Научная рациональность как тема эпистемологии тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 09.00.01, доктор философских наук в форме науч. докл. Порус, Владимир Натанович

• Порус, Владимир Натанович
• доктор философских наук в форме науч. докл.
• 2002

Оглавление диссертации доктор философских наук в форме науч. докл. Порус, Владимир Натанович

Актуальность темы. Диссертация представляет собой исследование темы научной рациональности как одной из наиболее значительных в современной эпистемологии и философии науки. Ее значительность определяется тем, что в ней связаны в узел теоретико-познавательные, социально-культурные и философско-антропологические проблемы, занимающие философов, размышляющих о судьбе цивилизации, как надежды, так и опасения которой связаны с прогрессом науки и техники, о противоречивости целей и ценностей этой цивилизации, о противоразумности исходов той деятельности, которая, казалось бы, вполне контролируется разумом. Именно в связи с этими размышлениями возникает потребность в комплексном характере философского исследования этой темы; в наше время более, чем когда бы то ни было в прошлом.

Научная рациональность - особый тип рациональности, присущий науке как особым образом организованной системе познавательной деятельности и ее результатам. Именно тот факт, что наука является признанным носителем рациональности, дает возможность исследовать рациональность средствами, какие имеются в распоряжении не только философии, но всех дисциплин, так или иначе относящихся к науке как к своему объекту. Однако выводы таких комплексных исследований должны быть обобщены именно философией, поскольку они имеют мировоззренческое значение.

Рационалистическое мировоззрение в настоящее время подвергается критике, масштабы и последствия которой нельзя недооценивать. Рационализм ставится под сомнение как модельный образец организации общества и основных сфер человеческой практики, человеческого поведения, как совокупность идеалов и ценностей. Общественное сознание испытывает давление идей, которые рвут с .представлениями о человеке как существе рациональном par

1 и истинного л авторитет и ных профес-о рассматри-нантную роль !рисущим че-ьность пред-альная чело

КНИГА ИМЕЕТ з| . X 1 V В перепл. един. соедии. п t-о I с ^ J ЕЫП. г; «О CL СО с I а £ Я веческая природа. Критика рационализма приобретает контркультурный характер.

Парадоксом современной культуры можно считать тот факт, что генераторами инвектив в адрес рационализма и научной рациональности выступают не только противники науки, иррационаписты и демагоги, но ученые и философы, мыслящие вполне реалистически и рационально. Они указывают на опасность гипертрофии рационального во всех жизненно важных сферах человеческого бытия, которая превращает человека в элемент технико-производственных и социально-организационных систем, обладающих собственной «рациональностью», которая, однако, противоречит разумным ожиданиям и потребностям людей. Эта самокритика Разума, безусловно полезная и необходимая, часто перехлестывает через край, что способствует регенерации архаичных форм сознания, росту мировоззренческого пессимизма и нигилизма.

Рационализм обязан ответить на вызов времени. Недостаточно, если этот ответ носит оборонительный характер, когда указывается, что не избыток, а напротив, дефицит рациональности является конечной причиной основных угроз современному человечеству. Необходимо переосмыслить саму рациональность, вернуть этому понятию его культурную и ценностную значимость, его мировоззренческую привлекательность. «Критический рационализм» акцентирует внимание на способности разума преодолевать любые заблуждения и выступать основой «открытого общества». Неорационализм выступает за реформирование рационализма в духе требований современной науки и техники, за интеграцию фундаментальных научных методов и изменение стратегий научного познания в сторону понятийного конструирования реальности, привлечения продуктивного воображения, творческой интуиции, «метафизических инсайтов». Выдвигаются проекты новой «парадигмы» рационализма, в которой принципы рациональности сочетаются с гуманистическими, религиозными и эстетическими ориентирами человеческой деятельности. Создаются гуманистические манифесты, излагающие перспективное видение человеческой истории сквозь призму рационалистического мировоззрения.

Однако эту работу нельзя признать завершенной. Во-первых, она часто опирается на непроясненные понятия. Говорят о «рациональности», но имеют в виду лишь какие-то ее отдельные формы; например, критикуя чрезмерную рациональность умонастроений и жизненных ориентации, имеют в виду примитивный смысл рациональности как преобладания сухого расчета и стремления к выгоде; противопоставляют рациональность и творческую свободу, понимая рациональность лишь как неукоснительное выполнение определенных правил; ясность и строгость мысли смешивают с занудным педантизмом; разводят в разные стороны разум и чувства, как будто это враждующие между собой стороны духовности, и т. д. В рассуждениях о научной рациональности смешивается рациональность и логичность, методы и понятия, применяемые учеными в исследовательских процессах, с методами и понятиями, используемыми на метанаучном уровне для анализа и понимания того, почему ученые применяют (или меняют) свои методы и понятия.

Во-вторых, понятие рациональности слабо «скреплено» с другими мировоззренческими идеями, иногда выступая в роли инородного включения в общую их структуру. Поэтому исследования научной рациональности не всегда связаны с философской картиной мира, происходят в узко-методологическом контексте.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Научная рациональность как тема эпистемологии»

Состояние исследованности темы. Тема рациональности проблематизирует практически все сферы, охватываемые философским мышлением. Понятие «научной рациональности» выглядит как спецификация понятия «рациональность», но его исследования имеют относительную автономность. Это вызвано тем, что их объектом является наука (в самых различных своих аспектах); во многих случаях исследователи ищут ответ на вопрос о том, что такое научная рациональность, изучая структуру научного знания, способы его получения и организации, методы научной деятельности, процессы научной коммуникации, динамику изменений научного знания. Но общефилософские представления о рациональности несомненно влияют на эти поиски.

Так, классические работы М. Вебера, в которых рационалистическая методологическая установка в экономической социологии противопоставлена влиянию идей «философии жизни», а также других философских течений в русле антирационализма, существенно перекликались с основными направлениями в философии науки. Подобно тому, как понятие «целерациональности» выступало в методологии Вебера как идеализация («идеальный тип») реального человеческого поведения, применение понятий «верификации» или «фальсификации», выступавших в роли критериев научной рациональности в неопозитивистских и критико-рационалистических концепциях, могло быть прочитано как идеализация реального поведения ученых в исследовательских ситуациях.

В философско-мировоззренческих контекстах понятие «рациональность» в большинстве случаев использовалось как самоочевидное. Дискуссионными были вопросы о применимости этого понятия к тем или иным объектам, а также ценностная позиция по отношению к этой применимости. Например, философы Львовско-Варшавской школы (К. Твардовский, Я. Лукасевич, Т.Котарбиньский и др.) выступали за рациональность как доминантную ценность не только науки, но и образования, воспитания, морали, сфер языковой коммуникации, политического и экономического действия, противопоставляя свою позицию философскому иррационализму. В социально-политической концепции Ю. Хабермаса уровень рациональности общественных структур и человеческого поведения является важнейшим индикатором соответствия между общественным устройством и основными смыслами «жизненного мира» человека. В то же время рациональность является мишенью для современных критиков «проекта Просвещения» (М. Хоркхаймер, Т. Адорно и др.). Отношение к рациональности было (и остается) водоразделом между «сциентистскими» и «антисциентистскими» течениями в философии и культурологии, рационалистически и антирационалистически ориентированными социальными и политическими теориями.

В философии и методологии науки проблема научной рациональности длительное время имела форму «проблемы демаркации» (в смысле К. Поппера). «Логический эмпиризм» (О. Нейрат, М. Шлик, Р. Карнап, Г. Рейхенбах и др.) фактически отождествлял научную рациональность с применением принципа верифицируемое™ как критерия «демаркации» и методов эмпирической науки в соединении с логико-аналитическими методами (в сфере анализа структуры научного знания). «Критическими рационалистами» (К. Поппер, Дж. Агасси, Дж. Уоткинс, X. Альберт, X. Шпинер и др.) акцент в исследованиях научной рациональности был перенесен на сферу поведения ученого в исследовательских ситуациях. Это влекло за собой повышение интереса методологов к истории науки. Результаты историко-научного анализа (А. Койре, Т. Кун, Ф. Йейтс, Э. Мецжер, Дж. Холтон и др.) в сочетании с выводами социологии знания и социологии науки (М. Шелер, К. Манхейм, Л. Флек, Ф. Знанец-кий, Д. Блур, И. Элкана, Б. Латур, К. Кнорр-Цетина и др.) вели к пересмотру соотношения между нормативными и дескриптивными теориями научной рациональности, а затем и к отказу от самой идеи «демаркационизма».

В настоящее время тема научной рациональности исследуется в различных аспектах и направлениях.

В логическом и логико-семантическом аспектах (главным образом в рамках логики и методологии науки) ведутся работы по исследованию структуры языка науки, проблем соотношения эмпирического и теоретического уровней знания, структуры научных теорий, типов научных доказательств и аргументации, типов логического вывода, методологии дедуктивных наук, процедур объяснения и предсказания, по анализу правдоподобных рассуждений, роли формализации и аксиоматизации систем научного знания, проблем классификации и типологии. Среди авторов, идеи которых непосредственно влияли на формирование взглядов диссертанта: В. И. Аршинов, В. А. Бочаров, И. Н. Бродский, Е.К. Войшвилло, Д. П. Горский, И. Н. Гриф-цова, В. Н. Карпович, А. С. Карпенко, Е. Е. Ледников, B.C. Меськов, М. М. Новоселов, А. А. Зиновьев, Б. Н. Пятницын, Г. И. Рузавин, В.Н.Садовский, Е. А. Сидоренко, Е. Д. Смирнова, В.А.Смирнов, В.К.Финн, С.А.Яновская и др.).

В рамках эпистемологии научная рациональность исследуется как одно из центральных понятий, характеризующих научное познание, его специфику, закономерности, исторические формы й типы, взаимосвязи с вненаучными формами познавательной и практической деятельности. Для современной теории познания характерен отход от классического наукоцентризма, границы между научной рациональностью и иными формами рациональности признаются подвижными, а сама научная рациональность рассматривается в ее историческом развитии. Среди отечественных авторов, чьи идеи непосредственно используются в диссертации: Н.С.Автономова, И.А.Акчурин, И.С.Алексеев, Л.Б. Баженов, Б. А. Глинский, Б. С. Гряз-нов, С. С. Гусев, В. В. Казютинский, И. Т. Касавин, В. А. Лекторский, Е. А. Мамчур, Л. А. Микешина, И. П. Меркулов, В. И. Метлов, В. И. Мудрагей, Н. С. Мудрагей, Г. Д. Левин, И. С. Нарский, Е. П. Никитин, А. Л. Никифоров, И. Б. Новик, Б. И. Пружинин, А. И. Ракитов, М. А. Розов, Ю. В. Сачков, 3. А. Сокулер, Г.Б. Сорина, В. С. Степин, Ю. Н. Солонин, Уемов А. И., В. П. Филатов, Э. М. Чудинов, В.С.Швырев, В. А. Штофф, Н. С. Юлина. Огромный массив зарубежной литературы не поддается краткому описанию, но наибольшее влияние на формирование замысла диссертации, помимо К. Поппера и философов его круга, оказали работы М. Вартофского и Р. Козна, а также издаваемая под их редакцией серия «Boston Studies in the Philosophy of Science».

В культурологическом и социально-философском аспектах исследуются проблемы соотношения научной рациональности и научной этики, проблемы рациональной организации научных исследований, место и роль научной рациональности в культуре, проблема влияния научной рациональности на характер и содержание современного образования (Л.А. Абрамян, А. В. Ахутин, В. С. Библер, Л.П.Буева, А. Ф. Зотов, Р. С. Карпинская, И. Т. Касавин, В. Ж. Келле, С. Б. Крымский, Л. Ф. Кузнецова, Т.Ф. Кузнецова, Б. В. Марков, В. М. Межуев, Ф. Т. Михайлов, К. X. Момджян, В. И. Мудрагей, Н. С. Мудрагей, М. К. Петров, К.С. Пигров, В.М.Розин, Н.М. Смирнова, Л. В. Стародубцева, Е. Г. Трубина, И. П. Фарман, В. Г. Федотова, И. Т. Фролов, Е. Л. Черткова, Б. Г. Юдин, Я. С. Яскевич, Ю. Хабермас, Дж. Радницкий, К. Хюбнер).

Историко-философские и историко-научные исследования направлены на выяснение исторических типов и форм научной рациональности, а также взаимоотношений между этими типами. Исследованы характерные особенности рациональности античной науки, науки эпохи великих научных революций (17-18 вв.), классической науки 19 в., неклассической и пост-неклассической науки 20 в. (В.С.Библер, В. П. Визгин, П. П. Гайденко, В. П. Гайденко,

Ю.Н.Давыдов, Т. Б. Длугач, Н. С. Мотрошилова, Б. М. Кедров, Л.М. Косарева, Н. И. Кузнецова, Б. Г. Кузнецов, А. Ф. Лосев, М.С. Козлова, С. С. Неретина, А. П. Огурцов, Т. И. Ойзерман, В. Л. Рабинович, Т. Б. Романовская, В. С. Степин, Д. Е. Фурман, А. Койре, Дж. Холтон, Дж. Агасси, Н. Хэнсон, С. Тулмин и др.).

Методологическая основа диссертации. Работа выполнена в русле сравнительно-исторического подхода к концептуальным системам, образующим современные теории научной рациональности, системного подхода к анализу этих концепций, с применением метода моделирования; используются также философско-методологический метод анализа антиномий-проблем.

Цели и задачи исследования: V

- показать неудовлетворительность стратегий «абсолютизма» и «релятивизма» для решения проблемы научной рациональности;

- определить возможности системного моделирования как методологической основы решения проблемы научной рациональности;

- выявить роль принципа дополнительности как центрального принципа теории научной рациональности;

- выявить дополнительность основных типов моделирования научной рациональности (критериального и рефлексивно-критического);

- показать смысловую зависимость научной рациональности и ситуаций рациональной критики;

- определить основные характеристики научно-рациональной критики, рассматриваемые сквозь призму принципа дополнительности;

- показать продуктивность аналогии между парадоксальностью отношения рациональности к человеческой свободе и парадоксальностью отношений между моралью и нравственностью;

- наметить пути синтеза методологических исследований научной рациональности и философско-антропологических исследований.

Научная новизна. Новизна диссертационного исследования обусловлена сочетанием сравнительно-исторического и системно-моделирующего подходов к анализу темы научной рациональности. Показано, что научная рациональность определяется через свои модели, явно или неявно конструируемые методологической рефлексией. Представления об исторической эволюции научной рационально

РОССИЙСКАЯ

ГФСУДДЗСТВЗНК БИБЛИОТЕКА сти формируются в результате сложного взаимодействия статических (критериальных) и динамических (критико-рефлексивных) моделей научной рациональности. В этом смысле история науки допускает рациональную реконструкцию.

На защиту выносятся следующие положения:

- эволюция концепций научной рациональности в двадцатом веке происходила главным образом в рамках дилеммы «абсолютизм-релятивизм»; спор между различными (по этому основанию) концепциями выражал собою различные образы науки и различные понимания ее культурообразующей функции; с течением времени собственно методологическая компонента этих споров, погружаясь в культурный контекст, приобретает все более явный мировоззренческий смысл;

- показано, что "абсолютизм" и "релятивизм" в методологии и философии науки являются проекциями противоположных по направленности культурных «проектов»; «абсолютизм» исходит из признания научной рациональности универсальной ценностью культуры, тем самым задавая слишком жесткую схему последней; «релятивизм» в конечном счете отказывается от культурных универсалий, размывая само понятие культуры;

- установлено, что рамки дилеммы не позволяют найти верное соотношение между нормативными и дескриптивными ориентациями теории научной рациональности, между историей науки и ее рациональными реконструкциями; между методологическими концепциями, с одной стороны, и социологическими, социально-психологическими и этическими исследованиями науки, с другой; они ограничивают поиски адекватных типологий научной рациональности;

- показано, что выход из рамок дилеммы основывается на системном моделировании научной рациональности; научную рациональность следует понимать как динамическую систему, состоящую из элементов и подсистем, обладающих относительной автономией в качестве моделей научной рациональности;

- показано, что системный подход позволяет рассматривать одновременно различные модели научной рациональности, испытывать их на применимость к анализу реального развития науки, устанавливать логические и генетические отношения между ними; он позволяет избежать регресса в бесконечность в поиске "последних оснований" научной рациональности, не впадая при этом в релятивизм; вопрос о том, рациональна ли та или другая модель научной рациональности, решается не тем, что ищется некая "суперрациональность", охватывающая собой все сравниваемые модели, а тем, выполняет или не выполняет данная модель свою функцию;

- показано, что основной функцией моделей научной рациональности является экспликация образа науки и научного познания; каждая модель представляет особый образ науки и, следовательно, особенным оказывается и место этого образа в теоретической картине культуры;

- обоснован тезис о том, что центральным принципом теории научной рациональности является принцип дополнительности, позволяющий судить о научной рациональности как единстве «закрытой» (критериальной) и «открытой» (критико-рефлексивной) рациональности;

- показано, что научная рациональность проблематизиру-ется в ситуациях критики; важнейшей предпосылкой рациональной критики является дополнительность рациональной реконструкции и рациональной деконструкции объекта;

- противоречие между нормативно-критериальной и крити-ко-рефлексивной рациональностями - это одна из форм, в которые отливается противоречивая по своей сути человеческая свобода; аналогия между проблемами этики и теории рациональности указывает путь к исходному пункту философии человека - антиномии человеческой свободы.

Теоретическая и практическая значимость работы. Выводы диссертационного исследования имеют теоретический смысл, связанный с определением диапазона темы научной рациональности, способов ее раскрытия, с включением этой темы в общую структуру эпйстемологии, выявлением «узловых» моментов, в которых эпистемологические проблемы получают общемировоззренческий смысл, образуя каркас философского понимания человека. Практическое применение работы: основные положения используются в лекционных курсах по теории познания, философии и методологии науки для студентов гуманитарных специальностей; они вошли в виде соответствующих статей в ряд словарей и энциклопедий: Философский энциклопедический словарь, М., 1983; Современная западная философия, М., 1991, 1998 (2-е изд.), Культурология. XX век. Энциклопедия, тт. 1-2, М., 1998;

Новая философская энциклопедия, тт. 1-4, М., 2001; Новый философский словарь, М., 2002.

Апробация работы. Выводы и результаты диссертационного исследования докладывались на научных конференциях: VIII Всесоюзной конференции "Логика и методология науки, Паланга, 1982, IX Всесоюзном совещании по логике, методологии и философии науки, Киев, 1986, VIII Международном конгрессе по логике, философии и методологии науки, Москва, 1987, VI Международной конференции по истории и философии науки, Будапешт, 1988, X Всесоюзной конференции по логике, методологии и философии науки, Минск, 1990, II Соловецком общественно-политическом форуме, Архангельск, 1990, Международной научно-практической конференции "Философия социального действия и перспективы демократии", Минск, 1994, XI Международной конференции "Логика, методология, философия науки", Обнинск, 1995, I и II российско-немецких симпозиумах «Научные и вненауч-ные формы мышления», Москва, 1995, Айхштедт, 1997, Международной конференции "Смирновские чтения", Москва, 1997, Первом Российском философском Конгрессе «Человек-философия-гуманизм», Санкт-Петербург, 1997, Вторых Сократических чтениях по географии, Плёс, 2001, Международной конференции, посвященной 60-летию воссоздания философского факультета в структуре МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва, 2002.

Автор - постоянный участник и член оргкомитета семинара «Проблемы научной рациональности», проводившегося ежегодно в г. Звенигороде с 1996 по 1999 гг., результаты которого регулярно публиковались в изданиях Института философии РАН, отв. ред. коллективных монографий Института философии РАН «Наука в культуре» (М, 1998), «Философия науки. Вып. 5» (М., 1999), «Разум и экзистенция» (СПб., 1999), «Альтернативные миры знания» (СПб, 2000).

Материалы диссертационного исследования легли в основу спецкурсов, прочитанных в 1998-2002 гг. студентам философских факультетов Государственного университета гуманитарных наук и Университета Российской академии образования.

Диссертация в форме научного доклада была обсуждена на заседании сектора теории познания Института философии РАН.

Основное содержание

1. Вводные замечания

Существует мнение, что тема научной рациональности, как она обсуждалась в XX веке, во многом связана с нарастанием антисциентистских настроений, усилением историко-культурного релятивизма, отступлением от классических идеалов рациональности. Проблема "возникла не столько как продукт анализа рациональности самой по себе, сколько как следствие некоторого разочарования и несбывшихся надежд. Короче, эта проблема не столько логическая или гносеологическая, сколько социально-психологическая и эмоциональная" (М. А. Розов). Есть и другие высказывания, из которых следует, что понятие "рациональность" в течение длительного времени (отсчет которого нужно вести от Сократа и Платона) было перегружено позитивно-ценностными коннотациями. Когда запас положительных ассоциаций истощился (в силу известных историко-культурных трансформаций), "рациональность" оказалась "псевдопредметом", относительно которого уместны лишь переживания ценностного характера. Не удается установить методологические нормативы рациональности, и хотя поиски не прекращаются (поддерживаемые эмоционально окрашенной верой в ее существование), как развитие самой науки, так и методологическая рефлексия показывают их бесплодность и бесперспективность (И.Т.Касавин, З.А.Сокулер).

Сравним эти мнения, которые можно считать типичными. У них есть нечто общее: суматоха вокруг проблемы рациональности в современной философско-методологической литературе вызвана эмоциональным смятением и кризисом ценностных ориентации Обращаясь же к методологической стороне дела, авторы приходят к различным выводам. Для одних понятие рациональности имеет точные границы, которые может установить методологический анализ. Именно из-за недостаточности такого анализа, из-за того, что он уходит в сторону от методологии и кренится, например, в сторону социальной психологии, возникает путаница, которая резонирует с общим ростом недоверия к методологическим исследованиям, с усилением "методологического нигилизма" и "пессимизма". Напротив, точность и последовательность анализа, который прежде всего должен установить границы, внутри которых можно осмысленно говорить о "научной рациональности", могли бы стать достаточными для прекращения паники.

Другие, отказываясь от методологического анализа понятия рациональности, предлагают заменить его во всех соответствующих дискурсах на более ясные "эквиваленты" (например, на понятия "целесообразности" или "логической согласованности"), относительно которых методологический анализ и уместен, и перспективен. От этой замены, считают сторонники этой позиции, выиграют все: вместо смутных понятий, тянущих за собой философскую архаику и порождающих несбыточные надежды, необходимо перейти к понятиям, допускающим по отношению к себе описание и объяснение, базисом для которых станут методы социологии, социальной психологии, социолингвистики, а также традиционные для методологии науки логические и семантические методы. Важно, что при этом на первый план выходят методы дескриптивного плана, а это в свою очередь порождает неизбежный плюрализм описаний и объяснений. Другими словами, под рубрикой "рациональность" начинают выступать конкретные, дискур-сивно зависимые объекты, каждый из которых может получить свое собственное наименование. А это ведет к обессмысливанию философских споров о понятии «рациональность»: незачем спорить о том, чего нет. Такой вывод поспешен и неверен.

Рациональность" - это тема различных философских исследований (соответственно, "научная рациональность" - тема философских исследований, относящихся к науке). Термин "тема" введен в методологию истории науки Дж. Холтоном, который обозначил им определенный выбор гипотез и логических выводов, с помощью которого ученый ограничивает диапазон своих исследований, и который вместе с тем предоставляет ему значительную свободу в рамках этого диапазона (например, позволяет ему прибегать к теоретическим конструктам, философским обобщениям и гипотезам, не затрудняясь вопросами эмпирической обоснованности этих средств объяснения). Этот термин применим и в эпистемологии, в частности, для обозначения некоторых ключевых направлений, разработка которых связана с привлечением основных ее понятий, приобретающих при этом методологический смысл (например, понятия "истина", "факт", "теория", "рациональность", "критика" и др.). "Тема" - понятие достаточно ясное интуитивно и вместе с тем широкое, чтобы служить средством погружения методологической проблематики в контекст мировоззрения. Исходя из этого, "рациональность" рассматривается как одна из ключевых тем, характер разработки которой определяется мировоззренческим смыслом эпистемологических концепций.

2. Проблема рациональности

Проблема состоит в выяснении смысла "рациональности" как предикации (бытия, действия, отношения, цели и т. д.). Уже при общей постановке проблема "разветвляется", приобретая различные формы и аспекты. Что такое рациональность, каковы ее существенные определения? К каким родам и видам бытия применимы эти определения? Исторически изменяемы и относительны эти определения или же неизменны и абсолютны? Возможны ли градации "рациональности"? На каких основаниях могла бы строиться типология различных типов рациональности? Ответы на эти и подобные вопросы определяют тот или иной подход к теме рациональности.

Логоцентрическая" парадигма европейской философии, сложившаяся в античности и достигшая наиболее законченной формы в классическом рационализме, зиждилась на убеждении в абсолютности и неизменности законов Вселенского Разума, постигаемых человеком и обнаруживаемых им в собственной духовной способности. Наиболее ясными и очевидными из этих законов античная высокая философская классика признавала законы логики, которые, согласно Аристотелю, являются фундаментальными принципами бытия и мышления. От этого ведет начало тенденция уравнивать "рациональность" и "логичность": все, что соответствует законам логики, рационально, то, что не соответствует этим законам, нерационально, то, что противоречит логике, иррационально.

Но "рациональность" и "логичность" - не синонимы. Это легче всего обнаруживается, когда речь идет о "научной рациональности". Наука издавна считалась образцом рациональности. Если считать, что все логичное рационально и все рациональное логично, то в применении к науке это будет звучать: все логичное научно, все научное логично. Неубедительность такого отождествления очевидна. Достаточно привести характерный пример из истории науки. Модель атома, предложенная Э.Резерфордом (атом есть нечто подобное «планетарной системе» с электронами, вращающимися вокруг своего "солнца" - положительно заряженного ядра), исходила из факта физической устойчивости атома, который противоречил электромагнитной теории Максвелла

Лоренца, согласно которой такая система должна быстро разрушаться из-за потери энергии излучения. Эта модель была внутренне противоречивой, следовательно, нелогичной. Следовательно, она не была научно-рациональной? Резерфорд предложил использовать в науке нечто совершенно ненаучное. Н. Бор последовал ему. и создал квантовую теорию. Конечно, последующее развитие атомной физики шло по пути устранения исходного противоречия, уже заключенного в модели Резерфорда, но не было бы этого противоречия - не было бы и путей к его устранению, не было бы современной физики. Так можно ли назвать модель Резерфорда ненаучной и нерациональной?

Нетождественность логики и рациональности видна и тогда, когда мы пытаемся ответить на вопрос об основаниях логики. Мы хотим, чтобы эти основания были рациональными. Однако они не могут быть логическими - ведь это означало бы, что логика сама себя обосновывает, то есть нарушает свой собственный закон, по которому запрещено движение обоснования по кругу. Из этого затруднения, известного с древности, предлагались различные выходы. Так, К.Айдукевич предлагал видеть в логике не инструмент анализа языка науки (как утверждали "логические эмпири-сты" Венского кружка), а часть самого научного знания. Из методологического допущения, связывающего понимание логических правил с опытом, следовал "плюрализм" логических систем. К.Айдукевич опирался на идеи Я.Лукасевича 30-х гг., согласно которым выбор логической системы (многозначной или бесконечно-значной) может зависеть от предметной области, к которой относятся высказывания той или иной научной дисциплины.

При попытках эмпирического обоснования логики возникает вопрос о том, является ли это обоснование рациональным. Если применение той или иной логики зависит от предметной области, относительно которой делаются логические выводы науки, то характер научной рациональности приобретает „ неустранимую множественность: просто говоря, научных рациональностей оказывается столько, сколько предметных областей охватывается эмпирическим исследованием и теоретическим осмыслением. При этом нельзя a priori утверждать, что все эти рациональности совместимы. А если так, то возможны несовместимые рациональности - вывод, который ставит под сомнение философскую значимость понятия рациональности.

Другой выход из указанной трудности намечен, как уже было сказано, традицией, идущей от Аристотеля. Согласно этой традиции, законы логики одновременно являются и законами бытия. Вопрос "Почему эти законы таковы, а не какие-либо иные?" получает ответ: так устроен Мир. Онтология равна онто-логике, мир - зеркало логики. Но вопрос может быть поставлен иначе: почему так устроен Мир? Соответствующий ответ: потому, что такова логика Ума, лежащего в основе Универсума.

Но это означает, что ни логика, ни онто-логика не обосновываются взаимно, а только "смотрятся" друг в друга. И Аристотель признавал это, утверждая, что у теоретического знания должны быть "начала" (принципы), достоверные "сами по себе", а не через иные начала. На этом и основана рациональность по Аристотелю - это рациональность самообоснования Ума, законы которого не нуждаются в ином обосновании; каждый из законов логики обоснован всеми прочими логическими же законами, и все они в совокупности обосновываются каждым из этих законов.

Другой путь предлагался логиками нашего столетия. Он в том, что основанием любой логической системы (признается существование множества - возможно, бесконечного - логических систем) должна служить определенная мета-логика, логическая теория, формулирующая и устанавливающая правила построения той логической системы, которую она обосновывает. В свою очередь, мета-логика должна иметь мета-мета-логику и так ad infinitum. Чтобы дурной бесконечности обоснования не получалось, на каком-то этапе нужно остановиться и более не требовать обоснований. На каком? Это решается по соображениям практического удобства и простоты. Но, как правило, последней, далее не обосновываемой логикой все же признается классическая, "двузначная" логика, первоначальный вариант которой был задан именно Аристотелем.

Нетождественность логичности и рациональности можно показать и на совсем простых примерах. С одной стороны, логически корректными могут быть вполне бессодержательные и даже бессмысленные "умозаключения". С другой, рациональность некоторой системы (объектов, рассуждений, действий, способов поведения и т.д.) может быть определена (без обращения к логическому анализу) такими, например, признаками как целесообразность, эффективность, экономия средств для достижения цели, гармоничность и согласованность в сочетании элементов, объяснимость на основании причинно-следственных зависимостей, систематичность, успешная предсказуемость и другими подобными свойствами и характеристиками.

Отметим, что и для Аристотеля Ум все же не сводился к своим логическим основам; Стагирит совмещал в понятии Ума "практичность", "мудрость", "справедливость" и "блаженство", вызываемое обнаружением и созерцанием истины.

Идеал рациональности, выработанный классическим рационализмом, охватывает всё, возможно, бесконечное множество характеристик; в этом смысле идеальная рациональность - это совладение с Абсолютным Разумом. Однако "человеческая рациональность", разумеется, не совпадает с этим идеалом. Поэтому для ее описания "выбирают" те ее свойства, которые полагаются существенными. В зависимости от этого выбора, имеющего исторически и культурно обусловленный характер, "рациональность" предстает в различных формах. Отсюда - возможность исторических типологий рациональности (античная, средневековая рациональности, научная рациональность Нового времени, "неклассическая" рациональность науки первой половины XX века и т.д.). Отсюда же - восходящее к средним векам и увенчанное в философии Канта различение "рассудка" и "разума" (соответственно, рассудочной и разумной рациональности).

Таким образом, ответ на вопрос, что такое рациональность, зависит от того, какие ее характеристики полагаются существенными. Другими словами, если под выбором существенных характеристик понимать определенный способ моделирования понятия "рациональность" (об этом речь пойдет ниже), то понятие "научной рациональности" может рассматриваться как определенный класс моделей рациональности, способ построения которых зависит от того, что понимается под "научностью". Тогда споры вокруг "научной рациональности" можно представить как обсуждение того, какие признаки науки (как познавательной деятельности и совокупности ее результатов) являются определяющими. Именно такое понимание легло в основу "проблемы демаркации", занимавшей философию и методологию науки на протяжении почти всего двадцатого столетия. По сути, формулировка этой проблемы, данная, например, К. Поппером, допускает реинтер-прётацию: проблема заключается в том, чтобы указать точные границы научной рациональности.

Исторически сложилось так, что для решения этой проблемы были выдвинуты две основные стратегии. Первая - абсолютизм - состояла в поиске универсальных, неизменных и абсолютных критериев "демаркации" (или, что то же самое, критериев научной рациональности). Вторая - релятивизм - в отказе от таких поисков как бесперспективных и в признании, что сфера научной рациональности может быть очерчена по-разному, в зависимости от множественных, в том числе внешних по отношению к рациональным движениям научной мысли, детерминаций (социальных, культурных, исторических); границы науки условны и определяются конвенциями научных сообществ.

3. Попытки определения границ научной рациональности в рамках дилеммы "абсолютизм-релятивизм"

У. Куайн: концепция "натурализованной эпистемологии". План "демаркации", предложенный логическими позитивистами середины XX века, был отягощен догматизмом, одним из главных критиков которого стал У. Куайн. Взамен эмпирицистских критериев (верифицируемость, редукция к эмпирическому базису и пр.), применявшихся к анализу научного знания и натолкнувшихся на непреодолимые затруднения (фиксация этих затруднений, например, опровержение тезиса о редуцируемости различных теоретических "каркасов" к общему "базисному" языку наблюдения (Р.Карнап) путем доказательства так называемой "неполной детерминированности перевода", - одна из заслуг У. Куайна перед философией науки), он выдвинул идею "натурализации эпистемологии": необходимо исследовать реальный процесс научного познания подобно тому, как естественные науки исследуют природные процессы и явления. Теоретическим средством такого исследования должна была стать когнитивная психология. По мысли У. Куайна, проблема границ научной рациональности является не философской, а научной. Рациональность рассуждений и методов науки должна была выявиться как обобщение психологических наблюдений за ментальными процессами, характерными для научно-исследовательских ситуаций. Однако, как показали психологические эксперименты, одинаковые обобщения можно получить при наблюдении ситуаций, когда ученые применяют различные, даже противоположные методы и формы рассуждений. Поэтому когнитивная психология оказалась недостаточным средством для объяснения рационального "консенсуса" или рациональных разногласий.

Вообще говоря, любая психологическая теория, положенная в основу концепции рациональности, оказывается перед выбором: либо прибегнуть для оценки своих обобщений к "априорной" концепции рациональности, либо согласиться с неустранимой плюралистичностью этих обобщений и, следовательно, признать множественность рациональностей. Первый путь отрицает саму идею "натурализованной эпистемологии", второй путь ведет к релятивизму.

К. Поппер: наука - единство рациональности и демократии. Суть "критического рационализма" К. Поппера сводится к тезису: границы науки должны совпадать с границами рационального критицизма. Это означает, что "проблема демаркации" могла бы найти решение, если бы удалось определить незыблемые принципы рациональной критики в науке. Однако попытки такого определения (фальсификационизм в его "догматической", по выражению И. Лакатоса, форме) оказались безуспешными. Пресловутая "незыблемость" означала бы выведение самих этих принципов из-под критики, что противоречило бы "критицистскому" пониманию научной рациональности. Устои рациональности сами нуждаются в опоре. Если искать эту опору "внутри" самой же рациональности, логического круга не избежать. Поэтому предпосылкой рациональной критической дискуссии следует считать не наличие абсолютных и обязательных критериев, а готовность участников признать над собой власть разума. Это означает, что ситуация рациональной дискуссии возникает как конвенция и в дальнейшем поддерживается традицией.

Идеал такой традиции - Большая Наука или демократическое сообщество в чистом виде. Демократия Большой Науки является подлинной предпосылкой критической рациональности и в то же время рациональность является условием и предпосылкой демократии. Такова попытка "критического рационализма" разорвать логический круг, выводя проблему рационального критицизма за рамки методологического анализа.

Разумеется, такое обоснование могло быть только идеальным. Ни реальная демократия в современных обществах, ни реальная наука не могут считаться воплощениями этого идеала. Рациональный критицизм в науке постоянно сталкивается с многочисленными проблемами коммуникации между оппонентами (и эти проблемы питаются не только рациональными источниками); это тем более верно по отношению к рациональному критицизму в общественной жизни. Конечно, наука все же более рациональна: в ней действительно происходят кардинальные изменения, которые можно назвать революциями, и эти революции благотворны для науки, тогда как попытки революционных решений социальных проблем, как правило, отбрасывают общество на более низкую ступень развития (В.А.Лекторский). Однако "реальная рациональность" науки вряд ли зиждется на "эгалитарной демократии", скорее она элитарна (меритократия), а значит, конвенция "все равны перед рациональной критикой" скорее может рассматриваться как "регулятивная идея" в неокантианском смысле, а не как описание реального положения дел.

Критический рационализм" несет в себе общее противоречие: между требованием строить теорию научной рациональности на фундаменте идеальных критериев научности, с одной стороны, и расхождением идеалов рациональности" с реальной историей науки, реальной коммуникацией ученых в процессах научного исследования. К.Поппер склонялся к "абсолютизму" в поисках выхода из этого противоречия: ценность идеала научной рациональности в его глазах намного превышала значимость ссылок на "реальность" научной практики. Но это переводило проблему в план ценностных предпочтений, где у спорящих сторон нет решающих преимуществ. Именно в этом моменте методология К. Поппера оказалась мишенью для критики релятивистов.

Т. Кун: критика "критического рационализма". Различения между "нормальной" и "революционной" наукой, сделанные Т. Куном, затрагивали суть проблемы: что такое научная рациональность, какую роль она играет в развитии (росте) научного знания, что объединяет и что разъединяет научное сообщество. Он различал два рода критики. Рациональная критика имеет место тогда, когда ставятся под вопрос частные действия или компетенция ученого, но не основания его деятельности. Нерациональная критика - это то, что возникает "только в моменты кризиса, когда основы соответствующей области оказываются под угрозой" (Т.Кун). Поэтому рациональность связывается с критикой первого рода, а следовательно, с решениями научного сообщества (на самом же деле - лидеров, небольшой группы экспертов, которые навязывают свое понимание рациональности - через систему профессиональной подготовки и обучения - остальным членам научного сообщества). Но если так, то переходы от одних "парадигм" к другим не имеют рационального (или лучше сказать, мета-рационального) объяснения.

Этот вывод вызвал протесты тех, кто верил и верит в объективную логику и прогресс научного знания. Допускает ли рациональность социально-психологическое истолкование? Каковы мотивы, побуждающие ученого принять ту или иную рациональность и в дальнейшем вести себя так, словно никакой иной рациональности нет, либо, напротив, принимать иную рациональность вследствие некоего "гештальт-переключения"? Действительно ли "несоизмеримы" стандарты рациональности конкурирующих парадигм? Равноправны ли в качестве критериев рациональности логические законы и образцы решения "головоломок"? Ответы на эти и подобные вопросы в совокупности вели к образу науки и ее истории, несовместимому с "абсолютистским" пониманием рациональности.

Согласно Т. Куну, научный процесс есть конкурентная борьба научных сообществ за право выступать от имени научной рациональности. Отсюда социально- и историко-культурная обусловленность критериев рациональности. Последняя умещается в ряду особенностей конкретных культурных эпох. "Открытое общество" ученых теряет свою идеальную природу, какую ей приписывал "критический рационализм", и становится понятием, обобщающим реальные условия существования и роста науки. Эти условия таковы, что рациональность обосновывается не универсальными и исторически безусловными критериями, а успехами .научно-исследовательской деятельности. Успех же измеряется не приближением к истине (по Куну, понятие истины может вообще исключаться из описания научно-исследовательского процесса), а количеством и качеством решений "головоломок", снижением числа "аномалий", эффективностью "дисциплинарной матрицы", т.е. выгодным (по сравнению с конкурентами) соотношением затраченных усилий и достигнутых результатов и т. д.

Куновский образ науки и научной деятельности стал реакцией на слабости (в первую очередь - на противоречие между нормативной методологией науки и историей науки) абсолютистских концепций рациональности. Цена этой реакции - релятивизм.

И. Лакатос: компромисс между теорией научной рациональности и историей науки. Всякая теория научной рациональности обязана соотносить свои выводы с реальной историей науки, иначе она в лучшем случае бесполезна. Абсолютистская трактовка научной рациональности (в версии "догматического фальсификационизма") требовала, например, отбрасывания научных теорий, столкнувшихся с опытными опровержениями. Однако реальная история науки дает многочисленные примеры того, как ученые не отбрасывают продуктивную теорию, если находят опровергающие инстанции, а "спасают" ее с помощью гипотез ad hoc или иными способами. В конечном счете, как показал И.Лакатос, никакая теория принципиально не опровержима (поскольку опровергающий "контрпример" может быть соответствующим образом переинтерпретирован), и значит, в соответствии с попперовским критерием фальсифицируемости, не является научной! Нелепость такого вывода свидетельствует о непригодности соответствующей теории научной рациональности. И. Лакатос в своей концепции "утонченного фальсификационизма" предпринял попытку так улучшить методологическую концепцию К.Поппера, чтобы она в максимальной степени соответствовала реальной истории науки, но при этом оставалась именно теорией научной рациональности, отвечающей на вопрос: в какой степени историческое развитие научного знания отвечает требованиям рациональной методологии? В этой концепции научная рациональность проявляет себя в становлении, росте и смене научно-исследовательских программ. Она выражается критерием: рационально действует тот исследователь, который выбирает оптимальную стратегию для роста эмпирического знания; всякая иная ориентация нерациональна или иррациональна.

Задача методологии научно-исследовательских программ в том, чтобы максимально приблизить теоретические представления о научной рациональности к реальной истории науки. Была ли выполнена эта задача? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо понять трудность, с которой сталкивается всякая попытка "рациональной реконструкции" истории науки.

Когда критерии научной рациональности применяются к процессам реальной научной истории, происходит обоюдная критика: с одной стороны, схема рациональной реконструкции оказывается слишком тесной, узкой, оставляющей за своими рамками множество фактов, событий, мотивов и т.д., имевших несомненное значение для развития научной мысли; с другой стороны, история науки, рассмотренная сквозь призму этой схемы, выглядит нерациональной именно в тех своих моментах, которые как раз и обладают этим значением.

Согласно критерию рациональности, выводимому из методологии И. Лакатоса, прогрессивное развитие научно-исследовательской программы обеспечивается приращением эмпирического содержания новой теории по сравнению с ее предшественницами. Это означает, что новая теория должна обладать большей способностью предсказывать новые, ранее неизвестные факты в сочетании с эмпирическим подтверждением этих фактов. Если же новая теория справляется с этими задачами не лучше, а порой даже хуже старой, то ее введение не является прогрессивным изменением в науке и не отвечает критерию рациональности. Но в науке часто происходят именно такие изменения, причем нет сомнений, что только благодаря им и совершаются революционные прорывы к новому знанию.

Например, теория Коперника решала многие эмпирические проблемы современной ей астрономии не лучше, а хуже теории Птолемея. Астрономическая концепция Кеплера позволяла объяснить некоторые важные факты и решить проблемы, возникшие в коперниковой картине Солнечной системы, однако и она значительно уступала в точности, а главное, в последовательности объяснений птолемеевской теории. Кроме того, объяснение многих явлений в теории Кеплера было связано не с научно-эмпирическими, а с метафизическими и теологическими предпосылками (иначе говоря, "жесткое ядро" кеплеровской научно-исследовательской программы было чрезвычайно "засорено" ненаучными положениями). К. Хюбнер отмечает в этой связи, что Кеплеру пришлось бы отречься от своей теории, если бы он следовал критерию научной рациональности И. Лакатоса.

Но если признать, что история науки, какими бы причудливыми (с точки зрения принимаемых схем научной рациональности) путями она ни развивалась, всегда должна рассматриваться как история научной рациональности, само понятие научной рациональности становится чем-то релятивным, а по большому счету - и ненужным. И.Лакатос, будучи убежденным рационалистом, понимал эту опасность и стремился оградить теорию научной рациональности от чрезмерного воздействия на нее исторического подхода. Он предлагал различать "внутреннюю" и "внешнюю" историю науки: первая должна укладываться в схемы "рациональной реконструкции" и выглядеть в конечном итоге вполне рациональной, а вторая должна быть вынесена на поля учебников по истории науки, где и будет сказано, как реальная наука "проказничала" в своей истории, что должно, однако, волновать не методологов, а историков. Методолог же должен относиться к истории науки не как к резервуару различных форм и типов рациональности, а подобно укротителю, заставляющему прекрасное, но дикое животное исполнять его команды; при этом у зрителя должна быть иллюзия, что исполнение команд отражает природную сущность этого животного.

Лакатос противился релятивизму и всячески открещивался от него. Но логика его идей вела к неизбежному выводу: теория научной рациональности должна стать более гибкой, она обязана учесть уроки истории науки. Иначе никакая "утонченность" не будет достаточной, чтобы избежать противоречий между абсолютистскими и релятивистскими мотивами внутри этой теории.

С. Тулмин: цена "гибкой рациональности". Научная рациональность по своей природе исторична - эта идея является центральной в "эволюционной" модели развития научного знания, предложенной С. Тулмином. Стандарты рациональности ("матрицы понимания" или "идеалы естественного порядка") проходят испытание на "выживаемость" в "интеллектуальной среде" через механизмы селекции (аналогия со схемами отбора, работающих в биологической эволюции). Они адаптируются к изменяющемуся научному знанию, а элементы последнего также подвергаются отбору под воздействием доминирующих стандартов рациональности. Весь этот процесс взаимного приспособления протекает в поле воздействий социально-генерируемых факторов.

В этой концепции формально соблюден принцип преемственности в развитии научного знания, что, как полагал Тулмин, позволяет избежать релятивизма. Однако, И.Лакатос считал, что сходство между концепциями Куна и Тулмина более значительно, чем различие: принципы рациональной оценки научных исследований ставятся в зависимость от мнений и убеждений научной элиты, что и ведет к релятивизму и субъективизму. Справедлива ли эта оценка?

И Тулмин, и Кун, и Лакатос, да и Поппер шли к истории науки как к "пробному камню" методологической концепции. Но дистанции, пройденные ими, не были равными. Кун, встречая расхождение между нормативными концепциями научной рациональности и историческими наблюдениями, отдавал предпочтение последним и признавал неизбежность и плодотворность исторических изменений критериев рациональности в науке. Лака-тос останавливался на полпути, опасаясь, что дальнейшее движение опасно: верность истории науки обернется потерей теории рациональности. Тулмин не хотел останавливаться в этом движении, но и не хотел, чтобы его упрекнули в измене рациональности. Поэтому, заключал он, движение к истории науки должно направляться иной, более гибкой теорией рациональности, которую он пытался построить как теорию "человеческого понимания".

Центральная проблема этой теории - на каких основаниях люди, убежденные в изменчивости "матриц" (стандартов) человеческого понимания, все же принимают рациональные решения и действуют в соответствии с ними в определенные отрезки исторического времени. Ответ на этот вопрос вел бы к реализации программы философской антропологии, в основание которой положена феноменология знания. Однако эта программа не была выполнена, поскольку не было разрешено основное противоречие: пытаясь ответить на вопрос, что такое научная рациональность, философы обращаются к изучению деятельности ученых, но в то же время судят об этой деятельности, опираясь на "априорные" критерии рациональности. По мнению Тулмина, разрешить это противоречие можно, подвергнув ревизии классическую эпистемологию. Рационализм должен отбросить претензии знания на истинность, но усилить действие принципа сомнения. Закрепление "идеалов естественного порядка" в качестве стандартов рациональности происходит не потому, что эти идеалы "истинны", а потому, что так складывается "языковая игра" в науке. В "третий мир" Поппера он предлагал включить не только идеи (проблемы и их решения), но и практические действия ученых, усваивающих, разделяющих и транслирующих эти идеи. Но включение практики в мир вечных и неизменных сущностей означает конец вечности и изменение неизменности. Единственным путеводителем в этом мире становится "ультра-картезианское сомнение": игра познания бесконечна и самоценна, любой сегодняшний итог может быть изменен завтра, но даже это нельзя утверждать с несомненной уверенностью. Ценой "гибкости" теории научной рациональности оказывается потеря объекта этой теории.

Анархический рационализм" П. Фейерабенда. Это призыв считать в одинаковой степени правомерными различные типы рациональности, доминирующие в разных интеллектуальных традициях, в разные исторические периоды; отсюда даже индивидуальное суждение в известных обстоятельствах может иметь статус рациональной нормы. Плюрализм рациональностей трансформируется в релятивизм; ведь говоря о многообразии типов рациональности, мы обязаны ответить на вопрос: на каком основании мы полагаем, что это типы рациональности? Но "методологический анархист" не может ни ответить на этот вопрос, ни даже признать его правомерным; иначе это возвращало бы к отвергаемой им идее универсального единства рациональности. Поэтому он растворяет рациональность в аморфной среде "человеческой духовности", не только не подчиненной рациональному началу, но и исключающей любые претензии на иерархию в своем содержании. Рациональность индивида не имеет связи с Ratio, превышающим всякое индивидуальное мнение. Разрыв с трансцендентализмом здесь напрямую ведет к релятивизму.

В. Ньютон-Смит: "умеренная теория научной рациональности". Умеренная - потому, что в этой теории заметно движение в сторону от дилеммы "абсолютизм-релятивизм". Речь идет не о том, рациональна или нерациональна наука в ее развитии, а о том, рациональна или нерациональна модель объяснения этого развития. О рациональном объяснении можно было бы говорить, если бы удалось решить несколько проблем: 1) показать что для сравнения концептуальных систем всегда имеется рациональная основа (иначе говоря, показать ошибочность тезиса о "несоизмеримости" научных теорий); 2) указать общую цель, к которой направлены перемены в науке; 3) выделить набор общепринятых критериев сравнения теорий: 4) доказать, что историческая динамика научных теорий соответствует рациональной модели.

Наиболее важно последнее условие. "Умеренность" в его выполнении заключается в том, что рационалист должен отказаться от веры в единственность и абсолютность своей методологии, а правильность методологии сверять по достигнутому прогрессу в науке; например, полагая прогрессом повышение "правдоподобия" (в смысле К.Поппера) научных суждений. Вопрос о рациональной модели объяснения научных изменений ставится на историческую основу: изменились темпы или характер продвижения к более высоким степеням "правдоподобия", т.е. цель науки отодвинулась или ее очертания стали менее четкими - значит, то, что ранее представлялось рациональным в действиях ученых, уже не может безоговорочно признаваться таковым; но, если, напротив, налицо "прогресс", то происшедшие изменения, новации метода или просто учет самых различных факторов, управляющих выбором теории, должны укладываться в новую модель рациональности.

По сути, выбор рациональной модели развития науки ставится в зависимость от того, как научное сообщество оценивает свою собственную практику (а не наоборот). Это так называемый "методологический прагматизм", более четко сформулированный в работах Н.Решера. Но и для этой концепции остается неразрешимым вопрос о сравнении моделей рациональности, принятых в различных научных сообществах, разделяющих конкурирующие "парадигмы" (в смысле Т. Куна).

X Патнэм: "конвергентная теория" научной рациональности. Согласно этой теории, рациональность имеет двойственную природу: с одной стороны, она не существует вне конкретно-исторических и культурно-обусловленных форм, с другой стороны, она является регулятивной идеей, которой мы руководствуемся, когда рассматриваем любые формы своей деятельности и познания. Обе эти стороны едины: идеал истинности - это идеал рациональной приемлемости, некое совершенное состояние теоретической системы, к которому стягиваются ("конвергируют") "конечные", наличные формы рациональной приемлемости, обусловленные конкретными ситуациями употребления языка, коммуникации, практического применения знания.

При таком подходе всякое наличное состояние рациональности - это некое множество критериев, принятых в науке, причем для конкретных оценок могут применяться различные критерии. Рациональность и истина плюралистичны. Релятивистские мотивы этой концепции очевидны, хотя они уравновешены идеей "конвергенции".

Ю. Хабермас: теория "коммуникативной рациональности". Она основана на различении инструментального и коммуникативного действия. Первое направлено на достижение успеха, второе - на консенсус, взаимопонимание действующих индивидов. Соответственно, различаются "инструментальная рациональность" (это понятие аналогично "целерациональности" М.Вебера) и "коммуникативная рациональность". Первая в наибольшей мере воплощена в науке и технологии, успехи которых создают иллюзию ее универсальности. Однако "инструментальная рациональность" не может рассматриваться как универсалия культуры: ее отнесенность к целям либо делает ее релятивистской (из-за множественности и даже противоречивости человеческих целей), либо ставит вопрос о рациональности самих целей, а это выводит за рамки "инструментальности" в план мировоззренческого выбора. Поэтому Ю. Хабермас полагает, что рациональность в ее культурной значимости есть не что иное как условие коммуникации в процессах совместной (и успешной) деятельности социальных субъектов.

Специфика его подхода в том, что отвергается применимость "надкоммуникативных" критериев рациональности в этих процессах. Критерии не предшествуют коммуникации, а вырабатываются в ней. Для этого необходимо свободное и активное участие всех субъектов, заинтересованных в конечном успехе совместных действий. Отсюда - комплекс требований к организации общества: в модели Хабермаса - это структура ассоциаций, свободных как внутренне, так и во взаимодействиях друг с другом. Это напоминает "открытое общество" К.Поппера, но с иными акцентами: не беспощадная критика ошибок и поиск смелых альтернатив определяют лицо такого общества, а стремление к согласию и общепризнанности социальных проектов. Рациональность социальной коммуникации - не следование установленным жестким схемам и матрицам, а устранение барьеров к взаимопониманию, ради чего могут и должны пересматриваться даже глубоко укорененные в общественном мнении ценности и способы ориентации. Ю. Хабермас опирается на представление о человеке как изначально разумном существе, ошибки и заблуждения которого могут корректироваться и ограничиваться коллективным разумом и моралью.

Легко выдвинуть упрек в утопичности таких представлений как о человеке вообще, так и о возможностях достижения общественного консенсуса. Но, как и по отношению к теории "открытого общества" К. Поппера, уместно заметить, что "коммуникативная рациональность" есть идеал, а идеалы нельзя опровергать ссылками на реальность, которая им не соответствует. Идеал ориентирует социальное действие и критическую рефлексию над ним. Ориентация Хабермаса - на преодоление кризиса культуры, вызываемого противоречиями мотиваций при параличе морального контроля над ними и очевидной бесперспективности "насильственного консенсуса". Но с точки зрения дилеммы "абсолютизм-релятивизм", концепция Хабермаса склоняется в сторону релятивизма.

Постмодернизм: отказ от дилеммы "абсолютизм-релятивизм". В методологии науки постмодернизм является прямым наследием прагматизма, "историцизма", а также перекликается с "методологическим анархизмом". Это наследие резонирует в более общем мировоззренческом контексте. Так, Р. Рорти отказывается видеть в терминах "рациональность", "истина", "объективность" такое содержание, которое якобы передает некую реальность. Сами эти термины возникли исторически как правила определенных "языковых игр", в которых строились схемы рассуждений о мире. Идея выяснить природу рациональности (в том числе научной рациональности) является ложной: нельзя выяснить природу того, что не обладает какой-то независимой природой. Но она может быть понята как проблема "разумной аргументации", данность которой не вызывает сомнений. Рациональность - это соглашение, к которому приходят люди относительно своих целей и средств их достижения. Никакого другого содержания у этого термина нет; поэтому бессмысленно ссылаться на "абсолютные" критерии рациональности, но поэтому же нет смысла и у термина "релятивизм", если под ним понимать допущение произвола и равноценности любых способов поведения в определенных ситуациях. "Рациональность" науки есть миф. Он возникает как преувеличение факта, что язык науки лучше, чем язык повседневного знания, удовлетворяет практическим целям, которые ставит перед собой человек, когда занимается научной деятельностью, - предсказанию и объяснению фактов, а также контролю за ними.

Все это - повторение тезисов прагматизма, но Р. Рорти придает им более общее мировоззренческое звучание. Универсальность норм рационального рассуждения - такая же утопия, как, например, универсальность моральных норм и обязательств. Эта позиция противопоставляется "критическому рационализму", в рамках которого, как уже было сказано, эпистемологические понятия тесно связаны с общим социальным контекстом. Таким образом, постмодернистский прагматизм выступает как антипод критико-рационалистического идеала культуры. Идеал можно выбрать, к нему можно стремиться, но идеалы нельзя опровергнуть. Каждый из них находит соответствующую себе культурную традицию, а присоединение к той или иной традиции становится выбором мировоззрения, т.е. решением экзистенциальной задачи.

Отношение постмодернизма к рациональности науки есть следствие его позиции по отношению к универсалиям культуры. Другое следствие, связанное с предыдущим, заключается в том, что постмодернизм отказывается различать существование и сущность человека; универсалии, составляющие ценностный горизонт культуры, переносятся в мир вещной практики, а затем, обнаруживая свою бесполезность, превращаются в «этикетки» бывших сущностей. Таким образом, споры вокруг научной рациональности - это всего лишь споры о выборе языка, на котором люди предпочитают выражать свои мировоззренческие позиции. 4. Уроки дилеммы "абсолютизм-релятивизм" 1. Эта дилемма - результат противопоставления двух обратных по смыслу понятий, выражающих противоположные мировоззренческие установки и принципы. Релятивизм есть "вывернутый наизнанку" абсолютизм. Обе эти позиции не могут быть удостоверены обращением к истории науки. На первый взгляд, релятивизм опирается на историю науки, тогда как абсолютизм пытается уложить ее в "прокрустово ложе" абстрактных схем и принципов, якобы представляющих Разум. Но абсолютизм, и релятивизм в равной мере виноваты перед историей науки: первый - навязывая ей жесткий схематизм, второй - заискивая перед ней, но лишая ее определенного смысла и разрывая ее связи с культурными ожиданиями.

Никто из релятивистов не приравнивает свою позицию к тезису о равенстве произвольных допущений, идей и методов. Когда, например, К. Хюбнер говорит об "интерсубъективности" как о том, что обеспечивает общность различных рациональностей, понимая под этим ясность и общее согласие о смысле понятий и суждений (семантическая интерсубъективность), обоснованность фактами и наблюдениями (эмпирическая интерсубъективность), логическую связность и последовательность (логическая интерсубъективность), согласие относительно норм и правил оценки (нормативная интерсубъективность), то он действительно ставит барьеры перед произволом и необоснованностью. Но все эти виды интерсубъективности - как синонима рациональности - зависят от (явных или неявных) конвенций данной культуры. При этом ни одна из форм интерсубъективности не является доминирующей или парадигмальной. Отсюда - неизбежный вывод о том, что перед мерой интерсубъективности равны миф и наука (П.Фейерабенд, Т. Роззак и др.), а внутри науки равны все исторические типы научной рациональности.

2. Поиски решений указанной дилеммы показывают, что ее методологическое содержание неотделимо от мировоззренческого; более того, именно мировоззренческая компонента оказывается более значимой, чем методологические различия между формами рациональности в науке. Так, за "абсолютистскими" решениями стоит образ рациональной науки, обладающей собственной логикой развития, увлекающей за собой по пути прогресса все прочие сферы человеческого бытия. Абсолютистские концепции (в особенности, концепция К. Поппера) склонны видеть в науке образец социального устройства, генератор основных ценностей культуры. Например, "открытое общество" в смысле К. Поп-пера потому и открыто, что в его основу положена универсальная рациональность как сверхценность, в то время как человеческая разумность - это только более или менее ее "правдоподобное" отображение. Успешность человеческих, в том числе познавательных, действий, находится в прямой зависимости от "правдоподобности" этого отображения.

В то же время за релятивистскими решениями стоит образ науки, порывающий с универсалией рациональности. Рациональность науки помещается в ряду человеческих пристрастий и особенностей конкретных культурных эпох. Это то, что принадлежит человеку и изменяется вместе с ним. Свою рациональность человек (ученый) должен постоянно доказывать не ссылками на универсальные критерии, а успехами своей деятельности. Достигая успеха, он вправе называть свою деятельность разумной.

3) В рамках абсолютистских концепций универсалия рациональности рассматривается как фундаментальное основание культуры, а ее критика - как нападки на культуру как таковую. Отсюда - культурная значимость "проблемы демаркации": ограничить сферу подлинной рациональности - значит защитить ее от инвазий иррационализма, социальной демагогии, мракобесия и обскурантизма. В рамках релятивистских подходов картина меняется. Универсалистские претензии рациональности объявляются опасными для гуманистической культуры и индивидуальной творческой свободы. Взамен культуры, понимаемой как горизонт универсальных ценностей, ориентация на которые определяет сущность человека, с которой необходимо соотносить эмпирическое существование, выдвигается понимание культуры как того, что обеспечивает это эмпирическое существование. Так "абсолютизм" и "релятивизм" в методологии и философии науки оказываются проекциями противоположных по своей направленности культурных проектов.

4) Дилемма "абсолютизм-релятивизм" ведет к противопоставлению нормативной методологической теории научной рациональности и истории науки. Универсальность и абсолютность рациональности опровергается историческими исследованиями науки и ее развития, признание плюрализма и релятивности типов рациональности превращает историю науки в описание серии катастроф, в результате которых гибнут прежние рациональности и нарождаются новые, также обреченные на гибель.

5. Попытки выхода из тупика дилеммы "абсолютизм-релятивизм"

Указанные трудности подвигают на поиск выхода из методологического тупика. Назовем некоторые типичные подходы.

1. Прежде всего, это подходы, связанные с редукцией понятия "научная рациональность" к другим понятиям. Классический пример - понятие "целерациональности" М. Вебера. Смысл этого понятия сводится к следующему: рациональность - это характеристика средств и методов достижения известной цели. По отношению к науке: рационально все, что способствует достижению цели научного познания. Какой? Например, истины. Тогда можно сказать, что рациональность античной физики была замещена рациональностью физики Ньютона, а затем рациональностью современной физики потому, что каждая последующая рациональность подводила физику ближе к истине. Но, как было справедливо замечено еще Т. Куном, истина - слишком жесткая мера рациональности. Приняв такую концепцию, мы были бы вынуждены считать, что научные теории, некогда принятые учеными, а впоследствии отброшенные как не согласующиеся с опытом, а также вся деятельность по их созданию, разработке и применению были, по крайней мере, нерациональными с точки зрения современной науки и ее рациональности.

Можно принять в качестве цели научного познания нечто менее обязывающее, чем приближение к истине. Например, согласованность отдельных элементов знания в рамках единой системы (И. С. Алексеев, Н. Решер). Но и здесь возникают трудности. Рационально ли поступает ученый, который рассогласовывает рациональную теорию, например, обнаруживая и исследуя "аномалию", вводящий добавочное допущение, необходимое для согласованности с аномальным фактом, но нарушающее согласованность с другими теориями или даже с существующей картиной мира? Утвердительный ответ вел бы к выводу: научная деятельность оценивается как рациональная только задним числом, когда достигнута более полная согласованность (а рассогласование было техническим приемом, позволяющим перейти к этой более полной согласованности).

2. Другой подход: признать ненужными поиски универсального или общего понятия рациональности и довольствоваться тем, что Л. Витгенштейн считал основным правилом, действующим в языке: общее определение должно складываться из всех способов употребления слова на основе совокупности всех практических контекстов. Этот подход как будто снимает трудности, связанные с дилеммой "абсолютизм-релятивизм". Если нет общего определения, нет и проблемы, связанной с его применимостью. Но такой выход заодно является и выходом за рамки философии. Проблема не в том, чтобы найти некое общее и удовлетворяющее всех определение научной рациональности, а в том, чтобы выяснить связь между имеющимися представлениями о научной рациональности и мировоззрением, найти место этих представлений в общей системе философских идей и понятий. Она не может быть решена перебором различных аспектов рациональности, ее смысловых признаков, типов и форм.

3. Третий подход: он состоит в том, чтобы избавиться от стремления определить рациональность как то, что удовлетворяет устоявшимся представлениям о рациональном, поскольку это ведет к порочному кругу. Именно это стремление, оказываясь невыполнимым, заставляет делать выводы о неподвластности понятия научной рациональности методологическому анализу. Дальнейшие рассуждения будут вестись в рамках этого подхода.

6. Системное моделирование научной рациональности

Если мы отождествляем научную рациональность с тем или иным набором норм, критериев, правил и т. д. то образ науки, выступающий сквозь призму такой теории, неизбежно вызывает критику, опирающуюся на историю науки. В то же время мы не можем отказаться от представления научной рациональности как совокупности подобных критериев, ибо иначе мы утратили бы методологическую почву. Перед нами парадоксальная ситуация: нельзя отказаться от перспектив, которые могут открыться перед методологическим анализом научной рациональности, и в то же время нельзя не признать узость этих перспектив, ограниченность образа науки, стоящего за таким анализом.

Разрешению парадокса служит системный подход. Суть в том, чтобы рассматривать научную рациональность как динамическую систему, состоящую из элементов и подсистем, обладающих относительной автономией в качестве моделей научной рациональности.

Принципиальная характеристика этой системы - ее открытость для реконструкции. Это именно та характеристика, которая способна связать модели научной рациональности с историческим изменением науки и методологических представлений о ней. Изменения могут затрагивать всю модель в целом (как изменения состава ее элементов, так и изменения связей между ними), то же самое относится и ко всем ее подсистемам. Подсистемы изменяемы в разной степени. Некоторые из них более стабильны, что позволяет считать их "ядром" рациональности. Например, логические нормы изменяются крайне редко, да и само это изменение должно пониматься в специальном смысле (как ограничение сферы применимости тех или иных логических законов, например, закона исключенного третьего в рассуждениях, допускаемых интуиционистской математикой, или закона коммутативности конъюнкции в рассуждениях о событиях в микромире субъядерной физики). Однако в "ядро" научной рациональности могут входить различные логики (модальная, многозначная, эпистемическая, временная логики, системы со строгой импликацией, релевантная логика и др.). Другой пример: включение в систему научной рациональности принципа вероятностной детерминации не означает, конечно, нерациональность принципа однозначной детерминации, но может вытеснить его из "ядра" системы рациональности, подчеркнуть его лишь относительную стабильность как элемента этого "ядра".

Если "ядро" нормативной рациональности изменяется медленно и редко, то "периферийные" элементы могут обладать значительной подвижностью. Так, в современной науке довольно быстро меняются образцы научно-исследовательской деятельности. Например, в период между двумя мировыми войнами американская психология главным образом ориентировалась на образцы исследований, заданные психоанализом и бихевиоризмом, в 70-е годы значительно "перестроилась" по образцам когнитивной психологии, разработанным на основе новейших компьютеров, позволивших далеко продвинуться в формулировании психологических теорий в виде машинных программ, а начиная с 80-х гг. на первый план выдвинулись те образцы психологических исследований, которые были связаны с естественной целенаправленностью деятельности субъекта.

И внутри "ядра", и внутри "периферийных" подсистем, моделирующих научную рациональность, различные элементы могут иметь различный "вес". Например, могут сосуществовать модели, состоящие из одних и тех же элементов, но "работающие" по-разному из-за того, что эти элементы в них имеют неодинаковые функции. Одна модель подчеркивает превалирующее значение согласованности структур научного знания, другая модель выводит на первый план принципиальную "незамкнутость" этих структур, богатство и альтернативность объяснительных процедур, эв-ристичность и т.п.

Системный подход позволяет рассматривать одновременно различные модели, испытывать их на применимость к анализу реального развития науки, устанавливать логические и генетические отношения между ними. Такой подход противоположен методологическому "абсолютизму", который можно представить как выбор некоторой модели в качестве единственно верной и попытку уместить в рамках этой модели все концептуальное, методологическое и историческое многообразие науки.

Признание множественности способов моделирования науки и ее развития ставит перед вопросами: каким образом та или иная модель получает распространение и признание, на чем основан выбор "ядра" системы научной рациональности, как происходит изменение оценки тех или иных критериев и норм рациональности в качестве "основных" или "второстепенных", относящихся к "ядру" или расположенных на "периферии" системы. Критерии рациональности - правила, по которым оцениваются теории и способы их построения, по которым теории принимаются научными сообществами в качестве инструментов исследования и в качестве адекватных описаний и объяснений. Существуют различные типологии таких критериев. Например, согласно К. Хюбнеру, среди типов критериев научной рациональности следует выделить: инструментальные критерии, позволяющие получать и оценивать результаты измерений; функциональные критерии, позволяющие оценивать адекватность выведения некоторой закономерности из результатов измерений и наблюдений; аксиомы, критерии оправдания, позволяющие принимать или отвергать теорию & зависимости от результатов экспериментов; нормативные критерии, определяющие общие характеристики теории (простота, степень вероятности, достаточность круга потенциальных фальсификаторов, когерентность и пр.).

Критерии, образующие ту или иную модель рациональности, не априорны, их содержание обусловлено научной практикой, всем ходом развития науки и научного познания. Их принятие определяет, какой образ науки (и научного знания) доминирует в ту или иную историческую эпоху. Конвенциональность выбора критериев рациональности - тот существенный их признак, который позволяет сконцентрировать вокруг их изучения усилия не только методологов, но и историков науки и культуры, философов и социологов науки, а также психологов, занимающихся исследованием процессов принятия когнитивных решений. В этом смысле конвенциональность является категорией теории научной рациональности.

Выбор системы критериев, определяющих рациональность научного исследования, нельзя отождествлять с "заточением" в парадигме и неприятием иных способов моделирования рациональности. Понятие "несоизмеримости" не пригодно для обозначения отношения между моделями рациональности, принимаемыми различными научными сообществами или одним и тем же сообществом для разных целей или в разные периоды времени.

Одни модели предназначаются для исследования "готового" научного знания, другие - для определения критериев рациональной научно-исследовательской деятельности, третьи - для рационального понимания процессов трансляции знания и обучения, четвертые - для представления изменения и развития науки как рационального процесса. Эти модели могут частично «перекрывать» друг друга.

Вопрос о том, какая из этих моделей адекватна "подлинной" рациональности, неправомерен. И абсолютист, и релятивист принимают модели рациональности за рациональность как таковую. Различие между ними в том, что первый отказывается признавать рациональность за рамками своей модели, а второй, наоборот, за каждой моделью рациональности видит некую особую рациональность, не совпадающую с прочими, но имеющую вполне автономное и суверенное существование.

Возможен вопрос: на каком основании можно назвать рациональной ту или иную модель научной рациональности? За этим вопросом просматривается абсолютистский подход: подразумевается, что к самим моделям рациональности применима некая «супер-модель», которая якобы представляет собой адекватное выражение рациональности per se. Применение такого подхода неизбежно ведет к регрессу в бесконечность (с этим столкнулся «панкритический рационализм», пытавшийся применить фальсификационистские критерии к самой теории фальси-фикационизма). Выше рассмотренный подход К. Поппера к обоснованию «критического рационализма» также инспирирован этой трудностью.

Системный подход к моделированию научной рациональности позволяет избежать регресса в бесконечность в поиске "последних оснований" научной рациональности, не впадая при этом в релятивизм. Вопрос о том, рациональна ли та или другая модель научной рациональности, решается не тем, что ищется некая "суперрациональность", а тем, выполняет или йе выполняет данная модель свою функцию.

Основной функцией моделей научной рациональности является построение теоретического образа науки и научного познания. Каждая модель создает особый образ науки и, следовательно, особенным оказывается и место этого образа в общей картине культуры. Таким образом, смещается фокус проблемы: она состоит не в том, какая из моделей рациональности рациональнее другой. Такая постановка проблемы вела бы к регрессу в бесконечность и потому методологически бесплодна. Зато вполне осмысленно можно говорить о степени адекватности образа науки и научной деятельности, доминирующей на данном историческом этапе картине общекультурного процесса. Очевидно, что эта степень не может быть неизменной или одинаковой-для всех моделей и для всех картин культуры, учитывая к тому же историческую их относительность.

Например, индуктивистская модель развития научного познания, некогда выдвинутая в противовес схоластически-спекулятивному стилю мышления и освободившая науку из-под власти метафизики, затем была признана неадекватной из-за своей неспособности передать активность познающего субъекта, из-за противопоставления научного и философского элементов картины мира, из-за конфликтов с историей науки и культуры. Однако все это не означает, что индуктивистская модель научной рациональности "нерациональна" или менее рациональна, чем гипотетико-дедуктивная модель или более сложные модели, включающие социальные и социально-психологические критерии развития науки и научного знания. Она моделирует определенные стороны научной рациональности, и в известных пределах эта модель выполняет свои функции, в том числе и функцию построения рационального образа науки.

Аналогичные рассуждения можно привести относительно и других моделей научной рациональности (например, гипотетико-дедуктивной), причем следует заметить, что речь идет не только о моделях, главное содержание которых определено неким фундаментальным методом или фундаментальной тебрией (теоретической программой), но и вообще о всякой модели, успешно описывающей и объясняющей основные процессы, характеризующие научное познание. Граница между рациональной и нерациональной моделями научного познания заключается не в том, какие именно методы, категории, принципы или нормы положены в основу этих моделей (хотя, разумеется, включение заведомо иррационального элемента в такую модель, скажем, нормы "научного исследования", позволяющей в качестве научной аргументации использовать сновидения, наркотический бред или приказы начальства, разрушило бы Даже гипотетическую применимость такой модели и вывело бы ее обсуждение за рамки здравого смысла и опыта науки). Иррационализация образа науки происходит тогда, когда одной из моделей (особенно, если эта модель слишком проста и примитивна) объясняют любые рациональные процессы, происходящие в научном познании, иначе говоря, абсолютизируют эту модель. Эпистемология, поступающая таким образом, непременно наталкивается на такие связи, отношения, взаимозависимости образа науки и картины культуры, которые не могут быть рационально постигнуты и, следовательно, выглядят иррациональными.

Вопрос о рациональности науки оказывается частью более общего вопроса - о рациональности культуры. Образ познавательной деятельности, представление об.обязательных процедурах, которые обеспечивают постижение истины, всегда имеет социокультурную размерность (В. С. Степин). Таким образом, идеалы и нормы науки (а это важнейшие элементы моделей научной рациональности) зависят от культуры эпохи, от доминирующих в ней мировоззренческих установок и ценностей. Но культура и ее мировоззренческие установки и ценности также зависят от успешного развития науки и научной методологии. Следовательно, фи-лософско-методологические оценки и описания науки и ее рациональности должны рассматриваться как специальные средства культурологического и философско-антропологического исследования.

7. Научная рациональность и ценности

Вопрос, который часто возникает в дискуссиях о научной рациональности, состоит в следующем: включает ли понятие научной рациональности в свое содержание не только эпистемиче-ские (истинность, логичность, доказательность и пр.) и деятельно-стные (целесообразность, эффективность, экономичность и т.д.) критерии, но также и нравственные, социальные и прочие ценности? Сторонники "очищения" рациональности от ценностных примесей, расходясь в определениях критериев рациональности, сходятся в том, что разум не должен брать на себя ответственность за нравственный выбор, социальное ориентирование знания, отождествлять себя с человеческой жизнедеятельностью в целом. Их оппоненты выдвигают иные резоны: разум, оторванный от ценностной ориентации, неизбежно сбивается с пути и приходит к иррациональным итогам (Л. М. Косарева, Л. А. Мике-шина).

Подход, предложенный здесь, позволяет просто решить этот вопрос. Надо только осознать, что наличие или отсутствие каких-либо критериев в той или иной модели научной рациональности говорит о выборе образа науки и научной деятельности. Если из модели исключены всякие критерии рациональности помимо эпистемических, то это означает, что образ науки, возникающий сквозь призму такой модели, предназначается для простых дихотомий, отграничивающих науку от субъективизма, произвола, социальной демагогии, иррациональной веры и т. п. Но для более сложных задач, например, для установления "узлов связи" между наукой и культурными структурами, такая модель не пригодна.

Источником напряжений между миром научной рациональности и миром ценностей является не мнимая противоположность между ними, а неоправданная абсолютизация некоторой модели рациональности научного познания, с одной стороны, и неявная субъективизация ценностей, с другой. Нельзя априорно ограничивать возможности моделирования научной рациональности, ибо это не только предполагало бы некий "суперрациональный отбор" таких возможностей - еще до того, как мы что-то узнаем о рациональности через ее модели, но и неоправданно сужало бы круг задач философии науки.

8. Научная рациональность и критика. Дополнительность - Основной принцип теории научной рациональности

Если рациональность мыслительной или практической деятельности определяется через соответствие этой деятельности определенным критериям, то рациональная критика есть применение этих критериев к предмету для его понимания, теоретического объяснения или практической работы с ним. Однако, как уже отмечалось выше, отождествление рациональности и конвенционально устанавливаемых ее моделей ведет к трудностям, связанным с регрессом в бесконечность. В данном случае эта трудность выглядит так: можно ли рационально критиковать какую-либо модель рациональности? Простой ответ состоит в следующем: можно, но это была бы критика одной рациональности с позиции другой, то есть спор между различными рациональностя-ми. Вместе с тем интуиция подсказывает, что рациональная критика всегда может быть отличена от нерационального критиканства или иронической имитации. Как перевести эту интуицию на язык методологии и теории рациональности?

К. Поппер был прав, подчеркивая значение критики для понимания рациональности: о рациональности имеет смысл говорить тогда, когда мысль или действие наталкиваются на сопротивление иной мысли или иного действия. «Ситуация критики» -это и есть проблематизация рациональности, в которой последняя обнаруживает и осознает самое себя.

Связь «рациональности» и «критики» позволяет исследовать оба понятия в опоре друг на друга, не увлекаясь поисками формальных определений. В. С. Швырев называет «закрытой рациональностью» систему принципов и критериев, применяемых в стандартных, конвенциональных ситуациях. «Закрытость» рациональности проявляется в концептуальном пространстве, очерченном исходными, не подлежащими в данном познавательном контексте критическому анализу, предпосылками. «Закрытая» рациональность невосприимчива к критике собственных предпосылок, рассматривает эту критику как проявление иррациональности. Установка на выход за пределы фиксированной жесткой системы предпосылок и связанного с ними концептуального пространства определяет собой переход к «открытой рациональности». Этот выход вызывается критическим рефлексивным анализом, который и составляет основу, внутреннюю причину «открытой рациональности».

Закрытая» рациональность допускает критику только как применение своих собственных принципов к иному, внешнему для себя объекту. Самокритика для нее - вещь Тривиальная (обнару-жёние ошибок) либо невозможная (отказ от собственных предпосылок). «Открытая» рациональность ведет себя в ситуациях критики по-иному: во-первых, будучи направлена на объект, суть которого определена иными предпосылками, она усматривает в нем не иррациональность, а другую рациональность; во-вторых, она способна на самокритику, ведущую даже к отказу от некоторых принципов или к их изменению, принятию новых принципов и т.д. Таким образом, «открытая» рациональность более глубоко и тесно связана с критикой.

Как считает В. С. Швырев, отношения между «закрытой» и «открытой» рациональностями могут и должны быть гармонизированы конструктивной «метарациональной» позицией; в противном случае их противопоставление вело бы к бесплодному конфликту между «догмой» и «беспринципностью». Рациональность стала бы псевдорациональностью.

Я рассматриваю соотношение «закрытой» и «открытой» рациональностей как базисную смысловую сопряженность, выявляемую и проблематизируемую ситуациями критики. Рациональность, абсолютизируя свою «закрытость» (в наших терминах -полностью отождествившая себя с некоторой замкнутой моделью), обрекает себя на вырождение в иррациональность. Но и «открытой» рациональности грозила бы та же опасность, если бы она абсолютизировала свою «открытость» как готовность поступаться принципами всегда и при любых обстоятельствах.

Открытость» систем критериев рациональности относительна в двух аспектах. Во-первых, изменение системы рациональности никогда не бывает одновременным и тотальным. Даже когда изменение затрагивает- «твердое ядро» научно-исследовательской программы (например, принцип неизменности химических элементов вытесняется фактом трансмутации на внутриатомном и ядерном уровнях, принцип континуализма в описаниях и объяснениях энергетических взаимодействий - квантовым дискретизмом и т.п.), даже когда меняется система логических правил (например, принципы «квантовой логики» заменяют на уровне объектного языка логические законы коммутативности конъюнкции и дизъюнкции) - эти изменения происходят на фоне относительной стабильности большинства принципов и критериев рациональности. Во-вторых, всякий выход за рамки «закрытой» рациональности устремлен к новой устойчивости и систематичности. Поиск новой рациональности без этого стремления превратился бы в бессмысленный дрейф, в изменение ради изменения.

Для гармонизации отношений между «открытой» и «закрытой» рациональностями наилучшим образом подходит принцип дополнительности. Сформулированный Н. Бором в связи с интерпретацией квантовой механики он имеет универсальную методологическую значимость. В наиболее общей форме этот принцип требует, чтобы для воспроизведения целостности исследуемого объекта, применялись «дополнительные» классы понятий, которые будучи взяты раздельно, могут взаимно исключать друг друга. В моем понимании методологического смысла этого принципа наиболее важно то, что дополняющие друг друга классы понятий, будучи отторгнуты друг от друга, не только не дают целостного описания объекта, но и вступают в противоречие с фактами, если претендуют на эту целостность, не учитывая явно своей принципиальной неполноты.

Этот принцип определяет отношение «закрытой» и «открытой» рациональностей. Теория рациональности должна исходить из дополнительности таких характеристик, которыми определены два способа моделирования рациональности: нормативно-критериальный («закрытая» рациональность) и критико-рефлексивный («открытая» рациональность). Взятые в раздельности, эти модели дают несовместимые «определения» рациональности, взятые совместно, они отвечают принципу дополнительности.

В этом смысле принцип дополнительности можно считать основным принципом теории рациональности. Здесь нужны два уточнения. Во-первых, это не означает, что всякая система критериев рациональности, применяемых в той или иной сфере научного познания или другой интеллектуальной деятельности, непременно должна включать в себя принцип дополнительности. Но этот принцип необходим для построения последовательной теории рациональности, то есть теории, объясняющей процессы формирования и функционирования, изменения и соперничества критериальных систем. Во-вторых, "закрытая" и "открытая" рациональности не должны трактоваться как некие "состояния" или "фазы" рациональности - статическая и динамическая, результат и процесс и т.п. Не различение этих "фаз", а их смысловое единство - вот что лежит в основе применения принципа дополнительности.

Основные характеристики рациональной критики должны рассматриваться сквозь призму принципа дополнительности. Важнейшей предпосылкой рациональной критики является рациональная реконструкция объекта критики. Заведомо нерациональный объект не может быть подвергнут рациональной критике; нельзя, например, критиковать действия невменяемого субъекта, вырезающего «картинки» из денежных купюр, за экономическую неэффективность его занятия, хотя, став на позицию его безумной логики, можно вполне рационально критиковать его за то, что он, скажем, пользуется тупыми ножницами или вырезает картинки неаккуратно. Любой фрагмент реальности в призме рациональной критики предстает «рационализированным». Реальность преобразуется наложением на нее культурной матрицы, в которой преобладают рациональные элементы.

Поэтому рациональная критика должна предъявлять основания реконструкции, какой она подвергает свой объект. Это означает, что критик исходит из принципиальной артефактичности этого объекта, осознает, что имеет дело с рациональной моделью объекта, а не с «объектом самим по себе». Поэтому рациональная реконструкция должна быть обратимой. Нужно уметь не только строить рационализированный объект, но и возвращать его в то состояние, которое предшествует рациональной реконструкции. Это условие рациональной деконструкции, которое дополнительно по отношению к рациональной реконструкции.

Применение принципа рациональной реконструкции означает, что именно рациональная критика не позволяет замкнуться в односторонних определениях рациональности как "закрытой" или "открытой". Выполнить условие, по которому необходимо предъявить основания критики, можно только в том случае, если критика прежде всего обращена на самое себя, иначе говоря, если критика рефлексивна. Чтобы рефлексия была рациональной, она также должна соответствовать принципу дополнительности. С одной стороны, обращаясь к собственным основаниям, критик уже исходит из этих оснований (критика как бы смотрится в зеркало, где, разумеется, видит только собственное отражение). Он как бы принимает позицию "закрытой" рациональности, но если тем дело и ограничивается, критика не может быть рациональной. С другой стороны, обращение к основаниям должно быть критическим, следовательно, предполагает не только реконструкцию, но и деконструкцию.

Можно назвать рациональную рефлексию динамическим равновесием между "рациональным шовинизмом" (П. Фейера-бенд) и "рациональным панкритицизмом" (У.Бартли). Рациональный шовинизм (уверенность в том что моя система критериев рациональности является наилучшей) необходим для критики, которая иначе погрязла бы в бесконечном самоанализе и не сделала бы даже первый шаг в критической аргументации. Но в то же время шовинистическая рефлексия не была бы рациональной, если бы не сочеталась с признанием иных оснований критической аргументации и контраргументации. А такое признание есть не что иное как готовность обратить критику на собственные основания ("панкритицизм"). Дополнительность "закрытой" и "открытой" рациональностей выявляется и в этом сочетании характеристик рациональной критики.

Образцом рациональной системы с критической рефлексией является наука (М.А.Розов). Научные системы (теории, исследовательские программы) постоянно находятся в ситуациях рациональной критики. Жизнь этих систем - непрерывное преодоление сопротивления как со стороны исследуемых объектов, так и со стороны конкурирующих систем. Условия интеллектуального соперничества диктуют необходимость одновременного действия "рационального шовинизма" и "рационального панкритицизма". Расщепление этих характеристик вело бы к непродуктивности научных споров либо к полной невозможности таковых.

Гипертрофия "рационального шовинизма" порождала бы некий аналог проблемы "несоизмеримости" научных теорий ("парадигм). В данном случае речь могла бы идти о "несоизмеримости" различных систем критериев рациональности. Если абсолютизировать "закрытость" таких систем, диалог между ними вообще невозможен. Ведь для взаимной критики нужна некая общая основа, существование которой отвергается "закрытостью". Однако признание смыслового единства "закрытой" и "открытой" рацио-нальностей снимает эту трудность.

9. Другие характеристики рациональной критики

Рациональный монизм и рациональный плюрализм. Прямым следствием смыслового единства "закрытой и "открытой" рациональностей является сочетание принципов монизма и плюрализма. Рациональный монизм - это принцип, по которому рациональность обладает общей основой, позволяющей вести осмысленный диалог между различными рациональными системами, с различными критериями рациональности. Принцип рационального плюрализма, со своей стороны, допускает их существование, позволяет считать эти несводимые одна к другой системы рациональными, несмотря на различия между ними. Монизм предохраняет рациональность и рациональную критику от "несоизмеримости" таких систем. Плюрализм предотвращает бесплодные усилия редуцировать рациональности к их общей основе. Оба принципа имеют методологическую значимость только в свете принципа дополнительности.

Рациональная консистентность и дисконсистент-ность. Консистентность - обязательное условие критической аргументации. Такое же требование предъявляется к объекту критики. Нарушения этого требования - логические противоречия, терминологическая путаница - подлежат рациональной критике и устранению. Однако обнаруженное противоречие не является решающим аргументом для признания нерациональности.

Обнаружение противоречий часто играет роль сильнейшего стимула для развития как критики этого объекта, так и для самокритики, обращенной к основаниям самой критики. Поэтому уместно применить термин "рациональная дисконсистентность" как дополнительного к "рациональной консистентности"; смысловая сопряженность этих условий заключается в том, что они совместно определяют рациональное отношение к противоречию.

В методологической концепции И. Лакатоса важнейшим критерием рациональности научно-исследовательской программы является ее способность обеспечивать прирост нового эмпирического знания. В этом смысле обнаружение противоречий в основаниях программы не изменяет общего отношения к ней как к рациональной, если она удовлетворяет (до известного момента) этому критерию. Программа, занятая исключительно локализацией (купированием) противоречий с помощью гипотез ad hoc и прекратившая эмпирический рост, теряет не только приоритет и привлекательность, но и статус рациональности. С другой стороны, именно "борьба" с противоречиями способна вызвать новый приток эвристических возможностей, а поиск непротиворечивых оснований часто дает в итоге "ядро" новой исследовательской программы. Так, работая совместно, условия рациональной консистентности и дисконсистентности выступают как важные инструменты рациональной критики.

Холизм и партикуляризм. Эти характеристики являются производными от принципа рациональной реконструкции и дополнительного к нему принципа рациональной деконструкции. Критика может направляться на некоторый объект, понимаемый как систематическое единство всех смысловых взаимозависимостей входящих в него элементов (холизм), либо на отдельные элементы этого объекта, взятые в своей смысловой автономности, или на смысловые "блоки" таких элементов (партикуляризм, или "индивидуализм", в терминах Дж. Уоткинса). Направление критики существенно зависит от способа рациональной реконструкции объекта и от возможностей рациональной деконструкции. Обе эти характеристики взаимообусловлены и дополнительны. Абсолютизация одной из них за счет другой ведет к методологическим затруднениям. Абсолютизированный "холизм" - следствие "закрытости" рациональности, воплощение тенденции к догматизму. В то же время и абсолютизация "партикуляризма" (в методологии социальных наук он означает, помимо прочего, объяснение социальных явлений действиями отдельных индивидов и групп) столь же несостоятельна.

Эссенциализм и феноменализм. К. Поппер, оставляя в стороне "метафизический" вопрос о сущностях и их существовании, переносил акцент на методологическую проблему: допущение "сущностей" не помогает и даже мешает движению научной мысли, которая не может останавливаться ни на каких "окончательных" объяснениях. Однако, методологический анти-эссенциализм воюет со следствиями именно метафизического эссенциализма, что же касается методологического значения понятия "сущность", то оно зависит от принятого способа рациональной реконструкции объекта. Если эта реконструкция проведена так, что вычленены основные, системообразующие элементы объекта (точнее, модели этого объекта), то нет ничего нерационального или методологически порочного в том, чтобы называть эти элементы "сущностями". Критика "сущности" или критика «феноменов», это - (чаще всего) критика той рациональности, которая положена в основу представленной на суд критики модели объекта. И та, и другая критика взаимообусловлены и дополняют одна другую.

Внешняя" и "внутренняя" идентификация. Критика целей. Рациональная реконструкция предполагает самотождественность объекта. Поэтому она исходит из результатов его идентификации. Совокупность этих результатов дает то, что называют "внешней идентичностью" объекта и его составных частей. В то же время при критическом анализе широкого класса объектов, в первую очередь - социальных, внешняя идентификация может не совпадать с их "внутренней идентичностью" - результатом самоидентификации. Например, критикуя политическую партию за радикализм ее программы, следует учитывать, что приверженцы этой партии могут иначе идентифицировать свои взгляды, оценивать их по иной шкале оценок. Чтобы критика была рациональной, необходимо допустить сопоставление различных методов и принципов идентификации, если даже они приводят к существенно различным результатам.

То же самое относится к рациональной критике целепола-гания. Критика целей, положенных в основу функционирования объекта, должна считаться с иной рациональностью, определяющей такие цели, которые выглядят нерациональными в рамках произведенной реконструкции. Критика целей - это спор различных целеполаганий.

Вопреки мнению некоторых методологов, выносящих вопросы о рациональности целей за скобки методологического анализа, целеполагание есть столь же нормальный объект рациональной критики, сколько и соответствие целей и средств, эффективность или экономичность последних и т.п. Продуктивность любого диалога рациональностей, тем более критического, во многом зависит от "открытости" той рациональности, которой следуют участники этого диалога. Если объектом критики является то, что само по себе не обладает "имманентной" рациональностью (например, когда предлагается план улучшения природного ландшафта или подвергается критике социальное явление или процесс, никем конкретно не замышленный, но возникший в результате стечения множества обстоятельств, пересечения не поддающихся учету воль, совпадения случайностей), речь идет о "самокритике" рациональности. Ведь критика ландшафтов или стихийных процессов основывается на рациональной реконструкции этих объектов, и следовательно, когда критик сталкивается с сопротивлением материала, это означает неизбежность его диалога. с собственной рациональностью! Но самокритика рациональности или критическая рефлексия имеет место и тогда, когда в диалоге участвуют разные, но равноправные рациональности. Сочетание критики и самокритики, образующее непрерывный ряд рефлексий - это и есть рациональность как процесс.

10. Аналогия между проблемами научной рациональности и этики

Когда некоторая модель научной рациональности выдается за единственно адекватную науке, страдает и методология, и наука. Научная рациональность не сводится к какой бы то ни было своей модели.

На первый взгляд, отношение между научной рациональностью и ее методологическими моделями таково же, каким обычно бывает отношение некоторого фрагмента "реальности" к теоретической модели этой реальности. Но теоретический образ науки не просто отображает реальность науки - он в определенном смысле создает эту реальность. Через профессиональное обучение или через философско-методологическую рефлексию модель рациональности навязывается ученому, формирует стиль его мышления. В структуру последнего входит совокупность предпосылок и регулятивов научно-познавательной деятельности, которая принимается учеными как необходимое условие их работы. Стиль мышления, будучи принят ученым, полностью определяет горизонт его понимания, он становится "призмой", сквозь которую ученый воспринимает любые явления, составляющие поле его интеллектуального интереса. По аналогии с кантовским априоризмом можно сказать, что стиль мышления составляет априорную основу научного мышления. В этой "априорности" - тайна того, что модели рациональности отождествляются с "рациональностью как таковой".

Эта тайна раскрывается, когда наступает рассогласование мышления и стиля, если последний теряет кредит доверия из-за неудач или уступает более успешным конкурентам. С точки зрения субъекта, отождествившего свою рациональность с какой-либо системой критериев (моделью), отклонение от этой системы - иррационально. Иррациональность в данном случае - чистая негативность, паралич умственной деятельности. Сознание не может пребывать в этом параличе, и потому "еретики", отвергающие догмы, впоследствии становятся проповедниками новых догм, ибо быть рациональным можно только "внутри" стиля мышления.

Подчинив свою деятельность (интеллектуальную или практическую) системе "априорных" критериев, субъект утрачивает ту рациональность, благодаря которой возможна критическая рефлексия и ревизия любых систем и всяческих критериев. Его рациональность полностью растворяется в избранной (или навязанной ему) системе. Но если все же он решится на пересмотр или даже на разрушение этой системы, попытается улучшить ее или заменить другой, он поступает «иррационально». И эта иррациональность как раз и выражает рациональность, присущую ему как разумному и свободному существу!

Существует классическая философская традиция истолкования этого парадокса. В ней различают Рассудок и Разум. Работа Рассудка - движение внутри системы критериев рациональности, внутри парадигмы. Работа Разума - выход за пределы парадигмы, критика и создание иных, альтернативных парадигм рациональности. Рассудок подвергает достижения Разума рационализации (Н. С. Автономова).

Однако различение Рассудка и Разума проблематично. Когда отвечают на вопрос, благодаря чему Разум совершает свои подвиги, обычно указывают на "нерассудочные" духовные движения: интуицию, бессознательное, творческое воображение. Проясняется ли тем самым понятие «Разум»? Говорят также, что историческое движение познания осуществляется через разрешение противоречий между Разумом и Рассудком. Но что означает это "разрешение"?

Противоречие между нормативно-критериальной и крити-ко-рефлексивной рациональностями - это одна из форм, в которые отливается противоречивая и трагическая по своей сути человеческая свобода. Вопреки распространенному мнению о противоположности свободы и рациональности (А. Л. Никифоров), связь между ними более сложна. Свободе противостоит только "рассеченная" рациональность, сведенная к одной из своих сторон или отождествленная с одной из возможных своих моделей. Рациональность - результат усилия воли и мысли. Чтобы быть рациональным, человек должен быть свободным. Но человек не может стать свободным, не преодолев в себе рациональность. В этом парадокс рациональности. Рациональность не может быть несвободной и безличностной, и она же элиминирует свободу и личностное начало. Эта парадоксальность рациональности аналогична парадоксам этического.

Как и теория рациональности, этика исследует типы нормативной регуляции мысли и деятельности человека. Различают два типа такой регуляции. Первый тип - это сфера морали, регуляция, закрепленная в моральных нормах и интериоризируемая в сознании индивидов. Второй - это регуляция человеческого поведения через свободный нравственный выбор (В.С.Библер).

Аналогия между моралью и критериальной рациональностью очевидна. Как парадигмы рациональности обеспечивают автоматическое, безличностное выполнение определенных условий и требований, так и парадигмы морали в повседневной жизни вычерчивают "единственно правильную и приемлемую" линию поведения человека.

Мораль, как и догматическая рациональность, ограничивает пространство свободы человека. Нравственность основана на свободном выборе и ответственности, и, следовательно, по аналогии с критико-рефлексивной рациональностью, принимает на себя противоречия свободы. Средоточие нравственности - совесть. Моральный принцип в свободном деянии может обнаружить свою парадоксальность. Следуя ему со всей неукоснительностью, человек может нарушать этот же принцип. Возьмем, например, принцип "благоговения перед жизнью" А. Швейцера: жизнь самоценна и никакое живое существо не должно направлять свое действие против жизни другого существа. Как моральный принцип это требование невыполнимо. Но принцип Швейцера - не моральное предписание, а нравственная максима. Вынужда-ясь уничтожать чужую жизнь, человек должен взвесить эту необходимость на весах своей совести.

Моральная догма "не лги" не терпит никаких исключений, именно поэтому она невыполнима как принцип поведения. Иной смысл имеет запрет на ложь, если его понимать как принцип нравственности. Солгав "во спасение" или "из человеколюбия", ты принимаешь свой поступок на свою совесть, несешь за него ответ перед ней. У тебя нет гарантий успеха, нет "закона", которым ты можешь оправдать свои действия, заслониться им. В выборе поступка ты свободен, и эта свобода позволяет тебе быть нравственным существом.

Библейская заповедь - "Не убий!". Но убийство может стать необходимостью. Мораль в таких случаях прибегает к специальным оговоркам, призванным облегчить человеку выбор поступка. Например, солдат, убивающий врага, подчинен приказу, долгу, присяге. Трудно представить себе армию, которая бы состояла из воинов, действующих на поле боя по нравственному выбору: такая армия небоеспособна. Человек, приводящий в исполнение смертный приговор, не считается убийцей. Право и мораль снимают с него напряжение выбора. Нравственность не снимает этого напряжения. Она выносит необходимость действия на суд совести, от которого не могут заслонить ни мораль, ни чье-то благословение, ни приказ, ни закон.

Мораль часто вытесняет нравственность, подменяя ее, соблазняясь мнимой преодолимостью трагического противоречия. С одной стороны, человек испытывает тяготение конформизма, растворения своей индивидуальности в какой-либо социальной или религиозной общности. Сославшись на мораль, он пытается избавиться от тяжести нравственного бытия. С другой стороны, социуму также удобнее иметь дело с "моральным человеком", нежели с человеком нравственным. Это тоже соблазн, маячащий перед обществом на самых разных уровнях его культурной организации, - обеспечить свою устойчивость, повысить шансы на выживаемость, скрепив себя моралью, находящей внешнюю опору в праве и законе, а внутреннюю - в некритическом и нерефлектирующем сознании.

Уступив соблазнам, и индивид, и общество остаются не только без нравственности, но и без морали. Мораль вырождается в циничное морализирование - суррогат морали, карикатура на нее. Другой суррогат - идеологизированная мораль, выхолощенная до связки стереотипов, которыми подавляется духовность и самоидентификация личности, ее человеческое достоинство.

Духовное вырождение общества, в котором мораль полностью вытеснила нравственность, с ясностью обнаруживается в периоды кризисов, распада омертвевших и утративших жизненную устойчивость социальных и политических структур. Этическая деградация проявляется то в пассивном отупении, то в выплесках душевного хаоса, метаниях, панике, то в безудержном желании подчиниться чужой воле, чтобы только избавиться от гнетущего страха, от внутреннего вакуума.

Мораль и нравственность едины в своей взаимообусловленности. Напряжение нравственного сознания, не имеющее разрядки в повседневной сверке с моралью, губительно для человека. Невозможно жить, если жизнь - сплошная нравственная мука. Но и мораль без нравственности - всего лишь мишень для цинической пародии. Наличие моральной нормы - необходимое условие самой возможности нравственного выбора и поступка. Нравственное сознание должно иметь перед собой моральные ориентиры, чтобы соотносить с ними меру своей свободы и меру ответственности.

Можно заметить аналогию между тем, как «застывает» нравственность в моральных нормах, и моделированием научной рациональности в системах принципов и критериев. Моральные системы - это определенные исторически обусловленные "модели" этического бытия человека, и их часто выдают за само это бытие. Есть и аналог конфликта между "абсолютизмом" и "релятивизмом". "Абсолютная мораль" не выносит сопоставления с нравственностью и самой возможности "иной морали". Она претендует на полное совпадение со сферой этического: любой человеческий поступок контролируется абсолютной моралью, будь то свод божественных заповедей или категорический императив. Свободная нравственная воля понимается лишь как познанная и/или признанная моральная необходимость. И подобно тому, как "абсолютизм" в теории научной рациональности входит в противостояние с исторической эволюцией реальной науки и с фактом изменчивости критериев рациональности, со свободой мыслящего и действующего субъекта познания, "моральный абсолютизм" наталкивается на различие нравственных коллизий и перипетий, преобладающих в различные эпохи истории, редуцирует их к вне-историческим "вечным" конфликтам Абсолютного Добра и Абсолютного Зла. Абсолютизм в морали так же антиисторичен, как абсолютизм в теории научной рациональности.

Моральный релятивизм, по аналогии с релятивизмом эпистемологическим, - не более, чем вывернутый наизнанку абсолютизм. На поверхности он как будто ставит акцент именно на свободе, присущей нравственному сознанию, позволяет нравственному субъекту выбирать из альтернативных проектов. Но это -свобода абсолютного индивидуализма, на место абсолютной морали помещающего абсолютный имморализм и безответственную жадную волю. Подобно тому, как релятивизм методологический теряет из виду рациональность в рассуждениях о ее относительности, релятивизм этический теряет мораль и обесценивает нравственность.

Аналогия между проблемами этики и теории рациональности могут дать важные подсказки в поисках исходного пункта философии человека. Этим пунктом должна стать антиномия человеческой свободы. Разумеется, выбор этого пункта, да и само истолкование свободы как противоречия, как антиномии-проблемы, зависит от экзистенциальной позиции философа. Такой выбор не имеет методологической принудительности.

Но для тех, кому такой выбор близок, философия человека становится философией свободы, охватывающей и теорию познания, и теорию социальной практики, и теорию исторического развития общества - все сферы философского исследования.

Общее число публикаций - свыше 220. Основные идеи диссертации изложены в следующих работах:

Монографии:

1. Актуальные проблемы анализа "научных революций". М„ ИФ АН СССР, 1983. 110с.

2. Парадоксальная рациональность (очерки о научной рациональности). М., У РАО, 1999. 122 с.

Статьи:

1. Многозначная логика и проблема универсальности законов логики // Общие проблемы методологии науки. М., ИФ АН СССР, 1974. - 1 п.л.

2. "Die Struktur wissenschaftlicher Revolutionen" und die Dialektik der Wissenschaftsentwicklung (Zu philosophischen Aspekten der Konzeption der Wissenschaftsgeschichte von Thomas S. Kuhn) // Sovietwissenschaft. Gesellschaftswissenschaftliche beitrage. Berlin, 1978, S. 29-41.-1 п.л.

3. Диалектические аспекты взаимосвязи ценности и роста научного знания // Вопросы философии, 1979, 1 3 (в соавторстве). - 1 п.л.

4. "Методологический прагматизм" Н.Решера // Вопросы философии, 1979, № 8, с. 156-161. - 1 п.л.

5. Dynamika wartosci i wzrostu wiedzy w nauce II Cztowiek i swiatopogl^d, Warszawa, 1979, N 4, S. 186-204. 1 п.л. (в соавторстве)

6. "Научный реализм" У.Селларса II Вопросы философии, 1980, №9. С. 148-154.-1 п.л.

7. Об особенностях эволюции "интерналистских" направлений в истории и философии науки (критический анализ концепций А.Койре и Т.Куна) //Актуальные проблемы логики и методологии науки. Киев, Наукова думка. 1980. с.320-335. 0,5 п.л. (в соавторстве).

8. Чарлз Пирс и современная "философия науки" // Вопросы философии. М., 1982, № 3. с.137-144. - 1 п.л.

9. Людвик Флек: наука в социальном и психологическом измерениях И Вопросы истории естествознания и техники. М., 1982, №1, С. 179-185.-1 п л.

10. Эволюция образа науки во второй половине XX века // В поисках теории развития науки (очерки западноевропейских и американских концепций XX века). М., "Наука", 1982. С. 150-181. -1, 5 п.л. (в соавторстве).

11. "Эволюционно-биологическая" модель науки С.Тулмина // В поисках теории развития науки (очерки западноевропейских и американских концепций XX века). М., "Наука", 1982. С.260-278. - 1 п.л. (в соавторстве).

12. "Структуралистская" концепция научных теорий Дж. Снида-В.Штегмюллера // Философские науки, М., 1983, № 3. С. 127-135. -1 п.л.

13. Проблема научных революций в зарубежных логико-методологических концепциях // Диалектика в науках о природе и человеке. Диалектика-мировоззрение и методология современного естествознания. М., "Наука", 1983. С. 482-489. - 0,5 п.л.

14. Ludwick Fleck's epistemológica! Conception and contemporary Discussion on the Nature and Dynamics of scientific Knowledge. II Kwartalnik historii nauki i techniki. Warszawa. 1983, t.28, N. 34. S.545-560. - 1 п.л.

15. "Научный реализм" и научное знание // Философские науки, Москва, 1984, № 6, с.95-103. - 1 п.л.

16. Оценка, ценность и развитие научного знания (диалектический аспект проблемы) // Творческая природа научного познания. М., "Наука", 1984. С.248-278. - 1 п.л. (в соавторстве).

17. Образ науки как категория теоретической эпистемологии II Логика научного познания (материалы IX Всесоюзного совещания по логике, методологии и философии науки). М.-Киев, 1986. С.43-44.

18. О философских аспектах проблемы "несоизмеримости" научных теорий // Вопросы философии, 1986, № 12, с.57-70. -1 п.л.

19. "Realism naukowy" a wiedza naukowa // Czy sprzecznoác moze bye racjonalnq? (Realism. Racjonalnosc. Relatywism. T.4). Lublin, 1986. S.115-130. - 1 п.л.

20. Стиль научного мышления в когнитивно-методологическом, социологическом и психологическом аспектах // Философские науки, Москва, 1987.1 8. С.39-49. - 1 п.л.

21. Methodology of Science as a Theoretical Self-Consciousness of Science // 8 International Congress of Logic, Methodology and Philosophy of Science. Abstracts. Vol.3. Moscow, 1987. p.215-217.

22. На пути к сравнительной эпистемологии // Вопросы истории естествознания и техники, М., 1988, № 4, С.117

23. Тенденции развития общей методологии науки // Вопросы философии, 1988, № 6. С.25-39. -1 п.л.

24. Incommensurability, Scientific Realism and Rationalism // Scientific Knowledge Socialized. Budapest, 1988. P. 375-384. - 0, 5

П.Л.

25. Рациональность науки и рациональность философии // X всесоюзная конференция по логике, методологии и философии науки (24-26 сентября 1990). Тезисы докладов и выступлений. Секции 8-10. Минск, 1990, с.30-31.

26. "Научный реализм": проблемы, дискуссии, перспективы // Философская и социологическая мысль. Киев. 1991, № 4. С. 1834; № 5, с.43-54. - 2 п.л.

27. Системный смысл понятия "научная рациональ-ность".Статья 1. Корабль рациональности между Сциллой абсолютизма и Харибдой релятивизма // Философская и социологическая мысль. Киев. 1992. № 1, с. 58-72. - 0, 8 п.л.

28. Системный смысл понятия "Научная рациональность". Статья 2.Системное моделирование научной рациональности // Философская и социологическая мысль. Киев. 1992, № 2, с. 53-70. - 0, 7 п.л.

29. Стиль научного мышления // Теория познания. Т.З. Познание как исторический процесс. М., "Мысль", 1993, глава 6., с.225-262. - 2,5 п.л.

30. Рациональность и демократия: сопряженность понятий // Международная научно-практическая конференция "Философия социального действия и перспективы демократии". Тезисы докладов. Секция 2. Эволюция политической власти в период нестабильности. Минск, 1994, с.58-59.

31. К новому смыслу понятия "субъект научного познания" // XI Международная конференция "Логика, методология, философия науки". Тезисы докладов. Т.1. Москва-Обнинск, 1995, с.69-74

32. Наука-культура-цивилизация // Культура: теории и проблемы. М., "Наука", 1995, С. 161-183. - 1 п.л.

33. Рыцарь Ratio // Вопросы философии, 1995, № 4, с. 127

134.-1 п.л.

34. "Открытое общество" (методологические аспекты) II Теория познания. Т.4. Познание социальной реальности. М., "Мысль", 1995, с. 124-153. - 1,5 п.л.

35. Systemowy sens porcia "racjonalnoéc naukowa" // Idea. Biatystok. 1995. vol.VII. S. 105-130,- 2 п.л.

36. Принципы рациональной критики // Философия науки. Вып.1. М„ ИФ РАН. 1995. С. 185-203. - 1 п.л.

37. Парадоксы научной рациональности и этики II Исторические типы рациональности. Т.1. М., ИФ РАН, 1995. С.317-335. -1 п.л.

38. Paradoxa der wissenschaftlichen Rationalitat und Ethik // Wissenschaftlih. und au?erwissenschaftlich. Denkformen. Moskau. 1996, S. 165-182. - 1 п.л.

39. Принципы и характеристики рациональной критики // Идеал, утопия и критическая рефлексия. М., РОССПЭН, 1996. С.243-281. -1,5 п.л.

40. "Радикальный конвенционализм" К, Айдукевича и его место в дискуссиях о научной рациональности 11 Философия науки. Вып.2. М., 1996. С. 254-270. - 1 п.л.

41. Рациональность и критика // Международная конференция "Смирновские чтения" (Секции 1. Символическая логика;

2. Философская логика и логическая философия. 3. Методология и философия науки). М., 1997. С.125 -127.

42. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии, 1997, №2, С.93-111. -1 п.л.

43. Спор о научной рациональности // Философия науки. Вып. 3. Проблемы анализа знания. М., ИФРАН. 1997, С.3-19. - 1 п.л.

44. Конвенции и рациональность // Первый Российский философский Конгресс. Человек-философия-гуманизм. V.5. Философия в мире знания, техники и веры. Санкт-Петербург. 1997. С.151-155.

45. Наука в контексте культуры // Вестник РГНФ, 1977, №

3, С. 146-155.-0,8 п.л.

46. Наука как культура и наука как цивилизация // Наука в культуре. М„ УРСС, 1998, С. 5-33. - 2 п.л.

47. Перспективы эпистемологии // Наука в культуре. М., УРСС. 1998. С.210-236. - 1,5 п.л.

48. Идея "открытого общества": от теории к российской практике // На пути к открытому обществу. Идеи Карла Поппера и современная Россия. М., "Весь мир", 1998. С. 28-46. - 1,5 п.л.

49. Цена "гибкой" рациональности. О философии науки С.Тулмина // Вопросы философии, 1999, № 2. С. 84-94. - 1 п.л

50. Альтернативы научного разума (к анализу романтической и натурфилософской критики классической науки) // Альтернативные миры знания. СПб., РХГИ, 2000. С. 13-62. - 2,5 п.л.

51. Анархизм методологический. Аномалия. Антиномия. Верификационизм. Демаркации проблема. Дополнительности принцип. Джастификационизм. Инструментализм. Когерентная истины теория. Конвенционализм. Корреспондентная истины теория. Кризис в науке. Критицизм. Критический рационализм. Кун. Лакатос. Научная революция. Нормальная наука. Постпозитивизм. Рационализм. Рациональная реконструкция. Рациональность. Решер. Селларс У. Стандартная концепция науки. Тулмин. Фейерабенд и др. статьи // Новая философская энциклопедия, т. 1-4, М., Национальный научный фонд, 2001. - 7 п.л.

52. «Проблема демаркации» в культурном контексте эпо-; хи // Полигнозис, 2001, № 3. С. 3-17, - 1 п.л.

Подписано в печать 12.03.02г. ЗакЛ №007-0 Объем 3 ,2 уч.из.о.л., 3,6печ.л„ Тир. 100 экз. Отпечатано на ротапринте ИФРАН,Волхэнка,14.