Изображение природы в поздней латинской языческой поэзии: Клавдий Клавдиан тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.14, кандидат филологических наук Бударагина, Ольга Владимировна

• Бударагина, Ольга Владимировна
• кандидат филологических наук
• 2006

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Бударагина, Ольга Владимировна

ВВЕДЕНИЕ.

A) Тема и задачи исследования.

B) Творчество Клавдиана: вводные замечания.

C) Отношение римлян к дикой природе: литературные свидетельства.

D) Представления о загробной жизни в латинской раннехристианской эпитафии.

ГЛАВА 1: ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ У КЛАВДИАНА

В ДУХЕ ЭКФРАЗЫ. a) locus amoenus.

Определение термина.

Примеры экфраз, относящихся к типу locus amoenus. b) locus horridus.

Определение термина.

Примеры экфраз, относящихся к типу locus horridus.

C) Прочие примеры экфраз Клавдиана, относящихся к природе.

1с) Этна.

2с) Тринакрия.

Зс) Священная роща возле реки Акид.

ГЛАВА 2: ИЗОБРАЖЕНИЕ ПРИРОДЫ В ЦИКЛЕ

CARMINA MINORA».

A) Carmina minora II; V.

B) «Aponus».

C) «Nilus».

ГЛАВА 3: СРАВНЕНИЯ С ПРИРОДОЙ.

A) Определение термина similitudo.

B) История изучения сравнений в поэзии Клавдиана.

C) Способы введения сравнений у Клавдиана.

• D) Источники сравнений Клавдиана.

Id) Общий обзор.

2d) Источник «De raptu Proserpinae» II, 98-100.

ГЛАВА 4: РУКОТВОРНОЕ И ЕСТЕСТВЕННОЕ У КЛАВДИАНА И ЕГО ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ.

A) Метафоры, связанные с архитектурой. в римской литературе.

B) Стекло в римской поэзии.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Изображение природы в поздней латинской языческой поэзии: Клавдий Клавдиан»

Четвертый век — время последнего взлета латинской языческой поэзии и время подведения итогов. Это пестрая эпоха сосуществования и смешения жанров, когда поэты активно возрождали традиции александринизма, создавали эпические произведения в русле античного неоклассицизма,1 пробовали силы в панегириках и инвективах. Крупнейшие фигуры этой эпохи — Авзо-ний, поэт, проживший долгую жизнь, и Клавдиан, чье творчество укладывается в период, немногим превышающий одно десятилетие.

Выбор творчества Клавдиана как объекта исследования обусловлен тем, что этого поэта можно, безусловно, считать последним и наиболее крупным представителем латинской языческой поэзии конца IV — начала V в. н. э. Поэта, который за непродолжительное время, отведенное ему судьбой для творчества, прошел период интенсивного ученичества, имевшего целью овладение как латинским языком, так и литературной техникой предшественников, а затем стремительно вступил в период самостоятельного творчества. В силу таких предпосылок, сочинения нашего автора, с одной стороны, представляют собой благодатный материал для изучения усвоения традиций римской литературы, взятой в период подведения итогов своего развития, а с другой, — возможность для оценки новаторства и индивидуальности поэта.

В Западной Европе творчество Клавдиана прошло разные стадии читательского и исследовательского интереса к нему. Пик популярности у читателей приходится на XVII-XVIII вв. в Англии, но еще ранее, в 1571 г., Т. Лодж включает Клавдиана в число наиболее значительных латинских поэтов. Чо-сер в «Доме славы» («House of Fame») предлагает поставить памятники четырем латинским поэтам: Вергилию, Овидию, Лукану и Клавдиану. Поэту подражают — так, в начале XVIII в. также в Англии появляется анонимный пам

1 Charlet J.-L. Aesthetic Trends in Late Latin Poetry (325^10) // Philologus. Bd 132. Heft 1 (1988). S. 74-85.

2 Lodge T. Defence of Poetry. London., 1571. P. 115. флет, вторящий инвективе «Против Руфина».1 Клавдиана ценят как автора политически заостренных сочинений: панегириков и инвектив. Однако уже к началу XIX в. роль Клавдиана в круге чтения становится значительно более л скромной, так что, в результате, мы слышим призыв С. Т. Колриджа уделять этому автору больше внимания, чем он удостаивался в то время.

Всплеск филологического интереса к Клавдиану отмечается в конце XIX в. Именно в это время появляется авторитетное и поныне издание Т. Бирта (1892),3 диссертации К. Мюлнера (1893)4 и К. Гюнтера (1894),5 а немного позже исследование О. Фолльрата (1910).6 До нового витка увлечения этим автором проходит около восьмидесяти лет: с конца 60-х годов XX в.

7 8

Клавдианом активно и плодотворно занимались А. Камерон, Д. Холл, П. Кристиансен9 и другие. Конец XX в. также отмечен значительным количеством изданий и посвященных Клавдиану публикаций, в числе которых еще не оконченное издание Ж.-Л. Шарле,10 а также его статья о символике розы в

1 Rufinus: Or an Historical Essay on the Favourite-Ministry under Theodosius the Great and his Son Arcadius, to which is added a Version of Part of Claudian's Rufinus. Edinburgh; London, 1712.

2 Coleridge S. T. Table Talk. London, 1833. P. 115.

3 Claudii Claudiani carmina/ Rec. Th. Birt. Berolini, 1892 (Monumenta Germaniae Historica. Auctorum antiquissimorum T. 10).

4 Muellner C. De imaginibus similitidunibusque, quae in Claudiani carminibus inveniuntur. Vin-dobonae, 1893. P. 99-203 (Dissertationes philologae Vindobonenses. Vol. 4).

5 Giinther K. De Claudii Claudiani comparationibus / Diss. Pedeponti (Erlangen), 1894.

6 Vollrath 0. De metonymiae in CI. Claudiani carminibus usu. Weidae, 1910.

7 Cameron A. D. E.: 1) Claudian // Latin Literature of the Fourth Century / Ed. by J. W. Binns. London; Boston, 1974. P. 134-159; 2) Claudian: Poetry and Propaganda at the Court of Hon-orius. Oxford, 1970; 3) Wandering Poets: A Literary Movement in Byzantine Egypt// Historia, Vol. 14 (1965). P. 470-509.

Claudian. De raptu Proserpinae / Ed. with an Intr. and Comm. by J. B. Hall. Cambridge, 1969; Claudii Claudiani carmina / Ed. by J. B. Hall. Leipzig, 1985.

9 Christiansen P. G. The Use of Images by Claudius Claudianus. The Hague; Paris, 1969.

10 Claudien. Oeuvres / Texte et. et trad, par J.-L. Charlet. T. 1-2. Paris, 1991-2000.

1 л

Похищении Прозерпины», комментарий К. Грузелье к той же поэме, исследования Ф. Фельгентроя3 и др. При этом необходимо отметить, что внимание исследователей прежде всего приковано к политическим сочинениям Клавдиана — то есть тем его произведениям, в которых в наибольшей степени проявилось своеобразие таланта поэта.

Добавим, что, несмотря на популярность творчества Клавдиана у современных западных исследователей, отечественная филологическая традиция практически обошла его фигуру: в качестве исключения можно привести соответствующие разделы в историях римской литературы4 и несколько страниц во вступительной статье М. JI. Гаспарова5 к сборнику переводов «Поздняя латинская поэзия».

В нашей работе творчество Клавдиана рассматривается на фоне предшествующей традиции, а в ряде случаев привлекается и последующая (тексты авторов V-VI вв. Рутилия Намациана, Кассиодора и Эннодия).

Хотя изображение природы нельзя назвать главной темой творчества Клавдиана, тем не менее, пейзаж и различные природные явления так или иначе фигурируют в крупных сочинениях поэта, а в некоторых стихотворени

1 Charlet J. L. L'Etna, la rose et le sang: Critique textuelle et symbolisme dans le De raptu Pro-serpinae de Claudien // Invigilata Lucernis. Rivista dell'Istituto di Latino, Universita di Ban. Vol. 9 (1987). P. 25-44. л

Claudian. De raptu Proserpinae / Ed. with Intr., Transl. and Comm. by C. Gruzelier. Oxford, 1993. л

Felgentreu F. Die praefationes Claudians: Bedingungen, Beschreibungen und Wirkungen einer poetischen Kleinform. Stuttgart; Leipzig, 1999; Quo modo Claudianus in Stilichone consule lau-dando Ciceronam poetam imitatus est // Hyperboreus Vol. 7. Fasc. 1-2 (2001). P. 276-282.

4 Грабарь-Пассек M. E., Гаспаров M. JI., Шульц Ю. Ф. Клавдий Клавдиан // История римской литературы / Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. Т. 2. Москва, 1962. С. 381-385; Дуров В. С. История римской литературы. СПб., 2000.

С. 592-595.

5 Гаспаров М. JI. Поэзия риторического века // Поздняя латинская поэзия /

Сост. М. Гаспаров. М., 1982. С. 5-33 (Библиотека античной литературы / Под ред. С. Апта, М. Гаспарова, С. Ошерова и др.). О Клавдиане см.: С. 29-30; 31. ях из цикла «Carmina minora» выносятся в заглавие (Carm. min. И, V, XXVI, XXVII, XXXIII-XXXIX). До сих пор не было исследований, которые бы были специально посвящены изучению изображения природы у Клавдиана: можно отметить только несколько страниц, обсуждающих эту тему у А. Камерона,1 и соответствующие места в комментариях Ж.-Л. Шарле2 и К. Грузелье.3 Таким образом, можно было бы сформулировать задачу настоящей работы как заполнение существующей лакуны. Возможность концентрации на указанной теме определяется, с нашей точки зрения, следующими соображениями: изображение природы, в целом, вызывает больший интерес в эпоху поздней античности,4 и Клавдиан важен в этом отношении как значительный поэт, живший именно в это время; изучение природных описаний в эпоху поздней античности при сопоставлении их с более ранним материалом позволяет уяснить некоторые особенности эстетических вкусов древних в их динамике, а также провести параллели с эстетикой Нового времени; античная литература, как греческая, так и римская, придерживалась более или менее установившихся канонов в изображении природы, а для исследования творчества Клавдиана вопрос о традиции и ее варьировании является одним из важнейших.

Целью диссертации, таким образом, является систематизация и многосторонний анализ природных описаний в творчестве Клавдиана. Для достижения указанной цели необходимо решение следующих задач: выделить в поэтическом наследии Клавдиана описания природы, со

1 Cameron A. Claudian: Poetry and Propaganda. P. 292-295.

2 Claudien. Oeuvres / Texte et. et trad, par J.-L. Charlet. T. 1-2. Paris, 1991-2000.

3 Claudian. De raptu Proserpinae / Ed. with Intr., Transl. and Comm. by C. Gruzelier. Oxford, 1993.

4 Классическими примерами здесь являются стихотворение «Amnis» Тибериана (Poetae Latini minores / Rec. et emend. A. Baehrens. Vol. 3. Lipsiae, 1881. P. 264-265) и поэма «Мо-sella» Авзония (XX). ответствующие типу экфразы (в том числе locus amoenus и locus horridus); выявить сравнения, в которых присутствует природная тематика; нахождение метафор, сопоставляющие природное с объектами, созданными людьми; в каждом конкретном случае пытаться установить степень новаторства поэта-традиционалиста Клавдиана.

Трудность изучения того, как в античности воспринималась природа, заключается в том, что приходится различать непосредственное восприятие, передающее личные впечатления от созерцания окружающего мира, и восприятие опосредованное, при котором авторы описывают природу, опираясь на определенную литературную традицию, применяя те или иные приемы.1 Отметим сразу, что вторая тенденция превалирует. О каких же приемах идет речь?

Прежде всего, необходимо назвать этнографический подход к изображению пейзажа. Он подразумевает наличие ряда элементов, как то: описание географического положения, климата, сельскохозяйственной продукции и т. д. Наиболее подробно эта традиция освещена Р. Томасом,2 находящим ее черты у Горация, Вергилия, Лукана и других. К этой же традиции примыкают и топографические описания, типичность которых во многом является продуктом риторического образования их составителей. От эпохи Диоклетиана до нас дошло руководство по описанию стран и городов, принадлежащее Менандру Ритору.4 Автор, в частности, говорит о необходимости упоминания

1 О роли предшествующей традиции в изображении природы пишут, в частности, Г. Вильяме (Williams G. Tradition and Originality in Roman Poetry. Oxford, 1968. P. 634 ff.) и П.-Ж. Деон (Dehon P.-J. Hiems Latina: Etudes sur l'hiver dans la poesie latine, des origines a l'epoque de Neron. Bruxelles, 1993 (Collection Latomus. Vol. 219). P. 323 sv.).

Thomas R. F. Lands and People in Roman Poetry: the Ethnographical Tradition. Cambridge, 1982 (Cambridge Philological Society. Suppl. Vol. 7).

Horsfall N. Illusion and Reality in Latin Topographical Writing // Greece and Rome. Vol. 32. №2(1985). P. 197-208.

4 Menander Rhetor / Ed. with Transl. by D. A. Russel and N. G. Wilson. Oxford, 1981. гор в числе прочих компонентов, характеризующих ту или иную местность (II, 344-346). Каждый элемент предлагается рассматривать в соответствии с его приятностью и полезностью (ярбд fiSovfjv mi dxpeXeiav — II, 347).

Нельзя не упомянуть и о традиции изображения идеального пейзажа, которой посвящено значительное количество исследований, например фун

1 <ч даментальная монография Г. Шенбека и недавнее исследование П. Хас. Однако наиболее кратко и четко данный топос был, пожалуй, определен Э. Кур-циусом.3 Locus amoenus, а точнее rus атоепит, является тем фоном, на котором разворачивается действие идиллической поэзии, многих сочинений Горация,4 а также некоторых разновидностей античной живописи.5 Подробнее о разновидностях locus amoenus речь пойдет в разделе, посвященном экфрасти-ческим описаниям у Клавдиана.

В) Творчество Клавдиана: вводные замечания

Клавдий Клавдиан (Claudius Claudianus)— подобно своему старшему современнику Авзонию — принадлежит к числу тех латиноязычных поэтов IV-V вв. н. э., которые не являлись уроженцами Рима или Италии. Биографические сведения о поэте неопределенны, разрозненны и неравномерно осве

1 Schonbeck G. Der locus amoenus von Homer bis Horaz. Diss. Heidelberg, 1962.

2 HaB P. Der locus amoenus in der antiken Literatur: zu Theorie und Geschichte eines literaturis-chen Motivs. Bamberg, 1998.

Curtius E. R. European Literature and the Latin Middle Ages / Transl. from the German by W. R. Trask. Princeton, 1973. P. 183-195.

4 Troxler-Keller I. Die Dichterlandschaft des Horaz. Heidelberg, 1964. S. 75 ff.

5 См.: Ростовцев M. Эллинистическо-римский архитектурный пейзаж. СПб., 1908. С. 2-4; Чубова А. П. Древнеримская живопись. J1.-M., 1966. С. 1-9; Leach Е. W. The Rhetoric of Space: Literary and Artistic Representations of Landscape in Republican and Augustian Rome. Princeton, 1988. P. 197 ff.; Woermann K. Die Landschaft in der Kunst der alten Volker: eine Geschichte der Vorstufen und Anfange der Landschaftsmalerei. Munchen, 1876. S. 212 ff.; Swindler M. H. Ancient Painting from the Earliest Times to the Period of Christian Art. New Haven, 1929. P. 334 ff. и т. д. щают различные периоды его жизни. Из современников поэта упоминает только Августин. В контексте повествования о победе императора Феодосия над узурпатором Евгением в 394 г. Августин цитирует строки из «Третьего панегирика консульству Гонория» (VII, 97-98), хотя и делает оговорку, что Клавдиан — язычник («а Christi nomine alienus» — De civ. V, 26). Второе близкое по времени свидетельство принадлежит Орозию, который называет Клавдиана «упорнейшим язычником» («paganus pervicacissimus» — Adv. pag. VII, 35, 21).

Даты рождения и смерти Клавдиана устанавливаются исследователями по-разному и только приблизительно. Т. Бирт, автор фундаментального издания сочинений Клавдиана в серии Monumenta Germaniae Historica (1892), придерживался той точки зрения, что поэт не мог появиться на свет ранее 375 г.1 Ж.-Л. Шарле, курирующий последнее (продолжающееся и поныне) издание стихотворений Клавдиана, является сторонником более ранней даты. Он полагает, что Клавдиан родился в промежутке между 370-375 гг. (а возл можно, и 369-371). На данном этапе нельзя считать установленной и дату смерти поэта. Terminus post quem является 404 г., поскольку именно в этом году была написана «Похвала Серене» (Carm. min. XXX),3 которая считается4 самым поздним сочинением Клавдиана.

1 Claudii Claudiani carmina / Rec. Th. Birt. Berolini, 1892. P. VI (Monumenta Germaniae Historica. Auctorum antiquissimorum T. 10).

2 Claudien. Oeuvres / Texte et. et trad, par J.-L. Charlet. Т. 1. Paris, 1991. P. X.

3 Нумерация приводится по изданию в серии Bibliotheca Teubneriana: Claudii Claudiani carmina/ Ed. by J. B. Hall. Leipzig, 1985. Эта нумерация почти полностью повторяет порядок расположения стихотворений Клавдиана, впервые предложенный Т. Биртом (см.: Claudii Claudiani carmina.).

4 Zehnacker H., Fredouille J.-Cl. Litterature latine. 2eed. Paris, 1993. P. 435. и

Известно, что Клавдиан являлся по происхождению греком из египетской Александрии1 и его первые сочинения были созданы именно на греческом языке.2 Латинский язык он усвоил уже в сознательном возрасте. Исследователи объясняют чистоту клавдиановской латыни и правильность его просодии тем, что он постигал новый для себя язык на материале лучших образцов латинской поэзии «золотого» и — даже в большей степени — «серебряного» века.3 Поэтическое наследие Клавдиана составляет около 10 ООО стихов (для сравнения, Вергилий написал около 13 ООО).

Наибольшее количество сведений о жизни поэта относится к десятилетию с 395 по 404 гг. Именно в это время Клавдиан прибыл в Италию ко двору Феодосия Великого. Там после смерти императора в 395 г. поэт сблизился с начальником конницы (magister equitum) Стилихоном, который был назначен регентом при Гонории, несовершеннолетнем сыне Феодосия. Стилихон — в те годы фактический правитель Западной Римской империи — сыграл важную роль в судьбе и карьере Клавдиана.

Уже первое сочинение, написанное Клавдианом по-латыни, сделало его известным. Речь идет о созданном в конце 394 г. и произнесенном в начале 395 г. «Панегирике консульству Пробина и Олибрия» (I).4 Сочинения именно этого литературного жанра удавались Клавдиану более всего:5 они принесли молодому человеку славу и позволили ему стать придворным поэтом. Объек

1 Birt Th. De Claudiani vita et scriptis et temporum historia // Claudii Claudiani carmina. P. I-III. Сам поэт не щедр на упоминания родины — только в идиллии «Нил» он называет реку «нашей» (Carm. min. XIX, 3).

Некоторые из них сохранились: это фрагменты поэмы «Гигантомахия» (Carm. gr. fr. I—II) и несколько эпиграмм (Carm. gr. epigr. I—VII).

3 Cameron A. Claudian // Latin Literature of the Fourth Century / Ed. by J. W. Binns. London; Boston, 1974. P. 148; NewboldR. F. Space and Scenery in Quintus of Smyrna, Claudian and Nonnus // Ramus 10 (1981). P. 59.

4 Birt Th. De Claudiani vita. P. VI; LXVIII.

5 Об этом см., например: Felgentreu F. Die praefationes Claudians. Passim; Cameron A. Claudian. P. 157 и т. д. ты восхваления — упомянутые император Гонорий, Стилихон с супругой Се-реной, а также некоторые другие персонажи придворной жизни Западной империи конца IV — начала V в. н. э. Клавдиан был знаменит как автор не только панегириков, но также инвектив в адрес политических противников своих покровителей. Наиболее яростным нападкам с его стороны подвергались регенты Восточной империи Руфин («In Rufinum» III—V) и сменивший его Ев-тропий («In Eutropium» XVIII-XX). Поэт пробовал себя и в других жанрах — так, его перу принадлежат эпиталамий и фесценнины на бракосочетание Го-нория и Марии (IX-XIV).

В отличие от старшего современника Авзония Клавдиан стремился к возрождению крупных поэтических форм.1 Написанные им панегирики и инвективы достаточно велики по объему и обычно состоят из двух-трех книг по несколько сотен стихов в каждой. Уже в молодости Клавдиан заявил о своем пристрастии еще к одному пространному жанру, а именно эпосу, вынеся на суд публики латиноязычную мифологическую поэму «Похищение Прозерпины» («De raptu Proserpinae»).

Датировка этого произведения представляет определенные трудности и до сих пор является предметом полемики. Так, Т. Бирт полагал,2 что «Похищение Прозерпины» появилось между 395 и 397 гг., то есть после сочинения «Панегирика консульству Пробина и Олибрия», но до инвектив в адрес Руфи-на и Евтропия. Ж.-Д. Шарле настаивает3 на еще более ранней датировке. Соглашаясь в целом с Т. Биртом по вопросу о времени завершения поэмы, исследователь предполагает, что первая книга была написана или еще до приезда Клавдиана в Рим (то есть в Александрии) или сразу после. Таким образом, Ж.-Л. Шарле имеет в виду промежуток между 392 и 394 гг. Успех первой книги и стал, по мысли исследователя, основанием для получения заказа на панегирик Пробину и Олибрию. К сторонникам более поздней датировки

1 Гаспаров М. Л. Поэзия риторического века. С. 29.

2 Birt Th. De Claudiani vita. P. XIV et sqq.; LXVIII.

3 Claudien. Oeuvres. Т. 1. P. XX-XXXIII и особенно: XXXII-XXXIII. принадлежит А. Камерон,1 относивший начало работы над поэмой к 397 г., а завершение к 402 г., когда была написана «Готская война». А. Фо предположил2 серьезную переработку текста поэмы в период между 400 и 404 гг. П. Фаббри полагал,3 что поэма была написана еще позднее — после победы Стилихона над войском германцев и кельтов, возглавляемым Радагайсом, при Фезулах в 405 г. Последняя из упомянутых гипотез, впрочем, идет вразрез с предполагаемой датой смерти Клавдиана — 404 г. Впервые этот год предложил Т. Бирт,4 и он обычно не оспаривается.

По всей видимости, поэма осталась неоконченной: мы располагаем только тремя первыми книгами поэмы. В середине прошлого века Д. Романо высказал гипотезу,5 что «Похищение Прозерпины» должно было состоять из четырех книг. Позднее это предположение поддержали А. Фо6 и Ж.-JI. Шарле.7 В качестве возможных причин незавершенности поэмы рассмато ривалась и ранняя смерть Клавдиана (А. Фо), и неблагоприятная для поэта религиозно-политическая ситуация начала V в. (Ж.-Л. Шарле).9

Клавдиан и в других случаях обращался к эпическому жанру, сочинив в 398 г. поэму «Гильдонова война» («De bello Gildonico» XV) о победе Стилихона над африканским мятежником Гильдоном, а в 402 г. — поэму «Готская

1 Cameron A. Claudian: Poetry and Propaganda at the Court of Honorius. Oxford, 1970. P. 452466.

2 Fo A. Osservazioni su alcune questioni relativi al De raptu Proserpinae di Claudiano // Quaderni Canateni. Vol. 1 (1979). P. 385^15.

3 Fabbri P. Claudiano in Sicilia e il Ratto di Proserpina I I Melanges F. Ramorino. Milano, 1927. P. 91-100.

4 Birt Th. De Claudiani vita.P. LIX.

5 Romano D. Claudiano. Palermo, 1958. P. 54 (Bibliotheca di cultura moderna. Vol. 49).

6 Fo A. Osservazioni. P. 399-400.

7 Claudien. Oeuvres. Т. 1. N. 3. P. 91-92.

8 Fo A. Osservazioni. P. 400.

9 Claudien. Oeuvres. Т. 1. P. XXXII-XXXIII. война» («De bello Getico» XXV-XXVI). Последнее сочинение посвящено разгрому под Полленцией Алариха, вождя вестготов.

В изданиях Клавдиана закрепилось несколько вариантов названия этой поэмы. Так, например, у Т. Бирта она озаглавлена «De bello Pollentino sive Gothico», что является контаминацией рукописных чтений. Т. Бирт предположил,1 что что вариант Getico проник в рукописные заглавия из ст. 380 поэмы («Getici <.> belli»). Д. Холл,2 Д. де Венуто3 и Ж.-Л. Шарле4 принимают вариант «De bello Getico», содержащийся в части рукописей. Впрочем, Д. де Венуто,5 а также М. фон Альбрехт,6 сохраняя латинский вариант Getico, в переводе пишут «готский». По всей видимости, это верно. Дополнительным соображением в пользу этого может служить неоднократное употребляет Клав-дианом прилагательного Geticus по отношению к племени вестготов (I, 120; III, 316; V, 36; Сагш. min. L, 9 etc.).

С) Отношение римлян к дикой природе: литературные свидетельства

Одним из любопытных свидетельств, которые могли бы помочь нам приблизиться к пониманию отношения древних к дикой природе, является высказывание Цицерона в трактате «De amicitia» (XIX, 68). Рассуждая о предпочтениях в дружбе, автор настаивает на большей надежности старых друзей. В подтверждение этого соображения он пишет: «Consuetudo valet, cum his

1 Claudii Claudiani carmina. P. 259.

2 Claudii Claudiani carmina / Ed. by J. B. Hall. Leipzig, 1985. о

Claudiano. La guerra gotica / A cura di D. De Venuto. Roma, 1968 (Testi e studi per la scuola universitaria: Testi 5).

4 Том, содержащий это произведение в серии Bude до сих пор не вышел, поэтому о мнении Ж.-Л. Шарле можно судить только по ссылкам на это сочинение в других томах (см., например: Claudien. Oeuvres. Т. 1. P. 112).

5 Claudiano. La guerra gotica. P. 23 et passim.

6 Albrecht M. von. Geschichte der romischen Literatur. Bd 2. S. 1062. locis delectemur, montuosis1 etiam et silvestris, in quibus diutius commorati sumus» («Привычка действует, поскольку мы находим удовольствие даже в местности гористой и лесистой, в которой мы достаточно долго пробыли»). Вполне отдавая себе отчет в том, что восхищение дикой природой является продуктом позднейшего времени,2 присмотримся к замечанию Цицерона более внимательно. Нужно ли считать это высказывание стоящим особняком в римской традиции, как это делал Э. Боуэн,3 полагавший, что Цицерон ценил пейзаж такого рода больше, чем прочие римские авторы? Или, уточняя: имеем ли мы дело с достаточно редким для античности отголоском передачи непосредственных ощущений от восприятия природы, или высказывание Цицерона следует рассматривать в русле какой-то традиции?

Рассмотрению вопроса об отношении Цицерона к природе посвящены статьи А. Фуше4 и Дж. Дэвиса,5 а в известной степени и глава из книги А. Лавджоя и Дж. Боаса.6 А. Фуше сосредотачивается на изучении того, какую роль в жизни Цицерона играла сельская местность.7 Отмечая, что тот ищет в природе успокоения и утешения, автор статьи даже видит в цицеро

1 Чтение monstruosis, предлагаемое частью рукописей, едва ли заслуживает доверия. Однако, думается, оно показательно в том смысле, что вариант montuosis показался переписчикам недостаточно сильным. См.: М. Tullii Ciceronis Laelius de amicitia dialogus mit einem Kommentar / Hrsg. von M. Seyffert. 2. Aufl. besorgt von C. F. W. Muller. Leipzig, 1876. S. 432.

2 См. об этом, например: Friedlander L. Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms. Bd 1. Leipzig, 1919. S. 459^88.

3 M. Tulli Ciceronis Laelius de amicitia / Ed. with Intr. and Comment, by E. W. Bowen. Boston; N. Y.; Chicago, 1909. Ad locum.

4 Foucher F. Ciceron et la nature // Bulletin de 1'Association G. Bude. 4 Serie. № 3 (1955). P. 3249.

5 Davies J. C. Was Cicero Aware of Natural Beauty? // Greece and Rome. 2nd Series. Vol. 18 (1971). P. 152-165.

6 Lovejoy A. O., Boas G. Primitivism and Related Ideas in Antiquty / With Supplementary Essays by W. F. Albright and P.-E. Dumont. Baltimore; London, 1935 (=London, 1997). P. 243 ff.

Foucher F. Ciceron et la nature. P. 32. новских прогулках по лесу предвосхищение чувств Ж.-Ж. Руссо.1 Это, конечно же, преувеличение, как и утверждение, что в трактате «De natura deorum» (III, 17) Цицерон выражает восхищение окружающим миром, неведомое никому в античности.2 Дж. Дэвис рассматривает отношение Цицерона к прекрасному в природе в рамках трех категорий: объекты, представляющие космический или устроенный человеком порядок; объекты, характеризующиеся полезностью и, наконец, объекты, обладающие естественной красотой.3 Автор говорит об избирательном подходе Цицерона к природе: его интересуют лишь те ее аспекты, без которых мир не был бы таким, какой он есть.4 Вывод Дж. Дэвиса заключается в том, что взгляд Цицерона на природу отличается от нашего и может рассматриваться лишь в пределах трех выше названных категорий.5 Необходимо отметить, что в данной работе мы не обсуждаем те места, в которых красота природы подтверждает правильность миропорядка, а следовательно является доказательством разумности создателя.6 Конечно, порой в них улавливается эстетический элемент, но он потребует более специального анализа.

Отвлечемся на некоторое время от Цицерона и рассмотрим примеры отношения к горам и лесу у других латинских авторов. Придется признать, что нам не удалось— из-за объективно большого количества материала — рассмотреть все случаи, когда упоминаются лес и горы. Поэтому мы не претендуем на окончательность выводов, а лишь попытаемся наметить некоторые тенденции. Мы также сознательно оставляем за скобками образ леса и

1 Foucher F. Ciceron et la nature. P. 42.

Foucher F. Ciceron et la nature. P. 47.

3 Davies J. C. Was Cicero Aware of Natural Beauty? P. 155 ff.

4 Davies J. C. Was Cicero Aware of Natural Beauty? P. 162.

5 Davies J. C. Was Cicero Aware of Natural Beauty? P. 165.

6 Для Цицерона в этом отношении особенно показательны некоторые разделы из второй книги «О природе богов» (100 sqq.; 120 sqq.). горы в фольклоре разных народов — слишком уж обширный круг вопросов возникает в этой связи.

Что же могло не нравиться римлянам в гористой и лесистой местности? В практическом отношении ответ представляется вполне очевидным. С одной стороны, эти территории были бесполезны для земледелия — и отсюда мотив их покорения и освоения;1 а с другой, — труднопроходимы и таили множество опасностей. Вполне естественно, что картинами второго рода изобилуют тексты военного содержания, в которых успешное преодоление пересеченной местности — одно из условий удачного проведения военной кампании. Приведем несколько примеров восприятия гор и лесов как источника потенциальной опасности.

Тит Ливий описывает область лигурийцев как «loca montana et aspera, quae et ipsis capere labor erat et praeoccupatis deiicere hostem» («местность гористая и труднопроходимая, которую и самим было трудно захватить и выбить врагов <нелегко>, если им удавалось закрепиться <там> прежде» — XXXIX, 1, 5). Он прекрасно осознает неудобство рельефа и вместе с тем считает, что это поможет римлянам не потерять боевую выучку. Тот факт, что прилагательные montanus и asper часто стоят рядом (не только у Ливия, но и в латинской прозе вообще) заставляет воспринимать их как своего рода гендиа-дис. Стаций в поэме «Фиваида» (II, 496-504) изображает естественную западню, устроенную самой природой и называет ее «lecta dolis sedes» — «отличное место для хитростей». Эта западня образована густыми лесами и склонами гор. В поэтическом сборнике того же автора «Silvae» мы также встречаем упоминание леса и гор. Стаций рассказывает о покорении императором Домицианом гор (Silv. 1,1, 77-78): tu tardum in foedera montem

1 См., например, Горация (Ер. 1,2,45; II, 2, 186).

Разумеется, название произведения в данном случае не подразумевает описания леса, а представляет собой обозначение жанра — сборник стихотворений разнообразного содержания.

Longo Marte domas («Гору, которая с неохотой идет на заключение договора, ты укрощаешь длительной войной»).

Спустя несколько столетий Клавдиан в «Панегирике третьему консульству Гонория», перечисляя военные доблести этого императора Западной Римской империи, отмечает его умение преодолевать трудности, в ряду которых называется и покорение гор (ascensu vincere montes — VII, 46).

Симптоматично, что у римлян были горы, которые назывались Insani montes, то есть 'огромные, страшные'. Они находились на западном побережье Сардинии и были печально известны как место частых кораблекрушений.1 Другая гора с «говорящим» и не менее мрачным названием— тот Severus в области сабинян — встречается у Вергилия (Aen. VII, 713). Возможно, в этом же ряду следует воспринимать и название Silva Nigra (современный Schwarzwald в южной Германии). Лес, а точнее лесистый хребет, мог быть назван черным, поскольку был густым и непроходимым.

Отношение к горам и лесам как к пугающему и опасному месту распространилось и на жителей этих районов. Факт, не требующий особенного подтверждения: там обитают люди, чей уровень культурного развития, как правило, ниже, чем у равнинного населения, а уровень воинственности часто выше. Достаточно часто прилагательное montanus обозначает диких людей. То же явление можно наблюдать и в греческом языке. Так, например, Сократ у Платона, этимологизируя имя Ореста, возводит его к прилагательному оре-ivoi;, говоря о том, что такое имя свидетельствует о природной дикости и свирепости, свойственной жителям горной страны (Crat. 394 е). Цезарь в «Записках о гражданской войне» упоминает племя альбиков, живших к северу от Массилии, и характеризует их как «суровых горных жителей, искусных в

1 Insani montes упоминаются Ливием (XXX, 39) и Флором (Epit. II, 6, 35), а Клавдиан в «De bello Gildonico» дает их подробное описание (XV, 1,513 sqq.). сражении» («homines asperi et montani, exercitati in armis» — Civ. I, 57, З).1 Тит Ливий, повествуя о переходе Ганнибала через Альпы (XXI, 32), говорит, что тот едва не отказался от своей затеи, увидев «высоту гор» («montium al-titudo»), а также «диких и лохматых людей» («homines intonsi et inculti»). Далее автор называет эти галльские племена montani, а из контекста совершенно очевидно, что Ганнибалу не приходится ждать от них ничего хорошего. Отмечая различное отношение к гористому пейзажу в древности и в позднейшую эпоху, Л. Лоран не сомневается,2 что современный путешественник пришел бы в восхищение от такого вида. В другом месте Ливий указывает на прямую зависимость нрава жителей от характера рельефа: «nam Samnites еа tempestate in montibus vicatim habitantes campestria et maritima loca contempto cultorum molliore atque, ut evenit fere, locis simili genere ipsi montani atque agrestes depo-pulabantur» («ведь самниты, в ту пору обитавшие в горах, стали опустошать прибрежную террирторию, презирая более мягкий и, как водится, схожий с местностью нрав жителей, сами <при этом> будучи горными и дикими» — IX, 13,7).

Прилагательное silvester часто употребляется применительно к человечеству, находящемуся в первобытном состоянии, или при описании жизни варварских племен. В этом случае оно переводится как 'дикий'. Цицерон, в частности, пишет, что в древности люди жили «под сенью лесов» («in tectis silvestribus» — Inv. I, 2, 12).4 Лукреций, повествуя о племени людей до обретения правил общежития, говорит о том, что они «населяли горные пещеры и леса» («cavos montis silvasque colebant» — V, 955).5 У Клавдиана значительная

1 По отношению к местности он употребляет прилагательное montuosus («loca aspera et montuosa» — Civ. 1,66,4). л

Ciceron. L'amitie / Texte et. et trad, par L. Laurand. Paris, 1928. P. 38.

3 Davies J. C. Was Cicero Aware of Natural Beauty? P. 154.

4 Также можно сравнить: Ног. Ars., 391.

5 В рассказе о первобытных людях у поэта и далее встречаются silva (V, 962,992) и silvester (967, 970).

часть произведений посвящена восхвалению воинских заслуг Стилихона, начальника армии императора Гонория. Так, в «De bello Gothico» изображается картина покорения этим полководцем варварских областей, где люди живут «под покровом внушающих ужас лесов» («sub horrendis silvis» — XXVI, 359). Дикость территорий, которые предстоит завоевать, конечно, несколько преувеличена, но это своеобразная дань традиции.1 Попутно заметим, что сам Стилихон был родом из племени вандалов, что, конечно, не мешает Клавдиану видеть в его лице представителя Империи. В поэме «De raptu Proserpinae» Клавдиан передает жалобу богини Природы Юпитеру на то, что после ухода из мира Цереры, оплакивающей пропавшую дочь, люди вновь уподобились животным и стали бродить по лесам. Природа вопрошает (III, 44—45): Haecine vita iuvat silvestribus abdita lustris, Indiscreta feris?

Неужели нравится такая жизнь — <жизнь>, сокрытая в непроходимых лесах, не отличающаяся от <жизни> диких зверей?»).

В приведенном отрывке прилагательное silvester усиливает существительное lustrum, уже само по себе имеющее пейоративный оттенок.

Примеры подобных отрицательных коннотаций прилагательных silvester и montanus можно было бы продолжить. Но обратимся к несколько иному употреблению этих слов. Общеизвестно, что отсутствие влияния цивилизации далеко не всегда воспринималось римлянами как недостаток. Напротив, простота и неиспорченность нравов почитались за добродетель. Вспомним в этой связи речь Цицерона в защиту Планция. Оратор утверждает, что города Нация и Самния поддерживают его подзащитного и гордятся им (<.> «еа nostra ita aspera et montuosa et fidelis et simplex et fautrix suorum regio se huius <sc. Plancii> honore ornari, se augeri dignitate arbitrabatur» (IX, 22) — «наша область — столь труднодоступная {букв, неровная] и гористая, хранящая верность, простая, заступница своим— полагала, что его <=Планция>

1 Так, например, Вергилий явно преувеличивает холод Скифии и т. д. (см.: Thomas R. F. Lands and People in Roman Poetry: the Ethnographical Tradition. P. 66). честь украшает ее, а достоинство возвышает»). Важен для нас и отрывок из трактата Цицерона «Brutus» (259, 6), в котором сопоставляется ораторское мастерство Котты и Катула. Оказывается, что успехи первого были достигнуты благодаря греческой учености, а второй достиг той же славы, но шел при этом по «дикой лесной дороге» («inculta et silvestri via»), то есть, не использовал словесных ухищрений. Отметим, таким образом, что как положительное, так и отрицательное восприятие леса и гор может быть этически окрашенным.

В каких еще случаях лес и горы вызывают у римлян симпатию? Во-первых, похвала в адрес леса и гор звучит тогда, когда говорится о возможности их практического использования. Плиний Младший, например, рекомендуя другу собственную виллу, упоминает находящийся неподалеку лес, богатый дровами (II, 17, 26); лес этот очень хорош для охоты («frequens ibi et varia venatio» (V, 6, 7) — «там обильная и разнообразная охота»). Цицерон в трактате «De natura deorum» упоминает горы, «покрытые лесом и травой» («топ-tes vestiti et silvestres» — П, 132) в числе вещей, полезных для человека, наряду с месторождениями соли и целительными травами.

Во-вторых, лес и горы не вызывают отрицательных эмоций, если речь идет о родной местности. Знаменитый мотив «дыма отечества», введенный в литературу Гомером (Od. I, 57-59),1 был подхвачен и латинскими авторами. Цицерон, комментируя и распространяя своего знаменитого предшественника, так пишет о любви к родине: «Ас si nos, id quod maxime debet, nostra patria delectat, cuius rei tanta est vis ac tanta natura, ut Ithacam illam in asperrimis saxulis tamquam nidulum adfixam sapientissimus vir immortalitati anteponeret, quo amore tandem inflammati esse debemus in eius modi patriam, quae una in omnibus terris domus est virtutis, imperi, dignitatis?» («И если нас — как и должно в высшей степени — радует наша родина (а сила и природа этого чувства таковы, что мудрейший человек предпочел ту Итаку, приютившуюся, словно гнездышко,

1 О дальнейшей судьбе этого гомеровского выражения и его трансформации в европейской и, в частности, русской литературной традиции см.: Корешков К. Дым отечества: О судьбе одного крылатого выражения / Абарис. № 5 (2004). С. 29-37. на неровных скалах, бессмертию), то какой любовью мы должны пылать к той отчизне, которая одна на всей земле является домом доблести, власти, достоинства?» — De orat. 1,44,196).1

Менее известный пример, отсылающий нас к Гомеру и одновременно полемизирующий с ним, обнаруживается у поэта начала V в. н. э. Рутилия Намациана. В поэме «De reditu suo» автор, изображая свое отплытие из Рима, пишет (I, 189-190):

Respectare iuvat vicinam saepius urbem Et montes visu deficiente sequi («Приятно то и дело оглядываться на соседний Рим и смотреть на горы, пока их видно»).

И далее (I, 193-196):

Nec locus ille mihi cognoscitur indice fumo,

Qui dominas arces et caput orbis habet (Quamquam signa levis furni commendat Homerus, Dilecto quotiens surgit in astra solo) («Не по дыму узнается мной то место, <черта> которого — владычествующие вершины и которое является столицей мира (хотя Гомер восхваляет <даже> следы легкого дыма, всякий раз как он поднимается к небу на любимой родине)»).

Хотя сам Рутилий родом из Галлии, он всячески прославляет Рим и считает его своей родиной. Отметим, что в обоих пейзажах, описанных поэтом и явно вызывающих его симпатию, присутствуют горы. Наконец, в подтверждение мысли о том, что гористая местность может быть любимой, если это родина, приведем цитату из Анния Флора, жившего в эпоху Адриана. Он так пишет о Ромуле: «fluminis amator et montium, apud quos erat educatus» («почитатель реки и гор, где был взрощен»— Epit. I, 1,49). Таким образом, любая местность, которую человек считает родной, хороша для него и люби

1 Близкие идеи высказываются Цицероном и в начале второй книги «De legibus» (II, 1-4).

Речь идет о холмах, на которых расположен Рим. ма. На фоне распространенных представлений о скудости и непривлекательности горной и лесистой местности эти примеры показывают возможность и другой оценки ландшафта такого рода: симпатия возникает вопреки отрицательным характеристикам.

Могли ли лес и горы входить в представления об идеальном пейзаже у древних? По классификации Э. Курциуса, деревья имеются в составе и locus amoenus и смешанного леса.1 Это вполне объяснимо, поскольку отбрасываемая ими тень так необходима для приятного времяпрепровождения. Можно согласиться с Х.-Д. Ребером в том, что за лесом в античности не закрепилось определенного образного значения, как за горами. Возможно, это объясняется тем, что у слова silva достаточное количество активно используемых синонимов, которые, как правило,3 не вызывают отрицательных ассоциаций. Впрочем, провести разграничения между silva, lucus и nemus бывает трудно. Так, например, у Лукреция слово nemus оказывается практически равнозначным silva (V, 992), Гораций использует nemus применительно к саду (Carm. Ill, 10, 5), а у Авзония silva по степени употребительности значительно уступает nemus и lucus.

Таким образом, если описание не только мифической, но и реальной местности выполнено в традиции locus amoenus, то лес (роща) или горы (холмы) могут быть там представлены, и в этом случае они лишены пугающих ассоциаций. Тому существует достаточное количество примеров.4 Для Горация, например, присутствие гор не противоречит приятности расположения его сабинской виллы (Ер. I, 16, 5), дающей возможность скрыться от городской

1 Curtius Е. R. European Literature.Р. 194-195. В литературе в состав смешанного леса могут входить деревья, никогда не растущие вместе. Так, Клавдиан, описывая в «De raptu Proserpinae» фантастический лес, объединяет 10 видов самых разнообразных растений (XXXV, 2, 107 sqq.).

2 Reeber H.-D. Die Landschaft in der Aeneis. Hildesheim, 1971 (Spudasmata. Bd 27). S. 66.

3 Конечно, бывают и исключения (Verg. Aen. 1,165; Ovid. Met. VII, 75 и т. д.).

4 Ног. Sat. II, 6,2; Epod. 2,26; Carm. Ill, 16,29; Stat. Silv. 1,3,17-19; 38-42, etc. жизни. О том, что такое описание загородного дома поэта представляет собой идеализированный locus amoenus, который наложился на реальный пейзаж, писал еще Г. Шенбек.1 Позднее Клавдиан в «Nuptiae Honorii et Mariae» (X, 49-68) изображает Кипр как место обитания Венеры. На острове именно обрывистая гора призвана не пропускать холодные ветра и защищать долину, где царит вечная весна.

Горы и леса роднит то, что они могут давать тень, столь необходимую на юге. С другой стороны, тень — это красиво. Здесь из области практической пользы мы переходим в область прекрасного. Особенно часто сочетание горы и тени встречается у Вергилия. Достаточно вспомнить хотя бы окончание первой эклоги (82-83), где изображается наступление вечера. Э. Френкель л считал эти строки одними из лучших в латинской поэзии. Эти стихи примечательны еще и тем, что это первое, — по крайней мере, из сохранившихся — упоминаний о тени, отбрасываемой горой:3

Et iam summa procul villarum culmina fumant Maioresque cadunt altis de montibus umbrae. («И уже вдали дымятся крыши вилл, а высокие горы отбрасывают более длинные тени»).4

Прелестно описание вечера в «Мозелле» Авзония, где идет речь о тенях и горе, которая как будто бы опрокинулась в реку (XX, 192-193): Quis color ille vadis, seras cum propulit umbras Hesperus et viridi perfundit monte5 Mosellam

1 Schonbeck G. Der locus amoenus von Homer bis Horaz. S. 155-156.

2 Fraenkel E. Horace. Oxford, 1957. P. 25. Note 3.

3 Novakova J. Umbra: ein Beitrag zur dichterischen Semantik. Berlin, 1964. S. 35.

4 Горы, отбрасывающие тень, упоминаются Вергилием также в Georg. I, 342 и в Aen. III, 508. Сравни также Ног. Carm. Ill, 6,41-43.

5 Вообще, Авзоний избегает слова mons, предпочитая iugum (см.: The Works of Ausonius / Ed. with Intr. and Comment, by R. P. H. Green. Oxford, 1991. P. 485; для слова iugum см. индекс в издании сочинений Авзония, подготовленный С. Прете: Decimi Magni Ausonii Bur-digalensis opuscula / Ed. S. Prete. Leipzig, 1978. P. 386).

Что за цвет у воды, когда Геспер вывел поздние тени и отражает зеленую гору в Мозелле!»).

Меняющаяся освещенность гор встречается и у Рутилия Намациана, который в отличие от Вергилия и Авзония описывает не закат, а рассвет. В его стихах также упоминаются montes и umbra, последнее слово, однако, в этом контексте скорее обозначает 'туман' (I, 431-432):

Incipit obscuros ostendere Corsica montes

Nubiferumque caput concolor umbra levat: Sic dubitanda solet gracili vanescere cornu Defessisque oculis luna reperta latet

Корсика начинает показывать затемненные горы, и вершину, покрытую облаками, размывает тень такого же цвета: так обычно исчезает неявная <в виде > тонкого серпа луна,1 скрываясь от обнаруживших <ее> усталых глаз»).

Воспринимали ли древние римляне горы и лес как составную часть пейзажа, которой можно любоваться? Рассмотрим два отрывка из писем Плиния Младшего (I, 6) и Сенеки (41, 3), которые могли бы помочь ответить на этот вопрос. Из текста Плиния даже делался вывод о том, что только у римлян дикая природа начинает восприниматься как оазис покоя и отдохновения, а пейзажем начинают наслаждаться.2 Напомним, что Плиний рассказывает своему знакомому о неожиданно удачной охоте на кабанов. Добыча тем более обрадовала автора письма, что, сидя в засаде, ему удалось использовать время ожидания для литературных занятий. Действительно, в тексте говорится о том, что уединение в лесу и тишина как нельзя лучше способствовали размышлениям.3 Тем не менее нельзя не заметить шутливого тона, в котором на

1 Мы рассматриваем слова «gracili.cornu» как Ablativus qualitatis при luna.

Elliger W. Die Darstellung der Landschaft in der griechischen Dichtung. Berlin-N. Y., 1975 (Untersuchungen zur antiken Literatur und Geschichte. Bd 15). S. 452. lam undique silvae et solitudo ipsumque illud silentium, quod venationi datur, magna cogita-tionis incitamenta sunt (1,6,2). писано письмо. Из текста совершенно не следует, что Плиний отправился насладиться природой и заняться на ее фоне сочинительством. Он лишь с пользой употребил оставшееся время, оценив преимущества местности. Заметим, что и своему корреспонденту Плиний советует брать таблички для записей не просто в лес, а именно на охоту. В письме Сенеки также как будто идет речь о восхищении дикой природой — густотой рощи, глубокой тенью, пещерой у подножия горы. Однако из более широкого контекста очевидно, что для Сенеки прелести пейзажа лишь являются подтверждением вездесущности божества. В то же время заметим, что оба этих места важны для иллюстрации изменения (пусть подспудного и неосознанного) отношения к дикой природе, то есть к такому пейзажу, которым не было принято восхищаться: быть может, наши авторы выразили то, к чему даже и не стремились.

Вернемся на некоторое время к Цицерону. Принимая во внимание, что трактат «De amicitia» был написан в Тускуланском имении, рискнем предположить, что пейзаж, приводимый Цицероном exempli gratia, не совсем абстрактен, а мог быть навеян привычными окрестностями. Цицерон не воспринимает описываемую природу сквозь призму традиции locus amoenus: наш автор слишком хорошо осознает отрицательные черты гористой местности (прежде всего, ее незатронутость цивилизацией и неплодородность). Отсюда и неслучайное замечание, что «мы находим удовольствие даже (etiam) в местности гористой и лесистой»: таким образом читателю указывается на то, что сама по себе местность такого рода не должна вызывать приятного чувства.

Глагол delectare у Цицерона употребляется более четырехсот раз, при этом только единожды по отношению к природе (<.> his locis delectemur — De amic. XIX, 68). К. Наук1 предлагает перевод «uns hingezogen fuhlen» («нас привлекает»). В тех случаях, когда Цицерон хочет показать, что местность красива и ему приятна, он употребляет слово amoenus и его производные. Насколько можно судить по текстам, amoenitas, как правило, выражается у на

1 М. Tullii Ciceronis Laelius sive de amicitia dialogue / Erkl. von C. W. Nauk. 4 Aufl. Berlin, 1863. Ad locum. шего автора в здоровом климате (De leg. II, 3, 2; De orat. И, 290, 4) и расположении вблизи воды (моря — Att. XII, 19, 1 или реки — Q. fr. Ill, 1,1). Следовательно, отрывок из «De amicitia» едва ли поможет сделать вывод об эстетических пристрастиях Цицерона, подход которого здесь, скорее, практический. Неприятная сторона пейзажа уравновешивается психологическим аргументом — наличием предварительного знакомства с местностью, привычкой. В определенном смысле перед нами развитие мотива любви к бедному отечеству. Таким образом, едва ли можно согласиться с Э. Боуэном,1 который полагал, что Цицерон в большей степени ценил дикую природу, нежели остальные римские авторы.

Глагол delectare, употребленный в значении 'получать эстетическое удовольствие' (от созерцания природы), появляется только в более поздней литературе. Встречается он, в частности, у Авзония. Поэт описывает берега Мозеллы и отмечает, что их видом любуются не только люди, но и божества (XX, 169):

Non solos homines delectat scaena locorum («Вид местности вызывает удовольствие не только людей»). Вообще, умение выразить восхищение окружающим пейзажем, который выходит за рамки стандартного locus amoenus, в латинской литературе проявляется достаточно поздно. Наиболее отчетливо оно выражено, на наш взгляд, в нескольких отрывках из упомянутой поэмы Рутилия Намациана. Сюда можно отнести приведенные выше строки (I, 189-190): Respectare iuvat vicinam saepius urbem Et montes visu deficiente sequi.

В другом месте поэт пишет: «Я издалека любуюсь лесистыми вершина-2 в ми Игилия» («Eminus Igilii silvosa cacumina miror» — I, 325). Наконец, он восторженно описывает пизанскую гавань (I, 531-540), выражая свое восхи

1 М. Tulli Ciceronis Laelius de amicitia / Ed. with Intr. and Comment, by E. W. Bowen. Boston; N. Y.; Chicago, 1909. Ad locum. y

Остров у западного побережья Италии к северу от Рима. щенное изумление словами «contiguum stupui portum» («я поразился гавани неподалеку» — 531) и «mira loci fades» («удивителен вид местности» — 533). Бухты — частый предмет поэтического изображения,1 необычность же рассказа Рутилия Намациана заключается в том, что его гавань открыта всем ветрам и волнующемуся морю (спокойная вода обычно представляется главным достоинством бухты).

Итак, на примере леса и гор были рассмотрены некоторые аспекты восприятия римлянами дикой природы. Можно утверждать, что сдержанно-негативное отношение к этим элементам пейзажа объясняется, с практической точки зрения, бесполезностью этих территорий для земледелия — и отсюда мотив их покорения и освоения; а также труднопроходимостью и множеством сокрытых опасностей. Лес и горы могли и не вызывать отрицательных ассоциаций, но это возможно в тех случаях, когда речь идет о родной местности или же если описание выполнено в традиции locus amoenus. В то же время в римской литературе встречаются описания (в частности, Plin. Ер. I, 6; Sen. Ер. 41,3), которые важны для иллюстрации подспудно происходивших перемен в подходе к изображению нестереотипного пейзажа. О том, что такие перемены намечались, свидетельствуют приведенные места из поэмы Рутилия Намациана, датируемой первой четвертью пятого века.

D) Представления о загробной жизни в латинской раннехристианской эпитафии

Языческие представления об Элизии оказали заметное влияние на христианскую традицию, и в частности, на христианские стихотворные эпитафии. Можно с уверенностью утверждать, что часть их имеет на себе отпеча

1 Самые ранние ранние примеры мы находим у Гомера (бухта циклопов — Od. IX, 136 sqq.' гавань лестригонов — X, 87 sqq.; бухта на Итаке — XIII, 96 sqq.). В латинской поэзии описания такого рода есть у Вергилия (Aen. I, 159 sqq.), Лукана (II, 613 sqq.), Силия Италика (XV, 220 sqq.) и др. ток описаний в духе locus amoenus. Остановимся на этом подробнее, предварительно рассмотрев отрывок из стихотворения Стация, в котором поэт употребляет прилагательное amoenus применительно к миру мертвых.

В «Утешении Флавию Урсу» по поводу смерти любимого молодого раба при описании страны мертвых поэт говорит о «приятном (!) молчании JTe-ты» («amoena silentia Lethes» — Silv. II, 6 100). Такой оксюморон мог бы показаться парадоксальным — действительно, о какой «приятности» идет речь? Однако немного выше сам автор дает читателю разъяснения: Стаций утешает Урса тем, что юноша непременно попадет в Элизий, то есть то место, с которым к тому времени были прочно связаны представления о блаженном пребывании после смерти. А. И. Доватур тонко отмечает,1 что в этом стихотворении серьезное утешение подменяется литературной игрой. Нужно сказать, что прилагательное amoenus и до Стация употреблялось применительно к Элизию. Так, например, Вергилий в «Энеиде» приводит слова Анхиза, который, обращаясь к Энею, говорит, что обитает не в Тартаре, а в Элизии среди «приятных сонмов благочестивых <людей>» («amoena piorum / concilia Elysiumque colo» — Aen., V, 734-735). To же самое прилагательное характеризует у Вергилия и растительность этой части подземного мира («amoena virecta» — Aen. VI, 638).

Прозаические эпитафии античности (как языческие, так и христианские) представляют собой тексты с четко регламентированной стандартизированной структурой. С одной стороны, обязательный набор сведений, сообщаемых о человеке, практически исключает возможность импровизации. С другой, — сама ограниченность пространства надгробного камня, казалось бы, должна влиять на лаконичность подобных надписей.

1 Доватур А. И. Проводы Феофилы (CIRB 130) // Этюды по античной истории и культуре Северного Причерноморья / Под ред. А. К. Гаврилова, И. В. Куклиной, И. А. Левинской и др. СПб., 1992. С. 26-27.

Тем не менее, уже в III в. до н. э. в Риме начинают появляться поэтические эпитафии1 — значительно более пространные и гораздо в меньшей степени структурированные. Порядок и перечень сведений в них свободно варьируется, что, конечно, не исключает наличия определенных штампов. Стихотворные эпитафии, безусловно, представляют собой наиболее интересную часть латинских надгробных надписей. Именно на их примере можно попытаться проследить судьбу человека (точнее его тела и души) после смерти. Наиболее полно эти христианские надписи III-VII вв. н. э. представлены в изданиях Ф. Бюхелера2 и Дж. Де Росси.3

Часто сам факт принадлежности конкретной эпитафии к христианскому пласту культуры вызывает сомнения. Приходится констатировать, что публикация той или иной надписи в составе корпуса Де Росси, к сожалению, не всегда является доказательством ее христианского происхождения. Иногда в тексте эпитафий присутствуют формальные критерии, позволяющие считать его христианским: например, упоминание в тексте имени Христа, рая, воскресения или специфически христианских имен.4 В то же время есть и более спорные случат. Иногда, например, имя Бога в эпитафии употребляется в единственном числе, что, казалось бы, должно атрибутировать данный текст как христианский. Однако при более внимательном рассмотрении порой оказывается, что это лишь подтверждает широкое распространение в эпоху поздней античности монотеистических тенденций. В то же время обращение к богам

1 Сперва они появляются на надгробиях представителей знатных римских семей, а позднее распространяются более широко (Хоментовская А. И. Итальянская гуманистическая эпитафия: ее судьба и проблематика. СПб., 1995. С. 53).

Anthologia Latina sive poesis Latinae supplementum. Pars posterior. Carmina Latina epi-graphica / Conl. F. Buecheler. Fasc. 1-3. Lipsiae, 1895,1897,1926. у

Inscriptions Christianae Urbis Romae septimo saeculo antiquiores. Nova series / Colligere co-epit G. B. De Rossi. Romae, 1888.

4 Например, Adeodatus, Barnabas, Christophorus, Deusdedit, Deushabet etc., см.: Kajanto I. Onomastic Studies in the Early Christian Inscriptions of Rome and Carthage Helsinki, 1963. P.l 16 (Acta Instituti Romani Finlandiae. Vol. 2).

Манам в начале надписи далеко не всегда является безусловным доказательством языческого характера эпитафии.

Общим для поздней языческой и христианской традиций было представление о том, что после смерти судьбы тела и души различны: тело остается покоиться в земле, а душа устремляется в иные пределы. Принципиальным же отличием была убежденность христиан в том, что смерть плоти не является окончательной. Это мнение основывалось на вере во второе пришествие, воскресение, страшный суд и последующее воссоединение души и тела. Мотивы скорби и сетования на краткость жизни (столь характерные для языческих эпитафий) в христианских отступают на второй план.

Какова же участь души усопшего, согласно христианской доктрине? Отделившись от тела, душа пребывает в особом месте, чтобы впоследствии (после страшного суда) соединиться с телом и оказаться в раю или в аду. Упоминание о таком временном местопребывании души мы находим, в частности, у Тертуллиана, который называет его «refrigerium interim» (De anima 55, 58) — «временный покой».1 Кассиодор также полагал, что благочестивые люди обретают полное блаженство не сразу после смерти («<.> iustis hominibus exutis corpore non statim perfecta beatitudo datur» — Expos. Psalm. 24,12).2 Исключением из этого правила были лишь души святых мучеников, попадавшие сразу в рай3. Впрочем, единомыслия в этом вопросе не было. Так, еще ранее поэт Павлин из Нолы (ученик Авзония, принявший христианство) высказал предположение, что непосредственно в рай могут попадать души не только праведников. В стихотворном утешении на смерть мальчика Цельса 8

1 Буквально это слово означает охлаждение, однако в христианской традиции оно почти стало синонимом слова покой. «Благочестивым людям, расставшимся с телом, совершенное блаженство дается не сразу».

3 Kajanto I. Classical and Christian: Studies in the Latin Epitaphs of Medieval and Renaissance Rome Helsinki, 1980. P. 57 (Annales Academiae Scientiarum Fennicae. T. 203). лет Павлин утверждает, что душа этого ребенка окажется в раю сразу после смерти («inparadiso <.>/ inter odoratum ludit nemus» — XXXI, 584-585).1

Находят ли представления о временном месте пребывания души до воскресения отражение в раннехристианских эпитафиях? Приходится отметить, что эти надгробные надписи остаются практически в стороне от указанных эсхатологических тонкостей. Возможно, сами законы жанра не располагали к ученым рассуждениям. Правдоподобным кажется и предположение И. Кайянто2 о том, что попытка расширить круг душ, обретающих вечное блаженство сразу после смерти, была связана с желанием утешить родственников.

Слова rejrigerium | rejrigerare (напомним, что они могли означать временное местопребывание души до воскресения) встречаются в эпитафиях нечасто. К тому же они вполне могут быть употреблены и применительно к раю. Единственным, на наш взгляд, примером, где rejrigerare может означать временное местопребывание души, служит эпитафия епископа Александра VI в. (№ 1837):3

Huius anima refrigerat, corpus hie in pace quiescit Ressurectionem expectans futuram.(7-8) («Его душа упокоена, тело лежит здесь в мире, ожидая будущего воскресения»).

Итак, обычным представлением, нашедшим отражение в раннехристианской эпитафии, является непосредственное попадание души после смерти в рай. До сих пор мы не говорили о том, как именно он изображается и какие

1 «Он играет в благоуханной роще в раю» (латинский текст приводится по изданию: Pauli-nus Nolanus. Carmina/ Ed. G. de Hartel. Vindobonae, 1894 (Corpus scriptorum ecclesiasticorum Latinorum. Vol. 30)).

2 Kajanto I. The Hereafter in Ancient Christian Epigraphy and Poetry / Arctos. Vol. XII (1978). P. 33.

3 Нумерация по изданию: Anthologia Latina <.> Carmina epigraphica/ Rec. F. Buecheler. лексические средства для этого используются. Остановимся на этом подробнее.

Хотя чаще всего о рае говорится описательно или метонимически («лучшее место» № 1427; «лучшая жизнь» № 1527; «царство» №306, 671 и т. д.), мы имеем ряд примеров употребления и специального слова: paradi(y)sus (всего 10 примеров). Канонические тексты Ветхого и Нового заветов не дают развернутых описаний рая. Так, в Вульгате paradisus встречается в книге Бытия (2, 8-10; 2,16), в книге пророка Иезекииля (28, 13; 31, 8-9) и в Апокалипсисе (2, 7). Совершенно очевидно, что во всех этих текстах paradisus употребляется в этимологическом значении — то есть сад. Что же мы узнаем об этом «paradisus voluptatis» — «саде блаженства» (Быт. 2, 8)? В центре его находится древо жизни (Быт. 2, 9; Апок. 2, 7). Плоды всех деревьев, там произрастающих, съедобны (Быт. 2, 16). Рай орошается рекой (Быт. 2, 10). Из растений упоминаются кедры (Иезек. 31,8).

Эта едва намеченная тенденция изображения рая в виде прекрасного сада получает дальнейшее развитие. Так, например, в житии1 мученика Сатира, казненного в начале III в., приводится сон, рисующий место, в которое святой должен попасть после смерти, как «обширное пространство» («spatium grande» — Passio sanctarum Perpetuae et Felicitatis 11,5), напоминающее сад с деревьями («viridiarium arbores habens»); далее говорится о розах и всевозможных цветах. В приведенной выше цитате из Павлина (XXXI, 585) атрибутом рая становится благоуханная роща («odoratum <.> nemus»).

В эпитафиях есть два примечательных примера достаточно пространного описания paradisus. Первый текст датируется 382 г. Это надгробие некоей Феодоры из Рима, умершей в возрасте 21 года:

Inde <per> eximios paradisi regnat odores, Tempore continuo vernant ubi gramina rivis,

1 Житие св. Сатира является продолжением житий св. Перпетуи (Perpetua) и Фелицитаты (Felicitas) (текст приведен по изданию: The Acts of the Christian Martyrs / Ed. by H. Musurillo. Vol. 1. Oxford, 1972. P. 106-130).

Expectatque deum superas quo surgat ad auras (№ 669, 6-8) («Затем она царствует среди изумительных ароматов рая— там, где вечно, благодаря рекам,1 зеленеет трава — и ожидает Бога, чтобы с ним вознестись»).

Вторая эпитафия относится к середине V в. Она была найдена в Арела-те, римской колонии в Норике. О Хиларии, прожившем праведную жизнь, говорится:

Nec mirum, si post haec meruit tua limina, Chr[ist]e, Angelicasque domos intravit et aurea regna, Divitias, paradise, tuas, flagrantia semper Gramina et halantes divinis floribus hortos Subiectasque videt nubes et sidera caeli (№ 688, 12-16) («Неудивительно, если после этого он удостоился твоих пределов, Христос, и вступил в ангельские дома и золотое царство. Он зрит твои богатства,

0 рай, всегда свежую траву, сады, благоухающие божественными цветами, лежащие внизу облака и звезды неба»).

Из этих примеров очевидно, что ветхозаветная традиция изображения рая как сада Эдема соединяется здесь с поэтической традицией locus amoenus. Перед нами некоторые элементы этого топоса: цветы, трава, ручей, благоухающий сад. Кроме того в этих эпитафиях прослеживается мотив, общий для «идеальной местности» и описаний «золотого века»: представление о вечно л продолжающемся блаженстве и вечной весне.

Прочие упоминания paradisus в эпитафиях не содержат почти никаких подробностей. Так, в надгробии IV в., принадлежащем С. Петронию Пробу, сказано, что тот «блаженно живет в вечной обители рая» («vivit in aeterna

1 Вероятно, rivis в этом месте нужно понимать инструментально: как и в приведенной

Ф. Бюхелером параллели из «Буколик» Вергилия («Nec lacrimis crudelis Amor nec gramina rivis / пес cytiso saturantur apes nec fronde capellae» — Eel. X, 29-30). Однако, нельзя совершенно исключить и возможность Ablativus loci (тогда — «на реках»). л

Vernant. gramina» (№ 669,7). paradisi sede beatus» — № 1347, 23); в других эпитафиях упоминаются пиры (epulae) и богатства (opes) рая (№ 1447, 1387).

Где же, согласно христианским представлениям, находился рай? Стройную концепцию эмпирея предстояло еще только в XIII в. разработать Фоме Аквинскому. Раннехристианская эпитафия усваивает античные представления о вознесении души на небо к звездам, помещая там рай. При этом в стихотворных текстах часто используются слова caelum, caelestia regna и особенно astra как синонимами paradisus для обозначения места, куда души попадают после смерти.1 Вообще мысль о том, что душа спускается в тело со звезд, со смертью освобождается и затем вновь возвращается на небо является общим местом в представлениях поздней античности.2 Впрочем, звезды как символ грядущей славы встречаются уже у Вергилия: Аполлон обращается к Юлу, одержавшему победу над рутулами, со словами: «Sic itur ad astra» (Aen. IX, 641). О превращении души Юлия Цезаря в звезду рассказывает Овидий (Met. XV, 840 sqq.). Тот же автор завершает «Метаморфозы» словами о том, что его лучшая часть вознесется к звездам, а имя станет бессмертным (Met. XV, 875-6). По всей видимости, в античной поэтической традиции желание посмертной славы в известной степени может соответствовать христианским чаяниям вечной жизни.

В то же время можно видеть, что проникновения иных языческих воззрений в раннехристианскую эпитафию крайне редки. Так, например, душа усопшего христианина оказывается на Олимпе, то есть в раю (№ 758). Пребывание теней в Элизии — топос языческой эпитафии. В христианских же текстах мы обнаружили всего два подобных примера. На надгробии Фесты из Нарбона V в. написано: «<.> Elysium ingrederis»4 (№ 1443, 1). Этот текст безусловно христианский, поскольку об усопшей далее сказано, что она «све

1 Например, см. № 569,1206,1371 и т. д.

2 Kajanto I. Classical and Christian. P. 69.

3 «Так поднимаются {букв, идут) к звездам».

4 «Ты вступаешь в 3.zzzz2 . дуща в ангельском законе» («angelicae legis docta» — № 1443 В, 1). В пользу христианского происхождения следующей эпитафии может свидетельствовать изображение на камне буквы Т в виде креста. Если это предположение верно, то вся Елисейская роща оплакивает христианина по имени Марин («Quern nemus Aelysium (sic) Marinum conclamat omne» — № 766,3).

Таким образом, мы видим, что христианская эпитафия очень неохотно допускает проникновение языческих верований и, по всей вероятности, сознательно от них дистанцируется. Это тем более примечательно, что в последующие века картина разительно меняется. Примеры текстов, приведенные в фундаментальном исследовании А. И. Хоментовской об итальянской гумани-стичекой эпитафии, показывают,1 что классицистические мотивы (например, уже упомянутый Элизий или мотив зависти богов) очень часто встречаются в эпитафии этого периода.

Важными элементами христианской догмы являются вера в последующее воскресение и страшный суд. Несмотря на плохую сохранность текстов и небесспорные конъектуры, по всей видимости, можно утвеждать, что страшл ный суд все же упоминается в двух эпитафиях. Речь о воскресении идет значительно чаще.3 В то же время удивительно, что абсолютное большинство эпитафий о воскресении умалчивает. Р. Латтимор4 решительно заявляет, что тексты такого рода не следует признавать каноническими. С ним спорит И. Кайянто,5, утверждая, что поскольку все христиане верили в воскресение, то не было необходимости упоминать о нем (тем более на ограниченном пространстве эпитафии). Мы склонны присоединиться ко второму мнению, ведь в противном случае большую часть эпитафий пришлось бы признать еретич-ными.

1 Хоментовская А. И. Итальянская гуманистическая эпитафия.С. 158.

2 №684,4 и 1423, 13.

3 Например, № 656,9-10; 724,7; 1837, 8 и т. д.

4 Lattimore R. A. Themes in Greek and Latin Epitaphs. 2nd Ed. Urbana, 1962. P. 304-316.

5 Kajanto I. The Hereafter in Ancient Christian. P. 48.

Подведем некоторые итоги. Представления о жизни после смерти в раннехристианской эпитафиии отражают важнейшие элементы данной религии: различную судьбу тела и души, веру в воскресение и страшный суд. При этом надгробные надписи, в основном, избегают вдаваться в эсхатологические тонкости, помещая душу непосредственно в рай, минуя ее временное местопребывания, о котором говорят Отцы Церкви. В описании рая ясно прослеживается поэтическая традиция locus amoenus и «золотого века». Раннехристианская эпитафиия инкорпорировала идеи поздней античности о вознесении души к звездам. При этом прочие языческие представления о посмертной участи человека практически игнорируются— черта, отличающая раннюю эпитафиию от гуманистической.

Заключение диссертации по теме «Классическая филология, византийская и новогреческая филология», Бударагина, Ольга Владимировна

Заключение

В настоящей работе предпринята попытка исследования изображения природы в творчестве поэта IV в. н. э. Клавдия Клавдиана, последнего из крупных поэтов языческого периода древнеримской литературы. Не являясь центральной темой его творчества, в котором преобладают сочинения резко заостренного политического характера, пейзаж и некоторые явления природы, тем не менее, представлены в поэзии Клавдиана, причем в некоторых его произведениях (таких как «Апон» и «Нил») они вынесены в заглавие. Подход к изображению природы в крупных сочинениях Клавдиана, то есть панегириках, инвективах и поэме «Похищение Прозерпины» практически не обусловлен жанровой принадлежностью произведения. Описания природы оказываются в центре только «Carmina minora», то есть меньших по объему произведений автора. При этом Клавдиана привлекает в природных явлениях описание необычного— черта, которую он наследует от александрийских поэтов. Отметим, что изображение природы Клавдианом, в целом, оказывается в традиции экфрастических описаний античности.

Трудность изучения того, как в античности воспринималась природа, заключается в необходимости различать непосредственное восприятие, передающее личные впечатления от созерцания окружающего мира, и восприятие опосредованное, при котором авторы описывают природу, опираясь на определенную литературную традицию. Отметим, что вторая тенденция отчетливо превалирует.

В результате изучения поэтического наследия Клавдия Клавдиана нам удалось прийти к следующим выводам: рассмотрев на примере леса и гор восприятие римлянами дикой природы, мы полагаем, что: а) сдержанно-негативное отношение к этим элементам пейзажа объясняется, с практической точки зрения, бесполезностью этих территорий для земледелия — и отсюда мотив их покорения и освоения; а также труднопро-ходимостью и множеством скрытых опасностей; b)лес и горы не вызывают отрицательных ассоциаций в тех случаях, если речь идет о родной местности или же если описание выполнено в традиции locus amoenus; c) в то же время в римской литературе встречаются описания (в частности, Plin. Ер. I, 6; Sen. Ер. 41, 3), целью которых не является выражение восхищения дикой природой, однако они важны для иллюстрации подспудно происходивших перемен в подходе к изображению нестереотипного пейзажа. О том, что такие перемены намечались, свидетельствуют места из поэмы Рутилия Намациана (De reditu suo I, 189-190; 325; 531-540).

Поэтическая традиция locus amoenus и «золотого века» ясно прослеживается в раннехристианских эпитафиях при описании рая.

У Клавдиана имеются два описания природы, подходящих под тип locus amoenus: отрывок из «Эпиталамия на бракосочетание Гонория и Марии» (X, 49-71), и пассаж из второй книги поэмы «Похищение Прозерпины» (И, 88-136). Первый из названных отрывков имеет также черты изображений «золотого века».

Делается попытка уточнить признаки так называемого locus horridus: этот топос противопоставляется locus amoenus не по принципу «красивая — некрасивая местность» (как, казалось, должно было бы быть), а на том основании, что locus horridus прямо (или опосредованно) связан с подземным миром, и отсюда его «неприятность».

Описанием, подходящим под такое определение «ужасной местности» у Клавдиана является отрывок из инвективы «Против Руфина» (И, 466468) и — отчасти — изображение священной рощи возле реки Акид (De raptu III, 332-356). В первом из эпизодов поэт говорит о Коците и Флегетоне, реках подземного царства, и использует inamoenus для их характеристики. Причина того, что эти водные потоки «лишены прелести» лежит не в эстетической плоскости, а в том, что они связаны с миром мертвых, отсюда и отрицательный эпитет. В широком смысле такое словоупотребление Клавдиана опирается на традицию определения жизни богов и подземного царства через отрицательные эпитеты: таким образом, мир богов противопоставляется миру людей. Непосредственными же предшественниками Клавдиана в употреблении прилагательного inamoenus можно считать Овидия (Met. X, 15) и Стация (Theb. I, 89).

В «Descriptio portus Smymensis» (Carm. min. И) и «Est in conspectu longe locus» (Carm. min. V) Клавдиан умело варьирует традиционные экфразы типа «est locus», а также описания бухт.

Делается предположение об источнике мотива сознательного раскрытия водой своих тайн (идиллия «Aponus» (XXVI, 33-34) и поэма «Похищение Прозерпины» (III, 114-117)): в качестве возможного прототипа предлагается рассматривать отрывок из «Мозеллы» Авзония (55-62). Установление источника мотива в данном случае может помочь в решении вопроса более общего порядка. Вопроса, который на данном этапе является дискуссионным, — о влиянии поэзии Авзония на Клавдиана (так, К. Мюлнер не находит следов этого влияния; А. Камерон, включая Авзония в круг чтения Клавдиана, не приводит, тем не менее, подтверждающих аргументов).

Делается попытка выяснить значение существительного exhibitio в тексте Кассиодора, описывающего Апон (Var. ер. II, 39, 37). Если в тексте Кассиодора действительно указывается на существование купальни для женщин, построенной в силу каких-то причин отдельно, то не исключено, что значения 'предоставление' (praebitio) и 'использование' (usus) в данном случае можно было бы объединить: ведь речь идет об использовании предоставленного бассейна.

Клавдиан часто использует сравнения как одно из поэтических образных средств. Это относится не только к количеству similes в его стихах, но их значимости в произведениях поэта. Сравнения с неживой природой занимают достаточно скромное место в ряду прочих клавдиановских сравнений — на их долю выпадает приблизительно 1/6 часть от общего числа (сравнений с живой природой (животными и птицами) у нашего автора значительно больше).

В целом, Клавдиана едва ли можно назвать новатором в области используемых сравнений: для большей их части находятся литературные предшественники. Имея в качестве отправной точки один (или несколько) текстов предшественников, поэт стремится к тому, чтобы оригинал был узнаваем, но в то же время он варьирует, и тем самым развивает тему.

Поэт использует практически все многоообразие лексических средств (союзов, наречий и частиц), вводящих сравнения.

На основании рассмотрения источника сравнения из «Похищения Прозерпины» (II, 98-100) делается вывод о том, что в употреблении слова intervirere важна не столько цветовая составляющая, сколько приставка глагола: радуга видна среди облаков. Использование редкого слова объясняется, по-видимому, желанием процитировать Стация (Theb. VI, 336). По всей вероятности, заимствование intervirere должно быть отнесено к типу, который А. Камерон определил как заимствование без учета контекста оригинала.

В римской литературе (и в первую очередь, поэзии), появляются метафоры, которые было предложено условно называть архитектурными: природные объекты сравниваются с определенными типами построек (театрами, амфитеатрами и арками). Наибольшее количество примеров приходится на литературу эпохи поздней империи, а именно IV-V в. н. э. В качестве возможных причин возникновения подобных сопоставлений предлагается сходство по форме и (иногда) по функции. В выборе именно этих сооружений в качестве объекта сравнения реализуется похвала цивилизации и природе, облагороженной человеком. Другая причина чисто литературного свойства: риторика позволяла противоположностям свободно перетекать друг в друга. А отсюда и возможность сопоставления созданного природой и человеком, то есть естественных и рукотворных объектов.

Несмотря на то, что Клавдиан чаще своих предшественников использует прилагательное vitreus, поэт обращает внимание только на одну характеристику стекла — его цвет, и поэтому рассматриваемое прилагательное у Клавдиана всегда означает 'зеленовато-голубой'. Таким образом, поэт использует то значение прилагательного, которое, по всей видимости, является первичным.

Прилагательное vitreus употребляется в поэзии значительно чаще, чем существительное, и, начиная с «серебряного века» в поэзии можно наблюдать тенденцию вытеснения существительного vitrum прилагательным.

Для прилагательного vitreus далеко не всегда можно прийти к уверенному выводу в пользу перевода 'прозрачный' или 'зеленовато-голубой'. Если попытаться обобщить дошедший поэтический материал, то нам представляется, что в тех случаях, когда это определение характеризует море (то есть большие водные просторы), vitreus скорее обозначает цвет; в тех же случаях, когда этот эпитет употребляется по отношению к меньшему водному пространству (источнику, ручью, реке), vitreus скорее обозначает отсутствие цвета и прозрачность.

Именно в поэзии Горация отразились все обсуждавшиеся свойства стекла: зеленовато-голубой цвет, прозрачность, блеск и хрупкость — многообразие, не встречающееся более ни у кого из поэтов следующих поколений.

162

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Бударагина, Ольга Владимировна, 2006 год

1. Клавдиан (издания в хронологическом порядке)

2. Claudi Claudiani poetae praegloriosissimi quae extant / C. Barthius rec. et animadversionum librum adiecit. Hanoviae, 1612. — 320 C.

3. CI. Claudiani quae exstant varietate lectionis et perpetua adnotatione illustrata a Io. M. Gesnero. T. 1-2. Lipsiae, 1759. 417 C.

4. Claudii Claudiani opera quae extant omnia ad membranarum veterum fidem castigata. Cum notis integris M. A. Delrii, St. Claverii et Th. Dempsteri, auctoribus N. Heinsii et ineditis P. Burmanni <.>. Amstelodami, 1760. -360 C.

5. Claudii Claudiani opera omnia ex editione P. Burmanni Secundi cum notis et interpretatione in usum Delphini variis lectionibus notis variorum re-censu editionum et codicum et indice locupletissimo accurate recensita. Vol. 13, Londini, 1821.-378 C.

6. Claudiani opera quae suis variorumque notis illustravit E. Doullay. Vol. 1-2. Parisiis, 1836.

7. Claudii Claudiani carmina / Rec. L. Jeep. Vol. 1-2. Lipsiae, 18761879.

8. Claudii Claudiani carmina / Rec. Th. Birt. Berolini, 1892 (Monumenta Germaniae Historica. Auctorum antiquissimorum T. 10). 610 C.

9. Claudii Claudiani carmina / Rec. J. Koch. Lipsiae, 1893. 312 C.

10. Claudian / With an English Transl. by M. Platnauer. Vol. 1-2. London, 1922 (=1968).

11. Claudien: Oeuvres completes / Trad, nouvelle avec notice et notes par V. Crepin.Vol. 1-2. Paris, 1933.1 l.La guerra gotica / A cura di D. De Venuto. Roma, 1968 (Testi e studi per la scuola universitaria: Testi 5). 69 C.

12. Claudian. De raptu Proserpinae/ Ed. with an Intr. and Comm. by J. B. Hall. Cambridge, 1969. 176 C.

13. Claudian's in Rufinum/ An Exegetical Comm. by H. L. Levy. Cleveland, 1971 (Philological Monographs of the American Philological Association. Vol. 30).- 154 C.

14. Claudii Claudiani carmina / Ed. J. B. Hall. Leipzig, 1985. 273 C.

15. Claudian. De raptu Proserpinae / Ed. with Intr., Transl. and Comm. by C. Gruzelier. Oxford, 1993.-216 C.

16. Claudien. Oeuvres/ Texte et. et trad, par J.-L. Charlet. T. 1-2. Paris, 1991-2000.

17. Клавдиан// Поздняя латинская поэзия/ Под ред. С. Апта, М. Гаспарова, С. Ошерова и др. М., 1982. С. 191-280.1. Авзонийиздания в хронологическом порядке)

18. D. Magni Ausonii opuscula / Rec. С. Schenkl. Berolini, 1883 (Monu-menta Germaniae Historica. Auctorum antiquissimorum T. 5).

19. Decimi Magni Ausonii Burdigalensis opuscula / Rec. R. Peiper. Leipzig, 1886.

20. D. M. Ausonii Mosella: La Moselle d'Ausone / Ed. critique et trad. fran9aise par H. de La Ville de Mirmont. Bordeaux; Paris, 1889.

21. Die Moselgedichte des Decimus Magnus Ausonius und des Venantius Fortunatus / Hrsg. und erkl. von C. Hosius. Marburg, 1909.

22. Ausonius / With an English Translation by H. G. E. White. Vol. 1-2. London; Cambridge, Massachusetts, 1919 (=1951).

23. Ausone. Oeuvres en vers et en prose / Trad, nouvelle de M. Jasinski. T. 1-2. Paris, 1934-1935.

24. D. Magnus Ausonius. Mosella: Ausone La Moselle / Ed., introd. et comm. de Ch.-M. Ternes. Paris, 1972.

25. Decimi Magni Ausonii Burdigalensis opuscula / Ed. S. Prete. Leipzig,1978.

26. The Works of Ausonius / Ed. with Intr. and Comment, by R. P. H. Green. Oxford, 1991.

27. Decimi Magni Ausonii Opera / rec. R. P. Green. Oxonii, 1999.

28. Авсоний: Стихотворения / Изд. подг. M. JI. Гаспаров. М., 1993 (Литературные памятники / Отв. ред. С. С. Аверинцев).

29. Прочие авторы (тексты, комментарии и переводы)

30. Anthologia Latina sive poesis Latinae supplementum. Pars posterior. Carmina Latina epigraphica / Conl. F. Buecheler. Supplementum cur. E. Lommatzsch. Fasc. 1-3. Lipsiae, 1895, 1897, 1926.

31. Anthologia Latina / Rec. D. R. Shackleton Bailey. Fasc. 1- Stugar-diae, 1982-.

32. Appendix Vergiliana / Rec. et adnot. critica instr. W. V. Clausen, F. R. D. Goodyear, E. J. Kenney, J. A. Richmond. Oxonii, 1966.

33. Apuleius' Golden Ass / Ed. by B. L. Hijmans Jr., R. Th. van der Paardt. Groningen, 1978. P. 67.

34. Aristotle. The "Art" of Rhetoric/ With an Engl. Transl. by J. H. Freese. London, 1947.

35. Bucolicorum Graecorum Theocriti, Bionis, Moschi reliquiae / Rec. H. L. Ahrens. Ed. 2. Lipsiae, 1909.

36. Cardano G. De subtilitate. Lugduni, 1662.

37. The Letters of Cassiodorus Being a Condenced Translation of the Variae Epistolae of Magnus Aurelius Cassiodorus Senator / With an Intr. by Th. Hodgkin. London, 1886.

38. M. Tulli Ciceronis Laelius de amicitia / Ed. with Intr. and Comment, by E. W. Bowen. Boston; N. Y.; Chicago, 1909.

39. M. Tullii Ciceronis Laelius sive de amicitia dialogus / Erkl. von C. W. Nauck. 4. Aufl. Berlin, 1863.

40. Ciceron. L'amitie / Texte et. et trad, par L. Laurand. Paris, 1928.

41. Coleridge S. T. Table Talk. London, 1833.

42. Magni Felicis Ennodii opera omnia / Rec. G. de Hartel. Vindobonae, 1882 (Corpus scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vol. 6).

43. Hesiod. Theogony / Ed. with Proleg. and Comm. by M. L. West. Oxford, 1966.

44. Hesiodi Theogonia, Opera et dies, Scutum / Ed. Fr. Solmsen. Frag-menta selecta / Ed. R. Merkelbach et M. L. West. Ed. 3. Oxonii, 1970.

45. The Homeric Hymn to Demeter / Ed. by N.J.Richardson. Oxford,1974.

46. Q. Horati Flacci Carmina. Liber Epodon / With Intr. and Notes by J. Gow. Cambridge, 1896.

47. Q. Horatius Flaccus. Oden und Epoden / Erkl. v. A. Kiessling. 5 Aufl. besorgt v. R. Heinze. Berlin, 1908.

48. Horati Flacci Opera/ With Notes by T.E.Page, A. Palmer, A. S. Wilkins. London, 1933.

49. The Works of Horace / Ed. E. C. Wickham. Vol. 1-2. Ed. 3. Oxford, 1891-1896.

50. A Commentary on Horace «Odes»: Book 1-2/By R.G.M.Nisbet, M. Hubbard. Oxford, 1970 (=2001).

51. M. Iuniani Iustini Epitoma historiarum Philippicarum Pompei Trogi ex rec. F. Ruehl. Lipsiae, 1886.

52. Libanii sophistae orationes et declamationes ad fidem codicum manu-scriptorum recensuit et perpetua adnotatione illustravit I. Reiske. Vol. 1-4. Al-tenburgi, 1797.

53. Libanius. Opera / Rec. R. Foerster. Vol. 1-12. Lipsiae, 1903-1927.

54. M. Tullii Ciceronis Laelius de amicitia dialogus mit einem Kommentar / Hrsg. von M. Seyffert. 2. Aufl. besorgt von C. F. W. Miiller. Leipzig, 1876.

55. M. Annaei Lucani Belli civilis libri decern editorum in usum ed. A. E. Housman. Oxonii, 1950.

56. Titi Lucreti Can De rerum natura libri sex / Ed. by C. Bailey. Vol. 1-3. Oxford, 1947.

57. M. Valerii Martialis Epigrammata cum notis Farnarii et variorum, geminoque indice turn rerum turn auctorum, accurante C. Schreveli. Lugduni Batavorum, 1670.

58. Martial. Epigrammes / Texte et. et trad, par H. J. Izaak. Т. I. Paris,1930.

59. Menander Rhetor / Ed. with Transl. by D. A. Russel and N. G. Wilson. Oxford, 1981.

60. Qvidius Naso. Metamorphosen / Komm. v. F. Bomer. Bde 1-7. Heidelberg, 1969-1986.

61. P. Ovidii Nasonis Metamorphoses / Ed. W. S. Anderson. Stutgardiae et Lipsiae, 1991.

62. P. Papinius Statius. Silvae Book II / A Comm. by H.-J. Van Dam. Leiden, 1984.

63. Paulinus Nolanus. Carmina/ Ed. G. de Hartel. Vindobonae, 1894 (Corpus scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vol. 30).

64. Pline l'ancien. Histoire naturelle/ Texte et., trad, et comm. par J. Beaujeu. Paris, 1950.

65. Poetae Latini minores / Rec. et emend. A. Baehrens. Vol. 1-5. Lipsiae, 1879-1883.

66. Poetae melici Graeci / Ed. D. L. Page. Oxford, 1962.

67. Poetarum elegiacorum testimonia et fragmenta / Ed. B. Gentili, C. Prato. P. 1-2. Leipzig, 1979.

68. Rutilio Namaziano. De reditu suo / Col comm. di A. Giannotti Villa. Firenze, 1949.

69. L. Annaei Senecae Tragoediae / Rec. R. Peiper et G. Richter. Lipsiae,1902.

70. Servii Grammatici qui feruntur in Vergilii carmina commentarii / Rec. G. Thilo et H. Hagen. Vol. 1-2. Lipsiae, 1881-1883.

71. Aeneae Silvii Historia Bohemia / Ed. et in linguam Bohemicam verterunt D. Martinkova, A. Hadravova, J. Matl. Pragae, 1998.

72. Das Symposium der XII sapientes: Kommentar und Verfasserfrage / Hrsg. von Friedrich A. Berlin; New York, 2002 (Texte und Kommentare / Hrsg. von S. Dopp, A. Kohnken, R. Scodel. Bd 22).

73. Stace. Silvae/ Texte et. par H. Frere et Trad, par H. J. Izaak. Т. 1. Paris, 1992.

74. P. Papinius Statius. Silvae Book II / A Comm. by H.-J. Van Dam. Leiden, 1984.

75. Suetone. Vies des douze Cesars/ Texte et. et trad, par H. Ailloud. T. 1-3. Paris, 1989-1993.

76. Q. S. F. Tertulliani Opera omnia / Rec. F. Oehler. Lipsiae, 1854.

77. Словари и справочная литература

78. Античная литература в русских переводах XVIII-XX вв. / Сост. Е. В. Свиясов. СПб., 1998.

79. Дуров В. С. История римской литературы. СПб., 2000.

80. История римской литературы / Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. Т. 1-2. М., 1959-1962.

81. Кунина Н. 3. Античное стекло в собрании Эрмитажа. СПб., 1997.

82. Латинская синонимика Шмальфельда / Пер. А. Страхова. М.,1890.

83. Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка. Общеиндоевропейское состояние (вопросы реконструкции) / Отв. ред. Н. Н. Казанский. 2 Изд. Москва, 2001.

84. Albrecht М. von. Geschichte der romischen Literatur von Andronicus bis Boethius. 2. Aufl. Bde 1-2. Munchen; New Providence; London; Paris, 1994.

85. Baumgarten H. Compendium Rhetoricum: Die wichtigsten Stimmel (Eine Auwahl). Gottingen, 1998.

86. Breal M., Bailly A. Dictionnaire etymologique latin. 3e ed. Paris, 1891.

87. Chantraine P. Dictionnaire etymologique de la langue grecque: His-toire des mots. Paris, 1968.

88. Chastagnol A. Le Bas-Empire. 3 ed. Paris, 1997.

89. Concordantia in Carmina Latina Epigraphica / Ed. M. L. Fele, C. Cocco, E. Rossi, A. Flore. Vol. 1-2. Hildesheim; Zurich; New York, 1988.

90. Concordantia in Claudianum: A Concordance to Claudianus / Ed. by P. G. Christiansen. Hildesheim; Zurich; New York, 1988.

91. ErnoutA., MeilletA. Dictior^kire etymologique de la langue latine: Histoire des mots. 4e ed., Paris, 1967.

92. A Glossary of Later Latin to 600 A. D. / Compl. by A. Souter. Oxford,1949.

93. Hofmann J. J. Lexicon Universale. T. 1—4. Luchtmans, 1698. 99.1ndex verborum zur fnihgriechischen Lyrik / Von G. Fatouros. Heidelberg, 1966.

94. Jones A. H. M. The Later Roman Empire (284-602): A Social, Economic and Administrative Survey. London, 1964.

95. Lateinisches Hexameter-Lexicon: Dichterisches Formelgut von Ennius bis zum Archipoeta/ Zusammengestellt von O.Schumann. Bde4.1-4.5; 6. Munchen, 1979-1989 (Monumenta Germaniae Historica).

96. Lausberg H. Handbuch der literaturischen Rhetorik: Eine Grun-dlegung der Literaturwissenschaft. 3. Aufl. Stuttgart, 1990.

97. Lexicon der antiken christlichen Literatur / Hrsg. von S. Dopp und W. Geerlings. 2. Aufl. Freiburg; Basel; Wien, 1999.

98. Maly enzyklopedicky slovnik A-Z. Praha, 1972.

99. Menge H. Lateinische Synonymik / Durchgesehen und erweitert von O. Schonberger. 5. Aufl. Heidelberg, 1959.

100. Merguet H. Lexicon zu Vergilius mit Angabe samtlicher Stellen. Leipzig, 1912.

101. Nomenclator Philologorum von F.A.Eckstein. Leipzig, 1871 (=Hildesheim, 1966).

102. Norden E. Die Romische Literatur. 5. Aufl. Leipzig, 1954.

103. Oxford Latin Dictionary / Ed. by P. G. W. Glare. Oxford, 19681982.

104. Paulys Real-Encyclopadie der classischen Altertumswissen-schaft / Hrsg. von G. Wissowa u. a. Stuttgart, 1894-1980.

105. Piganiol A. L'Empire Chretien (325-395) / 2 ed. Paris, 1972.

106. Reallexicon fur Antike und Christentum / Hrsg. von Th. Klauseru. a. Stuttgart, 1950-.дц

107. Restoration et renouveau: la НйёгаШге latine de 284 a 374 apresr 1

108. Schmidt J. H. H. Handbuch der lateinischen und griechischen Synonymik. Leipzig, 1889.

109. Thesaurus Linguae Latinae editus auctoritate et consilio acade-miarum quinque Germanicarum Berolinensis Gottingensis Lipsiensis Monacen-sis Vindobonensis. Lipsiae, 1900-.

110. Totius latinitatis lexicon opera et studio A. Forcellini lucubratum <.> a J. Furlanetto.novo ordine digestum amplissime auctum atque emendatum cura et studio V. De-Vit. T. 1-6. Prati, 1858-1875.

111. Vanicek A. Etymologisches Wortebuch der Lateinischen Spra-che. Leipzig, 1881.

112. WaldeA., HofrnannJ. B. Lateinisches etymologisches Wortebuch. 3 Aufl. Bde 1-2. Heidelberg, 1930-1956.

113. ZehnackerH., Fredouille J.-Cl. Litterature latine. 2e ed. Paris,1993.1. Исследования

114. Бахилина Н. Б. История цветообозначений в русском языке. М., 1975.

115. Блаватский В. Д. Природа и античное общество. М., 1976.

116. Гаспаров М. Л. Авсоний и его время // Авсоний: Стихотворения / Изд. подг. М. JI. Гаспаров. М., 1993. С. 251-272 (Литературные памятники / Отв. ред. С. С. Аверинцев).

117. ГаспаровМ. JI. Поэзия риторического века// Поздняя латинская поэзия / Сост. М. Гаспаров. М., 1982. С. 5-33 (Библиотека античной литературы / Под ред. С. Апта, М. Гаспарова, С. Ошерова и др.).

118. ГаспаровM.JI. Топика и композиция гимнов Горация// Поэтика древнеримской литературы: Жанры и стиль / Отв. ред. М. JI. Гаспаров. М., 1989. С. 93-124.

119. Голенищев-Кутузов И. Н. Ренессансные литературы Западной и Восточной Европы: Сопоставительный обзор // Романские литературы: Статьи и исследования / Отв. ред. Е. М. Мелетинский. М., 1975.

120. Доватур А. И. Проводы Феофилы (CIRB 130)// Этюды по античной истории и культуре Северного Причерноморья / Под ред. А. К. Гаврилова, И. В. Куклиной, И. А. Левинской и др. СПб., 1992. С. 1127.

121. Корешков К. Дым отечества: О судьбе одного крылатого выражения / Абарис. № 5 (2004). С. 29-37.

122. Ростовцев М. Эллинистическо-римский архитектурный пейзаж. СПб., 1908.

123. Хоментовская А. И. Итальянская гуманистическая эпитафия: ее судьба и проблематика. СПб., 1995.

124. ЧубоваА. П. Искусство Европы I-IV веков: Европейские провинции Древнего Рима. М., 1970.

125. Чубова А. П. Древнеримская живопись. Л.-М., 1966.

126. AlbrechtM. von. Natur und Landschaft in der romischen Lyric dargestellt an Fruhlingsgedichten (Catull, 46; Horaz, carm. 1,4; 4,7; 4, 12)//

127. Ktema: Civilisations de l'Orient, de la Grece et de Rome antiques. Universite des sciences humaines de Strasbourg. Vol. 16 (1991). S. 147-159.

128. Albrecht M. von. Natura e paesaggio in Catullo// Giornate Filologiche "Francesco Delia Corte" П. Universita di Genova, 2001. P. 15-26.

129. Albrecht M. von. Roman Epic: An Interpretative Introduction. Leiden; Boston; Koln, 1999. P. 317-327.у

130. Andre J. Etudes sur les termes de couleur dans la langue latine. Paris, 1949.

131. BeyenH. G. Die pompejanische Wanddekoration von zweiten bis zum vierten Stil. Bde 1-2. Haag, 1938.

132. Block H. The Pagan Revival in the West at the End of the Fourth Century / The Conflict between Paganism and Christianity in the Fourth Century / Ed. by A. Momigliano. Oxford, 1963. P. 193-218.

133. Blumner H. Glas//RE. Bd 7.1. 1382-1394.

134. Bruere R. T. Lucan and Claudian: The Invectives// Classical Philology. Vol. 59 (1964). P. 223-256.

135. Cameron A. D. E. Claudian// Latin Literature of the Fourth Century / Ed. by J. W. Binns. London; Boston, 1974. P. 134-159.

136. Cameron A. D. E. Claudian: Poetry and Propaganda at the Court of Honorius. Oxford, 1970.

137. Cameron A. D. E. Rutilius Namatianus, St. Augustine and the Date of the «De reditu suo» // Journal of Roman Studies. Vol. 57 (1967). P. 3139.

138. Cameron A. D. E. Wandering Poets: A Literary Movement in Byzantine Egypt // Historia. Vol. 14 (1965). P. 470-509.

139. CerratoL. De Claudii Claudiani fontibus in poemate De Raptu Proserpinae // Rivista di filologia e di istruzione classica. Vol. 9 (1881). Torino. P. 273-395.

140. ChadwickN. Poetry and Letters in Early Christian Gaul. London, 1955.

141. Charlet J.-L. Aesthetic Trends in Late Latin Poetry (325^10) // Philologus. Bd 132. Heft 1 (1988). S. 74-85.

142. Charlet J.-L. L'Etna, la rose et le sang: Critique textuelle et symbolisme dans le De raptu Proserpinae de Claudien // Invigilata Lucernis. Rivista dell'Istituto di Latino, Universita di Bari. Vol. 9 (1987). P. 25-44.

143. Chastagnol A. Aspects de l'antiquite tardive. Roma, 1994.

144. Christiansen P. G. The Use of Images by Claudius Claudianus. The Hague; Paris, 1969.

145. The Conflict between Paganism and Christianity in the Fourth Century / Ed. by A. Momigliano. Oxford, 1963.

146. Clarke A. K. Claudian's Methods of Borrowing in «De raptu Proserpinae»// Proceedings of the Cambridge Philological Society. Vol. 181 (1950). P. 4-7.

147. Christianisme et formes litterature tardive en Occident // Entreti-ens XXIII (1976/1977).

148. Curtius E. R. European Literature and the Latin Middle Ages / Transl. from the German by W. R. Trask. Princeton, 1973.

149. DaviesJ. C. Was Cicero Aware of Natural Beauty? // Greece and Rome. 2nd Series. Vol. 18 (1971). P. 152-165.

150. Dawson Ch. M. Romano Campanian Mythological Landscape Painting. New Haven, 1944 (Yale Classical Studies / Ed. A. R. Bellibger. Vol. 9 (1944)).

151. DehonP.-J. Hiems Latina: Etudes sur l'hiver dans la poesie latine, d£s origines a l'6poque de Neron. Bruxelles, 1993 (Collection Latomus. Vol. 219).

152. Delachaux A. La Latinite d'Ausone: Etude lexicographique et grammaticale. Neuchatel, 1909.

153. Dilke O. A. W. Patterns of Borrowing in Claudian's «De Raptu Proserpinae» // Revue Beige de philologie et d'histoire. T. 43. № 1 (1965). P. 60-61.

154. Dill S. Roman Society in the Western Empire. 2 ed. London,1933.

155. Downey G. Ekphrasis// Reallexicon fur Antike und Christen-tum. Bd 4 (1959). Stuttgart. S. 921-944.

156. Eaton A. H. The Influence of Ovid on Claudian// Diss. Washington, 1943.

157. ElligerW. Die Darstellung der Landschaft in der griechischen Dichtung. Berlin; New York, 1975. (Untersuchungen zur antiken Literatur und Geschichte. Bd 15).

158. Fabbri P. Claudiano in Sicilia e il «Ratto di Proserpina» // Melanges F. Ramorino. Milano, 1927, 91-100.

159. Felgentreu F. Die praefationes Claudians: Bedingungen, Beschreibungen und Wirkungen einer poetischen Kleinform. Stuttgart; Leipzig, 1999.

160. Felgentreu F. Quo modo Claudianus in Stilichone consule lau-dando Ciceronam poetam imitatus est// Hyperboreus. Vol. 7. Fasc. 1-2 (2001). P. 276-282.

161. FoA. Osservazioni su alcune questioni relativi al «De raptu Proserpinae» di Claudiano // Quaderni Canateni. Vol. 1 (1979). P. 385-415.

162. FoucherF. Ciceron et la nature // Bulletin de Г Association G. Bude. 4 Serie. № 3 (1955). P. 32-49.

163. Fraenkel E. Horace. Oxford, 1957.

164. Fraenkel E. De media et nova comoedia quaestiones selectae / Diss. Gottingen, 1912.

165. Friedlander L. Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms. Bde 1-4. Leipzig, 1919-1921.

166. GeisslerW. Ad descriptionum historiam symbola/ Diss. Leipzig, 1916.

167. Glover T. R. Life and Letters in the Fourth Century. Cambridge,1901.

168. Gorier W. Vergilzitate in Ausonius' Mosella// Hermes. Bd 97 (1969). S. 94-114.

169. Gramlewicz S. Quaestiones claudianae. Vratislaviae, 1877.

170. GrimalP. Les jardins romains a la fin de la republique et aux deux premiers sciecles de l'empire; Essai sur le naturalisme romain. Paris, 1943.

171. GrimalP. «Les Metamorphoses» d'Ovide et la peinture paysagiste a l'epoque d'Auguste// Revue des etudes latines. T. 16. (1938) P. 145-161.

172. GruzelierC. Temporal and Timeless in Claudian's «De raptu Proserpinae» // Greece and Rome. Vol. 35 (1988). P. 56-72.

173. Giinther K. De Claudii Claudiani comparationibus / Diss. Pede-ponti (Erlangen), 1894.

174. Hall J. B. Claudian// Texts and Transmission/ Ed. by L. D. Reynolds. Oxford, 1983. P. 143-145.

175. HaB P. Der locus amoenus in der antiken Literatur: zu Theorie und Geschichte eines literaturischen Motivs. Bamberg, 1998.

176. HofmannH. Uberlegungen zu einer Theorie der nichtchristli-chen Epik der lateinischen Spatantike // Philologus. Bd 132 (1988). S. 101-159.

177. Hornsby R. A. Patterns of Action in the «Aeneid»: An Interpretation of Vergil's Epic Similes. Iowa City, 1970.

178. Horsfall N. Illusion and Reality in Latin Topographical Writing // Greece and Rome. Vol. 32. № 2 (1985). P. 197-208.

179. HosiusC. Die literarische Stellung von Ausons Mosellied // Philologus. Bd 81 (1925). S. 192-201.

180. Kajanto I. Classical and Christian: Studies in the Latin Epitaphs of Medieval and Renaissance Rome. Helsinki, 1980 (Annales Academiae Sci-entiarum Fennicae. T. 203).

181. Kajanto I. Onomastic Studies in the Early Christian Inscriptions of Rome and Carthage. Helsinki, 1963 (Acta Instituti Romani Finlandiae. Vol. 2).

182. Kajanto I. The Hereafter in Ancient Christian Epigraphy and Poetry / Arctos. Vol. XII (1978). P. 27-53.

183. KettemannR. Ovids Verbannungsort— ein "locus horribi-lis"? // Ovid: Werk und Wirkung. Т. 1. Frankfurt am Main, 1999. S. 715-735 (Studien zur klassischen Philologie / Hrsg. von W. Schubert. Bd 100).

184. Keuls E. Une cible de la satire: le locus amoenus // Les etudes classiques. Vol. 42 (1974). P. 265-275.

185. Knapp Ch. The love of Nature in Vergil // Classical Weekly. Vol. 14(1922). P. 49-51.

186. KrefeldH. Zum Naturgefuhl der Romer// Gymnasium. Bd64 (1957). S. 23-26.

187. La Ville de MirmontH. de. De Ausonii «Mosella». Parisiis,1892.

188. Lattimore R. A. Themes in Greek and Latin Epitaphs. 2 Ed. Ur-bana, 1962.

189. Lattimore R. A. The «Iliad» of Homer. Chicago, 1951.

190. Latin Literature of the Fourth Century / Ed. by J. W. Binns. London; Boston, 1974.

191. Leach E. W. The Rhetoric of Space: Literary and Artistic Representations of Landscape in Republican and Augustian Rome. Princeton, 1988.

192. Leach E. W. Sacral Idyllic Painting and the Poems of Tibullus' First Book // Latomus: Revue des etudes latines. T. 39 (1980). P. 47-69.

193. Lefevre E. Plinius-Studien I. Romische Baugesinnung und Landschaftsfassung in den Villenbriefen (II, 17; V, 6) // Gymnasium. Bd 84 (1977). S. 519-541.

194. Lodge T. Defence of Poetry. London, 1571.

195. Lovejoy A. O., Boas G. Primitivism and Related Ideas in Antiquity / With Supplementary Essays by W. F. Albright and P.-E. Dumont. Baltimore; London, 1935 (=London, 1997).

196. MacMullen R. Roman Imperial Building in the Provinces// Harvard Studies in Classical Philologie. Vol. 49 (1959). P. 207-235.

197. Marx F. Ausonius Lied von der Mosel // Rheinisches Museum fur Philologie. Heft. 4 (1931). S. 368-392.

198. MauA. Geschichte der decorativen Wandmalerei in Pompeji. Berlin, 1882.

199. Muellner C. De imaginibus similitidunibusque, quae in Claudiani carminibus inveniuntur. Vindobonae, 1893. P. 99-203 (Dissertationes phi-lologae Vindobonenses. Vol. 4).

200. Mugellesi R. II senso della natura in Seneca tragico // Argentea aetas. In memoriam E. V. Marmorale. Genova, 1973. P. 29-66.

201. Newbold R. F. Space and Scenery in Quintus of Smyrna, Claudian and Nonnus // Ramus. Vol. 10 (1981). P. 53-68.

202. NovakovaJ. Umbra: ein Beitrag zur dichterischen Semantik. Berlin, 1964.

203. Parry A. Lanscape in Greek Poetry// Yale Classical Studies. Vol. 15 (1957). P. 3-29.

204. Paschoud F. A quel genre litteraire le poeme de Rutilius Nama-tianus appartient-il? // Revue des etudes latinej.T. 57 (1979). P. 315-322.

205. Paschoud F. Une relecture poetique de Rutilius Namatianus// Museum Helveticum. Bd 35. Fasc. 4 (1978). P. 319-328.

206. PavlovskisZ. Man in an Artificial Landscape: The Marvels of Civilization in Imperial Roman Literature. Lugduni Batavorum, 1973.

207. PotzE. Claudians in Rufinum. Invective und Laudatio // Phi-lologus. Bd 134 (1990), S. 66-81.

208. ReekerH.-D. Die Landschaft in der Aeneis. Hildesheim, 1971 (Spudasmata. Bd 27).

209. Ribbeck O. Prolegomena critica ad P. Vergilii Maronis Opera maiora. Lipsiae, 1866 (=Hildesheim, 1966).

210. Romano D. Claudiano. Palerme, 1958 (Bibliotheca di cultura moderna. Vol. 49).

211. Romano D. Appendix Claudianea: Questioni d'Autenticita. Palermo, 1957.

212. RosenblumM. Luxorius: A Latin Poet among the Vandals. Together with a Text of the Poems and an English Translation. New York; London, 1961 (Records of Civilization: Sources and Studies. Vol. 62.).

213. Saint-Denis E. de. Le role de la mer dans la poesie latine. Paris,1935.

214. Schiesaro A. II «locus horridus» nelle «Metamorphosi» di Apuleio // Maia. Vol. 37 (1985). P. 211-223.

215. Schonbeck G. Der locus amoenus von Homer bis Horaz / Diss. Heidelberg, 1962.

216. Sear F. Roman Architecture. New York, 1982.

217. Segal Ch. P. Horace, Odes II, 6: Poetic Landscape and Poetic Imagination // Philologus. Vol. 113 (1969). P. 235-253.

218. Segal Ch. P. Landscape in Ovid's Metamorphoses: A Study in the Transformation of a Literary Symbol. Wiesbaden, 1969 (Hermes: Einzel-schriften, Heft 23).

219. ScmidtE. A. Sabinum: Horaz und sein Landgut im Licentztal. Heidelberg, 1993.

220. Smith P. L. Lentus in Umbra: A Symbolic Patterns in Vergil's «Eclogues» / Phoenix. Vol. 19 (1965). P. 298-304.

221. Snell B. Die Entdeckung einer geistigen Landschaft // Die Entdeckung des Geistes. 3. Aufl. Hamburg, 1955. S. 371-400.

222. Stanford W. В. Greek Metaphor: Studies in Theory and Practice. Oxford, 1936.

223. Stark E. Kampanien als geistige Landschaft: Interpretationen zum antiken Bild des Golfs von Neapel. MUnchen, 1995 (Zetemata. Heft 93).

224. Swindler M. H. Ancient Painting from the Earliest Times to the Period of Christian Art. New Haven, 1929.

225. Tattersall A. A Roman River and a Roman Poet// Greece and Rome. Vol. 10 (1940). P. 36-40.

226. Temes Ch.-M. Paysage reel et coulisse idyllique dans la «Mosella» d'Ausone // Revue des etudes latines. T. 48 (1970). P. 376-397.

227. Thomas R. F. Lands and People in Roman Poetry: the Ethnographical Tradition. Cambridge, 1982 (Cambridge Philological Society. Suppl. Vol. 7).

228. Troxler-Keller I. Die Dichterlandschaft des Horaz. Heidelberg,1964.

229. Vazquez Munera F. La montana en la obra de Virgilio // Hel-mantica. T. 39 (1988). P. 153-173.

230. Viarre S. L'image et la pensee dans les «Metamorphoses» d'Ovide. Paris, 1964.

231. Vollrath O. De metonymiae in CI. Claudiani carminibus usu. Weidae, 1910.

232. Westerbrink A. G. Some Parodies in Apuleius' Metamorphoses II Aspects of Apuleius' Golden Ass. Groningen, 1978. P. 63-74.

233. Williams G. Tradition and Originality in Roman Poetry. Oxford,1968.

234. WoermannK. Die Landschaft in der Kunst der alten Volker: eine Geschichte der Vorstufen und Anfange der Landschaftsmalerei. MUnchen, 1876.1801. Сокращения

235. CIL — Corpus Inscriptionum Latinarum

236. RE— Paulys Real-Encyclopadie der classischen Altertumswissenschaft / Hrsg. von G. Wissowau. a. Stuttgart, 1894-1980.

237. ThLL— Thesaurus Linguae Latinae editus auctoritate et consilio academiarum quinque Germanicarum Berolinensis Gottingensis Lipsiensis Monacensis Vindobonensis. Lipsiae, 1900-.