Проекты национального строительства в (суб)этнических сообществах Центрально-Восточной Европы тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 23.00.02, кандидат наук Васюков Александр Дмитриевич

• Васюков Александр Дмитриевич
• кандидат наук
• 2022

Оглавление диссертации кандидат наук Васюков Александр Дмитриевич

Введение

Глава 1. Этничность и национализм: современные концепции национального конструирования

1.1. Модернистские концепции национального строительства

1.1.1. Социально-экономический модернизм

1.1.1.а. Бенедикт Андерсон: нация как воображаемое сообщество

1.1.1.Ъ. Эрнест Геллнер: нация как совпадение политических и культурных границ

1.1.2. Конструктивистский подход

1.1.2.а. Эрик Хобсбаум: нация как продукт интеллектуальной инженерии элит

1.1.2.Ъ. Крейг Калхун: нация как дискурсивный проект

1.1.2.С. Мирослав Хрох: нация как результат национальных движений

1.2. Этничность как социальный феномен и ресурс национального строительства

1.3. Политика идентичности и этнонациональное конструирование

1.4. Концепт «субэтнос» в социальных исследованиях и его эквиваленты в центральноевропейском контексте

Глава 2. (Суб)этнический активизм как элемент национальной политики в Центрально-Восточной Европе

2.1. Языковой фактор и национальное строительство: случай центральноевропейских (суб)этносов

2.2. Разнообразие (суб)этнических движений в регионе Центрально-Восточной Европы

2.3. Этнополитическая мобилизация центральноевропейских (суб)этносов

Глава 3. Кашубское, силезское и русинское (суб)этнические движения в современной

Центрально-Восточной Европе

3.1. Кашубы: от польской этнографической группы к региональному языковому сообществу

3.1.1. Исторические предпосылки кашубского этнорегионального движения

3.1.2. Кашубы сегодня: численность, расселение и правовой статус

3.1.3. Политизация современного кашубского этнорегионального движения

3.2. Силезия как частный случай центрально-европейского национализма

3.2.1. История национального конструирования в Верхней Силезии

3.2.2. Современное институциональное развитие силезского этнического движения

3.3. Русины: (суб)этнический активизм в разделенном сообществе

3.3.1. Исторические практики этнокультурной инженерии среди русин Подкарпатья

3.3.2. Русинское этническое движение сегодня

Глава 4. Между этнографической группой и народом: национальный дискурс

современных кашубских, силезских и русинских активистов

4.1. Переписи и вопрос об этнической (национальной) принадлежности

4.2. Артикуляция этничности, правовой статус меньшинства и особенности его достижения

4.2.1. Определяя сообщество: этнографическая группа versus народ

4.2.2. Желаемый правовой статус: целеполагание активистов

4.2.3. Этническое меньшинство: препятствия и стратегии достижения статуса

Глава 5. Политика идентичности: стратегии этнических активистов и реакция государства

5.1. Быть этническим "другим" в современной ЦВЕ: оценка позиции государства

5.2. Изобретая то, что уже есть: конструирование национальной идентичности среди этнических активистов

5.2.1. Проведение и переопределение символических границ

5.2.2. Изобретение новых традиций

5.2.3. Этноландшафт и этническое маркирование территории

5.2.4. (Де)конструкция национального мифа

5.2.5. Этничность и «музеизирующее воображение» активистов

5.3. Государственная рецепция этнического активизма в регионах

Заключение

Библиография

Приложения

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Проекты национального строительства в (суб)этнических сообществах Центрально-Восточной Европы»

Введение

1. Постановка проблемы и актуальность исследования:

Национальная политика и межэтнические отношения в регионе Центрально-Восточной Европы традиционно вызывают значительный интерес в научной литературе. Изданы сотни монографий и тысячи статей, посвященных национальной идентичности и языковой политике в большинстве этнокультурных групп региона. Однако специфика национального конструирования и трансформация этнической идентичности в сообществах, которые традиционно считались субэтносами или этнографическими группами титульных этносов, зачастую остается вне поля зрения исследователей. На этом фоне появление и активизация организаций или групп активистов, требующих пересмотра устоявшихся в регионе этнонациональных канонов и признания ряда (суб)этнических групп отдельными народами или этническими/национальными меньшинствами, а также стремительный численный рост граждан, демонстрирующих альтернативные национальные идентичности, требует специального исследования.

Политическая ангажированность научных классификаций этнологов и антропологов демонстрирует, как государство стремилось легитимировать практику включения малых этнических групп в свой собственный национальный проект и притязать на регионы их традиционного проживания. История национальной политики Центрально-Восточной Европы ХХ в. богата сюжетами такого типа. Так, в результате Версальского мирного договора 1919 г. молодое польское государство получило выход к Балтийскому морю (т.н. «Польский коридор»). В изданной всего через десять лет работе классика польской этнографии Яна Фишера мы находим: «Кашубы, верные своему родному языку, спасли для Польши доступ к собственному морю. Отсюда происходит легко понятная заинтересованность, с которой немцы оспаривают польскость этого населения вопреки научным доказательствам, продемонстрированным нашими учеными».1 Культурная и языковая близость местного кашубского населения служила доказательством классификации их как поляков, а значит - справедливости включения в состав Польши стратегически важных приморских территорий. Практически в неизменном виде эта логика воспроизвелась и сразу после Второй мировой. В польской печати была развернута активная кампания по изображению словинцев и кашубов в качестве этнически родственных полякам сообществ, что должно было оправдать приобретение обширных западных территорий, с которых выселялись немцы2. Как показывают различные исследования3, дискурсивная апроприация русинов, которые последовательно описывались в качестве украинского субэтноса, выступала важным аргументом Советского Союза в ходе присоединения Закарпатья. Все это доказывает, насколько важное место занимали этнонациональные классификации в политике государств региона. Однако сегодня активисты, представляющие эти малые группы, все чаще включаются в борьбу за

1 Fischer, А. etnograficzny wojew6dztwa pomorskiego. Тотп: 1ш!уШ ВаИусЫ, 1929. - s. 11.

2 Mastalerz-Krystjaпczuk М. Kaszubi-Slowiпcy w ¿даейе publicystyki рок^ z М 1945-1959 / Slupskie Studia Historyczne, 2003. - №. 10. - s. 203.

3 Pad'ak V. 2т2ете statusu 1ге1шке^ jazyka па йшven dialektu ^шпс^у ако zaklad jazykovej politiky ZSSR т йzemí Podkarpatskej Rusi (Zakarpatska) / Rusíni т Slovensku: suCasnë postavenie a historickë kontexty ууута Рге^: Zdruzenie ^е%епае Rusínov Slovenska, 2008. - s. 58- 59.

этнонациональное переопределение и продуцируют специфический контрдискурс, направленный на признание своих сообществ отдельными этническими, национальными сообществами или народами.

2. Исследовательский вопрос работы и гипотеза.

Основной исследовательский вопрос работы: «В чем состоит специфика, определяющая то, как этнические активисты Центрально-Восточной Европы конструируют и распространяют альтернативные модели этнической идентичности и представления о национальной отличительности в своих сообществах, продолжительное время описываемых как субэтнические или этнографические группы?».

Мы исходили из предположения, что активисты, представляющие (суб)этнические движения Центрально-Восточной Европы, постоянно сталкиваются с мощным дискурсом непризнания, продуцируемого одновременно как этническим большинством, к которому данные группы были приписаны в силу академической и политической традиции, так и государством, представляющим интересы этого большинства. Стремясь легитимировать статус своих групп в качестве отдельных народов или безгосударственных наций, такие активисты вынуждены постоянно оспаривать устоявшиеся в регионе каноны этнонациональных классификаций, переосмысливать старые и конструировать новые символические социальные границы.

3. Объект и предмет исследования.

Объектом изучения в данном диссертационном исследовании выступают три (суб)этнические группы в Центрально-Восточной Европе, добивающиеся признания себя в качестве этнических или национальных меньшинств на государственном уровне: кашубы, силезцы и русины. Выбор данных групп для исследования объясняется их численным превосходством по сравнению с другими аналогичными, а также наличием институционально развитых движений, репрезентирующих данные сообщества. Тем не менее, в работе приводится сравнительная информация из ряда других (суб)этнических групп и предпринимается попытка представить (суб)этнический активизм как важный элемент национальной политики в регионе Центрально-Восточной Европы посткоммунистического периода.

Предметом исследования являются политические проекты, предполагающие существование кашубской, силезской и русинской безгосударственных наций в современной Центральной Европе, либо содержащие стратегии по их построению.

Термин «проект национального строительства» был нами заимствован в том понимании, в котором он встречается у одного из ведущих теоретиков национализма Мирослава Хроха. В своей работе «Социальные предпосылки национального возрождения в Европе» (1985), Хрох, анализируя процесс национального строительства, пишет о «project of creating a future nation». Под проектом национального строительства ученый понимает патриотическую агитацию активистов среди членов своей этнической группы с целью «пробудить» у них

4

национальное сознание.4

4. Хронологическая рамка исследования.

Хронологические рамки исследования ограничены концом 1980-х гг. по современность. Таким образом, работа затрагивает посткоммунистические практики национального конструирования в этнических группах Центрально-Восточной Европы. Это позволяет привлечь в качестве информантов как активистов и политиков, стоявших у истоков «этнического возрождения», так и тех, кто периодически включался либо же продолжает сегодня этнорегиональные движения. Тем не менее в работе привлекается исторический материал, который поможет нам проследить истоки кашубского, силезского и русинского этнического активизма до сер. XIX в. или эпохи "Весны народов". Особое внимание к идеологии первых кашубских, силезских и русинских национальных агитаторов, а также исторические корни современной этнодемографической картины Кашубии и Силезии позволяют нам глубже понять поведение, лозунги и требования современных этнических актвистов, добивающихся признания своих сообществ этническими или национальными меньшинствами на государственном уровне. Отдельному внимания подверглась история национальной политики Польши и сопредельных стран ХХ в. 5

5. Цели и задачи исследования.

В исследовании мы поставили перед собой следующую цель:

На основе описания и репрезентации разнообразных практик национального строительства кашубского, силезского и русинского (суб)этнических движений концептуализировать феномен (суб)этнического активизма как значимый элемент национальной политики и межэтнических отношений в современном регионе Центрально-Восточной Европы

Для достижения поставленной цели были сформулированы такие исследовательские задачи:

1. Выявить значимые научные описания и классификации кашубов, силезцев и русин в контексте существующих в современной исследовательской литературе концептуальных подходов к понятию "субэтнос";

2. Выделить основные демографические характеристики кашубов, силезцев и русин, характер их расселения, а также охарактеризовать правовой статус кашубской, силезской и русинской этнических групп по всем государствам проживания;

3. На основе характеристик правового статуса кашубской, силезской и русинской этнических групп описать вариации дилеммы этнической / национальной идентичности, с которой сталкиваются члены данных сообществ;

4 Hroch M. Social Preconditions of National Revival in Europe. A Comparative Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups Among the Smaller European Nations. Cambridge, 1985. - p. 6.

5 Mironowicz E. Polityka narodowosciowa PRL. Bialystok: Bialoruskie Towarzystwo Historyczne, 2000. - 284 s.; Chojnowski Andrzej. Koncepcje polityki narodowosciowej rz^dow polskich w latach 1921-1939. Wroclaw: Ossolineum, 1979. — 262 s.; Gabzdilova S., Attila S. Pristupy k rieseniu narodnostnej otazky v medzivojnom Ceskoslovensku. Komarno: Univerzita Selyeho, 2014. - 198 s.; Вегеш М., Фединець Ч. (ред.) Закарпаття 19192009 рошв: 1стор1я, полижка, культура Ужгород: Л1ра, 2010. — 721 с.

4. Посредством анализа исследовательской литературы, посвященной истории русинов, кашубов и силезцев, выявить и охарактеризовать предпосылки кашубского, силезского и русинского (суб)этнического активизма;

5. На основе содержательного анализа корпуса идеологических программ, национальных деклараций, меморандумов ряда этнических организаций, а также выступлений этнических активистов и региональных политиков выявить и охарактеризовать набор активистских практик этнополитической мобилизации и связанные с ними практики эксплуатации механизмов символической политики, значимые для роста (суб)этнического активизма;

6. На основе данных, полученных в результате проведения глубинных полуструктурированных интервью, а также включенного наблюдения, выявить и охарактеризовать дискурсивные и перформативные практики (суб)этнического активизма, оказывающие влияние на процессы конструирования этнонациональных границ.

б. Методы исследования.

Для сбора материала и решения поставленных задач в работе применяются ряд качественных методов социального исследования: интервьирование, включенное наблюдение и дискурс-анализ.

Избранные нами в качестве объекта исследования кашубское, силезское и русинское движения являются примерами достаточно схожих случаев этнического активизма. Все три указанные сообщества имели опыт альтернативного национального строительства, но в ХХ

в. за ними закрепилось определение в качестве этнографической группы. В связи с этим нами в работе применяется стратегия фокусированного сравнения, которая состоит в отборе и сравнительном анализе отдельных аспектов изучаемых кейсов6. В качестве таких аспектов нами выбраны текущий и желаемый правовой статус сообществ, национальные дискурсы, зафиксированные в данных (суб)этнических группах, а также стратегии этнического активизма и конструирования этнических границ, реализуемые представителями кашубского, силезского и русинского сообществ.

Для сбора материалов нами было реализовано полевое исследование в Поморском и Силезском воеводствах Польши, а также в Восточной Словакии и Закарпатской Украине, в ходе которого была проведена серия глубинных полуструктурированных интервью7 с представителями кашубского, силезского и русинского этнического активизма, а также включенное наблюдение во время публичных акций данных сообществ (Международный кашубский съезд, Марш за автономию Силезии и др.)

Всего мы провели 63 интервью, из которых 45 - с представителями кашубских, силезских и русинских этнический организаций, а также особами, ангажированными в этнорегиональный активизм. В поисках первых потенциальных информантов мы напрямую обратились в организации, представляющие данные этнические группы (Kaszёbskб Jednota, Zrzeszenie Kaszubsko-Pomorskie, Stowarzyszenie Os6b Narodowosci Slaskiej, Zwi^zek Os6b Narodowosci Slaskiej, Б^ка Ferajna, Русиньска Оброда), а позже, следуя методу "снежного

6 George, l., Bennett, A. The method of structured, focused comparison // In: Case studies and theory development in the social sciences. MIT Press, 2005 - p. 67.

7 Семенова В. Качественные методы: введение в гуманистическую социологию. М.: Добросвет, 1998. — с. 105

кома", постепенно расширяли круг опрашиваемых активистов. Также нам удалось провести интервью среди членов ряда региональных политических партий: «Силезской региональной партии», «Силезцы вместе», «Движения за Автономию Силезии». В ходе работы было также проведено 18 неактивистских интервью, что позволило зафиксировать рецепцию позиции и поведения активистов в этнических группах, которые они представляют. Наличие нескольких групп информантов: кашубов, силезцев и русин, а также активистов и неактивистов, - предоставило возможность проведения аналитической триангуляции как метода верификации предварительных результатов исследования8. Мы показывали информантам анонимизированные фрагменты из своих предыдущих интервью, стараясь зафиксировать их реакцию. Данный метод оказался особенно эффективным при попытках объяснения различий законодательного признания кашубов и силезцев в рамках единой правовой системы Польши.

Центральным методом анализа материалов интервью, публикаций в национальной прессе, программ организаций и текстов выступлений является дискурс-анализ. Под дискурсом мы понимаем особый способ общения и понимания мира (или какого-то аспекта мира)9. Из возможных разновидностей дискурс-анализа нами был избран критический анализ дискурса (КАД), принципы которого разрабатывали Тён ван Дейк10, Фэрклоу11 и Водак. Критический анализ дискурса подчеркивает дискурсивную природу властных отношений: в речевом акте воспроизводятся и трансформируются представления о том, как устроен мир, общество и культура. Принципы КАД предполагают, что дискурс не производится вне контекста, и не может быть понят без него. Это заставило нас обращать особое внимание на интертекстуальность, отсылку к другим дискурсам, которые демонстрируют информанты в своих нарративах и поведении.

7. Источниковая база.

Работа основана на анализе и интерпретации как опубликованных ранее исследований по теме идентичности и этнорегиональному активизму среди кашубов, силезцев и русин, частных бесед с экспертами (историками, социологами и социолингвистами), а также уникальном материале, собранном в ходе полевой работы, среди которого можно выделить тексты интервью и полевой фотоархив. В исследовании также привлекались: а) различные статистические и справочные материалы (в основном, публикации главных статистических управлений Польши, Словакии и Украины, б) результаты переписей населения, в) законодательство, регулирующее основы этно-языковой политики государств региона; г) статуты, программы и идеологические декларации этнических организаций, а также - д) публикации в национальной прессе; е) речи активистов и региональных политиков, зафиксированные нами в ходе включенного наблюдения публичных акций.

8. Сбор материала и полевая работа.

8 Ковалев Е.М., Штейнберг И.Е. Качественные методы в полевых социологических исследованиях. М.: Логос, 1999. - с. 317.

9 Филлипс Л., Йоргенсен М.В. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков: Гуманитарный центр, 2008. — а 18

10 Тён А. ван Дейк. Принципы критического анализа дискурса // Социолингвистика и социология языка. Том 2. / под ред. Н.Б. Вахтина. СПб.: Издательство Европейского университета, 2015 - с. 439-483.

11 Фэрклоу Н. Политический дискурс в прессе: аналитическая схема // Там же. - с. 484-506.

Полевая работа происходила в течение 2018-2019 гг. на территории Польши, Словакии и Украины. В ходе четырех поездок нам удалось посетить Поморское и Силезское воеводства Польши, Кошицкий край Словакии и Закарпатскую область Украины. Общее время пребывания в поле составило 12 недель. Кашубская часть исследования осуществлялась на территории центрально-северной части Поморского воеводства, где исторически проживают кашубы. Данный регион Поморья именуется Кашубией (каш. Kaszëbё). Нам удалось посетить все три исторических субрегиона Кашубии: северную Кашубию или Норды (каш. ^^ё) (Пуцкий, Вейхеровский повяты), центральную (Картузский, Лемборский повяты и Труймясто), а также южную (Косцежский, Хойницкий повяты). Всего в ходе полевой работы было посещено около двух десятков населенный пунктов (см. прил.1), в которых проживали активисты, или происходили знаковые для сообщества мероприятия. Среди данных пунктов выделяются, как крупные городские центры региона: 1) агломерация Труймясто (Гданьск, Гдыня, Сопот), Слупск; 2) средние по размеру города и центры повятов (напр. Вейхерово, Картузы, Косцежина, Реда, Румя и др.); 3) малые города и поселки, центры гмин (Брусы, Хель, Ястарня, Дземяны, Жуково), а также небольшие села (Тшепово, Кемблово, Дзержонжно и др.) Работа в различных регионах Кашубии была изначальной целью исследования, поскольку нам было важно зафиксировать возможное разнообразие мнений информантов, которые проживают как в урбанизированных центрах, так и глубинке, в этнически гомогенных общинах (например, в гмине Дземяны 97% -этнические кашубы, в гмине Картузы - 91%, в г. Брусы - 82%, в гмине Ястарня - 81%12), так и в поселках исторической Кашубии, где коренное население и этнические кашубы сегодня составляют меньшинство (напр. г. Прушч-Гданьский - 8%, Слупск - 3,5%).

Силезская часть работы протекала в ряде повятов центральной и юго-западной части Силезского воеводства (см. прил.2), где сконцентрировано большинство населения, которое определило свою национальность как силезскую в ходе последней переписи. В основном мы работали в крупных: Катовице, Бытом, Хожув, Забже, Бельска-Бяла и др. - и средних городских центрах воеводства: Жоры, Пшчина и т.п. Подобная стратегия полевой работы объясняется тем фактом, что, в отличие от кашубов, большинство силезцев (71,6%) является жителями средних и крупных городов13. Нами также было предпринято две поездки в соседнее Опольское воеводство, где в городах Ополе и Кендзежин удалось установить контакты и провести несколько интервью с представителями опольских силезцев (12% от общего числа силезцев в Польше)14. Работа среди местных силезцев позволила зафиксировать то различие, с которым информанты относятся к общесилезскому движению в Польше, вопросам региональной автономии, немецкому наследию силезцев и языковому активизму. Интервьюирование русинских активистов происходило в г. Михаловце (Кошицкий край Словакии), а также городах Ужгород и Мукачево в Украине (см. прил.3).

В основном, полевая работа концентрировалась на интервьюировании этнических активистов и посещении публичный акций сообществ. Например, нам удалось провести включенное наблюдение на: 1) Международном съезде кашубов, который состоялся 6 июля

12 Mordawski J. Geografia Ка$7иЬ. Gdansk: ZKP, 2018. - 48.

13 Narodowy Spis Powszechny Ludnosci i Mieszkan 2011. 81гик1ига narodowo-etniczna ШтёС Ро№. Warszawa: G16wny Ига^ 81а1уБ1ус7пу, 2015. - 8. 50.

14 Там же - 8. 46.

2019 г. в южнокашубском г. Хойнице; 2) Марше за автономию Силезии (г. Катовице, 13 июля 2019); а также 3) коммеморативную практику кашубов в ходе паломнической поездки в Пясницкий лес (Вейхеровский повят). Материал, собранный в ходе подобных мероприятий позволяет исследовать, как на наших глазах конструируются этнические праздники и изобретаются те традиции15, которые влияют на формирование групповой солидарности и этнонациональной идентичности членов исследуемых сообществ.

Первоначально основными языками интервьюирования и работы в поле являлись польский и украинский, что объяснялось как нашими лингвистическими компетенциями, так и степенью языкового сдвига в исследуемых этнических группах. Для большинства информантов именно эти языки были главным инструментом общения на момент исследования. Спустя некоторое время, испытав на себе языковое давление части информантов, в нашей работе стали также применяться кашубский и силезский языки. Подобное явление объясняется языковым прозелитизмом, свойственным целевой группе наших информантов - этническим и языковым активистам, придерживающимся идеологии этноязыковой эмансипации и ревитализации.

9. Теоретическая рамка.

Теоретическая рамка исследования основана на конструктивистской концепции этничности. Особенное влияние на нашу позицию оказали идеи норвежского социального антрополога Фредрика Барта, согласно которому этнические группы могут мыслиться как формы социальной организации, основанные на процессе постоянной самокатегоризации и категоризации другими. Границы между этническими группами поддерживаются посредством специфических механизмов включения и исключения.16

Значительное влияние на концептуальные рамки исследования и выбор этнических актвистов в качестве основных информантов в ходе полевого исследования оказали идеи Роджерса Брубейкера и принадлежащая ему критика теории "группизма". Согласно Брубейкеру, изучение идентичности в процессе этнического конфликта (а как мы могли убедиться в ходе полевого исследования, отсутствие желаемого политического статуса часто описывается в категориях конфликта) должно основываться на позиции антрепренеров, создающих особые "этнизирующие фреймы". Согласно ученому, этнос не является "коллективной личностью" с присущей ему единой идентичностью, интересами и стратегиями, но, скорее, результатом определенного политического проекта, конкретного дискурсивного фрейма.17 Этим оправдывается наша заинтересованность позицией этнических активистов как информантов, которые, с одной стороны, отличаются высоким уровнем рефлексивности по поводу собственной этнической\национальной идентичности и желаемого правового статуса для сообщества, а с другой, глубоко вовлечены в политический процесс на региональном уровне.

Декларируя свою приверженность конструктивизму, мы полагаем, что нация является специфическим типом организации общества в модерную эпоху, который стал возможным благодаря сочетанию определенных социально-экономических трансформаций, а

15 Hobsbawm E., Ranger T. (eds.) The Invention of Tradition. New York: Cambridge University Press, 2012. - p.3.

16 Барт Ф. Этнические группы и социальные границы: Социальная организация культурных различий. М.: Новое издательство, 2006. - с. 15-18.

17 Брубейкер Р. Этничность без групп. М.: ВШЭ, 2012. - с. 47.

национальная идентичность - продуктом интеллектуальной инженерии элит. Из широкого числа авторских теорий нации и национализма, наибольшее влияние на наше исследование произвели концепции «воображаемого сообщества» Бенедикта Андерсона и «изобретенных традиций» Эрика Хобсбаума, Томаса Рейнджера. Важное значение для нас имеет и дискурсивная теория национализма, развитая Крэйгом Калхуном, согласно которой, нация - это своего рода риторический прием, который применяется для конструирования коллективной идентичности, мобилизации людей для осуществления политических проектов18. Этим объясняется наше пристальное внимание к национальному дискурсу этнических активистов, которому посвящена отдельная глава в работе. Необходимо отметить, что при анализе национального дискурса активистов и стратегий этнонационального конструирования мы опирались на концепцию политики идентичности, которая, будучи частью более широкой символической политики, состоит в создании,

19

поддержке и корректировке символических границ между «своими» и «чужими».19 10. Исследовательский контекст.

В одной из своих известных работ Энтони Смит удивлялся отсутствию силезского национализма: «Так, например, в относительно хорошо развитых Силезии и Пьемонте особые националистические движения не появились, несмотря на определенные региональные настроения».20 Мы смело можем утверждать, что классик ошибался. Как покажет наше исследование, Силезия, а также Кашубия и Подкарпатье, уже давно стали аренами драматичной борьбы множества национальных проектов, не последнее место в которых занимают собственно силезское, кашубское и русинское национальные движения.

Это демонстрирует ту недостаточную степень внимания, которую традиционно проявляли исследователи европейского национализма данным регионам. При этом, специфика кашубского, силезского и русинского национализмов представляет для ученых богатейший материал. Кашубия, Силезия и Подкарпатье были (и остаются) теми уникальными полигонами, где национальные идентичности и границы в течение Х1Х-ХХ вв. «изобретались», конструировались и переопределялись с регулярностью, завидной для исследователей, но порой трагичной для местных жителей.

Тем не менее, этническая и национальная идентичность исследуемых нами сообществ имеет собственную традицию научного изучения, корнями уходящую к середине XIX в. Первыми к ее анализу обратились этнографы и лингвисты, которые пытались определить, кем же являются кашубы, русины и силезцы - самостоятельными народами или представителями других этнических групп: немцев, поляков, украинцев.

Так, кашубы и силезцы уже более полтора века являются объектом пристального изучения со стороны польских и немецких ученых. Первыми к изучению специфики данных сообществ еще во второй половине XIX в. обратились такие историки, этнографы и фольклористы как Ян Карлович, Кшиштоф Мронговиуш, Александр Гильфердинг, Стефан Рамульт, Бодуэн де Куртенэ. Последний, несмотря на то, что в своих работах

18 Калхун К. Национализм. М.: Территория будущего, 2006. - с. 29-31.

19 Рябов О.В. Политика идентичности и символические границы // Символическая политика. Сб. науч. тр. / Под ред. О.Ю. Малиновой. М.: РАН.ИНИОН, 2017. - Вып. 5. - с. 42.

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Васюков Александр Дмитриевич, 2022 год

с. 68.

Наряду с политикой мадьяризации венгерские власти старались ослабить традиционно сильные русофильские настроения среди местного населения. С этой целью всячески пропагандировалась идея особенности русинов как отдельного народа, не имеющего ничего общего с русскими. Чтобы вытеснить церковнославянский и русский литературный язык из общественной жизни Подкарпатья, для русинских школ стали выпускать специальные учебники, основанные на местных диалектах. Постепенно идеологическая программа части русинской интеллигенции (Волошин, Жаткович) стала смещаться с русофильской ориентации в сторону пропаганды местных разговорных диалектов и фольклора, закладывая питательную почву для последующих языковых споров. По всей видимости, именно в этот момент были заложены идейные основания для третьей национальной ориентации среди русин - русинофильской.

Кардинальные изменения в политическую жизнь русинов привнесло вхождение в состав независимой Чехословакии после Первой мировой войны. Уже на исходе войны, когда поражение и возможный распад Австро-Венгрии становился все более очевидным, русинская политическая элита как в Подкарпатье, так и среди русинской эмиграции в США, которая к тому моменту стала довольно многочисленной и влиятельной, рассматривала всевозможные проекты изменения государственных границ в регионе и ее последствия для русин. В мае 1917 г. в Нью-Йорке был создан Союз освобождения Подкарпатской Руси, который, исходя из русофильских настроения своих членов, выпустил меморандум о стремлении русин к воссоединению с Россией. Однако скепсис западных политических кругов, а также последующий приход к власти большевиков быстро охладили пыл русинской политической элиты. После многочисленных консультаций с американским истеблишментом (в том числе встреча Жатковича с президентом Вильсоном) для русин стала очевидной необходимость ориентироваться на другое, желательно славянское, государство в регионе. Выбор был возможен среди трех альтернатив. Присоединение к восстановившей свою государственность Польше было заведомо непопулярным проектом среди русин. Поддержка украинского движения в Галиции, которое стремилось создать независимое украинское государство, осложнялось неуверенностью в успехе подобных начинаний, а также противодействием русофильских кругов. Наиболее удобной альтернативой для разрозненных кругов русинской политической элиты стала идея вхождения в состав молодой Чехословакии. Идея союза трех государствообразующих народов: чехов, словаков и русин, где каждый получит максимально широкую автономию, приобретала все большее одобрение среди русин.

Уже на начальном этапе формирования государственного и административного аппарата Чехословакии была заложена особенность, которая решающим образом повлияла на развитие национального самоопределения среди русин. Так, в ходе чехословацко-венгерской войны, постепенно занимая территории к востоку, чешские войска административно присоединили к Словакии обширные территории, заселенные преимущественно русинами (регион Пряшевской Руси). Таким образом, русины оказались разделены в рамках двух административных единиц. Большинство русин осталось в составе Подкарпатской Руси, которой чехословацкая конституция обещала автономию и решение языкового вопроса. Но более 200 тыс. русин оказались отрезаны и вошли в состав Словакии, составляя там заметное меньшинство. Данный раздел впоследствии привел к тому, что процесс национальной агитации и конкуренции национальных проектов среди двух групп

русин протекал по-разному. Если русины в Подкарпатье были объектом конкуренции, главным образом, русофильской и украинофильской ориентации, поддерживаемой Прагой и многочисленными мигрантами из соседней Галиции, то русины в Восточной Словакии подвергалось процессу последовательной словакизации, выбирая между русофильством и русинофильством. Украинофильство в Восточной Словакии последовательно пресекалось местной словацкой администрацией, которая усматривала в нем очаг будущего ирредентистского движения в пользу Украины. Можем предположить, что наиболее сильные позиции русинофильства и движения за признание русин отдельным народом в современной северо-восточной Словакии во многом является результатом именно подобного административного деления в начальный период существования Чехословакии.

Постепенно среди русинских политических кругов росло недовольство славянской политикой Праги. Особенное недовольство вызывали несоблюдение обещаний, данных русинам при образовании государства (автономия и сейм), отказ пересматривать административную границу между Подкарпатьем и Словакией, разделившую этнических русин, усиление ассимиляционного давления со стороны словаков в Пряшевщине, отсутствие реальных рычагов власти у русин. При этом всю межвоенную историю Подкарпатская Русь оставалась самым бедным и промышленно неразвитым регионом Чехословакии.

Как показал в своем исследовании К. Шевченко, вплоть до серю 30-х гг. чешская администрация проявляла несравненно большую благосклонность украинофильскому течению, приглашая многочисленных украинских эмигрантов на административные и образовательные должности в Подкарпатской Руси. Вскоре почти вся образовательная сфера Подкарпатья была в руках украинофилов. Примечательно, что определенное влияние на этнополитические процессы в регионе оказывала и коммунистическая партия, которая в Подкарпатье получала наибольшую поддержку по стране. В 1920-е гг. коммунисты официально признали русин этнографической группой украинцев и проводили последовательную линию на украинизацию местного населения.

Предусмотренная Сен-Жерменским договором и чехословацкой конституцией автономия Подкарпатской Руси так и не была воплощена в жизни. Только в ходе внутриполитических потрясений после Мюнхенского сговора и образования второй Чехословацкой республики Подкарпатская Русь получила долгожданную автономию в октябре 1938 г. При этом первое автономное правительство во главе с Бродием было вскоре отправлено в отставку на основании обвинений в провенгерской ориентации. Второе правительство украинофилов Волошина, переименовавшего Подкарпатскую Русь в Закарпатскую Украину, ориентировалось, скорее, на Берлин, чем на Прагу. Однако это не спасло Закарпатье от венгерской оккупации в 1939 г., последовавшей сразу после занятия Чехии и Моравии Вермахтом и образования независимой Словакии.220

Во время Второй мировой войны, как показывает исследование Мозыря, венгерская оккупационная власть сразу же запретила какое-либо проявление украинофильства, осторожно балансируя между русофильством и русинофильством. В целом, языковая и образовательная идеология режима Хорти опиралась на местную языковую специфику

220 Вегеш М.М. Карпатська Украша. Документы i факти. Ужгород: Карпати, 2004. - с. 211.

региона, что может расцениваться как заигрывание с идеей национальной отличительности русинов.

По результатам войны Закарпатский регион отошел к Советскому Союзу. Трактовка русин в политическом и научном дискурсе исключительно как украинцев должна была оправдать присоединение региона к УССР. Как показывает исследование С. Конечного, языковая политика советской власти в Закарпатской Украине состояла в стремительном сведении функционирования русинского языка до уровня диалектов украинского. Подобная политика ожидала и восточнословацких русинов, где коммунисты в 1950-60-е гг. развернули широкую кампанию по украинизации местного восточнославянского населения.

3.3.3. Русинское (суб)этническое движение сегодня

Русины сегодня являются разделенным сообществом, большинство которого проживает на приграничной территории Польши, Словакии и Украины. Меньшие группы русин проживают этническими островками также на территории Венгрии, Румынии, Сербии и Хорватии. Активисты русинского движения заявляют о полуторамиллионном русинском сообществе в мире. Однако результаты переписей в странах проживания представляют нам несколько иную картину. Так, перепись населения в Украине 2001 г. выявила 10 тыс. русин, тогда как по оценкам этнических активистов и некоторых этнографов именно в Закарпатской области должно проживать наиболее число русин - до 0.5 млн. В Словакии 33 тыс. чел назвали себя русинами в 2011 г. Однако эти цифры, скорее всего, не соответствуют действительности, поскольку более 55 тыс. человек назвали русинский язык родным. Кроме того, более 200 тыс. человек в современной северо-восточной Словакии являются греко-католиками, что свидетельствует о значительном масштабе ассимиляции среди местного восточнославянского населения, которое во время переписей декларирует нерусинскую этническую идентичность. Около 15 тыс. русин проживает в Сербии, где в автономном крае Воеводина русинский язык имеет статус одного из государственных. Крупная русинская (лемковская) община (10 тыс. чел.) проживает в современной Польше.

Большинство современных украинских ученых рассматривают русинский язык исключительно как диалект украинского языка, подвергшийся значительному церковнославянскому, а позднее словацкому и венгерскому влиянию. Все предпринимающиеся попытки кодификации литературного языка среди русин региона, как и проекты русинской национальной отличительности в целом, рассматриваются как искусственный проект, направленный на дезинтеграцию и ослабление украинской диаспоры в странах ЦВЕ. Среди возможных причин популярности идей кодификации русинского языка, многолетний директор Института украинского языка при АН Украины, выходец из Закарпатья Василий Нимчук отмечал сложности усвоения национального (украинского) литературного языка в условиях доминирования других официальных языков (словацкого, польского, венгерского). Практики издания словарей, грамматик и школьных учебников русинского (угрорусского, карпаторусского) языка Гарайды, Духновича, Волошина трактуются как взявшие за основу местные диалекты, но не стремящиеся выработать отдельный от украинского русинский литературный язык. Лишь период венгерской оккупации Закарпатья (39-44 гг.) связывают с целенаправленной попыткой популяризовать идею национальной отличительности местного населения с

целью ослабить украинское движение в регионе. Совершенно иная точка зрения среди русинских исследователей Словакии. В работах доктора филологических наук, профессора кафедры русинского языка и литературы Прешовского университета Анны Плишковой все попытки лингвистического описания языковых особенностей Закарпатья и северовосточных регионов Словакии последнего века предстают как последовательное движение в формировании русинского литературного языка. Впрочем, как отмечает Кирилл Шевченко среди пряшевских русинов русинофильское течение уже с начала ХХ в. было гораздо сильнее, чем среди русин Подкарпатья, интеллигенция которых разрывалась между русофильским (москвофильским) и украинофильским течениями. Современные попытки грамматического и лексикографического описания восточнославянских говоров, в которых русинский язык представлен как самостоятельный, украинские филологи резко критикуют как некомпетентные и политически ангажированные. Так, В. Нимчук считает, что "идеология русинства вышла не из внутренней этно-языковой среды региона, а была привнесена извне. Она имеет отчетливый политический характер и паразитирует на любви населения карпатского региона ко всему оригинальному и прежде всего местным особенностям языка". Доказывая искусственный характер русинского языкового строительства, Нимчук отмечает: "Историки не фиксируют никакого публичного сопротивления против украинского литературного языка в Закарпатье после введения его в школьное образование, государственные учреждения в 1945 г. Во времена СССР никто в Закарпатье не выступал с идеями русинства... не было слышно голосов против украинского литературного языка и о притеснении русинства на Пряшевщине". Однако подобные утверждения не раз опровергались многочисленными исследованиями. Так, словацкий социолингвист А. Виросткова пишет, что украинизация школ Восточной Словакии с начала 50-тых гг. вызвала недовольство местных учеников и их родителей, которые предпочли словацкие школы. В своем исследовании автор подробно исследует сокращение учеников украинских школ, их дальнейшую ликвидацию и усиление процессов словакизации среди местных русин. Сложности украинизации и ее неприятие местным населением в ХХ в. фиксируют и русины Словакии, демонстрирующие проукраинскую ориентацию. А как показывает исследование В. Падяка, утверждение украиноцентричной идентичности среди населения Закарпатья и маргинализация русинского языка была сознательной и последовательной практикой коммунистической власти в регионе.

Сегодня можно говорить об отдельных русинских литературных языках, кодифицированных в Сербии (1923 г.), Словакии (1995 г.), Польше (2004 г.). Проекты по кодификации разрабатываются в Чехии и Венгрии. В Украине до сих пор не утвержден единый стандарт русинской письменной нормы, предложены несколько вариантов, часть из которых остаются детищем разработчиков и группы их сторонников, взявших за основу родной диалект, и критикующих альтернативные проекты. На данный момент в мире проведено 4 конгресса по кодификации русинского языка, принят курс на сближение всех региональных норм в наддиалектный общерусинский стандарт.

Признание в качестве охраняемого государством меньшинства русины получили в Словакии (narodnostna тетта), Чехии и Сербии. Словацкий закон позволяет использовать русинский язык в административной сфере в тех населенных пунктах, где русины составляют не менее 20%. Согласно, основанным на результатах последней переписи (2011), подсчетам О. Куринного, сегодня таких пунктов насчитывается 102, в том числе 20

муниципалитетов, где русины составляют большинство. В целом, как показывают исследования Д. Катунина, русины и русинский язык получили законодательную поддержку в восьми государствах Центральной и Юго-Восточной Европы. Законодательство Украины, в том числе закон "О национальных меньшинствах в Украине" не позволяют говорить о русинах, как признанном государством сообществе. Принятый в 2012 г. закон "Об основах государственной языковой политики", в списке 18 признанных региональных и языков меньшинств Украины, упоминал русинский. Однако 28.02.2018 г. Конституционный Суд Украины признал закон не соответствующим Конституции Украины и приостановил его действие.

Политические и интеллектуальные элиты, претендующие на представление данных групп, прилагают все усилия для выработки направленного на признание контрдискурса, который позволил бы занять адекватную позицию в полемике с государством.

Так, современный русинский этнический активизм является неоднородным социальным движением, внутри которого можно выделить несколько идеологических течений. Основная борьба ведется между сторонниками, обладающими двойственной русинско-украинской идентичностью, которые демонстрируют крепкую связь с украинским государством и культурой, а также активистами, рассматривающими русинов как отдельный восточнославянский народ, который должен получить законодательное признание во всех государствах проживания. Именно второй позиции придерживается Всемирный совет русинов, организующий регулярные конгрессы русинов. Конкуренция на идеологическом поле среди русинских сообществ ЦВЕ привела к институциональному расколу в ряде стран на прорусинские и проукраинские организации, активно критикующие друг друга. Так, в Словакии действует Русинська Оброда и Союз русинов-украинцев Словакии, в Хорватии - Союз русинов Хорватии и Украинское общество республики Хорватия, в Польше прорусинское Товарищество лемков и проукраинское Объединение лемков. Существует также третье течение, которое рассматривает русинов частью единого общерусского народа, занимающее сегодня маргинальное положение. В целом, подобная триада соответствует расколу русинского сообщества, сформировавшемуся еще в начале XX в. Однако результаты последних переписей в некоторых странах региона показывают, что деятельность прорусинских организаций и лидеров, заявляющих о русинской национальной отличительности, оказывается более эффективной в сфере мобилизации идентичности среди восточнославянского населения. Так, в таблице, представленной ниже, мы видим постепенный рост численности русинского сообщества в Словакии и Польше, при порой резком сокращении украинцев.

Табл. 2. Динамика русинского населения в ЦВЕ

1991 2001-2002 2011

Словакия221 Украинцы 13 281 10 814 7 430

Русины 17 197 24 201 33 482

Родной язык Украинский 7879 5 689

Русинский 54 907 55 469

Польша Украинцы 31 тыс. 51 тыс

Русины (лемки) 5,9 тыс. 11 тыс.

221 Как видно по языку, речь идет об относительно стабильном русинско-украинском сообществе Словакии, насчитывающем 60-70 тыс. Меняется лишь соотношение между людьми, идентифицирующими себя как русины или украинцы в первую очередь.

Родной язык Украинский 28,2 тыс.

Русинский (лемковский) 6,3 тыс.

Идеологи современного русинского движения заявляют, что этническая и национальная идентичность русинов в течении всего ХХ в. не раз ставала объектом манипуляции со стороны конкурирующих за регион Подкарпатской Руси государств. Заигрывая с идеями русинской национальной отличительности и обещаниями автономии, государства ЦВЕ лишь стремились склонить на свою сторону местное население, не проявляя последовательной программы решения русинского вопроса. Особенно жестко русинское национальное движение было прервано установлением в регионе коммунистических режимов, которые изначально не признавали за русинами право быть центром этнической консолидации местного восточнославянского населения, директивно приписав их к украинцам.

Объясняя данное решение, канадский историк Пол Роберт Магочи показывает, что оно было политически мотивированным: трактовка русинов в качестве украинцев и утверждение среди них общеукраинской идентичности, позволила Советскому Союзу оправдать присоединение Закарпатья к УССР; Польше депортировать лемков вместе с украинцами, проводя полонизацию Лемковщины (акция "Висла"), а украинизация Пряшевщины в послевоенной Чехословакии, инициированная словацкими элитами в 1952 г., была стремлением гомогенизировать этническую гетерогенность региона, нивелировав русинский фактор. Всемирный конгресс русинов заявляет, что сегодня государства региона имеют возможностью загладить ошибки прошлого, признав существование русинского народа и его страдания от тоталитарных режимов, продемонстрировав тем самым традицию европейской толерантности. При этом начиная с первого съезда в 1991 г., конгресс заявляет о недопустимости территориальных изменений и нарушений установившихся международных границ.

Организационное оформление русинства в Украине, в частности в Закарпатской области, произошло еще в 1990 г., когда было проведено установочное собрание национально-культурного "Общества карпатских русинов", на котором был избран его глава - М. Томчания. Программным положением организации стало утверждение о том, что русины являются отдельным народом, в не являются часть русского или украинского народов. Почти сразу были созданы филиалы организации в пяти сельских районах области. Изначально культурно-просветительская деятельность "Общества карпатских русинов" быстро распространились на политическую сферу. Проявлением этой тенденции стала "Декларация общества подкарпатских русинов о возвращении Закарпатской области статуса автономной республики", разработанная адвокатом и одним из наиболее заметных фигур русинского движения в Украине П. Годьмашем. Радикальное политическое крыло русинства было сформировано в 1993 г., когда было создано "Временное правительство Подкарпатской Руси". члены правительства выступили с обращением к населению области, утверждая, что в случае неисполнения требований об автономии региона будет провозглашена "республика Подкарпатская Русь" как нейтральное независимое государство. Данная организация осталась, скорее, виртуальным проектом, не получившим широкой поддержки даже среди местных русин, большинство из которых продемонстрировало лояльность к молодому украинскому государству.

Выводы к главе:

Как мы могли убедиться, в политической истории всех трех групп, избранных нами для сравнения, содержится опыт собственного национального движения. Примерно в одно и то же время среди кашубов, силезцев и русин активизировались группы интеллигенции, которые впервые открыто поставили вопрос о национальной принадлежности и идентичности местного славянского населения. С самого зарождения кашубского, силезского и русинского движений, этнический активизм балансировал между приверженностью трем этнонациональным моделям, из которых две предполагали интеграцию с более развитыми национальным проектом (польским и немецким для кашубов и силезцев, русским и украинским для русин), а третий был направлен на выработку и укрепления собственной "сепаратной" модели этноидентификации, предполагающей наличие отдельных кашубского, силезского и русинского народов. С небольшими изменениями эти три течения просуществовали до наших дней. Сегодня среди этнических организаций кашубов, силезцев и русин в Польше, Словакии и Украине существуют сторонники двойственной (бинарной) идентичности и популяризаторы признания сообществ этническим или национальным меньшинством. Опираясь на данные переписей, мы можем говорить о росте популярности кашубской, силезской и русинской этноидентификационной модели. Также растет число лиц, который считают себя представителями отдельных народов или этнических групп. Опыт этнического активизма последних двух десятилетий среди анализируемых групп привел к различным правовым достижениям. Так, кашубы признаны региональным языковым сообществом, а русины Словакии - национальным меньшинством. Силезцы в Польше, а также русинское сообщество Украины сегодня лишены каких-либо форм законодательного признания.

Глава 4. Между этнографической группой и народом: национальный дискурс современных кашубских, силезских и русинских активистов

Результаты переписи населения в Польше, которая состоялась в 2011 г., неожиданно для многих продемонстрировали, что кашубы и силезцы являются наиболее крупными сообществами в государстве, для которых характерна непольская или альтернативная польской этническая идентичность. Данный факт требует специального анализа не потому, что сигнализирует об изменениях в этнической структуре населения одного из крупнейших государств в Центральной Европе. Скорее, за этим кроется указание на более глубокие процессы смены предпочтений в этнической идентификации сообществ, которые еще недавно прочно описывались как этнографические группы поляков. Если до 2002 г. кашубы и силезцы даже не выделялись как отдельные этнические группы во время переписи населения, то на сегодняшний день уже существует развитое движение за признание их официальными этническими меньшинствами в государстве, а в случае силезцев - также за предоставление политической автономии региону. Польша является далеко не единственным государством ЦВЕ, столкнувшимся с такой проблемой. Схожий случай мы можем наблюдать в соседней Словакии, где последние три переписи населения фиксируют трансформацию этнической идентичности восточнославянского населения с украинской на русинскую. Моравы в Чехии, русины в Словакии и Украине, полещуки в Беларуси, жемайты в Литве, буневцы в Сербии представляют собой примеры схожего процесса активизации (суб)этнических движений в странах Центральной и Юго-Восточной Европы начала 90-х гг. Пристальное внимание к данным группам, а также заявлениям и поступкам активистов, претендующим на их представительство, позволит нам лучше понять изменения, произошедшие в этнической и национальной политике государств региона за последние три десятилетия.

Данный раздел представляет результаты нашего полевого исследования, проведенного в 2018-2019 гг. на территории Польши, Словакии и Украины. В ходе исследования нам удалось посетить Поморское и Силезское воеводства Польши. Кашубская часть исследования проводилась в нескольких повятах Поморского воеводства, где этнические кашубы представляют большинство или значительное меньшинство населения. Работа осуществлялась в таких населенных пунктах как: Гданьск, Гдыня, Вейхерово, Картузы, Реда, Косцежина, Брусы, Хойнице, Лузино, Румя, Хель, Ястарня. Силезская часть исследования проводилась в административном центре воеводства - городе Катовице, а также ряде других городов: Хожув, Бытом, Забже, Пшчина, Бельска-Бяла, Жоры и др. Была также предпринята поездка в соседнее Опольское воеводство, где реализовано несколько интервью с представителями опольских силезцев. Русинская часть исследования протекала на территории Кошицкого края в Словакии (г. Михаловице), а также Закарпатской области Украины (г. Ужгород и Мукачево). В ходе полевой работы мы, прежде всего, встречались с представителями кашубского, силезского и русинского этнического активизма.

Все информанты являются членами известных в стране организаций: Kaszëbskб Jednota, Zrzeszenie Kaszubsko-Pomorskie, Stowarzyszenie Os6b NarodowoSci Sl^skiej, Sl^ska Ferajna, Русиньска Оброда и др., - которые стремятся принимать активное участие в публичной дискуссии относительно статуса кашубской, силезской и русинской этнической групп. Этнический активизм является основной сферой занятости лишь для некоторых информантов, большинство же наших собеседников совмещают его с другой

профессиональной деятельностью. Среди информантов есть школьные учителя, журналисты, юристы, работники торговой сферы и туризма, студенты, предприниматели, музейные работники и др.

Следует отметить, что сознательный выбор активистов в качестве основных информантов вносит определенное ограничение в результаты исследования. Существует предположение, что, исходя из своей активной вовлеченности в этническое движение, они представляют лишь крайний полюс в структуре предпочтений всего сообщества, который условно может быть назван «активистским полюсом». Необходимо соблюдать крайнюю осторожность, когда мы экстраполируем позицию активистов на все этническое сообщество. Тем не менее, исходя из поставленных перед исследованием целей, нам было важно пообщаться именно с людьми, которые включены в этническое движение на региональном уровне и отличаются высоким уровнем рефлексии по поводу своей этнической идентичности и желаемого правового статуса для сообществ. В данной главе будет представлен анализ национального дискурса, который удалось зафиксировать во время полевой работы среди представителей этнического активизма. В качестве основного метода анализа такого дискурса нами избран критический анализ дискурса (далее КАД), который стремится выявить механизмы того, как дискурс участвует в конструировании и воспроизводстве доминирования, а также возможности противостояния ему. Под доминированием мы будем понимать применение социальной власти элитами, институтами или группами, результатом которого является социальное неравенство, включая политическое, культурное или этническое. Как подчеркивают теоретики КАД, воспроизводство доминирования может включать такие

разные виды дискурса как использование властных отношений для поддержки, реализации,

222

репрезентации, легитимации, отрицания, смягчения или сокрытия доминирования. 222 Важно отметить, что обращение только лишь к материалам интервью с этническими активистами, которые противопоставляют свои взгляды государству, его институтам и этническому большинству, уже содержит в себе все перечисленные виды дискурса. В этом случае особенный интерес вызывает то, как дискурс, исходящий от представителей миноритарной этнической группы, может содействовать утверждению и легитимации текущего политического или этнического доминирования. Однако прежде, чем мы обратимся к подробному разбору дискурса этнических активистов, необходимо прояснить два момента, напрямую влияющих на методологию нашего анализа. Во-первых, «доминирование» и «угнетение» в нашем анализе будет представлено с точки зрения представителей миноритарных этнических групп. Такая ориентация на «голос» социальных групп, считающих себя угнетенными, является одной из основных особенностей КАД. Как пишет Тён ван Дейк: «ситуация будет характеризоваться как «расизм» или «сексизм», если так утверждают компетентные представители темнокожего населения или женщины, несмотря на отрицание со стороны белого или мужского населения».223 В центре интересов исследователя, применяющего КАД, находятся те, кто больше всего страдает от неравенства или доминирования. Теоретики метода КАД пишут о необходимости солидаризации с группами, артикулирующими свое угнетение или подавление. Все тот же ван Дейк пишет, что специалисты по КАД должны занимать четкую социополитическую

222 ван Дейк Тён Принципы критического анализа дискурса // Социолингвистика и социология языка. Т.2. / под ред. Н.Б. Вахтина. СПБ.: Издательство Европейского университета, 2012. - с. 439.

223 Там же. с. 444.

позицию, их критика дискурса предполагает политическую критику тех, кто несет ответственность за его искажение, ведущее к воспроизводству доминирования и неравенства. КАД откровенно нормативен, любая критика по определению предполагает прикладную этику.224 В этом смысле мы осознаем постоянную угрозу смещения специалиста по КАД в область социальной критики и активизма.

Во-вторых, как показала практика нашей полевой работы, при фиксации национального дискурса этнических активистов и анализа устойчивых риторических приемов, которые используются для описания этнической группы нашими информантами, ключевую роль играет персона собирателя, который может быть: а) не кашубом/не силезцем/не русином, б) социальным исследователем, в) иностранцем. Так, в персоне автора исследования соединились все три качества, что, как мы полагаем, позволяло информантам свободнее перечислять все исторические и политические «обиды» своей группы, не рискуя задеть личные взгляды собеседника и спровоцировать дискуссию. Возможно, если бы на нашем месте находился исследователь-поляк, который разделяет общий культурно-исторический багаж, вынесенный из школьной программы, и имеет собственное представление об опыте проживания в Польше или соседних стран, времен коммунизма или после, наши информанты были бы менее раскованными. Подобная рефлексия над спецификой сбора материала в поле позволила нам анализировать социальные и культурные практики, обрамляющие практики дискурсивные, поскольку концентрировало наше внимание не только на уровне дискурса непосредственно, но и на самом коммуникативном событии, в котором порождались, распространялись и потреблялись тексты225 (в нашем случае устные тексты интервью).

4.1. Переписи и вопрос об этнической (национальной) принадлежности

Результаты переписей населения являются одним из наиболее очевидных источников для исследования палитры этнических идентичностей конкретного региона или страны. При этом, анализировать такие данные следует с особой осторожностью. Как показывают работы теоретиков национализма,226 подсчет этнического разнообразия государством не только отображает реальную структуру населения, но, закрепляясь институционально, может непосредственно конструировать «демографическую топографию». Формирование номенклатуры народов, борьба за приписывание сообществ с множественными идентичностями в состав более крупных этнических групп с целью распределения власти особенно обостряется в ходе переписей. Это убедительно показывает исследование политики «этнической интеграции аварцев», которая предполагает включение в их состав 13 самостоятельных в языковом отношении андо-цезских этнических общностей.227

Все опрошенные нами информанты указали свою этничность ("narodowosc") как кашубскую или силезскую во время последней переписи населения в Польше в 2011 г. Исследование выявило, что сам выбор того или иного варианта ответа на вопрос об

224 ван Дейк Тён Принципы критического анализа дискурса, с. 443.

225 Фэрклоу Н. Политический дискурс в прессе: аналитическая схема // Социолингвистика и социология языка. Т.2. / под ред. Н.Б. Вахтина. СПБ.: Издательство Европейского университета, 2012. - с. 508-509.

226 Андерсон Б. Воображаемые сообщества М.: Кучково поле, 2001. - с. 186-187; Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб: Алетейя, 1998. - с.158.

227 Тишков В.А., Кисриев Э.Ф. Множественные идентичности между теорией и политикой (пример Дагестана) // Этнографическое обозрение, 2007. №5. - с. 96-99.

этничности является предметом сложной рефлексии для многих информантов.

«Во время переписи я указал себя как кашуба и поляка. Кашуб, как первая национальность, поляк - как вторая. Сегодня я жалею об этом. Думаю, сейчас я бы так не сделал. В следующий раз я укажу себя только как кашуба». (м., кашуб, 25 л., Вейхерово)

Также можно зафиксировать определенную эволюцию этнической идентичности, которую пережило текущее среднее и молодое поколение кашубов, силезцев и русин.

«Во время украинской переписи я даже не помню, какую национальность я указал. Я тогда еще мало что знал. Вопросами русинства я начал интересоваться после 2010 года... Я помню, раньше бабушка говорила: «Мы - русины, мы не украинцы». Но так как я сознательно учился в украинской школе, то я даже не понимал, что там бабка говорит... Не понятно... А сегодня я понимаю, что русины - это русины, а украинцы - это украинцы». (м., русин, 43 г., Мукачево)

Большинство информантов склоняются к тому, что во время следующей переписи они также укажут себя как кашубов и силезцев. Реже информанты проявляют более гибкую позицию.

«Автор: Какую национальность Вы указали во время последней переписи?

Милослава: Я указала... У меня две идентичности... Польская и вторая - этническая кашубка

Автор: Какую национальность Вы планируете указать во время следующей переписи?

Милослава: Пока не знаю... это будет зависеть от контекста». (ж., кашубка, 46 л., Гданьск)

Интервью с активистами показало, что они крайне недоверчиво относятся к результатам переписи населения, считая, что число выявленных в стране кашубов, силезцев и русин не соответствует действительности. Анализ предположений, высказанных информантами о таком противоречии, позволил выделить несколько основных причин.

1) «этнический комплекс», который заключается в устойчивом стыдливом сокрытии своего этнического происхождения.

«Некоторые люди стыдятся указывать кашубскую идентичность. Это особенно справедливо для старшего поколения... Они вечно боятся выбиваться. Просто... они все еще помнят, как их родители подписывали национальные декларации228. Это порождает страх. Они хотят... раз уж они живут в Польше... указывать себя как поляков... с целью... я не знаю... ну чтобы никто им ничего плохого не сделал». (м., кашуб, 28 г., Гдыня)

Этот информант был не единственным, кто указал на поколенческий фактор. Именно старшая генерация испытывает наибольшие трудности с публичной декларацией кашубской идентичности и кашубского этнического происхождения.

228 Информант имеет в виду практику включения кашубов в Уо1кИ81е во время немецкой оккупации Польши (см. Главу 3)

Информант продолжает.

«Этот страх очень силен среди кашубов... страх, что дискриминация может вернуться». Подобная картина была зафиксирована нами и в Силезии.

«Часть пожилых силезцев, поколение семидесятилетних боится указывать силезскость [Быкове]. Они все еще помнят репрессии 1945-1952 годов, когда ты мог быть репрессирован из-за своей силезскости». (м., силезец, 54 г., Катовице)

Частые упоминания о дискриминации, ее описание как уже пережитой (и даже не раз), боязнь ее возвращения указывает на устойчивый травматический элемент в кашубской, силезской и русинской внутригрупповой исторической памяти. Даже молодое поколение активистов во время интервью часто эмоционально отсылало к болезненному опыту ассимиляции и реполонизации229, пережитой их семьями и родственниками в течении ХХ века.

«Если мы говорим об этом [Volkliste]... у людей просто не было другого выбора... Это было так тяжело. Это было как проклятие какое-то». (ж., кашубка, 36 л., Гданьск)

Фиксация подобных оценок и предположений была для нас вполне ожидаемой, поскольку феномен этнического комплекса не раз становился предметом обсуждения в специальной литературе. Эксперты по вопросу кашубского движения отмечают, что этнический комплекс стал результатом низкого социального престижа кашубской культуры и языка на протяжении многих десятилетий. Он продолжает играть важную роль среди старшего поколения и ныне.

Однако исследование позволяет предположить, что он начинает утрачивать свою силу для молодежи. Так, в ходе переписи населения Польши 2011 г. кашубскую идентичность задекларировал существенно больший процент молодых поколений, чем, например, силезскую. Возможно, данный факт во многом связан с признанием кашубов региональным языковым сообществом и внедрением кашубского языка и культуры в образовательные программы школ Поморского воеводства. Силезский язык не преподается ни на одной ступени системы образования в Польше.

Рассуждения информантов подкрепляют такое предположение.

«В какой-то момент стало даже модно быть кашубом». (м., кашуб, 52 г., Вейхерово)

Информанты отмечают ослабление этнического комплекса после частичного признания кашубского сообщества в 2005 г.

«Есть изменения в восприятии кашубами самих себя после 2005 года... Кашубы стали более открыты к признанию себя как кашубов. Произошли изменения в школе, сейчас кашубский преподается не как диалект... хотя... даже сегодня некоторые учителя до сих пор говорят, что это диалект». (м., кашуб, 25 л., Вейхерово)

229 Реполонизация — практика юридического подтверждения польского гражданства после войны.

Однако можно встретить и более скептические оценки:

«И младшее поколение... 30-40 летних... они тоже иногда не признаются. Они говорят, что их родители имеют кашубское происхождение, но сами они не кашубы... потому что они не говорят по-кашубски. То есть, у них есть определенное чувство кашубской идентичности... но они не хотят его декларировать». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

2) отсутствие устойчивой традиции декларации своей этничности как кашубской, силезской или русинской. Эта причина связана с тем фактом, что данные сообщества стали выделяться как отдельные этнические группы лишь в последние годы. Например, кашубы и силезцы - лишь с 2002 г. Многие люди продолжают по привычке называться поляками с отношениях с государством.

«Кашубско-Поморская ассоциация была плохо подготовлена к переписи. В 2002 году я учувствовал в агитационной кампании за декларацию кашубской этничности... многие люди были сильно удивлены и не понимали, о чем мы говорим». (м., кашуб, 35 л., Реда)

3) несовершенство техники, примененной во время переписи, влияние фигуры переписчика и целенаправленная политика государства на искажение результатов переписи.

«Это не была перепись. Это был какой-то опрос... Это просто не серьезно». (м., силезец, 61 г., Катовице)

Некоторые информанты сообщали, что они лично были свидетелями фальсификаций во время переписей. Согласно этим свидетельствам, порой переписчики сознательно записывали поляками людей, которые указывали иную этничность.

«В 2002 году я лично знал примеры... Мы даже потом подавали дело в суд... Я знаю гмины, где люди указывали кашубскую национальность и язык, а потом... кто-то, кто имел доступ к этим результатам... подправлял их... словно никаких таких людей там не было». (м., кашуб, 35 л., Реда)

Если же говорить об ожиданиях информантов относительно результатов следующей переписи, скорее их можно назвать оптимистическими. Большинство информантов высказало предположение, что следующая перепись покажет большее число кашубов и силезцев, что позволит говорить об усилении позиций кашубской и силезской этнической идентичности и успехе той работы, которую проводят активисты. Вместе с тем, некоторые информанты встревожены будущим своей этнической группы.

«Автор: Как Вы думаете... насколько сильно сегодня кашубы подвергаются ассимиляции?

Адом: Очень сильно. Это видно постоянно... Во-первых, это культурный вопрос. Каждый год наши традиции исчезают. Родители не говорят со своими детьми по-кашубски. Часто они даже исправляют их... указывают... «Не говори Уо", а только "Ча^'!» ["да" по-кашубски и польски, - автор]. Эта ассимиляция в польскую культуру сильно подкрепляется глобализацией. И эти процессы, к сожалению, необратимы». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

В литературе существует предположение, что признание кашубского в качестве регионального являлось определенным компромиссом между проявлявшими все более

консервативные взгляды членами комиссии по делам этнических и национальных меньшинств, которая работала над текстом закона, и представителями умеренного крыла кашубского движения, которые демонстрировали кашубско-польскую биэтническую идентичность. Тем не менее, сегодня кашубы обладают юридическим статусом «сообщество, употребляющее региональный язык», который предоставляет ряд культурных прав. Тема текущего политического статуса, особенностей его реализации и недостатков стала одной из существенных линий в ходе интервью с кашубскими активистами. Исследование выявило, что многие этнические активисты демонстрируют довольно критичную оценку статуса «региональное языковое сообщество». Особенно это касается активистов из организации Kaszëbskб Jednota.

«Я лично считаю, что кашубы - это, прежде всего, народ. Также я думаю, что этот закон, о котором мы говорим... ну... просто унизительный для кашубов. Я знаю множество ситуаций, когда какие-то люди пытаются получить грант на культурные акции... если они не связаны с языком, то им отказывают». (м., кашуб, 25 л., Вейхерово)

«Этот закон ведет к языковой протекции... но ведь язык - лишь часть нашей каждодневной ^жизни... Язык - лишь часть нашей этнической культуры. Кроме того.... так много кашубов, которые не могут говорить по-кашубски... и что с ними? Они оказываются вне закона?... Кашубы получили лишь языковые права, но они должны получить все права, как и все остальные этнические и национальные меньшинства». (м., кашуб, 35 л., Реда)

Интересно, что многие активисты, сравнивая возможности своей группы с другими этническими и национальными меньшинствами страны, чаще всего обращаются к немецкому сообществу. Возможно, это связанно с тем фактом, что еще недавно немцы были крупнейшим меньшинством Польши, а их положение считалось наиболее показательным.

«Например... если мы хотим издать книгу... Если мы возьмем немцев, они получат этот грант. Мы же можем лишь... [получить грант, - автор] на язык, но не на культуру... И этнические и национальные меньшинства могут получить [грант, - автор] в целом на культуру... не только на язык. Я считаю, что кашубы - это не только региональное языковое сообщество, а народ. Поэтому кашубы должны получить признание как этническое меньшинство». (м., кашуб, 25 л., Вейхерово)

В отличие от кашубов, силезцы не имеют никакого юридического признания. С момента принятия закона силезские активисты четырежды пытались (в 2007, 2010, 2012 и 2019 гг.) добиться включения силезского в список региональных языков Польши, однако безуспешно. Учитывая этот факт, нам было важно поговорить с активистами из обоих сообществ и выявить их представление о причинах такого различия.

«Автор: Почему кашубам удалось добиться такого ограниченного признания как сообщество, говорящее на региональном языке, а силезцам - нет?

Инф.: Тут есть ментальная причина... Кашубов мало... и кашубы живут на территориях, которые с экономической точки зрения мало что значат. Этот же регион, Силезия, был на протяжении более чем 50 лет сердцем польской индустрии. Частично это еще так и сегодня... хотя и не так сильно... Кашубы являются группой малозначительной... кроме

того, кашубы получили этот статус еще тогда, когда Польшей не управляли националисты». (м., силезец, 54 г., Катовице)

Интересно сравнить такие ответы с позицией кашубов, которые склонны видеть причину в более эффективной стратегии репрезентации сообщества и популяризации представлений о кашубском языке, как отдельном от польского, которая была реализована кашубской этнической элитой.

«Силезия всегда имела свою специфическую позицию по всем вопросам. Это связано с традицией их автономии... как экономической, так и культурной. В чем-то это даже сильнее нашей кашубской отличительности. С другой стороны, Силезия ближе связана с Германией, чем мы. Для меня кашубы, Силезия, украинцы и немцы - все мы один фронт...

...Кашубы были лучше представлены на политическом уровне... у нас есть свои парламентарии. Кроме того, были люди со значительным авторитетом, профессоры, которые уже многое сделали для признания раньше.. Которые не просто представляли нас, но также и внесли значительный вклад и в польскую культуру». (ж., кашубка, 46 л., Гданьск)

4.2. Артикуляция этничности, правовой статус меньшинства и особенности его достижения

4.2.1. Определяя сообщество: этнографическая группа versus народ

В разнообразной литературе, посвященной феномену кашубской и силезской этнической идентичности, мы можем встретить три подхода к описанию данных групп: польские субэтносы, немецкие субэтносы и отдельные народы.230 К 20-30 гг. ХХ века в польской этнографической школе сложилась довольно разработанной классификации этнических и этнографических групп в стране. Уже первое поколение систематизаторов (A. Fischer, J. Bystron, S. Poniatowski), стремясь вписать кашубов и силезцев в общие классификационные этнические системы Польши, указывали на их наибольшую специфичность и максимальную культурную отдаленность в сравнении с другими группами. Субэтнический или этнографический статус кашубов и силезцев продолжает утверждаться государством и сегодня. Подобное восприятие этих групп является наиболее важным контра-аргументом в дискуссии о признании их этническим меньшинством. Однако результаты полевого исследования позволяют заключить, что концепт субэтнической группы является неадекватным для описания этнической идентичности значительной части кашубских и силезских активистов. Многие из них считают себя представителями отдельных народов, которые имеют полное право претендовать на статус этнического меньшинства.

«Крештоф: Я определяю кашубов как народ.

Автор: Поддерживаете ли Вы законодательное признание кашубов в качестве этнического меньшинства?

Инф.: Я бы даже хотел включения кашубов в список национальных меньшинств. Такое

230 Obracht-Prondzynski C. Kaszubi dzisiaj. Kultura — j?zyk — tozsamosc. Gdansk: Instytut Kaszubski, 2007. С. 34

признание - это минимум». (м., кашуб, 48 л., Картузы)

«Для меня кашубы - это народ... и... и этническое меньшинство в Польше. Думаю, мы должны быть признаны как этническое меньшинство». (м., кашуб, 27л., Вейхерово)

«Да, я считаю русин отдельным четвертым восточнославянским народом. Русские, украинцы, белорусы и карпаторосы - разные... хоть и близкие восточнославянские народы». (ж., русинка, 39 л., Михаловце)

Но мы зафиксировали и другие мнения.

«Нет никакого смысла в этом [в законодательном признании как этническое меньшинство, - автор] Нас очень хорошо финансируют. Раньше было кое-какое давление, но... но сейчас... впервые в нашей истории мы получили столько денег. Мы получили денег даже больше, чем можем освоить». (м., кашуб, 52 г., Вейхерово)

Следует учесть, что данная позиция представлена информантом из Кашубско-Поморской Ассоциации, которая декларирует приверженность двойственной польско-кашубской этнической идентичности, и получает львиную долю финансовой поддержки со стороны государства. Этнические активисты демонстрируют довольно хорошее осознание как различий между этническим и национальным меньшинством в Польше, так и феноменом этнической и национально-политической идентичности.

«К сожалению, в польских школах не учат разнице между гражданским сознанием и национальностью... Приходит ребенок в школу... в его голове может сформироваться картина, что это все одно и то же... Отсюда растет боязнь нашего сепаратизма, что мы - националисты. Будто... мы хотим свое государство... Я вижу этот страх постоянно. Тут в Вейхерово или на наших встречах». (м., кашуб, 51 г., Вейхерово)

«Автор: Как Вы определяете, кто такие силезцы?

Инф: Пожалуй... этническое меньшинство... Если говорить откровенно, я бы предпочел национальное меньшинство... но наше законодательство так утверждает». (м., силезец, 54 г., Катовице)

Хотя многие активисты также употребляют термины «народ», «нация», когда описывают свое сообщество и желаемый правовой статус, они вынуждены апеллировать к статусу этническое меньшинство, как единственному, на который могут претендовать кашубы и силезцы. В этом мы можем увидеть определенное противоречие между самоощущением, практикой описания своей этнической идентичности и юридическим дискурсом, в который они вынуждены включиться.

Большая часть информантов, с которыми нам удалось встретиться, выразили убеждение, что кашубы и силезцы - это отдельные народы. Этот факт не следует воспринимать как отображающий пропорцию мнений всего кашубского или силезского сообщества, если мы в принципе можем говорить о некой позиции таких сообществ. Скорее, такой результат объясняется нашим исследовательским интересом в отношении групп, позиция которых хуже отображена в научной литературе. Разумеется, мы зафиксировали и другие мнения:

«Автор: Как вы определили бы, кто такие кашубы?

Инф.: Этническое меньшинство... которое имеет разные уровни идентичности... Это всегда зависит от контекста. Я скажу откровенно, если кашубов ущемляют... то я сразу же чувствую себя кашубкой». (ж., кашубка, 46 л., Гданьск)

Данный нарратив наглядно демонстрирует нам феномен мерцающей этнической идентичности (floating identity), которая актуализируется и переключается в зависимости от контекста. В принципе, каждая идентичность человека не является неким замершим феноменом, а постоянно подвергается осознанию, оценке и выражению. Информантка замечает, что ее этничность, как и степень солидаризации с этнической группой, напрямую зависит от статуса и положения последней. Далее информантка демонстрирует особое понимание концепта «народ», которое во многом влияет на то, как она определяет кашубов.

«Для меня концепция «народа» опасна... Это постоянно приводило людей к войне, это выделяет других, чужаков... это приводило к тому, что одни люди считали себя чем-то другим, чем-то лучшим. Все это ведет к вытеснению разнообразия, гомогенизации... Но язык надо развивать. Для меня очевидно, что это язык, а не диалект... потому что... потому что сообщество, которое говорит на нем так решило. А что говорит большинство... что ж... это уже дело самого этого большинства».

Признаем, что в ходе нашей работы информанты довольно часто пытались представить свою этничность как некий баланс между польской и некоей альтернативной (в нашем случае - кашубской, силезской и др.) составляющей, соотношение между которыми может меняться в зависимости от контекста и представленности «кашубскости»/«силезскости» в публичном пространстве. Так, другая информантка, отмечая рост заинтересованности кашубским языком и культурой в обществе, отметила:

«Я и полька, и кашубка одновременно... но, думаю, сейчас во мне кашубскости намного больше, чем пятнадцать лет назад». (ж., кашубка, 47л., Косцежина)

Здесь мы снова видим пример того, как информант замечает и признает, что его этническая идентичность - это подвижный и изменчивый феномен. В определенный момент полевой работы, встречая позицию информантов, которые считают себя отдельным от поляков народом, поляками с особым языком или «и тем, и другим одновременно», нам показалось, что, несмотря на разницу в субъективных взглядах на свое сообщество, перед информантами стоит общая проблема: как максимально адекватно описать поликультурность и полиязычность своих групп, столетиями проживавших в зоне польско-немецкого контакта. За обилием дефиниций, которыми обозначают кашубов и силдезцев: "этнографическая группа", "народ", "нация" и т.д., - кроются поиски того пространства, в которое можно было бы максимально адекватно «упаковать» культурную традицию и специфику своей группы.

«Вообще...Я боюсь слова «народ». Я боюсь, что это может вызвать трения в обществе. Я старюсь избегать таких дискуссий. Я и кашубка, и полька одновременно». (ж., кашубка, 33 г., Гданьск)

«Я представитель силезской этнической группы среди польской нации» (м., силезец, 62 г.,

Катовице)

Некоторые информанты в принципе выражали свое недовольство попытками государства определить номенклатуру этнических или национальных меньшинств в стране.

«Я не люблю, когда кашубов называют этнической группой или этнографической... Это меня немного бесит. Эт уже встраивает нас в рамки каких-то категорий... там... сельское... и так далее... Я не люблю такого позиционирования Кашуб - это человек кашубской национальности и точка.

Автор: Поддерживаете ли Вы признание кашубов как этническое меньшинство?

Инф.: Я вообще хотел бы, чтобы государство в это не вмешивалось... и не решало, кто мы такие. Это дело каждой группы. Не должно быть никаких грантов для меньшинств...Этническое меньшинство... Я не люблю такой дефиниции». (м., кашуб, 51 г., Вейхерово)

Интересно, что подобное смущение активистов можно зафиксировать не только в отношении терминов «этническое/национальное». Сам термин меньшинство также неоднозначно оценивается некоторыми информантами, вызывая у них неприятные чувства. В литературе, посвященной этнической идентичности кашубов и силезцев, встречается упоминание о том, что некоторые представители обоих сообществ с трудом примеряют на себя роль «меньшинства».

«Мы исторически тут жили. И мы, вообще-то, никогда не чувствовали себя как меньшинство... Это слово... Когда кто-то называет нас так, это звучит как что-то уничижительное...» (ж., кашубка, 36л., Гданьск)

4.2.2. Желаемый правовой статус: целеполагание активистов

Следует отметить, что хотя многие кашубские и силезские активисты довольно четко определяют недостатки текущего статуса сообщества, большинство из них демонстрирует слабое осознание тех потенциальных возможностей, которые могут быть достигнуты при помощи статуса «этническое меньшинство». Большинство активистов видят в таком статусе, прежде всего, символическое признание кашубов и силезцев как полноценных народов со стороны государства, демонстрацию уважения к сообществам.

«Это важно для нашего сознания. Это будет значить, что наш язык рассматривают как нормальный... Нам позволяют быть на равных с поляками в государстве.» (м., кашуб, 48 л., Картузы)

«Автор: Что такой статус может дать?

Инф.: Мой ответ будет тривиальным - хорошее самоощущение. Вот Вам нравится, когда вашу национальность где-то не признают?». (м., силезец, 61 г., Катовице)

«Я поддерживаю идею признания кашубов этническим меньшинством... Такой статус даст нам чувство собственного достоинства. Нас всех много лет трактовали как граждан второго сорта... как кого-то, кто хуже. Да мы уже в самих себе выработали такое чувство... будто мы в чем-то хуже. Например, родители часто не хотят, чтобы

их дети считали себя кашубами... Такой закон показал бы, что польское государство начало нас уважать.» (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

Последнюю цитату мы бы хотели проанализировать более подробно. Как утверждают теоретики КАД, власть предполагает контроль одной группы (членов группы) над другой (ее членами). Такой контроль может реализовываться прямо или опосредованно, то есть иметь отношение к действию или сознанию. Имеющая власть группа может ограничить свободу действия других групп, но может также влиять на способ их мышления. Здесь мы имеем дело с когнитивной властью, которая реализуется за счет убеждения, обмана, манипулирования и других стратегических способов изменения образа мышления других в собственных интересах. В центре внимания КАД должны быть дискурсивные стратегии, легитимирующие контроль или «натурализующие» существующий социальный порядок о особенно отношения неравенства.231 Как показывают многочисленные интервью, государство и властные элиты при помощи институтов школы и СМИ десятилетиями изображали этнических кашубов и силезцев в качестве неграмотных, сельских, отсталых жителей, единственный путь для которых - это интеграция в польскую культуру, а значит - постепенная и последовательная акцептация польской этнической и языковой идентичности. Наиболее эффективным инструментом для этого в руках государства по-прежнему остается школа, через которую проходят все информанты.

«Случалось, мне мама рассказывала, что кашубский язык отождествлялся с... деревенщиной, с необразованностью. Учителя ее часто исправляли: «Не говори так! Говори по-польски правильно! Не говори, как село». Это остается в людях... Люди сами начинали стесняться говорить по-кашубски». (ж., кашубка, 35 л., Гданьск)

Глубинные интервью предоставляют особенно богатый материал для анализа этнических и языковых иерархий в регионе во второй пол. ХХ в., а также престижа кашубской, силезской и русинской культур, языков и идентичностей в глазах государства и титульного большинства. Полевой материал показывает, как в ходе общения с поляками низкий социальный престиж постепенно прививался и перенимался местным населением. Вот пару ярких примеров из Силезии:

«Для меня силезский всегда был языком семьи, но не среды. Это важно. После войны силезский был языком, который власти очень негативно воспринимали. Будто на нем говорили худшие люди, необразованные из таких... низких сфер. И эта нагонка очень сильно отобразилась на сообществе. Многие люди старше меня до сих пор так считают, что это худший язык». (м., силезец, 41 г., Бытом)

«Я родилась в такой местности, где люди говорят по-силезски, понимаете? Знали немецкий язык. А как пришел 45-й год, я родилась в 43-м. И в 45 начинается ужасный шок... Это был шок... потому что поляки кривились, если слышали наш язык». (ж., силезка, 78 л., Ополе)

И как показывают интервью даже с молодыми информантами, такие предубеждения порой сохраняются и прививаются новым поколениям.

231 Fairclough N. Critical and descriptive goals in discource analysis / Journal of Pragmatics. 1985. - Nr. 9. - P. 743

«Наши школьные учителя говорили нам: «Не говорите по-кашубски в Гданьске. Иначе к вам отнесутся как к деревенщине». (м., кашуб, 25 л., Вейхерово)

Одной из основных функций доминирующего дискурса является создание такого консенсуса, который признает и легитимизирует доминирование. На мышление подчиненной группы можно повлиять таким образом, чтобы она приняла доминирование и начала действовать в интересах власть имущих по собственной доброй воле. В таком случае теоретики КАД часто говорят о гегемонии.232 Наши полевые материалы ярко демонстрирует успешность такой стратегии по легитимации доминирования, которое начинает утверждаться и воспроизводиться самими представителями недоминантных групп. Сюжет отстаивания кашубами и силезцами своей «польскости» не раз всплывал в интервью. Информанты могли по-разному его передавать — с иронией, непониманием или почтением, — однако очевидной становилась принципиальность этнонациональных классификаций для значительного числа членов сообщества. Описывая полоноцентричные настроения кашубов, одна информантка привела такой пример:

«Была такая ситуация... я видела, как одна очень важная официальная особа, приехав сюда, благодарила кашубов за то, что они захотели быть поляками. Это было встречено таким возмущением: «Как захотели? Мы всегда были поляками!» (ж., кашубка, 56 л., Гданьск)

Идеи гегемонии и консенсуса приводят к тому, что применение КАД не может быть прямолинейным. Когда недоминантная группа перенимает дискурс властной группы, многие формы доминирования оказываются совместно воспроизводимыми. В такой картине образ «жертвы» и «угнетателя» переплетаются, а граница между ними стирается. 233

Возвращаясь к вопросу о юридической признании, именно символический аспект занимает наиболее важное место в вопросе о признании кашубов и силезцев этническим меньшинством для большинства информантов.

«Автор: А что, как Вы думаете, такой статус может дать силезцам?

Инф.: В целом... Для меня... чувство, что государство не думает только о поляках... Что государство отнеслось ко мне с уважением. Что польское государство перестало мне говорить, что я являюсь чем-то другим, чем я себя чувствую. Я больше ничего и не ожидаю. Мне этого достаточно... Хотя я знаю, что многие силезские организации борются за эти деньги». (м., силезец, 54 г., Катовице)

«Мы, кашубы, любим, чтобы у нас все было на бумаге... Это было бы достижением, Это бы показало, что государство смотрит на нас... что нас уважают». (м., кашуб, 27 л., Вейхерово)

«Возможно, он [статус,- автор] покажет тем людям, которые говорят, что это неважно, что это не так... Это даст большую безопасность для языка, культуры». (ж., кашубка,

232 ван Дейк Тён Принципы критического анализа дискурса // Социолингвистика и социология языка. Т.2. / под ред. Н.Б. Вахтина. СПБ.: Издательство Европейского университета, 2012. - с. 445.

233 ван Дейк Тён Принципы критического анализа дискурса. - с. 446

35 л., Реда)

Чаще всего активисты видят в таком статусе возможность укрепить чувство этнической идентичности и вовлеченности в кашубское и силезское сообщество и культуру. Гораздо реже информанты прибегают к финансовой аргументации.

«Финансовый вопрос также очень важен. Министерство внутренних дел сможет финансировать акции, связанные с нашей культурой, а не только с языком... как сегодня». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

4.2.3. Этническое меньшинство: препятствия и стратегии достижения статуса

В ходе исследования мы стремились выявить оценку активистами возможных трудностей на пути достижения законодательного признания.

«Я думаю... это в значительной степени связано с позицией властей.... Они не уважают меньшинства. Департамент, который занимается делами меньшинств [парламентская комиссия по делам этнических и национальных меньшинств, - автор] с 2004 года нами не занимается... только церковные дела... все мероприятия посвящены только польской государственности, независимости». (м., кашуб, 25 л., Вейхерово)

«Польша боится любого сепаратизма... Это вечная проблема. Это возникало не сегодня. Это было и сто, и триста лет назад». (ж., силезка, 54 г., Катовице)

«Страх, прежде всего.... Польша боится сепаратизма. Нет никакого сепаратистского движения на Кашубах... но, несмотря на это... постоянно повторяется: «Не давайте им никаких прав. Сегодня они хотят права, а завтра... отделения и так далее». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

«Они [власти,- автор] боятся, что эта идентичность [силезская] усилиться и распространится. Это приведет к желанию отделения». (м., силезец, 42 г., Катовице)

Исследование показывает, что многие кашубские и силезские активисты действительно видят главную причину непризнания себя как этнического меньшинства в факте страха польского общества и опасения политической элиты из-за возможного сепаратизма и отделения регионов. В то же время, почти все информанты во время интервью стремились подчеркнуть беспочвенность таких опасений и то, что такое подозрение значительно затрудняет развитие кашубско-польского и силезско-польского диалога.

«Яскажу так: единственная вещь, которая способна подтолкнуть меня к сепаратизму... это то, что поляки обвиняют нас в сепаратизме. Кроме того, этот страх всех нас блокирует». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

«Этот страх является причиной отсутствия поддержки... и этот страх продолжается с конца войны. Словно... если мы признаем кашубов как что-то отдельное от поляков, это приведет к политической слабости, стабильности национальной ситуации... Страх, что государство распадется на маленькие группки. Я не думаю, что такое признание [кашубов как этнического меньшинства, - автор] будет простым. (м., кашуб, 27л., Вейхерово)

Примечательно, что субъективные ощущения этнических активистов, выявленные в ходе

полевой работы, ярко подтверждают ту оценку национализма меньшинств со стороны государства и гражданского общества, которую фиксирует в Центрально-Восточной Европе канадский политолог Уилл Кимлика. Ученый утверждает, что претензии на культурную и этническую специфику воспринимаются доминирующим большинством как проявление нелояльности к государству в целом, а проекты территориальных или культурных автономий этнических меньшинств как несовместимые с идеей стабильного и сильного государства234. При этом, лишь два информанта (оба в Силезии) серьезно рассматривают возможность создания собственного силезского государства, которое было бы абсолютно независимым от Польши. Однако сам способ обсуждения такой возможности значительно различается. Если один информант выражает реальное желание достижения независимого силезского государства, что было бы логическим результатом исторического развития силезского народа:

«Автор: Что для Вас значит «быть силезцем»?

Инф.: Это значит быть отдельным народом... как и другие без государственные народы в Европе: баски, каталонцы, шотландцы, фризы...» . (м., силезец, 46 л., Катовице)

То другой информант воспринимает такую идею, скорее, как инструмент для манипуляции на пути к достижению больших культурных прав для Силезии.

«Автор: Как Вы полагаете... какие стратегии, действия силезских организаций могут помочь достичь статуса этническое меньшинство?

Инф.: Я все более и более склоняюсь к теории, что... требование собственного силезского государства. Наблюдение за разными автономиями в Европе учит меня, что этническое признание достигается теми, кто всегда требует большего... что... желание создать собственное государство ведет к тому факту, что государство начинает уступать. Это уже доказано шотландцами, басками и так далее... Я склоняюсь больше и больше.... что только очень радикальные требования могут спровоцировать такую реакцию». (м., силезец, 54 г., Катовице)

Мы спрашивали активистов о возможных стратегиях, которые, по их мнению, могут помочь в достижении статуса этническое меньшинство, также в ходе других интервью.

«Мы должны объединиться. Мы не должны быть разбитыми, а работать над объединением в одну группу... Это принесет нам очень многое. Очень важно, что хорошая атмосфера была создана кашубскими политиками. Послы, сенаторы могут сделать очень многое... но им необходимо больше смелости». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

Уже в этой короткой цитате имплицитно описывается две потенциальные стратегии: объединение всех кашубов в рамках единой представительской организации и политическое представительство сообщества на государственном уровне. Если во втором случае уже достигнуты значительные результаты - информант ссылается на опыт кашубской коалиции в парламенте (группы депутатов кашубского происхождения ил симпатиков кашубско-поморского регионального движения в разных каденциях). Данная

234 Кимлика У. Федерализм и сецессия: Восток и Запад // Ab imperio, 2000. - № 3-4. - с. 274.

коалиция призвана следить за соблюдением интересов кашубов как регионального языкового сообщества во время принятия законов и бюджета. То первая стратегия пока еще далека от реализации. Как позволяют заключить результаты интервью кашубских активистов, члены наиболее активных организаций: 2КР и Ю, - порой резко критикуют деятельность друг друга.

Так, члены Kaszëbskб Jednota недовольны утрированной лояльностью оппонентов к власти, фольклорным уклоном и декларацией двойственной кашубско-польской идентичности.

«Кашубско-Поморская ассоциация - это организация... скорее фольклористическая. Их главная цель - показать кашубские песни, костюмы... и на этом все заканчивается». (м., кашуб, 48 л., Картузы)

«Кашубско-Поморская ассоциация - это сильная организация, с традицией... хорошо организованная. Но она подает мощный сигнал: мы немножко другие, но вообще-то мы поляки. Мы говорим чуть-чуть иначе, у нас есть кое-какая культура... Но ни в коем случае не бойтесь нас. Мы ничего плохого не сделаем». (м., кашуб, 51 л., Вейхерово)

«Главная слабость 2КР - это ее политизация. Они боятся сделать что-то, что бы не понравилось политикам. Во время одного конгресса был президент Анджей Дуда... Это, конечно, хорошо, что такие политики посещают нас.... но... как по мне, так сильно подчеркивалось... что это не кашубский конгресс, а политический. Там нет никакой инициативы для молодежи. Там полно стариков, которые не хотят позволить молодежи что-то сделать». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

Члены же 2КР напротив, убеждены, что именно их организация, как самая крупная и старая, может адекватно представлять позицию сообщества.

«Kaszëbskд Jednota объединяет людей, которые заявляют о кашубской национальности. У них несколько иной взгляд на идентичность, но... Ассоциация показывает позицию всего сообщества... Мы не говорим о кашубской национальности, но скорее о сообществе... сообществе, которое говорит на региональном языке... Мы стараемся избегать слова «нация»». (м., кашуб, 52 г., Вейхерово)

Нам также было интересно выявить субъективные представления активистов кашубского и силезского движения о популярности идей признания этническим меньшинством среди сообщества, которое они стремятся представлять.

«Автор: Как Вы думаете... поддерживает ли большинство кашубов признание сообщества как этнического меньшинства?

Инф.: Я думаю, нет... Нет даже понимания того, какие права у нас есть. Люди не интересуются этим. Думаю, если мы спросим... многие люди даже не поймут о чем речь. Но если мы говорим о сознательных кашубах.. Где-то около половины из них хотят такого статуса». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

«Автор: Поддерживает ли большинство кашубов утверждение такого статуса? Инф.: Большинство кашубов, которые декларируют себя как кашубы - да. Но те, кто

ассимилированы... Я думаю, что они могли бы быть даже шокированы этим.

Автор: А кто, по вашему мнению, является ассимилированным кашубом?

Инф.: Кашуб... который говорит, что он происходит из Кашубии... что его предки говорили по-кашубски, что он частично кашуб, частично поляк, например» (м., кашуб, 27 л., Вейхерово)

«Автор: Как много людей, которые называют себя силезцами во время переписи, поддерживают достижения статуса этническое меньшинство?

Инф.: Я думаю, что большинство». (м., силезец, 54 г., Катовице)

Заключение к главе:

Материалы, изложенные в главе, убедительно показывают, что специфический этнический дискурс, продуцируемый и распространяемый активистами, является важным источником для анализа как этнической идентичности членов (суб)этнических групп, так и общей трансформации системы межэтнических отношений в регионе Центрально-Восточной Европы последних десятилетий. Данные полевой работы и результаты переписей показывают, что значительная часть таких сообществ сегодня считает себя представителями отдельных безгосударственных народов. Отсутствие правового признания в виде этнического, национального или языкового меньшинства преподносится такими активистами как проявление подавления и подчиненности своих сообществ другими доминирующим этническим группам стран проживания. В контексте политики идентичности этноориентированный дискурс активистов, а также их рассуждения о желаемом правовом статусе для своих сообществ является мощным инструментом для выстраивания новых и переопределения старых социальных границ, а также конструирования групповой солидарности на основе представлений о виктимизации и угнетенности своих сообществ, культур и языков.

Глава 5. Политика идентичности: стратегии этнических активистов и

реакция государства 5.1. Быть этническим «другим» в современной ЦВЕ: оценка позиции государства

Почти все кашубские и силезские активисты, принявшие участие в исследовании, продемонстрировали высокий уровень обеспокоенности недостаточным вниманием со стороны государства. Вне зависимости от идеологической позиции и взглядов на необходимость статуса этническое меньшинство, информанты жаловались на слабую репрезентацию сообществ, их этнических движений и этнической культуры в политическом, научном и публичном дискурсе Польши.

Многие активисты делились опытом негативного, порой даже агрессивного, восприятия своего кашубского/силезского происхождения и особенностей культуры со стороны поляков. Однако степень болезненности подобного опыта значительно разнится среди информантов. Мы можем выделить несколько наиболее часто фиксируемых его форм. Среди них будут многочисленные этнические стереотипы

«Меня в детстве постоянно обзывали... Другие дети называли меня черной кашубкой. Считалось, что у нас черные неба». (ж., кашубка, 46 л., Гданьск)

Уничижительное описание кашубского и силезского сообществ как сельских групп, неграмотных, не способных создать какой-либо ценный культурный продукт.

«Я помню свою школу... Это был урок польского языка, нам что-то рассказывали о диалектах. Учительница говорила о мазурском, кашубском диалекте... о других. И тут я спрашиваю ее: «А как же наш говор [gwara] ?». И тогда учительница ответила, что раньше был такой диалект... силезский... но только в селах, и только неграмотные люди говорили на нем. Мне это было так обидно... Ведь на этом языке я говорил со своей бабушкой и дедушкой...» (м., силезец, 61 г., Катовице)

Выше мы уже отметили, что в терминологии КАД именно школа является тем инструментом и площадкой, где символически воспроизводится доминирование. Посредством интервью мы видим, как специфические дискурсивные структуры, внедряемые институтом государственно школы, определяют специфические ментальные процессы и усиливают формирование специфических социальных репрезентаций. Дискурсивные стратегии напрямую влияют на структуры социального сознания.235 Осознав в школе «неправильность» своего языка информанты оказывались инфицированы комплексом этнической неполноценности.

«В хлеве со свиньей можно было говорить по-кашубски... а чтобы ученый человек... этого себе невозможно было представить». (м., кашуб, 36 л., Реда)

«Во времена коммуны нам жилось нелегко... все было так политически направлено против кашубов, в школах наказывали за разговор по-кашубски, что в нас даже выработалось

235 ван Дейк Тён Принципы критического анализа дискурса // Социолингвистика и социология языка. Т.2. / под ред. Н.Б. Вахтина. СПБ.: Издательство Европейского университета, 2012. - с. 451-452.

такое... будто это что-то худшее... [презрительно морща лицо]: «Эээ, кашуб, он говорит по-кашубски»». (м., кашуб, 61 г., Ястарня)

В то же время, лишь некоторые информанты были готовы поделиться опытом негативного восприятия со стороны этнических поляков, обращенного к ним лично:

«Частоя вижу, как поляки пишут о нас грязные вещи в интернете. Существует столько стереотипов, будто мы, кашубы, только пьем и воруем... Несколько раз я сталкивался с вербальной агрессией. Например... Я шел по улице и говорил по-кашубски по телефону... и сталкивался с агрессией... не один раз мне кто-то говорил: «Если ты живешь в Польше, говори по-польски, или уезжай». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

Один информант высказал твердое убеждение, что его этнический активизм и убежденность в том, что кашубы - отдельный народ, стали причиной многочисленных конфликтов на рабочем месте и последующего увольнения. Более половины информантов (из разных организаций) заявили, что они ощущают снижение толерантного отношения к представителям этнических и национальных меньшинств в польском обществе.

«Национализм очень быстро развивается в Польше... и я отмечу - в худшую сторону. Поляки становятся. они всегда были чуточку националистами, но с недавних пор эти взгляды поляков радикализировались. Я вижу это... У нас тут есть такие футболки, с надписью «Я силезской национальности». Они тут раскупались тысячами людей, как сувениры. Сейчас люди боятся их носить... боятся выходить на улицу с надписью «Я силезской национальности». К тебе может подойти пара молодых людей... футболисты там, или кто... не знаю... и они могут ударить тебя по морде за такую футболку... Несколько лет назад такое невозможно было представить.Я вижу процесс радикализации настроений среди поляков». (м., силезец, 54 г., Катовице)

«Нас упрекают... Поляки нас совсем не понимают... Польская националистическая наррация в польских медиа вовсе не репрезентирует то, что мы хотим... но только их представление о наших нуждах... Когда один польский публицист заявляет о том, чего силезцы хотят... так он несет такой бред... Но все они вещают с телевизоров на миллионы и очень редко спрашивают настоящих представителей Силезии. У нас просто нет сил, чтобы сказать полякам, чего мы действительно хотим». (м., силезец, 42 г., Катовице)

Многие информанты в ходе общения постоянно обращались к традиции недостаточного уважения со стороны польского государства в отношении этнических и культурных меньшинств. Порой такие мысли могли развиваться в долгие нарративы.

«Вы знаете... Я не специалист по польской национальной душе... Мне эта душа не очень нравится... та душа, которую я вижу. Она основана на так называебмых идеях Романтизма... она сегодня звучит во время маршей на наших улицах. Все это основано на презрительном отношении к личности, непринятию мигрантов, меньшинств. Поляки должны бросить считать себя избранным народом. Действительно... разве это показатель слабости для них, если они признают существование одного миллиона силезцев? Я не понимаю причины всего этого. Для меня это все проявление какого-то высокомерия, снобизма... Если ты отрицаешь польскость, то тогда в глазах поляков ты

вообще отказываешься от цивилизации или культуры...» (м., силезец, 61 г., Катовице)

«Поляки - жуткие националисты... Поляки всегда стремились переделать все этнические меньшинства на своей территории в поляков.... Они просто не могут поверить, что есть этническая группа, которая не чувствует себя поляками. Как правило, самый частый ответ поляков в такой ситуации: «Если ты не любишь Польшу, то убирайся в Германию». И мне приходится объяснять, что я не чувствую себя поляком, но я еще больше не чувствую себя немцем...

Они нас так классифицируют... будто силезскость - это закамуфлированная немецкая опция... Это как будто, если ты не поляк, то ты немец... Поляки никогда не признавали существование силезской нации». (м., силезец, 54 г., Катовице)

Отождествление «силезскости» или «кашубскости» с потенциальной государственной нелояльностью или предательством является, возможно, наиболее радикальным примером реализации легитимации или оправдания доминирования. Ограничение в правах как превентивная стратегия борьбы с возможным сепаратизмом уже ранее встречалось в наших цитатах (см. инф. на стр. 107: «Не давайте им никаких прав. Сегодня они хотят права, а завтра отделения...»). Другой стратегией воспроизводства доминирования является отрицание: нет никакого доминирования, все люди в обществе равны и имеют равный доступ к ресурсам, в том числе символическим.236 С логикой таких взглядов мы также уже познакомились (см. инф. на стр. 102 «Нет никакого смысла в признании. Нас хорошо финансируют...»).

Близкая картина была нами зафиксирована и среди русин Закарпатской Украины. В ходе интервью информанты часто описывали ощущение культурной границы между своим сообществом и этническим большинством. Актуализация такой границы происходила во время контакта с государственными институтами: школа, армия, полиция, - либо выезд за пределы родного региона. Осознание своей «инаковости» могло носить травматический характер для информантов и выступало мощным импульсом в кристаллизации их современной этно-национальной идентичности.

«Условно лет до 18 я не выезжал за пределы области абсолютно. Первый раз за пределы области я выехал в армию [...] нас там было несколько человек, я понял, что нас там не понимают. Нас называют мадяры237, хотя мы не мадяры, а нас просто на Украине все называли мадяры... И тогда я начал задумываться, ведь украинцы из других областей, из сел, они по-украински говорили не так, как я». (м., русин, 43 г., Мукачево)

Тесная связь между феноменом этничности и идеей государственной лояльности является отличительной чертой национализма в регионе Центрально-Восточной Европы. Существует значительный объем литературы, посвященной данному вопросу. Все государства региона воспринимают себя как национальные и одинаково болезненно реагируют на мобилизацию среди своих этнокультурных меньшинств. В регионе, где чуть более века назад были полиэтнические империи и десятки малых безгосударственных народов, стабильность национального государства в его современных границах сегодня

236 ван Дейк Тён Принципы критического анализа дискурса. - с. 458.

237 Малярами в Закарпатье называют венгров (от венг. magyar - венгр).

считается одной из наиважнейших ценностей. Открытие дискуссии о роли этничности в национальных движениях Центральной Европы, вероятно, принадлежит уже одному из первых классиков теории национализма. Ганс Кон, предложивший разделение национализма на восточный и западный типы, утверждал, что повышенная «этнизированность» национальных движений в восточноевропейском регионе, связана с гораздо более поздним развитием тут капиталистических отношений и индустриализации238. Другую версию предложил Мирослав Хрох, согласно которому, лидеры, возглавившие национальные движения в Центрально-Восточной Европе, были преимущественно представителями политически недоминантных этнических групп. В силу самого безгосударственного статуса группы, которую они представляли, у этой новой элиты отсутствовал сколько-нибудь значительный опыт политического участия. Именно этническая риторика представлялась им наиболее эффективной для легитимации своих

239

идей и вхождения в политику239.

5.2. Изобретая то, что уже есть: конструирование национальной идентичности среди этнических активистов

Переживая давление со стороны национальных притязаний этнического большинства, многие кашубские, силезские и русинские активисты стремятся оспорить восприятие своих сообществ как этнографических групп. Так, кашубы и силезцы в интервью неоднократно критиковали примордиальный характер полоноцентричного национального нарратива, пропагандируемого политической элитой, СМИ и школой:

«На это все накладывается агрессивно-примордиалистическая теория народа... Подозреваю, что в Польше она, по сравнению с западным миром, особенно интенсивная, тогда как Запад от нее отходит... Она просто политически неправильная. Особенно в эпоху мультикультурализма. И эта интенсивно пропагандируемая... не только государством, но и костелом... примордиалистическая концепция народа... она позволяет признать верхнесилезцев поляками». (м., силезец, 49 л., Катовице)

Однако создается впечатление, что подобный запрос на «переопределение», активистам нужен лишь для того, чтобы произвести деконструкцию привычного в обществе понятия народа, раскачать утвердившуюся и насаждаемую риторику о извечной «польскости» сообществ пограничья. При этом в своем собственном нарративе, направленном к представителям своих сообществ, активисты вынуждены придерживаться точно той же логики, которую критикуют, если она исходит от оппонентов. Эссенциалистское представление об извечной «кашубскости» и «силезскости» должно выполнить легитимирующую роль и оправдать запросы активистов и национальных агитаторов:

«Мы - народ, а значит имеем все то, что определяет народ. По моему убеждению, это общее происхождение, общая судьба и общие... общие цели на будущее . И, по-моему, у нас все это есть. у нас своя история, раньше у нас были свои государства, свои князья, которые правили этими землями. У нас есть своя общая ситуация, свой язык, который... за который боремся в данный момент, и у нас свои планы на будущее, то есть... мы хотим,

238 Kohn H. Nationalism. Its meaning and history. Princeton: Krieger Publishing Company, 1955. - р. 30.

239 Хрох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе. Андерсон Б. (ред.) Нации и национализм. М.: Праксис, 2012. - с. 138.

чтобы этот язык сохранялся и чтобы нам была возвращена наша субъектность, определенное чувство достоинства. Поэтому мы - народ». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

Уже в одной этой цитате кроется несколько ключевых моментов. Во-первых, информант пытается найти «объективные» критерии того, что кашубы могут называться народом. Активисту кажется недостаточным отсылка к кашубам как к только лишь «ощущаемому» сообществу («своя общая ситуация», «свои планы на будущее»). Воображенное сообщество240 должно прослеживаться из глубины веков. Поэтому информант вынужден прибегать к манипуляции того, что Смит называл культурными ресурсами национальной идентичности241. Миф об общем происхождении, родине и уникальной этноистории («свои государства, свои князья, которые правили этими землями») должен доказать право кашубов называться народом. Кроме того, данный нарратив информанта ярко иллюстрирует идею «каталога обязательных черт нации», о котором пишет Леокадия Дробижева. Под этим подразумевается круг идей относительно того, из каких элементов состоит подлинная нация, какие составляющие необходимы для того, чтобы сформировалась национальная культура с единым, разделяемым всеми ее членами символическим ядром (общий язык, общее прошлое и общая судьба, национальный характер и ментальность, национальный ландшафт, галерея национальных легенд, героев и

242

жертв.242

Анализируя национальный дискурс активистов, следует признать, что особенно удачной у них получается эксплуатация концепта жертвенности и судьбы243. Сознательная виктимизация своего сообщества выливается в конструирование идеала коллективной жертвы.

««Быть кашубом - это значит быть человеком, который принадлежит к народу, который каким-то чудом сохранился... ведь у нас была такая трудная ситуация.... Мы очень быстро утратили собственное государство.». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

Интересно отметить, что активисты из организаций, не поддерживающих законодательное признание в качестве этнического меньшинства, гораздо чаще ссылались именно на субъективное самоощущение.

«У нас нет чувства кашубской национальности. И несмотря на то, что мы говорим-по кашубски, что это чувство кашубской идентичности очень сильно для меня, мы все равно - поляки. Я не чувствую, чтобы это было моей национальностью. Я не чувствую, чтобы мы были отдельным народом. Мне всегда говорили, что я полька...» (ж., кашубка, 37л., Гданьск)

Во-вторых, в дискурсе активистов последовательно выступает идея «субъектности», которая воспринимается как потерянная или отнятая. Встраивание субъектности в один ряд с чувством собственного достоинства еще раз показывает, что одним из проявлений такой субъектности является возможность сообществ самостоятельно определять свою

240 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. с. 27-30.

241 Смгг Е. Культурш основи нацш... с. 65.

242 Дробижева Л.М. Ценности и символы национального самосознания в условиях меняющегося общества. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1994. - с. 28.

243 Смгт Е. Культурш основи нацш... с. 72.

национальность («речь Другого»244), даже если это идет в разрез с научными классификациями и основанными на них категориями политической элиты.

«Я хочу быть равноправным гражданином. Если мне запрещают свободно определять свою этничность, то тогда я - гражданин второй категории. И в это в лучшем случае, если не третьей... Мои конституционные права не соблюдаются. Это записано в Конституции, право самому определять свою идентичность». (м., силезец, 61 г., Катовице)

5.2.1. Проведение и переопределение символических границ

Пересмотр прежних этнонациональных канонов и легитимация новых этнических идентичностей можно рассматривать как важную часть конструирования социальных границ. Проведение и поддержка символических границ тесно связана с политикой идентичности, представляющей собой, по определению Малиновой, деятельность политических акторов, направленную на достижение социальным сообществом чувства целостности и тождественности.245 Прежде всего, речь идет о создании, поддержке и корректировке границ между «своими» и «чужими». Наше внимание к попыткам этнических активистов повлиять на проведение социальных границ связано с двумя факторами. Во-первых, символические границы, как и дебаты о способах их проведения, отражают различные способы интерпретации социальной реальности и борьбу за политическое доминирование в публичном пространстве.246 Во-вторых, модернистское восприятие национализма, на которое мы опираемся в данном исследовании, исходит из представления о конечности и ограниченности каждой нации. Как писал Андерсон, какой был большой по численности не была нация, у ее членов всегда будет представление о той черте, за которой начинается другая нация.247 Следовательно, граница, разделяющая нацию на «своих» и «чужих» это ключевой и незыблемый элемент данного типа общества.

Проведение таких границ, корректировка и установление их иерархии становится предметом острого соперничества. Часто для того, чтобы укрепить одни символические границы, необходимо ослабить альтернативные. Важным инструментом переопределения символических границ является социальная категоризация, под которой мы будем понимать упорядочивание социального окружения путем распределения социальных объектов по категориям.248 Дискурс активистов показывает, как представители (суб)этнических движений стараются оспорить прежние, поддерживаемые политической и научной элитой, этнонациональные категории, и предлагают новые национальные классификации. Предыдущие материалы интервью помогли нам убедиться, что для оправдания своих убеждений и закрепления новых символических границ активисты чаще

244 Гая^ Ч. С. Чи може шдпорядковане промовляти? // Антолопя свггово! лггературно -критично! думки ХХ ст. / ред. М. Зубрицька. - Львiв: Лггопис, 1996. - с. 541.

245 Малинова О.Ю. Конструирование макрополитической идентичности в постсоветской России: символическая политика в трансформирующейся публичной сфере // ПОЛИТЭКС. - СПб., 2010. - № 1. - с. 6.

246 Малинова О.Ю. Политическое использование прошлого как инструмент символической политики: эволюция дискурса властвующей элиты в постсоветской России // ПОЛИТЭКС. - СПб., 2012. - Т. 8, № 4. - с. 180.

247 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. - с. 30.

248 Jenkins R. Categorization: Identity, social process and epistemology // Current sociology, 2000. - Vol. 48, N. 3. -р. 12.

прибегают к эссенциалистской риторике (в терминологии Бурдье - «натурализации естественных границ»249): «Мы - народ, а значит имеем все то, что определяет народ. По моему убеждению, это общее происхождение, общая судьба и общие... общие цели на будущее» (а также «свои князья, государства, язык» и т.д.)

Но если в условиях культурной ассимиляции и языкового сдвига информантам становится сложнее опираться на «объективные» культурные маркеры, приписываемые своей группе, активисты с равным успехом могут применять крайне конструктивистскую риторику.

«Я думаю, чем старше, тем более странной будет эта этничность. Молодые люди, говорящие... которые отождествляют себя с Силезией, говорящие, что они силезцы по национальности... они уже не говорят по-силезски, могут только по-польски и по-английски... но при этом декларируют национальность. В действительности, они от поляков уже ничем не отличаются... говорят на том же языке, разделяют те же культурные черты, но сохраняют ощущение отличительности... мое поколение еще сохраняет эту разницу... хотя бы языковую». (м., силезец, 54 г., Катовице)

Все это позволяет нам глубже понять конструктивистскую природу этнонациональных символических границ. Последняя цитата показывает, что символическая граница может не только отражать культурное и социальное разнообразие, но и формировать его. Как указывает Рябов, отражая объективную дискретность социального бытия, границы в то же время выступают социальным конструктом. В процессе проведения границ объективные различия не только фиксируются, но и акцентируются. 250

Рефлексию информантов по поводу проведения символических границ и новых этнических категоризаций особенно интересно проследить на примере кашубов, признанных языковым региональным сообществом. Несмотря на всю важность языка как элемента этнической саморепрезентации кашубов, можно констатировать, что в дискурсе некоторых активистов происходит заметный дрейф от представлений, что именно язык - признак «истинного кашуба». Смирение с фактом утраты родного языка побуждает некоторых из них задуматься о том, что еще нас объединяет, кроме языка? Что может прийти на замену языку, если он окончательно исчезнет?

«Кашубы - это не только язык. Более того, я думаю, что чем дальше, чем больше времени будет проходить... и мы, кашубы, будем решать, что нас объединяет, может так оказаться, что язык не является аж так важным». (ж., кашубка, 31 г., Гданьск)

Кажется, мы наблюдаем то, что на примере каджунов в Луизиане Сильви Дюбуа и Маган Мелансон назвали переходом между разными типами концептуализации этнической группы: от речевой общности к культурной. Для культурной общности владение родным языком еще воспринимается как желательное, но уже не является обязательным. 251

249 Бурдье П. Физическое и социальное пространства // Бурдье П. Социология социального пространства. -СПб.: Алетейя; М.: Ин-т экспериментальной социологии, 2007. - с. 50.

250 Рябов О.В. Политика идентичности и символические границы // Символическая политика. Сб. науч. тр. / Под ред. О.Ю. Малиновой. М.: РАН.ИНИОН, 2017. - Вып. 5. - с. 44.

251 Дюбуа С., Мелансон М. Каджун умер - да здравствует каджун: переход от языковой общности к культурной // Социолингвистика и социология языка. Т.1. / под ред. Н.Б. Вахтина. СПБ.: Издательство Европейского университета, 2012. - с. 486.

При проведении и утверждении символических границ субъекты политики идентичности могут использовать различные дискурсивные и недискурсивные стратегии. В англоязычной литературе в последние годы появился термин «boundary work» - работа по изменению границ. Одним из таких инструментов становится «нейминг», введение определенных названий для территорий и социальных групп.252 В ходе полевой работы мы постоянно сталкивались с многочисленными этнонимами и топонимами, которые изобретают информанты для разграничения этнических групп своего региона. Однажды мы нечаянно спровоцировали острую дискуссию среди активистов, употребляя географические термины, общепринятые в Польше:

«Никогда не говори верхнесилезцу «Опольщизна». Это польское деление. Есть Только Верхняя Силезия. Хочешь уточнить - говори «Опольская Силезия». (м., силезец, 63 г., Рыбник)

Информант был явно обижен, что, опираясь на административное деление страны, мы преподносим Опольское воеводство как некую отдельную от всей остальной Силезии географическую область. Несмотря на последовательную эссенциалистскую риторику, активисты в своем нарративе также косвенно признают изменчивость и эластичную природу национальной идентичности членов своих групп.

"Являемся ли мы народом? Потому что... мы идем в этом направлении... Наверное, еще нет... но это не означает, что этот народ не сможет сформироваться в будущем". (м., силезец, 59 л., Катовице)

Даже свою собственную этническую или национальную идентичности они могут пытаться изобразить как некий баланс, в котором может меняться соотношение между разными частями.

«Я и полька, и кашубка одновременно... но, думаю, сейчас во мне кашубскости намного больше, чем пятнадцать лет назад». (ж., кашубка, 46 л., Косцежина)

Политика идентичности обычно одновременно включает несколько направлений: создание позитивной идентичности (производство образа «своих» и чувства принадлежности к сообществу); ослабление внутренних символических границ и укрепление внешних границ, путем конструирования образа «другого».253 Каким же образом предпринимаются попытки сконструировать и укрепить среди своих сообществ чувство национальной отличительности? Полевая работа позволяет выделить несколько ключевых стратегий в направлении такой этнополитической мобилизации. Ранее мы уже упоминали кодификацию литературных языков для своих сообществ, которая освящалась в главе 2, а также специфику декларации кашубской, силезской и русинской «национальности» в ходе переписей (параграф 1 данной главы). Как показывают интервью, многие активисты быстро включились в агитационные кампании по указанию кашубской и силезской идентичности уже в 2002 г., когда впервые появилась такая возможность.

252 Paasi A. Europe as a social process and discourse considerations of place, boundaries and identity // European urban and regional studies. - London, 2001. - Vol. 8, N. 1. - р. 17.

253 Рябов О.В. Политика идентичности и символические границы. - c. 43.

«Во время переписи я была в раде гмины... И как депутат, я решила немного накрутить атмосферу, чтобы... кашубы могли открыто... заполнять формуляры... чтобы не забыла указать, что они кашубы, если они так себя ощущают. Так что я немножко акцентировала внимание. Подготовила плакаты, развела их... Лично поговорила с женщинами, которые должны были проводить эту перепись, чтобы они говорили о такой опции, что можно указать кашубскую национальность и язык, чтобы не было, как в прошлой переписи... когда люди стеснялись, или не знали, как сделать. Я хотела сделать так, чтобы это было возможным». (ж., кашубка, 43 г., Дземяны)

Согласно известной Андерсоновской триаде «перепись-карта-музей», именно эти три властные институты служили тем инструментом, при помощи которого метрополия воображала свою периферию.254 Изучение кашубского, силезского и русинского активизма показывает, что роль переписи населения в национальном конструировании намного глубже и насыщеннее. Так, перепись может служить и инструментом, при помощи которого сама периферия заявляет о себе, при чем как метрополии, так и себе. Ниже мы рассмотрим еще некоторые стратегии утверждения и поддержки новых этнонациональных границ, используемых нашими информантами.

5.2.2. Изобретение новых традиций

Удивительным образом эссенциалистский дискурс информантов сочетается с откровенной конструктивистской практикой. Поэтому исследование презентации этничности было бы неполным, если бы мы ограничились исключительно дискурсивными стратегиями самоописания, которыми пользуются активисты в ходе интервью со мной, общения в активистской и неактивистской этнической среде или своих разрозненных публикациях и выступлениях. Результаты полевой работы позволяют также обратиться к перформативным практикам презентации собственной этничности, которые также содержат дискурсивный элемент, но при этом формируют некую более обширную область, где символически демонстрируется и манифестируется принадлежность к этническому сообществу и принципы проведения его границ, а также наглядно воплощается желаемый образ группы.

Наш интерес к перформативным практикам «воплощения этнического» был обусловлен желанием проследить, как активисты, столь ярко описывающие «воображаемое сообщество» кашубов, силезцев и русин в интервью со мной и частных беседах друг с другом, пытаются при помощи своего поведения, материальных и нематериальных символов сделать его «видимым», «осязаемым», «наблюдаемым». Одним из наиболее очевидных способов «воплотить» этничность является конструирование и воспроизведение традиций. Термин «изобретенная традиции» был разработан Эриком Хобсбаумом для обозначения совокупности общественных практик ритуального и символического характера, целью которых является внедрение определенных ценностей и норм поведения

255

посредством постоянного повторения.255

В данном подразделе на примере крупнейшей кашубской этнической организации ZKP мы проследим участие активистов в символической политике, а также роль изобретенных традиций в конструировании групповой солидарности. Данная организация

254 Андерсон Б. Воображаемые сообщества, с. 181

255 Hobsbawm E., Ranger T. The Invention of Tradition. New York: Cambridge University Press, 2012. - p.1.

последовательно реализует «этнизацию» сообщества, стремясь определять и пропагандировать совершенно конкретный канон кашубской этнической идентичности, основанной на концепции регионального языка. Наиболее заметно эта деятельность 2КР проявляется во время самой крупной ежегодной акции организации - Всемирного съезда кашубов, который проходит летом. Несмотря на название, фактически съезд представляет собой ежегодное собрание кашубов Поморского воеводства, однако иногда на нем присутствуют делегаты из кашубских диаспор заграницы. Активисты из К также могут принимать участие в съезде, но делают это как индивидуальные участники. 6 июля 2019 года мне удалось посетить такой съезд в г. Хойнице и наблюдать основные его этапы.

Кашубские съезды стали проводиться с 1999 г., когда в результате административной реформы кашубские этнические территории оказались в рамках одного воеводства. По сути, Всемирный съезд кашубов идеально подходит под описание "изобретенной традиции" Хобсбаума. Главной целью акции является формирование чувства общности и единства среди кашубов, и, как показывают результаты полевой работы, Съезд достигает таких целей:

«Благодаря Съезду я могу встретиться со знакомыми, с которыми часто не вижусь из-за расстояний... Да, это чувство, что ты не сам. Это очень важно, когда зачастую мы живем на расстоянии 50 км. и более... Это чувство сообщности (zbiorowosci), на Съездах я вижу, как нас много... что мы, кашубы, - сила». (ж., кашубка, 36 л., Слупск)

«Ощущение общности, протяженности связей... Это, может, банально и избито, но так и есть. Ежедневно у меня мало контактов с кашубским сообществом, и только в один этот день я близок к людям, с которыми меня связывает общая идентичность, схожий опыт... Мы являемся частями единого целого». (м., кашуб, 37л., Гданьск) 256

В этот день кашубы съезжаются со всех уголков своей этнической территории. Многочисленные таблицы и плакаты, показывающие места проживания гостей Съезда, репрезентируют кашубов как внутри своего сообщества перед другими участниками съезда, так и для внешней аудитории, к которой можно причислить польских жителей городов проведения Съезда, журналистов, освещающих мероприятие, гостей-некашубов. Посредством огромного числа кашубских орнаментов, флагов, гербов и штандартов производится символическое маркирование географического ландшафта, в котором проходит съезд, как этнически кашубской территории. (см. Прил.9,10)

Всемирный кашубский съезд, официальная часть которого проходит в течение одного дня, состоит из нескольких этапов. Его первая фаза может начинаться задолго до самого Съезда. Кашубы готовят символику, которую будут демонстрировать во время марша, достают и чинят народные костюмы, в которые планируют облачиться. Сбор участников осуществляется специально подготовленным для этого спецрейсом, поездом (каш. Ьапа) «Транскашубия», который за несколько часов своего маршрута по разным городам и поселкам Кашубии должен собрать участников и доставить их к месту празднования. По ходу следования поезд часто делает остановки, на которых подсаживаются гости съезда. Каждая такая остановка перерастает в торжественное братание с песнями и танцами прямо на перронах. Внутри поезда курсируют группы профессиональных музыкантов и

256 Из полевых материалов во время включенного наблюдения в г. Хойнице 6.07.2019.

любителей, которые под специфические звуки дьявольских скрипок257 исполняют кашубские песни. Специфические гонгообразные звуки скрипок, которые большинство кашубов сегодня видят лишь в витринах музеев, их устрашающий вид и яркие костюмы музыкантов словно в концентрированной форме воплощают некий перформанс «кашубскости». В целом, во время маршрута, который длится около четырех часов, царит торжественная праздничная атмосфера, люди часто перемещаются по поезду, а некоторые начинают распивать алкоголь. (см. Прил.11,12)

На Съезде мы замечали, что знакомые нам информанты-активисты, из конкурирующих партий и организаций, подходили друг к другу и пожимали руки. Казалось, что хотя бы в день съезда кашубов все противоречия и конфликты должны отступить, а единство сообщества всячески манифестироваться. Ведь даже если мы посмотрим на цитаты информантов выше, то эмоциональные ожидания гостей съезда очевидно нацелены на коллективизм («ощущение общности», «чувство сообщности»). Полагаем, уместно говорить о коммунитас,258 переживаемую кашубами в течение этого дня. На обратном пути следования поезда, который развозит участников по домам, кашубы уже держались разобщенно, мелкими группами, никакого празднования и песнопения не происходило. Ожидаемое единение и демонстрация «группизма» уже произошла, теперь в ней надобности нет. Каждую высаживающуюся группу кашубов провожают теплым прощанием «Do uzdrzeniö!» и обещанием встретиться через год. Казалось, что взаимная симпатия сходит на нет. Коммунитас распадается.

Важная роль на съездах отведена многочисленным выступлениям кашубских лидеров и региональных политиков, в которых активно утверждается дискурс кашубско-польского единства и лояльности польскому государству, что ожидаемо от организации, стоящей на позиции двойной этнической идентичности.

«...ZKP сыграла важную роль в возрождении независимой и суверенной Польши, а после 1989 г. мы смогли, наконец, свободно и открыто формировать общественную, культурную и экономическую жизнь региона. Мы стали равноправным объектом публичного пространства и активно включились в обустройство гражданского общества на основе самоуправления. 1989 год начал процесс возвращения кашубам должного места в Речи Посполитой. Как региональное сообщество мы получили возможность без утайки культивировать традиции, усиливать собственную идентичность, язык, а также полностью использовать тот потенциал развития, который содержится в кашубско-поморском обществе.

Свобода, Демократия, Самоуправление и Патриотизм являются для нас наивысшими ценностями, навеки вписанными в поморскую идентичность».

Edmund Wittbrodt, президент ZKP, фрагмент из выступления259

257 Дьявольские скрипки (каш. Diбbelsczë skrzëpce) - древний кашубский музыкальный инструмент, представляющий собой продолговатую скрипку, украшенную изображениями дьявола, с специальным боксом, в котором находятся монеты и колокольчики. Путем постукивания основы скрипки о земь, музыкант достигает специфического шума, призванного разогнать демонические силы.

258 Тернер В. Ритуальный процесс: структура и антиструктура // Символ и ритуал. - М.: Наука, 1983. - с. 170.

259 Из полевых записей от 6.07.2019.

Уже в этой небольшой цитате из речи, произнесенной президентом 2КР со сцены на кашубском съезде, можно выделить несколько важных моментов: 1) положение кашубов в стране до 1989 г. (т.е. до упадка коммунизма) описывается как неравноправное с этническим большинством, а сохранение культурной традиции должно было происходить в условиях «утаивания»; 2) руководство самой крупной кашубской организации последовательно подчеркивает поморскость кашубов, делая акцент не только на этничности, но и на региональности сообщества («кашубско- поморское сообщество», «как региональное сообщество»»). Очевидно, что самим кашубам приятнее видеть себя чем-то большим, чем лишь языковым сообществом.

Торжественная часть Кашубских съездов обычно модерируется двумя ведущими: польскоязычным и кашубскоязычным, однако большинство приветственных речей со стороны приглашенных почетных гостей и политиков произносится по-польски. Некоторые участники не отводя глаз зачитывают свое кашубскоязычное выступление по бумажке. В статье от 1992 г. Крэг Коллет описывает схожий случай в Никарагуа. Один из местных политиков специально заготовил для себя речь на языке рама, которым не владел. Это был явный случай использования языка не как коммуникативного инструмента, но как жеста этнической самоидентификации.260 Подобная практика может отображать позитивные изменения в отношении к языку этнической группы.

Активисты другой кашубской организации, Ю", гораздо активнее на альтернативных мероприятиях сообществ. Прежде всего, речь идет о праздновании Дня кашубского флага и Дня единства кашубов. День единства кашубов ежегодно проходит 19 марта и также проводится в различных уголках Кашубии. В ходе праздника отмечается первое упоминание кашубов в письменном тексте (документах Ватикана от 1238 г.). Это мероприятие гораздо скромнее и собирает меньшее количество участников, чем съезд. В 2020 году планировалось масштабное празднование Дня единства, с созданием двух автоколонн, которые бы торжественно посещали разные села и поселки Южной и Центрально-Северной Кашубии, с объединением в Косцежине. Однако, пандемия коронавируса и запрет публичных мероприятий привели к отмене праздника.

День кашубского флага - один из самых молодых кашубских праздников. Нам удалось пообщаться с его «изобретателем», который пояснил необходимость внедрения подобного мероприятия.

«Тут немного нескромно расскажу, что это новый праздник, который отчасти является моей идеей, то есть просто я знал, что есть такая дата, которую важно вспомнить. (...) Ведь нет такого праздника... не было перед этим... праздника, который бы отмечал наши достижения. Это бы означало, что мы, кашубы, что-то сделали. (...) Поэтому все время я искал что-то, что могло бы стать таким праздником, который бы запечатлел наше проявление. И, собственно, в 1929 году впервые был вывешен кашубский флаг во время учредительного собрания Кашубского регионального объединения. Это уже несуществующая организация, но очень важная, ведь она возникла во времена... такие

260 Craig C. Language shift and language death: The case of Rama in Nicaragua // Special issue of IJSL. Language Obsolescence, Shift, and Death in Several Native American Communities, 1992. - Vol. 93. - p. 21-22.

нехорошие для нас, кашубов.261 Тогда Польша получила независимость и Кашубия - это был единственный регион, который соединял Польшу с морем. Поэтому Польша очень настороженно подходила ко всем каким-то проявлениям кашубской культуры и было очень сложно кашубам стать чиновниками, директорами, исполнять какие-то важные функции. Даже учителя-кашубы часто были вынуждены работать вне Кашубии, ведь был страх у поляков, что в Кашубии они будут оказывать какое-то влияние на молодежь, или просто им будут говорить, что они являются кашубами. И в эти, такие неблагоприятные времена они решили вывесить кашубский флаг, что вообще-то могла быть признано сепаратизмом. Поэтому они рисковали и немного так... противостояли польской власти, но не для того, чтобы хотеть как-то сменить государственную принадлежность, но чтобы показать, что мы тут есть и что мы боремся за свои права. Поэтому это очень важный праздник, который тоже каждый год стараюсь посещать». (м., кашуб, 28 л., Гданьск)

В нарративе информанта мы видим как уже хорошо знакомую нам тему социального ограничения, порождаемого «кашубскостью» («было очень сложно кашубам стать чиновниками, директорами, исполнять какие-то важные функции»), оппозиционный, и протестный потенциал манифестации кашубской идентичности («они рисковали и немного так... противостояли польской власти»), так и притязание на субъектность со стороны сообщества («чтобы показать, что мы тут есть и что мы боремся за свои права»). В изобретении в внедрении таких праздников, символическом наполнении их содержания («праздник, который бы отмечал наши достижения», «праздник, который бы запечатлел наше проявление») современные активисты словно протягивают нить преемственности от поколения межвоенных этнорегионалистов. Обычно в День кашубского флага собираются до нескольких десятков активистов. Доминируют представители организации Ю. Полагаю, что малочисленность участников мероприятия связана с тем, что День флага маркируется именно как «праздник, организованный Ю», т.е. политизированной и по многим вопросам оппозиционной этнической организацией, считающей кашубов народом. Многие кашубы-неактивисты боятся, что их связь с организацией бросит на них подозрение в сепаратизме. Мирный фольклоризм кашубских съездов ZKP представляется им куда более безопасным пространством для манифестации своей «кашубскости».

Одна из поездок в поле позволила нам увидеть и другие практики демонстрации группизма и внутриэтнической солидарности. Так, осенью 2019 г. информанты позвали нас на «экскурсию» в Пясницкий лес, которая на деле оказалась полноценной коммеморативной практикой сообщества. Пясницкий лес - одно из самых известных мест военной мартирологии в Поморье. Эта местность находится в пяти километрах от г. Вейхерово. Осенью 1939 г. тут было убито около 12 тыс. человек, многие из которых были кашубами. Тут покоятся останки множества представителей кашубской интеллигенции: писателей, учителей, священников. Группа из примерно сорока кашубов, с которой мы отправились в этот лес, состояла преимущественно из неактивистов. Был также приглашен ксендз-кашуб из Гданьска, который провел заупокойную мессу на кашубском. Интересно, что по дороге к лесу ксендз рассказывал собравшимся об истории данного места и несколько раз назвал

261 Информант имеет в виду межвоенные десятилетия, своего выхода к морю, пролегавшего через Кашубию, политики национальной интеграции.

когда независимая Польша приступила к «освоению» а кашубы впервые стали объектом целенаправленной

Пясницы «Кашубской Голгофой». Таким образом, конструируется место памяти, которое должно символизировать участникам «экскурсии» образ кашубской жертвенности, коллективного мученичества. Как отмечает Энтони Смит, начиная с эпохи национализма идеал утверждения национальной судьбы через индивидуальную и коллективную жертву укореняется и распространяется как жизненно важный ресурс национальной идентичности. Чем больше таких ресурсов, чем лучше они развиты, тем сильнее и продолжительнее является чувство национальной идентичности и большая вероятность того, что оно переживет разрушающие последствия локальной фрагментации и глобализированного космополитизма. 262 Примечательно, что Пясницы - место памяти общегосударственного значения, где регулярно проводятся поминальные службы и гражданские мемориальные акции. В акценте именно на кашубскости местной Голгофы мы видим, как в пространстве «общепольской» святыни резервируется место для сугубо локального. В пространстве Пясниц религиозное тесно переплетается с этническим. В ходе таких паломничеств со священником конструируются места памяти по убитым собратьям.

Культ жертвы, тесно переплетаясь с идеалом национального возрождения, играет важную роль в прививке членам сообщества характерной публичной культуры. Насколько нам удалось выяснить, среди гостей поминальной службы не было людей, чьи родственники были убиты в том месте, однако присутствующие очень демонстративно показывали свое эмоциональное напряжение, плакали и отмечали «тяжелую» атмосферу в этом лесу. Кажется, следует отдельно оговорить тот момент, что большинство могил в Пясницком лесу были коллективными и безымянными. Но, как отмечает Андерсон, публичное церемониальное благоговение, с каким относятся к таким памятникам, во многом и объясняется неизвестностью того, кто внутри них лежит. У современной культуры национализма нет более захватывающих символов, чем монументы и могилы Неизвестного солдата.263 Предположим, что воображаемое «сообщество» этих неизвестных покойников является «отражением» воображаемого национального сообщества живых, стоящих у их могил. Умершие словно протягивают в прошлое образ воображаемого сообщества кашубов, создавая такой преемственностью его непререкаемую легитимацию. (см. прил.13)

Мы рассмотрели несколько новых традиций у кашубов разного типа и масштаба. Несмотря на разницу политического подтекста, который считывается членами этнической группы в мероприятиях организаций 2КР и Ю", их изобретенные традиции призваны укоренить ощущение идентичности с общиной, членства в группе и символизировать социальную связь кашубов.264

5.2.3. Этноландшафт и этническое маркирование территории

Наряду с изобретением новых традиций важное место занимает и стратегия конструирования этноландшафта, которая призвана сделать видимым сообщество как для самого себя, так и внешней аудитории (поляков, государства). Формирование специфического этноландшафта является важной частью этнорегионализма, которое по определению Смита является отождествлением региона с этническим сообществом.

262 См!г Е. Культурш основи нацш: iepapxÎH, 3anoBi, республша. К.: Темпора, 2010. - с. 72-73.

263 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Кучково поле, 2001. - с. 33.

264 Hobsbawm E., Ranger T. The Invention of Tradition. New York: Cambridge University Press, 2012. - p. 10.

Этнические националисты не заинтересованы в земле как таковой, их интересует ее культурный и исторический аспект. Территория их проживания должна быть превращена в этноландшафт, поэтический ландшафт, который служит продолжением и выражением характера этнического сообщества265.

Создание такого этноландшафта предполагает последовательное маркирование территории как этнически кашубской, силезской или русинской. В ходе нашей полевой работы это наиболее ярко проявилось на примере установки двуязычных польско-кашубских указателей, что с 2005 г. позволяет делать статус языкового регионального сообщества. Активисты, многие из которых состоят в раде своих локальных гмин описывали, как содействовали назначению средств для их установки. Сегодня по всей Кашубии размещено более 800 двуязычных таблиц. Выделяя таким образом свою территорию, этнические активисты переносят ее исключительно из области воображения членов малой этнической группы в наблюдаемую реальность, визуализируют ее границы. Как показывает интервью, это радикальным образом влияет на самоощущение членов группы. (см. прил.14)

«Не знаю, я когда выезжаю на машине за пределы Кашубии и возвращаюсь... то как же это классно (смеется). Словно попадаешь в совсем другое место, другую страну... Это просто магия какая-то». (ж., кашубка, 43 г., Дземяны)

Посредством установок таких таблиц активисты выстраивают своеобразную символическую границу, которая выделяют этническую Кашубию на фоне всей Польши. Однако необходимо понимать, что прорисовка такой символической границы не только отображает наличие уже существующих этноязыковых границ в регионе, но и содействует их утверждению и дальнейшему воображению. Маркируя определенный регион как пространство, в котором живут кашубы, говорящие на кашубском языке, такие таблицы ничего нам не говорят о реальной языковой практике местного населения. Они лишь создают образ, наше ожидание того, какой должны быть тут языковая практика и этническая идентичность местного населения. Таким образом, этническая граница не столько размежевывает различия, сколько создает их.266

Разумеется, подобное этническое маркирование пространства как кашубского или силезского не может не вступать в конфликт с альтернативными точками зрения на то, как следует трактовать эту территорию. Так, безобидные таблицы могут становиться ареной дискурсивных войн в национальном воображении местных жителей. Наши информанты не раз становились свидетелями порчи таких знаков.

Отдельно следует оговорить и о той дискуссии, которая периодически возникает среди кашубов, относительно возможного переименования Поморского воеводства в Поморско-Кашубское, что позволило бы максимально очевидно подчеркнуть этнонациональную специфику региона. Информанты даже предлагают выделения Кашубии в рамках отдельного воеводства.

265 Смит Э. Национализм и модернизм, с. 125.

266 Малахов В.С. Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций. М.: Новое литературное обозрение, 2014. - с. 38.

«Такое название очень много бы нам дало. Такого... усиление нашей идентичности. Даже более того, я думаю, что выделение территорий, на которых живут кашубы, в рамках отдельного воеводства тоже очень бы нам помогло». (м., кашуб, 28 л., Гдыня)

Схожую дискуссию можно найти и среди силезцев. Так, ряд активистов призывает к административной реформе и объединению Силезского и Опольского воеводств в рамках единого Верхнесилезского.

Нельзя не отметить, как в сфере создания своего видения этноландшафта пересекаются интересы этнических активистов и государства. Так, полевой материал демонстрирует высокую степень ангажированности региональной власти в символическую политику, которая призвана подчеркнуть пропольскую лояльность проживающих тут сообществ. Зачастую подобная практика происходит на языке (буквально) данных этнически групп, демонстрируя попытку воспроизвести (а точнее сымитировать) голос самих этих групп. Лояльность польскому государству словно идет изнутри сообществ (см. прил.15).

5.2.4. (Де)конструкция национального мифа

Говоря о конструировании представлений о национальной отличительности, надо отметить и еще один важный риторический прием в дискурсе активистов - попытку деконструировать полоноцентричный национальный миф, который демонстрирует историю кашубов и силезцев как поступательное движение к воссоединению с поляками. Так, история силезских восстаний (см. главу 3), которые привели к включению значительной части Силезии в состав Польши, описывается как преступление и нарушение воли местного населения.

«Это было нарушением международного права, выступлением... прежде всего, против легальной немецкой власти, решениям международного арбитража... это был акт насилия, который дезинтегрировал локальные сообщества... Хотя это героическое видение, которое доминирует в польской исторической памяти». (м., силезец, 49 л., Катовице)

Важным риторическим приемом в такой стратегией является дистанцирование истории своей группы от «общепольской». Чаще всего это проявляется в проведении границы, которая делает исторические дискуссии, в которые вовлечены поляки «неважными/неактуальными» для «нас». Вмешательство в такие дискуссии воспринимается как нежелательное для кашубов и силезцев. Так, одна активистка из Южной Кашубии однажды рассказала про своего друга:

«Даже такое банальное и мерзкое выражение: «Ну, Львов был когда-то нашим». Мой коллега не националист и принципиально не должен так говорить. Я ему отвечаю: «Послушай, а когда это Львов был кашубским? Ведь ты - кашуб и я - кашубка. Так что, когда это он был наш? Что нам до Львова?» Как поляки мы бы имели свои взгляды на это дело... как Щецин был немецким, Бытов был немецким... да, во Львове жило много поляков. Но... будучи кашубом... эта агрессия уже неуместна, не правда ли?» (ж., кашубка, 43 г., Дземяны)

Этнические активисты стремятся создать альтернативную версию этноистории, которую можно было бы противопоставить доминирующему национальному нарративу

государственной школы и Института национальной памяти. Как отмечал Смит, история национализма - это история тех, кто о нем повествует, историки играют выдающуюся роль среди его создателей и приверженцев.267 Так, информанты из Kaszebsko Jednota написали учебник кашубской истории, который доступен на их сайте268, а позицию силезских националистов представляют работы Дариуша Ерчинского, который в предисловии одной из своих работ прямо пишет, что целью написания книги была демонстрация того факта,

269

что существует отдельный силезский народ.269

5.2.5. Этничность и «музеизирующее воображение» активистов

Согласно известной андерсоновской триаде «перепись-карта-музей», именно эти три института власти были решающими для процесса, в ходе которого центр созерцал и воображал свою периферию.270 Несмотря на то, что Андерсон пишет об отношениях между колониальным государством и доминионом, делая это на ограниченном региональном материале Юго-Восточной Азии, мы полагаем, что данная схема вполне применима и для анализа той специфики, которая проявлялась в описании, классификации и объяснении этнической особенности своих периферий центральноевропейскими государствами. Мы уже обращались к истории этнографического изучения кашубов, силезцев и русин, однако до сих пор не глядели в сторону музеев, которые, тем не менее, кажутся, или, по крайней мере, претендуют на то, чтобы быть наиболее очевидной площадкой, репрезентирующей этничность локального сообщества как для него самого, так и для внешней публики. Музей выступает в роли витрины, в которой выставлено то, что отличает одну этническую группу от других, а сами экспонаты, в силу своей материальности и вневременности, продолжают влиять на кристаллизацию этнической идентичности членов экспонируемой группы даже тогда, когда для них эти экспонаты становятся в быту так же чуждыми, как и остальным созерцателям музея.

Во время полевой работы мы смогли убедиться, как сильно вовлечены этнические активисты в музейную работу. Некоторые из них являются сотрудниками или даже создателями краеведческих и этнографических музеев, некоторые просто завсегдатаями, которые даже интервью предлагали проводить в музеях, с целью приблизиться к иллюстративному материалу. Все это позволило нам взглянуть на музей не просто как на инструмент государственной власти в сфере символической политики, но и как на механизм, при помощи которого само сообщество пытается заявить о себе. Поэтому обращение к музейной практике может оказаться полезным при изучении нашей темы активизма (суб)этносов. Как показывает полевая работа, музей, воображающийся многими как беспристрастный научный каталог, на самом деле может представлять ширму, за которой разыгрывается эмоциональная деятельность этнических активистов.

Помимо научной деятельности, региональные музеи выполняют воспитательно-просветительную функцию, поскольку туда регулярно приезжают школьные экскурсии, чтобы познакомиться со спецификой региона проживания. Те школы, в которых изучается

267 Смит. Э. Национализм и историки // Нации и национализм/ Под ред. Б. Андерсон, М.: Праксис, 2002. - с. 236.

268 http://kaszebsko.com/historia.html

269 Jerczynski D. Historia Narodu Sl^skiego... s. 21.

270 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Кучково поле, 2001. - с. 180.

кашубский язык и регионоведение, такие экскурсии являются обязательными. Как показывает материал интервью, даже повзрослев, информанты признают, что посещения музеев, которые в то время могли им казаться навязанными и скучными, не прошли бесследно для самосознания этничности.

«У нас была учительница, которая регулярно организовывала нам визиты в такие музеи, даже пыталась какие- то праздники делать с нами... мы тогда чувствовали, что нас немного принуждают к тому, но у нее был такой авторитет... она еще учила наших родителей, а иногда, случалось, и дедушек. С ней никто не мог поспорить... и она нас возила. Теперь кажется, что именно это нас больше научило кашубскому, чем уроки языка. Мы тогда чувствовали какую- то поддержку, вдохновение». (ж., кашубка, 31 г., Гданьск)

В курортных поселках, особенно это касается морского побережья, этнографические музеи становятся важной частью культурного досуга туристов. Музей «Рыбацкая хата» из приморского кашубского городка Ястарни, несмотря на свои скромные размеры, занимает особое место в моих размышлениях о переплетении музейной работы и этнического активизма. Кажется, это место предоставляет один из ярких символических образов «открытия этничности», которое переживали кашубы после развала коммунизма. Музей располагается в центре города с населением 3 тыс. человек и занимает историческое здание 1872 г. Сегодня это единственная аутентичная рыбацкая хата во всей центральной части Хельского полуострова, тогда как еще до Второй мировой войны большинство местных кашубов проживали именно в таких. Экспозиция музея призвана показать быт обычной кашубской рыбацкой семьи первой трети ХХ в. Сегодня мы видим здание отреставрированным, однако, согласно свидетельствам очевидцев, до 1989 г. хата (каш. «ЛёС2») была в полуразрушенном виде. В здании проживала типичная многопоколенная кашубкая рыбацкая семья, которая, как и остальные, была вынуждена запасаться зерном, сеном и продуктами, с материка. Однако в рассказе информанта само строение словно отражает типичные черты характера и хозяйственность кашубов.

«Это здание типичное для кашубов... Недостаток материала и бережливость... Железной дороги не было, XIX век... Через весь полуостров, который уже был соединен воедино, а до этого были отдельные кусочки, шла только одна грунтовая дорога.. По ней только прусские чиновники могли ездить на лошадях... а всем другим надо было запрашивать разрешение, чтобы ее не портить. Так что все привозили через залив этими нашими лодочками. Каждый кирпич везли лодками... Дорого, далеко и в минимальном количестве». (м., кашуб, 61 г., Ястарня)

Другой информант прямо заявил нам, что при организации местной ячейки Кашубско-Поморской ассоциации одной из главных целей было основание кашубского музея.

«Последний представитель этой семьи заявил свои права на хату, хотя формально он не был собственником. Но, как сын своего отца.. Это был его дом. Это была целая баталия.... Мы скинулись, все, кто был тогда в ястарнянском отделении, и просто заплатили ему определенную сумму, за которую он согласился нам его продать. Это не была огромная сумма, но хата большего и не стоила... тут была просто руина. Но она представляла ценность как памятник старой застройки Ястарни. Эта часть вокруг костела - это самая старая в Ястарни, все остальное - это уже послевоенное. А тут сердце Ястарни. То есть эта хата была самой старой, а вокруг уже все было новее. Нам

было жаль, если бы она исчезла из пейзажа Ястарни. И эта борьба... а это была борьба в прямом смысле... за то, чтобы сохранить хату, это было что- то такое, что нас всех объединило». (м., кашуб, 82 г., Ястарня)

Сентимент, трогательное отношение к местному пейзажу, неотъемлемой частью которого должна быть традиционная кашубская хата, позволяют увидеть, как местные активисты создавали этноландшафт271 собственными усилиями в то время, когда еще невозможно было установление двуязычных табличек. Ми видим, как в описаниях информанта фигурирует милитаристская риторика: «баталия», «борьба». Создание музея выступило тем триггером, который солидаризировал местную активистскую общину. Таким образом, небольшая рыбацкая хата в крошечном севернокашубском городке удивительным образом символизирует в глазах информанто борьбу кашубов за свою идентичность. Борьбу с собственным равнодушием и безразличием. Единственный оставшийся в местности дом, которому приписываются характеристики «традиционного», должен встроиться, инкорпорироваться в практику этнического активизма, дополняя его «музеизирующим», по определению Андерсона,272 воображением.

Несмотря на значительные успехи в сфере символической политики, которых добились этнические активисты за последние два десятилетия, все же, как показывают материалы полевой работы, этнические агитаторы, которые считают кашубов, силезцев и русин отдельными народами, часто вынуждены «подстраиваться» под общую повестку и взгляды своих локальных общин, даже если они занимают видный пост и общий авторитет в общине. Так, президент одного из региональных отделений 2КР в Южной Кашубии призналась:

"Грустно это, но мы сполонизировались. Даже для меня это риск... сказать даже среди товарищей в моем отделении: "Слушайте, но ведь мы не поляки. У нас польское гражданство, но мы кашубы по национальности". Такого заявления я не могу себе даже позволить. Могла бы... но рискую, словно я какой-то отщепенец. Мы тотально сполонизированы. Сегодня страшно сказать, и мне это очень мешает: "Я кашуб". Надо обязательно упомянуть: "Я кашуб и поляк". (ж., кашубка, 43 г., Дземяны)

Такие активисты, оценивая наиболее распространенные мнения в своем сообществе, могут остро ощущать свое идеологическое одиночество и вынуждены самостоятельно конструировать границы допустимого в публичном дискурсе. Перед ними постоянно возникает вопрос: как говорить о «нас» так, чтобы не спровоцировать споров и конфликтов?

«Все кашубы, которых я знаю... которые считают себя кашубами... Они, прежде всего, считают себя поляками, а потом уже кашубами. Для них это равноценно. Если бы им сказать, что они не поляки - они бы обиделись». (ж., кашубка, 56 л., Гданьск)

5.3. Государственная рецепция этнического активизма в регионах

Изложенный в предыдущих главах материал описывает этнический активизм и движения

271 Смит Э. Национализм и модернизм: критический обзор современных теорий нации и национализма. М.: Праксис, 2004. - с. 125.

272 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Кучково поле, 2001. - с. 196.

за национальное признание среди кашубов, силезцев и русин с точки зрения антрепренеров, представляющих эти движения. Однако необходимо представить хотя бы краткое описание реакции со стороны государства и ведущих политических партий ЦВЕ на этнополитическую мобилизацию среди (суб)этнических групп.

С началом демократизации политических режимов после 1989 г. в регионе произошел чрезвычайный расцвет социальных движений среди этнических, языковых и национальных меньшинств. Это привело к появлению множества новых организаций и групп активистов, которые стали представлять такие сообщества. Политические элиты, которые столкнулись с необходимостью выстраивания нового диалога со своими меньшинствами и принятия законодательства, регулирующего их права, вынуждены были по-своему решать вопрос о включении или исключении из этой дискуссии сообществ, ранее не воспринимавшихся в таком ранге, но заявивших свои права на этнонациональное признание. Несмотря на критику представителей этнических меньшинств, мы можем увидеть определенные институциональные изменения в этнополитике государств региона, принятие новых законов и создание специальных комиссий, призванных следить за их исполнением, а также общую динамику изменений в отношении признания «новых» меньшинств.

Так, первоначальная политика государств в этом вопросе характеризовалась неопределенностью и растерянностью. В 1994 г. руководитель сеймовой комиссии по делам меньшинств в Польше Яцек Куронь заявлял, что кашубов следует трактовать так же, как и все другие национальные меньшинства в стране. Как показывает исследование Дариуша Шимиковского273, до конца 1990-х гг. среди польских политиков циркулировала идея о признании кашубов этническим либо национальным меньшинством, что не встретило поддержки со стороны консервативного в то время руководства крупнейшей кашубской организации. В началу 2000-х среди кашубов произошла смена элит и Кашубско-Поморская Ассоциация поддержала подобное признание. Однако момент был упущен и кашубам удалось добиться лишь признания языковых прав и статуса регионального языкового сообщества.

С 1990 г., момента создания Движения за автономию Силезии, силезский этнический активизм прошел сложный путь, завершившийся формированием разветвленной сети представительских организаций и ряда политических партий. С одной стороны, мы можем говорить об успешной деятельности таких организаций в области этнополитической мобилизации, поскольку число людей, указывающих своей национальностью силезскую растет, с другой стороны, силезцы добились наименьшего юридического признания. Как отмечает Петр Коцыба: «Движение за автономию Силезии столкнулось с откровенно негативной реакцией мира политики. Это явление представляется симптоматичным даже в условиях Польши, где уровень агрессии на само участие ДАС в региональной политике традиционно высок».274 За последние годы феномен силезского этнического активизма и силезский автономизм приобрел значительное внимание со стороны главных политических сил в стране. Рецепцию силезского активизма со стороны польских политических элит

273 Szymikowski D. Kwestia kaszubska w ргасасИ sejmowej Komisji Mniejszosci N81^0^^ 1 ЕШ^пусИ (19892005) // Mniejszosci narodowe ! еШтсте w Еш^е Srodkowej. Оро1е: Рго ЬшаИа, 2009. - 8. 66.

274 КосуЬа Р. РокЫе рагйе polityczne wobec kwestii па przykladzie stosunku do Ruchu Autonimii // Мув1 Ekonomiczna i Polityczna, 2015. - № 2 (49). - 8. 263.

можно в целом охарактеризовать как критическую и оборонительную. Одним из наиболее последовательных критиков силезского движения является одна из крупнейших политических партий в стране - консервативная «Право и Справедливость», которая по результатам последних выборов заняла большинство мест в парламенте. Еще в 2011 г. в документах полит.совета ПиС силезские автономисты были названы «закамуфлированной немецкой опцией».275 Данное выражение, произнесенное впоследствии Ярославом Качинским, уже давно стало узнаваемой метафорой и важной частью публичного дискурса о Силезии. О распространенности этого образа сигнализируют и интервью информантов-активистов, которые нередко припоминали его (см. цитату Багек на стр. 120). В идеологии ПиС и заявлении ее членов манифестация «силезскости» является отторжением «польскости» и принятием пронемецкой ориентации.

Оценка силезского движения польскими консерваторами не раз становилась аргументов для критики со стороны оппозиции. Так, представители крупнейшей оппозиционной партии Польши «Гражданской платформы» завялили о полном непонимании ПиС проблем региональных и этнических меньшинств в стране. На региональном уровне ГП даже сотрудничает с силезскими политическими партиями (можно припомнить коалицию с Движением за автономию Силезии в сеймике Силезского воеводства в 2010 г.).

Сравнивая ситуацию силезцев с другими (суб)этническими сообществами в Польше, нельзя не заметить гораздо больший градус критики и агрессии со стороны политической элиты. По нашему мнению, это можно объяснить тем, что силезское движение продвинулось дальше всех в своих политических лозунгах и требованиях автономии. Программы силеских партий предлагают установить политическую автономию не только в Силезии, но и превратить Польшу в федеративное государство. Это противоречит консервативной централистской политике ПиС. Возможно, если бы не лозунги о политической автономии, силезцам было бы гораздо легче добиться признания себя этническим меньшинством или языковым сообществом, как это сделали кашубы. Как мы видим из предыдущих цитат наших силезских информантов, политизация силезского движения осознается и проговаривается как одна из причин такого непризнания. Однако циркуляция и популярность идей силезской региональной автономии не только делает пока сложно достижимым юридическое признание силезцев, но также создает сложный тон общения Варшавы со всеми другими региональными меньшинствами, включая второе по величине меньшинство страны - кашубов. Определенную тревогу вызывают и попытки силезских активистов создать общую площадку для сотрудничества разных (суб)этнических движений страны. Речь идет о созданной еще в 1993 г. «Лиге регионов», где основную роль играют силезские и кашубские представители. Сегодня политики опасаются дать «слишком много» культурных прав, поскольку это может сыграть на руку автономистам. Симптоматично, как подобные настроения проскальзывают в заявлениях самих членов ПиС. Так, депутат ПиС Эва Малик, комментируя скандальное заявление Качинского о «закамуфлированной немецкой опции», указала: «Силезцы в рамках действующей конституции имеют право на сохранение своей культуры. Однако постулаты, касающиеся

275 ИоеЫе А. Ruch АШопотИ а Prawo 1 Sprawiedliwosc: гекф 1 kontrowersje // Zeszyty Naukowe

Uniwersytetu Szczecinskiego. АСа РоШса, 2014. - №. 27. - 8. 166.

автономии, идут слишком далеко». 276

Несмотря на готовность оппозиционных партий сотрудничать с представителями силезских организаций, в целом политические элиты страны негативно относятся как к идеи признания силезцев этническим меньшинством, так и проектам региональных автономий. Так, Дональд Туск, премьер-министр Польши в 2007-2014 гг., известный своим кашубским происхождением, тем не менее подчеркивал, что: «дискуссия об автономии регионов в Польше - это тупик. Она ни к чему не ведет, не решает ни единой проблемы, но повышает уровень эмоций в публичных дебатах. Это лишнее. Чтобы получить хороший эффект, не обязательно переворачивать устройство нашего государства с ног на голову... «Быть силезцем» не противоречит «быть поляком». Речь не идет об альтернативе: или силезец,

277

или поляк». 277

Как отмечает Роджерс Брубейкер, в данном регионе государства, основанные на этничности, воспринимаются как государства конкретных этнокультурных наций, как созданные ради них и их защит278. Это переплетение этничности и национализма приводит к тому, что порой демонстрация альтернативных вариантов этнической идентичности, равно как и критика унитарной модели интеграции, воспринимается значительной частью общества как проявление сепаратизма и прямой угрозы национальному единству. Требование этнических групп свободы в сфере выражения этничности так, как они ее понимают, желание активистов войти в перечень уже признанных меньшинств воспринимается как опасность стабильности государства. Данный факт осложняет развитие этнического активизма среди анализируемых нами групп.

Сегодня силезские активисты сталкиваются с множеством проблем, например, со сложностью при регистрации своих организаций. 279 Тем не менее, нельзя не признать определенные изменения, которые происходят в польской политике. Если еще в 2016 г. законодательная инициатива силезских активистов о признании силезского языка региональным закончилась провалом - проект внесения изменений в законодательство был отклонен уже на уровне сеймовой комиссии по делам меньшинства. То в следующий раз (2019 г.) польский парламент уже голосовал по вопросу о внесении изменений в закон об этнических и национальных меньшинствах. И хотя большинство депутатов проголосовало против признания силезского языка (245 против 172), сам факт голосования сигнализирует о том, что силезское движение стало важной и неотъемлемой частью польской внутренней политики.

Выводы к главе:

Мы затронули рецепцию государственной этнополитики у представителей (суб)этнического активизма. В целом, эту реакцию можно назвать тревожной и оборонительной. Информанты фиксируют усиление национализма титульных этнических

276 Цит по: Kocyba P. Polskie partie polityczne wobec kwestii Sl^skiej... s. 268.

277 Цит. по: Kocyba P. Polskie partie polityczne wobec kwestii Sl^skiej... s. 271.

278 Брубейкер Р. Этничность без групп, с. 266.

279 Mus A. Górny Sl^sk i etnoregionalizm. Droga do rejestracji partii Slonzoki Razem i Sl^skiej Partii Regionalnej // Europejskie i polskie doswiadczenia z etnicznosci^ i migracjami w XXI wieku. Warszawa: WN. - 2018. - s. 172176.

групп, в также отмечают ограничение свободы этнонационального самоопределения.