Мотив родства и его философско-эстетическое воплощение в творчестве Марины Цветаевой тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Маслова, Марина Ивановна

• Маслова, Марина Ивановна
• кандидат филологических наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Маслова, Марина Ивановна

В в е д е н и е.

Глава I. «Прадеду - товарка: В той же мастерской.»: Марина Цветаева в поисках родства с А.С.Пушкиным.

1.1. Предыстоки «необоснованных претензий» на родство.

1.2. Диалог с Пушкиным: моделирование биографии или параллельность судеб?.

1.3. Диалог на уровне творчества: от ранних лирических опытов - через переписку - к автобиографической прозе.

Глава И. Утверждение родства с Пушкиным через «плоть» и «кровь»

Психологический автопортрет в стихах и прозе).

II. 1. Эволюция цветаевской «субъективно-романтической» концепции судьбы А.С.Пушкина.

11.2. «Необычное родное», или «Почему Пушкин выбрал Гончарову?».

11.3. Морально-этическое «толкование» пушкинской судьбы как возможность «исповеди».

Глава III. Родство с собой: «катастрофический союз души и тела». 117 III. 1. «Охлажденный анализ» против «эмоционального перехлеста».

Ш.2. Богоизбранность против богоборчества.

II.3, От Пушкина к Достоевскому: автобиографическая «Повесть о Сонечке» в контексте художественного поиска внутренней гармонии.

III.4. Религиозно-мистический комментарий к теме.

3 аключение.

Литератур а.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Мотив родства и его философско-эстетическое воплощение в творчестве Марины Цветаевой»

В Толковом Словаре Живого Великорусского языка В.И.Даля родство определяется как «родная, родственная связь, кровные отношения», а также «духовная связь» [71(Т.4), Л]. Словарь уточняет: родство бывает кровное (родовое, по общему родоначальнику), свойство (по брачным узам), духовное. Следует сразу же уточнить понятие духовного, духовности. В.И.Даль определяет духовное как «бесплотное, нетелесное, из одного духа и души состоящее; всё относящееся к Богу, вере; всё относимое к душе человека, все умственные и нравственные силы его, ум и воля». «Духовное родство пуще нлотскаго» - подытоживает Даль народной мудростью [71 (Т. 1), 503}.

Несложно убедиться, что все названные виды родства нашли свое воплощение в творчестве Марины Цветаевой. С неменьшим постоянством, чем «любовь» и «родство», звучат в цветаевской поэзии и прозе слова «дух» и «воля», имеющие непосредственное отношение к понятию родства, как это видно из словаря Даля. Духовность, в качестве одной из составляющих понятия родства, в определенном смысле противопоставляется Мариной Цветаевой душевности, которая традиционно включается в понятие духовного родства и часто даже оказывается синонимом духовности. Например, тот же словарь Даля «духовные качества, совесть, внутреннее чувство» включает в понятие «душа».

Цветаева, ревностно относящаяся к духовности, пытается отграничить её от «обывательской» душевности: «.душа, которую бытовик полагает верхом духовности, для человека духа - почти плоть» [1 (Т.5. Кн.2), 39].

Размышляя о противостоянии святости и стихийности в искусстве, Цветаева располагает последнее в разных плоскостях восприятия: «По отношению к миру духовному - искусство есть некий физический мир духовного. По отношению к миру физическому - искусство есть некий духовный мир физического. (.).всё событие стихов - от наития поэта до восприятия читателя - целиком происходит в душе, этом первом, самом низком небе духа» [там же].

Таким образом, проблема родства в идейно-художественном мире Цветаевой неизбежно пересекается с нравственно-философской проблемой противостояния мира духовного и мира физического. Причем столь тесно пересекается, что такая неопределимая, неовеществленная субстанция, как дух (у Цветаевой это то же, что м ы с л ь), оказывается включенной в понятие родства наравне со словом «кровь», которое неизменно входит в устойчивое сочетание, обозначающее физическое тело («плоть и кровь»). Говоря о том, что судить поэта можно только зная его творчество, Цветаева уточняет: «Единственный достойный уважения случай, т.е. единственно законное неприятие вещи, - неприятие её в полном знании. Да, знаю, да, читаю, да, признаю, - но предпочитаю (положим) Тютчева. хочу моей крови и мысли, более сродного» [1 (Т.5. Кн.2), 7].

Конечно, под кровью может подразумеваться и «личный опыт страдания», и определенное почти физическое усилие воли. Так, пушкинский пророк обретает способность глагола через «кровавое действо». У В.Высоцкого, продолжившего в этом смысле традицию Пушкина, душа, истекающая кровью, очищается в «утратах» и «перекатах».

Понимание души почти как вещественной сущности и одухотворение её через жертву, через «кровавое действо», было характерно и для Цветаевой.

Поэтому, рассуждая о мотиве родства и его истоках в творчестве Марины Цветаевой, или, пользуясь ее собственным выражением, о «душевно-художественных рефлексах», - нецелесообразно опираться только на духовность, на родство как категорию духовного мира поэта. Душа - это кровь (а значит, и плоть), дух - это мысль, согласно цветаевской иерархии этих субстанций. Значит, и к психологии цветаевского творчества, если судить о ней с позиции мотива родства, нужно подходить с учетом всей многогранности духовной природы Цветаевой и её эмоционально-чувственного мира, который она обозначила словом «душа».

Трудно вспомнить другого поэта, у кого бы психологическая потребность в чувстве родства выражалась с большей интенсивностью и многообразием.

Бессмертие, Время и Пространство, Страсть и Бесстрастие, Эрос и Логос - все эти темы объединены одним чрезвычайно важным для цветаевского мироощущения мотивом, который одновременно является и истоком и своеобразной «причиной» творчества, его импульсом. Чувство родства - духовного, эмоционального, и даже физиологического, - переживаемое Мариной Цветаевой в высшей степени одухотворенно, метафизически, с «запредельной» интенсивностью, - это не абстрактная ментальная родственность «по духу», а сложное психологическое, эмоционально и философски напряженное переживание.

Под «философским напряжением» здесь подразумевается сама природа этого чувства, которая включает сплав традиционно-исторического видения мира и оригинального цветаевского подхода к метафизически законченной картине бытия. Иосиф Бродский охарактеризовал такую самобытность взглядов Цветаевой как «философию дискомфорта» [29, 755].

Оригинальность мирочувствия Цветаевой может быть обоснована тем, что ни христианские традиции смирения и добротолюбия, ни восточные учения о бесстрастии и относительности всего сущего, ни оккультные представления о сокровенных знаниях предшествующих рас человечества не находили в ней своего последовательного адепта. Многие эзотерические традиции были усвоены интеллектуально-художественным миром поэта в определенной мере, образовав особый мировоззренческий комплекс, центральными категориями которого стали Эрос и Логос.

Чувство родства, доведенное Цветаевой до максимальной точки переживания, переходило границы рационального, устремляясь к небытию. Уместно даже говорить о некой одержимости Цветаевой в поисках «родственных душ».

Вся моя жизнь - роман с собственной душой.». Этот многократно уже процитированный в исследовательских работах «афоризм» Цветаевой всякий раз дает каждому новому исследователю творчества поэта возможность взгляда под иным углом зрения, возможность иной интерпретации, созвучной предыдущим, но влекущей за собой совершенно отличные от предшествующих выводы. И каждый новый взгляд на этот цветаевский «роман с душой» обнаруживает нечто новое, ранее не замеченное, не понятое. Каждая новая интерпретация расширяет и углубляет представления о свойствах цветаевской поэтики, о характере самого творца этой «динамичной», «резкой» (Д.С.Лихачев), «ранящей» (М.Белкина) лирики. А все творчество Марины Цветаевой насквозь лирично, даже «эпистолярно-документальная проза», т.е. письма.

Эмоционально многогранное и глубоко философичное творческое наследие Цветаевой предполагает и соответствующий подход к его изучению.

Онтологические мотивы мифопоэтики Марины Цветаевой, среди которых мы рассматриваем и мотив родства, сегодня представляют, пожалуй, наибольший исследовательский интерес. Это может объясняться не только спецификой самого художественного метода Цветаевой, требующего неординарных подходов, но и происходящим ныне сдвигом в процессе научно-философского познания мира. Рационально-логические критерии в постижении «объективной реальности» представляются уже недостаточно убедительными. Вновь объективная картина бытия начинает восприниматься как относительная. В научной литературе уже прозвучало мнение о том, что «ученые, подобно большинству людей, .уступают по части мудрости мистикам» (К.Наранхо) [129,12].

Как было замечено Мандельштамом, «время может идти обратно: весь ход новейшей истории, которая со странной силой повернула от христианства к буддизму и теософии, свидетельствует об этом» («Скрябин и христианство») [118, 201]. Сегодня это утверждение вновь злободневно. С незначительным уточнением: прежде чем поворачивать «от христианства», надо было сначала повернуться к нему. Что и произошло в нашей стране во время социально-экономической «перестройки». «С середины 80-х началось так называемое религиозное возрождение», - свидетельствует Г.Нефагина, обозревая состояние русской прозы последней четверти XX века [130, 44]. Это явление имело не только литературный, но и общественный характер.

Возрожденный интерес к христианству повлек за собой и пробуждение от длительной летаргии материалистического «сна» - новейшая история, во всяком случае история гуманитарных наук, «со странной силой повернула», как это было уже в эпоху Мандельштама (и Цветаевой!), к религии и мистике.

Согласно современной концепции литературной стадиальности, предложенной Михаилом Эпштейном [130, 11], русская филология (поскольку литературная критика включается в общий литературный процесс) сегодня находится одновременно в религиозно-мистической и эстетической фазах своего развития.

Религиозно-мистическая фаза была связана с романтизмом, со стремлением к идеалу, к запредельному, абсолютному, сверхличному» [там же]. В первом цикле эта романтическая литература пришла вслед за сентиментализмом Карамзина. Во втором цикле в религиозную фазу русская литература приходит через творчество Достоевского. Уже в произведениях Вл. Соловьева и символистов религиозно- философское восприятие мира оказывается центром писательской системы.

В третьем - текущем - цикле между морально-сентиментальной и религиозной фазами развития литературы нет четкой границы. Пафос искренности и взволнованности исповедально-публицистической прозы В.Распутина, В.Астафьева и др. перекликается с поэтизацией чувства смирения и отрешения от земных благ перед чем-то высшим (духом, смертью) в «деревенской прозе» и в произведениях авторов, обратившихся к переосмыслению евангельских сюжетов (В.Тендряков, Ч.Айтматов и др.).

На определенном этапе развития «в литературу приходит мифологизм и мифотворчество, интерес к восточным религиям и эзотерике.» [130,12].

Соответственно происходят изменения и в методологии анализа такой литературы. В период «морально-сентиментальной» фазы литературного процесса произошло «открытие шлюзов» - взрыв публикаций возвращенной отечественной и эмигрантской литературы, которая зачастую прочитывалась и интерпретировалась также «морально-сентиментально», без учета ее эстетического качества.

Интерес к мифологизму и эзотерике в современной литературе повлиял и на восприятие литературы «возвращенной». Появились исследования «о связях русской литературы с разного рода оккультными и эзотерическими учениями» [см. 26; 156 и др.].

Согласно классификации М.Эпштейна, Цветаева с ее исповедальной прозой опередила время, по сути предвосхитив возвращение «карамзинизма» и романтизма в русскую литературу конца 20-го века. А в нынешней фазе литературного процесса, представляющей собой слияние религиозно-мистического и эстетического направлений в одном русле, творчество Цветаевой переосмысляется заново.

Каждый, кому случалось размышлять над стихами Цветаевой, над их местами ускользающей «сутью», невольно оказывается в круговороте понятий, уводящих к истокам цветаевской лирики или же возносящих, при ином измерении, до немыслимых «кривизн» ее творчества.» [7, 317]. При «ином измерении» творчество Цветаевой обнаруживает глубокую философичность и метафизический подтекст. «Мои стихи, равно как мои платья, хороши в темной комнате, - написала Цветаева в дневнике в 1923 году. - При белом свете дня -сплошные дыры (ожоги)» [2, 238].

Не отвлекаясь от цветаевской метафоричности, предположим, что её творчество нуждается сегодня не в вынесении на «свет дня», т.е. извлечении его из органичной для него среды «темной комнаты» (иррационализма), а в том, чтобы в самой этой «комнате», в её «темноте» возжечь свечу, могущую осветить комнату изнутри, хотя бы слегка обозначить очертания предметов на их законном месте (без оглядок на погоду за окном этой комнаты).

Традиционно цветаевская лирика рассматривалась в русле «женской поэзии». Традиция заложена М.Волошиным, затем продолжена Вл.Ходасевичем. Волошин рецензировал первые цветаевские сборники 1910-1912 годов [45], Ходасевич произнес приговор сборнику 1923 года «Психея» [202, 113]. Гуми-лёвские «Письма о русской поэзии» положили начало традиции подчеркивать «интимность» и «стихийность девических признаний» в лирике Цветаевой [66, 80].

Сама Цветаева поддерживала эту традицию - причислять её лиру к женской: «И безутешна я, что женской лиры / Одной, одной мне тягу несть», - обращается она к Ахматовой в 1921 году («Соревнования короста.»).

М.Шагинян ввела в критический обиход цветаеведов мотивы «обдуманности и самостоятельности» Цветаевой «в выборе тем» [205, 204]. Подмеченные Шагинян «культурность и интеллектуальность» Цветаевой стали менее употребительными характеристиками в цветаеведении последующих лет. Долгое время культурно-философский аспект анализа цветаевского творчества был неактуален. «Погода за окном» диктовала иные способы восприятия, социологизм подавлял эстетику.

В л. Ходасевич заметил, что «как человеческий документ «женская поэзия» содержательнее и ценнее, чем как собственно поэзия» [202, 210]. Возможно, на этом критерии основано большинство работ советских цветаеведов (периода 60-х - 80-х годов), где основным содержанием анализируемых текстов Цветаевой оказывается биографический материал, интересующий исследователя в социально-идеологическом отношении, или же соответствие и несоответствие содержания творчества поэта злободневным вопросам современной ему действительности.

Такой подход отличает первые литературоведческие работы, написанные в то время, когда произведения Марины Цветаевой только начали публиковаться в СССР. Можно назвать в этой связи статьи Вл.Орлова [135], Ал.Михай-лова [121], А.Павловского [140], П.Антокольского [9], Вс.Рождественского [159] и др. Творчество поэтессы рассматривается здесь в литературно-историческом контексте, доступном «широкому кругу любителей словесности». Цветаевские произведения и философские взгляды (если о таковых вообще заводится речь) соотносятся и сопоставляются с «позицией» её современников -Блока, Ахматовой, Пастернака, Маяковского и т.д. На основе этих сопоставлений делается вывод о «самобытности» творческой манеры Цветаевой.

Таким же образом строятся и монографические исследования.

В предисловии к книге А.Павловского «Куст рябины» [141] читателю предлагается уведомление, что разговор будет вестись «о поэзии - исключительно средствами самой поэзии». Отсюда следует, что «сама поэзия» здесь не анализируется в строгом смысле, а лишь эмоционально-идеологически пересказывается (уточняется, дополняется семантически и фигурально) с указанием «сходных мотивов» в лирике других русских и советских поэтов и с привлечением биографического (бытового) «подстрочника». Там, где нет претензии на «тщательный анализ», книга предлагает полезные наблюдения за характером поэтессы, истоками трагедийности её мироощущения на уровне биографическом.

В характер Цветаевой, - пишет А.Павловский, - Москва вошла сполна -она в нём отпечаталась подобно родительским генам» [141, 19]. Замечание о том, что Москва в представлении Цветаевой не строилась, не возводилась, а «естественно произрастала из теплой земли подобно древу», подводит читателя к осмыслению культурной генеалогии поэта - о естественном происхождении таланта Цветаевой не из «привычного русла» русской культуры, а из «дальше и раньше» (последние слова принадлежат самой Цветаевой). Это «дальше и раньше», предполагающее широкие культурно-философские аналогии, в книге А.Павловского не подвергается рассмотрению. Традиционно отмечается здесь «ясный, отчетливый ум» Цветаевой, «склонный к анализу и формулированию» [141, 76]. О мировоззренческих убеждениях поэтессы сказано, что «ее романтика шелестела страницами прочитанных книг или выражала себя с помощью восклицаний» [141, 76]. Данное замечание следует, скорее всего, относить ко времени формирования художественного таланта Цветаевой. Представление же о творчестве поэта в целом дает скорее это утверждение: «ее корни разветвлены и многочисленны, но то, что на них произрастает, трудно соотнести с иными художественными явлениями» [141, 46].

Практика соотнесения идей, «произрастающих» в творчестве Марины Цветаевой, с идеями других русских поэтов, тех, в чьих произведениях нашли отражение различные философские доктрины (А.Белого, Вяч.Иванова, В.Брюсова, М.Волошина, М.Кузмина и др.), - к моменту выхода книги А.Павловского еще не утвердилась.

Книга А.А.Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь и творчество» (М., 1997) [168] построена на фундаменте первой книги этого автора, которая называлась «Марина Цветаева: страницы жизни и творчества» (М., 1986) [169], что и определило ее характер. Этот масштабный труд (более восьмисот страниц) представляется как «итог» (заключение самого автора) работы А.Саакянц в цветае-ведении. Однако современный рецензент не рискует считать это исследование «фундаментальным» по той причине, что принадлежит оно к разряду «народного литературоведения» [133, 292]. Однако книга имеет главное и несомненное достоинство - в ней самым подробным образом изложена биография Марины Цветаевой и история ее взаимоотношений с современниками.

В ответе на анкету журнала «Вестник русского христианского движения» (1992, № 165) А.Саакянц попыталась определить «в нескольких словах основное мирочувствие Цветаевой и основные направления ее поэтики» и пришла к выводу, что это «задача почти невыполнимая». «Как определить мирочувствие гениальной личности? С ее оттолкновением от «жизни как она есть», и одновременно огромной жизнеутверждающей силой? С вечным противостоянием в ее мироощущении - и соответственно в творчестве - быта и бытия, Земли и Неба, Эроса и Психеи и т.д.

Цветаева - это вечно познаваемая, но никогда до конца познанной быть не могущая вселенная, и каждый, кто захочет соприкоснуться с нею, всю жизнь будет открывать для себя все новые и новые ее тайны» [168, 772]. При всей лиричности и масштабности этого ответа, он дает довольно слабое представление о «мирочувствии» и поэтике Цветаевой, а между тем это «итоговое» высказывание автора книги о Цветаевой, завершающее восьмисотстраничное исследование.

Народный» подход к анализу художественной системы писателя приводит к «сдвигу вкусов», по мнению В.Николаенко: «Белый, Вяч.Иванов, Кузмин и Ходасевич вырастают на глазах, а обаяние Цветаевой, кажется, меркнет» [132, 345]. Упомянутые критиком авторы «возвратились» чуть позже Цветаевой, поэтому проблематика анализа по схеме «как замечателен автор N и сколь он по сути своей враждебен власти Б» коснулась их произведений в меньшей степени .(Сдвиг вкусов» происходит по той простой причине, что происходит смена поколений читателей, и «меркнет» в этом случае не столько обаяние самой Марины Цветаевой, сколько «обаяние» ее прежних комментаторов.

К числу биографических следует отнести и книги Ирмы Кудровой: «Версты, дали.» (М,, 1991) [99]; «После России. Марина Цветаева: годы чужбины» (М, 1997) [101]; «Гибель Марины Цветаевой» (М., 1995) [100]. Из них самой ценной представляется первая книга, где подробно освещены семь основных жизненных рубежей М.Цветаевой, ее странствия за границей. Много внимания в книге уделено взаимоотношениям Цветаевой с современниками. Комментарий к событиям личной жизни Цветаевой, связанным с именами А. Г. Вишняка, А.Ьахраха, К.Родзевича и др., предложенный И.Кудровой, представляет для данной работы наибольший интерес.

В другой книге этого автора, «Гибель Марины Цветаевой», имеется приложение-эссе, которое называется «Загадка злодеяния и чистого сердца». Речь в эссе идет об «иррациональных стихийных силах человеческого бытия», по определению самого автора, и о том, как эти «силы» понимала Цветаева. И.Кудрова касается таких вопросов цветаевского творчества, которые условно можно обозначить как мистико-романтические (если рассматривать их на том уровне, как они представлены Кудровой). Думается, что в более общем историко-культурном контексте эти вопросы приобрели бы характер не индивидуально-романтический, якобы свойственный только творческой манере Цветаевой, а обнаружили бы свою архетипическую сущность, указывающую на пер-воистоки метафизического сознания Марины Цветаевой, способного «преодолевать порог между бытием и ничто» (Дж.Кемпбелл).

Тем не менее, основная идея эссе И.Кудровой достаточно близка проблематике данного исследования: «реальность ирреального» как важнейшая особенность мироощущения Марины Цветаевой. Оставляя в стороне некоторые, уже достаточно банальные сегодня истины (природа человека «противоречива», «добро» и «зло» в ней «неразрывно скручены» и т.д.), звучащие в эссе едва ли не откровением, не разделяя авторского пристрастия к противопоставлению «страстей низких» и «страстей высоких» [98, 316], мы будем ориентироваться на эту работу в тех случаях, когда «родство», как категория эмоционального мира, будет внушать Цветаевой попытки проникновения «за грань» реальности. Так, духовное и эмоциональное родство с умершим Рильке позволяет ей чувствовать его присутствие в своей жизни, вести с ним диалог, утверждать его реальность не во времени, но в вечности.

Отсюда и мотив родства приобретает совсем иное звучание, мистическое.

Загадка злодеяния и чистого сердца» И.Кудровой перекликается с книгой Н.О.Осиновой «Мифопоэтика лирики Марины Цветаевой»! 137], где рассматривается «мифопоэтическая модель творчества» Цветаевой и прослеживаются пути возникновения и формирования цветаевского мифологизма. Античность, средневековье, славянский фольклор, европейский романтизм и другое - вот, по мысли Н.Осиповой, составляющие поэтического мифа Цветаевой.

Рецензентом книги Н.Осиповой отмечено, что мифопоэтические основы цветаевской лирики, выделяемые автором, «не носят принципиально нового характера». Цветаевской «индивидуальной мифологии» посвящены также две монографии: «Поэтический мир Цветаевой: конфликт лирического героя и действительности» С.Ельницкой, (Wien, 1990) [79 ] и «Мифологизм и теоло-гизм Цветаевой («Магдалина» - «Царь-Девица» - «Переулочки»)» Е.Фарыно, (Wien, 1985) [195].

Создание самостоятельной мифосимволической системы осуществлялось не только в творчестве Марины Цветаевой, Эта особенность, как замечает Е.Ревзин, присуща всем крупным поэтам эпохи: «.интертекст, миф, символ Цветаевой являются знаком уникальности в том же смысле, в каком уникальны художественные системы А. Блока, О. Мандельштама, Б.Пастернака, А.Ахматовой и др.» [156, 381]

Следующие две работы в определенной мере, опосредованно, касаются темы нашего исследования - мотива родства.

В исследовании И.Лиснянской «Шкатулка с тройным дном» (Калининград, 1995) [109] рассмотрены взаимоотношения двух поэтов-современников -Марины Цветаевой и Анны Ахматовой.

Эта тема - конфликт двух крупных художников - представлена И.Лиснянской в психологическом ракурсе. Автор обнаруживает неожиданную пропорцию: «Пушкин/Мицкевич=Ахматова/Цветаева» [109, 58]. При этом Цветаева, стремящаяся, на наш взгляд, осознать себя на месте Пушкина, в данном случае занимает место Мицкевича. Ахматова, соответственно, «совершая классический психоаналитический перенос» (Е.Ревзин), ставит себя на место Пушкина.

Поскольку логика рассуждений автора в «Шкатулке с тройным дном» разворачивается вне пространства научного анализа, да и само исследование И.Лиснянской скорее «поэтическое», по замечанию рецензента [156, 382], и представляет собою самостоятельный художественный текст, - мы не станем вступать в полемику с автором предложенной гипотезы, но останемся при своем мнении относительно того, с кем из двух поэтов, Пушкиным или Мицкевичем, могла сравнивать себя Марина Цветаева. Книга И.Лиснянской важна для нас тем, что в ней четко поставлена проблема «психоаналитического переноса» в прозе Анны Ахматовой о Пушкине, что дает нам дополнительные основания для постановки той же «проблемы» в цветаевском творчестве. Автор утверждает, что «в ахматовской прозе о Пушкине очень многое говорипг о том, что Ахматова свою судьбу примеряет на других поэтов» [109, 33]. На наш взгляд, Цветаева в стихах и прозе о Пушкине также «примеряет» свою биографию к пушкинской, опираясь на моменты родства духовного и «физиологического» (отсылки к «крови», «мышце», «мускулу» в ее «Стихах к Пушкину»), В отличие от исследования И.Лиснянской, наша работа целиком опирается на сравнительный анализ фактического материала - биографического и художественного, как пушкинского, так и цветаевского.

В результате мотив родства оказывается представленным в двух ипостасях: 1) родство «по духу»; 2) родство «по крови» (психологический экскурс и элементы генеалогического). При этом мы рассматриваем «мотив родства» не только как составную часть сюжета творческого, но и как составную часть «сюжета» биографического, т.е. жизненного.

В книге А.Саакянц «Спасибо Вам!» [170]. Цветаевой посвящено эссе «Два поэта - две женщины - две трагедии», где рассматривается цветаевское притяжение к Ахматовой, и характеризуется оно как «восхищение чуждым» [170, 553]. Таким образом, автор касается интересующей нас проблемы как бы с обратной стороны. А.Саакянц приводит в своей книге свидетельства, достаточно редко встречающиеся в литературе о Цветаевой. Например, по поводу «творческого» общения двух поэтов в июне 1941 года Саакянц замечает: «По-видимому, внешне они не особенно понравились друг другу. «Просто дама, -равнодушно отозвалась Цветаева в ответ на чей-то взволнованный вопрос. Ахматова же с юмором заметила: «Она была сухая, как стрекоза». И другому собеседнику: «В сравнении с ней я телка» [170, 565]. Эти свидетельства могут служить предостережением для тех, кто особенно увлекается рассуждениями о малом интересе поэта к внешнему. Равнодушие к внешности (особенно к собственной) всегда декларировалось Цветаевой, но редко осуществлялось в действительности. Эта тема - внешность как повод к внутреннему конфликту - находится в непосредственной связи с темой «кровного» родства Цветаевой и Пушкина, которое она предварительно наметила в прозе 1929 г. («Наталья Гончарова») и затем провозгласила в стихах 1931 г. («Стихи к Пушкину»). Трагический конфликт духа и плоти, анализируемый в третьей главе нашей работы, так же в определенной мере обусловлен проблемой противостояния «внешнего» и «внутреннего» в мировоззрении поэта.

Проблеме взаимоотношений Марины Цветаевой с современниками много места уделено в книге М.Белкиной «Скрещение судеб» (М., 1992) [18], которую Д.Данин, автор предисловия, охарактеризовал как мемуарно-биографическое повествование-исследование. Белкина скрупулезно исследует «одни только факты» цветаевской судьбы, оставаясь скупой на комментарии. Книга ценна для нас именно в этом смысле: как источник правдивой информации без «художественной оснастки» (выражение Д.Данина). И тем не менее, отдельные комментарии М.Белкиной послужили отправной точкой для обоснования некоторых вопросов нашего исследования, в частности, субъективное определение цветаевской лирики как «ранящей» мы приложили к наблюдениям над стилистикой стихотворений Цветаевой периода второй половины 1920-х годов и получили соответствующие выводы о «душевно-художественных рефлексах» поэтессы в период написания этих произведений. Это дало возможность трактовать мотив родства как эмоциональное переживание, дающее импульс к творчеству.

В монографии В.Швейцер «Быт и Бытие Марины Цветаевой» (М., 1992) [207] мы сталкиваемся с явлением, обратным тому, что являлось преимуществом книги М.Белкиной, - обширным комментарием. Из всего многообразия затрагиваемых автором вопросов мы обратили особое внимание на те, которые касаются темы родства в той или иной степени. Среди них такие, как одиночество поэта, «сиротство» его среди чуждой и враждебной «реальности», противостояние бытия и быта, приводящее к внутреннему конфликту и «разлому» души, и др.

Мы согласны с утверждением В.Швейцер, что «Пушкин оказался первым поэтом Цветаевой» [207, 42]. Первым среди тех, кого она читала в детстве, и первым среди тех, чью биографию она усиленно «эксплуатировала» в своем творчестве. Другое замечание, о том, что «человеческий образ Пушкина» формировал отношение Цветаевой «к поэзии, делу поэта, жизни (выделено нами - М.М.), получает в данном исследовании наиболее развернутое обоснование. Вместе с тем, мы приходим к иному выводу в тех пунктах, где В.Швейцер затрагивает тему цветаевской «ревности» к Н.Н.Гончаровой, жене Пушкина. Утверждению о «безжалостной расправе» Цветаевой над Гончаровой мы противопоставили тезис о «снисхождении» и «женском участии», что позволило трактовать цветаевскую «ревность» к Гончаровой в качестве переадресованной эмоции, изначально направленной на Пушкина. То есть, «ревнует» Цветаева Пушкина к «неодухотворенной красоте», к «мужскому эстетизму», позволившему поэту предпочесть внешнюю привлекательность Гончаровой «любви Керн» или «уму Россет». Эти отсылки к «безответной» любви и интеллекту выдают истинные мотивы цветаевской негативной экспрессии, направленной на Гончарову. Пушкин «сам виноват», что Гончарова «его не любила», ибо его внутренний мир был чужд Гончаровой, о чем Цветаева, неоднократно «обжигавшаяся» этой чуждостью в собственных романтических увлечениях, не могла писать без элемента болезненного раздражения. Вот этот «элемент» обычно и воспринимается как негатив, направленный на «жену поэта». Мы настаиваем на том, что Цветаева мысленно разводит понятие «жены», т.е. «госпожи Пушкиной», и представление о женщине, которую звали Наталья Гончарова. «Жена» для нее оказывается «самой презренной», а Наталья Гончарова как женщина, несчастная в любви (или еще не дозревшая до любви), вызывает ее сочувствие. Этот тезис мы подкрепляем психологическим комментарием, сделанным на основе анализа соответствующих проблеме прозаических и стихотворных текстов Цветаевой, а также источников психоаналитической ориентации (работы А.Лоуэна [114, 775], И.С.Кона [95] и др.).

В статьях Иосифа Бродского, посвященных поэтике Цветаевой («Поэт и проза»; «Об одном стихотворении» [29], а также сборник «Бродский о Цветаевой» (М., 1997), [32]), содержится материал, помогающий нам апеллировать к философскому аспекту мотива родства. Бродский касается «непростых и потому некомфортабельных для критика явлений» (формулировка И.Кудровой) [32, 13], настаивая на том, что «пресловутая эмоциональная взвинченность» Цветаевой должна пониматься и восприниматься «наоборот». Не углубляясь в метафизический комментарий Бродского, мы располагаем отдельные тезисы своей работы, связанные с религиозно-философской проблематикой, в соотнесенности с «метафизическими возможностями», обнаруженными Бродским в поэтике Марины Цветаевой.

Религиозно-мистический аспект творчества Цветаевой представлен в трудах А.Эткинда («Хлыст. Секты, литература и революция» (М., 1998) [215]) и Е.Эткинда («Там, внутри. О русской поэзии XX века» (СПб., 1995) [217; 218; 219]). В названных работах рассматриваются мотивы «метафизической тайны» в произведениях Цветаевой, некой мистической «недосказанности» ее творчества.

Интересующий нас мотив родства как раз и является одной из составляющих означенной «метафизической тайны» цветаевского творчества.

Наиболее близко к проблематике нашей работы стоит книга американской русистки Ольги Хейсти «Орфические странствия Цветаевой в словесных мирах» (Иллинойс, 1996) [224], где автор стремится выявить и воссоздать особый мировоззренческий комплекс поэта, в котором «космогония совпадает с мифопоэзией [224, 223].

По поводу особенностей поэтики Мандельштама было замечено, что «пространственные координаты, очерченные широтой поэтической тематики», приобретают у него мировой или даже космический масштаб [157, 217]. Взгляд на творчество Цветаевой с учетом его «космических» масштабов отличает и исследование О.Хейсти, которая прослеживает не только подъемы Цветаевой в «заоблачную высь» (анабасис), что неоднократно проделывалось и в советском цветаеведении (правда, с достаточно поверхностной интерпретацией), но и ее подземные «орфические» странствия. Для Цветаевой это не только катаба-с и с - «нисхождение в Аид», в страну мертвых, куда отправился Орфей, чтобы вернуть «к жизни» свою жену Эвридику. Но это еще и скитания в долинах самой Поэзии, которая издавна осенена в европейской культуре образом певца Орфея. «Для Марины Цветаевой, всегда разрывавшейся между «реальным» и «идеальным», между жизнью и смертью (между жизнью и Жизнью, уточнила бы Цветаева), Орфей, нисходящий в Аид и возвращающийся к живым, был тем самым Героем, который словно концентрировал в себе основные мотивы ее многолетних раздумий и переживаний» [7, 319]. Одновременно и она сама была Орфеем в своих идеальных мирах. В мирах «реальных» она чаще ассоциировала себя с Эвридикой, желающей освободиться от «земных уз», но «глубинными пластами своего существа» остающейся во власти Афродиты. «В этом - болезненный драматизм цветаевского творчества, порой звучащего как крик отчаянья» [7, 319].

Исследование О.Хейсти касается не в целом творчества Цветаевой, а лишь периода 20-х годов, когда была написана книга стихов «После России».

Однако «орфические странствия» Марины Цветаевой представляются нам неким непрерывным духовным поиском, способным осуществиться не только в пространстве языка, но и в физическом пространстве бытия поэта - в его эмоционально-психологических отношениях с действительностью, с социумом.

Характер этих отношений определяется для Цветаевой возникающим и переживаемым ею чувством родства. Ариадна Эфрон в связи с этим отмечала в своих воспоминаниях, что её мать - Марина Цветаева - «даже бесплотнейшего Рильке почитала и осязала. братом еще и по плоти и крови, зная, что стихи не одним лишь талантом порождаются, а и всеми бедами, страстями, слабостями и радостями живой человеческой плоти, её болевым опытом.» [220, 91\ Этим, в частности, объясняется особое внимание, уделяемое в данной работе тем материалам, где содержится информация о взаимоотношениях Марины Цветаевой с современниками, информация о ее жизненном «болевом» опыте.

Помимо источников, касающихся жизни и творчества М.Цветаевой, нами анализируются материалы, способные адекватным образом объяснить некоторые специфические вопросы данного исследования.

Этический максимализм» Цветаевой не может быть объяснен вне категорий этики как науки, отсюда наше внимание к таким трудам, как «Этика преображенного Эроса» Б.Вышеславцева [49], «Оправдание добра: Нравственная философия» В.С.Соловьева [183], «Этика» Ю.А.Шрейдера [209] и др.

Проблемы психологизма цветаевской прозы о Пушкине освещаются нами с привлечением соответствующего психологического комментария. Этим объясняется интерес к западной и отечественной психоаналитической литературе, представленной в данной работе именами К.Г.Юнга [221; 222], Э.Фромма [199; 200; 201], А.Гуггенбюль-Крейга [63; 64], А.Лоуэна[114; 115], И.С.Кона [95] и др.

Размышление о метафизическом «подтексте» творчества М.Цветаевой осуществляется с опорой на материалы философской тематики. Это работы Дж.Кемпбелла [104], К.Наранхо [129], П.П.Гайденко [50] и других, а также труды русских философов и религиозных мыслителей: В.Розанова [160; 161], Н.Бердяева [22; 24], С.Франка [197], С.Булгакова [35; 36] и др.

Сопоставляя точку зрения М.Цветаевой в ее прозе о Пушкине с мнениями других видных пушкинистов, мы не могли обойти стороной отдельные страницы отечественной пушкинианы, представленные именами А.Ахматовой [15; 16], Вл.Ходасевича [202; 203], В.Брюсова [33], а также Б.Л.Модзалевского [123], П.Е.Щеголева [211], Ю.Н.Тынянова [191; 193], Ю.М.Лотмана [ИЗ] и др.

Глава, освещающая проблему идейно-стилистического родства прозы М.Цветаевой с ранними произведениями Ф.М.Достоевского, имеет среди своих источников исследования таких достоевсковедов, как М.Бахтин [17], К.Мочульский [124], Б.Бурсов [37], В.Нечаева [131] и др.

В названных выше работах, посвященных жизни и творчеству Марины Цветаевой, мотив родства так или иначе включался в проблематику исследования, но ни в одном из указанных случаев он не являлся ведущим. Традиционно подчеркивается в связи с темой цветаевских «поисков родства» лишь тот факт, что основной «стихией» этих поисков неизменно остается Эрос в различных его проявлениях.

Поэтому целью данного исследования является определение того, как конкретно реализуется в художественной картине мира М.И.Цветаевой один из ведущих мотивов ее творчества - мотив родства.

В процессе исследования решаются следующие задачи:

- определяются пути поиска М.Цветаевой духовного и «генетического» родства с А.С.Пушкиным и выявляется психологическая подоплека этого поиска;

- устанавливаются факторы, определившие наличие «этического максимализма» в работах М.Цветаевой о Пушкине;

- даются дополнительные обоснования намеченной в работах цветаеведов проблеме идейно-художественной близости отдельных произведений

М.Цветаевой и Ф.М.Достоевского и выясняется, в какой мере стилистика цветаевской прозы, сопоставляемой с ранними произведениями Достоевского, обусловлена фактами личной судьбы поэта, а в какой - сознательной ориентацией на сентиментально-романтическую литературу 19 века (от Карамзина до Достоевского); - выявляются наиболее характерные особенности мировоззрения и эстетического мира М.Цветаевой, обусловленные самобытным подходом поэта к понятию родства.

Предметом и объектом нашего исследования является всё творческое наследие Марины Ивановны Цветаевой, включая дневники и переписку с современниками.

Актуальность работы заключается в том, что при всем многообразии исследований творчества М.Цветаевой, ее эстетическое наследие продолжает оставаться не до конца понятым и недостаточно изученным. Причина тому, во-первых, в неисчерпаемости самого этого наследия («Цветаева - это вечно познаваемая, но никогда до конца познанной быть не могущая вселенная.» -А.Саакянц). Во-вторых, это связано с особенностями творческого метода Цветаевой. Поэтическая ее стилистика предопределена свойствами ее мироощущения. «Мощь, многоплановость и беспощадность мышления. беспрестанно провоцируют Цветаеву подниматься над будничным и бытовым, задаваться труднейшими вопросами и не искать на них легких ответов» (И.Кудрова) [32, 14]. Отсюда и «некомфортабельность» ее для литературоведческого анализа.

Основу методологии данного исследования составило сочетание историко-литературного и сравнительно- сопоставительного принципов анализа.

Способность к масштабному видению земных и внеземных реалий, «душевная оптика» Цветаевой предполагает и дополнительные методы прочтения ее творчества, которые в данной работе представлены психологическим и философским комментарием.

Кроме того, вследствие рецептивного прочтения отдельных текстов

22 с опорой на собственное интуитивное постижение), почти исключается вероятность дублирования результатов анализа в исследованиях других авторов. Этим может быть определена и новизна диссертации.

Практическая ценность работы заключается в том, что результаты диссертации могут быть использованы в дальнейшем изучении творчества Марины Цветаевой, в лекционных курсах по истории русской литературы XX века, в спецкурсах, спецсеминарах, дипломных работах по этой дисциплине, в практике школьного преподавания литературы и др.

Апробация полученных результатов исследования осуществлялась в виде докладов на научно-педагогических конференциях в Курском государственном педагогическом университете (апрель 1997), на Международной научной конференции «А.С.Пушкин и мировая культура» (май 1999, г.Липецк). Диссертация обсуждалась на заседании кафедры литературы Курского госпедунивер-ситета (июнь 1999 г.).

По теме диссертации опубликовано три статьи и тезисы доклада.

Структура работы определяется целями и задачами исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Прилагается также список использованной литературы.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Маслова, Марина Ивановна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В процессе исследования того, как конкретно реализуется в художественном наследии Цветаевой один из ведущих мотивов ее творчества - мотив родства, мы столкнулись с явлением, выходящим за рамки собственно литературоведческого анализа, но представляющим особую важность для понимания личности поэта. Вследствие этого в работе широко привлекается психологический и религиозно-философский комментарий.

Выявлено несколько смысловых ипостасей указанного мотива. Осознаваемое поэтом как основной движущий импульс его бытия, «родство» в художественной картине мира «расслаивается» на несколько тесно связанных элементов, среди которых мы выделяем следующие:

1) «родство с культурой» (предыстоки таланта Цветаевой и та самая «ментальная родственность по духу» с поэтами-предшественниками; в определенной мере сюда включаются и взаимоотношения с современниками, но в первую очередь интеллектуальные);

2) «родство с человеком» (взаимоотношения, построенные на принципах духовной и эмоциональной близости, но без выхода в художественное пространство творчества; родовое родство, которому Цветаева уделяет достаточно много места в ранней лирике и в автобиографической прозе);

3) «родство с миром» (объективный мир, Космос, а также социальные явления, импонирующие мировосприятию поэта или противоречащие ему;

4) «родство с собой» (внутренние проблемы личности в соотнесенности с требованиями Абсолюта, так называемая «биология» личности; сюда же мы включаем и оппозицию «дух-тело», представленную в идеологии модерна как противоборство культуры и природы; поскольку следствием этого противоборства оказывается внутренний «разлом» личности, мы не можем включить эту проблему в первый пункт нашей системы.

Однако «родство с культурой» и «родство с собой» одновременно являются и объединяющими всю систему в неразрывную цепь взаимообусловленных мотивов, определяющих бытие личности. Их оппозиционная связь заключает личность в замкнутый круг противоречий, выход из которых личность ищет в «родстве с человеком» и «родстве с миром». Но пока эта система замкнута непластичным «сплавом» культуры и биологии, и «родство с человеком» и «родство с миром» обречены на удушье,

Родство с собой» (то же, что: «родство с Абсолютом») подразумевает непрерывность взаимообмена между человеческим сознанием и объективной реальностью. Для этого «цепь» должна быть разомкнута: культура и природа не должны противостоять друг другу.

Взаимосвязь субъективного и объективного (личного и сверхличного) в предложенной схеме вполне может служить обоснованием для того, чтобы рассматривать родство в качестве центральной мировоззренческой категории для Марины Цветаевой, определяющей и характер смежных с этим явлением переживаний. Так, Эрос, осложненный мировоззренческой установкой на «родственность» духовного и эмоционального мира объекта «алчущей любви» (слова Вяч.Иванова) и субъекта этого переживания, в результате оказывается недосягаемой «мечтой», рационализируется, символизируется и в конце концов теряет свою первоначальную окраску позитивного чувственного импульса.

Понимание Мариной Цветаевой непосредственной связи между «биологией» личности и ее творческими импульсами послужило причиной ее пристального интереса к антропологии А.С.Пушкина.

В процессе исследования этого вопроса мы обнаруживаем в творческой биографии М.Цветаевой элементы, свидетельствующие о сознательной (либо бессознательной) проекции особенностей собственной личности на личность поэта-предшественника. Проекция осуществляется с целью «реабилитации» этих особенностей в собственном сознании и мировоззрении.

Настойчивое формирование мифа о своей стихийности и страстности, попытка сотворить легенду своей жизни - вот еще один из мотивов обращения

Цветаевой к судьбе Пушкина. Пушкинская горячая «африканская» кровь являлась для нее лучшим «оправданием» своей «страстности», хотя на самом деле, как мы предполагаем, эта кровь была для Цветаевой (с ее «холодной в любви» кровью) «пунктом стремления», но не «пунктом оправдания». Родное, но: «отсутствующее».

Обращение к имени и стилистике другого писателя XIX века, Ф.М.Достоевского, свидетельствует, что ориентация на чувство родства -основной критерий выбора Мариной Цветаевой того или иного художественного явления для анализа или отсылки к нему. Цитаты из повести Достоевского «Белые ночи» в цветаевской «Повести о Сонечке» отсылают нас к эмоционально-чувственному образу героя-мечтателя, за которым, надо полагать, Цветаева угадывает личный чувственный опыт автора и идентифицируется с ним.

Достоевский в художественной галерее «родных душ» Марины Цветаевой - это верность принципу апеллировать к явлениям только родственного порядка.

По ходу исследования обнаружилось, что цветаевский психологизм, который обычно сравнивается с психологизмом Карамзина и Достоевского в большинстве работ о поэтике Цветаевой [29; 96; 102; 136; 165 и др.], имеет своим предыстоком не только поэтику текстов раннего Достоевского. Параллель, оказывается, можно вести дальше и глубже в XIX век, к Пушкину. Ибо, при всей эмоциональной сдержанности Пушкина, о которой писала Я.Левкович [106, 49], его можно считать родоначальником особого жанра, представляющего собой «опыт анатомии состояния человека в переломный момент его жизни». Отличие от стиля Достоевского здесь в том, что сентиментально-психологический роман обнажает чувства, не анализируя их, а пушкинский «опыт анатомии» прежде всего аналитичен, и самое главное отличие -он «кодирован», зашифрован, что и позволяет говорить о его «сдержанности». Марина Цветаева в определенной мере усвоила и стилистику сентиментализма, и «кодирующий психологизм» Пушкина. Поэтому и Пушкин, и Достоевский оказались ей равно близки по эмоционально-чувственному опыту, и эта близость осознавалась ею особенно отчетливо в 1930-е годы, когда одновременно писались очерки о Пушкине и «Повесть о Сонечке».

Этот психологический синтез выявляется и на идейном уровне последней цветаевской прозы. Подобно пушкинскому «Каменному гостю», который Анна Ахматова рассматривала в качестве «сублимации» тайных психологических комплексов поэта [15, 125,132], цветаевская «Повесть о Сонечке» также несет в себе идею возмездия. «Беспощадная рука Командора, смертельно схватившая Дон Жуана», - так комментирует Э.Радзинский [154, 382] факт публикации цветаевских воспоминаний в 1970-х годах.

Таким образом, течение времени постепенно обнажает отдельные узлы смысловых сплетений, бывшие некогда тщательно «закодированными» автором. Свойственное для всей культуры Серебряного века «неумение любить», как считает А.Эткинд [216, 189], выразилось в поэтике символизма, которая «совмещала в себе лирическую искренность с психологической закрытостью; приравнивая жизнь к искусству, она экзальтировала эротику в поэзии, но в жизни интерпретировала страсть в холодных абстрактных терминах., не облегчающих страдания» [216, 170].

Эта невозможность облегчить страдание, может быть, и заставляла Марину Цветаеву жаждать «возмездия». «Может быть, в следующей жизни я до этого дорвусь .» [2, 272]. Под «этим» она подразумевает умение «любить всех».

Катастрофический союз (разрыв) души и тела, философски обоснованный эпохой модерна как необходимое условие сохранения культуры и усвоенный мировоззрением Марины Цветаевой, являлся непреодолимым препятствием для «умения любить». «Может быть, аскетизм самоотвержения при неудаче своего выполнения и является источником самомнительного и резкого разделения материи и духа, мира будущего и здешнего», - размышлял в своем

185 дневнике в 1941 году Михаил Пришвин [149, 295] (Марина Цветаева еще была жива).

Тот, кто отказался от подобной оппозиционной философии, пришел к духовному перевороту, подобно М.Пришвину. «Основа моего переворота духовного состояла в том, что исчезла искусственная черта, разделяющая в моей душе любовь чувственную от душевной и духовной: JI. научила меня понимать любовь в единстве, всю любовь как целое» [148, 253].

Видимо, к такому духовному перерождению стремилась и Марина Цветаева, когда искала родное, «сродное», как она сама выражалась. И одной из величайших трагедий ее жизни являлось непрерывное разочарование от неудачи в этом поиске.

Она не в силах забыть об этой сердечной ране, восстановить душевное равновесие, успокоиться после произведенного над собой опустошения. И эта мятущаяся тревога, эта нездешняя мечта . кладет на нее свой особый отпечаток, делает ее такой странной, исступленной, неуравновешенной, как бы одержимой.

Как та прекрасная Суламита, потерявшая своего жениха: на ложе своем ночью, по улицам и площадям искала она того, кого любила душа ее, спрашивала у стражей градских, не видали ли они ее возлюбленного, но стражи, вместо ответа, только избивали и ранили ее .» (Песнь песней, 3, 1-31;4, 1) [35,72].

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Маслова, Марина Ивановна, 1999 год

1. Кн. 2. Стихотворения 1916-1920 гг. Т.2. Стихотворения 1921-1941 гг. Т.З. Кн.1. Поэмы. Поэмы-сказки.

2. Кн.2. Драматические произведения. Т.4. КнЛ. Воспоминания о современниках.

3. Кн.2. Дневниковая проза. Т.5. Кн.1. Автобиографическая проза. Статьи. Эссе.

4. Кн.2. Статьи. Эссе. Переводы. Т.6. КнЛ. Письма.

5. Кн.2. Письма. Т.7. КнЛ. Письма. Кн.2. Письма.

6. Цветаева М.И. Неизданное. Сводные тетради /Подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б.Коркиной и И.Д.Шевеленко. М.: Эллис Лак, 1997. - 640с.

7. Цветаева М.И. Неизданное. Семья: История в письмах /Сост., подгот. текста, коммент. Е.Б.Коркиной. М.: Эллис Лак, 1999. - 592 с.

8. Абрамович С.Л. Пушкин в 1836 году (Предыстория последней дуэли). -Л.: Наука, 1989.-312 с.

9. Аверинцев С.С. Поэты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - 364 с.

10. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. 448 с.

11. Азадовский К. Эвридика и Сивилла: орфические странствия Марины Цветаевой //Новое литературное обозрение. 1997. - № 27. - С.317-321.

12. Азадовский К.М. Марина Цветаева. «Письмо к амазонке» //Звезда. 1990. -№2. - С. 183.

13. Антокольский П. Книга Марины Цветаевой //Новый мир.-1996,-№ 4.-С.213-224. 10. Ардов М. На пиру Мнемозины (Из записных книжек Анны Ахматовой)

14. Ардов М. Возвращение на Ордынку. Воспоминания, публицистика. СПб.: Инапресс,1998. - 320 с. - С. 11-71. П. Ардов М. А.С.Пушкин и христианство //Ардов М. Возвращение на Ордынку.

15. Воспоминания, публицистика. СПб.: Инапресс,1998. - 320 с. - С.274-284. 12. Ардов М. Н.В.Гоголь: человеческая трагедия //Ардов М. Возвращение на Ордынку. - С. 79-105.

16. Аринштейн JIM. Пушкин. Непричесанная биография. Изд. 2-е, доп. М.: ИД «Муравей», 1999. - 232 с.

17. Аронсон О. Филология чувственного //Новое литературное обозрение. 1998. -№ 29. - С.366-369.

18. Ахматова А. «Каменный гость» Пушкина. сДополнения к статье «Каменный гость» Пушкина» (1958-1959)> //Ахматова A.A. Собр. соч.: В 2 тт. М.: Цитадель, 1996. - Т.2. Стихотворе1шя. Проза. Письма. - С.111-133.

19. Ахматова A.A. О Пушкине: Статьи и заметки. Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1984.-351 с.

20. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского /Изд. 4-е. М.: Сов. Россия, 1979.-320 с.

21. Белкина М.И. Скрещение судеб. М. : Книга., 1998. - 464 с.

22. Белый А. Символизм как миропонимание. М. : Республика, 1994. - 528 с.

23. Берберова H.H. Курсив мой: Автобиография. М.: Согласие, 1996. - 736 с.

24. Бергсон А. Два источника морали и религии /Пер.с фр., послесл. и примеч. А.Б.Гофмана. М.: Канон, 1994. - 384 с.

25. Бердяев H.A. О русских классиках. М.: Высш.шк., 1993. - 368 с.

26. Бердяев H.A. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М.: ДЭМ, 1990. - 336 с.

27. Бердяев H.A. Ставрогин //Бердяев H.A. О русских классиках. С.46-54.

28. Блок А. О назначении поэта //Блок A.A. Собр. соч.: В 6 тт. Л.: Худож. литература, 1980-1983. - Т.4. Очерки. Статьи. Речи. 1905-1921 /Сост. Вл.Орлова, примеч. Б.Аверина. - Л., 1982. - 464 с. - С.413-421.

29. Богомолов H.A. Русская литература начала XX века и оккультизм. М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 560 с.

30. Боков В. Собеседник рощ (О проводах М.Цветаевой в эвакуацию) //Юность. -1989. № И. - С.94-95.

31. Борев Ю.Б. Теория и методология художественной критики //Борев Ю.Б. Эстетика. М.: Политиздат, 1988. - 496 с. - С.443-473.

32. Бродский И. О Марине Цветаевой. Поэт и проза. Об одном стихотворении //Новый мир. -1991. -№ 2. С. 151-180.

33. Бродский И.А. Собр. соч.: В 4 тт. СПб.: Пушкинский дом, 1995.

34. Бродский Иосиф : труды и дни /Сост.: П.Вайль и Л.Лосев. М.: Независимая газета, 1998. -272 с.

35. Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. М.: Независимая газета, 1997. - 208 с.

36. Брюсов В. Пушкин-мастер //Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 7 тт. /Под общ.ред. П.Г.Антокольского. Т.7.Статьи о Пушкине. Статьи об армянской литературе.

37. Учители учителей». Подг. текста и примеч. К.В. Айвазяна. М.: Худож. литература, 1975. - 528 с. - С. 163-178.

38. Булгаков М.А. Пьесы 1930-х годов /Театральное наследие. СПб.: Искусство, 1994.-671 с.

39. Булгаков С. Героизм и подвижничество //Вехи. Из глубины. М.: Правда, 1991. -607 с. - С.31-73.

40. Булгаков С.Н. Жребий Пушкина//Булгаков С.П. Тихие думы. М.: Республика, 1996.-509 с.-С.251-269.

41. Бурсов Б.И. Личность Достоевского. Л.: Сов. писатель, 1974. - 672 с.

42. Вайман С. Душа, не знающая меры //Новый мир. 1987. - № 11. - С.253-257.

43. Васильева Л. Саломея, или Соломинка, не согнутая веком (О дружбе С.Н. Андрониковой с М.И.Цветаевой) //Огонек, 1988. - № 3. - С.22-26.

44. Вдовина И.С. Личность в современном мире //Мунье Э. Манифест персонализма. М.: Республика, 1999. - С.3-13.

45. Вересаев В В. Пушкин в жизни: Сист. свод подлин. свидетельств современников. М.: Моск. рабочий, 1987. - 701 с.

46. Виндельбанд В. О философии Гете //Вильгельм Виндельбанд. Избранное: Дух и история /Пер. с нем. Гл. ред. и сост. С.Я.Левит. М.: Юрист, 1995. - 687 с. -(Лики культуры). - С. 140-160.

47. Виноградов BJB. О языке художественной литературы. М.: Гослитиздат, 1959. -655 с.

48. Виноградов В.В. Поэтика русской литературы. М. : Наука, 1976. - 507 с.

49. Волошин М. Женская поэзия //Утро России. -1910. № 323.

50. Волошин М, История моей души. М. : Аграф, 1999. - 480 с.

51. Воспоминания о Марине Цветаевой. М.: Современник, 1992. - 685 с.

52. Воспоминания о серебряном веке /Сост., предисл. и коммент. В.Крейда. М.: Республика, 1993. - 559 с.

53. Вышеславцев Б.П. Этика преображенного Эроса. М.: Республика, 1994. -368 с.

54. Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология XX века. М.: Республика, 1997. - 272 с.

55. Гаспаров М.Л. Лотман и марксизм //Новое литературное обозрение. 1996. -№ 19. -С.7-14.

56. Гаспаров М.Л. Русские стихи 1890-х 1925-го годов в комментариях. - М.: Высш.шк., 1993. - 272 с.

57. Гаспаров М.Л. Слово между мелодией и ритмом: Об одной литературной встрече М.Цветаевой и А.Белого //Русская речь. 1989. - № 4. - С.3-10.

58. Гей Н.К. Проза Пушкина: Поэтика повествования. М.: Наука, 1989. - 270 с.

59. Гинзбург Л.Я. Записные книжки. Новое собрание. М.: Захаров, 1999. - 464 с.

60. Гинзбург Л.Я. О лирике. Л.: Просвещение, 1978. - 425 с.

61. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Сов. писатель, 1979.- 224 с.

62. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л.: Просвещение, 1976,- 480 с.

63. Глушкова Т.М. Традиция совесть поэзии. - М.; Современник, 1987. - 414 с.

64. Гордон Н. О Марине Цветаевой //Вопросы литературы. -1988.-№ 12.-С.176-187.

65. Губман Б.Л. Истоки отчуждения и культура //Губман Б.Л. Западная философия культуры XX века. С.60-78.

66. Гуггенбюль-Крейг А. Злоупотребление при поисках смысла // Гуггенбюль-Крейг А. Власть архетипа в психотерапии и медицине. СПб.: «Б.С.К.», 1997. -117 с. -С.54-58.

67. Гуггенбюль-Крейг А. Тень, запущенность и зло //Гуггенбюль-Крейг А. Власть архетипа в психотерапии и медицине. СПб.: «Б.С.К.», 1997. - 117 с. - С.79-90.

68. Гуггенбюль-Крейг А. Эрос //Гуггенбюль-Крейг А. Власть архетипа в психотерапии и медицине. СПб.: «Б.С.К.», 1997. - 117 с. - С.99-Ш.

69. Гуль Р.Б. Цветаева и ее проза //Русское Зарубежье: Сб. /Сост. В.Ганичев и др. -М.: «Роман-газета», 1993. 240 с. - С. 221-227.

70. Гумилев Н. Сочинения: В 3 тт. Т.З. Письма о русской поэзии /Подг. текста, примеч. Р.Тименчика. - М.: Худож. литература, 1991. - 430 с.

71. Гуревич П. Эрос как страсть //Гуревич П.С. Философская антропология. Учебн. пос. для студ. и аспир. вузов. М.: Вестник, 1997. - 448 с. - С.320-341.

72. Гуревич П.С. Разрушительное в человеке как тайна //Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. /Пер. Э.М.Телятникова. М.: АСТ-ЛТД, 1998. -672 с. - С.8-24.

73. Гус М.С. Идеи и образы Ф.М. Достоевского. Л.: Сов. писатель, 1974. - 672 с.

74. Давыдов Ю. Этика любви и метафизика своеволия (проблемы нравственной философии). М.: Мол. гвардия, 1989. — 317 с.

75. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 тт. М.: Русский язык, 1998.

76. Данин Д. Два года и вся жизнь //Белкина М.И. Скрещение судеб. М.: Книга, 1988. - 464 с. - С.5-8.

77. Долгополов Л.К. На рубеже веков. Л.: Сов. писатель, 1977. - 368 с.

78. Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 тт. JL: Наука, 1972. - Т.2. - Повести и рассказы. 1848-1859. - 527 с.

79. Дыхание лирики. Из переписки Р.-М.Рильке, М.Цветаевой и Б.Пастернака в 1926 году. Предисловие к публикации: Д.С.Лихачев; публ. под гот.: К.М.Азадовский, Е.В.Пастернак и Е.Б.Пастернак //Дружба народов. 1987. -№ 6-9. - С.245-262.

80. Егоров Б.Ф. О Ю.М. Лотмане-пушкинисте //Русская литература. 1994. - № 1. -С.226-232.

81. Ельницкая С. Поэтический мир Цветаевой: конфликт лирического героя и действительности. Wiener Slawistisher Almanach. Literarische Reiche.Bd.30. - Wien, 1990.

82. Жожикашвили С. Перепроизводство текстов или дефицит идей? //Новое литературное обозрение. 1997. - № 27. - С.349-360.

83. Заветы Пушкина. Из наследия первой эмиграции. М.: Эллис Пак, 1998. - 448 с.

84. Зайцев Б. Другие и Марина Цветаева. Из книги воспоминаний «Далекое» //Мир женщины. 1992. - № 10. - С.42-46.

85. Зубова Л.В. Потенциальные свойства языка в поэзии МДветаевой: Семантический аспект. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1987. - 300 с.

86. Иезуитова Р.В. «Утаенная любовь» в жизни и творчестве Пушкина //«Утаенная любовь» Пушкина /Сост., подг. текста и примеч.: Р.В. Иезуитова и ЯЛЛевкович, СПб.: Академич. проект, 1997. - 493 с. - С.7-34.

87. Каверин В. Эпилог. Мемуары. М.: Аграф, 1997. - 560 с.

88. Каган Ю.М. Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели. М.: Отечество, 1992. -240 с.

89. Казандзакис Н. Последнее искушение Христа /Пер. с греч. М.Ланина. СПб.: «Литера», 1998. - 448 с.

90. Карабутенко И. Цветаева и «Цветы зла» //Москва. 1986. - № 1. - С. 192-199.

91. Карлинский С. Марина Цветаева: (Женщина, ее мир, ее поэзия) /Пер. В.Вульфа //Театральная жизнь. 1989. -№11.- С.25-26.

92. Катаева-Лыткина Н. Вновь «Повесть о Сонечке» //Театральная жизнь. 1989. -№ 9. - С.26-29.

93. Кацис Л. «.Палестинские отроки с кровью черной.» (О двух еврейских эпизодах у Марины Цветаевой) //Новое литературное обозрение. 1997. - № 28. -С.134-150.

94. Кирпотин В.Я. Ф.М. Достоевский. Творческий путь. 1821-1859. -М.: Госуд. изд-во худож. литературы, 1960. 423 с.

95. Козлова Jl. По вольному следу воды родниковой. К истокам личности Марины Цветаевой //Звезда. 1987. - № 8. - С.177-181.

96. Колбасина-Чернова О. «Непобедимые ритмы». Воспоминания о Марине Цветаевой//Родина. 1992. - № 8-9. - С. 139-141.

97. Кон И.С. Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви. М.: Олимп-АСТ, 1998.-496 с.

98. Коркина Е.Б. Поэтический мир Марины Цветаевой //Цветаева М.И. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1990. - 769 с. - С.5-33.

99. Кудрова И. «Дом на горе»: Марина Цветаева, 1923 год //Звезда. 1987. - № 8. - С.156-177.

100. Кудрова И. «Загадка злодеяния и чистого сердца» //Кудрова И.В. Гибель Марины Цветаевой. М.: Независимая газета, 1995. - 320 с. - С.299-318.

101. Кудрова И.В. «Версты, дали.»: Марина Цветаева: 1922-1939. М.: Сов. Россия, 1991. - 368 с.

102. Кудрова И.В. Гибель Марины Цветаевой. М: Независимая газета, 1995. -320 с.

103. Кудрова И.В. После России. Марина Цветаева: годы чужбины. М.: Рост, 1997.-366 с.

104. Кудрова И. Лирическая проза Марины Цветаевой//Звезда. 1982. - № 10. -С.172-181.

105. Кузнецов С. Распадающаяся амальгама (О поэтике Бродского) //Вопросы литературы. 1997. - № 5. - С.24-50.

106. Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой (Классическое исследование мифологии на основе психоанализа) /Пер. с англ. А.П.Хомик. Отв. ред. С.Н.Иващенко. -М.: «Рефл-бук», К.: «Ваклер», 1997. 384 с.

107. Лапланш Ж., Понгалис Ж.-Б. Словарь по психоанализу /Пер. с фр. и предисл. Н.С.Автономовой. М.: Высшая школа, 1996. - 624 с.

108. Левкович Я.Л. Автобиографическая проза и письма Пушкина. Л: Наука, 1988. - 328 с.

109. Лекманов O.A. Порыв и взрыв: Ходасевич и Белый (К анализу стихотворения «Перешагни, перескочи.») //Новое литературное обозрение. 1997. - № 27. -С.24-277.

110. Леонтьев К.Е. О всемирной любви //Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 гг. М.: Книга, 1990. - 432 с. - С.10-28.

111. Лиснянская И. Шкатулка с тройным дном. Калининград: Луч-1, 1995. -184 с.

112. Лихачев Д.С. «Эпистолярный жанр почти исчез из современного обихода.» //Дружба народов. 1987. - № 6. - С.245.

113. Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. СПб.: Алетейа, 1997.-581 с.

114. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. Л.: Просвещение, 1971.-272 с.

115. Лотман Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. 1960-1990. -СПб.: Искусство, 1995. 847 с.

116. Лоуэн А. Любовь и оргазм /Пер с англ. Е.Поле. М.: Институт общегуманитарных исследований, 1998. - 432 с.

117. Лоуэн А. Предательство тела /Пер. с англ. Е.Поле. М.: Институт общегуманитарных исследований. - Екатеринбург: «Деловая книга», 1999. - 328 с.

118. Мадорский А. Сатанинские зигзаги Пушкина. М.: «Поматур», 1998. - 351 с.

119. Малмстад Дж. Цветаева в письмах: Из Бахметевского архива Колумбийского университета //Литературное обозрение. 1990. - № 7. - С. 102-112.

120. Мандельштам О.Э. Скрябин и христианство //Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 тт. -Т. 1. Стихотворения. Проза. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1993. - С.201-206.

121. Маслоу Абрахам Г. Дальние пределы человеческой психики /Пер. с англ. А.М.Татлыбаевой. Научн. ред., вступ ст. и коммент. Н.Н.Акулиной. СПб.: Евразия, 1999. - 432 с.

122. Милюков П. Живой Пушкин (1837-1937). Историко-биографический очерк. -М.: Эллис Лак, 1997. 416 с.

123. Михайлов А. О Марине Цветаевой //Цветаева М.И. Стихотворения. М.: Современник, 1990. - 280 с. - С.5-14.

124. Михайлов А. Среди трех Казанов. //Театр. 1986. - № 7. - С.73-79.

125. Модзалевский Б.Л. Пушкин и его современники. Избранные труды (1898-1928). СПб.: Искусство, 1999. - 576 с.

126. Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. /Сост. В.М.Толмачева. -М.: Республика, 1995. 607 с.

127. Мунье Э. Манифест персонализма /Пер. с фр. И.С.Вдовиной. М.: Республика, 1999. - 559 с.

128. Набоков В. Пушкин, или Правда и правдоподобие //Набоков В.В. Лекции по русской литературе. М.: Независимая газета, 1996. - 440 с. - С.411-424.

129. Найман А. Поэзия и неправда //Найман А.Г. Славный конец бесславных поколений. М.: Вагриус, 1999. - 638 с. - С.317-636.

130. Накамура К. Чувство жизни и смерти у Достоевского. СПб.: Дмитрий Була-нин, 1997. - 330 с.

131. Наранхо К. Песни просвещения. Эволюция сказания о герое в западной поэзии. СПб.: «Б.С.К.», 1997. - 266 с.

132. Нефагина Г.Л. Русская проза второй половины 80-х начала 90-х годов XX века: Учеб. пос. для студ. филологич. факультетов вузов. - Мн.: «Эконом-пресс», 1997. - 231 с.

133. Нечаева B.C. Ранний Достоевский. 1821-1849. М.: Наука, 1979. - 245 с.

134. Николаенко В.В. Письма о русской филологии (Письмо второе) //Новое литературное обозрение. 1997. - № 27. - С.343-350.

135. Николаенко В.В. Письма о русской филологии (Письмо первое) //Новое литературное обозрение. 1997. - № 26. - С.285-294.

136. Ободовская И.М., Дементьев М.А. Наталья Николаевна Пушкина: По эпистолярным материалам. М.: Сов. Россия, 1987. - 368 с.

137. Орлов В.Н. Марина Цветаева: Судьба. Характер. Поэзия. //Цветаева М. Избранное. М.: Просвещение, 1989. - С.5-46.

138. Орлов В л. «Сильная вещь поэзия» //Цветаева М. Мой Пушкин. - Алма-Ата, 1990. -С.4-16.

139. Осипова Н.О. Мифопоэтика лирики МЦветаевой. Киров, Вятский гос. пед. ун-т, 1995. - 117 с.

140. Осоргин М. Поэт Марина Цветаева //Литературная газета. -1989. № 49. - С.6.

141. Павловский А. Марина Цветаева //Цветаева М.И. Стихотворения. Поэмы. -СПб.: Респекс, 1996. 448 с. - С.5-22.

142. Павловский А. На перекрестке дорог: (Лирический дневник МЦветаевой. 1917-1920) //Нева. 1988. - № 7. - С.177-194.

143. Павловский А.И. Куст рябины. О поэзии Марины Цветаевой. Л.: Сов. писатель, 1989. - 352 с.

144. Пайман Аврил. История русского символизма /Пер. с англ. В.В.Исакович. -М.: Республика, 1998. 415 с.

145. Паскаль Б. «Есть только один позор ничего не чувствовать.» //Страх /Сост. П.С.Гуревич. - М.: Алетейа, 1998. -408 с. - (Страсти человеческие).-С.289-294.

146. Петрунина H.H. Проза Пушкина (пути эволюции).- Л.: Наука, 1987. 332 с.

147. Поливанов K.M. «Итальянский» мотив одного «московского» стихотворения Цветаевой//Новое литературное обозрение. 1997. - № 27. - С. 271-274.

148. Полякова С. Незакатные оны дни: Цветаева и Парнок //Полякова С.В. «Олейников и об Олейникове» и другие работы по русской литературе. СПб.: Инапресс, 1997.

149. Полякова С. Поэзия Софии Парнок //Парнок С. Собрание стихотворений /Вст.ст., подг. текста и примеч. С.В.Поляковой. СПб.: Инапресс, 1998. -560 с. -С.5-132.

150. Пришвин М. Мы с тобой //Дружба народов. 1990. - № 9. - С.250-255.

151. Пришвин М.М. Дневники /Сост., предисл. и коммент. Ю.А.Козловского. -М.: Правда, 1990. 480 с.

152. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. JI.: Изд-во ЛГУ, 1986. -365 с.

153. Пурин А. Такая Цветаева //Urbi: Литературный альманах. Вып.9. СПб.: «Звезда», 1996. - С.49-57.

154. Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 19 тт. -М.: Изд-во «Воскресение», 1994-1997.

155. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 тт. Изд. 3-е, доп /Сост., примеч. В.Э.Вацуро, Р.В.Иезуитовой, Я.ЛЛевкович и др. СПб.: Академич. проект, 1998.

156. Радзинский Э. Месть (Марина и Юрочка) //Радзинский Э.С. Загадки любви. -М.: Вагриус, 1996. 462 с. - С.377-384.

157. Радышевский Д. Дзэн поэзии Бродского //Новое литературное обозрение. -1997. № 27. - С.287-326.

158. Ревзин Е. Марина Цветаева: текст жизни текст поэзии - текст интерпретации //Новое литературное обозрение. - 1997. - № 27. - С.378-382.

159. Ровда К.И. На пороге обобщений: Новые книги чехословацких русистов //Русская литература. 1986. - № 1. - С.214-225.

160. Роднянская И. Между Коном и Достоевским //Новый мир. 1999. - № 5. -С.213-215.

161. Рождественский Вс. Марина Цветаева //Цветаева М. Стихотворения. -А.: Туркменистан, 1986. 400 с. - С.5-22.

162. Розанов В. Люди лунного света. Метафизика христианства //Розанов В.В. Уединенное. М.: Правда, 1990. - 711 с.

163. Розанов В.В. Мысли о литературе. М.: Современник, 1989. - 607с.

164. Розенталь Ш. Зинаида Венгерова: модернизм и освобождение женщины //Русская литература XX века. Исследования американских ученых. СПб.: «Петро-РИФ», 1993. - 576 с. - С.58-70.

165. Саакянц А. «Бессонная моя душа.» Новое о Марине Цветаевой //Огонек. -1984.-№20.-С.28-29.

166. Саакянц А. «Плащ Казановы, плащ Лозэна.» //Театр. -1987. -№ 3. -С.174-176.

167. Саакянц А. Биография души творца: (О художественной прозе М.Цветаевой) //Цветаева М.И. Проза. М.: Просвещение, 1989. - 520 с. - С.3-16.

168. Саакянц А. По женским представлениям //Вопросы литературы. 1988. - № 1. - С. 206-210.

169. Саакянц А. Поэт и мир //Цветаева М. Собрание стихотворений, поэм и драматических произведений. М.: Современник, 1990. - С.5-14.

170. Саакянц A.A. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. М.: Эллис Лак, 1997. -816с.

171. Саакянц A.A. Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества (1910-1922). -М.: Сов. писатель, 1986. 352 с.

172. Саакянц A.A. Спасибо Вам! Воспоминания. Письма. Эссе. М.: Эллис Лак, 1998.-608 с.

173. Сандлер С. Тело и слово: тендер в цветаевском прочтении Пушкина //Русская литература XX века. Исследования американских ученых. СПб.: «Петро-РИФ», 1993. - 576 с. - С.234-257.

174. Сарычев В.А. Эстетика русского модернизма. Проблемы жизнетворчества. -Воронеж: Изд-во ВГУ, 1991. 316 с.

175. Сарычев Я.В. Эрос в творчестве Д.С.Мережковского. : Автореф.дис. канд. филол. наук. Воронеж, 1998. - 23 с.

176. Свинцов В. Достоевский и «отношения между полами» //Новый мир. 1999. -№5. - С. 195-213.

177. Словарь литературоведческих терминов /Ред.-сост. А.Тимофеев и С.Тураев. -М.: Просвещение, 1974. 509 с.

178. Слоним. М. Десять лет русской литературы //Литература русского зарубежья: Антология: В 6 тт. Т.2. - 1926-1930. - М.: Книга, 1991. - 560 с. - С.516-546.

179. Смирнова Л.А. Русская литература конца XIX начала XX века. - М.: Просвещение, 1993. - 307 с.

180. Смысл жизни: Антология /Сост., общ. ред., предисл. и прим. Н.КГаврю-шина. М.: Изд. группа «Прогресс-Культура», 1994. - 592 с.

181. Соловьев В. Особое чествование Пушкина //Соловьев B.C. Литературная критика. М.: Современник, 1990. - 422 с. - С.213-223.

182. Соловьев В. Смысл любви. Киев, 1991. - 64 с.

183. Соловьев В. Судьба Пушкина //Соловьев B.C. Литературная критика. -М.: Современник, 1990. 442 с. - С. 178-205.

184. Соловьев B.C. Литературная критика. М.: Современник, 1990. - 422 с.

185. Соловьев B.C. Оправдание добра. М.: Республика, 1996. - 479 с.

186. Тайна Пушкина. Из прозы и публицистики первой эмиграции /Сост., предисл. и коммент. М.Д.Филина. М.: Эллис Лак, 1987. - 544 с.

187. Терц Абрам. Прогулки с Пушкиным //Абрам Терц. «Путешествие на Черную речку» и другие произведения. М.: Захаров, 1999. - 480 с. - С.6-122.

188. Тиллих П. «Слово устраняет угрозу небытия.» //Страх /Сост. П.С.Гуревич. -М.: Алетейа, 1998. 408 с. - (Страсти человеческие). - С.126-138.

189. Тиллих Пауль. Мужество быть //Пауль Тиллих. Избранное. Теология культуры /Пер. с англ. Гл. ред. и сост. С.Я.Левит. М.: Юрист, 1995.-479 с.-С.7-131.

190. Топоров В. О «психофизиологическом» компоненте поэзии Мандельштама //Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифо-поэтического. М.: «Прогресс»-«Культура», 1995. - 624 с. - С.428-446.

191. Трифонов Ю. Книги, которые выбирают нас //Человек читающий. Homo legens /Сост. С.И. Бэлза. М.: Прогресс, 1990. - 720 с. - С. 157-159.

192. Трубецкой В. Тень и отличие. Двойник в Европе. Paris: Presses Universitaires de France, 1996. -247 p.

193. Тынянов Ю.Н. Литературный факт /Вст.ст., коммент. В.И.Новикова. -М.: Высш. школа, 1993. 319 с.

194. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. Статьи. М.: Просвещение, 1965. - 380 с.

195. Тынянов Ю.Н. Пушкин. М.: Худож. литература, 1987. - 544 с.

196. Тэн И. Философия искусства /Под общ. ред. А.М.Микиши; вст.ст. П.С.Гуревича. -М.: Республика, 1996. 351 с.

197. Фарыно Е. Мифологизм и теологизм Цветаевой («Магдалина» «Царь-Девица» - «Переулочки»), - Wiener Slawistischer Almanach. Literarische Reiche. Bd. 18. - Wien, 1985.

198. Федосеева Л.Г. Марина Цветаева. Путь в вечность. М.: Знание, 1992. - 64 с.

199. Франк С.Л. Душа человека. Опыт введения в философскую психологию //Франк С.Л. Реальность и человек. М.: Республика, 1997. - 479 с. - С.6-205.

200. Фризман Л. Семинарий по Пушкину. Харьков: «Энграм», 1995. - 355 с.

201. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности /Под ред. П.С.Гуревича и С.Я. Левит. Пер. Э.М. Телятникова. М.: АСТ-ЛТД, 1998. - 672 с.

202. Фромм Э. Душа человека. М.: Республика, 1992. - 430 с.

203. Фромм Э. Искусство любить. Исследование природы любви //Фромм Э. Иметь или быть? /Пер. с англ. Н.Петренко, О.Иванчук. Киев: Ника-Центр, 1998.-393 с.-С.97-189.

204. Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 4 тт. М.: Согласие, 1996-1997. - Т.2. Статьи о русской поэзии. Литературная критика. - 576 с.

205. Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 4 тт. М.: Согласие, 1997. - Т.З. Проза. Державин. О Пушкине. - 590 с.

206. Цветаева А.И. Воспоминания. М.: Сов. писатель, 1983. - 768 с.

207. Шагинян М. Самая настоящая поэзия //Вопросы литературы. 1983. - № 12. -С.203-206.

208. Шаповалов М.А. Валерий Брюсов: Кн. для уч-ся ст.кл. М.: Просвещение, 1992. - 159 с.

209. Швейцер В. Быт и Бытие Марины Цветаевой. М.: Интерпринт, 1992. - 544 с.

210. Шопенгауэр А. Метафизика половой любви //Шопенгауэр А. Избранные произведения /Сост., вступ. ст. и примеч. И.С. Нарский. М.: Просвещение, 1993. -479 с.-С.371-413.

211. Шрейдер Ю.А. Этика /Учебн. пос. для вузов. М.: «Текст», 1998. - 271 с.

212. Щеглов А. Раневская. Фрагменты жизни. М.: Захаров, 1998. - 301 с.

213. Щегол ев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина: Исследование и материалы. Изд. 5-е. /Вст. ст., сост. и прим. Я.Л.Левкович. СПб.: Академич. проект, 1999. - 655 с.

214. Элиаде М. Священное и мирское. М.: МГУ, 1994. - 144 с.

215. Эпштейн М. После карнавала, или Вечный Веничка //Ерофеев В.В. Оставьте мою душу в покое. М.: «Х.Г.С.», 1997. - 408 с. - С.3-25.

216. Эрос. Россия. Серебряный век. М.: Серебряный бор, 1992. - 304 с.

217. Эткинд А. Женская проза и поэзия //Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М.: Новое литературное обозрение, 1998. - 688 с. - С.521-585.

218. Эткинд А. Культура против природы: психология русского модерна //Октябрь. 1993. - № 7. - С. 168-192.

219. Эткинд Е. «Молодец» Цветаевой. Оригинал и автоперевод //Эткинд Е.Г. Там, внутри. О русской поэзии XX века. СПб., 1995. - С.422-447.

220. Эткинд Е. Разгадка «Крысолова». Поэма Цветаевой в контексте немецкой народной легенды и ее литературных обработок //Эткинд Е.Г. Там, внутри. О русской поэзии XX века. СПб., 1995. - С.392-421.

221. Эткинд Е. Строфика Цветаевой. Логаэдическая метрика и строфы //Эткинд Е.Г. Там, внутри. О русской поэзии XX века. СПб.: Максима, 1995. - 568 с.-С. 371-391.

222. Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. М.: Сов. писатель, 1989.-480 с.

223. Юнг К.Г. Бог и бессознательное /Пер с нем. Т.Ребеко. Сост. и автор предисл. П.С.Гуревич. М.: Олимп, АСТ-ЛТД, 1998. - 480 с.

224. Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени /Пер. с нем. А.М.Боковикова. -М.: Прогресс, 1996. 336 с.

225. Юхт В. Воскрешенные судьбы. М.И.Цветаева, Б.Л.Пастернак, М.А.Булгаков, А.П.Платонов, О.Э.Мандельштам в современных исследованиях //Литературное обозрение. 1989. - № 8. - С.25-29.

226. Peters Hasty О. Tsvetaeva's orphic journeys in the worlds of the word. Evanston, Illinois: Northwestern University Press, 1996. - 267 p.