Персонаж ранней прозы А.П. Чехова и традиция Н.В. Гоголя тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Лебедев, Андрей Алексеевич

• Лебедев, Андрей Алексеевич
• кандидат филологических наук
• 2003

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Лебедев, Андрей Алексеевич

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. ПРОБЛЕМА «ЖИВОГО ЧЕЛОВЕКА» В ПРОЗЕ ЧЕХОВА И ГОГОЛЕВСКАЯ ТРАДИЦИЯ

1.1. Формирование нериторической концепции литературы писателями-натуралистами 40-х гг. XIX века

1.2. Культурно-идеологические предпосылки рецепции творчества Гоголя "чеховской артелью" 80-х гг. XIX века

1.3. Концепция «живого человека» в эстетических взглядах Чехова и её истоки

1.4. Конфликт разума и инстинкта в ранней прозе Чехова и концепция «прирождённых страстей» Гоголя

ГЛАВА 2. ПОЭТИКА ПЕРСОНАЖА РАННЕГО ЧЕХОВА В СВЕТЕ ГОГОЛЕВСКОГО"ПРЕДАНИЯ"

2.1. Своеобразие анималистики и энтомологической образности в прозе Гоголя и Чехова

2.2. Проблема персонажа-типа (генезис, развитие) в творчестве Гоголя и проза Чехова

2.3. Нравственно-психологический тип «тяжёлого человека» в ранней прозе Чехова

2.4. «Гоголевский тип» как гносеологический шаблон 148 ЗАКЛЮЧЕНИЕ 156 БИБЛИОГРАФИЯ

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Персонаж ранней прозы А.П. Чехова и традиция Н.В. Гоголя»

Актуальность исследования

С творчеством Чехова и писателей-«восьмидесятников» связано изображение исторически складывающегося в этот период массового общества и героя - «представителя новой массы, всякого человека»1. Направленность на «среднего человека» сочеталась и с более широкой задачей познания «жизни такою, какая она есть», по выражению Чехова. Однако эта задача осознавалась приоритетной уже в 40-е годы в рамках теории и практики «натуральной школы», переосмыслявшей творчество Гоголя. В связи с этим в диссертации привлечены к рассмотрению эстетика и философия «натуральной школы», имевшие большое значение в становлении нериторической концепции литературы. Показанная в свете проблемы человека «натуральная школа» предстанет одним из звеньев развития гоголевского предания, что позволит с новой стороны охарактеризовать раннее творчество Чехова. Актуальность работы определяется давно назревшей необходимостью такого исследования.

Степень научной разработанности проблемы.

Сравнительно немного работ посвящено изучению литературных связей двух русских классиков. Тем не менее, в этих работах были намечены основные направления для дальнейших изысканий в этой области. Необходимо выделить основные подходы, в рамках которых были выполнены самые плодотворные исследования, и рассмотреть их с точки зрения интересующей нас проблемы.

Пожалуй, самой развитой частью чеховедения является изучение поэтики Чехова (композиции произведений, сюжетосложения, типов повествования, принципов характеристики персонажей). Анализ поэтики писателя в сравнительном направлении, предпринятый А.П. Чудаковым, заключает в себе предпосылки для дальнейшего изучения проблемы. В

1 Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 46. процессе становления творческой манеры, по мысли А.П. Чудакова, поиска собственного языка, стилистические приметы «гоголевской школы» сохраняются в прозе Чехова. В целом же, подход писателя к человеку, как считает автор, - «вне иерархии "значительное" - "незначительное", <.> в целостности его существенных и случайных черт»1.

Рассмотрев поэтику Чехова разносторонне и глубоко, А.П. Чудаков (вслед за В. Розановым и Б. Эйхенбаумом) несколько упрощает существо гоголевских образов, когда проецирует поздние представления критиков и учёных о жёсткой детерминированности и предсказуемости персонажа-типа в художественный мир «Мёртвых душ» Гоголя. Следующий пример показывает недостаточность такого понимания содержания образов Гоголя: Собакевич в пятой главе был охарактеризован как «совершеннейший медведь», а уже в седьмой, неожиданно, вопреки логике изначальной своей сущности, «погружается в меланхолию» (5, 133)2. Своеобразные формы психологизма применяются Гоголем и в изображении внутренней жизни Плюшкина3.

В то же время, очевидно, что персонажи с характерологическим отбором деталей портрета вовсе не чужды творчеству зрелого Чехова. Несомненное постоянство персонажей, выполненных в гоголевском духе, заставляет искать объяснение этому феномену.

Рассматривая Чехова как писателя гносеологического, В.Б. Катаев справедливо считает, что у Чехова постоянны два способа создания персонажа - один, доставшийся по наследству от Гоголя, нацелен на

1 Чудаков А.П. Поэтика Чехова. -М.: Наука, 1971. С. 170.

2 Гоголь Н.В. Собр. соч. в 9-ти томах - М.: Русская книга, 1994. Ссылки на это издание даются в тексте: в скобках указываются том и страница.

3 «В своих поисках путей к духовному обновлению личности, Гоголь "расшатывает" статические методы изображения характера, подготавливая почву для художественного воссоздания его текучести» - к такому выводу приходит Е.А. Смирнова (Смирнова Е. А. Эволюция творческого метода Гоголя от 1830-х годов к 1840-м. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Тарту, 1974. С. 176). критическое изображение «закостенелости», другой - новаторский, рисующий персонажа «несводимым к общим характеристикам»1.

Можно согласиться с В.Б. Катаевым в том, что зрелые произведения Чехова заставляют вспомнить мир Гоголя. Отмечая переливы психологических состояний одних героев, Чехов помещал других, воспользуемся выражением самого писателя, на «точку замерзания: ни вперед, ни. куда!». Тётя Даша и дедушка («В родном углу» (1897), Шелестов («Учитель словесности» (1889), супруга Гурова и Фон Дидериц («Дама с собачкой» (1899), Отец Сисой («Архиерей» (1902), Саша («Невеста» (1903) и некоторые другие персонажи лишены психологической «текучести» по той простой причине, что они созданы по каноническим рецептам гоголевского стиля, вплоть до анималистических деталей портрета: «Отец Сисой был стар, тощ, сгорблен, всегда недоволен чем-нибудь, и глаза у него были сердитые, выпуклые, как у рака» (10, 190)2. В.Б. Катаев рассматривает природу такой стабильности в контексте основного пафоса большинства произведений Чехова - победы сложности реальной жизни над «ложными представлениями» персонажей.

В данном исследовании предпринимается попытка анализа образов раннего творчества Чехова, где «гоголевский» (при всей условности этого термина) метод создания персонажа использовался чаще. В ранних рассказах отражается впоследствии более неявный «социолект»3, формирующий отношение автора к герою. Изучение культурно-идеологических истоков формирования представлений Чехова о природе человека, об антропогенезе может пролить свет на типологию чеховских персонажей как в раннем творчестве, так и в зрелом.

1 Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. -М.: Изд-воМГУ, 1979. С. 304.

2 А.П. Чехов цитируется по изданию: Поли. собр. соч. и писем А.П. Чехова в 30-ти томах - М.: Наука, 19741983. Ссылки на него даются в тексте: в скобках указываются том и страница.

3 В современной литературной теории под социолектом понимается совокупность «мифов, обычаев, господствующих идеологий и стереотипов, содержащихся в языке данной культуры», создающих эффект правдоподобия логики поступков персонажей, действующих в художественном тексте. См. об этом: Шёнле А. Теория фикциональности: критический обзор // Новое литературное обозрение, 1997, № 27. С. 42-43.

Рассмотрим другие работы, посвященные сравнительному исследованию поэтики Чехова и Гоголя.

Характерный для творчества Гоголя тип «неосуществившегося» сюжета, по мнению З.С. Паперного1, развивался Чеховым в рассказах ранних и поздних лет и в драматургии. Не случайно, как считает автор, Чехов особенно ценил повесть «Коляска» и пьесу «Женитьба» среди всех произведений Гоголя. В них напряженность действия коренится не во внешних обстоятельствах, а в кругозоре героя, у которого нет сил для осуществления своего жизненного пути. Этот тип сюжета переходит со временем в область «серьёза», вырастая из ранних, комических произведений Чехова. Принцип «неосуществившегося» сюжета с неожиданным финалом, когда замысел героя рушится, столкнувшись с непонятными законами жизни, воплощается с трагической силой в пьесах «Иванов», «Три сестры».

Специфической чертой «неосуществившегося» сюжета является событие странное, непонятное для героев, когда нарушаются «привычные измерения и нормы, которые годами укладывались» в их сознании2. Элементы трагического открытия, по терминологии Аристотеля «anagnorisis»3, являются фундаментальным элементом интриги множества ранних рассказов Чехова, когда кульминацией становится частичное постижение героем некоторого неизбежного причинно-следственного ряда, делающего все усилия напрасными. Однако Чехов меняет сюжет «открытия», изучая процесс его протекания, показывая «физиологические и психологические факторы, вызывающие ментальное событие»4. Если для сюжетов Достоевского и Толстого природа - это только сцена, на которой разворачивается духовное обновление персонажа, то «неосуществившийся» сюжет заставляет искать в природе человека ключ к постижению ментальных

1 Паперный 3. С. Гоголь в восприятии Чехова // Известия АН. СССР. Серия лит. и яз. Том 44. 1985. №1. январь-февраль.

2 Манн Ю.В Поэтика Гоголя. Вариации к теме. -М: Coda, 1996. С. 207.

3 Аристотель. Собр. соч. в 4-х т. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 648.

4 ШмидВ Проза как поэзия: Статьи о повествовании в русской Л1тгературе - СПб., 1994. С. 154 процессов. Каждый из писателей искал своё объяснение неспособности осуществления героями самостоятельных поступков, стремился дознаваться до «первоначальных причин» их невозможности.

В содержательной работе филолога и философа Русского зарубежья П.М. Бицилли1, написанной в рамках проблемного подхода, проливается свет на своеобразие гоголевской «художественной антропологии», делается попытка выявить общее в образах Гоголя и Чехова. Работа П.М. Бицилли своей философской направленностью вносит много новых аспектов в создаваемую другими авторами картину литературных связей Чехова и Гоголя.

Основной пафос произведений Гоголя, по мысли автора, заключается в художественном исследовании борьбы начал «духовности» и «бесчувственности» в человеке. Алогизм движений Хлестакова и Подколёсина разгадывается абсолютной пустотой, подчинённостью этих персонажей случайным внешним влияниям. Внешние влияния роковым образом подчиняют себе Плюшкина и других героев, неспособных к сопротивлению, так что персонажи постепенно замещаются вещным миром, а вещи говорят их голосами. Тем не менее, нельзя игнорировать «двупланность» зрелых произведений классика: с одной стороны, это сатира, изображающая безобразные стороны русской обыденщины, с другой, Гоголь в них выступает как «антрополог», терзаемый идеей греховности, душевной пустоты человека «вообще». А посему смех Гоголя - «смех сквозь слезы», в нем сквозит сочувствие к жалкой участи всякого человека.

П.М. Бицилли утверждает: «никто из русских писателей не был столь близок к Гоголю, никто не понял его так глубоко, как Чехов» . Именно поэтому в мире Чехова человек онтологически, фатально носит в себе начало «вещности»: Беликов, Ионыч, по интерпретации автора, обладают общим символическим знаменателем, равным внутренней инертности. Образ

1 Бицилли П.М. Проблема человека у Гоголя // Бицилли П.М. Избранные труды по филологии. - М., 1996

2 Бицилли П.М. Проблема человека у Гоголя. С. 575.

Оленьки Племянниковой из рассказа «Душечка» заставил вспомнить П.М. Бицилли идиллическую чету из «Старосветских помещиков» Гоголя. Отсутствие собственных стремлений, интересов характеризуют, по мысли автора, и героиню Чехова, и Пульхерию Ивановну с Афанасием Ивановичем.

Итак, интуиция философа подсказывала П.М. Бицилли наиболее общие сходства персонажей Гоголя и Чехова, но моменты различия художественных миров, идейно-художественных контекстов, ценные в сравнительном исследовании, не привлекли его внимание. Отметив важность факторов привычки и внешних влияний в логике поступков персонажей Гоголя и Чехова, автор не оговорил природы этих факторов.

Ничтожность», «мёртвенность», «бесчувственность» - этими эпитетами передавал Гоголь существо своих непреображённых героев.

Душой ли, славу полюбившей, Ничтожность в мире полюбить? Душой ли, к счастью не остывшей, Волненья мира не испить? И в нем прекрасного не встретить? Существованья не отметить? (7; 26) В этих строчках из юношеской поэмы Гоголя «Ганц Кюхельгартен» (1829) получила выражение ценностная логика романтизма, для которой характерен конфликт противоположных метафизических ценностей. Получив новые смысловые оттенки, подвергнувшись существенной трансформации, оппозиция прекрасный/ничтожный использовалась Гоголем для передачи концепции доминирующих склонностей личности в художественном мире «Мёртвых душ»: «Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, все вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его. Блажен избравший себе из всех прекраснейшую страсть. (курсив мой. -А.Л.)» (5, 221).

Напротив, эстетические рамки реализма конца XIX в. предполагают преобладание познавательного элемента над оценочным, объективного анализа и объяснения над метафизическим обобщением. «В соответствии с господствующими научными, философскими, социологическими идеями XIX века, - пишет Л.Я. Гинзбург, - реализм открыл художественному познанию конкретную, единую, монистически понимаемую действительность <. > Для реализма XIX века бытие не распадается больше на противостоящие друг другу сферы высокого и низкого, идеального и вещественного»1.

Научные концепции оказали мощное воздействие на мировоззрение Чехова, на постановку и решение творческих задач. В частности, теория Ч. Дарвина, имевшая мировоззренческое влияние на умы определённой части русской интеллигенции конца XIX в., формировала понимание вопросов свободы и необходимости, а также законов, которым подчиняется развитие человеческого общества. По мысли В.Б. Катаева, «могучий ум Дарвина, сумевший <.> проследить единую закономерность в миллионах единичных проявлений, оказал самое сильное воздействие на Чехова»2. В данном диссертационном исследовании произведён анализ ранних рассказов Чехова, в которых получили воплощение идейные мотивы и методы трактатов Дарвина. Обнаружение дарвиновских истоков в принципах изображения персонажей ранней прозы Чехова позволит выйти к новым темам и проблемам изучения литературных связей чеховской «антропологии» с творчеством Гоголя.

Автор монографии3 о Чехове - В.И. Мильдон посвятил отдельную главу исследованию проблемы «художественной антропологии» раннего творчества писателя. «Люди должны быть великанами, а на деле теряют последние человеческие черты»4, - такой вывод делает В.И. Мильдон на

1 Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. - Л., 1971. С. 288.

2 Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. С. 52.

3 Мильдон В.И. Чехов сегодня и вчера («Другой человек»). - М., 1996.

4 Там же. С. 23. основании произвольно выбранных цитат из ранних рассказов Чехова. Автор считает, что внешность чеховского персонажа создаётся писателем по-гоголевски с помощью приёма исключения индивидуальных черт, постановки на их место родовых (например, знаменитые «густые брови» прокурора в «Мёртвых душах»). Чем объясняется это заимствование? Оно отражает объективный, по мнению автора монографии, процесс деградации современного человека к «низшей материальности», точнее, следующий после Гоголя этап процесса. Герои раннего Чехова, как считает театровед, теряют своё «богочеловеческое назначение»1. Идея назначения человека открывается в изображении счастливого мужа из рассказа «Счастливчик» (1886). Героя переполняют ощущения полноты жизни, столь редко посещающее персонажей Чехова, в силу чего исследователь возводит этот образ к идее «богочеловека» В. Соловьёва. Итак, герой «Счастливчика» -существо высшее, генерирующее своё счастье с помощью «мировой души».

Столь оригинальная интерпретация рассказа Чехова неожиданна, потому что чеховский персонаж, потерявший ориентацию под влиянием переполняющих его эмоций, никак не напоминает человека, «исцелённого» неким источником благости. Его болезненное беспокойство, суетливость и растерянность вполне соответствуют ироническому названию этого рассказа.

Названная работа, претендуя на освещение столь широкого проблемного поля, менее всего отвечает критериям компаративного изучения литературы. Метафоры и приёмы были выбраны произвольно, без учёта их места в структуре ранних текстов Чехова, без композиционно-речевого анализа текста как целого феномена. В результате произошла аберрация восприятия и понимания произведений Чехова, искажена проблематика раннего творчества писателя. Невольно вспоминается малороссийская пословица - «це не гарбуз, а слива», когда видишь попытки В.И. Мильдона

1 Мильдон В.И. Чехов сегодня и вчера. С. 30. свести воедино совершенно разные концепции человека, возникшие на почве различных художественных, ценностных, исторических контекстов.

Другой распространённый подход к изучению проблемы литературных связей - тематический. В работах такого типа предметом исследования избирается темы и мотивы гоголевского творчества, получившие переосмысление в мире Чехова.

Важные эмпирические наблюдения находим в статье Г.П. Бердникова «Гоголь и Чехов»1.

Как известно, тема пошлости проходит красной нитью сквозь всё творчество Гоголя: «один за другим следуют у меня герои один пошлее другого, что нет ни одного утешительного явления», - так формулирует Гоголь основное настроение, остающееся у читателей «Мёртвых душ». Приём речевой характеристики персонажей поэмы через одну главную, определяющую черту (страсть или «низкую наклонность») направлен на воплощении именно этой темы.

По наблюдению Г.П. Бердникова, у Чехова в ранних рассказах этот приём всё ещё резонирует, осуществляясь, правда, более экономно, с меньшим количеством деталей и подробностей. В рассказе «Дорогая собака» (1885) автор ограничивается одной сценой для демонстрации пристрастия главного действующего лица Дубова ко лжи. Однако герой этого рассказа лишен цельности своего прототипа Ноздрёва, поскольку в финале рассказа читателю открывается новый, противоречивый и неожиданный Дубов. «Хлестаковское» поведение персонажа мотивировано новым свойством образа - его ложь объясняется не «ничтожной» страстью, а состраданием к забитому существу.

Говоря о теме маленького человека, автор статьи подчёркивает направленность произведений Гоголя на обличение представителей «сильных мира сего», которой нет у Чехова. По мнению Бердникова, Чехов

1 Бердников Г.П. Гоголь и Чехов // Вопросы литературы. 1981. № 8. создал картину мира, где маленький человек холопствует перед вышестоящими и тиранит ещё меньших. Чеховым высмеивается человек, добровольно отказывающийся от своего достоинства1.

Но, в статье Г.П. Бердникова очевидны недостатки, которые коренятся в характерном для советского литературоведения представлении о поступательно-телеологическом развитии литературы. В данном случае, Гоголь рассматривается с точки зрения того, что ему ещё не хватает для соответствия некоему гуманистическому пафосу, якобы достигнутому Чеховым в рассказах.

Тем не менее, Г.П. Бердников подходит к тому, что проблема человека существенно продвигает к познанию взаимосвязи ранней прозы Чехова с творчеством Гоголя, позволяет оценить идейное и художественное своеобразие в подходе каждого из авторов к персонажу. Г.П. Бердников справедливо показывает, что в ранних рассказах Чехова микроскопические движения любви и сострадания присущи обыкновенному человеку в сфере повседневности, что они вызывают у автора симпатию.

Иная концепция человека в затронутых Бердниковым «Мёртвых душах». В её основе лежит идеологическое разграничение повседневного состояния, которое характеризуется Гоголем как затухание или искажение «человеческой природы», и интенсивной духовной жизни, причастной идеалу: «Как бы ни был бесчувствен человек, как бы ни усыплена была его природа, в две минуты может совершиться его пробуждение», - утверждает Гоголь в письме к В. А. Перовскому от 20 апреля 1844 года.

Использование Чеховым другой традиционной темы обнаруживает П.Н. Толстогузов . Тема чиновника пародийно снижается Чеховым, трагикомедия «Шинели» превращается в анекдотический сюжет рассказа

1 Бердников Г.П. Гоголь и Чехов. С. 127.

2 Толстогузов П.Н. «Смерть чиновника» Чехова и «Шинель» Гоголя (о пародийном подтексте рассказа) // Н В Гоголь и русская литература 19 в. - Л., 1989.

Смерть чиновника» (1883). Если в повести Гоголя, считает автор, новая шинель стала символом зарождения нового, внутреннего человека в жалком чиновнике Башмачкине, то в «Смерти чиновника» мундир без остатка поглотил человека. В результате у Чехова умирает не человек, а только чин, который значим лишь в отношении к другому чину. Образ Червякова не столько литературный характер, наделённый духовным движением, как Башмачкин в «Шинели», сколько литературный стереотип. Смысл названия рассказа Чехова, заключает исследователь, передаёт исчерпанность литературного образа-стереотипа, завершение популярной литературной темы бедного чиновника. Снижение и фактическое уничтожение этого типа, по мнению автора, связано с появлением новой, «более широкой концепции человека русской литературы XIX в.», которой он противоречил.

Справедливо замечание П.Н. Толстогузова о литературной борьбе Чехова в «Смерти чиновника» с обветшалыми образами фельетонных чиновников, обречённых на вечное столкновение с бесчеловечной средой. Однако при всём шутливом тоне рассказа нельзя не заметить в «Смерти чиновника» элемент трагического.

Башмачкин изображается заочно оценочно - как существо исключительно несчастное, в котором вдруг просыпаются подавленные в обычной жизни чувства, преображающие персонажа. У Чехова намеренно изображается обычный чиновник, представитель массы, женатый обыватель, даже не чуждый эстетическим переживаниям. «Значительное лицо» также изображается Чеховым подчёркнуто нейтрально, в повседневной обстановке. Напротив, в «Шинели» социальное положение «значительного лица» заставляет его отгораживаться от людей, тренировать перед зеркалом манеру говорить картинно и строго. Очевидно, что в самих отношениях чиновнического общества для Чехова нет ничего качественно зловредного, поддельного, неподлинного, как в «Шинели».

Традиционная фабула рассказа - столкновение со значительным лицом, сцена распекания и кризис - ещё больше подчёркивает своеобразие принципов создания персонажа в «Смерти чиновника». Причина печальной развязки здесь коренится в неспособности персонажа приспособиться к новой ситуации, которая ставит под вопрос налаженную систему привычек Червякова. Действуя по шаблону, Червяков ждёт ответной реакции со стороны «значительного лица», - он почувствовал бы себя счастливым, если бы тот поступал по наезженному сценарию фельетонных деспотов.

Очевидно, в рассказе Чехова моторика невольных движений приобретает характер чего-то рокового, влечёт за собой неодолимые последствия, поскольку нормальное чувство собственного достоинства притуплено постоянным страхом персонажа перед «персонами», страхом, подчиняющим рассудок и волю Червякова. Изображая процесс нарастания страха перед «персоной», Чехов использует приём ступенчатого усиления мотивов страха: Червяков первоначально борется с робостью, далее его охватывает подозрительность, при следующей встрече с генералом персонаж бледнеет, а в сцене распекания Червяков вовсе «млеет от ужаса». П.Н. Толстогузов игнорирует мотив сломавшегося механизма в развязке рассказа: «в животе у Червякова что-то оторвалось» (2, 166). Чехов завершает образ персонажа намёком на рефлекторный нарост в организации персонажа, возникший вследствие постоянного ощущения ничтожества. Следовательно, нельзя признать верной идею автора статьи, что Червяков - это только амплуа, что этот образ лишён содержания. В конечном итоге, в этот образ заложена идея драматического влияния фактора привычки на человека, делающего самостоятельность этого персонажа невозможной.

Характерен для чеховской манеры и принцип конвергенции сюжетно противопоставленных персонажей, в данном рассказе проявляющийся в реакции генерала. Возбуждение, охватившее этого персонажа (« - Пошёл вон!! - гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал (курсив мой.

A.JI.)» (2, 166), мотивировано нервной реакцией на раздражающую назойливость Червякова, и по своей непроизвольности (вероятно, так выражает себя ироничная позиция Чехова, уравнивающего персонажей) сходно с механизмом чихания. Напротив, в повести Гоголя «значительное лицо» намеренно и с упоением производит страх на низшего по чину, в чём проявляется философия Гоголя, видевшего в сословном неравенстве возможность угрозы человеческой душе, предпосылку обеднения чувств и разобщения людей.

Тема социального бытия персонажа раскрывается в статье А. Саннинского «О гоголевской традиции в раннем творчестве А.П.Чехова»1. По мнению автора, метод детального воссоздания социально-типических сторон персонажей, когда «общечеловеческие черты едва выделяются из-под общественных положений, - приводит А. Сатанинский суждение И.А. л

Гончарова, - рангов, костюмов» , является характерной чертой метода Гоголя. Такое понимание устарело и далеко от истины.

Каким путём человек добивается чина, как чин влияет на человека, -эти вопросы проходит различными гранями через произведения Чехова юмористического характера в 80-е гг. По-разному касались темы социальной динамики чиновнической деятельности следующие рассказы: подпись к рисунку «Почерк по чину, или Метаморфозы подписи Карамболева» (1884), рассказы «Пережитое (психологический этюд)» (1882), «Служебные пометки» (1884), «Женское счастье» (1885), «Упразднили» (1885).

Утверждение автора статьи о социальной типизации как доминирующем методе в этих рассказах уводит нас от истины. Так, в юмореске «Пережитое» (не случайно имеющий подзаголовок «Психологический этюд») Чехова интересует, прежде всего, человеческий страх перед «закорючкой», поставившей бы крест на карьере. Психология

1 Саннинский Б Я. О гоголевской традиции в раннем творчестве А.П. Чехова // А.П. Чехов: проблема жанра и стиля. - Ростов-на-Дону, 1986.

2 Там же. С. 53. восприятия индивидуальным сознанием социальных структур становится главным предметом изображения в этом рассказе Чехова.

Рассказ «Женское счастье» вовсе не заостряет внимание читателя на сословной проблематике. Он посвящен "женскому вопросу". В рассказе изображается давление авторитета женщины. Авторитет женщины универсален, показывает Чехов, он древнее авторитета начальства, возникшего в классовом обществе. Писатель рассматривает проблему, лежащую выше плоскости социальных отношений - в сфере общечеловеческих законов, связывающих мужчину и женщину.

В то же время видеть главной чертой гоголевской традиции лишь социальную типизацию (такого понимания придерживается автор статьи), то есть прямолинейно "локализованное" изображение персонажа, когда описание профессии, костюма, речи и других признаки составляют основной метод структурирования образа, - значит, обеднять гоголевское наследие. В первой главе данной диссертации показано, что писатели «натуральной школы» восприняли определённые (но не доминирующие) тенденции гоголевского метода, преследуя свои, весьма узкие цели. Что касается действительной концепции героев Гоголя, то, по справедливому утверждению Ю. Манна, - «гоголевские типы выше и сложнее любой социально-сословной классификации»1. Предварительным условием компаративного исследования должно стать чёткое определение идейно-художественных принципов, определявших структуру персонажей изучаемых авторов.

Чехов развивает также, по мнению А. Саннинского, поднятую Гоголем в «Мёртвых душах» тему восхождения человека по социальной лестнице. Этапы ступенчатого восхождения «толстого» к положению благоденствующего «славного русского барина», охарактеризованные в первой главе «Мёртвых душах», могли заинтересовать Чехова. В ряде

1 Манн Ю.В Философия и поэтика «натуральной школы» // Проблемы типологии русского реализма. - М.: Наука, 1966. С. 271. рассказов («Дочь коммерции советника» (1883), «Чужая беда» (1886)) указание на неоднозначную предысторию происхождения богатства, чина, отсылает к «Мёртвым душам».

Огромный обобщающий смысл, вложенный в описание двух разновидностей мужчин в первой главе «Мёртвых душ», продиктован центральной задачей Гоголя - отображение всей России, познание существа русского характера. Но писатель стремился согласовать выполнение этой задачи, о чём свидетельствует «Авторская исповедь», с достигнутыми знаниями о природе человека «вообще».

Содержание этих представлений Гоголя органично вырастало из дуализма романтической картины мира: буквальное совпадение идей Гоголя в юношеском письме 1827 г. и в письме 1839 г., написанном незадолго до окончания первого тома поэмы, красноречиво свидетельствует в пользу их постоянства: «Ты знаешь всех наших существователей, всех, населивших Нежин. Они задавили корою своей земности, ничтожного самодоволия высокое назначение человека (здесь и далее курсив мой. - А.Д.). И между этими существователями я должен пресмыкаться» (9, 75); «Мы ежеминутно должны бояться, чтобы кора, нас облекающая, не окрепла и не обратилась, наконец, в такую толщу, сквозь которую, в самом деле, никак нельзя будет пробиться» (9, 123).

Таким образом, по воззрениям Н.В. Гоголя, груз материальной жизни накладывает ограничение на исполнение «высших и благородных» способностей, дарованных человеку природой от рождения; в некоторых из них сокрыто «хотение Божие» (письмо к Н.М. Языкову от 4 ноября 1843 г.) (9, 213-214). Эти представления - ключ к раскрытию смысла рассуждения о «толстых» и «тоненьких» в первой главе поэмы. «Толстыми» оказываются прокурор, почтмейстер, Манилов, Собакевич - персонажи, растерявшие свои «способности», покрытые «корою земности» (в том числе и чином), так, что их природа оказываются подавленной.

Рассказ Чехова «Толстый и тонкий» (1883) написан на популярную тему влияния общественного положения на человека. Чехов помнит в «Толстом и тонком», что толстые «умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие». Но один «тоненький» персонаж внутренне слит с социальной системой (словно Табель о рангах стал частью его нервной системы). «Толстый» же обладает нормальным рассудком и чувством общности: «Мы с тобой друзья детства - и к чему тут это чинопочитание?» (2, 251). Персонажи отличаются не только общественным положением, но и индивидуально-психологическими реакциями. В образ «тонкого» Порфирия изначально заложены черты автоматизма, так что рефлекторная реакция переводит речь в другой тон, но варьируются одни и те же слова: «Сын мой Нафанаил. жена Луиза, лютеранка» (2, 251).

Если герои Гоголя находятся на разном расстоянии, отдаляющем их от идеала «естественной» сущности человека1, то в рассказе Чехова каждый из персонажей более или менее приближен к бездушному автоматизму. Стихия жизни в её естественном, материальном (а значит, лишённом рассудка и доброй воли) измерении захватывает всех. Отметим грубо материальные детали в стилистической организации образа «толстого» персонажа: «губы, подёрнутые маслом, лоснились, как спелые вишни» (2, 350), к этому разряду можно отнести запахи хереса и духов, а также упоминание, что персонажа «стошнило» (2, 351). В мире «Мёртвых душ» бытовая и физиологическая детализация снижает образ, придаёт черты «земности» персонажу по принципу «отступления от нормы» (Ю. Манн). В рассказе Чехова такие подробности не мешают тайному советнику носить в себе подлинно человеческие чувства. Можно с уверенностью говорить, что образ «толстого» заключает в себе зачатки новаторского, собственно чеховского подхода к персонажу.

1 Об антитезе «природы» и «цивилизации», прекрасной «естественной» сущности человека и ее искажении в современном обществе в творчестве Гоголя пишет Е.А. Смирнова: Гоголь и идея «естественного» человека в литературе XVIII в. // Русская литература XVIII в. Эпоха классицизма. - М.Л.: Наука, 1964. С. 280-293.

Ряд наблюдений на рассматриваемую тему делает З.К. Абдуллаева1. В порядке решения задачи своей работы она отмечает «негативное» сходство «Скуки жизни» со «Старосветскими помещиками». Это сходство выражается в «просвечивании» гоголевской повести в художественной ткани «Скуки жизни». В который раз, подтверждая несомненный факт знакомства Чехова с «Миргородом» цитатами из «Трёх сёстер» (реплика Маши), исследователь аргументирует правомерность сопоставления двух произведений тем, что Чехов использует в заглавии повести цитату из гоголевского цикла.

Ещё один подход к исследуемой проблеме литературных связей можно назвать б иографическим. Обычным для работ этого типа является рассмотрение конкретных фактов биографии Чехова, с которыми тем или иным образом связана жизнь и творчество Гоголя.

В.Я Звиняцковский2 предпринял серьёзную работу, показавшую, что биографические обстоятельства жизни Чехова важны для познания гоголевской линии в творчестве писателя. Автор статьи предлагает рассмотреть гоголевскую традицию, учитывая непосредственные впечатления писателя от пребывания в Малороссии и знакомства с малороссийским дворянством.

Письма Чехова, отражающие поездку летом 1888-1889 гг. по гоголевскому краю, объединяющим началом которых стал мотив путешествия, читаются В.Я. Звиняцковским как страницы задуманного писателем романа «Рассказы из жизни моих друзей». А.С. Суворин вспоминал, что Чехова хотел взять форму «Мёртвых душ» для своего будущего романа. Исследователь сопоставляет поэму Гоголя с письмами Чехова и находит между ними композиционное и мотивное сходство.

Гоголевский быт в его современной оболочке, - продолжает В.Я. Звиняцковский, - в особенности "усадебный" быт дворянской

1 Абдуллаева З.К. «Скучно на этом свете, господа!» («Старосветские помещики» Гоголя и «Скука жизни» Чехова») // Чеховские чтения в Ялте. Чехов и русская литература. - М., 1978.

2 Звиняцковский В.Я. Традиция Гоголя и украинская тематика в произведениях Чехова // Гоголь и литература народов СССР. - Ереван, 1986. интеллигенции, широко представлен в прозе и драматургии Чехова»1. В частности, семья Смагиных, усадьба которых располагалась в одном уезде с гоголевской Васильевкой, органично вошла в чеховский мир. М.П. Чехов указывал на Сергея Смагина как прототипа Алёхина - героя рассказа «О любви». Чеховский путь от прототипа к художественному образу и типу, по мысли исследователя, - это путь от внешнего признака, характерной детали -к образу жизни и внутреннему миру героя, к характеристике его как представителя некоторой общности людей, класса, поколения.

Поэтика прототипов» - очередная точка соприкосновения Чехова с Гоголем, обозначенная В.Я. Звиняцковским.

Развивая версию о малороссийском прототипе Алёхина, исследователь обращает внимание на выполненное в гоголевском духе противопоставление портретов знаменитых предков в старинном помещичьем доме героя и его серой, ничем не примечательной жизни. К «Миргороду», по мысли исследователя, восходит «идеализация» старины в рассказе «О любви».

Ряд обстоятельств заставляют исследователя сделать вывод о связи замысла, композиции, характеров трилогии Чехова не только с задуманным романом в форме «Мёртвых душ», но также указывает на общую ориентацию автора трилогии на гоголевскую традицию, на развитие национально-самобытной эстетики.

Целый комплекс взаимосвязей, переплетение различных генетических цепочек наблюдает В.Я. Звиняцковский в тексте «Человека в футляре». С одной стороны, исследователь указывает на мотив колеблющегося жениха, важный в рассказе и обнаруживающий ряд соответствий в украинском фольклоре. В «Женитьбе», которую Чехов прекрасно знал, этот мотив используется для создания образа Подколёсина. С другой стороны, Чехов мог намекать на семейный эпизод несостоявшейся женитьбы И.П. Чехова на украинской девушке Вате. По мнению исследователя, все эти связи важны в

1 Звиняцковский В.Я. Традиция Гоголя и украинская тематика в произведениях Чехова. С. 151 произведении, в основу которого положен принцип "гуманистической сатиры", озвученный героем Гоголя, - «я брат твой!». В чеховском рассказе есть своё "гуманное" место, подобное эпизоду «Шинели». Эффект чеховского рассказа и всей трилогии в целом напоминает тот, о котором говорит Гоголь в «Четырёх письмах к разным лицам по поводу «Мертвых душ»: «Герои мои вовсе не злодеи».

Таким образом, подводит итоги автор статьи, Гоголя и Чехова объединяет отказ от безусловного и категорического осуждения «пошлого» человека. Их обоих интересовала возможность изобразить трагический процесс превращения человеческих достоинств в недостатки под влиянием неестественных, непонятных процессов жизни. Свои соображения В.Я.Звиняцковский строит на сближении образов Пульхерии Ивановны и Душечки - в обоих случаях стержнем всего портрета является улыбка, у Душечки - не только добрая, но и наивная, а для доброго лица гоголевской героини чересчур приторная.

Интересна также формулировка В.Я. Звиняцковского различия в трактовке фундаментальной силы скуки, действующей в двух художественных мирах. По его мнению, заключительная фраза «Огней» отсылает к традиции гоголевского финала, повторяя конструкцию последней фразы «Миргорода». «Гоголевский герой скучает с поистине эпическим, бессознательным спокойствием <.> чеховский провинциал тяготится своей скукой, для него она уже связана с крахом каких-то устоявшихся представлений и ожиданий»1.

Напоследок В.Я. Звиняцковский призывает также пристальней присмотреться к поэтической символике рассказа «Невеста», к некоторым особенностям изображения ухода героини из «мещанского болота». В образной системе первоначального варианта рассказа побег связывается с ритуалом «ухода в казаки», восходящим к романтической героике «Тараса

1 Звиняцковский В.Я. Традиция Гоголя и украинская тематика в произведениях Чехова. С. 162.

Бульбы» Гоголя. Исследователь соглашается с теми авторами, которые считают, что молодые герои «Трёх сестёр» и «Невесты» приобретают черты романтической обобщённости.

С точки зрения исторической поэтики подходит к проблеме литературных связей А.О. Панич в своей статье «К вопросу об исторической эстетике: «Старосветские помещики» Гоголя и «Душечка» Чехова»1.

Сходной оказывается временная ситуация произведений. В жизни Оленьки Племянниковой и четы Товстогубов отсутствует развитие, их жизнь статична. Для них время остановилось, что приводит и в том и в другом случае к вечной «детскости» героев. В условиях остановки времени непомерно разрастается роль материально-вещественной выраженности жизни - еды и питья. Поэтика этого рассказа даёт основание автору считать Чехова продолжателем Гоголя в изображении интимной связи вещи и персонажа.

По тонкому наблюдению А. Панича, если в «Старосветских помещиках» еда является универсальным проводником в общении, то в «Душечке» личностный смысл важных для героини бытовых мелочей немедленно уничтожается авторской иронией. Точно так же автором обессмысливается, как считает А. Панич, и внешняя привлекательность Олечки - её красота не находит должного применения, как и «благословенная земля» старосветского хутора. Чеховым воспроизведён также мотив разрушения родового гнезда старосветских помещиков, отозвавшийся в отказе Оленьки от своего дома.

Таким образом, делает вывод А. Панич, судьбы персонажей похожи -это и фатальное одиночество, и обессмысливание жизни в условиях её замкнутости во времени и пространстве. Произведения связывает и поставленная Гоголем проблема потери личного «я» путём взаимного растворения любящих героев друг в друге. Самоотверженность Пульхерии

1 Панич А О. К вопросу об исторической эстетике: «Старосветские помещики» Гоголя и «Душечка» Чехова // Эстетический дискурс. - Новосибирск, 1991.

Ивановны, которая перед смертью «не думала ни о душе своей, ни о будущей своей жизни; она думала только о бедном своём спутнике» (2, 2/2), объясняется автором статьи тем, что всех названных ценностей у неё не существует: её modus vivendi - жизнь Афанасия Ивановича. Душечка Чехова воплощает в себе стремление быть в любви всего лишь простым зеркальным отражением другого человека.

Другая тема сближает произведения, отражая два принципиально разных подхода художников к изображению душевной жизни. Способность человека отдать одной страсти, одному стремлению всю жизнь, воплотить все силы своей души в гениальное произведение («Портрет»), и в один идеальный момент остановить, преодолеть время, в художественном мире Гоголя имела большую ценность. Творчество Чехова представляет пример принципиально иного отношения к поэтике мгновения. Характерно, что «Душечка» проживает в рассказе четыре жизни, каждая из которых соизмерима с жизнью старосветских помещиков в целом. Это повторение стало одной из основ формирования новой «временной точки зрения» на изображённые события, делающей для читателя проблематичной саму идею борьбы со временем с целью его остановки. Бесконечные надежды чеховских героев на такое счастливое и непременно длительное мгновение жизни (в «Доме с мезонином», «Чёрном монахе», «Попрыгунье», «Душечке» и др.), ориентированное на эстетические каноны, восходящие к романтизму, и столь же бесконечные, закономерные крушения этих надежд привели у Чехова не к противопоставлению художественного мгновения всякому иному, а к пересмотру самих задач писательского труда. Отсюда - тезис о необходимости для писателя «правильной постановки вопроса». Мгновенный переворот в жизни героя если и происходит здесь, то уж только в силу неустойчивости его сознания, зависимости его от внешних факторов. В «Душечке», по мнению Панича, нет противопоставления законов изображённого мира и того мира, в котором пребывает повествователь, субъект изображения. Сам факт эстетического участия автора не может здесь изменить судьбы изображённого мира, но лишь побуждает читателя к поиску выхода из общей для автора, героя и читателя ситуации современной жизни.

Таким образом, краткое рассмотрение и анализ степени научной разработанности проблемы приводит к выводу, что, несмотря на различие в подходах, разнообразие в выборе материала, тема «персонаж раннего Чехова и традиция Н.В. Гоголя» занимает одно из важных мест в компаративном изучении творчества писателей. Исследователи накопили богатый эмпирический материал, создали прецеденты сравнительного анализа, как отдельных рассказов, так и общих эстетических принципов. Закономерным этапом в дальнейшем познании проблемы литературных связей будет определение аспекта исследования, выбранного автором данной диссертационной работы.

Объект и предмет исследования.

Объектом диссертационного исследования являются литературные связи ранней прозы Чехова с прозой Гоголя под определённым углом зрения: предметом исследования являются генетические и типологические взаимосвязи гоголевской традиции с закономерностями создания персонажа в ранней прозе Чехова.

Цель и задачи исследования.

Цель исследования состоит в определении места и значения гоголевской традиции в структуре персонажа ранней прозы Чехова.

Для достижения цели диссертационного исследования были поставлены следующие задачи:

- дать характеристику гоголевской традиции как особого эстетического феномена;

- показать сходства и различия в восприятии творчества Гоголя в критике «натуральной школы» и писателями 80-х годов;

- определить истоки и своеобразие представления о «живом человеке» в мировоззрении Чехова и его художественной практике;

- выявить мотивировки использования гоголевских методов при создании персонажей в раннем творчестве Чехова.

Теоретические и методологические основы исследования.

В данном диссертационном исследовании в качестве методологической основы анализа использовалась теория рецептивной эстетики, изучающая проблему восприятия литературных произведений. Рецептивная эстетика позволила сформировать представление о характере восприятия гоголевской традиции в динамике и смене форм русской реалистической литературы 40-х и 80-х гг. XIX в. Исходная посылка, лежащая в основе исследования, заключается в том, что читательский опыт попадает в зависимость от следующих факторов: а) от системы идей, ценностей и целей, характеризующих читателя как представителя конкретно-исторического поколения и определённой социальной группы (профессиональной, интеллектуальной, политической); б) от системы кодов мышления и поведения, которые входят с различной степенью осознания в индивидуальный мир читателя. Эти факторы являются переменными величинами интерпретации художественного произведения, всегда открытого многообразным прочтениям1.

Структурный подход, к которому мы прибегли для анализа ранней прозы Чехова, предполагает рассмотрение текста как сложного композиционно-речевого целого. Эстетическая теория «архитектонических форм» М.М. Бахтина была положена в основу изучения авторской позиции в художественной прозе раннего Чехова. Данная теория позволила по-новому рассмотреть проблему типического в творчестве писателя. В диссертации был предпринят опыт характеристики взглядов Чехова в 80-е годы на природу человека с помощью методов лингвистического контент-анализа.

Научная новизна.

Научная новизна данного диссертационного исследования заключается в следующем:

- использован рецептивный подход к объекту исследования;

- показаны место и функция гоголевских приёмов характеристики персонажей в ранней прозе Чехова, уточнены факторы, определившие постоянство этих приёмов;

- произведён анализ корпуса ранних рассказов Чехова, редко привлекавших внимание исследователей;

- поставлена проблема "дарвиновского текста" в ранних рассказах Чехова;

- применён контент-анализ писем писателя с 1879 по 1887 гг. для уточнения воззрений Чехова на проблему природы человека.

1 Яусс Х.Р. История литературы как яровокация литературоведения // Новое литературное обозрение, № 12, 1995. С. 34-85; Компаньон А. Читатель // Демон теории. Литература и здравый смысл. - M. Изд-во им. Сабашниковых, 2001. С. 163-191.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Лебедев, Андрей Алексеевич

Заключение

Исследование литературных связей, предпринятое в данной диссертации, опиралось на изучение идеологических предпосылок концепций человека в художественных мирах Гоголя и Чехова. Такой подход позволил избежать узости, присущей рассмотрению частных, локальных связей (цитат, аллюзий и т.п.). Объект изучения в данной диссертации, таким образом, был представлен в виде системы с рядом опосредующих звеньев, связанных общим проблемным узлом - рефлексией о человеке.

Обратившись к "низким", с точки зрения классической эстетики, предметам изображения, Гоголь не только открывает заветную область жизни «маленького» человека, но и устремляется к познанию внутренних и внешних обстоятельств, видоизменяющих «страсти», заложенные в человека природой и «небесами». На страницах своих произведений Гоголь предстал одновременно и в образе художника-моралиста, ведущего своих героев к преображению и спасению, и в образе художника-учёного, настраивающего свой «микроскоп» на познание в «дрязге жизни» «первоначальных причин» и мотивов, приводящих героев в движение.

От данной творческой позиции ответвляются эстетические теории и литературная практика «натуральной школы». Произведения Гоголя конца 30-х - начала 40-х гг. выполняли для «натуральной школы» формообразующую функцию. Находя в посюсторонней человеческой природе позитивную ценность, воспетую Руссо и Фейербахом, натуралисты видят в её искажении обществом главное зло. Фигура исследователя общества - социолога и физиолога - становится эталоном для писателей этого круга, стремившихся к проникновению в причины, обусловливающие искажение естественной природы человека. Постепенно в критике Белинского складывается концепт «действительности» - адской машины, «поглощающей» человека, с роковой неизбежностью запечатлевающей в персонаже свои законы. Одним из таксономических терминов французского зоолога Кювье - «типом» - натуралисты стали обозначать персонажа, находящегося во власти «действительности».

В результате исследования было установлено, что поколение читателей, к которому принадлежал Чехов, использовало иной регистр чтения произведений Гоголя. Предпосылки рецепции Гоголя «чеховской артелью» складывались в социальной действительности - в механизмах самоотождествления интеллигенции 80-х гг. с «истинно развитым классом общества», во взаимодействии русской прозы с французским натурализмом. Благодаря этим факторам, естественная наука в 80-е гг. ещё в большей степени, чем в 40-е, осознаётся "пестуном" искусства. Кризис народнических иллюзий, как и кризис религиозного сознания, обострил у интеллигенции ощущение распада общественных, духовных связей между людьми. Условия рецепции были таковы, что универсальная категория духовности, развитая Гоголем на страницах своих произведений, вступала в конфликт с мировоззренческими ориентирами писателей 80-х годов, признававшими науку руководящим началом своего миропонимания.

Гоголевская духовность - это мир сверхличных, метафизических ценностей, с которыми теряет связь герой (отсюда трактовка пошлости как духовной смерти человека). Преодоление разрыва героя с метафизическими ценностями, или духовное воскрешение, постулировалось писателем. Для восьмидесятников, так же как и для Чехова, человек представляет собой атомизированного индивида, оставшегося один на один с биологическими закономерностями, охватывающими природный мир без остатка.

Трансформизм Ч. Дарвина, как было продемонстрировано в диссертации, являлся одним из источников становления идеи человека в художественном мире раннего Чехова. Известно, что концепция «прирождённой страсти» Гоголя, имевшая и теологические, и философские истоки, в интерпретации «натуральной школы» приобрела антропологический характер, основанный на положении Руссо - «всё, что исходит из рук Творца, - прекрасно». Напротив, биологический трансформизм отвергает идею человека, выражаемую метафорой "tabula rasa", противопоставляя ей образ человека-палимпсеста, то есть существа, несущего в себе следы своей естественной истории - разнообразных наследуемых способностей, высших (социальных) и низших (эгоистических) инстинктов.

В ходе работы было установлено, что отличие чеховского толкования вопроса о человеке можно увидеть в отчётливом разграничении типа и «живого» человека в высказываниях писателя о литературе. Не только среда, биография делают из человека то, чем он является. Для Чехова, в 80-е годы глубоко изучившего теории Дарвина, «живой человек» - завоевание грандиозного процесса развития природных форм. Естественно, что процессы расширения сферы господства человеческого разума над природой, становления человеческого существа как хозяина своей природы, представлялись Чехову способными изменить ситуацию подверженности человеческой натуры эгоизму. Представления Чехова о природе человека, о принципах развития общества определяли судьбу гоголевского наследия в ранней прозе писателя.

По нашему мнению, вера Чехова в благое влияние прогресса, способного преобразить ткань человеческого существования, реализовать творческие возможности человечества указала направленность в использовании писателем стилевых рецептов прозы Гоголя. Гротеск и анималистика в изображении провинциального "застоя" и властных претензий социальных авторитетов, подавляющих творческую «природу человека», а также претензий отжившей, «пошлой» жизни на господство над жизнью новых поколений - всё это сочеталось с собственно чеховскими способами передачи стороннего, автономного взгляда на мир. Контент-анализ писем писателя позволил установить, что в миросозерцании Чехова природа понималась амбивалентно - это и творческое начало, стремящееся к совершенству, и слепое, хаотическое начало. Чеховская анималистика, восходящая к гоголевской традиции, передаёт также и зооморфные черты характера персонажей, открывает глубинные инстинкты в «среднем человеке». Напротив, концепция «прирождённой страсти» первого тома «Мёртвых душ» допускала благое, провиденциальное значение досоциальной, «естественной» сущности человека.

Авторская позиция раннего Чехова и авторская позиция Гоголя в прозе конца 30-х - начала 40-х годов обладает общим пафосом - явным или скрытым стремлением показать ситуацию дурной несвободы, в которой находятся персонажи. Современная цивилизация порождает неестественные потребности, отчуждает людей "холодом" городов и чина, что, в конечном итоге, отдаляет человека от своей природы и «богоподобного происхождения» - таков в своей основе критический вызов Гоголя.

Природа человека несовершенна, эгоистична, а организм подвержен болезням, но, по мнению Чехова, процесс цивилизационного развития может исправить положение, преобразовав инстинкт культурой, победив болезни "чудесами" науки. Не отказ от прогресса, не бегство в патриархальную утопию или "толстовство", а обновление привычных, устоявшихся форм жизни, развитие духовных способностей человека - науки, искусства, морали - такова идеологическая программа Чехова, отчётливо выраженная в ранних рассказах. В ранней прозе писателя, как было показано на материале рассказов «Папаша», «Певчие», «Тяжёлые люди», «Переполох», изображается персонаж, одиноко противостоящий общественным установлениям и законам природы, наделённый способностью в привычной повседневной жизни увидеть неподлинные формы жизни, тем самым оказывающийся свободным, автономным субъектом познания. В то же время в ранней прозе Чехова возникают и экзистенциальные мотивы покинутости, одиночества, неудовлетворённости культурой, которые разовьются в зрелой прозе писателя.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Лебедев, Андрей Алексеевич, 2003 год

1. Чехов А.П. Поли. собр. соч. и писем: В 30-ти т. -М.: Наука, 1974-1983.

2. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9-ти т. М.: Русская книга, 1994.

3. Белинский В.Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. -М.: АН СССР, 1953-1959.1. Собрания сочинений

4. Аристотель. Собр. соч.: В 4-х т. Т. 4. М.: Мысль, 1984.

5. Бахтин М.М. Собрание соч.: В 5-ти т. -М.: Русские словари, 1997.

6. Григорович Д.В. Полн. собр. соч. Т. 8. СПб., 1896.

7. Даль В.И. Собр. соч. Толковый словарь. М.: ИДДК, 2001.

8. Дарвин Ч. Собр. соч. Т. 3. М.: Изд-во АН СССР, 1939.

9. Дарвин Ч. Собр. соч. Т. 5. М.: Изд-во АН СССР, 1953.1. Список литературы

10. Абдуллаева З.К. «Скучно на этом свете, господа!» («Старосветские помещики» Гоголя и «Скука жизни» Чехова) // Чеховские чтения в Ялте. Чехов и русская литература. -М., 1978.

11. Абрамович С.Д. «Живая» и «мёртвая» душа в художественном мире Чехова-повествователя. Киев, 1991.

12. Августин А. Исповедь. М.: Ренессанс, 1991.

13. Аверинцев С.С. Андреев М.Л., Гаспаров М.Л., Гринцер М.Л., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. -М., 1994.

14. Ариповский В.И. Развитие традиций русской классической прозы в рассказах А.П. Чехова (мастерство портретной характеристики персонажа). Ужгород, 1991.

15. Бальзак об искусстве. М., JI., 1941.

16. Барт P. Camera Lucida. Комментарий к фотографии. М.: Ad marginem, 1997.

17. Барт Р. Фотографическое сообщение // Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003.

18. Ю.Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев: «Next», 1994.

19. П.Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. -М.: Художественная литература, 1975.

20. Бердников Г.П. Гоголь и Чехов: К вопросу об исторических судьбах творческого наследия Н.В. Гоголя // Вопросы литературы. М., 1981. №8.

21. Бицилли П.М. Проблема человека у Гоголя // Бицилли П.М. Трагедия русской культуры. Исследования. Статьи. Рецензии. М.: Русский путь, 2000.

22. Бицилли П.М. Гоголь и Чехов (Проблема классического искусства) // Литературное обозрение, 1994. №11/12.

23. Боборыкин П.Д. Свобода и выучка писателя // Русское богатство. 1883. №1.

24. Боборыкин П.Д. Подгнившие «вехи» (Конспект публичной лекции) // В защиту интеллигенции. Сб. ст. -М., 1909.

25. Богданова О.А. Философские и эстетические основы «натуральной школы»//«Натуральная школа» и ёё роль в становлении русского реализма. -М.: Наследие, 1997.

26. Бочаров С.Г. Стиль Гоголя // Теория литературных стилей. Типология стилевого развития нового времени. -М., Наука, 1976.

27. Бочаров С.Г. Характеры и обстоятельства // Теория литературы. Основные принципы в историческом освещении: Образ, метод, характер. -М., 1962.

28. Бунин И.А. Из незаконченной книге о Чехове // Литературное наследство. Т. 68. -М., 1960.

29. Бурже П. Ученик (пер. А. Ладинского). М.: Правда, 1990.

30. Вайскопф В.М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. -М.: РГГУ, 2002.

31. Видуэцкая И.П. Проблема народа и культуры // Чехов и Лев Толстой. -М.: Наука, 1980.

32. Викторук Е.Н. Картина человека условие и результат человеческого самоистолкования. - М.: Изд-во МГУ, 1991.

33. Виноградов В.В. Поэтика русской литературы. Избранные труды. М.: Наука, 1975.

34. Виноградов И.А. Гоголь художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. -М. : Наследие, 2000.

35. Вольфган Изер в Москве // Вестн. Моск. Университета, серия 9. Филология, 1999, №5.

36. Воропаев В.А. Над чем смеялся Гоголь (О духовном смысле комедии «Ревизор») // Христианство и русская литература. Сборник статей. -СПб.: Наука, 1999.

37. Воропаев В.А. Гоголь над страницами духовных книг. М., 2002.

38. Воропаев В.А. Виноградов И.А. Комментарии // Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. М.: Русская книга, 1994.

39. Воропаев В.А. Н.В. Гоголь: жизнь и творчество. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. М.: Изд-во МГУ, 1998.

40. Вуколов JI. Роль пародии в раннем творчестве А.П. Чехова // Гос. пед. институт им. В.И. Ленина. Учёные записки № 256. Очерки по истории русской литературы. Часть 3. М., 1967

41. Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М.: Искусство, 1984.

42. Гвоздей В.Н. Секреты чеховского художественного текста. -Астрахань, 1999.

43. Геккель Э. Мировоззрение Дарвина и Ламарка. СПб, 1909.

44. Герцен А.И. Былое и думы. Части 4-5. М.: Правда, 1983.

45. Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л., 1971.

46. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. М., 1979.

47. Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию. Курс лекций. -М., 2002.

48. Гиппиус В.В. Творческий путь Гоголя // От Пушкина до Блока. М.-Л.: Наука, 1966.

49. Гнедич П.П. Воспоминания. 1885-1918. -М.: Аграф, 2000.

50. Головачева А.Г. «Хотел взять форму "Мертвых душ".» (о «повествовательности «Чайки») // Чеховские чтения в Ялте: Чехов в меняющемся мире. -М., 1993.

51. Григорьев А.А. Гоголь и его последняя книга // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М.: Искусство, 1982.

52. Громов М.П. О гоголевской традиции у Чехова // Чехов и литература народов Советского Союза. Ереван, 1982.

53. Громов М.П. Портрет, образ, тип // В творческой лаборатории Чехова. -М., 1974.

54. Гроссман Л.П. Гоголь-урбанист // Н.В. Гоголь. Повести. -М., 1935.

55. Гроссман JI.П. Натурализм Чехова // Гроссман Л.П. Цех пера: Эссеистика. М.: Аграф, 2000.

56. Гурвич И. Проза Чехова. Человек и действительность. М.: Художественная литература, 1970.

57. Дерман А.Б. Творческий порет Чехова. М.: Мир, 1929.

58. ДжанджаковаЕ.В. Литературные цитаты в рассказе Чехова «Ведьма» // Язык как творчества: Сб. науч. тр. -М., 1996.

59. Долженков П.Н. Чехов и позитивизм М.: Диалог - МГУ, 1998.

60. Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы / Пер. со словацкого. -М., 1979.

61. Евдокимова С. Риторика и искренность (Проблема дискурса в рассказе Чехова «Несчастье») // Чеховский сборник. -М.: ИМЛИ, 1999.

62. Елистратова А.А. Гоголь и проблемы западноевропейского романа. -М.: Наука, 1972.

63. Ерофеев В.В. Поэтика и этика рассказа (Стили Чехова и Мопассана) // В лабиринте проклятых вопросов: Эссе. М., 1996.

64. Есаулов И.А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения («Миргород» Н.В. Гоголя). -М.: РГГУ, 1997.

65. Зотов И. Между Гоголем и Чеховым // Независимая газета. М., 1999. 4 марта. Книжное обозрение.бЗ.Зунделович Я.О. Поэтика гротеска: К вопросу о характере гоголевского творчества // Проблемы поэтики. М., Л., 1925.

66. Изер В. Вымыслообразующие акты // Новое литературное обозрение, № 27, 1997.

67. Изер В. Историко-функциональная текстовая модель литературы // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1997. №3.

68. Инсценировки (по Гоголю и Чехову). М., 1938.

69. Каневская М. Искаженная цитата как ключ к новому смыслу: Чехов о Гоголе // Гоголевский сборник. СПб.: Образование, 1994.

70. Катаев В.Б. О роли школы Г.А. Захарьина в творчестве Чехова. -Филологические науки, 1968, № 6.

71. Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М.: Изд-во МГУ, 1979.

72. Катаев В.Б. Чехов и его литературное окружение (80-е годы XIX в.) // Спутники Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1982.

73. Катаев В.Б. Эволюция и чудо в мире Чехова (Повесть «Дуэль») // Русская литература XIX в. и христианство. -М.: Изд-во МГУ, 1997.

74. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1989.

75. Кигн В.Л. (Дедлов) Беседы о литературе// А.П. Чехов. Pro et contra. -СПб.: РХГИ, 2002.

76. Кожевникова Н.А. Повтор как способ характеристики персонажей в прозе А.П. Чехова // Научные доклады филологического факультета МГУ: Выпуск 4. М.: Изд-во МГУ, 2000.

77. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX вв. М.: Изд-во МГУ, 1990.

78. Компаньон А. Читатель // Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. -М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001.

79. Конрад Н.И. Проблемы современного сравнительного литературоведения // Конрад Н.И. Избранные труды. Литература и театр. -М., 1978.

80. Короленко В.Г. Антон Павлович Чехов // А.П. Чехов в воспоминаниях современников М., 1986.

81. Косиков Г.К. Пострструктуралистская стратегия Ролана Барта: О книге "S/Z" // Наука о литературе в XX в. (История, методология, литературный процесс): Сб. ст. -М: РАН ИНИОН, 2001.

82. Красовский В.Е. Русская натуралистическая проза 90-900-х годов (проблема метода и стиля). М., 1983.

83. Кривонос В.Ш. Проблема читателя в творчестве Гоголя. Воронеж,1981.

84. Кропчевский Д. Натурализм и его современное значение // Изящная литература. 1884, № 12.

85. Кубасов А.В. «Гусев» «гоголевский» рассказ А.П. Чехова // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX в. - Екатеринбург, 1997.

86. Кубасов А.В. Проза А.П.Чехова: искусство стилизации. -Екатеринбург, 1998.

87. Кузичева А.П. «Земная, подчас горькая и скучная дорога» («Мертвые души» Гоголя и «Степь» Чехова) // Чеховские чтения в Ялте. Чехов и русская литература. М., 1978.

88. Кузнецова М.В. Юмор Гоголя и Чехова (Некоторые аспекты) // Ученые зап. Свердловский гос. пед. ин-т, Нижнетагильский гос. пед. ин-т. -Нижний Тагил, 1969.

89. Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе XIX века. М.,1982.

90. Ладыженский В.Н. Русская тройка (Памяти Гоголя и Чехова) // Новый журнал для всех. 1909. № 5.

91. Лакшин В.Я. Толстой и Чехов. -М: Советский писатель, 1975. 70.

92. Леонтьев К.Н. О романах гр. Льва Толстого. Анализ, стиль, веяние. -М„ 1911.

93. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Том первый. 1860-1888. -М: Наследие, 2000.

94. Л ибер Л. Сравнительный анализ ценностного сознания гоголевских93.и чеховских персонажей // Hungaro Slavica, 1983, №1. Будапешт.

95. Линков В.Я. Художественный мир прозы АП. Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1982.

96. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: НПК «Интелвалк», 2001.

97. Лихачёв Д.С. Социальные корни типа Манилова // Избранные работы в 3-х томах. Т. 3. Л., 1987.

98. Локс М. Проблема стиля в художественной прозе // Проблемы поэтики. Сб. ст. -М, Л., 1925.

99. Лотман Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь: Книга для учителя. М.: Просвещение, 1988.

100. Лотман Ю.М. «Человек природы» в русской литературе XIX в. // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 3. Таллинн, 1993.

101. Лотман Ю.М. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830-х годов // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб.: Искусство - СПб., 1997.

102. Лотман Ю.М. О «реализме» Гоголя // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб.: Искусство - СПб., 1997.

103. Лотман Ю.М. О русской литературе классического периода (Вводные замечания) // Из истории русской культуры. Т. 5 (Х1Хвек). -М„ 2000.

104. Маевская Т.П. Традиции романтического пейзажа Гоголя в творчестве Лескова, Короленко, Чехова // Тезисы докладов Вторых Гоголевских чтений, посвященных 175 летию со дня рождения писателя. - Полтава, 1984.

105. Маевская Т.П. Чехов во владениях царя степи Гоголя // Литература та культура Полкся. Bin. 7. - Шжин, 1996.

106. Макеев М.С. Спор о человеке в русской литературе 60-70-х гг. XIX в. Литературный персонаж как познавательная модель человека. -М.: Диалог-МГУ, 1999.

107. Мандельштам О.Э. Литературный стиль Дарвина // Мандельштам О.Э. Сочинения в 2-х т. Т. 2.: Проза. М.: Художественная литература, 1990.

108. Мандельштам И. О характере гоголевского стиля. СПб., Гельсингфорсъ, 1902.

109. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М.: Coda, 1996.

110. Манн Ю.М. Натуральная школа // История всемирной литературы. -М.: Наука, 1989. Т. 6.

111. Манн Ю.В. Философия и поэтика «натуральной школы» // Проблемы типологии русского реализма. М.: Наука, 1966.

112. Марголис Ю.Д. Книга Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки друзьями». Основные вехи истории восприятия. -СПб., 1998.

113. Маркович В.М. Петербургские повести Н.В. Гоголя. Л., 1989.

114. Мартьянова С.А. Образ человека в литературе: от типа к индивидуальности и личности. Владимир, 1997.

115. Миловидов В.А. Натурализм: метод, поэтика, стиль (проблемы сравнительного литературоведения). Тверь, 1993.

116. Мильдон В.И. Чехов сегодня и вчера («Другой человек»). М., 1996.

117. Мирский М.Б. Доктор Чехов. М.: Наука, 2003.

118. Михайлов А.В. Гоголь в своей литературной эпохе // Обратный перевод. М.: Языки русской культуры, 2000.

119. Михайловский Н.К. Теория Дарвина и общественная наука // Михайловский Н.К. Герои и толпа. Избранные труды по социологии. Т. l.-СПб., Алтейя, 1998.

120. Михельсон В. Певцы русской степи // Кубань. 1976. №11.

121. Мордовченко Н. В.Г. Белинский и русская литература его времени. -М., JL, 1950.

122. Нагорная Н.М. Гоголевская традиция в прозе Чехова (преемственность повествовательных систем) // Гоголевский сборник. -СПб.: Образование, 1994.

123. Науман М. Литература и проблемы её восприятия // Науман М. Литературное произведение и история литературы. М.: Радуга, 1984.

124. Отзывы П.А. Флоренского о работах студентов Московской духовной академии (вступительная статья, подготовка текста и примечания Л.А. Ильютиной) // Русская литература, 1991, №1.

125. Панич А.О. К вопросу об исторической эстетике: «Старосветские помещики» Гоголя и «Душечка» Чехова // Эстетический дискурс. -Новосибирск, 1991.

126. Паперный 3. С. Гоголь в восприятии Чехова // Известия Академии Наук СССР. Серия литературы и языка. Том 44, 1985, январь-февраль, №1.

127. Плотов М.Е. Большое сердце // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. -М., 1986.

128. Плетнёв П.А. Сочинения и переписка, 1885, т. 1.

129. Пруайяр Ж. де Антон Чехов и Герберт Спенсер (об истоках повести «Драма на охоте» и судьба мотива грации в чеховском творчестве) // Чеховиана. Чехов и его окружение М.: Наука, 1996.

130. Пумпянский Л.В. Гоголь // Пумпянский Л.В. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы. М.: Языки русской культуры, 2000.

131. Реизов Б.Г. Сравнительное изучение литературы // Реизов Б.Г. История и теория литературы. Сб. ст. Л., 1986.

132. Розанов В.В. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского // Розанов В.В. О писательстве и писателях. М.: Республика, 1996.

133. Роскин А. Заметки о реализме Чехова. Статьи и очерки. М.: Художественная литература, 1959.

134. Руссо Ж.Ж. Об общественном договоре. М., 2000.

135. Саннинский Б.Я. О гоголевской традиции в раннем творчестве А.П. Чехова // А.П. Чехов: проблема жанра и стиля. Ростов-на-Дону, 1986.

136. Семанова М.Л. Чехов и Гоголь // Антон Павлович Чехов. Сборник. Ростов-на-Дону, 1954.

137. Семанова М.Л. Гоголь и Чехов //Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А.И. Герцена, 1955. Т. VII.

138. Сеченов И.М. Учение о не-свободе воли с практической стороны // Сеченов И.М Избранные философские и психологические произведения. -М.: ОГИЗ, 1947.

139. Скафтымов А.П. Статьи о русской литературе. Саратов, 1958.

140. Слонимский А. Техника комического у Гоголя. Петроград, 1923.

141. Смирнова Е.А. Эволюция творческого метода Гоголя от 1830-х годов к 1840-м. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Тарту, 1974.

142. Смирнова Е.А. Гоголь и идея «естественного» человека в литературе XVIII в. // Русская литература 18. Эпоха классицизма. М. -Л.: Наука, 1964.

143. Смирнова Е.А. Поэма Гоголя «Мёртвые души». Л.: Наука, 1987.

144. Смола К.О. О Чехове. М.: Скорпион, 1998.

145. Собенников А. Чехов и Метерлинк (философия человека и образ мира) // Чеховиана (Чехов и Франция). -М.: Наука, 1992.

146. Спенсер Г. Слёзы, смех и грациозность. СПб., 1898.

147. Степанов М.М. Религия Чехова. Саратов, 1913.

148. Страхова А.С. Принципы изображения человека в прозе А.П.Чехова: социально-психологический тип барышни. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук к.ф.н. -СПб, 2001.

149. Сухих И. Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова. Л.: ЛГУ, 1987.

150. Тагер Е.Б. Проблема реализма и натурализма // Русская литература конца XIX-начала XX в.: Девяностые годы. М: Наука, 1968.

151. Толстогузов П.Н. «Смерть чиновника» Чехова и «Шинель» Гоголя (о пародийном подтексте рассказа) // Н.В. Гоголь и русская литература XIX в. Л., 1989.

152. Толстой о литературе. М., 1955.

153. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977.

154. Успенский Б.А. Семиотика искусства. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995.

155. Фёдоров В.В. Поэтический мир Гоголя // Н.В. Гоголь. История и современность: К 175-летию со дня рождения. М., 1985.

156. Физиология Петербурга. М.: Наука, 1991.

157. Фортунатов Н.М. Архитектоника чеховской новеллы. Горький, 1975.

158. Фортунатов Н.М. Тайна Чехонте: о раннем творчестве А.П. Чехова. Нижний Новгород, 1996.

159. Францева Н.В. «Футлярный герой» А.П.Чехова: истоки и развитие. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук. СПб., 1995

160. Фуксон Л.Ю. Символические и ценностные аспекты интерпретации литературного произведения (Повесть Н.В. Гоголя «Невский проспект») // Известия АН. Серия литературы и языка, 1997, Т. 56, №5.

161. Цейтлин А.Г. Становление реализма в русской литературе (Русский физиологический очерк). М.: Наука, 1965.

162. Цурганова Е.А. Рецептивная критика // Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. М.: Интрада - Инион, 1996.

163. Чехов и его среда. Сборник. Л., 1930.

164. Чернец Л.В. Персонаж // Русская словесность. 1993, № 4.

165. Чехова М.П. Гоголь в нашей семье // Сталинское знамя, 1952, 4 марта, № 46.

166. Чичерин Б.Н. Наука и религия. М.: Республика, 1999.

167. Чудаков А.П. Мир Чехова. Возникновение и утверждение. М.: Советский писатель, 1986.

168. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971.

169. Шапир Н. Чехов как реалист-новатор (опыт научно-психологической критики) // Чехов: Pro et contra. Творчество А.П.

170. Чехова в русской мысли конца XIX начала XX в. (Антология). -СПб., 2002.

171. Шенрок В. К вопросу о влиянии Гоголя на последующих писателей // Сборник статей, посвященных Ф.Ф. Фортунатову. -Варшава, 1902.

172. Шёнле А. Теория фикциональности: критический обзор // Новое литературное обозрение, 1997, № 27.

173. Ширинянц А.А. Вне власти и вне народа. Политическая культура интеллигенции России XIX начала XX века. - М.: РОССПЭН, 2002.

174. Шмид В. Проза как поэзия: Статьи о повествовании в русской литературе. СПб., 1994.

175. Шубин Б.М. Доктор Чехов. М., 1979.

176. Эпштейн М. «Природа, мир, тайник вселенной.»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высшая школа, 1990.

177. Эпштейн М. Русская культура на распутье. Секуляризация и переход от двоичной модели к троичной // Звезда, 1991, №1.

178. Эйхенбаум Б. О прозе. JI.: Наука, 1969.

179. Ясперс К. Собрание сочинений по психопатологии в 2-х томах. Т. 1. -М.: Академия, 1996.

180. Яусс Х.Р. История литературы как провокация литературоведения //Новое литературное обозрение, № 12, 1995.

181. Haubrich М. Typisierung und Charakterisierung in der Literatur Dargestellt am Beispiel der Kurzgeschichten A.P. Cechovs. Lieber Verlag. -Mainz. 1978.

182. Gabriella S. Anton Chehovs Menshenbild: Matinalien zu einer poetichen Antropologie. -Munchen, 1970.

183. Роркин С. The pragmatics of insignificance: Chekov, Zoshchenko, Gogol. Stanford (Cal.): Stanford univ. press, 1993.

184. Proyart J. de. Tchekhov et Darwin, limites et portee d'une influence // Silex. 1980. № 16.

185. Thiergen P. A. P. Cechovs "Tolstyj i tonkij". Aspekte einer Interpretation // Russische Autoren des XIX Jahrhunderts: Beitrage und Lesetexte. Hamburg, 1982.

186. Vucinich A. Darwin in Russian Thought. Berkley and Los Angeles: Universiti of California Press, 1988.