Истоки национального своеобразия немецкой поэзии: реформа Мартина Опица и философия Якоба Бёме тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.03, доктор филологических наук Шаулов, Сергей Михайлович

• Шаулов, Сергей Михайлович
• доктор филологических наук
• 2009

Оглавление диссертации доктор филологических наук Шаулов, Сергей Михайлович

ВВЕДЕНИЕ.

1. Неизбывная актуальность барокко.!.

2. Предмет и объекты исследования, актуальность обращения к ним. Цель и задачи работы.

3. Теоретические основания и методология исследования.

4. Научная новизна и основные положения работы.

5. Теоретическая и практическая значимость работы.

6. Апробация и структура работы.

РАЗДЕЛ I. ОПИЦИАНСКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ НЕМЕЦКОЙ

ПОЭЗИИ: КЛАССИЦИЗМ ИЛИ БАРОККО?.

Глава 1. Теоретическое самоопределение Мартина Опица.

1. Культурно-исторический фон типологической проблемы.

2. Классицизм, барокко.

3. .и «Книга.» Опица.

Глава 2. Литературный контекст и поэтическая практика Опица.

1. Опицианское «направление» среди себе подобных.

2. Поэтическая практика Опица: образцовое барокко.

Глава 3. Концепция человека в лирике Пауля Флеминга.

1. Ученик Опица и -петраркист.

2. «Человек бесконечно превосходит человека» (Паскаль).

3. Воля к смерти и причастию.

РАЗДЕЛ II. «ДУХ ВОЗРОЖДЕНИЯ», ГЕРМАНИЯ НАЧАЛА

XVII ВЕКА И ЯКОБ БЁМЕ.

Глава 4. Специфика ренессансного свободомыслия.

Глава 5. Интеллектуально-духовная атмосфера в Германии накануне Тридцатилетней войны.

Глава 6. Историческая жизнь как внутренняя жизнь гностика.

РАЗДЕЛ III. МИСТИКА КАК ПОЭЗИЯ.

Глава 7. Наследие Бёме как проблема истории литературы и философии

1. Проблема понимания Бёме в исторической перспективе.

2. Наследие Бёме как проблема истории литературы.

3. Наследие Бёме как проблема истории философии.

Глава 8. концепция рождающегося мира и проблема человека в философии Бёме.

1. Неизбежность философии.

2. Возникающий мир и слово Якоба Бёме.

3. Онтология сотворения мира как этика и психология.

4. Концепция и проблема человека в философии Бёме.

Глава 9. спасение человека в антропологии бёме под литературно-эстетическим углом зрения.

1. Бёме и проблема спасения у Гриммелъсгаузена.

2. Драматическое начало в прозе Бёме.

3. Лирическое начало в прозе Бёме.

4. Бёме-автор и проблема литературно-родовой принадлежности его творчества.

5. Всемирный семиозис как онтологический фундамент поэтики.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Истоки национального своеобразия немецкой поэзии: реформа Мартина Опица и философия Якоба Бёме»

1. Неизбывная актуальность барокко

Двадцатый век вослед семнадцатому, хотя и в существенно ином смысле, явился «веком барокко»: в области художественно-исторического знания он прошел под знаком открытия и осмысления барокко как самостоятельного и эстетически самодостаточного явления. Однако это не было открытием в том смысле, в каком говорят об исторических, архивных, археологических открытиях, потому что на этот раз открывалось как будто известное: речь шла о новом видении исторически данного материала искусства, о формировании нового дискурса в его описании, менявшего его восприятие и оценку, а заодно ломавшего всю прежнюю концепцию литературно-исторического процесса. Этот момент установления новых отношений между объектом познания и познающим сознанием чрезвычайно важен для понимания органичной включенности «открытия» и осмысления барокко в глубокий и плодотворный кризис гуманитарно-научной методологии, который разворачивается на протяжение XX века.

Говоря об истории и сегодняшних, — безусловно, промежуточных, -итогах изучения барокко, стоит сначала вспомнить о своеобразии этого объекта исследований, о его активности по отношению к сознанию реципиента (исследователя), об отсутствии в этом взаимодействии четкой границы между научным осмыслением и эстетическим переживанием объекта. Все это имеет прямое отношение к постановке проблемы, которой посвящено наше исследование, поскольку выбранный для него материал представительствует за явление, которое на протяжении многих десятилетий не только сопротивлялось бесчисленным попыткам теоретически определить его сущностное содержание и конкретизировать его культурно-исторические границы, но и само в значительной мере способствовало переформированию подходов к себе, стимулируя глубокую рефлексию гуманитарной науки. Иначе говоря, само понятие барокко и обозначаемый им комплекс культурной реальности и связанных с нею культурно-исторических и теоретических проблем обладают не только громадной идеологической и психологической емкостью, но еще и чрезвычайно тесно связаны с методологическими проблемами науки.

Устойчивая популярность барочной проблематики не объясняется исключительно научной или художественной модой1. Процесс интеллектуального и творческого освоения этой проблематики говорит скорее об ощущении глубокого внутреннего созвучия современности тому состоянию умов и душ, которое открывается исследователю культуры XVII века. Уже признание Хосе Ортеги-и-Гассета в 1915 году (<«.> интерес к барокко растет с каждым днем. <.> что-то притягивает нас к барочному стилю, дает удовлео творение<.»> ) отмечает эту связь научного интереса с мироощущением современности, от которого - и часто тоже в сторону барокко (или, так или иначе, с оглядкой на него) - двигалась и художественная практика XX века. Трудно сказать, что в этом тандеме играло ведущую роль. Если о рубеже веков справедливо замечено, что «научное искусствознание оказывается прочно связанным с современным искусством» и «процессы идут не только параллельно, но и в тесной взаимосвязи, обнаруживая общность идейного содержания, духовной проблематики и даже методов»3, - то в конце века можно наблюдать, как научные идеи и концепции переживают художественное перевоплощение и развитие: вспомним, например, хотя бы романы Умберто

1 Именно так по прошествии времени порой предстает широкая увлеченность этой проблематикой. Ср.: «<.> последующая смена исследовательского интереса с классицизма на барокко, <.> установив научную „моду" на барокко, <.>». И далее, уже без кавычек, о «моде на барокко, воцарившейся в середине XX столетия в литературной науке» и едва не вытеснившей из историко-литературных построений классицизм, «прежде ведущее, если не единственное в представлении историков литературы, направление XVII в.», см.: Пахсарьян Н.Т. XVII век как «эпоха противоречия»: парадоксы литературной целостности // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000: Учеб. пособие / Под ред. Л.Г.Андреева. - М.: Высшая школа, 2001.С. 40, 54.

2 Ортега-и-Гассет, X. Воля к барокко // Он же Эстетика. Философия культуры. - М.: Искусство, 1991. С. 152.

3 История европейского искусствознания. 2-я половина XIX в. - начало XX в. Кн. I. - М.: Наука, 1969. С. 41. i

Эко. Вся история «открытия» и изучения барокко в XX веке, его «восстановление в правах» в общем историко-культурном контексте свидетельствуют о том, что это эстетическое явление не принадлежит исключительно прошлому: оно «открывалось» и кристаллизовалось в художественно-историческом сознании как компонент живого культурно-эстетического процесса, который не только испытывает воздействие научных изысканий, но и, в свою очередь, влияет на них, помогая формировать «язык описания» барокко.

Эта взаимозависимость объекта изучения и изучающего сознания, с неизбежной в таком случае взаимной ассимиляцией, давно и хорошо осознана учеными. «Поэзией, воскрешенной профессорами», назвал поэзию барокко еще в 1970 году Владимир Британишский4, несмотря на очевидное на протяжении многих десятилетий увлечение этой поэзией не только «профессоров». И без малого двадцать лет спустя на открытии конгресса, проходившего в Вольфенбюттеле 22—25 августа 1988 года и посвященного восприятию барокко в позднейшие эпохи, можно было услышать во вполне позитивном оценочном смысле, что «эпоха, которой мы в нашем рабочем круге постоянно занимаемся, как и любая другая, не лежит перед нами независимой от ее восприятия и не может быть рассмотрена вне его, но разворачивается и живет в среде своего освоения»5. Говоря это, Клаус Гарбер призвал чаще вспоминать о предшественниках и не забывать о прежних методах исследований, пусть и не престижных сегодня. В своих собственных работах ученый разрабатывает теорию эпохи как целостного исторического единства и стремится к истолкованию художественного явления в тщательно проработанном социально-историческом и фактическом контексте, что порой производит впечатление традиционности и даже близости к практике советского литературоведения, естественно, без идеологического крена последнего, хотя легкий крен в сторону протестантской идеологии, кажется, все же не избегнут. Впрочем, и представляя вполне традиционное восприятие истории, К.Гарбер де

4 Бритаиишский В. Поэзия, воскрешенная профессорами // Вопр. лит., 1970. № 5. С. 171-184.

5 Garbcr, Klaus. Europilisches Barock und deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts: Zur Epochen-Problematik in der internationalen Diskussion // Europiiische Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. - Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1991. S. 9. Курсив во всех цитатах, если не оговорено иное, - мой. - С.Ш. монстрирует толерантность к разным подходам, которые «послушны не только внутринаучным, методически чистым лабораторным условиям, но — слава Богу - несут печать планов, интересов, целей каждый раз собственной современности, в которых мы в обращении с прошлым постоянно проектируем свое будущее»6.

Процесс «освоения», а во многом, можно сказать, «создания» барокко сам по себе уже стал предметом изучения как научное и культурное событие XX века. Это событие слишком значительно, глубоко и обширно, чтобы быть представленным подробно и обстоятельно на страницах «Введения». Бесспорно, одна из ведущих ролей в постановке и исследовании проблемы барокко в искусстве, а затем и в литературе принадлежит немецким ученым7. Немецкое литературоведение на протяжении столетия переживает две фазы наиболее интенсивного изучения проблем барокко. Начало «героической фао зы двадцатых годов» , по справедливости, могло бы быть отнесено ко времени переноса термина «барокко» из искусствознания в литературоведение, когда появились статьи Оскара Вальцеля о современной поэзии как об «искусстве барокко наших дней»9 и Фрица Штриха «Лирический стиль семнадцатого века»10, а завершение плавно растекается по 30-м и даже 40-м годам с первым томом монументальной «Истории немецкой поэтики» Бруно Марквардта11 и поздними работами Генриха Вельфлина12. Эта фаза, несомненно, не случайно совпадает во времени с экспрессионизмом в немецкой поэзии, многие представители которого питали живой интерес к поэзии ба

6 Ebenda.

7 См., напр., обстоятельную аналитическую статью о совершающемся именно в немецкой науке историческом переносе терминологии искусствознания рубежа веков в область литературоведения: Lepper, Marcel. Die .Entdeckung' des ,deutschen Barock'. Zur Geschichte der Fruhneuzeitgermanistik 1888-1915 // Zeit-schrift fur Germanistik. Neue Folge. XVII - 2/2007. S. 300-321.

8 Garber Klaus. Europaisches Barock und deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts. Zur Epochen-Problematik in der internationalen Diskussion. S. 11.

9 Walzel, Oskar. Deutsche Vorkriegsdichtung // ZfdU 29 (1915). S. 449-455. Zit. nach: Muller, Hans-Harald. Die Ubertragung des Barockbegriffs von der Kunstvvissenschafl auf die Literaturwissenschaft und ihre Kon-sequenzen bei Fritz Strich und Oskar Walzel // Europaische Barock-Rezeption. S. 95-96.

10 Strich, Frit:. Der lyrische Stil des 17. Jahrhunderts // Abhandlungen zur deutschen Literaturgeschichte / Franz Muncker zum 60. Geburtstage dargebracht von Mitgliedern der Gesellschaft MUnchener Germanisten. -MUnchen: С. H. Beck'sche Verlagsbuchhandlung Oskar Beck, 1916. S. 21-53.

11 Markwardt, Bruno. Geschichte der deutschen Poetik. В. 1: Barock und Frilhaufklarung. - Berlin, 1937.

12 Wolfflin, Heinrich. ltalien und das deutsche Formgefilhl. - MUnchen: F. Bruchmann, 1931; Ders. Gedan-ken zur Kunstgeschichte: Gedrucktes und Ungedrucktes. 4. Aufl. - Basel, 1947. рокко13 и испытывали ее воздействие, на новый лад актуализируя ее мотивы и используя опыт. В качестве одного из примеров восприятия и усвоения барочного идейно-художественного наследия можно указать на призыв Анге-луса Силезиуса: «Человек, стань сущностей!», ставший, по признанию И. Р. Бехера, одной из «правд» поколения экспрессионистов14. Заметим: тем самым воспринят как «свой» кардинальный для эпохи барокко концепт, изъясняющий природу человека: конфликт между видимостью и сущностью15, между внешним и внутренним человеком, что, впрочем, как главную проблему современного человека («быть» или «казаться») почувствовал и выразил Лев Толстой, близкий предшественник экспрессионистов. В непосредственном поэтическом переживании рецепцию того же места можно наблюдать в стихотворении Эрнста Штадлера «Речение» («Der Spruch»), вошедшем в знаменитый сборник «Сумерки человечества»:

In einem alten Buche stieB ich auf ein Wort, Das traf mich wie ein Schlag und brennt durch meine Tage fort: Und wenn ich mich an triibe Lust vergebe, Schein, Lug und Spiel zu mir anstatt des Wesens hebe, <.>

Der Welt entfremdet, fremd dem tiefsten Ich,

Dann steht das Wort mir auf: Mensch werde wesentlich!16

Второй фазой глубокой и всесторонней разработки проблем барокко стали 60-е годы, когда новый всплеск интереса к этим проблемам приобрел интернациональный размах, термин «барокко» вновь подвергся ожесточен

13 Глубоко симптоматичным выглядит совпадение: в том же году, когда опубликована знаковая статья Фрица Штриха, из печати вышел подготовленный Клабундом (Альфредом Хеншке), одним из известных поэтов экспрессионизма, сборник стихотворений Грифиуса. В послесловии составитель писал: «Пусть эти стихи, во всяком случае, сонеты, которые должны быть причислены к лучшим образцам немецкой поэзии и выросли во времени, столь родственном нашему, найдут новый путь к немецким сердцам. Пусть рядом с драматургом Грифиусом, занявшим почетное место в истории литературы, по праву встанет несравненно более глубокий, поистине гениальный лирик Грифиус». - Gryphiiis, A. Das dunkle Schiff: Auserlesene Sonet-te,Gedichte, Epigramme / Mit einem Nachwort hrsg. v. Klabund. - Munchen, 1916. S. 81.

14 См.: Becher, Johannes R. Von der GroGe unserer Literatur. Reden und AufsSitze. - Leipzig, 1971. S. 11. И позже поэт-коммунист считал поэта-мистика «наисовременнейшим» («allermodernst». - Becher, J. R. Ge-sammelte Werke. Bd. 13. - Berlin und Weimar: Aufbau-Verlag, 1972. S. 237) и, естественно, поместил двустишие в изданную им антологию барочной поэзии: «Mensch, werde wesentlich: denn wenn die Welt vergeht, / So fallt der Zufall weg, das Wesen, das besteht» (Tranen des Vaterlandes. Deutsche Dichtung aus dem 16. und 17. Jahrhundert. Eine Auswahl von J. R. Bccher. - Berlin, 1954. S. 230).

15 См. об этом: Пахсаръян H.T. XVII век как «эпоха противоречия». С. 53. Ср. с анализом «барочного „я"»: Михайлов А. В. Языки культуры. С. 129-142.

10 Menschheitsdammerung. Ein Dokument des Exprcssionismus. - Leipzig, Verl. Philipp Reclam jun., 1972. S. 215. ной критике и перепроверке, но не только утвердился, а был, хотя и медленно и с неохотой, принят, наконец, и советским «оттепельным», а затем и «застойным» литературоведением в позитивном, хотя и с оговорками, смысле.

1 7

Публикация ставших знаковыми сборников научных статей свидетельствовала не только о стремлении скорейшим образом восполнить пробел, но и о попытках интегрировать понятие барокко в принятую художественно-историческую парадигму. Об окончании этой второй фазы говорить трудно: неиссякающий поток публикаций, посвященных проблемам «раннего Нового времени» и их отголоскам в современной культуре18, еще недавно регулярные «Лафонтеновские чтения», проходившие вначале в РГПУ им. А. И. Герцена, а затем, - с существенным расширением диапазона представленных исследований, - на философском факультете Петербургского университета19, наконец, последняя по времени международная конференция «Немецкоязычная литература в восточноевропейском и славянском барокко», организованная кафедрой германистики Российского гуманитарного университета 7-8 декабря 2007 года, - всё свидетельствует о сохраняющейся актуальности проблем, связанных с барокко, для ученого сообщества.

Двадцатые годы — это время кульминации первого, — «конститутивного», по меткому определению К. Гарбера, - периода изучения эпохи барокко.

9Л

В это время плеядой блестящих ученых создана целая литература, а по сути

17 Ренессанс. - Барокко. - Классицизм. Проблема стилей в западноевропейском искусстве XV -XVII веков. - М., 1966; XVII век в мировом литературном развитии. - М., 1969.

18 См., напр.: Martus, Steffen Zur Funktion historischer Analogien am Beispiel der ,Fruhen Neuzeit' // Zeitschrift fiir Germanistik. Neue Folge. XVII -2/2007. S. 291-299.

19 См., напр.: XVII век в европейском литературном развитии: Материалы Междунар. науч. конф. под эгидой ЮНЕСКО «Вторые Лафонтеновские чтения» (12-14 апр. 1996 г.). - СПб.: «Образование», 1996; Некоторые вопросы теории и истории французской литературы XVII века: Материалы Междунар. науч. конф. «Третьи Лафонтеновские чтения» (11-13 апр. 1997 г.). - СПб., 1997; Философские аспекты культуры и литературный процесс в XVII столетии: Материалы Междунар. науч. конф. «Пятые Лафонтеновские чтения» (16-18 апр. 1999 г.). - СПб., 1999; XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы Междунар. науч. конф. «Шестые Лафонтеновские чтения» (14-16 апр. 2000 г.). - СПб., 2000; Барокко и классицизм в истории мировой литературы: Материалы Междунар. науч. конф. «Седьмые Лафонтеновские чтения» (19-22 апр. 2001 г.). - СПб., 2001; Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: Материалы Междунар. науч. симпозиума «Седьмые Лафонтеновские чтения» (18-21 апр. 2002 г.). - СПб., 2002.

20 В дополнение к названным уже: Р. Алевин (R. Alewyn), Б. фон Визе (В. von VViese), Ф. Гундольф (F. Gundolf), А. Йозеф (A. Joseph), В. Кайзер (W. Kayser), Г. Мюллер (G. MUller), Й. Надпер (J. Nadler), Э. Панофски (Е. Panofsky), B.-Э. Пойкерт (W.-E. Peuckert), Г. Пюритц (Н. Pyritz), К. Фиётор (К. Vietor), Ф. Фоигт (F. Voigt), Г. Фрике (G. Fricke), А. Хюбшер (A. HUbscher), Г. Цюзарц (Н. Cysarz), В. Штаммлер (W. Stammler), Э. Эрматингер (Е. Ermatinger) и др. отрасль литературоведения, посвященная немецкой поэзии XVII века, а творчество ряда поэтов заново осмыслено, переиздано и выведено из тени Просвещения и классики. В шестидесятые годы эта деятельность не только возобновилась с новой силой, но в ряде обобщающих работ было положено начало осмыслению пройденного наукой пути. Рубеж 70-х годов отмечен рядом изданий, документирующих и итожащих научные усилия предшествую

Л I щих десятилетий . Практически синхронно эта работа велась в нашей стране в Тарту И. А. Черновым22, исследовавшим главным образом культурологический и типологический аспекты проблемы. В качестве образцов вдумчивого и чрезвычайно поучительного осмысления этого опыта на исходе века можно указать на статью А.В.Михайлова «Поэтика барокко: завершение риторической эпохи» , первый раздел которой посвящен истории термина «барокко», и на статью М. Ф. Надъярных «Изобретение традиции, или Метаморфозы барокко и классицизма»24, оперирующую главным образом на испанском материале.

И последние годы отмечены появлением масштабных обобщающих исследований. Прежде всего, это уже цитировавшаяся статья Н. Т. Пахсарьян «XVII век как „эпоха противоречия"» и — последний по времени известный нам вклад в бароккистику — книга В. X. Гильманова «Симон Дах и тайна барокко»25. Первая привлекательна широтой и основательностью анализа пройденного наукой пути и современных представлений о литературе XVII столетия и любому исследователю может служить отправным пунктом и надежной лоцией. Вторая являет блистательный пример герменевтического

21 Deutsche Barockforschung: Dokumentation einer Epoche. Hrsg. von R. Alewyn. - Koln, Berlin, 1970; Der literarische Barockbegriff. Hrsg. von Wilfried Barner. - Darmstadt: Wiss. Buchges., 1975; Muller, Hans-Harald. Barockforschung: Ideologie und Methode. Ein Kapitel deutscher Wissenschaftsgeschichte 1870-1930. -Darmstadt: Thesen-Verlag, 1973; Braimeck, Manfred. Deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts - Revision eines E-pochenbildes. Ein Forschungsbericht 1945-1970 // DVLG 45 (1971), (Sonderheft Forschungsreferate). S. 378-468; Jaumann, Herbert. Die deutsche Barockliteratur: Wertung - Umwertung. Eine vvertungsgeschiclitliche Studie in systematischer Absicht. - Bonn: Bouvier, 1975.

22 Чернов И.Л. Опыт типологической интерпретации барокко // Сборник статей по вторичным моделирующим системам. — Тарту, 1973; Чернов И.А. Из лекций по теоретическому литературоведению. 1: Барокко. Литература. Литературоведение. Спец. курс. - Тарту, 1976.

23 См.: Михайлов Л В. Языки культуры: Учебное пособие по культурологии. - М.: «Языки русской культуры», 1997. С. 112-175.

24 «Вопросы литературы». Июль - август 1999. С. 77-109.

25 Гильманов В.Х. Симон Дах и тайна барокко. - Калининград: Терра Балтика, 2007. и проникновения в «тайну барокко». Наличие таких работ дает нам возможность ограничиться кратким рассмотрением тематически и методологически важных для нашей работы основных русел эволюции взглядов на барокко. В центре ее остается узел нескольких общих проблем: во-первых, это взаимоотношение барокко с классицизмом, когда их понимают как разные художественные направления и когда ставится вопрос об их «общем знаменателе» и, таким образом, о специфике эпохи (ср. постановку вопроса К. Гарбером и Н. Т. Пахсарьян); во-вторых, собственная специфика (тайна) барокко. Причем, если вначале барокко понималось и исследовалось, прежде всего, как художественный стиль, то далее логика его исследования вела к такому расширению и углублению представления о барокко, которое самую проблему стиля выводило за рамки этой специфики: «Наконец, еще одно предварительное замечание, — скорее уже не гипотеза, но подытоживание общего взгляда, какой сложился в науке к нашим дням. Этот взгляд сводится к тому, что хотя о барокко очень часто говорили и говорят как о „стиле", на самом деле барокко — это не стиль, а нечто иное. Барокко — это и не направление»26.

В ходе этой эволюции научный и художественный интерес к барокко, естественно, не смог избежать контактов, а иногда и диффузного взаимодействия с идеологическими коллизиями времени. Показательна в этом плане эволюция Генриха Вельфлина, одного из пионеров «барочного» искусствознания, во взглядах которого противопоставление классицизма и барокко свелось в конечном счете к противопоставлению национальных характеров итальянцев и немцев. При чтении книги «Италия и немецкое чувство формы» (напрашивается перевод — «германское»!), бывает нелегко отвлечься от геополитического контекста, в который она попадает, продолжая, впрочем, традицию, идущую, например, от книг Юлиуса Лангбена и Вильгельма Воррин

27 гера . Первая книга, написанная в конце XIX века и выдержавшая множест

OR во изданий , была очень популярна в контексте распространившегося увле

26 Михайлов А.В. Языки культуры. С. 115.

27 Langbchn, J. Rembrandt als Erzieher. - Leipzig, 1909; Worringer, IV. Formprobleme der Gotik. - 1911.

28 С 1890 no 1925 год - 60 изданий. См.: Mayers Lexikon, Bd. 7. - 1927. Sp. 578. чения искусством барокко. Ее отчетливый националистический «привкус» казался поначалу не более, чем естественным. В. Воррингер же, исследуя готику, видит в ней проявление «германской художественной воли» — «germanisches Kunstwollen» — и прослеживает ее проявления от прагерманских времен, через барокко к экспрессионизму . Подобное направление мысли не могло не рождать дополнительных аргументов против использования термина в нашей науке, которой на протяжении всего советского периода всякое проявление национальной проблематики было подозрительно и нежелательно. Связь искусства барокко и — уже — поэтики барокко с национальными особенностялш мышления, национальные типы барокко, — эти и связанные с ними проблемы и сегодня не прояснены до конца30.

Понятие барокко, как и весь представляемый им пласт научной проблематики, вообще не могло не стать одним из факторов атмосферы ожесточенной идейной борьбы, отметившей историю XX века. И характер участия барокко в этой борьбе во многом объясняет его ограниченную совмести мостъ (если не сказать — органичную несовместимость) с советской наукой. Некоторые аспекты этой плохой совместимости необходимо обозначить, так как они впрямую затрагивают постановку темы и теоретические основания исследования. Во-первых, отметим концепт «борьбы», сопровождающий утверждение нового понятия, оно и само становится объектом борьбы главных идеологических сил века.

Уже само по себе выделение и утверждение искусства барокко в качестве суверенного художественного направления, противостоявшего «господствовавшему» в то же время направлению классицизма, сегодня может быть осмыслено как симптоматический ментальный знак наступающего «века конфронтации», как может быть определен XX век. Барокко в искусствознании, а затем и в литературоведении, конституировалось в атмосфере и на

29 См. об этом: Muller, Hans-Harald. Die Ubertragung des Barockbegriffs von der Kunstwissenschaft auf die Litcraturvvissenschaft und ihre Konsequenzen bei Fritz Strich und Oskar Walzel. S. 96.

30 Ср.: «Насущной задачей сегодняшней истории литературы становится изучение динамики становления и развития, особенностей национальных вариантов классицизма, <.>». - Пахсарьян Н.Т XVII век как «эпоха противоречия» С. 58. То же справедливо и в отношении национальных вариантов барокко? фоне небывалой прежде тяги к диссоциации художественной жизни на направления и школы, нуждавшиеся как в теоретическом обосновании, так и в опоре на предшественников. Внимательными и активно заинтересованными читателями аналитических и концептуальных книг Г. Вельфлина31, Ю. Лангбена, В. Воррингера, О. Вальцеля и других основоположников научного направления на протяжении десятилетий были не только искусствоведы и филологи, но и поэты, живописцы, художественные критики и культурфи-лософы. По сути, мы имеем здесь дело с единым процессом: само понятие барокко в его историко-культурной предметности своим появлением и утверждением в литературоведении во многом обязано поэтической и художественной практике XX века, нередко узнававшей и познавшей себя через XVII век. Усилиями нескольких поколений исследователей и деятелей искусства этот «век классицизма» был осмыслен и как «эпоха барокко». Причем эта контроверза порой приобретала остроту актуальнейшей проблемы, а для отечественной науки — проблемы идеологической и методологической.

Ревностное, чтобы не сказать - агрессивное, отношение «партийного» литературоведения к художественному явлению далекого прошлого32 косвенно свидетельствовало о сращённости историко-литературной проблематики, связанной с барокко, с духовно-эстетическими поисками новейшего модернистского искусства. Это искусство, с одной стороны, выступало визитной карточкой классового врага, так что обращенный к нему критический запал достигал и самое барокко. А с другой стороны, модернизм, обнаружи

31 Wolfflin, Heinrich. Renaissance und Barock. - Miinchen, 1888 ; Dcrs.: Kunstgeschichtliche Grundbegrif-fe. Das Problem der Stillentwicklung in der neueren Kunst. - Miinchen, 1915.

32 Особенно ярко это отношение проступает в учебниках. Речь не только о печально памятном «болезненном дитя» (что и сегодня порой цитируется на экзамене), у которого от издания к изданию переименовываются «родители»: «красавица мать» из «гуманистической» в «гедонистическую» античность, а «урод отец» из «мрачной загробной тени средневекового мракобесия» во вполне посюстороннюю, но всё же «мрачную тень средневекового аскетизма» (см.: Артамонов С.Д., Самарин P.M. История зарубежной литературы XVII века. - М.: Учпедгиз, 1958. С. 8-9; Артамонов С.Д. История зарубежной литературы XVII-XVIII вв. 2-е изд., дораб. - М.: Просвещение, 1988. С. 20). Важен тон, напоминающий об известных постановлениях ЦК ВКП(б), в котором с барокко связывается «все ущербное, идейно надломленное, лишенное волевой цельности», чем и обусловлено «наше критическое отношение к идейным позициям художников барокко», хотя и «нельзя <.> объявить барокко антихудожественным явлением» и не признать его «бесспорные художественные ценности» (1958, с. 8). Тридцать лет спустя - мягче, но логика та же: «При всем критическом отношении к идейным позициям художников барокко нельзя отрицать того бесспорного факта, что они создали произведения огромной художественной ценности» (1988, с. 21). вая глубокие исторические созвучия, тем самым вольно или невольно претендовал быть не чьей-то злонамеренной и бесчеловечной выдумкой или свидетельством духовной деградации буржуазного общества, а проявлением некой фундаментальной закономерности, свидетельством принципиально иного устройства культурно-исторического континуума, чем это представлялось классикам марксизма-ленинизма. Все это радикально не совпадало с безоговорочно принятой в нашей науке прогрессистской концепцией исторического роста и накопления в литературном процессе реалистического опыта, каковому прогрессу и надлежало кульминировать в конечном итоге в «вершинах социалистического реализма». Проблема барокко, таким образом, не просто затрагивала претензии «нашей» литературы представлять едва ли не конечные достижения человеческого духа, но угрожала мировоззренческим основаниям науки, в частности и прежде всего в том, что касается принципа историзма, необходимость соблюдать который в научном мышлении не подвергалась сомнению, но который, тем не менее, понимался практически узко как синоним прогрессизма.

Именно эта синонимия в предпочтительном отношении к одной из исторически явленных художественных систем - к реализму - сама по себе вела к методологическому антиисторизму. Эту связь «реализма» и антиисторизма имеет смысл прояснить, приступая к исследованию. Несмотря на многолетние теоретические усилия, периодические дискуссии и прямые «указания», привычный термин «реализм» на самом деле и сейчас обладает расплывчатым и неясным содержанием. Когда им хотят обозначить собственно художественную сторону произведения искусства, возникает необходимость в дополнительных определениях: ренессансный (он же, по JI. Пинскому, идеализирующий, в чем заметно проступает аллюзия на складывающийся в позднем Возрождении классицизм), просветительский, критический, а для разновидностей последнего - психологический, интеллектуальный, магический, синтетический, фантастический, мифологический, наконец, мистический, даже - оксюморонно - романтический, барочный (например, для латинеамериканского романа), конечно, и социалистический. Собственное значение термина «реализм» слишком широко для обозначения определенной художественной системы и синонимично таким общеэстетическим категориям, как «правдивость», «жизненное соответствие», «правдоподобие», восходящим к общему понятию художественной правды, зачастую попадающей в ряд понятий, которые, по меткому замечанию Н. А. Пахсарьян, служат «не определением специфики искусства, а комплиментами, универсально прилагаемыми к художественным феноменам разных эпох, направлений и сти

IT лей» . Проблема, однако, в том, что в разные исторические эпохи неодинаковый смысл вкладывался в понятия «жизнь», «правда», «реальность» и не одинаковы были представления о том, как эта реальность (разная для разных эпох) должна воплощаться в искусстве34.

Искать в истории литературы лишь поступательное развитие одного «творческого метода» и говорить о нем всякий раз, когда в произведении в качестве объекта изображения обнаруживаются исторически достоверные формы социальной жизни (в этом традиционно и состояло наше «историко-материалистическое» понимание «реальности»), значит игнорировать как собственную эстетическую и семиотическую природу литературы, так и принцип историзма в ее рассмотрении. В такой «концепции развития» не должно было быть пропущенных эпох, и если в каком-то веке «реализма» не оказывалось, его следовало найти. Так, именно для литературы XVII столетия первоначально был придуман термин «ренессансный реализм», потому что ни классицизм (с его сословно ориентированной эстетикой), ни, тем более, барокко (с его «пессимизмом» и спиритуализмом) не могли претендо

33 Пахсарьян Н.Т. XVII век как «эпоха противоречия». С. 42.

34 В исторически привычном смысле о реализме как художественной системе, на наш взгляд, имеет смысл говорить применительно к открытию, совершаемому в XIX веке в рамках романтической дихотомии мира и человека, - открытию социально-исторической детерминированности индивидуального сознания. Это открытие принципиально вписывает человека в плоскость социальных отношений внутри противостоящего ему мира, и в тот же момент возникает потребность представить идеал как социальную возможность исторического будущего, чем и дезавуируется романтическое двоемирие. С другой стороны, это направление могло бы называться и как-то иначе, и соотнесение писателей с ним было бы корректным лишь в той мере, в какой социально-историческая детерминированность изображенного сознания сохраняла бы свою системообразующую релевантность в создаваемом ими художественном мире. Напр., принадлежность Ф.М.Достоевского к этому направлению была бы уже более чем спорна. вать на роль продолжателей традиций «прогрессивного» искусства Возрождения. С.Д.Артамонов и Р.М.Самарин прямо писали об этом: «Этот термин («ренессансный реализм». — С.Ш.), не применяющийся в научной литературе,, взят нами для того, чтобы обозначить ту часть художественного наследия XVII столетия, которая не может быть отнесена ни к классицизму, ни к барокко и непосредственно связана с идеями и эстетическими позициями о с гуманистов Возрождения» . Так классицизм и барокко оказываются нежеланными пришельцами ниоткуда.

Естественно, что «борьба» становилась центральной категорией в интерпретации историко-литературного процесса. Она лежала и в основе принятого в нашей науке деления художественного процесса на направления, начиная с XVII века, в. котором антиподами представлялись классицизм и барокко. Но именно взаимоотношение этих художественных явлений, конечно, непростое и трудно определимое, с очевидностью выходит за рамки этого концепта, демонстрируя на самом деле единство литературного процесса во всей его внутренней противоречивости. Эта проблема - одна из центральных в цитируемой нами статье Н. Т. Пахсарьян, показавшей как в своих наблюдениях, так и в обзоре мнений современных ученых, что мысль об этом противоречивом единстве сама по себе уже стала общим местом науки . Вместе с тем, примечательно, что уважаемая Н. Т., солидаризируясь в общих чертах с таким взглядом на литературный процесс XVII века, но стремясь исправить допущенный в XX веке крен в сторону барокко, Мартина Опица, к примеру, уверенно продолжает считать «классицистом» (надо полагать, с теми особенностями, сближающими классицизм и барокко, о которых она говорит, о *7 возражая чисто «пуристскому» представлению о нем ), с чем решительно не

35 Артамонов СД, Самарин Р.М История зарубежной литературы XVII века. - М., 1958. С. 9. Эта оговорка, помещенная в специальную сноску, в позднейших переизданиях учебника была С.Д.Артамоновым опущена. Но во втором издании учебника (1963) она еще повторена слово в слово на той же странице: термин «ренессансный реализм» все еще оставался непривычен.

36 Любопытно, что попытки терминологического «сведения» двух явлений, имеющие довольно давнюю историю, обнаруживают проблему иерархии во взаимоотношениях классицизма и барокко, например: классицизм может быть назван «умеренным барокко» (Л. Е. Пинский), а барокко - «либеральным классицизмом» или «разновидностью классицизма» (А. В. Михайлов).

37 Пахсарьян Н.Т. XVII век как «эпоха противоречия». С. 54-59. согласился бы, например, В. X. Гильманов, рассматривающий «Книгу о немецкой поэзии» исключительно как барочную поэтику. На этой проблеме, на наш взгляд, далеко не частной и пока открытой, мы остановимся ниже в связи с «классицизмом» Мартина Опица.

Изучение литературы (шире — культуры) барокко в своей уже более чем вековой истории прошло путь от выделения его в качестве самодостаточной художественно-стилевой формации, через констатацию образно-стилевых схождений с ним новейшего искусства и идею периодической повторяемости барочного типа поэтического мышления — к конкретно-историческому расследованию его семиотических и художественных механизмов. Упомянутый выше конгресс в Вольфенбюттеле подготовил почву для широких литературоведческих и культурологических исследований функционирования этих механизмов в течение нескольких эпох, составляющих долгопе-риодические исторические циклы. Материалы конгресса, составившие цитированный нами выше двухчастный сборник объемом более 1300 страниц, нам еще предстоит по-настоящему осмыслить. Впервые они вошли в библиографию, сопровождающую упомянутую статью о барокко А.В.Михайлова38, в одиночестве, судя по публикации39, представлявшего Россию на этом форуме специалистов по барокко.

Особенность ситуации в отечественной науке, как видится, определяется тем, что, после долгой «классовой» борьбы с самим понятием барокко и в результате лавинообразного (в последние 30 лет) усвоения зарубежного опыта, фазы его эволюции переживаются практически одновременно: 70-е годы отмечены полемикой между приверженцами внеисторической и надвремен-ной сущности барокко, с одной стороны, и его исторической обусловленности и ограниченности, с другой. В дальнейшем логика эволюции подтвердилась: перевес получили исследования исторической специфики барокко, сре

38 Михайлов А.В. Языки культуры. С. 170.

39 Michailow, Alexander. Uber einen seltenen Fall der Barocknachfolge. Johann Beer und Gontscharow // Europaische Barock-Rezeption. S. 1177-1190. ди которых ряд блестящих работ А. В. Михайлова40. Барокко выступает здесь как высшая и завершающая ступень многовекового развития «риторического состояния культуры», не предполагающая продолжения.

Вторая, отмеченная и А.В.Михайловым41, линия эволюции взглядов ведет от представления о переходном характере барокко к убеждению в его самоценности и самостоятельной роли в развитии искусства и поэтического мышления вообще. Тем самым проблема появления при каких-то условиях, особенно в XX в., художественных форм, изоморфных барокко, стимулированная во многом эстетическими пристрастиями художников модернизма, актуализируется сегодня в принципиально ином научном контексте, чем, например, тот, что сопровождал ее в 10-20-е гг. Этот контекст значительно преобразован опытом постмодернизма последних десятилетий ушедшего века с его ощущением завершенности и «отстоенности» всего предшествующего культурно-исторического опыта.

История, в том числе и история литературы, в наше время, как, пожалуй, никогда, проявила способность меняться и обнаруживать новые смысловые потенции под меняющимся взглядом историка. И барочной проблематике принадлежит в этом непривычном поведении объекта исследования одна из заглавных ролей, не в последнюю очередь еще и потому, что эта проблематика теснейшим образом связана с живой художественной практикой и литературным процессом в XX веке. Уже это обстоятельство может быть истолковано двояко: либо «барокко» — фантом, порожденный специфической «оптической» ситуацией этого века, либо «выход» и «воцарение» на исторической сцене этого «нового» явления действительно сигнализирует о завершении большого исторического цикла, суть и смысл которого, по распространенному представлению многих практиков, теоретиков, исследователей и реципиентов искусства XX века, определились изначально именно в барок

40 См., напр., собранные в приведенном выше издании: Михайлов А.В. Языки культуры. См. также статью, почему-то не включенную публикаторами ни в этот, ни во второй том (Михайлов А.В. Обратный перевод. - М.: Языки русской культуры, 2000), - Михайлов А. Время и безвременье в поэзии немецкого барокко // Рембрандт. Художественная культура Западной Европы XVII в. - М., 1970. С. 195-220

41 Михайлов А.В. Языки культуры. С. 114 -115. ко. При этом могут быть приняты и оба толкования как взаимодополнительные: именно ситуация конца определяет оптику времени, позволяющую разглядеть невидимое прежде явление, все равно - реальное или фантомное. нет у нас еще четкого анализа основ барокко», — признал в 1915 году X. Ортега-и-Гассет42. И спустя почти восемьдесят лет с высоты достижений нескольких поколений исследователей вторит ему в той же, одной из последних своих работ (впервые опубликована в 1994 году) А.В.Михайлов: «„Барокко" — это одна из сложнейших тем теории литературы, и литературовед, поставленный перед задачей говорить о барокко, чувствует необходимость одновременно с описанием, анализом и характеристикой „барочных" явлений заняться оправданием и самого барокко, т.е. как самого обозначения, так и самого обозначаемого»43. В этой «фундаментальной зыбкости», сохраняющейся несмотря на фундаментальные же достижения мировой науки в изучении барокко44, - источник, с одной стороны, споров (и конфликтов!), не утихающих вокруг него, и, с другой стороны, непреходящей, длящейся уже более века актуальности любого обращения к связанной с ним проблематике.

Заключение диссертации по теме «Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)», Шаулов, Сергей Михайлович

Заключение

Памяти А. В. Михайлова

Секрет непреходящей привлекательности поэзии барокко заключен, по-видимому, в том, что она сосредоточена на переживании и осмыслении важнейших для человека любого времени и любого социума бытийных контроверз, сталкивающих родовидовые и индивидуально-окказиональные ориентиры самосознания и самоопределения в мире. Она воплотила тот момент «большого времени», когда человек воочию встает перед этими контроверзами и чувствует их непреложность, когда ощущение неповторимости индивидуального бытия уже становится экзистенциально значимым, но взыскующее автономии Я еще хорошо помнит свое онтологическое единство с миром - единство Творения. Эта поэзия пребывает, по выражению А. В. Михайлова,

864 поперек истории» — в той точке, откуда, словно с возвышенности, видно и «назад» — до самого начала пути, и «вперед» - до самого конца, откуда едва ли возможно вернуться к началу. Несколько упрощая, эту ситуацию можно представить так: в пределе прошлого, человеческая индивидуальность растворена в первоначальной сущностной всеобщности и обладает всей полнотой ее ценностного содержания, но это безмерное богатство может быть осознано и взвешено лишь обособляющимся — уходящим из всеобщности Я. С этим и связано рождение собственно лирического сознания в поэзии Нового времени: с предчувствием невосполнимой утраты на пути к абсолютной ценностной самодостаточности индивидуального существования.

864 См.: «В барокко вообще нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключительно ему: соединение же всего отдельного дает тот особый эффект новизны (оригинальности, небывалости), который ставит барокко поперек истории, как плотину, у которой накапливается и подытоживается все бывшее в морально-риторической культуре». - Михайлов А. В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи// Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М., 1994. С. 384. Курсив автора.

Аналогия со схемой «божественного рождения», самоопосредования Ничто в Нечто, как это представлено у Бёме, напрашивается сама собой: точка барокко - это точка разрыва и точка противоволия и выбора: определяться (то есть ограничивать себя пределами) и/или вернуться в беспредельность безобразности. Та же контроверза видна в подоснове несогласия теоретических поэтологических концепций, которые мы теперь воспринимаем как два направления в поэзии: диктат предызбранной формы исходит из признания за безобразностью качества безобразности и полагает ограниченность и ясность смысла как эстетическую ценность, обретаемую в каждом отдельном произведении, а стремление в лирической одухотворенности пережить и выразить невыразимый всеобщий смысл вещей не признает формальных ограничений и полагает живое выше искусственного и каждый раз рождает произведение абсолютное (потому-то «в барокко вообще нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключительно ему», — А. В. Михайлов, — что оно как «направление» могло бы противопоставить «правилам» классицизма). В первом случае искусство исходит из принципа меры (ограниченности) и вкуса, что на языке мистики можно было бы обозначить как принцип «внешнего человека», во втором случае искусство заключается в проникновении865 в сущность живого — принцип «внутреннего человека».

На этой грани лирическое сознание испытывает гигантские напряжения, рожденные противоборством стремлений: уже обособленное, познавшее вкус автономии и осознавшее непреходящую ценность индивидуальной гениальности, оно порой с искренней настойчивостью силится вернуться в лоно единства и всеобщего тождества, изначальной гомогенности духовной субстанции, чтобы затем, может быть, с утроенной энергией экспериментировать и изощряться в воплощении невиданных дотоле и не пережитых никем прежде чувств и состояний. На этой-то грани и происходит собирание поэтического языка, который призван передать рождающейся поэтической

865 Ср. с заголовком трактата Матео Перегрини «О способах проникновения». См.: Муравьев B.C. Маньеризм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 9. - M., 1978. Ст. 511. личности память о ее происхождении и ее бездонном прошлом. Это ощущение неадекватности человека самому себе и собственному ограниченному существованию, ощущение части, обладающей знанием и значением целого, - на века вперед и чаще без сознательной оглядки на опыт барокко становится эталоном «поэтического мироощущения», особенно в немецкой поэзии. И разумеется, роль унаследованного поэтического языка в механизме этой традиции весьма велика.

Более того, возвращаясь к вопросу Фуко о фундаментальной трансформации, которую не в силах отменить последующие трансформации, имеет смысл, по-видимому, говорить о родительской художественной системе, в парадигме которой нашло самодостаточное выражение национальное самосознание, определяющееся в себе самом и по отношению к соседям. Язык становящейся в этот момент культуры принимается и усваивается, то есть становится своим, и его уже нельзя отменить. Можно его развивать и совершенствовать, изменять, отказываться от него, изобретать новый, но и новый язык будет иметь смысл лишь на фоне естественным образом унаследованного, первоначального. Поэтому важно разобраться в типологических особенностях этого языка, утверждающегося в «точке разрыва», в момент рождения. Иначе для нас останется неясным выражение лица интересующей нас культуры, нам трудно будет отличить его случайные черты от главных и закономерных. Трудно даже объяснить студенту, почему читать французских писателей ему легче, чем немецких, - вопрос далеко не праздный, если признать, что это ощутимое и на простой читательский вкус различие в немалой степени способствовало, в конечном счете, выделению и противопоставлению художественных систем и направлений классицизма и барокко, уже как литературных.

Анализ культурно-исторической и литературной ситуации показывает, что черты антагонизма в этом противопоставлении являются продуктом более поздней интерпретации этих явлений в категориях, принятых в иных историко-культурных обстоятельствах, чем в момент их сосуществования и взаимодействия в едином, еще в значительной мере общеевропейском литературном процессе, который на растянувшемся почти на столетие (а провозвестником этого процесса правомерно счесть еще Данте!) рубеже Нового времени расщепляется на национальные версии. Потенциальная способность (предрасположенность) барочно-классицистического единства к разъединению, как нам представляется, реализовалась в данном случае и в национальных версиях процесса: разные «спектральные линии» дали начало национальным литературам.

Проведенная Опицем в Германии реформа стихосложения, как мы видели, и в теоретических истоках и в его поэтической практике лежала в русле барочной эволюции поэзии. В его «Книге о немецкой поэзии» - одном из «манифестов классицизма» - мы отметили положения, принципиально опирающиеся на такое понимание поэтического творчества и предполагающие такие практические выводы (они в «Книге.» и делаются, и подкрепляются конкретными примерами), типологическую ориентацию которых мы оцениваем сегодня в рамках художественной системы барокко. Осмысленное в синхронном и диахронном национальном (Ганс Сакс, Веккерлин, издательская инициатива Цинкгрефа) и общеевропейском (Ронсар, Гейнзиус) контексте, это наблюдение подводит к заключению о том, что «классицизм» Опица весьма далек от формалистического пуризма наиболее последовательных теоретиков «науки поэзии» и, опираясь на широкий опыт и зачастую отвергаемые ими достижения предшествующей поэзии, может быть квалифицирован как «образцовое» барокко. В этом качестве он противостоит не столько «барочным излишествам» современников и последователей, сколько, прежде всего, преднаходимому, во многом еще мейстерзингерскому, состоянию немецкой поэзии, в которой ко времени появления Опица уже готов был совершиться и совершался поворот, ускоренный публикацией его «Книги». Именно этим объясняется тот исторический факт, что реформа, означенная именем двадцатисемилетнего «отца немецкой поэзии», встретила не только восторженный прием большинства современников, в том числе и старших, но и согласие следовать ей у новых поколений поэтов — классиков барокко.

Формально не входя в противоречие с классицистической «наукой поэзии», эта реформа открывала формальные же возможности поэтического воплощения представлениям о мире и человеке, владевшим умами его современников, и тем самым участвовала в оформлении поэтико-философских конструктов, которые мы привычно ассоциируем с лирическим комплексом барокко: художественное двоемирие, противопоставление времени и вечности, земного страдания — небесному избавлению, мотив бренности, превратности и краткости жизни, мотив жизненной тщеты (vanitas). В творчестве самого Опица все это еще в значительной степени сохраняет вид и характер заданной тематики для поэтико-риторических упражнений, у его адептов и последователей — приобретает черты усвоенного и актуального мировоззрения, которое получает возможность высокого поэтического воплощения. Опиц, создавая примеры соединения высокого содержания и высокой поэтической формы, вместе с тем и себя впервые сознательно и целенаправленно формировал и являл как фигуру поэта-философа. Из пошедших по его стопам поэтов едва ли можно назвать такого, кто действительно, по-настоящему, в большей или меньшей мере оригинально и глубоко не философствовал бы в лирике, тем самым на будущее задавая представление о самом существе поэтического постижения себя и мира.

Здесь берет начало то специфическое для немецкой поэзии единство поэтической практики и философствования, которым отмечено в ней все сколько-нибудь значительное и ценное. В основе этого единства — сознание и лирическое переживание в индивидуальном бытийном опыте онтологической сущности человека как такового, в его изначальном смысле и абсолютном предназначении в мире. Взгляд на воплотившуюся в лирической поэзии концепцию мира и человека в идеологическом контексте эпохи позволяет яснее представить себе другой, - наряду с поэтической реформой Опица, — исток своеобразия немецкой национальной поэзии в новое время — богатую, разнообразную, яркую и напряженную интеллектуально-духовную атмосферу, которой дышит эта поэзия в поистине роковое для страны и народа время.

Привычно объясняя своеобразие этой поэзии преимущественно «бедствиями войны», наша академическая наука зачастую оставляла без серьезного внимания ее живую связь с духовными проблемами времени, осмысление и обсуждение которых носило характер отнюдь не отвлеченный и отдельный от переживаемой повседневности. Напротив, связь с нею была исполнена органического единства мысли и переживания. Проблемы взаимоотношения Бога и человека, божественного предопределения и свободы воли, мирового зла и возможности спасения души стояли перед мысленным взором современника Тридцатилетней войны как насущнейшие и острейшие проблемы актуальной жизни. Сохранявшаяся тесная связь с церковной проповедью866, с обсуждением проблем власти и социального устройства, с медицинской наукой и практикой выводила философию университетов, академий и «языковых обществ» в пространство практической жизни, где она входила в причудливые коктейли с профанными верованиями, суевериями и оккультной практикой. Не было привычного нам «зазора» и между философией и литературой. Философские, богословские, теософские сочинения, астрологические, алхимические, каббалистические трактаты объясняли мир и трактовали Священное Писание, освещали грандиозную ретроспективу сотворения мира и человека и указывали тому и другому эсхатологические — гибельные или спасительные - перспективы, нередко, - заметим попутно, — тем самым закладывая основания (порой, увы, забытые теперь) и давая толчок развитию

866 Философия не просто «мимикрировала» под богословие - оно во многом оставалось ее естественным предметом, содержавшим совокупность интересовавших мыслителя смыслов, и формировало язык их описания. Даже наиболее рационалистические направления мысли в постреформаторской критике религии, которые вели к распаду учения церкви, сохраняли основу христианской веры. Вот как писал об этом Вильгельм Дильтей, выделивший в качестве одного из трех направлений теологии XVI века рационализм социниан и арминиан: «С них начинается то удивительное время, когда христианство именно в кругах образованных людей при самой живой дискуссии сохраняло прочную значимость на основе исторических и религиозно-моральных доказательств, но одновременно ограничивалось тем, что было дано в этих доказательствах. Весь глубинный смысл великого религиозного прошлого должен был быть изгнан как мистический туман, как суеверный фантом. Напротив, иудео-христианская вера в посланника, которому Бог придал свидетельства в виде чуда и воскресения, победоносно утвердилась». —Дилыпей В. Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения и Реформации. - М., Иерусалим: Университетская книга, Gesha-rim, 2000. С. 104. современных отраслей знания: математики, физики, астрономии, геологии, химии, психологии, педагогики. Но речь в них, так или иначе, шла о судьбах человека, человечества, природы, истории, о прошлом и будущем, а следовательно, о настоящем и насущном.

Вся эта пышно растущая словесность, о которой авторы сегодняшних учебников истории литературы часто предпочитают не упоминать, на самом деле в литературном ландшафте эпохи видится специфическим жанрово-стилистическим архипелагом, несомненно, активно взаимодействующим со всей остальной «территорией». Достаточно в качестве наглядного примера синкретизма этой литературы в широком смысле, единства и общности ее проблематики иметь в виду известный феномен рождения и развития филологии (сравнительного и исторического языкознания, текстологии, интерпретации текста, художественной критики) в богословской полемике протестантов и католиков. Разумеется, эта полемика была актуально ориентирована и в -политическом пространстве, но, с другой стороны, она неразрывно связана -как с подручными средствами и арсеналом аргументации — с грамматикой и риторикой, осмысление закономерностей которых одним из своих следствий имеет «науку поэзии», без которой не состоялось бы в истории искусства художественное направление, названное классицизмом . И уж тем более невидимой и проходимой (в обоих направлениях!) выглядит грань между философией и поэзией, когда мы встречаемся с сочинениями тео- и антропософскими, проникнутыми дидактической интенцией, черпающими суггестивную энергию из личного мистического переживания автора. Такова литература мистической философии, которая в немецкой культуре вообще играет дол

867 Становление риторической теории из потребностей библейской герменевтики прослеживается на многих страницах упомянутой книги В. Дильтея. Этот дискурс существенно корректирует устоявшееся в нашей науке представление об очевидной и исключительной ориентации классицизма на эстетические принципы и художественные образцы греческой и римской классики и, проявляя его связь с основной теологической и антропологической проблематикой эпохи, выявляет органически присущее ему место и укорененность в ее мировоззренческой системе. См., напр., очерк 2: «Естественная система наук о духе в XVII веке» (с. 76-185), в частности: «По этой системе в основе человеческой природы лежат прочные понятия, закономерные условия, единообразие, следствием которых должны быть повсюду одни и те же основные черты хозяйственной жизни, правового устройства, морального закона, правил красоты, веры в Бога и его почитания. Эти природные задатки, нормы и понятия в нашем мышлении, поэзии, вере и общественной деятельности неизменны и независимы от изменения форм культуры» (с. 77). «Скрытая теология», таким образом, содержалась в любом направлении «научного» знания, не только в «науке пожзии». гую, порой, может быть, не самую благоприятную, но - ментально-структурирующую роль, а с литературой художественной, и в особенности с лирической поэзией, зачастую находится в отношениях генетического родства и общности кровеносной системы.

Универсализм мировоззренческих устремлений на рубеже Нового времени не исключает наличия в интеллектуальной картине эпохи отдельных, порой полемически противоречащих друг другу направлений религиозно-философской мысли. Но, тем не менее, каждое такое направление было нацелено на всеобъемлюще-целостное представление мира и человека в нем или содержало в своем подтексте такое представление. Исход эпохи Реформации ознаменовался в Германии ожиданием «всеобщей Реформации обширного мира», ярче и громче всего воплотившимся в охватившем страну и выплеснувшемся за ее пределы «розенкрейцерском фуроре». В полемике, разгоревшейся тогда вокруг «манифестов» «незримой коллегии», обозначились контуры невиданного до того единства человечества на основе такого интеллектуально-духовного самоопределения человека в природе, которое не только поднимает его над конфессиональными и церковными антагонизмами, но и снимает в его сознании противоречие между рационально-эмпирическим и религиозно-мистическим опытом, открывая простор как естественнонаучным устремлениям разума, так и всё новым утопическим проектам устройства общества, вполне готового, как ненадолго показалось, принять новый - разумный - порядок. «Последний вывод мудрости земной», фаустовская утопия готова была обозначиться на духовном горизонте.

В этой-то атмосфере достигают своего апогея раздирающие Европу и, прежде всего, Германию церковно-политические противоречия, требующие от сильных мира сего реальных политических шагов, которые ведут в итоге к одной из самых затяжных и кровопролитных войн в истории человечества — Тридцатилетней (1618-1648), которую современники называли не иначе, как немецкой и которая через призму исторического опыта XX века видится как прообраз будущих мировых войн. Развитие событий очень скоро показало инициаторам розенкрейцерской Реформации несовершенство человечества во всей его трагической глубине и со столь же трагической остротой и неотвратимостью поставило Германию перед проблемой национального самосознания и самоопределения. Впервые в истории Германии с такой определенностью обозначился отмеченный спустя два века Марксом разрыв между р/гр абстрактной деятельностью мышления» и исторической практикой . Восторг откровения и прозрения на века получил неразлучного спутника — отчаяние «при виде всего, что совершается дома». Именно в это время, пережив и воплотив в слове по-новому понятый трагизм человеческого бытия в мире, поверив его последними, абсолютными истинами, немецкая поэзия становится, без преувеличения, «больше, чем поэзия», — она рождается как национальная, воплощая, во-первых, историческую трагедию нации, поставленной на грань небытия, становясь, во-вторых, на всё последующее долгое время раздробленности и мелкокняжеской разобщенности главным хранителем и выразителем единого национального самосознания и, в-третьих, во многом определив существенные основы и ментальные формы самопрезентации этого самосознания, язык его самовыражения.

Обратившись к ее истоку, мы сопоставили два явления, на наш взгляд, наиболее ярко репрезентирующие интеллектуально-духовные грани этого истока: ее изначальное опицианство, воплотившееся, прежде всего, в фигуре самого Опица и, затем, его последователей, - и мировоззренческие структуры мистической философии в творчестве Бёме, — фигуры пока не столь ясной и определенной, как «отец немецкой поэзии», синкретичной, трудно уловимой в её культурологических и культурно-исторических изводах. Литературная специфика его сочинений, интересовавшая нас не в последнюю очередь, неразрывно связана с философским содержанием его произведений, игнорировать которое значит обречь разговор о нём на беспредметность, но и сугубо философская (в том числе историко-философская) интерпретация его наследия подчас производит впечатление разговора о ком-то другом. Ведь в

868 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е нзд. Т. 1. С. 424. этом содержании — его внутренняя жизнь, все, что им движет и требует выражения в его слове, формирует его отношение к окружающим людям и переживаемым событиям и заставляет его искать форму высказывания. Наконец, в этом переживании, в котором чуткая интуиция переходит в экстаз прозрения последних истин и побуждает к интеллектуальной спекуляции, рождая не заемное, редкое по искренности и убедительности слово, - в этой точке «из первых уст» рождается та самая поэтико-философская концепция, которую мы находим в основании барочной поэтики рождающейся национальной поэзии и кладем в основание сопоставления столь не схожих фигур.

Трудно, кажется, было бы найти в этом времени другие столь же не схожие фигуры и окружающие их культурные миры: поэт-лауреат, теоретик и законодатель национальной поэзии, «Коронованный» - член престижного «языкового» общества, вкусивший прижизненной славы, дипломат по поручениям в поисках компромисса между враждующими сторонами и - крестьянский сын, ремесленник, потом торговец, самоучка, обуреваемый экстатическими видениями, пишущий в буквальном смысле как Бог на душу положит, не воспринимающий себя (во всяком случае, вначале) как публичный писатель, но позволяющий знакомиться со своими сочинениями и переписывать их друзьям-почитателям, вынужденный «ради тугой их понятливости» толковать себя и наставлять эту свою паству в «теософских письмах», и становящийся в итоге в образовавшемся круге адептов и последователей их «коронованным пророком».

Другими словами: знаменитый поэт и публичный культур-политик национального масштаба рядом с основателем то ли полулегальной секты, то ли содружества «по интересам», каких в это время религиозного разброда было много. Они и были бы, конечно, несопоставимы, как представители «светлых» и «темных» людей в истории, если бы за внешне «ясной» фигурой Опица вместе с магической подосновой его поэтической теории и его «сложным» рационализмом в мышлении и поведении, за которым угадывается пока не проясненное его отношение к розенкрейцерству, - не проступали те же контуры дохристианского гностического откровения, которые оформились в ментальные конструкты и образы философии Бёме. И если бы из-под пера безвестного сапожника, — который в смиренном (или всё же — гордом?) равнодушии к славе, конечно, знал себе цену, подписывая свои «теософские письма» титулом Philosophus Teutonicus, — не родились шедевры лирико-философского самоопределения человека в слове, сопоставимые в своей значимости с высшими достижениями публичной поэзии, и в них не проступил бы канон поэтико-философского симбиоза будущего, из которого спустя два и три века всё еще черпали и поэты, и философы, подтверждая и оправдывая тем самым претензию титула на тот же национальный масштаб.

Общность концептуально-мировоззренческого фундамента немецкой поэзии на вековом протяжении ее истории поставила нас перед вопросом об органичности и естественности этого мировоззрения на исходе Ренессанса и, в частности, в Германии в десятилетия перед Тридцатилетней войной. При этом особенное внимание пришлось уделить едва затронутой нашей наукой проблеме места герметического мировоззренческого комплекса в противоречивой и разнородной ренессансной идеологии и его роли в становлении барочной ментальной культуры. Основой и несущим стержнем этого комплекса является гностицизм — древняя и актуализированная поздним Возрождением система знания, фундаментальный принцип которой заключается «в неразрывном родстве человека как микрокосма, живой природы как макрокосма и

OZ-Q центрального принципа творения — Бога» . Вместе с тем гностицизм «представляет собой духовную и интеллектуальную деятельность, которую можно рассматривать в качестве особого метода познания. В отличие от научного или рационального пути познания, гностицизм — это обобщенное познание, способность восприятия фундаментальных отношений между различными уровнями реальности, то есть между Богом, человеком и природой»870. Добавим, что такой метод познания обладает свойством прямого формирующего

869 Рипшаи, Йоост Р. Вступительное слово // 500 лет гностицизма в Европе: Материалы конференции. -М.: Издательство «Рудомино», 2001. С. 3.

870 Фэвр, Антуан. 500 лет эзотеризма: новая область междисциплинарных исследований в рамках Академии // Там же. С. 7. воздействия на этико-эстетический комплекс в сознании человека и, тем самым, во многом определяет и его индивидуальную жизненную практику.

Фигура Якоба Бёме в этом контексте чрезвычайно репрезентативна и влиятельна. Можно сказать, это — персонифицированный конденсатор напряжения духовных исканий и противоречий эпохи, своеобразный центр скрещения многих линий, пронизывающих ее и определяющих ее потенции, наметившиеся в прошлом, реализованные и не реализованные в последующие времена. Философ-мистик, естественный, но вполне независимый наследник и продолжатель национальной мистической традиции, достойно выдерживающий сравнение с самыми выдающимися предшественниками (Иоганн Экхарт, Генрих Сузо, Иоганн Таулер), он, бесспорно, развивается в интеллектуально-духовной атмосфере, сложившейся на протяжении предыдущего века в ходе ассимиляции герметизма в христианской идеологии. Не вызывает сомнения, однако, и тот историко-культурный факт, что его мысль обращена в будущее, давая начальный импульс развитию немецкой классической философии, его образ жизни представляет собой образец распространившегося десятилетиями позже во всех слоях немецкого общества и определившего важнейшие черты национального характера пиетизма, поэзии же он оставил канон универсального лирического переживания мира в личностном самосознании.

Образно-понятийная логика созданного Бёме языка обладает такой потенциальной силой и пластичностью, что мы можем воспользоваться ею для описания нашего предмета - истока национального своеобразия немецкой поэзии. В этой логике, в любом предмете открывающей принципиальную тройственность, Отцу (Опицу) будет соприсущ «соосный» его культурному миру, сращённый с ним в гностико-теологической корневой системе, питающей поэтологию, - Дух, выраженный в мистике Бёме, Сыном же на свой лад окажется всякий немецкий поэт, сознательно или неосознанно претворивший это наследие в своем слове (и даже тот, «блудный», кто от этого зыка ищет иного). В нашем случае в этой роли оказался ближайший по времени «сын» отца немецкой поэзии», ярчайший представитель опгщианской школы (не будь его, не пришлось бы говорить и о школе), неопетраркист, один из самых светских и лирических, порой даже — фривольных (вполне уже в духе Рококо XVIII века) поэтов своего времени, — Пауль Флеминг. В его наследии, как мы видели, религиозно-мистическая проблематика отнюдь не только присутствует в подтексте, но подчас становится для автора главным предметом поэтического осмысления и лирического переживания. И направление, в котором в таких произведениях движется мысль поэта, оказывается вполне когерентным построениям позднейших представителей «религиозно-мистического течения в поэзии барокко» Ангелуса Силезиуса и Квиринуса Кульмана.

Ограничившись рассмотрением истоков своеобразия немецкой поэзии Нового времени, мы сосредоточили свое внимание на материале, представляющем достаточно узкий исторический промежуток времени - 10-е - 30-е годы, и не уделили достаточного внимания этому течению, которое позже наиболее последовательно и адекватно репрезентирует и развивает в лирике теософско-антропологические идеи Бёме. Признанное и выделяемое нашей наукой сравнительно недавно и вослед устоявшейся традиции западноевропейского литературоведения, оно по известным причинам долгое время остается у нас недооцененным и слабо изученным и предстает в обзорах и учебниках как явление периферийное (мало имен), а в какой-то мере - маргинальное, едва ли заслуживающее серьезного анализа871.

На самом деле такое впечатление ошибочно, потому что границы этого «течения» вообще едва ли могут быть проведены с полной определенностью: религиозно-мистическая проблематика, составляющая для его очевидных представителей главный предмет поэтического осмысления, во-первых, в их собственном творчестве не отграничена от прочих человеческих проблем и лирических переживаний, а во-вторых, и в произведениях поэтов других

871 Думается, ситуация эта должна измениться и меняется уже выходом в свет подготовленного H. О. Гучинской издания полного текста «Херувимского странника» с её же полным переводом, обстоятельной вступительной статьей и комментариями: Ангелус Силезиус. Херувимский странник (Остроумные речения и вирши). - СПб.: Наука, 1999. школ и региональных течений та же проблематика легко эксплицируется из подтекста, ибо в той или иной мере, с неодинаковым удельным весом, но практически всегда входит в комплекс мировоззренческого основания их творческой практики. Даже распространенный в это время в европейской поэзии неопетраркизм, традиционно оценивающийся наукой негативно — как стилистическая мода, подменявшая живое лирическое переживание накоплением и изобретением художественных приёмов, — адаптирован зачинателями национальной поэзии, прежде всего, как проводник теургического и магического понимания сути поэтического творчества как духовного самостроения личности и обретения ею бессмертия в немецком Слове. Сочинять стихи стало означать — создавать себя «на кончике пера», то есть познавать в себе «внутреннего человека», давать ему выход в слове и в этом качестве продолжать свое присутствие в мире.

По сути дела, в этой нечеткости границ между течениями, - едва мы сопоставим уровни художественной системы, более глубокие, чем внешне-стилистический, - проявляется единство большого общего направления, в русле которого складывается немецкая национальная поэзия, - направления барокко. «Фундаментальным настроением души (seelische Grundstimmung) немецкого барокко» назвал еще в 20-е годы немецкий исследователь творчества Гриммельсгаузена Вернер Буркхард «космически-религиозный дуализм», вызванный обостренной жаждой «телесной реальности»872. Коллизии земной и ограниченной временем человеческой жизни, исторические события и политические решения переживаются и осмысливаются этой поэзией с сознанием присутствия вечного во временном, абсолютного в случайном, всеобщего в частном. И это сознание зачастую отягощается острым чувством невероятно высокой цены, решающего значения всякого мига земной частной жизни, - случая, неподвластного человеку! - в судьбе его вечной души. Погра-ничность и двойственность человеческого существования, его жизненная

872 Burkhard, W. Grimmelshausen: Erlosung und barocker Geist. - Frankfurt am Mein, 1929. S. 4. Примечательно, что введение к своей книге, озаглавленное «Барочное видение и мышление», В. Буркхард почти целиком посвящает изложению философии Бёме, выражающей «дух барокко» (S. 1-9). тщета и фигуративная значимость — это проблемы, переживаемые в непосредственной повседневности и постигаемые работой ума, — проблемы философов и поэтов в равной степени.

Несколько схематизируя, религиозно-мистическое течение в немецкой поэзии барокко можно было бы представить себе как медиальную среду, через которую идеи и ментальные формулы из сопредельного ей мистического течения в философии просачиваются и передаются уже по каналам, пронизывающим поэзию, которая и придает этим «заграничным» заимствованиям новое качество. Примерно такое отношение двух культурных текстов мы подразумеваем, когда говорим о влиянии философа на поэтов. Но такая схема способна реализоваться скорее в диахронии и во многом является данью аналитической природе нашего научного мышления, которое требует в конечном счете разложить всё по полочкам, структурировать неструктурное. В данном случае мы как минимум игнорируем поэтическое качество, с которым нередко встречаемся в произведениях философских, что совсем не обязательно объясняется обратным влиянием. И если все же попытаться избежать упрощения и приблизиться к пониманию реальности духовно-творческого процесса эпохи, то более близким ему окажется сравнение с единым живым организмом, наделенным общей кровеносной (т. е. медиальной) системой и таким мозгом, полушария которого, подобно человеческому (естественно!), выполняют одно интеллектуальную, а другое чувственную функцию , и только вместе способны создать целостное представление о внешней среде и о себе.

Вопрос о прямом влиянии сочинений Бёме на творчество отдельных поэтов в таком контексте отступает на второй план: в некоторых случаях (например, в случае Ангелуса Силезиуса или Квиринуса Кульмана) он выглядит почти риторическим, в других - таких, как случай Пауля Флеминга, — требует поиска возможных путей такого влияния, и они, как мы могли заметить, довольно легко намечаются. Но этот вопрос, который, конечно, может

873 Ср.: Иванов Вяч. Вс. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. - М., 1978. составить предмет исследования в каждом конкретном случае, всё же вторичен, потому что, даже установив, предположим, что Флеминг читал «Сигнатуру» и на него действительно повлиял именно Бёме, мы останемся перед более важным вопросом: почему влияние было воспринято. В единой семи-осфере национального поэтико-философского сознания интересен и значителен сам факт сближения и созвучия как раз далеких друг от друга партий диалога или - традиционно разделяемых как далекие и даже противоречащие друг другу. Этот факт сам по себе многое говорит о специфике, пожалуй, главного порождения этой эпохи была немецкая национальная поэзия, которая приняла на себя ответственность представлять в поэтическом слове всю полноту человеческого самоопределения, национальную проблематику и ментальную специфику эпохи Тридцатилетней войны с ее трагизмом, чувством дисгармонии, превратности жизни и затерянности человека во времени, с упованием на высшую силу и высшую гармонию, с верой в способность человека к духовному взлету и обретению своего предназначения, — словом, с тем наиболее приличествующим этой эпохе комплексом ее поэтико-философского осмысления, который и связан в нашем представлении с барокко. Менее всего автор данной работы хотел быть понят в том ограниченном и механистическом смысле, что два человека создали или хотя бы заложили основы национальной поэзии, - они явились выразителями важнейших структурообразующих тенденций в процессе ее становления, в их творчестве нашли свое воплощение фундаментальные компоненты, из которых складывается в XVII веке весь комплекс поэтико-философских и образно-стилистических структур немецкого национального поэтического мышления. Последующие смысловые и формальные трансформации этого комплекса обеспечиваюют поэзии качество современности и при этом - самоидентичности. Поэтика барокко оказывается истоком и направляющим импульсом этого начала.

Поэтика барокко - это «универсальный язык» истолкования человеком барокко окружающей и включающей его в себя реальности, чья мистическая и неподвластная разуму доминанта обрекает всякое суждение о мире на кон-цептизм и эмблематичность, которые и утверждаются в поэзии на протяжении столетия. Искусство и мышление эпохи барокко словно заворожены неописуемым видением некой сущности, лежащей за бесконечным разнообразием и динамикой жизненных явлений и уравновешивающей, успокаивающей их в себе. Слово и вещь оказываются равны и равно-значны в своей рав-ноудаленности от этой сущности, в зыбком, неверном, временном существовании. Отсюда - стремление к монументальности, избыточности слова. Оно в барокко уже вынашивает зерно авторефлексии, с которой А.В.Михайлов связывает перспективу послебарочного распада риторической традиции. Замкнутая самодостаточность концепта и эмблемы (в их предельной оформленно-сти) компенсируется сознанием безграничности и конечной невыразимости заложенного в них содержания, что порождает потребность в новых попытках назвать (призвать, вовлечь в слово) ускользающую сущность, что подчас превращает барочное произведение в парадигму параллельных образно-стилистических форм, в набор сентенций, компендиум знаний и т.п. Этот параллелизм художественных и мыслительных структур, не разворачивающийся в логико-синтаксическую цепь самоопределяющегося смысла, - легко воспринимаемый и важнейший признак барочного стиля. Им отмечены поэзия и проза, философские и естественнонаучные тексты, ему глубочайшим образом соответствует полифония в музыке: принцип фуги - одна тема, повторенная разными голосами, - математически чистое выражение тех же семиотических отношений.

Поэтика барокко, которая дала выражение национальному самосознанию в его исторически обусловленном состоянии, на протяжении XVII века прошла в немецкой лирике путь, позволяющий видеть в ней исторически ограниченное явление, — это путь становления, канонизации и кристаллизации (затвердевания, «окаменения») «готового слова». Уже в самом начале манифестация нового поэтического языка, которая у Опица опиралась на авторитетный опыт соседей, была понята его современниками как национальная задача создания высокой поэзии на родном языке и встретила поэтический отклик соотечественников, вполне сопоставимый с образцами общеевропейского художественного уровня, но обладавший собственным, внутренним, национально специфическим своеобразием. Если немецкоязычное творчество Опица во многом еще ориентировано на создание образцов, доказывающих способность немецкого языка выражать высокие поэтические смыслы, то есть — на создание «готового слова», если параллельно философ Бёме, становясь, по сути, общечитаемым публичным писателем, «поэтом в прозе», вдохновенно и порой мучительно создает это, не готовое для него, слово, адекватно передающее переживание истины, — то Флеминг, в сравнении с Опицем, более виртуозен и целостен - благодаря ясности философского основания, на котором творит, и выраженная им философия — онтологическое и антропологическое двоемирие — в уже «готовом слове» поэтически опосредует корневую сращенность опицианского эстетического рационализма с мистическим сознанием времени. Такова логика происходящей в немецкой поэзии трансформации: от усвоения заимствованной поэтической формы - к форме поэтического воплощения национального самосознания. Философия становится своеобразной оборотной стороной этого процесса, входит в ее исторически данном, - зафиксированном у Philosophus'a Teutonicus'a, - состоянии во внутреннюю форму «готового слова».

В творчестве поэтов середины и второй половины века Андреаса Гри-фиуса, Христиана Гофмана фон Гофмансвальдау и Даниеля Каспара фон JIo-энштейна достигается исторически высшая ступень канонизации сложившегося «готового слова» поэтики барокко. В трагическом мироощущении Гри-фиуса вся жизнь человека, как и вся история, осознается и переживается в категориях времени и вечности, что сближает его с Ангелу сом Силезиусом, а через него — с Бёме. Вместе с тем его мистические устремления не идут дальше положенной человеку естественной грани, что приводит его поэзию к особой непреодолимой «зацикленности» на теме и самом моменте смерти, что приобретает здесь характер беспримерный, даже для поэзии барокко. В поэзии же Гофмансвальдау наряду с такими образцами созданы и образцы гедонистического переживания жизни. Тем самым трагизм жизни не просто уравновешивается, но выступает для поэта как художественная задача: смерть, как и радости любви, из собственно переживания, требующего воплощения, превращается в большей мере в тему поэтического упражнения. Трагизм возвышается в трагедийность. Выражение радости приобретает характер фривольной игры со словом.

Это опицанское отношение к поэзии, — своеобразный контроль соответствия формы высказывания принятым поэтическим принципам, — не покидало немецких поэтов XVII века никогда. И все же постоянство лирического состояния Грифиуса намечает контуры личностного самовоплощения поэта и в перспективе — явление лирического героя. Контрастная вариативность поэтической концепции жизни у Гофмансвальдау, хотя и вызывает у читателя представление об авторе как человеке, подверженном более разнообразным настроениям, вместе с тем овнешняет и остраняет эти настроения в область собственно поэтического. В поэзии того и другого слово, с одной стороны, напряженно сопрягает в единство состояние мира и личностный житейский драматизм, возводя последний к житийному, а с другой стороны, это слово проходит тот момент становления, в котором оно оказывается достаточно самоценным и обособленным как эмблема и концепт - слово как самостоятельная единица эстетического. Его можно назвать экспонентным словом или словом, выступающим как субъект поэтического действа. В поэзии барокко берет начало явление театрализации поэтического слова. Это развитие достигает кульминации в лирике Лоэнштейна, являющей нередко предел барочной формализации слова, когда можно говорить уже о «чистом искусстве» барокко. Его противоречие с усиливающейся к концу века потребностью личностного самовыражения осознается уже в поэтике Христиана Вейзе («Курьезные мысли о немецких стихах», 1692).

Эта историческая завершённость барокко как этапа в развитии национальной поэзии представляет собой парадокс, не дающий покоя исследователям. Преодоленная и практически забытая в XVIII веке, эта поэзия «вдруг» вспоминается и приходится впору романтикам, окончательно отказывающимся от «готового слова». Сначала - в образе поэтической философии Бёме, которую восторженно пережил и перевоплотил Новалис и о которой с высочайшим почтением отзывался Фридрих Шлегель, считавший сочинения Бёме «самым великим», что с точки зрения немецкого языка было создано со

874 времени поэзии XII-XIII веков , и тем самым ставил Беме в чем-то выше самого Мартина Лютера. А потом — вся — в связи с интересом к народным и допросветительским истокам национальной культуры — посредством «Волшебного рога мальчика» становится достоянием широкой читающей публики и укрепляет ее в чувстве национального достоинства и в антинаполеоновских настроениях. И это было только начало, которое ведет к барочному «буму» XX века, когда постепенно становится ясно, что барокко не закончилось, во всяком случае, просто так, как ему было бы положено по логике «борьбы и смены» художественных направлений. Очевидно в историко-культурном процессе действует и другая логика. Обнаружить ее позволяет, как нам представляется, методологический подход, оговоренный в начале работы.

Мужественное признание А. В. Михайловым того факта, что «в барокко вообще нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключи

875 тельно ему» , должно означать и другое: в барокко нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключительно его времени, а тому всевре-менному в человеке, что со временем не проходит, оно выработало формы выражения, способные, меняясь, сохраняться в своей принципиальной сути неизменными. Что же оно такое и какова специфика его исторического бытования? Его прошлое, как мы видели, - и это стало сквозным мотивом нашей работы, — уходит корнями в тысячелетия, его будущее продолжается после его окончания. Чтобы приблизиться к ответу на этот вопрос, обратимся вновь к тексту А. В. Михайлова: феноменальная начитанность, глубокое знакомст

874 Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2-х т. Т. 2. - М., 1983. С. 207-208.

875 Михайлов А.В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М., 1994. С. 384. Курсив - автора. во с немецкой традицией филологической и культурфилософской мысли и многолетние занятия барокко привели ученого к тому пониманию барокко, которое сконцентрировано в последнем абзаце цитируемой статьи. Прочесть его необходимо, на наш взгляд, как можно внимательнее, смысл его представляется далеко не однозначным:

Барокко — все то, что называют этим непонятным словом, — есть, пожалуй, не что иное, как состояние готового слова традиционной культуры — собирание его во всей полноте, коллекционирование и универсализация в самый напряженный исторический момент, предваряющий рефлексию — все более настороженную и критическую — по поводу его, постепенно разрушающую его языковой автоматизм и вместе с тем отнимающий у него и его наглядность, и его понятийность-терминологичность. Барокко — это, говоря иначе, готовое слово в его исторически напряженнейший момент, отмеченный предощущением его гибели, отмеченный предсмертностью. Или, еще иначе, это предфинал всей традиционной культуры. Если только не рассматривать как такой предфинал (после которого остается лишь поставить историческую точку) все продолжавшееся два с половиной тысячелетия ритори

876 ческое состояние культуры»

Прежде всего обращает на себя внимание, что барокко — это состояние. И состояние — экстатическое, а экстатика эта - предсмертная. Это состояние культуры соотносится не с соседними историческими периодами Возрождения и Просвещения (как звено в цепи) и не с сопутствующим классицизмом (как контрагент), а с двумя с половиною тысячами лет «риторического состояния культуры», которая в этом состоянии оказывается «поперек истории», предчувствуя свое разрушение в виду уже дающей о себе знать — еще из-за горизонта эпохи — рефлексии по ее поводу. Но это означает, что сама эта риторическая культура уже начала рефлектировать, пусть пока себе в этом не признаваясь, а полагая, что сводит, наконец, в единую «науку поэзии» все, что выработано и опробовано за тысячелетия. Барокко, как подме

876 Там же. Или: Михайлов А.В. Языки культуры. С. 168. Курсив - автора. чено и установлено давно, - искусство аутотетичное, занятое самопознанием877. Лихорадочное накопление бесчисленных «поэтик» (классицистических и барочных) на историческом пространстве от Петрарки до Лессинга красноречиво иллюстрирует эти усилия.

Это состояние не предполагает продолжения риторической культуры, оно и порождено ощущением ее исчерпанности, но обращает на себя внимание настойчивое подчеркивание исследователем пред-смертности, пред-финальности этого состояния. Собственно финал отстоит от «эпохи барокко» по крайней мере еще на столетие: «С романтизмом кончается долгая пора господства риторического „готового слова", заранее заданных форм, жанров, стилистических средств поэзии. Отныне писатель начинает овладевать и пользоваться словом как вольным, несвязанным орудием воспроизведения,

878 анализа и познания действительности, отданным в его распоряжение» . Чрезвычайно примечательно здесь употребление глагола — «начинает»: предсмертная экстатика барокко, охватив огромное историческое пространство, вобрав — как периферию вокруг кульминации XVII века — и Ренессанс, и Просвещение, - реальный свой исход обретает только в романтизме, с которым лишь начинается действительное отмирание риторической культуры и поиск «вольного» языка. Какова длительность начавшегося процесса собственно отмирания и поставлена ли, в конце концов, «историческая точка» в истории риторической культуры, — осталось открытым вопросом. Тем более, что и сам романтизм, обозначивший начало исторического перехода, так и не поддался попыткам заключить его в жесткие хронологические рамки последнего десятилетия XVIII и первой трети XIX веков, а на протяжении полутора веков выказывал способность вбирать новые смыслы и трансформи

879 роваться .

877 См.: Чернов И.А. Из лекций по теоретическому литературоведению. С. 163.

878 AeeptiHifee С.С., Андреев M.J1., Гаспаров М.Л., Гринцер П.А., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. С. 34.

879 См. посвященные этой проблеме введение и теоретическую первую главу в: Толмачев В.М. От романтизма к романтизму: Американский роман 1920 годов и проблема романтической культуры. - М., 1997. С. 5-93.

Очевидно, что «барокко», понятое так, и понятый так «романтизм» выходят за пределы привычной парадигмы художественных направлений и означают сущности более высокого порядка, оказывающиеся в этой метапара-дигме не только сопредельными, но и охватывающими практически все Новое время до постмодернизма, что делает неизбежным вопрос об их соотношении и взаимодействии. Очевидно так же, что именно с этим выведением понятия (и явления!) на метауровень связан дискутируемый в науке вопрос о правомочности поиска «метастаз» того или другого явления в предшествующие ему и следующие за ним эпохи, о критериях такого поиска и о смысле находок на этом пути. Поясним: если Флобер как писатель складывается «из отвращения к романтизму», то значит ли это, что его романы «говорят» на принципиально ином, чем романтический, языке? Или гораздо важнее то, что этот «новый язык» все равно оказывается в орбите романтизма, потому что «надстраивается» именно над ним880?

Очевидно, в-третьих, что это не предел возможного транспонирования понятий: барокко и романтизм, конечно, составляют общность, которую можно обозначить одним из этих терминов и которая выполняет свою функцию в судьбе, возможно, не только риторической культуры, а более продолжительного единства. Ведь и риторическая культура в свое время, как показал С.С.Аверинцев, возникла из предшествующего развития вследствие акта рефлексии881, пусть и вполне отличного от того, который кладет ей конец882. Важно, на наш взгляд, что такая возможность возвышения понятия и оперирования им в «большом времени» (М.М.Бахтин) не только не упраздняет его смыслов на более низких уровнях и не исключает исследования означаемых им конкретно-исторических явлений, но, напротив, проясняет их значение и придает их рассмотрению осмысленную культурологическую и художественно-философскую перспективу. Так, обрисованное только что построение,

880 Ср. там же (с. 12): «Флобер, по Барзену, — романтик „от противного", стремится к индивидуальности „в нарочитом отказе от всего индивидуального"» (Barzun J. Classic, Romantic and Modern. - Chicago, 1975. P. 103).

881 Аверинцев C.C. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - M.: Школа «Языки русской культуры», 1996.

882 См.: Там же. С. 11. конечно, придает и барокко, и романтизму на уровне парадигмы художественных направлений и стилей особое значение. Но ведь и классицизм под определенным углом зрения предстает явлением вневременным и периоди

ООО чески порождаемым «всей греческой концепцией литературы» , то есть той же риторической культурой. «Конец классицизма может совпасть только с оод окончательным преодолением греческой концепции „творчества"» , — мысль С.С.Аверинцева вторит мысли А. В. Михайлова об «исторической точке».

При этом выводы исследований, относящихся к разным уровням представления объекта, или выводы, полученные в результате разных подходов к нему, не должны, по нашему убеждению, восприниматься как взаимоисключающие. Во взглядах на сложные объекты культуры в не меньшей, а по размышлении, - в гораздо большей степени возможны отношения дополнительности, чем на физические явления (например, свет). Так, взгляд на барокко как на последнюю стадию истории риторической культуры отнюдь не исключает представления о нем как о художественном направлении, так же как противопоставление художественных направлений барокко и классицизма лишь обостряет постановку вопроса об их общности в рамках единого литературного процесса. Одним из актуальнейших вопросов, возникающим из представленных выше теоретических построений, нам представляется вопрос о совмещении безусловно доказанной финальности барокко в отношении предшествующей художественной культуры и его, по крайней мере, не менее очевидная роль начала многих линий развития европейской культуры нового времени. Предсмертная экстатика оборачивается, если воспользоваться метафорикой упомянутого выше учебника, муками рождения.

В немецкой литературе барокко становится «классической национальной формой» (А. Я. Гуревич) этого художественного направления, в этой форме рождается национальная поэзия. Поэтико-философская концепция

883 Там же. С. 73.

884 Там же. С. 74. двоемирия, составляющая основание барочной поэтики, на «языке» которой выразилась её специфика, в своем дальнейшем развитии воплотила сложный и полный трагизма путь национального самосознания. Выявление общей логики трансформации этого основания, как представляется автору, позволит поставить вопрос об истории и судьбе национальной спегщфики немецкой поэзии. Построение такой общей логики возможно лишь под тем углом зрения на историю литературы, который утвердился во второй половине XX века и в основе которого лежит если и не полная замена темпоральной модели спаци-альной, то, во всяком случае, их взаимодополнительное отношение. Историко-литературный процесс больше не представляется как «борьба и смена» литературных направлений, как лестница эпох и периодов, в которой каждая следующая ступень отменяет предыдущую и приближает литературу к ее современному состоянию, которое только и обладает для нас актуальным смыслом. После того, что сделано в науке структуралистами и семиотической школой, после статей А.В.Чичерина, предложившего для понимания оог этого процесса понятие метаморфозы , после работ Ю.М.Лотмана, обосновавшего понятие семиосферы, этот процесс осмыслен как непрерывно длящийся диалог, как саморазвивающийся текст, как единая сфера взаимообмена и взаимопередачи смыслов, в которой ничто не умолкает бесследно, каждая партия звучит и рождает отзвук. Речь идет о явлении резонанса, о проявлении в индивидуальном творчестве внеличностных историко-культурных закономерностей, о типологическом сходстве характера и склада художественного менталитета, порождающем сходные художественные практики, наконец, — о внутрисемиосферном давлении смыслов и ментальных топосов, на которые откликается поэт. Так абстрактно-теоретическая постановка такой цели находит себе подтверждение на уровне индивидуальной поэтической практики, вписываемой каждый раз в эту общую логику на основе дискур-сивно трактуемой интертекстуальности.

885 См. статьи, помещенные в: Чичерин Л.В. Ритм образа: стилистические проблемы. - M., 1980.

Структурные основания любой художественной системы, объединяя творящих в определенную эпоху художников в художественное направление, проявляются в их творчестве разнообразно в зависимости от национально-культурной ситуации, программы той или иной группы или школы, индивидуальных пристрастий и особенностей и т.д. Художественное направление — это исторически обусловленное, временное господство в литературном пространстве структурных оснований одноименной художественной системы. Сами же эти основания, допуская и в период своего господства значительное разнообразие на поверхностных уровнях системы, с окончанием своей гегемонии не исчезают и способны активизироваться в иных исторических обстоятельствах (в ином состоянии семиосферы) в формах, отвечающих изменившемуся характеру актуальной исторической проблематики и, опять же, индивидуальности художника. Такая живучесть станет объяснимой, если связать природу этих оснований не с актаульно-историческими состояниями социума, а с онтологической проблемой человека и мира, которая каждый раз в этих новых состояниях осмысливается и решается и которая уже породила ряд отнюдь не многочисленных поэтико-философских концепций, ее воплощающих.

Обнаруживая в творчестве поэта «перекличку» с предшественниками, объединенными определенным художественным направлением, мы сталкиваемся с проявлением в его художественном мире общих с этим направлением структурных оснований, с их генерирующей активностью по отношению к поэтическим топосам. Последние же суть компоненты унаследованной поэтики, накопленный семиосферой опыт вербализации переживания мира и себя в мире — язык, которым говорила система, исторически утратившая гегемонию. Независимо от того, осознает или не осознает поэт тип определяющей его художественные стремления поэтической философии мира и человека, в которую оформляется его мироощущение, — характер топики, абсорбируемой им из унаследованной поэтики, и характер ее трансформации говорят нам о многом. В частности, и о трансформации по прошествии веков самой поэтико-философской концепции. А уж если обнаруживается, что поэт в своем времени не в одиночестве представляет этот тип, а тем более, если такое сближение многих признается ими самими и обозначается новым «из-мом», - тогда уже речь идет о новом направлении, исторически представляющем собой вариант старого.

Очевидно, что такие схождения отчетливее проступают в «национальных классических формах» художественных направлений и могут быть менее явными при сравнении их разновременных «типологических вариаций» и оог типологических подобий» . В немецкой поэзии такими художественными системами, в основе которых лежит поэтико-философская система двоеми-рия в её вертикальной «развёртке», наряду с барокко предстают романтизм и экспрессионизм, чем, по-видимому, объясняется их классическая национальная форма. Сопоставление этих художественных систем как диахронных аналогов именно в немецкой поэзии оказывается целесообразным, потому что и теоретическая рефлексия здесь порождается изнутри традиции, и яснее проступает единая подоснова осуществляющейся в них метаморфозы, которая при всех видимых переменах позволяет традиции сохранять самоидентичность и преемственность. Такое сопоставление, как мне кажется, выявляет историческую трансформацию фундаментальной для барокко, романтизма и экспрессионизма поэтико-философской концепции двоемирия.

В общем виде эту трансформацию можно представить следующим образом. Двоемирие в барокко мыслится как онтологическое, объективное и константное: вечность постоянно и равноудаленно присутствует во временной жизни человека барокко. Его стремление к своему вечному воплощению, воссоединению с Богом — это норма жизненного поведения, продиктованная барочной аксиологией, помноженной на эсхатологические предчувствия. В романтизме этот «костюм» примеряет личность в иной фазе исторического

886 Терминология, предложенная А.Я.Гуревичем в ходе некогда бурных и едва ли завершенных тогда споров о методологических принципах типологии и компаративистики. См.:: Гуревич А.Я. Типологическая общность и национально-историческое своеобразие (К спорам о литературных направлениях) // Вопросы литературы. 1978. № 11. С. 171-178. Ср. с применением терминов «типологическое схождение», «межлитературная рецепция» и т.п. в известной книге: Дюршиин Д. Теория сравнительного изучения литературы. -М„ 1979. самоопределения, и он выделяет поэта среди «нормальных» людей. План вечности в романтическом двоемирии переосмыслен как сфера идеальной духовности, взаимоотношение полюсов двоемирия субъективно актуализируется, они подвижны в зависимости от состояния лирического сознания, активно-самостоятельного, способного пережить вечность в мгновении. Так сказывается культурно-семиотический опыт эпохи Просвещения: романтические переживания выпадают на долю личности секуляризированной и рационально-деятельной. В экспрессионизме та же концепция выражает самочувствие личности, «утратившей иллюзии», обладающей горьким опытом социального очуждения и дискредитации личностного суверенитета. Ее мироощущение передано сближением и столкновением полюсов двоемирия, топо-сами «конца света» и «смерти Бога». Представленная таким образом общая картина лишь отмечает моменты «трансформаций» (в смысле, который придал этому термину Фуко), которые не отменяют исходную. Она неизбежно дискретна и на историко-генетическом уровне актуализирует вопрос о преображенном и латентном присутствии поэтико-философской концепции двоемирия в промежуточных фазах развития.

В эпоху Просвещения с ростом сознания суверенной ценности земной жизни отдельного человека напряжение между полюсами двоемирия снижается, а в горизонтальной «развертке» Гёте оно фактически (хотя и не в принципе!) снимается в плане земной жизни, потому что высший смысл дается человеку через природу и посредством природы, познание которой и выступает как собственно жизнь, она же и есть путь к высшему, определяя, как в «Фаусте», судьбу «бессмертной сущности» человека после смерти. Многочисленные аллюзии трагедии Гёте на герметическую культуру, моменты прямого переосмысления некоторых концептуальных построений Бёме, прямые и скрытые цитаты из поэтов барокко, например, из Ангелуса Силезиуса, - всё это пока, на наш взгляд, не исследовано по-настоящему и по достоинству не оценено, хотя прецеденты есть . Немецкое Просвещение наследует многие черты из предшествующей литературы . Об этом свидетельствует его отличие от французской просветительской литературы, выросшей из классицизма: в классическом стиле немецкой литературы главенствует «не отме-ренность узкого пространства правильности, но безмерность и беспредельность, обретшая печать совершенства, всеобъемлющее и целое, получившее

888 свою сквозную организованность» . В двойственной мировоззренческой ориентации немецкого классического стиля — на сущее и на должное — и в стремлении совместить то и другое виден отсвет антиномии мира временного и мира вечного, которая порождала трагическую дисгармонию барокко. Классика в Германии, становясь в течение XVIII и на рубеже XIX века ведущим направлением, не отбрасывала как неправильное то, что произвела предшествующая - неклассическая - стадия, а развивала, преображая хаос в оод космос, возводя кризисы реальной действительности к гармонии и тем самым как бы указывая направление романтикам890. Концепция двоемирия в классике уже готова к историзации, когда идеал осмысляется в плоскости времени как цель его движения, а самому времени земной жизни человека возвращается значение меры и необходимости, утраченное на предыдущем этапе. Это первый момент придания двоемирию динамики, и это динамика действия, индивидуального пути, динамика нижнего полюса, тем самым приобретающего позитивный смысл, в свете которого двоемирие уже не выступает как знак дисгармонии мироздания.

Романтики улавливают эту динамику, но возвращают ей идеально-духовный характер, в творческом акте переживая «точки перехода» (Ф. Шлегель) между полюсами двоемирия, снимая таким образом необходимость времени, возвращая концепции ее вертикальный смысл, а высшему по

887 См.: Казакова И.Б. Интеллектуальная традиция герметизма в «Фаусте» Гете: Автореф. канд. дисс. - H. Новгород, 2001.

888 Михайлов А.В. Стилистическая гармония и классический стиль в немецкой литературе // Теория литературных стилей: Типология стилевого развития нового времени. - M., 1976. С. 294.

889 «Классический стиль - процесс возведения реальной действительности, ее кризисов к гармонии жизни». - Там же. С. 295.

890 Логике этого развития в лирической поэзии на жанровом и образно-стилистическом уровне посвящен прилагаемый к работе экскурс 2. люсу двоемирия - по-бёмевски понятое неравнодушие и активность по отношению к человеку. Динамика двоемирия в романтизме приобретает характер обоюдный: полюса открылись друг другу и сдвинулись навстречу, но — это происходит лишь в сфере индивидуального сознания, исключительной прерогативой которого такое переживание и остается. И носителем такого сознания является романтический герой - до того момента, когда он утрачивает чувство собственной исключительности и внутренне социализируется, одновременно возвращая двоемирию онтологически объективный характер и опрокидывая его в горизонтальную плоскость времени, превращая идеал в историческую цель общества: «Мы здесь, на земле, построим рай.». В творчестве Гейне, недоумевавшего в «Романтической школе», что такого нашли его собратья по романтизму в Якобе Бёме, можно проследить ту внутреннюю борьбу, которую рождающаяся личность с социально-исторически детерминированным сознанием ведет с доставшимся ей по неизбежности романтическим языком.

В XIX веке собственно романтические варианты наследования национальной поэтики (Новалис, Брентано, Эйхендорф, Шамиссо, Уланд, Гейне и др.) без ощутимого временного промежутка перетекают в трансформации ее, структур в постромантических явлениях (Геббель, Мёрике, Шторм) вплоть до неоромантических и символистских (Георге, Гофмансталь, Рильке) тенденций рубежа веков.

На протяжение XIX века романтический эстетический комплекс в лирике постепенно (гораздо медленнее, чем в соседних литературах) уступает первый план «поэзии действительности» (термин Л.Гинзбург), действительности, пережитой индивидуально и выраженной нетрадиционно-окказиональным языком. Романтическое начало зачастую истончается до эмоционального фона, трудно определимого и, по сути, уже во многом импрессионистического настроения в поэтическом высказывании (Шторм). Но говорить о полном перерыве в романтической традиции невозможно. И не только потому, что романтики, оставаясь образцом поэтического, никогда не воспринимались как «преодоленные» или «устаревшие», но и потому, что по законам семиосферы романтический смысловой комплекс продолжал интенсивно развиваться и господствовать в философии и музыке вплоть до конца века и уже тогда и из этих «языков» оказал мощное воздействие на поэзию.

На это же время и именно в немецком искусствоведении приходятся «открытие» барокко как самодостаточного эстетического феномена и начало активного взаимовлияния науки и художественной практики. Если романтики «вспоминали» допросветительский художественный опыт (как правило, нерасчлененно - как «средневековый»), «преодоленный» классической поэзией, то в конце XIX века уже собственно барочный художественный опыт XVII века, воссоздаваемый историко-теоретически, встречается с непреодоленным и трансформированным романтическим.

Возникающий в этой культурно-исторической среде экспрессионизм в равной степени является порождением национальной поэтической традиции и острокризисной эпохи. В нем в последний раз утверждается, но и решительным образом переосмысливается важнейшая для развития национальной поэтики художественно-философская система двоемирия в ее изначальном онтологически-общезначимом смысле. С его эсхатологическим мироощущением и антииндивидуалистическим пафосом, в котором в миг всемирного крушения и преображения, столкновения неба и земли, в последний раз актуализируется чувство нераздельности человека и человечества, а тем самым и фигуративной значимости отдельного человека, — экспрессионизм оказывается ближе всего к духу барокко. В это время не только по достоинству оценивается гениальность барочных лириков — чрезвычайно востребован оказывается Бёме, прямо питающий своим словом поэтическую практику

891 адептов движения . В экспрессионизме переэюивается финальная фаза сближения полюсов двоемирия — их столкновение и конец света. И это переживание воплощается, — как в барокко, — как всеобщее, данное всем. В нем

891 Пример рецепции барочного поэтического опыта в экспрессионистской поэтической практике представлен во втором экскурсе, приложенном в работе: «Двоемирие и преображение в ранней лирике И. Р. Бехера (поэтика барокко в новейшем личностном сознании)». экспрессионизм предстает как органичное продолжение, но и — завершение традиции. После этого переживания, которому нет равных в «естественной» слитности с сутью исторического момента, поэтико-философская концепция двоемирия может осознаваться лишь извне и привлекаться в поэтическую практику как окончательно отрефлексированный знак национального.

Едва ли случайно именно на «экспрессионистское десятилетие» и 2030-е годы приходится «героическая» конститутивная фаза академического интереса к барокко и, возможно, самые выдающиеся в германской филологии достижения в его изучении. Так завершается процесс немецкой поэтической авторефлексии, в результате которого барочное «готовое слово», развивавшееся в поэтике имплицитно и тем самым продуктивно развивавшее поэтику, эксплицируется и осознается как самоценное, самодостаточное и в этом смысле — окончательно «готовое». Поэтому оно теперь может быть, с одной стороны, использовано и стилизовано намеренно в эстетических (и эстетских, а также и культурполитических) целях, а с другой стороны, может быть и отброшено и преодолено как господствовавшая прежде версия выражения национального поэтического самосознания.

Вопрос о том, существует ли после этого немецкая поэзия как национальная и что теперь составляет ее специфику в этом качестве, напрашивается сам собой и требует дальнейшего исследования.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Шаулов, Сергей Михайлович, 2009 год

1. Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции / С. С. Аверинцев . М, 1996. - 447 с.

2. Аверинцев С. С. Категории поэтики в смене литературных эпох / С. С. Аверинцев, М. Я. Андреев, М. Л. Гаспаров, 77. А. Гринцер, А. В. Михайлов II Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. -М.: Наследие, 1994. С. 3-38.

3. Артамонов С. Д. История зарубежной литературы XVII-XVIII вв.: Учеб. для студентов пед. ин-тов / С. Д. Артамонов. — М.: Просвещение, 1988.-608 с.

4. Артамонов С. Д. История зарубежной литературы XVII века / С. Д. Артамонов, Р. М. Самарин. М.: Учпедгиз, 1958. - 359 с.

5. Балашова Н. Ю. «Мемориал» немецкого реформатора образования Вольфганга Ратке (Вступительная статья, перевод с немецкого и комментарий) / Н. Ю. Балашова II Человек в культуре Возрождения. М.: Наука, 2001. С. 253-259.

6. Барг М. А. Эпохи и идеи: Становление историзма / М. А. Барг.- М.: Мысль, 1987.-348 с.

7. Барокко и классицизм в истории мировой литературы: Материалы Междунар. науч. конф. «Седьмые Лафонтеновские чтения» (19-22 апр. 2001 г.).-СПб., 2001.-146 с.

8. Баткин JIM. Европейский человек наедине с собой: Очерки о куль-турно-сторических основаниях и пределах личного самосознания / JI. М. Баткин. -М.: Российск. гос. гуман. у-нт, 2000. — 1005 с.

9. Бауэр В. Энциклопедия символов / В. Бауэр, И. Дюмотц, С. Головин. — М.: КРОН-ПРЕСС, 1995. 512 с.

10. Бёме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении. Репринтное изд. 1914 г. /Я. Бёме.- М.: Политиздат, 1990. - 415 с.

11. Бёме Я. Истинная психология, или Сорок вопросов о душе / Я. Бёме. — СПб, 1999.-320 с.

12. Бёме Я. Теософия / Я. Бёме. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. — 96 с.

13. Бёме Я. Christosophia, или Путь ко Христу / Я. Бёме. СПб, 1815 (1994).-220 с.

14. Бердяев Н.А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х томах. Т. 1. М.: «Искусство», ИЧП «Лига», 1994. - С. 37-341.

15. Беренс Б. Энциклопедия мудрецов, мистиков и магов: От Адама до Юнга /Б. Беренс. -М.: Издательский дом «София», «Миф», 2003. 672 с.

16. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии / Н. Я. Берковский. — СПб.: Азбука-классика, 2001. — 512 с.

17. Бессмертный Ю. Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории / Ю. Л. Бессмертный II Одиссей. Человек в истории. 1995. М.: Наука, 1995. - С. 9-13.

18. Бонецкая Н. К. К истокам софиологии / Н. К. Бонецкая // Вопросы философии, 2000, № 4. С. 70-80.

19. Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. Этические учения XIV — XV веков I Л. М Брагина- М., 1977. 254 с.

20. Братусь И. Золотой век нидерландской поэзии / И. Братусь // Из поэзии Нидерландов XVII века. Д., «Художественная литература», 1983. - С. 5-22.

21. Брентано К. Избранное / К. Брентано. (На нем. яз.) / Сост. С. С. Аверинцев. - М., 1985. - 576 с.

22. Британишский В. Поэзия, воскрешенная профессорами / В. Брита-нишский II Вопр. лит., 1970. № 5. С. 171-184.

23. Буало Н. Поэтическое искусство / Н. Буало. М.: ГИХЛ, 1957. - 232 с.

24. Бутми Н. Л. Каббала, ереси и тайные общества / Н. Л. Бутми. СПб., 1914.

25. Бэкон Ф. Новая Атлантида / Ф. Бэкон II Утопический роман XVI — XVII веков. — М.: Худ. лит., 1971 (Библиотека всемирной литературы. Т. 34). — С. 193-224.

26. Вер, Г. Якоб Беме, сам свидетельствующий о себе и своей жизни / Г. Вер. Челябинск: «Урал LTD», 1998.-302 с.

27. Виппер Р. Ю. Кальвин; Кальвинизм / Р. Ю. Виппер II Христианство: Энциклопедический словарь: В 2 т.: т. 1. М.: Большая Российская энциклопедия, 1993. - С. 663-668; 668-671.

28. Высокий герметизм. — СПб.: Азбука; Петербургское Востоковедение, 2001.-416с.

29. Габитова Р. М. Философия немецкого романтизма (Фр.Шлегель, Но-валис) / Р. М. Габитова М.: Наука, 1978. - 288 с.

30. Гайденко П. П. Метафизика конкретного всеединства, или Абсолютный реализм С.Л.Франка / П. П. Гайденко II Вопросы философии, 1999, № 5. С. 114-150.

31. Гайденко П. П. Николай Кузанский и принцип совпадения противоположностей / П. П. Гайденко II Вопросы философии, 2002, № 7. — С. 131-142.

32. Гайденко 77. П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология XX века / П. П. Гайденко. М., 1997. - 495 с.

33. Гайденко П. П. Философия Фихте и современность / П. П. Гайденко. -М., 1979.-288 с.

34. Гартман Ф. Жизнь Парацельса и сущность его учения / Ф. Гартман. -М., 1997.-288 с.

35. Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения: Избранные работы / Э. Гарэн. М.: Прогресс, 1986. - 396 с.

36. Гаспаров М. Л. Стихотворение в прозе / М. Л. Гаспарое II Краткая литературная энциклопедия. Т. 7. М., «Сов. энциклопедия», 1972. — Ст. 205.

37. Герметизм, магия, натурфилософия в европейской культуре XIII — XIX вв. М.: Канон+, 1999. - 864 с.

38. Герметическая космогония. — СПб.: Азбука; Петербургское Востоковедение, 2001. 352 с.

39. Герцен А. И. Дилетантизм в науке / А. И. Герцен II Собрание сочинений в 30 т. Т. 2.-М., 1954. С. 5-88.

40. Герцен А. И. Письма об изучении природы / А. И. Герцен II Собрание сочинений в 30 т. Т. 2. М., 1954. С. 89-315.

41. Гете И. В. Собрание сочинений: В 10 т. / И. В. Гете / — Пер. с нем. Б.Пастернака. — М.: «Худож. лит.», 1976. Т 2: Фауст. - 510 с.

42. Гилилов И. М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса I И. М. Гнлилов. М., 1997. - 474 с.

43. Гшъманов В. X. Симон Дах и тайна барокко I В. X. Гилъманов. — Калининград: Терра Балтика, 2007. 312 с.

44. Голенигцев-Кутузов И. Н. Романские литературы / И. Н. Голенищев-Кутузов.- М., 1975. 532 с.

45. Горфункелъ А. X. Философия эпохи Возрождения I А. X. Горфункелъ. — М.: Высшая школа, 1980. 368 с.

46. Грасиан Б. Остроумие, или искусство изощренного ума / Б. Грасиан II Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение. — М., 1977. С. 169464.

47. Грнммелъсгаузен Г. Я. К. Симплициссимус / Г. Я. К. Гршшелъсгаузен. М.: Художественная литература, 1976. — 557 с.

48. Гуляев Н. А. История немецкой литературы / Н. А.Гуляев, И. П. Шибанов, В. С. Буняев. М.: Высшая школа, 1975. - 526 с.

49. Гуревич А. Я. Типологическая общность и национально-историческое своеобразие (К спорам о литературных направлениях) / А. Я. Гуревич II Вопросы литературы, 1978, № 11. — С. 171-178.

50. Данчев В. В. Хейнзиус / В. В. Данчев II Краткая литерат. энциклопедия. Т. 8.-М., 1975.-Ст. 254.

51. Дильтей В. Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения и Реформации / В. Дильтей. М., Иерусалим: Университетская книга, Gesharim, 2000. - 463 с.

52. Донн Д. Песни и песенки. Элегии. Сатиры / Д. Донн. — На англ. и рус. яз. СПб., 2000. - 672 с.

53. Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы / Д. Дюриши. М., 1979. - 320 с.

54. Жирмунский В. М. Немецкий романтизм и современная мистика / В. МЖирмунский. СПб., 1996. - 231 с.

55. Знание за пределами науки. М.: Республика, 1996. - 445 с.

56. Иванов Вяч. Be. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем / Вяч. Вс. Иванов. -М., 1978. 184 с.

57. История всемирной литературы в 9-ти тг. Т. 4. — М.: Наука, 1987. — 686 с.

58. История диалектики XIV XVIII вв. - М.: Мысль, 1974. - 356 с.

59. История европейского искусствознания. 2-я половина XIX в. начало XX в. Кн. I. - М.: Наука, 1969. - 472 с.

60. История зарубежной литературы XVII века: Учеб. для филол. спец. вузов / Под ред. 3. И. Плавскина. М.: Высш. шк., 1987. — 248 с.

61. История зарубежной литературы XVII века / Под ред. М. В. Разумовской. 2-е изд., испр. и доп. М., 1999. — 254 с.

62. История немецкой литературы: В 5 т. Т. 1: IX-XVII вв. - М., Изд-во АН СССР, 1962.-470 с.

63. История немецкой литературы в 3-х тт. М.: «Радуга», 1985-1987. - Т. 1 -352 с.

64. История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. Т. 1. — М., 1962.- 679 с.

65. История эстетической мысли. В 6-ти т. Т. 2: Средневековый Восток. Европа XV XVIII веков. - М., 1985. - 456 с.

66. Йейтс Ф. А. Джордано Бруно и герметическая традиция / Ф. А. Йейтс. М., 2000. - 528 с.

67. Йейтс Ф. А. Искусство памяти / Ф. А. Йейтс. — СПб., 1997. 480 с.

68. Йейтс Ф. А. Розенкрейцерское Просвещение / Ф. А. Йейтс. — М., 1999.-496 с.

69. Кантор В. Густав Шпет: русская философия в контексте культуры / В. Кантор II Вопросы литературы. 2005. Май-июнь. С. 263-292.

70. Касавин И. Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания / И. Т. Касавин. СПб.: РХГИ, 1998. - 408 с.

71. Киреевский И. В. О необходимости и возможности новых начал для философии // Киреевский И. В. Критика и эстетика / И. В. Киреевский. — М.: Искусство, 1979. (История эстетики в памятниках и документах). С. 293-332.

72. Коган Л. А. «Самостоянье человека»: философское кредо Пушкина / JI. А. Коган И Вопросы философии, 1999, № 7. С.47-59.

73. О. Козминиус, о. Мелехций. Шекспир. Тайная история / О. Козминиус, о. Мелехций. — СПб., 2003.

74. КоменскийЯ. А. Сочинения /Я. А. Коменский. — М.: Наука, 1997. 476 с.

75. Краткая литературная энциклопедия. Т. 3. — М.: «Сов. Энциклопедия», 1966.-976 стб.

76. Кузнецов В. Г. Философия: Учебник / В. Г Кузнецов, И. Д. Кузнецова, В. В. Миронов, К. Х.Момджян. М., 2001. - 519 с.

77. Культура Возрождения и религиозная жизнь эпохи. М.: Наука, 1997. - 224 с.

78. Культура Возрождения XVI века. М.: Наука, 1997. - 302 с.

79. Культура эпохи Возрождения. Л.: Наука, 1986. - 256 с.

80. Культура эпохи Возрождения и Реформация. — Л.: Наука, 1981. — 267 с.

81. Лазарев В. В. Становление философского сознания нового времени / В. В. Лазарев. М.: Наука, 1987. - 137 с.

82. Ланда Е. В. Хрестоматия по немецкой литературе XVII века (на нем. яз.) / Е. В. Ланда. Л., 1975. - 286 с.

83. Левей В. Г. Якоб Беме и его учение / В. Г. Левей II Вестник истории мировой культуры. 1958. № 5 (11). С. 67-81.

84. Лекции по истории эстетики / Под ред. М.С.Кагана. — Кн. 1. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1973. - 207 с.

85. Ленин В.И. ПСС. Т. 29. 752 с.

86. Литературные манифесты западноевропейских классицистов : собр. текстов / вступ. ст. и общ. ред. Н.П. Козловой. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1980.-618 с.

87. Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф /А. Ф. Лосев. -М., 1982. 480

88. Лосев А. Ф. Русская философия // Лосев А. Ф. Страсть к диалектике: Литературные размышления философа /А. Ф. Лосев. — М., 1990. — С. 68-101.

89. Лосев А. Ф. Хаос / А. Ф. Лосев II Мифологический словарь. М.: «Советская энциклопедия», 1990. — С. 568.

90. Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения I А. Ф. Лосев. -М.: «Мысль», 1978. 623 с.

91. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек текст - семиосфе-ра - история / Ю. М. Лотман. - М., 1996. - 464.

92. Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии (латинская патристика) / Г. Г. Майоров. — М., 1979. -431 с.

93. Майстер Экхарт. Об отрешенности / Майстер Экхарт. — М.; СПб.: Университетская книга, 2001. — 432 с.

94. Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов I М. М. Маковский. — М., 1996.-416 с.

95. Маркс К, Энгельс Ф. Об искусстве. В 2-х т. М., «Искусство», 1976. -Т. 1.-575 е., Т. 2.-719 с.

96. Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., тт. 1,3.

97. Мегентесов С. А. Семантический перенос в когнитивно-функциональной парадигме / С. А. Мегентесов. Краснодар, 1993. - 90 с.

98. Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: Материалы Меж-дунар. науч. симпозиума «Седьмые Лафонтеновские чтения» (18-21 апр. 2002 г.). СПб., 2002. - 204 с.

99. Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2 т. — М.: «Советская Энциклопедия», 1987. Т. 1. - 671 е., Т. 2. - 719 с.

100. Михайлов А. Время и безвременье в поэзии немецкого барокко / А. Михайлов II Рембрандт. Художественная культура Западной Европы XVII в.-М.5 1970.-С. 195-220.

101. Михайлов А. В. Диалектика литературной эпохи // Его же: Языки культуры. Учебное пособие по культурологи / А. В. Михайлов. М., 1997. - С. 1342.

102. Михайлов А. В. Обратный перевод / А. В. Михайлов. — М.: Языки русской культуры, 2000 856 с.

103. Михайлов А. В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи / А. В. Михайлов II Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. — М., 1994. — С. 326-391.

104. Морозов А. А. «Симплициссимус» и его автор / А. А. Морозов. — Л.: Наука, 1984.-204 с.

105. Мудрагей Н. С. Рациональное и иррациональное: Историко-теоретический очерк IН. С. Мудрагей. -М.: «Наука», 1985. — 176 с.

106. Муравьев В. С. Маньеризм / В. С. Муравьев II Краткая литературная энциклопедия. Т. 9. -М., 1978. Стб. 509-511.

107. Надъярных М. Ф. Изобретение традиции, или Метаморфозы барокко и классицизма / М. Ф. Надъярных II Вопросы литературы. Июль-август 1999. — С. 77-109.

108. Нарский И. С. Западно-европейская философия XVII века / И. С. Нарский. М.: «Высшая школа», 1974. - 379 с.

109. Некоторые вопросы теории и истории французской литературы XVII века: Материалы Междунар. науч. конф. «Третьи Лафонтеновские чтения» (11-13 апр. 1997 г.). СПб., 1997. - 60 с.

110. Немецкая поэзия XVII века в переводах Льва Гинзбурга. — М.: «Ху-дож. лит.», 1976. 208 с.

111. Николай Кузанский. Сочинения в 2-х тт. / Николай Кузанский. — М. — Т. 1. 1979. - 488 с. -Т. 2. - 1980. - 472 с.

112. Обинье Т. А. д'. Трагические поэмы / Т. А. д' Обинье. Пер. с фр. А. Ревича. — М.: «Присцельс», 1996. - 528 с.

113. Ортега-и-Гассет X Воля к барокко // Он же. Эстетика. Философия культуры IX. Ортега-и-Гассет. — М.: Искусство, 1991.

114. Паскаль Б. Мысли / Б. Паскаль. Пер. с фр. Ю.А.Гинзбург. - М. 1995. -480 с.

115. Пахсарьян Н. Т. XVII век как «эпоха противоречия»: парадоксы литературной целостности / Н. Т. Пахсарьян II Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000: Учеб. пособие / Под ред. Л.Г.Андреева. М.: Высшая школа, 2001. - С. 40-67.

116. Перро Ш. Век Людовика Великого / Ш. Перро II Спор о древних и новых.-М., 1985.-С. 41-54.

117. Петрарка Ф. Лирика /Ф. Петрарка. — М.: «Художественная литература», 1980.-381 с.

118. Петрарка Ф. Эстетические фрагменты / Ф. Петрарка. Пер., вступ. статья и примеч. В.В.Бибихина. — М.: Искусство, 1982. — 367 с.

119. Пинский Я. Е. Поэтическое и художественное / Л. Е. Пинский II Вопросы литературы, 1997, Март-Апрель. С. 101-116.

120. Пинский Л. Е. Ренессанс. Барокко. Просвещение: Статьи. Лекции / Л. Е. Пинский. М.: РГГУ, 2002. - 829 с.

121. Полная энциклопедия символов / сост. В.М.Рошаль. М.: ACT; СПб.: Сова, 2006.-515 с.

122. Пресс Ф. Рудольф II (1576 1612) / Ф. Пресс II Шиндлинг А., Циглер

123. B. Кайзеры: Священная Римская империя, Австрия, Германия. Ростов-на-Дону, 1997.-С. 114-132.

124. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 3: Новое время / Дж. Реале, Д. Антисери. — СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1996. — 736 с.

125. Ревич А. О Теодоре Агриппе д'Обинье и его времени / А. Ревич II Оби-нъеТ.А. д'. Трагические поэмы. Пер. с фр. А. Ревича. М.: «Присцельс», 1996.-С. 9-20.

126. Ревуненкова Н. В. Ренессансное свободомыслие и идеология Реформации IН. В. Ревуненкова. — М.: Мысль, 1988. 205 с.

127. Ренессанс. Барокко. - Классицизм. Проблема стилей в западноевропейском искусстве XV — XVII веков. - М, 1966. - 348 с.

128. Романтизм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. — М.: Изд-во «Сов. энциклопедия», 1971. Стб. 369-388.

129. Романчук А. В. Ренессансная интерпретация мифа о быке — символе смерти / А. В. Романчук II Миф в культуре Возрождения. — М.: Наука, 2003.1. C. 185-189.

130. Ронсар П. О вечном. Избранная лирика / П. Ронсар. — М, 1997. 286 с.

131. Самарин Р. М. Мартин Опиц и поэты его школы // Его же: Зарубежная литература / Р. М. Самарин. М, 1978. - С. 94-132.

132. Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения. -М.: Мысль, 1986. 285 с.

133. XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы Междунар. науч. конф. «Шестые Лафонтеновские чтения» (14-16 апр. 2000 г.). СПб, 2000. - 136 с.

134. XVII век в европейском литературном развитии: Материалы Междунар. науч. конф. под эгидой ЮНЕСКО «Вторые Лафонтеновские чтения» (12-14 апр. 1996 г.). СПб.: «Образование», 1996.-48 с.

135. XVII век в мировом литературном развитии. — М, 1969. — 503 с.

136. Сигал Н. А. Комментарии / Н. А. Сигал И Буало. Поэтическое искусство. М„ 1957.

137. Скобелев А. В. Владимир Высоцкий: Мир и слово / А. В. Скобелев, С. М. Шаулов. — 2-е изд., испр. и доп. Уфа, 2001. - 204 с.

138. Смирнов И. П. Смысл как таковой / И. П. Смирнов. — СПб.: Академический проект, 2001. — 352 с.

139. Соколов А. Н. Теория стиля /А. Н. Соколов. М, 1968. - 223 с.

140. Соколов В. В. Европейская философия XV XVII веков / В. В. Соколов. - М.: Высшая школа, 1984. - 448 с.

141. Соколов В. В. Философский синтез Готфрида Лейбница / В. В. Соколов II Лейбниц Г.В. Сочинения в 4 т. Т. 1. - М.: «Мысль», 1982. - С. 3-77.

142. Соколов В. В. Спиноза / В. В. Соколов II Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1983. — С. 647-648.

143. Соколов М. Н. Вечный Ренессанс: Лекции по морфологии культуры Возрождения / М. Н. Соколов. М.: Прогресс-Традиция, 1999. - 424 с.

144. Соловьев Вл. С. Луллий Раймунд / Вл. С. Соловьев II Христианство: Энциклопедический словарь в 3 т. Т. 2. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1995.-С. 53-55.

145. Старостина Н. Комментарии / Н. Старостина, Е. Рабинович П Вергилий. Собр. соч. СПб., Биографический институт «Студия Биографика», 1994. — С. 419-476.

146. Тананаева Л. И. Рудольфинцы: Пражский художественный центр на рубеже XVI XVII веков / Л. И. Тананаева. - М.: Наука, 1995. - 240 с.

147. Тимофеев М. А. Демонология в эпоху Возрождения / М. А. Тимофеев П Демонология эпохи Возрождения (XVI XVII вв.). - М.: Росспэн, 1995. - С. 3-10.

148. Толмачев В. М. От романтизма к романтизму: Американский роман 1920 годов и проблема романтической культуры / В. М. Толмачев. — М., 1997. — 363 с.

149. Тураев С. В. Концепция личности в литературе романтизма / С. В. Тураев II Контекст. 1977. Литературно-теоретические исследования. — М., 1978.-С. 227-247.

150. Тураев С. В. От Просвещения к Романтизму (Трансформация героя и изменение жанровых структур в западноевропейской литературе конца — начала в.) / С. В. Тураев. М.: Наука, 1983. - 256 с.

151. Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка / Ю. Тынянов. — М., 1965. 489 с.

152. Тютчев Ф. И. Лирика / Ф. И. Тютчев. ~ Т. 1. М.: Наука, 1965. - 448 с.

153. Фейербах Л. История философии. Собрание произведений в трех томах /Л. Фейербах. Т. 1. - М.: «Мысль», 1974. - 544 с.

154. Фидлер Д. Иисус Христос Солнце Бога: Античная космология и раннехристианский символизм / Д. Фидлер. — М.: ООО «Издательский дом «София», 2005.-432 с.

155. Философские аспекты культуры и литературный процесс в XVII столетии: Материалы Междунар. науч. конф. «Пятые Лафонтеновские чтения» (16-18 апр. 1999 г.). СПб., 1999. - 122 с.

156. Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1983.-840 с.

157. Френч М. Премудрость в личности / М. Френч II Вопросы философии, 2000, №4. -С. 80-111.

158. Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии / Д. Д. Фрэзер. 2-е изд. - М., 1983. - 703 с.

159. Фуко М. Археология знания / М. Фуко. — Киев: Ника-Центр, 1996. 208 с.

160. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / М. Фуко. — СПб.: A-cad, 1994.-408 с.

161. Холл М. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии / М. Холл. М.: Эксмо; СПб.: Terra Fantastica, 2003. - 960 с.

162. Чернов И. А. Из лекций по теоретическому литературоведению. I: Барокко. Литература. Литературоведение. Спец. Курс / И. А. Чернов. Тарту, 1976.- 186 с.

163. Чернов И. А. Опыт типологической интерпретации барокко / И. А. Чернов // Сб. статей по вторичным моделирующим системам. — Тарту, 1973. С. 90-104.

164. Чижевский Д. И. Ян Амос Коменский и западная философия / Д. И. Чижевский II Коменский Я. А. Сочинения. М.: Наука, 1997. - С. 5-12.

165. Чичерин А. В. Ритм образа: стилистические проблемы / А. В. Чичерин. -М., 1980.-334 с.

166. Шатин Ю. В. «Тот, который не стрелял»: Поэтика одного стихотворения // Он же. Поговорим о Высоцком / Ю. В. Шатин. — М., 1995. С. 25-26.

167. Шаулов С. М. «Вечерняя песнь» в немецкой лирике: от барокко к романтизму / С. М. Шаулов II Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 14. Воронеж, 2000. - С. 120-131; Вып. 15. — 2001.-С. 118-129.

168. Шаулов С. М. Поэтика барокко в немецкой лирике XVII XX вв.: Материалы исследования I С. М. Шаулов. - Препринт. - Уфа: Изд-во Башкирского государственного педагогического университета, 2001. - 76 с.

169. Шаулов С. М. Проявление стилевых черт барокко в лирике немецкого экспрессионизма и поэзия И.Р.Бехера I С. М. Шаулов II Вопросы немецкой и французской филологии. Краснодар, 1975. — С. 170-178.

170. Шестов Л. Сочинения. В 2-х т. Т. 1: Власть ключей / Л. Шестов. ~ М.: Наука, 1993.-669 с.

171. Шиллер Ф. Собр. соч. в 7 т. Т. 7: Письма / Ф. Шиллер. -М., 1957. 787 с.

172. Шлегелъ Ф. Эстетика. Философия. Критика / Ф. Шлегелъ. В 2 т. — Т. 2.-М., 1963.-448 с.

173. Шпинарская Е. Н. Классицизм и барокко: историографический анализ IE. Н. Шпинарская. СПб., 1998. - 128 с.

174. Эмблемы и символы. М.: Интрада, 2000. - 368 с.

175. Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон: Биографии. В 12 томах: т. 3. — М.: «Большая Российская энциклопедия», 1993. — 800 с.

176. Энциклопедия мистицизма. СПб.: «Литера», 1996. - 480 с.

177. Юнг К. Г. Собрание сочинений. Т. 4. Дух Меркурий / К. Г. Юнг. М.: Канон, 1996. - 384 с.

178. Alewyn R. Vorbarocker Klassizismus und griechische Tragodie: Analyse der „Antigone" Ubersetzung des Martin Opitz. - Darmstadt, 1962. - 63 S.

179. Angelus Silesius. Cherubinischer Wandersmann (Geistreicher Sinn- und SchluB-Reimen) // Ангелус Силезиус. Херувимский странник (Остроумные речения и вирши). СПб.: Наука, 1999. - 509 с.

180. Becher J. R. Der Aufstand im Menschen. Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1983.-288 S.

181. Becher J. R. Gesammelte Werke / J. R. Becher. Bande 1 bis 15. — Auf-bau-Verlag Berlin u. Weimar, 1966-1977.

182. Becher J. R. Philosophie des Sonetts oder Kleine Sonettlehre // Becher J.R. Gesammelte Werke. Bd. 14: Bemiihungen II. / J. R. Becher. Berlin u. Weimar: Aufbau-Verlag, 1972. - S. 603-632.

183. Becher J.R. Von der GroBe unserer Literatur: Reden und Aufsatze / J. R. Becher. Leipzig, 1971.-450 S.

184. Beckmann A. Motive und Formen der deutschen Lyrik des 17. Jahrhunderts und ihre Entsprechungen in der franzosischen Lyrik seit Ronsard: Ein Beitrag zur vergleichenden Literaturgeschichte / A. Beckmann. — Tubingen: Max Niemeyer Verlag, I960. 154 S.

185. Berger U. Das Verhangnis, oder Die Liebe des Paul Fleming / U. Berger. — Berlin und Weimar, 1983.-167 S.

186. Bohme J. De signatura rerum: Das ist / Bezeichnung aller dingen / wie das Jnnere vom Eusseren bezeichnet wird. // Bohme J. Werke / J. Bohme. — Hrsg. von Ferdinand van Ingen. Bibliothek der friihen Neuzeit. Bd. 6. - Frankfurt am Main, 1997.-S. 509-791.

187. Bohme J. Psychologia vera, oder Vierzig Fragen von der Seelen // Jacob Bohmes samtliche Werke in sieben Banden / J. Bohme. Hrsg. v. K.W.Schiebler. - Bd. 6. - Unveranderter Wiederabdruck der ersten Auflage. - Leipzig, 1922.

188. Braimeck M. Deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts — Revision eines E-pochenbildes: Ein Forschungsbericht 1945 1970 / M. Вгаипеск II DVLG 45 (1971), (Sonderheft Forschungsreferate). - S. 378-468.

189. Brentano CI. Gedichte / CI. Brentano. — Nach den Handschriften und Erstdrucken ausgewahlt und mit Anhang und Bibliographie neu herausgegeben von W. Fruhwald. Hamburg, 1968. - 245 S.

190. Brentano. Werke in einem Band / Brentano. Arnim. — Berl. u. Weimar, 1978.-363 S.

191. Burkhardt W. Grimmelshausen. Erlosung und barocker Geist / W. Burkhardt. Frankfurt am Main, 1929. - 154 S.

192. Claudius M. Ein Tropfen aus dem Ozean. Ausgewahlte Werke und Briefe / M. Claudius.- Berlin, 1975.-475 S.

193. Cooper Illustriertes Lexikon der traditionellen Symbole I J. C. Cooper. — Wiesbaden: Drei Lilien Edition, о J. — 239 S.

194. Der literarische Barockbegriff. Hrsg. von Wilfried Barner. Darmstadt: Wiss. Buchges., 1975. - VII, 597 S.

195. Deutsche Barockforschung: Dokumentation einer Epoche. Hrsg. von R. Alewyn. Koln, Berlin, 1970. - 466 S.

196. Deutsche Schrifitsteller im Portrat. Hrsg. von Martin Bircher. Miinchen, 1979.-194 S.

197. Deutsches Gedichtbuch. Lyrik aus acht Jahrhunderten. Zusammengestellt von Uwe Berger und Giinther Deike. Berlin u. Weimar: Aufbau-Verlag, 1977. 789 S.

198. Deutsches Lesebuch. Von Luther bis Liebknecht. Hrsg. v. Stephan Herm-lin. Leipzig: Verlag Philipp Reclam jun., 1976. 577 S.

199. Dick J. Ticht-Kunst. Deutsche Barockpoetik und rhetorische Tradition / J. Dick. Berlin, Ziirich, 1969. - 228 S.

200. Eberlein H. Schlesische Kirchengeschichte / H. Eberlein. — 4. unverand. Aufl.-Ulm, 1962.-256 S.

201. Eberlein H. Zur kryptokalvinistischen Bewegung in Oberschlesien / H. Eberlein // Correspondenzbl. d. Vereins f. Gesch. d. evangel, Kirche Schlesiens IV/3 (1895).-S. 150-161.

202. Enzensberger H. M. Brentanos Poetik / H. M. Enzensberger. — Miinchen, 1973.- 157 S.

203. Ermatinger Barock und Rokoko in der deutschen Dichtung / E. Ermatinger. — 2te Aufl. Leipzig, Berlin, 1928. - 196 S.

204. Ermatinger E. Der Weg der menschlichen Erlosung in Grimmelshausens «Simplicissimus», «Courasche» und «Vogelnest» / E. Ermatinger II Krisen und Probleme der neueren deutschen Dichtung. — Zurich, Leipzig, Wien, 1928. S. 105-123.

205. Ermatinger E. Weltdeutung in Grimmelshausens Simplicius Simplicissimus / E. Ermatinger. — Leipzig u. Berlin, 1925. — 123 S.

206. Fleming P. Gedichte / P. Fleming. Hrsg. v. Julius Tittmann. — Leipzig, 1870.-282 S.

207. Fuchs K. Die Religiositat des Johann Jacob Christoffel von Grimmelshau-sen / K. Fuchs. — Leipzig, 1935. — 152 S.

208. Garber K. Europaisches Barock und deutsche Literatur des 17. Jahrhun-derts: Zur Epochen-Problematik in der international en Diskussion / K. Garber II Europaische Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. Wiesbaden: Otto Harras-sowitz, 1991.-S. 3-44.

209. Geschichte der deutschen Literatur von den Anfangen bis zur Gegenwart. Bd. 5: 1600 bis 1700. -Berlin: Volkund Wissen volkseigener Verlag, 1963. -593 S.

210. Gesprache um einen Dichter Johannes R. Becher. 1891-1958. Ansichten zu Werk und Personlichkeit. Interviews. Diskussionen. — Hrsg. von Ilse Siebert u. Rolf Harder. Berlin, 1979. - 66 S.

211. Goethe J. W. Aus meinem Leben: Dichtung und Wahrheit // Goethe. Poeti-sche Werke / J. W. Goethe. Berliner Ausgabe. Bd. 13. - 1971. - 1066 S.

212. Goethe J. W. Gedichte und Singspiele // Goethe. Poetische Werke / J. W. Goethe. Berliner Ausgabe. Bd. 1. - 1972. - 1048 S.

213. Goethe J. W. Gedichte und Singspiele // Goethe. Poetische Werke / J. W. Goethe. Berliner Ausgabe. Bd. 2. - 1973. - 966 S.

214. Goethe J. W. Italienische Reise // Goethe. Poetische Werke / J. W. Goethe. -Berliner Ausgabe. Bd. 14. 1971. - 1038 S.

215. Gohrisch Chr. Hans Sachs — sein Werk und seine Zeit / Chr. Gohrisch II Sachs, H. Zeitgedichte und Schwanke. Ausgewahlte Werke. Leipzig: Verl. Philipp Reclam jun., 1960. S. 273-293.

216. Gorceix B. Jacob Bohme / B. Gorceix II Deutsche Dichter des 17. Jahrhun-derts: Ihr Leben und Werk. Berlin, 1984. - S. 49-73.

217. Grimmelshausen H. J. Chr. von. Der abenteuerliche Simplizissimus / H. J. Chr. von Grimmelshausen. Miinchen, o. J. — Jubilaumsbibliothek der deut-schen Literatur. - 682 S.

218. Grunsky H. Jakob Bohme / H. Grunsky. 2. Aufl. - Stuttgart, 1984. - 356 S.

219. Gundolf F. Martin Opitz / F. Gundolf II Deutsche Barockforschung: Do-kumentation einer Epoche. Koln, Berlin, 1970. - S. 107-143.

220. Giinther A. Das Gedicht Johannes R. Bechers / A. Gunther II Expressio-nismus: Literatur und Kunst 1910-1923. Eine Ausstellung des deutschen Literatur-archivs im Schiller-Nationalmuseum Marbach a. N., vom 8. Mai bis 31. Oktober I960.

221. Gunthers Werke in einem Band / J. Chr. Gunther. Berlin u. Weimar, 1977. — 383 S.

222. Haas A. M. Erfahrung und Sprache in Bohmes Aurora / A. M. Haas И Gott, Natur und Mensch in der Sicht Jacob Bohmes und seiner Rezeption. Wiesbaden, 1994.-S. 1-21.

223. Hecht G. Schlesisch-kurpfalzische Beziehungen im 16. und 17. Jahrhundert / G. Hecht IIZGO 81, N. F. 42 (1929)- S. 176-222.

224. Hegel G. W. F. Vorlesungen uber die Geschichte der Philosophie. Dritter Band / G. W. F. Hegel. Leipzig, Verlag Philipp Reclam jun., 1982. - 460 S.

225. Jaumann H. Die deutsche Barockliteratur: Wertung — Umwertung. Eine wertungsgeschichtliche Studie in systematischer Absicht / H. Jaumann. — Bonn: Bouvier, 1975. 853 S.

226. Kaminski N. Andreas Gryphius / N. Kaminski. Stuttgart, 1998. - 264 S.

227. Klabund. Nachwort / Klabund II Gryphius, A. Das dunkle Schiff: Auserle-sene Sonette,Gedichte, Epigramme / Mit einem Nachwort hrsg. v. Klabund. — Miinchen, 1916. S. 71-79.

228. Kleine L. Spinoza: Substanz und System / L. Kleine II Spinoza B. Ethik. — Leipzig, Verl. Philipp Reclam jun., 1987. S. 361-395.

229. Kuhlmann О. Der Neubegeisterte Bohme / O. Kuhlmann. Hrsg. und erl.von Jonathan Clark. - In 2 Teilen. - Stuttgart, 1995. - 450 S.

230. Langbehn J. Rembrandt als Erzieher / J. Langbehn. — Leipzig, 1909. V, 356 S.

231. Langer H. Hortus Bellicus: Der DreiBigjahrige Krieg: Eine Kulturgeschich-te / H. Langer. Leipzig, 1978. - 279 S.

232. Lepper M. Die ,Entdeckung' des ,deutschen Barock': Zur Geschichte der Friihneuzeitgermanistik 1888—1915 / M. Lepper II Zeitschrift fur Germanistik. Neue Folge. XVII 2/2007. - S. 300-321.

233. Lessings Gesprache mit Friedrich Heinrich Jacobi iiber Spinoza // Lessings Werke in funf Banden / G. E. Lessing. Bd. 2. - Berlin u. Weimar: Aufbau-Verlag, 1978. - S. 345-361.

234. Marhvardt B. Geschichte der deutschen Poetik. Bd. 1: Barock und Friih-aufklarung / B. Markwardt. Berlin, 1937. - XI, 457 S.

235. Martens K. Die deutsche Literatur unserer Zeit / K. Martens. — Miinchen, 1921.-523 S.

236. Martus S. Zur Funktion historischer Analogien am Beispiel der ,Friihen Neuzeit' / S. Martus II Zeitschrift fur Germanistik. Neue Folge. XVII 2/2007. -S. 291-299.

237. Menschheitsdammerung. Ein Dokument des Expressionismus. — Leipzig, Verl. Philipp Reclam jun, 1972. 440 S.

238. Michailow A. Uber einen seltenen Fall der Barocknachfolge. Johann Beer und Gontscharow / A. Michailow II Europaische Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1991. - S. 1177-1190.

239. MUller H.-H. Barockforschung: Ideologie und Methode. Ein Kapitel deut-scher Wissenschaftsgeschichte 1870-1930 / H.-H. Midler. — Darmstadt: Thesen-Verlag, 1973.-298 S.

240. Miiller G. Deutsche Dichtung von der Renaissance bis zum Ausgang des Barock / G. Miiller. Wildpark-Potsdam, 1930. - 263 S.

241. Novalis. Werke in einem Band /Novalis. Berlin u. Weimar, 1983. - 393 S.

242. Novalis. Werke in zwei Banden / Novalis. Bd. 1. —Konemann. 1996. - 432 S.

243. Opitz M. Ausgewahlte Dichtungen / M. Opitz. Hrsg. v. Julius Tittmann. -Leipzig, 1869. - LXXX, 276 S.

244. Opitz M. Buch von der deutschen Poeterei / M. Opitz. Abdruck der ersten Ausgabe (1624). - Halle (Saale): Max Niemeyer Verlag, 1962. - 77 S.

245. Petry L. Mittelrhein und Schlesien als Bruckenlandschaften der deutschen Geschichte / L. Petry II Geschichtliche Landeskunde und Universalgeschichte. Festgabe fur Hermann Aubin zum 23. Dezember 1950 S.203-216.

246. Pfeijfer J. Dichten, Denken, Glauben. Ausgewahlte Essays 1936 bis 1966 / J. Pfeiffer. — Mtinchen u. Hamburg, 1967. 221 S.

247. Poetik des Barock. Hrsg. von Marian Szirocki. — Leck/Schleswig: Rowohlt, 1968.-266 S.

248. Pyritz H. Paul Fleming und der Petrarkismus / H. Pyritz II Deutsche Barockforschung: Dokumentation einer Epoche. Koln-Berlin, 1970. — S. 336-394.

249. Pyritz H. Petrarca und die deutsche Liebeslyrik des 17. Jahrhunderts // Pyritz H Schriften zur deutschen Literaturgeschichte / H. Pyritz. Hrsg. von Ilse Pyritz. - Koln / Graz: Bohlau Verl., 1962. - S. 54-72.

250. Radle K. „Schwannen-Schnee und Haar aus Gold": Petrarkistischer Schon-heitspreis bei Pietro Bembo und Christian Hoffmann von Hoffmannswaldau. -http://www.phil.uni-erlangen.de/~p2gerlw/barock/barock.html.

251. Reines EbenmaB der Gegensatze. Deutsche Sonette. Berlin: Riitten & Loening, 1977.-236 S.

252. Rusterholz S. Zum Verhaltnis von Liber Naturae und Liber Scripturae bei Jacob Bohme / S. Rusterholz II Gott, Natur und Mensch in der Sicht Jacob Bohmes und seiner Rezeption. Wiesbaden, 1994. S. 129-145.

253. Ruttkowski W. V. Die literarischen Gattungen: Reflexionen iiber eine modi-fizierte Fundamentalpoetik / W. V. Ruttkowski. Bern und Miinchen: A. Francke AG Verlag. 1968.- 155 S.

254. Sachs H. Zeitgedichte und Schwanke: Ausgewahlte Werke / H. Sachs. — Leipzig: Verl. Philipp Reclam jun., 1960. 156 S.

255. Schaulow S. Das Sonett in der friihen Lyrik Johannes R. Bechers in Bezie-hung zur nationalen poetischen Tradition / S. Schaulow II Poesie und Poetik Johannes R. Bechers. Berlin, 1978. - S. 130-141.

256. Schlatter H.-J. Sonett / H.-J. Schlatter. Mit Beitragen von Raimund Borgmeier und Heinz Willi Wittschier. - Stuttgart 1979. - 159 S.

257. Scholz B. F. Zur Bedeutung von Michel Foucaults These eines epistemi-schen Bruchs im 17. Jahrhundert fur die Barockforschung / B. F. Scholz II Europai-sche Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. — Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1991.-S. 169-184.

258. Siegmund-Schultze E. Kryptocalvinismus in den schlesischen Kirchenord-nungen / E. Siegmund-Schultze II Jb. d. Schles. Friedr. Wilh. Univ. Breslau 5 (1960),-S. 52-68.

259. Streller S. Einleitung / S. Streller И Grimmelshausens Werke in vier Ban-den. Bd. 1. Berlin und Weimar, 1977. - S. (5)-(33).

260. Szyrocki М. Die deutsche Literatur des Barock / M. Szyrocki. — Stuttgart, 1979.-456 S.

261. Szyrocki M. Martin Opitz / M. Szyrocki. Berlin: Riitten & Loening, 1956. -227 S.

262. Szirocki M. Zur Dichtungstheorie des Barock und zur vorliegenden Aus-wahl / M. Szirocki II Poetik des Barock. Hrsg. von Marian Szirocki. — Leck/Schleswig: Rowohlt, 1968. S. 256-264.

263. Tranen des Vaterlandes. Deutsche Dichtung aus dem 16. und 17. Jahrhun-dert. Eine Auswahl von Johannes R. Becher. Berlin: Riitten & Loening, 1954. -680 S.

264. Vogt F. Geschichte der deutschen Literatur von den altesten Zeiten bis zur Gegenwart / F. Vogt, M. Koch. Zweite, neubearb. und vermehrte Auflage. Bd. 2. - Leipzig u. Wien: Verlag des Bibliogr. Instituts, 1904. - 600 S.

265. Walzel O. Deutsche Vorkriegsdichtung / O. Walzel II ZfdU 29 (1915). S. 449-455.

266. Wolfflin H. Gedanken zur Kunstgeschichte: Gedrucktes und Ungedrucktes / H. Wolfflin. 4. Aufl. - Basel, 1947. - VII, 162 S.

267. Wolfflin H. Italien und das deutsche Formgefuhl / H. Wolfflin. Miinchen: F. Bruchmann, 1931. - XI, 222 S.

268. Wolfflin H. Kunstgeschichtliche Grundbegriffe: Das Problem der Stillent-wicklung in der neueren Kunst / H. Wolfflin. Mtinchen, 1915. - IX, 255 S.

269. Wolfflin H. Renaissance und Barock / H. Wolfflin. Miinchen, 1888. - IX, 135 S.

270. Worringer W. Formprobleme der Gotik / W. Worringer. — 1911.— 127 S.

271. Yates F. A. Astraea: The imperial Theme in the sixteenth Century / F. A. Yates. London, 1975. - XVI, 233 p.

272. Yates F. A. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition / F. A. Yates. — London and Chicago, 1964. XIV, 466 p.

273. Yates F. A. Majesty and Magic in Shakespeare's last Plays / F. A. Yates. -Boulder, 1978.

274. Yates F. A. Shakespeare's last Plays: A new Approach / F. A. Yates. London, 1975.-XI, 139 p.

275. Yates F. A. The Art of Memory / F. A. Yates. London and Chicago, 1966. -400 p.

276. Yates F. A. The occult Philosophy in the Elizabethan Age / F. A. Yates. -London, 1979.-217 p.

277. Yates F. A. The Rosicrucian Enlightenment / F. A. Yates. — London and Boston, 1972.-269 p.

278. Yates F. A. Theatre of the World / F. A. Yates. London and Chicago, 1969. -218 p.

279. Zimmermann R. C. Das Weltbild des jungen Goethe: Studien zur hermeti-schen Tradition des deutschen 18. Jahrhunderts / R. C. Zimmermann. 2 Bde. -Miinchen, 1969 - 1979.-Bd. 1 -368 S.; Bd. 2-447 S.