Социальные ресурсы развития российского общества тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 22.00.04, доктор социологических наук Дятлов, Александр Викторович

• Дятлов, Александр Викторович
• доктор социологических наук
• 2005

Оглавление диссертации доктор социологических наук Дятлов, Александр Викторович

Введение.

Глава 1. Теоретико-методологические основы анализа социальных ресурсов.

1.1. Социальные ресурсы в сетях комплементарности.

1.2. Социальные ресурсы в контексте «динамического поля».

Глава 2. Ресурсная стратификация и динамика российского общества

2.1. Инновационные группы населения: в поисках социетальности

2.2. Солидаристский потенциал традиционных групп как условие вхождения в трансформационный процесс.

Глава 3. Воспроизводство социальных ресурсов в условиях социальной трансформации российского общества.

3.1. Эффект глобализации и ресурсный потенциал российского общества .1.

3.2. Ресурсозатратность догоняющей модернизации.

3.3. Социальная адаптация: логика дисперсии групповых и личностных ресурсов.

Глава 4. Социальные ресурсы в сценариях социального развития.

4.1. Мобилизационный тип развития: ресурсные потери и обретения.

4.2. Инерционный сценарий: проблемы ресурсозависимого общества.

4.3. Социальные ресурсы: условия самодостаточного развития.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Социальные ресурсы развития российского общества»

Актуальность темы исследования. Наступивший XXI век демонстрирует неэффективность «зависимой» модели развития. Российский исследователь, академик Г.В. Осипов подчеркивает разделение регионов и стран по количеству потребляемого сырья1. Очевиден экологическо-сырьевой кризис: конечность запасов энергетических ресурсов, деградация природной среды, углубляющиеся противоречия поставщиков и потребителей сырья, вытеснение стран с «сырьевой экономикой» на периферию мировой системы (И. Валлер-стайн).

Россия оказалась не готовой дать адекватный ответ на глобальные вызовы современности, о чем свидетельствует масштабность социальных потерь последнего десятилетия, неэффективность реализуемого сценария вхождения в глобальный мир и глобальную экономику, резкое ухудшение позиций по социально-экономическим, социально-демографическим и социально-культурным показателям, социальная дезинтеграция общества и деградация социального качества российского населения.

Неопределенность «высокой современности» (Э. Гидденс), устарелость прежних социальных конструкций, возникновение сетевых структур управления накладывают отпечаток на социальные трансформации в российском обществе. Социальная трансформация российского общества, согласно определению В.А. Ядова - высокоактивные социальные изменения в условиях социальной нестабильности, характеризуется неравномерностью структурных изменений на макро, -мезо, -микросоциальных уровнях. Преобладающими является внешнее влияние, логика глобализации, которая стремительно разрушает «ядро» институциональной системы, приводит к упрощенным адаптивным модификациям в социальной деятельности. Институциональные преобразования «сверху» соответствуют модели догоняющей модернизации, включающей институциональный перенос рыночных и демократических институтов, поощрение по

1 Осипов Г.В. Российская социология в XXI веке. М., 2003. С. 6. требительских и достиженческих стандартов поведения, ломка традиционных устоев жизни, изменение социокультурного типа личности.

Новыми социальными акторами выступают элиты постиндустриального общества, ориентированные на принцип эффективности, выработку моделей взаимодействия с «неизвестными» социальными объектами, «управляемый» хаос развития, проективность «сбоев» с целью недопущения социально неприемлемых рисков. Отличие новой стратегии социального развития в формировании эзотерического, экспертного знания (У. Бек), в использовании знаний и технологии в целях оптимального управления человеческими ресурсами (П. Дракер).

Однако российская модель развития экстенсивна, функционирует в контексте парадигмы взаимодействия с техникой, а не людьми, сосредоточена на социоадаптивных целях и носит преимущественно ретроактивный характер.

Не решена основная задача социального развития - воспроизводство самодостаточной социальной системы. Наоборот возросла зависимость от рисков глобализации (экономических, финансовых, демографических, информационных). Мобилизационные возможности российского общества для «прорыва» в глобальный мир и глобальную экономику на основе традиционных индустриальных методов исчерпаны, а предложения по поиску уникальных товаров для мирового рынка отдают социальной утопией2. Инерционный сценарий с перспективой истощения запасов нефти в ближайшие 25 лет, природного газа - 50 лет грозит стране экономическим коллапсом и исчезновением с политической карты мира как самостоятельного актора международных отношений.

Российский ученый В.Л. Иноземцев указывает на тупиковость депен-дизма, зависимость общества от заимствованных новых технологий и альтернативность собственно научного и технического прорыва. Ни сырьевая модель, ни модель заимствования технологий, как показывает опыт модернизации, приспособления традиционных институтов к новым функциям, не могут гарантировать самодостаточности развития, повторяя ошибки технократической уста

2 Иноземцев В.Л. Пределы догоняющего развития. М., 2000. С. 11. новки «контроля над окружающей средой». Российское общество стало крупнейшим производителем технологических и социальных рисков (2600 техногенных катастроф малой и большой интенсивности), так же и по тенденциям депопуляции населения, распространению болезней, преступности, суицидов, недоверия к государственным и социальным институтам. Социальные трансформации связаны с режимом открытости, блокированием источников внутреннего развития, использованием эффектных, но не эффективных зарубежных паттернов. Очевидны демонстрационные издержки, анклавизация модернизации, непредсказуемость результатов развития. Антимодернизация (регресс производительных сил, восстановление примитивных форм хозяйствования и модель выживания большинства населения) препятствует росту социальных инвестиций и рациональному использованию человеческого потенциала. Некоторые исследователи (М. Калашников, П. Крупнов, Д. Калюжный) на основании идеализации советского опыта «отдельной планеты с самодостаточной экономикой и ее противодействия глобализации заявляют, что Россия конкурентоспособна как традиционное общество». Приходится констатировать, что предлагаемые рецепты соединения церкви и высокотехнологичной индустрии, превращение страны в профессиональную корпорацию направлены на изменение конфигурации социальной системы и отрицают влияние социальных ресурсов развития.

Согласно синергетической модели нет предопределенности развития в одном заданном направлении, многовариантность, альтернативность означают точки выбора в открытых системах. Социальные ресурсы, способности общества и отдельных социальных групп и индивидов обладают характеристиками самовоспроизводства, флуктуационности, эмерджентности. Современный социологический дискурс по поводу перемен в России сконцентрирован на обсуждении модернизации, что важно для сравнения эмпирических исследований с нормативной моделью. Теория модернизации только в 70-е гг. подверглась серьезной критической рефлексии (Ш. Эйзенштадт, А. Турен, П. Штомпка). Особенность социальных изменений в российском обществе выражается в разрыве структуры и деятельности: структуры подчинены логике воспроизводства, вектор деятельности направлен на преодоление структурных ограничений, ре-сурсозатратен. В практическом отношении это связано с исключительной ролью политических и хозяйственных элит трансформационного процесса. Российские исследователи - Т.И. Заславская, М.А. Шабанова, М.К. Горшков, подчеркивают, что подавляющее большинство (90 - 92 %) населения занимают социально-адаптивные позиции и не могут квалифицироваться как участники реализуемого сценария развития. Хотя в современных социологических теориях в центр внимания ставится мобилизация масс, их активность ограничена периодом перегруппировки и поддержки перемен.

Модель саморазвития основывается на актуализации субъекта деятельности, создании структур аттракторов (знание, профессиональная компетентность, коллективная солидарность), предоставляющих возможность выхода из тупиковости догоняющей модернизации. Не испытав прелестей потребительского общества, большинство россиян стали потребителями социальных рисков (О.Н. Яницкий). Альтернативой инерционному сценарию, перспективе ухода России в «четвертый мир», сообщество стран с мультиплицированными эффектами распада, является ресурсосберегающая стратегия социального развития, теоретическое осмысление которой несистемно и часто редуцируется к целям удовлетворения основных социальных потребностей и достижения стандартов западного среднего класса (М.К. Горшков).

На наш взгляд, российское общество достигло предельно-критических порогов развития в социально-экономической, социально-демографической, социально-экологических сферах (В.В. Локосов). Но у страны есть шанс выбраться из бездны социальной демодернизации: фактически не востребованным остается мобилизационный потенциал большинства россиян, стремящихся к социальному самоопределению, что находит выражение в деструктивных последствиях теневой экономики и утечке мозгов (только за 1995 - 2000 гг. страну покинуло более 600 тыс. социально-инициативных квалифицированных специалистов). За годы реформ преданы забвению или подвергнуты диффамации, традиции коллективизма, служения интересам общества, на периферию социальной жизни оттеснены социально-компетентные слои общества (ИТР, врачи, учителя, квалифицированные рабочие, военнослужащие), участие которых в трансформационных процессах предало бы российским преобразованиям социетальность, мобильность и создало ситуацию равного жизненного старта для молодого поколения.

Чтобы избежать разочарований от недостижимости в обозримом будущем «социал-демократического капитализма европейского типа» (Т.И. Заславская) и катастрофической по своим социальным последствием самоизоляции, актуализируется российский вариант модернизации в обход модернити, направленный на рациональное использование социальных ресурсов, рост горизонтальных социальных коммуникаций, формирование сетевых структур.

Российские исследователи отмечают парадоксальность социальных трансформаций: управляемость сверху и анархический порядок снизу (М.Г Федотова), рациональность институциональных изменений и стихийность, нерациональность социальной адаптации (М.А. Шабанова). Преодоление дискретности, инверсируемости, рискогенности социальных преобразований предполагает социологический анализ социальных ресурсов как теоретической основы альтернативного сценария, связанного с критериями социальной эффективности и социальной оптимальности.

Степень научной разработанности проблемы. Социальные ресурсы общества становятся предметом теоретических изысканий с формированием теории социоморфогенеза, выявившей способность социальных систем подвергаться радикальному обновлению (П. Штомпка). Конечно, это не означает, что до введения М. Арчер в 1982 г. идеи трансформации структуры действия отсутствовал социологический дискурс социальных ресурсов.

Концепция модернизации, которая активно разрабатывалась М. Вебе-ром, Т. Парсонсом, Н. Смелзером, Д. Беллом, зафиксировала изменение социокультурной матрицы общества, рассматривала значимость потенциала саморазвития в структурировании новых социальных отношений. Э. Хаген ввел понятие «инновационной личности» как обязательного условия экономического роста. Д. Мак-Клелланду принадлежит исследование мотивации достижения. В структурном конструктивизме П. Бурдье обнаруживается тенденция реабилитации практической логики, понимание групп совместного действия как акторов трансформационного процесса. Тезис «конструирование социальных структур» пробудил интерес к социальным группам, так как принцип построения социального пространства состоит в распределении различных капиталов (экономического, социального, символического). П. Бурдье опроверг логику спроса и предложения как самомотивацию социального развития, выявил взаимозависимость жизненных стратегий и групповой социальной мобильности, влияние символического капитала в навязывании моделей ресурсозатратного развития.

Концепцию П. Бурдье упрекают за объективацию личностного ресурса (Ф. Коркюф), но в отличие от макросоциальных моделей развития, презенти-рующих чистый структурализм, в теории структуралистского конструктивизма легитимируется позиция акторов социального действия, независимо от того, выступают ли они в роли компетентных профессионалов или пользователей не-рефлексированных социальных схем. В работах М. Добри декларируется идея многомерной мобилизации как имманентного состояния социальных систем. М. Добри интересуют последствия социальной неустойчивости, деформации социального пространства, что связано с осмыслением процесса коллективного действия, а не только изменения на микросоциальном уровне в результате макросоциальных институциональных сдвигов. Социальные ресурсы осмысливаются в контексте интернализации деятельности, вариативности социальных коммуникаций.

В теории структурации Э. Гидденса предлагается участие социально-компетентных акторов, то есть направленность развития зависит от дискурса осмысления действия и рефлексивной способности, способности критически анализировать не только результаты социальных изменений, но и способы достижения целей и характер собственного участия в преобразованиях. Рефлексивное общество Э. Гидденса включает ресурс доверия как основное условие интеграции общества. Позже Э. Гидденс ввел понятие «неопределенные последствия действий», которое развивается в концепции общества риска У. Бека. В отличие от линейной схематизации структурация вносит акцент в анализ ресурсов, то есть способностей акторов влиять на изменение ситуаций и появление новых структурных свойств. Несмотря на критические возражения (Д. Грегори, П. Саундерс, М. Крэйб), теория структурации обозначила проблему взаимодействия социальных структур и социальных ресурсов, признала зависимость социальных изменений от компетенции социальных акторов (групп и индивидов).

Работы У. Бека, Ю. Хабермаса, Д. Александера, А. Турена объединяет исследовательский интерес к социологии нестабильного общества. Идея рефлексирующей модернизации У. Бека связана с авторитетом группы «давления», самореализации озабоченных слоев общества, которые являются не узкокорпоративными, а коллективными экспертами социальных и технологических инноваций. Ю. Хабермас разрабатывает проблему коммуникативного ресурса общества, достижения понимания как условия коллективной жизни. Немецкий исследователь различает инструментальность, рассчитанную на успех доминирующих моделей различия и транспарентность, способность к коммуникативному общению. В этом моменте Ю. Хабермас решительно расходится с М. Ве-бером, так как полагает, что рациональная бюрократия иррациональна в восприятии коммуникативного ресурса. В работах Д. Александера прослеживается попытка преодолеть ограниченность функционализма, зависимость социального актора от насилия социальных структур. Интеграция, упорядоченность социальных структур понимается как вторичность, а не цель социального развития, реализуемая или нереализуемая способность достичь динамического равновесия и исключить не прогнозируемые изменения.

А. Турен предлагает концепцию «возвращения» субъекта, замещения схем рационализации, модернизации структуры идеалами изменения свободы, субъектности, трансформации, общественных практик. Конфликт между структурой, организацией и социальными группами разрешается в движениях новой идентичности, которые предлагают трансформацию социальных практик, а не социальных институтов. Отрицание структурности сближает А. Турена с позицией Э. Гидденса: расхождение обнаруживается в акцентировании ресурсности малых групп, неизбежности дистанцирования акторов социального действия от центров принудительной интеграции.

П. Штомпка, А. Пшеворский анализируют характер трансформационных процессов в постсоциалистических обществах. Усилия П. Штомпки направлены на исследование социокультурного шока, астенического сознания, механизмов блокирования социальной апатии, агрессии и чрезмерных ожиданий. Социальная ностальгия, социальная ретроактивность является мощным ресурсом противодействия изменениям в контексте лоскутной социальной структуры и паразитических инноваций. А. Пшеворский рассматривает рыночную экономику как модель распределения ресурсов. По его мнению, преобразования усиливают неопределенность и существует возможность социального реванша, социальной инверсии без установления социального консенсуса, основанного на распределении тягот переходного периода и предоставлении всем акторам возможности социальной интеграции.

Российские социологи внесли весомый вклад в разработку теории социальных ресурсов (В.А. Ядов, Т.И. Заславская, Н.И. Лапин, З.Т. Голенкова). Что характерно для современного социологического дискурса, так это стремление освободиться от рецессивных схем. Это прослеживается в работах С.Г. Кирди-ной (теория институциональных матриц), О.Н. Яницкого (модель общества риска), H.H. Наумовой (рецедивирующая модернизация), Н.И. Зарубиной (самобытная модернизация).

Ю.Г. Волков, В.А. Шматко, В.В. Щербина, В.Н. Иванов, М.А. Шабанова, Э.М. Андреев операционализируют деятельностную парадигму в анализе трансформационного процесса. Полученные исследовательские результаты свидетельствуют об осмыслении инноваций в контексте социального самоопределения и отхода от схемы социальной дистрибуции к модели социальной коммуникации. Вектор социальных изменений определяется в движении российского общества к бифуркационному циклу, выбору самодостаточного развития или скольжения по траектории ресурсозатратности. Социальные ресурсы понимаются как совокупный потенциал активных групп населения, связанный со становлением социально-инновационного поведения.

Морфогенезис социальных процессов в современном российском обществе отражен в исследованиях М.К. Горшкова, Ж.Т. Тощенко, А.Л. Маршака, В.И. Курбатова, В.В. Локосова. Парадоксальность социального поведения и социального настроения россиян трактуется как результат институционального переноса, демонстрационного преобразовательного эффекта и социальных компенсаций, определяемых логикой ресурсопотребления.

Таким образом, анализ социальных ресурсов представлен в социологическом знании двумя подходами. Неоструктуралисты (Д. Александер, Э. Гид-денс, П. Бурдье) исходят из возможностей существующей социальной структуры в воспроизводстве и распределении социальных ресурсов. Деятельностная теория основывается на преформированности, предсуществовании социальных ресурсов в стремлениях и ориентациях акторов трансформационного процесса, объективирующих возможности социального самоопределения в новых социальных отношениях.

М. Арчер, А. Турен, Ю. Хабермас, У. Бек призывают рассматривать новые движения как центры изменения, конкурирующие с традиционными социальными структурами (культура идентичности А. Турена, группы минимизации социального риска У. Бека, ресурсная альтернатива Ю. Хабермаса). Компромиссный вариант предлагает концепция «динамического поля» П. Штомпки, интегрирующая структурный (нормативные изменения) и деятельностный (интерактивные возможности) подходы. П. Штомпка видит достоинства данной исследовательской модели в альтернативности бинарностям схема - структура действия «объяснение - непрерывность изменений», что особенно эвристично для анализа российского трансформационного процесса, явно выпадающего из жесткой привязанности к статичным образцам модернизации. Российские исследователи претендуют на самостоятельный анализ глобальных, региональных, локальных сценариев развития, соглашаются с вердиктом доминирования эндогенных условий развития в контексте структурных изменений. Данное исследование направлено на обоснование ресурсного аспекта социальных изменений, влияющего как на саморазвитие социальных структур, так и на социально-инновационный потенциал общества.

Цели и задачи исследования. Основная цель диссертационной работы состоит в анализе социальных ресурсов российского общества в условиях трансформации социальной структуры и изменения социальной ресурсообеспе-ченности основных социальных групп, а также выявление предпосылок формирования и реализации ресурсосберегающей стратегии социального развития.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1. Провести социологический анализ основных подходов к социальным ресурсам и обозначить их роль в моделировании процессов российского общества.

2. Охарактеризовать инновационные группы российского общества, которые влияют на содержание трансформационного процесса, планируемые и стихийные векторы развития.

3. Выявить солидаристский потенциал традиционных групп населения, определяемый постепенным вхождением в трансформируемое российское общество через механизмы сетевой взаимопомощи и закрепление традиционно-ролевых структур.

4. Определить влияние глобализации на ресурсный потенциал российского общества, который выражается в возрастании эффекта зависимости и разбалансированности социальных ресурсов.

5. Охарактеризовать социальные ресурсы в условиях догоняющей модернизации, реализации институционального переноса на социальном макроуровне и распада традиционных социальных локальностей на социальном микроуровне.

6. Проанализировать параметры социальной адаптации основных слоев российского общества на уровне групповых и личностных ресурсов, избыточность социально-репродуктивного типа адаптации и дефицит конструктивной инновационности.

7. Выделить основные направления использования и воспроизводства социальных ресурсов в обществе мобилизационного типа, ограниченную эффективность централизации и риски тотального социального контроля.

8. Определить факторы и последствия ресурсозатратности при осуществлении квазистабилизации по логике социальной инерционности, нарастания предкризисных и кризисных состояний общества.

9. Раскрыть социально-ресурсный потенциал российского общества в контексте модели самодостаточного развития, выявить взаимозависимость микросоциальных эффектов мобилизации и инновационности и роста деиерар-хизированных социальных структур.

Объектом данного исследования является социальное развитие российского общества как последовательности изменений внутри социальной системы, преобразований в организации общества, образцах деятельности, ценност-но-мотивационных ориентациях.

Предмет исследования выражается в анализе социальных ресурсов развития российского общества, интеракционных и возможностных измерений со-циетального уровня, источников саморазвития, связанных с сегментированными социальными сетями.

Эмпирическую базу исследования составили результаты социологических исследований, которые проводились научным коллективом ИСПИ РАН, данные социологических исследований ИС РАН, ВЦИОМ, ФОМ, РНИС и НП в 1992 - 2003 гг., использованы статистические данные Госкомстата РФ, Минтруда РФ, Минздрава РФ, Госкомитета по молодежной политике и других ведомств Российской Федерации.

Теоретико-методологическая основа исследования включает теорию динамического социального поля П. Штомпки и основные положения концепции структурации и рефлексивного общества Э. Гидденса. Актуализированы идеи переопределения социального пространства, групповой мобилизации, выбора и навязывания социальных стратегий П. Бурдье.

В диссертационном исследовании операционализируются понятия «социальных ресурсов» Э. Гидденса, сегментированных сетей Дж. Нейсбита, управления человеческими ресурсами П. Дракера.

Адекватное воплощение нашли социологические интерпретации А. Турена, У. Бека, Ю. Хабермаса. Определенную эвристически-познавательную роль выполняют положения стратификации рисков О.Н. Яницкого, гуманистического потенциала Ю.Г. Волкова, социальной мобилизации И.А. Климова. Диссертант согласен с положением о посттрансформационном ресурсосберегающем развитии Ж.Т. Тощенко и Г.В. Осипова. Ему близки идеи «личностных ресурсов» В.А. Ядова, воспроизводства социальных позиций Н.А. Шматко, социальной адаптации М.А. Шабановой. Диссертант позиционирует интегратив-ный подход к социальным ресурсам, что позволяет исследовать изменения на макро- и микросоциальных уровнях российского общества и предложить альтернативную ресурсосберегающую стратегию развития, необходимость которой аргументирована в работах Ю.Г. Волкова, Ж.Т. Тощенко, Г.В. Осипова, В.В. Локосова, О.Н. Яницкого.

Стратегия исследовательской парадигмы состоит в актуализации предметной области, связанной с влиянием социальных ресурсов на векторность, содержание и промежуточные результаты социальных трансформаций российского общества. В рамках использования теоретико-методологического инструментария рассматриваются инновационные и солидаристские устремления социальных групп в соответствии с объективированными социальными диспозициями и характером социальной мобилизации. Социальные ресурсы трактуются в традиционной «структурной» и неклассической «возможностной» версиях.

Научная новизна исследования определена совокупностью поставленных задач, направленных на теоретико-методологическое и конкретносоциологическое изучение социальных ресурсов российского общества в сопоставлении с моделями социального развития и особенностями трансформационного процесса

В содержательном плане научная новизна состоит в следующем:

1. На основе структурного и деятельностного подхода к анализу социальных ресурсов выявлена комплементарность структуры и деятельности, представляющие социальные ресурсы как фактор саморазвития, присущий изменениям структур и деятельности социальных акторов.

2. Рассмотрена модель «динамического поля», асинхронность, аритмичность социальных изменений в зависимости от расширения, сжатия или исчезновения социальных ресурсов.

3. Проанализирован инновационный потенциал основных групп российского общества в соответствии с социальной ресурсообеспеченностью и ресур-созависимостью.

4. Охарактеризованы солидаристские практики россиян как ориентации на негативную мобилизацию, пролонгирование социального статуса и поиск траектории самостоятельной социальной деятельности.

5. Показано влияние глобализации на состояние ресурсного потенциала российского общества как неэквивалентного ресурсообмена, усиливающего ресурсную зависимость.

6. Охарактеризованы концепция догоняющей модернизации в социально-ресурсном измерении, эффекты замещения социальных инвестиций вещественными ресурсами.

7. Определена социально-адаптивная деятельность базисных слоев российского общества как ориентированность на приспособление, пластичность и актуализм, что сужает сферу реализации личностных ресурсов и инновационных социальных практик.

8. Раскрыта управляемость социальными ресурсами в обществе мобилизационного типа на основе ресурсного изъятия и ресурсного перераспределения.

9. Проанализированы последствия установки на квазистабилизацию, связанную с использованием социальной инерции и повышением социальной ре-сурсозатратности.

10. Исследованы условия самодостаточного развития в контексте воспроизводства социальных возобновляемых ресурсов и перехода к ресурсосберегающим технологиям.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Социальные ресурсы представляют в структурном подходе диапазон возможностей и способностей социальных акторов в соответствии с объективированными социальными позициями, институциональными предписаниями, определяемыми механизмами социальной интеграции. Социальные структуры регулируют социальный потенциал различных социальных групп через социальную стратификацию и социальный контроль. Деятельностный подход подчеркивает структурные ограничения как социальные маркеры в ресурсораспре-делении, обосновывает автономность воспроизводства социальных ресурсов по отношению к структурам, ресурсообеспеченность социальных акторов зависит от способности к социальной мобилизации и социальной проективности.

2. Теория социального поля содержит попытку преодоления иммобильно-сти структурного подхода и доминирования социальных микроэффектов в дея-тельностной теории. Социальные ресурсы определяются в системе кристаллизации социальных возможностей, что сопровождается переопределением социально-статусных, социокоммуникативных и культурно-ценностных уровней социального взаимодействия. Социальные ресурсы включаются в процесс социального развития через актуализацию группового и личностного социального выбора и замещения анахроничных социальных структур сетевыми инновационными структурами.

3. Инновационный потенциал российского общества содержится в соци-ально-транформационной деятельности акторов социального процесса. Преобладание паразитических инноваций над конструктивными объясняется стремлением элит к воспроизводству ресурсной монополии, институционализацией серых схем ресурсного присвоения и размыванием структуры ресурсного обмена. Перспективность конструктивных инноваций связана с реализацией креативного потенциала социально-компетентных групп открытым отбором инноваций, поощрением стратегий легитимного изменения в социальных позициях самодеятельных групп населения.

4. Традиционные группы населения испытывают эффект социальной де-привации в условиях принудительной интеграции в трансформирующееся общество. Солидаристские практики смягчают, компенсируют последствия социальной маргинализации, но не предотвращают социального исключения. К тому же пассивные формы адаптации придают солидаризму социально-реактивную направленность, удовлетворяют только цели пролонгирования социального статуса, нейтрализуют социально-мобилизационные устремления. Оптимальное решение представляется не в возвращении к системе социальной помощи, что чревато усилением социальной зависимости и дефицита ресурсов, а в устойчивом социальном развитии. Наибольшую социальную эффективность производят модели постепенной интеграции, максимизации профессиональных и коммуникативных качеств, а также предоставления коридора возможностей в традиционных социально-ролевых структурах, что способствует воспроизводству ресурсов социальной кооперации.

5. Интеграция российского общества в мировую систему подчинена логике глобализации, размыванию управляемого социального пространства, росту неструктурированности ресурсообмена, ограничению возможностей социаль-но-респонсивной экономики и влияния так называемых глобальных социальных институтов. Моноресурсность российского общества усиливает риски нестабильности и неопределенности, что проецируется на рост ресурсозависимых слоев населения.

6. Догоняющая модернизация, которая использовалась в качестве модели развития, имеет своими социальными последствиями социальную демодерни-зацию, упрощение социальной структуры, насильственную традиционализацию неадаптированных слоев населения, что связано с ресурсной экономией и ограничением доступа к социальным ресурсам с целью усиления принудительной интеграции в глобальный мир.

7. Доминирующие в российском обществе социально-реактивные формы адаптации, модели выживания ведут к дисперсии социальных ресурсов, повышенной ресурсозатратности, так как определяются логикой социальной зависимости и переключением социальной активности в режим ресурсного присвоения или ресурсного отстранения. Ослабление социального взаимодействия и революция падающих ожиданий способствуют перерастанию ресурсного дефицита в избыточные социальные риски.

8. Дефицит ресурсов, возросшие трансакционные издержки и социальная зависимость способствуют реабилитации идеи мобилизационного развития. Жесткий контроль и централизованное иерархическое распределение представляются пострадавшему в результате реформ большинству альтернативой монополии ресурсообеспеченных слоев. Мобилизационное развитие направлено на воспроизводство дефицита ресурсов с целью привязки основных социальных слоев и избежания неопределенности развития. Мобилизация общества ведет к иерархии в распределении ресурсов и создает иллюзию полной ресурсной управляемости дефицитом социальных ресурсов, компенсируется хабитуализа-цией социального риска и растратностью человеческого потенциала. Мобилизационное развитие эффективно в период социальной бифуркации и страдает нарастанием неуправляемости в условиях планируемых инноваций.

9. Инерционный сценарий развития основан на квазистабилизации, так как предлагает имитационные и демонстративные изменения без допущения структурных и институциональных сдвигов. Возросшая ресурсозатратность связана с ресурсной парадоксальностью. Ресурсное неравенство возникает не в результате конкуренции и легитимации ресурсообеспечения, а вследствие присвоения ресурсов посредством сделок, исключения из ресурсного распределения большинства населения. Поэтому логика инерционности обращена к воспроизводству ресурсного монополизма, пренебрегает поиском новых возобновляемых ресурсов и имеет пределы в исчерпании сырьевых ресурсов.

10. Перспективы социального развития российского общества связаны с моделью самодостаточного развития, коллективным присвоением социальных ресурсов и повышением социальной референтности групп - субъектов интеллектуальных ресурсов. Уход от глобальной зависимости и роста социально-зависимых групп определяется меритократической моделью ресурсного распределения, престижностью социальной компетентности в системе социального управления. Переориентация социальных ресурсов на вариативность, конвертируемость и транспарентность создает необходимые условия самодостаточного развития.

Практическая значимость исследования определяется тем, что полученные результаты обосновывают необходимость формирования стратегии социального ресурсосбережения в контексте самодостаточного развития российского общества, баланса традиций и новаций в стратегии основных групп населения. Анализ социальных ресурсов российского общества дает не только перспективу исследования важного аспекта социального развития, но и предложить критерии социальной эффективности при характеристике и оценке социальных трансформаций. Материалы диссертационного исследования могут найти применение в разработке на муниципальном, региональном, федеральном уровнях, реализации целевых программ повышения социальной самодеятельности населения и социальных инноваций, механизмов резонансного влияния социальных микроэффектов. В исследовании содержится теоретическое обоснование социальной компетентности, наиболее значимого социального ресурса, что актуально для определения приоритетов социального развития. Положения, оценки, выводы диссертации имеют эвристическую и когнитивную ценность в чтении курсов по общей социологии, социологии управления, а также спецкурсов по проблемам социального развития и социального проектирования.

Структура работы: диссертация состоит из введения, четырех глав, десяти параграфов, заключения и библиографии.

Заключение диссертации по теме «Социальная структура, социальные институты и процессы», Дятлов, Александр Викторович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Социальные трансформации российского общества демонстрируют воспроизводство социальной ресурсозакрытости, принесение в жертву демократи-зационным или скрытым планам развития определенных социальных групп, слоев, явную стратификацию на ресурсообеспеченные и социальные зависимые группы. В начале XXI в. Россия так и не нашла адекватного ответа на вызовы современности, смысл которого очевиден в модели самодостаточного развития, но под давлением определенных обстоятельств определяется в догоняющей модернизации или поиске «пресловутого» третьего пути, копировании традиционных укладов, воспроизводства бюрократического аппарата и социокультурного изоляционизма.

Коренным «пороком» российских преобразований можно назвать высокую социальную ресурсозатратность, стремление акторов трансформационного изменения (прежде всего, правящего класса) к ресурсоприсвоению (в виде передела собственности, распоряжения ресурсами или создания ресурсного дефицита). Доминирование натуральных показателей, большого объема природных богатств создает специфические системы «субдоминантного» развития, модели централизованного распределения ресурсов, так как основные группы населения заинтересованы в социальном потреблении, дистрибуции, стремлении достичь определенных социальных стандартов исключительно эксплуатацией природных ресурсов. Этим настроениям содействуют мифы «неисчерпаемой природной кладези» и «волшебства природной ренты», вкладываемые в навязываемые популистами лозунги. Тем более, если в 1996 г. доход от добычи и вывоза сырья составил приблизительно 24 % национального бюджета, то к 2002 г. его объем равнялся 60 - 65 %. Между тем социологические исследования выявляют, что российское общество стремительно скатывается на позиции «мировой периферии», несмотря на бесконечные разговоры о «великой России» и сладостных перспективах будущего социального развития. Неструктурированность социальных ресурсов, «субдоминантное» положение образовательного, научно-технического, профессионального и креативного потенциала российского общества связаны с открытым влиянием глобальных структур, осуществляющих перекачку ресурсов: устаревшие специализированные технологии, ширпотреб создают двойной капкан «зависимости и отставания». Если в 1990 г. показатели экономического развития России можно сравнивать с Францией, то в конце 90-х гг. речь идет об отставании от Индии и азиатских тигров. Социально-ресурсный потенциал российского общества деградирует: почти в 3 раза упал образовательный уровень общества, ежегодно страну покидают 150 -200 тыс. ученых, специалистов, на 25 - 30 % увеличилась функциональная неграмотность. Глобализация насильственно традиционализирует целые слои и регионы, когда социальная структура симплифицируется, инверсируется (современное российское общество состоит из элиты, субэлиты, базисного слоя и экспансирующего социального дна). Ежегодно страна теряет 1 млн человек и это соответствует логике «глобализации», которая может обеспечить высокими социальными стандартами 1 - 2 % населения периферийного сообщества. Так называемые «неадаптированные» слои живут по модели «выживания», экономии ресурсов, социальной зависимости.

Большинство россиян вынуждены тратить личные и групповые ресурсы на приспособление, перемену профессии, ведение домашнего хозяйства (35 -40 % живут исключительно самообслуживанием). Различия между «успешными» и «адаптированными» слоями выявляются в исследовании, проецируются на демонстрационное потребление, ресурсозависимость, что ведет к социальной дезинтеграции и преобладанию индивидуалистских стратегий «мгновенного успеха» и «социального исключения». Социальная адаптация характеризуется преимущественно экономической сферой, в обществе разрушены традиционные и конвертационные механизмы «обмена социальными благами».

Догоняющая модернизация, как институциональный перенос западных экономических и социальных образцов, воспроизводит эффект демодерниза-ции, возвращения к сословности, структурам взаимопомощи и клиенталистско-го образа жизни населения. Динамика структурных изменений характеризуется иррациональностью» социальных отношений выпадением отдельных групп и обособлением модернизационных слоев от остальной части населения. Так в российском обществе происходит раскол по отношению к участию в процессе социальной трансформации, особенность которого выражается в «потребительском достиженчестве», переносе модернизационных ожиданий в сферу социального потребления и воспроизводства традиционного уклада в экономике за исключением экспортно-ориентированных отраслей. Догоняющая модернизация ресурсозатратна, делает большинство населения заложником технических и социальных проектов интеграции в цивилизованный мир. Сокращение ресурсной базы социального развития выражается в увеличении технического отставания (с 7 - 10 лет в 1990 г. до 15 - 20 - в 2001 г.), маргинализации индустриально-профессиональных групп индустриального общества (численность рабочего класса сократилась в 3 раза, работников сферы услуг возросла примерно в 1,5-2 раза). Догоняющая модернизация следует за циклом «мобилизационного развития». В отличие от системы «свободного перемещения ресурсов» модель ресурсного распределения воспроизводит иерархию должностно-профессиональных стандартов, самодостаточность бюрократии, несамостоятельность потребителей социальных ресурсов. В обществе мобилизационного типа ни одна группа не может претендовать на позиционирование социальной самостоятельности, выступить референтной группой социальной инновации. Анализ показывает, что в социальных преобразованиях доминирует организационный ресурс, что преимуществом обладает группа - распорядитель социальных ресурсов. Хотя действует принцип меритократии, вознаграждения соответственно реальному профессионально-трудовому вкладу, определяющими являются позиции в системе ресурсного распределения, реализации административных изменений, как достижения идеала бесперебойно функционирующей организации общества в социальном развитии. Мобилизационное развитие направлено на высокую ресурсозатратность, равное распределение социальных рисков на все слои общества. Исключительная по эффективности в период социальных бифуркаций мобилизация приходит к предельному состоянию в период «социальной инновации», качественной перестройки социальных отношений. Самореализация в труде и производстве быстро вытесняется проектом «лучшей жизни», стремлением к стандартам потребления, поскольку «производимые» социальные блага становятся объектом интереса разных социальных групп (революция потребительских ожиданий в социалистическом обществе 60 - 70-х гг. XX в.). Собственно, если мобилизационное развитие эксплуатирует солидаристские ожидания (массовые движения), иммобилизация содействует «расхищению» социальных ресурсов, конвертации в личностный потенциал. В исследовании подчеркивается взаимозависимость мобилизационного развития и иерархии ресурсов, так как группа-распорядитель является основным актором социального развития, обладает правом на стимулирование социальных преобразований. Мобилизационное общество вынуждено постоянно получать импульсы развития: «застой» в ресурсном воспроизводстве влечет эффект «ресур-созависимости», «перепроизводства», создает напряженность в отношениях ре-сурсораспределения. Мобилизационное развитие исходит из контролируемых изменений, так как спонтанные содержат риск дисфункциональности, выхода из-под социального контроля социальных групп и альтернативы социальной мобилизации.

Посттрансформационное общество вступило на путь инерционного развития, эксплуатации ресурсов «прошлого» (материально-техническая база, профессиональный и организационный потенциал). За период догоняющей модернизации экономике и социальной сфере был нанесен колоссальный ущерб (падение производства на 60 - 70 %, падение жизненного уровня более 60 % населения, в 3 раза). С другой стороны, догоняющая модернизация способствовала синдрому «неэффективных производств», стимулировала поиск новых социальных и трудовых стратегий. Аморфная социальная структура, дисперсия социальных ресурсов, высокий уровень социальной дезинтеграции делают маловероятным и рискогенным возвращение к сценарию «мобилизационного развития».

Как элита, так и базисные слои не готовы к централизованному распределению ресурсов, жесткой управленческой и исполнительской дисциплине, иерархии должностно-профессиональных статусов. Классы, которые могли бы демонстрировать высокий мобилизационный потенциал (управленцы, администраторы, индустриальный рабочий класс, управляющие колхозники), подверглись социальной и ценностной эрозии, трансформировались в группы-осколки с практиками «взаимопомощи». Инерционный сценарий включения копирует иерархию, централизованность и «стабильность» мобилизационного общества, создавая иной вектор развития, «скольжения вниз». Организационный потенциал элиты направлен на поддержание статус-кво, господства с целью регулирования протестным потенциалом, использования политического, информационного, психологического принуждения для манипулирования сознанием и поведением социально зависимых слоев населения (на СМИ в России расходуется в пять раз больше, чем инвестиции в реальную экономику). Инерционность стремится к квазистабильности, так как при отсутствии социокультурных, институциональных и культурно-ценностных навыков, преобладании моделей «выживания» доминирующими являются социальная апатия масс, негативная солидарность ресурсных монополистов, политический авторитаризм и эксплуатация сырьевых и «остаточных» ресурсов. Это позволяет проводить политику «социального умиротворения», тем более, инерционность коррелирует с падающими ожиданиями и актуализацией, неуверенностью в будущем.

Инерционное развитие воспроизводит дефицит ресурсов, что вызывает, в свою очередь, возрастание социальных рисков и предельность саморазвития различных социальных сфер. Бюрократия становится классом «распорядителей ресурсов», но действующих в целях самовоспроизводства и, соответственно, выстраивающих иерархию ресурсоподчинения. Как показывают диссертационные исследования, «эксплуатация» сырьевых ресурсов не компенсируется расширенным воспроизводством невозобновляемых, поскольку трансакционные издержки и механизмы «квазистабильности» гасят любые структурные и институциональные изменения. Реорганизация в организационной сфере, формирование управляемого социального пространства способствуют рование управляемого социального пространства способствуют «конвертации» конфликтности во внутригрупповое взаимодействие или периферизацию деви-антных стратегий. Однако накопление «конфликтности» и передавание социальных рисков на базисные слои населения приводит к неустойчивой социальной структуре и использованию центров социальной интеграции. Общество постепенно лишается факторов социальной инновации: элиты не заинтересованы в эффективных преобразованиях, основные классы ориентированы на воспроизводство социальных микромиров и дистрибуцию в форме административного и неформального влияний.

Самодостаточное развитие основывается на инновационном потенциале общества (образование, наука, культура), направлении ресурсов в русло позитивных изменений. Островки сектора «знания» и прослойка профессионалов задают перспективы освобождения от «дилендизма» и «тупиковости», но существующие нормативные и ролевые структуры «господства - подчинения» ограничивают переход к культуре креативного потребления и саморазвития. В российском обществе 7 - 12 % «инноваторов» вынуждены растрачивать личностные ресурсы для согласования с бюрократией и защиты от «спонтанного вмешательства» структур «квазистабильности». Отсутствие социальных инвестиций, расширение социального «балласта», культивирование социального ри-туализма сохраняют возможности саморазвития и самотрансформации на социальном микроуровне и усиливают тенденции к «сверхмобилизации» и социальной дезинтеграции на социальном микроуровне.

Самодостаточное развитие является «ресурсосберегающим» и содержит возможность интеграции российского общества в глобальный мир и глобальную экономику в статусе носителя «альтернативных технологий» и альтернативных ценностей. В обществе сохраняются ресурсы креативности, которые уменьшаются с переходом в деструктивные социальные практики и эмиграцией, отъездом за рубеж. Инновационная активность населения постоянно падает, так как социальная структура становится аморфной, основанной на флуктуа-тивном ресурсообмене, выгодна акторам паразитической инновации. Тем не менее, конструктивные стратегии профессионалов (менеджеров, ученых, инженеров, предпринимателей в рыночной экономике) создают «оазисы» психологического и социального пространства, пока не включенные в сети «самоподдержки». Традиционные слои населения используют потенциал солидаризма преимущественно в целях выживания, что выгодно элитам для регулирования «социального протеста» и освобождения от социальной респонсивности. Соединение инновационных и солидаристских практик через кооперацию адаптированных слоев может протекать в форме компенсаторности сектора знания и сектора «социальной дистрибуции», синтеза либерального достиженчества и традиционного коллективизма, распространения коммуникаторных социальных ценностей и постматериалистической трудовой этики.

Ясно, что российское общество оказалось в ситуации «социального пата», упущен шанс рациональной постсоциалистической трансформации и общество находится в состоянии социальной дезинтеграции и социокультурного шока. Но также ясно, что любые попытки авторитаризма, сильной политической воли без общественного консенсуса по поводу целей стратегического развития могут отбросить страну в пучину «анархического порядка» или окончательно опустить занавес над историей России. Исследование ресурсного аспекта социального развития позволяет сформулировать важный вывод: социальное развитие определяется теми возможностями, которые выбирает общество, а также готовностью к переменам «ради будущего».

Список литературы диссертационного исследования доктор социологических наук Дятлов, Александр Викторович, 2005 год

1. Абрамов Р.Н. Сетевые структуры и формирование информационного общества // Социологические исследования. 2002. № 3.

2. Авраамова Е.И. Социальная мобильность в условиях российского кризиса // Общественные науки и современность. 1999. № 3.

3. Айзатов Ф.Л., Зейналов Г.П. Устойчивое развитие и стратегия общественного развития. М.: Прометей, 1999.

4. Актуальные проблемы новой России. М.: РИЦ ИСПИ РАН, 2000.

5. Актуальные проблемы социологии управления (круглый стол) // Социологические исследования. 1998. № 2.

6. Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М.: Прогресс, 1972.

7. Андрианов В.Д. Россия: экономический и инвестиционный потенциал. М.: Экономика, 1999.

8. Анурин В.Ф. Постиндустриальное и/или коммунистическое общест-во//Социологические исследования. 1999. № 7.

9. Арин O.A. Мир без России: Прогнозы, перспективы, периодизация. М.: Эксмо Алгоритм, 2002.

10. Арутюнян О.В. О трансформации социальной структуры постсоветских наций // Социологические исследования. 1998. № 4.

11. Аспекты социальной теории и современного общества. М.: ИС РАН, 2000.

12. Атаманчук Г.В. Новое государство: Поиски. Иллюзии. Возможности. М.: Славянский диалог. 1996.

13. Ахиезер A.C. Россия: Критика исторического опыта. М., 1991.

14. Бабаева JI.B. Новые ориентиры в развитии общества // Социологические исследования. 1995. № 5.

15. Бабурин С.Н. Российский путь: утраты и обретения. М.: Новатор 1997.16