Фольклорно-мифологические элементы в литературе постмодернизма: на материале творчества М.М. Попова тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.09, кандидат филологических наук Козырев, Константин Александрович

• Козырев, Константин Александрович
• кандидат филологических наук
• 2006

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Козырев, Константин Александрович

Введение.

Глава 1. Исторический и социокультурный кризис как фактор актуализации элементов мифологии в прозе современного литературного постмодернизма.

Глава 2. Творческое осмысление проблемы социокультурного регресса в романе Михаила Попова «Ванечка»: функция мифоритуальной символики и образности.

Глава 3. Элементы фольклора и мифологии в романе «Пора ехать в Сараево» и их влияние на историческую модель

Михаила Попова.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Фольклорно-мифологические элементы в литературе постмодернизма: на материале творчества М.М. Попова»

В настоящее время критическое осмысление русского литературного постмодернизма накопило достаточный багаж профессиональных знаний, чтобы утверждать: отечественный извод постмодерна не есть случайное, ограниченное узким кругом явление, это важный фактор, оказывающий влияние на множество сфер культурной и общественной жизни. Н.Маньковская в монографии, имеющей в соответствии с характерной для постмодернистско-постструктуралистских научных работ поэтикой заглавий экзотическое название «Париж со змеями» и теоретически выдержанный подзаголовок «Введение в эстетику постмодернизма», подчеркивает: «Пристальное внимание к культуре, эстетике и искусству постмодернизма возникло в нашей стране во второй половине 80-х годов, когда его западные образцы были не просто импортированы либо пересажены на местную почву, но оказались эмблемой уникальной культурной ситуации»1. Действительно, вопрос относительно эпистемиологической неуверенности как модели наиболее адекватного описания того типа сознания, который сложился в отечественной культуре в конце восьмидесятых - начале девяностых годов в результате всеобщей девальвации большинства целостных политических, идеологических и общефилософских концепций, рассматривался многими исследователями, занимавшимися вопросами современной культурологии, искусствознания и литературоведения. К их числу принадлежат работы И.Ильина «Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм» (М., 1996) и «Постмодернизм от истоков до конца

1 Маньковская И.Б. Париж со змеями (Введение в эстетику постмодернизма). - М., 1994. - С. 5. столетия» (М., 1998), словарь под названием «Постмодернизм. Словарь терминов» (М, 2001), монографии В. Курицына «Русский литературный постмодернизм» (М., 2001), О. Богдановой «Современный литературный процесс: (К вопросу о постмодернизме в русской литературе 70-90-х годов XX века)» (СПб., 2001), сборники М. Липовецкого «Русский постмодернизм: (Очерки исторической поэтики)» и А. Гениса «Иван Петрович умер: Статьи и расследования» (М., 1999), учебные пособия И. Скоропановой «Русская постмодернистская литература» (М., 2000) и Г. Нефагиной «Русская проза конца XX века» (М., 2005), работа М. Эпштейна «Постмодернизм в России: Литература и теория» (М., 2000), кандидатская диссертация Н.П. Беневоленской «Художественная философия русского литературного постмодернизма» (СПб., 2004) и др.

Следует указать, что, хотя постмодернизм как явление западной литературы и культуры второй половины XX века основательно изучен западным литературоведением, тем не менее количество всеобъемлющих теоретических исследований по этому направлению весьма ограничено. И западное, и российское литературоведение предпочитают вести анализ художественного материала постмодернизма экстенсивно, одновременно углубляя отдельные проблемы.

Именно такого рода конкретным исследованием является настоящая диссертация, которая вводит в сферу внимания ученых -исследователей русской литературы рубежа XX и XXI веков и, в частности, прозы постмодернизма, имя прозаика Михаила Попова2

2 Отметим, что даже в учебном пособии Г.Нефагиной «Русская проза конца XX века» (М., 2005. 320 с.) в списке, где упомянуто более ста десяти произведений современной прозы, творчество Михаила Попова оказалось обойденным вниманием этого основательного исследователя. автора, творчество которого по меркам современной прозы обширно и разнообразно в своих художественных проявлениях, а отдельные произведения (романы «Ванечка», «Пора ехать в Сараево», рассказы «Грядущий хэм», «Любимец» и др.) принадлежат кругу постмодернистской литературы, демонстрируя ее характерные черты. Приходится констатировать тот факт, что на сегодняшний день в большинстве критических статей и научных исследований, упомянутых выше, авторы не выходят за весьма узко очерченный круг, включающий несколько известных имен. Вместе с тем, рассмотрение современной прозы постмодернизма под означенным в теме диссертации углом, а именно - значение и роль в ней фольклорно-мифологических элементов - в отечественном литературоведении практически не предпринималось. Таким образом, указанные особенности работы определяют ее новизну и актуальность.

Подход к проблеме фольклорно-мифологической составляющей в современной постмодернистской прозе, с одной стороны, лежит в русле той концепции постмодернизма, которая акцентирует его специфику как явления, творчески переосмысливающего достижения и характерные черты различных художественных систем, опирающегося на всю историю мировой культуры. С другой стороны, правомерно отметить, что отечественная постмодернистская проза с элементами фольклора и мифа создавалась под определенным влиянием литературного направления, актуализировавшегося в отечественной литературе в 70-е - 80-е годы, которое условно именуют «мифологический реализм». Учитывая, что годы обучения М.Попова в Литературном институте им. A.M. Горького выпали на середину и конец 70-х годов, становится очевидным информированность студента и молодого автора в текущем литературном процессе того времени. Однако взаимодействие с фольклором и мифом как в целом в литературе постмодернизма, так и в его индивидуальном творчестве пошло иными путями.

Чтобы яснее стали особенности использования мифа и фольклора в современной отечественной прозе в целом, следует обратиться к отдельным чертам «мифологического реализма», для чего придется совершить краткий экскурс в область недавней истории литературы и соответствующих критических полемик и академических дискуссий. Представленный в последние десятилетия тесного совместного бытования литератур народов СССР такими именами, как Ч. Айтматов, О. Сулейменов, О. Чиладзе, Ч. Амирэджиби, В. Санги, Ан. Ким и др., мифологический реализм оказался частью той ветви литературы, в центре внимания которой стояла нравственно-философская проблематика.

По мнению критиков и литературоведов, мифологический реализм, постепенно формировавший и кристаллизовавший свои черты, не был генеральным направлением в отечественной прозе 70 -80-х годов, но постоянно находился в центре внимания критики, и характерные особенности его выявлялись во многочисленных статьях и исследованиях. Вопросы фольклоризации, мифологизма и притчевости современной литературы обсуждались, например, в ходе дискуссии «Современный литературный процесс и фольклор», которую журнал «Вопросы литературы» вел на своих страницах с 1976 по 1978 годы3.

3 Определенная вялость и неторопливость данной дискуссии, на наш взгляд, связана не только с особенностями журнальной полемики и медлительностью издательского процесса, но и со сложностью осмысления непростого хода взаимодействия двух систем: фольклора и мифа, с одной стороны, и авторской литературы - с другой.

Для выявления связей крупных прозаических форм с мифом использовались две взаимосвязанные и одновременно противопоставленные формулы: романизация мифа и мифологизация романа4.

Романизация мифа подразумевает не только присутствие его в фабульно-сюжетной основе романа или проявление в структуре образов, но определенные художественные преобразования архаических мифов. К этим преобразованиям следует отнести замену фантастических мотивировок мифа на реалистически оправданные, конкретизацию характеров, весьма обобщенно намеченных в мифе, психологически точные мотивировки поступков героев, поворот мифа неожиданной стороной, которую автор вычленяет из на первый взгляд незаметных деталей мифа5, разработку этнографического и археологического материала.

Мифологизация романа не требует каких-либо преобразований мифа, а происходит на определенных уровнях произведения. Так, нередко мифологизируется фигура автора-рассказчика или главного героя произведения6. В отдельных случаях события, сюжетные построения романа имеют «мифологическое» завершение: например, немотивированную смерть персонажей-антагонистов (злого

4 В частности, эти четкие формулировки находят серьезное подтверждение в статье А. Эбаноидзе «.Не храм, а мастерская» (Вопросы литературы. - 1978. № 5. -С.78-104).

5 Характерными и представительными по всем указанным пунктам являются преобразования мифа

06 аргонавтах и мифа о Дедале и Икаре в романе Отара Чиладзе «Шел по дороге человек».

6 Мифологизированной фигурой, безусловно, представляется герой романа Ч.Амирэджиби благородный разбойник Дата Туташхиа. В конце 80-х годов такими мифологизированными героями являются, на наш взгляд, Тураевы - отец, сын и дед, - герои романа Анатолия Кима «Отец-лес». В данном случае нам приходится, видимо, вступать в полемику с самим автором, который обозначил жанр своего произведения как роман-притчу. п действующего лица после смерти доброго), или трагическое о мифологическое превращение героя . Мифологизации романа способствует также фрагментарное использование мифа в орнаментальной функции.

В конце 70-х и в 80-е годы миф и сказка стали проникать в произведения, которые критика и литературоведение определили как условно-метафорическая проза 9. По мнению ряда исследователей, авторы этого направления используют несколько типов условности, основные из которых условность сказочная, мифологическая, фантастическая10.

Итак, проза 70-80-х годов взаимодействовала с мифологией и фольклором в рамках указанного художественного направления, имеющего нравственно-философский оттенок, достаточно интенсивно, а некоторые произведения были объединены критиками и литературоведами такими специфическими терминами, как «мифологический реализм» или «условно-метафорическая проза». Однако литература постмодернизма продвигалась в этом плане иным путем: процесс взаимодействия мифа, фольклора и собственно авторского текста в постмодернистских произведениях носит скорее диффузный характер.

7 Подобный финал находим в романе Ч.Амирэджиби «Дата Туташхиа»: после гибели героя Даты Туташхиа следует совершенно немотивированная смерть его антипода Мушни Зарандиа.

8 В этом плане примечательны анализ поэтики и толкование сказки-мифа (по терминологии, предложенной У.Б. Далгат) о белом пароходе и большеголовой ушастой рыбке в повести Ч.Айтматова «Белый пароход». (См. монографию У.Б. Далгат «Литература и фольклор. Теоретические аспекты».- М., 1981.-С. 178-182).

9 Среди наиболее известных произведений условно-метафорической прозы данного периода -романы В. Орлова «Альтист Данилов» и «Аптекарь», повесть В. Крупина «Живая вода» и др.

10 Об особенностях условно-метафорической прозы см. Нефагина Г.Л. Русская проза конца XX века: Учебное пособие. - М„ 2005. - С. 113-171.

Большинство критических и литературоведческих работ, касающихся проблем литературы постмодернизма, как правило, начинаются с освещения собственно понятий «постмодерн» и «постмодернизм»; вероятно, так же следует поступить и применительно к данной работе. Сам термин возник в период Первой мировой войны в книге Р.Панквица «Кризис европейской культуры», изданной в 1917 году11, а утверждается, как об этом говорится в трудах Ж.-Ф. Лиотара, в 30-е годы XX века в академической среде. Причиной этому явилась, очевидно, реакция на существенные перемены в научной картине мира того периода, обусловленные рядом важных открытий в физике, математике, психологии и других естественных и гуманитарных науках. Вторая мировая война прервала естественный ход эволюции европейской научной мысли, но уже в 50-е годы в работах, с одной стороны, французских структуралистов (Р. Барт, К. Леви-Стросс), с другой - философии ситуационизма (Ги-Эрнст Дебор) будут заложены основы нового философского осмысления культуры. Вместе с тем новый фактор, а именно научно-техническая революция в странах Запада определяет изменения в развитии средств производства, коммуникации, информационного обмена, что формирует совершенно новую среду обитания и серьезно влияет на изменение повседневного мировоззрения. Наконец, политические перипетии европейской истории, заключающиеся, в первую очередь, в возникновении фашизма и его поражении, а также в возросшей роли в мировой политике социалистических стран, заставили по-новому взглянуть на проблему культурного диалога, толерантности и ценностных систем.

К концу 60-х - началу 70-х годов стараниями ряда французских философов и ученых такие понятия, как «постмодерн» и См. статью Постмодернизм в кн. Кравченко А.И. Культурология: словарь. - М., 2000. - С. 456. постмодернизм», окончательно получают возможность адекватной актуализации. Постмодернизм осмысляется как универсальная мировоззренческая парадигма, обозначившая новый подход к познавательной и творческой деятельности человека. «Возникнув как рефлексия на новые явления в сфере искусства, постмодернизм постепенно превратился в специфическую философию культурного

1 "У сознания современности.», - пишет Илья Ильин в работе «Постмодернизм от истоков до конца столетия».

Можно с уверенностью утверждать, что научных определений понятий «постмодерн» и «постмодернизм» существует немало. Обращение к базовым теоретическим положениям обуславливает необходимость указать формулировки классиков, в первую очередь Жана-Франсуа Лиотара: «.Упрощая до крайности, мы считаем "постмодерном" недоверие в отношении метарассказов. Оно является, конечно, результатом прогресса науки; но и прогресс в свою очередь предполагает это недоверие. С выходом из употребления метанарративного механизма легитимации связан, в частности, кризис метафизической философии, а также кризис зависящей от нее университетской институции. Нарративная функция теряет свои функторы: великого героя, великие опасности, великие кругосветные плавания и великую цель. Она распыляется в облака языковых нарративных, а также денотативных, прескриптивных, дескриптивных и т. п. частиц, каждая из которых несет в себе прагматическую валентность sui generis»13.

В узком смысле недоверие к метанарративам проявляется как стирание жестких оппозиций в привычных культурных парадигмах, образование новых, непривычных систем ассоциаций и аллюзий,

12 Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия. - М., 1998. - С. 6. иЛиотарЖ.-Ф. Состояние постмодерна. -СПб., 1998.-С. 11. мультикультурализм и плюрализм, наконец, размывание сложившихся систем моральных норм и потеря внимания к привычным табу или же престижным символам. Последнее утверждение не следует расценивать как осуждение или морализаторство: с одной стороны, генерация любых новых форм коллективного сознания есть явление если не позитивное, то, во всяком случае, закономерное, но никак не антисистемное по своей природе; с другой - оценка вновь созданных феноменов условна и определяется выбором конкретной ценностной шкалы.

Вообще взгляд на постмодерн в первую очередь как на своего рода хронологическую категорию в истории культуры и литературы является достаточно распространенным. Рассуждая в предисловии к монографии «Русский литературный постмодернизм» по поводу терминологических и дефинитивных проблем, относящихся к теоретической базе рассматриваемого вопроса, Вячеслав Курицын считает более корректным использование термина «постсовременность», воспринимая это слово во взаимодействии двух его самых очевидных значений. «Во-первых, постсовременность -состояние, в котором субъект теряет некую адекватность течению времени; ситуация, предполагающая возможность "одновременного" нахождения в разных временах. Во-вторых, это то, что наступает после Нового времени, указывает на исчерпанность проекта Нового времени».14

Но если для историка науки или культуры проблема исследования постмодерна как явления на уровне мировоззренческих систем, постмодернизма как этапа эволюции художественной культуры, постструктурализма как явления научной и философской мысли, а также взаимовлияния упомянутых явлений и вообще

14 Курицын В. Русский литературный постмодернизм. http://www.guelman.rU/slava/postmod/l.html соотносимости их друг с другом является чрезвычайно острой и дискуссионной, то в отношении литературного постмодернизма дело обстоит во многом проще. С одной стороны потому, что в отношении него исследователями определены четкие временные рамки - от 60-х годов до наших дней. (В этом сходятся большинство отечественных исследователей - Н. Маньковская, И. Ильин, Д. Затонский, В. Курицын и даже М. Эпштейн, который в полемическом задоре трактуюет постмодернистскую чувствительность как последствие травмы, наносимой индивиду взрывным увеличением информационного потока и вызванной «.растущей диспропорцией между человеком, чьи возможности биологически ограниченны, и человечеством, которое не ограничено в своей техно-информационной экспансии.»15) С другой стороны, в литературе постмодернизма вполне определенно очерчен круг рассматриваемых авторов: Дж. Варне, Дж. Фаулз, Т. Пинчон, У. Эко, М. Павич и др. в зарубежной литературе, и соответственно В. Пелевин, В. Сорокин, Д. Пригов, Саша Соколов и ряд других - в литературе отечественной. Последнее, впрочем, облегчается авторской самоидентификацией и непосредственной манифестацией собственной принадлежности к конкретному литературному направлению. Показательным в этом отношении выглядит ироничное суждение одного из персонажей В. Пелевина: «Постмодернизм я не люблю. Искусство советских вахтеров. /./ Им на посту скучно было просто так сидеть. Вот они постмодернизм и придумали. Ты в слово само вслушайся.»16. Отчасти же причиной этому является внятная актуализация атрибутов различных жанров постмодернистской литературы. Как пишет об http://www.philosophy.m/library/epstein/epsht.html

16 Пелевин В.О. Жизнь насекомых. - М., 1998. - С. 135. этом В. Пестерев в работе «Постмодернизм и поэтика романа», «несмотря на множественность и подчас несовместимость интерпретаций постмодернизма, вопреки текучей видоизменяемости и несводимости к единообразию его литературных форм, постмодерн определился (и прежде всего, конечно, в писательской практике) в константах художественности постмодернистского текста, которые адекватны сумме общих свойств постмодернистской романной поэтики. Многомерное, интертекстуальное пространство; открытый текст, нелинейное письмо, вплоть до воплощения формулы "текст как мир". Вторичность: "отражение отражения" и "образ образа". Смешение жанровых черт и взаимодействие в произведении различных художественных систем. Цитация, от прямой до формально-условной, и гиперинформативность. Откровенная установка на стирание граней между высоким и тривиальным искусством; низовые жанры в синтезе с суперинтеллектуальностью. Фрагментарность, монтаж, коллаж и пастиш. Внешняя неординарность формы и поэтика общих мест. Декоративность, телесность с привнесением "сильного чувственного фермента". Комментарий, наглядное моделирование текста и "обнаженный" прием. Пародия и стилизация. Игра до игрового отношения к игре.

1 7

Парадокс "безличного" текста с его саморефлексией» .

Вполне логичная и связная панорама особенностей постмодернистского искусства с опорой на выводы зарубежных теоретиков постмодернизма, отечественных философов и теоретиков искусства и литературы приведена в работе Даниловой И.Л. «Модерн - постмодерн?»: «Создание упорядоченной картины мира стало нежелательным, так как мир стал восприниматься релятивно, в

17 Пестерев В.А. Постмодернизм и поэтика романа: Историко-литературные и теоретические аспекты. - Волгоград, 2001. - С. 22-23. столкновении многих возможных индивидуально-субъективных точек зрения на него (О. Вайнштейн, А. Якимович). Это выражается в создании нового языка, оперирующего не отдельными смыслонесущими единицами, а отношениями как в теории, так и в произведениях искусства; происходит разрушение единства жанра, формы; текстовая открытость и выход в контексты становятся непременным качеством произведений; появляется безличный текст, в котором автор спрятан; текст становится ареной интертекстуальных игр; герой становится выражением идеи конца субъекта как атомарного индивида, отсутствия цельного индивидуального сознания; доминирует художественная форма коллажа и монтажа для

18 осуществления интертекстуальнои игры» .

Четко структурированы и сформулированы особенности постмодернистской парадигмы у Н.В.Киреевой («Постмодернизм в зарубежной литературе»19), что обусловлено предназначенностью этого учебного комплекса студентам-филологам.

Подытоживая, можно сказать, что понятийный, терминологический и фактологический литературоведческий аппарат, предназначенный для стереотипной и воспроизводимой методики анализа постмодернистской прозы, отечественным литературоведением и литературной критикой практически создан и вполне функционален, и может быть использован в данной работе.

Постановка проблемы анализа роли и функции элементов мифологии и фольклора в составе художественного произведения влечет за собой ряд теоретических вопросов, и в первую очередь

18 Данилова И.Л. Модерн - постмодерн? О процессах развития драматургии 90-х годов. - Казань, 1999.-С. 10.

19 Киреева Н.В. Постмодернизм в зарубежной литературе: Учебный комплекс для студентов-филологов. - М., 2004. - 214 с. таковым является трактовка собственно понятия мифа. Не будет преувеличением сказать, что разночтения в этом вопросе весьма значительны и сильно зависят от позиции конкретного исследователя. Так, Ролан Барт, являющийся одним из виднейших исследователей-структуралистов, а также основоположником постструктурализма как составной части постструктуралистско-постмодернистского комплекса, с самого начала своей исследовательской деятельности активно применял понятие мифа к конкретным явлениям современной ему общественной и художественной культуры. В его работе «Миф сегодня» присутствует четкая и лаконичная дефиниция этого понятия: «миф - это деполитизированное слово» , - к тому же снабженная пространными комментариями, раскрывающими основные теоретические аспекты конструкта. «Миф не отрицает вещей -напротив, его функция говорить о вещах; просто он очищает их, осмысливает их как нечто невинное, природно-вечное, делает их

7 1 ясными - но не объясненными, а всего лишь констатированными.» Строго говоря, выделение типических и устойчивых элементов современной Барту коллективной ментальное™ стало едва ли не основным предметом его «Мифологий» вплоть до интеллектуальной эволюции ученого в сторону постструктуралистических методов текстологического и культуроведческого анализа. Важно и то, что теоретические дефиниции Барта, а позднее и Дерриды (отметим, что ряд исследователей указывают на концептуальное родство осмысления понятия мифа, предпринятого почти одновременно Роланом Бартом и Жаком Дерридой) дополняются подробно разработанной методикой анализа мифа («мифологии»), характерные примеры которого даны в первой части вышеупомянутого

20 Барт Р. Миф сегодня // Мифологии. - М., 2000. - С. 270.

21 Там же. С. 270. исследования. Дж. Д. Фрэзер одним из предметов изучения избирает проблему существования библейской модели мифа и ее взаимоотношения с различными системами архаической мифологии. Учение К. Юнга объясняет феномен мифа и его исторической устойчивости посредством концепции коллективного бессознательного. Вообще же в монографии Д.П. Козолупенко «Миф на гранях культуры» выделяется до десяти только «основных направлений теории и мифологии, существовавших в начале XX века.» и шесть научных школ, реализующих собственную концепцию мифа, среди которых автор монографии перечисляет психоаналитическую, структуралистскую, социологическую и другие.

При таком разнообразии подходов получить определенные результаты компаративного исследования представляется затруднительным. Впрочем, на сегодняшний день отечественная филологическая наука позволяет иметь достаточно определенные и непротиворечивые представления о специфике мифа как явления и о его вербальной актуализации. Поэтому нами было принято решение использовать в качестве базового определение мифа, приведенное в работе Т.В. Зуевой «Русский фольклор. Словарь-справочник»: «Миф (от греч. mythos - рассказ, слово, предание) - 1) система архаичных конкретно-чувственных представлений людей о мире (мифологическая модель мира); 2) словесные повествовательные тексты, воплотившие эти представления. Во втором значении М. является жанром несказочной прозы и основным повествовательным жанром раннетрадиционного фольклора. Совокупность М. (мифологических текстов) называют мифологией»23.

22 Козолупенко Д.П. Миф на гранях культуры. - М., 2005. - С. 8.

23 Зуева Т.В. Русский фольклор: Словарь-справочник. - М., 2002. - С. 99.

Основным материалом данного исследования стала проза Михаила Попова, взятая на фоне произведений ряда представителей зарубежного и отечественного литературного постмодернизма. Нами было принято сознательное решение не привлекать произведения авторов, чья творческая деятельность впрямую связана с «московским концептуализмом» 70-х-80-х годов и так называемым «соц-артом». Причина тому - слишком сильная привязанность текстов подобного рода к социально-политической проблематике, свойственной отечественной культуре в упомянутое время. Достаточно внятно об этом сказано Вяч. Курицыным в его работе «Русский литературный постмодернизм»: «Что касается соц-арта, то он понимается нами /./ как вариант концептуализма, решающий характерные для него проблемы, апеллируя к языку советской культуры. /./ Этот интерес можно интерпретировать двояко. Во-первых: соц-арту важна не столько именно советская, сколько просто ближайшая культура. Естественно думать об общеэстетических проблемах на знакомом тебе языке: если в Америке концептуализм во многом связан с поп-артом /ориентация на язык масс-культа/, то в СССР с соцреализмом /ориентация на отечественный вариант масскульта/»24.

Недостаток жесткой привязки подобного типа заключается в том, что семиотический и эстетический арсенал представителя такого направления в искусстве оказывается замкнут на ограниченной по протяженности литературной ситуации, что препятствует углублению и развитию общефилософских и общеэстетических обобщений. Рост хронологической дистанции между деконструируемым символико-семиотическим комплексом советской культуры, распространенность и обыденность подобного приема в современной литературе заставляет прозаиков-концептуалистов

24 Курицын В. Русский литературный постмодернизм http://www.guelman.rU/slava/postmod/3.html непрерывно усложнять систему интертекстуальных связей и идти на все более и более изощренные приемы оперирования символами и лексико-стилистическими конструктами, заимствованными из недавнего прошлого. Данная тенденция хорошо заметна по последним романам В.Сорокина, в которых может использоваться, например, совмещение стереотипного дискурса советской фантастики с элементами, представляющими собой имитацию стилистики писателей-классиков (роман «Голубое сало» и трилогия «Путь Бро» -«Лед» - «23000»). Так в «Голубом сале» Сорокин демонстрирует писательское мастерство, создавая протяженные тексты в стилистике Льва Толстого, с его характерной разветвленной фразой, или «Поэмы без героя» Анны Ахматовой и так далее. Вместе с тем усложнение и разрастание экспериментаторских приемов пропорционально усложняют восприятие текста (что вполне очевидно).

В рамках исследований в области истории современной отечественной литературы М. Берг утверждает, что московский коцептуализм «спустя четверть века после своего появления на российской литературной сцене до сих пор интерпретируется как наиболее радикальное литературное направление, преимущественно потому, что стратегии авторов московского концептуализма (а это прежде всего Д. Пригов, Вс. Некрасов, В. Сорокин, Л. Рубинштейн) последовательно выявили отказ от тенденций текстоцентризма (синонимичные варианты — литературоцентризм и словоцентризм) и традиционного литературного поведения»25.

При этом оказывается, что представителями данного направления остается неохваченной важная тенденция - синтез формальных приемов, свойственных как «элитарной», так и «массовой» литературам. О последней тенденции как о присущей современному литературному постмодернизму писали И. Ильин, В. Пестерев, Н. Маньковская, М. Эпштейн и ряд других исследователей и подразумевали в первую очередь западный постмодернистский роман в лице, например, Умберто Эко с его «Именем розы», «Маятником Фуко» и «Баудолино», Джона Фаулза («Мантисса», «Коллекционер») и многих других, но по отношению к отечественной концептуальной прозе такая модель мало применима.

В современной литературной ситуации в России генерация синтетических художественных явлений, сочетающих элементы «массовой» и «элитарной» литературы, де-факто происходит «снизу» - со стороны беллетристики и развлекательной литературы, и примеров тому немало. В числе авторов, творчество которых иллюстрирует данный тезис, следует назвать таких представителей детективного жанра, как Б. Акунин и J1. Юзефович, эксплуатирующих тематику русской детективной прозы начала XX века (например, цикл романов о Путилине у Юзефовича), а также имитирующих в своих текстах эстетику указанного периода. С другой стороны, к ним примыкает ряд прозаиков, работающих в жанре фантастического романа и являющих собой самые разные направления в рамках последнего - от развлекательно-юмористической фантастики (Евгений Витковский, трилогия «Павел II») и «космической оперы» (Александр Зорич, трилогия «Завтра Война» - «Без пощады» - «Время московское») до альтернативной истории (Вячеслав Рыбаков «На будущий год в Москве», «Гравилет "Цесаревич"»), а также антиутопии и «протестной» литературы (Юрий Козлов, «Ночная охота», «Колодец пророков»).

Причина наблюдаемой тенденции видится достаточно простой: работая в сфере коммерческой литературы, носители филологического (как у переводчика-япониста Георгия Чхартишвили, он же Борис Акунин), или же исторического (как у молодых ученых-востоковедов, объединившихся под псевонимом «Зорич», переносящих в воображаемый мир своей фантастической трилогии конфликт зороастрийцев и манихеев) образования активно эксплуатируют свои профессиональные знания, интенсифицируя творческий процесс и тем самым являя в творчестве вышеуказанный синтез. В западной прозе постмодернизма наиболее ярко такую модель отразили медиевист Умберто Эко и лингвист и литературовед Милорад Павич.

Михаил Попов может быть отнесен к новому или очередному «поколению сорокалетних», которое не следует путать с поколением «сорокалетних» - дебютантами 70-х годов: А. Кимом, В. Орловым, Р. Киреевым, В. Крупиным, В. Маканиным. В качестве писателя-прозаика и представителя литературного постмодернизма он менее известен по сравнению с именитыми коллегами, вышедшими из рядов «московского концептуализма» - В. Сорокиным, Д. Приговым, Вик. Ерофеевым; тем не менее с точки зрения литературной эстетики и его творчество представляет собой достаточно важное явление в рамках современного литературного процесса, которое нуждается в соответствующем критическом анализе.

Если опустить разрозненные публикации на раннем этапе вхождения в литературу Михаила Попова, то можно утверждать, что дебютировал он сборником стихотворений «Знак» («Современник», 1987), который стоит определить как дебют «затактовый»; следующая его книга - роман «Пир», вышедшая в авторитетном издательстве «Советский писатель» в 1988 году, говорит о серьезности второго, «полного такта» в литературе. «Пир», безусловно, интеллектуальная проза: заглавие отсылает нас к античной литературе - знаменитым диалогам Платона; внимательный читатель заметит в тексте ироничную перекличку с романом американского писателя Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом»; неизбежны и ассоциации с великим рассказом А. Чехова «Палата № 6». Экстраполируя это наблюдение на дальнейшее творчество Попова, нельзя не отметить «чеховоцентричность» некоторых его произведений.

Изданный в 1991 году сборник «Баловень судьбы» открывался одноименной повестью, которая вместе с последующим романом «Невольные каменщики» и ранним романом «Пир» представляет в самом общем виде этапы взросления молодого русского интеллектуала.

Если учесть, что предшествующие этим произведениям пятнадцать-двадцать лет прошли под знаком идей М.М.Бахтина, то понятно, что такой автор как М.Попов не мог игнорировать его философские и эстетические идеи. Было бы очень продуктивно исследовать соотношение автора и героя в указанных произведениях, так как герой в них явно автобиографичен. А это особенно обостряет «отношения напряженной вненаходимости автора всем моментам героя, пространственной, временной, ценностной и смысловой вненаходимости, позволяющей собрать всего героя, /./ собрать его и его жизнь и восполнить до целого теми моментами, которые ему самому в нем самом недоступны, как-то: полнотой внешнего образа, наружностью, фоном за его спиной, его отношением к событию смерти и абсолютного будущего и проч. И оправдать и завершить его помимо смысла, достижений, результата и успеха его собственной направленной вперед жизни»26.

Поставленная Бахтиным литературоведческая проблема и проблемы психологии творчества могут быть актуализированы и на

26 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчества. -М., 1979.-С. 15. материале новых произведений М. Попова: повестей «Как меня съела собака» (2004) и «Идея» (2005). При этом предлагаем будущим исследователям оценить постмодернистскую игру, затеянную прозаиком со своей фамилией и названием первого из указанных произведений, которая заставляет вспомнить скороговорку, уводящую в «дурную бесконечность»: «У попа была собака, / Он ее любил. / Она съела кусок мяса - / Он ее убил, /Ив землю закопал / И надпись написал, / Что.», и первую фразу из повести «Третья собака» - «Мою первую собаку съели корейцы»27. Безусловно, налицо жесткая авторская самоирония, закрепившаяся в следующей повести с ее «идейным» названием, где автор резко снижает аутентичный образ рассказчика, чью маму, кстати, зовут Идея Алексеевна . Обе повести объединяет въедливая саморефлексия героя-рассказчика, которая завела бы автора в «бесконечный тупик», если бы «за текстом» не чувствовалось присутствие «всезнающего» автора, неравного герою

29 рассказчику, - носителя определенной модели мира , которого можно найти в публицистических высказываниях писателя.

27 Попов М. Третья собака. // В кн. Баловень судьбы. - М., 1991. - С. 182.

28 «Мама обладала не деньгами, а самой идеей денег, очищенной даже от главного в них -покупательной способности». (Попов М.М. Идея //11аш современник. - 2005. - №2. - С. 18)

29 Позиция этого «всезнающего автора» и его добродушно-ироничная модель мира маркирует тексты самым неожиданным образом, а высказывание, обнаруживающее точку зрения этого автора, может принадлежать неизвестному персонажу, намеренно скрываемому. Таково, например, начало рассказа «Грядущий хэм»: «- Просыпаюсь .и обнаруживаю себя лежащим в такой вот овальной, что ли комнате. Ни окон, ни дверей, и все белое. Удивиться или испугаться не успел, ибо услышал голос.

- Дорогой Семен Семенович, сразу сообщаем вам главное. Мужайтесь, но ваша планета погибла. Вы единственный, кого удалось целиком спасти. Мы - мощная и древняя цивилизация -полагаем своим долгом восстановление вашего, хотя и весьма беспутного, неповторимого мира. Мощности наши столь велики, что мы имеем возможность сделать это просто с ваших слов» (Подчеркнуто нами. - К.К.). (Попов Михаил. Грядущий хэм. // Наш современник. - 1992. - № 12 -С. 61.)

Творческие поиски М.Попова довольно рано приводят его в пространство постмодернизма: оглядывая более чем двадцатилетний писательский путь, можно сказать, что «вылазки» в это пространство начались с рассказа «Он возвращается!», где под «сверхценным гостем» - американским писателем русского происхождения -подразумевается Владимир Набоков. Мифологизация образа «сверхценного гостя» проведена на всех уровнях текста, а герой-рассказчик (повествование ведется - как это часто бывает у Попова -от первого лица), перехватывая его окольными путями в аэропорту, так характеризует себя перед лицом этого «полупризрака»: «Я просил ЕГО извинить иронию судьбы, воспользовавшуюся для осуществления своих планов бюрократическим невежеством, просил простить мою «метафизическую наглость», заключавшуюся в моем согласии сыграть роль мнимой величины»30.(Подчеркнуто мной,-К.К.) Не случайно коллега Попова по перу и его сверстник Леонид Бежин отмечает: «Об атмосфере прозы Михаила Попова хотелось бы сказать особо. Причудливая, фосфорически подсвеченная неким невидимым светом - атмосфера повествования, невольно вызывающая в памяти и провинциальные повести Достоевского, и «Мелкого беса» Сологуба, и глубинного Ремизова, и уездного Замятина»31.

Среди произведений 90-х годов и первых лет нынешнего десятилетия в творчестве Михаила Попова обозначились линии, которые можно развести по следующим рубрикам:

- историческая проза (роман «Темные воды Тибра»); - абсурдизм (повесть «Огненная обезьяна», рассказы «Чуб»,

30 Попов М.М. Он возвращается! // В кн. Попов М.М. Баловень судьбы. - М., 1991. - С. 46

31 Цит. по подборке «В ироничности Михаила Попова нет и намека на улыбку, она слишком ощутимо горчит» // Роман-журнал XXI век. - 2001. -№ 5 (25)- С. 12.

Испытание»);

- автобиографическая ироническая проза (рассказ «Дворец», «Танцующая Галатея», повести «Как меня съела собака», «Идея»);

- интеллектуальная фантастика с элементами концептуализма (романы «Ванечка» и «Пора ехать в Сараево», рассказы «Грядущий хэм» и др.) На формирование творческого метода Михаила Попова, безусловно, наложил отпечаток тот факт, что значительная часть художественного наследия автора, продолжающего активно работать в настоящее время, была создана в период с середины и конца 80-х по наши дни. Это был период острого социокультурного кризиса и глубинных политико-экономических изменений в жизни страны и нации, и большую часть указанного времени шел процесс формирования творческого метода и мировоззрения прозаика. Кроме сложной социально-политической ситуации отмеченный период времени характерен еще и тем, что именно во вторую половину 80-х годов и в еще большей степени в 90-х годах как отечественная философская и культурологическая мысль вообще, так и филологическая наука - в частности стали испытывать значительное влияние современных зарубежных наработок в этой области. Последнее связано с массовым появлением переводных исследований, а также с необходимостью осмысления имевших место в тот период сложных процессов в области общественной жизни, культуры и искусства в их взаимосвязи, что требовало использования объемного и разнообразного научного аппарата.

В этом отношении очень показательной выглядит выдержка из сборника материалов теоретических семинаров по вопросам j л современной зарубежной литературы , выпущенного в марте 1989 года: «Наряду с произведениями, художественная культура которых свидетельствует о прямом продолжении реалистических традиций, в современной западной прозе есть немало примеров их травестирования. Искусство как бы играет с самим собой, пародируя и переосмысляя свои же мотивы и формы. /./ Травестируются традиционные сюжетные мотивы и самые принципы реалистического сюжетостроения. /./ В стилевую игру втягиваются элементы сюжетных мотивов и структурных форм, восходящих к самым разным этапам истории художественного мышления. /./ Указанные явления, которые критика называет подчас постмодернистскими (термин, на мой взгляд, малоудачный) (Курсив мой. - К.К.), я думаю, не ограничены прикрепленностью к тому или иному литературному, а имеют широкое значение (орфография и синтаксис оригинала сохранен - прим. К.К.)»33. То есть до какого-то момента отсутствовал даже понятийный аппарат исследовательского анализа феномена постмодернизма и его роли в литературном творчестве. Эту лакуну в русской литературоведческой мысли стали активно изживать как раз в начале 90-х годов, параллельно чему происходило и освоение нового творческого метода собственно прозаиками.

Материалом настоящего исследования станут исследования будут использованы в первую очередь два романа М.М.Попова -«Ванечка» и «Пора ехать в Сараево», - время создания и опубликования которых разделено периодом приблизительно в шесть лет. Они позволяют проследить определенную эволюцию методологии Михаила Попова как писателя, активно использующего

32 Зарубежная литература 1970-1980 гг. и эпоха постмодернизма. - Рига, 1989.-32 с.

33 Лейтес //. Травестирование традиций. // Зарубежная литература 1970-1980 гг. и эпоха постмодернизма. - Рига, 1989. - С. 3. элементы фольклора и мифологии в качестве художественного приема и фактора концептуальных построений.

Что касается полистилистики, выделяемой как отличительная черта постмодернистской прозы, то она в полной мере присуща роману «Пора ехать в Сараево». Части текста, написанные в свойственной Михаилу Попову своеобразой авторской стилистике, перемежаются текстом, который в своих художественных особенностях имитирует стилистику классического семейного романа, и текстом в жанре дневниковых записей. Точно так же к проблеме структуры романа «Пора ехать в Сараево» применимо высказывание Н. Рымаря о «дефабулизации» романа, по его мнению, связанной с «новым пониманием соотношения "человек - мир" в западной литературе»34, когда «на фабульном уровне мир предстал как пространство хаоса, который, однако, упорядочивался в сюжетной организации романа»35. Две основные сюжетные линии романа М. Попова посредством многообразных и неочевидных взаимосвязей образуют сложную композиционную структуру.

Стилистические решения в «Ванечке» отличаются значительно большей стилевой однородностью, но и в этом произведении текстологические, стилистические и концептуальные особенности творческой манеры прозаика - цитатность, сочетание стилистических элементов «массовой» и «элитарной» прозы, изощренный концептуалистский подход - позволяют уверенно причислять данное произведение к явлению из разряда русского литературного постмодернизма.

34 Рымарь Н. Фабула и сюжет в романе постмодернистского периода // Зарубежная литература 1970-1980 гг. и эпоха постмодернизма. - Рига, 1989. - С. 7.

35 Там же. С. 7.

Для решения конкретных исследовательских задач в диссертации использованы описательный метод в сочетании с элементами теоретико-аналитического метода, так как произведения, введенные в научный оборот, мало известны литературоведам и выявление фольклорно-мифологических элементов и их роли в тексте потребовали именно таких подходов.

Основной тезис первой главы, заложенный в ее названии и развиваемый затем во второй и третьей главах на материале романов М. Попова, потребовал применения культурно-исторического метода. Там, где оказалось необходимым соотнести анализируемые романы с произведениями современной западной и отечественной литературы, применялся сравнительный (компаративистский) метод.

Поскольку тема диссертации имеет междисциплинарный характер и затрагивает отношение двух систем - литературы и такой области культуры, как фольклор и мифология, - то следует указать и на системный подход к ее разработке.

Заключение диссертации по теме «Фольклористика», Козырев, Константин Александрович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Обзорный анализ ряда произведений современной постмодернистской прозы, как зарубежной, так и отечественной, авторы которых активно используют элементы фольклора и мифологии, позволяет сделать вывод о характерных особенностях использования в ней элементов мифологической и мифоритуальной символики. Использование вышеуказанных элементов необходимо прозаикам для решения как художественно-стилистических, так и концептуально-аналитических задач. Как показало исследование, данный прием обусловлен ориентацией постмодернистской модели творчества на синтетичность, многоплановость и ризоматический принцип построения текста. Справедливо и другое утверждение: прозаиками делается акцент на условности и спорности фактологического исторического мышления, в основе которого писатели-постмодернисты выявляют процесс саморепликации мифологического нарратива. Кроме того, ими используется модель социокультурного кризиса как значимого фактора актуализации мифологических элементов.

Как показано в диссертации, проблематика социокультурного кризиса является одним из существенных факторов, стимулирующим использование мифологии и фольклорных нарративов в качестве элементов поэтики литературы постмодернизма, хотя, разумеется, не единственным. Также показано, что подход с использованием модели социокультурного регресса в качестве инструмента анализа процессов мифологизации авторского текста как художественного явления оказывается продуктивным. В рамках работы удалось выявить систематический характер использования данной модели в произведениях отечественной и зарубежной постмодернистской прозы, связанный с особенностями проблематики и творческого метода как прозаиков-постмодернистов вообще, так и конкретных авторов в частности.

Итоги анализа романов Михаила Попова «Ванечка» и «Пора ехать в Сараево» позволяют поставить его творчество в контекст современного литературного постмодернизма и в концентрированной форме продемонстрировать на материале его произведений характерные приемы освоения постмодернистской прозой фольклорно-мифологической символики и образности.

При сопоставлении прецедентов использования фольклорно-мифологической образности и символики в романах «Ванечка» и «Пора ехать в Сараево» выявлено: публикации данных произведения разделены отрезком более шести лет и, что важнее, период создания и опубликования первого из них находится значительно ближе к драматическим событиям российской истории начала 90-х годов. Роман «Пора ехать в Сараево» текстуально, фабульно и концептуально в большей степени соотносится с современными историческими и политическими процессами (череда кровавых конфликтов на Балканах, угрожавшая политической стабильности Европы и современного мира в целом) - но поскольку нет прямого использования актуальных исторических фактов, то допустимо будет определить характер данной соотнесенности как ризоматический.

Сопоставление результатов анализа двух текстов позволяет сделать вывод о качественных отличиях используемого фольклорно-мифологического материала в анализируемых романах. Как показало исследование, ключевые образы и мотивы «Ванечки» (схема построения художественного пространства, образ монстра, характер личностных и структурных изменений, претерпеваемых представленными в романе персонажами, а также сообществом в целом), позволяют проследить их связь с наиболее древними явлениями мифоритуальной символики: хтоническими образами, переходными обрядами, первобытно-архаической картиной пространства и времени. В романе «Пора ехать в Сараево» фольклорный и мифоритуальный компонент проявляет себя в иных формах, в том числе и опосредованно - благодаря межтекстуальным связям с литературными произведениями, основывающимися на несказочной прозе восточноевропейских народов, с библейскими текстами и античными мифами, то есть явлениями в рамках эволюции мифологических систем и представлений более поздними.

Выявлены причины вышеуказанных изменений творческой методологии Михаила Попова. Они кроются а) в историко-культурном контексте, сопутствовавшем созданию вышеуказанных романов, б) в разном характере моделей социокультурного кризиса, примененных в них. Сообщество, представленное в романе «Ванечка» фактически является моделью человеческого общества, поделенного на классы и группы, связанного сложной системой социальных и личностных взаимоотношений и представляющего собой определенную цельность. Кризис, переживаемый им, имеет тотальный характер, сопровождается стремительным социокультурным регрессом, представлен автором как результат насильственного и враждебного вторжения, и исход его неясен и неопределенен, что обусловлено открытым типом финала.

В диссертации раскрыта модель происходящих в финале с сообществом событий: она имеет типологическое сходство с символикой архаического «переходного обряда». Подобно человеку, проходящему инициацию, общество переживает символическую смерть и возрождается в новом качестве. Переживание данного процесса является болезненным и психотравмирующим как для социума в целом, так и для каждого отдельного человека в частности. Проводя параллель между катастрофическими процессами, характерными для структуры отечественного общества в конце 80-х -начале 90-х годов, и символическим комплексом, характерным для архаических мифологических представлений, автор использует ее для художественного отображения состояния экзистенциального ужаса, а также решает задачу реконструирования реакции индивидуального сознания на социокультурный кризис как на стихийный и хаотический процесс.

В третьей главе показано, что модель кризиса, представленная в романе «Пора ехать в Сараево», характеризуется определенной предсказуемостью (речь идет о конкретном историческом событии, читателю известном), использованные в ней фольклорно-мифологические образы ассоциированы автором диссертации с текстами национального фольклора народов Трансильвании и Балкан. Роль фольклорно-мифологических элементов в данном произведении обусловлена стремлением сформировать у читателя критическое отношение к сциентистской мотивации исторических процессов и продекларировать важность мотивации иррациональной, что в значительной степени отражает характерные черты постмодернистской ментальности. Наполненное мифологической символикой содержание образов, спроецированное на конкретное историческое событие (убийство эрцгерцога Фердинанда и начало Первой мировой войны), стимулирует совершенно нетипичное и нешаблонное восприятие последнего. Вслед за другими представителями литературного постмодернизма (М. Турнье, Дж. Барнс) Михаил Попов предоставляет возможность взглянуть на исторический процесс с позиции архаического мировосприятия.

Немаловажным выводом, следующим из данной работы, является заключение о необходимости расширения стандартной библиографии художественных произведений, используемой при анализе постмодернистского направления в отечественной литературе. При том, что данное исследование посвящено творчеству автора, ранее практически не изученного современным литературоведением, привлечение нового корпуса текстов позволяет сделать комплекс важных наблюдений и выводов о характере функционирования фольклорно-мифологических элементов в литературе постмодернизма. Подобное не выводились с должной очевидностью при анализе творчества авторов, традиционно используемых в рамках научных исследований современного литературного процесса.

Результаты проведенного исследования позволили также найти новые подходы к анализу произведений современной прозы, относящихся не только к постмодернистскому, но и к другим направлениям.

Наконец, как можно заключить из проведенных сопоставлений с творчеством европейских прозаиков-постмодернистов, именно литературоведческие штудии относительно роли мифологизма, мифопоэтической логики и фольклорных элементов в современной постмодернистской литературе, а также вовлечение в сферу исследовательского внимания новых представителей русского литературного постмодернизма, активно использующих вышеупомянутые средства - таких, как Михаил Попов - позволят более наглядно провести параллели между стратегией творческого поиска представителей отечественной и зарубежной современных литератур.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Козырев, Константин Александрович, 2006 год

1. Х.Айтматов Ч. Белый пароход. М., 2006. - 352 с.

2. Айтматов Ч. Пегий пес, бегущий краем моря. М., 2004. - 416 с.

3. Акупин Б. Ф.М. М., 2006. - 714 с.

4. Акунин Б. Алмазная колесница. М., 2003. - 720 с.

5. БарнсДж. История мира в 10 ХА главах. М., 2001. - 340 с.

6. БарнсДж. Попугай Флобера. М., 2002. - 253 с.

7. Евдокимов Н.С. Сентиментальное путешествие. М., 2001. - 151 с.

8. Зорин А. Завтра война. М., 2003. - 443 с.

9. Зорин А. Без пощады. М., 2005. - 510 с.

10. Зорин А. Время московское! - М., 2006. - 606 с.

11. Кизи К Над кукушкиным гнездом. Минск, 1993. - 288 с.

12. Ким А. А. Отец-Лес // Избранное. М., 2002. - С. 5-306.

13. Ким А. А. Поселок кентавров // Избранное. М., 2002. - С. 307386.

14. Козлов Ю.В. Колодец пророков. М., 1998. - 576 с.

15. Козлов Ю.В. Ночная охота. М., 1996. - 491 с.

16. Лимонов Э. Книга воды. М., 2002. - 320 с.

17. Лимонов Э. Книга мертвых. СПб., 2001. - 424 с.

18. Манн Т. Волшебная гора. // Собр. соч. в 10 тт. Т. 3. М., 1959. -500 е.; Т.4. - М., 1959.-543 с.

19. Павин М. Внутренняя сторона ветра. М., 2004. - 190 с.

20. Павич М. Пейзаж, нарисованный чаем. М., 2003. - 384 с.

21. Павин М. Хазарский словарь. Мужская версия. СПб., 2006. - 384 с.

22. Павич М. Хазарский словарь. Женская версия. СПб., 2003. - 352 с.

23. Пелевин В.И. Жизнь насекомых. // Омон Pa/Жизнь насекомых. -М., 1998.-С. 5-226.

24. Пелевин В.И. Омон Ра. // Омон Pa/Жизнь насекомых. М., 1998. -С.5-147.

25. Пинчон Т. V. СПб., 2000. - 672 с.

26. Попов М.М. Фильмы 30-х годов. Рассказ // Октябрь. 1987. - №12. - С. 26-30.

27. Попов М.М. Пир: Роман. М., 1988. - 288 с.

28. Попов М.М. Шамиссо, или Малый московский кошмар. Рассказ // Октябрь.- 1990.- № 1.- С. 91-100.

29. Попов М.М. Солдат ребенка не обидит. Повесть. // Литературная учеба. 1990,- №3.- С. 7-40.

30. Попов М.М. Баловень судьбы: Повести и рассказы. М., 1991. -271 с.

31. Попов М.М. Ванечка. Роман. // Наш современник. 1993. -№ 12. -С. 9-84.

32. Попов М.М. Рассказы о людях. Грядущий хэм. // Наш современник. 1992.-№12.-С. 61-62.

33. Попов М.М. Дворец. Рассказ. // Москва. 1995. - № 4. - С.40-48.

34. Попов М.М. Брак по расчету. Рассказ.// Москва. 1996. - № 7. -С. 140-147.

35. Попов М.М. Собака враг человека. Роман. // Лепта. - 1997. - № 34.- С. 33-199.

36. Попов М.М. Темные воды Тибра. Роман. // Московский вестник. -1998.-№ 1.С. 3-118,- №2-3.-C.3-113.

37. Попов М.М. Пора ехать в Сараево. Роман. // Роман-газета XXI век. -1999.-№3(3). С.6-77.

38. Попов М.М. За картошкой. Рассказ. // Дон. 2000. -№ 9-12. С.127-133.

39. Попов М.М. Гости съезжались на дачу, или План спасения СССР. Роман.// Роман-журнал XXI век.-2001.-№ 1 (25). С. 13-71.

40. Попов М.М. Танцующая Галатея. Рассказ. // Смена. 2001. - № 2. -С. 126-137.

41. Попов М.М. Два рассказа. Чуб. Испытание.// Октябрь. 2001. -№3.-С.111-122.

42. Попов М.М. Любимец. Измышление. Рассказ. // Октябрь. 2002. -№ 12. С.135-141.

43. Попов М.М. Как меня съела собака. Повесть. // Роман-журнал XXI век. 2004. -№ 11-12 (71-72). С. 12-56.

44. Попов М.М. Идея. Повесть. // Наш современник. 2005. - № 2 - С. 3-28.

45. Соколов Саша. Между собакой и волком. М., 2001. - 238 с.

46. Сорокин В.Г. Голубое сало. М., 2002. - 352 с.

47. Стокер Б. Вампир (Граф Дракула). М., 1990. - 365 с.

48. Субкоманданте Маркое. Другая революция. М., 2002. - 196 с.

49. Толстая Т.Н. Кысь. М., 2005. - 320 с.

50. Турнье М. Лесной царь. СПб., 2000. - 480 с.

51. Турнье М. Пятница, или Тихоокеанский лимб. СПб., 1999. - 287 с.

52. Турнье М. Пятница, или Дикая жизнь. М., 2003. - 144 с.

53. ФаулзД. Мантисса. М., 2003. - 313 с.

54. Федорова П.А. Глянцевый город http:\\www.liveiournal.com\users\estera

55. Эко У. Баудолино. СПб., 2003. - 544 с.

56. Эко У. Имя розы. СПб., 2004. - 638 с.

57. Эко У. Маятник Фуко. СПб., 1999. - 764 с.1. Исследования

58. Barber, Paul. Vampires, Burial and Death: Folklore and Reality. New Haven, 1988.-247 p.

59. Florescu R., McNally, R. Dracula. A biography of Vlad the Impaler. -NY, 1973.-239 p.

60. Florescu R., McNally R. In Search of Dracula. London , 1979. - 223 p.

61. Frazer J.G. Fear of the Dead in Primitive Religions. London, 1934. -150 p.

62. Аникин В.П. Теория фольклора. М., 1996. - 404 с.

63. Барт Р. Миф сегодня. // Мифологии. М., 2000. - С. 231 -286.

64. Барт Р. Мифологии. // Мифологии. М., 2000. - С. 57-230.

65. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // в кн. Эстетика словесного творчества. -М., 1979.-С. 10-30.

66. Берг М. Литературократия. http://www.mberg.net/litkrat/

67. Вербицкий М. Завтра война. http:\\www.imperium.lenin.ru\eown\zavtra voina.htm

68. Генис А. Иван Петрович умер: Статьи и расследования. М., 1999. -336 с.

69. Данилова И.Л. Модерн постмодерн? О процессах развития драматургии 90-х годов. - Казань, 1999. - 96 с.

70. Делез Ж. Мишель Турнье и мир без другого. //Турнье М. Пятница, или Тихоокеанский лимб. СПб., 1999. С. 281- 286.

71. Долгат У.Б. Литература и фольклор. Теоретические аспекты. -М., 1981.-303 с.

72. Ефимкина Р. Три инициации в «женских» волшебных сказках. // Сб. Российский гештальт, вып. 4. Новосибирск, 2003. - С. 18-37. 17. Затонский Д.В. В наше время: Книга о зарубежной литературе XX в.-М„ 1979-431 с.

73. Затонский Д.В. Век двадцатый. Заметки о литературной форме на Западе. Киев, 1961.-257 с.

74. Затонский Д.В. Искусство романа и XX век. М., 1973. - 535 с.

75. Зеленин Д.К. К вопросу о русалках. (Культ покойников, умерших неестественной смертью, у русских и у финнов). // Зеленини Д.К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1901 1913. - М., 1994.-С. 230-300.

76. Зеленин Д.К. Древнерусский языческий культ заложных покойников. // Известия Академии Наук (Bulletine de l'Academie des Sciences). Петроград, 1917. - С. 399 - 414.

77. Зинченко В.Г., Зусман В.Г., Кирнозе З.И. Методы изучения литературы. Системный подход: Учебное пособие. М., 2002. - 200 с.

78. Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор. Учебник для высших учебных заведений. М., 2003. - 399 с.

79. Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974. - 342 с.

80. Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие системы.-М., 1965.-246 с.

81. Ивлева JI.M. Дотеатрально-игровой язык русского фольклора. -СПб., 1998.- 195 с.

82. Ивлева JI.M. Ряженый антимир. // Дотеатрально-игровой язык русского фольклора. СПб., 1998.-С. 181-186.

83. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия. М., 1998.-215 с.

84. Ильин И.П. Постмодернизм. Деконструктивизм. Постструктурализм. М., 1996. - 219 с.

85. Ильин И.П. Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001. - 384 с.

86. Исупов К.Г. Мифологизм, фольклоризм и художественный историзм писателя. // Проблемы типологии литературного фольклоризма: Сб. науч. тр. Челябинск, 1990. - С. 5-15.

87. Карташева И.Ю. К проблеме фольклоризма В. Белова: «Бухтины вологодские завиральные» // Проблемы типологии литературного фольклоризма: Сб. науч. тр. Челябинск, 1990. - С. 91-100.

88. Kupeeea Н.В. Постмодернизм в зарубежной литературе: учебный комплекс для студентов-филологов. М., 2004. - 216 с.

89. Козолупенко Д.П. Миф на гранях культуры. М., 2005. - 212 с.

90. Колотаев В.А. Мотивы деструкции в русской литературе XIX -XX вв. Ставрополь, 1999. - 295 с.

91. Криничная Н.А. Персонажи преданий: Становление и эволюция образа.-Л., 1988.- 192 с.

92. Кул Н.А. Мифы и легенды Древней Греции. М., 1954. - 448 с.

93. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. http ://www. guel man .ru/slava/postmod/

94. JIeeu-Брюль JI. Сверхъестественное в первобытном мышлении. -М, 1994.-602 с.

95. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985. - 535 с.

96. Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М., 1994. - 382 с.

97. Легенды, мифы и сказки индейцев майя. // Ред. и сост. Г.Г. Ершова. М., 2002. -418 с.

98. Левинтон Г.А. Замечания к проблеме «фольклор и литература» // Труды по знаковым системам. Вып. VII. Тарту, 1975. - С. 76-87.

99. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. Книга 3. В конце века (1986-1990 гг.). М., 2001. - 220 с.

100. Лейтес Н. Травестирование традиций. // Зарубежная литература 1970-1980 гг. и эпоха постмодернизма. Рига, 1989. - С. 3-4.

101. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. - 240 с.

102. Лосев А.Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1953.-432 с.

103. Лотман Ю.М., Минц З.Г. Литература и мифология // Труды по знаковым системам. Вып. XIII.-Тарту, 1981.-С. 35-55.

104. Маньковская Н.Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). М., 1994. - 220 с.

105. Матье М.Э. Избранные труды по мифологии и идеологии Древнего Египта. М., 1996. - 325 с.

106. Матье М.Э. Мифы древнего Египта. Л., 1940. - 113 с.

107. Медриш Д.М. Литература и фольклорная традиция: Вопросы поэтики. Саратов, 1980. - 296 с.

108. Мокиенко В.М. Образы русской речи. СПб., 1999. - 463 с.

109. Нересов Я.Н. Мифы Центральной и Южной Америки. М., 2004. -464 с.

110. Нефагина Г.Л. Русская проза конца XX века: Учебное пособие. -М., 2005.-320 с.

111. Нефагина Г.Л. Русская проза второй половины 80-х 90-х годов. -М., 2000.-220 с.

112. Нефагина Г.Л. После рождения и смерти: мифологическое и экзистенциальное в романах А. Кима. // Научные труды кафедры русской литературы БГУ. Вып. III. Минск, 2004. - С. 190-204.

113. Николаев П.А. Историзм в художественном творчестве и в литературоведении. М., 1983. - 366 с.

114. Неклюдов С.Ю. О кривом оборотне. // Проблемы славянской этнографии.-Л., 1979.-С. 140- 146.

115. Пестерев В.А. Постмодернизм и поэтика романа: Историко-литературные и теоретические аспекты. Волгоград, 2001. - 36 с.

116. Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975. - 192 с.

117. Померанцева Э.В. Писатели и сказочники. М., 1988. - 357 с.

118. Потебня А.А. Слово и миф. Приложение к журналу «Вопросы философии». М., 1989. - 624 с.

119. Руденко-Десняк А. Дом без любви. Послесловие. // В книге: Чиладзе Отар. И всякий, кто встретится со мной. М., 1982. - С. 426-443.

120. Русские в Омском Прииртышье (XVIII XX века): Историко-этнографические очерки. - Омск, 2002. - 236 с.

121. Рымарь Н. Фабула и сюжет в романе постмодернистского периода. // Зарубежная литература 1970-1980 гг. и эпоха постмодернизма. Рига, 1989. - С. 7-8.

122. Самохвалов В.П. Психический мир будущего. Симферополь, 1998.-399 с.

123. Содержание и форма в языке, фольклоре и литературе: Информ. материалы / Совет молодых ученых Урал. гос. ун-та им A.M. Горького. Свердловск, 1989.-41 с.

124. Фольклор и литература: проблемы изучения. Сборник статей. -Воронеж, 2001.-281 с.

125. Фрейд 3. Тотем и табу. М., 1977. - 446 с.

126. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1998. -670 с.

127. Фрэзер Дж. Д. Фольклор в Ветхом завете. М., 1990. - 543 с.

128. Фрэзер Дж. Д. Золотая ветвь. М., 1986. - 703 с.

129. Цымбурский В. Граф Дракула, философия истории и Зигмунд Фрейд. // Вампир (Граф Дракула). М., 1990. - С. 333-360.

130. Щепанская Т.Е. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX XX вв. - М., 2003. - 528 с.

131. Щепанская Т.Е. Антропология молодежного активизма // Сб. Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга. СПб., 1999.-С. 262-302.

132. Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2005. - 221 с.

133. Элиаде М. Миф о вечном возвращении. СПб., 1998. - 250 с.

134. Элиаде М. Тайные общества: обряды инициации и посвящения. -М., 1999.-356 с.

135. Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. - 144 с.

136. Элиаде М. Шаманизм: Архаические техники экстаза. Киев, 1999. -381 с.

137. Статьи в периодических изданиях

138. Аникин В.П. Системный анализ литературного и фольклорного стиля // Филологические науки. 1995. - №4. - С. 3-13.

139. Аузинъ И. Расширение горизонта. // Вопросы литературы. 1977. -№ 6. - С. 83-96.

140. Джусойты Н. Уходя от фольклора. // Вопросы литературы.1977.- № 1. С. 106-125.

141. Затонский Д.В. Постмодернизм в историческом интерьере. // Вопросы литературы. 1996. - № 3. - С. 78-85.

142. Ивбулис В. От модернизма к постмодернизму // Вопросы литературы. 1989. - № 9. - С. 256-261.

143. Кубилюс В. Формирование национальной литературы -подражательность или художественная трансформация? (Три шага литературы в фольклор) // Вопросы литературы. 1976. - № 8. - С. 21-56.

144. Мовчан П. Возвращение ради обновления. // Вопросы литературы.1978.- № 3. С. 82-94.

145. Эбапоидзе А. .Не храм, а мастерская. // Вопросы литературы. -1978.-№5.- С.78-104.1. Словари1 .Зуева Т.В. Русский фольклор. Словарь-справочник.-М., 2002.-336 с.

146. Кравченко А.И. Культурологический словарь. М., 2000. - 671 с.

147. Литературный энциклопедический словарь. -М, 1987. -751с.

148. Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. -М., 1996.-416 с.