Религиозно-философские поэмы М. М. Хераскова тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Давыдов, Георгий Андреевич

• Давыдов, Георгий Андреевич
• кандидат филологических наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Давыдов, Георгий Андреевич

Введение.

Глава, I:

Творческие идеи и художественные образы религиозно-философских поэм М.М.Хераскова.

Глава II

Символика религиозно-философских поэм М.М.Хераскова.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Религиозно-философские поэмы М. М. Хераскова»

Художественное наследие Михайлы Матвеевича Хераскова (1733"-180?), крупнейшего русского писателя XVIII в., разнообразно, Он оставил заметный след практически во всех жанрах словесности своего времени: от любимой широкой публикой комической оперы до презираемого классицистами жанра романа. Но основной областью применения его творческих способностей были жанры поэтические и прежде всего жанр поэмы.

В системе классицизма жанр поэмы., и в первую очередь поэмы эпической, занимает главное место. Деятели русского классицизма не раз приступали к ответственной и, по условиям словесности эпохи классициэма, необходимой задаче - созданию эпической национальной поэмы., без которой национальная литература была бы неполной. Но ни А.Д.Кантемиру3 ни М.В.Ломоносову,,, ни А.П.Сумарокову., ни В.И.Майкову не удалось осуществить этого естественного стремления русской словесности (единственный законченный опыт В.К.Тредиаковского не стая национальной эпопеей1). Лишь в 1779 г. Михаила Херасков представил на суд публики свою "Россияду", что было принято с восторгом и до конца жизни обеспечило ему почет и место на русском художественном олимпе2. Впоследствии Херасков не только не оставляет жанра эпической поэмы,, но вносит в него существенные изменения. Историки литературы обращали на них внимание, прежде всего указывая на программное авторское предисловие к поэме "Владимироднако они практически не анализировали данные изменения как на материале этой, так и иных поэм Хераскова.

Это объясняется отчасти тем, что ни одна из херасковс-ких поэм не имела такого же успеха, как "Россияда", ни (что важно для исследователей) такого же значения для русской литературы вообще. Поэтому в истории русской литературы Херасков предстает прежде всего "певцом бессмертной <<Россияды>>" (правда., в отличие от Державина, исследователи таковой ее все же не считают). Прочие поэмы как правило, исключая разве что поэму "Владимир" (которая воспринимается в комплексе с "Россиядой"), не рассматриваются.

Но заметной фигурой в русской литературной жизни, "почитаемой в числе лучших наших стихотворцев", - фигурой, имеющей значение не только для узкого круга профессионалов, но для широкого круга читающей публики, Херасков становится задолго до написания "Россияды". Это, в частности, отражает первая обстоятельная критическая статья о нем в новиковском "Опыте исторического словаря о российских писателях", составление которого относится к 1770-71 гг., а издание было завершено в 1772 г. Соответственно Новиков упомянул две написанные к тому времени поэмы Хераскова - "Плоды наук" (1761) и "Чесмесский бой" (1771) (поэма "Селим и Селима" С1771], надо полагать, показалась ему "камерной" вещью). Статья Новикова ценна не только подробным перечислением произведений, вышедших из-под пера Хераскова, но и своим резюме об особенностях "стихотворства" писателя: "Стихотворство его чисто и приятно, слог текущ и тверд, изображения сильны и свободны (.)м3. Разумеется, данная работа стоит особняком в литературе,,посвященной Хераскову; во-первых, она находится ближе к жанру литературной критики, во-вторых, Новиков был не только современником писателя (что всегда накладывает отпечаток на суждения), но и единомышленником - духовным и литературным. Для историка литературы подобная оценка важна прежде всего тем, что определенно указывает на прижизненное значение Хераскова., которое само по себе есть достаточное основание для всестороннего изучения наследия писателя.

В собственно исторической литературной науке исследование творчества Хераскова начинается вскоре после его кончины. Чем дальше уходит эпоха классицизма, тем настойчивее деятели литературного общества (да и само общество) стремятся дать оценку предшествующей словесной культуре вообще и самим предшественникам в частности (именно поэтому продолжительное время оценка херасковского наследия не отделима от оценки его личности).

Первым таким опытом следует считать обстоятельный разбор "Россияды", проделанный А.Ф.Мерзляковым и напечатанный уже в 1815 г.4 В этом единственном в своем роде ("премудром"., по ироническому замечанию А.С.Пушкина5) разборе, обращенном к В.А.Жуковскому, Мерзляков останавливается не только на литературных достоинствах и особенностях поэмы, но и на гражданском значении творчества Хераскова в целом: "Всякому молодому человеку, который готовится быть честным гражданином, добрым сыном отечества, хорошим супругом, отцом, другом, верным Вере и Богу, советовал бы любить и читать сочинения Хераскова"6. Здесь Мерзляков выступает как типичный классицист: собственное литературное значение Хераскова нерасторжимо с его же политическим, идеологическим, государственным значением. Мерзляков видит в Хераскове одного из лучших, образцовых представителей русской литературы XVIII в. Тогда как в действительности писатель несомненно занимает весьма своеобразное место в этой литературе - и эстетическое, и философское (как и проистекающее из последнего политическое). Подобный взгляд, во-первых, позволяет увидеть отношение к Хераскову поздних классицистов, литературных консерваторов, во-вторых, показывает, что иная, по объему более значительная часть его эпического наследия, ими (ревнителями его памяти!) была упущена. Главенствующее среди них представление о литературе как бы выпрямляло все то, что этому не соответствовало, а не соответствовала этому, как мы видим, немалая часть херасковского творчества. Так, казалось бы парадоксально, на установившуюся позднее одностороннюю оценку его наследия повлияли уже его почитатели.

Статья Мерзлякова как бы предшествует не замедлившему вскоре проявиться в полную силу противостоянию классицистов и романтиков, поклонников "старины" и сторонников "новизны".

Вслед за статьей Мерзлякова, в том же 1815 г», появляется резко критический разбор "Россияды" П.Строева, в котором ведется полемика с положениями статьи Мерзлякова. По Строеву, "Россияда" не только не является художественно удачной поэмой, но и вообще не отвечает требованиям эпической поэмы, поскольку Херасков не соблюдал правила, предъявляемые к такого рода сочинениям7. Поэтому, заключает Строев, "(.,.) мы не имеем еще истинно хорошей поэмы. <<Россияда>> не достойна тех громких похвал, коими ее до сих пор осыпали, еще менее <<Владимир>>"6. Обвиняя Хераскова в "надутости и неестественности", Строев предвосхищает последующие оценки романтической критики,

Критики-романтики подвергают Хераскова резким и чрезмерным нападкам и, можно полагать, нередко вовсе не знакомы с прочими поэмами Хераскова. О Хераскове и прежде всего о "Россияде" пишут братья Николай и Ксенофонт Полевые. Для них Херасков выступает обыкновенной для подражательной и ученической русской словесности XVIII в. бесцветной фигурой. Единственное, что обращает на себя внимание у этого автора, - "громадная пустота"10, то есть поразительная даже на фоне иных многопишущих сочинителей его времени плодовитость и одновременно бессодержательность. Херасков имеет для них значение в большей степени как символ "старой" литературы, его значение "приуготовительное" (хотя они и признают за ним известные заслуги).

Во многом следующий за ними. В.Г.Белинский также отмечает заслуги Хераскова перед русской словесностью: "Херасков подарил Россию двумя эпическими или героическими поэмами -<<Россиядою>> и <<Владимиром>>. Эпическая поэма считалась тогда высшим родом поэзии, и не иметь хоть одной поэмы народу значило тогда не иметь поэзии"11. Будучи убежденным материалистом и сторонником прогресса, Белинский не придает никакого значения религиозно-философским поэмам Хераскова, его религиозной и нравственной философии (хотя, разумеется, основа его оценок прежде всего литературно-художественная). Впрочем, как видно из приведенного выше взгляда Мерзлякова, Белинский, как и братья Полевые, в данном случае не оригинален: религиозно-философские поэмы писателя были либо не прочитаны, либо не замечены.

Противостояние защитников классицистической старины и проповедников романтической новизны имело, помимо чисто литературного и лингвистического аспекта, политический аспект. Херасков как представитель признанной, образцовой русской словесности и равно как выразитель определенных идей и ценностей был предпочтительнее для консерваторов, нередко усматривавших в новой словесности политическую неблагонадежность. Для образцового классицистического сознания антигосударственность и антиавторитетность была невозможной. Романтики, напротив, видели в прежней словесности лишь консерватизм как в политическом, так и собственно литературном отношении. Разумеется, в подцензурной печати литературная полемика была более возможна, чем полемика политическая. Пафос "нового*" в литературе или, вернее, "новой литературы", не существовал и не мог существовать отдельно от политического пафоса "новой эпохи", "нового поколения". Отношение к устоявшейся литературе XVIII в. и к новой литературе XIX в., не выходя или осторожно выходя за рамки сугубо эстетические, становится показателем политического выбора. Связь романтизма с национальным духом есть не только переосмысление русским обществом европеизма и подражательности попетровской России, но и естественное проявление активности третьего сословия, бывшего проповедником самобытного национального начала во всех европейских странах. Подчеркнем, что сами по себе политические взгляды, выраженные в литературе, не были причиной этого противостояния. Высказывать взгляды, выходящие из круга привычных и дозволенных, было затруднительно. Но обе стороны, прибегая к разного рода эвфемизмам, прекрасно понимали всю глубину спора. Н.Полевой иронически,, и благодаря иронии не скрываясь, высмеял это в "Очерках русской литературы"; критик романтизма, писал он, "должен громко вопиять о разврате, о погибели вкуса; должен искусно соединять с этим мысль, что Романтизм есть то же, что Атеизм, Шелли-гизм, Либерализм, Терроризм, чадо безверия и революции, должен сильно вопить о славе Державина, Ломоносова, Хераскова, Поповского, Кострова, Петрова, Майкова"12.

Резкое противопоставление "старого" и "нового" не позволяло ни той, ни другой стороне увидеть различия внутри этих направлений, между тем, эти различия существовали, как идеологические, так и собственно литературные. Литературная борьба направлений, отживающего "старого" и пробивающего себе дорогу "нового", значительно затрудняла трезвый исторический взгляд на наследие Хераскова и на его место в русской литературе. Взвешенный исторический взгляд был делом будущего, когда оппозиция "классицизм-романтизм" потеряла свою остроту. Впрочем, стремление к взвешенно-историческому подходу заметно и тогда, в период бескомпромиссных дискуссий.

Н.И.Греч в "Опыте краткой истории русской литературы", ограничиваясь перечислением послужного списка, наград и обширного количества произведений Хераскова, дает ему лаконичную оценку, в которой ярко выражено отношение современников: "<.,.> Херасков принадлежит к числу самых плодовитых писателей; но неумолимое потомство, отдавая справедливость его трудолюбию, познаниям, вкусу, не решается дать ему опреде

1 о ленно имя Поэта"10. Подобная точка зрения будет преобладать в течение всего XIX в.; историческая наука либо .отказывала

Хераскову в звании поэта (А.Н.Пыпин спустя десятилетия повторит те же слова: "Херасков лично весьма достойный человек, но не поэт"14), либо ограничивалась перечислением его "заслуг" перед историей русской литературы. Следует, однако, отметить, что Гречу, благодаря своей отстраненной формулировке, удается избежать излишней субъективности, поэтому его отношение к Хераскову выглядит более тактичным, нежели отношение современников, хотя он, несомненно, разделяет их "неумолимую" оценку.

Однако не все современники думали так же. Например, А.Д.Илличевский, соученик Пушкина по Лицею, пишет: "Но не худо иногда подымать завесу протекших времен, заглядывая в наших отцов отечественной поэзии - Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева: там лежат сокровища, из коих каждому почерпать должно"15. Отсутствие имен Тредиаковского и Сумарокова после имени Ломоносова и постановка Хераскова на второе место после Ломоносова совсем не есть небрежность частного письма - здесь обнаруживается глубокое убеждение той части современников, чей взгляд на историю русской литературы можно условно называть "консервативным". Впрочем, и для романтиков литературная табель о рангах была примерно такой же, иными были не положения писателей, а их оценки.

Н.Остолопов в "Словаре Древней и Новой поэзии", вышедшем в 1821 г., в статье "О поэтах и поэмах Епических", перечислив античные и европейские образцы данного жанра, заканчивает произведениями Хераскова ("Владимиром" и "Россия-дой"), указывает разбор Мерзлякова, но, что необходимо отметить, воздерживается от каких-либо оценок, хотя ко всем предыдущим поэмам дает краткое резюме16. Это само по себе показательно. Справедливо полагать, что подобного рода тактичное умолчание естественно для человека и литератора, живущего еще в продолжающемся в культуре XVI11 в.

Для этого времени вообще характерно три варианта оценок словесности XVIII в.: панегирический (например, разбор А.Ф.Мерзлякова), резко критический (романтическая критика) и безоценочный (Н.Остолопов). Это могло быть вызвано как нежеланием критиковать устоявшиеся авторитеты, к тому же подкрепленные официальной оценкой (Хераскову была присуждена премия Российской Академии в 1808 г. за трагедию "Зареида и Ростислав", спустя год после смерти, и, что важно отметить, он обошел здесь Державина, единственного "поэта", по мнению клеймившей Хераскова критики, однако совсем "недержавинско-го" в своих трагедиях), - так и поиском отстраненно-исторического взгляда. Последний все же плодотворнее в науке. Однако оценочно-критический взгляд постоянно проникал в труды и курсы литературоведения как в XIX , так и в XX вв., в одном - имея в большей степени "эстетические" обоснования, в другом - "идеологические".

По прошествии эпохи романтизма, когда противопоставление XVIII в. и современности потеряло прежнюю остроту, в исследовании херасковского наследия наступает новый период. Собственно словесность утрачивает интерес к Хераскову, и наследие поэта становится достоянием практически единственно историков литературы, а если и интересует широкую публику, то как достойный предмет для помещения в table talk. Когда затихают литературные споры (в том числе и идеологические), происходит своеобразное "бытовое" восстановление прошедшей эпохи. В 1850 г. журнал "Москвитянин" помещает воспоминания о Хераскове, которые при всем своем лаконизме ярко представляют чудаческий образ писателя17. Появление этих воспоминаний десятилетиями раньше было бы невозможно как для "консерваторов" (воспоминания, по их мнению, скомпрометировали бы корифея русской словесности), так и для "новаторов", по-человечески равнодушных к словесности миновавшей эпохи.

Однако то, что Херасков стал предметом сугубо историко-литературного изучения, не означает, что исследователи преодолевают сложившиеся о нем мнения. Напротив, в течение всего XIX в. редки принципиально новые суждения о Хераскове, как, впрочем, и о словесности XVIII в. вообще. Если и появляются новые суждения (например, в курсе истории русской литературы И.Порфирьева), то ввиду отсутствия монографических работ и даже отдельных статей о сочинениях Хераскова эти суждения не углубляются, не развиваются и, в значительной степени, остаются точными, но совсем не разобранными и не доказанными тезисами. Культурное развитие XVIII в. по-прежнему неизбежно воспринимается как "приуготовительная" эпоха. Впечатляющие успехи русской литературы XIX в. затрудняют взвешенную оценку литературы XVIII в. "Подражательность" литературы XVIII в. мешает увидеть ее самоценность, особенность, вне всякой увязки с литературой XIX в., ее поэтикой, не "лучшей" или "худшей" по отношению к поэтике XVIII в., но иной.

А.Галахов, автор самого популярного в XIX в. курса русской словесности (выдержавшего тринадцать переизданий) и, по существу, первого большого курса русской литературы XVIII в., разбирает "Россияду", указывая на ее подражательность, искусственность, "высокопарность и надутость", то есть следует мнениям романтической критики16. Положительно оценивая стихосложение Хераскова, он допускает характерную для прог-рессистского сознания оговорку "для своего времени": "Стих, по складу, для своего времени, может назваться хорошим; в нем есть плавность и достаточная обработка"19. А.Галахов рассматривает значение "Россияды" с точки зрения современного автору и императрице Екатерине II "восточного вопроса"^0; подобную точку зрения в XX в. будут высказывать, Г,А.Гуконский21, Д.Д.Благой22, В.И.Федоров23, Ю.В.Стенник24. Тем не менее, именно труд Галахова, первое издание которого вышло в 1863 г., должен считаться начашм нового вышеозначенного периода в изучении наследия Хераскова (как, впрочем, и словесности XVIII в. в целом): именно с этого времени Херасков прочно входит в курсы по истории русской литературы.

Следует выделить из трудов прочих историков русской словесности XVIII в. курс И.Порфирьева, впервые вышедший в 1884 г. и выдержавший ряд переизданий. И.Порфирьев указывает на значение Хераскова в создании эпической русской поэмы. "Правила теории эпической поэмы, - пишет Порфирьев, - были изложены еще Тредиаковским к переводу <<Телемака>>. Херасков не повторяет этих правил, а делает только общий обзор образцовых эпических поэм"25. Следует обратить внимание на замечания Порфирьева о "Владимире". Они представляются особенно ценными в контексте современных автору трудов по истории русской литературы: "Преобладающим в ней элементом является не эпический, а лирический, или вернее, дидактический элемент. Херасков написал <<Владимирам уже после того, как поступил в общество масонов, под влиянием которого в нем развилось мистическое направление. Этим направлением проникнута вся поэма"26. Таким образом, И.Порфирьев первым указывает на определенно мистический, вернее, масоно-мистический, а не только эпический характер поэмы. Можно утверждать, что именно с этого времени в исследовательской литературе открыт вопрос о жанровом своеобразии как "Владимира", так и иных эпических произведений Хераскова.

Порфирьев таете упоминает стихотворную повесть "Царь, или Спасенный Новгород" (1800) и поэму "Плоды наук", но не разбирает их. Таким образом, выделение масонской составляющей хераоковских произведений впервые сделано Порфирьевым.

Справедливо полагать, что именно здесь начинается третий период в освоении херасковского наследия, как и русской масонской литературы вообще. Однако серьезное углубление в масонскую сторону, в масонскую идею, символику, идеологию хераоковских сочинений было предпринято лишь в начале века, когда наступил "золотой век" в изучении русского масонства XVIII столетия.

Одним из зачинателей данного направления в историографии и истории литературы был, как известно, академик А.Н.Пы-пин. Его недавно переизданный труд иМ!асонство в России"2'7, хотя во многом, по замечанию историка масонства начала века Г.Вернадского, и устаревший, остается классическим. Однако им же составленный объемный курс истории русской литературы, в противоположность ранее вышедшему курсу Порфирьева, не содержит ничего нового в исследовании наследия Хераскова. Во "Владимире",, по мнению Ныпина, - "фантастически рассказывается история кн. Владимира и принятие христианства"28. Следует заметить, что данная точка зрения, при всей ее типичности для историков литературы XIX в., представляется устаревшей после появления курса И.Порфирьева. Но она оставалась и в значительной степени остается возможной из-за неразработанности и, по сути дела, недоказанности иной точки зрения, представить которую, в частности, является одной из целей нашей работы.

Схожий взгляд высказывает Пыпин и на "Бахарияну", причем исходит из типичного для науки XIX в. и вообще сознания того времени прогрессистского представления, когда полагает недостатком автора то, что автор и не хотел/ и не мог писать, так как это было невозможно в его поэтике и в поэтике XVIII в. вообще. Подзаголовок "Бахарияны" - "повесть, почерпнутая из русских сказок", - Пыпин воспринимает как вне контекста словесности XVIII в., так и вне связи с жанром поэмы, а значит, вне связи с ее поэтикой, содержанием и задачами, которые ставил перед собой автор. "<<Бахариана>>, -пишет Пыпин, - всего меньше из русских сказок, а всего больше из собственной фантазии, напитавшейся волшебными романами, какие были в ходу в конце века, - с поучительной тенденцией о торжестве добродетели после тяжких испытаний"29.

Профессор киевского университета А.М.Лобода в своих "Лекциях по истории новой русской литературы", изданных в 1910 г., говорит о творчестве Хераскова в главе, посвященной эпосу XVIII в. Он разбирает как "Роооияду", так и "Владимнра", Обращает на себя внимание разъяснение главного смысла "Россияды": по мнению Лободы, "нравоучительная идея проходит через всю <<Россияду>>. Общий смысл поэмы (.) тот, что добродетель и правая вера торжествуют над злом и заблуждениями"30. Таким образом, уже в "Россияде" намечена религиозно-нравственная тенденция, которая вполне себя разовьет во "Владимире". Действительно, было бы странно, если бы Херасков, имевший за плечами насыщенную стихотворческую и "проповедническую" деятельность 1760-х гг., времен московских университетских журналов, не взял ничего из этого опыта в "Рос-сияду". Исследователи как правило связывай масонскую направленность "Владимира" с известной датой вступления Хераскова в орден - 1771 г., однако саше беглое знакомство с деятельностью и сочинениями писателя 1760-х гг. отодвигают эту дату не на одним год ранее. Разбирая "Владимира", Лобода справедливо указывает, что сюжет для эпической поэмы выбран удачнее, нежели для "Россияды", но при этом, как он замечает, "<<Владимира есть поэма совершенно мистическая и аллегорически-нравоучительная"31. В подтверждение этого он цитирует авторское предисловие к "Владимиру", которое действительно ясно выражает авторский замысел и особенности поэмы (см. главу "Символика религиозно-философских поэм М.М.Хераскова") .

Обращение Лободы к авторскому предисловию заслуживает отдельного внимания, так как это, пожалуй, первая попытка уяснить собственную поэтику Хераскова, исходя из воззрений самого писателя и не навязывая ему произвольных определений, как это нередко происходило с исследователями старшего поколеиия,

Здесь необходимо отметить, что и в труде Лободы, и трудах прочих авторов, подчеркивающих религиозно-нравственную идею херасковских эпических поэм, мы должны видеть действительно новый подход, а не возвращение к старому как будто бы схожему взгляду, выраженному, например, А.Ф.Мерзляковым, Для Мерзлякова, как и вообще для типичного классицистического сознания, нравственная ценность "РоссиядьГ ("Владимира" и. в еще большей мере другие поэмы этот читатель практически не заметил) вытекает из ее гражданского содержания: из воспевания Монарха, России, Долга и т.д., а вовсе не из внутренней религиозно-нравственной идеи, на которую обратили внимание исследователи спустя век.

В схожем направлении с работой Лободы идет и А.Л.Ли-повский, автор практически не упоминаемых в научной литературе "Очерков по истории русской литературы от эпохи Петра Великого до Пушкина", вышедших в 1912 г. В них Хераскову не уделено отдельной главы, его творчество рассматривается в связи с историей масонства в России. Этим, казалось бы, умалением значения Хераскова для русской словесности Липовский выявляет одну из главных идей творчества поэта, то есть идею мистическую, без первостепенного рассмотрения которой подходить к наследию Хераскова не исторично. Липовский и "Россия-ду" упоминает в связи с религиозно-нравственными воззрениями ее автора, тем самым отступая от устоявшейся точки зрения на эпопею как на сугубо историческую и героическую. Липовский пишет: "(.) в своем эпосе Херасков проводил ту же идею нравственного улучшения человека: в <<Россияде>> можно найти много примеров торжества добродетели над злом., доказательств тщеты земного блеска"32.

Новой вехой в изучении Хераскова вообще, так и его ма-соно-мистических сочинений в частности и прежде всего его поэм, стала вышедшая в 1915 г. в фундаментальном сборнике "Масонство в его прошлом и настоящем" работа И.Н.Розанова "МЛМ. Херасков"33. Автор рассмотрел, помимо известных и упоминавшихся в трудах по истории русской словесности XVIII в. поэм Хераскова ("Владимир", "Бахарияна"), забытые, выпавшие из научного оборота ("Пилигримы, или Искатели счастия", "Селим и Селима"), а также сочинения иных жанров (ода "К Богу", пространное стихотворение, имеющее, по мнению Розанова, характер песни, "Утешение грешных"). Но новизна исследования Розанова состояла не только в новом разборе ранее рассматривавшихся сочинений и анализе неизвестных, но в самой концепции работы. Объединяющим принципом стала масонская направленность сочинений Хераскова; выражение писателем в разных жанрах, в разных видах поэмы единой масонской идеи. Розанов, таким образом, заложил основание для будущего исследования херасковского наследия. При всей краткости, пунктирности исследования, при его общем характере "введения в вопрос", оно сохранило научную ценность именно с концептуальной стороны. Однако и многие конкретные наблюдения Розанова не потеряли своего значения.

Розанов обращает внимание как на содержание, так и на поэтику масонских сочинений Хераскова. В стихотворении "Утешение грешных" он подчеркивает символическое значение в названии и последовательности глав, а это одна из особенностей поэтики Хераскова (см. главу "Символика религиозно-философских поэм М.М.Хераскова"). Он неоднократно указывает на аллегоричность и символику херасковских поэм. Некоторые высказанные им положения спорны и, по меньшей мере, нуждаются в более подробных доказательствах и уточнениях. В частности, он, говоря о традиционном для масонства противопоставлении "внешней" и "внутренней" церкви, полагает, что оно выражалось также и в отрицательном отношении к духовенству. Однако из самого текста это никак не следует. Так что творчеству Хераскова подобный характер противопоставления не свойственен. Вообще было бы опрометчиво полагать, что Херасков, как и русское масонство в целом (при всем разнообразии внутрима-оонских мнений), априори отрицательно относились ко всему духовенству. Критика отдельной части духовенства во всяком случае этого не подтверждает. А многие "православофильские" пассажи "Владимира" заставляют быть взвешеннее в подходе к известному в масоноведческой литературе противопоставлению масонства и Апостольской Церкви (см. главу "Творческие идеи и художественные образы религиозно-философских поэм М.М.Хераскова") .

Взгляд, положенный в основу работы, позволил Розанову существенно продвинуться в понимании собственно авторского замысла. Поэтому статья Розанова имеет как общекультурологическую, так и методологическую и историко-литературную ценность. Может быть, наиболее смелые суждения Розанова стали возможны не только благодаря его научному дарованию, но и благодаря политическому раскрепощению русского общества, наступившему после 1905 г. Во всяком случае справедливо предположить., что мнение о том, "что Владимир, как масон, проходит ряд ступеней богопозиания"34, вряд ли без ущерба, прошло цензуру до 1905 г.

Розанов разбирает и прозу Хераскова, в частности повесть "Нума Помпилий", делая справедливое замечание, что хотя повесть написана до официального вступления автора в орден, она содержит уже немало масонских идей. Впрочем, в сроках вступления Хераскова в орден сомневался таете и Г.Вернадский. Во всяком случае это подтверждает предположение о значительно более ранней принадлежности Хераскова к масонству, чем это иногда принято считать. И, следовательно, в отношении писателя главенствующим становится принцип литературный, а не сугубо биографический. Херасков, разумеется, имеет значение в масонстве прежде всего как поэт, а. не как член Капитула Восьмой Провинции и ритор Провинциальной Ложи, в разные годы состоявший в трех ложах и прошедший несколько орденских степеней ("Аполлон", 1771 г., "нижний мастер";

Озирис", 1776 г., "оратор"; "Гармония", 1780 г., основа, ос тель) .

Важной особенностью работы Розанова является то, что автор полагает Хераскова наиболее значительным русским масонским писателем, именно этим и объясняется его выбор; нельзя изучать русскую масонскую словесность, не изучая ХеР ьО В »

Таким образом, основу для современного изучения наследия Хераскова заложил именно Розанов. И хотя писатель не был в фокусе пристального интереса послереволюционной истории русской литературы, освоение его творчества продолжалось и, что необходимо отметить, как правило, с учетом работы Розанова и под ее непосредственным влиянием. После этой работы наследие Хераскова будет разбираться и самостоятельно (главным образом по-прежнему в курсах по истории русской литературы), и в контексте истории русского масонства XVIII в. и русской масонской литературы (также преимущественно в университетских курсах). При этом в 1961 г. выйдет первый (и единственный поныне) сравнительно небольшой монографический очерк о Хераскове А. 3.Зал адова, напечатанный как вступительная статья к однотомнику херасковских сочинений (в который вошли ранее не переиздававшиеся произведения), а позднее включенный в сборник того же автора, посвященный русским писателям XVIII в. Известный рост интереса к писателю отразится и на появлении в 1970-ые гг. диссертаций36, исследующих его драматургию и романистику, что сшо по себе показательно, поскольку эти стороны его творческого наследия не являются главными, то есть собственно поэзия по-прежнему останется вне специального изучения. Наконец будут затронуты некоторые стороны поэтики и литературной биографии Хераскова в контексте исследований общих вопросов истории русской словесности XVIII в. (здесь следует назвать исследование Гу-ковского о "дворянской фронде" 1760-х гг., труд А.Н.Соколова об истории жанра поэмы в России, работы П.А.Орлова и Н.Д.Ко-четковой о сентиментализме).

Однако и в целом, и особенно в интересующем нас вопросе - изучении эпического наследия Хераскова-поэта - каких-либо принципиальных изменений не происходит. И тем не менее справедливо говорить о начале четвертого периода в изучении херасковского наследия., связанного с общим углублением изучения русской словесности XVIII в., и прежде всего с накоплением фактографического, а также концептуального материала. Главным же итогом этого периода следует, пожалуй, считать понимание неизбежности принципиально нового взгляда на Хераскова (хотя и закономерно следующего из работ предшественников) , на его место в истории русской литературы и на своеобразие его творчества, наконец на литературное наследие в целом.

В этом периоде следует прежде всего выделить два фундаментальных и поныне классических университетских курса -Г.А.Гуковского и Д.Д.Благого.

Гуковский, в сущности, первым отступил от сложившейся традиции курсов по истории русской словесности XVIII в.: он посвятил Хераскову большой самостоятельный раздел в "Русской литературе XVIII в.", вышедшей в 1939 г. (его классические "Очерки по истории русской литературы XVIII в." появились тремя годами раньше). Впрочем, это было закономерно, так как Гуковский, внимательно изучавший наследие Сумарокова и "су-мароковской школы", соответственно "открыл" "нового" Хераскова - по-настоящему значительного писателя своего времени. Логика исследования подвела Гуковского к более глубокому, нежели обыкновенно, изучению литературной деятельности Хераскова и его кружка. Однако разбор херасковских произведений, исследование его творчества в целом стеснено неизбежной краткостью подобного жанра; как и в иных курсах, ознакомительная сторона превосходит собственно анализ произведений и вообще поэтики Хераскова.

Подробно разобрана "Россияда", но ее разбор все же имеет преувеличенно политике-социологический характер. "Владимир" вначале кратко затронут в главе, посвященной "Росоия-де", как ее жанровое продолжение. Однако анализ "Владимира" сделан в отдельной главе, рассматривающей масонство. Гуковс-кий подчеркивает, что во "Владимире" "гражданские политические мотивы отходят (.) на второй план, уступая место изложению морально-религиозного учения масонства"37. Таким образом, не углубляясь в данную проблематику, он уже здесь указывает на очевидное жанровое различие поэм.

Продолжая разбор "Владимира" в главе о масонстве, Гу-ковский, ссылаясь на мнение Л.И.Кулаковой, делает принципиальное замечание о том, что в этой поэме автор "перенес конфликт, сюжет, тему из мира событий, политических битв и идей, в мир душевный, (.) пытался превратить эпопею в психологический роман о борении души"38. Таким образом, Гуковс-кий: впервые поставил вопрос о жанровой принадлежности "Владимира", о вариации традиционного жанра эпической поэмы (см. главу "Символика религиозно-философских поэм Хераскова").

Гуковский разбирает две поэмы масоно-мистического направления (в его терминологии, поэмы-сказки39) Хераскова: "Пилигримов" и "Бахарияну" ("Царя, или спасенный Новгород" он упоминает отдельно в связи херасковской критикой французской революции). Гуковский подчеркивает, что именно в этих поздних поэмах Хераскова отчетливо видна "связь масонства, раннего сентиментализма и мечтательного эстетизма"40. "Пилигримы" и "Вахарияна", по мнению Гуковского, "специфически масонские, даже розенкрейцерские произведения"41. Они изображают странствования души в поисках истины., ее заблуждения, увлечения и, наконец, разрешение этих поисков в обретении покоя и счастья в розенкрейцеровском идеале.

В "Истории русской литературы XVIII в." Д.Д.Благого, первым изданием вышедшей в 1946 г., Хераскову также уделено достаточное внимание. Благой, не разделяя устойчивого мнения исследователей (в том числе и Гуковского), не противопоставляет масонский период херасковского творчества домасонскому, напротив, он полагает, что "масонство (.) еще более усилило моралистические тенденции, с самого начала присущие его творчеству"42. Зто тем более важно для выше высказанного нами мнения о ранних сроках поступления Хераскова в орден. Благой подчеркивает, что "целый ряд стихов Хераскова прямо написан в духе масонского мистического аллегоризма"43. Однако не углубляется в его анализ; в нашей работе мы разбираем данный аллегоризм в главе "Символика религиозно-философских поэм М.М.Хераскова".

Обзор "Россияды" традиционен*, о "Владимире" Благой замечает, что тема поэмы "разработана (.) в духе масонской мистики"44. Также затронуты религиозно-философские поэмы "Пилигримы", "Вселенная", "Вахарияна". Исследователь обращает внимание на мнение Хераскова о свободе жанровой формы, высказанное им в стихотворном предисловии к "Пилигримам".

Общее замечание Благого о состоянии исследования херасковского наследия представляется верным до настоящего времени применительно к поэтической - главной стороне наследия (исключая, с некоторыми оговорками, выше упомянутую работу А.В.Западова): "Специальных историко-литературных работ о

Хераскове, кроме журнальных статей, но большей части критического или биографического характера, и соответствующих разделов в общих курсах по истории русской литературы XVIII в, почти нет"45.

В те же годы, что и труды Благого и Гуковского, издаются. подготовленные Пушкинским домом тома "Истории русской литературы", посвященные русской словесности XVIII в. Том, описывающий литературу второй половины этого века, вышел в 1947 г. под редакцией Гуковского и В.А.Десницкого; глава, рассматривающая творчество Хераскова, написана Л.И.Кулаковой. Приведена подробная биография поэта, подробно разобраны его романы, драматургия и менее тщательно - произведения малых жанров. Каких-либо существенно новых оценок и наблюдений при анализе херасковских поэм не высказано, за исключением двух: к поэмам отнесен и "Поэт" (1805)46, произведение, жанр которого А.В.Западов определяет как эпистолу47, а "Владимир" назван ею "опытом психологической поэмы"48. Последнее, впрочем, ссылаясь на мнение той же Л.И.Кулаковой, высказал и десятилетием ранее Гуковский. Главная идея поэмы - "рождение <<внутреннего)-> человека"49. "В конце поэмы художник уступает место розенкрейцеру, считающему, что высшей степенью познания является откровение, и только для того, чтобы достичь его, нужно воспитать разум и чувство, проведя <<я>> через горнило самопознания"50. Затронуты и другие религиозно-философские поэмы Хераскова: "Вселенная", "Пилигримы", "Бахария-на".

Между тем существенной особенностью данной истории русской литературы является сочетание исследования как отдельных писателей (среди которых и Херасков), так и литературных и идеологических направлений, различных вопросов литературной культуры (рукописная книга и лубок), языкового и литературного развития, целых пластов русской словесности, в частности, старообрядческой и масонской литературы. Иначе говоря, явления литературного развития XVIII в. разбираются не "внутри" персональных глав, равно как и исследование персоналий не теряется в анализе литературных явлений.

Отдельная глава посвящена исследованию русской масонской литературы XVIII в. (авторы - Н.К.Пиксанов, А.М.Кукуле-вич, .Л.И.Кулакова). Данный подход обосновывается следующим, вне всякого сомнения, верным положением: "Своеобразие масонского общественно-идеологического движения создавало предпосылки для своеобразий литературных. И мы вправе говорить о масонской лирике, масонской поэме, масонской трагедии, масонском романе как особых явлениях в пределах общего движения, русской литературы XVIII века"51.

Правда, в дальнейших исследованиях русских ученых указанная проблематика рассматривалась явно недостаточно (чему виной, среди прочего, известные ограничения, связанные с "масонской темой"); в отношении херасковского наследия эти пробелы отчасти восполняет наша работа.

Именно в этой главе "Истории русской литературы" разобраны некоторые произведения писателя. Масонские мотивы отмечены уже в "Россияде", подробнее говорится о "Владимире", который считается "одним из наиболее декларативных документов масонской художественной литературы"5*. Затронуты также две другие религиозно-философские поэмы - "Бахарияиа" и "Пилигримы" (указана их связь с многочисленной западной переводной литературой мистического направления и прежде всего с поэмой английского проповедника-мистика XVII в. Джона Бень-яна "Странствие пилигрима"). В этом же разделе разобраны прозаические произведения Хераскова, проникнутые идеями масонской религиозной философии.

В четырехтомной "Истории русской литературы" 1980 г. творчеству Хераскова, напротив, уделено меньше внимание: оно рассматривается в главе "Литературно-общественное движение 1780-1780-х гг.", написанной Ю.В.Стенником и В.П.Степановым. Главное внимание уделено "Россияде" (другие поэмы не упоминаются) . Достоинством главы является разбор вопроса о "теории поэмы", кратко описана история создания эпической русской поэмы. По-новому в послереволюционной традиции расставлены акценты при анализе "Россияды". В частности, главной идеей поэмы названо утверждаемое Херасковым "историческое избранничество России исключительно в аспекте отстаивания правоты христианской веры"53. История в поэме "оказывается всего лишь областью проявления божественного промысла"54. Это замечание весьма существенно в связи с развитием религиозной идеи в последующих поэмах Хераскова.

Внимание к вопросу "теории поэмы", проявленное в данном труде, было бы невозможно без фундаментальных "Очерков по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века" А.Н.Соколова, которые вышли в 1955 г. Задачи и значение этой работы трудно переоценить, ведь, как писал автор, "изучение поэмы как исторически развивающегося литературного жанра затрудняется отсутствием в нашем литературоведении единого и точного определения понятий жанра и поэмы"00. Спустя два десятилетия ему вторил М.М,Бахтин56, сам немало потрудившийся именно в области изучения жанра.

Эту монографию следует рассмотреть отдельно., поскольку все прочие работы, в которых затрагивалось и разбиралось наследие Хераскова, исследовали его внутри литературного движения (исключение составляют работы Розанова и Западова); данный же труд, хотя и не разбирает специально херасковские творения, рассматривает их как часть истории жанра, и поэтому анализ херасковских поэм у Соколова шире, нежели у других авторов. Это исследование ценно также своим взглядом на "теорию поэмы" в XVIII в. Соколов показал развитие теоретических представлений, т.е. взгляд нормативной поэтики, соотношение этого взгляда с поэтиками европейского классицизма и с собственно литературными произведениями данного жанра. Вместе с тем он строго не разграничивал вопросы поэтики и идеологии.

В работе содержится ряд ценных замечаний. В частности, Соколов подчеркивает жанровую новизну поздней поэмы Хераскова "Царь, или спасенный Новгород" - "стихотворной повести", по определению самого автора57. Анализируя "Владимира", указывает на то, что он имеет "второй план, символическии" . Впрочем, в данном случае Соколов говорит только о главной идее поэмы - "духовном возрождении"59, вся поэма рассматривается, таким образом, как аллегория. (Мы разбираем этот вопрос в главе "Символика религиозно-философских поэм М.М.Хераскова).

Говоря о "Владимире", автор (как и в позднейшем случае с А.В.Западовым) вступает в некоторое противоречие, С одной стороны., он утверждает, что во "Владимире" "Херасков не стремится внести в традиционный жанр какие-либо существенные изменения "59. Исходя из этого подхода, исследователь заключает, что "нет необходимости после анализа <<Россияды>> сколько-нибудь подробно останавливаться на второй эпопее Хераскова"61. Это, на наш взгляд, не верно, так как среди прочих поэм именно "Владимира" следует изучать с особым вниманием, чтобы выявить его несомненные отличия от классической эпопеи, заявленные в херасковском предисловии, которое и приводит ниже Соколов. Исследователь тут же оговаривается, утверждая, что "новые общественно-литературные условия, определившие (.) эволюцию мировоззрения Хераскова, привели к некоторой идейно-художественной эволюции эпического жанра во < < Владимире> >, по сравнению с < < Россиядои> >ми*'.

Соколов указывает отличие двух поэм*. "По сравнению с <<Россиядой>> историчность << Владимирах-- резко снижена. Ни в отдельных фактах, ни в общей концепции Херасков, видимо, не стремится к воспроизведению исторической картины, хотя многое, конечно, заимствует из данных истории. Его не интересует историческое, политическое, культурное значение изобретаемого события. Принятие христианства автор рассматривает как явление внутренней жизни человеческой души. Это приводит Хераскова к тому аллегоризму, которого, в отличие от западноевропейской эпопеи, всегда чуждалась русская эпическая поэма"63.

Масонскую составляющую религиозно-философских поэм Хераскова Соколов практически не рассматривает, однако пишет, что "во <<Владимире:»> (.) нашли выражения его масонские убеждения"64. Это выразилось в главной идее "Владимира" -"моральном перевороте, пережитом героем поэмы, (.) духовном возрождении, к которому призывается каждый человек" . Но как и иные исследователи, занижающие значение масонства или не исследующие всю полноту этого явления (которое, конечно, было гораздо шире, нежели просто "идеология", и сказывало влияние на словесность не только идеологическое, но эстетическое и литературное, о чем убедительно говорилось в вышедшем десятилетием ранее четвертом томе "Истории русской литературы"), Соколов не отразил в своем разборе "Владимира" масоно-эстетическую, масоно-литературную сторону поэмы (см. главы "Творческие идеи и художественные образы религиозно- философских поэм М.М.Хераскова" и "Символика религиозно-философских поэм М.М.Хераскова).

Несмотря на несомненную ценность труда Соколова для изучения истории жанра, он не открывает принципиально нового в исследовании херасковских поэм. Преимущественный анализ сугубо эпических поэм отсекают значительный корпус религиозно-философских поэм Хераскова. К тому же главы, в которых разбираются произведения Хераскова, куда короче, чем главы, посвященные иным авторам.

Особое место в исследовании херасковского наследия занимает выше названная работа А.В.Западова. Первый вариант (1961 г.), почти без изменений, был включен в книгу ученого "Поэты XVIII века" (1984 г.). Однако нельзя не учитывать, что очерк Западова вышел первым изданием в качестве вступительной статьи к "Избранному" писателя. Этим и следует в большой мере объяснять особенности этой работы, ее как сильные, так и неизбежные б таких случаях слабые стороны. Совершенно очевидно, что преследуя цель знакомства русской читательской публики с фактически забытым поэтом или, во всяком случае, несущим на себе печать "громадной пустоты", Западав не считал своей главной задачей углубленный анализ наследия писателя, но прежде всего полагая необходимым обозначение основных сторон и особенностей этого наследия. Это выразилось, с одной стороны, в широком охвате материала, с другой в лапидарном изложении многих важнейших вопросов херас-ковской поэтики и творческого наследия в целом. Автор частью знакомит с содержанием, частью разбирает следующие поэмы Хераскова; "Плоды наук", "Чесмесский бой", "Россияду", "Владимира", "Вселенную", "Пилигримов", "Царь, или спасенный Новгород", "Вахарияну" (ей он уделяет больше внимания, чем все предшествующие исследователи); обозревает сочинения малых жанров, а также сочинения прозаические и драматические.

Следует отметить мнение Западова о сроках вступления Хераскова в масонскую ложу, высказанное нами выше: "Можно (.) с уверенностью полагать, что масонская ложа в начале 1760-х гг. существовала и в Москве. Херасков был одним из ее руководителей, если не главным организатором"6Ь. Таким образом, Западов следует не формально-документальным основаниям (которые могут со временем и измениться), но анализирует тексты писателя, его литературную и общественную деятельность .

Принцип разбора поэм хронологический; многие оценки восходят к оценкам "романтической школы", к суждениям дореволюционных исследователей, носят литературно™критический, а не литературно-исторический характер, что, как уже было сказано, объяснимо жанром вступительной статьи. Так, Западов, хотя и отказывает "Россияде" в аллегоризме, верно отмечает его во "Владимире": "<<Россияда>>, имевшая также свой второй план, но злободневно-публицистического значения, лишена элементов духовной аллегории. Третья эпическая поэма Хераскова << Владимира может быть правильно понята только с учетом этого второго, и притом главенствующего смысла"67. И далее приводит иллюстрирующее это положение авторское предисловие к "Владимиру", ясно выражающее идею поэмы.

Однако ниже исследователь замечает: "В поэме "Владимир" нередко встречаются хорошие стихи. Херасков отлично владеет шестистопным ямбом, речь его течет внушительно и ровно. Но общий символический замысел огромной поэмы, отсутствие в ней и подлинной историчности, и яркой поэтической фантазии не сделали ее новым для Хераскова шагом вперед по сравнению с <<Россиядой>>, оставшейся наиболее известным его произведением"68. Не трудно отметить логическое противоречие данного высказывания: "символический замысел" поэмы, которого не было в "Россияде", не придает новизны этому эпическому творению. Спутаны также два явления: читательский успех (относительный со всех точек зрения, хотя и это не совсем справедливо, поскольку "Владимир" известной популярностью все-таки пользовался) и собственно литературное развитие писателя. Парадоксально, но факт: своеобразнейшая поэма Хераскова "Ба,~ харияна", имевшая все шансы "на успех", как раз его и не снискала. Очевидно, что степень популярности, читаемости произведения не может быть несомненным свидетельством его художественного уровня.

Явная заслуга работы Заладова состоит в том, что он в значительной мере "вернул" в поле зрения достаточно широкой аудитории имя Хераскова, подвел русскую историко-литературную общественность к постепенному пониманию значения Хераскова в русской словесности XVIII в., к осознанию необходимости подробного изучения наследия этого оригинального, плодовитого, значительного писателя, "непрочитанного" ввиду преходящих литературных и общекультурных обстоятельств.

Курс истории русской словесности XVIII в. В.И.Федорова, вышедший в 1982 г., не содержит отдельной главы, посвященной Хераскову, соответственно нет в нем подробного разбора и хе-расковских поэм, как героических, так и религиозно-философских. Творчество Хераскова рассмотрено в контексте литературы 1760 - начала 1770-х гг., что позволило автору достаточно подробно обозреть период "московских университетских журналов" в наследии Хераскова, период малых жанров, важный для всей его поэтики (обыкновенно нерассматриваемый в аналогичных курсах), но что, очевидно, обусловило краткость исследователя в отношении эпической части творчества, для писателя главенствующую. Творчество Хераскова в целом рассматривается как переход от классицизма к сентиментализму или прероман-тизму. Исследователь говорит о "сентиментально-романтических настроениях"69 писателя.

Университетский курс П.А.Орлова, изданный посмертно в 1991 г., отличается большой краткостью в освещении творчества Хераскова: разобрана "Россияда" (в качестве предшествен™ ннцы "РоссиядьГ названа поэма "Чесмеоский бой"), В классическом труде того же автора "Русский сентиментализм", изданном в 1977 г., разобран "лирический" период 1760-х гг., в который поэт выпустил две поэтических книги и много печатался в московских университетских журналах.

Этому же периоду уделено внимание в труде Г.Н.Поспелова "Проблемы литературного стиля" (1970), в котором указаны истоки русского сентиментализма именно в творчестве Хераскова данного времени; о значении 1760-х гг. как в творчестве самого поэта, так и близких ему литераторов, писали и иные авторы70.

Из трудов зарубежных авторов следует отметить работы Ю.Доланского71, рассматривающие в частности вопрос влияния "Владимира" на создание национальной чешской эпической поэмы, и статьи современного исследователя А.Левицкого, основывающиеся на лишенном предубеждений понимании значения Хераскова для словесности XVIII в. Левицкий справедливо указывает на источники предвзятого отношения, к Хераскову, коренящиеся в безжалостной романтической критике этого писателя (см. у нас выше): "Хераскову, поэту исключительно одаренному, еще не отдано должное в развитии русской поэзии. О нем существует множество обобщенных суждений, сделанных не только критиками, но и историками литературы, мало его читающими, но с убеждением повторяющими те мнения о природе его поэзии, которые были высказаны в пылу становления русского романтизма, направленного на самоутверждение путем протеста против литературных норм и предпочтений, установившихся до него"72.

Нельзя, впрочем, все же категорически утверждать, что оценка Хераскова остается в духе "романтической" критики (что видно и из нашего обзора), но все же в русской историко-литературной науке полностью не преодолено это наследие., г°5 о хотя в этом отношении предпринимались серьезные шаги . Наследие критиков-романтиков сказывается в недостаточном изучении Хераскова., в отсутствии подробного исследования его поэм - главного направления в его творчестве.

Херасков-поэт еще не стал предметом специального изучения, его наследие затрагивали фрагментарно, либо в контексте иных литературных вопросов и в курсах по истории русской словесности XVIII в., делали самый общий обзор его творчества, либо останавливались на его неглавных сторонах (романистики и драматургии). А ведь, как верно заметил Западов, "творчество Хераскова представляет собой выдающееся явление русской дворянской культуры и заслуживает внимательного изу

7 л чения" .

Таким образом, логика предыдущих исследований подводит к необходимости принципиально нового, углубленного подхода в изучении херасковского наследия. Многие положения, высказанные историками русской литературы, нуждаются в существенном развитии и дополнении. Однако это возможно только при всестороннем анализе творчества Хераскова, разборе конкретного материала. Ведь его творчество было необычайно плодовитым -в жанровом отношении, в количестве и объеме самих сочинений.

По существу, такие его поэмы, как "Россияда", "Владимир", "Бахарияна", являются огромными массивами, целыми художественными и религиозно-философскими "мирами", каждый из которых вполне заслуживает самостоятельного исследования.

Немногим "нроще" иные, меньшие по своему объему поэмы -"Плоды наук", "Чесмесский бой", "Пилигримы".

Однако объединение всех поэм в одном исследовании было бы достаточно механическим: слишком очевидно различие между поэмами, определяемыми нами как религиозно-философские -"Селим и Селима", "Владимир", "Вселенная", "Пилигримы", "Ба-харияна"; и предшествующими - эпопеей "Россияда", героической поэмой "Чесмесский бой" и дидактической поэмой "Плоды наук", а также вышедшей в 1800 г. "стихотворной повестью" "Царь, или Спасенный Новгород".

Включенные нами в корпус религиозно-философских поэм сочинения написаны в общем как идеологическом, так и эстетическом ключе. Они органично объединены творческими идеями и художественной символикой, что и разбирается нами соответственно в первой и второй главах.

Одна,ко исследование этого значительного и в содержательном отношении, и в художественном объеме корпуса позволит выявить особенности поэтики не только данных произведений, но и других поэм Хераскова, а также сочинений близкой идеологической и эстетической направленности, но иных жанров. Кроме того, анализ корпуса религиозно-философских поэм будет способствовать описанию авторской поэтики вообще. Последующие работы, посвященные творчеству писателя в целом, будут иметь необходимую в данном случае базу: невозможно изучать творчество Хераскова, не изучив его главного направления - религиозно-философские поэмы (тем более, что суммарный объем этих поэм - тридцать тысяч стихов - очевидно превосходит объем не только прочих поэм, но и сопоставим с объемом остального стихотворного наследия, масштабы которого, впрочем, с точностью неизвестны, так как лишь менее половины вошло в его "Творения")75.

Таким образом, целью диссертации является исследование корпуса религиозно-философских поэм Хераскова: необходимо классифицировать их идеологическую и образную системы, выявить главные особенности поэтики этого важнейшего направления внутри творчества писателя, что, в свою очередь, позволит создать основу как для целостного изучения херасковского наследия (необходимость которого вытекает с достаточной очевидностью из предшествующих работ историков литературы), так и даст новый материал для изучения русской литературы второй половины XVIII в., различных ее течений и отдельных представителей.

Важнейший пласт творчества Хераскова и указанные задачи диссертации впервые становятся предметом специального исследования, что указывает на актуальность нашей работы.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Давыдов, Георгий Андреевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В нашей диссертации впервые рассмотрен корпус религиозно-философских поэм М.М.Хераскова, выдающегося и своеобразнейшего писателя, творчество которого было несправедливо обойдено вниманием в историко-литературных исследованиях XIX в. и. недостаточно освещалось в историю-литературных трудах XX в.

Во введении представлен обзор тех исследовательских работ и общих курсов по истории русской литературы XVIII в., в которых рассматривается творчество Хераскова и прежде всего его поэмы. Показаны устойчивые тенденции в восприятии эпического наследия писателя, связанные с суждениями русских романтических критиков, субъективные оценки которых в данном случае остаются непреодоленными. Вместе с тем, известный прогресс во взгляде на, главнейшую часть обширного творческого наследия поэта - эпические поэмы (прежде всего на поэмы "Россияда" и "Владимир") - осуществлялся. Русская историко-литературная наука постепенно находит основной предмет исследования в херасковских поэмах и в херасковском творчестве в целом - религиозно-философскую составляющую, основанную в значительной мере на масонской философии, и своеобразную систему художественных образов, также во многом обусловленную масонством. Изучение наследия Хераскова с этих позиций позволило сделать ряд новых выводов и наблюдений (работа, И.Н.Розанова начала, нашего века, фундаментальные курсы Г.А.Гуковского и Д.Д.Благого, академическая "История русской литературы", интересующий нас том которой вышел в 1947 г.). Последний; труд особенно ценен своим обзором русской масонской литературы XVIII в., позволяющим, в свою очередь, на новом уровне исследовать собственно херасковское творчество.

Однако несмотря на указанный прогресс в освещении херасковского наследия (здесь следует также выделить очерк А.В.Западова, напечатанный в 1961 г. как предисловие к единственному отдельному изданию сочинений писателя в XX в.), Херасков-поэт в значительной мере находился за рамками магистральных исследований русской историко-литературной науки, центральная же часть его поэтического наследия - поэмы - оставалась (в отличие от драматургии и прозы) вне специ-альнога изучения.

Новизна нашего исследования заключается не в формально жанровом подходе, как это нередко бывало до сих пор (именно поэтому разбирались прежде всего две "эпических" поэмы -"Россияда" и ее "слабый повтор" "Владимир"), а в анализе корпуса религиозно-философских поэм: "Селим и Селима" (1771), "Владимир" (1785), "Вселенная" (1790), "Пилигримы, или Искатели счастия" (1795), "Бахарияна, или Неизвестный" (1803).

Во введении ставится задача исследования этих поэм прежде всего как произведений, взаимосвязанных между собой и обладающих общими идеями, образами, символами и аллегориями. Высота данного жанра в системе литературы XVIII в., значение, которое придавал этим поэмам автор, наконец их своеобразная художественная система и богатый мировоззренческий и философский материал - все это обуславливает необходимость специального исследования.

Первая глава - "Творческие идеи и художественные образы религиозно-философских поэм М.М.Хераскова" - состоит из шести разделов: "Духовное просвещение человека", "Бренность мира", "Обличение суеты", "Богатство и бедность", "Любовь истинная и ложная. Дружба", "Уединение".

Творческие идеи разобраны в соответствии с тем значением, которое они имеют в религиозно-философских поэмах. Каждая идея следует из предыдущей. В целом они образуют стройную философско-художественную систему, присущую всем религиозно-философским поэмам Хераскова, и обуславливают художественные образы. Однако последовательность творческих идей объяснима не только мировоззренческой иерархией, но и теми практическими задачами, которые ставил перед собой поэт. Его прежде всего заботило действительное духовно-нравственное "возрождение" личности (отсюда и первоначальное название поэмы "Владимир Возрожденный", позже снятое как слишком явно иллюстрирующее эту идею). Однако "возрождение" человека невозможно без необходимого "духовного просвещения", "духовного" знания, "одухотворенного" рассудка. Таким образом, "духовное просвещение" является центральной идеей религиозно-философских поэм Хераскова, да и его творчества в целом. При этом оно осознается в непрерывной полемике с чуждыми идеями и нравственными представлениями, главным образом - в полемике с рационализмом. Здесь следует отметить отчетливое противопоставление херасковского "просвещения сердца" и официального секулярного просвещения. Данная оппозиция обнаруживает себя и на языковом уровне: в херасковокой поэзии важнейшее место занимает образ света, который должен по,лучить человек от Творца (об этом поэт пишет уже в "Полезном увеселении" в 1760 г.), поэтому уместно говорить именно о "просветлении"., а не о "просвещении". Термин же "просвещение" употребляется редко, либо с оговорками. Очевидно, что херас-ковское "просвещение" имеет традиционный для христианства характер (в таком смысле оно употребляется в поэме "Владимир") .

Если для секулярной философии преобладающее значение имеет "разум", то для Хераскова - Откровение, которое, впрочем, возможно познавать, однако познание это носит "сердечный" характер.

Наиболее яркое противопоставление учения "философов", запутавшихся в собственных "системах", и мудрости Откровения находим в поэме "Вселенная", написанной по образцу "Мессиа-ды" Ф.Клопштока и "Потерянного рая" Д.Мильтона и характерной своим "космогоническим" сюжетом:

Пускай гордяшдйся ученьем Философ, Системы из одних сооружает слов; Везде сретается в их правилах несходство, Одни священные мне книги руководство; Покрыты для меня они до ныне тмой, Но сердце нужно в них, а не рассудок мой.

III, 66

Рационализм, по Хераскову, есть прежде всего вопрос нравственности. Это иллюстрирует в поэме "Бахарияиа, или Неизвестный" образ царя Софанта (Мудрец, Мудрый), ставящего во главу всего разум и предающегося чувственным удовольствиям,

- человека лживого и циничного» под стать ему и подданные -"хитрые софисты".

Противопоставленный Софанту истинно мудрый старец Мак-робий, наставник главного героя., так определяет убеждения софистов:

Их правило - без правил жить, Уму, не промыслу вверяться.

Бахарияна 25

Понимая "умственность", неверие и рационалистические заблуждения как вопрос нравственный, Херасков считает возможным искоренять их государственными средствами. Это подтверждается при сравнении содержащей соответствующие обращения к императору Павлу тринадцатой главы "Владимира" (поилась в третьем издании поэмы, вышедшем вскоре после вступления на престол императора Павла) и херасковской торжественной оды, написанной в честь этого события.

Однако в целом религиозно-философские поэмы менее ригористичны, чем малые жанры, что в частности видно при сопоставлении поэм и нами обнаруженных "Стихов на Страшный Суд" (приведены полностью в приложении). Различие содержания объяснимо возможностями жанра: религиозно-философские поэмы позволяют "провести" героя через множество испытаний, преодолев которые, герой "возрождается". Малые жанры не дают такой возможности.

Показателен в этом смысле образ чудесного "зерцала" ("Владимир", "Бахарияна"), помогающего видеть внутреннюю сущность людей. Чудесное "зерцало" является совестью., которая дана всем людям., соответственно, все люди способны отличать добро от зла, если будут сверяться с ней.

Разобранные идеи справедливо разделять на две группы: одни несут в большей мере критическую функцию, другие, напротив, утвердительную. Так, к теме "бренности мира" и "суеты" поэт обращается, чтобы показать тщетность "земных смыслов", с целью побудить человека задуматься об "истинном просвещении". Тема "дружбы" несет положительный смысл. Через дружбу происходит само- и взаимопознание "любящихся сердец". Тема "дружбы" в религиозно-философских поэмах сопоставляется нами с этой же темой в дружеских посланиях 1760-х гг., когда Херасков и его единомышленники впервые обратились к ней.

Положительный смысл имеет и идея "уединения", поскольку подлинное духовное и нравственное совершенствование возможно только в уединении. "Уединение" может быть "внешним", житейским и "внутренним", среди шумного города. Однако и там можно "укрыться" "внутрь себя", в "сердечную клеть". Это иллюстрируется в поэме "Владимир" сравнением "духовных мужей" с кроткими "горлицами", а людей суетного "мира" с хищными "вранами", когда "горлицы" скрываются от "вранов" в ветвях темного леса (читай: "мира").

Во второй главе - "Символика религиозно-философских поэм М.М.Хераскова" - исследуется несколько аспектов: причины распространения символики в произведениях масонских писателей; символичность религиозно-философских поэм в целом; ою-жетообразующее значение символа; уровни символики; аллегоризм и символика героев, образов и чисел. Анализируются как известные в исследовательской литературе символы, например, "путешествие-странствие" (отсюда и название позмы "Пилигримы, или Искатели счастия"), так и малоизвестные или вообще неисследованные ("духовный рыцарь", "река-жизнь", "ко

5 О©РДи^С* (г!Р\0|31Ь 5 ЬОЛПЫ О X ]3 с^О X И §

Анализ поэм и программного авторского предисловия к поэме "Владимир" позволил сделать вывод о двух уровнях символики религиозно-философских поэм. Во-первых, большой уровень, охватывающий название ("Пилигримы, или Искатели счастия", "Владимир Возрожденный") и сюжет. Во-вторых, малый уровень - "ступени совершенства", "простой неукрашенный" храм, "завеса-зашона" в самом храме, числовая символика и т.п. При этом сюжет поэмы следует разделять на внешний и внутренний, реальный и символический. Сам автор призывает читателя распознавать символический сюжет (предисловие к "Владимиру", разъяснения символического смысла поэмы в "Ба-харияне").

Символизм поэм приводит к ясной модификации жанра. Если традиционная эпопея описывает "важное целого народа или всего человеческого рода происшествие", то "Владимир" рисует "странствование человека путем истины", "чувствования души самой с собой борющейся". Поэтому значение в религиозно-философской поэме имеет не внешняя канва, а внутренний духовно- нравственный смысл.

Символика религиозно-философских поэм Хераскова не носит исключительно масоно-обрядового характера, поскольку собственно масонские символы могут претерпевать изменение, а прочие символы отражать масонские идеи. Такие символы не привязаны к масонскому ритуалу - они носят отчетливо авторский характер: Херасков-писатель оказывается выше Хераскова-масона. Эта особенность характерна для всех значительных писателей-масонов (Сумарокова, Майкова, Богдановича, Новикова) , и именно ею объясняется двойственность масонской литературы, в том: числе двойственность системы символов.

Подведем итоги. Изучение корпуса религиозно-философских позм Хераскова позволило классифицировать некоторые особенности поэтики этих произведений, что, в свою очередь, создает основу для классификации поэтики других поэм и херасковс-кой поэтики в целом. Классификация и анализ творческих идей, центральных образов и: символики убедительно подтверждают единство данного комплекса произведений, благодаря чему решается жанровая проблема (рассмотрение "Владимира" в единстве с религиозно-философскими поэмами показывает самостоятельность этой поэмы сравнительно с "Россиядой"; авторские установки, высказанные в предисловии к "Владимиру", осуществляются и в других религиозно-философских поэмах - в сущности, Херасков подошел к созданию нового подвида жанра поэмы).

Изучение религиозно-философских поэм Хераскова заполняет большой пробел в наследии этого своеобразного писателя. Дальнейшие исследования, посвященные его творчеству, будут иметь необходимую в данном случае фактическую и, возможно, методологическую базу.

Анализ корпуса религиозно-философских поэм, насыщенных идеями "века просвещения", позволил получить обширный фактический материал, не задействованный как в литературоведении, так и вообще в истории русской культуры, Оригинальная философия Хераскова, являющаяся вариантом философии целого круга русских писателей и мыслителей второй половины XVIII в., выраженная в образной художественной системе, дает новые аспекты в нашем понимании литературного и общекультурного развития эпохи. Многое видится заново; благодаря введению в научный оборот большого материала эта новизна получает фактическую подтвержденность. Оригинальная же литературная система писателя расширяет и уточняет представления как о его творчестве, так и о развитии русской литературы во второй половине XVIII в., обогащает новыми данными исследователей масонской литературы.

Полученный материал, таким образом, дает основу для исследования поэтики Хераскова в целом, написания его научной биографии, а также предоставляет новые данные для соответствующих глав истории русской словесности XVIII в.