Мужские сообщества донских казаков как социокультурный феномен XVI - первой трети XIX в. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 24.00.01, доктор исторических наук Рыблова, Марина Александровна

• Рыблова, Марина Александровна
• доктор исторических наук
• 2009

Оглавление диссертации доктор исторических наук Рыблова, Марина Александровна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. ФОРМИРОВАНИЕ ДОНСКИХ КАЗАЧЬИХ СООБЩЕСТВ И ОСВОЕНИЕ ДИКОГО ПОЛЯ: ПРИРОДНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ И СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ФАКТОРЫ

§ 1. Проблема происхождения и становления донских казачьих сообществ в отечественной историографии.

§ 2. Формирование группы донских казаков. Роль фактора фронтира.

§ 3. Особенности освоения пространства Дикого поля.

ГЛАВА II. СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ДИНАМИКА ОРГАНИЗАЦИИ И РАЗВИТИЯ МУЖСКИХ КАЗАЧЬИХ СООБЩЕСТВ НА ДОНУ

§ 1. Принципы формирования и организации донских казачьих сообществ.

§ 2. Потестарная структура мужских казачьих сообществ.

ГЛАВА III. СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН МУЖСКИХ КАЗАЧЬИХ СООБЩЕСТВ ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ФОЛЬКЛОРА

§1. Образы народной колонизации в русском фольклоре.

§2. Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах.

§3. Статус и функции атамана в русском фольклоре.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Мужские сообщества донских казаков как социокультурный феномен XVI - первой трети XIX в.»

Актуальность исследования обусловлена той значимостью, которую приобретают локальные культурные традиции на фоне идущих в мире процессов глобализации, а также особой ролью, которую российское казачество играло в политических и социокультурных процессах страны.

Ускоренно развивающиеся процессы глобализации, внедрение информационных технологий ведут к тому, что культуры отдельных этносов и этнических групп оказываются включенными в мировые процессы. В современной России проблема- сохранения и освоения этнических традиций может и должна решаться не только на общероссийском, но и на региональном уровне. Полиэтничность большинства регионов страны придает данной проблеме особую актуальность.

История и этнокультурная специфика донского казачества относятся к числу ярких и спорных тем в отечественной исторической науке, но особенно актуальной тема казачества стала в постперестроечное время, когда развернулось казачье «возрожденческое» движение. Оно продолжается более 20 лет и связано со многими организационными и правовыми проблемами. Причем, проблемы эти возникают не только в среде казачества, но и имеют тенденцию к превращению в общероссийские. С начала 90-х гг. XX в. в общественных и научных кругах стали остро обсуждаться вопросы, связанные с возрождением казачества, с формами его становления, с направлением развития. Ответы на эти вопросы потребовали новых научных разработок, но часть проблем остается не разрешенной до сих пор.

Современное возрожденческое казачье движение, выдвигающее все новые инициативы, до сих пор еще не вписано до конца в социокультурное и правовое поле Российского государства и представляет собой источник социального напряжения. Эта ситуация сложилась как следствие противоречивости самого казачьего движения, пытающегося реализовать как собственно этнические, так и сословно-корпоративные интересы, стремящегося, с одной стороны, сохранить автономный статус, а с другой - вписаться в политическую и социальную структуру российской государственной системы. Присущие современному казачьему движению противоречия формировались в период становления казачества как особой социокультурной группы. Именно поэтому представляется важным выяснить истоки тех организационных и культурных форм, которые пытается возродить казачество на современном этапе.

Степень разработанности проблемы. История изучения донского казачества насчитывает более двух веков. Однако так уж сложилось, что и в XIX в., и в последующее время проблемами раннего казачества занимались преимущественно историки. До настоящего времени нет ни одной специальной этнографической работы, посвященной ранним казачьим сообществам. Однако историки составляли этнографические очерки в своих исторических исследованиях или приводили отдельные этнографические свидетельства. Именно историками были скрупулезно собраны, опубликованы и прокомментированы письменные источники по ранней истории казачества.

Так в 1846 г. вышло в свет сочинение инженера-строителя крепости Дмитрия Ростовского А.И. Ригельмана «История, или повествование о донских казаках.», верхняя хронологическая рамка которого ограничена 1775 г. [Ригельман 1846]. Эта книга содержит обширные исторические и этнографические сведения о раннем периоде истории донского казачества, описания одежды и поселений, вооружения и общественного быта казаков.

С большой задержкой была издана работа, посвященная описанию станицы Верхне-Курмоярской. Ее автор - священник Е. Кательников - составил это оригинальное сочинение в 1818 г., а издано оно было Областным войска донским статистическим комитетом лишь в 1886 г. В-работе, многократно впоследствии цитируемой историками и этнографами, содержались ценнейшие сведения о культуре и быте казаков того времени [Кательников 1886].

В.Д. Сухоруков — офицер особых поручений при войсковом атамане -начал изучение донской истории по поручению Комитета об устройстве войска Донского в 1821 г. Его работа сопровождалась поездками по донским станицам и крепостям, сбором и исследованием значительного круга письменных источников. Итогом этой работы стал выход в 1824 г. нескольких книг, из которых две имеют непосредственное отношение к нашему исследованию: «Общежитие донских казаков в XVII-XVIII столетиях» [Сухоруков 1892] и «О внутреннем состоянии донских казаков в конце XVI столетия». Часть собранных историком материалов впоследствии вошла в обобщающий труд «Историческое описание земли донских казаков» (наиболее полное издание его было осуществлено в 1903 г. [Сухоруков 1903]); а также в работу «Статистическое описание Земли донских казаков, составленное в 1822-32 годах» [Сухоруков 1891]. Работы В.Д. Сухорукова, высоко оцененные и современниками, и последующими поколениями исследователей, отличает опора на значительный массив документов, многие из которых публиковались впервые. Особую ценность для нашего исследования представляют реконструкции общественного устройства жизни на Дону в ранний период казачьей истории (XVI — XVII вв.), хотя нельзя не отметить, что многие из них имеют весьма обобщенный характер.

О появлении серьезного научного этнографического интереса к донскому казачеству можно говорить о времени не ранее середины XIX в. Связано это с началом деятельности Императорского Русского географического общества (ИРГО), в системе которого было создано отделение этнографии. Сотрудниками этого отделения была разработана «Программа этнографического изучения русской народности», предусматривавшая изучение антропологических особенностей русских, их материальной и духовной культуры. Корреспондентами общества, присылавшими ответы на вопросы программы, были сельские священники, учителя, государственные служащие. Показательно, что опись рукописей ИРГО, относящаяся к Области Войска Донского, самая краткая.

Со второй половины XIX в. активизировалась собирательская и исследовательская деятельность на Дону. Местные энтузиасты-краеведы исследовали станичные архивы, опрашивали старожилов, собирали казачий фольклор. С 60-х гг. XIX в. начали публикацию этих материалов донские периодические издания: «Донские областные ведомости», «Казачий вестник», «Донские епархиальные ведомости», «Вестник казачества», «Приазовский край», «Донская газета», журнал «Дон» и др. На страницах этих изданий публиковались статьи и материалы таких краеведов, как Е. Ознобишин, И. Тимощенков, И. Сулин, П: Никулин, И Краснов, С. Щелкунов и др. [Ознобишин 1975; Тимощенков 1873; Сулин 1875; Никулин 1876; Краснов 1858]. Нередко они составляли историко-этнографические очерки отдельных поселений. Наиболее ценным в этих публикациях было то, что авторы описывали элементы культуры, непосредственно их наблюдая, или же опираясь на сведения, почерпнутые от самих носителей традиции. Эти обстоятельства зачастую компенсировали отсутствие профессиональных этнографических навыков.

Начиная с середины XIX в. активную деятельность по сбору архивных материалов, относящихся к истории и этнографии донского казачества, развернул Донской статистический комитет, основанный в'1839 г. Сотрудники комитета собрали и обобщили значительное количество войсковых и станичных актов, позволяющих воссоздать процесс освоения казачеством донских земель, создания и развития поселений, эволюции форм землепользования, норм войскового права. На страницах изданий комитета (Сборник Областного Войска Донского статистического комитета и Труды Областного Войска Донского статистического комитета) публиковались и эти материалы, и аналитические статьи [Ветчинкин 1874; Робуш 1867; Кириллов 1908; Тимощенков 1906; Щелкунов 1911]. Работа донских историков-краеведов была прервана в начале XX в., а возобновить ее удалось лишь в конце XX в. К сожалению, эта работа так и не привела к созданию обобщающих трудов по культуре донских казаков.

Большое значение для нашей работы имеет вышедшая в 1889 г. книга В.Г. Дружинина «Раскол на Дону в конце XVII в.», посвященная исследованию религиозной ситуации на Дону, но также содержащая ценнейшие сведения об организации общинной жизни казачества в XVII - XVIII вв. [Дружинин 1889].

Систематизация сведений о внутреннем быте донских казаков содержится в книге A.M. Савельева «Трехсотлетие войска Донского» [Савельев 1870]. Многие сведения из книги A.M. Савельева, а также данные периодической печати, статистические материалы содержатся в работе С.Ф. Номикосова «Статистическое описание области войска Донского» [Номикосов 1884]. В*этой работе характеризуются основные занятия казачества, традиционная одежда, пища, жилища1, календарные праздники, казачье самоуправление, семейный уклад, относящиеся преимущественно к XIX в.

В? 1885 г. вышла в свет первая собственно этнографическая работа -«Сведения о казацких общинах на Дону» М.Н. Харузина [Харузин 1885]. Будучи специалистом по обычному праву, он исследовал все стороны казачьего уклада именно в.этом аспекте. Применительно к ранней истории казачества мы сталкиваемся в этой работе в основном с цитированием других авторов (A.M. Савельева, И. Краснова и др.), зато при описании самоуправления, системы землепользования, семейного уклада и других сторон общинного устройства казачества в XIX в. автор вводит в научный оборот значительный пласт этнографических источников, почерпнутых из периодической печати и собранных им лично во время поездок по Дону. Этот труд был посвящен «неутомимому борцу за русское народное самосознание» И. С. Аксакову, к которому автор питал глубокое уважение, как к вождю славянофилов. Для нас большой интерес представляет также составленная М.Н. Харузиным

Программа для собирания народных юридических обычаев» (1887), которая свидетельствует о первых попытках упорядочить методы исследований этнических культур.

Этнографические сведения о казачестве помещены также в двух (второй и третьей) из трех изданных частей «Истории казачества» Е.П. Савельева [Савельев 1915]. Исследователь обосновывал связь общинных традиций донских казаков с традициями древнего Новгорода.

В 20-х гг. XX в. профессор С.Г. Сватиков в статье «Вольные и служилые казачьи войска», подводя итог почти столетнему периоду исследования истории и культуры донских казаков, призвал своих коллег отказаться от односторонних подходов в изучении казачества [Сватиков 1927: 6]. Эта односторонность, по его мнению, заключалась в том, что историки, как правило, рассматривали казачество на отдельных этапах его истории, не предпринимая широкомасштабных исследований (в широких хронологических рамках). Приоритетным всегда оставалось изучение взаимоотношений между Доном и Российским государством; а проблема социокультурной специфики казачества практически не исследовалась. В то же врем» следует отметить, что российские историки XIX в. сделали очень много в исследовании проблемы происхождения донского казачества и его истории1.

В последующие годы проблемами раннего казачества также занимались преимущественно историки, не ставившие перед собой задачи выявления социокультурной специфики казачьих сообществ, а проблему происхождения казачества решавшие лишь на основе письменных источников. При этом они исходили из так называемой «миграционной теории» происхождения казаков, полагая, что они изначально были связаны с Российской государственной системой, и в таком случае культура раннего казачества рассматривалась как логическое продолжение русской крестьянской традиции.

Говоря* об исследованиях казачества в XX в., стоит отметить, что в это время рамки «казачьей проблематики» еще более сузились; исследователи ограничивались выявлением роли казаков в казачье-крестьянских войнах и восстаниях и во внешнеполитической деятельности Российского государства (охрана рубежей и войны). Переломные события начала XX в. наложили страшный отпечаток и на судьбы казаков, и на отечественное казаковедение:

1 Историографии проблемы происхождения донских казаков будет посвящен § 1 главы I. проблемы этнокультурной специфики казаков находились под негласным запретом, а история изучалась под определенным углом зрения. В течение этого времени этнографические исследования казачества были почти полностью свернуты.

Иначе обстояло дело с исследованием богатейшего донского фольклора. С конца 30-х гг. XX в. подвергнувшееся репрессиям казачество было частично восстановлено в своих правах, и у исследователей вновь появилась возможность обратиться к собирательской работе. В предвоенное время эту работу на Дону проводили А.П. Митрофанов и A.M. Листопадов. В послевоенное время исследованием фольклора казаков-некрасовцев стал заниматься Ф.В. Тумилевич. В 60-70-х гг. XX в. фольклорные и диалектологические экспедиции на Дону проводили московские академические институты, затем к этой работе подключились вузы Ростова-на-Дону и Волгограда. Итогом этой работы стала публикация фольклорных текстов [Листопадов 1954; Листопадов 1949; Листопадов 1951; Листопадов 1953; Тумилевич 1947; Тумилевич 1958 и др.]. A.M. Листопадовым была разработана система классификации жанров донского музыкально-поэтического фольклора. Ф.В. Тумилевичем был сделан большой задел для дальнейшего изучения культуры казаков-некрасовцев. Ценность его работы заключается не только в фиксации, но и научном комментировании собранного материала.

Большой вклад в дальнейшее изучение донского фольклора был внесен A.M. Астаховой и Б.Н. Путиловым. A.M. Астаховой совместно с Е.В. Гиппиусом и З.В. Эвальд были соотнесены сюжеты донских и северных русских былин. Исследовательница считала, что причина краткости текста донских былин (по сравнению с северными) связана с хоровым их исполнением, присущим донцам, что в свою очередь обусловлено спецификой их социальной организации (жизнь мужскими сообществами, приоритет коллективистских начал). Датировка донского эпического репертуара обозначена ею рубежом XVI-XVII вв. [Астахова 1966]. Б.Н. Путилов, в статье «Некоторые общие проблемы истории казачьего фольклора» рассуждал о неоднородности казачьего фольклора, о необходимости уточнения источниковой базы и критике источников [Путилов 1963].

Б.Н. Путилов стал также одним из активных участников развернувшейся дискуссии об историзме русских былин, перенесенной вскоре и на другие жанры фольклора. В.Я. Пропп, а затем Б.Н. Путилов, B.C. Мирзоев и др. поставили под сомнение то, что в эпосе отображается историческая действительность. Б.Н. Путилов утверждал, что главный смысл и значимость песенных персонажей можно понять не через реально-биографические летописные сопоставления, а через соотнесение их с общеэпическими идеалами и эпической эстетикой, выражающими социально-нравственные нормы и представления среды, творившей эпос [Путилов 1988].

Параллельно продолжала развиваться историческая школа в изучении фольклора, представители которой (Б.А. Рыбаков, Р.С. Липец А.Н. Азбелев и др.) настаивали на необходимости определения той конкретной эпохи, которая породила данную форму эпоса [Рыбаков 1963, Липец 1969, Азбелев 1982].

Итогом дискуссии стало утвердившееся в науке мнение о важности междисциплинарного подхода к изучению фольклора, когда фольклористу необходимы знания истории эпохи, отраженной в том или ином жанре, а историку помимо архивных и печатных материалов следует обращаться и к фольклору изучаемой им эпохи.

Системный подход в исследованиях по фольклору привел к активному употреблению термина «картина мира», получившему широкое распространение в 80-х гг. XX в. Понятие картины мира соотносилось с фольклорным сознанием, по поводу которого Б.Н. Путилов писал, что оно производит моделирующую работу в рамках социально-бытового опыта народа, «создает по своему цельную, гигантскую реконструкцию мира, который своеобразно и сложно соотносится с миром реальной действительности» [Путилов 1994: 59]. Все эти концепции нашли впоследствии отражение в исследованиях казачьего фольклора.

Началом этнографического исследования казачества в XX в. стала вышедшая в 1974 г. книга Л.Б. Заседателевой «Терские казаки». Это было первое в советской историографии этнографическое исследование казаков-терцев, но в ее работе было также дано общее видение проблемы этнографии казаков в целом, представлено подробнейшее исследование этимологии слова «казак» (в историческом развитии), а само казачество определено как этнографическая группа в составе русского народа. Вместе с тем, исследовательница показала то мощное воздействие, которое оказывала на культуру ранних казаков тюркская степная традиция [Заседателева 1974]. Л.Б. Заседателева рассматривала культуру казачества как часть русской традиции, развивавшейся, однако, в условиях контактов с тюркским миром, что и привело к формированию весьма самобытной культурной традиции.

В целом можно отметить, что официальная этнографическая наука второй пол. XX в. шла вслед за историками-миграционистами и демонстрировала настороженное отношение к каким бы-то ни было попыткам явно обозначить культурную специфику казаков, именуя их «локальной территориальной» или этнографической группой» в составе русского народа [Токарев 1978: 259].

В постперестроечное время (с конца 80-х, и особенно в 90-е гг. XX в.) казачья проблематика зазвучала в полный голос, исследователи как бы наверстывали упущенное. Проблема происхождения казаков, особенности их традиционной культуры, вопросы расказачивания, коллективизации, участия казаков в Гражданской и Отечественной войнах обсуждались на так называемых «казачьих» конференциях, на страницах газет, журналов и монографий.

В-80-х гг. XX в. появились новые исследовательские работы по истории, фольклору и этнографии донских казаков, в том числе и казаков-некрасовцев [Жукова, Бандурина 1986; Абрамова 1988; Абрамова 1989; Сень 2002]. Впоследствии этнографические исследования будут шириться, но их нижняя хронологическая рамка достигает лишь середины XIX в. [Архипенко 2004; Власкина 1996, Власкина 1998, Власкина 2004а, Власкина 20046, Пьявченко 1991; Рыблова 1989, Рыблова 1995а, Рыблова 19956, Рыблова 1998, Рыблова 2000; Черницын 1997].

Особый вклад в изучение донского фольклора в это время был сделан ростовской исследовательницей Т.С. Рудиченко, реализовавшей в своем творчестве направления, сформулированные учеными старшего поколения (Е.В. Гиппиусом и Б.Н. Путиловым). Ею была осуществлена критика источников (текстологическое изучение наследия A.M. Листопадова); казачий музыкальный фольклор исследовался в исторической динамике; своеобразие казачьей (мужской воинской) культуры осмыслялось в контексте условий ее бытования, с учетом системы представлений о ней самих носителей традиции. Особенно значимы для нашего исследования работы Т.С. Рудиченко, посвященные сравнительно-историческому изучению казачьего фольклора и ментальности казаков [Рудиченко 1993, 1999]. Опыт реконструкции картины мира донских казаков на основе песенной казачьей традиции был предпринят Т.С. Рудиченко в книге «Донская казачья песня в историческом развитии» [Рудиченко 2004]. Особое внимание в этой работе уделено основным концептам мужской казачьей культуры.

Большая работа, проведенная этнографами и фольклористами по изучению традиционной культуры казачества России, нашла свое воплощение в двухтомном издании, осуществленном по инициативе краснодарских исследователей. В этом издании представлены очерки по культуре донских, кубанских, астраханских, терских, уральских, оренбургских казаков, казаков Сибири и Дальнего Востока. Здесь рассмотрены проблемы формирования этих групп казачества и их самосознания, говоры и диалекты, традиционные формы хозяйствования, поселения, жилища и одежда, традиционная обрядность, верования и пр. Работа, проделанная авторским коллективом, показала также, что традиционная культура казачества России (в том числе и донского) в наилучшей степени исследована применительно к середине XIX- началу XX в. и гораздо хуже - для более раннего периода [Очерки традиционной культуры 2002; Очерки традиционной культуры 2005].

Большой вклад в разрешение проблемы происхождения и ранней истории донского казачества в постперестроечное время был сделан такими исследователями как Н.А. Мининков, С. И. Рябов и В.Н. Королев [Мининков 1998; Королев 1988; 1999а, 19996, Рябов 1992]. В это время было защищено несколько диссертаций по проблемам средневекового казачества [Черницын 1992, Мининков 1995, Сопов 1999, Куц 2000]. Во всех перечисленных исследованиях так или иначе поднимались вопросы этнокультурной/социокультурной специфики раннего казачества, но задача эта не решалась комплексно, не выявлялась собственно модель, структура, положенная в основу вольных донских сообществ.

В конце XX в. появились работы, в которых авторы пытались определиться и с типологической принадлежностью ранних казачьих сообществ. Н.И. Никитин видел в общественно-политическом устройстве ранних казачьих сообществ аналогии с «социально-политической структурой доклассового общества в период военной демократии», полагая, что самим казакам до государственности было далеко [Никитин 1987: 240]. Его поддержал A.JI. Станиславский, также считавший, что ранние казачьи организации много архаичнее общественного устройства Российского государства того времени

Станиславский 1990].

С этими утверждениями не согласился А.Ю. Дворниченко, считавший, что уже ранние казачьи сообщества имели ярко выраженные признаки государственности, но она имела свою специфику. По его мнению, казацкая государственность была «скорее потестарной, чем политической», к тому же имела характер вторичности (формировалась под мощным внешним воздействием). Для определения этого типа государственности А.Ю. Дворниченко предложил использовать термин, введенный в научный оборот В.А. Поповым — параполис или параполитейное государство [Дворниченко 1994; 1995; Попов 1990: 210].

A.JI. Станиславский и Н.И. Никитин высказали также мысль о связи ранних казачьих сообществ с криминальной средой- тогдашней России [Станиславский 1990: 244; Никитин 1994: 10]. A.JI. Станиславский пытался даже обнаружить черты сходства казачьих братств с советской зоной, против чего решительно выступил А.Ю. Дворниченко, справедливо указав, что эти явления ни генетически, ни стадиально никак не связаны [Дворниченко 1995: 129].

Н.А. Мининков считает, что прообразом социальной организации ранних казачьих общин с их духом равенства, всеобщим вооружением, наличием круга и выборных должностных лиц, могла быть Новгородская республика [1998: 230-231].

На чрезвычайной развитости политической системы донских казаков, причем, уже в ранний период их истории, настаивает А.В. Фалалеев. Исследователь считает, что формирование государственности на Дону происходило уже с середины XVI в. (с 1549 г.). Им выявлена динамика развития республиканской формы правления на Дону: «от войсковой непосредственной "относительной демократии" до «парламентской республики» и далее - к «президентской» [Фалалеев 2006: 10]. Однако письменные источники не позволяют согласиться со столь смелыми выводами исследователя.

По поводу «социальной природы» российского казачества высказывались и зарубежные авторы. Так, Э. Хобсбаум, обратившись к этой проблеме, характеризовал казачье сообщество XVI - XVIL вв. как "social banditry". По его мнению, суть «социальных бандитов» заключалась в том, что, будучи крестьянскими изгоями, отвергнутыми государством, а самими крестьянами причисленными к преступникам, они, тем не менее, оставались в рамках крестьянского сообщества и воспринимались ими как герои [Hobsbawm 1985]. Однако в версии Хобсбаума без ответов остались такие вопросы: как и почему «социальные бандиты» превратились со временем в верных государевых слуг; какие внутренние • обстоятельства их социальной жизни способствовали этому?

Как сообщество «крестьян и воинов» представлено казачество и в работе Ш. О' Рурк [O'Rourke 2000], что противоречит хорошо известным фактам о том, что казачество на первых порах вообще не занималось земледелием и долгое время препятствовало развитию этой отрасли хозяйствования на Дону. Крестьянство, безусловно, принимало участие в формировании казачества, но в новых условиях должно было изменить свой социальный статус.

JL Гордон развивал тендерный подход к исследованию социальной природы казачьих сообществ [Gordon 1983; О' Rourke 1996]. Он стал первым зарубежным исследователем проблемы «казаки и тендер». Впоследствии этот подход был реализован в работах Т. М. Барретта [Барретт 2007]. В работах этих исследователей метод «тендера» применялся преимущественно ко времени XIX - начала XX в.

На наш взгляд, настоящий прорыв в исследованиях социокультурной специфики раннего казачества произошел после того, как в казаковедении стало широко использоваться понятие «фронтира» — особой контактной зоны с не линейными, а «пористыми» границами. Понятие фронтира на примере американской истории было введено в научный оборот еще в, 1890-х гг. американским историком Ф. Тернером [Turner 1963: 1-38]. Теория Тернера применялась в дальнейшем, например, в работе историка Макнейла, посвященной степному фронтиру Европы или в книге Т. Барретта о терских казаках [McNeil 1964; Barret 1999]. В дальнейшем этот метод применительно уже к донским и кубанским казакам широко использовался в работах американского исследователя Б. Боука [Воеск 1998; Боук 2001]. Теория фронтира успешно используется краснодарским исследователем Д.В. Сенем при изучении казачьих сообществ Дона и Северного Кавказа,[Сень 2007: 59-64] Эта теория дала возможность расширить зону поиска путей складывания специфики культурной модели ранних казаков. Если Р.Г. Скрынников и A.JI. Станиславский указали в направлении социального состава казачьих сообществ (не крестьян, а воинов, в первую очередь), то фактор фронтира определял эту специфику особыми условиями существования в напряженной контактной зоне

- Диком поле.

Но Дикое поле - это ни только фронтирная территория, это также зона постоянного противостояния и войны. Столь экстремальные условия существования также не могли не отложить свой отпечаток на формирующуюся здесь культурную модель донских казаков. В контексте этой мысли для нашей работы стали значимыми исследования в области антропологии мужских экстремальных групп (советской зоны, российской армии, силовых предпринимательских структур и пр.), осуществленных в отечественной науке на рубеже XX-XXI вв. [Самойлов 1999; Банников 2001; Банников 2002; Волков 2002].

Наконец, в среде участников «казачьего возрождения» была вновь возрождена идея казаковедов XIX в. о древнем происхождении донского казачества и о последующем его развитии как самостоятельного этноса. Что касается представителей научного мира, то оценки некоторых из них этничности донских казаков сводились к идее о том, что донское казачество складывалось как этническая общность, но процесс этногенеза был искусственно прерван включением Вольного Дона в состав Российской империи. Они вводят такое понятие, как «прерванная этничность» [Казачий Дон 1995: 12-23]. С этими выводами также трудно согласиться: исследования1 традиционной культуры донских казаков показали, что их этническая специфика формировалась и сохранялась именно в рамках так называемого «имперского периода», когда казаки превратились в особое сословие в рамках социальной структуры Российской империи.

В конечном счете, проанализировав основные направления в изучении культурной специфики раннего донского казачества, мы пришли к выводу о необходимости исследовать его как социокультурный феномен, формирование и развитие которого на начальном этапе определялось несколькими основными факторами: ранние казачьи общины представляли собой мужские военизированные сообщества; они формировались в специфических условиях фроитира, в маргинальном пространстве и в экстремальных условиях Дикого поля.

Объектом-исследования являются донские мужские сообщества как ядро формирующегося в Диком Поле казачества.

Предмет исследования - историческое развертывание культурной модели донских мужских сообществ в XVI - первой трети XIX в.

Целью исследования стало выявление социокультурной специфики мужских военизированных казачьих сообществ на Дону со времени их зарождения до первой трети XIX в.

Для достижения этой цели поставлены следующие задачи:

1. Выявить условия формирования мужских военизированных казачьих сообществ на Дону и определить роль фактора фронтира в становлении культурной модели донских казаков.

2. Охарактеризовать специфику способов и форм пространственного освоения мужскими казачьими сообществами Дикого поля и типичные для них представления о «своей» земле, выявить своеобразие традиционных поселений и жилищ, исследовать систему первичного производства, характерную для ранних казачьих сообществ.

3. Охарактеризовать принципы организации внутриобщинной жизни военизированных казачьих сообществ и особенности их религиозности, реконструировать систему знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались важнейшие нормы и принципы организации сообществ.

4. Исследовать функции и роли возрастных групп, как основу внутриобщинной организации мужских казачьих сообществ; выявить направления и специфику развития потестарной структуры ранних казачьих сообществ, определить соотношение между горизонтальными социальными связями и властной вертикалью.

5. Проанализировать отраженные в русском фольклоре образы народной колонизации, представления о воинской судьбе, основном жизненном предназначении казака-воина и способах его реализации в процессе формирования культурной модели казачьих сообществ.

6. Рассмотреть отраженные в фольклорных текстах образы и символы отдельных возрастных групп, представления об их статусе и функциях в воинских мужских сообществах.

7. Проанализировать характерные для казачества представления о власти и властных отношениях, отраженные в фольклоре.

Хронологические рамки исследования: XVI — первая треть XIX в. Столь широкий временной период обусловлен авторским стремлением показать не только процесс и механизм сложения социокультурной специфики ранних казачьих сообществ на Дону, но и проследить их в динамике, отметив основные тенденции социокультурных трансформаций. Осуществить это возможно лишь в относительно широких хронологических рамках. При этом применительно к XIX в. в работе подробно не исследуются те принципиально новые элементы, сформировавшиеся в казачьей среде в изменившихся условиях, а лишь показываются основные направления развития прежних элементов, лежавших в основе сложения донского казачества как группы. Автором рассматривались культурные элементы, характеризующие только мужские группы, которые в XVIII и XIX вв. существовали уже в рамках поземельной общины с ее сложной половозрастной структурой.

XVI в. установлен как нижняя хронологическая граница, потому что именно в это время появляются письменные свидетельства, о донских казаках: Именно с этого времени донское казачество становится заметной, а затем и мощной силой на южных российских рубежах.

Верхний рубеж (первая треть XIX в.) определен тем, что в 1835- г.„ было-издано- «Положение об управлении Донского Войска», в котором официально был закреплен итог длительного» пути, завершившегося превращением казачества в замкнутое военно-служилое сословие. Сворачивание казачьей вольницы, происходило долго и постепенно, и этот документ официально закрепил новое положение дел. Вольница полностью- была поглощена Российским государством, и в дальнейшем- социокультурное развитие казачества осуществлялось под политическим диктатом государства, которое само было заинтересовано в сохранении многих традиционных устоев.

Методологическая основа исследования; В качестве методологической основы исследования был избран системный подход как наиболее полно отвечающий целям и задачам работы. Семиотический подход использовался, в диссертационном исследовании для реконструкции системы знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались мужскими казачьими сообществами важнейшие нормы и принципы организации в сложных условиях Дикого поля. Эти реконструкции осуществлялись преимущественно на основе фольклорных источников, а потому позволяют исследовать эти структуры как бы «изнутри традиции», с позиции ее носителей.

Актуальной для данного исследования является теория культурной модели, разработанная зарубежными и отечественными авторами (JL Козер, JI. Пай, Э. С. Маркарьян, С.В. Лурье). Диссертант опирается на концепцию С. В. Лурье об адаптационно-деятельностном механизме культурной модели, которому непременно присущ внутренний функциональный конфликт.

В диссертации также используются такие методы конкретно-исторических и культурологических исследований, как компаративный анализ, применяемый для сравнения культурных характеристик развития казачества с русской культурой и культурой тюркских этносов; диахронический, позволяющий проследить развитие культуры мужских казачьих сообществ в хронологической последовательности; методы половозрастных исследований.

Широко применялся в диссертационном исследовании и ретроспективный метод, позволяющий продвигаться от фактов и явлений, зафиксированных исследователями поздней казачьей традиции (XIX-XX вв.), от материалов, авторских полевых исследований шу изучению современной казачьей культуры, доступных проверке опытным путем, к реконструкциям элементов ранней культурной традиции.

Источниковая база. Использованные нами источники по раннему периоду казачьих сообществ могут быть разделены на несколько основных видов:

1). Исторические источники. Первостепенными среди них являются те, что отражают взаимоотношения казаков и Московского государства. Это материалы текущего делопроизводства Посольского приказа. Они сосредоточены в нескольких фондах РГАДА: за XVII в. (с 1613 г.) — в Донских делах (ф. 111), за XVI-XVII вв. - в Турецких (ф. 89), Крымских (ф. 123) и Ногайских (ф. 127) делах. Донские дела были опубликованы Археографической комиссией (под редакцией В.Г. Дружинина) в пятитомном сборнике, включившем в себя документы, до 1662 г. [Донские дела 1898; Донские дела 1906; Донские дела 1909; Донские дела 1913; Донские1 дела 1917]. Часть документов фонда № 111, отражающие события казачье-крестьянской войны 1670-1671 гг., была опубликована в сборнике «Крестьянская война под предводительством Степана Разина» [Крестьянская война 1954; Крестьянская война 1959; Крестьянская война 1962].

Донские дела содержат переписку войска Донского и царского правительства через Посольский приказ по различным вопросам: войны и мира, социально-политической обстановки на Дону, «крымским и турецким вестям». Дела включают в себя подлинные отписки войска Донского и черновые отпуски царских грамот казачеству, челобитные отдельных казаков и резолюции на них, делопроизводство по поводу приезда в Москву легких и зимовых станиц донских казаков и отпуска на Дон «государева жалованья», отписки воевод украинных уездов о положении на Дону и взаимоотношениях донских казаков с соседними странами и народами. Своеобразным дополнением к Донским делам служат Донские книги, состоящие из копий царских грамот, посылаемых на Дон. Часть царских грамот была опубликована в сборниках, составленных А.А. Лишиным и И.И. Прянишниковым [Материалы для истории войска Донского 1864; Лишин 1891].

Главные особенности этого вида источников — лаконичность и отрывочность. Это «политическое делопроизводство», несущее соответственно печать некоего официоза, так как возникало оно в результате официальной переписки между двумя сторонами, далеко не всегда стремящихся показать и отразить истинное положение дел. В то же время материалы, содержащиеся, например, в Турецких делах, нередко представляют собой наблюдения за казачьей жизнью со стороны. Они высвечивают порой те ее стороны, на которые сами казаки по привычке не обращали внимания или попросту скрывали.

Эти источники скрупулезно собраны и тщательно проанализированы отечественными историками Д.В. Сухоруковым, В.Г. Дружининым, А.П. Пронштейном, Н.А. Мининковым, С.И. Рябовым и др., однако в диссертационном исследовании многие из них получили новую интерпретацию.

Впервые вводятся в научный оборот и подвергаются систематизации и анализу письменные источники, связанные со станичным делопроизводством казаков. Источников этой группы, отражающих ранние этапы истории, почти нет (архив войска Донского за XVII век сгорел во время пожара 1744 г.), а более поздние - материалы станичных и хуторских архивов - публиковались в местных периодических изданиях донскими краеведами. Здесь можно отметить публикации И. Сулина, X. Попова, И. Андреева, А.Леонова, С. Щелкунова, А. Кириллова. Эти источники, отражающие так называемую культуру повседневности, были связаны с казачьим бытом XVIII-XIX вв. и широко привлекаются в * работе для выявления- культурной специфики казачьих сообществ.

В диссертационном исследовании использовались также материалы, хранящиеся в архиве Санкт-Петербургского Института Истории РАН. Это документы Астраханской приказной палаты (Ф. 178) и Азовской приказной палаты (К. 238), дающие представление о деятельности «воровских казаков» и мерах, предпринимаемых Войском для борьбы с ними, о военных экспедициях донских казаков, о деятельности войскового круга и пр.

В работе использовались письменные нарративные источники. Среди них наибольшую по объему информацию содержат повести донских казаков об азовских сидениях 1637-1641 гг. («Историческая», «Поэтическая», «Сказочная» и «Особая»). Это рассказ об осаде Азова, предпринятый самими казаками, отражающий взгляд «изнутри», а не снаружи, хотя, безусловно; и имеющий определенную политическую- и идеологическую ангажированность [Воинские повести 1949].

В работе использовались также записки и мемуары русских и-иностранных авторов, побывавших в разное время на Дону. Так, различного рода сведения (о казачьих городках, фортификационных сооружениях, способах ведения боя, разделе добычи и пр.) можно почерпнуть из сочинений И. Массы, Г. Котошихина, Э. Челеби, JT. Фабрициуса, А. Олеария, К. Крюйса, и других [Масса 1937; Котошихин 1906; Челеби 1979; Фабрициус 1968; Крюйс 1824]. Эти источники требуют осторожного отношения к содержащимся в них сведениям: нередко в них предстают весьма искаженные или даже почти фантастические картины жизни казаков.

2) Фольклорные источники. Главные из них — песни и былины, получившие на Дону особую актуальность. Сбором и публикацией этих текстов впервые стал заниматься еще во второй половине XVIII в. исследователь русского фольклора М. Д. Чулков. Впоследствии эту работы продолжили такие исследователями, какЕ.П. Савельев, П. Никулин, А. Пивоваров [Савельев 1866; Никулин 18736; Пивоваров 1885]. В XX в. сбором и публикацией донского казачьего фольклора занимались A.M. Листопадов и Ф.В. Тумилевич

Листопадов 1911; Листопадов 1945; Листопадов 1946; Листопадов 1949; Тумилевич, Полторацкая 1941].

Кроме песен и былин эта группа источников представлена большим количеством легенд, преданий, заговоров и сказок, сбором и публикацией которых занимались Л.Н. Майков, Ф.В. Тумилевич, Л.С. Шептаев и другие исследователи [Майков 1893; Тумилевич 1945; Тумилевич 1961; Тумилевич 1969; Тумилевич 1972; Тумилевич 1987; Шептаев 1961; Шептаев 1972]. До настоящего времени эти источники не привлекались в полной мере для реконструкции социальной сферы и обрядовой практики казачьих сообществ. Фольклористы исследовали их либо собственно с позиций фольклористики (жанровые особенности, специфика образов и пр.), либо • искали исторические прообразы-упоминаемых в фольклоре явлений и персонажей.

Кроме опубликованных фольклорных текстов, мы широко привлекали и те, что удалось обнаружить на страницах донской периодики, в архивах и записать в экспедициях. Эти тексты впервые вводятся автором в, научный оборот. Особенно много преданий о кладах и казаках-разбойниках было найдено на страницах донских газет, а также в рукописи А.Н. Минха «Разбои и клады низового Поволжья», хранящейся в архиве Русского географического общества.

Помимо собственно донских, фольклорных, текстов в работе использовались также песни, легенды и предания; относящиеся к так называемым «разинскому» и «разбойному» циклам, которые выходят за пределы собственно «казачьего ареала». Они публиковались в трудах областных научных обществ [Мадуев 1906; Логовский 1923] и в фольклорных сборниках [Садовников 1884; Соколов 1896; Акимова 1946; Лозанова 1935; Мисюрев 1959; Комовская 1951, Кругляшова 1991 и др.]. Привлекались также тексты крестьянской среды, имеющее непосредственное отношение к мужской субкультуре [Песни Рязанской губернии 1894; Блинова 1937; Сидельников, Крупянская 1937; Акимова 1946; Любимов 1952; Мифологические рассказы и легенды 1996].

Для- аналогий широко привлекались украинские фольклорные тексты [Новицкий 1907; Булашев 1909; Малороссийские, сказки и байки], особенно относящиеся к традиции запорожских казаков [Эварницкий 1886; Эварницкий 1888]. На наш взгляд, это вполне оправданно методологически, поскольку сообщество запорожских казаков существовало единовременно с донским, было типологически с ним сходно. То же можно сказать применительно к казакам уральским и терским.

В нашем исследовании представлен анализ значительного количества фольклорных материалов, собранных в казачьих регионах России и опубликованных еще в XIX — нач. XX в. И.И. Железновым, А.Б. Карповым, Ф.Н. Логиновским, Стариковым Ф.М. [Железнов 1861; Железнов 1910; Стариков 1891; Логиновский 1904; Карпов 1911; Карпов 1913]'. Привлекались для анализа и сопоставлений с донскими былины и песни, бытовавшие среди сибирских групп казачества, запорожских, терских и уральских казаков [Бутова 1893а; Бутова 18936; Антонович, Драгомонов 1874; Макаренко/1907; Гуляев 1952]. Эти источники интерпретируются нами в контексте исследования особенностей* мужских субкультур.

Теми же причинами обусловлено привлечение к анализу некоторых тюркских и кавказских эпических текстов («Когудэй», «Манас», нартовский цикл):

В- последнее время все чаще- предпринимаются* попытки привлечь фольклорные источники (обычно его необрядовые формы, в»частности, русский былинный эпос), для реконструкции отдельных социальных институтов (мужских союзов) и переходных обрядов (инициаций)- [Балушок 1991; Бернштам, 1994;. Мадлевская 2000]. Однако казачий фольклор (на чрезвычайную' самобытность и архаичность которого указывали многие фольклористы) до сих пор-для реконструкции социальной организации донских сообществ практически не использовался. Между тем, есть, все основания проводить параллель, например, между так называемым «разбойничьим» фольклорным пластом и культурными реалиями ранних казачьих сообществ.

3) Этнографические источники. Они появляются лишь, с середины XIX в. Местными краеведами, членами Донского статистического комитета в это время собирается и публикуется- масса сведений о донских поселениях, жилищах, обычаях и обрядах, войсковом, праве. Эти источники получены либо методом, которой в современной этнографии и социологии называется, непосредственным наблюдением, либо путем опроса старожилов (и тогда «глубина памяти» этих источников доходит до конца XVIII в.). Публикация этих источников осуществлялась на страницах обширной донской периодики несколько десятков наименований) с середины XIX до начала XX в. энтузиастами-краеведами и профессиональными исследователями X. Поповым, С. Щелкуновым, Е. Кательниковым, И. Тимощенковым, П. Никулиным, А. Леоновым, Г. Шкрылевым, Г. Левитским и многими другими [Попов 1884; Щелкунов 1907, 1908, 1911; Кательников 1886; Тимощенков 1873а, 18736; Никулин 1873а, 18736; Леонов 1855, 1862а, 18626; Шкрылев 1876, 1877; Левитский 1861, 1869, 1866].

Ценнейшие этнографические материалы по теме нашего исследования были опубликованы в столичных изданиях А. Казминым (статьи «Обычные суды в хуторах Донской области» и «Частные и общественные гульбища на Дону» [Казмин 1888, Казмин 1889]) и М. Харузиным («Сведения о казацких общинах на Дону. Материалы для обычного права» [Харузин 1885]).

К этому же типу источников могут быть отнесены материалы, хранящиеся в архиве Русского географического общества (ответы на анкеты в рамках программы «Этнографическое изучение русской народности»). Нами использовались материалы разрядов № 12 (Донская область), № 2 (Астраханская область), № 19 (Курская, область), № 34 (Самарская область), № 36 (Саратовская область). Использовались также этнографические материалы из фондов Государственного архива Ростовской области (фонды.№. 55, 338; 697).

Для исследования привлекались материалы по этнографии восточных славян, публиковавшиеся в XIX - начале XX в. на страницах центральной периодической печати («Живая старина», «Этнографическое обозрение», «Киевская старина», «Москвитянин», «Отечественные записки») и в региональных изданиях, прежде всего, в регионах, приближенных к Дону (астраханские, саратовские, самарские, кубанские,, терские, уральские). Широкое использование для аналогий и реконструкций восточнославянского этнографического материала определено авторским намерением обосновать тезис о непосредственной связи казачьих традиций с общерусскими.

В работе использованы также полевые материалы, собранные в 19832002 гг. этнографической экспедицией Волгоградского государственного университета и в личных поездках автора. За это время было обследовано более ста казачьих поселений на территории Волгоградской и Ростовской областей. В экспедициях были собраны источники, полученные методом непосредственного наблюдения и интервьюирования, они используются в работе для исторических и этнографических ретроспекций (Архивы кабинета-музея этнографии

Волгоградского государственного университета и Волгоградского центра традиционной казачьей культуры).

Анализ разных видов источников, приведенных в настоящей работе, позволяет всесторонне и более глубоко взглянуть на проблему культурной специфики ранних казачьих сообществ.

Научная новизна работы заключается в новом концептуальном подходе к культуре раннего казачества как социокультурному феномену и выявлении роли мужских сообществ в его формировании.

В работе впервые в культурологическом плане раскрывается влияние природно-географического и социально-политического факторов (Дикое поле и ситуация фронтира) на генезис культуры казачества и показывается; что именно они предопределили особенности формирующейся здесь культурной модели.

Диссертант показывает, что возникновение донского казачества начиналось с мужских военизированных сообществ, социокультурные нормы которых были противопоставлены нормам метрополии. Применительно к этой группе речь идет об особой культурной модели, принципы организации которой до настоящего времени оставались вне поля зрения ученых. Автора раскрыл сущность- внутреннего функционального конфликта рассматриваемой культурной модели.

В диссертации рассмотрен в историко-культурологическом контексте процесс социокультурной эволюции мужских военизированных сообществ на Дону (принципов организации, системы ценностей и др.).

Социокультурный феномен мужских казачьих сообществ в исследовании анализируется не только на основе архивных письменных источников, но и на основе фольклорных текстов, что позволило автору соотнести знаковую систему, представленную в этих текстах, с реальными социальными структурами и рассмотреть их, в динамике, т.е. решить задачу, до сих пор не предлагавшуюся в качестве научной проблемы.

Диссертант впервые вводит в научный оборот новые фольклорные и этнографические материалы, собранные автором в ходе научных экспедиций по Донскому краю. Значительный массив уже опубликованных фольклорных источников интерпретируется по-новому — применительно к традиционной культуре мужских военизированных сообществ. Эти источники подвергаются семиотическому анализу и получают новую культурологическую интерпретацию.

Теоретическая и практическая значимость работы определяется тем, что в категориальном поле культурологии разработаны новые аспекты тендерных исследований специфических социокультурных групп. Использование наряду с письменными источниками этнографических и фольклорных материалов позволяет комплексно проследить развитие казачьей культуры. Введенные в научный оборот новые группы источников могут быть использованы в научных исследованиях по истории, этнографии, культурологии, регионоведению.

Практическая* значимость исследования заключается в том, что ее материалы и выводы могут учитываться при разработке политической-стратегии в области межэтнических отношений как на региональном, так и федеральном уровнях. Обращение к опыту прошлого может способствовать разрешению таких злободневных проблем современного казачества, как местное самоуправление в местах компактного проживания казаков, государственная служба, формы и способы землевладения, возрождение утраченных культурных традиций и пр.

Положения диссертации использовались для составления аналитических записок по вопросам современного казачьего «возрожденческого» движения, при анализе отдельных документов, разрабатываемых Комитетом по делам национальностей и казачества при Администрации Волгоградской области.

Материалы диссертации нашли применение при составлении лекционных курсов для студентов-регионоведов Волгоградского государственного университета; они могут быть использованы при разработке учебных и методических пособий по истории Отечества, культурологии, истории и культуре региона. Данные материалы могут быть востребованы в воспитательной и культурно-просветительской деятельности в студенческой среде, а также среди населения региона.

Заключение диссертации по теме «Теория и история культуры», Рыблова, Марина Александровна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ основных теорий происхождения донского казачества показал, что и дореволюционные ученые, и современные исследователи много спорили о том, к какой категории социальных или этнических общностей нужно его относить. Одни считали, что уже с самого своего возникновения казачество представляло самостоятельный, местный по происхождению (автохтонный), народ, другие склонялись к тому, что ранние казаки принадлежали к выходцам из русского народа и продолжали развивать на Дону традиции метрополии. Мы определили раннее донское казачество как своеобразную социокультурную группу. Казачьи сообщества на Дону в XVI — XVII вв. формировались из представителей разных этнических, социальных и конфессиональных групп. Определяющим в это время был статус мужчины-воина - человека, порвавшего с прежней средой. Культурная модель раннего казачества обладала чертами мужской военизированной организации. Важнейшие ее характеристики: однородный половой состав, наличие системы возрастных классов и социального равенства, отказ от производящих сфер хозяйствования в пользу присваивающих (военные набеги й военная служба); коллективная собственность; властные структуры, приближенные к так называемой «военной демократии»; военизированный уклад жизни; крайняя суженость семейно-брачной сферы жизни.

Маргинальность, напрямую связанная с изменением первичного статуса взрослых мужчин, с их превращением в воинов-бродяг, и архаичность -главные признаки и ранних сообществ, и создаваемой ими культурной среды. Говоря о двух 'этих признаках, мы должны особо оговориться, что они находились в неразрывной связи, являясь, по сути, формообразующими, составляющими основу культурной модели раннего казачества.

В условиях фронтира создавалась своеобразная культурная модель. Ее форирование происходило при непосредственном влиянии соседних государств (в первую очередь, государств-осколков прежней Золотой Орды и Московской Руси) и того опыта, который уносили с собой уходящие в Поле. Но та модель,

которую пытались построить казаки на первых порах, скорее противостояла социальным и культурным моделям, расположенным по разные стороны Поля, нежели копировала их. Не удается непосредственно соотнести ранние казачьи сообщества ни с соседскими поземельными общинами, ни с общественным строем Новгородской республики: при наличии многих сходных черт они все-таки от них отличались. В Диком поле воссоздавались такие социальные отношения, которые вбирали в себя разные пласты общественного опыта, но. существенной (структурной) их основой были архаичные отношения и институты, с одной стороны, копировавшие семейно-родственные структуры, с другой* — противостоящие им, выстраивавшие традиции мужских военизированных сообществ, с собственными потестарными институтами. «Структурными прототипами» ранних казачьих общин могли стать мужские военизированные сообщества, столь характерные для архаических традиций, располагавшихся по разные стороны Дикого поля (мужские союзы, братства, комитаты, дружины и пр.).

Уходящие в Дикое поле, по сути, стремились к тому, чтобы возродить те* идеалы и принципы, которые на родине постепенно исчезали, сходили на нет. Бегство,' и уход в». Дикое поле были попыткой вернуться в прошлое, представлявшеесяв качестве идеальной модели. Возврат к архаике был своеобразной, реакцией на происходившие в метрополиях политические; социальные и экономические изменения. Вместе с тем, создаваемая культурная модель становилась способом преодоления и принятия и самой кризисной ситуации, и следующих за ней изменений. Иными словами, это была попытка выжить, в условиях меняющегося мира путем актуализации привычных культурных форм. Эти формы действительно не нужно было «изобретать» заново; они> существовали в метрополии, но в условиях идущих там перемен вытеснялись на периферию социальной и культурной жизни. Возникновение в Диком' поле мужских военизированных сообществ было следствием резких политических (в первую очередь), а также экономических и социальных изменений, происходивших по разные стороны Поля. В условиях Дикого поля-решалась сложнейшая задача поиска новой групповой идентичности, создания такой культурной4 модели, в рамках которой разрушающаяся картина мира заменялась иной, но целостной, попятной и упорядоченной.

С одной стороны, именно условия экстремальности Дикого поля вызвали к жизни феномен «вторичной архаики», с другой стороны, воспроизводство

именно; этих (архаичных) структур обеспечивало возможность выживания, в; новых условиях. ©пределение, воспроизводство вторичной архаики в условиях экстремального существования как нельзя лучше отражает суть того внутреннего функционального конфликта, который успешно преодолевался) казаками::уходах родной: земли от нарастающего политического, социального и религиозного; гнета и обретая статус изгоев, они создавали такую* культурную? модель^ которая позволяла им обрести новый статус («царских слуг»);: в; этом: новом статусе они оказывались востребованными оставленной; родиной.

Привлечение: донских казаков на службу Российским правительством; а: затем и включение их в социальную структуру населения страны в качестве привилегированного? сословия; - доказательство того;, что группа избрала верную стратегию и тактику на пути поиска новой групповой идентичности и создала'такую ^культурную; модель, которая нашла свое место в изменившихся условиях в рамках новой структуры. Эта стратегия была направлена именно на выживание: в изменившихся; условиях, а тактика, сводилась к тому, что вольный] воин; вытесненный на периферию социальной: и политической жизни, уходил. на периферию пространственную (в пограничные земли) и там обретал новый статус: Однако?идентификация; себя именно в качестве: воинов - слуг $гечества приводила^ к четко проявленной периферийности созданной окультурной модели:. ■. ■

Дикое; поле представляло собой мир дикой, неосвоенной природы и в: процессе адаптации?'казачьих.сообществ к этой природной среде: возрождались, весьма архаичные способы производства и системы жизнеобеспечения. Анализ:, особенностей ранних; казачьих.поселений показал, что»они были.обусловлены, двумя; основными; факторами: влиянием природной среды ш непрекращающимися'* стычки с внешними врагами - азовцами, ногайцами; крымскими) татарами1. Внутренняя структура, ранних казачьих поселений; способы;моделирования^ пространства позволяют судить и о специфике уклада: жизни, и об особенностях социальной организации вольных сообществ:. Круговое: построение1 казачьих городков, идеально- соответствовало их социальной? организации в период ранней истории, поскольку ее основой являлся; - собрание всех членов общества, имевших равные права. Именно такая модель, идеально^ соответствовала принципам равенства и братства, определявшим жизнь мужских казачьих сообществ в ранний период их

истории.

Анализ традиционных жилищ раннего периода казачьей истории показал, что строительные традиции складывались в условиях постоянных межэтнических контактов, активно осуществляемых во фронтирной зоне. Этот процесс находил выражение также в возрождении архаичных принципов организации внутреннего пространства жилищ (куреннной тип (с печью в центре); в распространении поземной системы отопления, восходящей корнями к древним монгольским канам и пр.

В соответствии с определенными принципами социальной организации конструировалось и внутреннее пространство Поля в целом. На фронтирной территории утверждались принципы, не просто отличные, а часто — противоположные тем, что остались в метрополи. Освоение казаками нового природного и социального окружения в Диком поле, его превращение в культурное пространство осуществлялось специфическими мужскими способами.

В Диком поле большую роль играли непроизводящие источники существования, также напрямую связанные с фронтирными условиями жизни казаков: военная добыча, взимание дани, торговля пленными, царское жалованье за военную службу и пр. В этом также проявлялась одна из линий их общего противостояния статусной зоне. Развитие производственной сферы начиналось почти с нуля и имело догоняющий (по отношению к метрополии) характер.

В Диком поле существовали различные категории населения (оземейные, тумы/прироженые тумы, бурлаки/зажилые бурлаки, голытьба и пр.). При безусловном наличии этнических, конфессиональных и имущественных различий главное, что разделяло их - различный набор прав и привилегий по отношению к Войску, иными словами - разная степень включенности в воинское сообщество. Сама процедура приема (включения) в Войско демонстрировала близость к переходно-посвятительным ритуалам, характерным для традиционных культур («напой», испытания, перемена имени и пр.).

Для ранних донских казачьих сообществ была характерна половая однородность и ограниченность так называемой «семейственности». Не семья, а односумство - военное сообщество взрослых мужчин-казаков, имеющих общее имущество и совместно выступающее в походе - было первичной

ячейкой социальной организации ранних казаков. Главным.центром" общественной жизни была станичная изба, весьма близкая по форме и функциям к традиционному мужскому дому. Мужские казачьи, сообщества на Дону сформировали особую систему знаков и атрибутов своего группового единства, с помощью* которых закреплялся и их особый статус, и принципы «государевой службы».

Анализ внутреннего1 устройства ранних казачьих общин показал, что здесь возрождались, традиции мужских военизированных сообществ, основанных на; представлениях о коллективной доле-судьбе, реализующейся: через общее- же дело? — воинскую службу. Структура казачьих сообществ' выстраивалась на- основе возрастных классов с четким соблюдением границ между ними, детально разработанной системой переходно-посвятительных ритуалов; С течением? времени: структура братства существенно усложнялась. Выходя за рамки первичных («молодежных») принципов сообщества она уже • включала: в себя и группу семейных, и старых казаков; выстраивались более-сложные властные институты.Однако особенности социальной жизни на Дону сохранятся и по еле того, как эта территория перестанет быть Диким полем, так как в рамки, настигшей: казаков, Российской государственности они будут включены в статусе воинов.

Специфичной была и религиозность казаков в ранний период их истории'. Она также была обусловлена особенностями социального устройства ранних. казачьих: сообществ.- Не только социальные, но и религиозные институты, создаваемые казаками, выстраивались параллельно (но отнюдь, не иерархично) по отношению к институтам метрополии. Войско пристально следило за тем, чтобы; не допустить, чрезмерного' вмешательства метрополии в религиозную> жизнь, своих общиш. Религиозная^ система раннего казачества напрямую была: связана с его> воинской организацией. Казачьи сообщества оперировали детально1 разработанной; сложной обрядностью, связанной, однако,- в первую очередь с воинской* традицией. Более того, воинская обрядность оставалась довлеющей и в более позднее время, когда на;Дону уже упрочится православие, а'в жизни общины существенную роль:будут играть аграрные: ритуалы.

В сложении казачьих сообществ решающую роль играли институты «суда», «расправы» и «власти». В условиях аномии, социальной пустоты процесс сложения: потестарной структуры протекал весьма интенсивно. Основой этой структуры, являлся казачий круг, обладавший всей полнотой

законодательной и судебной власти, избиравший всех должностных лиц. Процедура выборов, частота и легкость сменяемости атаманов дают возможность говорить о значительной (почти тотальной) власти сообщества, а отнюдь не лидера на раннем этапе казачьей истории. За стремлением казачьего сообщества ограничить срок пребывания одного человека у власти стояли характерные для архаических традиций представления об опасности сосредоточения в «одних руках» слишком большого количества жизненной силы. Контролируя «количество власти» в одних руках, сообщество таким образом проявляло заботу о коллективной доле и способах ее справедливого распределения.

Исследование выстраиваемой в Диком поле потестарной структуры показало, что и здесь стремление казаков к воспроизводству архаичных принципов и механизмов, постоянно сочеталось с навязыванием сверху (из Москвы) иных форм и принципов, что собственно и было одним из проявлений внутреннего функционального конфликта создаваемой в Диком поле культурной модели. Так на горизонтальные социальные связи, выстраиваемые на основе архаичных принципов братства, накладывалась вертикаль власти, спускаемая не просто сверху, а еще и со стороны, а потому воспринимаемая как чужая, «не своя». Отсюда, проистекало сочетание в общинном сознании казачества, с одной стороны, идеи служения царю и отечеству, с другой, постоянное стремление отмежеваться от метрополии. Постоянно сочетаемые державность и самостийность будут, по сути, одним из проявлений отмеченного уже внутреннего функционального конфликта, присущего культурной модели ранних казачьих сообществ. Далее этот внутренний конфликт будет выражаться в стремлении, с одной стороны, сохранить свой периферийный (и отчасти автономный) статус, а с другой стороны - вернуться в статусную зону и занять равное положение с другими социальными группами.

Анализ фольклорных текстов, создававшихся и воспроизводимых в казачьей среде, показал, что уход в воины (в казаки) представляется в народной традиции как реализация судьбы, предназначенности свыше. Через эти тексты реализовывался механизм социализации мужчин в традиционных сообществах. Обращение к казачьему и общерусскому фольклору, с одной стороны, подтвердило наше предположение о том, что формирование казачьей культурной модели происходило в рамках модели общерусской, с другой стороны - позволило несколько расширить представления об отдельных

составляющих последней, особенно относящихся к роли и функциям мужчин и мужчин-воинов.

Между казачьими сообществами и Московским государством сохранялась постоянная связь, которая не только поддерживалась обеими сторонами, но и сознательно моделировалась. Будучи противопоставленными, метрополия и казачьи сообщества представляли собой единую систему. Идея служения оставленной родине — ключевая в казачьем фольклоре. Реконструируемый на основании фольклорных текстов архетип «ухода», напрямую связанный с переходно-посвятительными ритуалами социализации юношей, служил своего рода идейной* матрицей, на основе которой конструировалась культурная модель ранних казаков и выстраивались взаимоотношения с метрополией. В казачьих текстах, связанных с темой «ухода» воспроизводится весьма специфический образ! «иной земли», уходящий корнями в глубокую архаику, и образы тех, кто уходил в скитания; в преданиях подчеркивается их особый — маргинальный — статус.

Анализ фольклорных текстов позволил выделить три основных этапа в пути становления воина, непосредственно связанных с трехчастной структурой реальных казачьих братств. Именно фольклорные тексты подтвердили вывод о том, что специфика\, воинской традиции заключалась в особом содержании^ понятия «доля» и в способах ее обмена, реализуемых в обрядовой практике. Соотнесние различных мужских возрастных групп с орнитоморфными образами и выявление их роли в обрядах и представлениях, показали значимость идеи «возвращения» неистраченной жизненной силы мужчины воина в статусную зону.

Реконструкция жизненного пути фольклорного атамана позволила не ^ только расширить представления о народном понимании категории «доля-

* судьба», но и о традиционных воззрениях на власть, которая также сближается с

понятием общегрупповой доли, а люди, облеченные властью, представляются

ответственными за ее справедливое распределение. В фольклорных текстах, связанных с образом^ предводителя, ключевое место занимает мотив обретения им магической-, силы/доли, предназначенной всему сообществу и символизирующей его власть, и дальнейшего ее перераспределения. Сам предводитель выступает в качестве хранителя (вместилища) этой общеобщинной доли.

J Представления, зафиксированные фольклорными текстами,

реализовывались и в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, и в формах взаимодействия с метрополией, определяя специфику культурной модели донских казаков, которая, тем не менее, предстает как часть общерусской традиции. Возможно, дальнейшие исследования подтвердят или опровергнут мысль о том, что в общерусской культурной модели значимую (возможно, структурообразующую) роль играет именно механизм постоянного взаимодействия статусной зоны и «дикого поля» (понимаемого гораздо шире пространственных характеристик).

В основе культурной модели донского казачества важнейшую роль играл выработанный в рамках русской народной традиции механизм социализации мужчины и взаимодействия между миром воинским и статусным. Однако этот механизм не воспроизводился в условиях аномии Дикого поля механически и буквально и не сохранялся затем в застывшем виде. На Дону активно шел процесс социокультурных трансформаций, происходивших под влиянием и культурного опыта-тех, кто шел в казаки, и в разных формах осуществляемого воздействия Российского государства, и культурной волны последующего крестьянского переселения на Дон, несшего уже элементы общинного крестьянского мировоззрения. Под влиянием этих и многих других факторов происходило постоянное преобразование «дикопольской» культурной модели что, с одной стороны, позволяло казачьим сообществам вписываться в социальное, экономическое и культурное пространство Российского государства, а с другой — на протяжении веков сохранять свою специфику.

Список литературы диссертационного исследования доктор исторических наук Рыблова, Марина Александровна, 2009 год

1. См., например: Hofler 1934; Weiser 1927; Hofler 1973; Wikander 1938; Slavik 1936; Ridley 1976; Элиаде 1999; Иванчик 1988; Гутнов 2001.

2. В работе Т.Б. Щепанекой, посвященной образу собаки в восточнославянской культурной традиции, последняя исследуется преимущественно с позиции социальной прагматики (см.: Щепанская 1993.). См. также: [Гура2002: 440-441; Даль 1994: 105].

3. Использование камня в качестве оберега от волка широко распространено в восточнославянской магической практике см.: Левкиевская 2002: 64-65.

4. В то же время строго следили за тем, чтобы не коснулись земли колосья последнего (дожиночного) снопа Русский праздник 2001: 131-132.: его сила не должна была уйти в землю раньше времени (нового сева).

5. На возможность соотнесения «жизни» растения с жизнью человека, выстроенной к тому же по законам героической биографии указывает, например, запись «стихотворения», сделанная H. Головиным в 1853 г. в г. Белозерске (см.: Новичкова 2001: 115.).

6. Р.С. Липец выделены пять основных сюжетов с образом тура в русских былинах, см: Липец 1972. Вообще к образу тура обращались многие исследователи русского фольклора, см.: [Фаминцин 1884: 239, 253; Сумцов 1887; Потебня 1887: 319-326].

7. В юрте станицы Голубинской было урочище Фроськины тополя, где, по преданию, казаки повесили некую Фроську «за ея худые дела» (в этом урочище, как месте нечистом, запретном никогда не рубили деревья) По станицам и хуторам 1878.

8. Для получения клада нужно было пройти через ряд испытаний. Клад получал только тот, кто с честью их выдерживал и, кроме того, показывал умение правильно себя вести (не оглядывался, пе разговаривал и пр.).