Монетарные и немонетарные неравенства и их восприятие населением в современном российском обществе тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 00.00.00, доктор наук Мареева Светлана Владимировна

• Мареева Светлана Владимировна
• доктор наук
• 2024

Оглавление диссертации доктор наук Мареева Светлана Владимировна

Степень разработанности проблемы

Цель и задачи исследования

Методология исследования

Научная новизна

Научный вклад исследования в развитие предметного поля

Положения, выносимые на защиту

Результаты исследования

Объективная конфигурация монетарных неравенств

Объективная конфигурация немонетарных неравенств

Неравенство в представлениях населения

Ограничения исследования

Основные выводы

Апробация исследования

Список публикаций по теме диссертационного исследования

Список использованной литературы

Приложения

Приложение А. Статья 1 (основной список). Socio-economic inequalities in modern Russia and their perception by the population

Приложение Б. Статья 2 (основной список). Монетарное неравенство в Pоссии в социологическом измерении

Приложение В. Статья 3 (основной список). A society of unstable well-being: Income mobility and immobility in Russia

Приложение Г. Статья 4 (основной список). Неравенство жизненных шансов россиян в сфере баланса жизни и труда

Приложение Д. Статья 5 (основной список). Социальные неравенства и социальная структура современной России в восприятии населения

Приложение Е. Статья 6 (основной список). Support for reducing inequality in the new Russia: Does social mobility matter?

Приложение Ж. Статья 7 (основной список). Представления о неравенстве как фактор инвестиций в человеческий капитал (опыт эмпирического анализа)

Приложение З. Статья 8 (дополнительная). Представления среднего класса о неравенствах на фоне других россиян: консенсус или раскол?

Приложение И. Статья 9 (дополнительная). Relative poverty in Russia: evidence from different thresholds

Приложение К. Статья 10 (дополнительная). Super-rich in modern Russia: Who are they and are they changing?

Приложение Л. Статья 11 (дополнительная). Запросы россиян на содействие государства:

социальное инвестирование или социальная поддержка?

Приложение М. Статья 12 (дополнительная). Социальный статус российской молодёжи: представления и реальность

Приложение Н. Статья 13 (дополнительная). Жизненные шансы жителей столиц и провинций в массовом сознании

Приложение О. Статья 14 (дополнительная). Зоны субъективного благополучия и неблагополучия в российском обществе

Приложение П. Статья 15 (дополнительная). Income stratification in Russia: What do different approaches demonstrate?

Приложение Р. Статья 16 (дополнительная). Бедность и социальные неравенства в Pоссии в общественном сознании

Приложение С. Статья 17 (дополнительная). Poverty in contemporary Russian society: Formation of a new periphery

Приложение Т. Глава монографии 1 (дополнительная публикация). Выделение гомогенных доходных групп: вопросы методики

Приложение У. Глава монографии 2 (дополнительная публикация). Особенности жизни и потребления представителей различных доходных групп

Приложение Ф. Глава монографии 3 (дополнительная публикация). Модель стратификации российского общества по жизненным шансам и рискам: особенности, динамика, межгрупповая мобильность

Приложение Х. Глава монографии 4 (дополнительная публикация). Соотношение негативной привилегированности и бедности

Приложение Ц. Глава монографии 5 (дополнительная публикация). Восприятие социальной структуры и социальных неравенств в современном российском обществе представителями разных страт

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Монетарные и немонетарные неравенства и их восприятие населением в современном российском обществе»

Актуальность темы исследования и постановка проблемы

Неравенство сегодня признается одним из ключевых глобальных вызовов для устойчивого социально-экономического развития. Обсуждение оснований, проявлений, последствий и динамики неравенства находится в фокусе дискуссий о возможных векторах социально-экономического развития, как глобальных, так и страновых. Интерес к этой теме не снижается в силу трансформаций обществ, требующих переосмысления типов, причин и роли неравенств в современном мире, в то время как экспертное сообщество и политики концентрируются на глобальных и страновых мерах по управлению неравенством. Задача снижения уровня неравенства внутри стран и между ними вошла в Цели ООН в области устойчивого развития. Два последних всплеска интереса к проблеме социально-экономического неравенства, обусловленные глобальным экономическим кризисом 20082009 гг. и коронакризисом, сфокусировали исследовательскую повестку на многомерности неравенства, его немонетарных и субъективных аспектах, а также на оценке результативности мер политики, направленной на его сокращение. Вызовы текущего момента, существенно увеличивающие неопределённость глобальных условий развития, повышают актуальность исследований в этой области, особенно с учетом того, что негативные последствия неравенства не ограничиваются экономической сферой и проявляются одновременно на нескольких уровнях - индивидуальном, межличностном и уровне общества в целом [Wilkinson, Pickett, 2010].

Экономисты работают, прежде всего, с монетарными измерениями неравенства, которые включают неравенства как доходов, так и богатства, и в наиболее значимых публикациях по этой теме отмечают тенденцию их роста, предполагая дальнейшее углубление неравенства в будущем [Миланович, 2017; Пикетти, 2015; Стиглиц, 2015; Atkinson, 2015]. Ряд международных организаций также постоянно работает как со статистическими данными о неравенстве доходов в странах мира (Всемирный банк, Люксембургское исследование доходов и др.), так и с оценками концентрации доходов и богатства (Всемирная база данных о неравенстве, доклады Credit Suisse и др.); целый ряд крупных докладов международных организаций и конференций в последние годы был тематически сфокусирован именно на проблемах мирового неравенства в его монетарном измерении - его масштабах, различиях между странами, тенденциях изменений, негативных последствиях и разработке рекомендаций по управлению им [World Bank, 2016; EBRD, 2017; Hardoon et al., 2016].

Социологи чаще рассматривают немонетарные неравенства и обращают внимание на появление их новых форм при сохранении старых: к материальным и властным неравенствам (в т.ч. в производственных отношениях) добавляются неравенства в культурных, социальных, гражданских, символических ресурсах, человеческом капитале и пр. [Grusky, 2011]. Список немонетарных неравенств непрерывно расширяется - так, например, пандемия способствовала осознанию значимости ряда неравенств, связанных с проблемами личной безопасности. Немонетарные измерения неравенства все чаще попадают и в фокус управленческой повестки, формирующей ответы на ключевые вызовы.

Актуализировались и исследования субъективного восприятия неравенства населением, поскольку его специфика может генерировать или сдерживать социальную напряженность, формировать запрос со стороны населения в отношении содержания общественного договора с государством, влиять на поведенческие стратегии населения на

микроуровне. Оценки неравенства населением как излишне высокого, имеющего несправедливые основания и в целом не соответствующего «идеальной» общественной модели, могут иметь важные социальные последствия - продуцировать социальную напряженность, создавать основания для делегитимизации власти в глазах населения, стимулировать непродуктивное поведение на микроуровне. С другой стороны, восприятие неравенства как меритократического может выступать ресурсом для экономического развития и стимулом для инвестиций населения в человеческий капитал. Субъективное восприятие неравенств можно рассматривать как часть более широкой дискуссии о справедливости [Штомпка, 2017] и необходимости учета субъективных представлений населения при оценке общественного благосостояния и определении приоритетов развития [Стиглиц и др., 2016].

Неравенство представляет собой один из ключевых вызовов и для устойчивого развития России, особенно в условиях роста неопределенности будущего. Возможности ответа на вызовы, связанные с неравенством, требуют комплексного подхода к его определению, измерению и формулировке целей, которых необходимо добиться. Необходимо понимание конфигурации сложившегося многомерного пространства неравенства, в том числе - в международном контексте и в динамике. Характеристика этого пространства, выделение его основных осей, в том числе новых, выявление групп, занимающих в нем относительно благополучное и неблагополучное положение, оценка их состава, устойчивости и динамики в совокупности позволят внести вклад в понимание социальной структуры современной России и возможные перспективы ее дальнейшей трансформации. Понимание особенностей социально-экономического неравенства в российском обществе важно также для разработки эффективной социально-экономической политики, направленной на поддержку населения в условиях новой турбулентности, и для определения возможных рамок формирования нового общественного договора между государством и населением.

Проблема неравенства часто рассматривается в связке с проблемой бедности [World Bank, 2016], в том числе и в отношении ситуации в России, хотя, безусловно, несводима к ней. Снижение уровня бедности не означает автоматического сокращения неравенства, хотя может внести в него свой вклад за счет сближения положения низших и нижних средних слоев населения. Однако и в обсуждениях этого аспекта неравенства существует ряд дискуссионных моментов, требующих более пристального рассмотрения - от расположения границы между этими группами до качественных особенностей подгруппы неблагополучного населения, не связанных лишь с более низким уровнем их доходов, и требующих, соответственно, не только монетарных мер для решения этой проблемы. Как и в случае с неравенством в целом, помимо анализа объективной ситуации с бедностью в фокус внимания должно попадать и субъективное восприятие бедности населением, т.к. его особенности будут определять готовность населения поддерживать тот или иной вектор мер социальной политики, направленных на ее сокращение.

Таким образом, выявление, измерение и оценка, во-первых, характера, во-вторых, динамики сложившейся в стране системы монетарных и немонетарных неравенств, и в-третьих, изменений в их субъективном восприятии населением имеют принципиальное значение в условиях новой турбулентности, определяя существующие возможности и ограничения для устойчивости российского общества. Для решения этих вопросов недостаточно данных о динамике неравенства, представленной традиционными статистическими показателями - важно понимать, как выглядит конфигурация разных типов

неравенств, как они отражаются в социальной структуре российского общества (в частности -какие группы сформированы на их основе и в чем их специфика по отношению друг к другу, каковы особенности их состава, степень устойчивости и динамика), как они воспринимаются общественным сознанием и что это означает для российского общества в целом.

Ключевым исследовательским вопросом, на решение которого направлено диссертационное исследование, выступает, таким образом, выявление особенностей и динамики монетарных и немонетарных неравенств, а также их восприятия населением в современной России.

Степень разработанности проблемы

Тематика неравенства очень обширна и представлена далеко не только в исследованиях экономического и социологического характера. В научной литературе можно выделить несколько ключевых направлений, в рамках которых проводятся исследования неравенства и его восприятия населением и которые в наибольшей степени релевантны для данного диссертационного исследования.

Оценкам монетарного неравенства и его динамики на макроуровне в глобальном сравнительном контексте посвящены получившие всемирную известность работы ведущих экономистов [Миланович, 2017; Пикетти, 2015; Стиглиц, 2015; Atkinson, 2015]; их результаты свидетельствуют об обострении этой проблемы в мировом масштабе в XXI веке. Крупной проблемой, над которой также работают экономисты, является взаимосвязь неравенства и экономического роста. Подобный анализ проводится обычно на данных макроуровня [Alesina, Perotti, 1996; Deininger, Squire, 1998; Forbes, 2000; Persson, Tabellini, 1994]. Однако результаты современных работ в этом направлении неоднозначны и говорят скорее о различном направлении и степени этого влияния в зависимости от конкретных социально-экономических условий: глубины неравенства, темпов развития стран, его ключевых факторов и т.п., чем об универсальной корреляции [Barro, 2000; Galor, Moav, 2004], а также о различных эффектах в разных частях доходного распределения [Van der Weide, Milanovic, 2014; Voitchovsky, 2005]

Неравенство возможностей также попадает в фокус экономических оценок. Типичный метод его измерения в экономических исследованиях - это оценка роли обстоятельств рождения (пол, этническая принадлежность, место рождения, характеристики родительской семьи) в общем доходном неравенстве [EBRD, 2017]. Иными словами, неравенство возможностей рассматривается как одна из составляющих неравенства результатов (в качестве которого выступает обычно неравенство дохода), и оценивается не только как несправедливое, но и неэффективное. Выдвигается предположение, что именно учёт неравенства возможностей может определять характер зависимости между неравенством и экономическим ростом: высокое неравенство возможностей формирует негативную зависимость между неравенством доходов и экономическим ростом, в то время как низкое неравенство возможностей приводит к отсутствию корреляции между ними [Aiyar, Ebeke, 2020].

Большой вклад в анализ доходной стратификации - выделения на основании неравенства доходов групп, качественно различающихся между собой не только уровнем доходов, но и другими ключевыми особенностями - вносят работы исследователей Всемирного банка и других: в литературе представлены методики в рамках абсолютного

[Chen, Ravallion, 2010; Kharas, 2010; Milanovic, Yitzhaki, 2002; Ravallion, 2010; World Bank, 2014; World Bank, 2015] и относительного подходов [Alesina, Perotti, 1996; Atkinson, Brandolini, 2011; Barro, 2000; Birdsall et al., 2000; Chauvel, 2013; Dallinger, 2013; Easterly, 2001]. Часть из них фокусируются на неравенстве в определенных частях доходного распределения - например, в нижней его части (среди прочего, в таких работах отмечается негативный разворот в борьбе с бедностью, произошедший в последние годы [World Bank, 2016; World Bank, 2020]), или в средней части (так, исследование ОЭСР прицельно рассматривает средний класс в его экономическом понимании и отмечает тенденции его сокращения, обеднения, снижения устойчивости и степени экономического влияния [OECD, 2019]).

Отдельное направление исследований в русле доходной стратификации - это анализ бедности в рамках абсолютного или относительного монетарного подхода к ее определению, представленное как в страновых, так и международных исследованиях [Chen, Ravallion, 2007; Foster, 1998; Garroway, De Laiglesia, 2012; Ravallion, Chen, 2011; Ravallion et al., 1991; Rowntree, 1901]; используется и субъективная монетарная линия бедности [Colasanto et al., 1984; Goedhart et al., 1977]. Параллельно активно развивается и традиция немонетарных подходов к определению бедности, основой для которых выступают различные оси немонетарного неравенства.

В фокусе внимания в рамках анализа распределения доходов и богатства оказывается и полярная группа - группа сверхбогатых. В рамках экономических исследований проблема сверхбогатства рассматривается через призму концентрации доходов и/или богатства и ее динамики, в т.ч. в контексте международных сравнений [Boston consulting group, 2021; Capgemini research group, 2022; Credit Suisse, 2022]. Представлены работы, в которых предлагаются модели, оценивающие роль различных институциональных условий для формирования больших состояний или предсказывающие количество миллиардеров в зависимости от других экономических показателей [Neumayer, 2004]. Несколько работ посвящены сверхбогатству в России и его динамике, а также составу и степени неоднородности этой группы [Braguinsky, 2009; Guriev, Rachinsky, 2005; Novokmet et al., 2018; Treisman, 2016]. В исследованиях сверхбогатых, носящих социологический характер, ставятся вопросы о структуре группы, мобильности ее состава, социальном происхождении, межгенерационных механизмах передачи социального статуса и пр. Это направление анализа носит в основном внутристрановой характер [Hjellbrekke и др., 2007; Kuusela, 2018; Lu, 2017; Lu et al., 2021; Savage, Hjellbrekke, 2021]. Для российского общества это направление исследований также представлено несколькими работами по выделяемым различным образом группам сверхбогатых и бизнес-элиты [Агафонов, Лепеле, 2016; Крыштановская, 2002; Schimpfössl, 2018].

Исследование немонетарных измерений неравенства требует обращения, в первую очередь, к социологическим работам. Основы анализа социального неравенства в обществе берут начало от работ классиков социологической мысли - К. Маркса, М. Вебера, Э. Дюркгейма. В современных обществах вопросы оснований и проявлений неравенства нашли свое отражение в работах ряда известных социологов [Бек, 2000; Кастельс, 2022; Blau, 1977; Grusky, 2011; Sorensen, 2000]. Наиболее известные модели социальной структуры современных обществ, основанные на ключевых осях неравенства в обществах, разрабатываются в традициях неомарксизма [Wright, 1997; Wright, 2005; Wright, 2009] и неовеберианства [Erikson, Goldthorpe, 1992; Goldthorpe, 2000; Goldthorpe et al., 1980]; также

предлагаются и альтернативные подходы, основанные на концепции множества профессиональных классов [Grusky, Weeden, 2001] или выделении латентных классов [Savage et al., 2013]. Представлены немонетарные подходы к оценкам уровня и качества жизни, отражающим положение индивидов в многомерных системах неравенства, в т.ч. через их возможности [Nussbaum, 2002; Sen, 1980; Townsend, 1962]. Разнообразные последствия неравенства также зафиксированы в ряде работ [Wilkinson, Pickett, 2010].

Концепция жизненных шансов, также напрямую связанная с немонетарным неравенством, берет свое начало в работах М. Вебера [Weber, 1978], рассматривавшего их как основания для выделения классов. Эта концепция получила дальнейшее развитие в неовеберианской традиции. Жизненные шансы рассматриваются в ней в широком их понимании: как шансы на качественную жизнь в целом ряде сфер, несводимых только к экономическим условиям жизни и потреблению. Это приводит к разнообразию трактовок этого понятия и их операционализации [Dahrendorf, 1979; Duncan et al., 1998; Eitzen, Zinn, 1989; Erikson, Goldthorpe, 1992; Giddens, 1973; Mayer, 1997; Waldfogel, 2004].

К исследованиям немонетарных измерений неравенства или их совместного эффекта с монетарными можно отнести и анализ отдельных групп в общей социальной структуре общества - в частности, неблагополучных или бедных, выделенных в рамках немонетарных подходов на основании многомерной депривации [Nolan, Whelan, 2011; Townsend, 1962; Townsend, 1979]. Основанием для выделения этих групп также служат ключевые оси неравенства в конкретных обществах, а анализ специфики их состава и положения позволяет увидеть особенности проявлений различных измерений неравенства.

Тематика мобильности выступает отдельным обширным предметным полем. Однако нельзя не упомянуть ее и в связке с исследованиями неравенства. Анализ социальной мобильности в этом контексте позволяет дополнить статическую картину неравенства и обусловленной им социальной структуры общества динамическим аспектом, включив в рассмотрение не только конфигурацию сложившихся структурных позиций и различия между ними, но и перемещения индивидов между этими позициями [Shorrocks, 1978]. Это перемещение рассматривается как в пространстве позиций, выделенных по уровню дохода [Fields, Ok, 1999; Jäntti, Jenkins, 2015; OECD, 2018], так и между структурными позициями, заданными другими осями неравенства [Goldthorpe, Llewellyn, Payne, 1980]. Масштабы межгенерационной мобильности по доходам используются в качестве показателя неравенства возможностей [Aiyar, Ebeke, 2020]. Отдельно можно выделить исследовательское направление, связанное с оценками влияния социальной мобильности на субъективное восприятие неравенства в рамках гипотезы «туннельного эффекта» и гипотезы восходящей мобильности [Гимпельсон, Монусова, 2014; Benabou, Ok, 2001; Graham, Pettinato, 2002; Hirschman, Rothschild, 1973; Larsen, 2016].

Субъективные представления населения о неравенстве активно изучаются на предмет их соответствия объективным показателям. В литературе показано, что население склонно ошибаться в оценках глубины объективного монетарного неравенства (как по доходам, так и по богатству), а также своих позиций в системе неравенства [Chambers at al., 2014; Hauser, Norton, 2017; Norton, Ariely, 2011]. Межстрановые исследования, направленные на оценку взаимосвязи между фактическим и воспринимаемым неравенством, говорят об отсутствии такой связи или о ее средней силе [Gimpelson, Treisman, 2018; Niehues, 2014]. Предложена теоретическая рамка, в которой преставления о доходном неравенстве и степень переоценки

или недооценки своего положения в обществе меняются по мере изменения положения в доходном распределении [Knell, Stix, 2020], что еще раз подчеркивает дифференциацию эффектов в группах, занимающих различное положение по тем или иным осям неравенства.

При этом в ряде работ было показано, что именно субъективные оценки выступают основанием для социальных действий и выбора поведенческих стратегий населения на микроуровне - они связаны с уровнем доверия, значимостью социальных сравнений, политическими предпочтениями и запросами на перераспределительную политику, долгосрочным планированием и пр. [Alesina, La Ferrara, 2005; Bak, Yi, 2020; Engelhardt, Wagener, 2014; Loveless, 2013; Sprong et al., 2019]. Объективное неравенство, как показано в некоторых работах, оказывает при этом лишь косвенное влияние на установки населения относительно неравенства и запросов к государству в его отношении, определяя субъективное восприятие его масштабов [Bussolo et al., 2021; Kuhn, 2020], хотя в других работах демонстрируется важность учета в том числе и объективных оценок доходного распределения [Weisstanner, Armingeon, 2022]. Отдельным сюжетом выступает толерантность населения к неравенству в зависимости от оценки его легитимности и степени меритократичности его оснований [Cojocaru, 2014; Hadler, 2005; Kelley, Zagorski, 2004; Larsen, 2016; Roex et al., 2019].

Обсуждение степени остроты, факторов и последствий объективно существующего неравенства активно ведётся и в российской научной среде, причём с разных сторон с этой проблематикой работают и экономисты, и социологи [Аникин, Тихонова, 2016; Капелюшников, 2017; Козырева, Смирнов, 2018; Овчарова и др., 2016]. Комплексный анализ социального неравенства и социального расслоения в России представлен в работах коллектива под руководством О.И. Шкаратана [Шкаратан, 2009; Шкаратан, 2012]. Неравенство возможностей как часть неравенства доходов также оценивается в ряде работ [Ибрагимова, Франц, 2019; Малева и др., 2022]. Однако нужно отметить, что в последние годы внимание исследователей в большей степени привлекали отдельные группы в составе российского общества, а не социальная структура в целом, за исключением работ научного коллектива под руководством Н.Е.Тихоновой [Тихонова и др., 2018; Тихонова и др., 2022] и некоторых отдельных публикаций [Соколов, Соколова, 2020; Шкаратан, Ястребов, 2007]. Особое внимание при этом получила бедность [Аникин, Тихонова, 2016; Зубаревич, 2019; Карабчук и др., 2013; Малева и др., 2020; Малева и др., 2019; Овчарова, 2001; Овчарова, 2008; Пишняк и др., 2021; Слободенюк, Аникин, 2018; Тихонова, Слободенюк, 2014; Тихонова, Слободенюк, 2022; Abanokova, Dang, 2021] и средний класс [Авраамова, Малева, 2014; Беляева, 2007; Средний класс..., 2008; Григорьев и др., 2009; Малева и др., 2015; Средние классы..., 2003; Пишняк, 2020; Тихонова, 2020; Тихонова, Мареева, 2009; Хахулина, 2008]. Можно отметить, что и в отношении бедности, и в отношении среднего класса исследователями была неоднократно продемонстрирована неконсистентность статусов их представителей в иерархиях доходного измерения неравенства и других его измерений (социально-профессиональных, образовательных и пр.).; представлены и отдельные работы, посвященные этой проблеме [Коленникова, 2019; Саблина, 2000].

Вопросам оценки социальной мобильности в России в срезе перемещения индивидов между структурными позициями посвящены работы как отдельных исследователей, так и научных коллективов [Социальная мобильность..., 2017; Социальная мобильность..., 2019; Ястребов, 2014; Ястребов, 2016; Gerber, Hout, 2004]. Предыдущие исследования доходной мобильности в России в основном охватывали временные интервалы 1990-х и начала 2000-х

годов [Bogomolova, Tapilina, 1999; Jovanovic, 2001; Lukiyanova, Oshchepkov, 2012] и демонстрировали стабильно высокие её масштабы в период постсоветского развития страны; более новые оценки мобильности только начинают появляться [Dang et al., 2020]. Отдельно стоит отметить работу, посвященную оценке влияния социальной мобильности на восприятие неравенства россиянами в 1990х гг. [Ravallion, Lokshin, 2000], показавшую влияние ожиданий относительно изменения собственного положения в будущем на запросы в отношении политики перераспределения, особенно среди наиболее благополучного по доходам населения. Нужно отметить и работы в рамках концепции устойчивости, которые также рассматривают динамику положения российского населения по оси доходов [Воронин и др., 2020].

Сравнительно меньше внимания пока уделяется вопросу восприятия неравенства населением и представлениям населения о социальной структуре общества, хотя некоторые работы в этой области есть [Косова, 2016; Мареева, Тихонова, 2016]. Отдельно нужно упомянуть и ряд работ о восприятии населением страны социальной справедливости, тесно связанной с оценками неравенства [Андреенкова, 2017; Данилова, 2015; Римский, 2013].

В целом, в научной литературе представлен очень широкий спектр работ, посвященных проблематике неравенства или затрагивающих ее отдельные аспекты. Несмотря на это, вопросы как теоретического осмысления, так и эмпирического изучения моделей неравенства остаются открытыми; более того, быстрое изменение социально-экономических реалий ставит новые вопросы об их конфигурации, особенностях и перспективах изменения. В данном диссертационном исследовании предпринята попытка получить комплексную картину социально-экономического неравенства в российском обществе, включая монетарные и немонетарные его измерения, определив общее и различное в их специфике, а также выявить особенности субъективного восприятия неравенства населением.

Цель и задачи исследования

Цель исследования - выявление специфики и оценка динамики монетарных и немонетарных неравенств и их восприятия населением в современном российском обществе.

Для достижения поставленной цели в ходе исследования были решены следующие задачи:

В отношении монетарных неравенств:

1) Выявление особенностей монетарного неравенства в России и определение ее положения на фоне других стран через призму абсолютного и относительного подходов к анализу неравенства доходов и неравенства богатства.

2) Характеристика модели доходной стратификации российского общества и ее динамики.

3) Оценка масштабов доходной мобильности в российском обществе, численности и состава полярных немобильных по доходам групп («липкого пола» и «липкого потолка»), а также устойчивости и состава группы сверхбогатых россиян как полярной группы в иерархии неравенства по богатству.

В отношении немонетарных неравенств:

4) Характеристика системы немонетарных неравенств с помощью различных методик: построение модели социальной стратификации по основаниям жизненных шансов и рисков в ключевых сферах жизни; выделение зон благополучия и неблагополучия на основании самооценок населением своего положения по различным осям немонетарных неравенств, оценка степени концентрации различных жизненных возможностей.

5) Оценка динамики модели стратификации на основании немонетарных неравенств и её сопоставление с моделью доходной стратификации.

6) Анализ проявлений новых видов немонетарных неравенств, связанных с социально-психологическим самочувствием (субъективная социальная динамика, баланс жизни и труда, внутренняя автономность и пр.), в частности - оценка численности и состава групп с устойчиво низкими и высокими субъективными оценками своего положения в обществе.

В отношении субъективного восприятия неравенства населением:

7) Выявление специфики восприятия неравенства населением и его динамики, оценка степени его дифференциации.

8) Анализ взаимосвязи социальной мобильности и восприятия неравенства населением страны.

9) Оценка взаимосвязи между представлениями россиян о неравенстве и их инвестициями в человеческий капитал.

Обобщение полученных результатов

10) Общая характеристика системы монетарных и немонетарных неравенств и сформированной на их основе социальной структуры российского общества, а также субъективного восприятия неравенства населением с точки зрения их влияния на социальную устойчивость российского общества и возможности для развития страны.

Диссертационное исследование представлено как совокупность научных статей, объединённых общей рамкой исследования и теоретико-методологическими подходами, результаты которых позволяют решить поставленные задачи.

Список литературы диссертационного исследования доктор наук Мареева Светлана Владимировна, 2024 год

Литература

Аникин В.А., Тихонова Н.Е. (2014) Бедность в России на фоне других стран // Мир России. № 4. С. 59-95.

Беляева Л.А. (2006) Социальная стратификация и бедность в регионах России // Социологические исследования. № 9. С. 52-63.

Гимпельсон В.Е.. Монусова Г.А. (2014) Восприятие неравенства и социальная мобильность. Препринты. Серия \\ФЗ «Проблемы рынка труда». М.: ВШЭ.

Горшков М.К. (ред.) (2015) Российское общество и вызовы времени. М.: Весь мир.

Горшков М.К., Тихонова Н.Е. (ред.) (2014) Бедность и бедные в современной России. М.: Весь мир.

Карабчук Т.С., Пашинова Т.Р., Соболева Н.Э. (2013) Бедность домохозяйств в России: что говорят данные РМЭЗ ВШЭ // Мир России. № 1. С. 155-175.

Мареева С.В. (2013) Справедливое общество в представлениях россиян // Общественные науки и современность. № 5. С. 16-26.

Овчарова Л.Н. (2008) Бедность и экономический рост в России // Журнал исследований социальной политики. № 4. С. 439 456.

Овчарова Л.Н. (2009) Теоретические и практические подходы к оценке уровня, профиля и факторов бедности: российский и международный опыт. М.: М-Студио.

Постановление Правительства Москвы от 19.06.2013 (2013) № 392-ПП // 11Пр://а1^а.ги/?р=48

Постановление Правительства Санкт-Петербурга от 27.08.2013 г. (2013) № 615 // http://gov.spb.ru/gov/otrasl/tmd/news/38082

Пншняк А.И., Попова Д.О. (2011) Бедность и благосостояние российских семей с детьми на разных этапах экономического цикла // БРЕЯО. № 14. С. 57-78.

Слободенюк Е.Д. (2013 ) Нерыночные факторы бедности в современной России и пути совершенствования социальной политики // Журнал исследований социальной политики. № 3. С. 391-406. Тихонова Н.Е. (2003) Феномен городской бедности. М.: Летний сад.

Тихонова H.F.. (2014) Социальная структура России: теории и реальность. М.: Новый Хронограф. ФСГС РФ (2013) О соотношении денежных доходов населения с величиной прожиточного минимума и численности малоимущего населения в целом по Российской Федерации в

I квартале 2013 года // http://www.gks.ru/bgd/frcc^04_03/IssWWW.cxe/Stg/d02/142.htm ФСТС РФ (1) (2015) Краткосрочные экономические показагеш-20151. Июнь20151. Социальная сфс-

ра. Численность населения с денежными доходами ниже величины прожиточного минимума // http://www.gks.ru/bgd/regl/bl5_02/Main.htrn ФСТС РФ (2) (2015) О соотношении денежных доходов населения с величиной прожиточного минимума и численности малоимущего населения в целом по Российской Федерации во

II квартале 2015 года // http://ww.gks.ш/Ьgd/free/B04_03ЛssWWW.exe/Stg/d06/ 179.htm ФСГС РФ (3) (2015) Распределение общего объема денежных доходов и характеристики

дифференциации денежных доходов населения // http://www.gks.ru/free_doc/new_site/ population/bcdnost/tabl/1 -2-2 .doc ФСТС РФ (4) (2015) Распределение общею объема денежных доходов населения //

http://ww.gks.rU/bgd/regl/b 15_01 /IssWW W.exe/Stg/d09/3-1 -2 .doc Ярошенко С. (2010) «Новая» бедность в России после coiщапизма//Laboratorium. № 2. С. 221 -251. Hirschman A.. Rothschild М. (1973) The Changing Tolerance for Income Inequality in the Course of Economic Development // The Quarterly Journal of Economics, vol. 87. no 4, pp. 544-566. Mack J., Lansley S. (1985) Poor Britain. London: George Allen & Unwin. Pikctty T. (1995) Social Mobility and Redistributive Politics // Quarterly Journal of Economic,

vol. 110. no 3. pp. 551-584. Ravallion M„ Lokshin M. (2000) Who Wants to Redistribute? The Tunnel Ell'cct in 1990s

Russia // Journal of Public Economics, vol. 76. no 1, pp. 87-104. Townsend P. (1979) Poverty in the United Kingdom. Harmondsworth: Penguin. Townsend P. (2010) Meaning of Poverty // The British Journal of Sociology, no 61. pp. 85-102. Van Praag В., Goedhart Т., Halberstadt K.A., Kapteyn A. (1977) The Poverty Line: Conception and Measurement // Journal of Human Resources, vol. 12. no 4, pp. 503-520.

Public Perceptions of Poverty and Social Inequality in Russia

S. MAREEVA*. N. TIKHONOVA**

"Svetlana Mareeva - Candidate of Sociological Sciences, Head of Centre for Stratification Research, Institute of Social Policy, Higher School of Economics; Senior Researcher. Centre for Complex Social Studies, Institute of Sociology, Russian Acadcmy of Scicuces. Address: 20, Myasnitskaya St.. Moscow. 101000, Russia. E-mail: [e-mail]

"Natal'ya Tikhomivu - Doctor of Sociological Sciences, Professor-Researcher, Faculty of Economic Sciences, School of Economics; Principal Researcher, Institute of Social Policy, National Research University Higher School of Economics. Address: 20. Myasnitskaya St., Moscow, 101000, Russia. E-mail: [e-mail]

Citation: Mareeva S., Tikhonova N. (2016) Public Perceptions of Poverty and Social Inequality in Russia Mir Rossii, vol. 25, no 2. pp. 37-67 (in Russian)

Abstract

This article explores the changes in public perceptions of poverty and inequality in Russia, based on representative surveys conducted by the Institute of Sociology of the Russian Academy of Sciences between 2003 and 2016. The findings reveal that changes in public perceptions of poverty and inequality in Russia largely mirror the actual trends pertaining to these phenomena. Although decreasing poverty, and its changing causes, has made the problem itself of lesser concern to Russians, the diminishing concern about poverty has been replaced by growing concern regarding increasing inequalities.

Russians increasingly stigmatize the poor, which can be explained by the fact that poverty had become mostly a marginal phenomenon by 2014 and that Russians became less prone to perceive poverty as being caused by structural factors. On the other hand, they still recognize that particular circumstances may lead to poverty. As a result their perceptions become more individualized. Therefore, to address the problems of the poor, Russians increasingly demand a more differentiated policy which would alleviate these circumstances. Further, Russians have a clear understanding of the 'poverty threshold', i.e. the minimum subsistence income and particular characteristics of poverty such as malnutrition, the lack of money to buy clothes and to satisfy other basic needs without going into debt. This understanding is stable and therefore it has become more relevant to define poverty as relative deprivation.

The findings also reveal that Russians are highly tolerant of the social inequality caused by the factors assumed to be legitimate in the paradigm of equal opportunities. The current level of inequality, however, is perceived as highly excessive and is more often attributed to illegitimate factors. This pushes the demand for redistributive policies.

The article concludes by outlining the more specific contours of a social policy which would correspond to the current structure of preferences. Such a policy implies not so much a monetary means of support, but a further improvement of institutions which enable legitimate ways of individual attainment, a reduction in the factors leading to poverty, and equal opportunities for everyone.

Keywords: poverty, inequality, public opinion, social structure, tunnel effect, social justice

References

Anikin V.. Tiklionova N. (2014) Bednost' v Rossii na fone drugikli stran [Framing Contemporary Russian Poverty in the Context of Different Nations], Mir Rossii, no 4, pp. 59-95.

Belyaeva L.A. Sotsial'naya stratifikatsiya i bednost' v regionakh Rossii [Social Stratification and Poverty in Russian Regions]. Solsiologicheskie issTedovaniya, no 9, pp. 52-63.

FSGS RF (2013) O sootnoshenii denezhnykh dokhodov naseleniya s veliehinoi prozhitochnogo minimuma i chislcnnosti nialoimushchego naseleniya v tsclom po Rossiiskoi Fedcratsii v I kvartale 2013 goda [Russian Federal Statistics Agency. Household Incomes. Subsistence Level and the Number of Poor in the Russian Federation in the First Quarter of 2013]. Available at: http://www.gks.ru/bgd/free/b04_03/IssWWW.exe/Stg/d02/142.htm. accessed 28 February 2016.

FSGS A7'( 1) (2015) Kratkosrochnyeekonomicheskie pokazateli-2015 g. Iyut'2015 g. Sotsial'naya sfera. Chislennost' naseleniya s denezhiiymi dokhodami nizhe velichiny prozhitochnogo minimuma [Russian Federal Statistics Agency. Short-term Economic Indicators-2015, July 2015. Social Sphere. Number of People with Income Below the Subsistence Level]. Available at: http://www.gks.ru/bgd/regl/bl5_02/Main.htm, accessed 28 February 2016.

FSGS RF( 2) (2015) O sootnoshenii denezhnykh dokhodov naseleniya s velichinoi prozhitochnogo minimuma i chislennosti maloimushhego naseleniya v celom po Rossiiskoi Federatsii vo II kvartale 2015 goda [Russian Federal Statistics Agency. Household Incomes. Subsistence Level and the Number of Poor in the Russian Federation in the Second Quarter of 2015]. Available at: http://www.gks.ru/bgd free/B04_03/IssWWW.cxe/Stg/d06/I79.htm, accesscd 28 February 2016.

FSGS RF (3) (2015) Rasprcdelenie obshehego ob'ema denezhnykh dokhodov i kharaktcristiki dill'erentsiatsii denezhnykh dokhodov naseleniya [Russian Federal Statistics Agency. Distribution of Total Income and Income Differentiation]. Available at: http://www.gks.ru/ free_doc/new_site/population/bednost/tabl/l-2-2.doc, accessed 28 February 2016.

FSGS RF(4) (2015) Raspredelenie obshehego ob'ema denezhnykh dokhodov naseleniya [Russian Federal Statistics Agency. Distribution of Total Income], Available at: http://www.gks.ru/ bgd/regl/b 15_0 l/IssWWW.exe/Stg/d09/3-1 -2.doc, accessed 28 February 2016.

Gimpelson V.. Monusova G. (2014) Vospriyatieneravenstva isotsial 'naya mobilnost' [Pcrccprion of Inequalities and Social Mobility]. Working paper WP3 "Problems of Labour Market", Moscow: USE.

Gorshkov M.K.. (ed.) Rossiiskoe obshchestvo i \yzovy vremeni [Russian Society and Modern Challenges], Moscow: Vcs' mir.

Gorshkov M.K., Tikhonova N.E. (eds.) (2014) Bednost'i bednye v sovremennoi Rossii [Poverty and the Poor in Modem Russia], Moscow: Ves' Mir.

Hirschman A.. Rothschild M. (1973) The Changing Tolerance for Income Inequality in the Course of Economic Development. The Quarterly Journal of Economics, vol. 87, no 4, pp. 544-566.

Karabchuk T., Pushinova T., SobolcvaN. (2013) Bednost* domohozyaistv v Rossii: chto govoryat dannye RLMS HSE [Household Poverty in Russia: What'RLMS HSE Data^Shows], Mir Rossii, vol. 22, no 1, pp. 155-175.

Mack J., Lansley S. (1985) Poor Britain, London: George Allen & Unwin.

Mareeva S. (2013) Spravedlivoe obshchestvo v predstavlcniyakh rossiyan [Fair Society in Perceptions of Russians]. Obshchestvennye nauki i sovremennost', no 5, pp. 16-26.

Ovcharova L. (2008) Bednost' i ekonomicheskii rost v Rossii [Poverty and Economic Growth in Russia]. Zhurnal issledovanii sotsia 7'noipolitiki. vol. 6, no 4. pp. 439-456.

Ovcharova L. (2009) Teoreticheskie i prakticheskie podkhody k otsenke urovnya, profilya i faktorov bednosli: rossiiskii i mezhdunarodnyi opit [Theoretical and Practical Approaches to Evaluation of Level, Pattern, and Factors of Poverty: Russian and International Expcricnce], Moscow: M-Studio.

Postanovlenie Pravitel'stva Moskvy ol 19.06.2013 N 392-PP (2013) [Moscow Government Decree, N 392-PP. 19.06.2013]. Available at: http://afga.ru/?p=48. accessed 28 February 2016.

Postanovlenie Pravitel'stva Sankt-Peterburga ot 27.08.2013 N 615 (2013) [Saint-Petersburg Government Decree, N 615, 27.08.2013]. Available at: http://gov.spb.ru/gov/otrasl/trud/ news/38082, accessed 28 February 2016.

Piketty T. (1995) Social Mobility and Redistributive Politics. Quarterly Journal of Economics, vol. 110, no 3. pp. 551-584.

Pishnyak A.. Popova D. (2011) Bednost' i blagosostoyanie semei s det'mi na raznyakh etapakh ckonomichcskogo tsikla [Poverty and Well-being of Russian Families with Children at Different Stasjcs of the Economic Cycle]. SPERO,no 14, pp. 57-78.

Ravallion M„ Lokshin M. (2000) Who Wants to Redistribute? The Tunnel Effect in 1990s Russia. Journal of Public Economics, vol. 76, no 1. pp. 87-104.

Slobodenyuk E. (2013) Nerynochnie faktori bednosti v sovremennoi Rossii i puti sovcrshenstvovaniya sotsial'noi politiki [Non-market Factors of Poverty in Contemporary Russia and Ways of Imporving Social Policy]. Zhurnal issledovanii sotsia'I'noi politiki, vol. 11, no 3. pp. 391 406.

Tikhonova N.E. (2003) Fenomen gorodskoi bednosti [The Phenomen of Russian Poverty], Moscow: Letnii sad.

Tikhonova N. (2014) Sotsial'naya struktura Rossii: Teoriya i realnost' [Social Structure of Russia: Theories and Reality], Moscow: Novyi [Chronograph.

Townsend P. (1979) Poverty in the United Kingdom, Harmondsworth: Penguin.

Townsend P. (2010) Meaning of Poverty. The British Journal of Sociology, no 61. pp. 85-102.

Van Praag B.. Goedhart T., Halberstadt K.A., Kapteyn A. (1977) The Poverty Line: Conception and Measurement. Journal of Human Resources, vol. 12. no 4. pp. 503-520.

Yaroshenko S. (2010) «Novaya» bednost' v Rossii posle sotsializma [New Poverty in Russia after Socialism], Laboratorium, no 2, pp. 221 -251.

Приложение С. Статья 17 (дополнительная). Poverty in Contemporary Russian Society: Formation of a New Periphery

Tikhonova N., Mareeva S. Poverty in Contemporary Russian Society: Formation of a New Periphery // Russian Politics. 2016. Vol. 1. No. 2. P. 159-183.

The article uses statistical data and all-Russian sociological surveys conducted in 2003-2013 to analyze changes in poverty in Russian society. It is shown that, on the one hand, the scope of poverty in Russia decreased before the ongoing economic crisis started in 2014; on the other hand, those who remained poor have become the base for the formation of a "new periphery" which is significantly different from the rest of the population. The "new periphery" formation zone in 2013 covered about 30% of the population, and this group consisted of the poor identified using both absolute and relative approaches to poverty that complement rather than duplicate each other in conditions of Russian social reality. Factors that account for becoming part of the "new periphery" are analyzed, the key one being the position on the labor market; its qualitative features are demonstrated, including living standards of its representatives, and the population's perceptions of the causes of poverty are described.

Разрешение на копирование: согласно https://www.elsevier.com/about/policies/sharing, автор статьи может использовать полную журнальную версию статьи в своей диссертации.

RUSSIAN POLITICS 1 (2016) 159-183 RU55IAN3

3 0

brilLcom/rupo

Poverty in Contemporary Russian Society: Formation of a New Periphery

Natalia R Tikhonova National Research University Higher School of Economics, Moscow [e-mail]

Svetlana V. Mareeva National Research University Higher School of Economics, Moscow [e-mail]

Abstract

The article uses statistical data and all-Russian sociological surveys conducted in 2003-2013 to analyze changes in poverty in Russian society.1 It is shown that, on the one hand, the scope of poverty in Russia decreased before the ongoing economic crisis started in 2014; on the other hand, those who remained poor have become the base for the formation of a "new periphery" which is significantly different from the rest of the population. The "new periphery" formation zone in 2013 covered about 30% of the population, and this group consisted of the poor identified using both absolute and relative approaches to poverty that complement rather than duplicate each other in conditions of Russian social reality. Factors that account for becoming part of the "new periphery" are analyzed, the key one being the position on the labor market; its qualitative features are demonstrated, including living standards of its representatives, and the population's perceptions of the causes of poverty are described.

Keywords

poverty - deprivation - social structure - stratification - attitudes - Russia

1 The results of the project "Analysis of the demographic and socio-economic behavior of households at different stages of the life cycle and assessment of social and tax policies impact on the dynamics of the standard of living and its differentiation", carried out within the framework of the Basic Research Program at the National Research University Higher School of Economics (use) in 2016, are presented in this work.

© KON1NKI.IJKF. »KILL NV, LEIDEN, 201G | DOI 10.11 <13/24 518 921-0 0102003

brill

Introduction

The last two decades have witnessed significant qualitative changes in the economic, social and political life of Russia. The 90s saw a drastic change in the socio-economic situation in the country. Economic liberalization reforms, including price liberalization in 1992, led to soaring prices and a respective drop in the real income of the population, as well as a drastic aggravation of social differentiation. Privatization was accompanied by the growth of unemployment, high inflation, the common practice of salary non-payment, nonpayment of pensions and the payment of social benefits which could not cover even the minimum subsistence level - all these factors caused a significant deterioration of the quality of life and contributed to the mass poverty of the population during this period (even according to official statistics, which is based on the absolute approach and does not encompass all poverty, as we will discuss later, one third of Russians found themselves in the grip of poverty; an application of the relative approach to poverty would result in a much higher estimation of the share of poor people in society).2

However, as the country's economy and population became adapted to the new reality, the situation started to change. Starting from 2001, the share of the poor population fell every year (even the economic crisis of 2008-2009 did not interrupt this trend; however, it has been turned around by the new economic crisis which started in 2014 and which has recently brought the problem of struggling poverty back to the political agenda) as a result of the increased minimum rates of pay and social benefits (including rapid growth of pensions), the elimination of salary non-payment and the reduction of employment in low-paid sectors of economy. This trend is captured both by official statistics and social surveys, though these sources differ in their estimation of the scope of poverty. The growth of people's welfare and incomes in the past decade led to a visible change in the proportion of the affluent and disadvantaged groups before the crisis started in 2014. Within the new social structure of Russian society that has emerged in the post-reforms period, the problems of poverty, its distinctive features and its causes look very different from what they were like ten or twenty years ago, even considering the noticeable increase of the poor in 2015. These new developments require a comprehensive analysis.

During the period of 2000-4 Russia has transformed from a mass poverty society to a mass low-income society. As a result, from a group that is only different from the rest of the population by income level and respective consumption limitations, the poor are turning into an isolated self-reproducing

2 Data from the Federal State Statistic Scrvice, downloaded from http://www.gks.ru/free_doc/ new_site/population/urov/urov_51g.doc, accessed February 13,2016.

social group with a different socio-professional composition, opportunities and nature of employment, living standards, and life-chances. Moreover, the attitudes of other members of the population towards the poor have been changing, resulting in a process of their stigmatization. In fact, today the key questions concerning poverty are not only the number of the poor, but also how far the process of the transformation of the poor from the lowest-income segment into the 'new periphery' of the Russian society has developed. In the article we will try to address this question by analyzing the composition of the new periphery, its key features and factors that contribute to its formation as well as the attitudes of other members of the population towards the poor that have led to the intensification of their separation from the rest of the society.

Absolute and Relative Approaches to Poverty: A Theoretical Basis

for Identifying a New Periphery Zone

In Russian society the "new periphery" is formed on the basis of poor Russians. However, the question is who exactly can be considered poor, since there are different methodological approaches used to answer this question. The absolute approach to poverty analysis is officially recognized in Russia and historically appeared earlier in other countries. In this respect it is important to mention the works of Benjamin Seebohm Rowntree who laid the foundations of the absolute approach to poverty and was the first to use the idea of a subsistence level.3 Today this approach is widely used in cross-country studies with regard to developing countries.4 In the early 1980s, the non-monetary version of the absolute approach to poverty was introduced: this variant accounts for the opportunities possessed by an individual or a household.3 This approach was partly carried over to the construction of the multi-dimensional poverty index that had been created and substantiated by Sabina Alkire and Maria Santos6 and used in the World Bank's World Development Reports since 2010. The absolute approach to poverty is used in the overwhelming majority of

3 B. Rowntree, Poverty: A Study in Town Life (London: Macmillian and Co., 1901).

4 World Bank, "World Development Indicators 2012" (Washington, u.c.: World Bank, 2012); M. Ravallion & M. Lokshin, "Who Cares about Relative Deprivation?" International Journal of Economic Policy in Emerging Economies 73, no 2 (2010).

5 A. Sen, "Poor, Relatively Speaking", Oxford Economic Papers, 35 (1983); A. Sen, Commodities and Capabilities (Amsterdam: Elsevier Science Publishers, 1985).

6 S. Alkire & M. Santos, "Acute Multidimensional Poverty: A New Index for Developing Countries", Oxford Poverty and Human Development Initiative (ophi), Working Paper 38 (Oxford: University of Oxford, 2010).

table l Population with incomes below minimum subsistence level: Dynamics, 2002-2013

Population 2002 2003 2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 20157

Mln people 35.6 29-3 25.2 25-4 21.6 18.8 19.0 18.4 17.7 • 7-9 15.4 15.5 16,1 21,7

% of total 24.6 20.3 17.6 17.8 15.2 13-3 13-4 13.0 12.5 12.7 10,7 10,8 11,2 15.1

population

Source: Federal State Statistic Service, accessed February 13,2016 http://www.gks.ru/free_doc/ new_site/population/urov/urov_51g.doc; Federal State Statistic Scrvicc, accessed February 13, 2016 http://www.gks.ru/bgd/regl/b15_02/isswww.cxe/stg/do10/4-08.doc.

developing countries. This approach is also officially used in Russia: the criterion of poverty is household income below the minimum subsistence level (which is set by law). Based on this indicator, according to the State Statistics Service data, the number of the poor dropped from 35.6 million people in 2002 to 15.7 million people in 2013, while the share of the poor in the total population dropped from 24.6 to 11.0%. However, the economic crisis which started in 2014 has reversed this trend, resulting in the percentage of the poor rising to 15.1% (22.9 million people) in first half of 2015 (Table 1).

A few important issues have to be mentioned here that are apparent from the statistical data and the absolute monetary approach to poverty, the first one being the higher risks of poverty for families with children due to the lack of any consistent government family policy. Families with children are the largest group of the income-based poor: while the share of households with children under 16 years in the total number of households in 2014 was 36.2%, the share of this group among income-based poor reached 62.g%.8 This factor dramatically increases the risks of the intergenerational reproduction of absolute poverty. At the same time, the risk of absolute poverty for age-based pensioners are lower than for the other socio-economic population groups (especially for working pensioners). As for the differences between urban and rural population, the data show that the rural population has a higher risk of absolute poverty, however urban residents still compose the largest subgroup of the poor due to the high level of urbanization in Russia.9

7 Preliminary estimations for the first half of the year.

8 Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016. http://www.gks.ru/free_doc/new _site/population/bednost/tabl/2-09. doc.

9 Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016. http://www.gks.ru/bgd/regl/ bi5_44/lssWWW.exe/Stg/o6-i7.doc.

However, the absolute approach to poverty is not the only possible methodology of studying poverty, and back in the late 1970s a conceptually different perspective towards the problem of poverty - relative poverty - was introduced.10 This understanding of poverty was based not on the lack of money or other resources but rather on the impossibility to maintain an accepted lifestyle of a community; Peter Townsend suggested gauging this factor via the study of deprivation.

In empirical studies, different methods are used to operationalize the relative approach to poverty. Its monetary version is the easiest in practical use: according to it, the poor are identified based on the household income below a certain share (usually 40 to 60%) of the median or average income in the country; with such income people are invariably unable to lead an accepted lifestyle and suffer from deprivation." Unfortunately, the high degree of income inequality (Gini coefficient in 2015 according to preliminary estimations showed a tendency towards decreasing but still amounted to o,4i2)l2and strong regional differentiation of income distribution in Russia, makes the practical application of the relative approach to poverty, in its monetary version, less effective in the Russian context.13 However, another version of the relative approach to poverty - the one based on deprivations - proves to be more effective in capturing the scope and nature of poverty in Russia. In accordance with the tradition established by Joanna Mack and Stewart Lansley,14 to identify the poor various types of deprivation are used, which are not only untypical for the majority of the country's population, but are in fact signals of poverty for the latter. Thus, the approach interprets the poor not just as the people who are at the bottom of the income-stratified society or whose deprivations are so deep that they threaten their physical survival, but as the people at the periphery of society/outside the mainstream. This integrated approach best matches the definition of poverty used by the European Commission15 which focuses not only on the fact that the most disadvantaged groups of the popidation are

10 P. Townsend, Poverty in the United Kingdom: A Survey of Household Resources and Standards of Living (Harmondsworth: Penguin Books, 1979).

11 See, e.g., oec d, Crisis Squeezes Income and Puts Pressure on Inequality and Poverty (2013).

12 Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016 http://www.gks.ru/bgd/regl/ bi5_oi/IssVVWVV.exe/Stg/di2/3-i-2.doc.

13 Slobodenyk E.D., Tikhonova N.E. "Yevristicheskie Vozmozhnosti Absolyutnogo i Otnositel'nogo Podkhodov i Izucheniyu Bednosti v Rossiiskikh Usloviyakh", Sotsiologiya: 4, no 33 (20U).

14 J. Mack & S. Lansley, Poor Britain (London: George Allen & Unwin, 1985).

15 European Commission, Joint Report on Social Inclusion 2004 (Luxembourg: Office for Official Publications of the European Communities, 2004).

deprived of various resources (material, cultural and social), but also on the idea that it makes it impossible for them to maintain the minimal standard of life accepted in their community.

This conceptualization of poverty partly resonates with the problem of social exclusion. In the 1980s the focus started shifting from poverty to the problem of exclusion, and this reflected the overall trend of switching from vertical stratification studies to the 'Center-Periphery' horizontal model of social structure,16 a model that classifies the population into insiders and outsiders following their discrimination from the institutions of social integration and restriction of rights, not just the lack of essential resources.17 This approach also provides hypothetical grounds to explore the process of the 'new periphery' of the Russian society being formed on the foundation of the low-income population: exclusion of individuals on the micro-level leads to formation of the periphery as a special social group on the macro-level, a group that becomes an element of the new model of the social structure.

Overall, so far this approach is not typically used to explore the problems of poverty in Russia, where the absolute approach is employed in the majority of poverty-related studies conducted by economists.18 Alternative approaches to poverty and a combination of different approaches are used in very few works.19 However, it is the combination of the absolute and relative approaches that provides a more comprehensive picture of the poverty in contemporary Russia and defines the "new periphery" formation zone which includes both absolute and relative poverty.

Analysis of Poverty in Russia: Method and Empirical Grounds

Both the absolute and relative approaches were used in our research to define the "new periphery" zone based on empirical evidence. As empirical evidence

16 A. Touraine, "Face à l'exclusion". Esprit, no 141 (1991).

17 P. Abrahamson, "Social Exclusion in Europe: Old Wine in New Bottles?" Druzbostovne razprave (1995).

18 Bobkov, V.N. "Kakim Byt' Regional'nomu Neravenstvu Kachestva I Urovnya zhizni?" Mir Rossii, 18, no 3 (2009); Razumov, A.A., Yagodkina, M.A. Bednost' v Sovremennoi Rossii (Moscow: Formula Prava, 2007); Karabchuk, T.S., Pashinova, T.R., & Soboleva, N.E. "Bednost' domokhozyaistv v Rossii: chto govoryat danye rmez vkz", Mir Rossii, 22, no 1 (2013).

19 N. Manning & N. Tikhonova eds., Poverty and Social Exclusion in the New Russia (uk: Ashgate, 2004); Ovcharova, LN. Teoreticheskie iPraJcticheskie Podkhody k Otsenke Urovnya,

russian politics 1 (2016) 159-183

the results of two all-Russian research studies (carried out with participation of both authors) were used.20 Both cases used stratified multi-staged samples. The stratification was performed by economic regions of the Russian Federation in accordance with Rosstat's (Russian Federal State Statistics Service) method. Subjects of the Russian Federation, typical of every economic region, were identified (22 in 2003 and 21 in 2013), and for each subject quotas for 5 settlement types (from cities to villages) were calculated. When selecting respondents, interviewers observed age and gender cpiotas in accordance with the gender and age structure of respective settlements. The boost sample in 2013 included 300 poor people and involved respondents from different subjects of rf (proportionally to the size of their population within the total country's population), with per capita incomes below the official subsistence level in their region. The boost sample was used for increasing the number of poor in the sample for the more detailed analysis.

In accordance with the absolute approach, to identify the poor respondents', the total household income was compared to the aggregate subsistence level of households with a corresponding structure of its members in the particular subject of Russia (the official subsistence level is differentiated by the subject of Russian Federation and three population groups: children, working-age population, pensioners). To calculate the former, all incomes in the respondent's household were summed up; to obtain the latter, subsistence level norms depending of the location and composition of each household were added. As a result, when identifying the people suffering from income-based poverty, included in the poor group were only the respondents in whose households the incomes per capita were lower than the subsistence level set in the respective region for households with the respective social structure. The size of this group was 13% of respondents, which is practically identical to the Rosstat data in March 2013 (i3.8%)21 when the survey was conducted (in 2013 the average subsistence level in Russia was 7,306 rubles; for the working-age

Profitya i Faktorov Bednostu Rossiiskii i Mezhdunarodnyi Opyl (Moscow: M-Studio, 2009); Maleva, T.M. Ed. Bedriost': Al'ternativnye Podkhod k Opredeleniyu i Izmereniyu (Moscow: Moscow Carnegie Center 1998).

20 Bogatye i Bednye v Sovremennoi Rossii (Institut Kompleksnykh Sotsial'nykh Issledovanii ran, March 2013, n = 2106), and Bednost' i Neravenstva v Sovremennoi Rossii: Desyat' Let Spustya (Institut Sotsiologii, ran, March 2013, n = 1600 plus a booster sample of poor respondents based on their income levels n = 300 used for more detailed analysis).

21 Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016. http://www.gks.ru/free_doc/ d0c_20i5/Ind/ind03.rar.

population it was 7,871 rubles, for pensioners, 5,998 rubles, for children, 7,022 rubles).22

The minimal subsistence level in Russia is often criticized for being set too low and not reflecting the real costs of everyday life. People who are not considered poor according to the official income criteria can in fact still be in poverty because of the specifics of their expenditure structure (i.e. high medical expenses for a seriously ill family member). Moreover, since the minimal subsistence level is set regionally, it does not take into account differences in costs of living between different settlement types, which in Russian conditions are also highly relevant. While the official approach to poverty in Russia is based on the minimal subsistence level and thus cannot be ignored or considered irrelevant, the use of this one approach only is not enough to reflect the real scope and portrait of poverty in Russian society, and that is why we use the relative approach to poverty in its deprivation variant as a complement to the official approach.

According to the deprivation approach the poor were described as people who suffered from four or more types of deprivation (i.e., multidimensional deprivations) as they try to satisfy their basic physiological and social needs. Indicators of deprivation were chosen with account of Russian people's perception of poverty characteristics that were identified in previous studies.23 Eight groups of deprivation were identified that combine a total of 11 indicators (Table 2). To identify and confirm the number of deprivations that lead to relative poverty two concepts were used: first, according to Mack and Lans-ley's approach, the attitude of the general population were taken into account, and it showed that most people considered the poor to have at least four different types of deprivation; second, the empirical analysis showed that for representatives of the group who were characterized with four of more simultaneous deprivations, the dominant assessment of their material status was "bad", while in other groups it was "satisfactory" or even "good". Thus, four simultaneous deprivations were set as a threshold for identifying the relatively poor in Russian society.

This method, when applied to our empirical data, demonstrated that in 2013 25% of the Russian population belonged to the group of deprivation-based poor. Incomes of deprivation-based poor could be higher than the minimum subsistence level; the cause of very low living standards in the case of incomes that are formally higher than the minimum subsistence level may lie in specifics of the household's expenses (e.g. there is a severely ill family member who

22 Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016. http://www.gks.ru/free_doc/ new_site/population/urov/urov_4ikv.doc.

23 Maleva, Bednost'; Manning & Tikhonova, Poverty and Social Exclusion.

table 2 Deprivation indicators used for identifying deprivation-based poor

X" Deprivations

Indicators

Impossibility to eat sufficiently Impossibility to purchase new clothes

Poor set of durable goods at home

Impossibility to pay for any forms of paid social (educational/ medical/recreational) services for themselves or their children No paid out-of-home leisure activities

Inaccessibility of normal living conditions

Impossibility of living without multiple debts

Lack of any significant improvements in the quality of life in the recent years

Self-assessment of own nutrition as poor Self-assessment of own abilities to buy clothes as poor

Total amount of durable goods in the household being below the median for the Russian population in general

Amount of durable goods aged less than 7 years old in the household being below the median for the Russian population in general

Impossibility to use any of these services for self or children in the past 3 years

No paid leisure activities (sport clubs or gyms/dieaters or movie theaters/ museums or exhibitions/cafes, bars, restaurants/discos or night clubs/other entertaining events)

No real estate owned (considering that in 2013 90% Russians owned some kind of property due to privatization)

Less than 12 sq.m. of floor area per capita in the home (12 sq.m. is the threshold where the share of those who evaluate their living conditions as poor start exceeding the number of those who evaluate these as good) Forced residence at a dormitory/ corporate apartment/part of a house Two or more types of debt simultaneously (provided that almost two thirds of Russians have no debt at all) Fact of having no such improvements in the past 3 years

needs expensive medications or family members with addictions etc.). Among the factors that may have an impact on a household's expenses is the relatively higher cost of living in particular types of settlements that is not taken into account when calculating the regional minimum wages.

Those who suffer from income-based poverty and deprivation-based poverty proved to complement rather than duplicate each other, although they do overlap in part (6% were poor by both absolute and relative approach to poverty); together, these groups make up 32% of the Russian population. Both groups become the platform where the 'new periphery' of the Russian society is being formed.

The dynamics of the number of poor proved that the Federal State Statistics Service correctly recorded the downward trend in their numbers: the share of the poor population in Russia (i.e., those who were classified as poor by at least one of the two approaches to poverty used in our study) dropped by over twofold in 2003 through 2013. At the same time, the scale of poverty in the Russian society according to social surveys was and still is different from fsss data, which is based only on the absolute approach to poverty. While in 2003 there were a total of 66% based on the absolute (46%) and relative (39%) approaches,24 which is 3.25 times more than 20.3% recorded by the fsss, in 2013 the number of poor identified according to both approaches dropped to 32% of the county's population compared to 10.8% suggested by fsss data.

However, it is important to emphasize that both the official (statistical) and sociological approaches lead to the conclusion, that after the past decade, poverty is no longer a dominant lifestyle for the Russian society. This fact contributes to the formation of the new periphery on the basis of the income-based and deprivation-based poor: from the majority (or, at least, one of the largest social groups) the poor transform into a closed social group that is different from the rest of the population in terms of its composition and characteristics, as we will show below, and these differences become deeper over time.

Structural Prerequisites of the New Periphery Formation: Specifics

of Employment and the Spatial Localization of the Russian Poor

The occupational status of the poor and specifics of their localization clearly differentiate them from the non-poor population. This shows that in

24 These groups intersected in part - 19% of Russians were poor according to both approaches at that time.

contemporary Russia there are objective structural prerequisites not only for growing chances of certain professional groups to become poor, but also for the process of the poor becoming the "new periphery". Thinking about professional activities of its representatives (if any), this marginal (in relation to other workers) group mainly consists of people with human capital of lower quality and can at best be classified as "generic labor"25 as they hold professional positions that match their human capital (Table 3). The chances for the unemployed without any visible reason and for low-skilled/unskilled workers to become part of the poor group exceed 50%, being 54% and 51% respectively.

As for middle-skilled and high-skilled workers, their chances of getting into the poor group in 2013 directly depended on their residence: for those who live in the capitals of the federal subjects of Russia the probability was only 15%, while for residents of small towns and settlements it was twice as high. For other professional groups there are no such strong differences related to the situation of the local labor markets, although as the size of the settlements gets smaller and especially in rural settlements vs. urban areas, the share of the poor tends to increase.

In this respect it is important to point out that, as shown in Table 3, jobs that increase the probability of getting into the poor group generally tend to be located in rural areas and small towns. In the context of Russia's capital-centric territorial organization (typical of many other developing countries), including the special role of the capitals of the Russian federal subjects, it means that the Russian poor increasingly more often become a marginal group according to their residence as well. This trend is especially strong for income-based poverty. As the Russian Federal State Statistics Service does not take into account the difference in the cost of living in different settlement types, the minimum subsistence level in rural areas is overestimated, and in mid-sized and especially large cities it is underestimated.

The new place the poor hold in the society is also characterized by the fact that the employed poor mostly hold jobs in the secondary labor market. This is shown from the data on the risk of unemployment for this category and their social security. The levels of unemployment of working-age individuals which are not caused by any tangible reason (such as looking after a child, studying in a college/university, disease etc.) is much more frequent among the poor than the non-poor. As for the employees' rights (such as timely payment of salaries, formal employment, officially shown salary that implies N1 contributions and

25 M. Castells, "Informationalism, Networks, and the Network Society: A Theoretical Blueprint", in M. Castells ed., The Network Society: A Cross-Cultural Perspective (Northampton: Edward Elgar, 2004).

Professional, educational and Non-poor Poor

spatial characteristics _

Income-based Deprivation-based

For reference: Non-workiny 23 36

population, incl. pensioners

Inct. pensioners 14 19 25

Unemployed in working age, i it 8

not studying and not on maternity leave

Source: Bednost'i Neravenstva v Sovremennoi Rossii: Desyat'LetSpustyu (Institut Sotsiologii, ran, March 2013). As the variables wc use [non-poor/inconie-based poor/deprivation-based poor] are nominal variables, the criterion X2 with a 5% significance level is hereinafter used in the tables to identify the statistical correlation between belonging to the non-poor/ inconic-based poverty/deprivation-based poverty groups and other variables under consideration. Differences between the non-poor and income-based poor and between the non-poor and deprivation-based poor both by education and occupation were statistically significant (according to X2 criterion).

so forth, payment of sick leave and vacation pay as stipulated by the Russian legislation, additional social benefits such as compensation of housing rent/ travel expenses/meals), most of the working non-poor people (62%) enjoy at least three such rights while among the poor, this share is only 45%. Most working poor have to settle for two of such rights - usually it is timely payment of salaries (86%) and formal employment (58%). Thus, almost half of the poor are involved in shadow employment practices, and therefore cannot seek any kind of social protection. In such conditions the poor often feel discriminated: almost a third of the poor claim they are being discriminated while only 6% of non-poor people say they suffer from discrimination.

In fact, today it proves feasible to use the advanced marginality concept26 in relation to the working poor in Russia: this concept draws attention to the fact that a job no longer provides safety and stability, on the contrary, it contributes to instability and the heterogeneity of working people.

Thus, Russian poverty today is above all determined by where an individual stands on the labor market, and this makes it fundamentally different from the situation in the 1990s and even early 2000s, when the professional portrait of

26 L Wacquant, "The Rise of Advanced Marginality: Notes on its Nature and Implications", Acta Sociologica, 39, no 2 (1996).

the poor was almost the same as that of the non-poor group. For example, in 2003 the share of professionals was 23% among employed non-poor individuals and the same among the poor; the share of skilled workers in these groups was 32% and 33%, respectively - thus, the poor did not differ from non-poor in terms of their socio-professional status. Moreover, data shows that the poor were more evenly distributed across different settlement types. The decrease in the levels of poverty were accompanied by the changes in the composition of this group, making it qualitatively different from other population groups and triggering the process of them becoming a new periphery of the society.

The Russian Poor: Specifics of Their Living Standard as a Factor Consolidating Their Peripheral Position

Data on the specifics of the living standard of the Russian poor clearly indicate that their situation has been getting worse in the recent years. The majority of the Russian poor cannot adequately satisfy even their basic physiological needs in food, clothes, and minimally acceptable living conditions.

It is worth noting that over the past 15 years there has been an increase in the gap between the poor and non-poor in how they assess virtually all aspects of their life, which contributes to the consolidation of the poor's peripheral social status (Table 4).

table 4 Poor and non-poor Russians: Self-assessment of various aspects of life, 2003 and 2013, % (those who chose «satisfactory» are not represented in the table)

Group Rating Financial situation Food Clothes Living situation Health

2013

Income-based poor Good 3 11 6 17 13

Bad 55 26 40 26 25

Difference -5z -15 -34 -9 -12

Deprivation-based Good 5 13 8 15 15

poor Bad 54 30 45 29 30

Difference -49 -17 -37 -14 -15

Non-poor group Good 26 50 38 41 41

Bad 11 0 3 6 8

Difference +15 +50 +35 +35 +33

Group Rating Financial situation Food Clothes Living situation Health

2003

Income-based poor Good 7 21 11 24 20

Bad 44 16 29 18 25

Difference -37 +5 -18 +6 -5

Deprivation-based Good 2 6 2 13 9

poor Bad 67 37 57 29 39

Difference -65 -31 -55 -16 -30

Non-poor group Good 12 36 21 34 28

Bad 21 1 8 11 13

Difference -9 +35 + 13 +23 + 15

Comparison of resulting assessments between poor and non-poor in 2003 and 2013

67

Gap in resulting assessment («difference») between non-poor and income-based poor, 2013 Gap in resulting assessment 28

(«difference») between non-poor and income-based poor, 2003 Gap in resulting assessment 64

(«difference») between non-poor and deprivation-based poor, 2013 Gap in resulting assessment 56

(«difference») between non-poor and deprivation-based poor, 2003

65 69

44

30

67

66

31

72

68

49

39

45

20

48

45

Source: Bogatye i Bednye v Sovremennoi Rossii (Instituí Kompleksnykh Sotsial'nykh Issledovanii ran, March 2013, n = 2/06), and Bednost'i Neravenstva v Sovremennoi Rossii: Desyat' Let Spustya (InstitutSotsiologuran, March 2013 n = 1600, plus a boost sample of poor respondents).

These changes also highlight the specifics of the poor today: their living standards are becoming more different from those that are typical for non-poor Russians, and the polarization also contributes to the process of the formation of new periphery on the basis of the absolute and relative measures of poverty in Russian society.

Another typical characteristic that describes the life of the poor today is the accumulation of debts. The past decade demonstrated considerable

growth of the debt burden among the poor, primarily accumulation of small debts (29% of poor have these, which is more than three times more than the non-poor, 9%) and bank loans (the number of the poor who received a loan increased by 5.5 times over the past ten years). The poor use loans (and especially bank loans) mostly to buy durable goods, which is reflected in the dynamics of ownership, although the standard set of durable goods owned by poor Russian families is still limited: it includes only a TV set, refrigerator, vacuum cleaner, mobile phone and washing machine (the majority of the poor do own these). At the same time, the share of the poor who have savings visibly decreased over the same period: only one poor Russian out of ten has any savings at all, whatever their amount, which is more than twofold less than in 2003.

Thus, the dynamics among the poor indicate that their position has become comparatively worse in the past ten years - and these dynamics are at odds with the changes in the situation of the more well-to-do groups of Russian society, which demonstrates a growing divide between the "new periphery" and the rest of the population.

Another aspect to support this conclusion is the fact that paid social services (i.e. services that directly influence the quality of human capital: educational, medical and recreational services) have become less affordable for the poor. The poor in Russia, unlike the rest of the population, are unable to use paid social services, and this gap has increased over the past ten years (Table 5). What looks especially alarming is that the poor very rarely use paid social services for their children. Children from poor families grow up having a priori worse human capital assets vs. their peers; moreover, their families have virtually no economic resources, so the trend of intergenerational reproduction of poverty in these conditions will only be getting stronger. In its turn, it will contribute to securing peripheral position of the poor.

All the aspects described above prove that the poverty issue has not become less important for Russian society and has got more complicated over time, even though some of the statistical indicators showed improvement before the start of the recent 2014 economic crisis. Unlike the situation back ten years ago, the Russian poor today are characterized by different dynamics of their position vs. the non-poor groups and different opportunities not only in terms of employment and consumption, but also in terms of human capital (both for themselves and their children). All of these factors consolidate their peripheral position in Russian society, which makes their situation today fundamentally different from what it was at the beginning of the 2000s.

table 5 Poor and non-poor Russians: Use of paid social services, 2003 and 2013, %

Services

Poor

Non-poor

Income- Deprivation-bused based

2013

Paid educational services for adults 9 2

Paid medical services 31 18

Paid health-improving services for adults 3 1

Paid health-improving services for children (% of 6 6

respondents with children aged 16 or younger) Paid educational classes or services for children 14 11

(% of respondents with children aged 16 or younger)

Sight-seeing or educational trips abroad for any 2 1

member of household

Used none of the above 61 77

2003

Paid educational services for adults 22 10

Paid medical services 57 39

Paid health-improving services for adults 11 4

Paid health-improving services for children (% of 19 10 respondents with children aged 16 or younger) Paid educational classes or services for children 32 20 (% of respondents with children aged 16 or younger)

Sight-seeing or educational trips abroad for any 4 1

member of household

Used none of the above 31 55

21 56 16 20

33

23 23 29

74 20 20

38

10

11

Source: Bogatye i Beditye v Sovremennoi Rossii (Institut Kompleksnykh Sotsial'nykh lssledovanii ran, March 2013, n = 2106), and Bednost' i Neravenstva v Sovremennoi Rossii: Desyat' Let Spustya (Institut Sotsiologii, ran , March 2013 n = 1600, plus a boost sample of poor respondents). Differences in the use of paid social services between non-poor and income-based poor and between non-poor and deprivation-based poor in both years were statistically significant (according to X2 criterion).

People's Attitudes to the Poor, and Attitudes of the Poor as Factors Consolidating Their Peripheral Position While analyzing the transformation of poor into the 'new periphery', it is important to cover the aspect of values. The risks of developing norms and values systems among poor that are qualitatively different from norms and values systems shared by the rest of the population have to be addressed. These systems, on the one hand, are determined by their position and living standards, and, on the other hand, can also further consolidate their peripheral position. We do not view the values of the poor as a reason why they have become poor; on the contrary, we address changes in their attitudes caused by specifics of their current living standard.

According to the data, there is no 'value gap' between the poor and non-poor Russians so far, and hereinafter we will not focus on the norms, values and attitudes where the convictions of both groups are close or identical. However, there also are differences that deserve to be explored. The main differences come from the fact that survival values27 are more widespread (and growing) among poor than freedom and self-expression values (Table 6),

table 6 Pour and non-poor Russians: Same of their attitudes, 2013, % of working individuals

Alternative statements

Non-poor Poor

Income-based

Deprivation-based

Life is meaningless without freedom 64 60 55

The most important thing in life is financial 36 40 45

prosperity, while freedom is an afterthought

One can spend a significant part of life only doing interesting work The most important thing about work is how much you are paid for doing it

57

43

42

58

45

55

Source:Bednost' iNeravenstvavSovremennoiRossii-.Dcsyat' LetSpustya (InstitutSotsiologii, ran, March 2013 n = 1600, plus a boost sample of poorrespondents). In first case, differences between non-pooranddeprivadon-based poorwere statistically significant (according to X2criterion). In the second case, differences between the non-poor and the income-based poor and between the non-poorand the deprivation-based poorwere statistically significant (according to X2criterion).

27 R. Inglehart 8: C. Welzel, Modernization, Cultural Change and Democracy (New York: Cambridge University Press, 2005).

which is natural, given their living standards. For example, in 2003 the importance of an interesting job was as high among those suffering from poverty as it was among the non-poor population, while by 2013 the formers' priorities have clearly shifted towards the level of the salary.

Besides, varying levels of self-confidence and attitudes to inequalities resulting from their economic situation lead to different requirements from social policy and different expectations from the government amongst the poor and non-poor (Table 7), and the gap is increasing. For example, in 2003,68% of those suffering from income-based poverty stood for equal opportunity, while by 2013 this figure has dropped to 54%.

As for the socio-psychological well-being, while more than two thirds (70%) of non-poor Russians describe their everyday state of mind as tranquil, for the

table 7 Poor and non-poor Russians: Some of the attitudes influencing their expectations towards the State, 2013, %

Alternative statements Non poor Poor

Income- Deprivation-

hused based

Being different, being a striking individuality 57 46 44

is better than living like everyone else

Living like everyone else is better than being 43 54 56

different and standing out from the crowd

Every man is the architect of his own fortunes; he 57 46 46

is the only one responsible for his ups and downs.

One's life is detennined more by external 43 54 54

circumstances than by one's own efforts.

Equality of opportunity to be able to use personal 71 54 58

potential is more important than equality of

income, status and living standards

Equality of income, social status and living condi- 29 46 42

tions is more important than equal opportunities.

Source: Bogatye i Bednye v Sovremennoi Rossii (Institut Kompleksnykh Sotsial'nykh lssledovanii ran, March 2013, n = 2106), and Bednost'i Neravenstva v Sovremennoi Rossii: Desyat' Let Spustya (Institut Sotsiologii, ran, March 2013 n = 1600, plus a boost sample of poor respondents). Differences between the non-poor and the incomc-bascd poor and between the non-poor and the deprivation-based poor were statistically significant (according to X2 criterion).

poor the situation is just the opposite: only 39% of them describe their state of mind as tranquil, whilst for the others their typical everyday emotions include anxiety, irritation, apathy or aggression.

Thus, the poor do not see any opportunities in contemporary Russian society that could help them change their situation (since poverty is largely caused by structural reasons as described above), which results in the formation of passive attitudes and increases their frustration, which in turn can further consolidate their peripheral position in social structure.

Speaking about norms and values in the context of the new periphery formation, it is important to note another alarming trend related to the changing attitudes to the poor. The data shows that the share of Russians who feel sympathetic about the poor has dramatically decreased from 51% to 36% over the period 2003-13. This situation can be largely explained by the isolation of the poor from other society groups - thus, in 2003 only 18% of Russians did not have any poor acquaintances or friends, and by 2013 this share increased to 33%. Another factor is the shift in how the causes of poverty are perceived in public opinion. Data show that the role of structural factors (untimely paid or non-paid salaries and pensions, unemployment, insufficiency of state social security benefits) as factors driving poverty decreased in the perceptions of Russians in recent years while the role of personal factors, increased. Today, Russians are more likely to see the causes of poverty in factors related to the characteristics of the poor themselves and in the specifics of their personal situation (Table 8).

At the same time the perceived portrait of the poor has changed as well. Although a majority still believe that the poor are not at all different from the rest of the population in terms of their morality, almost 30% of Russians are sure that these differences do exist, and there is a widespread view that alcoholism and drug addiction are commonplace among the poor (60% of those who mentioned any differences between the poor and the rest of population concentrated on these factors).

Besides, each fourth poor person (and only 8% of the non-poor) claim that they suffer from discrimination, and in two thirds of the cases, the discrimination is connected to their bad financial situation (poor-looking clothes, etc.).

These facts suggest that the process of stigmatization of the poor and the formation of their portrait as different from other members of the population not only in terms of income, but also in terms of behavior, is developing in Russian society. From a large group of the Russian society that was perceived to be relatively similar to the rest of the population, the poor are turning into the "new periphery," which other Russians believe to be idtimately different from

table 8 Causes of poverty of their acquaintances in perception of Russians (among those who had such acquaintances), 2003-2015, % (up to 5 answers were allowed)

Causes of poverty 2003 2015

Alcoholism, drug addiction 35 39

Illness, disability 37 35

Long-term unemployment 41 3i

Laziness, inability to adapt to life 22 31

Family troubles, family tragedies 25 29

Insufficiency of state social security benefits 38 25

Non-payment of wages in the enterprise, pensions delay 47 24

Poor education, low qualification 23 19

Reluctance to change their way of life '9 18

Lick of support from family, friends, acquaintances 20 15

Low standard of living of their parents 20 13

Residence in a poor region (region, city, area) 17 12

Large number of dependents 17 10

Being unlucky 14 10

Being migrants, refugees 5 5

Source: Bednost'i Neravenstva v Sovremennoi Rossii: Desyat'Let Spustya (Institut Sotsiologii, ran, March 2013 n = 1600, plus a boost sample of poor respondents). Source: Poverty and Inequality in Contemporary Russia: Ten Years Later (Institute of Sociology, Russian Academy of Sciences, March 2013, n = 1600 plus boost sample of poor respondents); Dinamika Sotsial'noi Transformatsii Sovremennoi Rossii v Sotsial'no-Ekonomicheskom, Politicheskom, Sotsiokul'turnom i Etnoreligioznom Kontekstakh (Institute Sotsiologii ran, October 2015, n = 4000).

themselves. This is a troubling tendency since it indicates the loss of social solidarity in society and contributes to the process of separation of the poor from the rest of the society.

Conclusion and Discussion

Poverty in Russia does is not fully captured by the absolute approach, since the subsistence level is set too low. That is why it is important to also take into account the relative approach. Only a combination of absolute monetary and relative non-monetary poverty thresholds that take into accoimt the different

forms of its manifestation enable us to achieve a comprehensive analysis of poverty in Russian society.

Although the number of the poor in Russia has decreased in the past ten years, about 30% of the country's population still live in poverty today, and this number is set to rise due to the current economic crisis. As regards how the poor satisfy their basic needs, their financial situation and life improvements, their position became worse over the period of 2003-13. This can partly be explained by the change in the portrait of the Russian poverty, as the more resourcefid part of the poor managed to get out of this group during the economic growth in the mid-2000s; besides, poverty has been shifting to small towns and rural settlements. However, the main change that happened to the poor during this period is their transformation from part of the lower-income social segment into the social periphery. This is demonstrated in the change of their socio-professional portrait, their greater concentration in the secondary labor market with shadow and unstable employment and low salary levels; in their spatial localization; in their isolation within their own circle/group; in the reduced social network resources; and the changing attitude of the population towards them.

To understand the essence of the process when the poor are becoming the "new periphery" of the Russian society, it is also important to keep in mind that today there are several trends in Russia that directly influence the transformation of the poor groups into the 'new periphery'. Some of these trends are: (1) the deepening of the social differentiation; pluralization of forms and deepening of social inequalities; (2) their formation at the base of the lower-income part of the population, not just the poor strata, creating a separate and self-reproduced social group; (3) the decline in the quality of the cultural and human capital of the poor, which results in a change of the professional portrait of Russian poverty which contributes to a consolidation of their position in the 'new periphery', while their socialization mostly within their own circle fiuther contributes to this trend, pushing them further to the periphery of society.

This process starts the self-unwinding spiral of the social exclusion of the contemporary Russian poor, which is a new challenge for the country's social policy. In this context it does not seem sufficient to just revise the method used by Russian Federal State Statistics Service to identify the poor by including differences in the cost of living in different settlements and introducing coefficients of equivalence for households with different structures. Although this revision is essential and will help boost the effectiveness of government expenditures allocated to fight poverty in Russia, more effective results can only be achieved if we approach the subject from a broader understanding of the tasks

and objectives of social policy and its methods (a good example here would be the way the problem is interpreted by the European Commission: poverty is addressed in conjunction with social exclusion; poverty is not narrowed down to the income level; the social protection steps and measures include not only the minimal financial support of the poor but also improvement of their position in the labor market, education, health care and living conditions).28 Changes in approach imply the use of different tools to combat poverty that are much broader than targeted material assistance. Some of these tools are:

- Investment policy, where the key direction should be reduction of the share of low-skilled and low-paid labor;

- Employment policy, where the government should ensure that minimal salaries match regional minimum subsistence levels;

- Tax policy to stimulate any activities related to people's attempts to create a safety cushion (first of all, use of different forms of life, health and property insurance);

- Educational policy aimed to improve the quality of education in rural areas and small towns and to increase the accessibility of professional education;

- Social policy, where one of the key directions should be a reduction of excessive inequalities and equalization of initial conditions for children, youth and people who find themselves in distress through no fault of their own (because they lost a breadwinner, became disabled etc.).

Differences in the socio-deinographic profile of the poor identified based on alternative approaches (absolute/relative) should also be taken into account while developing the socio-economic policies necessary for combating different types of poverty (one of the examples are pensioners who have lower risks of income-based poverty, but have higher risks for relative deprivation based-poverty due to the nature of their expenditures - an issue that requires special attention).

Obviously, this goal-setting is unusual and fairly difficult to administrate. Moreover, the situation is further complicated by the current economic crisis. In these conditions the preservation of a resource-based economy may not only lead to an increase in poverty, but also to a drop in the standard of living of population in general.

28 "Poverty and Social Exclusion", European Commission, http://eceuropa.eu/social/main .jsp?catld = 751.

References

Abrahamson, P. "Social Exclusion in Europe: Old Wine in New Bottles?" Druzboslovne razprave{ 1995): 19-20.

Alkire, S. & Santos, M. "Acute Multidimensional Poverty: A New Index for Developing Countries", Oxfoni Poverty and Human Development Initiative (oi'in), Working Paper 38 (Oxford: University of Oxford, 2010).

Bednost' i Neravenstva v Sovremennoi Rossii: Desyat' Let Spustya (Institut Sotsiologii, ran, March 2013).

Bobkov, V.N. "Kakini Byt' Regional'nomu Neravenstvu Kachestva i Urovnya zhizni?" Mir Rossii, 18, no 3 (2009).

Bogatye i Bednye v Sovremennoi Rossii (Institut Kompleksnykh Sotsial'nykh Issledova-nii ran, March 2013).

Castells, M. "Informationalism, Networks, and the Network Society: A Theoretical Blueprint", in M. Castells ed., The Network Society: A Cross-Culturul Perspective (Northampton: Edward Elgar, 2004).

European Commission, Jobit Report on Social Inclusion 2004 (Luxembourg: Office for Official Publications of the European Communities, 2004).

European Commission, "Poverty and Social Exclusion", http://ec.europa.eu/social/ main.jsp?catId=75L

Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016a. http://www.gks.ru/free _doc/new_site/population/urov/urov_51g.doc.

Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016b. http://www.gks.ru/bgd/ regl/bi5_02/IssWWW.exe/Stg/doio/4-o8.doc.

Federal State Statistic Service, accessed February 13, 2016c. http://www.gks.ru/free _doc/new_site/population/bednost/tabl/2-o9.doc.

Federal State Statistic Service, accessed February 13, 20i6d. http://www.gks.ru/bgd/ regl/bi5_44/IssWWW.exe/Stg/o6-i7.doc.

Federal State Statistic Service, accessed Februaiy 13, 2oi6e. http://www.gks.ru/bgd/ regl/bi5_oi/IssWWW.cxe/Stg/di2/3T-2.doc.

Federal State Statistic Service, accessed February 13,20i6f. http:/Avww.gks.ru/free_doc/ d0C_20i5/Ind/ind03.rar.

Inglehart, R. & Welzel, C. Modernization, Cultural Change and Democracy (New York: Cambridge University Press, 2005).

Karabchuk, T.S., Pashinova, T.R., & Soboleva, N.E. "Bednost' domokhozyaistv v Rossii: chto govoryat danye rmez vez", Mir Rossii, 22, no 1 (2013).

Mack, J., & Lansley, S. Poor Britain (London: George Allen & Unwin, 1985).

Maleva, T.M. Ed. Bednost': Al'ternativnye Podkhod k Opredelentyu i Izmereniyu(Moscovj: Moscow Center Carnegie, 1998).

russian politics 1 (2016) 159-183

Manning, N. & Tikhonova, N. eds., Poverty and Social Exclusion in the New Russia (uk: Ashgate, 2004).

Organisation for Economic Cooperation and Development, Crisis Squeezes Income and Puts Pressure on Inequality and Poverty (2013).

Ovcharova, L.N. Teoreticheskie I Praktichcskie Podkhody k Otsenke Urovnya, Prufilya i Faktorov Bednosti: Rossiiskii i Mezhdunarodnyi Opyt (Moscow: M-Studio, 2009).

Ravallion, M„ Lokshin, M. "Who Cares about Relative Deprivation?" International Journal of Economic Policy in Emerging Economies 73, no 2 (2010).

Razumov, A.A., Yagodkina, M.A. Bednost' v Sovremennoi Rossii (Moscow: Formula Prava, 2007).

Rowntree, B„ Poverty: A Study in Town Life (London: Macmillian and Co., 1901).

Sen, A. "Poor, Relatively Speaking", Oxford Economic Papers, 35 (1983).

Sen, A. Commodities and Capabilities (Amsterdam: Elsevier Science Publishers, 1985).

E.D. Slobodenyk, N.E. Tikhonova "Yevristicheskie Vozmozhnosti Ahsolyutnogo i Otnositel'nogo Podkhodov i Izucheniyu Bednosi v Rossiiskikh Usloviyakh", Sotsi-ologiya: 4, no 33 (2011).

Touraine, A. "Face a I'exclusion". Esprit, no 141 (1991).

Townsend, P. Poverty in the United Kingdom: a survey of household resources and standards of living (Harmondsworth: Penguin Books, 1979).

Wacquant, L. "The Rise of Advanced Marginality: Notes on its Nature and Implications", Acta Sociologica, 39, no 2 (1996).

World Bank, "World Development Indicators 2012" (Washington, n.c.: World Bank, 2012).

russian politics 1 (2016) 159-183

Приложение Т. Глава монографии 1 (дополнительная публикация). Выделение гомогенных доходных групп: вопросы методики

Мареева С.В. Выделение гомогенных доходных групп: вопросы методики // Модель доходной стратификации российского общества: динамика, факторы, межстрановые сравнения / Под общ. ред. Н.Е. Тихоновой. Издательство Нестор-История, 2018.

В главе рассматриваются вопросы выбора наиболее оптимального подхода к построению модели доходной стратификации. На данных общероссийских репрезентативных исследований протестирован ряд методик (разработанных в рамках как абсолютного, так и относительного подходов). Показано, что относительный подход, связанный с использованием медианного дохода как социального стандарта жизни, оказывается более эффективен при построении модели доходной стратификации для России, чем абсолютный.

Глава 1.2. Выделение гомогенных доходных групп: вопросы методики

Как было показано в главе 1.1, различные подходы к построению модели доходной стратификации разрабатывались для решения разных задач и для применения в странах, находящихся на разных этапах социально-экономического развития, поэтому целесообразность их использования в российских условиях нуждается в специальной проверке. В данной главе мы обратимся к вопросу выбора наиболее оптимального подхода к построению модели доходной стратификации, протестировав ряд методик (разработанных в рамках как абсолютного, так и относительного подходов) на данных общероссийских репрезентативных исследований. Эмпирической базой анализа п данной главе служат данные Мониторинга Института социологии ФНИСЦ РАН 2014-2015 гг. и Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения НИУ ВШЭ (РМЭЗ НИУ ВШЭ) 2014-2015 гг. (см. о них подробнее п Приложении 1).

Вопрос оценки индивидуальных и домохозяйственных доходов по данным выборочных обследований является достаточно дискуссионным. В силу того, что респонденты могут давать ошибочные ответы о своих доходах или сознательно искажать их, исследователями иногда проводятся процедуры их нмнутации и дооценки. Кроме того, для корректировки доходов в ряде исследований используются шкалы эквивалентности, позволяющие учесть размеры домохозяйства и экономию на его масштабе. Однако мы сознательно отказались в своих расчетах от подобных методологических приемов. Поскольку один из вопросов о доходах в инструментариях мониторинговых обследований ИС ФНИСЦ РАН и РМЭЗ НИУ ВШЭ задается в схожей форме (самооценка располагаемого ежемесячного совокупного дохода домохозяйства), смещения и сдвиги в распределении, связанные с ответами респондентов, будут схожими1.

1 В рамках относительного подхода это смещение вообще не окажет влияния на конфигурацию модели социальной стратификации но доходам

49

Аналогичные вопросы о самоопенке величины ежемесячного дохода задаются и в ряде международных сравнительных исследований, в частности ISSP2, что позволило нам в дальнейшем использовать предложенную нами методику построения модели доходной стратификации для выявления отдельных ее особенностей в российском обществе в международном контексте (результаты этого анализа представлены в главах 2.2 и 2.3).

Еще одной проблемой, проявляющей себя при попытках построения доходной стратификации с использованием данных социологических обследований, является недопредставленность в выборках массовых опросов высокодоходных групп. Поэтому при использовании абсолютных подходов паю учитывать, что модели, построенные в их рамках, характеризуют именно массовые слои населения. Однако используемые для относительных подходов медианные значения являются достаточно корректными, поскольку в выборки не попадают как самые верхние, так и самые нижние доходные слои (например, бомжи). Соответственно, они дают достаточно точную картину стратификации подавляющего большинства общества (хотя и без учета глубины дифференциации верхних и нижних 2-3%, которая оказывает влияние па традиционные показатели, использующиеся для измерения доходного неравенства, в частности децильные коэффициенты).

Далее мы последовательно рассмотрим несколько наиболее распространенных методик в рамках абсолютного подхода к доходной стратификации (методику выделения групп относительно прожиточного минимума, методику Всемирного банка, методику выделения «западного среднего класса»), а также предложим модификацию относительного подхода для российского общества с использованием медианных доходов на основе собственных расчетов па эмпирических данных последних лет, позволяющую наиболее корректно, на наш взгляд, стратифицировать по доходам массовые слои населения в современной России.

Начнем анализ с моделей доходной стратификации, основанных па абсолютном подходе. Абсолютный подход к доходной стратифика-

(при допущении, что масштаб смещения ответов о доходах относительно их реальных величин одинаков во всех доходных группах, попадающих в массовые опросы).

2 Международное обследование «International Social Survey Programme» (Информация о нем доступна: URL: www.issp.org,http://www.ge-sis.org/en/issp/home).

50

ции наиболее привычен для российских исследователей и применяется как к статистическим, так и к социологическим данным. Так, ФСГС РФ публикует официальные данные о численности населения с доходами в рамках тех или иных абсолютных границ (доходные интервалы различаются в разных публикациях, но часто используется «шаг» в5000и 10000 руб.) (табл. 1.4). По этим данным можно изучить общий характер распределения доходов населения, региональный срез доходной стратификации, а также проследить динамику ее изменения. Однако эти границы заданы формально, не соотносятся с прожиточным минимумом или характеристиками доходного распределения (средним, модой, медианой) и не основываются па содержательном анализе качественных особенностей соответствующих доходных групп, поэтому не позволяют анализировать модель доходной стратификации как одну из версий моделей социальной структуры общества.

Таблица 1.4

Распределение населения по величине среднедушевых денежных доходов, %3

Доходы к месяц, руб.: 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

до 5 000,0 12,2 9,4 7,3 5,7 4,2 3,3 6,2 6,0 5,5

от 5 000,1 до 7 000,0 10,9 9,4 8,1 6,8 5,6 4,8

от 7 000,1 до 9000,0 10,8 9,8 8,9 7,9 6,8 6,1 5,1 5,0 4,7

от 9 000,1 до 12000,0 14,2 13.6 12,9 12,0 10,8 10,0 8,9 8,8 8,5

от 12000,1 до 15000,0 11,3 11,3 11,3 10,8 10.3 9,9 9,2 9.1 8,9

от 15000,1 до 20000,0 13,4 14,1 14,6 14,6 14,5 14,4 14,0 14,0 13,8

от 20 000,1 до 25 000,0 8,6 9,5 10,2 10,7 11,2 11,4 11,6 11,6 11,7

от 25 000,1 до 30 000,0 5,6 6,4 7,1 7,8 8,4 8,8 9,2 9,2 9.4