разделили Польшу, стремились разделить Францию, подобно тому как, со своей стороны, «французские комитеты» предложили разделить Германию 44. Говоря о польско-российских отношениях, Сегур -} отмечал, что еще со времени Петра I Польша стала игрушкой в руках России и других великих держав. Вместе с тем он считал ошибкой «патриотического лагеря» времени Великого сейма разрыв договора с Россией о гарантии польской конституции, усмотрев причину этого шага в интригах Пруссии, подогревавшей ненависть поляков к России и подталкивавшей их к проведению реформ, чтобы потом совместно с Россией наверняка довести дело до окончательного раздела страны 45.

Историография революционной эпохи получила свое завершение в период Реставрации 1815-1830 гг. В это время страницы политических и исторических сочинений стали последним полем битвы Великой французской революции. «Народ Нового времени, — писал Тьерри, - жизнь которого основана на гражданском равенстве и свободном труде <.> мощь третьего сословия давно уже стали свершившимся фактом, а потому - правом нашей истории» 46.

Из среды французских роялистов во время Реставрации, в 1820 г., вышла работа Антуана Феррана «История трех разделов Польши как продолжение Анархии Рюлье-ра» 47. Член Французской академии и один из теоретиков реставрации Ферран в своем труде по истории Польши опирался на рукописи Рюльера и на документы французского министерства иностранных дел. Политическая ситуация в Европе после Венского конгресса и заключения Священного союза повлияла на характер его сочинения, в котором почти явно присутствовала не только полемика с Сегюром, но и стремление опровергнуть прореспубликанские воззрения Рюльера, продолжателем труда которого провозгласил себя автор. Как большинство политических писателей того времени, Ферран рассматривал Польшу в качестве пограничного барьера между варварством и цивилизацией, как форпост Европы. Главную причину разделов страны он видел во влиянии на властителей Эпохи Просвещения «деструктивной философии» и «революционного духа». Вместе с тем Ферран, повторяя аргументы польских противников Станислава Августа и Чарторыских, критиковал последних за содействие усилению влия48ния России в Речи Посполитой. В аналогичном духе о «падении Польши» писал Нарцисс Сальванди в пространных экскурсах к своей «Истории Яна Собесского», изданной в Париже в 1827 г.49 Как и Ферран, он принадлежал к видным деятелям реставрации, был министром просвещения и академиком. Рассуждения Сальванди прямо направлены против «духа революции», якобы ниспровергающего мораль и право. По его мнению, история Польши определили «сарматские традиции», ставшие причиной ее упадка. Польское государство, считал Сальванди, возникло среди «темных славян», у которых отсутствовало единство, что и обусловило как характер самого государства, так и причины его гибели. Стремление же польского общества к реформам во время Четырехлетнего сейма только ускорило катастрофу Речи Посполитой 50.

Как отметил еще М.Х. Серейский, до 1830-х гг. за пределами Польши к проблемам упадка Речи Посполитой обращались историки только в Германии 51. Это обстоятельство не случайно, и оно объясняется не только участием Австрии и Пруссии в разделах страны, не только их ролью на Венском конгрессе и в Священном союзе, но и существовавшей возможностью раздела Германии между великими державами. Эти и другие причины побуждали политических наблюдателей и ученых в Германских землях задуматься над судьбой их восточного соседа.

Как свидетельство прогрессивных тенденций в развитии польского государства восприняли многие заграничные наблюдатели Конституцию 3 мая 1791 г.52 Тезис обизбавлении Польши от традиционной анархии вызвал и переосмысление оценки разделов страны, выраженное осуждение второго и третьего раздела Речи Посполитой. Так сатирик Йоханес Гердер критиковал историков, по его словам, только прославляющих великие державы и унижающих угнетенные народы. Профессор Гетингенского университета Людвиг Шпитлер в изданном в 1794 г. в Берлине сочинении «Проект истории европейских государств» 54 возложил на Россию вину за «невиданное насилие», а на Пруссию — «за произвол» при разделах Польши. Он писал, что интересы монархов «заслонили дело и права народов». Названный труд примечателен в двух отношениях. Во-первых, автор выдвинул весьма характерный и получивший широкое распространение в эпоху Великой французской революции просветительский тезис о «праве народов» как отрицании «права монархов». Во-вторых, осуждая разделы Польши с позиций права народов, он вместе с тем продемонстрировал явное опасение перед лицом французского революционного экспансионизма. Последнее обстоятельство подчеркивалось еще и тем, что труд гетингенского профессора был издан в Берлине, где были гораздо-более обеспокоены собственной судьбой, чем сожалели о разделе Польши.

Примеры подобных размышлений мы встречаем и в наполеоновское время, в частности, в двух трудах профессоров Гетингенского университета: в выдержавшей несколько изданий «Всемирной истории» (1804) Иоганна Эйхгорна и в «Очерках истории системы европейских государств» (1809) Людвига Хеерена. Эйхгорн отмечал, что слабость Польши была вызвана политической анархией, так как «аристократизм возобладал над королевской властью, что Конституция 3 мая «могла противостоять всякому (внутреннему) злу, сделавшему Польшу бессильной» 55. Однако республика пала жертвой внешних обстоятельств. Л. Хеерен в более абстрактной форме писал, что Польшу погубил «дух политики», то есть рационалистический расчет и произвол великих держав, острие критики автора обращено против Пруссии и России, опрокинувших право и нарушивших европейское равновесие. Однако он отдал должное и другому тезису - о польской анархии5б.

В русской историографии первым связанным с историей разделов Польши историческим сочинением как поводом для написания, так и по содержанию стала написанная еще в 1795 г., по повелению Екатерины II книга H.H. Бантыша-Каменского «Историческое известие о возникшей в Польше Унии с показанием начала и важнейших в продолжении оной, через два века, приключений, паче же о бывшем от Римлян и Униатов на благочестивых тамошних жителей гонении <.> из хранящихся Государственнойколлегии иностранных дел в Московском архиве актов и разных исторических книг» 57. Приведенное здесь название достаточно точно характеризует как официозную и клерикальную направленность исследования, так и его источниковую базу. Опубликованная в 1805 году к десятилетию третьего раздела Польши, книга эта должна была быть направлена против полонофильских настроений начала царствования Александра I и послужить обоснованием «законности» русской политики в отношении Польши вплоть до ликвидации польского государства в 1795 г. Примечательно, что второе и третье ее издания были осуществлены в Вильно в 1864 и 1866 гг. по указанию М.Н. Муравьева для безвозмездной раздачи православному духовенству и наставникам народных училищ Северо-Западного края.

Именно в книге H.H. Бантыша-Каменского впервые были сформулированы тезисы об исторической роли русского правительства в воссоединении Западной Руси и Великороссии и об особом значении покровительства православному населению Польши и Литвы со стороны России чуть ли не со времен Гедимина и уж по крайней мере с начала царствования Петра I. Тезис об исторических правах России на земли Западной Руси, дополненный утверждением о гибели Польши вследствие внутренней анархии развивал и М.Н. Карамзин, писавший, что Екатерина II «взяла в Польше только древнее наше достояние и когда уже слабый дух ветхой республики не мог управ58лять ее пространством».

Рассматривая в целом историографию упадка и гибели Речи Посполитой XVIII-первой трети XIX в. (до 1830 г.) можно заключить, что, хотя названная проблема и была поставлена в научном плане, ее научная историография, вследствие своей политической актуальности, не выделилась еще в полной мере из области политических сочинений. Однако уже тогда был поставлен целый ряд принципиальных научных проблем, по которым развернулась международная дискуссия. Во-первых, был поднят вопрос о внутренних и внешних причинах гибели польско-литовского государства, при этом большинство исследователей констатировали решающую роль внешнего фактора, возлагая ответственность за разделы Польши на великие державы, в первую очередь на Россию и Пруссию. Во-вторых, было указано на значение для международного положения в целом и для судьбы польско-литовской шляхетской республики революционной эпохи, положившей конец старому порядку в Европе, а также выделена антиномия между «правом монархов» и «правом народов». В-третьих, был поставлен ряд частныхпроблем: о характере диссидентского вопроса, о политических реформах в Речи По-сполитой и о российской гарантии польской конституции.

Историография периода «Весны народов» (1830—1863 гг.). Историография следующего периода развивалась под воздействием революционных событий в Европе 1830-1840-х годов и польского восстания 1830 г. Крупнейшим польским историком этого периода был Иоахим Лелевель. «Падение Польши» как исследовательская проблема в его научном творчестве не была на первом месте, хотя Лелевель еще в 1818г. выступил с рефератом о Станиславе Августе. В период восстания, 1831 г. первым изданием вышла написанная им «История правления короля Станислава Августа.»59, которую в дальнейшем историк дополнял и перерабатывал. Последний вариант этого труда опубликован в собрании сочинений Лелевеля в 1961 г.60 С научной точки зрения, В. Конопчиньский оценил эту работу основателя польской национальной историографии только как «попытку» описать станиславовскую эпоху61. Однако книге Лелевеля принадлежит исключительное значение, поскольку в ней принципиально по-новому был поставлен вопрос об истории Польши второй половины XVIII в., что видно уже из названия.

Как отмечал Анджей Вержбицкий воззрения Лелевеля на «Падение Польши» могут быть рассмотрены только исходя из его концепции польской истории в целом, для которой весьма характерен тезис, что упадок государства нельзя вполне отождеств(л)лять с упадком народа. В целом концепцию Лелевеля отличали следование республиканской традиции, идея народности (как отрицание сословного деления общества), первенство народного начала над государственным, а также исторический оптимизм,/твера в возрождение Польши.

С этих позиций Лелевель критиковал тезис о политической анархии в Речи По-сполитой, связывая его преимущественно с враждебной зарубежной пропагандой 64. Рассматривая вопрос об упадке Речи Посполитой 65, историк выделял период со второй половины XVII в. до 1717 г. Верхний рубеж применительно к поставленной проблеме имеет принципиальное значение, поскольку знаменовал собой не только формальное закрепление в конституциях «Немого сейма» паралича политической системы польско-литовского государства, но и установление по отношению к нему международного протектората, в решающей степени ограничившего суверенитет республики. Шляхта, как утверждал Лелевель, не оказала никакого сопротивления внешним силам и никакого противодействия внутреннему упадку Речи Посполитой. Историк с демократических позиций осуждал послов сеймов и в целом политические нравы времени правления олигархии. Даже Четырехлетний сейм и Конституция 3 мая 1791 г., вопреки непререкаемой традиции, были охарактеризованы Лелевелем критически. В Четырехлетнем сейме историк видел внутреннее замешательство по вопросу о реформах государственного строя Речи Посполитой, чем и воспользовались иностранные державы. «Конституция 3 мая, - по его словам, - была конституция сословная, навязанная олигархами. Для крестьян она ничего не сделала: не дала им ни собственности, ни прав, ни свободы» 66. Исходя из этого, Лелевель осуждал монархизм, политику Станислава Августа, отвергал концепцию «направы Речи Посполитой» (в духе Руссо) и считал, что политические реформы не способны удовлетворить нужды народа.

С другой стороны, Лелевель положительно оценивал республиканские институты и традиции польско-литовского государства: парламентарную систему, право вольного голоса и конфедерации, идеи времен Радомской конфедерации о выборности должностных лиц. Все это историк рассматривал как проявление народного духа, а неСПтолько как привилегии шляхты. В этих оценках нашла отражение позиция Лелевеля как демократа, поэтому едва ли правомерно высказывание Н.И. Кареева, что «линияЛЯЛелевеля восходит к традициям республиканских публицистов XVIII в. таких как М. Вельгурский и С. Ржевуский.

Возлагая ответственность за упадок Речи Посполитой на короля, магнатское правление и шляхту, Лелевель положительно оценивал Барскую конфедерацию, видя в ней в первую очередь освободительное восстание, направленное против иностранного диктата и политики магнатских верхов, отмечая, что в конфедерации нашло выражение пробуждение шляхты от прежней оцепенелости. Высказывания историка о Барской конфедерации примечательны еще и в том отношении, что в них впервые конфедерация была показана как явление историческое, в отличие от ее трактовки в XVIII в., когда события конфедерации, барская идеология и пропаганда при посредстве Рюльера оказали очень большое влияние на развитие историографии, или же в отличие от распространенных в литературе 30-40-х гг. XIX в. героико-романтических повествований. Говоря об отдельных исторических проблемах Станиславовской эпохи, Лелевель остановился и на «деле диссидентов», которое он рассматривал не как выражение борьбы за веротерпимость, а как способ влияния иностранных держав на политику Польши.

Идейно и методологически школе Лелевеля противостояла историографическая традиция, связанная с консервативными кругами Великой эмиграции после восстания 1830 г. Наиболее видным ее представителем был Кароль Бартоломей Хофман. Главный его труд «История политических реформ в давней Польше» 69 был издан в Липске в 1867 г., а двумя годами позже последовало познаньское издание. Формально появление книги Хофмана относится уже ко времени после Январского восстания 1863 г., однако, исходя из ее концепции, мы все же относим «Историю политических реформ.» к историографии 1830-1863 гг., ибо в 1830 г. Хофман уже был руководителем повстанческой пропаганды. А в 1840-е годы он выступил с направленной против воззрений Лелевеля теорией «исконного польского монархизма», согласно которой власть короля была70выражением права, справедливости и олицетворяла единство народа. Для характеристики взглядов Хофмана важно также и то, что он сформулировал концепцию «ненормальности» польско-российских отношений в период автономного Королевства Польского 1815-1830 гг.71 Хофман - историк считал, что в истории Польши идея монархизма, опирающаяся на католическую веру, не только давала возможность противостоять внешним угрозам, но и позволяла объединить разрозненные внутренние силы страны. Воплощенная в короле сильная государственная власть была объявлена историком условием самого существования Польши. С этих позиций он определил основные этапы развития польской государственности, что, по его мысли, соответствовало содержанию истории Польши: 1) период «совершенной независимости» от середины XV в. до конца XVII в.; 2) «эпоха чужеземного протектората» с начала XVIII в. до 1775 г.; 3) время «номинального существования Польши». Таким образом, в концепции Хофмана впервые была определенно сформулирована прозвучавшая ранее у Лелевеля концепция иностранного протектората над Речью Посполитой в первой половине XVIII в., а также поставлен вопрос о реформах политического устройства шляхетской республики как самостоятельная научная проблема.

В 1830-1863 гг. за пределами Польши наиболее значительный вклад в рассматриваемую проблему «упадка» и «разделов» Речи Посполитой внесли немецкие ученые. В политическом плане это было обусловлено особой ролью польского вопроса в германской истории п, особенно в указанное время, когда стоял вопрос о путях объединения страны, а текущие революционные события непосредственно касались судьбы Германии и побуждали немецких ученых обратиться к анализу опыта предшествовавшей, и вместе с тем столь недавней, революционной эпохи. С другой стороны для развития немецкой историографии имелись и глубокие научные предпосылки: во-первых, утверждение в немецкой науке фундаментального принципа историзма, что было связано с философией Гегеля и «исторической школой права» Ф.К. Савиньи, во-вторых, с новым подходом к историческим источникам и их критике как основе исторического знания.

Реализация названных предпосылок традиционно связывается со школой JI. Ранке. Сам основатель «критической историографии» не занимался ни историей Польши, ни России. Однако его концепция Новой истории в целом оказала глубокое влияние на всю последующую историографию. В одном из ранних своих сочинений -статье «Великие державы» (1833 г.) - Ранке рассматривал историю как универсальный процесс возвышения и упадка государств, проистекавший как вследствие внутренних, так и внешних причин, причем последние оказывали преимущественное влияние. В этом духе он трактовал в XVIII в. закат французской гегемонии и возвышение России, а также эмансипацию Пруссии от Австрии и нежизнеспособность одряхлевшей Священной Римской империи. Упадок Польши Ранке расценивал как одно из явлений (в ряду ему подобных) также ставшее следствием политики великих держав 73. Двадцать лет спустя, в 1854 г., когда Англия и Франция выступили на стороне Турции в Крымской войне, Ранке читал лекции по истории баварскому королю Максимилиану II, в которых развивал мысль о решающей роли великих держав в истории XVII-XVIII вв., на действия которых прочие государства (среди них Польша и Пруссия) должны были, по его словам, «реагировать» 74.

В заключение лекции произошел обмен мнениями между профессором и его коронованным слушателем. Король: «Я услышал Ваше недвусмысленное утверждение, что Россия не получила никаких преимуществ от того, что Петр Великий преобразовал ее в европейскую державу. Думается, что все же это было более в интересах России, чем оставаться азиатской страной». Ранке: «Я исходил из того, что культура России оказалась перенесенной на иную почву (verpflanzen). Подобное стремление было бессмысленным. С другой стороны, Петр победил Карла XII, следовало ли ему оставлять Польшу в руках шведов? <.> Петр Великий не имел иного выбора. Для того, чтобы сделать Россию великой державой, он должен был сделать то, что он сделал. Если бы он направил свое главное внимание на Азию, то соответственно Россия стала бы варварской империей». Король: «Руководствовался ли Петр этой концепцией?» Ранке: «Петр был варвар и вместе с тем гений <.> он, должно быть, вполне сознавал своюцель превратить Россию в мировую державу. Ранее Балтийское море принадлежало Германии, Голландии, Швеции. Россия была исключена из числа этих стран. Петр Великий соединил ее с этим морем. Однако его взор, имея в виду наиболее выгодное положение, был направлен на Черное и Каспийское моря, на покорение Польши и Турции. Нынешний император озабочен тем, чтобы сохранить за Россией нынешнее высокое положение» 75.

Мы привели эти высказывания Л. Ранке, чтобы продемонстрировать, как в его воззрениях соединились рационалистические теории политических систем и представления о (используя вновь вошедшее в моду понятие) цивилизационном противостоянии Европы и Азии. В середине XIX в. подобные суждения были уже не новыми, однако в устах признанного авторитета в исторической науке они звучали весьма симптоматично, ибо знаменовали переход к субъективистским концепциям международной политики, в основе которых были положены иррациональные представления о некоем расовом, культурном и национальном антагонизме. В рассуждениях Ранке также нашли отражения мысли о роли внешнеполитического фактора в становлении государств Нового времени, о значении Польши и польской политики Петербурга в определении статуса России в Европе, о переходе России в XVIII в. от борьбы за выход к морям - к континентальной экспансии. Примечательно, что эти идеи получили развитие в дальнейшем уже в историографии XX в.

Дело Ранке применительно к рассматриваемой теме было продолжено его учениками Генрихом Зибелем и Эрнстом Германом. Труд Зибеля «История революционной эпохи 1789-1800» первый том которого охватывает период с 1789 по 1795 гг. и был посвящен преимущественно событиям во Франции и вокруг нее, а второй — с 1796 по 1800 гг. - главным образом влиянию Великой французской революции на Европу. Зибель рассматривал события описываемой эпохи как взаимосвязанный общеевропейский процесс и вслед за своим учителем полагал, что содержанием этого процесса было взаимодействие (соперничество) великих держав, что и обусловило «упадок и гибель средневековой феодальной системы» и становление «современных военных государств». В этом ключе историк указывал на историческую и типологическую общность упадка Польши и Священной Римской (Германской) империи. Примечательно, что в том и другом случае, согласно Зибелю, внешним толчком, стимулом к упадку становилось возвышение «военных государств» - России и Пруссии. При этом антипольскую политику Берлина историк объяснял исконным антагонизмом между Польшей и Бранденбургом, «когда бы Данциг (Гданьск) мог стать католическим, а Кенигсберг (Круле-вец) - польским». Таким образом, то что у Ранке было изображено как некое противоборство цивилизаций (Европы и Азии), то у Зибеля воплотилось в тезис о противостоянии германской и славянской (польской) экспансии. Однако объяснение причин этого в «Истории революционной эпохи не идет далее утверждения о противоборстве духа народов, о столкновении их исторического предназначения.

Когда же дело доходит до анализа конкретной политики Фридриха II, то Зибель объявляет ее вынужденной и продиктованной национальными интересами, побуждавшими прусского короля противодействовать усилению России и изыскивать средства против австрийской враждебности, а также укреплять собственное королевство, в частности соединив восточнопрусские и бранденбургские владения Гогенцоллернов. В этих тезисах воспроизведена концепция самого Фридриха II. Не забыл историк упомянуть и о «собственной вине» поляков за упадок Речи Посполитой, за «угнетение крестьянства и бюргерства». И наконец, главный тезис Зибеля: интересы самосохранения великих держав, и прежде всего Пруссии, требовали раздела Польши. Правда, историк не исключал возможности самосохранения Речи Посполитой, но только в том случае если бы республика придерживалась союза с Пруссией, вместо бесплодных надежд на Францию или пагубного сближения с Россией.

Если сочинение Зибеля было посвящено европейской истории эпохи Великой французской революции и хронологически охватывало относительно небольшой одиннадцатилетний период, то предметом семитомного труда Эрнста Германа - профессора в Йене и Марбурге - стала «История русского государства», в трех заключительных томах которой описаны события с 1741 г. до конца XVIII в.; особое внимание уделено внешней политике, отношениям России с великими державами и с Польшей 11. Труд Германа был написан по заказу правительства России и считался здесь образцом точности и эрудиции. В дальнейшем Герман продолжал сотрудничество с Петербургом и по заданию Русского исторического общества готовил в берлинском Государственном архиве публикацию корреспонденции прусских посланников при дворе Екатерины II.

Поскольку Герман писал Историю России, то внутреннему и международному положению Речи Посполитой он не уделил большого внимания. Однако автор широко использовал донесения саксонских дипломатов И. Прассе и А.Ф. Эссена, и впервые ввел в научный оборот богатейшие материалы архивов Саксонии, касающиеся в первую очередь ситуации в Польше. С этой точки зрения, труд Германа знаменовал собойновый подход к формированию источниковой базы исследования и по сей день не утратил научного значения.

Так Герман впервые привел высказывание Эссена, что весьма важной причиной «диссидентского вопроса» было столкновение католической и иноверческой шляхты Речи Посполитой в первую очередь из-за сословных прав и привилегий, в частности из-за захваченных католиками земельных владений иноверцев. Воззрения же историка на «падение Польши» не отличались оригинальностью, более того, решающее влияние на них оказали отраженные в источниках позиции саксонских государственных деятелей и дипломатов XVIII в., негативно настроенных как по отношению к России, так и к Польше. Герман совершенно обошел молчанием проблему реформ политического устройства республики, ограничившись высказыванием, что слабые попытки отдельных лиц улучшить состояние Польши оказались безрезультатными и даже не оставили следа. В упадке шляхетской республики Герман винил самих поляков, которые, по его словам, вследствие самоволия, эгоизма и измены магнатов даже не оказали сопротивления интервентам. В вопросе о причинах гибели шляхетской республики историк полемизировал с Зибелем. Ответственность за разделы Польши он возлагал на Россию, отвергая рационалистический Зибеля об особой прусской заинтересованности, и его концепцию «самосохранения системы великих держав» ценою гибели Речи Посполитой. На место идеалистических представлений об исторической миссии и противоборстве «духа народов» Герман поставил сформулированный им в духе вульгарного материализма «естественный закон государственной физиологии».

В 1830-е годы в связи с проблемой упадка Польши к архивным материалам обратился Фридрих Людвиг Раумер. Один из наиболее видных медиевистов своего времени, профессор в Бреславле (Вроцлаве), потом с 1819 г. - в Берлине. В 1847 г., вследствие своих либеральных убеждений, он отказался от звания члена Прусской академии. В 1848 г. Раумер член Германского (Франкфуртского) парламента. В 1832 г. он опубликовал получившую широкую известность и переведенную на иностранные языки не78большую брошюру «Закат Польши». Однако наиболее значительным его сочинением в области Новой истории стали 4 тома «Материалов к Новой истории.» из английских и французских архивов19, два заключительных тома которых охватывают периодЯПот окончания Семилетней войны до 1783 г.

Причину разделов Польши Раумер усматривал исключительно в «упадке» польского государства и объяснял политику государств-захватчиков необходимостью устранения «пагубной анархии» и «бунтарского духа» Речи Посполитой. Вместе с тем, ставя вопрос об ответственности за разделы, историк констатировал, что она ложится не па того, кто первым высказал идею поделить польское государство между соседями, а на того, кто сделал такую политику возможной и реализовал ее. Исходя из этого, Раумер осуждал политику России, которую и считал главным виновником гибели Речи Посполитой.

Поставленная проблема исторической ответственности великих держав надолго закрепилась в историографии и рассматривалась по-своему различными национальными школами и отдельными авторами в зависимости от их общественных взглядов и политической ситуации. Позиция самого Раумера определялась, с одной стороны, его принадлежностью к умеренно-либеральному лагерю Германии, а с другой - характером привлеченных исторических источников. Материалы английских и французских архивов не только отразили официальный курс своих правительств, но, как и в случае с Германом, повлияли на характер суждений историка. В целом представления Раумера о причинах упадка и гибели Польши содержат не много нового. Главное, что внес историк в оценку эпохи: это тезис о Семилетней войне 1756-1763 гг. как о проявлении кризиса международной системы «старого порядка» и утверждение о вовлеченности в решение судьбы Речи Посполитой не только ее соседей-захватчиков польских земель -или Турции, но и других европейских государств, прежде всего Франции и Англии, о косвенном влиянии противоречий между ними на политическую ситуацию на востоке Европы.

Говоря о введении в научный оборот прусских архивных источников, упомянемо 1в начале небольшую книгу Курда фон Шлецера «Фридрих Великий и Екатерина II» изданную в Берлине в 1859 г. Написанная на материалах прусского посольства в Петербурге, она сохраняла свое значение до появления в 1870-1880-е годы фундаментальной публикации Германа в сборниках Русского исторического общества. К книге Шлеера нередко обращались последующие исследователи. Ее отличало от других сочинений официальной прусской историографии только то, что апология Фридриха II выстраивалась на основе архивных источников. Автор пунктуально следовал концепции, содержащейся в дипломатической корреспонденции прусского клроля, соответствующим образом отбирая источники и избегая их критического анализа.

Заметное место в историографии рассматриваемых проблем принадлежало Фридриху Смиту - немцу по происхождению - труды которого Н.И. Кареев относил кнемецкой историографии 82, а В. Конопчиньский - к русской 83. Как исследователь Смит работал преимущественно в прусских архивах, хотя с разрешения Николая I имел доступ и к архивам России. Книги его были изданы в Германии, во Франции и в России на немецком, французском и русском языках. Писал Смит о польском восстании 1830од о*1831 гг. о первом разделе Польши. Главный же его труд, оставшийся незавершенп/ным, был озаглавлен «Суворов и падение Польши» (русское издание вышло в свет в 1866-1867 гг.87).

Говоря о падении Польши, Смит подчеркивал значение современного описываемым событиям документального (архивного) материала как исторического источника, обращение к которому якобы избавляет от пристрастности наблюдателей и историков. Исходя из этого, главной своей задачей историк считал опровержение существующих в историографии концепций и прямо противопоставлял свои выводы историографической традиции, восходящей к Г. Коллонтаю, К. Рюльеру и А. Феррану. По словам Смита, господство односторонних взглядов извращает правду истории, поэтому, в частности «ни один поляк не может беспристрастно написать историю своего отечества» 88.

Сам же Смит, отдав дань тезисам о «собственной вине поляков» и «польской анархии», вслед за декларациями стран-захватчиков, разделивших между собой земли Речи Посполитой, утверждал, что таким образом Центральная Европа была избавлена от опасностей, «вследствие волн Французской революции». Говоря о виешних причинах упадка и разделов Польши, историк называл самым опасным соседом шляхетской республики Фридриха II, для которого, по его словам, захват польских земель стал необходимостью. Екатерина II, напротив, стремилась к господству над «целой Польшей», поэтому ее интересы совпадали с прусскими лишь частично. Если в Берлине старались всеми средствами усугубить упадок Польши и шляхетскую анархию, то в Петербурге, по мнению Смита, готовы были поддержать программу реформ при условии сохранения избирательности престола и удовлетворения справедливых требований диссидентов. Историк одобрял программу реформ политического устройства Речи Посполитой, при условии польско-русского союза, который он рассматривал в рамках российской гарантии польского государственного строя, и осуждал Конституцию 3 мая за разрыв с Россией. В этом тезисе Смит полемизировал с Зибелем, считавшим, что единственно возможным для Польши был бы союз с Пруссией.

Для русской историографии 1830-1863 гг. проблема «падения Польши» в значительной степени решалась в русле освоения концепций и достижений немецкой исторической науки. Уже в середине XIX в России были достаточно широко известны труды Э. Германа, Ф. Смита и Г. Зибеля. Сочинение последнего по истории Великой французской революции в 1863 г. было издано на русском языке89. Для изданных в России сочинений по рассматриваемой проблематике, да и в целом по истории XVIII в. характерным примером может послужить рассуждение, помещенное в одном из сочинений псевдоисторического характера, где о разделе Польши говорилось, что Екатерина II «согласилась с мнениями прусского и австрийского дворов, которые, узнавши по опыту, что Польша не в состоянии быть в независимости от вредного влияния других держав (Франции - Б.Н.) и никогда не умела сохранить благоустройства в государственном своем управлении, полагают, что единственное средство для установления в оной порядка есть совершенное раздробление государства» 90.

В историографии Франции и Англии рассматриваемого периода мы не встречаем новаторских работ, а появившиеся там сочинения носили, как правило, широкий обобщающий характер и не шли далее заимствования отдельных положений польской и немецкой историографии. Непосредственно под влиянием событий польского восстания 1830-1831 г. в Париже и Лондоне были изданы сочинения Джеймса Флетчера91 идлФредерика Фау. В них, говоря о гибели Речи Посполитой, авторы повторили важнейшие тезисы историографии предшествовавшей революционной эпохи, выразили солидарность с освободительной борьбой поляков, подчеркнув их патриотизм и свободолюбие. Они положительно оценили преобразования Четырехлетнего сейма и осудили действия стран-захватчиков. В 1831 г. была издана книга, специально посвященная разделам Польши, в которой ее автор Джон Брогхам усматривал главную причину гибели республики в ее военной отсталости и поэтому неспособности к сопротивлению. Его внимание было, очевидно, приковано сугубо к анализу опыта военных действий в93Польше.

Из работ французских авторов наибольший интерес в связи с рассматриваемой темой представляют сочинения Жюля Мишле «История Французской революции» 94 и «История девятнадцатого века» 95. Как и его предшественники, Мишле писал об упадке Польши вследствие пороков ее общественной системы, однако причину разделов страны он усматривал не в «польской анархии», а в стремлении соседних государств к захватам. Четырехлетний сейм и восстание Т. Костюшко стали, по его словам, свидетельством возрождения Польши. Основываясь на том, что в восстании Костюшко участвовали крестьяне и горожане, а также что по условиям жизни значительная часть польской шляхты не отличалась от простого народа, историк утверждал, что Польша с ее миллионами шляхтичей представляла собой шляхетскую демократию, и противопоставлял такое политическое устройство «бюрократии» и «аристократии» 96.

С точки рения анализа международной обстановки, оказавшей решающее влияние на судьбу Польши, был вдвинут тезис об определяющей роли политики великих держав. При этом получает развитие рационалистическая теория равновесия интересов государств, которая была дополнена концепцией Г. Зибеля о кризисе политических отношений «старого порядка», когда на место феодальной системы престолонаследия, с присущей ей иерархией суверенитетов и владельческих прав приходит произвол «военных государств». Однако изложенные воззрения вполне сочетались с иррационалисти-ческими геополитическими концепциями расового и цивилизационного противостояния Востока и Запада.

В связи с рассматриваемыми проблемами принципиальное значение имели вопросы: о месте в системе великих держав России, о характере ее политики по отношению к Польше. Особо следует указать на вопросы о характере политических реформ в Речи Посполитой и об отношении к ним России, об установлении международного протектората над шляхетской республикой, о значении для Польши международных союзов, в первую очередь на дилемму: союза с Россией или - с Пруссией. Именно этим проблемам мы уделим главное внимание при дальнейшем анализе историографии.

Историография последней трети XIX - начало XX вв. (до восстановления независимости Польши). Период после Польского национального восстания 1863 г. и до начала Первой мировой войны исследователями истории исторической науки в Польше определяется как мирное время, «эпоха без войн», что верно применительно к истории собственно польских земель и что для Европы в целом можно признать с большими оговорками. Австро- и Франко- прусские войны, завершившие объединение Германии, Восточный кризис и Русско-турецкая война 1877-1878 гг., формирование Тройственного союза и Антанты, колониальные войны, постоянно вспыхивавшие «военные тревоги» и развитие революционного движения в России - все это вызывало постоянные изменения соотношение сил великих держав, нарастание между ними противоречий. Одним из немаловажных узлов таких противоречий являлся «польский вопрос», что делало весьма актуальными исследования по истории Польши. Особенно очевидной такая актуальность стала в годы Первой мировой войны, когда прежняя система разделаПольши между Австрией Германией и Россией доживала последние дни и встала проблема восстановления независимого польского государства.

Польское национальное восстание 1863 г. и последовавшее вскоре за ним столетие первого раздела Речи Посполитой вызвали особый интерес историков к событиям предшествовавшего века в истории Польши, российско-польских отношений, международных отношений в Европе времени правления Станислава Августа. Первыми работами в этой области, ставшими практически непосредственным откликом на январское восстание, были «История падения Польши» С.М. Соловьева, книги Хенрика Шмита: «История Польши XVIII и XIX в.» и «История правления Станислава Августа Понятов-ского» 105, а также фундаментальная публикация Валериана Калинки «Последние годы правления Станислава Августа» 106 Книга Соловьева вышла в 1863 г., первый том главного сочинения Шмита, посвященного станиславовской эпохе, — в 1868 г., в том же году — труд Калинки. Сочинения Соловьева и Шмита были описательными по форме и по жанру целиком соответствовали традициям предшествующего периода. Тем не менее, они представляли принципиально новое явление в историографии. Обе книги были посвящены монографическому исследованию проблемы гибели шляхетской Речи Посполитой, изучению конкретного периода - с 1764 по 1795 гг. Определенные авторами хронологические рамки проблемы, хотя и являются предметом дискуссии, но и по сей день признаются исследователями. Наконец, важнейшим основанием, позволяющим отнести книги Соловьева и Шмита к современной историографии, является подход авторов к историческим источникам, к методике их выбора, критики и анализа. Отмеченные последующими исследователями их отдельные ошибки в этой области только подтверждают этот вывод. Главной же заслугой Соловьева, Шмита и Калинки в исследовании поставленной проблемы стало их обращение к сокровищам соответственно русских и польских архивов. Особенно это проявилось в последующих трудах С.М. Соловьева, в 25-29 томах его «Истории России с древнейших времен», написанных в 1875-1879 гг. В полном смысле монографический характер носила книга В. Калинки, которая состояла из двух частей: авторского изложения истории Речи Посполитой (ее внутреннего и международного положения) периода 1764-1772 гг. и публикации документов 1776-1787 гг. (до времени Четырехлетнего сейма).

В «Истории падения Польши» Соловьев практически не обращался к источникам польского происхождения 107, но широко использовал русские дипломатические архивы. Причину гибели шляхетской республики русский историк видел в том, чтоПольша якобы не выполнила своей исторической задачи: противостоять германской экспансии на западе, в то же время стремилась к завоеваниям на востоке. Привели же, по его мнению, дело к концу: «русское национальное движение» (стремление православных народов к воссоединению и неприятие ими церковной унии 1596 г.); завоевательные устремления Пруссии (в духе Зибеля) и «преобразовательные движения», господствовавшие в Европе (противоречие между польской анархией и регулярно в рационалистическом духе устроенными государствами). Исходя из приведенной концепции, Соловьев практически не придал значения вопросу о реформах польско-литовского государства, считая, что гибель того была предрешена, а попытки реформ оказались для него пагубны, подобно, как интенсивное, хотя и бесполезное, лечение только усугубляет агонию умирающего больного. О проблеме польско-русского союза историк писал только, что тот мог бы защитить Речь Посполитую от прусской экспансии, но оказался неосуществим из-за нежелания поляков пойти на уступки в диссидентском вопросе. Последнюю проблему историк считал центральной, видя в ней узел противоречий между «русским национальным движением» и враждебной России политикой католических магнатов и шляхты. Во второй половине 1870-х гг., когда С.М. Соловьев работал над заключительными томами «Истории России с древнейших времен», он добавил к изложенной концепции «падения Польши» только тезисы о противоположности интересов России и Пруссии в отношении Польши, что Россиия стремилась сохранить слабую и зависимую от себя Речь Посполитую, в то время как Пруссия вела дело к захвату польских земель, почему Фридрих II и противодействовал в тайне русской политике. Подчеркнутые антипрусские настроения в трудах Соловьева этого времени отражали реакцию русского общественного мнения и либеральных кругов, к которым принадлежал историк, на охлаждение отношений между Берлином и Петербургом и постепенное обострение российско-германских противоречий.

В посвященных истории Станиславовской эпохи книгах Хеприка Шмита также наблюдается крайне важный поворот к кардинальному расширению источниковой базы исследования. В частности в «Истории правления Станислава Августа» автором были использованы многие ценнейшие рукописные материалы из собраний Библиотеки Чар-торыских и Библиотеки Оссолинских.

К сочинениям Соловьева и Шмита в известном смысле примыкают опублико1 лованные во второй половине 1860-х и начале 1870-х годов труды Н.И. Костомарова «Последние годы Речи Посполитой» и Д.И. Иловайского о Гродненском сейме1793 г. 109. Книга Костомарова, первое издание которой увидело свет в 1866 г., несет на себе следы исторической публицистики, особого подхода автора к историческому повествованию, как, скорее, к литературному жанру. Как и Соловьев, Костомаров описывал историю падения Польши, однако главное внимание он уделил периоду Четырехлетнего сейма 1788-1792 гг., подробно рассмотрев его работу, дискуссии в польском обществе в связи с его постановлениями. В книге Костомарова был помещен до сих пор единственный перевод на русский язык Конституции 3 мая 1791 г. Автором был использован огромный массив современной сейму польской публицистики, и последующая польская историография, хотя в выборе и критике источников, в верификации фактов автор далеко не всегда следовал научным критериям. Нашли отражение в работе и демократические убеждения Костомарова, который видел причину «падения Польши» в деморализации шляхетского сословия, что, по мнению автора, привело к гибели позитивные начинания и способствовало консервации отживших учреждений и дурных традиций. При этом, критикуя нравы польской шляхты, историк имел в виду вопрос о роли российского дворянства в период падения крепостного права и буржуазных реформ 1860-х годов в России. По существу работа Костомарова, несмотря на свое жанровое своеобразие, стала первой монографией на русском языке, посвященной Великому сейму Речи Посполитой, монографией, написанной на основе преимущественно польской исторической литературы.

Сочинение Иловайского стало первым трудом российского автора, изданным на польском языке. Исходным пунктом гибели польского государства он считал польский «народный характер», который, хотя его отличали и мужество, и талант, не обладал, по словам Иловайского, «инстинктом самосохранения» перед лицом еврейской и немецкой опасности. Первые заполонили польские города, лишив страну городского сословия, а вторые целенаправленно захватывали польские земли. Участие России в разделе Польши было вынужденным и предопределено международной ситуацией. Пожалуй, наиболее оригинальным суждением Иловайского был его вывод, что русско-польский союзный догоор 1793 г. был последней попыткой спасти «остаток Польши» от полного раздела и подготовить его к слиянию с Россией, подобно Царству Польскому при Александре I.

Сточки зрения представлений об историческом предназначении польского народа, к воззрениям С.М. Соловьева оказалась близка книга польского писателя и историка Игнацы Крашевского «Польша во время трех разделов» ио, хотя симпатии последнегобыли, разумеется, на стороне своей родины. Как и все другие авторы, писавшие о «падении Речи Посполитой», Крашевский задается вопросом об исторической миссии Польши, которую он видит в защите свободы от абсолютизма как Запада, так и Востока. Верность папскому престолу, по его мнению, погубила шляхетскую республику, воспрепятствовав ее союзу с гуситской Чехией и взаимопониманию с Москвой, что и привело страну к катастрофе. Трехтомный труд И. Крашевского имеет подзаголовок «Из истории духа и обычаев» и содержит огромный материал по истории повседневности эпохи, превосходя в этом смысле все работы других исследователей. Автор идеализировал старошляхетские порядки, считая, что зерно в них было здравое, а падение нравов объяснял «пагубным европейским влиянием», исходившим в равной мере из Версаля и Петербурга. Рассматривая в первой главе польско-российские отношения, он приходил к выводу, что две страны должны были либо соединиться, либо сокрушить друг друга111. Весьма важно суждение Крашевского о предпочтительности польскорусского союза, который, по словам автора, был «менее вреден, чегч доверие к прусской 112политике». Правда это высказывание относилось ко времени второго раздела Польши и в известной мере перекликалось с мнением Д.И. Иловайскго.

Центральное место в польской историографии, да и в целом в историографии последней трети XIX - начала XX вв. принадлежит трудам основоположника краковской школы Валериана Калинки (1826-1886). Наряду с уже упомянутыми «Последними годами правления Станислава Августа», изданными в 1868 г., спустя 12 лет увидел свет главный труд историка «Четырехлетний сейм» ш, каждая из объединенных общей темой частей которого (Калинка задумал написать 7 частей, но до своей кончины завершил только 5) представляла собой законченную монографию. За это время, как писал Н.И. Кареев, «Каклинка еще дальше ушел от своих первоначальных взглядов в области религии и политики, но как историк, несомненно, сделал большой шаг вперед» 114. Книга Калинки была высоко оценена в России. Приведем только одно, но, пожалуй, наиболее авторитетное мнение - Н.И. Костомаров охарактеризовал ее как «чрезвычайно любопытное и добросовестное исследование, отличающееся редким беспристрастием» 115.

Во Введении к «Последним годам» Калинка подчеркивал, что в «упадке Польши» и в «падении Речи Посполитой» виноват был не один король Станислав Август, а весь народ, преимущественно его правящий слой - шляхта. По его словам, Екатерина II стремилась к господству в целой Польше и не была заинтересована в разделе страны.

Историк подчеркивал, что «диссидентский вопрос» вообще не затрагивал интересы православных, поскольку те принадлежали к крестьянству, не обладавшему никакими правами И6.

В своем главном труде о Четырехлетием сейме Калинка решительно отошел от традиций польской историографии, восходящих как к Коллонтаю, так и к Лелевелю. Он утверждал, что сейм пошел неверной дорогой, вместо перевоспитания общества взявшись за реформы и ошибочно избрав для этого революционные методы вместо легальных действий в рамках российской гарантии. Однако в этих тезисах Калинки, скорее, нашли отражение его политические взгляды и общественная позиция, чем суждения и выводы историка. Однако для нас принципиальное значение имеет постановка Калинкой вопросов о реформах и гарантии. Еще Н.И. Кареев отмечал, что в данной Калинкой характеристике отдельных сторон польского государственного строя «нет ничего нового, но он собрал все, что до него говорилось о недостатках политической орга117низации Речи Посполитой». С этим высказыванием можно согласиться лишь от части. В след за Лелевелем, Калинка указывал на шляхетский характер Конституции 3 мая и, подобно Хофману, отмечал, что учрежденный в 1775 г. Постоянный совет играл роль правительства, «в то время как уже несколько поколений поляков не чувствовали над собой публичной власти» 118. Однако эти выводы были сделаны историком на принципиально ином уровне научного исследования, обусловленном новым подходом как к источниковой базе, так и к методам анализа и критики источников.

Вместе с тем, ряд проблем были поставлены Калинкой впервые, в частности, о политической роли магнатских группировок, которые, по словам историка, были «малыми государствами в государстве, где господствовала большая дисциплина, нежели в самой Речи Посполитой» "9. По поводу союза с Россией историк высказался в том духе, что зависимость от России и союз с нею были приемлемы для Речи Посполитой, ибо позволяли сохранить польское государство и осуществить цивилизаторскую миссию на Востоке. Последнее для львовянина Калинки имело существенное значение. Он подчеркивал, что единство «Польской Руси» и собственно Польши обусловило «безуспешность московского натиска». Церковная уния привела к тому, что «Русь стала за схизму, что открыло к нам ворота» 120.

Научное творчество Калинки оказало большое влияние на современников и на последующую историографию. Мы уже отмечали воздействие его концепции на взгляды X. Шмита. Труды В. Калинки заложили основание Краковской школы в исторической науке в Польше, а его оппоненты - Тадеуш Корзон и Владислав Смоленьский -стали основателями Варшавской школы 12Говоря о Краковской школе необходимо упомянуть книгу Михала Бобржинь-ского «Очерк истории Польши». О ее значении свидетельствует хотя бы то, что, только при жизни автора, она выдержала четыре издания 1877,1881,1887 и 1927 гг. 122 Причину упадка Речи Посполитой автор усматривал в отсутствии политической централизации и институционально оформленной исполнительной власти, способной мобилизовать и сконцентрировать силы народа и государства 123. Реформаторскую программу Чарторыских 1730-1760-х годов Бобржиньский расценивал как замысел государственного переворота, направленного на уничтожение «золотой вольности» шляхты и права liberum veto 124. Осуждая революционный путь осуществления преобразований, историк высказывался в пользу «согласия с Россией», считая недальновидной ориентацию «патриотической» группировки деятелей Четырехлетнего сейма на Пруссию 125. Рассматривая российскую гарантию государственного устройства Речи Посполитой как ограничение польского суверенитета, Бобржиньский, однако, именно в ней видел условие постепенных и позитивных реформ в процессе становления «современной» организации государственной власти в Польше и преодоления «упадка» 126. В то же время, говоря о российской гарантии, историк рассматривал политический режим 1775-1790 гг., только вскользь упомянув российско-польский трактат 1768 г.

Начиная с середины XIX в. в России, Польше и в других европейских странах развернулась огромная работа по публикации исторических источников по истории XVIII в. Особый размах она приобрела с конца 1870-х гг. До начала Первой мировой войны был издан поистине грандиозный корпус источников, а некоторые издания не завершены и по сей день. Не имея возможности просто перечислить даже наиболее значительные публикации, отсылаем читателя к избранному перечню важнейших собраний опубликованных источников по истории международных отношений и истории Польши второй половины XVIII в., помещенному в книге М.Г. Мюллера 127. Эта выдающаяся публикаторская работа способствовала введению в научный оборот новых источников и стимулировала, в частности, интерес к истории Польши периода упадка шляхетской Речи Посполитой и разделов страны. Она заложила общий и доступный для историков всех стран фундамент источников по названной проблеме, что обусловило как интернационализацию исследований, так и развертывание международной научной дискуссии.

Заметное место в немецкой историографии принадлежало и Йоханесу Янсену, работавшему под руководством Рихарда Тайнера над публикацией документов архива Ватикана. Принадлежавший к католическим кругам немецкой интеллигенции и к критикам официальной прусской историографии Янсен собрал и исследовал свидетельства132папских дипломатов относительно планов раздела Польши. При этом в концепции Янсена нашли отражение не только его собственные общественно-политические взгляды. Но в ней, как ранее в случае с Рюльером или Германом, явно видно влияние политической позиции авторов использованных историком источников. Например, Заявляя о замыслах Екатерины II установить «диктатуру над Европой» Янсен писал, что подвидом религиозной терпимости она якобы стремилась «обратить Польшу в схизму» (в 1православие). В то же время одним из первых Янсен поставил остававшийся в течение столетия дискуссионным вопрос о сословном характере Барской конфедерации. По его словам, «польская национальная борьба (восстание конфедератов - Б.Н.) не была<.> борьбою всего народа, но только борьбой того сословия, которое дотоли однопгпризнавало себя за нацию - борьбою дворянства»1870-е годы стали временем появления двух фундаментальных трудов воплотивших отношение австрийской историографии к вопросу об «упадке Польши» и «разделах Речи Посполитой» во второй половине XVIII в. Значение работ Адольфа Бера 136117и Альфреда Арнета возрастает еще и потому, что исторические источники, как австрийского происхождения, так и иностранные, хранящиеся в венских архивах, в наименьшей степени, в сравнении с документами других великих держав, оказались опубликованы. Поэтому материал источников, приведенный Бером и Арнетом, до сих пор широко используется исследователями, а труды названных авторов сохраняют свое научное значение.

Оба автора почти не уделили внимания внутреннему положению Польши, как, впрочем, и собственно польским интересам в Европе. Для них Речь Посполитая осталась сугубо объектом политики великих держав. При этом Бер и Арпет утверждали, что никаких (ни территориальных, ни национальных, ни религиозных) противоречий между Австрией и Речью Посполитой не было. Участие Вены а разделе Польши было якобы продиктовано необходимостью противодействовать стремившейся к европейской гегемонии России и не допустить одностороннего усиления Пруссии. Расхождение между ними состояло только в том, что, по мнению Бера, участие Австрии в первом разделе в действительности было ошибкой, а Арнет считал, что усиление России и Пруссии без достаточной компенсации для Габсбургов было недопустимо, поэтому приобретение польских земель позволило якобы, с одной стороны, разрешить возникшую проблему путем восстановления равновесия в соотношении сил великих держав и избежать войны в Европе - с другой.

Во французской историографии собственно истории Польши заметного внимания уделено не было, что дало основание Н.И. Карееву утверждать, что в это время138«французы отстали далеко позади от немцев и русских». Однако внимание французских историков привлекала история международных отношений и дипломатии XVIII в. В известной мере это было связано с фундаментальными публикациями документов французского внешнеполитического ведомства. Характерным в этом отношении было двухтомное сочинение Альбера Брольи «Секрет короля» 139, посвященное секретной дипломатии Людовика XV и деятельности агентов этого специфического ведомства за границей, в частности в Польше. По мнению историка, из-за отсутствия в Речи Посполитой кабинета министров, который руководил бы внешней политикой, иностранным дипломатам самим приходилось вмешиваться в «схватку партий» (борьбу магнатских группеировок), что для отдаленной Франции было весьма затруднительно, поэтому на Польшу «махнули рукой» 140. Французскую политику в Речи Посполитой Брольи рассматривал как череду ошибок, в том числе и во время «бескоролевья» 1763-1764 г., когда королем был избран Станислав Август. В дальнейшем события последовали одно за другим, так что Франция, по его словам, просто не успевала на них реагировать 141. Брольи критиковал французскую дипломатию XVIII в. за безынициативность, за пренебрежение интересами союзников на востоке Европы. Такие оценки в известной мере объяснялись реакцией французского общественного мнения на международное положением Франции в 1870-е годы, после Франко-прусской войны, и вместе с тем они служили оправданию политики Версаля, поскольку рассматривали ее не как воплощение интересов Франции, а как следствие ошибочных решений французского короля и нерадивых руководителей его внешнеполитического ведомства. Еще более определенно эта позиция Брольи проявилась в его следующей работе из истории войн за австрийское наследство, в которой историк, опираясь на новые документы, доказывал, что не только Россия и Пруссия, но и Франция выступали за консервацию анархии в Речи Посполитой 42.

Наиболее значительным достижением французской историографии рассматриваемого периода стали труды Альбера Сореля 143. Примечательно, что книга о «Восточном вопросе» вышла в свет в период русско-турецкой войны 1877-1878 гг., а издание главного восьмитомного труда Сореля «Европа и Французская революция» было завершено в 1904 г. - в год образования Антанты.

Автор, таким образом, выполнил задачу, которую ранее поставил себе Зибель. При этом Сорель выступил как критик немецкой историографии, хотя и не объявил об этом прямо. Значение его труда состояло также в том, что в нем получил обобщение гигантский материал, накопленный к этому времени европейской историографией, как в области публикации источников, так и в области монографических исследований и обобщающих трудов. В этом смысле достижения Сореля были подготовлены и обусловлены развитием исторической науки. Два вышеназванных обстоятельства существенно повлияли на высокую оценку его труда, не только во Франции и Англии, но также в России и в Польше 144. Правда, в рассмотрении вопросов, связанных с Польшей, Сорель основывался на сочинениях Рюльера, Феррана и Германа.

Содержание рассматриваемой эпохи Сорель описывал посредством восходящей еще к JI. Ранке концепции антагонизма великих держав. Последние - по определению историка, «современные государства» - стремясь сгладить взаимные противоречия, использовали для этого слабости «государств средневековых». К ним Сорель относил и Речь Посполитую, называя республику «анахронизмом и средневековой общиной». В этом он не пошел дальше Мабли и Монтескье. Главным виновником разделов Польши Сорель считал Пруссию, в то время как Екатерина II, по словам историка, только «продолжала миссию предшественников» по установлению русского господства в Речи По-сполитой. Первый раздел Польши стал уроком для поляков, осознавших необходимость реформ, а Четырехлетний сейм положил начало возрождению Речи Посполитой.

Французская революция, согласно Сорелю, усилила противоречия в Польше, а «Великая революция 3 мая» была аналогична французской и созвучна «духу Европы» 145. Причины поражения «патриотической партии» в Польше историк видел в том, что, в отличие от Франции, где победу патриотов обусловила «рассудочная традиция образованных людей, не допускавших иностранного вмешательства», в польско-литовской республике, напротив, возобладали «варварство, смуты, конфедерации», контрреволюционные союзы с иностранными государствами. Тарговицкую'конфедерацию Сорель сравнивал с французской роялистской эмиграцией. Большинство же поляков, по его словам, осталось индифферентно к революции, поскольку она была совершена дворянами 146.

Таким образом, в целом в концепцию упадка и гибели Речи Посполитой Сорель внес не много нового. Осуждая политику консервативных магнатских кругов, он вместе с тем подчеркивал, что шляхта была единственным социальным слоем, оказавшим сопротивление интервентам. Этот вывод историка объяснялся ролью в дальнейшем представителей шляхетского сословия в польском освободительном движении и перекликался с настроениями современной польской исторической публицистики 147. Вторым и важнейшим вкладом Сореля в историографии проблемы был анализ связи между Восточным вопросом и гибелью Речи Посполитой.

Наряду с грандиозной работой по публикации исторических источников, в историографии последней трети XIX - начала XX вв. происходит становление научной монографии как основной формы исторического исследования и публикации научных трудов. Уже в 1860-1870-е годы в историографии, посвященной разделам Речи Посполитой, происходит постепенный переход от «широких» описательных трудов к монографическим исследованиям, формируется новый подход к историческим источником, из которых не только черпаются примеры для обоснования утверждений авторов, но которые рассматриваются теперь как фундамент исторического исследования, его базис. Ученые впервые широко привлекают архивные материалы, осознавая их особое значение в сравнении с более субъективными свидетельствами современников изучаемых событий и их позднейших интерпретаторов. Говоря о значении названных трудов, необходимо подчеркнуть, что их авторы как в тексте, так и в приложениях к своим сочинениям ввели в научный оборот немало наиболее важных исторических источников, что во многом обусловило сохранение и по сей день их научного значения.

В большей или меньшей степени монографический характер имели все рассмотренные выше сочинения, а начиная с 1880-х годов, монографическая форма уже практически безраздельно господствует в историографии, отодвинув на второй план обобщающие труды. Такой поворот обусловил расширение круга исследовательских тем и поставленных в историографии научных проблем. В исследованиях по рассматриваемой проблеме - «Падения Польши» ведущее место принадлежало польской историографии, которая не только многократно расширила фронт исследований в тематическом и проблемном плане, но и уделила большое внимание критике зарубелсной историографии (главным образом российской и немецкой), а также развитию дискуссии по названным вопросам, как среди польских историков, так и в Европе в целом.

Становление монографии как основной формы исторического исследования сопровождалось формированием жанра обобщающих синтетических трудов, исторических очерков, пришедших не смену прежним историко-описательным сочинениям, и появлением университетских курсов лекций как особого вида исторических сочинений. Применительно к рассматриваемой теме особое значение имел специальный курс, прочитанный Н.И. Кареевым в Петербургском университете в 1887-1888 гг., опубликованный вскоре в России и в Польше под заглавием «Падение Польши в исторической литературе» 148. Книга Кареева стала, если не считать отдельных статей, первым в России монографическим исследованием в области историографии. Ее написание было связано с двумя другими работами автора, посвященными истории польского сейма и истории реформ в Польше XVIII в. 149 Однако очевидно, что появление этого труда было бы едва ли возможно без обращения Кареева к уже упомянутому сочинению Михала Боб-ржиньского 150 и книге Владислава Смоленьского 151 (1886 г.) об основных исторических школах в Польше и направлениях польской историографии. Собственно с этихработ польских историков Кареев и начинает анализ историографии проблемы 152. Названные историографические работы, вышедшие в Польше и в России, стали одним из наиболее важных свидетельств складывания современной историографии в наших странах, примечательно, что они были посвящены вопросу о причинах падения шляхетской Речи Посполитой.

Важнейшим признаком становления современной историографии стало в последней трети XIX в. формирование научной исторической журналистики. Разделы Польши, «польский вопрос» и раньше были благодатной почвой для публицистов самых разных политических направлений. Однако уже в 1870-е гг. научные монографические статьи выделяются из потока публицистических сочинений и становятся одним из важнейших направлений научного творчества, позволяя развивать дискуссию по важнейшим методологическим, историографическим, источниковедческим и конкрет-ноисторическим проблемам. Одним из наиболее ярких примеров такой научной журналистики может послужить история варшавского журнала «Атенеум» (1876-1901 гг.), основанного выдающимся польским историком А. Павиньским и его российским коллегой, историком права и профессором Петербургского университета В.Д. Спасовичем. Более трети публикаций по исторической проблематике на страницах журнала относились к истории Польши и польско-российских отношений ХУН-ХУШ вв. 153 Одновременно публикация научных статей названной тематики получила распространение и в России, например на страницах «Журнала Министерства народного просвещения», «Вестника Европы» и др., а также в Германии.

Такое расширение круга исторических исследований требует от нас в дальнейшем ограничить анализ историографии проблемы, как правило, теми работами, которые непосредственно касаются внутреннего и международного положения Речи Посполитой в период 1764-1768 гг. и вопросов польско-российских отношений. Первой специальной работой в этой области было уже рассмотренное выше сочинение X. Шмита «История правления Станислав Августа Понятовского», первый том которого был посвящен указанному периоду 154, однако главное внимание автор уделил событиям 1762-1765 гг., и политической борьбе времени междуцарствия. В дальнейшем изложение носило достаточно поверхностный характер, вновь приобретая насыщенность конкретным материалом и глубину со времени Барской конфедерации.

Дело Шмита было продолжено видным польским историком, юристом по профессии, Александром Краусхаром. Его книга «Князь Репнин и Польша в первом четырехлетии правления Станислава Августа 1764-1768» 155, была непосредственно связана с выходом в России 25-28 томов «Истории.» С.М. Соловьева, к материалам которых подробно обращался А. Краусхар, дав, по сути, их детальную критику. Историк по существу воплотил в историческую концепцию негативную оценку деятельности Н.В. Репнина как российского посла в Речи Посполитой, данную еще польским Сенатским советом 1769 г. Правда, как в том, так и другом случае критика в адрес Репнина означала завуалированную критику русской политики в Польше. Главное внимание историк уделил усилиям Петербурга, направленным на срыв реформаторских планов польского короля и Чарторыских.

На исходе XIX и в начале XX в. в исторической науке происходила дальнейшая дифференциация исследовательской проблематики. В то же время в европейской историографии за редким исключением заметных работ по истории «падения Польши» не появилось, хотя сам «польский вопрос» и связанная с ним историческая проблематика широко обсуждалась в публицистике. Свою роль в этом сыграл высокий научный авторитет предшественников и выдвинутых ими концепций.

Высказанное выше мнение, разумеется, не распространяется на польскую историографию. В ряду выдающихся польских историков следует назвать имена Тадеуша Корзопа — автора фундаментальной многотомной монографии о социально-экономическом развитии Польши 1760-1780-х годов, позволившей кардинально пересмотреть концепцию «упадка Речи Посполитой» 156 - а также Вацлава Токаржа и Владислава Смоленьского, писавших об эпохе Четырехлетнего сейма и о борьбе поляков за независимость и свободу.

В российской историографии конца XIX - начала XX в. заметное место в историографии рассматриваемых проблем принадлежало трудам Н.Д. Чечулина, В.А. Бильбасова, В.О. Ключевского, A.A. Корнилова. Названные историки не занимались специально историей Польши. Они работали в области истории России, однако высказанные ими суждения имели существенное значение для характеристики либерального направления российской историографии, суждения отличные от консервативных взглядов Иловайского или же концепции С.М. Соловьева.

Книга Н.Д. Чечулина, посвященная истории внешней политики России 17621774 гг.166, была непосредственно связана с публикацией исторических источников, поскольку основу для нее составили напечатанная в сборниках Русского исторического общества дипломатическая корреспонденция Екатерины И, Н.И. Папина, иностранных дипломатов при русском дворе со своими государями, в частности, переписка В.Ф. Сольмса с Берлином. Не разбирая сочинения Чечулина по существу, остановимся только на том, что важно для нашей темы. Автор выделил в истории подготовки и осуществления первого раздела Польши две проблемы, рассмотрев их монографически самостоятельно: польская политика Петербурга 1762-1768 гг. и собственно история первого раздела Речи Посполитой. В первом случае Чечулин высказал мнение, что целью польской политики России было политическое подчинение себе Речи Посполитой посредством избрания короля—ставленника Петербурга и с помощью одной из магнатских партий: в начале - Чарторыских, а в дальнейшем - их политических противников. Отстаивая тезис о «национальном характере» русской внешней политики, историк стремился опровергнуть мнение о влиянии на российский двор Фридриха II. В отличие от Соловьева, он не придавал диссидентскому вопросу существенного значения. Во втором случае историк доказывал, что возможность раздела Польши рассматривалась в Петербурге начиная с 1763 г., что инициатива в этом деле намеренно была уступлена русской дипломатией Пруссии, чтобы получить возможность ограничивать чужие претензии и избежать обвинений в свой адрес. Чечулин сознавал необходимость опереться в своей работе на достижения польской историографии, ее тесного взаимодействия с1 r-Iрусской, хотя попытка автора осуществить это намерение оказалась неудачной. Им было высказано весьма важное положение об особенности критики национальных и иностранных источников по истории внешней политики отдельных стран в рамках истории международных отношений. На исследование Чечулина был опубликован ряд критических рецензий как в России, так и в Польше.

Если согласно Н.Д. Чечулину, несмотря на критические суждения по отдельным вопросам, русская внешняя политика рассматриваемого периода предстает как последовательная, целеустремленная и вполне соответствующая национальным интересам, то концепция В.О. Ключевского содержит, скорее негативную оценку. По мнению историка перед Россией во второй половине XVIII в. стояло две задачи: «территориальная», то есть завоевание Причерноморья, и «национальная» - включение в состав России всех восточных славян. Вместо следования указанным целям Екатерина II Панин ввязались во внутренние польские дела из-за «диссидентского вопроса» и «гарантии», что позволило Пруссии воспользоваться возникшим кризисом и спровоцировать невыгодный для Петербурга первый раздел Польши, в то время как цели России остались не достигнуты 168.

Обзор историографии «упадка Польши» и «гибели Речи Посполитой» последней трети XIX - начала XX вв. мы завершаем именами Владислава Конопчиньского 169 и Роберта Генри Лорда, первые труды которых увидели свет накануне и в годы Первой мировой войны, когда уже со всей очевидностью встал вопрос о восстановлении независимой Польши. По своему содержанию и значению их вклад в науку принадлежит следующему этапу развития историографии, поскольку они выступили не только как продолжатели дела своих учителей и старших современников, но и представляли новый уровень научного знания.

Первые три книги В. Конопчиньского вышли в свет в 1909-1918 гг. 170 В работе, посвященной учреждению Постоянного совета в Речи Посполитой, историк отказался от традиционных представлений об этом органе исполнительной власти как исключительно об инструменте российской политики в Польше или, тем более, об орудии измены. Он проследил предысторию Совета в неформальных советах при короле, в радах конфедераций и пришел к обоснованному выводу, что создание Совета было обусловлено эволюцией политической системы шляхетской республики. В книге «Liberum veto» Конопчиньский, применив метод сравнительно исторического анализа, показал, что политический строй шляхетской речи Посполитой представлял собой один из вариантов развития государств при переходе от средневековья к Новому времени. Таким образом, был окончательно опровергнут тезис об особой «польской анархии», долгое время служивший краеугольным камнем многих теорий «упадка Польши». Наконец труды Конопчиньского показали, что, несмотря на гигантский материал источников, уже введенный в научный оборот в трудах историков и на страницах документальных публикаций, дальнейшее расширение источниковой базы необходимо не только для продолжения научных изысканий и расширения их фронта, но и для проверки и апробации уже проведенных исследований.

Этот вывод в равной мере относится и к классической книге Р.Г. Лорда о втором разделе Польши 171. Она не только знаменовала включение американских историков в международные исследования по истории Речи Посполитой, но и по сей день сохраняет уникальное значение, благодаря детальной разработке на основе российских архивных материалов генезиса второго раздела Польши.

В известной мере историографические итоги рассмотренного периода были подведены на дискуссии 1917 г. в Кракове, обобщенные в большой статье Тадеуша Бже-ского «Теория причин упадка Польши» 172. В ходе дискуссии были рассмотрены многие факторы, начиная с экономики и вплоть до социальной психологии. Правда, какойлибо признанной концепции так и не было выработано.* * *Изучение истории «упадка» Польши и разделов Речи Посполитой в период после Польского национального восстания 1863 г. и вплоть до возрождения польского государства в 1918 г. было тесно связано со становлением современной исторической науки и современных историографических школ во всем объеме исторического знания, начиная от источниковедения и кончая трудами по историографии, методологии исторического исследования и в области вспомогательных исторических дисциплин. В это время история XVIII в. привлекает пристальное внимание исследователей, а фундаментальные публикации исторических источников в разных странах придают им подлинно международный характер.

В трудах историков второй половин XIX - начала XX веков была подробно проанализирована международная политика России, Пруссии и Австрии - главных виновников разделов Польши, политическая борьба магнатских партий в самой Речи Посполитой, эволюция ее общественного и политического устройства, права и институтов государственной власти, а также шляхетского самоуправления.

В итоге, был опровергнут тезис о якобы противоестественном состоянии анархии и упадка польского государства, в противовес которому была выдвинута концепция естественного развития Польши и пагубного влияния на него внешних сил, выразившегося во вмешательстве держав-захватчиков и политики великих держав в целом. Рассмотренный этап в развитии историорграфии имел исключительно важное значение, поскольку достигнутый уровень исследований послужил фундаментом всей современной историографии.

Однако применительно к периоду истории Польши и польско-российских отношений 1764—1768 гг. внимание исследователей было направлено на две проблемы: на программу политических реформ в Речи Посполитой и на так называемый «диссидентский вопрос».

Историография межвоепного периода 1918-1939 гг. Как уже было отмечено выше, Первая мировая война и революционная эпоха 1917-1920 гг. кардинально изменили международное положение в Европе, социально-политическое устройство государств. Под натиском революционного движения рухнули империи Габсбургов, Гоген-цоллернов и Романовых, а на их развалинах возникли новые независимые государства, было восстановлено польское государство. Под воздействием совершившихся событий были пересмотрены многие теории и концепции, считавшиеся до этого прочно утвердившимися в историографии. На это применительно к воззрениям на «падение Польши» указывал М.Х. СерейскийДля польской историографии главная перемена заключалась в том, что раздел шляхетской республики в XVIII в., зачастую (особенно в публицистике) воспринимавшийся ранее антиисторически как некий финал польской истории - finis Polonia - что было предметом напряженной дискуссии между сторонниками исторического и антиисторического подхода к проблеме «падения Речи Посполитой», оказался преодолен и тем самым превратился в интерпретации исследователей в один из исторических этапов развития Польши.

В межвоенный период в польской исторической науке в области рассматриваемых проблем работали В. Конопчиньский и его ученик и младший коллега Юзеф Фельдман. В 1936 г. выходит первый том главного труда Конопчиньского «Барская конфедерация» и его же «История Польши Нового времени», два тома которой охватывали период с 1506 по 1795 гг. 174 В концепции Конопчиньского центральное место принадлежало личностям и психологическим мотивом их деятельности, которые в совокупности составляли социальные группы, слои и, наконец, общество в целом. Общественное развитие в свою очередь определялось социальной и общественной психолоI -1Сгией. Потребность выяснить побудительные мотивы деятельности отдельных людей и социальных групп побуждало историка к максимально возможной детализации исследования, что в его научном творчестве неразрывно связывалось с напряженной работой по расширению круга источников и совершенствования методики их научной критики. Эти методологические принципы были положены В. Конопчиньским в основу начатой им фундаментальной публикации Польского биографического словаря, каждая статья которого представляет собой небольшую, но вполне завершенную монографию.

В след за В. Смоленьским, Конопчиньский предпринял монографическое исследование одной из конфедераций XVIII в. - Барской конфедерации. Причем, если Смо-леньский писал о Тарговицкой конфедерации только с политической точки зрения, как о поддержанной Россией магнатской оппозицией реформаторам Четырехлетнего сейма, то Конопчиньский изучал Барскую конфедерацию всесторонне как социально-политическое явление, как институт государственной власти и шляхетского самоуправления. Важным направлениям в творчестве Конопчиньского стало исследование отдельных сеймов Речи Посполитой, начатое публикацией «дневников» (протокольных записей) сеймов XVIII в. Последний из увидевших свет томов содержал публикацию1 "76«дневника» сейма 1752 г. Им была подготовлена также публикация «Дневника»177сейма 1773-1775 гг. В творчестве Конопчиньского большое внимание уделялось истории международного положения Польши и связанной с этим политикой европейских держав. При этом подход историка к проблеме принципиально отличался от метода работы его предшественников. Если те избирали предметом своего исследования великие державы, то Конопчиньский — взаимоотношения Речи Посполитой с Турцией и Швецией, со странами, имевшими, с одной стороны, принципиальное значение для польской политики, а с другой — ставшими в XVIII в., так же как и шляхетская республика, объектом экспансии великих держав 178. Говоря о причинах разделов Речи Посполитой, историк отмечал, что она коренилась не в слабости польского государства. Проекты разделов, по его словам, имели место еще во времена Ягеллонов, а в «перевороте в международных отношениях, когда на место равновесия между народами пришло равновесие между союзами. Усиление Пруссии и России требовало изменения карты Европы, чтобыло возможно только в условиях абсолютизма и рационализма» 179. Это весьма важное замечание сохранилось в рукописном наследии ученого. Оно свидетельствует об особом значении проблемы истории международных коалиций и союзов применительно к истории Речи Посполитой XVIII в., особенно имевших место на протяжении века проектов польско-российского союза. При этом Конопчиньский придерживался мнения, что, начиная с Петра I, в политике России в отношении Польши тенденция к установлению протектората преобладала над аннексионистскими устремлениями.

Однако период 1764-1767 гг. мало освещен в работах Конопчиньского. Историк касался его в трудах по истории международных отношений, в первой главе «Барской конфедерации», где речь шла главным образом о подготовке в 1767 г. восстания, а так1 ЯПже в соответствующих кратких разделах «Политической истории Польши» и «Истории Польши Нового времени». В рукописном наследии Конопчиньского сохранилась еще одна редакция этих разделов, относящаяся к концу 1930-х годов (написанная не ранее июля 1937 г., то есть уже после выхода в свет «Истории Польши Нового времени» ш). Наиболее подробно им был разработан только вопрос о реформах политического строя Речи Посполитой, что было сделано еще в книге «Liberum veto», вышедшей в 1918 г.

Истории международных отношений XVIII в. и месту в них Речи Посполитой большое внимание уделил Юзеф Фельдман (1899-1946) в главном своем труде о Стни1ÎOславе Лещиньском. Книга была завершена историком в годы войны, а увидела свет в 1948 г., уже после кончины Фельдмана. В отличие от Конопчиньского, считавшего, что после Семилетней войны судьба Польши целиком оказалась в руках России и Пруссии ш, Фельдман полагал, что еще в начале 1770-х годов Франция сохраняла возможность противодействовать российской гегемонии и захватническим планам Берлина вI одРечи Посполитой. Очевидно, что на оценки и позицию Фельдмана оказало влияние международное положение Польши 1920-1930-х годов, когда Вторая республика видела в союзе с Францией фундамент собственной безопасности. Исторические аналогии этой концепции нашли отражение и в воззрениях Фельдмана, уделившего много вни185мания истории польско-французских связейПроблема польско-французских отношений сохраняла свое значение и для французской историографии, в которой в целом высоким авторитетом пользовались труды Феррана, Брольи и Сореля. Однако оставался дискуссионным вопрос о возможности во второй половине XVIII в. сохранить французское влияние в Речи Посполитой.

К тезисам А. Брольи было добавлено утверждение, что Версаль (как, впрочем, и Лондон) якобы были плохо информированы о положении дел в Речи Посполитой и поэтому не могли своевременно и действенно вмешаться для воспрепятствования планам России и Пруссии. В Польше это высказывание подвергли критике Конопчиньский и Фельдман 186, а во Франции — французский историк польского происхождения Давид Лерер. Владея польским языком и получив образование в Польше, он хорошо знал польские источники и польскую историографию, поэтому смог изучить деятельность в Речи Посполитой как официальных представителей Версаля, так и агентов секретной дипломатии Людовика XV. Как и большинство французских историков, Лерер придерживался мнения о несогласованности действий французского министерства и секретной дипломатии короля, однако считал, что после Семилетней войны Версаль осознанно и отнюдь не только под давлением обстоятельств отказался от активной политики в Польше. Последние усилия в этой области были предприняты во время Барской конфедерации и русско-турецкой войны, финалом чего стали поражение конфедератов и перI 87вый раздел Польши в 1772 г. Уделив главное внимание кризисам 1733-1734 гг., первой половины и середины 1750-х годов, а также времени Барской конфедерации, Лерер достаточно поверхностно остановился на польско-французских отношениях 60-х годов XVIII в.

В 1920-е годы (до прихода к власти нацистов) в Германии главное внимание было уделено пересмотру позиций прусской и довоенной германской историографии. Это было связано не только с переменами в мировоззрении ученых, но и с введением в научный оборот новых источников, в частности с завершением издания политической корреспонденции Фридриха II и с публикацией политических завещаний (тестаментов)1 КЯГогенцоллернов. В это время немецкие историки, занимавшиеся исследованиямипольско-германских отношений, сосредоточились преимущественно на изучении ролиПольши в истории германских государств. В этом смысле показательны труды одного1 80из издателей политических сочинений Фридриха II Густава Бернарда Вольтца детально исследовавшего деятельность прусской дипломатии, направленной на подготовку первого раздела Польши.

В межвоенный период формируется особое направление в историографии, связанное с дискуссией о роли Станислава Августа, не только как о политике, давшем имя эпохе, но и как о политическом деятеле, оставившем глубокий след в истории, общественной мысли и культуре своего времени. Развитию этого направления историографииспособствовало завершение в СССР в 1924 г. издания мемуаров последнего польского короля. В 1927 в Берлине и в Варшаве были изданы две монографии О. Форста 190 и А. Скалковского 191, в которых содержалось детальное исследование биографии и политической деятельности Станислава Августа. Причем в обоих случаях правление последнего монарха было исследовано на широком историческом фоне. Монографию Форста отличала также выраженная симпатия автора по отношению к своему герою, что стало весьма знаменательным фактом для немецкой историографии.

Для советской историографии межвоенного периода обращение к истории Речи Посполитой и польско-российских отношений XVII—XVIII вв. было связано, с одной стороны, с попытками выработать марксистскую концепцию истории России и Польши периода феодализма, основанную на теории общественно-экономических формаций (с этой точки зрения советские историки оценивали и польскую историографию 192, а с другой - с постепенным переходом в первой половине 1930-х годов от упрощенных социологических схем, к конкретным исследованиям по гражданской истории и истории международных отношений. Свою роль в этом сыграло направленное в Политбюро ЦК ВКП(б) в 1934 г. и опубликованное в 1941г. в журнале «Большевик» письмо И.В. Сталина о статье Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма»Наиболее полно взгляды советских историков на «падение Польши» в XVIII в. были изложены М.В. Джервисом 194 В статье «Внешняя политика русского самодержавия в изображении М.Н. Покровского» он, в частности, отмечал, что «исторические судьбы феодально-крепостнической Польши были теснейшим образом связаны с ходом и исходом широчайших народных движений на восточных окраинах Речи Посполитой в XVII-XVIII вв. (Крестьянская война на Украине 1648-1653 гг., национально-освободительные войны Хмельницкого, гайдаматчтна и др.». По мнению автора, «победа феодальной реакции на Правобережье и в Белоруссии повлекла за собой консервацию феодально-крепостнических отношений, в самой Польше, резкое замедление ее исторического развития» И далее - «эта консервация выродилась в открытое загнивание при королях из саксонского дома (1704—1763)» 195. Характеризуя положение польско-литовской шляхетской республики, в дополнение к «загниванию» автор добавляет и понятие «распад», формой проявления которого «стал рост центробежных тенденций в экономической и политической жизни страны, тяготение восточных областей к России и его оформление в русофильских тенденциях украино-польских магнатов, выступивших в качестве союзников и слуг русской политики» 196Разделы Польши М.В. Джервис связывал с «дебютом России в роли жандарма Европы» и с событиями Великой французской революции 197. Окончание Семилетней войны он считал «началом нового этапа внешней политики самодержавия, характеризуемым сближением между Россией и Пруссией и совместно проведенным ими первым разделом Речи Посполитой. Одновременно этот этап выдвигает на первое место т.н. «восточный вопрос», открывая собой длинную цепь военных столкновений царской империи с Турцией, первое из которых - войну 1768-1774 гг. - следует рассматривать в тесной связи с разделом Польши. Этот последний представляет выдающийся интерес в том отношении, что он отразил столкновение двух систем диктатуры дворянства: вооруженного на новейший лад русско-прусско-автрийского абсолютизма и архаической <.> шляхетской республики. Это столкновение показало, что раздираемая внутренними противоречиями республика не выдержала фронтальной атаки союза абсолютистских держав» 198. В данной характеристике принципиальное значение имеет тезис о внешней политике, обусловленной диктатурой дворянства, и об экспансии абсолютистских режимов, а также о связи политики разделов Польши и установления политической гегемонии России в Европе. Вместе с тем тезис о «распаде» Речи Посполитой и о тяготении ее «восточных окраин» к России явно заимствован из русской историографии предшествующего периода. В то же время вопрос о характере внешней политики царизма в XVIII в. в конце 1930-х годов, накануне Великой Отечественной Войны, постепенно подвергается пересмотру и сближается с оценками, данными еще С.М. Соловьевым. Показательным в этом отношении стал вышедший в 1941 г. 1-й том «Истории дипломатии» 199.

Историография периода 1945- до конца 1980-х гг. В первые десятилетия после Второй мировой войны (примерно до конца 1960-х годов) проблема «упадка» Речи Посполитой и разделов шляхетского Польско-Литовского государства в XVIII в. рассматривалась в историографии главным образом в обобщающих трудах 200. В 1954-1956 гг. двумя изданиями первого тома в СССР была начата публикация трехтомной «Истории Польши» 201. Первый том охватывал период с древнейших времен до 1845 г. Его концепция и редакция были согласованы с польскими учеными. В Польше аналогичное издание многотомной отечественной истории увидело свет во второй половине 1950-х годов. Первая часть второго тома, посвященная периоду 1764-1795 гг. вышла из печати в 1958 г. 202Внимание авторов как советских, так и польских обобщающих трудов было направлено главным образом на процессы социально-экономического развития Польши 203, описываемые в духе сформировавшейся к этому времени марксистской концепции перехода от «барщинно-крепостнического феодального общества» к буржуазной нации. В первом томе советского издания отмечалось: «Падение Польского государства не было внезапным единовременным актом - оно составляло целый период в истории Польши». На «царизм» возлагалась «полная историческая ответственность за захват Пруссией и Австрией коренных польских земель», за уничтожение польского государства, вместе с тем, указывалось на «прогрессивную роль» воссоединения в рамках России украинского и белорусского народов». «Победа феодально-абсолютистских режимов (Пруссии, Австрии и России, разделивших между собой территорию шляхетской Речи Посполлитой - Б.Н.) была реакционным явлением еще и потому, что она политически укрепила уже разлагавшийся в Польше феодальный общественный строй» «По третьему разделу Россия не захватила ничего из этнографически польских земель». «Вместе с тем разделы Речи Посполитой были результатом провала захватнической политики царизма в Польше, ставившей целью превращение ее в зависимую слабую и отсталую страну - буфер на западных границах царской империи» 204. В духе противостояния феодального строя, его господствующих сословий - магнатской олигархии и дворянства — и нарождавшегося капиталистического уклада, элементы которого формировались в городе, а также в результате промысловой деятельности крестьянства и расслоения крестьянских хозяйств, советские историки и ученые Народной Польши в обобщающих трудах рассматривали важнейшие события истории Речи Посполитой второй половины XVIII в., уделяя главное внимание в политической области преобразованиям Четырехлетнего сейма и восстанию Т. Костюшко. Следует подчеркнуть, что приведенные оценки, данные в первом томе «Истории Польши» (в сравнении с суждениями, высказанными в других многочисленных обобщающих трудах по истории России, Польши, народов СССР и по истории международных отношений) были сформулированы наиболее развернуто и четко. Вместе с тем, они представляли собой эклектическое соединение воззрений русской историографии XIX в. (Россия не стремилась к разделу Польши, желая видеть ее как буфер по отношению к Германии. Когда же разделы совершились, Екатерина II «не взяла» собственно польских земель, а присоединила к империи только области, населенные украинцами и белорусами) с принятыми в то время в советской историографии марксистскими концепциями перехода от феодализма к капитализму и реакционной природы «позднего абсолютизма». В этих воззрениях также явно присутствовала характерная для послевоенного времени ярко выраженная антигерманская направленность.

Характерная для советской историографии рассматриваемого периода преемственность концепции социально-политического развития Речи Посполитой второй половины XVIII в. по отношению к обобщающим трудам 1950-х годов нашла отражение в монографии «Польша на путях развития и утверждения капитализма», вышедшей вЛПГ1984 г. Авторы монографии уделили основное внимание истории Польши в XIX в. В то же время во Введении были даны весьма важные характеристики и оценки, относящиеся к периоду «падения Речи Посполитой». В частности, говорилось об изменении «расстановки патриотических сил и политического облика национального движения от Барской конфедерации 1768 г. до восстаний 1794 г. Движение приобрело социальную направленность, массовый характер, сформировалось радикальное крыло <.> Восстание 1794 г. открыло серию национально-освободительных выступлений польского народа, которые происходили на протяжении последующих семи-восьми десятилетий, когда польский вопрос оставался на повестке дня европейской политики» 206Международная ситуация периода Второй мировой войны и первых послевоенных десятилетий сказалась и на воззрениях польских историков старшего поколения. Здесь, прежде всего, надо назвать В. Конопчиньского. В 1947 г. выходят две его работы, написанные еще в годы фашистской оккупации Польши, «Фридрих Великий и9П7 ^лоПольша» и «Англия и Польша в XVIII в.».В них, описывая прусскую экспансию и пренебрежение западных держав судьбой Речи Посполитой в XVIII в., выдающийся польский историк не мог вполне отвлечься от исторических аналогий с событиями недавнего времени. Характерна в этом отношении также книга М. Хандельсмана об Адаме Чарторыском, в которой первый раздел был озаглавлен «На исходе XVIII века» (после 1770 г.). В этом кратком очерке общественных настроений в Польше после первого раздела страны автор уделил главное внимание «общественной морали» и переориентации общественного сознания от «сарматских традиций» к республиканским идеям Века Просвещения, обойдя многозначительным молчанием важнейшие политические процессы рассматриваемого периода 209.

За пределами Народной Польши и СССР к вопросу о разделах Речи Посполитой обратился американский историк Г. Каплан в монографии о первом разделе Польши 2X0. По своему замыслу книга эта должна была как бы предварить классическое исследование Г. Лорда. Однако книга Каплана, выход в свет которой в 1962 г. почти совпал с вековым юбилеем «Истории падения Польши» С.М. Соловьева, представляла не более чем изложение и обобщение наблюдений и выводов историков предшествующего столетия, что позволяет причислить ее к трудам обобщающего характера. В целом американский историк разделял точку зрения о решающей роли «внешних» причинах «падения» Польши и о равной ответственности за это России и Пруссии. Вместе с тем выраженное им осуждение политики Берлина в польских делах сближало его труд с позицией послевоенной польской историографии.

Проблему «упадка» Польско-Литовского государства в XVIII в. косвенно затронул Вальтер Медигер в связи с исследованием становления российского великодержа211вия во времена Фридриха II. Основным тезисом автора стало утверждение, что великой европейской державой Россия становится со времени вступления в борьбу за гегемонию в Германии и перехода от борьбы за выход к Балтийскому морю и за овладение Прибалтикой - к континентальной экспансии. Главное внимание он уделил германской политике Петербурга, подчеркивая, что последняя вовсе не сводилась только к взаимоотношениям с Берлином и Веной. Медигер разделял восходящую еще ко мнению Зибеля точку зрения, что основой политического взаимодействия России и Пруссии было согласие обеих держав в польском вопросе.

В первые послевоенные годы получила дальнейшее развитие зародившаяся еще в межвоенный период тема исследований, связанная с личностью и исторической ролью последнего польского короля. Ему была посвящена новаторская работа Жана ФабЛ 1 пра «Станислав Август Понятовский и Европа Эпохи Просвещения» в которой автор не только отошел от традиционной публицистической характеристики короля как патриота или предателя, но поставил принципиально важную проблему места Польши в культуре Просвещения. Выводы Фабра свидетельствовали в пользу концепции естественного и исторического развития польского общества в том же русле, в котором пролегал исторический путь и других европейских народов.

О Станиславе Августе как политике, о его политических взглядах писал Анджей Захорский, дав одновременно очерк важнейших внутриполитических проблем шляхет9 11ской республики. Личности Станислава Августа была посвящена и научно-популярная по форме, однако, сыгравшая значительную роль в польской историографии монография Эмануэля Ростворовского «Последний король Речи Посполитой. Зарождение и упадок Конституции 3 мая» 214. В ней, в отличие от Фабра, сосредоточившего внимание на культуре польского Просвещения, Ростворовский обратился к центральной проблеме политического развития Речи Посполитой станиславовской эпохи -к вопросу о внутренних и внешних условиях реализации программы реформ государственного строя шляхетской республики. Для нашей же темы особое значение имело то, что автором был поставлен вопрос о российской гарантии польской конституции 215, в результате чего, по мнению Ростворовского, фактическое ограничение суверенитета республики, навязанное Россией и Пруссией в период выборов последнего короля в 1764 г., было дополнено формальным его ограничением, вследствие Трактата о россий•у 1 £ской гарантии 1768 г. С точки зрения международного положения Речи Посполитой ученый намеревался рассмотреть поставленную проблему в специальном исследовании о роли Польши в «Северной системе» Н.И. Папина. Однако эти его планы так и не были осуществлены. Косвенно проблему российской гарантии государственного строя Речи Посполитой применительно к международной ситуации конца 1770-х годов затрагивал Ежи Михальский, изучая положение Речи Посполитой и попытки Варшавы ослабить узы иностранной опеки в период австро-прусской войны за баварское наследст217во. Однако историк не имел в то время доступа к российским архивам, что существенно ограничило его исследовательские возможности.

В 1950-1960-е годы в монографическом плане наибольшее внимание польских исследователей привлекал вопрос о социально-политической природе задуманных и в известной мере осуществленных реформ в Польше второй половины XVIII в. Над названными проблемами в эти годы работали Э. Ростворовский 218 и Ежи Михальский 219.

Время конца 1960-х - начала 1970-х годов ознаменовалось успехами политики «разрядки» международной напряженности. В рамках этой политики существенную роль сыграла нормализация отношений стран Варшавского договора с ФРГ. Вместе с тем уже в 1970-е годы зародились негативные политические тенденций в принадлежавших к социалистическому лагерю странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Развитие этих тенденций повлекло за собой в дальнейшем крушение социализма в Европе и радикальное изменение всей системы международных отношений в этой части света. Все это не могло не повлиять на рост интереса к истории международных отношений в регионе и на оценки в историографии политики великих держав, прежде всего Германии. Внимание к истории Речи Посполитой и российско-польских отношений в XVIII в. было связано также с 200-летием станиславовской эпохи, Барской конфедерации, Великого сейма, Конституции 3 мая 1791 г. и разделов Польско-Литовской шляхетской республики.

В польской историографии проблема русско-польских отношений в период упадка шляхетской республики и в особенности разделов Речи Посполитой во взаимоотношениях европейских держав, естественно, занимала центральное место, что в свою очередь обусловило и подход польских авторов к вопросу о европейском равновесии сил. Е. Топольский, анализируя немецкую историографию разделов, отмечал (в след за Э. Ростворовским), что разделы Польши, в первую очередь в 90-е годы XVIII в., положили конец миру и спокойствию в Европе, что они не только определили последующую историю польского и немецкого народов, но и распространили свое влияние на Европу в целом 236.

В монографии Т. Цегельского и Л. Конджели проблема европейского равновесия получает более обстоятельное толкование и связывается с политикой экспансии абсолютистских режимов, изменение соотношения сил между которыми выражалось в территориальных захватах. Подобная политика являлась, по мнению авторов, следствием относительно невысокого уровня развития хозяйства, когда мощь государства была непосредственно поставлена в зависимость от приобретения новых территорий, а следовательно, роста населения и государственных доходов, что в свою очередь стимули237ровало дальнейшую экспансию Эта точка зрения на характер европейского равновесия XVIII в. впервые была сформулирована в немецкой историографии, в частности, в238работах К.О. фон Аретина написавшего предисловие к книге Т. Цегельского «Гер07Омания и первый раздел Польши»Как же повлияло развитие русско-польских отношений в XVIII в. и политика разделов Речи Посполитой на соотношение сил европейских держав? В трудах польских историков ответ на этот вопрос звучит вполне определенно. Польская политика российского самодержавия открыла путь к европейской гегемонии России. Разделы Польши коренным образом изменили соотношение сил в Европе и нарушили равновесие сил между европейскими державами, обеспечили стратегическое преобладание России в Германии и в Восточном вопросе 240. Эта точка зрения в целом разделяется англо-американской и французской историографией 241, правда, с тем различием, что разделы Польши рассматриваются лишь как одно из направлений внешнеполитической экспансии России наряду с Восточным вопросом.

Для германской историографии преобладающим остается вывод, что разделы по своему значению не выходят за рамки обычной для XVIII в. захватнической политики. По мнению М.Г. Мюллера, разделы и аннексии стали средством поддержания европейского равновесия в XVIII в. 242. Однако в немецкой литературе мы встречаем утверждения и иного рода. Р. Поммерин, анализируя взаимоотношения Австрии и России времен Семилетней войны, отмечал, что общественность Австрии приветствовала Екатерину II как миротворца и содействовала «русскому влиянию» на положение в Германии. Вместе с тем ведущие государственные мужи в Европе, по его словам, были обеспокоены русской опасностью. Россия при удобном случае могла нарушить европейское равновесие. Русско-турецкая война 1787-1791 гг., война против Швеции и, прежде всего, второй и третий разделы Польши привели к этому. Автор, в отличие от Мюллера,связывал «русскую опасность» не с восточной, а в первую очередь с европейской поли- 243 тикоиПроблема влияния разделов Польши на положение в Европе, безусловно, является одной из важнейших, так как естественно выводит исследование международных отношений и отношений Речи Посполитой с великими державами, прежде всего с Россией, на уровень анализа европейской политики, рассматривает эти отношения в контексте европейских связей. Правомерен и достаточно широкий диапазон в оценке этого влияния от подчеркивания исключительно регионального аспекта до выделения общеевропейского. Разумеется, разделы Речи Посполитой имели исключительное значение для Польши, существенно повлияли на исторические судьбы Австрии, Пруссии и России, не могли они пройти бесследно для Европы в целом. Однако проблема соотношения сил в Европе в связи с разделами нередко рассматривается в литературе под влиянием тенденций развития европейской политики XIX в., а может быть, и XX в. При этом не раскрывается содержание самого понятия «равновесие», которое' трактуется главным образом как равновесие политического влияния 244. А против подобной постановки вопроса хотелось бы выдвинуть ряд возражений.

Во-первых, нам представляется, что анализ соотношения сил в Европе во второй половине XVIII в. необходимо дополнить выяснением связи социально-экономического развития стран континента, их социальной структуры и внутренней политики с процессами, протекавшими в сфере международных отношений. Разумеется, этот анализ должен сочетаться с исследованием династических, конфессиональных и государственно-политических связей и противоречий. С точки зрения развития экономики можно выделить такие передовые страны, как Англия, Голландия, Франция, а также прирейнские германские земли, развитие хозяйства которых определялось процессами становления капиталистической промышленности и началом (в Англии) промышленного переворота. Именно эти страны стали центром формирования европейского рынка. Их развитие характеризовалось становлением классов буржуазного общества, кризисом феодальных(сеньориальных) поземельных отношений, утверждением буржуазных форм собственности, в частности и в сфере аграрного производства. Стремление господствующих сословий в этих условиях укрепить свое положение приводит к резкому усилению государственного аппарата, переходу, начиная со второй половины XVII в., к регулярной организации войска, превращению королевских налогов в важнейшую форму отчуждения и распределения феодальной ренты, утверждению абсолютизма. Численный рост господствующего сословия дворянства, приобретение им государственной организации в форме абсолютной монархии превращает внешнюю военную экспансию в один из важнейших факторов стабилизации феодального строя в европейских странах. Однако на западе Европы территории для подобной экспансии к началу XVIII в. были исчерпаны, что и обусловило ее превращение, с одной стороны, в борьбу за европейскую гегемонию, а, с другой - получило выражение в борьбе за колонии. Этот характер внутреннего развития оказал определяющее влияние на формирование внешней политики Англии, Голландии (стран, в которых уже победили буржуазные революции) и в первую очередь Франции.

Страны Центральной Европы - Австрия, Речь Посполитая, Пруссия и германские государства к востоку от Эльбы - в экономическом отношении характеризуются как страны феодальные, но феодальные отношения в них имеют весьма специфическую общую черту, связанную с приспособленностью феодального хозяйства к потребностям европейской торговли. Разумеется, эта общая черта, в первую очередь привлекая внимание исследователей, отнюдь не исчерпывала сложных и противоречивых процессов развития феодального землевладения в Центральной Европе. Но устойчивость системы феодального землевладения в этих условиях естественно требовала включения в нее новых земель, т. е. осуществления феодальной экспансии. Вовлеченность этих стран в систему европейских военных коалиций XVII-XVIII вв., формирование в них абсолютистских режимов, стремление дворянства расширить сферу своего господства диктовало политику активных территориальных захватов, что в свою очередь должно было служить укреплению абсолютизма, феодального землевладения и крепостничества к востоку от Эльбы. В этих странах третье сословие еще не представляло угрозы господству дворянства, но вместе с тем воздействие товарно-денежных отношений и европейского рынка уже в значительной мере сказалось на феодальном землевладении. В этих условиях территориальная экспансия абсолютизма преследовала цель консервации традиционного феодального характера фольварочно-барщинной системы. Единственновозможным направлением такой экспансии было движение па восток, которое было свойственно внешней политике этих стран в XVIII в., как, впрочем, и в XVII столетии.

Россия вступила во второй половине XVIII в. в период начала разложения феодальных отношений, однако здесь этот процесс приобрел иные формы, нежели в Пруссии, Польше или Австрии. Он протекал параллельно с дальнейшим укреплением феодального землевладения. Сфера проникновения товарно-денежных отношений в экономику в сопоставлении с масштабами территории, населения и народного хозяйства страны в целом была незначительна. Развитие феодальных отношений характеризовалось не только распространением помещичьего землевладения на новые территории, закрепощением новых категорий населения, численным ростом господствующего класса, сохранением крестьянской общины, но и явлениями качественного порядка: совершенствованием системы феодальной эксплуатации, сословной и государственной организации дворянства. Развитие и укрепление феодальных отношений внутри страны, внутренняя экспансия крепостничества должны были получить продолжение и во внешней политике, одним из направлений которой и стала политика российского абсолютизма в отношении Польши.

Таким образом, говоря о противоречиях, определивших международные отношения в Европе во второй половине XVIII в., можно выделить, во-первых, противоречия между странами, вступившими на путь капиталистического развития, и феодальными странами Центральной и Восточной Европы. Наиболее остро это противоречие нашло свое выражение в области внешней политики в отношении германских земель, в Средиземноморье и на Балканах, а также в войнах эпохи Великой Французской революции. Во-вторых, это противоречия между странами Центральной Европы и Россией. Суть этих противоречий состояла в столкновении феодальной экспансии Пруссии, Австрии, Саксонии на восток и России - на запад. Разумеется, выделение трех названных групп стран отнюдь не означает, что исключались противоречия между ними. Более того, политическая ситуация в Европе была гораздо сложнее, но она никоим образом не дает оснований говорить о русской угрозе как исключительном факторе европейской политики во второй половине XVIII в.

При этом возникает вопрос о причинах, в силу которых именно шляхетская Речь Посполитая стала жертвой политики европейских абсолютистских режимов. Польская историография принципиально противопоставляет круг проблем, связанных с политическим упадком Польши в XVIII в. и политикой разделов 245. Однако в большинстверабот по истории Речи Посполитой, вышедших за рубежами Польши, указывается на определенную связь между этими явлениями. Причем связь эта рассматривается как противоречие между политической системой абсолютизма и пережитками сословно-представительных (феодальных) учреждений предшествующих эпох. Развитие этого противоречия во многом определило социально-экономическое и политическое положение Польши в XVIII в., упадок шляхетской государственности. Так, например, Г. Роде считает, что главной причиной упадка шляхетской республики явилось ее политическое устройство, в котором местный земский интерес преобладал над общегосударственным, что существующая структура власти отвечала интересам магнатства. Имевшаяся возможность реформ на основе союза мелкой шляхты и буржуазии не была реализована, так как последняя была слаба экономически и неорганизованна политически 246.

Современные польские исследователи, авторы единственной в польской литературе монографии, посвященной трем разделам Речи Посполитой, Т. Цегельский и Л. Конджеля отмечают, что политический упадок государства не мог привести к разделу, глубина упадка стала опосредованной причиной гибели Польского государства. Непосредственной же причиной стал международный кризис. Обе причины проявились во взаимосвязи 247.

Важным вопросом является проблема хронологических рамок формирования и действия той тенденции в политике России, которая и разрешилась разделами Польши. Ряд исследователей относят ее формирование ко времени последнего «бескоролевья» в Речи Посполитой 1763-1764 гг. Подобная точка зрения была до конца 1960-х годов общепринятой в польской историографии. Однако в дальнейшем она подверглась определенному пересмотру. Т. Цегельский и Л. Конджеля специально поставили в своей книге вопрос о хронологических рамках политики разделов. Они выделили два этапа: предыстория (1700-1763) и сами разделы (1764-1795), которые авторы связывают с тремя общеевропейскими кризисами международных отношений — 1768-1774 гг., 1787-1792 гг., 1794-1795 гг. Предыстория разделов, по их мнению, берет свое начало со времени Северной войны 1700-1721 гг. и установления в Польше системы российских гарантий государственного строя Речи Посполитой. Впервые вопрос о связи русской политики в Польше в первой половине XVIII в. с разделами был поставлен еще250В. Конопчиньским однако широкое распространение этот тезис получил в историо9 51графии, начиная с 1970-х годов. По мнению М.Г. Мюллера, первые элементы этойполитики были заложены договором о Вечном мире 1686 г. (трактатом Гжимултовско-го). В полной мере русские обещания оберегать шляхетские вольности сыграли свою роль в годы Северной войны, а далее роль опекунов шляхетской республики приняли на себя и другие страны Центральной Европы. Режим протектората великих держав над Речью Посполитой и проложил путь к разделам страны, а коль скоро инициатором политики протектората была Россия, то возможно и возложить на нее ответственность за ликвидацию шляхетской республики. В историографии присутствует и точка зрения, высказанная Адамом Замойским, что уже со времени Северной войны, а именно с 1704 г., раздел Польши был предрешен 253.

Тезис о политике протектората нуждается, однако, в уточнении. Разумеется, экспансия России в отношении земель, входивших в состав Польши и Литвы, была продиктована задачей распространения вширь феодального землевладения, интересами российского дворянства. Политика протектората открывала путь для решения этой задачи, но не вела непременно к разделу Польши. Поэтому, говоря о подготовленности разделов в первой половине XVIII в., не следует делать вывод об их неизбежности. Этой точки зрения придерживается в частности Е. Михальский, который отмечает, что переход от политики протектората к политике разделов связан с событиями764 г., изменившими ситуацию в Польше. Задачи, поставленные Екатериной II перед Н.И. Паниным, и деятельность Н.В. Репнина в Варшаве, по мнению историка, нарушили баланс интересов держав-протекторов в Польше. Следует заметить, что в'число этих держав Е. Михальский, в след за А. Брольи, включает и Францию 254. Это мнение о кардинальном изменении внутриполитической ситуации в Речи Посполитой и международного положения республики вследствие событий 1763-1764 гг., приведших к избранию на польский престол Станислава Августа Понятовского, находит немало подтверждений в литературе.

В связи с этим возникает вопрос об отношении русского правительства к реформам, задуманным польским королем и руководителями господствовавшей в то время в Польше магнатской группировки Чарторыских («фамилии»).

Попытки Чарторыских реализовать свои проекты, могли быть двояко использованы Россией. С одной стороны, реформы, призванные изменить политический строй в Речи Посполитой, создавали затруднения для государств-гарантов шляхетской вольности и должны были укрепить решающую роль России в польских делах. С другой стороны, надежды, возлагавшиеся на реформы «фамилии», становились одним из средств,помимо прямого подкупа, подчинения ведущей магнатской группировки русскому влиянию, превращения ее в орудие русской политики в Польше. Планы «фамилии» в связи с политикой России в период «бескоролевья» были рассмотрены Е. Михальским, который показал, как русское правительство, сначала одобрив планы реформ, потеряло к ним всякий интерес, сосредоточив внимание на подготовке военного вмешательства. Политическая зависимость Чарторыских и Станислава Августа от Петербургского двора стала одной из причин несостоятельности реформаторских проектов «фамилии», по мнению Э. РостворовскогоВ дальнейшем, в 1970-1980-е годы вопрос о реформах государственного и сословного устройства шляхетской республики рассматривался в самом широком плане. Были проведены сравнительные исследования в области экономической истории, в которых был обоснован тезис об общих для Польши и других европейских стран XVIII в. процессах экономической модернизации, послужившей основой для общественных изменений и политических преобразований 256. Значительное внимание ученых привлека9ли проблемы истории сословного строя и органов сословного представительства вО сотом числе проблемы сословного положения и политической роли горожан. Изучались историками отдельные направления преобразований, например, в области финан259сов и денежного обращения или деятельность Постоянного совета накануне Четы9 АПрехлетнего сейма 1788-1792 гг. Во всех этих исследованиях в той или иной мере рассматривались вопросы политической истории, истории борьбы вокруг проектов преобразований государственного строя Речи Посполитой. Вместе с тем, были и работы прямо посвященные названной проблеме. Это книги американского историка Д. Стона о реформаторской деятельности Станислава Августа 1775-1788 гг. 261 и одна из первых монографий 3 Зелиньской о генезисе реформаторской программы Чарторы9 А9ских в 1740-е годы. Ею же были рассмотрены позиции консервативного лагеря по отношению к реформаторскому курсу Четырехлетнего сейма в монографии, посвященной публицистике Северина Ржевуского 263.

Наиболее полно анализ сословного строя и политической системы Речи Посполитой XVIII в. был дан в классической монографии Йорга Карла Хёнша «Социальный строй и политическая реформа. Польша накануне революции» 264, изданной в 1973 г. В ней автор дает определение сословного и политического строя Речи Посполитой: «Политический статус Польши есть, с одной стороны, господство знати в двойном смысле как господство шляхетской республики в королевстве и также как господство и властьотдельных людей над зависимой от них частью населения страны. С другой стороны Польша представляется как некая совокупность бесчисленных, существующих одно подле другого и друг от друга изолированных отдельных владений <.> выступающих как совокупность маленьких государств - абсолютных монархий и в то же время рес¿ГСпублик - во главе которой стоит король, осознающий слабость своей власти». Характеризуя позиции магнатских группировок по отношению к программе реформ политического строя Речи Посполитой, Хёнш указывал на «существенные различия между "республиканцами" и "реформаторами" второй половины XVIII в. "Фамилия" шла путем формирования парламентской политики на британский манер, ее представления о складывании национальной партийной системы по британскому образцу сочетались с усилиями соединить избирательный процесс на сеймиках с решением общенациональных политических вопросов (на сеймах - Б.Н.) <.> Под влиянием Чарторыских борьба на сеймиках приобрела <.> форму противостояния порядкам старофеодальной зависимости»В книге Хёнша заметное место принадлежит анализу «взаимосвязи диссидентского вопроса и политики реформ» 267. Тема эта в рассматриваемый период мало затрагивалась в историографии. Польские историки видели в диссидентском вопросе инструмент политического давления России и Пруссии на польское правительство с целью срыва политики реформ. Эта точка зрения представлена в работах Е. Михальского 268. Правда, в одной из ранних работ историк указывал на попытки Станислава Августа и сторонников реформ использовать тезис о «равноправии диссидентов» с целью привлечения в страну переселенцев — ремесленников, промышленников и купцов — что, по замыслу короля, способствовало бы экономическому развитию, а следовательно - и успеху реформаторского курса. В книге Т. Цегельского и Л. Конджели, посвященной разделам Польши, авторы уделили внимание и диссидентскому вопросу, в частности определили его хронологические рамки 1764-1768 гг., указали на различие подходов к нему магнатских группировок, в том числе и на разногласия между королем и Чарто270 27]рыскими. Кратко затронута данная проблема и в трудах других историков.

В советской историографии диссидентский вопрос рассматривается как средство, использованное русским правительством для защиты белорусского и украинского населения Речи Посполитой от национального и религиозного угнетения и сохранения слабой и зависимой от России Польши в интересах противодействия экспансии европейских держав на восток. По сути, эта концепция восходит к точке зрения С.М. Соловьева.

Иную оценку мы встречаем только у М.Т. Белявского, который писал, что «воссоединение в едином государстве русских, украинских и белорусских земель полиостью соответствовало национальным интересам народов, но царизм меньше всего заботился об этом. В качестве предлога для вмешательства во внутренние дела Польши монархи России и Пруссии использовали так называемый диссидентский вопрос, то есть вопрос о положении и правах православного населения на востоке и лютеранского населения на северо-западе Польши. Требуя уравнения их в правах с католиками, Россияи Пруссия одновременно с этим поддерживали борьбу магнатов против попыток цен273трализации в Польше». Однако следует заметить, что в этой оценке отсутствует весьма важный аспект: сословное содержание диссидентского вопроса.

В работах по истории Белоруссии и Украины история русской политики в «деле диссидентов» либо не упоминается вообще, либо приводятся без каких-либо комментариев ее основные факты. Главное же внимание направляется на освещение националь274но-освободительной борьбы белорусских и украинских народовВ книге Хёнша формирование диссидентского вопроса рассмотрено исторически, начиная со времени польской Реформации XVI в. и установления Брестской унии 1596 г. Причем его рамками автор объединил проблемы сословного и конфессионального статуса не только протестантов, но также православных и униатов. Интересно и то, что историк не исключал возникновения на основе конфессиональной общности греко-католиков некоего союзного Польше политического объединения. Он указывал на «инспирированную церковной унией возможность возникновения, помимо московско-восточнославянского культурного пространства, некоей области с собственным союзом государств как буферной зоны между "западной" Польшей и Московской Русью». Правда, такая перспектива, по его словам не была поддержана правящими верхами польского государства. В политике России в диссидентском вопросе, согласно Хёншу, выделяется два этапа. В начале, со времени Петра I, когда царь воспользовался зависимым положением Августа II, чтобы покровительствовать православным, русские министры не прибегали к открытому вмешательству, выступая только ходатаями в защиту прав своих единоверцев. После 1762 г. Екатерина II использовала «дело диссидентов» для организации интервенции в Польше, однако ни она, ни Фридрих II не намерены были содействовать распространению в Речи Посполитой православия ипротестантизма, поэтому они всячески ограничивали политические претензии польских иноверцев 277.

История борьбы за осуществление программы политических реформ в Польше во второй половине XVIII в. в историографии рассматриваемого периода была тесно связана с изучением истории польского парламентаризма. Фундаментом исследований в этой области стал классический труд «История государства и права Польши», авторами его второго тома, посвященного периоду с середины XV в. до 1795 г. были Зди978слав Качмарчик и Богуслав Леснодорский. Политический строй польского государства до середины XVII в. они определили как «шляхетская демократия», до середины XVIII в. - как «магнатская олигархия», наконец время с 1764 до 1795 гг. - как «зарождение конституционной монархии». На рубеже 1970-1980-х годов развернулась дискуссия о характере политического строя Речи Посполитой XVIII в. 279 С одной стороны, было высказано мнение об универсальном характере «демократических институтов» Польско-Литовской республики, которые вполне соответствовали политической демократии Нового времени. Аргументы в пользу выдвинутого тезиса его сторонники черПОАпали в постановлениях Четырехлетнего сейма и в Конституции 3 мая. С другой стороны, отмечалось, что шляхетская демократия носила сословный характер, а в XVIII в. она стала в известной мере формой правления магнатской олигархии. Эта концепция нашла отражение в первом томе «Истории польского сейма» 28Существенное значение для характеристики политического строя Речи Посполитой второй половины XVIII в. и проводимых реформ государственного устройства имела дискуссия между Ежи Лоеком и Зофьей Зелиньской о политике Станислава Августа 1791-1792 гг. и в широком смысле о характере королевской власти в Польше ста282ниславовского времени. Среди многих вопросов, затронутых историками, Традиционно в историографии проблема централизации государственной власти в польско-литовской республике связывалась с усилением королевской власти и даже со стремлением королей к установлению наследственного правления и абсолютизма. Этой традиции и следовал Е. Лоек, отмечая «огромное возрастание» власти короля и некоторых правительственных институтов со времени принятия Конституции 3 Мая 283. Опровергая выдвинутый тезис 3. Зелиньска указывала, что необходимая в кризисных условиях 1791-1792 гг. централизация государственной власти достигалась не на монархической, а на республиканской основе, ставя тем самым важную методологическую проблему,хотя до сих пор и мало разработанную в историографии, о республиканском пути складывания централизованных государств.

В связи с планами реформ в Речи Посполитой в литературе высказывается мнение, что заинтересованность русского правительства проектами Чарторыских начала 1760-х годов была связана с попытками укрепления позиций Станислава Августа и с возможным русско-польским союзом для войны с Турцией 284. В подтверждение этой мысли Е. Михальский, в частности, выдвигал тезис, впервые обоснованный Н.Д. Чечулиным, что Н.И Панин был сторонником умеренного курса в отношениилпгПольши в отличие от жесткой линии Г.Г. Орлова и З.Г. Чернышева. В статье, специально посвященной вопросу о планах заключения такого союза в 1764-1766гг. польский историк пришел к выводу, что к союзу стремились обе стороны, однако заключить его не удалось из-за инспирированного Пруссией отказа Петербурга поддержать программу политических реформ в Польше и из-за нежелания Чарторыских идти на дальнейшие политические уступки России. Вследствие этой неудачи обе стороны, писал Е. Михальский, испытали разочарование, но слабой Польше пришлось нести всю тяжесть его последствий. Названная статья положила начало дискуссии, развернувшийся в 1990-е годы, о чем мы скажем ниже.

Начиная с 1970-х годов в историографии вновь обозначился интерес к истории польских конфедераций XVIII в. Естественно, что наибольшее внимание было уделено Барской конфедерации. На освещение ее истории несомненное влияние оказали вышедшие в 1930-е годы труды. В. Конопчиньского, который считая, что конфедерация «несомненно, была движением шляхетским», все же высказался в том духе, что она «как формально, так и духовно» объединила «все патриотические силы», что она единственная противостояла интригам Чарторыских и «патриотов», а также произволу Рос7Я7сии. В рассматриваемый период историки отказались от тезиса о единении в рамкахконфедерации всех национальных сил. А. Геровский подчеркивал ее консервативно288шляхетский характер. В монографии Е. Михальского, посвященной последним годам конфедерации, отмечается, что наряду с господствующей антироссийской тенденцией в позиции конфедератов проявилось и острое недовольство шляхты политикой магнатских группировок в 1760-е годы. И вместе с тем, как и магнаты, инициаторы конфедерации связывали свои надежды исключительно с вмешательством европейских держав (Франции, Австрии, Пруссии) и с разжиганием войны между Россией и Турцией. Е. Михальский отмечал, что для барских конфедератов была характерна общая длямагнатов и шляхты политическая недальновидность, обусловленная слабым знанием соотношения политических сил в Европе и неинформированностью относительно истинных намерений европейских правительств. Следствием этого явились необоснованные надежды на успех конфедерации. Т. Цегельски и Л. Конджеля отмечали, что Барская конфедерация лишь в начале движения имела религиозный, аитидиссидент-ский характер. Она быстро переросла в крупное военно-политическое движение против России. Однако конфедераты были плохо организованы, что вынуждало их надеяться главным образом на помощь Франции и Австрии, которые стремились укрепить свои позиции после Семилетней войны, а также Турции 290. Оценка Барской конфедерации как проявления консервативной шляхетской оппозиции разделяется в целом не только польской, но и зарубежной историографией. Эта точка зрения нашла, в частности, отражение и в обобщающих трудах в которых отмечается, что конфедератам с помощью Франции удалось спровоцировать вторжение турок в Польшу, а тем самым и войну России с Турцией 1768-1774 гг.

В 1970-е годы было опубликовано фундаментальное исследование английского историка польского происхождения Георга (Ежи) Тадеуша Луковского, посвященное Радомской конфедерации 1767-1768 гг. 292. В отличие от своих предшественников, также обращавшихся к этой теме, историк сосредоточил внимание не на позиции магнатских верхов, польского двора и действиях русской дипломатии, а на движении самой польской шляхты, ее политических чаяниях и иллюзиях. За пределами'исследования осталась весьма важная проблема политики конфедератов в области внутреннего управления и суда. Книга имеет подзаголовок «Из истории польского дворянства». Автор на основе широкого круга источников, прежде всего материалов сеймиков, приходит к выводу, что именно Радомская конфедерация положила начало широкому консервативному по своей сущности движению шляхты, переросшего затем во время Барской конфедерации в вооруженное выступление против политики правящих кругов Речи Посполитой и российского господства в республике. Именно в таких движениях шляхты Г. Луковский усматривал наиболее полное выражение шляхетской демократии в XVIII в. Высказанный впервые здесь тезис о сочетании в политическом строе Польши шляхетских свобод и магнатского правления историк развил позже в книге «Безумие Свободы. Польско-литовское Содружество наций в восемнадцатом столетии, 1767— 1795» 293. О Барской конфедерации как выражении альтернативы шляхетской демократии, с одной стороны, или же магнатской олигархии и королевской власти — с другой, писал также Штефан Хартман 294.

На научное значение изучения истории польских конфедераций XVIII в. указывал Лукаш Конджеля, отмечавший, что историография Тарговицкой конфедерации и Гродненского сейма 1793 г. отнюдь не многочисленна и тем более не исчерпываю295ща.

Русско-турецкие войны второй половины XVIII в. занимали центральное место среди внешнеполитических акций России. В историографии рассматриваемого периода (главным образом в обобщающих трудах) им отведено значительное место. Однако в нашу задачу, разумеется, не входит рассмотрение всего круга проблем, связанных с юго-западным направлением внешней политики России. Применительно же к истории «падения Польши» в литературе высказывается практически единая точка зрения, что русско-турецкие войны 1768-1774 гг. и 1787-1791 гг. определили условия разделов Речи Посполитой.

В связи с проблемой первого раздела Польши важнейшими дискуссионными проблемами в историографии рассматриваемого периода оставались вопросы о державе - инициаторе разделов, о последствиях его для Речи Посполитой и о его влиянии на социально-экономическое положение и этнополитическую ситуацию в Центральной Европе.

Первый раздел Польши был предрешен еще в 1769-1770 гг., когда Австрия, Пруссия и Россия совместно выступили против барских конфедератов, а австрийские войска заняли польские Бескиды. Важнейшим юридическим прецедентом раздела стало присоединение к владениям Габсбургов Ципских земель, против которого возражали в Петербурге. В историографии эта акция связывается со стремлением Австрии получить компенсацию за потерянную в результате войн за австрийское наследство Силе297 г^зию. Это, по мнению исследователей, означало крушение русско-прусской системы в Восточной Европе призванной противодействовать усилению Австрии. Эту ситуацию в Берлине, видимо, сочли удобной для прусской экспансии, планы которой были сформулированы Фридрихом II в Политическом тестаменте 1768 г. и предполагали захват Польской Пруссии и епископства Эрмландского 2".

Советская историография по данной проблеме проводила грань между характеристикой русско-прусского союза 1764 г. и ролью Пруссии в подготовке первого раздела Польши. В вопросе о союзе советские исследователи вслед за С.М. Соловьевым и Н.Д. Чечулиным выдвигали на первый план тезис, что «система Н.И. Панина» открывала для Петербурга возможность независимой (от Габсбургов) внешней политики и в то же время позволяла сдерживать экспансионистские устремления Берлина. Раздел же Польши стал возможен вследствие спровоцированной врагами России войной с Турцией, чем и воспользовался Фридрих И, вступив в сговор с Веной. После чего Австрия и Пруссия якобы вынудили Петербург дать согласие на раздел Речи ПосполитойСтажировавшийся в Институте европейской истории в Майнце польский историк Т. Цегельский в обстоятельной и оригинальной работе, посвященной сравнительному анализу внутреннего и международного положения Германии и Речи Посполитой в XVIII в., делал вызывающий сомнение вывод, что политика Фридриха II, направленная на захват польских земель и усиление Пруссии, открыла дорогу российской гегемонии как в Польше, так и в Германии 302.

В немецкой историографии 1970-1980-х годов этот вопрос освещается иначе. Пропрусское имперское направление германской историографии в рассматриваемый период утратило свои позиции, хотя его наследие еще и сохраняло некоторое влияние. Так, В. Вольмар подчеркивал, что участие Австрии и Пруссии в разделах было продиктовано обоснованным стремлением не допустить полной аннексии Польши Россией, иначе бы обе державы сами бы «попали бы в руки» последней. В этом утверждении воспроизводится публицистическая традиция, восходящая к прусской пропаганде времен Фридриха II. Другие авторы, не отрицая захватнических устремлений Пруссии, все же подчеркивали, что политика Берлина носила вынужденный характер, а рамки ее были определены стратегией Петербурга. Так, в статье Т. Шидера, посвященной представлениям Фридриха II о европейском равновесии сил, на основе анализа политических сочинений прусского короля делается вывод, что тот стремился к усилению своей державы за счет Польши и Австрии, однако его замыслы не выходили за пределы приобретения Польской Пруссии и соединения таким образом обеих частей королевстО пересмотре позиций германской историографии после Второй мировой войны, и особенно начиная с 1970-х годов, свидетельствует книга Мартина Брошата «200 лет немецкой политики в отношении Польши» изданная в 1972 г. и охватывающая период от первого раздела Речи Посполитой до договора ФРГ с ПНР 1970 г.

Разумеется, как преувеличение агрессивных планов и возможностей Пруссии в XVIII в, так и представление, что ее действия были вызваны исключительно стремлением противодействовать продвижению России на запад, вызваны не результатами исторических исследований, а политико-идеологическими стереотипами, сложившимися под влиянием исторических событий XIX и XX вв. Этому вопросу посвящена работа польского историка X. Лабренц. Анализируя польскую историографию Х1Х-ХХ вв. (до 1947 г.), автор выдвинула небесспорный тезис, что в то время в историографии господствовало мнение об исключительной роли Пруссии в развитии польско-германских противоречий, что в большинстве работ не делалось различия между Пруссией и Германией. Вместе с тем современные польские историки, по словам автора, не поддерживая тезис о непрерывности антипольской политики от Фридриха II до Гитлера и не отождествляя Пруссию с Германией в целом, отмечают, что в царской России, как и в Пруссии, национальное движение и сопротивление поляков подавлялось столь же жестокими средствами 306.

Имея в виду подобные противоречивые и нередко субъективные оценки, представление о позиции Пруссии накануне первого раздела Польши следует формировать не столько исходя из последующих событий и их интерпретации в историографии, сколько на основе современных событиям исторических источников, в частности отражающих взгляды Фридриха II в период Семилетней войны и 1760-1770-х годов. Говоря об инициативе первого раздела, можно сделать вывод, что его результаты, рационалистический принцип равновесия интересов, воплощенный в территориальных приобретениях, свидетельствовали о равной заинтересованности и равных возможностях дер"Я П7жав-участниц что, по нашему мнению, делает второстепенной проблему - с чьей стороны инициатива раздела была проявлена первоначально.

Каковы же были последствия первого раздела для Польши? В польской историографии высказывается мнение, что первый раздел не означал еще окончательной ликвидации Речи Посполитой, которая, однако, превратилась в «буферное государство» между Пруссией, Австрией и Россией. Более того, ситуация раздела в известной мере подтолкнула магнатов и шляхту на путь реформ, проведение которых крайне затруднялось слабостью польского феодального государства. Инициаторами преобразований стали представители нового поколения аристократов: Адам Чарторыский, Игна-цы и Станислав Потоцкие. Однако идеология Просвещения не помешала им объединиться с гетманами Ф.К. Браницким и С. Ржевуским в Короне и М. Огинским в Литве, а также искать поддержки Г.А. Потемкина в Петербурге 308 Этот тезис явно противоречил утверждению о предопределенности уже в начале XVIII в. или же с 1764 г. гибели шляхетского государства.

В историографическом плане вопрос о преемственности политики разделов страны от первого раздела до окончательной ликвидации шляхетского государства в 1795 г. был исследован М.Г. Мюллером, который отмечал, что политика разделов была продолжена сразу же вслед за петербургской конвенцией трех держав 1772 г. Инициаторами ее выступили Пруссия и Австрия 309, для которых дальнейший захват польских земель представлялся как возможный способ разрешения двусторонних11Ппротиворечий. И только война за баварское наследство привела, по мнению исследователей, к переориентации как австрийской, так и прусской политики в Центральной Европе. В связи с этим тезис, выдвинутый польской историографией относительно частичной стабилизации международного положения Польши после первого раздела в 7080-е годы XVIII в., нуждается в определенном уточнении. Политика разделов продолжалась, однако неучастие в ней России сделало невозможным для Австрии и Пруссии реализовать свои цели. С этих позиций о не заинтересованности России в этот период в продолжении политики разделов Польши писала, например, И. Мадарьяга311При рассмотрении в историографии относительно короткого периода между первым разделом Польши и началом работы Великого сейма обращает на себя внимание также очевидная связь между борьбой в среде польской шляхты по вопросам государственного устройства и внутренней политики и ориентацией правящих кругов и магнатских группировок Речи Посполитой на возможную поддержку со стороны России, что ставит движение за реформы в Польше на особое место в сфере развития русско-польских отношений.

В 1970-е - начале 1990-х годов в польской историографии был преодолен негативный подход предшествующего времени по отношению к реформам, проводимым королем и его магнатским окружением в условиях протектората царской России. Исследователи указывали на положительные последствия проведенных преобразований. При этом в данном вопросе происходило сближение позиций польской и зарубежнойисториографии 312. Давая оценку реформам 70-80-х годов XVIII в., Т. Цегельский и JI. Конджеля писали, что границы реформаторских начинаний Станислава Августа были определены Россией, которая соглашалась на реформы в области экономики и культуры, но препятствовала переменам в политической и военной областях. «Проконсул» Штакельберг (так с иронией, но достаточно метко именовали в Польше русского посла) в одних случаях помогал королю против магнатской оппозиции, а в других - использовал оппозицию против короля 313.

Указанное противоречие в русской политике (поддержка время от времени то реформаторского курса то консерваторов-сторонников старошляхетских порядков в Речи Посполитой) было связано с перспективой заключения польско-русского союза. Замысел его вновь возник в конце 1770 - начале 1780-х годов. Обсуждался он и во время встречи Екатерины II и Станислава Августа в Каневе. Со времени В. Калинки и Ш. Ашкенази вопрос о польско-русском союзе остается дискуссионным в польской историографии. В рассматриваемый период в работах Е. Михальского были поставлены проблемы генезиса инициативы заключения союза, выявления интересов и подлинных намерений сторон, вопрос об изменении их позиций при перемене внешнеполитических ориентиров Петербурга от Пруссии к Австрии314. Однако выдающийся польский историк в то время не имел доступа к российским архивам, что не могло не сказаться на уровне исследования поставленных проблем.

Значение предполагаемого союза особенно возросло в связи с изменением позиций России в системе европейских коалиций в 80-е годы XVIII в., с началом в 1787 г. русско-турецкой войны и открытием в 1788 г. в Варшаве Четырехлетнего сейма 315. Эту возможность сближения с Россией попытался использовать и Станислав Август в интересах проведения реформ, укрепления польского государства и его международного положения. Е. Михальский, Т. Цегельский и J1. Конджеля отмечали возможность заключения такого союза двух стран, более того, заинтересованность в нем России. Однако, по их мнению, условия союза были бы продиктованы Петербургом и беспрекословно приняты Варшавой 316. Иной точки зрения придерживался Ежи Лоек. Согласно его концепции, союз с Польшей был для Екатерины II неприемлем, что, в конечном счете, определило ориентацию деятелей Великого сейма на союз с Пруссией. Таким образом, в вопросе о польско-российском союзе в историографии была сформулирована альтернатива в выборе путей проведения преобразований в государственном устройстве Речи Посполитой: либо в рамках ужесточенного режима протектората в союзес Россией, либо вопреки России, в условиях угрозы российской интервенции.

Выжидательная позиция России перед лицом очевидного стремления Австрии иПруссии к продолжению политики разделов по-разному объясняется в историографии.

Однако высказанные точки зрения не столько противоречат, сколько дополняют другдруга. Наиболее распространенная сводится к положению о невозможности для Россиииз-за войн с Турцией (1787-1792) и Швецией (1788-1790) поддерживать военными си1 1 8лами политику протектората в Польше что побудило русское правительство искать политические средства усиления своего влияния в шляхетской республике и вновь вызвало к жизни компромисс с Чарторыскими и Станиславом Августом. Результатом, или вернее первыми плодами, этого соглашения стало создание Постоянного совета, а также попытки реформ в области организации войска, податной и финансовой политики, народного просвещения.

В связи с уничтожением в 1790 г. российской гарантии государственного строя Речи Посполитой и с заключением военного и торгового соглашений с Пруссией, формально ликвидировавших систему союзов, определявших политику протектората в отношении республики, и главное, в связи с реформами Четырехлетнего сейма и Конституцией 3 мая в историографии ставится восходящий еще к концепции Г. Коллонтая вопрос, были ли дальнейшая политика разделов и ликвидация шляхетской государственности неизбежны, или же перед Польшей открывалась возможность, опираясь на политику реформ и используя противоречия между великими державами, сохранить независимость и двинуться вперед по пути политического обновления319.

В отличие от Е. Лоека, Е. Михальский допускал возможность подобной альтернативы, хотя, разумеется, не считал обоснованными надежды деятелей Четырехлетнего120сейма на восстановление польского суверенитета. В определенной мере эта точка зрения находит поддержку в историографии и связывается с попытками Пруссии использовать военные и политические затруднения России и Австрии в начальный период войны с Турцией 1787-1791 гг. Это мнение присутствовало в историографии и ранее и было представлено как в трудах русских, так и немецких ученых321. В рассматривае199мый период такое объяснение было выдвинуто И. Мадарьягой. Однако подобная политика даже с учетом антирусской позиции Англии и Нидерландов была слишком рискованной для Пруссии и грозила прямой конфронтацией с Россией. К тому же все возможные комбинации зависели исключительно от одного фактора: от хода и продолжительности русско-турецкой войны. Ясский мир 1791 г. существенно изменил расстановку сил в Европе и открыл возможность для активизации русской политики в РечиТООПосполитой. Отмечая, что первые планы в этом отношении были намечены в Петербурге еще в 1789 г., и подчеркивая, что их осуществление непосредственно связывалось с идеей уничтожения якобинства, М.Г. Мюллер в то же время констатировал, что на вопрос, был ли «раздел Польши целью вторжения, нельзя ответить однозначно». При этом он указывал на планы Г.А. Потемкина по созданию православного королевства на территории Польши, которые не могли не принимать во внимание в Петербурге, и на проволочки с заключением нового союза с ПруссиейОднако, по общему мнению исследователей, эти факты, хотя и свидетельствовали об определенных колебаниях по вопросу о целях вторжения в Польшу, не могут поставить под сомнение убежденность петербургского двора в необходимости самого вторжения, целью которого было восстановление русского влияния в Польше, уничтожение преобразований Великого сейма. При этом интервенция в Петербурге рассматривалась как прямое выступление России против Великой Французской революции. В наибольшей степени точка зрения о последовательном и бесповоротном курсе Петербурга, направленном на уничтожение Польско-Литовского государства была представлена в работах Е. ЛоекаВ историографии отмечалось, что присутствовал и еще один немаловажный мотив российской интервенции в Польше. На него косвенно указывает эпизод, связанный с поездкой в 1791 г. в Берлин Василия Капниста, который стремился убедить Э. Герцберга, что в случае войны России и Пруссии последняя может рассчитывать на поддержку со стороны малороссийского дворянства и населения Украины Таким образом, вторжение в Польшу было продиктовано не только целями внешней, политики, но и не в последнюю очередь внутриполитическими соображениями.

Удобный момент для вторжения представился в мае 1792 г., после подписания мира с Турцией и объявления Австрией в апреле 1792 г. войны революционной Франции. Под нажимом России Станислав Август присоединился к. образованной консервативными магнатами Торговицкой конфедерации, формально обратившейся за военной помощью к России. Однако возможность альтернативного развития событий, по мнению польских историков, еще сохранялась. Е. Геровский отмечал, что призывом ко всенародной борьбе можно было противодействовать России, в то время как Австрия, а позже и Пруссия были отвлечены борьбой с Францией. Однако возобладала тенденция к капитуляции. Шляхетский лагерь не был способен на революционные действия 327.

Сложившимся положением воспользовались Австрия и Пруссия. Летом и осенью 1792 г. была восстановлена коалиция трех держав, а в январе 1793 г. был подписан русско-прусский договор о втором разделе Польши. В связи с этими событиями в литературе ставится вопрос о стремлении Австрии и Пруссии использовать свое участие в войне против революционной Франции для приобретения территориальных компенсаций за счет ПольшиТаким образом, положение в Европе в начале 90-х годов XVIII в. обусловило тесную связь между событиями в Польше и революционной Францией. Отношения между двумя странами во время Четырехлетнего сейма и второго и третьего разделов Польши рассмотрены в книге X. Когуя. Автор показал, насколько широки были в польском обществе надежды на помощь Франции в период второго и третьего разделов, и вместе с тем, то, что в Париже не пошли дальше обещаний» склонить к войне против России и Австрии Турцию в интересах польского дела 329.

Второй раздел Польши фактически предопределил окончательную ликвидацию шляхетского государства. Эта точка зрения является общепринятой в историографии 330.

Уже на Гродненском сейме 1793 г. третий раздел Польши был предрешен331. Формальное восстановление режима протектората не означало для Польши даже временной стабилизации. Оставалось только ждать завершения раздела, границы которого должно было определить соотношение сил России, Австрии и Пруссии. В историографии, подобно оценке первого раздела Речи Посполитой, высказывается два противоречивых мнения: Крайние точки зрения сводились к давнему спору об ответственности великих держав за раздел Польши. Продолжатели «прусских традиций» проводили мысль, что Пруссия и Австрия вынуждены были пойти на раздел, противодействуя захватническим планам России. Последователи С.М. Соловьева утверждали, что Россия не смогла сохранить зависимую Польшу перед лицом агрессии со стороны Габсотобургов и Гогенцоллернов. Последний тезис принадлежал советской историографии. Справедливым представляется мнение исследователей, которые считали, что неудачи Австрии и Пруссии, а также опосредованно и России в борьбе с революционной Францией вызвали к жизни взаимное стремление к скорейшему разрешению польского вопроса, к укреплению, таким образом, общих позиций абсолютистских монархий в борьбе на Западе. Восстание Костюшко только укрепило эту решимость 334. Т. Цегельский и Л. Конджеля показали, что планы третьего раздела Польши имелись уПруссии и России еще до восстания под руководством Т. Костюшко, что ответственность за ликвидацию польского государства разделяют Австрия, Пруссия и Россия, что третий раздел Польши был неразрывно связан с кризисом международных отношений 1794-1795 гг., когда абсолютистские режимы Европы, с одной стороны, искали за счет Польши способ разрешения взаимных противоречий для сплочения в борьбе с революционной Францией, а с другой - пытались ликвидировать очаг республиканизма и якобинства в Центральной Европе 335.* * *Анализ зарубежной историографии 1970-х - начала 1990-х годов истории русско-польских отношений второй половины XVIII столетия и разделов речи Посполитой свидетельствует о том, что, в отличие от отечественной историографии, проблемы эти широко освещались в исследованиях историков Польши, Германии, Австрии, США, Англии и Франции в контексте проблем развития международных отношений в Европе, внутренних и внешних факторов становления и развития абсолютизма.

Характерной особенностью историографии рассматриваемого периода стало постепенное сближение позиций национальных историографических школ. Это проявилось, с одной стороны, в развитии сравнительно-исторических и региональных исследований, когда в процессе работы формируются общие для ученых различных стран оценки и концепции, а с другой — в преодолении воззрений, продиктованных субъективными политическими интересами.

Дискуссионной проблемой зарубежной историографии стал вопрос о роли России в Европе и международных отношениях в целом в XVIII в., когда Россия прошла путь от окраинного государства к державе-гегемону и превратилась в крупнейшую континентальную империю в мире. Русско-польские отношения и выход России к Черному морю, по мнению исследователей, сыграли решающую роль в процессе возрастания международного значения Российской империи. При этом одна часть исследователей связывает рост российского влияния преимущественно с действиями России в Восточном вопросе, а другая — с российской политикой в Польше.

Однако содержание понятия «российская гегемония» нуждается в уточнении. Действительно, Россия к концу XVIII в. достигла наибольших военно-политических успехов в сравнении с другими странами, исключительное значение при этом имелиразделы Речи Посполитой. Однако ни победа над Портой, ни гарантия имперской Конституции в Германии, ни декларация о вооруженном нейтралитете не свидетельствуют о возможности России навязать свою волю другим державам. Крупнейшие внешнеполитические акции России в XVIII в. и в первую очередь разделы Польши явились результатом компромисса между абсолютистскими державами, которые делили Европу в соответствии со своими силами и влиянием, но этот процесс не был продиктован гегемонией какой-либо одной страны или коалиции стран.

Вторым важнейшим дискуссионным вопросом является вопрос о роли разделов Польши в европейской политике. В целом в зарубежной историографии высказывается мысль, что территориальные разделы и переделы были характерны для международных отношений XVIII в. Предпринимались попытки разделов шведских владений, владений Габсбургов, Баварии. В этом ряду разделы Польши были наиболее значительным, но не исключительным явлением. Напротив, польская историография подчеркивает исключительность разделов Польши, указывая, что это был единственный в своем роде случай ликвидации без войны, дипломатическим путем, одного из крупнейших европейских государств.

Вопрос о причинах разделов Польши представлен в историографии как комплекс внутренних факторов (упадок Речи Посполитой) и внешнеполитических условий. При этом польские историки подчеркивают, что международные отношения, международные кризисы обусловили разделы польского государства, в то время как слабость шляхетской республики явилась опосредованной причиной, повлиявшей на выбор объекта разделов со стороны Австрии, Пруссии и России.

Отсюда естественно вытекает вопрос об ответственности за политику разделов. Представляется, что, если исключить известного рода публицистику на тему разделов Польши, в современной историографии принцип историзма постепенно приходит на смену политической полемике. Разделы Польши были проявлением характерной для XVIII в. формы разрешения международных противоречий, которая соответствовала как политической практике, так и общественному сознанию. Поэтому принцип ответственности политических режимов и господствующих сословий не должен превращаться в вину народов.

Исходя из этого, в историографии делается вывод об общей ответственности держав, осуществивших разделы Речи Посполитой, среди которых решающая роль принадлежала России, а дипломатическая инициатива исходила от Пруссии.

Важной исследовательской проблемой современного этапа изучения российско-польских отношений является вопрос о целях российской политики в Польше, о возможном российско-польском союзе, проекты которого постоянно возникали, начиная с 1760-х годов, о том, в какой мере этот союз был приемлем для Польши. Исследование этого вопроса требует более глубокого изучения российских архивных материалов, сравнительного анализа внутренней и внешней политики России и Польши XVIII в. в первую очередь со стороны историков России.«Упадок Польши» в новейшей историографии с начала 1990-х гг. - до наших дней. Говоря об указанном новейшем периоде в развитии историографии, понятие «упадок - падение Польши», разумеется, можно применить только условно и с существенными оговорками. Мы употребляем его потому, что этим понятием обозначался комплекс исследуемых проблем с самого начала его изучения. Это понятие было одним из фундаментальных в историографии второй половины XIX в., когда историческая наука приобрела современные формы исследования, тогда же оно получило историографическое обоснование и общепринятое значение.

В той же мере, в какой дискуссии 1970-1980 годов на тему «упадка — разделов Польши» определили, по словам М.Х. Серейского, предшествующий этап изучения проблемы как «историографический», так и дискуссии начала 1990-х годов заложили основы новых подходов к изучению поставленных проблем. Условием и стимулом для этого послужили кардинальные общественно-политические изменения в Центральной и Восточной Европе, да и на континенте в целом.

Возобновление участия российских ученых в международной дискуссии по проблемам «падения Польши» было связано с обсуждением т.н. «белых пятен» в истории России и Польши и российско-польских отношений. Однако довольно быстро проблемы истории Польши и международных отношений XVIII в. приобрели самостоятельное звучание, а их исследование одновременно перешло на новый уровень. С начала 1990-х годов это нашло выражение в публикации трудов историков по данной проблеме не только в своей стране, но и в других странах, например, соответственно в Польше, Германии и России. В то же время исследования по названной теме стали осуществляться в рамках международных научных проектов.

Ныне в Европе сформировались ряд научных центров и школ, занятых изучением истории Польши XVIII в. Так в Польше традиции, заложенные В. Конопчиньским ипродолженные Э. Роетворовеким, успешно развиваются в последние годы в Институте истории ПАН выдающимся польским историком Ежи Михальским и Войцехом Криг-зайзеном, в Варшавском университете - Зофьей Зелиньской и ее школой. В Торуне в этой области работают Ежи Дыгдала и Яцек Сташевский, в Кракове — школа Юзефа Геровского, Кристина Зенковска, Мария Чеппе. В Германии указанная проблематика ныне исследуется школой Клауса Цернака и в Институте Европейской истории в Майнце учениками К.О. фон Аретина и под руководством Хайнца Духхардта и Клауса Шарфа. В Англии в области польской истории XVIII в. работают Р. Буттервик и Г.Т. Луковский. В России польско-российские отношения XVIII в. представлены в новейших трудах П.В. Стегния. Проблематика истории Польши XVIII в. разрабатывается в Институте славяноведения РАН.

Развернувшиеся в историографии с начала 1990-х годов дискуссии как по проблемам общеевропейской истории и истории стран Центральной и Восточной Европы в Новое время, так и истории Польши, России и польско-российских отношений определили важнейшие направления исследований в области истории Речи Посполитой и истории отношений шляхетской республики с соседними государствами в XVIII в. Видное место в этих дискуссиях принадлежало развернутому очерку Л. Копджели и Т. Цегельского «Концерт трех черных орлов (споры о разделах Польши)», опубликованному в 1990 г. в Москве на русском языке. Анализ обсуждаемых историками тем авторы начали с фундаментального (поставленного еще в XVIII в.) вопроса о внутренних и внешних причинах «слабости» Польско-Литовского государства, которые обусловили разделы шляхетской республики. Причем совокупность внешних причин, по их мнению, нашла выражение в европейских кризисах XVII-XVIII вв. На Западе кризисы были связаны с зарождением «протокапиталистических форм производства», па Востоке - с экспансией западного абсолютизма (в первую очередь Швеции). На востоке Европы, отмечали авторы, преодолеть кризисы и успешно противостоять внешним угрозам смогли только страны, также ступившие на путь абсолютизма, в первую очередь Австрия, Пруссия и Россия 337.

Не останавливаясь детально на представленных в исторической литературе проблемах политической централизации государств и формах установленной в них публичной власти в раннее Новое время, укажем только, что, наряду с выдвинутой концепцией, в историографии высказываются и иные точки зрения на характер процессов образования централизованных государств, в том числе и в форме республик с федера"1-10тивным и конфедеративным устройством. При этом исследователями уделяется большое внимание внешним факторам эволюции форм государственной власти, в частности, участию в военных коалициях, союзах и другим проявлениям внешнеполитической деятельности государств. Однако, думается, что применительно к истории Речи Посполитой XVIII в. при сравнительной характеристике политического строя шляхетской республики выявленное и описанное многообразие явлений институционального формирования государств нередко служит основанием для выводов, сделанных вне связи с анализом социальной природы государства. Это в свою очередь влечет за собой не вполне корректные аналогии между «шляхетской демократией» и демократией буржуазного общества или же когда феодальные привилегии отдельных земель и провинций именуются «польско-литовским федерализмом». Вместе с тем исследования по истории отдельных земель, провинций и областей Речи Посполитой имеет исключительное значение для изучения политической истории шляхетской республики, анализа положения сословий и сословных групп. В качестве примера укажем только на новейшие работы Альмут Буэс по истории Курляндии и Е. Дыгдалы - Королевской Пруссии (Западного Поморья) 340.

Значение исследований по истории Польши в контексте европейской истории раннего Нового времени состоит еще и в том, что в историографии рассматриваемого периода появилось немало работ сравнительно-исторического плана как посвященных тем или иным странам в целом, так и отдельным проблемам, рассмотренным на примере ряда стран. Среди таких трудов можно назвать ряд коллективных трудов и тематических сборников. В Польше издан труд : «Речь Посполитая — Европа XVI-XVIII века. Попытка конфронтации» (1999); в Англии - «Польско-литовская монархия в европейском контексте 1500-1795» (2001); в Германии - «Екатерина II, Россия и Европа» (2001); в России - «Польша и Европа в XVIII веке. Международные и внутренние факторы разделов Речи Посполитой» (1999) 341. Последний из названных коллективных трудов был посвящен памяти Лукаша Конджели.

При всех различиях подходов отдельных авторов к рассматриваемым проблемам указанные труды объединяет старый вопрос, поставленный в научном плане еще Л. фон Ранке о принадлежности Польши и России к европейской истории. Их авторы отвечают на этот вопрос утвердительно, безоговорочно отмечая принадлежность обеих стран к европейской цивилизации и подчеркивая, что присущие им особенности исторического развития свидетельствовали только об их своеобразии, как, впрочем, и всехдругих стран континента. В подтверждении этих выводов укажем на фундаментальный труд К. Цернака «Польша и Россия: два пути в европейской истории» и Ричарда Бут-тервика «Последний король Польши и английская культура» 342. Суть противоречий между Польшей и Россией К. Цернак усматривал в антагонизме польской «шляхетской демократии» и «автократии» Московского царства. В этих суждениях не трудно заметить аналогию со взглядами И. Лелевеля. Перемены в соотношении сил между великими державами в начале XVIII в., по словам немецкого ученого, повлекли за собой ограничение суверенитета («кризис суверенитета») Речи Посполитой 343. Этот тезис был обоснован самим К. Цернаком и его учеником М.Г. Мюллером еще в конце 1960-х и в 1970-е годы. Наконец, период разделов Речи Посполитой (1772-1795 гг.) К. Цернак определил применительно к истории Польши как время «крушения государства и национального обновления» 344. Примечательно, что в этом вопросе он присоединился к тем историкам, которые не ограничивали период «национального обновления» временем Четырехлетнего сейма.

Изучение истории Польши и других европейских стран в сравнительном плане стимулировало развитие исследований исторической эволюции представлений народов друг о друге и связанных с этими представлениями образами и стереотипами общественного сознания. Начатые еще в 1970-е годы, такие исследования получили в рассматриваемый период широкое распространение. Естественно, что восприятие в XVIII в. народами Польши, Германии и России друг друга имело большое значение не только для современников, но и оставило глубокий след в исторической памяти и последующих представлениях народов. В последние годы по проблеме взаимного восприятия поляков и русских было выпущено три совместных труда в России 345 и один - в Польше 346. Польский историк Войцех Кригзайзен опубликовал в России на русском языке очерк об освещении в немецкой прессе XVIII в. положения польских протестантов 347. Данная работа является составной частью более широкого исследования об отражении в печати Германии внутреннего и международного положения Речи Посполитой в XVIII в. Применительно к рассматриваемым проблемам исследование взаимного восприятия народов оказалось весьма продуктивным направлением научного поиска. Характерной в этом отношении стала диссертация Т.Т. Кручковского «Польская проблематика в русской историографии второй половины XIX в.» в которой специальная глава была посвящена вопросу об «упадке Польши» 349. В ней автор отошел от собственно анализа историографии, сосредоточив внимание на обзоре русской публицистаки по т. н. «польскому вопросу». Предметом его исследования стало не развитие науки, а комплекс стереотипных общественных представлений второй пол. XIX в. С позиций польской историографии 1970-1980-х годов, автором были подвергнуты критики суждения русских публицистов и публицистические высказывания историков второй половины XIX в.

Исследованию стереотипов общественного сознания была посвящена и фундаментальная работа Мартина Шульце-Весселя «Российский взгляд на Пруссию. Польский вопрос в дипломатии и в обществе царской России и Советского государстваогл1697-1947». Книга эта интересна во многих отношениях. Как видно из заглавия, она посвящена российско-прусским (германским) отношениям, их практике и отражению в общественном мнении России и СССР почти со времени провозглашения Прусского королевства и до ликвидации автономной Пруссии в составе Германии после Второй мировой войны. Для нашей темы названная книга важна, поскольку русско-прусские отношения рассматриваются в ней автором через призму политики обеих держав в Польше. Говоря об истории этой политики в XVIII в., М. Шульце-Вессель подчеркивал, «что история русско-прусских связей, начиная с 1697 г., демонстрирует постоянство общих интересов, направленных па воспрепятствование реформам в Польше. При этом Пруссия как младший партнер России достигает статуса великой державы, на опыте осознавая, однако, именно в польском вопросе подчиненное положение по отношению к России как державе-гегемону» 351. К аналогичным выводам пришел и Ханс Духхардт, исследовавший представления о России прусского короля Фридриха II. Немецкий ученый подтвердил вывод о подчиненности прусской политики внешнеполитическому курсу России, что, по убеждению прусских монархов, «нитями европейской политики управляли не в Париже, а в Петербурге». Однако автор выразил сомнение в обоснован■зетности страха прусского короля перед Россией Последний тезис имеет принципиальное значение, поскольку опасения Фридриха II перед мнимой угрозой российской гегемонии или тем более порабощения Европы разделялись не только многими современниками прусского короля, но и позже немалым числом историков, на страницах сочинений которых этот тезис выглядел уже как политическая аксиоиа. Стоит добавить, что приведенное мнение X. Духхардта разделяет и Клаус Шарф, утверждавший, что правительство Екатерины II, стремясь к господству в Польше, в Германии ограничивалось политикой поддержания равновесия между Австрией и Пруссией 354.

В первую очередь сравнительно исторический подход присущ трудам по истории международных отношений. При этом вопрос о судьбе Речи Посполитой в XVIII в., составлявший одну из важнейших проблем европейской политики продолжает привлекать внимание историков. Разумеется, не обошли стороной эту тему польские исследователи. Однако их работы посвящены отдельным частным проблемам, о чем мы скажем ниже. Обобщающие труды в этой области в последние годы были изданы в Англии Болгарии Германии ив России. Основное внимание авторов этих работ было направлено на изучение эволюции Вестфальской системы и разделов Польши как одного из проявлений кризиса международных отношений во второй половине XVIII в. Избранный ими «геополитический подход» обусловил произвольное и субъективное толкование содержания «государственных интересов», исходя из различных «политических систем» того времени. В то же время во всех трудах разделяется концепция коллективного протектората великих держав в отношении Польско-Литовского государства и ограничения суверенитета шляхетской республики. Вместе с тем положительной стороной указанных трудов было недвусмысленное осознание явно выраженной связи между проблемой реформ государственного устройства Речи Посполитой и международным положением шляхетской республики, а также политикой великих держав.

Однако в указанных российских изданиях по истории Польши и польско-российских отношений присутствуют весьма существенные ошибки и искажения фактов. Так например, П.В. Стегний, несмотря на заявленное намерение следовать архивным источникам, обстоятельства сейма 1766 г. излагает по книге Г. Каплана и пишет, что Н.В. Репнин и другие иностранные послы присутствовали при открытии сейма (?). Далее подобные искажения следуют одно за другим 359. То же самое можно сказать и об описании сейма 1767/68 годов. Вопреки утверждению автора делегация сейма (названная в книге комиссией - ?) была сформирована не на первом заседании сейма, а только после ареста К. Солтыка и т.д. 360. Аналогичные еще более существенные ошибки и неточности присутствуют в написанной Г.А. Саниным главе «Разделы Речи По-споллитой» в «Истории внешней политики России». Так в книге содержатся ошибочные утверждения, что в 1767 г. в Слуцке собралась «конфедерация православной шляхты», что во главе конфедерации диссидентов стал К. Радзивилл (?), что «13 февраля 1768 г. сейм создал комиссию, которая от имени сейма заключила с Россией союз. Речь Посполитая юридически входила в Северную систему». Последний тезис свидетельствует, что автор не осознает разницы между трактатом о гарантии польской конституции и союзным договором, а три различные проблемы: польско-российского союза, гарантии польской конституции и места Речи Посполитой в Северной системе предстают как нечто единое.

Приведенные примеры выбраны специально как непосредственно относящиеся к теме нашего исследования, но отнюдь не для того, чтобы упрекнуть уважаемых авторов в тех или иных недочетах. Мы отметили их, поскольку само появление подобных погрешностей показывает недостаточность введенного в научный оборот фактического материала и не разработанность в отечественной историографии истории Речи Посполитой 1760-х годов и влияния политики великих держав, прежде всего России, на внутреннее и международное положение шляхетской республики.

В известной мере этот пробел характерен и для новейшей историографии в целом. Даже в польской историографии отсутствуют монографические исследования по истории сеймов 1766 и 1767/68 годов, по истории Генеральной конфедерации 1764— 1766 гг., а также по истории магнатских группировок в 1760-е годы, прежде всего «партии» Чарторыских - «фамилии». Исследование политической деятельности магнатов и их сторонников в Короне и Литве предприняла недавно Мария Чеппе, выпустившая монографию о группировке сторонников королевского двора в 1750-е годы, в правление Августа III. Однако это исследование относится к более раннему периоду. Времени правления саксонской династии посвящена фундаментальная монографияо ¿оВ. Кригзайзена о кальвинистской шляхте Польши иЛитвы. В ней автор, уделив главное внимание общественному и сословному положению иноверцев, затронул проблему их участия в политической жизни страны, в частности переориентацию на рубеже 1750-1760 гг. лидеров части диссидентов на сотрудничество с Петербургом. Об отношениях правительства Екатерины II и «фамилии» в 1764-1766 гг. писала 3. Зелиньска, однако автор ограничилась по сути дела только постановкой проблемы детального изучения политических взаимоотношений Станислава Августа, магнатских группировок и иностранных держав как субъектов внутренней политики Речи Посполитой 364.

К исследованию в этом плане роли России 3. Зелиньска обратилась в новейшейт г гсвоей монографии «Из истории польско-российских отношений в XVIII веке». От других монографий на эту тему названный труд отличают весьма широкие хронологические рамки: со второй половины 1730-х гг. - до 1790 г., когда Четырехлетний сеймуничтожил установленную в 1768 г. российскую гарантию государственного строя шляхетской Речи Посполитой. Такой подход автора позволяет проследить политические тенденции во взаимоотношениях России и Польши на протяжении длительного времени. Разумеется, это потребовало ограничить круг рассматриваемых проблем и сосредоточится на двух вопросах: отношении России к планам реформ государственного строя Речи Посполитой и к проекту польско-русского союза. Первый из них имеет богатую историографию, однако автор, в отличие от своих предшественников, уделила основное внимание позиции Петербурга по отношению к реформаторским проектам в Польше практически с того времени, когда они впервые стали обсуждаться при российском дворе, и вплоть до последних месяцев, предшествовавших уничтожению российской гарантии, что практически стало прелюдией к образованию Тарговицкой конфедерации и ко второму разделу Польши, а затем и ликвидации шляхетской республики в 1795 г. Вопрос о польско-российском союзе, напротив, не привлекал особого внимания исследователей, за исключением статей Е. Михальского (1984 г.) и самой 3. Зелиньскойл//(1999 г.), о проектах союза в 1764—1766 гг. Эти статьи положили начало дискуссии, в которой Е. Михальский придерживался мнения о реальности проекта союза и намерении обеих сторон заключить его, чему, однако, помешали взаимные противоречия и сопротивление Пруссии. 3 Зелиньска, напротив, полагала, что в Петербурге считали такой союз неприемлемым, поскольку он предполагал проведение реформ в Польше. Переговоры же о союзе Н.И. Панин использовал для давления на Варшаву.

В монографии о польско-российских отношениях в XVIII веке 3. Зелиньска проследила связь проблем реформ и союза в польско-российских отношениях, начиная со второй половины 1730-х годов. Первая глава посвящена изучению позиции Петербурга в 1738-1744 гг. по отношению к реформаторским замыслам польского двора и пользовавшейся в то время в Речи Посполитой наибольшим политическим влиянием магнатской группировки Чарторыских. На основе детального исследования дипломатической корреспонденции Петербурга с российским послом в Речи Посполитой Г.К. Кейзерлингом, а также с прусским двором 3. Зелиньска проанализировала позицию России по отношению к названным проблемам. Автор опровергает тезис С.М. Соловьева, что при определенных обстоятельствах императрица Елизавета Петровна и канцлер А.П. Бестужев были якобы готовы дать согласие на заключение союза и проведение некоторых преобразований в Польше (в том числе и в военной области). 3. Зелиньска убедительно доказывает, что руководители русской внешней политики, нипри каких условиях, не допускали возможности изменений польского государственного устройства, а в этом случае лишалась почвы и сама идея союза двух стран.

Важнейшую роль в принятии такого решения, как показал автор, сыграла принципиальная позиция правящих кругов Российской империи, предполагавшая русско-прусское согласие по польским делам, что предусматривало сохранение «анархии» в Речи Посполитой. Этот курс не претерпел изменений, даже несмотря на расхождения и вспыхнувшую враждебность Петербурга и Берлина во время войны за австрийское наследство. 3. Зелиньска делает вывод, что русско-прусские разногласия по польским делам, проявившиеся в 1740-е гг., носили сугубо конъюнктурный характер, что в России прусскому королю Фридриху II предоставляли возможность проделать грязную работу по срыву реформаторских начинаний в Польше, действуя за одно с ним в деле консервации существующего государственного устройства Речи Посполитой. Этот тезис имеет, на наш взгляд, весьма существенное значение для продолжающейся более ста лет дискуссии о значении Пруссии во внешней политике России ХУШ-Х1Х в.,"' поскольку на основе источников русского происхождения убедительно продемонстрировано положение Берлина как младшего партнера Петербурга, по крайней мере в политике по отношению к Польше. 1Вопрос о возобновлении курса на проведение реформ в Речи Посполитой вновь приобрел политическую актуальность на рубеже 1762-1763 гг., после дворцового переворота в Петербурге и воцарения Екатерины II, когда новая императрица высказалась в поддержку планов «фамилии» образовать конфедерацию «для исправления порядков» в шляхетской республике. 3. Зелиньска отмечает, что в историографии замысел Чарторы-ских расценивается как единственная возможность в правление новой императрицы получить согласие Петербурга на реформу сейма Речи Посполитой. Такого мнения придерживались X. Шмит, Р. Рёпель, С.М. Соловьев, Ш. Ашкенази, Ю. Нек и В. Конопчиньский. В связи с этим автор поставила перед собой задачу выяснить позицию Петербурга и проследить ее эволюцию по мере развития контактов со сторонниками России в Польше в 1762-1763 гг., чему и посвящена вторая глава монографии.

Следует заметить, что при анализе указанной проблемы 3. Зелиньска уделила особое внимание корреспонденции вновь назначенного послом в Польше Г.К. Кейзерлинга - в то время одного из главных советников Екатерины II по польским делам и авторов концепции российской политики в отношении Речи Посполитой. Примечательно и то, что ранее по разным причинам историки не уделили достойного внимания весьма кратким депешам русского посла 1762-1764 гг. (это относится даже к С.М. Соловьеву), отдав предпочтение более пространным донесениям саксонских дипломатов. В этом смысле труд 3. Зелиньской существенно расширяет источниковую базу исследований в весьма важном вопросе истории польско-российских отношений начала 1760-х гг., что позволило внести важные коррективы в сложившиеся в историографии представления. Автор приходит к выводу, что в действительности высказывания Екатерины II в пользу конфедерации «друзей России» во главе с Чарторыскими и возможных реформ в Речи Посполитой в сопоставлении с направляемыми в Варшаву инструкциями ее сподвижников и советников, а также с позицией, занятой в польской столице русскими представителями, нельзя расценить иначе как дезинформацию со стороны российского двора, что вполне соответствовало выраженному русской императрицей осознанию принципиального расхождения между ее собственными политическими целями и целями «фамилии» в Польше.

В связи с перепиской «фамилии» с петербургским двором 3. Зелиньска затронула вопрос о т.н. «планах государственного переворота» 1763 г., приписываемых Чарто-рыским. Это обвинение было выдвинуто еще современниками из лагеря сторонников саксонской династии. В дальнейшем оно нередко встречается в историографии. В новейшей литературе оно представлено в биографии Станислава Августа, написанной"У (LHКристиной Зенковской. 3. Зелиньска, напротив, представила точку зрения, что все польские конфедерации XVIII в. проводились с тем или иным участием иностранных государств, в чем, в частности, находило выражение ограничение суверенитета Речи Посполитой. Поэтому планы Чарторыских не выходили за пределы, установленные статусом шляхетской республики, и существовавшей политической практикиНовый этап борьбы за проведение реформ государственного строя Речи Посполитой связан с историей сейма 1766 г. В этот период согласие Петербурга на политические преобразования и заключение польско-русского союза вновь приобрело для Речи Посполитой и противостоявших друг другу магнатских группировок решающее значение, поскольку только позиция России могла склонить чашу весов либо в пользу реформаторов, либо консервативного республиканского лагеря. 3. Зелиньска ограничилась, во-первых, только вопросом о реформе польского сейма и о задуманном польским двором ограничении права liberum veto и, во-вторых, временем самого сейма, не рассматривая весьма важный период, который тому предшествовал. В соответствии со своими исследовательскими принципами, согласно которым новые выводы должныподкрепляться расширением источниковой базы исследования, автор вводит в научный оборот «Реляцию о сейме 1766 года», принадлежавшую перу Станислава Августа. Она позволяет осветить те обстоятельства работы сейма, которые не нашли отражения ни в официальных дневниках сейма, ни в корреспонденции как польских политиков, так и наблюдавших за ходом сейма иностранных дипломатов. В последнем случае, прежде всего, имеются в виду донесения Н.В. Репнина и Г. Бенуа в Петербург и Берлин.

3. Зелиньска убедительно доказывает, что события сейма 1766 г., в частности, неудача из-за обструкционистской позиции Екатерины II и Фридриха II проекта о голосовании на сейме «по экономическим вопросам» большинством голосов, со свей очевидностью продемонстрировали «трагическое положение Речи Посполитой» 369. Торжество на сейме поддержанных Россией и Пруссией консервативных сил не только означало усугубление пороков государственного устройства шляхетской республики, что проявилось в законодательном утверждении существовавшего прежде только в силу традиции принципа «вольного голоса», но и утрату ею как внешнего суверенитета (в области международных отношений), так и суверенитета внутреннего (в сфере внутренней политики). В этом смысле итог сейма 1766 г. стал прелюдией к установлению в 1768 г. российской гарантии государственного строя Речи Посполитой.

Три заключительные главы монографии посвящены миссии в Варшаве российского посла Отто Штакельберга. В контексте польско-российских отношений 3. Зелиньска анализирует его позицию в 1777-1779 гг., в период войны за баварское наследство, — в вопросе о польско-российском союзе в 1788-1789 гг., в начале работы Четырехлетнего сейма, - и в период завершения посольства Штакельберга в Речи Посполитой (январь 1789 — июнь 1790 гг.), когда сейм уничтожил российскую гарантию польского государственного устройства. Указанные главы только внешне могут быть представлены как отдельные эпизоды польско-российских отношений, и, разумеется, не Штакельберг является их главным действующим лицом. Центральное место отведено в них российскому послу лишь постольку, поскольку его дипломатическая корреспонденция послужила основой источниковой базы в этой части рассматриваемого труда 3. Зелиньской. Если же говорить о главных героях, то, скорее всего, по существу исследуемых событий и проблем на первом плане выступал польский король Станислав Август.

Личность и политика последнего польского короля вызвала в новейшей литературе возобновление старой дискуссии. Укажем здесь только на три работы, отражающие ее основные направления - книгу А. Захлрского и статьи Е. Михальского и17ПК. Цернака. 3 Зелиньская принадлежит к польским историкам, продолжающим традиции Э. Ростворовского и Е. Мхальского, для которых в личности короля воплотились важнейшие политические тенденции и противоречия эпохи. К этому направлению принадлежал и Лукаш Конджеля. Об этом свидетельствует его книга о Фридрихе Мщинь-ском в 1792—1793 гг. Однако в центре внимания автора был не придворный финансист и администратор Мошиньский, а Станислав Август в период Тарговицы и Гродно. Книга посвящена трагическому финалу Речи Посполитой, когда на сейме в последний раз были вынесены и утверждены конституции о форме правления и о заключении союза с Россией. Таким образом, было продолжено исследование проблемы реформ и польско-русского союза в последний критический период истории польско-литовской шляхетской республики. Имея в виду противоречивое положение польского короля и внутреннюю раздвоенность его политической судьбы, автор озаглавил книгу «Между изменой и службой Речи Посполитой»В связи с миссией Штакельберга в центре внимания 3. Зелиньскойавтора стоит принципиально важная проблема политической роли российской гарантии государственного устройства Речи Посполитой в судьбе страны, или, другими словами, вопрос, составлявший па протяжении почти двух столетий предмет дискуссии не одного поколения польских, и не только польских, историков: возможно ли было позитивное развитие шляхетской республики в рамках российского господства?Обращение 3. Зелиньской к истории польской политики Петербурга во время войны за баварское наследство отнюдь не случайно (отсылаем читателя к опубликованной на названную тему на русском языке статье автора 372). Очередное обострение австро-прусского антагонизма, грозившее новой общеевропейской войной и столкновением России с Оттоманской империей, породило кризисную ситуацию, которая неминуемо должна была отразиться как на внутреннем, так и на международном положении Речи Посполитой. Об этом очевидно свидетельствовал опыт всех международных кризисов XVIII в., когда перед Польско-Литовским государством открывались как перспективы внутренних преобразований, направленных на «активизацию республики», поскольку в них, казалось, были заинтересованы соседи Польши, чтобы использовать ее в борьбе с Турцией, так и угроза нового вмешательства в польские дела великих держав, стремившихся к разрешению противоречий между собой за счет Речи Посполитой.

В связи с этим 3. Зелиньска анализирует позицию Петербурга в отношении планов участия Польши в союзе с Россией в возможной русско-турецкой войне и заключения польско-российского союзного трактата в контексте внутренней ситуации в стране накануне и во время сейма 1778 г. Обращение автора к дипломатической корреспонденции Штакельберга дало возможность рассмотреть названные вопросы с привлечением новых источников, что обусловило не только обоснованность, но и существенную новизну выводов. Так в опровержение практически общепризнанного мнения в монографии показано, что российский посол выступил в поддержку идеи союза с Речью По-сполитой и связанных с этим преобразований в Польше, что он неоднократно обращался к Н.И. Панину и Екатерине II с просьбой предоставить ему полномочия для заключения договора. Однако сама тактика Штакельберга, которому во многом принадлежала решающая роль во внутренних делах республики, за что тот получил прозвище проконсула, свидетельствовала об обратной тенденции, когда накануне и во время сейма, а также в Постоянном совете он поддержал консервативную оппозицию, усилия которой были направлены на срыв реформаторских замыслов Станислава Августа. Эта внутренняя противоречивость в действиях посла, как убедительно доказала 3. Зелиньска, была обусловлена твердой негативной позицией Екатерины II и соответствующими инструкциями Панина, в которых, несмотря на некоторую двусмысленность, решительно выразился курс на недопущение каких-либо преобразований в Речи Посполитой, на неукоснительное соблюдение установленного режима российской гарантии, на неизменность «пассивного положения» республики в международных делах.

Начало новому международному кризису в конце 1780-х гг. в Европе было положено русско-турецкой войной 1787-1791 гг. и Великой французской революцией 1789 г. Он вновь поставил вопрос о политических реформах в Речи Посполитой, о польско-русском союзе и, главное, о самой российской гарантии польской конституции. 3. Зелиньска показала, что единственным способом сохранения российского влияния в Польше мог бы стать союз Петербурга с теми кругами польских реформаторов, во главе которых стояли король Станислав Август и его брат - примас Михал Понятов-ский. Основанием для такого союза должно было послужить согласие по вопросу о реформах и заключении союзного договора, что означало бы не только изменение политического строя шляхетской республики и ее международного статуса, но и отказ Екатерины II от российской гарантии. По мнению автора, в Петербурге не могли не осознавать кризиса российского господства в Речи Посполитой, о чем недвусмысленносвидетельствовали донесения Штакельберга. Однако в российской столице, вопреки очевидному, отстаивали старые принципы сохранения политической «анархии» в Польше, что, в конечном счете, обусловило поляризацию политических сил в стране и свержение российской гарантии и в то же время поставило политиков, склонных к соглашению с Россией, перед выбором между присоединением к «патриотическому лагерю», либо к «Тарговице».

В связи с книгой 3. Зелиньской, мы не можем обойти одного вопроса, который затрагивается автором только частично, но имеет, на наш взгляд, непосредственное отношение как к проблеме польско-русского союза, так и российской гарантии. На протяжении всего XVIII в. целью российской политики в Польше было устранение в Речи Посполитой иностранного влияния и установление исключительно российского господства. Впервые эта цель была недвусмысленно сформулирована во время бескороле-вья в 1763 г. и в известной мере достигнута с избранием на престол Станислава Августа. 3. Зелиньска детально рассмотрела позицию русской дипломатии в Польше перед лицом прусского дипломатического наступления осенью 1789 г. 373 и ее поражение в вопросе о прусско-польском альянсе в 1790 г. 374, что знаменовало собой не только бесплодность в стратегическом отношении русской политики изоляции Польши в международных делах и финал установленной Россией «политической системы» в Речи Посполитой, но и итог миссии О. Штакельберга в Варшаве.

Как уже было отмечено выше, 3. Зелиньска избрала для своего исследования только две, хотя и принципиально важные, проблемы истории польско-российских отношений XVIII в. Тем не менее, рассматриваемый труд позволяет оценить характер этих отношений в целом. Автор на основе детального анализа источников и историографии убедительно показывает, что каждый раз, несмотря на колебания и туманные недоговоренности, Петербург по обоим вопросам занимал твердую и последовательную негативную позицию, что не только обусловило крушение реформаторских проектов в Речи Посполитой и отклонение правящими кругами России планов союза с Польшей. Такой курс оказался пагубным не только для Польши, поскольку он привел к разделу страны, но и для Российской империи, вынужденной испытать поражение своей внешнеполитической стратегии. Эти выводы, как представляется, убедительно обоснованы автором.

Однако остается вопрос о том, были ли у польско-русского союза и планов реформ в Речи Посполитой при поддержке России объективные основы, и в какой мереоб этом свидетельствовали шаги Петербурга, позволявшие определенной части правящих кругов Польши надеяться на возможность союза и преобразований? В течение столетия, с 1686 г., проблема союза двух стран практически неизменно оставалась в повестке дня отношений России и Польши. Уже это обстоятельство, по нашему мнению, указывает, что взаимная потребность в заключении союза носила отнюдь не только конъюнктурный характер. Без «соединения с Польшей», как писали в XVIII в., Россия не смогла бы проводить активную политику ни в «Восточном вопросе», ни в Европе в целом. Тем не менее, для решения этой стратегической задачи в Петербурге избрали иные средства и иную тактику. Усилия, направленные с начала 1760-х гг. на установление безраздельного российского господства в Речи Посполитой, повлекли за собой раздел страны, а каждый следующий шаг на пути осуществления этой политики подрывал как возможность польско-русского союза, так и перспективы прогрессивных политических преобразований в Польше.* * *Краткий обзор историографии истории Польши и истории международных отношений XVIII века, связанных со шляхетской Речью Посполитой, свидетельствует, что исследование названных проблем по-прежнему остается одним из актуальных направлений исторической науки. При этом центральное место в современных исследованиях занимает вопрос о характере сословного и политического строя шляхетской республики, роли внешнего фактора в формировании ее внутренней и внешней политики. В концентрированном виде эти вопросы могут быть представлены как проблема политических реформ, направленных на централизацию республиканских институтов государственной власти в условиях ограниченного внутреннего и внешнего суверенитета Речи Посполитой, что самым тесным образом связано с историей разделов Польши.

Особое значение для новейшей историографии является состояние источнико-вой базы исследований. В значительной мере историки опираются на классическую историографию второй половины XIX - первой половины XX вв., заимствуя не только введенные предшественниками в научный оборот источники, но нередко и концепции тех периодов. Разумеется, непреходящей заслугой классиков было то, что они более чем на столетие удовлетворили потребности науки в комплексе источников по указанным проблемам, благодаря своим монографиям, обобщающим трудам и фундаментальным публикациям исторических документов. Однако уже на нынешнем этапе исследований историки признают недостаточность имеющегося материала. Среди многих исследователей, придерживающихся такого мнения, это в частности отмечали 3. Зелиньска и историк из Литвы Раму не ШмигельскитеПодобной постановкой исследовательских задач объясняется одна из причин интереса современных исследователей к истории польско-российских отношений и к политической истории XVIII века в целом, что связано не в последнюю очередь с широкой доступностью, не только для российских ученых, но и для их зарубежных коллегVотечественных архивов. Однако следует подчеркнуть, что пе меньшее значение имеет обращение к архивам Германии, Австрии и Франции. Особо укажем на значение для данной проблематики архивов Австрии и Саксонии, материалы которых практически не опубликованы.

В связи с этим следует отметить, на наш взгляд, важнейшую особенность современных исследований по названной теме. Она состоит в том, что новый уровень научного анализа достигается не только и не столько за счет критики воззрений предшествовавшей историографии, сколько путем углубленного и более детального изучения источников, достигается на основе максимального привлечения конкретного фактического материала, что позволяет выйти на новый уровень обобщения, уточнить, а нередко и пересмотреть признанные концепции. Нельзя не сказать, что подобный метод исследования позволяет верифицировать и собственные суждения путем их сопоставления с данными широкого круга различных источников, которые сами, как отражение политической практики исследуемой эпохи, становятся критерием оценки высказываний ученого.

Цели и задачи исследованияКак следует из обзора историографии, проблемы социально-политического развития и истории сословного строя Польско-Литовского шляхетского государства в XVIII в. и влияние на это развитие внешнего фактора находятся постоянно в центре внимания не только польской, но и мировой исторической науки. Внимание это обусловлено еще и тем, что «польский вопрос» и разделы Речи Посполитой оказали существенное влияние на судьбы европейских государств в эпоху кризиса и крушения общественной системы и международных отношений «старого порядка». На значимостьобеих отмеченных тенденций указывает продолжающаяся вот уже два столетия научная дискуссия о внутренних и внешних причинах упадка Речи Посполитой и разделов польского государства. С недавнего времени в эту дискуссию вновь включились и российские историки.

Однако современные исследования названных проблем обнаруживают потребность, во-первых, детального критического анализа введенных в научный оборот фактического материала и исторических источников и, во-вторых, расширения источнико-вой базы исследований. Это позволит вывести исследования на новый качественный уровень, поскольку до сих пор существующие в историографии концепции базируются преимущественно на классических трудах историков второй половины XIX в. Особенно это касается отечественной историографии. Разумеется, решение такой задачи возможно только в рамках серии монографических исследований отдельных наиболее актуальных проблем.

К таким проблемам принадлежит вопрос о характере установленного в конце 1760- начале 1770-х годов режима иностранной гарантии государственного устройства и сословного строя шляхетской Речи Посполитой. Вопрос этот самым тесным образом связан с центральной проблемой польской истории рассматриваемого периода - проблемой реформирования политических институтов республики, а также актуальным вопросом о планах заключения польско-российского союза. В то же время вопрос о российской гарантии польской конституции и связи ее с проблемой союза двух стран не исследован ни в польской историографии, ни в историографии других стран.

Политически вопрос об установлении гарантии решался на сеймах 1766 и 1767/68 годов. Однако, несмотря на то, что в современной науке изучению истории польских сеймов придается большое значение, история названных сеймов исследована недостаточно, хотя именно на них решались судьбы реформ в Речи Посполитой, диссидентский вопрос, проблема взаимоотношений республики с великими державами и ее места в Северной системе.

Исходя из этого, формулируется тема диссертационного исследования: «Сеймы Речи Посполитой 1766-1767/68 годов и установление гарантии государственного строя Польско-Литовской шляхетской республики» и ставится задача проследить ход подготовки и проведения сеймов, рассмотреть расстановку внутренних и внешних политических сил, проанализировать формы и методы политической борьбы, исследовать внутреннюю функциональную структуру системы политической власти, установленной врезультате заключения трактата о гарантии государственного строя Речи Посполитой, рассмотреть влияние гарантии на международное положение шляхетской республики.

Для решения этой задачи предполагается провести фронтальное обследование опубликованных и введенных в научный оборот источников, а также привлечение нового архивного материала, позволяющего с большей детальностью и достоверностью восстановить ход событий и на этой основе верифицировать существующие в историографии представления и концепции.

Методы исследованияМетодология исследования основывается на «материалистическом понимании истории» и теории общественно-экономических формаций. При этом, мы исходим из сложившейся системы представлений о сословном и политическом строе позднего феодализма, сложившемся в Центральной и Восточной Европе («к востоку от Эльбы») в раннее Новое время, из диалектической взаимозависимости сущности и формы государств и государственной власти. В работе мы придерживались концепции многообразия форм политической централизации государств в условиях эволюции сословно-представительных учреждений. Мы также руководствовались общенаучными принципами историзма, сравнительного и комплексного изучения явлений и процессов общественного развития, основанного на критическом анализе источников, а также «методом восхождения от абстрактного к конкретному».

Обзор источниковКруг исторических источников, составивших основу диссертационного исследования, весьма широк, что обусловлено, во-первых, характером исследовательской задачи, объединяющей комплекс проблем истории сословного строя, политического устройства Речи Посполитой, отношений шляхетской республики с соседними странами и великими державами в 1760-е годы. В последнем случае следует принять во внимание принципиально важное обстоятельство, что политика иностранных государств зачастую непосредственно воздействовала на внутриполитическую ситуацию в Польско-Литовском государстве и на тенденции его развития. Во-вторых, сами указанные проблемы внутренних социально-политических процессов в Речи Посполитой, с учетомвлияния на них внешнего фактора, нашли отражение в самых разнообразных источниках: как по их происхождению, по их типу и форме, так и по их содержанию. Сложность и многосторонность изучаемого комплекса явлений обусловливают и то, что каждый отдельный источник отражает только отдельную сторону или деталь исследуемого процесса. Это требует в большинстве конкретных случаев обращения к нескольким источникам, к группе источников, их критическому сопоставлению не только с точки зрения определения степени достоверности сведений самого источника, но и выявления способа отражения в нем изучаемого явления, а также представленной в источнике политической тенденции. В-третьих, на объем и характер источниковой базы работы не могла не повлиять уже отмеченная выше специфическая вовлеченность во внутренние польские дела и события вокруг Речи Посполитой иностранных государств, что естественно потребовало обращения не только к польским источникам, но в первую очередь к источникам российского происхождения, как, впрочем, и к источникам других иностранных государств.

При этом следует иметь в виду, что более развитый, по сравнению с институтами государственной власти и управления Речи Посполитой, бюрократический аппарат абсолютистских государств создал и сохранил весьма значительный корпус источников, относящихся, в частности, к истории Польши, количество и объем информации которых существенно превышает документальное наследие шляхетской Речи Посполитой.

В работе по признаку принадлежности к стране происхождения были использованы источники польского, российского, прусского, итальянского, австрийского, французского, саксонского и датского происхождения. К сожалению, мы не имели возможности обратиться непосредственно к материалам австрийских, саксонских и французских архивов, поэтому пользовались только публикациями документов в Сборниках Русского исторического общества, а также источниками, опубликованными и приведенными в пространных цитатах и в изложении в трудах А. Арнета, А. Бера, Э. Германа. Укажем также на значение недоступных автору фондов Венского государственного архива (фонды Ноээюа и Ро1отса), а также Архива Саксонии, которые сохранили, в частности, материалы, возникшие в среде противников России и политики Станислпва Августа и «фамилии». Говоря о происхождении источников, следует отметить, что поскольку Речь Посполитая находилась в центре исследуемых проблем и с этой точки зрения средоточием политики соседних держав, то исторически сложилосьтак, что многие польские источники были включены в той или иной форме в состав зарубежных источников или сохранились в зарубежных архивных фондах.

Особо надо отметить в этой связи значение российских источников. Многосторонние и тесные связи на протяжении веков народов России и Польши обусловили в значительной степени общность источниковой базы по истории наших стран. Эта общность проистекает не только из потребностей сравнительно-исторических исследований, но и объясняется необходимостью использовать соответственно русские и польские источники для изучения истории как польско-российских отношений и связей, так и конкретной истории каждой из наших стран. Наше обращение к российским источникам объясняется не только их наиболее значительным объемом и большей доступностью, но, прежде всего, особой ролью российской политики в истории Речи Посполи-той рассматриваемого периода. Поэтому для оценки этой политики мы привлекли ряд источников, относящихся к внутренней политике России и только апосредованно касающихся истории Польши (например, императорские манифесты о возвращении в Россию беглых крестьян или дворянские наказы Уложенной комиссии 1767-1768 гг.).

Важнейшие использованные в работе источники можно разделить по формальным признакам на 12 групп. К первой группе принадлежат материалы законодательства• 376Речи Посполитой. В нее входят помещенные в Собрании законов (Volumina legum) конституции (постановления) сеймов 1764, 1766 и 1767/68 гг., Акты Генеральной литовской и Генеральной коронной конфедераций 1764-1766 гг., Акт лимитации сейма 1767/68 г. и Акты полномочий делегации сейма и российского посла Н.В. Репнина для заключения трактата о гарантии, «Трактат вечной между Речью Посполитою Польскою и Империею Всероссийскою» 24 февраля 1768 г. с приложениями. В дополнение к материалам законодательства относятся акты верховной власти: Акты конфедераций 1767 г.: Торуньской, Слуцкой, Генеральной Литовской и Генеральной Коронной (Ра-домской), универсалы короля Станислава Августа и маршала Генеральной конфедерации (1767 г.) Кароля Радзивилла, хранящиеся в делах российского посольства в Варша377ве. Материалы законодательства и акты верховной власти позволяют охарактеризовать итоги политической борьбы по важнейшим вопросам внутреннего и международного положения Речи Посполитой рассматриваемого периода.

Ко второй группе принадлежат Дневники (Dyaryuszy) сеймов. Она включает в себя как официальные диариуши 378, так и записи дневников, составленные отдельными наблюдателями. Перечень сохранившихся в архивах и рукописных собраниях дневнилпдков приведен В. Конопчиньским. Диариуши представляли собой сочетание протокольной и журнальной записи. По полноте и тенденциозности изложения они отличались друг от друга, в чем нашли отражение интересы составителей и их политические позиции. С этой точки зрения интересны хранящиеся в Гданьском архиве диариуши, составленные на немецком языке представителями диссидентов и на французском языке предназначенные для французского резидента 380. Помимо официальных изданий нами были использованы также дневники сеймов, направленные послами России и Пруссии для сведения в свои столицы. Последние составлялись сразу по окончанию нескольких заседаний и прилагались к еженедельным донесениям дипломатов. Они были достаточно краткими, за исключением передачи наиболее важных речей, но не подвергались редактуре, как это было с итоговыми изданиями. Правда существенных разночтений между первыми и вторыми обнаружено не было.

К третьей группе относятся материалы Сенатских советов, секретных Рад Сената, Совета при короле (Станиславе Августе), Советов конфедераций. В работе были использованы постановления Сенатских советов (Senatus consulta), а также фрагменты протокольных и журнальных записей заседаний других Советов и письма (Мнения) сенаторов и королевских министров. Наиболее важные из них относятся ко времени кануна сейма 1766 г. Это, во-первых, ответы сенаторов на письма de liberatorias Станислава Августа в мае-июне 1766 г. и, во-вторых, «Пункты.» Совета при короле (налотчала августа 1766 г.). Первые были присланы Репниным в Петербург, а вторые сохранились в фонде Варшавской миссии.

К четвертой группе принадлежат Донесения о сеймиках и принятые на них инструкции послам на сейм. Такие донесения 1766-1767 гг. содержатся в корреспонденции магнатов в фонде Радзивиллов, и Ежи Мнишека, в депешах Н.В. Репнина, который в 1766 г. получал информацию от Ф.К. Браницкого, Б. Годского, А. Забелло, А. Пониньского и других лиц. В 1767 г. «Реляции» о сеймиках получал секретарь Ратотдомской конфедерации М. Матушевич. Рапорты о сеймиках посылали русскому послу и по команде, а также фиксировали в журналах направленные в места проведения сеймиков командиры русских военных отрядов. Важным источником о проведении сеймиков в Малой Польше является Журнал П.Н. КречетниковаК пятой группе относятся межгосударственные договоры и официальные декларации великих держав, касающихся Речи Посполитой и режима иностранного протектората в отношении шляхетской республики. В работе были использованы союзныйдоговор России и Пруссии 1764 г. и русско-прусские конвенции 1764 и 1767 гг. в совокупности с материалами их подготовки, редакций и ратификации, а также декларации Екатерины II и Фридриха II 1764-1767 гг. по диссидентскому вопросу и о незыблемости существующего государственного устройства и о недопустимости «нововведений» в Польше. К этой же группе относятся декларации Англии и Дании (как гарантов Оливского договора) в поддержку диссидентов, Бреве Папы Клементия XIII в защиту католической веры и «свобод республики», а также решения по польским делам Советов при дворах могархов Австрии, Саксонии и Франции с 1763 до февраля 1768 гг.

Шестую группу составили письма Екатерины II, Станислава Августа и Фридриха II, адресованные друг другу с 1762 по 1767 гг., поскольку в них нашло отражение обсуждение на высшем уровне проблем политического строя и международного положения Речи Посполитой.

К седьмой группе принадлежат инструкции монархов, министерств и внешнеполитических ведомств великих держав, а также Римской курии, адресованные своим представителям в Польше и при других дворах. Инструкции Римской курии приведенытогфундаментальной классической публикации А. Тайнера. Они посвящены главным образом трем вопросам: положению и тактике католической церкви, в частности, назначению примаса (главы польского епископата) после кончины В. Луьеньского и, главное «делу диссидентов».

Инструкции французские содержатся в публикациях, посвященных истории секретной дипломатии Людовика XV и в классическом издании инструкций французского386внешнеполитического ведомства до эпохи Великой французской революции. В целом эти инструкции отражают занятую Францией позицию невмешательства в польские дела, а также свидетельствуют, что в рассматриваемый период никаких расхождений в политической оинии по польскому вопросу между официальной дипломатией и «Секретом короля не наблюдалось.

Инструкции венского двора приведены в классических исследованиях А Арнета и А. Бера 387. Эти монографии, как уже было отмечено в обзоре историографии, отразили официальную позицию монархии Габсбургов по польскому вопросу, что проявилось и в выборе приведенных авторами (опубликованных в документальных приложениях, процитированных и изложенных) источниках.

Прусские инструкции содержатся в фундаментальной публикации Политической корреспонденции Фридриха II, в подготовленной Э. Германом публикации донесений прусских посланников при российском дворе и в депешах прусских кабинет-министров К.В. Финкегнштейна и Э. Герцберга в Тайном государственном архие Пруссии (Geheimes Staatsarchiv Preußischer Kulturbesitz) в Берлине.

Инструкции российского правительства подразделяются на 3 вида:а) инструкции-наставления, определявшие стратегические и долговременные задачи посольства, таким было «Общее наставление» Г.Кейзерлингу и Н.В.Репнину 1763 г.;б) императорские рескрипты с контрассигнацией канцлеров, определявшие важнейшие текущие задачи, к ним примыкали «собственные письма» Екатерины II; в) депеши и собственные письма канцлеров, вице-канцлеров и Н.И. Панина, который не имел чина канцлера, но был назначен первоприсутствующим членом Коллегии Иностранных дел и в этой должности являлся фактически руководителем внешней политики России.

К восьмой группе относятся донесения иностранных послов в Варшаве Н.В. Репнина, прусского резидента, с 1766 г. - посла Гедеона Бенуа, нунция Антонио Висконти, датского посла Армана Сен-Сафорена, саксонского посла Августа Эссена. Донесения послов содержали обширнейший и самый разнообразный материал о внутреннем и международном положении Польши. Весьма важны были приложения к донесениям, в которых были присланы самые различные документы официального и частного характера.

К девятой группе принадлежат донесения послов при дворах великих держав В.Ф. Сольмса и И.М. Лобковича - из Петербурга, B.C. Долгорукова и К. Сальдерна - из Берлина, Д.М. Голицыеа и Я.Ф. Рода - из Вены, Д.А. Голицына, Г.А. Штаремберга и сменившего последнего Ф. Мерси д'Арженто из Парижа и других. В этой группе было предпринято фронтальное исследование опубликованных источников, дополненное изучением архивных материалов (См. указатель архивных фондов и важнейших исторических источников, использованных в работе).

Десятую группу составили документы военного управления России: материалы Военной Коллегии, канцелярий главнокомандующих и командующих корпусами русских войск в Польше, «расписания» действий частей и соединений, приказы Н.В. Репнина и других командиров, а также рапорты о действиях войск.

К одииадцатой группе относится корреспонденция вождей магнатских группировок Чарторыских, Понятовских, Е. Мнишека, К. Солтыка, Потоцких, Я.К. Браницкого, К. Радзивилла а) между собой; б) адресованная иностранным дворам и дипломатам; в) своим сторонникам, агентам и клиентам в Польше, например,Я.Б. Алое, М. Вельгурскому, Я. Фрычинскому, В. Якубовскому. К этой группе примыкают прокламации, воззвания, протестные манифесты, отразившие позицию различных группировок магнатов и шляхты, а также пасторские послания епископов. Среди политических сочиненийК двенадцатой группе принадлежат различные политические сочинения польских авторов. Центральное место среди них занимают мемуары короля Станислава Августа с черновыми и подготовительными материалами, среди которых немало копий оригинальных документов, в частности, есть фрагменты составленного королем диа-риуша сейма 1766 г. К мемуарам последнего польского короля примыкает его переписка с М.Т Жоффрен 388, получившая известность во Франции и в Европе. В этих письмах Станислав Август пытался информировать версальский двор и французское общество о событиях в Польше и своих политических намерениях. Следует упомянуть также «ЗаЛОЛписки» С. Любомирского в которых коронный маршал, бывший на стороне старших членов «фамилии» в конфликте Чарторыских с королем и молодым окружением последнего, описал события, предшествовавшие Барской конфедерации, в частности сеймы 1766 и 1767/68 гг. Упомянем также сочинения Е. Китовича М. Матушевича 390, сохранившие ценные свидетельства идеологии и политической практики Радомской конфедерации.

В целом использованные в работе источники существенно расширяют базу исследования, позволяют ввести в научный оборот новый фактический материал, уточнить сложившиеся до сих пор в историографии представления о развитии событий и политической ситуации в Речи Посполитой и вокруг шляхетской республики, продвинуться вперед в исследовании дискуссионных научных проблем.

Речь Посполитая в первой половине XVIII в.

Основой социальной и сословной организации польского общества XVIII в. являлись шляхетские поместья и магнатские владения, давно уже утратившие последние черты военно-землевладельческой организации господствующего сословия.

Начиная с XV в., шляхетское сословие и можновладцы отстояли свою практически полную независимость от королевской власти. Владения шляхты в экономическом и сословно-корпоративном отношении тяготели к магнатерии, что, в частности нашло выражение в различных формах патроната крупных землевладельцев в отношении своих шляхетских «собратьев» 391. Таким образом, концентрация феодального землевладения в Польше и Литве произошла вокруг магнатских владений в рамках местных феодальных корпораций отдельных поветов, земель, провинций. Такая структура феодального землевладения лежала в основе сословного и политического строя Речи Посполи-той - польско-литовской шляхетской республики, основанной в результате унии Польши и Литвы 1569 г.

Децентрализация землевладения в целом обусловила консервацию в Польско-Литовском государстве элементов феодальной обособленности на всех уровнях социальной структуры польского общества, в полной свободе шляхты от всех государственных повинностей и от любого контроля со стороны центральной и местной власти. Во владении представителей господствующего сословия находились даже земли (коро-левщины, староства), формально принадлежавшие королю, который был обязан раздать их в пожизненное владение высшим должностным лицам республики. Единого городского сословия («третьего сословия») в Речи Посполитой не сложилось. Польское бюргерство было представлено корпорациями отдельных городов, сословный статус которых в разных провинциях и землях, а также в королевских и владельческих городах существенно отличался друг от друга. Основную массу населения составляло закрепощенное крестьянство, находившееся в полной зависимости от шляхты, владевшей землей и крестьянами.

Заметное влияние на сословное устройство Речи Посполитой оказала конфессиональная структура населения шляхетской республики, ее провинций и земель. В составе сословий Польско-Литовского государства присутствовали относительно обособленные по признаку вероисповедания сословные группы, объединявшие униатов, православных, протестантов (лютеран и кальвинистов) и последователей некоторых других религий. В частности среди польской шляхты, наряду с католическим большинством, существовала т.н. диссидентская шляхта сословные политические права которой, по сравнению со шляхтичами-католиками были существенно ограничены.

Оформившиеся в XV-XVI вв. феодальные сословные привилегии и политические свободы польской шляхты были весьма привлекательны для знати соседних с Польшей областей и стран, что послужило основой не только для унии Польши и Литвы, но и для присоединения к Польско-Литовскому государству Западного Поморья (Королевской Пруссии), Ливонии (Инфлянт и Курляндии) и других областей. В началеXVII в. вопрос о возможной унии с Речью Посполитой рассматривался в среде господствующих сословий Московского государства 393.

В политическом отношении сословное господство и привилегии шляхты Польши и Литвы нашли выражение в республиканской политической организации «государства двух народов» - Речи Посполитой — политический строй которого еще в XVI в. получил название «шляхетская демократия», правда, как можно заключить из обзора историографии, он нередко отождествлялся иностранцами (современниками и историками) с «анархией». В шляхетской республике практически все должности государственного и местного управления восходили к институтам сословного представительства и замещались либо по выборам, либо по королевскому назначению, которое фактически сводилось к выбору на должности воевод и каштелянов представителей магнатской олигархии. Причем эти последние, став сенаторами, выступали не как королевские назначенцы, а как представители воеводских земских шляхетских корпораций.

По своему социальному устройству и основам сословного строя, выраженным в монополии дворянства на владение землей и крепостными крестьянами, Польско-Литовское государство XVI-XVIII вв. не отличалось от других стран Центральной и Восточной Европы, где также господствовали феодальные отношения, а сословное устройство развивалось по пути к диктатуре дворянства. Главное отличие состояло в том, что в Австрии, Пруссии и в России, государственное (домениальное) землевладение послужило основой концентрации феодального землевладения в целом, а централизованное перераспределение (через государственную казну) значительной части феодальной ренты обусловило единство господствующего сословия и бюрократии (военной и гражданской). Причем в XVIII в. бюрократия и дворянство в этих странах образуют единый класс-сословие, а поступление на государственную службу отдельных представителей других сословий означало включение их в состав дворянства.

Становление абсолютизма в Австрии, Пруссии и России было связано с тяжелыми войнами, из которых эти страны смогли выйти победителями благодаря максимальной мобилизации внутренних ресурсов страны, осуществленной дворянством, поддержавшим своих правителей как абсолютных монархов.

Для Речи Посполитой тяжелые военные испытания во второй половины XVII в., а также годы Северной войны 1700-1721 гг., ареной и участницей которой стала польско-литовская шляхетская республика, обернулись иными последствиями. Сокращение ее территории и населения негативно сказались на характере развития экономики и социальной структуры Речи Посполитой. Республика в XVIII в. оказалась в политической зависимости от великих держав: от России, Австрии и Пруссии, заключивших между собой договоры, предусматривавшие незыблемость «анархического» государственного устройства Речи Посполитой, а опосредованно и от других великих держав, заинтересованных в сохранении децентрализации и слабости шляхетского государства.

В XVIII в. политическая власть в Речи Посполитой безраздельно принадлежала шляхте, все представители которой, будь то богатейшие и титулованные магнаты или мелкие «незаможные» шляхтичи обладали равными сословными правами, в том числе и правами политическими 394. Полновластие шляхты осуществлялось в постановлениях (конституциях) сейма, в котором были объединены «три стана» Речи Посполитой: король, сенаторы (епископы, воеводы и каштеляны) и рыцарство, представленное избранными на сейм послами. В случае выборов короля - главы республики - шляхта могла прибыть на сейм в полном составе («сколько бы ее ни было»). Собравшиеся на сейм сенаторы и послы (избранные на сеймиках депутаты от воеводств, земель и поветов) решали важнейшие государственные вопросы: выборы короля, объявление войны и заключение мира, введение налогов и расходование общественных средств, формирование вооруженных сил республики, объявление в случае войны ополчения шляхты («Посполитого рушения»), отношениями с иностранными государствами и т.д. Сейм являлся высшей инстанцией по судебным делам. Все постановления сейма считались принятыми только при единогласном голосовании, в противном случае сейм считался сорванным, а все ранее принятые его решения недействительными. Разорвать сейм мог даже голос одного единственного посла. Такое правило было освещено традицией и называлось «правом вольного голоса» (liberum veto). Обратной его стороной было право конфедерации. Оно фиксировало одну из важнейших шляхетских привилегий, возникновение которой относится к 70-м годам XVI в., после смерти короля Сигизмунда Августа. В соответствии с ней, отдельная группировка шляхты под предлогом защиты своих прав могла образовать особое объединение - конфедерацию - и от ее имени присвоить себе функции верховной власти 395, а также официально обратиться за поддержкой к иностранным государствам, к чему так или иначе прибегали все конфедерации Речи Посполитой в XVIII в. Слабая конфедерация могла быть объявлена «бунтом» и подавлена. В случае же признания конфедерации законной, сейм, проводимый при конфедерации, принимал решения большинством голосов.

По своему происхождению оба права: liberum veto и конфедерации, освященные в шляхетском сознании как «зеница вольности» и призванные охранять свободы польской шляхты, были связаны с феодальным суверенитетом каждого отдельного владетеля и шляхетских корпораций. Они представляли собой наследие средневековья и феодальной раздробленности. Однако в действительности голос одного посла на сейме или выступивших с манифестом конфедератов могли иметь значение и представлять собой реальную силу только в том случае, если за ними стояли возглавляемые магнатами политические группировки шляхты, именуемые иногда «партиями» или по-польски «stronnietwo» - сторонники.

В 1730-1750-е гг. такими «партиями» были группировки: Чарторыских («фамилия») во главе с князьями Августом - воеводой русским и Михалом - канцлером литовским, Потоцких во главе с «малым королем» Польской Руси киевским воеводой Франтишеком Салерием Потоцким, «дворская партия» во главе с коронным надворным маршалом Ежи Августом Мнишеком. Значительную роль играли группировки, воз/ главляемые гетманами Яном Клеменсом Браницким и Михалом Радивиллом (Рыбенко). Собственные политические интересы имели и другие опиравшиеся на своих сторонников великие роды: Любомирские, Яблоновекие, Массальские, Сапеги и др.

Важнейшей особенностью политической системы Речи Посполитой эпохи олигархии был конгрессивный характер сеймов, когда избираемые сеймиком в поветах и/воеводствах послы на сейм получали инструкции по голосованию. То есть представлявший земскую шляхетскую корпорацию сеймик, направлявший послов на сеймы и депутатов в трибуналы, становился ключевым звеном политической системы шляхетской республики, а земское (феодальное) начало преобладало над общегосударственным.

Говоря об особенностях польского сейма, следует указать также на то, что, обладая полновластием в конституционном Схмьюле, соединяя в себе прерогативы законодательной, исполнительной и судебной власти, сейм Речи Посполитой функционально не имел возможности и соответствующих органов для реализации собственных постановлений. Поэтому на практике из всех властных функций сейм мог реализовать лишь функцию законодательной власти, да и то только в том случае, если не был парализован, обструкцией сеймиков, волей конфедерации или сорван той или иной магнатской группировкой, воспользовавшейся для этого процедурными проволочками или правом liberum veto.

Продолжением полновластия шляхты была слабость королевской власти, которая была не только ограничена в самой значительной мере по закону, но, главное, не имела социальной опоры в господствующем сословии, которое постоянно подозревало королей в намерении установить абсолютизм или наследственное правление и поэтому саботировало, а нередко и открыто выступало против любых королевских начинаний. Короли зачастую не могли воспользоваться даже имевшимися правами, а вынуждены были действовать теми же политическими методами, что и шефы магнатских «партий», привлекая сторонников и подкупая противников раздачей староств и должностей, инспирируя «разрыв» сеймиков и сеймов, образование конфедераций, сталкивая друг с другом магнатские группировки. Эта тактика дополнительно наглядно демонстрировала, что в отсутствие государственного аппарата страна могла управляться только посредством магнатских «партий» и группировок, направлявших действия шляхетских корпораций и политическое движение шляхты.

Таким образом, в первой половине XVIII в. наиболее негативное влияние на внутреннее положение Речи Посполитой оказали сословные привилегии шляхты, которые делали практически невозможной мобилизацию внутренних ресурсов феодального землевладения и страны в целом в общесословных и государственных интересах, о чем свидетельствовала полуфеодальная неэффективная податная система, расстроенные государственные финансы и денежное обращение, находящаяся в упадке военная организация и отсутствие государственного аппарата, способного разрешить назревшие проблемы страны ни за счет внутренних ресурсов (путем реформ), ни с помощью успешной внешней экспансии. Все это усугублялось кризисом политической системы польско-литовской шляхетской республики, основу которой составляли отягощенные многочисленными пережитками земской феодальной обособленности органы сословно представительной монархии, безраздельно находившиеся в руках господствующего шляхетского сословия. О кризисе политического устройства Речи Посполитой свидетельствовало в частности то, что с 1735 по 1762 гг. за время правления коронованного в январе 1734 г. польского короля Августа III, в относительно мирный для республики период из 15 сеймов принятием постановлений (конституций) завершился только один сейм 1736 г.397Опасность подобного положения дел в известной мере сознавалась отдельными представителями правящих кругов Речи Посполитой, понимавших, что пораженная внутренней слабостью Польша становится заложницей политики великих держав, а тои объектом прямой экспансии со стороны соседних государств, что отсталость страны в политической области грозит ее внутренней стабильности и негативно сказывается на ее международном положении. Выход из сложившейся ситуации польские политики искали как на пути активизации внешней политики, рассчитывая получить поддержку сильного союзника, так и выдвигая проекты внутренних реформ. Причем усилия в обоих названных направлениях предпринимались ими параллельно и исходили из разных политических лагерей, однако они тут же блокировались политическими противниками, которые считали, что любой успех в «исправлении» порядков в республике недопустим, поскольку будет служить на пользу конкурентам.

Значительные усилия в активизации внешней политики Польши были предприняты во время участия короля Яна Собесского в войне Священной лиги или при Августе II, когда шляхетская республика надеялась в начале на укрепление связей с монархией Габсбургов, а затем присоединилась к антишведской коалиции. Начиная с русско-польского договора о вечном мире 1686 г. (трактата Гжимултовского), в течение всей первой половины XVIII в. в Польше и в Литве раздавались голоса в пользу сближения с Россией. В 30-е гг. XVIII в. сторонники Станислава Лещинского, вторично выдвигая его кандидатуру на польский престол, рассчитывали, что он как тесть Людовика XV сможет заключить действенный союз с Францией. Тем не менее, с начала XVIII в. международные позиции Речи Посполитой год от года ослабевали, а политика великих держав была направлена на консервацию всех пороков сословного и политического устройства шляхетской республики.

Международное положение Речи Посполитой в 1763-1764 гг. (От окончания Семилетней войны и кончины Августа III до кануна сейма 1766 г.)Изменение системы международных отношений в Европе после Семилетней войны 1756-1763 гг. имело для Польши, пожалуй, наиболее значительные последстTQOвия. Сложившаяся в ходе Северной войны 1700-1721 гг. и оформленная после ее окончания система протектората в отношении Речи Посполитой со стороны Австрии, Пруссии, России и Франции претерпела существенную трансформацию. Период с 1717 по 1755 гг. был временем относительной международной стабильности шляхетской республики, когда соотношение сил держав-протекторов не позволяло ни одной из них получить решающее преобладание в Польше. Именно стремлением усилить свое влияние в Речи Посполитой и оторвать от нее Курляндию и земли по Западной Двине и верховьям Днепра в Литве побудило правительство Елизаветы Петровны втянуть в 1756 г. Россию в войну на стороне антипрусской коалиции.

Кризис международных отношений и его разрешение в ходе Семилетней войны привели к падению европейской гегемонии Франции, ослаблению позиций монархии Габсбургов, а с другой стороны, усилили позиции Пруссии и особенно России. Заключение союза между этими двумя державами, краеугольным камнем которого был польский вопрос, открывало путь к установлению российской гегемонии в Польше и позволяло осуществить давно вынашиваемые планы. Как свидетельствует дипломатическая переписка Петербурга с Берлином 1763 - начала 1764 гг., польская программа русско-прусского союза была выработана в Петербурге и безоговорочно принята Пруссией.

Польское направление во внешней политике России, несомненно, было предметом пристального внимания в Петербурге в первой половине XVIII в. и одним из важнейших во время Семилетней войны, в ходе которой русское военно-политическое руководство еще раз убедилось, что для внешней политики России Речь Посполитая имеет ключевое значение, что ее территория и ресурсы становятся базой русской армии при действиях по всем возможным стратегическим направлениям: а) вдоль южного берега Балтийского моря; б) через Силезию в Чехию и Южную Германию; в) через Венгрию в Австрию; г) через Днестр и Дунай на Балканы.

Во время Семилетней войны именно прибалтийское направление имело для России приоритетное значение. В запланированном в Петербурге захвате Курляндии и Восточной Пруссии Польше принадлежала не только стратегическая, но и политическая роль, поскольку предполагавшийся обмен Восточной Пруссии на Курляндию затрагивал не только российские, саксонские или прусские интересы, но и интересы Польши, поскольку Курляндия являлась ленным владением польской короны. Более того, невозможность достичь поставленных в ходе войны целей по усилению русского влияния в Польше была одной из существенных причин, заставлявших русское правительство, начиная с 1760 г., подумывать о мире с Пруссией, который и был заключен после смерти императрицы Елизаветы Петровны Петром III.

Однако отнюдь не мир с Фридрихом II вызвал недовольство императором в придворных кругах России и в гвардии и, а проводимая Петром III. политика в интересах Голштинского дома, направленная на войну с Данией. Война грозила не только новыми людскими потерями и материальными затратами, что было неприемлемо для разоренной предшествовавшей войной страны. Она противоречила интересам русского дворянства, поскольку, с точки зрения его подавляющего большинства, не сулила каких-либо приобретений для России, а весьма значительные потери офицерского корпуса в Семилетнюю войну охладили воинственный пыл «благородного сословия», что в сочетании с тяготами походной жизни породило даже некоторое недовольство в армии. В высших правительственных сферах к тому же придавалось гораздо большее значение существовавшим более полувека добрым отношениям с Данией, нежели претензиям Голштинского курфюршества. Нежелание втягиваться в новую войну стало главной причиной поддержки со стороны армии, бюрократии и дворянства в целом дворцового переворота 1762 г. и показного миролюбия первых лег царствования Екатерины II. Польское же и курляндское направления политики свергнутого императора, как и его ориентация на союз с Пруссией, были продолжены его ниспровергателями и преемниками.

Именно через призму перспектив русской политики в Польше изучала Екатерина II вместе со своими ближайшими советниками положение в Европе в конце 1762-— начале 1763 гг., когда решался вопрос об окончании Семилетней войны. Предложение посредничества новой русской императрицы при заключении мира представляло собой искусно организованный зондаж расстановки политических сил как при петербургском дворе, так и в Европе в целом. При этом неудача российского демарша, вряд ли ставшая неожиданностью в Петербурге, показала Екатерине II и ее окружению, что только союз с Пруссией позволит им получить свободу рук в польских делах.

Очевидно, что целью активизации русской политики в Польше было изменение в пользу России сложившейся еще в начале XVIII в. системы протектората над Речью Посполитой со стороны четырех держав: Австрии, Пруссии, России и Франции. Если добавить к названным странам Оттоманскую Порту, то можно заключить, что именно от них зависело международное положение Польши. Все названные державы хотели бы усилиться за счет шляхетской республики. Но ни одна из них не допустила бы одностороннего усиления своих политических соперников.

Однако Семилетняя война кардинально изменила соотношения сил между державами-протекторами. Россия после Семилетней войны занимала среди них преобладающее положение, а заключенный весной 1764 г. русско-прусский союз позволял ей активно вмешаться во внутренние дела Польши, не считаясь с позицией других держав. Вместе с тем в Петербурге должны были отдавать себе отчет, что такое положение неможет иметь долговременного характера, поэтому воспользоваться им следовало как можно быстрее. И уже в 1762 году, почти сразу после дворцового переворота, правительство Екатерины II предпринимает активные меры для восстановления Э.И. Бирона на Курляндском престоле.

Разрешение в пользу Петербурга конфликта вокруг Курляндии и кончина осенью 1763 г. польского короля и саксонского курфюрста Августа III позволили правительству Екатерины II приступить к решению главной задачи — избранию на польский престол короля-ставленника РоссииОбретение в результате сеймов конвокации, элекции и коронации 1764 г. польской короны Станиславом Августом Понятовским явилось крупной политической победой России, чего не скрывали в Петербурге и, более того, демонстративно подчеркивали свое удовлетворение по этому поводу. Причем для русской политики в Польше исход королевских выборов имел двоякое значение. Еще в конце 1763 г. в «Общем наставлении Г. Кейзерлингу и Н.В. Репнину» 399 подчеркивалось, что главной целью предпринятых усилий должно стать новое положение России в Европе, позволявшее ей проводить собственную, независимую политику.

Если до начала 40-х годов XVIII в. для русской внешней политики было характерно преимущественное внимание к задаче сохранения рубежей, достигнутых в ходе Северной войны 1700-1721 гг., а для 1740-1750-х гг.— стремление усилить позиции России в Европе, опираясь на союзы с Англией и Австрией, в которых России отводилась второстепенная роль, и, в конечном счете, как показали итоги Семилетней войны, не оправдавших надежд Петербурга, то, начиная с 1760-х гг., правительство Екатерины II берет курс на формирование системы союзов, в которой России принадлежала бы главенствующая роль. Первым и весьма важным шагом на этом пути стало политическое доминирование в Польше, ее международная изоляция и замена многостороннего протектората в отношении Речи Посполитой на исключительно российский. Ситуация вокруг Польши во время междуцарствия («бескоролевья») 1763-1764 гг. вполне определенно показала, что польская политика России носила отнюдь не региональный характер и вовсе не была призвана служить лишь защите западных рубежей империи, как со времен С.М. Соловьева практически единодушно утверждала российская и советская историография.

Традиционно в историографии успех польской политики Екатерины II и избрание на престол Станислава Августа объясняется в частности заключением в 1764 г.русско-прусского союза и пассивностью Франции, которая считалась главным противником России. Однако этот тезис нуждается в существенном уточнении. Как источники русского, так французского и австрийского происхождения свидетельствуют, что главная роль в противодействии планам России в Польше принадлежала не Версалю, а Вене, на это недвусмысленно указывали Г. Кейзерлинг и Н.И. Панин. Вместе с тем тезис о военном и финансовом перевесе России над своими соперниками выглядит также отнюдь не бесспорным. Соотношение военных сил великих держав (Австрии, Франции, России и Пруссии) в XVIII в. приведено в таблице № 1.

Таблица № 1 400Численность населения и вооруженных сил Австрии, Франции, России и Пруссии в XVIII в.*Страна Год Численность населения (тыс. чел.) Численность армии (тыс. чел) Отношение числа военнослужащих. к численоо-сти населения ПримечаниеАвстрия 1705 -8000 135 1/59 (Австрия, 1740 12747 144 1/89 Богемия, 1754 13131 157 1/84 Венгрия) 1762 14007 177 1/79 1768 14710 152 1/98 1786 20727 222 1/93 Франция 1710 20000 300 1/67 1738 22000 140 1/157 1760 24000 280 1/86 1762 — 270 1/89 1782 — 180 1/133 1789 26000 174 1/149 Россия 1721 15738 200 1/79 1744 18291 250 1/73 1763 21000-23000 282 1/78 В т. ч. нерегулярные войска1767 — 278 1/79 В т. ч. местные войска1782 36589 — — 1786 275 1/133 1795 ■И 175 413** 1/100 В т. ч. мест* 193Рассчитано нами по даннымСтрана Год Числен- Числен- Отноше- Примечание ность ность ние чи- населения армии сла воен- нослужа- (тыс. чел.) (тыс. щих. к чел) числепоо- сти насе- ления ные войскаПруссия 1740 2200 80 1/28 1760 3600 260 1/14 1764 — 107 1/37 1786 5700 194 1/29 По численности населения Россия и Пруссия вместе взятые практически не превосходили Францию. В 1760-е гг. Франция насчитывала примерно 24 млн. жителей. Столько лее было в России и Пруссии. Если принять во внимание 15 млн. населения собственно Австрии, Богемии и Венгрии, даже без учета других владений Габсбургов, то перевес австро-французского потенциала представляется весьма внушительным. Только итоги русско-турецкой войны 1768-1774 гг. и первого раздела Польши изменили соотношение сил в пользу Петербурга и Берлина, когда в 1780-е гг. Россия и Пруссия вместе насчитывали уже 40^45 млн. подданных против 47 млн. на стороне Австрии и Франции. Правда, в это время русско-прусского союза больше уже не существовало. Ко времени же польского бескоролевья 1763-1764 гг. людской и экономический потенциал Австрии и Франции превосходил потенциал России и Пруссии. Однако, естественно, возникал вопрос о возможности государств «старого порядка», Бурбонов и Габсбургов, мобилизовать имевшиеся у них ресурсы. В этом отношении они уступали державам Екатерины II и Фридриха II.

Однако и по имевшимся вооруженным силам Версаль и Вена не представлялись слабыми противниками. Вместе они располагали в 1760-е гг. 350-тысячной армией, которую можно было увеличить па 70-100 тыс. человек. Россия и Пруссия имели примерно столько же - 380-390 тыс. чел. Но их мобилизационные возможности были скромнее. В армии Фридриха II один солдат приходился на 30 чел. населения, в России — на 70-80, в то время как в Австрии и Франции - на 80-90 чел. По этому показателю Россия смогла встать вровень с державами Бурбонов и Габсбургов только накануне Великой французской революции. Следует также учитывать, что военные силы Рос" По штатному расписанию 1795 г. 502 220 чел., с учетом некомплекта — 413 473 чел.сии, в отличие от других великих держав, всегда были меньше, нежели их численность по штатному расписанию, а в период активных боевых действий некомплект достигал немалой величины. Так было в Семилетнюю войну, так было и в 1795 году, когда фактическая численность боевых частей достигала едва половины штатного состава армии. Говоря о соотношении сил русско-прусского альянса и его противников, нельзя сбрасывать со счетов и сил, которыми располагала Оттоманская Порта, поскольку вмешательство Турции в конфликт на стороне Австрии и Франции было весьма вероятно.

Таким образом, нет никакого основания утверждать, что Россия и Пруссия обладали военным превосходством над Австрией и Францией, которое позволило бы Петербургу надеяться на победу в случае большой войны, вызванной кризисом в Польше. Это прекрасно понимал Фридрих II, когда предостерегал своих русских союзников. Пассивность Вены и Версаля нельзя также объяснить и психологическим эффектом от громких побед русской армии в Семилетнюю войну, парализовавшим якобы волю Людовика XV или В. Кауница. :Неудовлетворительным объяснением является и весьма популярная в историографии ссылка на финансовые затруднения обеих южных монархий, оказавшихся якобы не в силах потратить деньги на противодействие планам России в Польше, в то время как Петербург не жалел средств на поддержку своих сторонников. Эта версия активно распространялась в Вене и в Версале во время польского «бескоролевья», впоследствии она попала и в историографию. Однако вопрос о деньгах, столь активно предлагавшийся для обсуждения иностранным дипломатам, находившимися при австрийском и французском дворах, в советах Марии Терезии и Людовика XV не играл существенной роли. Там обсуждались совсем другие проблемы. Да и сопоставление доходов французской и австрийской короны с аналогичными показателями России и Пруссии свидетельствует, что в случае необходимости Вена и Версаль могли бы изыскать нужные средства 40'.

Во Франции в 60-70-е гг. XVIII в. население в 24 млн. чел. давало королевской казне в год около 570 млн. ливров, причем 1/3 этой суммы составляли поступления от заимствований, без учета которых валовой ординарный годовой доход возрос с 300 до 400 млн. ливров, а чистый доход казны равнялся примерно 200 млн. ливров ежегодно. В Австрии годовые доходы короны в 1763 г. исчислялись 35 млн., в 1769 г. - 42 млн., в 1770 г. - 40 млн., в 1772 г. - 43 млн. флоринов и поставлялись в казну 15-18 млн. подданных Габсбургов.

Государственные доходы России и Пруссии в 60-е гг. XVIII в. были в 1,5 раза меньше. В 1762 г. русская казна получила 15 млн., а в 1769 г. - 21 млн. рублей. В Пруссии в 60-е гг. XVIII в. при 3,6 млн. чел. населения государственные доходы составляли 16 млн. талеров, из которых 13 млн. тратилось на содержание армии, т. е. более 80 % всего бюджета.

Разумеется, следует иметь в виду, что сопоставление объемов бюджетных доходов носит весьма условный характер, так как не учитывает структуры доходов и расходов, уровня цен, а главное, социально-экономических условий производства и распределения валового продукта. Однако такое сравнение все же позволяет, хотя и весьма приблизительно, оценить уровень ресурсов противостоящих друг другу государств и констатировать, что, если в военном отношении в 60-е гг. XVIII в. существовало равновесие между Австрией и Францией, с одной стороны, и Россией и Пруссией — с другой, то с точки зрения финансовых ресурсов Версаль и Вена существенно превосходили своих соперников. Это в частности подтверждается и тем, что в годы Семилетней войны и Россия, и Пруссия не могли вести войну без иностранной финансовой помощи. Вместе с тем динамика бюджетных доходов сравниваемых стран во второй половине XVIII в. обнаруживает по понятным причинам ту же тенденцию, что и численность населения и вооруженных сил. Если доходы французской и австрийской короны с 60-х до конца 80-х гг. XVIII в. возросли соответственно в 1,6 и 1,37 раза, то в Пруссии - в 1,7, а в России - в 4 раза.

Поэтому если и можно говорить о военно-политическом преобладании России в Европе, то только не ранее начала 80-х гг. XVIII в., а до этого времени, после окончания Семилетней войны, сохранялось относительное равновесие сил между великими державами: Австрией и Францией, Россией и Пруссией, а также образованными ими коалициями. Следовательно, пассивность австрийской и французской политики во время польского «бескоролевья» 1763-1764 гг. не была вынужденной перед лицом военной и экономической мощи Петербурга и Берлина. Вена и Версаль сознательно и вполне добровольно устранились от польских дел, поскольку не усматривали для себя непосредственной опасности в русской экспансии. Недопустимым для них было только усиление Пруссии. И с этой точки зрения политика Австрии и Франции ничем не отличалась от политики Фридриха II. Предоставляя России свободу рук в Польше и соглашаясь на международную изоляцию Речи Посполитой, Людовик XV, В. Кауниц и/Фридрих II за счет Польши стремились сохранить достигнутое после Семилетней войны политическое урегулирование и не допустить новой войны в Европе.

Выгодное для России разрешение польского кризиса и избрание польским королем при поддержке Пруссии и молчаливом согласии Австрии и Франции ставленника Екатерины II Станислава Августа Понятовского значительно усилило позиции России в международных делах и фактически включило ее в число участников и гарантов гу-бертсбургского мирного договора, к чему в начале своего царствования, на рубеже 1762—1763 гг. безуспешно стремилась Екатерина II.

Вполне традиционными были и средства, использованные Россией для вмешательства в польские дела. Главным из них была прямая военная интервенция, которая, в отличие от «бескоролевья» 30-х гг. XVIII в., была проведена уже без оглядки, не говоря уж о равноправном соучастии других держав. Однако при организации военного вмешательства в Польше русское правительство действовало под прикрытием Генеральной конфедерации, организованной Чарторыскими, и всячески подчеркивало, что русские войска находятся в Речи Посполитой с согласия республики и действуют исключительно от ее имени.

Отношение магнатов и шляхты к избранию королем Станислава Августа. Нарастание напряженности в отношениях Варшавы и Петербурга в 1765-1766 гг.

Отличительной чертой последнего «бескоролевья» 402 была пассивность польской шляхты и неспособность магнатов организовать сопротивление российской интервенции. Характерным примером в этом отношении была позиция Ро-ха М. Яблоновского — сторонника С. Лещиньского, считавшего декларированное право шляхты на свободное избрание короля (на «вольную элекцию») фикцией и утверждавшего во время «бескоролевья», что избрание короля Польши целиком находится в руках великих держав. Такое мнение не только отражало господствовавшее в польских верхах настроение, поскольку противоборствовавшие магнатские группировки надеялись исключительно на иностранную поддержку, хотя и не говорили об этом открыто, но и свидетельствовало об упадке польской шляхетской государственности, определенно проявившемся на закате правления королей из саксонской династии.

В связи с этим важным вопросом представляется оценка роли группировки Чар-торыских («фамилии») как «русской партии» в период избрания королем СтаниславаАвгуста. Разумеется, Чарторыским принадлежало исключительное значение в реализации планов Петербурга в Польше. Однако следует подчеркнуть, что их роль отнюдь не сводилась к простому пособничеству планам русского посольства.

Инициатива политического вмешательства России в польские дела и возобновление прежних планов образования конфедерации исходила из Петербурга и вытекала из августовского письма 1762 г. Екатерины II, адресованного С. Понятовскому, с обещанием сделать его польским королем. Практически с первых своих разговоров с Г. Кейзерлингом в конце 1762 г. Август и Михал Чарторыские поставили вопрос об осуществлении своей политической программы преобразований в Речи Посполитой. Русский посол отвечал уклончиво, однако регулярно извещал Петербург о намерениях «друзей России». Эти депеши Г. Кейзерлинга дали основание С.М. Соловьеву причислить посла к сторонникам преобразовательных планов «фамилии». В ответах Екатерины II также звучали туманные намеки на возможность «избавления Польши от неустройств», которые были восприняты Чарторыскими как выражение согласия России на проведение реформ. Однако каждый раз, когда, казалось, планы «фамилии» и Петербурга были близки к осуществлению, они откладывались по настоянию России до тех пор, пока в августе 1763 г. Екатерина II не написала, только для сведения Г. Кейзерлинга, что реформаторские планы Чарторыских не соответствуют ее намерениям. Аналогичной точки зрения придерживались Н.И. Панин, Г. Кейзерлинг и Н. В. Репнин. Окончательно она была зафиксирована в «Общем наставлении» послам. Решение о недопустимости реформ государственного строя Польши было принято в Петербурге в самом начале «бескоролевья» независимо от мнения Фридриха II. Все «обещания», данные Чарторыским по поводу преобразований в Речи Посполитой, преследовали только одну цель: прочнее привязать «фамилию» к русской политике, не дать ей уклониться от содействия в осуществлении планов России.

Однако только участия Чарторыских для избрания нового короля в Петербурге считали недостаточным. Поэтому перед русскими послами в Варшаве была поставлена задача привлечь на свою сторону влиятельных магнатов из противного лагеря. Такие попытки были предприняты даже в отношении Ф.С. Потоцкого и К. Радзивилла. Поэтому круг «сторонников России» во время последнего «бескоролевья» отнюдь не ограничивался приверженцами «фамилии». Они не только усилили позиции «русской партии», но и играли роль противовеса влиянию Чарторыских. С.М. Соловьев, определяя круг магнатов, принадлежавших к «фамилии», называет Августа и Михала Чарторыских, сына Августа Адама Казимира Чарторыского, генерала земель подольских, братьев Понятовских — Казимира, подкомория коронного, Анджея, генерала австрийской службы, Михала (аббата) и Станислава, стольника литовского (будущего короля). К «фамилии» также относились М.К. Огинский — писарь литовский, зять Михала Чарторыского, Михал и Игнацы Массальские, Я. Е. Флеминг, П. Мостовский - воевода поморский, А. Замойский - воевода иновроцлавский, С. Любомирский — стражник коронный 403. Однако среди магнатов, отнесенных С.М. Соловьевым к «фамилии», некоторые присоединились к Чарторыским главным образом по конъюнктурным соображениям. Так, М. К. Огинский примкнул к «русской партии» только в 1761 г., когда после семилетнего пребывания за границей вернулся на родину и женился на Александре Чарторыской. Один из богатейших магнатов в Литве, он надеялся стать виленским воеводой, а будучи противником Радзивиллов, хотел опереться на поддержку Чарторыских в борьбе с ними. В начале 1764 г. он ездил в Петербург, где хотел заручиться одобрением для выдвижения своей кандидатуры на королевских выборах. Был ли этот шаг согласован с его тестем, и Чарторыские хотели таким образом через доверенного человека выяснить позицию Екатерины II и ее окружения, или же предприятие М.К. Огинского отразило интриги внутри «фамилии», определенно ответить трудно. По крайней мере, еще в октябре 1764 г. Н. В. Репнин запрашивал Н. И. Панина, как быть с воеводством виленским: отдать ли его Огинскому или же сделать того виленским каштеляном, а воеводой виленским - М. Массальского? 404 В декабре 1764 г., сообщая в Петербург о назначении М. К. Огинского виленским воеводой, русский посол одновременно задавал вопрос, продолжать ли оплачивать содержание его милиции? 405 Таким образом, можно предположить, что для Огинского главным мотивом присоединения к «фамилии» была его вражда с К. Радзивиллом, а для Чарторыских союз с ним был важен для привлечения на свою сторону клиентов и милиции одного из богатейших магнатов в Литве. Политические связи М.К. Огинского с Чарторыскими сохранились до времени Барской конфедерации. Он возглавлял литовскую военную комиссию, а в 1768 г. получил после М. Массальского булаву гетмана литовского.

Вражда с Радзивиллами послужила поводом для присоединения к «фамилии» Массальских - гетмана литовского и епископа виленского. Свою роль сыграла, видимо, и традиционная ориентация рода на Россию. Однако Игнацы Массальский имел достаточно прочные связи во Франции и в Риме, а также при дворе и среди сторонников Я.К. Браницкого. Кафедру епископа виленского он получил в 33 года, в 1762 г., что бы!ло бы невозможно без поддержки «дворской партии» и примаса В. Лубеньского. Конфликт Массальских с К. Радзивиллом произошел не ранее выборов на Виленский трибунал 1763 г. Но и действуя заодно с Чарторыскими, Массальские сохраняли по отношению к ним практически полную самостоятельность: напрямую переписывались с русским посольством и Петербургом, принимали русского эмиссара А. Баидре, выступили, по крайней мере внешне, главными инициаторами литовской конфедерации 1764 г. Причем уже в августе 1764 г. между ними и Чарторыскими возникали разногласия из-за претензий М. Массальского на должность виленского воеводы. Н.В. Репнин писал в связи с этим Н.И. Панину, что еще прежде не доверял Массальским, а теперь они противятся осуждению К. Радзивилла в суде Генеральной конфедерации и заявляют, что согласятся на это только в случае предоставления им по решению конфедерации воеводства Виленского 406.

Весьма относительной была близость к «фамилии» и Я.Е. Флеминга — подскар-бия литовского. По своему богатству и влиянию он вполне мог претендовать на самостоятельную роль в борьбе магнатских группировок. Как брат Якоба и Карла Флемингов подскарбий он был весьма близок ко двору и саксонской династии. Союз Флеминга с «фамилией» был скреплен браком его единственной дочери Изабеллы с А.К. Чарторыским, генералом земель подольских. В 1764 г. Флеминг вместе с Массальскими и Огинским выступил организатором литовской конфедерации. Как и в предыдущих случаях, главной причиной участия в ней подскарбия литовского стало недовольство действиями К. Радзивилла. Осуждение Радзивилла и лишение его должности исчерпало заинтересованность Флеминга в сотрудничестве с «фамилией». Он возражал против преобразовательных планов Чарторыских, прежде всего против учреждения в Литве скарбовой комиссии, ограничивавшей его влияние. В конце 1764 г. Я.Е. Флеминг передал должность подскарбия другому стороннику «фамилии», маршалу литовской конфедерации М. Бржостовскому.

Если для литовских магнатов одним из главных мотивов присоединения к «партии» Чарторыских была вражда с К. Радзивиллом и отстаивание привилегий Литвы в составе Речи Посполитой, то для П. Мостовского - воеводы поморского, союз с «фамилией» был обусловлен внутренней борьбой в Королевской Пруссии. В 1750-е гг. он был близок к «патриотам» и «дворцам», получил от Я.К. Браницкого чин генерал-лейтенанта, а в 1758 году, заплатив за рекомендацию Яна Малаховского 12 тыс. дукатов, стал воеводой поморским. Осенью 1762 г. Мостовский сблизился сМ. Чарторыским, рассчитывая воспользоваться возраставшим политическим влиянием «фамилии». С помощью Г. Кейзерлинга и В. Лубеньского состоялось недолгое примирение между «прусскими патриотами» и воеводой поморским, что способствовало успеху Чарторыских на прусском генеральном сеймике 27 марта 1764 г. Однако после избрания королем Станислава Августа отношения между «фамилией» и Мостовским обострились из-за задуманных М. Чарторыским реформ в Королевской Пруссии. Весной 1766 г. П. Мостовский был переведен в другое воеводство, уступив свою должность Я.Е. Флемингу.

Одним из давних соратников Чарторыских был Станислав Любомирский - под-столий кор. (двоюродный брат стражника коронного, носившего то же имя). Подстолий принадлежал к богатейшим польским магнатам. Вместе с «фамилией», разделяя ее реформаторские идеи, он на рубеже 1762-1763 гг. готовил конфедерацию с целью детро-низации Августа III. Летом 1763 г. он пытался склонить на сторону «фамилии» Ф.С. Потоцкого. Однако его отношения с Чарторыскими не были безоблачными. Во время «бескоролевья» при поддержке Потоцких С. Любомирский пытался выставить свою кандидатуру на вакантный польский престол. Это вызвало конфликт с Чарторыскими и недоверие к Любомирскому в Петербурге. И если перед конвокационным сеймом состоялось его примирение с «фамилией», то натянутые отношения с русским посольством сохранились. С. Любомирский не участвовал в выборах короля и коронации Станислава Августа, однако неизменно поддерживал его впоследствии, за что получил должность брацлавского воеводы.

Из представителей «фамилии», названных С.М. Соловьевым, наиболее близким к Чарторыским по убеждениям и в политическом отношении был А. Замойский — воевода иновроцлавский. «Фамилия» предлагала назначить его коронным канцлером. В связи с этим Н.В. Репнин писал о нем, что граф Замойский «человек разумный, честный и имеющий к себе генеральное почтение» 407. Надо отметить, что преобразовательные планы А. Замойского были наиболее глубокими и даже предполагали некоторое ограничение крепостного права в Польше.

Перечень всех сторонников Чарторыских, перешедших в лагерь «фамилии» из «гетманской» и особенно «дворской» партий можно было бы продолжить. Обращает на себя внимание, что именно приверженцы двора активно стремились найти себе место в рядах новой правящей группировки, хотя были и случаи, когда союзники Чарторыских переходили на сторону гетмана Браницкого. Так поступил Антони Любомирский -воевода любельский, который в начале 1760-х гг. поддерживал «фамилию», а летом 1763 г. перешел на сторону двора. Во время «бескоролевья» он был одним из руководителей «саксонской партии», 7 мая 1764 г. подписал манифест против конвокационно-го сейма. После избрания Станислава Августа признал нового короля. Еще более решительную позицию занял Юзеф Александр Яблоновский - воевода новогродский. В1764 г. он поддерживал кандидатуру Адама Чарторыского и был сторонником реформ, но когда стало ясно, что Россия добивается избрания С. Понятовского, он перешел на сторону гетмана, не участвовал в избрании нового короля и покинул Польшу.

Как уже отмечалось выше, почти сразу после отъезда за границу Я.К. Браницкого и К. Радзивилла среди противников «фамилии» возобладало стремление примириться с неизбежным избранием на престол ставленника России. Об этом говорил во Львове А. Красиньский в начале августа 1764 г. 412 Тогда же Н. В.Репнин доносил в Петербург о приезде в Варшаву Уршулы Любомирской, которая обещала склонить к примирению «многих из противной партии», в т. ч. К. Солтыка и Ф.С. Потоцкого. А 3 сентября / 23 августа 1764 г. посол сообщил Н.И. Панину, что «рецессы манифесту против созывательного сейма сделали Потоцкий - воевода киевский, кн. Сангушко - надворный маршал литовский», а «в противной партии считаются: епископ краковский Солтык, гетман коронный Браницкий, воевода виленский Рад-зивилл, а воевода любельский (А. Любомирский), воевода познанский (А. Б. Яблоновский) и каштеляны полоцкий (Бржостовский Адам) и минский (Ян Юдыцкий) едут с намерением всему учиненному республикой повиноваться»414.

Таким образом, уже накануне элекциопного сейма никакого сопротивления планам России по избранию нового короля в Польше не было, а «русская партия» господствовала практически безраздельно, что и проявилось в ходе элекционных сеймиков и в единогласном избрании Станислава Августа. Однако состав «русской партии» и мотивы участия в ней магнатов свидетельствуют, что даже во время «бескоролевья» среди них не было группировки, за исключением отдельных лиц, подобных В. Туровскому, прочно связанной своими интересами с Россией. Даже по главному вопросу об избрании нового короля среди сторонников России не бьшо единства. Свои виды на престол имели Август Чарторыский, его сын Адам Казимир, М.К. Огинский, С. Любомирский. При этом, если учесть возможные кандидатуры с противной стороны — Я.К. Браницкого и С. Лещиньского, то становится очевидным, что российский кандидат не имел шансов на избрание без военного давления России. Однако этот факт, многократно отмеченный в историографии, свидетельствует еще и о том, что далее среди наиболее близких «друзей России» кандидатура С. Понятовского не пользовалась поддержкой. Это не было скрыто от Петербурга, где в качестве «запасного кандидата» готовы были согласиться на А.К. Чарторыского. Наконец, вопреки желанию Екатерины II и Н.И. Панина, Г. Кейзерлингу и Н. В. Репнину пришлось всё же накануне элекционного сейма совместно с прусским послом Г. Бенуа официально рекомендовать кандидатуру стольника литовского и тайно обещать ему в будущем всеми силами удерживать его на троне. Поэтому даже в час своего триумфа Станислав Август не мог быть центром сплочения «русской партии», так как по вопросу избрания короля такой партии в действительности не было.

При этом в Петербурге и не стремились к образованию магнатской группировки, поддерживавшей бы Станислава Августа, считая, что слабый король будет более надежным сторонником России. Именно эта мысль проходила красной нитью через «Общее наставление Г. Кейзерлингу и Н. В. Репнину». Екатерина II и ее окружение хотели видеть в новом короле не столько союзника, сколько вассала Российской империи. По сути дела, раздел «Наставления», адресованный С. Понятовскому и «фамилии», представлял собой не что иное, как договор о личной унии нового короля с российской короной.

Вторым возможным основанием для соединения интересов России с частью польских магнатов был вопрос о реформах государственного устройства Речи Посполитой. Идея реформ получила достаточно широкое распространение в политических кругах Польши, хотя и оставалась чуждой для подавляющего большинства шляхты, единодушно выступавшей за незыблемость «золотой вольности» и ее зеницы — «вольного голоса». Однако только у Чарторыских была программа реформ, с которой они прочно связали свою политическую судьбу. Эта программа могла стать основой для сотрудничества «фамилии» с Россией, но русское правительство само лишило себя такой возможности, отказавшись от поддержки реформаторских планов Чарторыских.

Вопрос же о привилегиях провинций, поддержка различных оппозиционных группировок в Литве или в Королевской Пруссии, соперничество магнатских родов, борьба за должности, королевщины и ордена — вся эта «повседневность» польской политики, которой с помощью Чарторыских умело воспользовались Г. Кейзерлинг и Н. В. Репнин во время «бескоролевья», не могла служить почвой для обеспечения долговременных интересов России в Польше. Поэтому достигнутое доминирование России в Речи Посполитой основывалось исключительно на военной силе, в чем с самого начала в Петербурге отдавали себе полный отчет.

При этом военное преобладание России в Польше было достигнуто во многом благодаря политике невмешательства со стороны Пруссии, Австрии и Франции. Эта ситуация не давала основы для каких-либо планов раздела Польши. Ибо идеиН.И. Панина о захвате Польской Лифляндии (Инфлянтов), высказанные в «Общем наставлении», или же о возможном вознаграждении для Пруссии в случае большой войны в Европе, о котором шеф русский внешней политики говорил с В.Ф. Сольмсом на рубеже 1763—1764 гг., вытекали из положения, когда бы Польша стала объектом открытого военного противостояния великих держав. Отсутствие такого противостояния в 1763—1764 гг. исключало, следовательно, и саму возможность раздела. Перед Россией открывалась возможность установить свое господство над целой Польшей, чем и собирались воспользоваться в Петербурге, надеясь, что такое господство «на треть увеличит силы России». Этим объясняется отказ императрицы от аннексионистского плана З.Г. Чернышева. Избрание Станислава Августа на польский престол было важнейшим, но всё же только первым шагом по пути реализации этих намерений.

Период польско-российских отношений с конца 1764 г. до сентября 1766 г., до кануна очередного сейма в Речи Посполитой, характеризовался постепенным обострением отношений между Варшавой и Петербургом. Причины все возрастающей напряженности состояли, с одной стороны, в том, что правительство Екатерины II не смогло в полной мере добиться осуществления ни одной из заявленных целей своей польской политики. Несмотря на избрание угодного России польского короля и достигнутую международную изоляцию Речи Посполитой, вопрос о польско-русском союзе и российской гарантии государственного устройства шляхетской республики так и оставались нерешенными. Хотя Фридрих II и на словах, и на деле демонстрировал верность своим союзническим обязательствам в польских делах, в Петербурге с неудовольствием должны были смириться с сохранением самостоятельного прусского присутствия в Речи Посполитой, а порой и с демонстративно-"пезависимым" поведением Берлина в отношении восточной соседки Пруссии. С обеспокоенностью смотрели в российской столице и на попытки Станислава Августа активизировать отношения Речи Посполитой с Австрией и Францией, чтобы таким путем ослабить зависимость Варшавского двора от политики Екатерины II. Проблемы возвращения беглых, делимитации границы и подтверждения договора о вечном мире 1686 г., в отношении которых польское правительство, казалось бы, проявило наибольшую уступчивость, также не могли не внушать опасений. Не прекращались протесты оппозиции в Курляндии, где противники герцога Э.И. Бирона все время грозили судом польского сейма. Наконец, совершенно неудачный оборот приобрело «диссидентское дело», на всю Европу провозглашенное «делом чести» Екатерины II. Недовольство ситуацией в Польше не было бы, конечно,на берегах Невы столь острым, если бы там польско-российские отношения воспринимались бы как равноправные, а политика в отношении Речи Посполитой строилась бы на основе «искусства возможного». Но ни Екатерина II, ни ее советники не могли смириться с тем, что установленная российская гегемония, ради которой было потрачено столько сил и немало денег, не принесла ожидаемых плодов. Однако мысль о несбывшихся надеждах и неоправдавшихся расчетах только усугубляла раздражение и побуждала все же принудить поляков поступить согласно российским намерениям.

С другой стороны, недовольство и недоверие по отношению к политике России нарастало и в Варшаве. Главными его причинами стали, во-первых, нежелание Екатерины II и Панина дать согласие на осуществление реформаторских планов Станислава Августа и «фамилии» и, во-вторых, смертельно-опасные для правящей в Польше магнатской группировки планы российской императрицы в диссидентском вопросе. О невозможности его разрешения без применения открытой военной силы не раз предупреждал Н.В. Репнин. Именно диссидентское дело представляло собой тот предел, у которого, как казалось, была исчерпана покорность Станислава Августа и Чарторыских российской воле. К этому рубежу польско-российские отношения и приблизились накануне сейма 1766 года. Станислав Август и «фамилия» ожидали от сейма принятия реформаторского законодательства и ограничения liberum veto, в Петербурге - уравнения в сословных и религиозных правах диссидентов и католиков.

ПРИМЕЧАНИЯ1 Serejski М.Н. Europa a rozbiory Polski. Studium historiograficzne. Warszawa, 1970. S. 5-14.

2 Konopczynski W. Dzieje nauki historycznej w Polsce. // Przeglqd Powszechny. T. 228. 1949.Nr. 7-8. S. 27-45; Nr. 9. S. 145-160.

3 Ibidem. Nr. 7-8. S. 27.

4 Grabski A.F Dzieje historiografii. Poznan 2003. См. также другие труды А.Ф. Грабского:Idem. Orientacje polskiej mysli historycznej. Warszawa, 1972; Idem. Mysl historyczna polskiego oswiecenia. Warszawa, 1976; Idem. Zarys historii historiografii polskiej. Poznan 2000.

5 Meineke F. Die Entstehung des Historismus. München, 1965; (Первое издание 1936 г.).

6 Grabski A.F Dzieje historiografii. S. 459^67.

7 SerczykJ. 25 wieköw Historii. Historycy i ich dziela. Torun, 1994.Konopczyñski W. Dzieje nauki historycznej wPolsce. S. 29.

9 Ibidem. S. 145-146.

10 Ibidem. S. 30-31.

11 Кареев H.H. Падение Польши в исторической литературе. СПб., 1888. С. 18, 29.

12 Содержание понятия «романтизм» и по сей день остается весьма неопределенным идискуссионным. См. напр.: Payre H. Czym est romantyzm ? Warszawa, 1987; Sepkowski A. Utopie polskiego romantyzmu. Piotrków Trybunalski. 1997; Реизов Б.Г. Французская романтическая историография (1815-1830). JI., 1956.1Wierzbicki A. Historiografía polska doby romantyzmu. Wroctaw, 1999. S. 6.

14 См. напр.: Космынскый E.A. Историография средних веков. M., 1963; Историографияновой и новейшей истории стран Европы и Америки. / Под ред. И.С. Галкина и др. М., 1977; Очерки истории исторической науки в СССР. Тт. 1—2. М., 1960.

15 Serejski М.Н. Op. cit. S. 5-6.

16 Massiiet P. Histoire des rois de Pologne et des révolutions arrivés dans ce royaume.Amsterdam, 1734. Vol. 1-5.

1 7Coyer G.F. L'Histoire de Jean Sobéeski, roi de Pologne. Amsterdam (Paris), 1761. Vol. 1-3.

18 Ibidem. Vol. 1. P. 121,127.

19 Rulhière C.C. Histoire de l'anarhie de Pologne et du démembrement de cette république.Paris, 1807. Vol. 1-4.Serejski М.Н. Europa a rozbiory Polski. S. 74. Подробнее о сочинении К. Ргольера см.: Woloszczyñski R. Polska w opiniach Francuzów XVIII w. Warszawa, 1964. 21 См.: Horn B.D. British Public Opinion and the First Partition of Poland. Edinbourg, 1945.

99Cocx W. Travels into Poland, Russia. Sweden and Denmark. London, 1784. Vol. 1-4. См. напр.: Кригзайзен В. Положение протестантов в Речи Посполитой в освещении немецких периодических изданий XVIII в. // Россия, Польша, Германия в европейской и мировой nonHTHKeXVI-XVIII вв. М., 2002. С. 99-124.

24 [Friedrich II.] Ouveres posthumes de Fédéric II roi de Prusse. Berlin, 1788. Vol. 5.Mémoires depuis la paix de Hubersbourg jusqu'à la fin du partage de la Pologne.

25 Das gerechte Schicksal Polens. Leipzig, 1775.

26 Arnold R. Geschichte der deutschen Polenliteratur von den Anlangen bis 1800. Halle (ander Saale), 1900.

27 См.: Носов Б. В. Представление о Польше в правящих кругах России в 60-е гг.XVIII в., накануне первого раздела Речи Посполитой. // Поляки и русские в глазах друг друга. / Отв. ред. В.А. Хорев. М., 2000. С. 72-82.

28 Архив князя Воронцова. М., 1882. Т. 25. С. 503-504.

29 Grabski A.F. Mysl historyczna polskiego oswiecenia. Warszawa, 1976.on • • •[Stanislaw AwgustJ. Mémoires du roi Stanislas Auguste Poniatowski. SPb-Leningrad, 1914-1924. Vol. 1-2.

31 Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. S. 101.

32 Grabski A.F. Mysl historyczna polskiego oswiecenia. S. 116-139. См.: Кригзайзен В. Положение протестантов в Речи Посполитой.

34 Aretin КО. Tausch, Tailung und Länderschacher als Folgen des Gleichgewichtssystem dereuropäischen Grossmächte. Die polnischen Teilungen als europäisches Schicksal //Polen und die polnische Frage in der Geschichte der Hohenzollemmonarchie 1701-1871. Berlin, 1981. S. 53-68.

35 Kaulfuss J.S. Polens Untergang. Ein charakteristisches Gemälde diesen Adels-Nation.Köln, 1808. Bd. 1. S. 3.

36 Staszic St. Przestrogi dla Polski. // Staszic St. Pisma filozoficzne i spoleczne.Warszawa, 1954. T. 1. S. 303-309.

37 О ustanowieniu i о upadku konstitucyi 3-go maja. [Metz], 1793; Vom Entstehen undUntergange der Polnischen Komstitution vom 3-ten Mai 1791. 1793.

38 Versuch einer Geschichte der letzten polnischen Revolution vom Jahr 1794. 1796.

39 Rulhière C.C. Histoire de l'anarhie de Pologne.

40 Ibidem. Vol. 2. P. 122.

41 Цитируется по: Кареев Н.И. Падение Польши в исторической литературе. С. 91-9242 Ségur L.Ph. Histoire des principaux événements des règne de Frédéric Guillaume II, roi dePrusse, et tableau historique et politique de l'Europe depuis 1786 jusqu'en 1795. Paris, 1801. Vol. 1-3.

43 Ibidem. Vol.3.P. 136-141.

44 Ibidem. P. 157.

45 Ibidem. Vol. 1. P. 79-97;. Vol. 2. P. 31^10, 23 -231.

46 Thierry A. Considérations sur l'histoire de France. Paris, 1840.

47 Ferrand A.F. Histoire de trois démembrements de la Pologne pour faire suite à l'Histoire del'anarchie pour Rulhière. Paris, 1820. Vol. 1-3.

48 Ibidem. Vol. 1. P. III.

49 Salvandy N. Histoire de la Pologne avant et sous le roi Jean Sobiesky. Paris, 1827-1829.Vol. 1-3.

50 Ibidem. Vol. 1. P. XII-XII, Vol. 3. P. 297-298, 301.

51 Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. S. 155.

52 См. напр.: Einige Briefe über Polen im Sommer 1791. В кн.: ZawadzkiW. PolskaStanislawowska w oczach cudzoziemcôw. Warszawa, 1963. T. 2. S. 190-191.

53 Serejski M.II. Europa a rozbiory Polski. S. 107.

54 Spittler L. Entwurf der Geschichte der europäischen Staaten. Berlin, 1794. Bd. 2. S. 36^423.

55 Eichhorn LG. Weltgeschichte. Göttingen, 1804. Bd. 2. S. 268.

56 Heeren L. Handbuch der Gescichte des europäischen Staatensystem und seiner Kolonien.Göttingen, 1809. S. 529-533. 57Бантыш-КаменскийH.H. Историческое известие о возникшей в Польше унии. М., 1805.

58 Карамзин Н.М. Историческое похвальное слово Екатерине Второй. М. 1802. С. 27.

59 LelewelJ. Panowanie kröla polskiego Stanislawa Augusta Poniatowskiego obejmuj^cetrzydziestoletnie usilnosci narodu polskiego podzwignienia siç ocalenia bytu i niepodleglosci. Warszawa, 1831.

60 Op. cit.// Dzila. T. 8. Warszawa, 1961. См. также: MichalskiJ. Joachim Lelewel оStanislawie Auguscie // Romantyzm, Poezja,Historia. / pod red. M. Prussak, Z. Trojano-wiczowej. Warsawa, 2002. S. 29-47.

61 Konopczynski W. Dzieje Polski nowozytnej. Warszawa, 1986. T 2. S. 294.

62 WierzbickiA. Historiagrafia polska doby romantyzmu. Wroclaw, 1999. S. 327.

63 Ibidem. S. 307.

64 О концепциях в историографии по поводу польской «анархии» см.: Samsonowicz H. Оhistorii „prawdziwej". Mity, Iegendy i podania jako zrôdlo historyczne. Gdansk, 1997. S. 77-78.

65 Подробнее см.: Drozdowski M. Lelewelowska koncepcja przyczyn rozbiorôw Polski. //Joachim Lelewel. Czlowiek i dzielo. W 200-lecie urodzin. Zielona Gôra, 1998. S. 221-232.

66 LelewelJ. Op. cit. S. 449.

67 Ibidem. S. 450.

68 Кареев Н.И. Ук. соч. С. 29.

69 Hoffman K.B. Historia reform politycznych w dawnej Polscc. Wyd. 3. Warszawa, 1988.

70 Idem. Obraz rz^du i prawodawstwa dawnej Polski. // Przegl^d Poznanski. 1847-1848.

71 взглядах Хофмана см.: HandelsmcmM. Adam Czartoryski. Warszawa, 1948. Т. 1. S. 234-23672 См. напр.: Müller M.G. Die Teilungen Polens 1772. 1793. 1795. München, 1884. S. 8087; Polen und die polnische Frage in der Geschichte der Hohenzollernmonarchie. Berlin, 1981.

74Подробнее о воззрениях Jl. Ранке на историю Польши и причины гибели Речи По-сполитой см.: Serejski М.Н. Europa а rozbiory Polski. S. 275-283.

74 Ranke L. Aus Werk und Nachlass. Bd. 2. Über die Epochen der neueren Geschichte.Historisch-kritische Ausgabe. / Hg. v. T. Schieder und H. Berding. München-Wien, 1971. S. 381-382.

75 Ibidem. S. 382-383. См.: Labuda G. Polen und polnisch-preussischen Beziehungen inhistoriografischen Werk Leopold von Rankes.// Preussen und Berlin. Lüneburg, 1981. S. 49-81.

76 SybelH. Geschichte der Revolutionzeit 1789-1800. Düsseldorf, 1853. О взглядах Зибеляна историю Польши см. также: Кареев Н.И. Ук. соч. С. 107-120; Serejski М.Н. Europa а rozbiory Polski. S. 268-275.

77 ♦Hermann E. Geschichte des russischen Staates. Bd. 5-6, Ergs. Bd. Hamburg-Gotha, 18531861.

78 Raumer Fr. Polens Untergang. Leipzig, 1832.

70Idem. Beiträge zur neueren Gechichte aus dem Britischen Museum und Reichsarchive. Leipzig, 1836-1839. Bd. 1-4.

ЯП • •Idem. Europa vom Ende des siebenjährigen bis zum Ende des amerikanischen Krieges (1763-1783). Leipzig, 1839. Bd—4. См. также: Willaume Jul. Polska problematyka w twörczosci dziejopisarskiej Fryderyka Raumera. Lublin, 1961.о 1Schlözer К Friedrich der Grosse und Katharina die Zweite. Berlin, 1859.

82Кареев Н.И. Падение Польши в исторической литературе. С. 120-138.go ,Konopczynski W. Polska w dobie pierwszego rozbioru. - Biblioteka Jagellonska. Dz. rçk. 69/61. S. I. (Фрагмент рукописи, предназначавшейся для популярного издания Историческая библиотека). 84 Smitt F. Geschichte des polnischen Aufstandes und Krieges nach den Jahre 1830-1831. Leipzig-Heidelberg, 1855.QCIdem. Frédéric II Catharine et le partage de la Pologne d'après des dokuments authentiques. Paris, 1861.idem. Suworow und Polensuntergang nach archivalischen Quellen. Leipzig-Heidelberg, 1858. Bd. 1—2.

87 Смит Ф.И. Суворов и падение Польши. СПб., 1866-1867. Ч. 1-2.

88 Smitt F. Suworow und Polensuntergang. Bd. 2. S. 101-109.QQЗибелъ Г. История французской революции и ее времени. СПб., 1863.

90 Гегемейстер Ю.А. О распространении Российского государства с единодержавияПетра I до смерти Александра I. СПб., 1838. С. 68-69.

91 Fletcher J. History of Poland from Earliest Period to the Present Time. London, 1831.

92 Fay F. Histoire de Pologne. Paris, 1831-1832. Vol. 1-2.AOBrougham J. Précis histoire du partage de la Pologne. Marsrille-Paris, 1831.

94 MicheletJ. Histoire de la révolution française. Paris, 1852. Vol. 1-2.

95 Idem. Histoire de dix-neuvième siècle. Paris, 1872-1875. Vol. 1-3.

96 Ibidem. Vol. 3. P. 248-249.

91 SerejskiM.H. Europa a rozbiory Polski. S. 181.

98 Dunham S.A. History of Poland. London, 1831.

99 Saint Priest A. Histoire de la monarchie. Paris, 1844. Vol. 1-2.

100 Idem. Etudes diplomatique et littéraires. Vol. 1. Le partage de la Pologne en 1772. Paris, 1850.

101 Carlyle T. History of Friedrich II of Prussia called Friedrich the Great. Leipzig, 18581865. Vol. 1-6.

102 Martin H. Histoire de France. Paris, 1859-1860. Vol. 15-16.

103 Idem. Pologne et Moskovie. Paris, 1863.

104 Idem. La Russie et l'Europe. Paris, 1866.

105 Соловьев С.M. История падения Польши. М., 1863. См. новейшее издание: Он эюе. Сочинения. Кн. 16. М., 1995. С. 405-628; Schmitt. H. Dzieje Polski XVIII i XIX wieku.Krakow, 1866-1867. T. 1-3.(Изложение доведено до 1795 г); Idem. Dzieje panowania Stanislawa Augusta Poniatowskiego. Lwow, 1868-1884. T. 1-4. (Изложение доведено до Первого раздела Польши).

106 Kaiinka W. Ostatnie lata panowania Stanislawa Augusta. Cz. 1. Krakow, 1868.

107 C.M. Соловьев обращался преимущественно к сочинениям второстепенных мемуаристов. Исключения в этом смысле составляли воспоминания Станислава Августа, хранившиеся в российском архиве, и мемуары Михала Огинского: Oginski M. Mémoires de Michel Oginski sur la Pologne et les polonais depuis 1788 jusqu'à la fin del815. Paris, 1826. Vol. 1.

108 Костомаров Н.И. Последние годы Речи Посполитой. СПб. 1866. Т. 1-2.

109 Иловайский Д.И. Гродненский сейм 1793 г. М., 1870. Польское издание: Ilowajski D. Sejm grodzieñski roku 1793. Ostatni Sejm Rzeczypospolitej Polskiej. Poznañ, 1872.

110 Kraszewski I. Polska w czasie trzech rozbiorów (1772-1799). Studya do historyi ducha i obyczaju. Poznan, 1873-1875. T. 1-3. В. Конопчиньский отмечал широкое использование Крашевским самой разнообразной литературы, в том числе старопечатной, и публикаций архивных материалов, однако указывал на недоступность для автора архивов, что объяснялось общей ситуацией того времени в Познани для польских историков. См.: Konopczyñski W. Dzieje Polski nowozytnei. Warszawa, 1986. T. 2. S. 294.

111 Kraszewski I. Op. cit. T. 1. S. 21112 Ibidem. T. 2. S. 446.

113 Kaiinka W. Sejm Czteroletni. Kraków-Lwów, 1880-1888. T. 1-3.

114 Кареев Н.И. Падение Польши в исторической литературе. С. 320.

115 Оценка эта была дана Костомаровым незадолго до своей кончины при подготовке последнего при жизни автора издания его монографии «Последние годы Речи Посполитой». Здесь цит. по: Костомаров Н.И. Собр. соч. Кн 7. СПб., 1905. С. 14.

116 Kaîinka W. Ostatnie lata panowania Stanislawa Augusta. S. L etc.

117 Кареев Н.И. Падение Польши в исторической литературе. С. 327.

118 Kaiinka W. Sejm Czteroletni. T. 1. S. 341-344.

119 Ibidem. S. 82-83.

120 Ibidem. T. 2. S. 370.

121 См. Korzon T. Poczqtki Sejmu czteroletniego. Il Ateneum. 1881. N. 2. S. 324-354.

199 » •Bobrzynski M. Dzieje Polski w zarysie. Wyd. 4. Warszawa etc., 1927.

123 Ibidem. S. 222-223.

124 Ibidem. S. 237.

Заключение диссертации по теме «Всеобщая история (соответствующего периода)», Носов, Борис Владимирович

Заключение

Центральной проблемой международного положения и внутриполитического

развития для Польско-Литовского государства в 1760-е годы, как она проявилась на

сеймах Речи Посполитой 1766 и 1767/68 годов, было проведение реформ политической

О $ о иМ

\/ системы, шляхетского государства «двух народов», на-

правленных на централизацию республиканских институтов власти. Предложенные проекты преобразований не выходили за рамки феодального сословного строя и были призваны в общесословных интересах'шляхты способствовать ограничению феодальных привилегий и иммунитетов отдельных членов господствующего сословия и фео-.дальных корпораций. Не затрагивая монополии господствующего сословия шляхетской республики на владение землейй крестьянами, крепостного права,' они в то же время должны были положительно воздействовать на развитие товарно-денежных отношений, экономики городов, на укрепление городского сословия.

Реформы могли обеспечить мобилизацию материальных ресурсов для проведения дальнейших преобразований в армии и государственном аппарате, в самой структуре государственной власти. Центральной задачей накануне сейма 1766 г. в этой об-у/ ласти стала реформа польского сейма, всей системы с^еймовапия. В целом такая программа в 1765-первой половине 1766 г., накануне сейма, пользовалась поддержкой большинства в правящих верхах Речи Посполитой, о чем свидетельствовали ответы сенаторов на письма короля Станислава Августа. Вместе с тем, как показало развитие ситуации, большинство господствующего сословия (средняя и мелкая шляхта) выступало за сохранение старошляхетских порядков и привилегий, а также существующего политического режима «золотой вольности», ^

Внутреннее укрепление в результате реформ шляхетского государства, как на, дсяЛся польский двор позволило бы улучшить международное положение Речи Поспо-литой. И вместе с тем,' активизация польской внешней политики, присоединение республики к одной из коалиций великих держав, как рассчитывал Станислав Август, дало бы возможность опереться в проведении преобразований на поддержку из|вне^ или, по

V крайней мере, на согласие на это могущественного союзника. В то же время, несмотря

V на международное признание избрания Станислава Августа на польский престол^ вели-

кие державы и соседи Польши проводили политику, направленную на сохранение режима международного протектората в отношении Речи Посполитой и недопущение изменений ее государственного устройства.

Накануне сейма 1766 г. проводникам политики Екатерины II в Польше -Н.И. Панину и Н.В. Репнину удалось избежать в переговорах с польской стороной двух принципиальных вопросов: о реформах государственного строя Речи Посполитой и о польско-русском союзе, что позволило Петербургу "до времени" не раскрывать свою позицию, сохраняя возможность как соглашения со сторонниками реформ (польским королем Станиславом Августом и Чарторыскими), так и сговора с оппозицией, рассчитывавшей с помощью России нанести на сейме поражение «правящей партии» и, ослабив королевскую власть, еще более укрепить режим "золотой вольности" шляхетского Сословия.

В преддверии сейма Панин и Репнин всячески избегали постановки принципи-- ального для Петербурга вопроса о российской гарантии государственного строя Речи Посполитой. О том, что "гарантия" и диссидентский вопрос связаны между собой лишь однажды было упомянуто в российской декларации о правах диссидентов. Тем самым, русская дипломатия добивалась, чтобы диссидентский вопрос приобрел на сейме исключительное значение как якобы Единственная, ключевая проблема польско-российских отношений, внутренней политики Речи Посполитой и ее международного

положения. Однако посол не смог найти поддержку^ планам Петербурга в деле дисси-

V \ С , v ^

дентов, названные,Екатериной II называла "делом чести", ни со стороны польского ко-

роля и "фамилии", ни со стороны других магнатских группировок.

Вопреки планам Петербурга, на сейме 1766 г. главным стал не «диссидентский вопрос», а законодательное утверждение реформ государственного и местного управления, преобразований в военной сфере, в области государственных финансов и народного просвещения, в вопросах судопроизводства и компетенции королевских министров. Лозунг защиты католической веры при этом был использован оппозицией как средство для срыва реформаторских планов королевского двора и «фамилии».

Со стороны оппозиции в наибольшей степени критике были подвергнуты попытки ограничения права liberum veto и Генеральная конфедерация 1764-1766 гг., посредством которой было начато проведение преобразований и фактически установлен режим голосования на сейме по принципу большинства. Причем, хотя выступления на сейме послов и сенаторов из оппозиционного лагеря и содержали ссылки на традици-

онную сарматскую идеологическую альтернативу абсолютизма и «золотой вольности», однако в действительности речь шла о выступлении против идеологии и практики республиканской централизации. Это подтверждается выдвинутыми противниками реформ требованиями перераспределения властных полномочий в пользу сеймиков и местных шляхетских корпораций, в особенности в вопросах налогообложения и управления доходами и расходами республики. В этом нашло выражение не только желание магнатов-вождей оппозиции склонить на свою сторону симпатии шляхты, но и укрепить восходящий к феодальной раздробленности режим местных и корпоративных привилегий и земской автономии.

Обсуждение вопроса о реформах на сейме прошло два этапа, рубежом между которыми стало совместное выступление против преобразовательных планов послов России и Пруссии, что обусловило поражение реформаторского лагеря. При этом объективно Н.В. Репнин и Г. Бенуа действовали солидарно с консервативными кругами магнатов и шляхты, рупором взглядов которых стали К. Солтык и М. Вельгурский. В итоге, в последний день работы сейма Генеральная конфедерация 1764-1766 гг. была ликвидирована и принята конституция (закон) "об обеспечении вольного голоса".

Подобный подход, как и положение дел на сейме в целом, очевидно^, продемонстрировали связь между проблемами реформ, польско-русского союза и гарантией польской конституции, которые ранее в Петербурге старались представить как изолированные и независимые друг от друга. >

• Рассмотрейие' на сейме диссидентского вопроса, об- уравнении в сословных и религиозных лравах иноверческой шляхты, показало, что выступившая на сейме с декларацией и поддержанная Россией группировка диссидентов только номинально представляла иноверческое сообщество шляхетской республики, хотя и выражала его наиболее существенные сословные интересы. В действительности она представляла лишь часть политиков-диссидентов, наиболее тесно сотрудничавших с русским посольством и прочно связавших свои «партийные» политические планы с интересами и покровительством Петербурга. После того как на сейме явно обозначилась связь между политикой реформ и «делом диссидентов», а последнее в равной мере послужило и Репнину, и польской оппозиции основанием для уничтожения проектов реформаторов, главным вопросом стала проблема политической роли диссидентов в рамках гарантии государственного строя и статуса сословий Речи Посполитой.

В начале 1767 г. в обращенных к магнатам и шляхте декларациях российской императрицы и Н.И. Панина, а также в инструкциях Репнину было вполне открыто, хотя и в весьма неопределенных выражениях, заявлено, что главной целью русского правительства является установление российской гарантии государственного строя Речи Посполитой и шляхетских вольностей.

В отличие от сеймов 1764 и 1766 гг., накануне и в ходе которых, согласно планам Петербурга, проводником русской политики должна была выступить магнатская «партия» Чарторыских, которых, хотя бы условно, в России рассматривали в качестве союзников, оставляя в её руках проведение сеймиков и избрание послов на сейм,/то при подготовке сейма 1767 г. политическое взаимодействие с магнатами призвано было только технически обеспечить непосредственный контроль со стороны России над всей политической системой Речи Посполитой, что выразилось в манипуляциях партикулярными конфедерациями снизу, а также в задаче законодательного утверждения росл

сийской гарантии государственного строя Польши сверху. С этой целью было проведено распределение русских войск по воеводствам и, поветам, чтобы непосредственно

управлять сеймиками и местными конфедерациями. Об этом Репнин, писал Н.И. Панину, что «если мы сеймиков своими конфедерациями не предупредим, то отважимся опять в руках Чарторыских и дворских весь сейм видеть, понеже они более будут иметь в избрании на оной земских послов».

Сопоставив этот шаг с другими действиями России в Польше, хможно заключить, что для достижения целей Петербурга Радомская конфедерация могла сыграть только одну роль: расколоть польскую шляхту. Это позволило бы использовать ее консервативные настроения, неприятие реформаторского курса для проведения в жизнь плана установления гарантии польской конституции и не допустить сплоченного и организованного сопротивления шляхты действиям России. Именно к шляхте, воспитанной в духе «золотой вольности», были обращены призывы о защите сословных прав и сословных политических привилегий, гарантом которых провозгласила себя Екатерина II. Реализация консервативных идей укрепления феодальной вольности должна была не только ослабить польское государство, но и еще более парализовать сами магнатские группировки. Поэтому, с точки зрения Петербурга, не имело принципиального значения, кто из магнатов станет на сторону российской императрицы в роли агентов-организаторов шляхетской оппозиции королю и Чарторыским, и какими мотивами новые проводники политики России будут при этом руководствоваться.

После образования Радомской конфедерации, к концу июля 1767 г., расстановка политических сил в Речи Посполитой накануне чрезвычайного сейма вполне определилась. Объединенная под руководством Н.В. Репнина радомская оппозиция должна была обеспечить на сейме утверждение российской гарантии польской конституции и уравнение в сословных и религиозных правах католиков и диссидентов. Вожди последних, чувствуя ослабление своей политической роли, стремились выхлопотать для своей «партии» в Петербурге дополнительные преимущества в новом политическом устройстве республики. «Фамилия» занимала твердую позицию «неучастия», подчеркнуто слагая с себя всякую ответственность за постановления грядущего сейма. Станислав Август и двор, отвратив угрозу детронизации, стремились к сотрудничеству с Репниным в расчете по возможности сохранить результаты проведенных реформ и не допустить полного торжества оппозиции. Стоит отметить, что эта политика короля нашла в определенной мере поддержку русского посла.

Главной же целью, которую преследовало правительство Екатерины II, было установление российской гарантии польской конституции. Впервые это намерение прозвучало еще в 1763-1764 гг., теперь же, накануне сейма, оно провозглашалось вполне открыто как главная задача русской политики. Тогда же НЧИ. Панин прямо, заявил Н.В. Репнину, что защита как диссидентов,'так и православных1 не составляет ее>су,ще-ства.

Вместе с тем, выдвинутые Екатериной II требования в диссидентском вопросе означали вторжение в сферу сословного, конфессионального и политического устройства Речи Посполитой. Каковы бы ни были исторические обоснования прав иноверцев, новое законодательное оформление этих прав повлекло бы за собой существенные изменения сословного и политического устройства польского общества 1760-х гг., которые к тому же имели бы долговременные, глубокие и трудно предсказуемые последствия. Навязанные извне, эти перемены не могли не вызывать сопротивления польской шляхты. Сопротивления тем более сильного, чем дальше будут простирались русские требования в деле диссидентов. В политической области требования Петербурга (включение диссидентов в состав послов сейма и в Сенат) могли только усугубить пороки существующих политических институтов шляхетской республики, ибо делали их еще и ареной противоречий на конфессиональной почве, а также создавали формально дополнительные правовые и процедурные основания, чтобы сорвать или парализовать их работу.

В связи с согласием Станислава Августа накануне сейма 1767 г. на сотрудничество с Россией обращает на себя внимание мысль Панина, прозвучавшая в инструкциях Репнину и в письмах польскому королю, о собственной заинтересованности последнего в содействии русской политике. Панин напоминал в них об «обещаниях», сделанных через Ф. Ржевуского во время двух миссий польского посла в Петербурге в 1764 и 1766 гг., где польский представитель вел переговоры о программе реформ в Речи По-сполитой и о польско-русском союзе. Вспоминая об этом теперь, в 1767 г., накануне сейма, руководитель русской внешней политики, хотя и косвенно, но достаточно определенно намекал, что, в случае действий польского короля в интересах России, при дворе Екатерины II будут^ якобы готовы вновь вернуться к вопросу о преобразованиях в Польше и о союзе двух стран. Однако, такой подход в действительности должен был содержать двусторонние «обещания»: Россия соглашается на реформы и помогает в их проведении, а Польша - заключает с нею союз, обязавший бы Речь Посполитую совместно с Россией вести войну против Турции. Теперь же Панин, никак не упомянув о собственных обещаниях, заговорил только об «обещаниях» Станислава Августа. Правда, в других инструкциях Репнину, которые не были предназначены для показа польскому королю, тема «обещаний» более не затрагивалась.

Сотрудничество Станислава Августа с Репниным и в целом компромисс между Речью Посполитой и Россией мог быть найден на основе совместной программы прогрессивных политических преобразований в шляхетской республике, о чем свидетельствуют согласованные накануне сейма королем и послом планы введения на сеймиках

голосования большинством и учреждение Постоянного совета. Принимая в расчет по-

ложение Станислава Августа и Речи Посполитой после 1764 г/-можно заключить, что».

создание'во главе с королем влиятельного органаЛгсполнйтельной власти^открывало возможность известной стабилизации политической системы шляхетской республики, сглаживания противоречий между магнатскими группировками и консолидации польской шляхты, а следовательно, и укрепления королевской власти как республиканского института Речи Посполитой.

Сеймики 1767 г. ознаменовали весьма существенный рубеж как в расстановке политических сил внутри Речи Посполитой, так и в развитии международной ситуации вокруг шляхетской республики. Еще в конце 1766 г. Н.В. Репнин пришел к заключению, что для достижения своей цели в деле российской гарантии польской конституции и в диссидентском вопросе России необходимо установить контроль над сеймиками -

решающим звеном в политической системе Речи Посполитой - оставить" для магнатских группировок и предводителей шляхты только роль исполнителей приказов рус-

*■ ' 'О <. '

ского посла. Для этого и задумывалась Радомская конфедерация: Осуществление этих планов позволило бы. связать предстоящий сейм Актом Генеральной конфедерации, утвержденными сеймиками посольскими инструкциями"^ 'избранием на сейм угодных для России послов.

Успех в решающей мере зависел от сеймиков. Для его достижения Репниным была создана целая система руководства и контроля. Во главе ее стоял сам посол, управлявший шефами радомских конфедератов. Важная роль в этом управлении принадлежала приставленными к ведущим радомянам русским офицерам. В деле такого управления помогали послу и поляки, ставшие практически его близкими сотрудниками, А.-Пониньский, Я.Б. Алое, А. Млодзиевский и др.

Вторым уровнем выстроенной Репниным системы стали провинции Речи Посполитой, в которых были распределены, соответственно,дпефы конфедератов и русские войска во главе с командующими корпусами. В соответствии с указаниями посла они согласовывали действия войск и конфедератов, в частности, кандидатуры маршалов сеймиков, определяли содержание инструкций депутатам сейма, принимали решения о действиях на сеймиках русских войск, о мерах против непокорных.

• Третьим и важнейшим уровнем были воеводства и поветы, где действовали прикомандированные к сеймикам отряды русских войск, шефы радомских конфедератов, их сподвижники и клиенты, а также разъехавшиеся по воеводствам сотрудники Репни-

уна из числа поляков. Примечательна в этом смысле миссия А. Пониньского в Польской Руси, которому после неудачи тамошних сеймиков было поручено найти на Волыни и в ^Подолии новых сторонников «русской партии».

Реализация в полной мере этой системы позволила бы Репнину не только контролировать всю структуру власти в Речи-Посполитой, но и дополнить ее представлен* 'А

ными русскими отрядами' элементами" военной администрации, что, при сохранении по

форме традиционных институтов «шляхетской демократии», обеспечивало бы диктатуру русского посла и открывало бы в перспективе возможность провести нужные постановления на сейме.

Однако сложившаяся на сеймиках ситуация и их итоги свидетельствовали, что если поставленные цели и были достигнуты, то достигнуты далеко не полностью. Установить желаемый контроль над сеймиками не удалось. Об этом свидетельствуют ин-

струкции послам и состав последних, в котором был лишь небольшой перевес в 32 голоса «хороших» послов над «сумнительными» и «дурными» (в терминологии Репнина). Причем при распределении голосов по воеводствам и землям видно, что это соотношение в действительности было отнюдь.не в пользу русского посла. При этом следует от*. " V > у.

метить, что положительный баланс в решающей степени £>ыл достигнут за счет сторонников и креатур Станислава Августа. Однако сотрудничество Репнина со Станиславом Августом не только противоречило планам конфедератов по детронизации последнего, но и не могло обойти проблему политических реформ в Польше, что мало согласовывалось с российскими декларациями «о восстановлении прав республики и незыблемости «золотой шляхетской вольности». »

Итоги сеймиков продемонстрировали еще одно весьма существенное несоответствие между тактикой Репнина и реальной политической ситуацией в Речи Посполи-той. Организуя Радомскую конфедерацию, русский посол в соответствии с «повелениями» Екатерина II и инструкциями Н.И. Панина имел в виду создание «новой русской партии» из противников польского короля и Чарторыских. Однако, даже в весьма ограниченных пределах возможного, радомский лагерь ни в малейшей степени не соответствовал роли новой партии «друзей России». В нем по-прежнему оставались группировки Потоцких, Радзивиллов, Мнишека и других магнатов/и не было заметных признаков сближения между ними. В подавляющем большинстве радомяне оставались в оппозиции к России из-за диссидентского дела и из-за отношения к Станиславу Августу. Это со всей очевидностью проявилось на сеймиках, где прозвучало иногда открытое, а повсеместно — глухое недовольство Актом Генеральной конфедерации и^тунк-том об иноверцах. Как и годом раньше, русская политика оказалась между сторонникам^ реформ в Речи Посполитой и консервативным лагерем, знаменем которого оставалась защита католицизма и шляхетских вольностей. Проявившийся во время сеймиков 1767 г. раскол радомского лагеря положил начало формированию новой оппозиции, которая готовилась к открытому противоборству не только с двором и его реформаторскими проектами, но и с Репниным и его «приятелями» - сторонниками русского посла среди радомских конфедератов.

Почти все немногие свидетельства о внутреннем становлении антироссийской и антикоролевской оппозиции в Речи Посполитой осенью 1767 г. так или иначе восходят к сведениям французского внешнеполитического ведомства, ибо в Версале противники России видели своего главного союзника за рубежом, способного оказать им подцерж-

ку в Вене, в Дрездене н на берегах Босфора. Однако накануне открытия сейма 1767 г. и Версаль, и Вена не намерены были вмешиваться в польские дела и противодействовать России. Они подталкивали к такому вмешательству друг друга и третьи страны, в первую очередь Турцию, однако, каждый по отдельности,-ни Людовик XV, ни Кауниц^не

осмеливались, а главное, не считали целесообразным, опираясь только на собственные

силы, выступить против русской политики в Речи ПоспЬлитой. Это свидетельствовало^"

что после окончания Семилетней войны£ОЮз двух стран шаг за шагом утрачивал позиции в европейской политике. В этой связи весьма примечательно рассуждение Кауница о возможном сближении с Англией Обращает на себя внимание также мысль аВСТрИЙ-

'У / у "" I

скогр канцлера, что противодействовать России в Польше могут только совместные действия нескольких великих держав. От позиции Франции и Двстрии в решающей степени зависело и поведение Саксонии - ближайшей союзницы венского двора.

Напряженная политическая ситуация накануне сейма заставила Репнина прибегнуть к репрессиям и арестовать видных членов Радомской конфедерации Ф. Чацкого и Ф. Кожуховского, а также требовать от конфедерации официального признания находящихся в Польше русских войск «дружественными», отмены в отдельных случаях результатов выборов депутатов сейма. В этом проявилось намерение Репнина не только вновь взять под свой контроль сеймики как важнейшее звено политической системы Речи Посполитой, но и вообще заменить существующую систему институтами конфедерации.

Во многом в связи с Э1им возник другой замысел/образовать «комиссию для пе-

реговоров с русским,порлом» и заключить «трактат.о гарантии». В сентябре этот план обсуждается в Варшаве, Петербурге и Берлине. На сентябрьской конференции с послами Радомской конфедерации Н.И. Панин сообщает им об образовании на сейме «депутации» для переговоров о трактате и, что сам сейм на это время будет «лимитирован».

Уже в первом'выступлении на сейме 1767 г. были провозглашены два положения из плана Репнина: о лимитации сейма и назначении делегации для переговоров с русским послом о составлении польско-российского трактата о гарантии государствен^ ного строя Речи Посполитой. При этом адресованная республике декларация Екатери- ^ ны II прозвучала наравне с постановлением Сенатского совета, а Репнин как русский посол выступал наравне с делегацией, то есть формально как один из субъектов верховной власти в Речи Посполитой. А поскольку делегация представляла сейм, то и статус русского посла по существу приближался к статусу целого сейма.

Столкновение политических сил на сейме развернулось вовсе не, вокруг дисси-

х/ дентского вопроса, который со времени С.М. Соловьевым считался в российской исто-

V риографии центральной проблема'российской политики в Польше в 1764^-1767 гг. Про' У

тивостояние сторонников соглашения с Россией по принуждению и открытой оппозиции сводилось к трем проблемам.

Во-первых, по врпросу о политической системе, установленной русским правительством в Речи Посполитой. В результате образования делегации сейма и «трактования» последней с русским послом «система Репнина» получила свое логическое завер-шение\

Во-вторых, по вопросу о необходимости в Польше политических реформ, неудача которых в середине 1760-х годов во многом послужила одним из истоков кризиса 1767 г. Такая постановка проблемы принадлежала исключительно королевскому лагерю. Вместе с тем, звучавшая со стороны оппозиции критика Радомской конфедерации, за плечами которой стояла Россия, хотя и косвенно, но вполне определенно приводила к тому же выводу. Однако, обличая радомян, непримиримая оппозиция продолжала настаивать на двух основополагающих принципах радомского лагеря: незыблемости вольного голоса и права конфедерации. Говоря о бессилии Речи Посполитой перед российским давлением, противники Репнина тем самым не только осуждали произвол цар-

у ского правительства, но и свидетельствовали^ том, что ответственность за нынешнии кризис в 'Польше в известной мере лежала на магнатах и шляхте, представленных в Радомской конфедерации.

В-третьих, главным вопросом на сейме стала проблема оформления российской

V гарантии польской конституции и польско-российского союза, которые должна была определить на будущее политическую систему шляхетской республики, систему, которая, в представлении ее инициаторов, должна была стать незыблемой навеки. В первом случае вопрос был решен утвердительно, во втором - негативно. Однако «гарантия» не только означала-узаконенную зависимость Речи Посполитой от ее восточного соседа, но и предполагала некоторое внутреннее содержание в контексте сочетания «золотой шляхетской вольности» и элементов политического устройства Нового времени.

Проблема русско-польского союза в 1767 г, хотя и не обсуждалась непосредственно, отнюдь не была снята с повестки дня. Слова о «соединении» России и Речи Посполитой (в смысле тесного союза между ними) не раз звучали в официальных российских декларациях, а в Акте лимитации сейма, утвержденном русской императрицей,

Екатерина II была прямо названа «союзницей» шляхетской республики. Поэтому упоминание Репниным Северной системы в связи с программой реформ, несмотря на все попытки российской стороны оставить вопрос о союзе «в молчании», свидетельствовало об объективной потребности для польско-российских отношений как первого, так и второго.

Позиция России по главному вопросу о гарантии политического строя шляхетской республики была определена. Предложенная Станиславом Августом и поддержанная Репниным программа реформ и планы союза двух государств - отвергнуты, а Петербург окончательно стал на сторону консервативного большинства польской шляхты и магнатской олигархии. Разумеется, принимая такое решение, Екатерина II и Панин руководствовались главной целью сохранить политическую анархию в Польше ' как условие российского господства в Речи Посполитой, которому теперь предстояло придать правовую форму гарантии польской конституции. Отдельные ее элементы, заимствованные из реформаторских замыслов польского двора (введение кардинальных законов, установление голосования большинством по экономическим материям на сейме и даже возможное принятие решений на сеймиках большинством голосов, поскольку в этом отношении не было сделано прямого российского запрета), не меняли характера государственного строя Речи Посполитой.

Однако парадоксальным образом приняв сторону консервативных сил, русское правительство волей неволей пошло на сговор с теми кругами в Польше, которые, начиная с 40-х гг. XVIII в. питали антироссийскую оппозицию в Речи Посполитой.

Вместе с тем, отклоняя реформаторские планы в Польше, Екатерина II и Панин столкнулись еще с одним противоречием собственной польской политики. Поставив еще в 1763 г. задачу устранить в Речи Посполитой всякое иностранное влияние^4 поми^ }мс| российского, русский двор, тем не менее, в своем отношении к польским реформам не только следовал тем же курсом, что и другие великие державы, но, выступая заодно «с соседями Польши», сам создавал почву для поддержания их политического влияния в стране.

В то же время в столицах великих держав, несмотря на выжидательную позицию Вены, не внявшей призывам святого престола о защите" католической веры,''и решение Фридриха II в начале декабря 1767 г.7 полностью отказаться от участия в рос-

сийской гарантии польской конституции, сознавали, что устанавливаемое якобы «на

века» господство России в Речи Посполитой только по видимости является безраздель-

ным, что закрепленный в трактате о гарантии политический режим столкнется в недалеком будущем с тяжелым кризисом как в самой шляхетской республике, так и на международной арене. С этой точки зрения не имело смысла связывать себя с созданной русскими усилиями системой, чтобы тем удобней было бы настаивать на ее пересмотре в дальнейшем. О том, что названного кризиса ожидать долго не придется, свидетельствовало не только недовольство польской шляхты, но и меры оппозиции по подготовке новой конфедерации. В этом смысле оценки положения в Речи Посполитой и вокруг нее, сделанные при прусском и австрийском дворах, представляются более дальновидными, чем мнения Н.В. Репнина и Н.И. Панина. Правда, и при русском дворе ощущали напряженность ситуации. Об этом свидетельствуют не только старания дипломатов успокоить Берлин, Вену, Стамбул, но в еще большей степени., предпринятые в 1767 г. в

России, впервые после окончания Семилетней войны, рекрутские наборы.

Тем не менее, в Петербурге считали, что установление гарантии подводит черту под прежним международным положением Польши, которая оказалась перед альтернативой: сохранить внутреннюю стабильность и целостность в условиях российского господства или, в случае если гарантия будет отвергнута, оказаться в водовороте международного кризиса. При этом из слов Панина следовало, что даже в такой фатальной ситуации шляхетская республика была лишена возможности суверенного выбора.

Разрешение на сейме диссидентского вопроса и соглашение об этом с делегацией сейма продемонстрировало, что содержание проблемы находилось не в религиозной сфере, а в области внутри сословных отношений. Речь шла не о правах вероисповеданий и конфессиональных меньшинств, а об уравнении в сословных правах иноверческой шляхты, часть лидеров которой претендовала к тому же на самостоятельную и весьма значительную политическую роль. Таким образом, становится понятной тактика вождей диссидентов, стремившихся устранить в польско-российском трактате положение о господствующем статусе католической церкви и предусмотреть свободный переход из одной конфессии в другую, чтобы тем привлечь в свой лагерь людей, соблазнившихся перспективой занять отведенные для иноверцев общественные должности, причем число последних в рассмотренных проектах существенно превосходило нынешний потенциал самих диссидентов. Пополнение рядов иноверцев ожидалось не только со стороны униатов, но, возможно, и католиков. Все эти расчеты были опрокинуты Репниным. Это еще раз продемонстрировало, что ни посол, ни его шефы в Петер-,

бурге отнюдь не собирались только покровительствовать иноверцам, тем более содействовать максимальному усилению*йх политических позиций.

Разумеется, новый статус диссидентов и российское покровительство избавляли их от угрозы преследования за веру и иных притеснений. Однако соглашение по делу диссидентов означало по существу окончательное падение политического значения последних. Вместе с тем итог дела иноверцев показал его второстепенное значение для русской политики. Оно послужило для правительства Екатерины II способом для решения главной задачи: установления контроля над политической системой Речи По-сполитой. При этом диссидентское дело позволило не только придать российскому вмешательству в дела шляхетской республики видимость законности, но и привлечь на сторону Петербурга протестантские государства севера Европы.

Кризис 1767 г. в Речи Посполитой был в решающей мере вызван внешними силами. Поэтому международная обстановка и польская политика великих держав оказала на его развитие существенное влияние. Не в последнюю очередь это касалось позиции Пруссии, которая безоговорочно поддерживала действия России, исключая для себя -только военное вмешательство в дела шляхетской республики. Фридрих II был твер-л ,

до^ убежден, что в случае войны его противником может быть тойько Австрия, хотя

прусский король и понимал, что военные действия в Германии неизбежно повлекут за собой вмешательство всех великих держав и новую общеевропейскую войну, грозящую Пруссии непоправимой катастрофой.

Однако уже в июле 1767 г. стало окончательно ясно, что русская политика в Польше не встретит в ближайшее время сопротивления соседей Речи Посполитой, а полякам не приходится рассчитывать на помощь извне. Тем не менее, Панин сознавал, что тактика невмешательства великих держав не может продлиться долго. Вынужденный отказ Фридриха II от претензии на соучастие в российской гарантии вовсе не означал, что в Берлине, Вене, Версале и в Дрездене намерены были отказываться от роли держав-протекторов Речи Посполитой, о чем свидетельствовала Памятная записка В.А Кауница Марии-Терезии <эт 4 января 1768 г.

Из формального содержания трактата о гарантии следовало, что он не включал никаких международных обязательств сторон, да и в переговорах с делегацией сейма, в переписке Панина и Репнина, в Акте Генеральной (Радомской) конфедерации подчеркивался политический нейтралитет Речи Посполитой. Принимая также во внимание, что проект польско-русского союза был по существу отклонен, можно заключить, что

нет никаких оснований говорить о какой-либо принадлежности Польши к Северной системе. Напротив, гарантия польской конституции закрепила режим международной изоляции Речи Посполитой, хотя формально и не препятствовала вступлению республики в соглашения с третьими странами.

Установление иностранной гарантии государственного строя Речи Посполитой представляло собой одно из проявлений влияния международной системы абсолютизма на те страны, в которых не сложилось абсолютистской формы правления. В этом смысле находит еще одно подтверждение концепция влияния внешнего фактора и функции внешней политики на внутреннее становление государств раннего Нового времени. Типологически близкие системы гарантии и протектората в XVIII в. были установлены в отношении раздробленной Германии, итальянских государств, а также Швеции. Вместе

с тем, гарантия польской конституции как политическая система господства представляла собой/Ъсобое явление, так как была наибольшей степени институциолизирована и представляла собой закрепленную в договоре форму абсолютной власти, осуществляемой извне, со стороны европейской системы абсолютизма («старого порядка»).

Используемые сокращения

РАДА - Российский государственный архив древних актов (Москва) АВПРИ - Архив внешней политики Российской империи (Москва)

РГВИА - Российский государственный военно-исторический архив (Москва)

РГИА - Российский государственный исторический архив (Санкт-Петербург)

AGAD - Archivum glöwne akt dawnych (Warszawa)

В. Cz. Dz. г. - Biblioteka Czartoryskich. Dzial r?kopisow (Krakow)

GStA - Geheimes Staatsarchiv Preussischer Kulturbesitz

RAK - Reichsarchiv Kopenhagen

VL - Volumina legum. Przedruk zbioru praw staraniem XX. Pijarow w Warszawie,

od roku 1732 do roku 1782 wydanego. Petersburg, 1859-1860 ПСЗ - Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое

[Friedrich II] PC. - [Friedrich II] Politishe Correspondenz Friedrich's des Großen. ASV - Archivio segreto Vatikano

PSB - Polski slownik biograficzny

AB - Архив князя Воронцова. M., 1870-1875,

Важнейшие архивные фонды и публикации исторических источников,

использованные в работе

Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ)

Ф. 2. Внутренние коллежские дела

Ф. 5. Секретные мнения Коллегии иностранных дел

Ф. 8. Высочайше апробованные доклады по сношениям с иностранными государствами 1725-1802.

Ф. 21. Пограничные с Польшей комиссии Ф. 32. Сношения с Австрией Ф. 63. Сношения с Курляндией Ф. 74. Сношения России с Пруссией Ф. 79. Сношения России с Польшей Ф. 80. Варшавская миссия

Российский государственный архив древних актов (РГАДА) Ф. 10 Кабинет Екатерины II Ф. 12 Дела о Польше и Литве Ф. 16 Внутреннее управление Ф. 20 Дела военные

Ф. 178 Конференция при высочайшем дворе Ф. 203. Кабинет Петра III

Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) Ф. 2. Журнальная часть канцелярии Военной коллегии Ф. 4. Армейская экспедиция Ф. 27. Конференция при высочайшем дворе

Ф. 39. Походная канцелярия командующего войсками в Семилетнюю войну

Главный архив древних актов (Archivum glöwne akt dawnych) - Варшава

(Фонд) Архив Ординации роскей

(Фонд) Архив Радзивиллов

(Фоид) Архив публичнный Потоцких

Библиотека Чарторыских. Отдел рукописей (Biblioteka Czartoryskich. Dzial R^kopisow) - Краков (Фонд) Ежи Мнишека.

Тайный государственный архив Пруссии (Geheimes Staatsarchiv Preußischer

Kulturbesitz) - Берлин

Отдел I, Отделение - Польша

Отдел XX Этатсминистериум Кенигсберг

Секретный архив Ватикана (Archivio segreto Vaticano) - Рим Отдел нунциатуры, отделение - Польша

Государственный архив в Копенгагене (Reichsarchiv Kopenhagen) Отдел - Дипломатические донесения, Отделение - Польша.

Публикации исторических источников Публикации в Сборниках Императорского русского исторического общества (Сб. РИО)

Дипломатическая переписка Екатерины II Т. 48 (1762-1763 гг.); Т. 51 (1763-1764 гг.); Т. 57 (1764-1766 гг.);

* Материалы Секретного архива Ватикана были предоставлены автору в микрофильмах Папским институтом церковных исследований в Варшаве.

** Материалы архива были предоставлены автору в микрофильмах в Архиве древних актов в Варшаве.

Т. 67 (1767-1768 гг.); • Т. 87 (1768-1769 гг.).

Бумаги Екатерины II Т. 7 (1744-1764 гг.); Т. 10(1765-1771 гг.).

Протоколы Конференции при высочайшем дворе. 14 марта 1756 г. - 28 февраля

Исторические сведения о Екатерининской комиссии. Наказы депутатам. Т.т. 4, 8, 14,43, 68, 93.

Переписка Екатерины II с Фридрихом II Т. 20

Дипломатическая переписка прусских посланников (в России) Т. 22. (1763-1766 гг.); Т. 37 (1767-1772 гг.).

Дипломатическая переписка французских представителей при дворе Екатерины II

Т. 140. (1762-1765 гг.); Т. 141. (1766-1769 гг.).

Дипломатическая переписка австрийских послов и посланников при русском

дворе.

Т. 46. (Донесения Ф. Мерси д'Арженто Марии Терезии 1762-1763 гг.); Т. 109. (1763-1771 гг.).

Архив князя Воронцова. М., 1870-1882. В 25-ти тт.

Volumina legum. Przedruk zbioru praw staraniem XX. Pijarow w Warszawie, od roku 1732 do roku 1782 wydanego. Petersburg, 1859-1860. Vol. VII.

Konstytucye Seymu walnego ordynaryinego w Warszawie Roku Panskiego 1766 Dnia 6. Pazdiernika zlozonego w Warszawie w Drukarni J.K. Mci u XX Scholarium Piarum.

Dyaryusz seymu walnego ordynaryinego w Warszawie Roku 1766 w Warszawie w Drukarni J.K. Mci y Rzeczypospolitey Societatis JESU.

Diarjusze sejmowe z Wieku XVIII / Wydal Wl. Konopczynski. Warszawa, 1937, T. 3.

[Friedrich II.] Politishe Correspondenz Friedrieh's des Großen.

Bd. 22 / Red. K. Treusch von Buttlar und O. Herrmann. (Juli 1762 - März 1763) Berlin, 1895;

Bd. 23 / Red. K. Treusch von Buttlar und G.B. Voltz. (April 1763 - September 1764). Berlin, 1896;

Bd. 24 / Red. K. Treusch von Buttlar und G.B. Voltz. (Oktober 1764 -Dezember 1765). Berlin, 1897;

Bd. 25 / Red. G.B. Voltz. (Januar - Dezember 1766). Berlin, 1897; Bd. 26 / Red. G.B. Voltz. (Januar - Dezember 1767). Berlin, 1900; Bd. 27 / Red. G.B. Voltz. (Januar - Dezember 1768). Berlin, 1902.

Friedrich der Große und Polen. Auszüge aus der Correspondenz mit den Gesandten in Warschau und Petersburg 1762-1766. // Forschungen der deutschen Geschichte. Göttingen, 1869, Bd. 9.

Recueil des instructions donnés aux Ambassadeurs et Ministres de France. Paris, 1888-1890. Vol. IX, Russie; Vol. V. Pologne.

Correspondance secrète inédite de Louis XV sur la politique étrangère avec le comte de Broglie, Tercier etc./ Par M.E. Boutaric. Paris, 1866. Vol. 1-2.

[Broglie Ch. Fr.] Correspondance secrète du comte de Broglie avec Louis XV (1756-1774). Paris, 1956, Vol. 1-2.

Vetera Monumenta: Poloniae et Lithuaniae gentiumque finitimarum historiam ill/Maximam partem nondum ed. et tab. vatikanis deprompta collecta ac serie cronologica disposita / Ab Augustino Theiner. Tomus Quartus ab Jnnocentio pp. XII usque ad Pium pp. VI. 1697-1775. Reproductio phototypica editionis 1860-1864. Osnabrück: Otto Zeller, 1969.

Мартене Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами.

Т. 1. Трактаты с Австрией 1648-1762 гг. СПб., 1874.

Т. 5 Трактаты с Германией. СПб., 1880.

Т. 6 Трактаты с Германией 1762-1808. СПб., 1883.

Трактат, заключенный в Москве полномочными Польскими послами с Российскими боярами 6 мая / 26 апреля 1686 г. - ПСЗ, СПб., 1830. J. 2, № 1186.

Письма Генерал-Майору и Кавалеру П.Н. Кречетникову во время пребывания его с Корпусом Русских войск в Польше 1767 и 1768 г. и Губернаторства его в Астрахани. // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1863, июль-сентябрь. Кн. 3. М., 1863. Разд. 2. Материалы отечественные. С. 15-19.

Журнал Генерал-Майора и Кавалера Петра Никитича Кречетникова, Главного командира Корпусам Ея Императорского Величества. о движении и военных действиях в Польше в 1767 и 1768 г. // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1863, июль-сентябрь. Кн. 3. М., 1863. Разд. 2. Материалы отечественные. С. 1-205.

[Stanislaw Awgust], Mémoires du roi Stanislas Auguste Poniatowski. SPb.-Leningrad, 19141924. Vol. 1-2.

Correspondance inédite du roi Stanislas Auguste Poniatowski et de Madame Geoffrin (17641777). Paris, 1875.

[Екатерина II]. Переписка Великой кн. Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарльза Г. Уильямса 1756-1757 гг. М., 1909.

[Екатерина II].Сочинения Екатерины II / под ред. А.Н. Пыпина. Спб., 1907. Т. 12, Ч. 2. Письма императрицы Екатерины II к графу Станиславу Августу Понятовскому 17621763 гг. С. 545-565.

Die politischen Testamente der Hohenzollern / bearb. von Richard Dietrich, KölnWien, 1986.

[Friedrich II.] Ouveres posthumes de Fédéric II roi de Prusse. Berlin, 1788. Vol. 5. Memoires depuis la paix de Hubersbourg jusqu'à la fin du partage de la Pologne.

Список литературы диссертационного исследования доктор исторических наук Носов, Борис Владимирович, 2004 год

1. XVIII в. М., 1958. С. 94-114. Арбузов Л. Очерк истории Лифляндии, Эстляпдии и Курляндии. СПб., 1912. Архив князя Воронцова. М., 1875. Т. 7; М., 1882. Т. 25. С. 503-504. Багалей Д.И. Колонизация Новороссийского края. Киев, 1889.

2. Бантыш-Каменскый Н.Н. Историческое известие о возникшей в Польше унии. М., 1805.

3. Белявский М. Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е. И. Пугачева. М., 1965. С. 40-42.

4. Бибиков А.И. Записки о жизни и службе Александра Ильича Бибикова. М., 1865. Билъбасов В.А. Присоединение Курляндии. В кн. Бильбасов В. А. Исторические монографии. СПб., 1901. Т. 2.

5. Билъбасов В.А. История Екатерины II. СПб., 1890-1898. Тт. 1, 2.

6. Бильбасов В.А. Первые политические письма Екатерины II. В кн.: Билъбасов В.А.

7. Гегемейстер Ю.А. О распространении Российского государства с единодержавия

8. Петра I до смерти Александра I. СПб., 1838. Гендель Г.М. Австрийская дипломатия во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. //

9. Ученые записки Саратовского ун-та. 1947. Вып. 43. Григорович И. Биография Георгия Конисского. В кн.: Георгий Конисский. Собр. соч. СПб., 1861.

10. До/сервис M.B. Внешняя политика русского самодержавия в изображении М.Н. Покровского. // Против антимарксистской концепции М.Н. Покровского. М.-Л., 1942. Ч. 2.

11. Дэюервис М.В. К вопросу о разделах Польши. // Исторический сборник. Вып. 1. М. 1934. С. 177-197.

12. Джуджула К.Е. Россия и Великая французская буржуазная революция конца

13. XVIII века. Киев, 1972. Достян HC. Политика России в восточном вопросе: концепция классиков марксизма и историческая наука. // Славянские народы: общность истории и культуры. М., 2000. С.215-227.

14. Дружинина Е.И. Кучук-Кайнарджийский мир 1774 г. (Его подготовка и заключение). М., 1955.

15. Историография новой и новейшей истории стран Европы и Америки. / Под ред.

16. И.С. Галкина и др. М., 1977. История Белорусской ССР. Минск, 1977.

17. История внешней политики России XVIII век (От Северной войны до войн Россиипротив Наполеона). / Отв. ред. Г.А. Санин. М., 2000. История дипломатии. / Под ред. В.П. Потемкина. М., 1941. Т. 1. История Латвийской ССР. Рига, 1952. Т. 1.

18. История Польши / Под. ред. В.Д. Королюка, И.С. Миллера, П.Н. Третьякова. 2-е изд. М., 1956. Т. 1.

19. История СССР с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1983. История Украинской ССР. Киев, 1983, Т. 3.

20. История СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской Социалистическойреволюции. М., 1967. Т. 3. Кабузан В. М. Изменения в размещении населения в России в XVIII — перв. пол. XIX в. М„ 1971.

21. Кабузан В.М. Народы России в XVIII веке. Численность и этнический состав. М., 1990;

22. Карамзин Н.М. Историческое похвальное слово Екатерине Второй. М. 1802.

23. Кареев Н. И. Исторический очерк польского сейма. СПб. 1888

24. Кареев Н. И. Польские реформы XVIII в. СПб., 1890.

25. Кареев Н.И. Падение Польши в исторической литературе. СПб., 1888.

26. Ключевский В.О. Сочинения. М., 1858. Т. 5.

27. Козлова Н. В. Побеги крестьян в России в первой трети XVIII в. М., 1983. Кондзеля Л., Цегельский Т. Концерт трех черных орлов (Споры о разделах Польши). // Историки отвечают на вопросы. Вып. 2. М.: Московский рабочий, 1990. С. 83-105.

28. Коробков Н.М. Семилетняя война (1756-1762). М., 1940. Косминский Е.А. Историография средних веков. М., 1963.

29. Коялович М. О. История воссоединения западно-русских униатов старых времен. М., 1873.

30. Краткая история Польши: С древнейших времен до наших дней. /Отв. ред. В.А. Дьяков. М., 1993.

31. Лебедев А. Русская армия в начале царствования императрицы Екатерины II. Материалы для русской военной истории. М., 1899.

32. Маркс К. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 11-52.

33. Масловский Д. Ф. Русская армия в Семилетнюю войну. М, 1886-1891, Вып. 1-3.

34. Очерки истории СССР. Период феодализма. Россия во второй половине XVIII в. М, 1956

35. Петров Л. Вторая турецкая война в царствование Екатерины II 1787-1791 гг. СПб, 1880;/

36. Полиевктов М. Балтийский вопрос в русской политике после Ништадского мира (17211725). СПб, 1907.

37. Польша и Европа в XVIII веке. Международные и внутренние факторы Разделов Речи

38. Посполитой. / Отв. ред. Б.В. Носов. М. 1999. Польша на путях развития и утверждения капитализма. / Отв. ред. С.М. Фалькович. М, 1984.

39. Поляки и русские в глазах друг друга. / Отв. ред. В.А. Хорев. М, 2000. Реизов Б.Г. Французская романтическая историография (1815-1830). JI, 1956. РомекЗ. Историческая проблематика на страницах «Атенеума» (1876-1901) //

40. Славянские народы: общность истории и культуры. М, 2000. С. 256-285. Россия - Польша. Образы и стереотипы в литературе и культуре. / Отв. ред. В.А. Хорев. М, 2002.

41. Семевский В. И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. СПб, 1881. Т. 1-2.

42. Смит Ф.К Суворов и падение Польши. СПб., 1866-1867. Ч. 1-2.

43. Соловьев СМ. История России с древнейших времен. Тт. 24-27. // Соловьев С.М. Соч. М., 1993-1994. Кн. 12-14.

44. Соловьев С. М. История падения Польши. М., 1863. В кн.: Соловьев С.М. Соч. в 16 кн., М., 1995. Кн. 16.

45. Соловьев С.М. История падения Польши. М., 1863. См. новейшее издание: Он же.

46. Сочинения. Кн. 16. М., 1995. Сталин КВ. О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма. //

47. XVIII век. София, 1995. Строев В. Бироновщина и Кабинет министров. Очерк внутренней политики имп. Анны. М., 1909-1910. Т. 1-2.ч

48. Троицкий С.М. Финансовая политика русского абсолютизма в XVIII веке. М., 1966;

49. Фирсов II.Н. Условия, при которых началась Семилетняя война. М., 1916. Форстен Г. Балтийский вопрос в XVI-XVII ст. (1544-1648). СПб., 1893-1894.Т. 1,2. Цернак К. Конец эпохи великих держав в европейской политике. // Вопросы истории. 1993. №5.

50. Черкасов П.П. Двуглавый орел и королевские лилии. Становление русско-французских отношений в XVIII веке. 1700-1775. М., 1995.

51. Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. 17621774 гг. Спб., 1896. Чечулин Н.Д. Екатерина II в борьбе за престол. Л., 1924.

52. Чечулин Н.Д. Очерки по истории русских финансов в царствование Екатерины И. Спб., 1906;

53. Щебалъский П.К Политическая система Петра III. М., 1870.

54. Щебалъский П.К. Екатерина II как писательница. // Заря. 1869. № 3. С. 143-145.

55. Щебалъский П.К. Русская политика и русская партия в Польше до Екатерины II. М., 1864.

56. Щепкин E.H. Русско-австриский союз во время Семилетней войны. 1746-1758. СПб., 1902, С. 509-510.

57. Юсупов Р.Р. Речь Посполитая и русско-турецкие войны второй половины XVIII в.(Диссертация на соиск. уч. ст. канд. ист. наук). М., 1980. Юсупов Р.Р. Речь Посполитая и русско-турецкие войны второй половины XVIII в.

58. М., 1980 (диссертация на соиск. уч. ст. канд. ист. наук). Яковлев H.H. Европа накануне Семилетней войны. М., 1997.

59. Яковлев H.H. Россия и Великобритания накануне Семилетней войны: от союза кконфронтации. // В кн.: Россия и Европа. Дипломатия и культура. М., 1995. Ясинский. Польская историография XIX и XX вв. //Борьба классов. 1933. № 10.

60. Amburger Е. Russland und Schweden 1762-1772. Katharina И., die schwedische Verfassungund die Ruhe des Nordens. Berlin, 1934. Archiv für die Geschichte Liv-Esth- und Curlands. Dorpat, 1842-1861. Bd. 1-8.

61. Arneth A.R. Geschichte Maria Theresia. Wien, 1877-1879. Bd. 8-10. Maria Theresia's letzte

62. Regierungszeit 1763-1780. Wien, 1877. Bd. 1-2.. Arnold R. Geschichte der deutschen Polenliteratur von den Anfängen bis 1800. Halle (an der Saale), 1900.

63. Askenazy Sz. Die letzte polnische Königswahl. Göttingen, 1894.

64. Askenazy Sz. Ksiqzç Józef Poniatowski. Wyd. 4-te. Warszawa, 1922. T. 1 -4.

65. AskenazySz. Misja petersburgska Franciszka Rzewuskiego.// Spraw. A.U. XII. Nr. 10.

66. Krakow, 1907. Askenazy Sz. Napoleon a Polska. Warszawa, 1918. T. 1-3. Askenazy Sz. Przymierze polsko-pruskie. Lwow etc., 1900.

67. Balance of Power and Pentarchie, 1700-1785. (Handbuch der Internationalen Beziehungen,

68. Bd. 4) Paderborn, 1997. Beehr A. Die erste Teilung Polens. Wien, 1873, Bd. 1-2 und Bd. 3 Documente. Biskup M. Preussen und Polen. Grundlinien und Reflexionen. // Jahrbücher für Geschichte

69. Osteuropas. 1983. Bd. 31. S. 1-27. Blum K.L. Ein russischer Staatsmann: des Grafen Jakob Johann Sivers Denkwürdigkeiten zur

70. Geschichte Rußlands. Leipzig-Heidelberg, 1858. Bd. 1-3. BlaszczykG. The United Commonwealth: a survey of Polono-Lithuanian Relations 15691795.//MareNostrum, 1999,Nr. 1,P. 11-23. Bobrzyñski M. Dzieje Polski w zarysie. Wyd. 4. Warszawa etc., 1927.

71. BoguckaM., Samsonowicz H. Dzieje miast i miszczanstwa w Polsce przedrozbiorowej. Wroclaw, 1986.

72. Bonneville de Marsangy L. Le chevalier deVergennes, son ambassadeur à Constantinople. Paris, 1894, Vol. 2.

73. Borucki Marek. Po radziwiiïowsku. O zyciu i dzialalnosci politycznej ksiçca Karola

74. Radziwilla „Panie Kochanku". Warszawa: Ludowa Spóldz. Wyd., 1980. BosherJ.F. French Finances 1770-1795 From business to buraucracy. Cambridge, 1970;

75. BrzeskiT. Teoria przyczyn upadku Pol ski.// Kwartalnik Historyczny. 1918. T. 33. S. 173240.

76. Bues A. Das Herzogtum Kurland und der Norden der polnisch-litauischen Adelsrepublik im 16. und 17. Jahrhundert. Möglichkeiten von Integration und Autonomie. Giessen, 2001.

77. Burkerl M. Frankreich und die erste Teilung Polens (1772). Die Krise der französischen Außenpolitik in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. - Berlin: Freie Universität, 1978.

78. Büsch O. Militarsystem und Sozialleben im Alten Preußen 1713-1807. Berlin, 1962.

79. ButterwickR. Poland's Last King and English Culture: Stanislaw August Poniatowski 17321798. Oxford, 1998.

80. ButterwickR. Poland's Last King and English Culture: Stanislaw August Poniatowski 17321798. Oxford, 1998.

81. Carlyle T. History of Friedrich II of Prussia called Friedrich the Great. Leipzig, 1858-1865. Vol. 1-6.

82. CegielskiT. Das alte Reich und die erste Teilung Polens 1768-1774. Stuttgart; Warszawa, 1990.

83. CegielskiT. Preussische «Deutschland» und Polenpolitik in dem Zeitraum 1740-1792.// Jahrbuch fur die Geschichte Mittel- und Ostdeutschlands. 1981. Bd. 30. S. 21-27.

84. Cegielski T. Rzecza niemecka a pierwszy rozbiör Polski. Warszawa, 1979.

85. CegielskiT., KqdzielaL. RozbioryPolski 1772-1793-1795. Warszawa, 1990.

86. Chronologia Sejmöw polskich 1493-1793. / Zest, i wstçp. W. Konopczyriki. Krakow: Polska academia umiçtnosci, 1948.

87. Cocx W. Travels into Poland, Russia. Sweden and Denmark. London, 1784. Vol. 1—4.

88. Corvisier A. Armées et sociétés en Europe de 1494 a 1789 Paris, 1976;

89. Corvisier A. L'Armée française de la fin du XVIIe siècle au ministère de Choiseul. Le Soldat. Paris, 1964,2 vol.;

90. CowdyS, Bentam versus Pitt: Jeremy Bentam and British foreign policy 1799. // History Journal 1987. № 4. P. 791-809.

91. Coyer G.F. L'Histoire de Jean Sobéeski, roi de Pologne. Amsterdam (Paris), 1761. Vol. 1-3.

92. CzajaA. Miçdzy tronem, bulawa a dworem petersburgskim: Z dziejöw rady Nieustrajacej 1786-1789. Warszawa, 1988.\

93. Czapliñski W. Polish Sejm in the Light of Recent Research. // Acta Poloniae Historika. 1970. Vol.22. S. 180-192.

94. Czeppe Maria. Kamaryla pana z Dukli. Ksztaltowanie si? obozu politycznego Jerzego

95. Augusta Mniszcha 1750-1763. Warszawa: Neriton, 1998. Das gerechte Schicksal Polens. Leipzig, 1775.

96. Der Absolutismus - ein Mythos. Strukturwandel monarchischer Herrschaft. / R. Asch und

97. H. Duchhardt (Hg.). Köln, 1996. Dernalowicz Maria. Portret Familii. Warsawa: Pañstw. Inst. Wyd, 1982. Dickson P. G.M. Finance and Government under Maria Theresia 1740-1780. Oxford, 1987, 2 vol.

98. Die politische Testamente Friedrichs des Grossen. Berlin. 1981.

99. Die politischen Testamente der Hohenzollern, / bearb. von Richard Dietrich, KölnWien, 1986.

100. Droysen J.G. Geschichte der preußischen Politik. Leipzig, 1855-1886. Teil 3-5. Drozdowsk M. W sprawie reformy monetarnej w pocz^tkach panowania Stanislawa Augusta// Roczniki dziejów spolecznych i gospodarczych. Warszwa-Poznan, 1974. T. 35. S. 77-92.

101. Drozdowsk M. Podstawy finansowe dziaialnosci pañstwowej w Polsce. 1764-1793. Warszawa-Poznañ, 1975.

102. Drozdowski M. Lelewelowska koncepcja przyczyn rozbiorów Polski. // Joachim Lelewel.

103. Czlowiek i dzielo. W 200-lecie urodzin. Zielona Góra, 1998. S. 221-232. Drozdowski M. W sprawie reformy monetarnej w poczqtkach panowania Stanislawa Augusta// Roczniki dziejów spolecznych i gospodarczych. Warszwa-Poznan, 1974. T. 35. S. 77-92.

104. Duffy Chr. The Army of Frederick the Great. Newton Abbot, 1974; Dunham S.A. History of Poland. London, 1831. Dussieux L. L'Armée en France. Versailles, 1884, 2 vol.;

105. Dygdala J. Zycie polityczne Prus Królewskich u szylku ich zwiqzku z Rzeczapospolit^ w XVIII wieku. Warszawa- Poznañ-Torun, 1984.

106. Dygdala J. Polityka Torunia wobec wladz Rzeczypospolitej w latach 1764-1772. Warszawa-Poznañ-Toruñ, 1977.

107. Feldman J. Problem polsko-niemiecki w dzejach. Katowice, 1946. Feldman J. Stanislaw Leszczynski. Wyd. 2. Warszawa, 1959.

108. Gerhard D. England und der Aufstieg Russlands. München; Berlin, 1933. GierowskiJ. A. Historia Polski 1764-1864. Warszawa, 1979.

109. Gierowski J.A. Wladyslaw Konopczynski jako badacz czasöw saskich. //Studia Historyczne, 1979. T. 22. S. 71-74.

110. Gierowski J.A. Traktat przyjazni Polski z Francj^ w 1714 r. Studium z Dziejöw dyplomacji.

111. Warszyawa: Panst. wyd. nauk., 1965. Gierowski JA. W cieniu Ligi Pölnocnej. Wroclaw: Zakl. Ossolinskich, 1971. Gôralski Zb. Austria a trzeci rozbiôr Polski. Warszyawa: Panst. wyd. nauk., 1979.

112. Griffiths D.M. The rise and fall of the Northern System.// Canadian Slavic Studies. 1970. Nr. 4, P. 547-569.

113. Gurowski W. Konopczyriski Wiadyslaw. //PSB. Wroclaw etc. 1960-1961. T. 9. S. 171-173. Halecki O. HistoriaPolski. London, 1958.

114. Hammer J. Geschichte des Osmanischen Reiches. Pest, 1832. Bd. 9.

115. Handbuch der europäischen Geschichte. Bd. 4. Europa im Zeitalter des Absolutismus und der

116. Aufklärung. Stuttgart, 1968. Handelsman M. Adam Czartoryski. Warszawa, 1948. T. 1.

117. Hartmann St. Die Beziehungen Preussens zu Dänemark von 1688 bis 1789. Köln-Wien, 1983. Hartmann St. Friedrich der Große und die polnische Konföderation von Bar (1768-1772). II

118. Zeitschrift für Ostmittelturopa-Forschung. NF. 1995. Heft 2. S. 159-190. Heeren L. Handbuch der Gescichte des europäischen Staatensystem und seiner Kolonien. Göttingen, 1809.

119. Hermann E. Geschichte des russischen Staates. Bd. 5-6, Ergs. Bd. Hamburg-Gotha, 18531861.

120. Herrmann Ernst. Geschichte des russischen Staats. Bd. 5. Von den Thronbesteigung der

121. Kaiserin Elisabeth bis zur Feier des Friedens von Kainardsche. Hamburg, 1853. Heyking K.H. Aus Polens und Kurlands letzten Tagen. Berlin, 1897.

122. Historia sejmu polskiego. T. 1. Do szylku szlacheckiej Rzeczypospolitej. / pod red.

123. J. Michalskiego. Warszawa, 1984. Historia dyplomaji polskiej./Pod. red. G. Labudy. Warszawa, 1982. T. 1—3. Historia Polski. T. 2. 1764-1864. Cz. 1. 1764-1795. / Pod. red. S. Kienewicza i W.Kuli.

124. Warszawa, 1958. Historja polityczna Polski. Cz. 2. Warszawa etc., 1923.

125. Hoensch Jörg K. Der Streit um den polnischen Generalzoll 1764-1766. Zur Rolle Preußens und Rußlands beim Scheitern den Finanzreform Stanislaw August Poniatowski. // Jahrbücher für Gescichte Osteuropas. NF 18, 1970. S. 355-388.

126. Hoensch Jörg K. Sozialverfassung und politische Reform. Polen im vorrevolutionären Zeitalter. Köln-Wien: Böhlau Verl., 1973.

127. Hoensch Jörg K. Geschichte Polens. Stuttgart, 1990.

128. Hoffman K.B. Historia reform politycznych w dawnej Polsce. Wyd. 3. Warszawa, 1988.

129. Horn B.D. British Public Opinion and the First Partition of Poland. Edinbourg, 1945.

130. HupelA.W. Statistisch-Topographische Nachrichten von den Herzogthumem Kurland und Semgallen. Riga, 1785.

131. Hüppe S. Die Verfassung der Republik Polen. Berlin, 1867.1.owajski D. Sejm grodzienski roku 1793. Ostatni Sejm Rzeczypospolitej Polskiej. Poznan, 1872.

132. Jacobson L. Rußland und Frankreich in den ersten Regierungsjahren der Kaiserin Katharina II. 1762-1772. Berlin, 1929.

133. Janssen J. Zur genesis der ersten Teilung Polens. Freiburg, 1865.

134. Janssen J. Russland und Polen vor hundert Jahren. Freiburg, 1865.

135. Jany Curt. Geschichte der Königlich-Preußischen Armee. Berlin, 1928-1933, 4 Bde.

136. Jones R.E. Opposition to war and expansion in late eighteenth century Russia. // Jahrbücher Jfor Geschichte Osteuropa. 1984. Nr. 32. S. 37-42.

137. Kaczmarczyk Z., Lesnodorski B. Historia panstwa i prawa Polski. T. 2. Od polowy XV wieku do R. 1795. / pod red. J. Bardacha. Wyd. 2. Warszawa, 1966.

138. Kaiinka W. Ostatnie lata panowania Stanislawa Augusta. Cz. 1. Krakow, 1868.

139. Kaiinka W. Sejm Czteroletni. Kraköw-Lwöw, 1880-1888. T. 1-3.

140. Kallmeyer Th. Die Begründung evangelisch-luterischen Kirche in Kurland durch Herzog Gothard. Riga, 1851.

141. Kalnins V. Kursemes herzogistes valsts iekäria un tiesibas (1561-1795). Riga, 1963.

142. Kaplan H.H. The First Partition of Poland. New York; London, 1962.

143. KariejevN. Upadek Polski w literaturze historycznej. Krakow, 1891.

144. Katharina II., Rußland und Europa. Beiträge zur internationalen Forscung. / hg. von Claus Scharf. Meinz, 2001.

145. Kaulfuss J.S. Polens Untergang. Ein charakteristisches Gemälde diesen Adels-Nation. Köln, 1808. Bd. 1. S. 3.

146. KqdzielaL. Efemeryczna Rada Nieustaj^ca z wiosny 1793 roku. Warszawa, 1993. S. 176186.

147. KqdzielaL. Mi^dzy zdrad^ a sluzbq. Rzeczypospolitej. Fryderyk Moszyñski w latach 17921793. Warszawa: Volumen, 1993. KqdzielaL O potrzebie badañ nad dziejami Targowicy. II Przeglqd Historyczny. 1989. T. 80. S. 367-376.

148. Kisielewski W.T. Reformaks. Czartoryskich na sejme konwokacyjnym. Sanibor, 1880. Kitowicz J. Pami^tniki czyli Historia polska - Oprac. i wst. P. Matuszewska, koment.

149. Z. Lewinówna. Warszawa, 1971. Kocój H. Dyplomacja Prus, Austrii i Rosji wobec Konstytucji 3 maja 1791 roku: zagadneniawubrane. Krakow: Wyd. UJ, 1998. Kocoj H. Francja a upadek Polski. Krakow, 1976.

150. Konarski St. O skutecznym rad sposobie, albo o utrzymywaniu ordynaryjnych seymów. Warszawa, 1760-1763. T. 1-4.

151. Konopczynski W. Fryderyk Wielki a Polska. Poznan, 1947.

152. Konopczynski W. Polska w dobie wojny siedmoletniej. Krakow-Warszawa, 1905-1911, Cz. 1,2.

153. Konopczynski W. Anglia a Polska w XVIII wieku. II Pami^tnik Biblioteki Kórnickiej. 1947. N. 4. S. 93-129.

154. Konopczynski W. Diariusz Sejmu 1773-1775 r. -Biblioteka Jagelloñska. Dz. r§k. 92/61. Konopczynski W. Dzieje nauki historycznej w Polsce. II Przegl^d Powszechny. T. 228. 1949.

155. Nr. 7-8. S. 27^5; Nr. 9. S. 145-160. Konopczynski W. Dzieje Polski nowozytnej. Warszawa, 1986. T. 1-2

156. Konopczynski W. Polscy pisarze polityczni XVIII wieku (do Sejmu Czteroletniego). Warszawa, 1966.

157. Konopczynski W. Polska a Szwecja od pokoju oliwskiego do upadku Rzeczypospolitej 1660— 1795. Warszawa, 1924.

158. Konopczynski W. Polska a Turcja. 1683-1792. Warszawa, 1936.

159. Konopczynski W. Polska a Turcja. 1683-1792. Warszawa, 1936.

160. Konopczynski W. Polska w dobie pierwszego rozbioru. - Biblioteka Jagellonska. Dz. rçk. 69/61. (Фрагмент рукописи, предназначавшейся для популярного издания Историческая библиотека).

161. Konopczynski W. Polska w dobie wojny siedmiolctniej. Warszawa, 1909-1911. T. 1-2.

162. Konopczynski W. Stanislaw August do pierwszego rozbioru (1763-1775). // Historia polityczna Polski. Warszawa etc., 1923. Cz. 2. S. 531-581.

163. Konopczynski Wl Do charakterystyki biskupa Soltyka. Z powodu pracy K. Rudnkiego. // Kwartalnik Historycyny. 1910.

164. Konstytucja 3 Maja. Prawo-Polityka-Symbol. Materialy z sesji Polskiego Towarzystwa Historycznego na Zamku Krôlewskim w Warszawie 6-7 maja 1991./ pod red. A. Grzeskowiak-Krwawicz. Warszawa, 1992.

165. Korzon T. Odrodzenie w upadku. Wybör pism historycznych. Lodz: Panst. Inst. Wyd., 1975.

166. Korzon T. Pocz^tki Sejmu czteroletniego. // Ateneum. 1881. N. 2. S. 324-354.

167. Korzon T. Wewnçtrzne dzieje Polski za Stanislawa Augusta (1764-1794). Krakôw-Warszawa, 1897. T. 1-4.

168. Kozer R. König Friedrich der Grosse. Stuttgart, 1912-1914. Bd. 1-4.

169. Kraszewski I. Polska w czasie trzech rozbiorôw (1772-1799). Studya do historyi ducha i obyczaju. Poznan, 1873-1875. T. 1-3.

170. Kraushar A. Ksi^zç Repnin i Polska w pierwszym czteroleciu panowania Stanislawa Augusta (1764-1768). Krakow, 1897. T. 1-2.

171. Kriegseisen W. Ewangelicy polscy i litewscy w epoce saskiej (1696-1763). Warszawa, 1996.

172. Kriegseisen W. Sejmiki Rzeczypospolitej szlacheckiej w XVII i XVIII wieku. Warszawa, 1991.

173. Century, 1767-1795. London-New York: Routledge, 1991. Lukowski G.T. The Szlachta and the Confederacy of Radom 1764-1767/68. A Study of the

174. Polish Nobility. Roma: Institutum historicum polonicum Romae, 1977. Lukowski G.T. The Szlachta and the Confederacy of Radom 1764-1767/68. A Study of the

175. Polish Nobility. Roma: Institutum historicum polonicum Romae, 1977. Lukowski J.T. The Partitions of Poland 1772, 1793, 1795. London-New York: Lougman, 1999.1.kowski J.T., Zawadzki Hubert. A Concise History of Poland. Cambridge: Universiti Press, 2001.

176. Madariaga I. Russian in the Age of Catharine the Great. London, 1982.

177. Manteujfel G. Inflanty Polskie. Poznan, 1879.

178. Martin H. Histoire de France. Paris, 1859-1860. Vol. 15-16.

179. Martin H. Pologne et Moskovie. Paris, 1863.

180. Martin H. La Russie et l'Europe. Paris, 1866.

181. Massuet P. Histoire des rois de Pologne et des révolutions arrivés dans ce royaume.

182. Amsterdam, 1734. Vol. 1-5. Matuszewicz M. Diariusz zycia mego / Oprac. i wstçp B. Krölikowski, komment. Z. Zeliriska. Warszawa 1986. T. 2.

183. MqczakA. Pierwsza Rzeczpospolita: wladza i przestrzen. // Rzeczpospolita - Europa XVI-XVIII wiek. Pröba konfrontacja. / wyd. M. Kopczynski i W. Tygielski. Warszawa, 1999.

184. Machtstaat im Zeitalter Friedrichs des Großen. Braunschweig, 1952. Meineke F. Die Entstehung des Flistorismus. München, 1965.

185. Michalski J. Do dziejów stronnictwa austriackiego i polskiej polityki Austrii po I rozbiorze. // Wojskowa akademia polityczna im. F. Dzierzyñskiego. Wyd. Historyczno-Polityczny. / Zeszyty Naukowe. Ser. Historyczna 1964. Z. 11 (37). S. 139-146.

186. Michalski J. Schylek konfederacji barskiej. Wroclaw: Zakl. Ossoliñskich, 1970.

187. Michalski E. Stanislaw August Poniatowski. // PSB Warszawa-Kraków, 2002. T. 41/4. Z. 171. S. 612-640.

188. Michalski J Propaganda konserwatywna w walce z reformq. w poczqtkach panowania Stanislawa Augusta. // Preglad Historyczny. 1952. T. 43.

189. Michalski J Sprawa dysydencka a zagadnienia gospodarcze w opinii publicznej w pierwszych latach panowania Stanislawa Augusta. // Przegl^d Historyczny. 1949. T 40. S. 156-163.

190. Michalski J. Dyplomacja Polski w latach 1764-1795.//Historja dyplomacji polskiej. Warszawa, 1982. T. 2. S. 483-692.

191. Michalski J. Historiografía polska wobec problematyki pierwszego rozbioru. //Przeglqd historyczny. 1972. T. 63. S. 425-436.

192. Michalski J. Joachim Lelewel o Stanislawie Auguscie // Romantyzm, Poezja,Historia. / pod red. M. Prussak, Z. Trojanowiczowej. Warsawa, 2002. S. 29-47.

193. Michalski J. Plan Czartoryskich naprawy Reczypospolitej. Kwartalnik Historyczny 1956, № 4/5. S. 29^43.polskiej. Warszawa, 1982. T. 2.

194. Michalski J. Polen und Preussen in der Epoche der Teilungen. //Polen und die polnische Frage in der Geschichte der Hohenzollemmonarchie 1701-1871. Berlin, 1981. S. 35-52.

195. Michalski J. Problematyka aliansu polsko-rosyjskiego w czasach Stanislawa Augusta. Lata 1764-1766. // Przeglqd Historyczny. 1984. T. 75. Z. 4. S. 695-721.

196. Michalski J. Rzewuski Franciszek (1730-1800). PSB, T. 34. S. 101-106.

197. Michalski J. Schylek konfederacji barskiej. Wroclaw, 1970.

198. Michalski J. Sprawa dysydencka a zagadnienia gospodarcze w opinii publicznej w pierwszich latach panowania Stanislawa Augusta. // Przegl^d Historyczny. 1949. T. 40. S. 156-163.

199. Michalski J. Zagadniene reformy s^downictwa i prawa sqdowego w poczqtkach panowania Stanislawa Augusta // Czasopismo prawno-historyczne. Poznan 2000. T. 52. Z. 1-2.

200. MicheletJ. Histoire de dix-neuvième siècle. Paris, 1872-1875. Vol. 1-3.

201. MicheletJ. Histoire de la révolution française. Paris, 1852. Vol. 1-2.

202. Moritz E. Preussenund der Kosciuszko-Aufstand. Berlin, 1968.

203. Müller M.G. Die Teilungen Polens: 1772, 1793,1795. München, 1984.

204. Untergange der Polnischen Komstitution vom 3-ten Mai 1791. s. L. 1793. O. Hintze. Die Hohenzollern und ihr Werk. Berlin, 1915. Odyniec W. DziejePrus Krölewskich (1454-1772). Warszawa, 1972.

205. Polen und die polnische Frage in der Geschichte der Hohenzollernmonarchie. Berlin, 1981. Politische Testamente und andere Quellen zum Fürstenethos der Frühen Neuzeit. / Hsg. v

206. H. Duchhardt. Darmstadt, 1987. Polska a Inflanty. Praca zbiorowa. Gdynia, 1939.

207. Ransel D, The politics of Catharinian Russia. The Panin Party. New Häven; London, 1975. Raumer F.L. Le démembrement de la Pologne. Paris-Berlin, 1877.

208. Raumer Fr. Polens Untergang. Leipzig, 1832

209. Rhode G. Die polnische Adelsrepublik um die Mitte des 18. Jahrhunderts.//Die erstepoinische Teilung. Köln; Wien, 1974 Roepell R. Das Interregnum. Wahl und Krönung von Stanislaw August Poniatowski. Posen, 1892.

210. Roepell R. Polen um die Mitte des XVIII. Jahrhunderts. Gota, 1876.

211. Roos H. Der Adel der polnischen Republik im vor revolutionären Europa. II Der Adel vor der

212. Revolution. Göttingen, 1971. S. 41-76. Roos H. Der Fall der polnischen Nation und die Idee der Demokratie. Habilitationsschrift. Tübingen, 1961.

213. Roos II. Ständewesen und parlamentarische Verfassung in Polen (1505-1772). II Ständische

214. Vertretung in Europa im 17. und 18. Jahrhudert. Göttingen, 1969. S. 310-367. Rostworowski E. Ostatni krol Rzeczy Pospolitej. Geneza i upadek Konstytucji 3 Maja.

215. Warszawa, 1966. Rostworowski E. Podoski Gabriel II PSB. T. 27(1), 1982. S. 149.

216. Rostworowski E. Historia powszechna. Wiek XVIII. Warszawa, 1977 Rostworowski E. Historia powszechna. WiekXVIlI. Warszawa, 1998. Rostworowski E. Legendy i fakty XVIII wieku. Warszawa, 1963.

217. Rostworowski E. Ostatni kröl Reczypospolitej. Geneza i upadek Konstytucji 3 Maja. Warszawa, 1966.

218. Rostworowski E. Podböj Sl^ska przez Prusu a pierwszy rozbiör Polski. //Przegl^d

219. Historyczny. 1972. T. 63. S. 389^12. Rostworowski E. Polska w ukladzie sil politycznych XVIII wieku. //Polska w epoce

220. Oswi^cenia. Warszawa, 1971. S. 191-205. Rostworowski E. Sprawa aukcji wojska na tle situacji politycznej przed Sejmem Czteroletnim. Warszawa, 1957.

221. Rostworowski E. Sprawa milicji mieszczariskich w ostatniem roku Sejmu Czteroletniego. II

222. Pregl^d Historyczny. 1962. T. 63. Rostworowski E. Wladyslaw Alexander Lubenski (1703-1764). II PSB. Warszawa, 1973, T. 18/3. S. 505-511.

223. RudnickiK. Biskup Kajetan Soltyk 1715-1788. Krakow, 1906.

224. Rulhière C.C. Histoire de l'anarhie de Pologne et du démembrement de cette république. Paris, 1807. Vol. 1-4.

225. Rzeczpospolita - Europa XV-XVIII wiek. Proba konfrontacja. / wyd. M. Kopczynski i

226. W. Tygielski. Warszawa, 1999. Saint Priest A. Etudes diplomatique et littéraires. Vol. 1. Le partage de la Pologne en 1772. Paris, 1850.

227. Saint Priest A. Histoire de la monarchie. Paris, 1844. Vol. 1-2. Salmonowicz St. Fryderyk II. Wroclaw, 1981.

228. Salvandy N. Histoire de la Pologne avant et sous le roi Jean Sobiesky. Paris, 1827-1829. Vol. 1-3. Samsonowicz H. 0 historii „prawdziwej". Mity, legendy i podania jako zrôdlo historyczne. Gdansk, 1997.

229. SchaeferA. Geschichte des Siebenjähriges Krieges, Leipzig, 1870-1871. Bd. 1-3. Scharf C. Katharina II., Deutschland und die Deutschen. Meinz, 1995.

230. Schmitt. H. Dzieje panowania Stanislawa Augusta Poniatowskiego. Lwöw, 1868-1884. T. 1— 4.

231. Serczyk W. Pocz^tek konca: konfederacja barska i I Rozbiör Polski. Warszawa: Krajowa

232. Agencja Wyd., 1997. Serczyk W.A. Hajdamacy. Krakow: Wyd. Literackie, 1978.

233. SerczykJ. 25 wieków Historii. Historycy i ich dziela. Toruñ, 1994.

234. Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski: Studium historiograficzne. Warszyawa: Pañst. wyd. nauk., 1970.

235. Serejski M.H. L'ecole historique de Cracovie et l'historiographie européenne. // Acta Polonae

236. Histórica. 1972. T. 26. P. 127-151. Skalkowski A. Biskup Soltyk. // O czesc imienia polskiego. Lwow, 1908. Skalkowski A. Polska w okresie rz^dów Stanislawa Augusta. // Polska, jej dzieje i kultura. Warszawa, 1927. T. 2.

237. Smitt F. Frédéric II Catharine et le partage de la Pologne d'après des dokuments authentiques. Paris, 1861.

238. Smitt F. Geschichte des polnischen Aufstandes und Krieges nach den Jahre 1830-1831.1.ipzig-Heidelberg, 1855. Smoleñski W. Szkoly historycne w Polsce (Glówne kierunki pogl^dów na przeszlosc). Warszawa, 1986.

239. Sorel A. L'Europe et la révolution française. Paris, 1885-1904. Vol. 1-8.

240. Sorel A. La Quesion d'Orient au XVIIIe siècle. Le Partage de la Pologne et le Traité de

241. Warszawa, 1954. T. 1. Stone Daniel. Polish politics and national reform 1775-1788. New York, 1976. Sturm E. Grundzüge der Staatsorganisation des Herzogtums Kurland im XVII Jh. Greifswald, 1919.

242. SybelH. Geschichte der Revolutionzeit 1789-1800. Düsseldorf, 1853. Szczygelski W. Kozuchowski Franciszek// PSB. T. 14. S. 75-76.

243. Tetsch K.L. Curländische Kirchen-Geschichte von dem Zustande dieser Provincial-Kirche, bis zum Ableben Gotthards ersten Herzog zu Curland. Riga; Leipzig, 1767—1770.

244. The Cambridge History of Poland. Cambridge, 1950-1951. Vol. 1-2.

245. The New Cambridge Modern History. Vol.7. The Old Regime 1713-1763 / red. J.O. Lindsay. London, 1957.

246. The New Cambridge Modern History. Vol. 8. The American and French Revolutions. / red. A. Goodwin. London, 1965.

247. The origins of war in early modem Europe. Edinburgh, 1987.

248. The Polish-Lithuanian Monarchy in European Context, c. 1500-1795. / Ed. by R. Butterwick. New York: Polgrave, 2001.

249. Thierry A. Considerations sur l'histoire de France. Paris, 1840.

250. TopolskiJ. Gospopdarka polska w XVIII wieku na tie europejskim. // Pami^tnik X powszechnego zjazdu historyków polskich w Lublinie. Warszawa, 1971. T. 3. S. 457487.

251. TopolskiJ. Moralisatorstwo czy wyjasnienie. O glównym motywie polskiej historiografii poswi^conei rozbiorom. //Przegl^d historiczny. 1973. T. 63. S. 615-623.

252. TopolskiJ. Pogl^dy na rosbiory polski. //Stosunki polsko-niemieckie w historiografii. Poznan, 1974. Cz. 1. S. 410-515.

253. TopolskiJ. Pruskie uzurpacje graniczne w dobie pierwszego rozbiora Polski (1772-1777). // Zeszyty naukowe uniw. A. Mickiewicza w Poznaniu. Historia. 1968. T. 8.

254. Versuch einer Geschichte der letzten polnischen Revolution vom Jahr 1794. s. L. 1796.

255. Volz G. B. Plan einer Zusammenkunft Friedrichs des Großen und Josephs II. bei Torgau II Mitteilungen der Literarischen Gesellschaft Masovia, Heft 14, Sonderdruck s. 1., s.a. S. 140-151.

256. Volz G. B. Prinz Heinrich und die Vorgeschichte der ersten Teilung Polens. II Forschungen zur brandenburgisch-preußischen Geschichte. 1923. Bd. 35. S. 193-211.

257. Wehler H. U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. München, 1987, Bd. 1.

258. Wiek XVIII Polska i swiat. Warsawa: Pañstw. Inst. Wyd., 1977.

259. WierzbickiA. Historiografía polska doby romantyzmu. Wroclaw, 1999.

260. Wierzbicki A. Konstytuccja 3 (Trzeciego) Maja w historiografii polskiej. Warszawa, 1993.

261. Willaume Jul. Polska problematyka w twórczosci dziejopisarskiej Fryderyka Raumera. Lublin, 1961.

262. Wipperman W. Der deutsche Drang nach Osten. Ideologie und Wirklichkeit eines politischen Schlagwort. Dannstadt, 1981.

263. Wolmar W. Friedrich der Grosse und die europäaischen Mächte.// Nation Europa. 1986. № 7/8. S.41-45.

264. Woloszczynski R. Polska w opiniach Francuzöw XVIII w. Warszawa, 1964.

265. ZacorskiA. Spör o Stanislawa Augusta. Warszawa, 1988.

266. Zahorski A. Stanislaw August polityk. Warszawa, 1966.

267. Zailer R, Europe in transition 1660-1815. Cambridge, 1984.

268. Zamoyski A. The Last King of Poland. London, 1992.

269. Zamoyski A. The Polish Way: A Thousant-Year History of the Poles and their Culture. London, 1987.

270. Zamoyski A. Ostatni kröl Polski. Warszawa: Zamek Krölewski, 1994.

271. Zarzucki W. Sluzba zagraniczna okresu stanislawowskiego. Organizacja i formy dzialania.

272. ZernackK. Schwerpunkte und Entwicklungslinien der polnischen Geschichtswissenschaftnach 1945. //Historische Zeitschrift. Sonderheft 5. 1972. S. 202-323. ZernackK. Stanislaw August Poniatowski - osobowosc i epoka (uwagi o stanie badan). //

273. Wiek Oswiecenia. R. 16. Warszawa, 2000. ZernackK Stanislaus August Poniatowski. Probleme einer politischen Biographie.// Jahrbücher fiir Geschichte Osteuropas. 1967. Bd. 15. S. 371-392.

274. Ziegenhorn Ch.G. Staatsrecht der Herzogthümmer Kurland und Semgallen. Königsberg, 1772.

275. ZieliñskaZ. Republikanizm spod snaku bulawy. Publicystyka Seweryna Rzewuskiego 17881790. Warszawa, 1988.

276. Zieliñska Z. Studia z dziejów stosunków polsko-rosyjskich w XVIII wieku. Warszawa, 2001. Zieliñska Z. Walka „Familii" o reforme Rzeczypoispolitej 1743-1752. Warszyawa: Pañst. wyd. nauk, 1983.

277. Zienkowska K. Stanislaw August Poniatowski. Wroclaw, Warszawa, Kraków: Ossolineum, 1998.

278. Zienkowska K. Slawetni i urodzeni. Ruch polityczny mieszczanstwa w dobie Sejmu Czteroletniego. Warschawa, 1976.