Революционный терроризм как феномен русской культуры конца XIX - начала XX века тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 24.00.02, кандидат культурол. наук Баранов, Александр Сергеевич

• Баранов, Александр Сергеевич
• кандидат культурол. наук
• 2000

Оглавление диссертации кандидат культурол. наук Баранов, Александр Сергеевич

Введение

Глава Первая. Терроризм : социокультурные границы явления.

1. Специфика террористического действия

2. Террор и культура: взаимоотторжение, преобразование, стимуляция.

3. « Устрашение » и « Самоистязание » в европейской политической культуре Нового Времени.

Глава Вторая. Русская культура последней трети XIX века : от противостояния терроризму к началу « террористического диалога ».

1. Культура, противостоящая терроризму, 1860-е гг.

2. Осознание неоднозначности проблемы, 1870-е гг.

3. Начало диалога, начало 1880-х гг.

Глава Третья. « Террористический диалог » начала XX века : кульминация, спад, итоги.

1. Формирование и универсализация террористического пантеона в рамках русской культуры, 1901 -1905 гг.

2. Прекращение диалога, 1906 -1911 гг.

3. Судьба революционно-террористической героики в 10-е- 20-е гг.

XX века.

Глава Четвертая. Основные этапы и направления развития террористических кампаний в XVIII - XX вв.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Революционный терроризм как феномен русской культуры конца XIX - начала XX века»

Историческое сознание любого общественного организма периодически актуализирует определённые темы, сюжеты и образы своего прошлого, в те моменты, когда современная жизнь, сталкивает его со сходными или глубоко родственными явлениями. Характер "болевых точек" исторического сознания общества, т.е. тех хронически актуальныхf "не остывающих" исторических проблем, которые перманентно присутствуют в поле его зрения, даёт яркое представление о психическом состоянии рассматриваемого общества. Эти проблемы, перерастая рамки профессиональной науки, не умещаясь в них, превращаются в настоящие комплексы или фобии. Они не только иллюстрируют развитие представлений об определенной собственно исторической проблеме в общественном сознании, но и предопределяют рефлексию общества на те или иные схожие ситуации его современной жизни.

Проблема сущности и значения революционного терроризма, его роли в тех сложнейших и неоднозначных процессах, которые развивались в политической, социокультурной сферах жизни российской империи последних десятилетий её существования, а таьо-же его влияния на весь последующий ход российской истории, относится к числу "хронически" актуальных проблем отечественного исторического сознания.

Всё уходящее столетие прошло для России под знаком террора, XX век начинался для нашей страны с беспрецедентной по своим масштабам революционно-террористической кампании (1901-1911 гг.), сыгравшей огромную роль в ходе Первой русской революции. Террор "красный" и террор "белый" сопровождали боевые действия гражданской войны (1918 - 1921 гг.). В 20-х -начале 50-х годов террор являлся едва ли не главной чертой f характеризующей порядок организации власти в Советском Союзе. И, наконец, в 90-е годы - новая широкомасштабная террористическая кампания, тесно связанная с развитием кризиса на Северном Кавказе. Террор, жертвой которого перманентно являлось и является русское общество, развивался на фоне менявшихся политических декораций, цветов знамён и тех нравственных приоритетов, которыми террористические организации обосновывали его необходимость. Россией накоплена богатейшая традиция террористической рефлексии, важнейшую роль, в формировании которой сыграл характер первого знакомства русского общества с терроризмом в его "революционном" обличил.

Указанная "хроническая актуальность" явления фатальным образом отразилась на историографической судьбе русского революционного терроризма. На протяжении целого столетия до сегодняшнего дня включительно изучение этого явления всегда было тесным образом связано с "живой" политикой. С восьмидесятых годов XIX века, когда террорист и писатель С.М. Степняк -Кравчинский опубликовал свою знаменитую книгу "Подпольная Россия" заложившую основу революционной агиографии "героев революционного подвига", а представители проправительственного лагеря приступили к написанию собственных альтернативных "историй" революционно - террористического движения (не менее далёких от стремления к научной беспристрастности, но диаметрально противоположных в своих оценках деятельности участников террористической компании) - данная историческая проблема являлась ареной политической борьбы между представителями различных идеологических направлений, "охранительного" и "революционного".

Основная полемика между этими традициями развивалась по следующим направлениям: определение стороны} несущей ответственность за начало революционно-террористической кампании (правительство - радикалы), выяснение степени соответствия террористических методов борьбы фундаментальным з Л положениям основных революционных идеологий, а так же степени связи деятельности революционно - террористических организаций и "интересов I народа". Кроме того, каждое из указанных направлений рассматривало историю терроризма фактически только в политической плоскости, как историю смертельной схватки правящей элиты российской империи и революционно-террористических организаций. Каждый новый поворот в истории России приводил к определённому смещению акцентов в осмыслении тех трагически I событий, сохраняя неизменным общую направленность исследований.

В 20-е годы "революционное" направление после марксистской идеологической модернизации, выразившейся, прежде всего в "деэсеризации" революционного терроризма, стало официальным в СССР, вытеснив на "другие берега" или подавив цензурным прессом не только представителей "охранительного" направления, но и фактически породившую само "революционное" направление народническую среду. В тридцатые - сороковые годы личное отрицательное отношение И.В. Сталина к революционному терроризму в целом и, к культу вне большевистских "героев революционного подвига" в частности, фактически сделало исследование группы проблем связанных с историей революционного терроризма невозможным. В последующие десятилетия "революционное" направление постепенно восстанавливает утраченные позиции как официальная точка зрения советской исторической науки. С той лишь немаловажной особенностью, что в целом благожелательная и даже порой патетически приподнятая высокая оценка деятельности революционно-террористических организаций адресовалась, по понятным причинам официальной советской историографией лишь к представителям первой волны революционного терроризма (конец 70-х - начало 80-х гг. XIX в.)(1).

1) Наиболее ярко восстановленные позиции "революционной" традиции в "террористической" историографии проявились в работах Н.А. Троицкого "Народная воля" перед царским судом. Саратов, 1983., "Безумство храбрых: русские революционеры и карательная политика царизма" 1866 - 1882 гг., М., 1978. и др., а так же С.С. Волк "Народная воля" (1879- 1882) М„- JL, 1966.

Великая информационная революция конца 80-х годов сделала возможным недогматическое, свободное творческое изучение истории революционного терроризма, привела к открытию огромного массива архивных документов, вызвала настоящий бум публикаций (и даже издание настоящих антологий документов по истории русского радикализма) (2), а так же породила возможность для самых разнообразных сопоставлений, концептуальных новшеств и поиска места русского терроризма в истории этого явления во всемирном масштабе. К настоящему времени по различным аспектам истории русского революционного терроризма накоплена богатейшая исследовательская литература. Истории отдельных организаций, партий, их идеологической и программной эволюции, деятельности наиболее выдающихся персонажей, как первой, так и второй террористических кампаний посвящены яркие исследования: О.В. Будницкого, С.С. Вояка, Р.А. Городницкого, Г. К, Гусева, Г.С. Кана, В.М. Лаврова, M.R. Леонова, Д. Павлова, Е.Л. Рудницкой, Н.А. Троицкого, Б.М. Шахматова. И всё же, несмотря на значительные успехи в реконструкции хронологии и 'локализации фактографических "белых пятен" истории деятельности ряда революционно-террористических организаций (в первую очередь это касается эпохи "Земли и воли" и "Народной воли"), в анализе их идеологической эволюции (становление революционного народничества и его полемики с марксизмом), а таю-же в биографических исследованиях (от С. Нечаева и П. Ткачёва до Е. Созонова, И. Каляева, М. Спиридоновой к особенно ныне популярного Е. Азефа), на сегодняшний день можно говорить о затяжном концептуальном кризисе, переживаемом исторической наукой в отношении группы проб лем^ связанных с историей революционного терроризма.

Этот кризис^ выражается, прежде всего, в бесконечном продолжении бесперспективного спора о том, "кто первый начал"; в традиционно высокой связи исследовательской литературы с "живой" политикой (будь то требования

2) Прежде всего это относится к исключительно ценным сборникам документов и исследований подготовленных и опубликованных О.В. Будницким: "История терроризма в России в документах, биографиях и исследованиях" и "Женщины - террористки в России. Бескорыстные убийцы." Обе кнйГи изд. Ростов -на - Дону, "Феникс", 1996. А так^же антологии документов "Революционный радикализм в России. Век XIX." Под ред. Е.Л. Рудницкой, М., Архейграфический центр. 1999. официальной советской идеологии или личные политические симпатии исследователей - переход от первого ко второму, не так уж сильно приближает к "объективности" как это казалось в конце 80-х годов уходящего века); в столь же традиционной перегруженности исследований морально-этическими оценками; в исключительной узости исследовательского горизонта (история терроризма рассматривается традиционной исторической наукой только как история террористов), наконец, зачастую в отсутствии заметного стремления исследователей к концептуальному творчеству .

Осознание концептуальной бесперспективности продолжения этого старого спора диктует необходимость поиска иного ракурса и иной методологии при рассмотрении проблем связанных с сущностью и значением русского революционного терроризма (3).

Среди произведений современных историков, которые действенно способствуют преодолению указанных "тормозящих" явлений} следует назвать книгу профессора Бостонского университета (С.Ш.А.) Анны Гейфман "Thou Shalt Kill (Revolutionary terrorism in Russia 1894- 1917) (4).

3) Интересной попыткой выйти из сложившегося методологического тупика в рамках политической истории является книга Г.С. Кана "Народная воля": идеология и лидеры" М., Пробел, 1997. Концептуальное содержание книги выглядит парадоксально - стремление к "научной объективности" на основании "подхода, не скованного никакими идеологическими установками" (С.5-6.) приводит к тому, что монография странным образом объединила в себе обе существующие традиции истолкования революционного террора. С одной стороны Г. С. Кан не считает политику властей настолько жестокой, что бы считать террор хоть чем-то оправданным. Не видит автор личной вины за пострадавшими от рук террористов государственными чиновниками, одни из которых ".бесспорно, допустили превышение власти, но оно не повлекло за собой гибели кого-либо из революционеров" другие: "просто исполняли свой долг в такой форме, какой они его понимали, /. / жестокими и свирепыми данные лица были только в разгорячённых головах революционеров" (С.57). С другой стороны, автор, находится под несомненным обаянием личностей видных народовольцев. Он не только не склонен винить их за начало эпохи революционного терроризма, но и видит в их подвиге некоторую красоту. Выводы, венчающие содержание двух разделов монографии, первого, посвященного "Народной воле" как организации, и второго, содержащего психологические портреты её основных деятелей, оставляют ощущение явного противоречия. "Деятельность "Народной воли" никак не может бьпъ оправдана исходя, из каких либо моральных категорий" - заявляет автор на 138 странице, с тем, чтобы на 152 заявить о народовольцах: "Их героизм и самопожертвование прекрасны сами по себе, вне зависимости от истинности

А.Гейфман является автором фактически первого фундаментального исследования по истории русского революционного терроризма, в котором указанное явление, перерастая "организационную нарезку", рассматривается как тяжелейшее социальное заболевание, захватившее самые различные общественные слои империи - от столиц до далёких национальных окраин, от ультра-радикалов до относительно умеренных либеральных кругов, которое di по своему размаху, ни по характеру не вмещалось ни в какие идеологические и программные рамки. В качестве центрального персонажа террористической кампании начала XX века в книге А.Гейфман рассматривается "террорист нового типа", тип ? преобладавший практически во всех революционно-террористических организациях того времени, отличавшийся от террориста "народовольческой эпохи" смутностью политических взглядов, постоянной готовностью к насилию $ не скованному никакими моральными преградами, реальной близостью к типу обычного уголовника. Книга А.Гейфман - первая попытка создания социальной истории революционного терроризма. Вместе с тем, необходимо отметить, что книга, несомненно, выиграла бы, если бы её реально воплощаемое новаторство не сдерживалась бы той по истине "антикварной" целью, которую по непонятной причине ставит себе автор: "демифологизировать и деромантизировать русское революционное движение, самое революцию и её участников, которых столь облагородили и возвысили далеко не беспристрастные мемуаристы" (5). Указанная исходная установка, постоянно возвращает автора в русло старой полемики о "плохих" и "хороших". исповедуемых ими идей и конкретных последствий их деятельности". Посвятив книгу анализу "идей" и различных аспектов практической деятельности "Народной воли" автор неожиданно выносит качественную оценку своим героям, которая не только противоречит решению проблем, которым посвящена книга, но еще и объявляется никак с ними не связанной. А с чем тогда связана эта неморальная "лрекрасность"? Выхода так: "замечательные" люди убивают людей ни в чём "не виновных", а "Нам остаётся только поражаться, насколько неординарные личности были поглощены бездонным омутом революции" (С.86). Фактически данная монография несёт в себе, ту же самую противоречивость восприятия народовольческого террора, которая была характерна для русского либерализма конца XIX - начала XX веков: полное осуждение целей и средств террористов совмещённое с гипнотическим преклонением перед красотой их "жертвенного подвига". Это, на мой взгляд, достаточно красноречиво свидетельствует о том, что преодоление тенденциозности вовсе не означает появление объективности.

В связи с этим возникает вопрос: не является ли ценным и достойным не опровержения, а тщательного изучения тот факт, что хотя русское общество начала XX века прекрасно видело и очень хорошо знало тех "террористов нового типа", о которых пишет А.Гейфман, а также хорошо отдавало себе отчёт в том, что "герои революционного подвига", подобные М. Спиридоновой или И. Каляеву, составляют ничтожное меньшинство в общей террористической массе, и несмотря на это, в общественном сознании был запечатлен именно этот героический образ? Причём запёчатлён настолько сильно, что восторженное отношение к "подвигу" террористов впоследствии .почти буквально проросло в русском историческом сознании сквозь раздраженную неприязнь к терроризму со стороны как классического марксизма, так и его "ленинской" модификации, и сохранилось в нём (и в советской исторической науке в частности) на долгие десятилетия, т.е. автору и в начале девяностых годов XX века явно есть что "демифологизировать" и "деромантизировать"? Обращают на себя внимание также и вполне "карамзинские" хронологические рамки работы. Думается, что рассмотрение террора как уникального явления требует поиска его собственной хронологии и собственной периодизации, а не искусственной "нарезки" его "извне". Даты начала и конца правления Николая П (1894 - 1917) никак не совпадают с собственным "ритмом" революционного терроризма.

Как сильные, так и слабые стороны "организационной истории" ярко проявились в монографии Р.А. Городницкого "Боевая Организация Партии Социалистов -Революционеров в 1901-1911 гг." М, РОССПЭН, 1998.

Внимание автора сосредоточено на внутренней эволюции Б.О. в связи с различными стилями руководства трёх сменявших друг друга шефов организации (Г.А. Гершуни, Е.Ф. Азеф и Б.В. Савинков), на взаимоотношениях "боевиков" и "начальства", а также на изменении отношения к террору как к таковому и к Б.О. в частности со стороны таких крупных деятелей П.С.Р., как М.Р. Гоц, В.М Чернов и М.А. Натансон. Каждое из этих направлений скрупулезно разработано автором, и монография Городницкого как произведение, раскрывающее историю конкретной организащи, представляет исключительную ценность. Но всё содержание работы не даёт никаких оснований автору для формулирования выводов о роли эсеровского террора в российской истории начала века, по той простой причине, что не терроризм является объектом изучения у Городницкого, а организационная история одной из террористических групп. Это не то чтобы плохо, но это о другом. Здесь замечательно анализируется деятельность людей,эту группу создавших, ею руководивших и её распустивших, но для определения того, какое воздействие оказала Б.О. "на весь ход общественно-политической жизни России предреволюционного времени", здесь нет ничего. О мотивации поступков и

Последнее десятилетие выявило всё более возрастающий интерес к истории революционного терроризма не только среди представителей классической "общественно-политической" истории, но и со стороны других наук: прежде всего -социологии, социальной антропологии, филологии и культурологии (6). Именно с этими науками связаны те концептуальные новшества во взгляде на сущность революционного терроризма, которые нацелены на переход к изучению проблем, связанных с историей терроризма, на новый качественный уровень. Первыми в этом ряду следует назвать работы М. Одесского и Д. Фельдмана, посвященные ряду ключевых аспектов истории террористической ментальности как в русле общеевропейской истории Нового времени (7), так и в истории России (8). В наиболее полном виде концепция Одесского и Фельдмана представлена в книге "Поэтика террора и новая административная менталъность: очерки формирования" (9), которая не только привнесла ряд важнейших теоретических и методологических новшеств в изучение истории революционного терроризма, но и самим переходом от патологически политизированного изучения истории терроризма как истории политических столкновений к анализу качественной эволюции "логики" и "поэтики" террора, впервые в отечественной науке ярко высказывании Азефа, к примеру, здесь действительно интересной информации куда больше, чем обо всём российском обществе вместе взятом. Монография Городницкого, относится к "революционной" традиции освещения хода террористической кампании. Автору глубоко несимпатична эсеровская "революционная" бюрократия и симпатичны рядовые боевики, "которые бескорыстно отдавали свои жизни во имя революции" (С. 42).

4)Princeton University Press, 1993. В русском переводе, Революционный террор в России 1894 - 1917.М., КРОН-ПРЕСС. 1996.

5) Гейфман А. Указ соч. С. И.

6) В основном это связано с растущим интересом социологов и культурологов к феномену радикализма в социокультурной истории России. Здесь можно выделить важные работы Г. Авционовой, в частности, книгу "Политический радикализм в России: социокультурной аспект". Киев. 1995.

7) Одесский М., Фельдман Д. Революция как идеологема: К истории формирования //ОНС: Общественные науки и современность. 1994, №2; Одесский М., Фельдман Д. Террор как идеологема: к истории формирования //Там же. 1994J&5,1995,№1.

8)Одесскйй М., Фельдман Д. Поэтика террора: (А.Пушкин, Ф.Достоевкий, Андрей Белый, Б. Савинков)/ЮНС: Общетсвенные науки и современность. 1992. №2.

9) М.,РГГУ, 1997. обозначила реальный выход из бесплодного блуждания в поисках "правых" и "виноватых".

Объектом изучения для авторов являются, прежде всего, процесс возникновения и развития в новоевропейской истории и русской истории XIX века базовых идеологем: "террор" и "революция", динамики преобразования революционно-террористической терминологии и символики, и их связи с глубинной трансформацией обществ, подвергшихся массированному террористическому воздействию в ходе революционных событий. Прежде всего, французского общества эпохи Великой революции и русского общества второй половины XIX века. Одесский и Фельдман формулируют, на мой взгляд, лучшее на сегодняшний день определение террора, точно и лаконично передающее суть явления: "Террор - способ управления социумом посредством превентивного устрашения" (10). Работа Одесского и Фельдмана содержит немало исключительно ценных наблюдений, касающихся "носителей террористической ментальное™". В концептуальном и методологическом смыслах это произведение существенно повлияло на современное состояние проблемы и породила ряд последователей, к которым, с определенными оговорками, относит себя и пишущий эти строки.

И все же, несмотря на все очевидные достоинства "Поэтики террора", некоторые, в том числе и принципиально важные положения авторской концепции, на мой взгляд, не могут быть приняты без поправок. Некоторые другие вызывают моё категорическое несогласие. Прежде всего, это касается следующих характерных особенностей работы.

1.Определив в начале книги террор как способ управления, авторы в дальнейшем, рассматривают его как способ захвата власти и её незаконного удержания. Уже в этом, на мой взгляд, чувствуется логический сбой, который в дальнейшем серьезно сказывается на всём характере работы. Если террор есть способ управления, то любая террористическая группа (неважно, возглавляющая государственный аппарат или находящаяся в оппозиции по отношению к нему) уже имеет власть по определению. И для понимания террора как феномена необходимо изучение этой власти исходя из её собственной феноменальной сущности, а не сведение её (вслед за "носителями террористического

10) Одесский М., Фельдман Д. Указ соч. С.8. менталитета" к роли прикладного инструмента, необходимого для достижения какой-либо иной внешней цели. Иначе исследователь рискует незаметно для себя переключиться от рассмотрения явления к изучение его "источника" или "цели", в данном случае, к изучению природы революционности и тоталитаризма.

2.Тесная связь между "революцией" и "террором", установленная авторами в ходе анализа событий эпохи Великой Французской революции (в контексте данного конкретного исторического события с этим невозможно не согласиться), приводит их к абсолютной убеждённости, что целью деятельности террористических организаций вообще является именно захват государственной власти через осуществление переворота, что далеко не так очевидно, как это представляется авторам. При всем эпохальном значении Великой Французской революции для мировой истории - в истории терроризма (и революционного в том числе) это всё-таки уникальный частный случай. Сценарий, который нигде и никогда не повторялся до такой степени, чтобы выводы, сделанные на его примере, могли рассматриваться как универсальные.

3. Абсолютно очевидным для Одесского и Фельдмана представляется не только обязательная нацеленность террористической группы на захват государственной власти, но и обязательное стремление этой группы к построению тоталитарного общества (данное утверждение вообще является одним из "краеугольных камней" авторской концепции). Причём отсутствие стремления к построению тоталитарного общества или добровольный отказ от дальнейшего проведения террористической политики источником устрашения оказывается даже достаточным основанием для того, чтобы не рассматривать данные конкретные репрессивные действия в качестве именно террора.

Авторы совершено справедливо отмечают антиправовой характер террористической политики, но всегда ли обращение кого бы то ни было к противоправным действиям сопровождается обязательным стремлением к уничтожению права в принципе? Именно так выходит у авторов и, следовательно, террор они видят лишь там, где он абсолютен, революционен и тоталитарен (11). Возникает ощущение, что борьба с терроризмом - это, в сущности, борьба с тоталитаризмом и революционностью в различных их вариантах. Эта, на первый взгляд, безобидная уверенность, в которой авторы "Поэтики террора", к сожалению, далеко не одиноки, не только глубоко ошибочна, но и просто вредна для уяснения сущности террора. Она порождает в обществе обманчивое представление, что терроризм - дело, осуществляемое только радикалами, естественно вытекающее из сущности их специфических антигуманных и аморальных идеологий, локализация и вытеснение из массового сознания которых сможет предохранить общество от массированных террористических проявлений. Как результат - общество может привычно отторгать тоталитаризм в различных его видах, с крайней осторожностью относиться к радикалам любой окраски и в то же время регулярно санкционировать, поддерживать и стимулировать принципиально антиправовые террористические действия, преподносимые ему под вполне удобоваримым идеологическим "соусом".

4. Обращает на себя внимание и следующая особенность "Поэтики террора". В одних частях книги (прежде всего, в главах, посвященных Великой Французской революции) речь идёт о технологии устрашения, т.е. анализируется метод управления, возникающий в результате взаимодействия различных факторов и имеющий различные же последствия, преобразовывающие как управляемый социум, так и тех, кто пытается им управлять. Иными словами - французское общество эпохи Великой революции рассматривается как соучастник и сотворец метода. И это совершенно справедливо - всякая власть, и террористическая в том числе, есть не то, что делает "правитель", но то, что происходит между управляющим и управляемыми. Без подчинения вторых невозможна власть первых. В других частях книги, переходя к анализу событий русской истории XIX века, авторы переключаются на рассмотрение собственно ментальности радикальной среды. Теперь развитие метода происходит как бы только в самой радикальной среде. Авторы показывают классическую цепочку преемственности -от одних радикалов к другим.

11) Всё это конечно справедливо, если речь идет об изучении отличий тоталитаризма от иных способов организации общества. Но, изучая террор как метод управления, можем ли мы сказать, что террор, осуществляемый в определённый отрезок времени перестает быть террором, если в другие отрезки времени его источник действует в строгом соответствии с правом? Разве вор перестает считаться вором, а убийца убийцей на том основании, чгго первый не собирается полностью уничтожать частную собственность, а второй истреблять всё человечество, и оба лишь решают свои "локальные задачи", решив которые смогут, и, может быть, действительно смогут, жить как добропорядочные граждане?

Чередуются имена русских, итальянских, французских террористов, которые действуют словно в каком-то вакууме и общество не имеет к этому развитию прямого отношения. Возникает странноё ощущение, будто бы культура Франции конца XVHI века оказала сильнейшее влияние на первую "презентацию" террора, а в дальнейшем он передавался из рук в руки как эстафетная палочка, дорабатываясь на ходу лишь усилиями носителей "террористического менталитета". Конечно, нельзя не согласиться с тем, что Великая Французская революция оказала сильнейшее влияние на русских радикалов (особенно на первые их поколения), но про русское общество как целый организм, который, начиная с шестидесятых годов XIX века, подвергался беспрецедентной по размаху и продолжительности террористической обработке и рефлексия, которого сама существенно трансформировала источник устрашения, этого сказать никак нельзя. Его террористическая рефлексия совершено не вписывается в предложенную "французскую" схему. В ней подчас даже трудно определить ?какие общественные силы в большей степени способствовали развитию террора.

Заметное влияние на современное состояние проблемы оказали исключительно интересные и оригинальные книги М. Могильнер (12). Особенно монография "Мифология подпольного человека". В центре внимания М. Могильнер-культура русской радикальной среды последних предреволюционных десятилетий как единого организма, возникшего и в конце XIX века переживавшего расцвет в годы первой русской революции и впоследствии переживавшего затяжной кризис. Могильнер реконструирует "радикальный микрокосм", классифицирует и прослеживает развитие основных мифологических образов "Подпольной России", исследует характер её взаимодействия с культурой "России легальной". Несомненная ценность работ Могильнер заключается также в том, что она впервые приступила к изучению значительного корпуса художественных текстов, порождённых революционной средой, мимо которых равнодушно проходила политическая история, или, в лучшем случае, походя, выборочно, отмечала отдельные её образцы.

12) Могильнер М. На путях к открытому обществу: кризис радикального сознания в России 1907 - 1914 гг. М., "Магистр", 1996., а так же Могильнер. М. Мифология "подпольного человека": радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа" М., 1999.

И всё же, думается, что минусом авторской концепции является не вполне верное изображение характера взаимодействия "Подпольной" и "Легальной" России. Вычленение русского радикализма в отдельный культурный организм, нераздельно и неСлиянно сопутствовавший национальной культуре рубежа веков, имевший самостоятельную историю появления, развития и вырождения, а значит и самодостаточный культурный код, не оправдано историческим материалом. Возможно ли, как это делает автор, в отношении культуры русских радикалов использовать те же методы, которые успешно "работают" при рассмотрении социокультурной истории, скажем, хлыстов? Конечно, и те и другие, по-своему, были революционерами, те и другие порождали, в общем-то, свою субкультуру, и на тех и на других в определённые периоды времени возникала своего рода мода среди представителей интеллектуальной элиты. Но при всём этом, одни - хлысты -действительно были самодостаточны и погружены в своё "святое" дело, создавали свои культурные ценности для себя, и во многом были закрыты для "внешней России", другие же до такой степени были поглощены задачей пропаганды своих воззрений, своего "героического образа", до такой степени "держались" за определённые традиционные каноны культуры "России Легальной", что слово "раскольники" по отношению к ним можно употреблять только в очень жирных кавычках. Художественные произведения, порождённые "Подпольной Россией", за очень редким исключением создавались с чётко осознанной прикладной пропагандистской целью. Практически никогда, вопреки утверждению М.Могйльнер, тексты "Подпольной России" не были адресованы "идеальному читателю", напротив (особенно это касается революционного народничества), они создавались для того "крестьянина", "солдата", "рабочего", "студента" и т.д., который "имелся в наличии", и были призваны максимально соответствовать культурным запросам последнего (13).

13) В этой связи хочется процитировать письмо, написанное одним из самых Энергичных и профессиональных редакторов подпольной периодики - Ф. Волховск^Ш, который в своё вреш вместе с С. Кравчинским, Н. Чайковским й Л. Шишко создал знаменитый "Фонд вольной русской прессы". Письмо от 15.12. 1908 г. адресовано Б. Савинкову и содержит немудреные "литературные" рекомендации: "Пишите как можно проще. Лиризмы вполне допускаются, но они должны быть рассчитаны на самое бесхитростное сердце, способное понимать непосредственное чувство." (ГАРФ, Ф. 5831, Оп.1, ед.хр.45.,Л.22.)

По моему глубокому убеждению, изучение истории культуры русской радикальной среды может быть действительно плодотворным только через рассмотрение напряжённого и творческого взаимодействия, диалога радикальной среды и общества. Без этого слишком многое остаётся смутным и неясным.

В целом, завершая обзор наиболее интересных работ, созданных в русле данной проблематики, приходится, несмотря на все имеющиеся достижения отечественной науки, согласиться с мнением В.Л. Булдакова, охарактеризовавшего сложившуюся историографическую ситуацию последних лет следующим образом: "Возвращается ситуация советского времени, когда теория и история существовали как бы в разных измерениях. Разница лишь в том, что если ранее теория осуществляла формальный диктат над историей, то теперь они рискуют разойтись, внутренне презирая друг друга" (14).

Целью предлагаемой работы является исследование механизма включения террора в отечественную культуру второй половины Х1Х-начала XX веков, укоренения его на уровне более глубоком, чем существовавшие в обществе политические идеологии и конкретные задачи партий, движений, правительственных структур, - на уровне национальной психики и ментальности культуры. Через реконструкцию процесса формирования образа террориста на стыке художественной и политической составляющих национальной культуры указанного периода, расшифровки драматургии террористических действий к пониманию динамики развития способов взаимодействия, взаиморефлексии и взаимопреобразования террористических групп и общества. Объектом исследования является революционный терроризм в контексте русской культуры последней трети XIX - начала XX века. Предметом исследования -культурная семантика революционного терроризма, важнейшие смысловые конструкции и образный ряд, определявшие способ взаимодействия террора и национальной культуры. Указанные смысловые конструкции определяются и фиксируются в рабочей терминологии исследования, содержащей такие понятия как: "система представления террористической группы обществу", "террористическая война на уничтожение" и "террористический диалог",

14) Булдаков B.JI. Красная смута. М„ 1997, С.334. гражданское мученичество", "террорист защищающийся" и т.д.

При написании работы автор не ставил своей задачей применение к объекту и предмету исследования методологического инструментария какого-либо из существующих научных направлений, стремясь избежать любой осмысленной методологической и концептуальной предвзятости, отталкиваться исключительно от специфики своего материала. Вместе с тем, нахождение автора в рамках современной исследовательской парадигмы, безусловно, проявилось в почти бессознательном, зачастую осознанном постфактум влиянии на методику работы и её концепцию с самых разных сторон. Основные "группы влияния" можно определить следующим образом:

1. Рассмотрение истории конкретного общества через реконструкцию процесса изменений его ментальное™, зафиксировавшееся в различных жанрах культуры, - обнаруживает влияние французской исторической школы "Анналов", прежде всего, поздней "анналистики" (Жак Jle Гофф).

2. Осознание высшей ценности и значимости для уяснения сущности рассматриваемого явления субъективно-личностных эмоциональных переживаний индивидов, решавших для себя проблему отношения к революционному насилию в противовес конкретно политическим, партийно-иерархическим и идеологическим его проявлениям, по-видимому, вызвано влиянием феноменологии религии американского философа Уильяма Джеймса ("Многообразие религиозного опыта").

3. Активно используемая в работе медико-биологическая терминология ("вирус", "организм", "заражение", "мутация", "эпидемия" и т.д.), а так же ряд других черт предлагаемой концепции, основанной, в частности, на уподоблении интенсивных террористических кампаний тяжелейшим социокультурным заболеваниям, поражающим и необратимым образом преобразующим общественные "организмы", возможно, имеют своим источником некоторые аспекты творчества французских пост- структуралистов (Мишель Фуко, Жиль Делёз).

Поставленная задача требует для своего решения принципиально иной иерархии ценности используемых источников, нежели та, которая принята в традиционной исторической науке. Для исследователя} занимающегося историей революционно-террористических организаций^ закономерно высшей ценностью и наибольшей достоверностью обладают программные документы, материалы съездов и конференций, постановления центральных органов этой организации, которые определяют её стратегические задачи, а такхже прослеживают её идеологическую эволюцию.

Именно данная группа источников характеризует ту или иную террористическую организацию как единое целое сообщество, стремящееся добиться в своей деятельности тех или иных конкретных политических целей. Соответственно, достижение или недостижение организацией поставленных задач - основание для вывода об успешности или неуспепшости её деятельности. Другим, исключительно влиятельным на исследователей источником, в данном случае является тот корпус литературы, который сформировал идейные основы данной организации. Труды мыслителей, в той или иной степени предопределивших её политическую физиономию. Установление теоретического источника программных документов организации - основание для вывода о её месте в "политическом спектре". Подчинённое место в общей иерархии источников, в данном случае, занимают те документы, которые квалифицируются либо как нехарактерные и субъективные, либо по самим условиям и целям своего происхождения (как, к примеру, выступления подсудимых на судебных процессах или иные действия и высказывания) могут рассматриваться как носящие тактический, компромиссный характер, "уклон" вызванный сиюминутными интересами.

Рассмотрение революционного терроризма в его социокультурной плоскости как явления, не только не вмещающегося в те или иные политические программы и постановления, но и принципиально разворачивавшегося вне их, в котором чётко прослеживается исходный приоритет образного начала над идеологическими догматами при обосновании террористическими группами своего обращения к террору, а также эмоционального начала над логической целесообразностью при осознании обществом смысла происходящего, диктует иные критерии и подходы к источникам. Основополагающим для вывода о ценности здесь будет принцип широты общественного резонанса тех или иных событий и документов, с ним связанных.

К примеру, с точки зрения "организационной" политической истории, та критика, которой в девяностые годы XIX века подвергала М. Ошанина С.

Кравчинского, за "неверную" интерпретацию им смысла народовольческого террора, была абсолютно правомерна. Именно Ошанина, как член Исполнительного Комитета "Народной воли", поддержала "апостольскую преемственность" по отношению к той "Народной воле", и террор, с точки зрения ИХ, был вовсе не средством завоевания демократических свобод в Российской империи, как это показывал миру Кравчинский, а инструментом, необходимым для осуществления в стране революционного переворота. Но "программная" правота не соответствовала правоте социокультурной, а именно Степняк-Кравч инский находился в плодотворном творческом диалоге с европейским общественным мнением, он сформировал народовольческий "канон" и запечатлел в массовом сознании облик народовольцев как мучеников за свободу слова, "мечтающих" о возможности "мирной работы" в этом обществе. Эти народовольцы Кравчинского вызывали горячее сочувствие во всём мире, они являлись живым фактором общественного сознания, а вовсе не те, "настоящие", с которыми был знаком очень узкий круг лиц, непосредственно связанных с революционной средой. Или другой пример, абсолютным еретиком и едва ли не ренегатом, с точки зрения официальной эсеровской традиции, являлся Борис Савинков, который в своих знаменитых произведениях о терроре и террористах действительно попадал в резонанс с русским общественным мнением и фактически "отнимал" своей неожиданной интерпретацией революционно-террористической кампании у партийной эсеровской иерархии её "героев".

Неприемлемым, с точки зрения задач данной работы, является и классическое разделение террора как объекта изучения на "теорию" и "практику". Эта традиция, как правило, формирует следующую методологическую цепочку (так же весьма характерную для политической истории) - от рассмотрения "теории" к тому, как она претворялась в жизнь, к каким конкрегным результатам приводила:

A. Для терроризируемых властей.

Б. Для личной и политической судьбы террористов и для дела, которому они служили.

B. Как иллюстрация - "отклики общественности".

Но чем считать знаменитый "Катехизис революционера" С. Нечаева, "теорией" или "практикой" терроризма? Как документ, явно не предназначенный для широкого распространения с целью объяснения обществу смысла революционной борьбы, и не столько являвшийся руководством к действию, сколько содержавший общий взгляд на то, какими чертами должен обладать революционер, "Катехизис" скорее являлся теоретическим сочинением. Но этот документ после своей публикации в российской центральной прессе стал настолько мощным реальным действенным фактором общественного сознания, что он фактически превратил в террористический акт событие, которое сначала рассматривалось обществом в качестве банального уголовного преступления. "Катехизис" не привлёк бы к себе такого внимание, если бы не убийство студента Иванова, а убийство не породило бы такой общественный резонанс, если бы не публикация "Катехизиса". Это одна из абсолютно неразрывных террористических пар: действие - разъяснение, которые для анализа сущности терроризма как уникального явления можно рассматривать только вместе. К чему отнести выступлении адвоката Александрова на процессе по делу Веры Засулич? К "откликам общественности"? Но аргументация, содержащаяся в этом "отклике", оказала куда более мощное влияние на развитие дальнейшей террористической кампании, нежели любое из сочинений теоретиков терроризма, и т. д.

Исходя из принципа широты общественного резонанса, деятельность революционно-террористических организаций будет разделяться не на "теорию" и "практику", - а на "внешнюю" и "внутреннюю" стороны. К первой будут отнесены те события, документы, трактовки образов террористов, которые становились фактами общественного сознания, как целенаправленно адресованные ему радикальной средой, так и случайно ставшие известными обществу, или в силу определённых обстоятельств изменившие первоначальную "окраску". К "внутренней" - те, документы, факты, которые не выходили за пределы собственно радикальной среды. К ней же относятся не состоявшиеся в глазах общества попытки террористических покушений. Причём именно "внешняя", публичная сторона деятельности революционно-террористических организаций будет представлять наибольший интерес^ с точки зрения цели данной работы, поскольку именно она становилась "фактической", т.е. обуславливала характер включения терроризма в национальную культуру. "Внутренняя" будет в данном случае интересна только в том смысле, в котором она отличалась от первой. Исходя из этого, и фигурам, которые действием потрясли современное им русское общество и оказали мощнейшее влияние на развитие образа террориста, - С. Нечаев, С.

Степняк-Кравчинский, В. Засулич, А. Желябов, И. Каляев, Б. Савинков, в работе уделено значительно большее внимание, чем куда более крупным теоретикам революционного движения в целом и терроризма в частности (будь то П. Ткачёв, М. Бакунин или П. Кропоткин), не преодолевавшим чрезвычайно узких границ своей среды.

При написании работы, помимо хорошо известных опубликованных источников, которые в силу специфики данной работы составляют основу её источниковой базы, использованы материалы ряда отечественных архивов. Прежде всего, Г АРФ (фонды В. Бурцева, Б. Савинкова, И. Фондаминского), отдела рукописей ГЛМ, библиотеки-фонда "Русское зарубежье" и архива русского зарубежья при музее "дом М. Цветаевой" (в частности, хранящиеся там неопубликованные произведения Б. Савинкова).

Ни одно животное не имеет право убивать другое животное, если у него нет на это оснований" Джордж Оруэлл "Звероферма"

Честные люди никогда не побьют, не зарежут и не ограбят одной тысячной того числа, которое побьют и ограбят правительства"

JI.H. Толстой Тайный дневник, 20.08.1904.

Представьте себе целую литературу, романы, рассказы, - где всё говорится, шепчется, "взвивается, поётся и глаголется" - о бомбочках, о том, как они "следили за выездами высокопоставленного лица", а она, Эстерь, начиняла "снаряды" . .Оставим литературу, и взглянем на это как на рекламу.

Ибо ведь литература - литературой, но ведь в ней volens-nolens для автора есть и сторона рекламная. "Читаются, интересуются, говорят, обсуждают".

Скажите, как не быть "революции" в России, -столь рекламированной7 Так же невозможно, как "не быть торговле", о которой столько "объявлений".

В.В. Розанов, Мимолётное 1915 год

Заключение диссертации по теме «Историческая культурология», Баранов, Александр Сергеевич

Заключение.

История России второй половины XIX - начала XX веков содержит один из первых в мировой истории примеров масштабной террористической кампании, в которой одновременно проявились сразу две конкурирующие модели терроризма.

Первая модель характеризуется резким разрывом между террористами и обществом. Враждебностью террористов, оказавшихся в состоянии "священной" войны с обществом, ко всем моральным и правым нормам "этого мира", отрицание порожденной им культуры, философии, политической системы, религии, морали и т. д. Примирение невозможно, террористическая кампания завершится только гибелью "этого мира". В создаваемом по данной модели образе террориста доминирует лишь одна черта - стремление к шоковому воздействию на терроризируемое общество. В состоянии "войны на уничтожение" с обществом находилась "Народная расправа" С. Нечаева, П. Ткачёв и эмигрантская группа "Набат". В годы первой русской революции - многочисленные анархистские организации и партия эсеров-максималистов.

Террористический диалог с обществом" характеризуется желанием террористов предстать в образе защитников общего для "всех честных людей" дела. Если первая модель основана на доведении до логического предела образе тираноборца, то вторая совмещает в себе черты гражданского святого, мученика и собственно устрашителя. Данная модель сложилась в России в результате встречи влияния Французской революции, шедшего от революционной среды с традициями христианской культуры наличествующими в обществе. Обращение к террору выглядит в данном случае всегда как вынужденная, ответная мера. Стремление к диалогу заключается в выдвижении требований, которые "могут остановить" волну террора, как правило, требований компромиссного характера, обществу и его политической элите с явно выраженным желанием внести между ними раскол, заручиться симпатиями и поддержкой общества, облегчить последнему путь к подчинению террористической группе. Данная модель в принципе лишена всякой революционности, в том числе и по отношению к культуре, и образ террориста выстраивается в соответствии с нормами и Традициями современной культуры. "Террористический диалог с обществом" 1879-1882 гг. вела "Народная воля" и в 1901-1911 гг. - Партия Социалистов-революционеров.

Этапами в развитии образа террориста в русской культуре конца XIX -начала XX вв. стали крупнейшие террористические процессы, каждый из которых соединял в себе конкретное политическое действие и его образную интерпретацию. Дело С. Нечаева (1869 г.), процесс Веры Засулич (1878г.), процесс по делу "первого марта 1881 г.", суд над Иваном Каляевым (1905 г.) и советский процесс над Б. Савинковым (1924 г.) - основные этапы истории русского революционного терроризма. От первой реакции общества на проявление терроризма - отторжения (1869 г.), через этап осознания неоднозначности проблемы (1878 - 1881 гг.) к "канонизации" террористической героики в массовом сознании (1905г.) и "приватизации" её новым режимом (1924 г.).

В дальнейшем, в годы Большого Террора (1930-е гг.) жанр показательного террористического процесса достигает пика своего развития. Этот жанр первоначально (конец XIX века) служил радикалам мощным орудием для изменения отношения общества к его политической элите. Пореформенный суд давал прекрасную трибуну "гуманным, но доведённым до отчаяния преследованиями властей", радикалам разъяснять смысл своей террористической политики в отношении государства как законной "самозащиты". В советское время он, сохранив и даже увеличив свою действенную силу, стал решать противоположную задачу - государство "рабочих и крестьян" представало на нём в образе коллективной Веры Засулич, "вынужденной", несмотря на весь свой "гуманизм", отстреливать как "бешеных псов" тех, кто "не даёт ей мирно работать".

Развитие образа террориста в русской культуре явилось результатом совместной работы террористических групп и терроризируемого общества по нахождению взаимно устраивающего компромисса и оставило яркий след не только в политической истории России. В русской художественной литературе, мемуаритстике, эпистолярном жанре, философии, журналистике этого времени мы можем видеть единый поток культуры эпохи великого террористического диалога, отражающий процесс постепенного "включения" терроризма в национальную культуру. Русское общество стало первым "вирусоносителем" терроризма, в его сознании живет образ террориста "оправданного" и даже террориста "канонизированного". Это общество снова и снова будет подчиняться террору, если кто-то сумеет их удачно актуализировать.

Список литературы диссертационного исследования кандидат культурол. наук Баранов, Александр Сергеевич, 2000 год

1. Агитационная литература русских революционных народников JL, Наука. 1970.

2. Азеф Е. Письма. //Вопросы истории. 1993, №4,5,8.

3. Андреев JI. Н. Рассказ о семи повешенных. // Андреев JI.H. Избранное. М. 1957.

4. Андреев Л.Н. Сашка Жигулёв. М., 1993.

5. Андреев Л. Н. О семи из тысяч повешенных. / Переписка Л. Андреева и Г. Бернштейна/ //Родина. 1993.№12.

6. Арцыбашев М. Санин, рассказы. М., 1992.

7. Ашкенази М.О. Тургенев и террористы //Минувшие годы, 1908, №8.

8. Белый А. Петербург. М., 1978.

9. Б.елый А. Начало века. М., 1992.

10. Белый А. Между двух революций. М., 1990.

11. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994.•«

12. Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. Опыты 1917 -1918 гг. СПб. РХГИ, 1998.

13. Бердяев Истоки и смысл русского коммунизма.// Бердяев Н.А. Сочинения. М., Раритет. 1994.

14. Бердяев Н.А. Новое средневековье. // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры, искусства. Т. 1-2. М., Лига, Т.1. С. 406 464.

15. Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1998.

16. Бердяев Н.А. Новое религиозное сознание и общественность. СПб., 1907.

17. Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. 1-2. М.,1940.

18. Блок А. Стихотворения. Л., 1955.

19. Брюсов В. Стихотворения. М., 1992.

20. Булгаков С.Й. Героизм и подвижничество. М.,1992.

21. Бурцев В.Л. Борьба за свободную Россию: Мои воспоминания 1882-1922. Берлин,1923.

22. Валуев П.А. Дневник. Т. 1-2, М„ АН СССР. 1961.

23. Вел. кн. Елизавета Фёдоровна. Письма к Николаю 11 //Источник. 1994.№4.

24. Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. Свердловск, 1991.

25. Витте С. Воспоминания. Т.1- 3. М, -Пг., 1923 -1924.

26. Гаршин В.М Красный цветок. // Гаршин В.М. Избранное. М., 1988.

27. Герасимов А.В. На лезвии с террористами. Париж, 1985.

28. Герцен А.И. Террористы и журналисты. // Герцен А.И., Поли. собр. соч.: В 30т., М.,1961.T.XVI. С.220-221.

29. Герцен А.И. Выстрелы, раны и убийства. //Герцен А.И. Поли. собр. соч.: В 30т. М.,1961. T.XVI7 С.206 208.

30. Герцен А.И. Иркутск и Петербург (5 марта и 4 июля 1866) // Герцен А.И. Поли, собр. соч.: В 30т. М., 1961.T.XIX. С.58 65.

31. Гершуни Г.А. Из недавнего прошлого. М.,1917.

32. Гиппиус З.Н. Чертова кукла //Гиппиус З.Н Опыт свободы. М.Д996.

33. Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский. Париж, ИМКА-Пресс. 1951.

34. Грин А. Марат // Грин А. Собр. соч.: В. б.т. М., 1962. Т. 1.

35. Горький М. Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре. М., Советский писатель. 1990.

36. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1873 год // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 11т., Т.9. Спб. 1895.

37. Достоевский Ф.М. Бесы. Петрозаводск, 1990.

38. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М., 1993.

39. Достоевский Ф.М Преступление и наказание. М,} 1978.

40. Засулич В. Воспоминания. М., Изд-во ВОПиСП, 1931.

41. Зензинов В.М. Из жизни революционера. Париж, 1919.

42. Зензинов В.М. Пережитое. Нью-Йорк, 1953.

43. Ивановская П.С. В Боевой Организации. //Женщины-террористки в России. Ростов-на-Дону,1996.

44. Из писем К.П. Победоносцева к Николаю 11 (1898 1905) // Религии мира. История и современность Ежегодник. М., 1989.

45. Калугин И., Беренштам В. Иван Каляев. Драма в пяти действиях. М.,-Л., 1926.

46. Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. М.,1993.

47. Кони А.Ф. Воспоминания о деле Веры Засулич /Кони А.Ф, Собр. соч.: В 8т. М., Юридическая литература, 1966. Т.2

48. Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1988.

49. Лебедев В.Л. Конец Савинкова. //Воля России. 1924, №14-15.

50. Лев Толстой и русские цари, /письма царям, публицистика, повесть, рассказ, сказки/М.,1995.

51. Ленин В.И. Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов? /Ленин В.И. Поли. собр. соч., Т.1. С. 125 -346.

52. Ленин В.И Что делать./Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.6.

53. Леонтьев К. Страницы воспоминаний. П.,1922.

54. Лесков Н.С. На ножах. М., Русская книга, 1994.

55. Лильберн Д. Памфлеты. М., 1937.

56. Луначарский А.Н. Бывшие люди: Очерки истории партии эсеров. М.,1922.

57. Мережковский Д.С. Конь Бледный // Мережковский Д. Больная Россия. Спб. Общественная польза. 1910.

58. Милюков П.Н. Воспоминания. Т.1,2. М.,1990.

59. Милютин Д.А. Дневники. Т. 1-4, М.,1947.60. "Народная воля" и "Черный передел" Воспоминания участников революционного движения в Петербурге в 1879 1882 гг. Л., 1989.

60. Нестроев Г. Из дневника максималиста. Париж. 1910.

61. Новицкий В. Д. Из воспоминаний жандарма. М., 1991.

62. Памяти Каляева, сб. М.,1918.

63. Письма А.М. Ремизова и В.Я. Брюсова к А. Маделунгу. Копенгаген, 1976.

64. Письма Е. С. Созонова к родным. 1895-191Огг. М.,1925.

65. Победоносцев К. Великая ложь нашего времени. М.,1993.

66. Ратаев Л.А. Письма Л.А. Ратаева С.В. Зубатову: 1900 - 1903 //Голос минувшего. 1922.

67. Революционное народничество 70-х годов XIX века. Сб. док. и мат. Т. 1-2, под. ред. С.Н. Валк. М.-Л., 1965.

68. Революционный радикализм в России. Век XIX. Под. ред. Е.Л. Рудницкой, М., Археографический центр. 1999.

69. Религиозное сознание и революция /Мережковские и Савинков в 1911 году. Публ. Е. Колерова //Вопросы философии. 1994. №10.

70. Розанов В.В. Мимолетное. М., 1994.

71. Розанов В.В. О писательстве и писателях. М., 1995.

72. Розанов В.В. Когда начальство ушло. М., 1997.

73. Ропшин В. /Б. В. Савинков/ Конь Бледный //Русская мысль. 1909. №1.

74. Ропшин В. /Б. В. Савинков/ <Неизвестная рукопись> //Знамя. 1994. № 8

75. Ропшин В. /Б. В. Савинков/ То, чего не было. М., 1990.

76. Салтыков-Щедрин М.Е. Так называемое "нечаевское дело" и отношение к нему русской журналистики // Салтыков-Щедрин М.Е. Поли. собр. соч. Т.8: Критика и публицистика (1868 -1878). М.: Худ. лит., 1957.

77. Салтыков-Щедрин М.Е. Письма 1845-1889. М.,1924.

78. Савинков Б.В. Ваня и Маша //Родина, 1998, №7. С.67-68.

79. Савинков Б.В. Воспоминания террориста. М.,1991.

80. Савинков Б.В. Мой труд не принесёт мне ничего кроме горя (из переписки) // Источник, 1995. №4.С.4-33.

81. Савинков Б.В. и Боевая Организация П.С.Р. в 1909-19Пгг. Публ. К.Н. Морозова // Минувшее, вып.18 М., -СПб. ,1995. С.243-314.

82. Слетов С.Н. Из истории возникновения партии социалистов-революционеров.Пг., 1917.

83. Смерть В.К. Фон Плеве: впечатления и отклики //Ковалевский М. Русская революция в судебных процессах и мемуарах. М., 1925.

84. Соболев Ю. Иван Каляев. М„ 1924.

85. Созонов Е.С. Материалы для биографии: воспоминания, письма, документы, портреты. М.,1919.

86. Спиридонова М. Из жизни на Нерчинской каторге. //Женщины-террористки в России. Ростов-на-Дону,1996.

87. Степняк-Кравчинский в лондонской эмиграции. М.,1968.

88. Степняк-Кравчинский. Нигилизм 11 Степняк-Кравчинский. Подпольная Россия: сборник статей, рассказов и стихотворений, до сих пор не печатавшихся за границей. СПб., Изд-во "Ясная поляна". 1907.

89. Степняк-Кравчинский С.М Собр. соч.: В 2т. М., 1958.

90. Струмилин С.Г. Из пережитого. М.,1957.

91. Суворин А. Дневник. М., 1992.

92. Ткачёв П.Н. Собр.соч. Т. 1-2. М., Мысль, 1975.

93. Толстой Л.Н. Исповедь. Тайный дневник. М., 1998.

94. Толстой С.Л. Очерки былого. М., 1964.

95. Тургенев И. С. Новь. М., 1978.

96. Тургенев И.С. Стихотворения в прозе. М., 1991.

97. Тыркова Вильяме А. То, чего больше не будет. Воспоминания. М,, Слово. 1998.

98. Успенский Н.В. Из прошлого. М.,1889.

99. Фёдоров А. Казнь террориста Каляева. // Русская академическая группа в США. Записки. Т.19. Нью-Йорк, 1986. С.203 208.

100. Фигнер В.Н. Поли. собр. соч.: В7.т. М., 1932.

101. Чернавский М.М. В Боевой организации. //Каторга и ссылка, 1930, №7-9. 101.Чернов В.М. Перед бурей. Воспоминания. М., 1993.

102. Ю2.Чернов В.М. Савинков в рядах ПСР /из личных воспоминаний/ //Воля России, 1924,№14-15.

103. Честертон Г. Человек, который был четвергом. М., 1996.

104. Чехов А.П. Рассказ неизвестного человека. // Чехов А.П. Повести. М., Художественная литература. 1987.

105. Чириков Е.К На путях жизни и творчества. //Лица, вып. 3, М.,- Спб., 1993.

106. Школьник М.М. Жизнь бывшей террористки //Женщины-террористки в России. Ростов-на-Дону, 1996.1. Б. Исследования.

107. Авционова Г.И. Политический радикализм в России: социокультурный аспект. Киев, 1995.

108. Алексеева Г.Д. Народничество в России в XX веке.(Идейная эволюция). М., Наука, 1990.

109. АрендтХ. Истоки тоталитаризма. М, 1996.

110. Аснер П. Насилие и Мир. От атомной бомбы до этнической чистки. Спб. Всемирное слово, 1999.11 l.Bapr М.А. Великая английская революция в портретах деятелей. М., Мысль. 1991.

111. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования / пер. с англ., М.: AcadeMia, 1999.

112. Борисов С.Б. Феномен интеллигента в контексте русской культуры // Философские науки. 1991. №3.

113. Будницкий О.В. "Кровь по совести": терроризм в России (вторая половина XIX начало XX вв.) // История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях. Ростов-на-Дону, Феникс. 1996.

114. Будницкий О.В. Женщины-террористки: политика, психология, патология //Женщины-террористки в России. Ростов на - Дону, Феникс. 1996. С. 3-2 8.

115. Пб.БулдаковВ.Л. Красная смута. М., 1997.

116. Валицкий А. Интеллектуальная традиция дореволюционной России // Общественные науки и современность. 1991. № 1.

117. Вебер М. Избранные произведения. М., Прогресс. 1990.

118. Витюк В.В., Лазарев Н.Я. Некоторые аспекты терроризма в контексте современных конфликтных ситуаций (соображения террологов) // Социальные конфликты: эксперименты, прогнозирование, технологии разрешения. Вып.4. Терроризм. М., 1992.

119. Волк С.С. "Народная воля" (1879 -1882). М.-Л., 1966.

120. Гейфман А. Революционный террор в России 1894-1917. М., Крон-пресс. 1997.

121. Гейфман А. Три легенды вокруг "дела Азефа'У/Николаевский Б.Н. История одного предателя. М., 1991. С.330-361.

122. Городницкий Р. А. Боевая Организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг. М„ РОСПЭН. 1998. .1. Ч г

123. Губин В. Д. Русская культура и феномен насилия // Вопросы философии. 1995. №5. С.3-15.

124. Гусев К.В. Рыцари террора. МД992.

125. Гусев К.В. Чернов: штрихи к политическому портрету. М., РОССПЭН, 1999.

126. Емельянов В.П. Проблемы уголовно-правовой борьбы с терроризмом //Государство и право. 2000. №3. С. 84-92.

127. Емельянов В.П. Проблемы ответственности за международный терроризм. //Государство и Право. 2000. №1. С.70-78.

128. Иванов А.Е. Студенчество России конца XIX начала XX вв.: социально -историческая судьба. М., РОССПЭН. 1999.

129. Индивидуальный политический террор в России XIX начала XX вв. материалы конференции. / сост. К.Н. Морозов, под. ред. Б.Ю. Иванова, А.Б. Рогинского. М., Мемориал. 1996.

130. Искандеров А.А. Российская монархия: реформы и революция. // Вопросы истории. 1993. №3.

131. Камю А. Бунтующий человек. М., 1991.

132. КанГ.С. "Народная воля": идеология и лидеры. М, Пробел. 1997.

133. Кантор В. ".Есть европейская держава": Россия трудный путь к цивилизации. М., 1997.

134. КассирерЭ. Техника политического мифа. // Октябрь. 1993. №7. С. 153-164.

135. Зб.Келли А. Самоцензура и русская интеллигенция: 1905-1914 // Вопросы философии. 1991. №10.

136. КистяковскиЙ Б.А. В защиту права. Интеллигенция и правосознание // Литературное обозрение. 1990. №10.

137. Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., Аспект-пресс, 1997.

138. Кошель ILA. История российского терроризма. М., Голос. 1995.

139. Ксенофонтов И.Н. Георгий Гапон: вымысел и правда. М.,РОССПЭН. 1996.

140. Кропоткин П. Великая Французская революция 1789 -1793. М, АН СССР. 1979.

141. Кропоткин П. Идеалы и действительность в русской литературе. СПб.: Изд-во "Труд". 1907.

142. Лавров В.М. Мария Спиридонова: террористка и жертва террора. М.Дрогресс-Академия. 1996.

143. Леонов М.И. Партия Социалистов-Революционеров в 1905 1907 it. М., РОСПЭН. 1997.

144. Леонтович В.В. История либерализма в России /1762-1914/.М.,1995.

145. Малинин В. А. Философия революционного народничества. М, 1972.

146. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3-х томах. М., 1994.

147. Мисюров Д. А. Политическая символика: между идеологией и рекламой //Полис, 1999. №1.

148. Могильнер М. На путях к открытому обществу: кризис радикального сознания в России /1907-1914ГГ./. М., Могистр.1997.

149. Могильнер М. Мифология "подпольного человека": радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М., 1999.

150. Николаевский Б.Н. История одного предателя: террористы и политическая полиция. М.,1991.

151. НовсоваГ.В. Сильная стратегия слабых: террор в конце XX века// Полис. 2000. №1.

152. Одесский М., Фельдман Д. Поэтика террора и новая административная ментальность: очерки истории формирования. М., 1997.

153. Освободительное движение в России: современный взгляд или приверженность традициям. Круглый стол. //Отечественная история. 1999.№1. С.1-18.

154. Островский А.Г. Тургенев в записях современников. М., 1999.

155. Павлов Д.Б. Эсеры-Максималисты в первой русской революции. М.,1989.

156. Панарин А.Г. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях XX века. М., 1998.

157. Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В Г. революционная традиция в России. 1783 -1883 гг. М., 1986.

158. Пивоваров Ю.В. очерки истории русской общественно-политической мысли

159. XIX первой трети XX столетий. М., 1997.

160. Полосин B.C. фундаментальная политология //Россия XXI. 1995, №3-4.

161. Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2-х т. М., 1992.

162. Порудоминский В.И. Грустный солдат или жизнь Всеволода Гаршина. М., 1987.

163. Поуст Д. Мы против них: групповая динамика политического терроризма //Социальные конфликты: эксперименты, прогнозирование, технологии разрешения, Вып.4. Терроризм. М., 1993.ч .-■

164. Розанов Ю.В. Литературная жизнь вологодской политической ссылки начала

165. XX века // ист. край. альм. Вологда, вып. 1,1994.

166. Руд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. /политический сыск при царях/. М.,1993.

167. Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. М.,1992.

168. Русакова О Ф. Лики российского радикализма. Екатеринбург, Наука. 1994.

169. Русский консерватизм XIX столетия. Под. ред. В.Я. Гроуло. М., 2000.

170. Таратута Е. Подпольная Россия /Судьба книги С М. Степняка Кравчинского/. М., Книга. 1967.

171. Терроризм, психологические корни и правовые оценки. Круглый стол журнала "Государство и право"//Государство и право. 1995. №4.

172. Толмачев Е.П. Александр Второй и его время. Кн. 1-2 .М., 1998.

173. Троицкий Н.А. Царские суды против революционной России. Политические процессы 1871-1880 гг. Саратов: Изд-во Саратовского гос. ун-та. 1976.

174. Троицкий Н А. "Народная воля" перед царским судом. Саратов. 1971,

175. Стайс Р. Русская революционная культура и ее место в истории культурных революций. II Анатомия революции 1917 г. в России: массы, партии, власть. МД994.

176. Страда В. Гуманизм и терроризм в русском революционном движении. // сб. Революционный радикализм в России: век. XIX. М., Археографический центр, 1999. С.517 560.

177. Хилл К. Английская библия и революция XVII века. М.,1999.

178. Хорос В.Г. Народническая идеология и марксизм. М., 1972. Ш.Чанцев А.В. Каляев //Русские писатели. 1880-1917. Т.2., М., 1992.С.447-448. 179.Чудинова И.М. Политические мифы //Социально-политический журнал. 1996.6. С.122-134.

179. Щёголев П. Событие 1-го марта и Владимир Сергеевич Соловьёв // Былое. 1906. март. С.49-52.

180. Энтли Дж. Теории заговоров и конспиративистский менталитет //Новая и новейшая история. 2000. №1.

181. Эткинд А. Хлыст / секты, литература и революция/. М., 1998.

182. Яковенко И Г. Культурные аспекты механизмов и социально-политические источники массового террора//Мир психологии. 1998.№3. 215-247.

183. Alexander Y., Latter R. Terrorism and the media. Washington, D C. Brasseys 1990.

184. Bamhurst K.G. The Literature of terrorism: implications for visual communications. In A.O. Alali and K.K. Ekke (eds.) 1992.

185. Borke A. Von. Violence and Terror in Russian Revolutionary Populism: The Narodnaya Volya, 1879-1882 //Wolfgang and Gerhard Hirschfeld6 eds., Social Protest and Terror in Nineteen and Twentieth Century Europe, N.-Y.,1982.C.48-62.

186. Jenkins B. International terrorism. Los Angeles, 1987.

187. Leeman K. W. Terrorism as rhetoric: an argument of values 11 Journal of Political Science. 1986. №14. P. 33 42.

188. Long D. The anatomy of terrorism. N-Y., 1990. 190.Spense R. Boris Savinkov: renegade on the left. Boulder, 1991.

189. Terrorism: A challenge to the state / ed. by. J. Lorge, Oxford, Robertson, 1981.

190. Terrorism and the media / ed. by. D.L. Peletz, A.P. Schmid. Newbyry Park etc.: Sage Publ. 1992.

191. Wardlaw G. Political terrorism: theory, tactics, and counter measures. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.