М. Цветаева и И. Бродский: невербальные компоненты стиля тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Захарьян, Наталья Алексеевна

• Захарьян, Наталья Алексеевна
• кандидат филологических наук
• 2005

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Захарьян, Наталья Алексеевна

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I. ПУНКТУАЦИЯ КАК НЕВЕРБАЛЬНЫЙ КОМПОНЕНТ СТИЛЯ: ОТ ГРАФИЧЕСКОГО К СЕМАНТИЧЕСКОМУ

1. Роль пунктуации в формировании стиля М. Цветаевой и

И. Бродского'

2. Пунктуация как способ создания смысла в поэзии

М. Цветаевой и И. Бродского

ГЛАВА II. СТИЛИСТИКА ЗВУКА В ПОЭЗИИ М. ЦВЕТАЕВОЙ И И. БРОДСКОГО

1. Звук как компонент стиля: Образно-семантический уровень

2. Способы невербального воплощения звука

ГЛАВА III. ПУСТОТА В ИНТЕРПРЕТАЦИИ

М. ЦВЕТАЕВОЙ И И. БРОДСКОГО;

1. М. Цветаева: Пустота как идеальный мир

2. И. Бродский: Овеществление пустоты

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «М. Цветаева и И. Бродский: невербальные компоненты стиля»

В интервью, данном Свену Биркертсу, И. Бродский заметил: «Благодаря Цветаевой, изменилось не только моё представление о поэзии - изменился весь мой взгляд на мир, а это ведь и есть самое главное, да? С Цветаевой я чувствую особое родство: мне очень близка её поэтика, её стихотворная техника»1. Это высказывание, а также многие другие отклики И. Бродского на поэзию М. Цветаевой и побудили обозначить точки соприкосновения, общность взглядов поэтов, находящихся в разных эстетических парадигмах.

Что касается сходства поэтических систем Цветаевой и Бродского, то, казалось бы, это факт общепризнанный, хотя бы потому, что о нём заявляет сам Бродский. Е. Рейн замечает: «Если говорить о его поэтике, то, мне кажется, Иосиф долгое время находился под довольно сильным влиянием Цветаевой» . Сходная мысль прозвучала и в словах А. Кубрика: «Бродскому, наверно, еще до эмиграции надо было выбирать между цветаевской свободой пространства и вплавленного в него чувства и мандельштамовской парадоксальной сосредоточенностью на одном, где каждое чувство представимо как синтез мыслей, образов и ощущений. Выбор, пусть и не без английских поэтов-метафизиков и Одена, но был сделан в сторону повествования, отстранения и медитации, что по установкам почти полностью совпадает с цветаевскими волхвованиями перед словом. Можно добавить, что Бродский вслед за Цветаевой движется по музыке (как Гайдн в противовес Шопену), а не в музыку, по миру, а не в мир»".

1 Искусство поэзии (интервью И. Бродского С. Биркертсу) // Paris Review. 1982. №83. Цит. по: Бродский И. Большая книга интервью. М., 2000. С. 91.

2 Рейн Е. «Прозаизированный тип дарования» // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 1997. С. 18.

3 Кубрик А. В истинной трагедии гибнет. время // http://poetry.liter.net/kubrik2-3.html.

Однако, несмотря на то, что факт близости поэтики Бродского цветаевской неоднократно упоминается в литературе о нём, исследований в данной области практически нет. Так, А. Ранчин в книге «На пиру Мнемозины: Интертексты Бродского» оговаривает сходство поэтических установок Цветаевой и Бродского, необходимость исследования проявления цветаевского влияния на творчество последнего, однако предупреждает, что в его книге речь об этом не пойдёт4.

Но не только сходство поэтик Цветаевой и Бродского обращает на себя внимание, главное - общность мироощущения поэтов, что справедливо было отмечено И. Кудровой. По ее словам, Бродский «принадлежал к той же породе поэтов», что и Цветаева: «В его собственном мироощущении преобладали те же трагические тона; как и Цветаева, он склонен был соизмерять любое явление или частность с вечностью; владела им и вполне сравнимая с цветаевской неукротимая страсть к постижению мира средствами поэтического слова. Попросту говоря, он узнавал в творчестве Цветаевой дорогое ему, близкое, своё -и потому так легко ловил и взращивал любую ассоциацию, с намёка достраивал образную цепь и мысль»5.

На наш взгляд, именно общность мироощущения способствует обнаружению пересечений поэтик Цветаевой и Бродского.

С заявленной нами темой непосредственно связаны статьи, содержащие сопоставительный анализ творчества Цветаевой и Бродского. Базой для нашей работы стали исследования В.М. Фоменко («Соотнесение образов-символов в двух поэмах: "Крысолов" Марины Цветаевой и "Шествие" Иосифа Бродского»), JI.B. Зубовой («Цветаева в прозе и поэзии Бродского ("Новогоднее" Цветаевой, "Об одном

4 Ранчин А. На пиру Мнемозины: Интертексты Бродского. М., 2001.

5 Кудрова И. Верхнее «до» // Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. М., 1998. С. 20. стихотворении" и "Представление" Бродского)», Д.Л. Лакербая («"Удостоверясь в тождестве наших сиротств." (Бродский и Цветаева)», «Цветаева и Бродский: на перекрестках мифологии и культуры»), К. Ичина («"Попытка комнаты" М. Цветаевой и творчество И. Бродского (предварительные заметки)), Л.А. Викулиной («"След" цветаевского "Крысолова" в поэме-мистерии И. Бродского "Шествие"»), В.М. Хаимовой («М. Цветаева - И. Бродский: Два метафизических пространства ("Новогоднее" и "Большая элегия Джону Донну"»)) и других.

Обосновывая творческое родство Цветаевой и Бродского, Д.Л. Лакербай замечает: «Очевидно, однако, что вопрос соотносимости художественного опыта обоих поэтов - принципиальный хотя бы по тому, как всесторонне «проработана» в двух эссе Бродского о Цветаевой сама модель поэтического творчества, в которой поэзия и проза <.> Цветаевой - эталон»6. Бродский «узнал» в себе Цветаеву, поскольку слишком много оказалось точек пересечения, слишком много общего в поэтике. Цветаева «узнала» в себе Бродского. «Встреча, родство, момент полного узнавания поэтами друг друга - независимо от п земного существования, ибо - за его пределами» .

Момент узнавания стал возможен потому, что Цветаеву и Бродского сближает романтическое мироощущение, мироощущение «последних романтиков», причём по-разному преломившееся в тех эстетических парадигмах, к которым относятся данные поэты. Так, Л.В. Зубова фиксирует общность мировоззренческих установок

6 Лакербай Д.Л. «Удостоверясь в тождестве наших сиротств.» (Бродский и Цветаева) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. Иваново, 1993. С. 166.

7 Там же. С. 166.

Цветаевой и Бродского: «Бродский часто говорил, что для большого поэта точкой отсчёта становится конец, предел творчества его предшественников и современников. Эта мысль может стать ключом к пониманию философии и поэтики самого Бродского, особенно в его отношении к Цветаевой. Мировоззрение Цветаевой во многом стало точкой отсчёта для Бродского, отправным пунктом для дальнейшего движения»8. Сходная мысль прозвучала и у И. Кудровой: «Я уверена, что хвала Бродского Цветаевой была так высока и неутомима прежде всего потому, что говорил он о ней не со стороны, а изнутри её страны. Ибо в картине мира, какая предстаёт нам в его собственной поэзии, множество точек соприкосновения с цветаевской»9.

Однако, несмотря на то, что романтическое начало объединяет поэтические системы данных поэтов, в их стилях наблюдаются значительные расхождения. Цветаева и Бродский, находящиеся между модернизмом и постмодернизмом, оказываются в пространстве, где взаимосвязи двух эпох наиболее ощутимы, но отнесённость поэтов к разным эстетическим парадигмам вносит свои специфические коррективы в их стили. Пересечения и различия в стилях Цветаевой и Бродского, в связи с романтическим восприятием мира, рассматриваются в данной работе.

Необходимо отметить довольно часто возникающую двусмысленность в употреблении термина «романтизм» и во включении тех или иных авторов в эту эстетическую систему. Из-за смешения таких понятий, как «эстетическое направление» и «мироощущение» (определённое восприятие жизни), может происходить не просто исключение автора из той или иной эстетической системы, но и отрицание в его поэзии определённого идейно-эмоционального типа

8 Зубова JI.B. Цветаева в прозе и поэзии Бродского («Новогоднее» Цветаевой, «Об одном стихотворении» и «Представление» Бродского) // Звезда. 1999. № 5. С. 202.

9 Кудрова И. Верхнее «до» // Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. М., 1998. С. 19. отношения к жизни, что нередко и происходит, когда исследователи включают поэта в ту или иную эстетическую систему, забывая о том, что некоторые черты, свойственные поэтическому направлению, могут реализовываться в стилистике именно благодаря мироощущению.

Так, например, В. Полухина считает, что романтическое начало в поэзии И. Бродского отсутствует, исследователь отмечает: «устойчивая тенденция в изображении лирической персоны демонстрирует отказ Бродского от того романтического образа поэта, каким он предстаёт перед нами на протяжении веков»10. Однако исследователь, «выключая» Бродского из романтизма как определённой эстетической системы, не оговаривает тот факт, что романтический герой, пусть и другого толка, - скрытый, завуалированный, но остаётся в его поэзии.

Отказ Бродского от романтизма фиксирует и Д. Нокс: «Мечты, искание "прекрасного и высокого", преувеличенное представление о самом себе как о центре вселенной, крайняя гордыня, самолюбие, пылающее сердце, - главные черты лирических персонажей стихотворений романтических поэтов, - вызывают у Бродского ироническую реакцию уже в самом начале его творчества»11.

В. Куллэ, В. Кривулин и другие отказываются признавать включёнными в эстетику романтизма именно последние этапы творчества Бродского. В. Куллэ считает, что романтическое начало отмечается в ранних периодах творчества поэта как некий пафос, юношеский максимализм, который с течением времени

10 Полухина В. Поэтический автопортрет Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 146.

11 Нокс Д. Поэзия Иосифа Бродского: Альтернативная форма существования, или новое звено эволюции в русской культуре // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 217. преодолевается12.

По словам В. Кривулина, «и для Бродского, и для Цветаевой в начале пути присутствовал <.> остервенелый романтизм, то есть предельная утопичность поэтического видения»13. Причём, как мы видим, Кривулин считает, что и Цветаева с течением времени преодолела романтизм.

Ли Чжи Ён говорит о преодолении Бродским романтизма как эстетической системы, но сохранении на протяжении всего творчества внутреннего романтического чувствования. «Образ поэта, который, несмотря на осознание линейного движения времени к своему концу и мировидение, основанное на понимании негативной силы времени, не может отказаться от своего романтического идеала лучшего мира, часто воплощается в образах отчаянных поэтических героев, мечтающих о небе и свободном птичьем полёте, и мотиве следующего за поэтическим апокалипсисом Рождества. Однако образ поэтического героя с таким романтическим идеалом в процессе поэтической эволюции Бродского сравнительно рано преодолевается, и уже в конце 60-х годов в стихотворениях поэта он практически исчезает»14, - пишет Ли Чжи Ён. При непосредственном указании на романтический утопизм раннего Бродского, исчезновение романтического героя как такового в его творчестве исследователь акцентирует внимание на амбивалентном отношении поэта к романтизму. Ли Чжи Ён, фиксируя преодоление Бродским романтизма, всё же очень точно фокусирует внимание на том, что романтизм не столько им преодолевается, сколько углубляется, уходит внутрь, скрывается. Когда переломный момент совершился,

12 КуллэВ. Поэтическая эволюция Бродского в России (1957-1972) // http://www.liter.net/WKulle/ evolution.htm.

13 Кривулин В. «Маска, которая срослась с лицом» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 175.

14 Ли Чжи Ён. Романтизм и эсхатологизм в творчестве И. Бродского // Русская литература. 2003. № 1. С. 222. считает исследователь, романтизм превращается в поэтическую суть Бродского, которая скрывается за рассудочностью, намеренной

15 классицистичностью .

А. Кушнер, А. Ранчин, Д. Лакербай и другие говорят об истинно романтической поэтической системе Бродского.

А. Ранчин отмечает проявление романтизма не только в начальный период творчества Бродского, но и в его зрелой поэзии: «Романтическое отождествление словесности и жизни, по-видимому, отличало Бродского и в эмиграции; в частности, нежелание вернуться на родину или посетить отечество можно объяснить установкой поэта на воплощение в своей судьбе литературной модели вечного изгнанничества. <. .> И в целом отношение Бродского к действительности не чуждо романтического начала: он не любит ординарности; условие тирании, по его словам, - добровольный отказ подданных диктатора от своей непохожести, от своего лица, превращающий их в толпу, "массы". Положительная ценность -индивидуализм»16.

А. Кушнер называет Бродского «наследником байронического сознания», мотивируя свой вывод тем, что любимый его поэт в XX веке Цветаева, фиксируя тем самым непосредственную близость мироощущения Цветаевой и Бродского. В интервью, данном В. Полухиной, А. Кушнер акцентирует внимание на романтическом начале в поэзии Бродского: «Отнеся Бродского к "байроническому" типу поэтов, я имел в виду не эмоции и не интонацию, а романтический образ автора-скитальца, романтическое (и героическое) противостояние миру, романтическую иронию, романтическое отрицание, разочарование и прочие романтические атрибуты. Мне кажется, b Ли Чжи Ён. «Конец прекрасной эпохи». Творчество Иосифа Бродского: Традиции модернизма и постмодернистская перспектива. СПб, 2004. С. 8,19.

16 Ранчин А. На пиру Мнемозины. С. 292-293.

Бродский - последний романтический поэт в мире. Впрочем, я, наверное, ошибаюсь: разве Цветаева или Галчинский не принадлежат к тому же типу? И разве можно было предположить, что он возникнет в

XX веке ещё раз с такой полнотой и убедительностью?»17

Именно романтическое восприятие мира и сближает Цветаеву и

Бродского. Мы видим, что соединяются эти два имени в связи с романтическим мироощущением. Д.Л. Лакербай отмечает: «Цветаева последовательный романтик, закон которого - творческий огонь души, преобразующий мир. <.> Чтобы стать самой "беззаконной" кометой, требуется замкнутость на себе, собственной душе (исключительно, с детских и юношеских стихов), трагедийно-романтическое сознание соловей, знающий о конце лета (неизбежном), но долженствующий петь и только по-соловьиному. Тотально-романтическое "я", да ещё демон поэзии - в трагическую эпоху гибель или путь "противу всех". Куда?

Только в Слово. <.> Именно в этой ситуации, когда тотальный романтический трагизм бросается во власть языка до самозабвения, когда Поэт настаёт сам для себя во всём своём одиночестве, случается

18 вышеуказанная встреча Бродского и Цветаевой» .

Что касается Цветаевой, то романтическая трагедийность её голоса общеизвестна, однако прежние романтические установки в начале XX века вряд ли были возможны, на что обратил внимание Л.Н. Таганов в статье, посвященной общности эстетических позиций Цветаевой и Бальмонта: «Рассматривая <.> развитие неоромантических тенденций в русской поэзии XX века, приходишь к выводу: именно здесь обозначилась, с одной стороны, невозможность прежнего романтического сознания, а с другой стороны, в этой части

17 Кушнер А. «Последний романтический поэт» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 112.

18 Лакербай Д.Л. «Удостоверясь в тождестве наших сиротств.» (Бродский и Цветаева). С. 167-169. поэтического творчества с потрясающей силой заявляет о себе стоическая верность романтизму. И что показательно: верность в данном случае неотделима от острейшего чувствования отмены ♦ романтизма безжалостным ходом истории»19.

К сожалению, исследователями не всегда обозначается разведение таких понятий, как «романтическое мироощущение» и «романтизм» как эстетическое направление, несмотря на то, что самостоятельность данных понятий уже давно признана (И.Ф. Волков, Г.Н. Поспелов и другие). Говоря о романтическом мироощущении, исследователи чаще используют термин «романтика», отмечая её наличие не только в романтизме, но и в других художественных системах.

Так, например, читаем у И.Ф. Волкова: «Внутренняя устремлённость личности в иной, таинственный мир и есть то, что Ш w теперь все чаще называют романтикой, разновидностью художественного пафоса, органически присущей романтическому искусству, но возможной также и в других художественных системах,

20 сложившихся на основе иных методов» . Г.Н. Поспелов, доказывая необходимость разведения данных понятий, обратил внимание на концепцию романтизма у Белинского, который употребляет термин «романтика» для обозначения внутренней, задушевной жизни человеческой личности. Исследователь замечает, что нельзя употреблять одно и то же слово «романтизм» для обозначения разных ^ понятий, акцентирует внимание на том, что историки литературы используют слово «романтизм» и для обозначения литературного направления, и для определённого эмоционального отношения к жизни,

19 Таганов JT.H. Эмигранты из бессмертия (К. Бальмонт и М. Цветаева) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Иваново, 1993. С. 7

20Волков И.Ф. Основные проблемы изучения романтизма // К истории русского романтизма. М., 1973. С. 26. которая может повторяться в произведениях, возникающих в разные исторические периоды в литературе различных идейных течений одной страны и, тем более, разных стран»21.

Итак, очевидно, что унифицировать понятия «романтизм как мироощущение» и «романтизм как эстетическое направление» -невозможно. Романтическое мироощущение как тип идейно-эмоционального (оценочного) отношения к жизни и романтизм как направление - не одно и то же. Первое гораздо шире, оно первично по отношению ко второму. Прежде всего, существует восприятие мира, только потом появляются теории, концепции, направления. Романтизм как мироощущение возник задолго до того, как это понятие было сформулировано теоретически. Говоря о романтизме, мы имеем в виду не литературное направление, а идейно-эмоциональное отношение к жизни.

Трансформация, внешнее изменение приёмов, средств и т. п. не отменяют, с течением времени, общего смыслового стержня в романтизме. Именно поэтому мы можем говорить о том, что романтическое мироощущение проявляется в поэзии Цветаевой и Бродского.

Бродский оставался романтиком всегда, однако в конце XX века открыто заявить о своем романтическом восприятии мира он не мог. «Время последовательно закрывает романтическому бунту возможности реального действия, а пафос и вовсе сменяется иронией (и здесь одна из причин ориентации Бродского на Цветаеву, направившую бунт "внутрь" и "мимо времени", соединившую романтическую бескомпромиссность с аналитизмом). Сам поэт, естественно, подберёт к герою и "завоевателю" рифмы типа "завыватель" и "забыватель". И всё же в фундаменте "Я

21 Поспелов Г.Н. О литературных направлениях // Филологические науки. 1958. № 1. С. 110. входил." лежит героический миф о тотальном выборе, сделанном современным романтиком в рамках модернистского поэтического избранничества»22.

Романтическое мироощущение есть то исконное начало, из которого вытекает не только литературное течение романтизма, но и символизма, когда человек ищет свою гармоническую реальность, так как теряет опору в существующем мире, и экзистенциализма, при котором сущность - это мир застывших стереотипов, мир материальных вещей, иначе - форма без надсмыслов. По мысли экзистенциалистов, всё абсурдно, поэтому надо выстраивать своё существование, выйти за пределы сущности, обнаружить нечто иное по отношению к реальности. Даже футуризм, со своим стремлением уйти в фонетику, демонстрирует определённое преломление романтизма в своей эстетике.

Рассматривая вопрос о соотношении понятий «романтическое мироощущение» и «романтизм» (направление), эксплицируем тот факт, что не просто категории литературного направления реализуются в поэтическом пространстве Цветаевой и Бродского, поэты подчиняются вовсе не литературной традиции, а имплицитно выраженному, особому взгляду на мир - романтическому. Их поэзия имманентна романтическому мироощущению. На это и будет обращаться внимание в данной работе.

Таким образом, мы различаем специфическую форму мироощущения и соответствующий ей способ теоретической рефлексии. Нам важно увидеть романтическое мироощущение поэтов, понять, как оно воздействует на их творчество, как отражается в нём. Романтическое мироощущение, в отличие от направления, с течением времени не исчезает, а лишь претерпевает изменения, преломляясь в определённых эстетических парадигмах.

22 Лакербай Д.Л. Ранний Бродский: поэтика и судьба. Иваново, 2000. С. 13.

Не находя в современных им условиях жизни того положительного содержания, к которому стремится субъективный мир личности, поэты, хотя и принадлежащие к различным художественным системам, искали это содержание вне конкретных условий: в смысловой бесконечности (символисты), в экзотике (акмеисты), в фонетике (футуристы) и т. д.

Невозможность соединения мира реального и ирреального обнаруживает внутреннюю, изначально существующую в тексте трагедию, порождает особенности построения художественного мира (двоемирие, экзальтированный герой (у Цветаевой), герой, скрывающийся за маской теоретизирования и безразличия (у Бродского) и др.), особенности стилистики обоих поэтов.

В поэтическом пространстве возникают явления, которые становятся достоянием нескольких литературных направлений и стилей. Появляются художественные принципы, общие для разных поэтов, в том числе и таких, которые выходят за пределы определённой литературной школы, но которые связаны общим мироощущением (в нашем случае - романтическим).

Итак, романтическое мироощущение как идейно-эмоциональное отношение к жизни выходит за рамки конкретной художественной системы, а именно романтизма, в этом и заключается основная сложность при определении эстетических позиций того или иного автора. При этом «значение романтизма <.> не ограничивается одним

23 только существованием собственно романтических систем» ". А значит, мы имеем возможность обнаружить отображение романтического мироощущения в поэтических пространствах Цветаевой и Бродского.

23 Волков И.Ф. Основные проблемы изучения романтизма. С. 36.

Романтическое мироощущение поэтов определяется в работе через невербальные компоненты стиля (под невербальностью понимается словесная невыраженность). Способы экспликации невербальности рассматриваются через пунктуационную сферу, а также в связи с явлением звука (звучания) и пустоты (пустотности) как стилеобразующих компонентов.

В свете актуализировавшегося в последнее время внимания к проблеме невербальности представляется новым и значимым изучение именно этого аспекта творчества Цветаевой и Бродского.

Исследование пунктуационной сферы базируется на данных лингвистики, однако посредством использования лингвистических смысловых доминант знака препинания определяется его функционирование именно в поэтическом тексте. В работе исследуется звучание знаков препинания, под которым подразумевается невыразимое, эмоциональная составляющая, «музыка души», реализуемые в тексте посредством употребления того или иного знака. Смысловые доминанты пунктуационных знаков в идиостиле наполняются новыми смыслами, приобретают новое звучание. Так, например, тире в поэзии Цветаевой может заканчивать текст, а значит, оно в данном случае выполняет ещё и функцию точки, при том, что сохраняет своё прямое значение. Также часто встречается эллипсис, но функции его в поэзии и за её пределами часто не совпадают24. В разговорной речи за эллипсисом закреплена практическая функция: говорящий передает собеседнику информацию в необходимом объеме. Отсутствие же, например, глагольных форм в поэтическом высказывании может подчёркивать динамичность, стремительность происходящих событий, психологическое состояние героя.

24 Ковтунова И.И. Поэтический синтаксис. М., 1986. С. 188.

Знак препинания в поэзии всегда двузначен, можно сказать, метафоричен, так как соединяет прямое значение и «поэтическое», дополненное, преобразованное. Таким образом, посредством использования лингвистических смысловых доминант знака определяется его функционирование именно в поэтическом тексте.

Прослеживая изменения пунктуации, сознательную замену знаков препинания в творчестве того или иного автора, можно обнаружить переход художника к новым эстетическим принципам. Так, например, JI.C. Сидяков и Т.В. Тополевская, рассматривая интонационные изменения в лирике А.С.Пушкина, сопоставляя сборники 1826-го и 1829 годов, отмечают неслучайность преобразований в пунктуационной системе поэта, фокусируют внимание на том, что «замена пунктуационных знаков лишний раз свидетельствует об усилившемся внимании Пушкина к стиху звучащему, который "проявляет" истинное значение - логическое и эмоциональное - каждого слова, звука, паузы»25.

Использование писателем знаков препинания в той или иной функции, доминанта определённых пунктуационных знаков накладывают отпечаток индивидуальности на авторский стиль. Стиль мы понимаем как «эстетическое единство всех сторон и элементов художественной формы, обладающее определённой оригинальностью и выражающее некое содержание»26.

Проблема реализации мироощущения в пунктуационной сфере весьма перспективна для определения романтического начала Цветаевой и Бродского, поскольку именно этот контекст позволяет максимально дополнить фиксирующиеся на лексическом уровне

25 Сидяков J1.C., Тополевская Т.В. Интонационные изменения в лирике Пушкина на рубеже 1830-х годов // Русская литература. №3. 2005. С. 15.

26 Есин А.Б. Стиль // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. М., 1999. С. 352. смыслы. К тому же «невыразимое», к которому мы можем отнести и пунктуационную сферу, весьма значимо для романтиков.

Появились работы, посвященные значимости знаков препинания. Так, В. Россман в статье «Техники пунктуации: знак препинания как философский метод», определяя функциональную значимость пунктуации в философии, отметил существование знаков, выразивших «целые эпохи интеллектуальной истории»27. Например, двоеточие, по Россману, отразило стремление к структурированности, различным классификациям, энциклопедичности философии XVIII века28. Исследователь замечает, что пунктуация представляет собой нечто большее, чем просто техническая разбивка текста: она выражает внутреннюю эмоцию текста, которую необходимо заметить. В. Россман убедительно доказывает, что необходимо признать «самостоятельное

90 сообщение" пунктуации и её право на голос и независимость» .

А.Н. Полянский говорит о необходимости использования паралингвистического подхода к анализу содержания текста в тех случаях, когда «взаимодействие эксплицитно выраженной языковой реалии (контекста) и подтекста, т. е. содержательной глубины текста, становится невозможно рассматривать изолировано друг от друга»30.

Исследователи отмечают стилистическую значимость пунктуации в поэзии конкретных авторов: Блока (Н.С Валгина. «"Ни моря нет

Л I глубже, ни бездны темней." (о пунктуации А. Блока)»" , Ахматовой (Н.С. Валгина. «Необычное. в обычном (Заметки о пунктуации

27 Россман В. Техники пунктуации: знак препинания как философский метод // Вопросы философии. 2003. № 4. С. 69.

28 Там же. С. 69.

29 Там же. С. 75.

30 Полянский А.Н. Формы и функции неизреченного в текстах художественной литературы // Филологические науки. 1990. №2. С. 54.

31 Валгина Н.С. «Ни моря нет глубже, ни бездны темней.» (о пунктуации А. Блока) // Русская речь. 1980. №6. С. 21 -29.

А.Ахматовой)»)' , М.В. Цветкова. «Эксцентричный русский гений.» (поэзия Марины Цветаевой в зеркале перевода)33, А. Белого (О.Н. Масленникова. «Графические детерминанты стиля А. Белого: предварительные замечания»)34 и другие.

М.В. Цветкова в своей книге «"Эксцентричный русский гений." (поэзия Марины Цветаевой в зеркале перевода)» определяет необходимость фиксации важности пунктуации, отмечает стилистические и смысловые потери при переводе цветаевских текстов без учёта авторского пунктуационного оформления: «Принципиальную важность пунктуации в своём творчестве Цветаева настойчиво подчёркивала сама: "В моих преткновения пнях, / Сплошных препинания знаках.", - писала она в стихотворении "Что нужно кусту от меня?" Знаки препинания для неё наполнены не меньшим, а подчас и большим смыслом, чем слова»35.

Е.О. Айзенштейн отмечает, что Цветаева «стремилась к точной передаче своего голоса на письме, к воспроизведению интонации. Привычные пунктуационные знаки в её употреблении начинали играть роль штрихов, фразировки в музыке, становились указателями темпа речи, силы звука, смысловых акцентов»36. То есть, по мысли Е.О. Айзенштейн, знаки препинания из асемантичных переходят в разряд семантически насыщенных элементов текста.

3~ Валгина Н.С. Необычное. в обычном (Заметки о пунктуации А. Ахматовой) // Русская речь. 1979. № 6. С. 22-29.

33 Цветкова М.В. «Эксцентричный русский гений.» (поэзия Марины Цветаевой в зеркале перевода). М.; Н.Новгород, 2003.

34 Масленникова О.Н. Графические детерминанты стиля А. Белого (предварительные замечания) // Филологические штудии. Вып.9. Иваново, 2004. С. 9-15.

3:> Цветкова М.В. «Эксцентричный русский гений.» (поэзия Марины Цветаевой в зеркале перевода). С. 81.

36 Айзенштейн Е.О. Построен на созвучьях мир. Звуковая стихия М. Цветаевой. СПб., 2000. С. 216.

Роль пунктуации в поэтической системе Бродского практически не изучена, несмотря на то, что для Бродского, так же как и для Цветаевой, слово слишком откровенно; если использовать лишь его значение, пусть даже и поэтическое, стих потеряет «звучание бездн». Постичь метафизическое лишь посредством поэтического слова невозможно. Слово имеет более тесную связь с контекстом, чем знаки препинания, а значит, его надсмыслам сложнее оторваться от формы. Именно знаки препинания выстраивают метатекст, помогают слову выйти за пределы односторонней номинативности. Романтики изначально старались любыми средствами обогатить слово. «В своей поэзии романтики не только указывали на недостаточную выразительность слова, тем самым отчасти преодолевая её, но и стремились иными путями обогатить слово, выйти за его видимые пределы. Они широко пользовались в языке средствами музыкальными и живописными, большое значение у них приобретает, наряду с полновесным словом, слово неточное и неопределённое. У Жуковского неточность и неопределённость слова всегда компенсируются сильной музыкальной его выразительностью. В то же время сама музыкальная неопределённость поэтического слова Жуковского давала

37 представление о непоказанной глубине и вела в глубину» .

Интересно, что стих Цветаевой и Бродского очень сходен с точки зрения звучания. Прерывистость, рваность ритма соседствует с необычайной плавностью, что создаёт, порой, невозможность осмысления стиха при первом прочтении, зато позволяет стих прочувствовать, а для романтика чувствовать гораздо важнее, чем понимать. Однако Цветаева и Бродский отнюдь не останавливаются на стиховой музыкальности, точнее, они расширили это понятие, углубили его, они позволили зазвучать не только словам, но и знакам препинания,

37 Маймин Е.А. О русском романтизме. М., 1975. С. 49. превращая их в паузы, которые выполняют столь важную функцию в музыке.

Подобное характерно не только для Цветаевой и Бродского, но и для таких поэтов, как А. Блок, А. Белый, В. Маяковский и других. В материально выраженных паузах отражается чувственная рецепция пустоты. Достижение пустоты как иного пространства происходит путём заполнения видимой, реальной пустоты. В результате возникает ощущение «мерцания значений» или игра с пустотой.

Таким образом, романтическое мироощущение может проявлять себя в поэзии Цветаевой и Бродского не только на семантическом уровне, но и через пунктуационную систему, звук, пустоту - через невербальные компоненты стиля. Изучение поэтики Цветаевой и Бродского на уровне пунктуационного и семантического слоев позволит дать максимально полную характеристику поэтических текстов данных авторов.

Посредством звука поэты получают возможность слиться со стихией «непонятного», попасть в мир ирреальный. Под звуком подразумевается трансцендирование, прорыв к иному. Звук есть средство достижения и проявления (озвучивания) иного; он является процессом, идеей, тем, из чего рождается текст и во что уходит. Именно так воспринимали звук поэты (А. Белый, О. Мандельштам и другие). «В звуке подано мне будущее целое, и я взволнован им, ибо я его переживаю сполна <.>, - писал, например, А. Белый. - В звуке мне подана тема целого; и краски, и образы, и сюжет уже предрешены в

38 звуке» .

Звук - дословесное существование текста, проявляющееся в стихе посредством голосовых реализаций (проявлений), которые могут быть

38 Цит. по: Как мы пишем: А. Белый, М. Горький, Е. Замятин и др. М., 1989. С. 15.

20 представлены в плане образно-тематическом и пунктуационном в их непосредственной связи с пустотой. Звук можно рассматривать как процесс постижения пустоты, как невыразимое, «музыку души», звучание (молчание, содержащее в себе потенциальную возможность проявления всех голосовых реализаций).

В работе используется нелитературоведческое определение «звук», так как необходимо такое понятие, которое охватывало бы самые разные стороны нашего исследования. В.В. Вейдле для рассмотрения связи в художественном слове звука и значения ввёл термин «звукосмысл»39. Но звукосмысл исходит из вербальной сущности высказывания. «Звук» же - невербальный элемент, его существование дословесно, он является именно процессом, а не фиксацией.

При всей своей физичности звук для изучаемых нами поэтов -явление метафизическое, посредством которого осуществляется чувствование пустоты. Пустота же - пространство, существующее вопреки или наравне с пространством реальным. Это пространство иное, отличное от реального. Таким образом, можно наблюдать своеобразное двоемирие, по сути, то же, что и у романтиков. Система «двоемирия» весьма актуальна для Цветаевой и Бродского.

Пустота как иное пространство - совокупность всего и ничего. Пустота подобна чистому листу: при видимом отсутствии на нём текста, мы можем предположить существование в рамках данного листа бумаги любого текста вообще, создавая тем самым необычайную наполненность листа, его смысловую полноту.

В текстах Цветаевой и Бродского пустота может проявлять себя посредством пунктуационных знаков: при непосредственном

39 См.: Вейдле В. Эмбриология поэзии: Статьи по поэтике и теории искусства. М„ 2002. отсутствии в знаках препинания звучания и смысла наблюдается максимальное проявление в них того и другого. Пунктуационный знак как эквивалент пустоты является передачей интонации. Голос поэта уже не существует, но интонация, хранимая и передаваемая знаками пунктуации, продолжает существовать. Таким образом, мы опять наблюдаем тот же принцип пустоты: всё и ничто одновременно. Голоса нет, поэта уже нет, но есть интонация, а значит, есть звучание голоса:

Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни -интересней, чем жизнь; так знаками препинания заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни телескопа, ни воспоминания40

Интонационную значимость в поэзии Цветаевой отмечает Е.О. Айзенштейн, определяя непосредственную связь поэтессы с музыкой. Исследователь считает, что интонация в поэзии Цветаевой -отражение потустороннего диалога. Тот мир представляется «царством интонации», музыки, являющейся искусством интонации в чистом виде41. Е.О. Айзенштейн также отмечает, что Цветаева является «поэтом голоса», фиксирует использование Цветаевой знаков препинания для того, чтобы выразить «умыслы», смыслы, которые не могут быть высвечены словом42. То есть знаки препинания раскрывают звуковые способности пустоты, располагающейся между словами, впрочем, пунктуация способна наделять определённой звуковой энергетикой и само слово, высвечивать его изнутри, заполнять самыми разнообразными смыслами.

Пустота есть явление стихийной дисгармонии, которое, по сути, представляет собой возможность полной гармонии, а значит, в

40 Сочинения И. Бродского. СПб, 2000-2001. Т. IV. С. 171. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте в скобках с указанием буквы «Б», тома (римской цифрой) и страницы (арабской).

41 Айзенштейн Е.О. Построен на созвучьях мир. Звуковая стихия М. Цветаевой. С. 167.

42 Там же. С. 211. поэтическом тексте мы обнаруживаем сложные виды сочетания сходств и различий, рождающих дисгармонию или «гармонию контрастов». Однако отношение к пустоте с течением времени изменяется. Так, если в поэзии Цветаевой пустота - имя, идея, то в поэзии Бродского - вещь, существующая здесь и сейчас, собственно, процесс существования. Разное восприятие пустоты, а значит и воплощение её в тексте, связано с тем, что Цветаева и Бродский руководствуются разными эстетическими принципами. Е.М. Тюленева, отмечая специфику пустоты в системе модернизма и постмодернизма, фокусирует внимание на том, что «пустота, представляющаяся нам одним из актуальнейших для современной литературной и литературоведческой практик феноменов, переходит из сферы имен и, следовательно, смыслов, определяющих текст, в сферу собственно текстовой телесности. Иначе говоря, из над-текстового содержательного пространства она переносится в конкретно-вещественное формальное пространство текста, становясь средством и способом организации произведения, формой его существования или своеобразным артефактом»43.

Интересно, что и в восприятии пустоты Цветаеву и Бродского объединяет романтическое мироощущение, несмотря на отнесенность их к разным эстетическим парадигмам.

Романтическая стилистика Цветаевой и Бродского как манера письма, а также романтическое мироощущение как идейно-эмоциональное отношение к жизни, проявляющееся в данной стилистике, требуют специального изучения. Обращенностью к этой проблематике и определяется актуальность и новизна

43 Тюленева Е.М. Пустота или виртуальность: к вопросу о способе существования современного текста // Потаенная литература: Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 2002. С. 252-253. диссертационного исследования. Впервые осуществляется исследование взаимосвязи поэтических систем Цветаевой и Бродского на пунктуационном уровне.

Материалом исследования является поэзия Цветаевой и Бродского. К анализу привлекаются также эссеистика поэтов, дневниковая проза Цветаевой, многочисленные интервью и беседы с Бродским.

Исследовательская цель заключается в выявлении взаимосвязи/расхождения авторов, творивших в разных эстетических парадигмах, через «фиксацию» их романтического мироощущения на стилистическом уровне.

Исходным тезисом является следующий: при том, что романтическое начало объединяет поэтические системы данных поэтов, в их стилистических практиках наблюдаются значительные расхождения. Цветаева и Бродский, находящиеся между модернизмом и постмодернизмом, оказываются в пространстве, где взаимосвязи двух эпох наиболее ощутимы, однако отнесённость поэтов к разным эстетическим парадигмам вносит свои специфические коррективы в их стили.

Поставленная цель обусловливает следующие задачи:

1) определение звука как одного из носителей романтического начала и его фиксации на семантическом и пунктуационном уровнях в поэзии Цветаевой и Бродского;

2) рассмотрение семантики пустоты, её реализации в тексте;

3) изучение стилистики указанных авторов на уровне пунктуационного и семантического слоёв.

Методология исследования основана на сочетании сравнительно-исторического, типологического, структурного и интертекстуального методов анализа. Использование данных методов диктовалось общей логикой работы, характером подлежащей рассмотрению проблемы и спецификой исследуемого материала.

Теоретическая значимость исследования заключается в разработке таких понятий, как пунктуационная фиксация смысла, семантическая наполненность звука, семантика пустоты. Исследование вносит определённый вклад в разработку теории взаимодействия литературных традиций и способов авторской самоидентификации.

Диссертационное исследование включает введение, три главы, заключение и библиографический список, содержащий 235 наименований.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Захарьян, Наталья Алексеевна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В поэзии Цветаевой и Бродского наблюдаются такие признаки романтического сознания как трагичность, одиночество, отстранение, индивидуализм, максимализм, гиперболизация и др.

Как в поэзии Цветаевой, так и Бродского фиксируется концепция двоемирия: мир идеальный и мир материальный. Двоемирие остаётся актуальным в творчестве обоих авторов, несмотря на смещение характеристик полюсов. Для Цветаевой мир идеальный - тот, к которому она стремится, для Бродского идеальный мир - и есть материальный.

Отношение Цветаевой и Бродского к пустоте также подтверждает их романтическое восприятие мира. Пустота для Цветаевой является миром идеальным, требующим поименования. Знание о пустоте Цветаева неизменно помещает в себя. Мир же внутри себя для романтиков был ещё одним значимым пространством, находящемся между материальным миром и идеальным. Пустота у Бродского - вещь, которая неизменно находится в мире сущностей, поскольку из своей высшей субстанции переходит в материально обозначенный субститут. Однако пустота превращается в некую романтическую категорию, поскольку, чем больше поэт абстрагируется, овеществляет её, тем более трагично она воспринимается.

Романтическое мироощущение Цветаевой и Бродского проявляется также через звук. И это не случайно, поскольку именно музыка, по представлениям романтиков, была средством к возникновению диалога душ.

В поэзии Цветаевой и Бродского мы можем наблюдать определённую степень градации звука, которая определяется их отнесённость к разным эстетическим системам.

Романтическое мироощущение исследуемых авторов проявляется не только на семантическом уровне, но и на пунктуационном. Мировоззренческая установка поэтов нашла адекватное выражение в языке, что способствовало активной реализации всех языковых возможностей.

Пунктуационные знаки - не просто формальная категория, они наделены семантикой и звуком. Необходимо отметить, что звуковая нагрузка знаков препинания используется Цветаевой и Бродским по-разному.

Так, Цветаева, например, использует запятые, чтобы обозначить процесс стремления к иному миру. Цветаева как бы набирает силы посредством данного знака. Происходит отталкивание от конкретной ситуации и постепенный переход в иное пространство. Факт осуществления перехода - тире, многоточие. Именно к этим знакам запятые и стремятся.

Бродский использует запятые для обозначения другого пространственного направления: ни вверх, как это было у Цветаевой, а вниз, в конечность реальности, к точке.

Именно наблюдение над частотностью постановки тех или иных знаков препинания и позволяет определить доминанту той или иной звуковой нагрузки, вектор направленности поэзии Цветаевой и Бродского.

Звук является процессом постижения пространства пустоты, поэтому Цветаева звучит или на верхних нотах октавы - в вопле, «взвинчивая» себя порой до истерики, или же в высшей, абсолютной степени звука - тишине.

Для Бродского характерен просто звук, вербально выраженный. Максимум - крик, переходящий в молчание, молчание, переходящее в крик. Если максимальные звуковые возможности и достигаются, то они фиксируются автором, пусть и в осколочном варианте, в материальном мире. Происходит деконструкция трансцендентного, поскольку оно переносится в пространство реальное.

Цветаева, на первый взгляд, ближе к романтикам. Создавая бесконечность смыслов, неопределённость, уходящую ввысь, она избегает конкретности, присущей определению, так как определение (у романтиков) - это «начало и конец системного знания, законченность философской доктрины»144. Романтики делают для себя привлекательным «сам процесс порождения, выбрасывания из себя определений», переосмысливают традиционные определения, которые, таким образом, «перестают быть самодовлеющими, утрачивают свою

145 цель - выстроиться в стройное здание системы» .

В поэзии Цветаевой мы часто встречаемся с определением, которое благодаря постепенному накапливанию определительных характеристик, становится весьма семантически насыщенным, обозначается вне конкретной употребительной характеристики.

Я вижу тебя черноокой, - разлука!

Высокой, - разлука! - Одинокой, - разлука!

С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, - разлука!

Совсем на меня не похожей - разлука!

Стрясается - в дом забредёшь желтоглазой

Цыганкой, - разлука! - молдаванкой, - разлука!

Без стука, - разлука! - Как вихрь заразный

К нам в жилы врываешься - лихорадкой, - разлука!

Ты нынче зовёшься Мариной, - разлука!

Ц, I, 557)

Очевидно, что ряды потенцирующих конструкций у Цветаевой держатся на смысловой бесконечности, многозначности. Определение

144 Вайнштейн О.Б. Язык романтической мысли: О философском стиле Новалиса и Фр. Шлегеля. М., 1994. С. 29.

145 Там же. С. 29.

Ты нынче зовёшься Мариной - разлука!» - оказывается далеко не статичным, пропускается через себя, что позволяет все данные до этого характеристики не только возобновить, но и пополнить, причём до бесконечности. Интересно, что все определения Цветаевой имеют определённую направленность: вверх, к наиболее ёмкому и значимому толкованию.

Бродский же, кажется, мыслит дефинициями. А культура дефиниций «держится на прямо противоположных романтическому сознанию установках - она описывает застывшее многообразие, фиксирует конечный результат»146.

Тёмно-лилова, сердцевина репейника напоминает мину, взорвавшуюся как бы наполовину. Дягель тянется точно рука к графину. <.>

Жизнь - есть сумма мелких движений.

Б, III, 219)

Однако при кажущейся конечности определения всеохватность толкования сути оказывается необходимой так же, как и романтикам. Наблюдается погоня смыслов друг за другом. Определения пущены по кругу. За одним детальным изображением тут же следует другое, не менее полное:

Жизнь есть сумма мелких движений. Сумрак в ножнах осоки, трепет пастушьих сумок <. .>

Б, III, 219)

При всей своей направленности вниз, поэзия Бродского есть отображение романтического мироощущения. Для Бродского конечность реальности так же многообразна и неопределяема, как и пространство эмпирическое.

146 Вайнштейн О.Б. Язык романтической мысли.С. 29.

Различная направленность векторов движения (у Цветаевой -вверх, у Бродского - вниз), а значит и различное отношение к вещи (у Цветаевой идея о вещи, у Бродского - сама вещь, максимально конкретизирующаяся в материальном пространстве) связаны, прежде всего, с отнесённостью поэтов к разным эстетическим парадигмам. Для Цветаевой, находящейся ещё на выходе из модернизма, свойственно погружение в идеальный мир, для чего ей требуется поименование, поскольку только поименованное существует. Поэтому предметы развеществляются, после чего заменяются идеей о вещи. Бродский, находящийся на входе в постмодернизм, представляет саму вещь, в её конкретной данности. Он не просто пытается прочувствовать её, а стремится описать. При этом приходит к тому же - создаёт только подобие реальности, за которой просвечивает смысловая бесконечность, поскольку материальное пространство оказывается таким же необъятным, как и пространство надэмпирическое.

Цветаева смотрит на вещь из пространства пустоты, преломлённого в собственном сознании, обозначая, тем самым твёрдую закреплённость вещи за материальным миром. Лишь некоторые вещи, наделённые эйдосом, по Цветаевой, существуют в области идеальной.

Для Бродского же вещь, также закреплённая за материальным пространством, имеет способность переходить в абсолют, или, по крайней мере, бороться с ним. Так, вещь вытесняет пространство, высвечивает пустоту, побеждает время, поскольку оказывается вне смерти. Однако и человека вещь не щадит. Превращает его в себя.

Способность Бродского абстрагироваться, выйти за пределы рационального - в пустоту - способствует более глубокому проникновению в сущность времени. Но отстранение порождает и наивысшее трагическое звучание, поскольку осознание распада становится абсолютно неприкрытым.

Отвоевать у времени жизнь можно только с помощью языка, слова. Поэт остаётся именно в языке.

Перспективы разработки освещённой темы очевидны: нам, в связи с неизученностью проблемы, приходится ограничиваться выделением наиболее общих моментов проявления невербальных компонентов стиля в поэзии Цветаевой и Бродского. Однако есть возможность сделать определённые выводы, проследив реализацию заданных положений в процессе всего (а значит, каждого этапа) творческого пути.

Необходимо проследить частотность употребления тех или иных знаков препинания на различных этапах творчества каждого из поэтов, что ещё раз подтвердит определённую направленность векторов эстетического осмысления бытия.

Естественно, что при глубоком, полном анализе творчества поэтов мы сможем подойти к осмыслению проявления вышезаданных положений не просто исходя из наиболее очевидных случаев, а детально проработать процесс роста мировоззренческой установки.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Захарьян, Наталья Алексеевна, 2005 год

1. Сочинения И. Бродского. СПб, 2000-2001. Т. 1-6.

2. Бродский И. Большая книга интервью. М., 2000.

3. Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. М., 1998.

4. Жуковский В.А. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1980.

5. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 6 т. М.;Л., 1954.

6. Цветаева М.И. Собрание сочинений: В 7 т. М., 1994-1995.

7. Айзенштейн Е.О. Борису Пастернаку навстречу! Марина Цветаева: О книге Марины Цветаевой: После России (1928). СПб., 2000.

8. Айзенштейн Е.О. После «Вершин великого треугольника» Иосифа Бродского // Звезда. 1997. № 5. С. 219-225.

9. Айзенштейн Е.О. Построен на созвучьях мир.: Звуковая стихия М. Цветаевой. СПб., 2000.

10. Ю.Александрова А.А. Эволюция архетипа воды в творчестве И. Бродского на примере образа Моря (Океана) // Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения: Сб. науч. ст., поев. 90-лет. С.И. Шешукова. Вып. 9 / МПГУ. М, 2004. С. 36-39.

11. Арлауекайте Н. Поэтика частного пространства Марины Цветаевой: пространство неповседневности // Новое литературное обозрение. № 68. М, 2004. С. 148-153.

12. Ахапкин Д. «Прощальная ода»: у истоков жанра «больших стихотворений» // Звезда. 2000. № 5. С. 104-110.

13. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.

14. Баткин Л.М Вещь и пустота: Заметки читателя на полях стихов • Иосифа Бродского // Октябрь. 1996. № 1. С. 161-182.

15. Баткин JI.M. Тридцать третья буква: Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского. М., 1996.1 б.Бельская Л.Л. «Бессонница» в русской поэзии // Русская речь. 1995. № 4. С. 8-16.

16. Бельская Л.Л. Мотив одиночества в русской поэзии: от Лермонтова до Маяковского // Русская речь. 2001. № 6. С. 3-8.

17. Вельская Л.Л. «Часть речи» Иосифа Бродского // Русская речь. 1998. № 1.С. 21-27.

18. Берковский Н. Романтизм в Германии. СПб., 2001.

19. Буров А.А. Дойти до самой сути: Номинативные предложения в поэзии Марины Цветаевой // Русская речь. 1988. № 5. С. 39-44.

20. Вайль П. Рифма Бродского // Знамя. 1996. № 4. С. 19-21.

21. Вайнштейн О.Б. Индивидуальный стиль в романтической поэтике // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С. 392-430.

22. Вайнштейн О.Б. Язык романтической мысли: О философском стиле Новалиса и Фр. Шлегеля. М., 1994.

23. Валгина Н.С. Стилистическая роль знаков препинания в поэзии М. Цветаевой // Русская речь. 1978. №6. С. 58-66.

24. ВалгинаН.С. Необычное. в обычном (Заметки о пунктуации А. Ахматовой) // Русская речь. 1979. № 6. С. 22-29.

25. ВалгинаН.С. «Ни моря нет глубже, ни бездны темней.» (о пунктуации А. Блока) // Русская речь. 1980. №6. С. 21-29.

26. Вейдле В. Эмбриология поэзии: Статьи по поэтике и теории искусства. М., 2002.

27. Венцлова Т. Путешествие из Петербурга в Стамбул // Октябрь. 1992. №9. С. 170-177.

28. Верхейль К. Тишина русской лирики // Иностранная литература. 1991. №3. С. 249-253.

29. Викулина JI.A. «След» цветаевского «Крысолова» в поэме-мистерии И.Бродского «Шествие» // На путях к постижению Марины Цветаевой: Девятая Цветаевская междунар. науч.-тематич. конф. (9-12 окт. 2001 г.):Сб. докл. М., 2002. С. 195-205.

30. Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959.

31. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963.

32. Винокурова И. Иосиф Бродский и русская поэтическая традиция // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 125-128.

33. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским: Литературная биография. М., 1998.

34. Гаспаров М.Л. Слово между мелодией и ритмом: Об одной литературной встрече М. Цветаевой и А. Белого // Русская речь. 1989. №4. С. 3-10.

35. Гаспаров М.Л. Избранные статьи. М., 1995.

36. Гаспарян С.К., Князян А.Т. К вопросу об изучении индивидуального стиля автора // Филологические науки. 2004. № 4. С. 50-57.

37. Гинзбург Л. О лирике. Л., 1974.

38. Глазу нова О.И. Мотивы оледенения и конца жизненного пути в поэзии И. Бродского 80-х годов (о стихотворении «Эклога 4-я (зимняя)») // Русская литература. 2005. № 1. С. 241-253.

39. Голуб И.Б. Символика звуков. // Русская речь. 1980. № 6. С. 30-36.

40. Гордин Я.А. Величие замысла // Звезда. 1999. № 1. С. 127-130.

41. Гордин Я.А. Дело Бродского // Нева. 1989. № 2. С. 134-166.

42. Гордин Я.А. Перекличка во мраке: Иосиф Бродский и его собеседники. СПб., 2000.

43. Гордин Я.А. «Трагедийность мировосприятия» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 55-73.

44. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1965.

45. Дзуцева Н.В. М. Цветаева и А. Ахматова: (К проблеме типа поэтического сознания) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. Иваново, 1993. С. 156-165.

46. ЕрофеевВ. «Поэта далеко заводит речь.» Иосиф Бродский: свобода и одиночество // Иностранная литература. 1988. № 9. С. 226-230.

47. Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения. М., 1998.

48. Есин А.Б. Стиль // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. М., 1999. С. 350-363.

49. Жильцова В.В. Композиционно-поэтическая функция тире в поэзии Марины Цветаевой // Язык как творчество: Сб. статей. М., 1996. С. 353-363.

50. Жолковский А.К. «Я вас любил.» Бродского // Жолковский А.К. Блуждающие сны: Из истории русского модернизма. Сб. статей. М., 1992. С. 263-287.

51. Жолковский А.К. Гандлевский, Бродский, Блок, Твардовский. Из заметок об инфинитивной поэзии // Звезда. 2003. № 12. С. 201-204.

52. Зубова Л.В. «По следу слуха народного». Синкретизм и компрессия слова в поэме «Молодец» // Марина Цветаева. Песнь жизни. Мат-лы междунар. коллоквиума (Париж, 19-25 окт. 1992 г.). Париж, 1996. С.207-218.

53. Зубова Л.В. Поэзия М. Цветаевой: Лингвистический аспект. М., 1974.

54. Иванов В.В. Бродский и метафизическая поэзия // Звезда. 1997. № 1. С. 194-199.

55. Иванов В.В. О Джоне Донне и Иосифе Бродском // Иностранная литература. 1988. № 9. С. 180-181.

56. Измайлов P.P. Время и пространство в поэзии И. Бродского // Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. Иваново, 2004.

57. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. М., 1996.

58. Иосиф Бродский и мир: Метафизика, античность, современность. СПб., 2000.

59. Ичин К. Бродский и Овидий // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 227-249.

60. Как мы пишем: Андрей Белый, М. Горький, Евг. Замятин и др. М., 1989.

61. Калашников С.Б. Поэтическая интонация в лирике И.А. Бродского. Волгоград, 2001.

62. Кац Б.А. Анна Ахматова и музыка. Л., 1989.

63. Кац Б.А. Фоно на пиру Мнемозины: к генезису поэтического образа рояля у Иосифа Бродского // Звезда. 1995. № 11. С. 161-166.

64. К истории русского романтизма. М., 1973.

65. Клинг О. Поэтический стиль М. Цветаевой и приёмы символизма: притяжение и отталкивание // Вопросы литературы. 1992. Вып. 3. С. 74-93.

66. Ковтунова И.И. Поэтический синтаксис. М., 1986.

67. Ковтунова И.И. Поэтика пунктуации (функции тире) // Язык как творчество: Сб. статей. М., 1996. С. 331-339.

68. Коробова Э. Тождество двух вариантов: Заметки по поводу графики Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 61-65.

69. Кравченко О.А. Слово и мир (над строками «Двадцати сонетов к Марии Стюарт» Бродского) // Вопросы литературы. 1999. № 4. С. 316.

70. Крейдлин Т.Е. Невербальная семиотика: Язык тела и естественный язык. М., 2004.

71. Крепе М. О поэзии И.Бродского // http: // lib.ru /BRODSKIJ/ kreps.txt. 1984.

72. Кривулин В. «Маска, которая срослась с лицом» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 168-185.

73. Криневская Ю.Р. Модернизм в русской литературе: эпоха серебряного века. М., 1994.

74. КубрикА. В истинной трагедии гибнет. время // http://poetry.liter.net/kubrik2-3.htmL

75. Кудрова И.В. Верхнее «до» // Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. М., 1998. С 5-21.

76. БО.Кудрова И.В. Контрасты Марины Цветаевой // Марина Цветаева. Песнь жизни. Мат-лы междунар. коллоквиума (Париж, 19-25 окт. 1992). Париж, 1996. С. 306-318.

77. Кудрова И.В. Лирическая проза Марины Цветаевой // Звезда. 1982. № Ю. С. 172-183.

78. Кудрова И.В. Путь комет: Жизнь Марины Цветаевой. СПб., 2002.

79. КудроваИ.В. «Это ошеломляет.»: (Иосиф Бродский о Марине Цветаевой) // Звезда. 1997. № 1. С. 210-216.

80. Кузнецов С. Распадающаяся амальгама (о поэтике Бродского) // Вопросы литературы. 1997. № 3. С. 24^49.

81. Куллэ В. «Демон» Набокова и «Небожитель» Бродского // Литературное обозрение. 1999. № 2. С. 86-88.

82. Куллэ В. Окуджава как фактор влияния: К вопросу о некоторых параллелях творчества И. Бродского и Б. Окуджавы // http://www.liter.net/=/Kulle/br-okudzhava.htm

83. Куллэ В. Поэтическая эволюция Бродского в России (1957-1972) // http ://www. liter .net/=/Kulle/ evolution.htm.

84. Куллэ В. «Поэтический дневник» И.Бродского 1961 года (Формирование линейной концепции времени) // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 97-107.

85. Куллэ В. Структура авторского «я» в стихотворении Иосифа Бродского «Ниоткуда с любовью» // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 136-142.

86. Курганов Е. Бродский и Баратынский // Звезда. 1997. № 1. С. 200209.

87. Курицын В. Постмодернизм, новая первобытная культура // Новый мир. 1992. №2. С. 225-232.

88. Курицын В. Бродский // Октябрь. 1997. № 6. С. 181-184.

89. Кушнер А.С. «Последний романтический поэт» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 107-117.

90. Кюст Й. Name-dropping: об одном поэтико-риторическом приёме в творчестве Иосифа Бродского (на материале «Школьной антологии») // Новое литературное обозрение. 2004. № 67. С. 224-232.

91. Лакербай Д.Л. Поэзия И. Бродского 1957-1965 годов: Опыт концептуального описания: Дисс. канд. филол. наук. Иваново, 1997.

92. Лакербай Д.Л. Ранний Бродский: поэтика и судьба. Иваново, 2000.

93. ЛакербайД.Л. «Удостоверясь в тождестве наших сиротств.» (Бродский и Цветаева) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. Иваново, 1993. С. 166-178.

94. Лакербай Д.Л. Цветаева и Бродский: на перекрестках мифологии и культуры//Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 3. Иваново, 1998. С. 169-176.

95. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. Книга 3: В конце века (1986-1990-е годы). М., 2001.

96. Лекманов О.А. Мандельштам и Бродский о «равнодушной отчизне» // Русская речь. 1995. № 5. С. 17-19.

97. Лекманов О.А. «Рождественская звезда»: текст и подтекст // Новое литературное обозрение. 2000. № 45(5). С. 162-165.

98. Ли Чжи Ён. «Конец прекрасной эпохи». Творчество Иосифа Бродского: Традиции модернизма и постмодернистская перспектива. СПб, 2004.

99. Ли Чжи Ён. О фольклорной свободе и теургизме в поэме И. Бродского // Русская литература. 2003. № 4. С. 220-231.

100. Ли Чжи Ей. Романтизм и эсхатологизм в творчестве И. Бродского // Русская литература. 2003. № 1. С. 220-239.

101. Липовецкий М.Н. Изживание смерти. Специфика русского постмодернизма// Знамя. 1995. № 8. С. 194-205.

102. Липовецкий М.Н. Критерий пустоты // Урал. 2001. № 1. С. 218-234.

103. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики). Екатеринбург, 1997.

104. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001.

105. Лосев А.Ф. Форма. Стиль. Выражение. М., 1995.

106. Лосев Л. Реальность зазаркалья: Венеция Иосифа Бродского // Иностранная литература. 1996. № 5. с. 224-237.

107. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972.

108. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

109. Лотман Ю.М., Лотман М.Ю. Между вещью и пустотой (Из наблюдения над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 3. Таллинн, 1993. С. 294-307.

110. Лурье С. Правда отчаяния // Нева. 1996. № 3. С. 186-192.

111. Маймин Е.А. О русском романтизме. М., 1975.

112. Макашева С.Ж. Поэтика маски в драматургии М.И. Цветаевой ) // Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения: Сб. науч. ст., поев. 90-лет. С.И. Шешукова. Вып. 9 / МПГУ. М, 2004. С. 330-333.

113. Маликова М.Э. Иосиф Бродский переводчик Набокова // Русская литература. 2004. № 4. С. 190-193.

114. Малинская М.В. «Гетто избранничеств.». М., 2001.

115. Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. М., 1995.

116. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976.

117. Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000.

118. Масленникова О.Н. Графические детерминанты стиля А. Белого (предварительные замечания) // Филологические штудии. Вып.8. Иваново, 2004. С. 9-15.

119. Медведева Н.Г. «Портрет трагедии»: Очерки поэзии Иосифа Бродского. Ижевск, 2001.

120. МейлахМ.Б. «Освобождение от эмоциональности» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 155-167.

121. МилюгинаЕ.Г. Образ универсума в романтическом мифотворчестве // Художественный текст и культура. Мат-лы и тезисы докладов на междунар. конференции (13-16 мая 1999 г.). Вып. 3. Владимир, 1999. С. 281-285.

122. Найман А. Пространство Урании // Октябрь. 1990. №12. С. 193-198.

123. Невзглядова Е.В. Волна и камень (Трактат о стихотворной речи) // http://folioverso.spb.ru/new.htm.

124. Нестеров А.Ю. Пространство и время в текстовом анализе // http://orel.rsl.ru.

125. Николаев А.И. Время в раннем творчестве М. Цветаевой (Постановка вопроса) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 2. Иваново, 1996. С. 99-106.

126. Новиков А. Поэтология Иосифа Бродского. М., 2001.

127. Нокс Д. Поэзия Иосифа Бродского: Альтернативная форма существования, или новое звено эволюции в русской культуре // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 217-223.

128. Орлов В. Перепутья: Из истории русской поэзии XX в. М., 1976.

129. ОсанкинаВ.А. Реалистические истоки эстетики и поэзии русского романтизма. Челябинск, 2000.

130. Осанов А.А. Проблема неизреченности скрытых смыслов текста // Художественный текст и культура. Мат-лы и тезисы докладов на междунар. конференции (13-16 мая 1999 г.). Вып. 3. Владимир, 1999. С. 242-244.

131. ОсиповаН.О. Семантика курсива в творчестве М.И.Цветаевой // Художественный текст и культура. Мат-лы и тезисы докладов на междунар. конференции (13-16 мая 1999 г.). Вып. 3. Владимир, 1999. С. 115-118.

132. Очерки истории языка русской поэзии XX века: Общие вопросы звуковой организации текста. М., 1990.

133. Павлов М. Поэтика потерь и исчезновений: Заметки о поздних стихах Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 22-29.

134. Павловский А. Куст рябины. Л., 1989.

135. Парамонов Б. Флотоводец Бродский. Певец империи в стране зубных врачей // Звезда. 1995. № 5. С. 133 140.

136. Парщиков A.M. «Абсолютное спокойствие при абсолютном трагизме» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 233-243.

137. Первушина Е.А. Джон Донн и Иосиф Бродский: творческие переклички («Большая элегия Джону Донну» Иосифа Бродского) // http://www.vladivostok.com/speakinglntongues/pervushina3.html.

138. Переславцева Р.С. Трагическое как первооснова личностного мифа Марины Цветаевой // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 4. Иваново, 1999. С. 191-192.

139. Петрушанская Е.М. Джаз и джазовая поэтика у Бродского // Как работает стихотворение Бродского: Сб. статей. М., 2002. С. 250-268.

140. Петрушанская Е.М. Музыкальный мир Иосифа Бродского. СПб., 2004.

141. Петрушанская Е.М. «Слово из звука и слово из духа»: Приближение к музыкальному словарю Иосифа Бродского // Звезда.1997. № 1.С. 217-229.

142. Петрушанская Е.М. «Удержать ноту от тишины»: (Вокруг музыкального словаря И. Бродского) // Литературное обозрение.1998. №5/6. С. 109-115.

143. Плат Д. Отвергнутые приглашения к каменным объятиям: Пушкин Бродский - Жолковский // Новое литературное обозрение. 2004. №67. С. 181-197.

144. Платек Я. Верьте музыке! М., 1989.

145. Полухина В. Бродский в Англии // Знамя. 1996. № 11. С. 126-129.

146. Полухина В. Миф поэта и поэт мифа // Литературное обозрение. 1996. №3. С. 42-48.

147. Полухина В. Портрет поэта в его интервью // Бродский И. Большая книга интервью. М., 2000. С. 675-685.

148. Полухина В. Поэтический автопортрет Бродского // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 145-153.

149. Полухина В. «Я входил вместо дикого зверя в клетку.» (1980) // Как работает стихотворение Бродского: Сб. статей. М., 2002. С. 133-158.

150. Полухина В. Exegi monumentum Иосифа Бродского // Литературное обозрение. 1999. № 4. С. 63-70.

151. Полянский А.Н. Формы и функции неизреченного в текстах художественной литературы // Филологические науки. 1990. №2. С. 54-62.

152. Поспелов Г.Н. О литературных направлениях // Филологические науки. 1958. № i.e. 100-113.

153. Рабинович В. Маски смерти, играющие жизнь (Тема и вариации: Пастернак, Мандельштам, Цветаева) // Вопросы литературы. 1998. № 1.С. 298-310.

154. Разумовская А.Г. Пушкинский мотив статуи в поэзии

155. A. Ахматовой и И. Бродского // Художественный текст и культура. Мат-лы и тезисы докладов на междунар. конференции (13-16 мая 1999 г.). Вып. 3. Владимир, 1999. С. 42-44.

156. Раков В.П. Новая «органическая» поэтика (Литературные теории

157. B.Ф. Переверзева, В.М. Фриче и П.Н. Сакулина). Иваново, 2002.

158. Раков В.П.Филология и культура. Иваново. 2003.

159. Ранчин А. «На пиру Мнемозины»: Интертексты Бродского. М., 2001.

160. Ранчин A.M. Реминисценции из стихотворений Пушкина и Ходасевича в поэзии Иосифа Бродского // Русская литература. 1998. № 3. С. 68-82.

161. Ранчин A.M. «Человек есть испытатель боли.» (Религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм) // Октябрь. 1997. № 1. С. 154-168.

162. Расторгуев А. Интуиция Абсолюта в поэзии Иосифа Бродского // Звезда. 1993. № 1.С. 173-183.

163. Ревзина О.Г. Полифония в лирике Цветаевой // Марина Цветаева. Песнь жизни. Мат-лы междунар. коллоквиума (Париж, 19-25 окт. 1992 г.). Париж, 1996. С. 191-206.

164. Рейн Е.Б. Поэзия и «вещный» мир // Вопросы литературы. 2003. № 3. С. 3-9.

165. Рейн Е.Б. «Прозаизированный тип дарования» // Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 13-29.

166. Рогинский Б. «Это такая моя сверхидея.» (О ранних стихах Бродского) // Звезда. 2000. № 5. С. 99-103.

167. Россман В. Техники пунктуации: знак препинания как философский метод // Вопросы философии. 2003. № 4. С. 68-76.

168. Ростовцева И.И. Между словом и молчанием: О современной поэзии. М., 1989.

169. Рядчикова Е.Н., Ахмадеева С.А. Аппликативная метафора как особенность идиостиля Марины Цветаевой // http://www.ipmce.su/ ~tsvet/WIN/about/philol/ahm2.html.

170. Саакянц А. Марина Цветаева. Страницы жизни и творчества. М., 1986.

171. Сарычев В.А. Эстетика русского модернизма. Воронеж, 1991.

172. Сахаров В.И. Страницы русского романтизма: Книга статей. М., 1988.

173. Семенова Е. Поэма Иосифа Бродского «Часть речи» // http://magazines.russ.ru/slo/200l/2/semen.html.

174. Сергеев А. О Бродском // Знамя. 1997. № 4. С. 139-158.

175. Сидяков Л.С., Тополевская Т.В. Интонационные изменения в лирике Пушкина на рубеже 1830-х годов // Русская литература. №3. 2005. С. 3-19.

176. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература. М., 1999.

177. Славянский Н. Из страны рабства в пустыню. О поэзии Иосифа Бродского // Новый мир. 1993. № 12. С. 236-242.

178. Соболевская Е.К. Мифопоэтика «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца» М. Цветаевой как основа музыкальной архитектоники цикла // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 1. Иваново, 1993. С. 131-139.

179. Соболевская Е.К. Трансформация мотива «молчания» как единство поэтического текста: (Пушкин Вяч. Иванов - Цветаева) // Русская литература. 1996. № 1.С. 203-209.

180. Соколов К.С. И. Бродский и У.Х. Оден: К проблеме усвоения английской поэтической традиции // Автореф. дисс. на соиск. учен, степ. канд. филол. наук. Иваново, 2003.

181. Спивак Р.С. Философская пародия Бродского // Литературное обозрение. 1997. № 4. С. 68-71.

182. Степанов А.Г. О графике стихов И. Бродского (стихотворение «Муха») // Художественный текст и культура. Мат-лы и тезисы докладов на междунар. конференции (13-16 мая 1999 г.). Вып. 3. Владимир, 1999. С. 129-131.

183. Стрижевская Н.И. Письмена. Перспективы: О поэзии И. Бродского. М., 1997.

184. Суховей Д. Круги компьютерного рая (Семантика графических приёмов в текстах поэтического поколения 1990-2000-х годов) // Новое литературное обозрение. 2003. № 62. С. 212-241.

185. Таганов J1.H. Эмигранты из бессмертия (К. Бальмонт и М. Цветаева) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Меж вуз. сб. науч. тр. Вып. 1. Иваново, 1993. С. 5-13.

186. Теоретическая поэтика: понятия и определения. М., 2001.

187. Тимофеев Л.И. Слово в стихе. М., 1982.

188. Тихомирова Е. «Звуком слова я укрощаю эти стихии.» // Октябрь. 1996. №4. С. 168-175.

189. Толоконникова С.Ю. «Неомифологизм», А. Белый и русский постмодерн // Художественный текст и культура. Мат-лы и тезисы докладов на междунар. конференции (13-16 мая 1999 г.). Вып. 3. Владимир, 1999. С. 208-211.

190. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

191. Турома С. Поэт как одинокий турист: Бродский, Венеция и путевые заметки // Новое литературное обозрение. 2004. № 67. С. 164-180.

192. Тюленева Е.М. М. Цветаева и Б. Пастернак: выход из пустоты // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5. Иваново, 2002. С. 123-134.

193. Тюленева Е.М. «Пустота» в постмодернистском тексте (В.Пелевин, М.Шишкин)// Universidad de Salamanca publicada рог direcsion de extension Universitaria. Posmodernidad. 2002. P.157-173.

194. Тюленева Е.М. М.Шишкин «Взятие Измаила»: пустота и эффект незавершённости в постмодернистском тексте // Филологические штудии. Иваново, 2002. Вып. 6. С. 103-110.

195. Тюленева Е.М. Пустота или виртуальность: к вопросу о способе существования современного текста. // Потаенная литература: Межвуз. сб. науч. тр. Иваново, 2002. С. 252-259.

196. Уланов A.M. Опыт одиночества: Иосиф Бродский // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трёх конференций. СПб., 1998. С. 108-112.

197. Уорленд В. Традиция и творчество в поэзии Иосифа Бродского // Звезда. 1997. № 1. С. 155-159.

198. Уфлянд В. Традиции и новаторство в поэзии И. Бродского // Звезда.1997. № 1.С. 155-158.

199. Фёдоров Ф.П. Романтический художественный мир: пространство и время. Рига, 1988.

200. Фокин А. «Голос» Иосифа Бродского: опыт интерпретации // http:// krishnahouse.narod.ru/golos.html.

201. Фокин А. К проблеме понимания традиции в метапоэтике Иосифа Бродского // http:// krishnahouse.narod.ru/metabr.html.

202. Фокин А. Наследие Иосифа Бродского в контексте постмодернизма // Русский постмодернизм: Предварительные итоги. Ставрополь,1998. Ч. 1.С. 104-109.

203. Фокин А. Поэты Серебряного века и Иосиф Бродский: эволюция поэтико-языковой картины мира // http://krishnahouse.narod.ru/ser. html.

204. ХаимоваВ.М. М.Цветаева И.Бродский: Два метафизических пространства («Новогоднее» и «Большая элегия Джону Донну» // Марина Цветаева: Эпоха, культура, судьба: Десятая Цветаевская междунар. науч.-тематич. конф.: Сб. докл. М., 2003. С. 145-153.

205. Хайров Ш. «Если Бог для меня и существует, то это именно язык»: языковая рефлексия и лингвистическое мифотворчество Иосифа Бродского (эссеистика, беседы, интервью) // Новое литературное обозрение. 2004. № 67. С. 198-223.

206. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2000.

207. Храпченко М.Б. Творческая индивидуальность и развитие литературы. М., 1977.

208. Цаликова И.К. Стихотворение М.И. Цветаевой «Думали -человек!» в английских переводах // Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения: Сб. науч. ст., поев. 90-лет. С.И. Шешукова. Вып. 9 / МПГУ. М., 2004. С. 542-547.

209. Цветкова М.В. Две «Попытки ревности» (сравнительный анализ стихотворений Марины Цветаевой и Крейга Рейна) // Филологические науки. 2002. № 4. С. 105-111.

210. Цветкова М.В. «Эксцентричный русский гений.»: (Поэзия Марины Цветаевой в зеркале перевода). М.; Н.Новгород, 2003.

211. Черкасова JI.П. «Яркость изнутри»: О внутренней форме слова в прозе Марины Цветаевой // Русская речь. 1982. № 5. С. 35-42.

212. Шайтанов И. Уравнение с двумя неизвестными: поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский // Вопросы литературы. 1998. №6. С. 3-39.

213. Шапиро А.Б. Основы русской пунктуации. М., 1955.

214. Швейцер В.А. Быт и бытие М. Цветаевой. М., 1992.

215. Шевеленко И.Д. Литературный путь Цветаевой: Идеология -поэтика идентичность автора в контексте эпохи. М., 2002.

216. Шерр Б. «Эклога 4-я (зимняя)» (1977), «Эклога 5-я (летняя)» (1981) // Как работает стихотворение Бродского: Сб. статей. М., 2002. С. 159-171.

217. Штерн JI. Бродский: Ося, Иосиф, Joseph. М., 2001.

218. Шульц С.С. Иосиф Бродский в 1961-1964 годах // Звезда. 2000. №5. С. 75-83.

219. Чудаков А.П. Слово, вещь, мир. М., 1992.

220. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л., 1969.

221. Эпштейн М.Н. Постмодерн в России: Литература и теория. М., 2000.

222. Эпштейн М.Н. Пустота как прием: Слово и изображение у Ильи Кабакова// Октябрь. 1993. № 10. С. 177-192.

223. Эпштейн М.Н. Русская литература на распутье. Секуляризация и переход от двоичной модели к троичной // Звезда. 1999. № 1. С. 202-220.

224. Эткинд Е.Г. Там, внутри: О русской поэзии XX века. СПб., 1997.

225. Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. М., 1999.

226. Эткинд Е.Г. Проза о стихах. СПб., 2001.

227. Явинская Ю.В. Семантика вещи у Хлебникова и Цветаевой // Русская речь. № 2. 2000. С. 20-24.

228. Янгфельдт Б. Комнаты Иосифа Бродского // Звезда. 1997. №5. С. 226-228.

229. Brodsky4 s Poetics and Aestetics. London, 1990.

230. Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge, 1989.

231. Polukhina V. Brodsky through the Eyes of his Contemporaries. London, 1992.