Групповой эгоизм в российском обществе: социологический анализ тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 22.00.04, доктор социологических наук Нечушкин, Александр Юрьевич

• Нечушкин, Александр Юрьевич
• доктор социологических наук
• 2007

Оглавление диссертации доктор социологических наук Нечушкин, Александр Юрьевич

Введение.

Глава 1. Теоретико-методологические подходы исследования группового эгоизма.

1.1. Групповой эгоизм в воспроизводстве социальных отношений.

1.2. Субъектность группового эгоизма.

1.3. Специфика группового эгоизма в российском обществе: рамки теоретико-методологической эксплицитности.

Глава 2. Аморфность социальной структуры российского общества: воспроизводство группового эгоизма.

2.1. Социальная дифференциация российского общества: структурные предписания группового эгоизма.

2.2. Групповой эгоизм в социальной мобильности российского общества.

2.3. Групповой эгоизм: дисфункциональность и функциональная альтернатива.

Глава 3. Эффекты группового эгоизма в социальном самочувствии россиян.

3.1. Групповой эгоизм в социальной идентичности россиян.

3.2. Ценностная транзиция российского общества: от коллективизма к групповому эгоизму.

3.3. Групповой эгоизм и мозаичность культурных норм.

Глава 4. Социальное доверие в российском обществе: пути преодоления группового эгоизма.

4.1. Кризис доверия в российском обществе как катализатор группового эгоизма.

4.2. Альтернатива групповому эгоизму: консенсус интересов социальных групп.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Групповой эгоизм в российском обществе: социологический анализ»

Актуальность темы исследования. В настоящее время российская социологическая мысль отмечает высокую степень дезинтеграции общества, рассогласованность в социальном взаимодействии социальных групп и слоев, недоверие к государственным и социальным институтам, сегментированность социально-статусных позиций, поведенческих кодов, социальных и нравственных норм.

Институциональные и структурные изменения в условиях социальной иммобильности и короткого периода времени относят к социальным трансформациям. Подчеркивается их спонтанный, имеющий неоднозначные социальные последствия и порождающий социальные риски характер. Действительно, социальные изменения содержат отклонения от намеченных целей, могут принимать состояние самосбывающегося пророчества. Ведь социальное развитие определяется «субъективной» картиной общества, социальными потребностями большинства населения. Если люди готовятся к наиболее худшему социальному сценарию, он может стать вполне реальным хотя бы по социальным последствиям. Групповой эгоизм, поведенческие стратегии, направленные на поддержание или достижение социальных целей путем обособления, подавления других социальных групп, переложения социальной ответственности и использования социальных институтов для воспроизводства социальных и культурных различий, являются «социальным фактом» в российском обществе.

Групповой эгоизм, представленные способы адаптации и интеграции в социально дезинтегрированном обществе, несомненно, имеют прагматический эффект для индивидов, привыкших жить и действовать в условиях социальной аномии и социальной анархии. Но групповой эгоизм блокирует усилия по социальной консолидации общества, созданию эффективного государства и продвижению по пути социальной модернизации.

Поворот к институционализации социального порядка, повышению роли государства в экономической, социальной сфере, который характеризует последнее пятилетие российской жизни, осуществляется в условиях сопротивления со стороны различных групп, действующих по правилам группового эгоизма. Внедрение правовых норм, рациональное функционирование социальных институтов и стремление ограничить или нейтрализовать искажение социальных практик вызывают негативную реакцию, связанную с потерями социальной преференции, издержками социальной ответственности и законопослушшшя. Возникает парадоксальная ситуация, когда большинство россиян выступают за наведение порядка, восстановление законности и ответственности, но в отношении собственных социально-статусных позиций, объема прав и обязанностей хотели бы сохранить «волю», возможность жить и действовать в соответствии со сложившимися конвенциональными установками. Люди пытаются возложить ответственность на государство и крупный бизнес, не пытаясь осмыслить и принять какие-то действия по обретению «правовой лояльности и навыков жить по нормам». В обществе отсутствуют референтные группы, которые могли быть ориентированы на принятие социального консенсуса, продемонстрировать образ жизни, совпадающий с универсальными правилами социальной жизни, социальным долгом.

Конечно, можно говорить о посттравматическом синдроме, слабости государства и маргинальности правовых норм, о непреодолимости социокультурного шока и индивидуализации жизненных стратегий как стимулах группового эгоизма. Тем не менее, миллионы россиян, привыкших к консенсусу «социального невмешательства», социального исключения, ориентированы на сохранение длинной социальной дистанции от общества и государства, испытывают гражданское недоопределение и не готовы к интеграции и консолидации на базе социальных ценностей порядка и справедливости. Групповой эгоизм удобен тем, что переводит социальный протест в социальную девиацию, рассредоточивает социальную энергшо на социальном микроуровне, но без его преодоления или хотя бы нейтрализации трудно добиться изменений в повышении эффективности государства, формировании цивилизованного рынка и обеспечении социальной стабильности и безопасности. Групповой эгоизм, связанный с «уверенностью в собственных силах», предполагает только негативную идентификацию и мобилизацию, является «питательной почвой» для эгоцентристских, ксенофобских, локалистских предрассудков и стереотипов. Можно сказать, что групповой эгоизм воспроизводит «дисфункциональную стабильность», диссонансные социальные взаимодействия и досоциальные формы социального обеспечения, что содержит риски социальной деградации и стагнации, доминирования долговременных неформальных практик.

Вышесказанное определяет выбор данной темы, так как по теоретико-методологическим и социально-практическим основаниям важно выявить характер группового эгоизма как самопрезентации и поведения социальных групп, в сфере экономики, социальной интеграции, отношения к государству. Осознание масштабов, форм и неэффективности группового эгоизма является свидетельством гражданской зрелости общества, его способности к рефлексивному мониторингу.

Степень разработанности темы. Исследования группового эгоизма имеют устойчивую социально-психологическую традиционность, связанную с работами Дж. Смелзера, Г. Jle Бона, Г. Тарда. Социологическая мысль, признавая социологический дискурс групповой деятельности и группового мышления, отмечает феномен эгоизма, отталкиваясь от сложности описания эгоизма в принятых научной мыслью концепциях.

Тем не менее, классики социологической мысли Э. Дюркгейм, М. Вебер, Л.Ф. Уорд исходили из проблем мотивации поведения привычными социальными ориентациями, желаемыми и потребляемыми. Групповой эгоизм, как поведение, ориентирован на удовлетворение социального потребления путем социальной дисфункции, социальной аномии, нарушения принципов органической солидарности. В классической версии групповой эгоизм представляется нарушением социальных норм, социальной патологией, вызванной различными возмущающими факторами (низкий уровень социальной консолидации, войны, классовая борьба, реформирование общественного сознания). Групповой эгоизм признается следствием несбалансированности социальных и групповых интересов, утраты влияния интегративных ценностей и легитимации противоречащих социальным нормам и правилам средств и способов достижения индивидуальных и групповых целей. Классическая социология анализирует групповой эгоизм в контексте определенных общественных отношений. По Э. Дюркгейму, эгоизм воспроизводится в функциональной зависимости социальных связей и состояния коллективного сознания. М. Вебер рассматривает групповой эгоизм как возмещение рационального поведения, возможность при недостатке рациональных средств и навыков социальной реакции достигать коллективных целей досоциальной солидарностью.

Таким образом, классическая социология оценивает групповой эгоизм как «социальную патологию», которая нормальна в определенных воспроизводящих ее социальных отношениях. Подобный подход развивается в теории функциональной альтернативы Р. Мертона, согласно которой групповой эгоизм ориентирован и поддерживает выполнение социальных функций социальными институтами, служит способом консолидации социальной группы и ее социальной идентичности. По Р. Мертону, групповой эгоизм является альтернативой функциональному давлению в условиях, когда доминируют дисфункции социальных институтов. По его классификации групповой эгоизм можно отнести к ритуализму и ретреатизму, так как формальное искажение правил или уход от них связаны с возможностями в рамках этих правил добиваться реализации групповых ценностей.

Концепции макроуровня освещают групповой эгоизм в системе социальных отношений, предполагая выражение на уровне социальной интеграции, разработанной в исследованиях Дж. Мида, Г. Кули, П. Блумера,

П. Бергера, Т. Лукмана. Институционализация перемещает акцент на взаимодействие индивидов и интерпретацию понимания, осуществляемого в процессе такого взаимодействия. Групповой эгоизм является проявлением слабости человека, перемещением индивидуализации в стандартное групповое поведение, позиционированием императивного «Я» над рефлексией, достижением взаимного согласия на уровне группы с целью «навязывания» групповых интересов как универсальных, имеющих общесоциальное значение. Обозначенная собственная (групповая) значимость рассматривается как определенное отношение с другими людьми и внедряется в качестве конструируемого символа. Эта позиция развивается в работах П. Бергера и Т. Лукмана. Групповой эгоизм восходит к объективным условиям существования, интерпретации социальных рисков, согласно которой индивид наиболее успешно реализует свои цели, действуя в группе, имеет длительную социальную деятельность по отношению к другим группам, воспринимает их как «чужих» и поддерживает превосходство по отношению к ним. Упорядочивание реальной повседневной жизни достигается через конструирование общества, в котором группа воспринимается центром «порядка», оппозицией влиянию «чужих».

В исследованиях П. Бурдье, Э. Гидденса, Д. Макклеланда, П. Штомпки намечаются пути исследования группового эгоизма на основе деятельностного подхода. П. Бурдье в концепции диспозиций указывает на применение норм группового эгоизма, как социально унаследованных или принятых установок, соответствующих правилам «игры». Им подчеркивается присоединение групп к существующему порядку, правилам господствующих групп с целью использования социальной компетенции, официальных процедур для легитимации собственных групповых интересов. Групповой эгоизм относится к символическому измерению социального порядка. Позиции форм группового доминирования являются «естественными», несмотря на то, что реализуются в форме символического исключения: группа может выполнять функции эксперта в той или иной социопрофессиональной сфере, осуществляя легитимацию социальной иерархии.

Подход Бурдье характеризуется отречением от субстанционализма, отклонением группового эгоизма, как совместной практики, достаточной действенной и связанной с делегированием интересов, чтобы говорить о возможности группового перемещения из одной сферы в другую посредством диспозиций. Эгоизм может осмысливаться как ресурс достижения, связанный с восполнением политических, экономических и символических ресурсов для деятельности в легитимном пространстве.

Теория структурации Э. Гидденса примечательна тем, что анализирует групповой эгоизм в рамках практик акторов, использования «практических схем» в условиях недостижимости или ослабления рефлексивного знания. Групповой эгоизм уравнивает шансы экспертных и деятельностных групп населения, ограничивая возможности включения дискурсивного сознания, которое делало бы деятельность социальных групп контролируемой и ограничивало в той же степени потенциал социальной мобильности. Групповой эгоизм порочен в том смысле, что упрощает возможность выразить практически то, что группы не в состоянии сделать дискурсивным образом.

П. Штомпка предлагает синтетический подход к проблеме группового эгоизма. Он позиционирует мысль о предопределенности группового эгоизма при травматических социальных изменениях. Согласно исследовательской схемы П. Штомпки, групповой эгоизм, с одной стороны, наследует опыт двойственности человека в социальном обществе, с другой - связан со стремлением преодолеть посттравматический синдром. Групповой эгоизм представляет стратегию, основанную на интерпретации ситуации, как требующей выхода на практику. Отрицание логики и групповой ответственности за прошлое и ориентация на социально-стратегические достижения без применения и поддержания стандартов и норм рыночной культуры характеризуют поведение социально активных агентов. Групповой эгоизм воплощает ретроактивизм и социальную исключительность, предохраняет от чрезмерных социальных ожиданий и отдает предпочтение формам социальной взаимопомощи или «сделки», при которой участники настроены на получение взаимной выгоды. П. Штомпка признает правила группового эгоизма, указывая на вполне возможный отказ от индивидуализма и адаптации до тех пор, пока не появятся система ценностей и новые групповые идентичности, связанные с легитимацией достиженческой культуры.

Российская социологическая мысль исследует групповой эгоизм в различных аспектах социальной жизни. Т.И. Заславская, М.А. Шабанова, В.В. Радаев, Ю.Г. Волков, И.П. Попова рассматривают групповой эгоизм в контексте институционализации неформальных практик, расхождения формально-правовых норм и поведенческих стратегий, направленных на создание механизмов неправового взаимодействия. Групповой эгоизм осмысливается как «переориентация свободы» в обществе с неэффективными правилами, рыночными институтами и «сословностью» социальных интересов.

В исследованиях Л.Д. Гудкова, Б.В. Дубина, А.Г. Левинсона, Е.А. Здравомысловой применяется модель тоталитаризма, анализа группового эгоизма, как сословной, навязанной идентичности, неразвитости навыков социальной самостоятельности и идентификационного выбора в условиях неэффективности государственных институтов. Группа выполняет роль «институционализированного сектора», гаранта социальной уверенности, безопасности и поддержания связей с обществом.

Работы Л.А. Беляевой, З.Т. Голенковой, Т.И. Заславской, М.Ф. Черныша, Л.А. Семеновой посвящены интерпретации группового эгоизма, как состояния социальной дезинтеграции российского общества, невозможности и неготовности к применению форм социально-мобильного взаимодействия, обеспечивающего воспроизводство социальных коммуникаций, соблюдение базисных социальных ценностей и поддержание паритета интересов, направленного на доступ к социальным благам различных социальных групп. Гипертрофированные формы социального неравенства, по мнению данных авторов, закрепляют групповой эгоизм, так как негативная зависимость между результатом труда и вознаграждением ведет к тому, что группы находятся в конкурентных отношениях с целью давления, продвижения и использования социальных и властных ресурсов в «свою пользу».

Исследования М.К. Горшкова, Н.Е. Тихоновой, Т.М. Макеевой, Е.С. Балабановой, A.JI. Темницкого показывают групповой эгоизм, как следствие «ускоренной модернизации», как формы достиженчества, связанной с актуализацией личных и групповых ресурсов, переопределением иерархии социальных ценностей и предпочтений, наследственностью традиционных форм идентичности. Предполагается, что групповой эгоизм имеет тенденцию к «нивелированию», конкурируя с достижением социально-группового консенсуса. Одновременно выявлены его роль в расширении возможностей социальной карьеры и влияше на социальную активность по достижению целей группового «комфорта» и «уверенности».

Таким образом, в современной социологической мысли сложились три основных подхода к истолкованию проблем группового эгоизма: а) структурный, рассматривающий групповой эгоизм как условие воспроизводства общественных отношений, связанных с социальным и профессиональным обособлением и демонстрацией групповых и социальных интересов; б) диспозиционный, анализирующий групповой эгоизм, как символический ресурс, воспроизводимый в процессе определения и переопределения групповых позиций согласования интересов; в) деятельностный, направленный на исследование группового эгоизма, как способа реализации определенных практических схем и установок в условиях неравного доступа к социальным ресурсам, низкого социального доверия в обществе.

Указанные подходы обладают объяснительным и аналитическим потенциалом, но имеется определенная проблема в изучении группового эгоизма, как совокупности поведенческих стратегий, направленных на легитимацию неформальных практик и использование социальных институтов с целью сохранения «достигнутого положения» или получения достаточных социальных привилегий, а также закрепления «особого» положения и сокращения или удлинения социальной дистанции с другими социальными группами.

Именно эти обстоятельства делают актуальной разработку проблемы группового эгоизма в российском обществе, как имеющего важные для развития социологической мысли теоретико-методологические и теоретико-концептуальные последствия, так и социально-практические выводы для реализации эффективного социального управления и сбалансированной социальной политики.

Гипотеза исследования. Групповой эгоизм в российском обществе реализуется через поведенческие стратегии различных групп населения, обозначенных по способам переориентации к определенным неформальным практикам, связанным с использованием институциональных норм или отклонением от них на основе имеющихся внутригрупповых и межгрупповых инноваций с целью закрепления достигнутого социального статуса или получения преимуществ в распределении социальных благ. Групповой эгоизм ориентирован на сохранение дисфункциональности социальных институтов, «замещение» социального доверия и воспроизводство социальных и культурных различий для негативной консолидации. Хотя групповой эгоизм имеет определенное позитивное значение в условиях разрушения государства, монополизации экономики и социальной дезинтеграции, он порождает социальные риски «девиантности», ухода от социальной и правовой ответственности, сегментации социальных ролей.

Цель диссертационного исследования состоит в изучении, выявлении структурных, функциональных, деятельностных оснований группового эгоизма, его производства и воспроизводства в социальном взаимодействии, а также влиянии на институциональные и структурные преобразования в обществе и становлении новой рыночной культуры.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих исследовательских задач:

- анализ стратегии группового эгоизма как социальных отношений, определенных дисфункциональностыо социальных институтов и диспропорциональным или переходным состоянием социальной структуры;

- выявление социальных и культурных диспозиций, ориентированных на стратегию «социального дистанцирования»;

- характеристика специфики эгоизма в условиях российских социальных трансформаций, его роли в замещении «патернализма» и нейтрализации ценностного плюрализма;

- описание социальной дифференциации общества как структурных возможностей группового эгоизма;

- исследование влияния группового эгоизма на социальную мобильность в российском обществе;

- анализ группового эгоизма как функциональной альтернативы в условиях дисфункционалыюсти социальных институтов;

- исследование значения группового эгоизма в становлении социальной идентичности россиян;

- изучение взаимовлияния группового эгоизма и ценностных ориентаций россиян;

- анализ группового эгоизма как барьера на пути становления рыночной достиженческой культуры;

- выявление замещающего характера группового эгоизма в условиях дефицита социального доверия; исследование путей и способов преодоления группового эгоизма в построении социально эффективного общества и государства.

Объектом исследования является межгрупповое взаимодействие, направлешюе на воспроизводство или изменение социально-статусных позиций.

Предметом исследования выступает групповой эгоизм, как поведенческие стратегии социальных групп и слоев, ориентированных на успешность как принцип референтности с использованием эксклюзивной групповой идентичности и поддержание дистанции по отношению к другим социальным группам.

Теоретико-методологическую основу исследования составляют концептуальные разработки классической социологии, рассматривающие групповой эгоизм как стратегии, направленные на производство и воспроизводство социальных и культурных различий с целью сохранения или повышения социальных или социально-статусных позиций: теория социальной аномии Э. Дюркгейма, модель целерационального поведения М. Вебера, открытых и латентных функций Р. Мертона и диспозиций П. Бурдье. Автор диссертации использует исследовательские процедуры отечественных ученых - М.А. Шабановой, JI.A. Беляевой, З.Т. Голенковой для анализа стратегий социальных групп и слоев в условиях социальной дезинтеграции и расхождения между формально-правовыми нормами и неформальными практиками.

Эмпирическая база работы представлена, во-первых, материалами социологических исследований, проведенных различными подразделениями ИС РАН, ИСПИ РАН, ИКСИ РАН в 2001 - 2006 гг.; во-вторых, социологическими центрами городов Новосибирска, Екатеринбурга, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону; в-третьих, данными социальной статистики Госкомстата РФ, Минтруда и социального развития, Минобразования РФ.

В работе использовались также материалы социологических исследований по ЮФО, проводимых с участием автора ЦСРИиП ИПГПС РГУ и ИСГТИ РАН в 2003 - 2006 гг., в том числе по гранту Всемирного банка «Оценка качества и доступности социальных услуг органов государственной власти, местного самоуправления и бюджетных учреждений в субъектах Южного федерального округа» (2006 г.) и «Проблемы обеспечения жильем молодых семей в Ростовской области» (2005 г.)

Научная новизна исследования состоит в выявлении стратегий группового эгоизма и обусловленного им влияния на структурные и институциональные изменения, а также на идентификационные модели и ценностные ориентации россиян. Она может быть выражена следующим образом:

- дана социологическая характеристика группового эгоизма как производства и воспроизводства форм социального взаимодействия, направленного на приоритеты групповых интересов над общественными и неравный доступ к социальным ресурсам;

- описан групповой эгоизм в контексте актуализации социальных диспозиций группового превосходства и групповой эксклюзии;

- охарактеризована специфика группового эгоизма в российском обществе, связанная с разрушением государствоцентрической матрицы социальных отношений и неразвитостью навыков социальной самоорганизации;

- рассмотрено воспроизводство группового эгоизма в условиях узких структурных возможностей, изменения социально-статусных позиций к социально-имущественной дифференциации;

- охарактеризовано влияние и закрепление группового эгоизма в социальной мобильности российского общества;

- раскрыто значение группового эгоизма как функциональной альтернативы дисфункциональному состоянию социальных институтов;

- отмечено влияние группового эгоизма на выбор идентификационной модели «социального недоопределения» и присоединения к успешно адаптированным группам;

- проанализирована роль группового эгоизма в деиерархизации ценностей и переходе к прагматическим установкам;

- определено влияние группового эгоизма на культурный диссонанс, совмещение традиционных и рыночных ценностей для позитивного группового самочувствия;

- рассмотрены замещающие функции группового эгоизма в условиях дефицита социального доверия, актуализма, обоснования и реализации краткосрочных групповых целей;

- предложены пути преодоления группового эгоизма, связанные с формированием каналов согласования общественных и групповых интересов и легитимацией социального порядка.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Групповой эгоизм с одной стороны воспроизводится в асимметричной системе социального взаимодействия «господствующих» и «аутсайдерских социальных групп» при неравенстве доступа к экономическим, властным и символическим ресурсам, а с другой стороны это имманентное качество любой группы. Групповой эгоизм сегментируется в «коллективных представлениях» о социальном неравенстве, как коллективном групповом стремлении, и неуверенности и нежелании группы в достижении личных и групповых целей легитимными способами.

2. В диспозиционной парадигме групповой эгоизм интерпретируется как актуализация социальных и культурных диспозиций, связанных с делением на «свои» и «чужие группы», а также логикой присоединения к доминирующим группам с целью получения или сохранения собственных групповых выгод. Поведенческие стратегии реализуются с целью «группового превосходства» путем усиления групповых ресурсов игрой «не по правилам» и удлинения социальной дистанции с другими социальными группами и слоями.

3. Групповой эгоизм в российском обществе является следствием социоструктурного и институционального изломов, перехода группового взаимодействия в состояние «неинституциональной автономности» и неструктурированности групповых интересов. В социологическом измерении групповой эгоизм является способом презентации и реализации интересов на основе присвоения институциональных ресурсов и представления частных интересов как общесоциальных. Векторность группового эгоизма определяется доступностью группы к социальным ресурсам, развитостью социальных практик присвоения и степенью инструментализации жизненных ценностей. Поэтому наиболее адекватным представляется конструкт «трансформационного» поведения, включающий социально-дифференцирующие и социально-идентификационные индикаторы направленные на продуцирование различий, социальных фильтров и барьеров во взаимодействии с другими социальными группами.

4. Социальная дифференциация в российском обществе основывается на доминировании социально-имущественного расслоения, замещении образовательного и профессионального статусов «досоциальными» отношениями, что создает ситуацию конкуренции за социально-групповые привилегии «избыточности» социальных обязательств и оптимизации групповых стратегий путем перевода «ресурсов общества» в индивидуальную собственность, перемещения групповых усилий на производство и воспроизводство социальных различий с целью формирования социальных сегментов.

5. Доминирование в российском обществе нисходящей социальной мобильности над восходящей обеспечивается социальными фильтрами со стороны высокостатусных социальных групп, которые для сохранения «преимуществ» практикуют социальную консолидацию по отношению к базисным группам населения; негативизм базисных групп к использованию социально-инновационного потенциала определяется позицией социального клиентелизма и социального исключения. Таким образом, групповой эгоизм, как ориентация на «внутригрупповую мобильность» и создание «стартовых условий» для «своей группы», усиливает социальную дезинтеграцию общества.

6. Групповой эгоизм выступает функциональной альтернативой деятельности официальных социальных институтов, так как их функционирование определяется инерционностью и расхождением с существующими неформальными практиками. Поэтому групповой эгоизм является каналом «приспособления» социальных институтов к потребностям определенных социальных групп, использующих институциональные ресурсы посредством «привлечения» или давления на другие социальные группы и государство. Функциональная альтернатива характеризуется «мутацией» социальных институтов, переводом их деятельности в режим «благоприятствования» группам-монополистам.

7. Идентификационный выбор в российском обществе определяется предпочтением символических идентичностей, гражданским недоопределением и гипертрофированностью формулы «быть как все» в социальном взаимодействии. Выбор по формуле группового эгоизма предполагает присоединение к позитивной референтной группе на условиях приверженности групповым нормам и ценностям в ущерб общенациональной и гражданской идентичностям. При диффузности общенациональной идентичности, групповой эгоизм обеспечивает осознание принадлежности к «своей группе», создавая пространство безопасности путем дистанцирования и изоляции от других групп и обращения к обществу как ресурсной базе без отождествления с определенными общенациональными или символическими общностями, предполагающими подчиненность образов «группы» коллективному «Мы».

8. Групповой эгоизм представляется формой перехода от общества, где декларировались тотальный коллективизм, безусловное подчинение целям государства или коллектива к обществу, где превалируют «интересы групп». В условиях существования «двойной морали» и «травмированного сознания», привычки действовать по формуле «официального комформизма» и «жить для себя» в «досоциальных» структурах, групповой эгоизм является «естественной» формой презентации и демонстрации интересов путем «досоциального» и «внесоциалыюго» воздействия на общество. Групповой эгоизм является выражением «плюрализма ценностей» при их деиерархизации и господстве прагматизма, использующего ценности как маркер разделения на «чужих» и «своих».

9. В российском обществе господствует культурный диссонанс, так как ни одна из социальных групп не представляла образец рыночной культуры в советском обществе, и освоение достиженческих принципов и норм происходит через групповое давление, обособление от других групп. В групповом эгоизме, несмотря на декларированное одобрение традиционных ценностей, прослеживается ориентированность на достижение, что имеет позитивное значение для расставания с социальным патернализмом, но одновременно воспроизводится «социальный» актуализм, негативное отношение к цивилизованным способам достижения взаимных социальных обязательств.

10. Социальное доверие дефицитно в российском обществе по трем причинам. Во-первых, ни одна из социальных или государственных структур не может стабильно претендовать на роль референтной, скорее идентификация происходит по социально-ностальгической или негативной мотивации. Во-вторых, уверенность в себе, которую испытывает большинство россиян, так же как и низкая вероятность повлиять на события» воспроизводят стремление к ограничению доверия «близким кругом» или «своей группой». В-третьих, социальное доверие ассоциируется с негативным опытом прошлого, и социальный цинизм является условием «более или менее успешной адаптации». Поэтому групповой эгоизм воспроизводит «доверие» к государству, как «нейтральному» к групповым интересам и «ответственному» за социальные обязательства, при этом блокируя установление даже минимальных формально-правовых границ социального доверия.

11. Преодоление группового эгоизма представлено совокупным эффектом изменений структурного, институционального, социально-ценностного характера. Развитие сетей социального взаимодействия связано с горизонтальным социальным контролем и достижением баланса групповых и общесоциальных интересов. Независимые социальные институты, как каналы согласования интересов, не могут возникнуть из внесоциалыюго принуждения. Наиболее вероятно использование авторитета государства и потенциала корпоративных структур, которые, несмотря на риск элитных интересов, ориентированы на модернизацию социальных отношений и реализацию возможностей социальной мобильности. Перспективен перевод групповых ценностей на индивидуальные, связанный с воспроизводством и применением правовых норм, уровнем активности, так как привыкание к правовым нормам означает делегитимацию неформальных практик и модификацию групп «негативной солидарности» в гражданские ассоциации.

Теоретическая значимость работы. Во-первых, разработка концептуальных основ группового эгоизма в российском обществе представляет вклад в развитие теории социальной транзиции. Во-вторых, автором обоснованы методологические критерии исследования группового эгоизма, что имеет значение для теоретической реконструкции сдвигов в общественном сознании и поведении россиян.

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования содержащихся в нем положений и выводов для разработки концепции государственной политики в социальной сфере, повышения качества управления социальными процессами и реализации определенных политико-правовых и социально-институциональных изменений с целью достижения баланса государственных, общенациональных, групповых интересов в различных сферах социальной жизни, при разработке программ социологического исследования по проблемам группового эгоизма.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались и обсуждались на III Российском философском конгрессе «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия» (Ростов-на-Дону, 2002), II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социологические вызовы и альтернативы» (Москва, 2003), всероссийских конференциях «Вертикаль власти: проблемы оптимизации воздействия федерального, регионального и местного уровней власти в современной России» (Ростов-на-Дону, 2001), «Становление нового социального порядка в России» (Краснодар, 2001), «Пути формирования гражданского общества в полиэтничном Южнороссийском регионе» (Ростов-на-Дону, 2001), «Цивилизация и человек: проблемы развития» (Ростов-на-Дону, 2001), «Социальный порядок и толерантность» (Краснодар, 2002), «Федеративные отношения на Юге России» (Ростов-на-Дону, 2003), на международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты» (Ростов-на-Дону, 2006), на III Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (Москва, 2006), на региональных конференциях и научно-практических семинарах кафедры социологии, политологии и права Института по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук при Ростовском государственном университете (1999-2006 гг.)

Всего автор имеет 37 публикаций, в том числе непосредственно по теме диссертационного исследования 20 научных работ, общим объемом 32,05 п.л.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, включающих одиннадцать параграфов, заключения и списка научной литературы.

Заключение диссертации по теме «Социальная структура, социальные институты и процессы», Нечушкин, Александр Юрьевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Групповой эгоизм в российском обществе прочно «укоренился» в социальной и экономической жизни, и его влияние нельзя свести к диспропорции общественных и групповых интересов, обусловленных принятием коллективных ориентаций на индивидуальные установки. Социологическая мысль выявила структурность группового эгоизма как типа общественных отношений, основанного на «легализации» неравенства в разделении труда, дисфункции социальных институтов и неформальных социальных практиках. Э. Дюркгейм «дистанцировался» от группового эгоизма как социальной патологии, предписанной социальным институтам, потому что правила и нормы способны обуздать «эгоистические устремления» в обществе. С развитием группового эгоизма ассоциировались социальный беспорядок и социальная аномия. Структурные условия группового эгоизма, тем не менее, создавали фон для его упреждения нелегитимными способами объектного воздействия, институционализации социальных отношений и придания дисфункциональности социальных институтов удовлетворения потребностей заинтересованных групп, соответствия заявленным функциям. Однако групповой эгоизм имеет субъективные намерения, продуцируемые и воспроизводимые системой групповых диспозиций, оценивающих и воспринимающих общество как систему включения и реализации групповых интересов. Группа обладает сознанием своих интересов, как доминирующих, группа может развить установки на групповое превосходство или групповое исключение в зависимости от «социального опыта» и практических схем социального взаимодействия.

Особенность группового эгоизма в российском обществе заключается в неформальном применении институциональных ресурсов, социальных норм, некоторого группового давления не для согласования интересов, а получения социальных льгот и привилегий, прежде всего от государства, в обмен на «лояльность» и отказ от социальной активности. Групповой эгоизм, как показывает диссертационное исследование, замещает патриотизм прошлого периода, сохраняя двойственность ритуализма в официальной сфере по отношению к государству и использование досоциальных отношений в частной сфере. В условиях доминирования адаптивных стратегий социальные группы находятся в состоянии социальной зависимости. Можно сделать вывод, что в социальном взаимодействии наиболее значимым является дистанцирование от «других». Таким образом, социальное взаимодействие принимает форму «взаимных претензий», когда элитные группы исходят из непривлекательности низших групп и необходимости их «рыночного переобучения», базисные и «бедные» группы апеллируют к государству с ожиданием «умерить» аппетиты элитных групп. Адаптационный «перенос» обеспечивает достиженчество, состязательность групп в распределении, а не производстве социальных благ. Социальная мобильность, которая является мощным компонентом общения между группами, блокирована «фильтрами» сословности, которые выстраивают группы. Для «богатых» слоев исключительное значение приобретает отрицание, разделение правления с «миром необеспеченных и бедных», поэтому возможности для социального применения ограничений связаны с негативным территориальным статусом. Базисные слои ориентированы на пролонгирование социального статуса путем переноса на социальный микроуровень, использование индивидуальных и групповых ресурсов для создания системы защиты от риска попадания на социальное дно. Поэтому в обществе дефицит социальной взаимопомощи и действуют только «полезные знакомства» и «отношения с близкими».

Из содержания диссертации мы выяснили, что социальная дифференциация российского общества привела к социально-имущественному расслоению, сужению социального взаимодействия и борьбе групповых интересов. Во-первых, так как основным критерием социальной дифференциации выступает уровень доходов, профессиональный и образовательный статусы обесценены, резко снизилась сфера представительства групп. Во-вторых, разрывы в социальном взаимодействии определяются отсутствием «идеального» среднего класса, который выполняет роль социального координатора, сглаживающего негатив противоречий «богатых» и «бедных» слоев. В-третьих, социальная структура аморфна, включает неформальные и рыночные социальные группы, которые не могут выработать «язык общения», потому что ориентированы на расширенные социальные практики и различные идентификационные институты. Хотя в обществе появились слои с определенными социально-профессиональными нормами и гражданской позицией, их влияние незначительно, чтобы совершить переход к социальному договору. Социальная мобильность в российском обществе «стапшрована», блокирована социальными фильтрами, уступает место сословности. Узкий коридор структурных возможностей для развития экономической самостоятельности и социальной инициативы делает бесперспективными усилия низкостатусных социальных групп подняться выше, сводясь к формуле «жить как все, жить не лучше других». Так как в обществе не действуют традиционные социальные лифты, спуск на дно или резкий подъем наверх рассматриваются как «стечение обстоятельств», повезло/не повезло. Заключение в группе способствует «стабильности», реализации актуальных нормативов, но определяет «работу на перспективу», вместо социальных инвестиций в образование, профессию, воспитание детей.

Ориентация на немедленный эффект, неприятие «отложенного вознаграждения» характеризуют возрастание неготовности к социальной мобильности, освоению новых социально-профессиональных ролей. Как выявлено в диссертационном исследовании, социальные институты неэффективны, ограничены неформальными практиками и коллективными соглашениями. Доминирование институционального наследия, самодостаточности в функционировании социальных институтов смещает их влияние на сферу социальных отношений. Групповой эгоизм представляет реальную альтернативу социальным институтам, потому что интегрирован в социальные практики через узнаваемые групповые цели. На наш взгляд, использование схемы «свои - чужие» оказывается эффективнее социальных норм и правил: люди, привыкшие жить в системе «социальных льгот», не могут принять условия формального равенства. Достиженческие межличностные отношения переводят деятельность социальных институтов в состояние дисфункциональное™ и их предложения «фиксируются», но не выполняются в социальных стратегиях. Однако сохраняется институциональная устойчивость, вернее, воспроизводство норм, которые воспринимаются как «карьеристские» и которые продвигают их неформальное применение.

Групповой эгоизм, являясь функциональной альтернативой, создает ситуацию, при которой социальные группы ориентируются на социальные институты в силу существования их представлений о самих себе. Если элитный и средний классы самоопределяются в системе рыночных координат, базисный слой ориентирован на интегративные институты, это связано с ожиданием «оптимального использования» данных институтов для реализации групповых целей. Исследование идентификационного выбора россиян показывает склонность к принятию абстрактно-символических, неблагоприятных и социально-коммуникационных идентификационных формул. Самоидентификация россиян исходит из снижения активности в микросоциуме, и групповые идентичности ассоциируются с социальной самопомощью в большей степени, чем социально-стратификационными характеристиками. Уход от базисных идентичностей, отмеченных внедрением государством гражданской идентичности, свидетельствует о том, что идентичность приняла когнитивный смысл и служит маркером узнавания «своих» и «чужих». Базисные идентичности приобретают свойство «демократических», выражают отношение к государству и не влекут изменений в социальном взаимодействии. Носители идейно-политических ориентации обнаруживают «взаимное отчуждение» в большей степени, чем обладатели одинакового социально-нормативного статуса. Конфликтность идентичностей устраняется их разведением на сферу достижимого в повседневной жизни, где господствует привычная схема «свои - чужие».

В социально-ценностных ориентациях россиян прослеживается тенденция предпочтения «ценностного балансира», отказа от переоценки ценностей и их институиругащего ядра. Хотя большинство россиян заявляют о себе как о сторошшках социальной справедливости, права и порядка, их позиция скорее вызвана страхом и тревогами неудовлетворительного положения, чем принятием дашгых ценностей как традиционной социальной деятельности. Можно сделать вывод, что социально-ценностные ориентации фиксируют разделение по групповой «оси», так как «традиционные ценности» скорее интерпретируются как интегрируемые, относятся к сфере отношений с государством, в социальных практиках наблюдается прагматизм, использование ценностей как средств для достижения групповых интересов. Если из традиционных целей россияне надеются извлечь пользу в получении социальных льгот от государства, то демократия не имеет целей инструментального значения, возможность свободы соотносится с возможностями «приватного», частного, ограждешюго от изменения институциональных норм пространства.

Существующие в российском обществе культурные нормы основаны на «единстве» по отношению к истории, в чем культура понимается прежде всего как культурное наследие и не осознается как способ жизни. Ни рынок, ни армия, ни церковь не формируют культуру как способ реализации социального взаимодействия. В обществе утвердились элитные рыночные культуры (признание собственности, деловитости и предприимчивости), но рыночные ориентации россиянами реализуются в основном в сфере потребления и слабо связаны с изменением способов деятельности. Предприниматели так и не стали позитивно референтной группой общества, так как их деятельность рассматривается неадекватной культурным традициям. Россияне отдают предпочтение институциональным адаптивным установкам, а не культурным нормам. В обществе ни одна группа не обладает традициями рыночной культуры, чтобы их использовать для демонстрации групповых интересов, поэтому традиция оправдывает применение даже рыночной ориентированности группами для своего самоопределения в социальном пространстве. Рациональность в потреблении и «традиционализации» в социальном общении способствует групповому эгоизму, так как утверждает принципы конкуренции по «верности прошлому», достиженчество выносится за пределы применения культурных норм. Культурный диссонанс адекватен групповому эгоизму, позволяя согласовывать «традиционность» в противопоставлении «другим» и достиженчество, значимость в «отношешях со своими». Россияне, оценив опыт культуры коллективизма, воспринимают рыночную культуру в ее массовом, рыночном варианте, не перенося в сферу социального взаимодействия. Пути преодоления группового эгоизма связаны с восстановлением культуры социального доверия, развитием сетей социальной взаимопомощи и привыканием к институциональным практикам. Ясно, что такая оценка не содержит быстрых решений, но она адекватна состоянию «сегментированного общества», в котором групповой эгоизм стал частью социального порядка и поддерживает анормную стабильность.

Список литературы диссертационного исследования доктор социологических наук Нечушкин, Александр Юрьевич, 2007 год

1. Абельс X. Интеракция, идентичность, презентация. Введение в интерпретативную социологию. М., 2000.2. 10 лет российских реформ глазами россиян. М., 2002.

2. Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б. Социологический словарь. Казань,1997.

3. Авраамова Е.М. Время перемен: социально-экономическая адаптация населения. М., 1998.

4. Адаптационные стратегии населения. СПб., 2004.

5. Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М., 1972.

6. Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. М., 2000.

7. Анурин В. Ф. Постиндустриальное и/или коммунистическое общество // Социологические исследования. 1999. № 7.

8. Аспекты социальной теории и современного общества. М., 2000.

9. Афанасьев 10. Опасная Россия. М., 2001.

10. Ахиезер А.С. Россия: мониторинг социокультурной деятельности // Мир России. 1995. № 1.

11. Ахиезер А.С. Хозяйственно-экономические реформы в России: как привязаться к пониманию их природы //Pro et Contra. 1999.

12. Базовые ценности россиян. М., 2003.

13. Балабанова Е.С. Социально-экономическая зависимость и социальный партикуляризм как формы адаптации к новым социально-экономическим условиям // Способы адаптации населения к конкретной социально-экономической ситуации. М., 1999.

14. Балобанов С.С. Социальные типы и социальная стратификация // Социологический журнал. 1995. № 2.

15. Барсукова С.Ю. Болезни роста российской самодостаточности // Рубежи.1998. № 13-14.

16. Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002.

17. Бауман 3. Мыслить социалистически. М., 1996.

18. Башкирова Е.И. Трансформация ценностей российского общества // Полис. 2000. № 6.

19. Бедность и богатство в современной России: состояние и прогнозы. М.,2003.

20. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М., 2000.

21. Беляева JI.A. Динамика социальной стратификации в период реформ // Куда идет Россия? М., 1996.

22. Беляева JI.A. Социальные слои в России и опыт кластерного анализа // Социологические исследования. 2005. № 12.

23. Беляева JI.A. Социальный портрет возрастных когорт в постсоветской России//Социологические исследования. 2004. № 10.

24. Беляева JI.A. Стратегии выживания, адаптации, преуспевания // Социологические исследования. 2001. № 6.

25. Беляева JI.A. Социальная стратификация и средний класс в России. М.,2004.

26. Беляева Л.И. В поисках среднего класса // Социологические исследования. 1999. № 7.

27. Бергер П. Приглашение в социологию М., 1996.

28. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

29. Бессокирная Г.П. Стратегии выживания рабочих // Социологические исследования. 2005. № 1.

30. Богатые. Бедные. Средний класс. М., 2004.

31. Богданов Н.Н. Типология индивидуальности. М., 2004.

32. Богомолов О.Т. Моя летопись переходного периода. М., 2000.

33. Бойков В.Э. Ценности и ориентиры общественного сознания россиян // Социологические исследования. 2004. № 7.

34. Бойков В.Э., Иванов В.Н., ТощенкоЖ.Т. Общественное сознание и перестройка. М., 1990.

35. Бочаров В.Ю. Институционализация договорных трудовых отношений на предприятиях // Социологические исследования. 2001. № 7.

36. Бродский Б.Е. Трансформационные кризисы // Экономический журнал ВШЭ. 1998. №3.

37. Будоп Р. Место беспорядка. М., 1998.

38. Бурганов А.Х. Кто виноват? Что делать? Кому делать? М., 2005.

39. Бурдъе П. Начала. М., 1994.

40. Бурдъе П. Социальное пространство и генезис классов // Вопросы социологии. 1992. № 1.

41. Бурдъе П. Социология политики. М., 1993.

42. Бутенко И. А. Социальное познание и мир повседневности. М., 1987.

43. Бызов Л.Г Бюрократия при В. Путине субъект развития или его тормоз? // Социологические исследования. 2006. № 3.

44. Бызов Л.Г Первые контуры «постперестроечной эпохи» // Социологические исследования. 2001. № 4.

45. Бюрократия и власть в новой России: позиции населения и оценки экспертов. М., 2005.

46. Вебер М. Избрашше произведения. М., 1989.

47. Вишневский А.Г. Серп и молот. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998.49. Власть и народ. М., 2000.

48. Водолазов ГГ. Диагностика: от поликультурного социализма к номенклатурной демократии. М.; Харьков, 1996.

49. Волков В.В. Силовое предпринимательство в современной России // Социологические исследования. 1999. № 1.

50. Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991.

51. Гельман В.Я. Transition по-русски: концепции переходного периода // Общественные науки и современность. 1997. № 2.

52. Гидденс Э. Социология. М., 1999.

53. Гидденс Э. Стратификация и массовая структура // Социологические исследования. 1992. № 9.

54. Гидденс Э. Устроение общества. М., 2003.

55. ГилинскийЯ., Афанасьев В. Социология девиантного (отклоняющегося) поведения. СПб., 1993.

56. Глотов М.Б. Поколение как категория социологии // Социологические исследования. 2004. № 10.

57. Голенкова 3. Т., Игитханян Е.Д. Полностью занятые в российском обществе: социально-структурный анализ // Социологические исследования. 2004. № 2.

58. Голенкова З.Т., Игитханян Е.Д. Процессы интеграции и дезинтеграции в социальной структуре российского общества // Социологические исследования. 1999. № 9.

59. Гордон Л. К проблеме негативной идентификации. Экономические и социальные перемены //Мониторинг общественного мнения. 2001. № 5.

60. Гордон JI.A. Социально-экономические права человека: содержание, особенности, значение для России // Общественные науки и современность. 1997. № 3.

61. Горман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000.

62. Горшков М.К. Некоторые методологические аспекты анализа среднего класса // Социологические исследования. 2000. № 3.

63. Готлиб А.С., Запорожец О.Н., Хасаев Г.Р. Социально-экономическая адаптация в постсоветской России: публичные и приватные практики // Социологические исследования. 2004. № 8.

64. Гражданские позиции интеллигенции. Шкала градации. М., 2004.

65. Гражданское или корпоративное общество? Перспективы для России. М., 2000.

66. Гражданское общество. Мировой опыт и проблемы России. М., 1998.

67. Гребенниченко С.Ф. Куда и почему идет Россия? // Социологические исследования. 1999. № 7.

68. Гришин JI. Мы как участники рыночных отношений // Вопросы экономики. 2000. № 8.

69. Громова Р.Г. Социальные группы как участники трансформационного процесса // Куда идет Россия? Власть, общество и личность. М., 2000.

70. Гудков КБ. Инновационное развитие и конкурентоспособность. Очерки развития российских предпринимателей. М., 2003.

71. Давыдов А.А. Константы в социальных системах // Вестник РАН. 1993. №8.

72. Давыдова Н.И., Тихонова И.Е. Методика расчета ресурсов при анализе социальной стратификации // Социологические исследования. 2006. № 2.

73. Данилова ЕЛ. Идентификационные стратегии: российский выбор // Социологические исследования. 1995. № 6.

74. Данилова ЕЛ. Проблема социальной идентификации населения современной России. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 1997 № 3.

75. Данилова Е.Н., Ядов В.А. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социологические исследования. 2004. № 10.

76. Данилова ЕЛ. Изменения в идентификациях россиян // Социологический журнал. 2000. № 3/4.

77. Данилова З.А. Социальная адаптация населения в условиях кризиса: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, д.с.н. СПб., 1999.

78. Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерки политической свободы. М., 2002.

79. Девятко И. Ф. Социологические теории деятельности и практической рациональности. М., 2003.

80. Дерябина М. Институциональные аспекты постсоциалистического переходного периода//Вопросы экономики. 2001. № 2.

81. Десять лет после августа. Предпосылки, итоги и перспективы российской трансформации. М., 2002.84. 10 лет российских реформ глазами россиян. М., 2002.

82. Дилигенский Г.Г. К проблеме социального актора в России // Куда идет Россия? Власть, общество и личность. М., 2000.

83. Дилигенский Г.Г. Люди среднего класса. М., 2002.

84. Динамика ценностей реформируемой России. М., 1996.

85. Дискин И. Российская модель социальной трансформации // Pro et Contra. 1999. Лето.

86. Доходы социальных групп и слоев в России // Мониторинг обществешюго мнения. 1995. № 2.

87. Дубин Б. Время и люди: О массовом восприятии социальных перемен // Общественное мнение. М., 2000.

88. Дубин Б. Группы, институты и массы: культурная репродукция и культурная динамика в современной России // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. М., 1998. № 1.

89. Дубин Б. Запад для внутреннего употребления // Космополис. 2003. № 1.

90. Дюркгейм Э. Метод сознания. Киев, 1899.

91. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991.

92. Жеребин В.М., Алексеева О.А. Самозанятость населения // Народонаселение. 2002. № 2.

93. Жизнеспособность России: Материалы научной конференции. М., 1996.

94. Зарецкий АД. Человеческий капитал как социально-технологический ресурс общества. Сыктывкар, 2005.

95. Заславская Т.И. Об изменении критериев социальной стратификации российского общества // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. М., 1995.

96. Заславская Т.И. Российское общество на социальном изломе: Взгляд изнутри. М., 1997.

97. Заславская Т.И. Современное российское общество. М., 2004.

98. Заславская Т.И. Социальная структура России: главное направление перемен // Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии. М., 1997.

99. Заславская Т.И. Социальная структура современного российского общества // Общественные науки и современность. 1997. № 1.

100. Заславская Т.И. Социально-трансформационная структура России // Общество и экономика. 1999. № 3 4.

101. Заславская Т.И. Социальные механизмы трансформации российского общества // Социологический журнал. 1995. № 3.

102. Заславская Т.И. Социальные механизмы трансформации. М., 2004.

103. Заславская Т.И. Социокультурные трансформации российского общества. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 4.

104. Заславская Т.И., Громова Р.Г. К вопросу о среднем классе российского общества // Мир России. 1998. № 4.

105. Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни. М., 1991.

106. Заславская Т.И., Шабанова М.А. К проблеме институционализации неправовых социальных практик: сфера труда // Мир России. 2002. № 2.

107. Заславская Т.И, Шабанова М.А. Неправовые трудовые практики и социальные трансформации в России // Социологические исследования. 2002. №6.

108. Зборовский Г.Е. Социальное сравнение как повседневное явление и социологическая проблема // Социологические исследования. 2005. № 12.

109. Здравомыслов А.Г. Интересы, действия, перспективы // Кто и куда стремится вести Россию? М., 2001.

110. Зубакина В. Вторая экономика // Вопросы экономики. 1994. № 11.

111. Зубков В.И. Социологическая теория риска. М., 2003.

112. Зубов А. Единство и разделение современного российского общества // Знания. 1998. № П.

113. Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. М., 2004.

114. Ильин В. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского общества. Сыктывкар, 1996.

115. Ионин Л. Свобода в СССР. СПб., 1997.

116. Ионин Л.Г. Идентификация и инсценирование // Социологические исследования. 1995. № 1.

117. Исправников В.О., Куликов В.В. Теневая экономика в России: иной путь и третья сила. М., 1997.

118. Итоги: Россия как предмет. М., 1995.

119. Как мы думали в 2004 году: Россия на перепутье. М., 2005.

120. Капелюшников Р. Институциональная природа переходной экономики: российский опыт // Кто и куда стремится вести Россию? М., 2001.

121. Капелюшников Р. Российская модель рынка труда: что впереди // Вопросы экономики. 2003. № 4.

122. Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994.

123. Кивинен М. Перспективы развития среднего класса в России // Социологический журнал. 1994. № 2.

124. Кивинен М. Прогресс и хаос. Социологический анализ прошлого и будущего России. СПб., 2001.

125. Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. М., 2000.

126. Кларк С. Классовая структура России в переходный период // Рубежи. 1997. №1.

127. Климова О. Изменение ценностных оснований идентификации (80 90-е гг.) // Социологические исследования. 1995. № 5.131 .Кляйнер Г. Современная экономика России как «экономика физических лиц» // Вопросы экономики. 1996. № 4.

128. Кляйнер Г.Б. Эволюция системы экономических институтов России. М., 2003.

129. ХЪЪ.Клямкин И., Тимофеев Л. Теневая Россия. М., 2000.

130. Коваленко Ю.П., Череменко Е.Н. Типологический анализ адаптационных возможностей населения России // Социологические исследования. 1999. №11.

131. Кодин М.И. Россия в «сумерках» трансформаций. М., 2001.

132. Козер Л. Мастера социологической мысли. М., 2006.

133. Козлова Н.Н., Смирнова Н.М. Кризис классических методологий и современные познавательные ситуации // Социологические исследования. 1995. № 11.

134. Козырев Ю.Н., Козырева П.М. Дискурсивность социальных идентичностей // Социологический журнал. 1995. № 2.

135. Конфликты в современной России. Проблемы анализа и регулирования. М., 2000.

136. Коркюф Ф. Новые социологии. М.; СПб., 2002.

137. Косалс Л., Рывкина Р., Симогин Ю. Рыночные реформы глазами разных поколений //Мировая экономика и мировые отношения. 1996. № 7.

138. Косалс ЛЯ. Между хаосом и социальным порядком // Pro et Contra. 1999. Т. 4. № 1.

139. Косалс Л.Я. Социальный механизм инновационных процессов. Новосибирск, 1989.

140. Кравченко А.И. Три капитализма в России // Социологические исследования. 1999. № 7.

141. Кравченко С.А., Романов В.Л. Социология и вызовы социокультурной динамики // Социологические исследования. 2004. № 8.

142. Кризисный социум. Наше общество в трех измерениях. М., 1994.

143. Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Общественные науки и современность. 1995. № 1.

144. Крыштановская О.В. Бизнес-элита и олигархи: итоги десятилетия. М., 2002.

145. Куда идет Россия? Власть, общество, личность. М., 2000.

146. Куда идет Россия? Формальные институты и реальные практики. М., 2002.

147. Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М., 2003.

148. Курашвши Б.П. Куда идет Россия? М., 1994.5Ъ.Куценко О.Э. Общество неравных. Харьков, 2000.

149. Лапин Н.И. Пути России: социокультурные трансформации. М., 2000.

150. Левада Ю.А. Варианты адаптивного поведения. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 1.

151. Левада Ю.А. От мыслей к пониманию. Социологические очерки 1999 -2000 гг. М., 2000.

152. Левада Ю.А. Рамки и варианты исторического выбора. Несколько соображений о ходе российских трансформаций // Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М., 2003.

153. Левада Ю.А. Социальные типы переходного периода: политические характеристики. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 1997. № 2.

154. Левашов В.И. Социальная политика доходов и заработной платы. М., 2000.

155. Логинов В.Т. Непонятые уроки прошлого // Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М., 2003.

156. Львов Д.С. Экономический манифест. Будущее российской экономики. М., 2000.

157. Магун В. Трудовые ценности российского населения // Вопросы экономики. 1998. № 1.

158. ХвЗ.Майминас Е.З. Институциональные нормы и особенности институциональных кризисов в России // Куда идет Россия? Кризис институционального мышления. М., 1999.

159. Майминас Е.З. Социально-экономический генотип общества // Политика. 1989.

160. Макаревич Э.Ф. Общественные связи. М., 1999.

161. МакклеландД. Мотивация достижения // Прикладная социология и менеджмент. М., 1998.

162. Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994.

163. Медведев Р. Капитализм в России? М., 1998.

164. Медведев Р. Миражи и реальность капиталистической революции в России // Пути России. М., 1997.

165. Межуев В.М. Традиции самовластия в России // Куда идет Россия? Власть, общество, личность. М., 2000.

166. Ментальность россиян. Специфика сознания больших групп населения России. М., 1997.

167. Модель И.М., Модель Б.С. Социальное партнерство в России // Социологические исследования. 2000. № 9.

168. Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке. М., 2002.

169. Морозов Ю. Пути России. Модернизация неевропейских культур. М., 1992.

170. Наумова Н.Ф. Жизненные стратегии в переходном обществе // Социологический журнал. 1995. № 2.

171. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина, трагедия? М., 1999.

172. Неформальная экономика. М., 1999.

173. Новое и старое в теоретической социологии. М., 1999.

174. Новые потребности и новые риски: Реальность 90-х годов. СПб., 2001.

175. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М., 1997.181 .Нуреев P.M. Социальные субъекты постсоветской России: история и современность // Мир России. 2001. № 3.

176. Обновление и стабильность в современном обществе. М., 2000.

177. Обыденова Т.Б. Средний класс и его работа // Социологические исследования. 2000. № 3.

178. Овчарова Л., Прокофьева Л. Бедность и минимальная солидарность в России. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 2000. № 4.

179. ОлейникА. Институциональная экономика // Вопросы экономики. 1999. №8.

180. Ольховников КМ., Орлов Г.П. Категории социологии. Образ мышления и словарь исследования // Социологические исследования. 2004. № 2.

181. Охотникова М.М. Социология согласия. Тюмень, 2000.

182. Панарин А.С., Покровский Н.Е., Уткин А.И., Федотова В.Г. На перепутье. Новые вехи. М., 1999.

183. Ю.Парсонс Т. О структуре социального действия. М., 2000.

184. Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998.191 .Пашин С.А. Чиновник в российском правовом пространстве // Кто и куда стремится вести Россию? М., 2001.

185. Перрез Ф. Эго, голод, агрессия. М., 2000.

186. Петухов В.В. Политические ценности и поведение среднего класса // Социологические исследования. 2000. № 3.

187. Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская система и реформы //Pro et Contra. 1999. Т. 4. №4.

188. Плохое В.Д. Западная социология XIX XX вв. От классики до постклассической науки. СПб., 2003.

189. Повороты истории. М.; СПб., 2003. Т. 1.

190. Поланьи К. Великая трансформация. СПб., 2002.

191. Полипарадоксальный подход в социологии. М., 1999.

192. Попова И.П. Маргинальность: Социологический анализ. М., 1996.

193. Попова И.П., Седова Н.Н. Дополнительная занятость в успешных адаптационных стратегиях населения // Социологические исследования. 2004. №3.

194. Посттрансформационная Россия. Проблемы и перспективы. М., 1999.

195. Предпосылки, пути и перспективы российской трансформации. М., 2002.

196. Проблемы идентичности: человек и общество на пороге третьего тысячелетия. М., 2003.

197. Пути России: существующие ограничения и возможные варианты. М., 2004.

198. Радаев В.В. Деформализация правил игры и уход от налогов в российской хозяйственной деятельности // Вопросы экономики. 2001. № 6.

199. Радаев В.В. Легализация бизнеса как институциональная проблема // Куда идет Россия? Формальные институты и реальные практики. М., 2002.

200. Радаев В.В. Теневая экономика в России: изменение ко.ггуров // Pro et Contra. 1999. Т. 4.

201. Радаев В.В. Теневая экономика конструктов // Pro et Contra. 1999. Зима.

202. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1995.

203. Ракитенко Б.В. Общество, в котором мы жили в СССР. М., 1995.

204. Реформирование России: мифы и реальность. М., 1994.

205. Реформирование России: реальность и перспективы. М., 2003.

206. Римашевская Н.М. Человек и реформы: пороги выживания. М., 2003.

207. Римашевская Р.В. Образ населения России: социальные последствия реформ 90-х годов // Социологические исследования. 2001. № 4.

208. Риск в социальном пространстве. М., 2001.21 в.РитцерДж. Современные социальные теории. М.; СПб., 2002.

209. Российская идентичность в условиях трансформации. Опыт социологического анализа. М., 2005.

210. Российская менталыюсть. Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 1994. № 1.

211. Россия новая социальная реальность. М., 2005.

212. Россия на рубеже веков. М., 2002.

213. Россия реформирующаяся. М., 2002.

214. Россия, которую мы обретаем. Новосибирск, 2002.

215. Россия: 10 лет реформ. Социально-демографическая ситуация. М., 2002.

216. Россия: риски и опасности переходного общества. М., 1998.

217. Россия: Трансформирующееся общество. М., 2001.

218. Руткевич М.Н. Возрастание социальной напряженности к концу советского периода // Социологические исследования. 2004. № 7.

219. Руткевич М.Н. Основное социальное противоречие современного российского общества // Социологические исследования. 2001. № 4.

220. Руткевич М.Н. Процессы социальной деградации // Социологические исследования. 1996. № 3.

221. Руткевич М.Н. Трансформация социальной структуры российского общества // Социологические исследования. 2004. № 12.

222. Рывкина Р.В. Драма перемен. М., 2001.231 .Рывкина Р.В. Парадокс российской социологии // Социологический журнал. 1997. № 4.

223. Рывкина Р.В., КосалсЛ.Я. Сложность перехода к рынку. М., 1998.

224. Саблина С.Г. Статусные рассогласования: методология анализа и практика исследования. Новосибирск, 2002.

225. Саймон Г. Рациональность как процесс и продукт мышления // THE SIS. М., 1993. Вып. 3.

226. Системные проблемы России. Путь в XX век. М., 1999.

227. Системы советского типа в Восточной Европе. Осмысление опыта. Интерес династий. М., 2000.

228. Собственность в жизни россиян: домыслы и реальность. М., 2005.

229. Советский простой человек. М., 1995.

230. Современная западная социология. Словарь. М., 1990.

231. Современное российское общество: переходный период. М., 1999.

232. Солидаризация в рабочей среде. М., 1998.

233. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000.

234. Сорокин П.А. Социальная мобильность. М., 2005.

235. Социализм в перспективе постиндустриализма. М., 1999.

236. Социальная модернизация России: итоги, уроки, перспективы. М., 2005.

237. Социальная политика в постсоциалистическом обществе. Задачи, противоречия, механизмы. М., 2001.

238. Социальная стратификация российского общества. М., 2003.

239. Социальная стратификация современного российского общества // Мониторинг общественного мнения. 1996. № 1.

240. Социальная траектория реформируемой России. М., 1999.

241. Социальное положение и уровень жизни населения России. М., 2001.

242. Социально-экономические проблемы переходного периода. Из практики стран СНГ. М., 2000.

243. Социальные болезни современности // Вестник Российского философского общества. 2004. № 3.

244. Социальные конфликты в современной России. М., 1999.

245. Социальные соглашения в современном мире. М., 2000.

246. Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ. М., 2005.

247. Социальный капитал и социальное расслоение в России. М., 2003.

248. Социология в России. М., 1998.

249. Социология и современная Россия. М., 2003.

250. Социология на пороге XXI века: некоторые направления истории. М., 1998.

251. Социология неформальных отношений: политика, экономика, культура. Тюмень, 2005.

252. Социология российского кризиса. М., 1999.

253. Справедливые и несправедливые требования в современной России. М., 2003.

254. Средние классы в России. Экономические и социальные стратегии. М., 2003.

255. Средний класс в России: количественные и качественные оценки. М., 2000.

256. Станицкая Я. Посткоммунизм явление тайны // Социологические исследования. 2001. № 2.

257. Становление нового социального порядка в России. Краснодар, 2000.

258. Степин B.C. Теоретическое знание. М., 2000.

259. Структура современного российского общества. Экономические и социальные перемены в России // Мониторинг общественного мнения. 1995. №6.

260. Субъект, личность и психология человеческого бытия. М., 2005.

261. Тамбовцев В.П. Введение в институциональный анализ. М., 1996.

262. Тамбовцев В.П. Институциональная динамика в переходный период // Вопросы экономики. 1998. № 8.

263. Тешис Ф. Общность и общество. М., 2002.

264. Титов В.Н. Вещевой рынок как социальный институт // Общественные науки и современность. 1999. № 6.

265. Тихонова Н.Е. На пути к новой стратификации российского общества // Общественные науки и современность. 1998. № 3.

266. Тихонова Н.Е. Российский средний класс: основания мировоззрения и формы социальной логики // Социологические исследования. 2000. № 3.

267. Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике. М., 1999.

268. Тихонова Н.Е. Феномен городской бедности в современной России. М., 2003.

269. Тощенко Ж.Т. Метаморфозы современного общественного сознания: методология и способы социологического анализа // Социологические исследования. 2001. № 6.

270. ТощенкоЖ.Т. О понятийном аппарате социологии // Социологические исследования. 2003. № 9.

271. Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек. М., 2001.

272. Тощенко Ж.Т, Харченко С.В. Социальное настроение. М., 1996.

273. Трансформация социальной структуры и стратификация российского общества. М., 1998.

274. Трушков В.В. Реставрация капитализма в России (начальная стадия). М., 2003.

275. Туманов С.В. Современная Россия: массовое сознание и массовое поведение. М., 2000.

276. Федотов ГЛ. Рынок и свобода. Русская философия. М., 1996.

277. Федотова В.Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997.

278. Федотова В.Г. Россия в глобальном и внутреннем мире // Мир России. 2000. №4.

279. ФерреольЖ. Социология. Терминологический словарь. СПб., 2003.

280. ФестингерЛ. Когнитивный диссонанс. М., 2000.

281. Фонотов А.Г. Россия: от мобилизационного общества к инновационному. М., 1993.

282. Фридмен М. Капитализм и свобода. М., 1998.

283. Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. М., 2000.

284. ХахулинаЛ. Динамика отношений к рыночной экономике // Мониторинг общественного мнения. 2001. № 1.29А. Херманн-Пшлот К. Социальная рыночная экономика как форма цивилизации // Вопросы экономики. 1999. № 12.

285. Холодковский КГ. Социальные нормы идейно-политической дифференциации российского общества // Политические исследования. 1998. №3.

286. Цапф. Теория модернизации и различных путей общественного развития // Социологические исследования. 1998. № 8.

287. Человек в переходном обществе. М., 1998.

288. Человеческий потенциал: опыт комплексного подхода. М., 1999.

289. Человеческое развитие: новое измерение социально-экономического прогресса. М., 2000.

290. Чубайс М.Б. Как преодолеть идентификационный кризис России в XXI веке // Мир России. 2000. № 2.

291. Чупров В.И., Зубок Ю.А. Молодежь в общественном воспроизводстве: проблемы и перспективы. М., 2000.

292. Шабанова М.А. «Неправовая свобода» и самозащитное поведение населения //Регион: экономика и социология. 2000. № 1.

293. Шабанова М.А. Индивидуальная и социетальная свобода в реформируемой России // Куда идет Россия? Власть, общество и личность. М., 2000.

294. Шабанова М.А. К проблеме институционализации неправовых социальных практик в России // Мир России. 2002. № 2.

295. Шабанова М.А. Массовые адаптационные стратегии и перспективы институциональных трансформаций // Мир России. 2001. № 3.

296. Шабанова М.А. Проблема встраивания рынка в «нерыночное» общество // Социологические исследования. 2005. № 12.

297. Шабанова М.А. Современный трансформационный процесс в контексте свободы: синтез макро- и микроподходов // Россия, которую мы обретаем. Новосибирск, 2003.

298. Шабанова М.А. Социология свободы: трансформирующееся общество. М, 2000.

299. Шанин Т. Неформальная экономика//Вопросы философии. 1990. № 8.3Ю.Шанин Т. Революция как момент истины. М., 1997.

300. Шанин Т. Россия как страна третьего мира // Куда идет Россия? Кризис институциональных понятий. М., 1999.

301. Ъ\Ъ. Шкаратан О.И. Российский порядок: вектор перемен. М., 2004.

302. Шкаратан О.И. Социальное расслоение в современной России: драма расколотого общества // Мир России. 2004. № 1.

303. Шкаратан О.И. Тип общества, тип социальных отношений, особенности России // Мир России. 2000. № 2.

304. Шкаратан О.И., Карачаровский В.В. Трудоустройство и управленческие программы // Мир России. XXI. 2002 № 1.

305. Шкаратан О.И., Сергеев КВ. Реальные группы: концептуальный подход, эмпирическое исследование // Общественные науки и современность. 2000. № 5.

306. Штомпка П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе // Социологические исследования. 2001. № 2.

307. Штомпка П. Социальные изменения как травма // Социологические исследования. 2001. № 1.

308. Штомпка П. Социология. М., 2006.

309. Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.

310. Шютц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования. 1998. № 2.

311. Экономические и социальные перемены в России // Мониторинг общественного мнения. 2003. № 1.

312. Экономические субъекты постсоветской России. М., 2001.

313. Ядов В.А. Россия как трансформирующееся общество: резонанс многолетней дискуссии социологов // Куда идет Россия? Власть, общество, личность. М., 2000.

314. ЯдовВ.А. Социальный ресурс индивидов и групп. М., 2000.

315. Яковлев А.И. Социальная структура общества. М., 2003.

316. Ш.Яковлев А.И. Сумерки. М., 2003.

317. Яхонтова Е.С. Доверие в управлении персоналом. Зарубежные подходы и отечественный опыт оценки // Социологические исследования. 2004. №9.33в.Шпег М. Post-Communist Transformation Revue // Chech Sociological Revue. 1996. N. 4.

318. Lenski G. Status Crystalliration: a Non-Vertical Dimension of Social Status // Americon Sociologicol Revue. 1954. Vol. 19.

319. Rose R. U ses of Social Capital in Russia: Modern, Pre-modern and Anti-modern // Post-Soviet Affairs. 2000. N. 1. Vol 16.

320. Simon H. Behavioral Model of Rotional Choice. Edinburgh, 1979.