Конвергентные процессы в лингвогенезе тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.19, доктор филологических наук в форме науч. доклада Беликов, Владимир Иванович

• Беликов, Владимир Иванович
• доктор филологических наук в форме науч. доклада
• 2006

Оглавление диссертации доктор филологических наук в форме науч. доклада Беликов, Владимир Иванович

ведение. Некоторые теоретические соображения. асть 1. Конвергенция близкородственных языковых традиций: римеры из Океании.

0. Вводные замечания.

1. Центральнотихоокеанские языки.

2. Западная Полинезия.

3. Восточная Полинезия.

4. Выводы. асть 2. Пиджины и креольские языки.

0. Вводные замечания.

1. «Жизненный цикл» пиджинов и креолов.

2. Сценарии становления радикальных креолов.

2.2.1. Сарамакка.

2.2.2. Ток-писин.

3. Креольские языки и генетическая классификация. асть 3. Смешанные языки.

0. Вводные замечания.

1. Языки ограниченного функционирования.

2. Функционально неограниченные языки.

3.2.1 Языки эволюционного генезиса.

3.2.2 Спонтанно созданные языки.

3. Институционализованное смешение кодов.

4. Выводы. аключение. итература. риложение 1. Списки Сводеша для некоторых контактных языков. риложение 2. Заселение Океании и классификация кеанийских языков. риложение 3. Список сокращений при примерах, схемах и на каргах.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Конвергентные процессы в лингвогенезе»

Предметом настоящего доклада служит всестороннее рассмотрение роли конвергентных процессов в лингвогенезе. На защиту выносятся следующие основные положения:

1. Конвергентные процессы играют в языковой эволюции столь же важную роль, как и дивергентные; недоучет широко распространенных фактов конвергенция близкородственных языков влияет на интерпретацию их истории сравнительно-историческим языкознанием. Конвергенция отдаленно родственных и неродственных языков приводит к нетривиальным результатам, которые вообще не вписываются в компаративистскую модель языкового развития. Объективная теория лингвогенеза должна строится как синтез компаративистики и конвергентных историколингвистиче-ских концепций.

2. Конвергенция языков возможна только в ситуации их взаимопонятности, но взаимопонимание достигается не между языками, а между их носителями, факт наличия или отсутствия объективного сходства языков на взаимопонимание билингвов не влияет, что имеет следствием возможность конвергенции и таких языков, генетическая связь между которыми не усматривается.

3. Необходимый уровень взаимопонимания целиком зависит от решаемых коммуникативных задач, таким образом даже зачаточный билингвизм может иметь следствием конвергенцию, именно этим путем возникает специфический тип контактных языков — пиджины; последующая эволюция пиджинов может привести к возникновению функционально полноценных креольских языков.

4. Судьба языка, который не только является коммуникативным средством, но обычно является важнейшей символической ценностью для пользующегося им этноса, тесно связана с судьбой самого этноса. Ассимилятивные процессы обычно приводят к смене языка и сохранению следов ранее использовавшегося соответствующим этносом языка в виде субстрата. Однако в ряде случаев полной ассимиляции не происходит, исконный язык этноса сохраняется, но испытывает сильное суперстратное воздействие нового языка, которое в конечном счете может привести к постепенной смене его генетической филиации.

5. Вновь возникающие этносы смешанного происхождения могут стихийно или даже осознанно создавать новые контактные языки, привязка которых к ранее существовавшим генетическим языковым общностям носит либо условный характер (креольские языки) либо вообще невозможна (часть сознательно сформированных синкретических языков).

АКТУАЛЬНОСТЬ работы связана в основном с первым из вышеперечисленных тезисов: историческое языкознание нуждается в надежном теоретическом фундаменте, компаративистика же может составить лишь

часть его, поскольку излагаемые в докладе факты в ее рамках не находят объяснения.

НОВИЗНА работы определяется тем, что в ней впервые рассматриваются разнотипные конвергентные процессы с точки зрения их вклада в лингвогенез.

МАТЕРИАЛОМ работы послужили факты конвергентного развития как в рамках океанийской языковой семьи, история которой в общих чертах выявляется методами сравнительно-исторического языкознания, но без должного освещения конвергентных процессов оказывается неполной, так и контактные языки разного генезиса, в первую очередь ток-писин, сара-макка, парацыганские языки, эйну, медиа-ленгва, мичиф, медновский алеутский.

Основные положения доклада отражены в следующих публикациях:

Беликов 1975: Датировка фонетических изменений в гавайском языке // Тез. конф. аспирантов и молодых науч. сотрудников ИВ АН СССР. М.: Наука, 1975, с. 79—82. Беликов 1977а: К вопросу о субклассификации восточнополинезийских языков // Ностратические языки и ностратическое языкознание. Тез. докл. М.: Наука, 1977, с. 6. Беликов 19776: Языковые контакты в Западной Полинезии // Тез. конф. аспирантов и молодых науч. сотрудников ИВ АН СССР М.: Наука, 1977, с. 6—8. Беликов 1980: К вопросу об основаниях генеалогической классификации // Актуальные вопросы структурной и прикладной лингвистики. М.: Изд. МГУ, 1980, с. 5—12 Беликов 1981 Происхождение и миграции полинезийцев // Пути развития

Австралии и Океании. М.: Наука, 1981, с. 243—254. Беликов 1982а: Океанийские языки // Сравнит.-историч. изучение языков разных семей. Задачи и перспективы, М.: Наука, 1982, с. 221—232,331—333. Беликов 19826: Океанийские языки [словник] // Языки и диалекты мира.

Проспект и словник, М.: Наука, 1982, 76—94. Беликов 1984: Англокреольские языки Меланезии и глоттохронология // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тез. и докл. конференции, ч.1. М.: Наука, 1984 с. 9—12.

Беликов 1986 Океания // Зарубежный Восток: языковая ситуация и языковая политика. Социолингвистич. справочник, М.: Наука, 1986, с. 296—311.

Беликов 1987а: Лексические замены в креольских языках: анализ стослов-ного списка // Возникновение и функционирование контактных языков. Материалы рабочего совещания М.: Наука, 1987, с. 15—24.

Беликов 19876: Неомеланезийские языки и китайский пиджин-инглиш // Там же, с. 12—15.

Беликов 1987в: Роль креольских языков в культурных процессах современной Меланезии // Тезисы и программа XVIII науч. конф. по изучению Австралии и Океании М.: Наука, 1987, с. 56—57

Беликов 1987г Предисловие // Н. Халеоле, Сказание о Лаиэ-и-ка-ваи, М.: Наука, 1987, с. 3—20.

Беликов 1988: Лингвистика в реконструкции доисторических культурных комплексов: пример Полинезии И III Всес. конф. востоковедов «Взаимодействие и взаимовлияние цивилизаций и культур на Востоке». Тез. докл. и сообщений, т. 1, М.: Наука, 1988, с. 72—74.

Беликов 1989: Древнейшая история и реальность лингвистических денд-рограмм // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Материалы к дискуссиям на межд. конф., ч. 1, М.: Наука, 1989. с. 44—54.

Беликов 1990а: Меланезийские языки // Лингвистический энциклопедический словарь, М.: Сов. энциклопедия, 1990.

Беликов 19906: Океанийские языки // Лингвистический энциклопедический словарь, М.: Сов. энциклопедия, 1990.

Беликов 1990в: Полинезийские языки // Лингвистический энциклопедический словарь, М.: Сов. энциклопедия, 1990.

Беликов 1990г: Ток-писин // Лингвистический энциклопедический словарь, М.: Сов. энциклопедия, 1990.

Беликов 1990д: Фиджи // Лингвистический энциклопедический словарь, М.: Сов. энциклопедия, 1990.

Беликов 1991а: Компаративистика и креольские языки // Сравнит.-история, изучение языков разных семей. Лексическая реконструкция. Реконструкция исчезнувших языков, М.: Наука, 1991, с. 100—107, 114—115.

Беликов 19916: Роль заимствований в становлении неомеланезийских языков // Лексичекие заимствования в языках зарубежного Востока. Социолингвистический аспект, М.: Наука, 1991, с. 46—55.

Беликов 1991 в: Русский этнолект дальневосточного пиджина // IV Всесоюзная конференция востоковедов «Восток: прошлое и будущее народов» (Новые подходы в теории и методиках востоковедных исследований; Россия, Махачкала, 1—5 октября 1991 г.). Тез. докл. и сообщ., т. 1, М.: Наука, 1991,

26—29.

Беликов 1994а: Русско-китайский пиджин // Контактологический энциклопедический словарь-справочник, М., 1994.

Беликов 19946: Русско-норвежский пиджин // Там же.

Беликов 1996: Антропогенез океанийцев // Тихоокеанский путь развития: концепции и реальность. Тез. XXII научной конференции по изучению Австралии и Океании. М.: ИВ РАН, 1996. с. 68—73.

Беликов 1997а: Пиджины и креольские языки аборигенов Австралии // Тез. XXIII научной конференции по изучению Австралии и Океании. М.: ИВ РАН, 1997.

Беликов 19976: Русские пиджины // Малые языки Евразии: социолингвистический аспект. Сборник статей. М, МГУ, 1997. с. 90— 108.

Беликов 1997в: Баллал-маклай ('слово Маклая') // Кунсткамера: вчера, сегодня, завтра. Т. 2., СПб, 1997.

Беликов 1998: Пиджины и креольские языки Океании. Социолингвистический очерк М.: Наука, 1998. 200 стр.

Беликов 1999: 20 век: Уроки для лингвистики в Океании // Материалы XXV Научной конференции по изучению Австралии и Океании. М.: ИВ РАН, 1999.

Беликов 2001: Креольские языки и их европейские «предки» // Российская франкофония. М.: МГЛУ, 2001. стр. 16—32

Беликов 2002а: Австронезийские языки // энциклопедия «Кругосвет» (www.krugosvet.ru').

Беликов 20026: Креольские языки // энциклопедия «Кругосвет» (www.krugosvet.ru).

Беликов 2002в: Меланезийские яз. // энциклопедия «Кругосвет» (www.krugosvet.ru).

Беликов 2002г: Папуасские яз.// энциклопедия «Кругосвет» (www.krugosvet.ru).

Беликов 2002д: Пиджины в России // энциклопедия «Кругосвет» (www.krugosvet.ru).

Беликов 2002е: Полинезийские языки // энциклопедия «Кругосвет» (www.krugosvet.ru).

Беликов 2004 Полинезийцы // Мифы и религии мира. Учебное пособие.

Сост. Неклюдов С. Ю. М.: РГГУ, 2004. Стр. 334—341.

Беликов 2005а Австронезийские языки // Большая Российская энциклопедия: В 30 томах том 1: А—Анкетирование. М: БРЭ, 2005.

Беликов 20056 Зигзаги лингвогенеза: // Конф. «Языковые союзы Евразии». Москва, 14—16 ноября 2005 г. Тезисы докладов. М.:

Институт языкознания РАН, 2005, стр. 11—15.

Беликов 2006а Бислама // Большая Российская энциклопедия: В 30 томах. Том 3. М: БРЭ,2006. (В печати.)

Беликов 20066 Языковые контакты и генеалогическая классификация // «Сравнительное языкознание», 2006. № 1. С. 52—82. (В печати.)

Беликов, Головко 1994: Беликов В. И., Головко Е. В. Контактные языки на русской основе. Общие сведения // Контактологический энциклопедический словарь-справочник, М., 1994.

Беликов, Крысин 2001: Беликов В. И., Крысин JL П. Социолингвистика. М.: Изд. РГГУ, 2001.

Беликов, Николаев 1991 Беликов В. И., Николаев В. П. Тонга — последнее королевство в Океании М.: Знание, 1991, 64 с.

Беликов, Сирк 1990: Беликов В. И., Сирк Ю. X. Австронезийские языки // Лингвистический энциклопедический словарь, М.: Сов. энциклопедия, 1990.

Беликов, Хелимский 1987: Беликов В. И., Хелимский Е. А. Глоттохронологическая методика Шилы Эмблтон в приложении к креольским языкам // Там же, с. 24—27. Hawaiian: Tahitic or Marquesic? // XIV Pacific Science Congress. Khabarovsk, 1979. Commitee L. Abstracts of papers Moscow, Nauka Publishers, 1979, p. 249—251. Nhung lien he khu vuc giiia cac ngon ngu со anh hircmg den cac moi lien he nguon goc hay khong? [Влияют ли ареальные связи языков на генетические? (на вьетн. яз.)] // Ngon ngir, s6 4, 1985, с. 77—79.

Some observations on phonetical history of Melanesian pidgins // Proc. of Xlth Int. Congr. of Phonetical Sciences, Tallinn, 1987, p. 161—164.

Creole languages of Melanesia and traditional genetic classification // M. Andronov and B. Mallik (eds.) «Linguistics: A Soviet Approach». Calcutta, Indian Journal of Linguistics, 1988, p. 252—261.

The hypostases of Russian-Chinese Pidgin // Proc. of the 1 st Meeting of the Society for Pidgin and Creole Linguistics. Washington, 1989.

A Review of: R. Keesing, "Melanesian Pidgin and the Oceanic Substrate". Stanford Univ., 1988 II Pacific Studies, 1990, pp. 127—133.

Koreans in the Linguistic situation of the Russian Far East // Bull. Korean Soc. of Bilingualism, vol.8, 1991, p. 299—305.

Belikov 1996a: Use of languages in the southern part of the Russian Far East //

Belikov 1979: Belikov 1985

Belikov 1987: Belikov 1988:

Belikov 1989: Belikov 1990: Belikov 1991:

S. A. Wurm, P. Muhlhausler, D. Tryon (eds.) Atlas of the languages of intercultural communication in the Pacific, Asia, and the Americas, B.—N.Y., Mouton de Greuter, 1996, vol. II.2, Texts. Pp. 1013—1032. •elikov 1996b: Russian-Chinese Pidgin and language situation in the Far East [карта] // S. A. Wurm, P. Muhlhausler, D. Tryon (eds.) Atlas of the languages of intercultural communication in the Pacific, Asia, and the Americas, B.—N.Y., Mouton de Greuter, 1996, vol. I, Maps. Map 116. elikov 2003 Lexicostatistics and genetic affiliation // Сравнительно-историческое исследование языков: современное состояние и перспективы. Тезисы докладов международной научной конференции. Москва, 22—24 января 2003 года. М.: Филологический ф-т МГУ, 2003. elikov 2004 The significance of the convergent processes in language history. Роль конвергентных процессов в языковой истории // ICANAS XXXVII. International Congress of Asian and North African Studies. Abstracts, vol. I. Moscow, 2004. 23—25. практической значимостью работы можно считать вклад теорию лингвогенеза и историческую социолингвистику. Выявленные и еоретически обобщенные в работе факты истории языка должны повлиять на существующие этногенетические концепции. апробация работы состоялась в ходе докладов на научных конфе-енциях и семинарах. Отдельные положения диссертации составили со-ержание докладов на 24 советских, российских и международных конфе-енциях: на Конференциях аспирантов и молодых научных сотрудников В АН СССР (Москва, 1975, 1977); на конференции «Ностратические язы-и и ностратическое языкознание» (Москва, 1977); на IX, XVIII, XXII, XIII и XXV Научных конференциях по изучению Австралии и Океании Москва, ИВ АН СССР / ИВ РАН, 1979, 1987, 1996, 1997,1999); XIV Pacific cience Congress (Khabarovsk, 1979); I и II Межд. конф «Лингвистическая еконструкция и древнейшая история Востока» (Москва, 1984, 1989); Со-етско-вьетнамском симпозиуме по языкам Восточной и Юго-Восточной зии (Ханой, 1985); Рабочем совещании «Возникновение и функциониро-ание контактных языков». (Москва, 1987 — три доклада); Xlth Interna-ional Congress of Phonetical Sciences (Tallinn, 1987); III Всес. конф. восто-оведов «Взаимодействие и взаимовлияние цивилизаций и культур на Вос-оке» (Душанбе, 1988); First Meeting of the Society for Pidgin and Creole Lin-uistics. (Washington, D.C., 1989); Советско-корейском симпозиуме по язы-у и истории корейцев в России и СССР (Москва, 1990); IV Всесоюзной онференции востоковедов «Восток: прошлое и будущее народов. Новые одходы в теории и методиках востоковедных исследований» (Махачкала, 991); Юбилейных Маклаевских чтениях (СПб, Кунсткамера, 1996); Научной конференции «Российская франкофония» (Москва, МГЛУ, 2001); Международной научной конференции «Сравнительно-историческое исследование языков: современное состояние и перспективы» (Москва, МГУ, 2003); XXXVII International Congress of Asian and North African Studies (Moscow, 2004); Научной конференции, посвященной 70-летию выдающегося российского языковеда В. М. Иллич-Свитыча (Москва, РГГУ — Институт славяноведения РАН, 2004); Конференции «Языковые союзы Евразии» (Москва, ИЯ РАН, 2005). Кроме этого с докладами по проблематке диссертации я выступал на семинарах в различных научных центрах: в Отделе языков Института востоковедения АН СССР, Ленинградском отделении Института языкознания АН СССР, Research School of Pacific Studies (Australian National University, Canberra), в Институте языкознания РАН.

Наряду с научными докладами апробация работы проводилась в ходе преподавании исторических разделов курса «Социолингвистика» на филологическом факультете МГУ (с 1991/92 уч. г. по настоящее время) и спецкурсов по языковым контактам. Отдельные положения доклада включены в мои авторские программы по социолингвистике и одноименный учебник (в соавторстве с Л. П. Крысиным). структура работы. Доклад начинается вводным разделом, где рассматривается значение конвергентных процессов для теории лингвоге-неза и место конвергентных явлений в компаративистике, как основной на сегодняшний день теоретической дисциплине, занимающейся историей языка.

Фактической стороне разных типов конвергенции посвящены три части. В первой затрагиваются конвергентные процессы разного типа на примере общепризнанной языковой семьи — океанийской ветви австронезийских языков. Вторая часть описывает пути становления пиджинов и их эволюцию в креольские языки; особое внимание здесь уделено интерпретации фактов этих новых языков с позиций сравнительно-исторического языкознания. В третьей части рассматриваются иные типы смешанных языков: те, которые меняют в ходе своей эволюции генетическую филиацию, а также новые языки, привязку которых к ранее существовавшим семьям трудно признать целесообразной. В заключительной части доклада подводятся итоги исследования.

0. Некоторые теоретические соображения1

В лингвистической науке сложилось парадоксальное положение: нет исциплины, которая занималась бы теоретическим осмыслением лингво-енеза. Это вполне отчетливо проявляется при описании ее предметной бласти и задач в стандартной справочной литературе. В статье «Языко-нание» в 3 изд. БСЭ говорится: «В современном языкознании сохраняется l адиционно сложившееся разделение дисциплин. 1) Дисциплины о внут-еннем устройстве языка, или «внутренняя лингвистика» <.> 2) Дисцип-ины об историческом развитии языка: история языка; историческая грам-атика (иногда как синоним истории языка в широком значении); сравни-ельно-историческая грамматика; история литературных языков; этимоло-ия. 3) Дисциплины о функционировании языка в обществе, или «внешняя ингвистика»: диалектология, лингвистическая география; ареальная лин-вистика; социолингвистика. 4) Дисциплины, занимающиеся комплексны-и проблемами <.»> [Степанов 1977]. В этом списке теория лингвогенеза огла бы покрываться упомянутой историей языка, но значение этого сло-осочетания в процитированном тексте не раскрывается, не заслужило оно самостоятельной статьи. Из практики же известно, что используется оно сочетании с наименованиями конкретных языков (история английского ыка и т. п.) и в таком виде никак не может претендовать на статус общей еории. В аналогичной статье «Лингвистического энциклопедического сло-аря» сказано: «Исследованием конкретных языков в диахроническом пла-е, созданием общей теории языковой эволюции как в целом, так и приме-ительно к отдельным уровням языка занимается историческое и сравни-ельно-историческое языкознание» [Иванов 19903: 620]. И это все. Статьи (Историческое языкознание» в этом издании нет, а в статье «Сравнитель-о-историческое языкознание» сказано, что оно «противостоит описатель-ому, или синхроническому, языкознанию, нормативному и общему языко-нанию», объектом же его «являются родственные, то есть генетически вязанные, языки», что конкретизируется как «установление соотношения ежду родственными языками и описание их эволюции во времени и про-транстве» [Топоров 1990: 486].

Не буду останавливаться на том, как уточняет свои задачи компарати-истика и как она определяет языковое родство, упомяну лишь, что конвер-ентные процессы в ее предметную область заведомо не входят.

В массовом сознании лингвистика — это периферийная наука, чем она анимается — не очень известно; как следствие — в лингвистических

1 В изложении вводного раздела использованы работы: Беликов 1989; 1991а; 1999; 0066; Belikov 1985; 1988; 2003; 2004. колледжах» (а часто и университетах) учат не лингвистике, а иностранным языкам, лингвистом чаще всего называют полиглота, а взрослый человек обычно забывает немногие лингвистические понятия, которым его научили в школе, и не помнит разницы между склонением и спряжением. Но есть один класс достижений лингвистики, который получил достаточно широкую известность, а последнее время широко используется во всевозможных спекуляциях на тему истории и доистории, — это классификация народов через используемые ими языки. Лингвисты постоянно подчеркивают отсутствие прямой связи между языком и расой, языком и этносом. В классической работе Антуана Мейе сказано: «Выражения „семитские народы", „угрофинские народы" и т. п. <.> лишены смысла, как и выражение „латинские народы" „романские"; есть романские языки, но нет романских народов; есть индоевропейские языки, но нет индоевропейских народов» [Мейе 1938: 108; разрядка оригинала].

Классификация народов — не задача лингвистики, поэтому этнографы не особенно прислушиваются к мнению лингвистов. Для них индоевропейские народы существуют и делятся на романские, германские и т. д. Отнесение того или иного народа к конкретной семье или группе производится по данным языка, причем распределение идет куда более смело, чем у лингвистов. Услышав словосочетание англокреольский язык (не от компаративистов, конечно, которые креольские языки оставляют за скобками классификации), этнографы сразу же находят место соответствующему народу. Так, в этнографическом справочнике «Народы мира» [1988] среди германских народов Суринама фигурируют «лесные негры»; о языке этого «германского» народа будет детально говориться в разделе 2.2.1 , а его базовый словарь приведен в Приложении 1. В профессиональных работах по частной компаративистике мне не приходилось встречать упоминание креольских языков; в учебных пособиях типа «Введение в романское языкознание» или справочных обзорах типа «Германские языки» им последние годы стали посвящаться самостоятельные разделы, но обоснования подобного решения в самих книгах такого рода не приводятся.

Классификации языков — плод сравнительно-исторического языкознания и считается, что она отражает реальные исторические процессы; это мнение разделяют этнографы, историки, «широкие круги» пользователей справочной литературы, да и многие лингвисты; условность этой классификации осознается лишь в узком кругу профессионалов-компаративистов (см. об этом ниже). Методы компаративистики сложились к концу XIX в. при анализе индоевропейских языков и именно с индоевропеистикой связаны первые значительные успехи самой этой дисциплины.

Индоевропеистам на редкость повезло с материалом. Во-первых, уровень филологической изученности большинства сравнивавшихся языков был достаточно высок, имелись их грамматические описания и словари. Во-вторых, во многих случаях реконструкция истории отдельных языков не составляла особого труда, поскольку существовали памятники письменности тысячелетней давности, источники по древнегреческому, санскриту, латыни, древнеперсидскому имели возраст более двух тысяч лет, а для позднее открытого хеттского языка — без малого четыре тысячи; примечательно, что эти языки относились к разным ветвям индоевропейской семьи. В-третьих, число самих ветвей оказалось вполне обозримым и одновременно достаточно большим для интуитивно надежной реконструкции праязыкового состояния. В-четвертых, значительные изменения в словаре и грамматике под влиянием языковых контактов как внутри семьи, так и за ее пределами, на протяжении тысячелетий были для ареала распространения индоевропейских языков скорее исключением. Наконец, главное, сама структура индоевропейских языков оказалась чрезвычайно удобна для сопоставления: с одной стороны, большинство индоевропейских корней были двусложны (что уменьшало вероятность их случайного сходства в разных языках), а с другой — выражение грамматических категорий в этих языках было жестко привязано к словам, а языки с богатой флективной морфологией были представлены в каждой из ветвей.

Первые три пункта — внешние по отношению к языковой материи2, и оценить по ним какую-то иную группу языков не представляет труда. Что касается последнего, то для современной типологии вполне очевидно, что индоевропейские языки достаточно экзотичны с точки зрения того, что «нормально», «обычно» для большинства языков мира. За четвертым пунктом скрывается трудно разрешимая задача: мы не знаем, какая степень языковых контактов и, главное, степень индуцированных ими изменений «нормальны», «обычны» для среднестатистического языка, хотя крайние случаи вполне очевидны. На одном полюсе мы имеем островные языки типа исландского или маори, где на протяжение многих столетий внешнее воздействие сводилось практически к нулю. На другом — контактные языки, степень смешения которых такова, что по канонам классической ком

2 На сам сравнительно-исторический метод они, строго говоря, не влияют, зато они в сильной степени определяют результаты, получаемые при его помощи. Вероятно, не располагай мы колоссальным числом письменных источников по русскому и самым разным другим языкам, было бы чрезвычайно трудно усмотреть нечто общее в таких словах, как обрыв, рвота, ров, рыло и рытвина: говядина, говно и ковбой; кобыла, кавалер, шваль и кабальеро; переть, распороть, портки, форточка и порт; большой и дебил (лишь подчеркнутые слова являются закономерным наследием общеславянского, а через него — и общеиндоевропейского; остальные попали в русский язык достаточно извилистыми путями, но в языках-источниках они происходят из единиц, родственных соответствующим русским). Велики ли шансы распознать как родственные слова, столь же основательно разошедшиеся по форме и значению, изучая семью языков, не имеющих письменных памятников? паративистики они должны встречаться с такой же вероятностью, как люди с пёсьими головами верхом на кентаврах за кафедрой западноевропейского университета с приличной репутацией.

Статья «Языки мира» в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» — как это и принято — представляет собой обзор родственных связей языков. Обзору предшествует пояснение: каждая языковая семья «происходит из группы близких друг к другу диалектов, которые в древности были диалектами одного языка или входили в один языковой союз (группу территориально близких языков, обладающих совокупностью общих черт)» [Иванов 19902: 609; курсив мой, —В. Б.'\. Такое определение языковой семьи внутренне противоречиво.

В самом деле, представим, что в глубокой древности имелось два в любом смысле неродственных между собой языка ЯиД каждый из которых не имел диалектных различий. Со временем каждый из них через диалектную дробность эволюционировал в группу языков, при этом в каждой из групп часть языков пару тысячелетий развивалась в тесном контакте между собой, но без внешних воздействий, а другие потомки языков Я и Ь на тот же период оказались вовлеченными в единый языковой союз. Пусть далее еще пару тысячелетий каждый язык развивается самостоятельно. Как мы будем классифицировать современные языки-потомки праязыков Я и Ы При буквальном следовании определению мы, располагая достаточной информацией, неизбежно должны констатировать наличие трех семей: двух независимых, в каждой из которых предки современных языков «в древности были диалектами одного языка», и пересекающейся с ними третьей семьи, образуемой языками, чьи предки «в древности входили в один языковой союз».

На практике такое решение никогда не принимается. Но на практике общность языков, чьи предки всего лишь находились в интенсивном контакте, компаративист никогда и не назовет языковой семьей. Происхождение реверанса в сторону языкового союза понятно: это дань уважения имени Н. С. Трубецкого, именно имени, а не взглядам, выраженным в известной статье 1939 г. [Трубецкой 1987]. Но в этой работе Трубецкой предстает кем угодно, но никак не компаративистом, что убедительно показал В. А. Дыбо [2004: 129—134].

Важный постулат компаративистики гласит: «между родственными языками <.> имеются лишь регулярные соответствия, закономерность которых и устанавливается в результате введения системы-посредника, т. е. в результате реконструкции праязыка» [В. А. Дыбо 2004: 131]. Вопрос о том, как соотносится праязык, выявленный с помощью определенных технических приемов (назовем его праязыком 1), с реальными коммуникативными системами прошлого, далеко не прост. В период романтической юности сравнительно-исторического языкознания считалось, что реконструированный праязык, и реальный язык давних предков (назовем его прая з ы к о м 2) идентичны; опытный компаративист может научиться говорить на нем и даже создавать литературные произведения, которые могли бы быть восприняты прародителями с тою же легкостью, с какою сочинялись их потомком-компаративистом.

Позднее стараниями младограмматиков выяснилось, что воссоздать реальные праязыки2 вряд ли возможно, а социологическая школа вывела эту проблематику за пределы науки: «лингвисту нет вообще другого дела кроме как истолковывать системы соответствий, устанавливаемые между разными языками <.> которые одни представляют осязаемую реальность и, следовательно, единственный предмет сравнительной грамматики индоевропейских языков» [Мейе 1938: 107].

В рамках «истолковывания системы соответствий» продолжали уточняться реконструкции архегипических праформ, но они рассматривались лишь как удобные этикетки для соотносимых элементов современных языков, являющихся потомками. Чьими потомками? Разумеется, какого-то праязыка2, в исторической реальности которого не сомневался, пожалуй, никто, кроме Н. С. Трубецкого.

Итак, за демонстративным устранением праязыка2 из предметной области компаративистики скрывалось известное лукавство, поскольку постулирование его существования и дивергентного развития по-прежнему оставалось фундаментом научной компаративистики.

Что же касается реконструированных праязыков ь основного результата сравнительно-исторических исследований, то большинство компаративистов, видимо, никогда не считали их отвлеченными абстрактными конструктами, предназначенными лишь для удобства описания синхронных соотношений между языками. За ними всегда виделась историческая реальность: это были по возможности точные приближения к праязыкам2 — реальным коммуникативным средствам древних народов; степень возможного приближения праязыка! к соответствующему праязыку2 зависит от полноты данных. В идеале — впрочем, недостижимом — конструкт и реальность должны быть идентичны. Неоднозначность реконструкций элементов праязыка! часто объясняется диалектными различиями в праязыке2, но согласно классической компаративистской модели дивергировавший на диалекты праязык — это поздний этап развития ранее единообразного общего языка, не имевшего диалектного членения; именно эту стадию, единый общий язык, реальное существование которого постулируется компаративистской моделью языковой эволюции, и логично называть праязы-ком2.

Графической интерпретацией этой модели служит генеалогическое древо — имеющий одну исходную вершину ориентированный «граф, в котором два и более узлов могут иметь единого предка, но никакой узел не может иметь более чем одного предка» [Бурлак, Старостин 2001: 47]. Каждый нетерминальный узел такого графа соответствует праязыку определенного уровня глубины, а все восходящие к нему терминальные узлы символизируют дочерние по отношению к этому праязыку языки, образующие некую общность (семью, ветвь, группу и т. п.).

Теоретически процесс реконструкции описывается следующим образом: «Уральский праязык — это результат компаративистской процедуры, проведенной над финно-угорским и самодийским реконструированными праязыками, которые сами являются результатом той же процедуры, проведенной над реконструкциями же: над праприбалтийско-финским, праса-амским, прамордовским, прамарийским, прапермским, праугорским и над прасеверносамодийским, праселькупским, прасаяносамодийским» [В. А. Дыбо 2004: 138]. Эта картина, с одной стороны, идеализирована (на практике компаративисты не дожидались и даже не испытывали нужды — по крайней мере поначалу — в реконструкции прамордовского или пра-селькупского, чтобы приступить к реконструкции вышестоящих праязыков), с другой — в качестве идеальной неполна; при классификации финно-угорских языков обычно упоминаются и промежуточные таксоны: финно-пермские языки рядоположены угорским, а обско-угорские — венгерскому (см., например, соответствующие статьи в ЛЭСе или генеалогические деревья этой семьи в «Основах финно-угорского языкознания» [1974: 38—39]).

Все упомянутые в предыдущем абзаце праязыки — это научные конструкты, праязыки]. Им должны соответствовать постепенно все далее расходящиеся между собой цепочки непрерывных языковых традиций, представленные на синхронных срезах реальными праязыками2, и ведущие от общеуральского2 к, скажем, общехантыйскому2 и общеэнецкому2, — языкам реально незасвидетельствованным, однако породившим, в частности, современные хантыйские и энецкие диалекты. Существенно отметить, что скудость информации практически никогда не позволяет выяснить в деталях, что и как происходило с единой языковой традицией в ходе ее продвижения к более позднему таксономическому этапу, когда мы констатируем наличие двух (или нескольких) заведомо разошедшихся традиций.

Ранняя компаративистика исходила из того, что эволюция от праязыка2 любой исторической глубины к современным языкам — процесс сугубо дивергентный. «Потом выяснилось, что такой путь сравнительно редок. Обычно диалекты, разграничиваясь в один период, снова сближаются впоследствии» [Шайкевич 1995: 206]. Древовидная модель эволюции языков представляет нам ее как дискретный процесс от одного узла к другому: отделившись от родственного, некий ндиом выглядит как монолитный вплоть до дивергенции в следующем узле. Но говорить о подлинном единстве языковой традиции можно лишь в применении к моменту, который соотносится с самым началом ветви, исходящей из узла дивергенции. До следующего узла, когда языковой традиции предстоит «бесповоротно» разделиться на две или несколько самостоятельных, проходят многие сотни лет эволюции, в ходе которой языковая традиция уже не монолитна, а ее лизкородственные варианты находятся в достаточно сложном дивергент-о-конвергентном взаимодействии. Такое развитие представляется естест-енным не только для диалектов одного языка, но и для диалектов недавно азошедшихся языков. Диалект одного языка, оказавшийся волею судеб в фере влияния другого (но близкородственного) языка, в ходе эволюцион-ого процесса может постепенно стать диалектом этого последнего. Так, отню лет назад восточнославянские говоры всей Витебской и запада Смо-енской губернии обоснованно считались белорусскими, но те из них, что казались на территории РСФСР, столь же обоснованно признаются сейчас великорусскими3, точно так же нидерландские говоры района Эммерих— езель—Гельдерн, окончательно оказавшегося с 1815 г. в составе Пруссии, остепенно перешли на положение немецких говоров, при том, что в тече-ие всего XIX в. литературный нидерландский кое-где продолжал исполь-оваться как язык школы и церкви [Plank 1988].

Если мы будем принимать во внимание лишь языковые ситуации, раз-еленные большими промежутками времени, мы, вроде бы, вправе сказать, то некоторая популяция сменила один родной язык на другой: жители елижского уезда, став подданными Екатерины II, говорили по-елорусски, а их отдаленные потомки, родившиеся при Б. Н. Ельцине, го-орят по-русски, аналогичные перемены произошли и с языком крестьян з-под Гельдерна от времен Фридриха Вильгельма III до Г. Коля. Но при олее дробной временной шкале совершенно очевидна непрерывность язы-овой эволюции: не носители меняют язык, а сам язык меняется, причем во ногих случаях столь медленно, что изменения носителями не осознаются.

Сходные процессы заведомо могли иметь место и в прошлом, в связи с ем факт существования некоторых праязыков2 оказывается под сомнени-м. Вернемся к уральскому примеру. Вряд ли можно усмотреть основания ля постулирования существования единого, диалектно нерасчлененного бскоугорского праязыка2 после миграции языковых предков современных енгров на запад. Реальность же обскоугорского единства связана с про-олжением постоянных контактов территориально смежных этнических упп, говоривших на близкородственных идиомах; благодаря контактам, десь удерживались определенные ретенции и распространялись специфи-еские инновации, которые и составляют суть «обскоугорских» характери-тик современных языков. Не меньшие сомнения возникают и в существо-ании финно-угорского праязыка2 как единого идиома: еще в общеураль-кий период праязык2 представлял собой диалектный континуум, причем

БССР была образована 1.1.1919 из части Минской губ.; в 1924—1926 гг. ее терри-ория поэтапно увеличивалась, однако вся бывшая Смоленская, три уезда Витеб-кой (Себежский, Невельский, Велижский) и небольшая часть Могилевской губ. стались в составе РСФСР. его „досамодийские" и „доугорские" диалекты обладали рядом общих черт, которые отличали их от „допермских" и особенно от „дофинно-волжских" диалектов» [Хелимский 1991:87; подробнее см. Хелимский 1982].

Такое положение кажется вполне естественным, когда языковая эволюция происходит на едином пространстве, пусть и обширном, но, так сказать, «континуальном», не имеющем серьезных внутренних границ. Но конвергентные процессы, не позволяющие расклассифицировать родственные языки строго древовидным образом, характерны и для «дискретно» распространенных языков, например, для островной Океании (см. раздел 1 ниже).

Подобные факты, конечно, не новость для компаративистики; вот какое теоретическое осмысление получают они у одного из ведущих современных компаративистов. При исследовании близкородственных идиомов, реконструированные исторические взаимоотношения которых суммарно отражены на некоем генеалогическом древе, могут выявиться «следы архаического явления», в результате тщательного исследования его распределения по рассматриваемым идиомам производится их классификационная перегруппировка, и «мы получаем другое, причем, очевидно, более старое дерево с другими узлами» [А. В. Дыбо 2004: 152]. В этом контексте под старым деревом следует понимать такое, где исконные дивергентные процессы не затемнены последующими конвергенциями; именно оно должно отвечать идеалу компаративистской теории. А под новым, вероятно, следует понимать такое дерево, при постороении которого взаимовлияние начавших расходиться идиомов остается неизученным, не может быть учтено, а потому нередко проявляется на дендрограмме против воли того, кто ее строит. Компаративистика всегда начинает с построения «новых»4 деревьев. Позднее в отдельных (редких) случаях удается вскрыть детали исторических взаимоотношений между предками современных идиомов. Казалось бы, можно приступить к построению «старого» дерева, но эта задача в полном объеме оказывается неосуществимой.

Идея о разделении славянских языков на три группы в массовом сознании приобрела характер общего места. Однако специалисты с недавних пор считают положение более сложным: «родословное древо по отношению к славянским, как и применительно ко многим другим языкам, является удобным схематическим упрощением, но оно в очень малой степени отражает реальные исторические процессы развития диалектов» [Иванов 19901:96]. Как альтернативу «новому» дереву с тремя подгруппами славян

4 Чтобы избежать путаницы, термины «новое» и «старое» дерево в смысле А. В. Дыбо ниже будут ставиться в кавычки. ких языков Вяч. Вс. Иванов приводит «схему связей между диалектами раславянской языковой области», которая «тоже является условной, но ля определенного периода (ок. сер. 1-го тыс. и несколько ранее) она могла твечать определенной исторической реальности» [Там же]. Взаимоотно-ение семи узлов этой схемы с реально существующими через полторы ысячи лет их потомками таково, что попытка построения «старого» генеа-огического дерева, отражающего «следы архаических явлений», обречена а неудачу. Остановлюсь лишь на одном пункте. Как было убедительно оказано, севернокривичский диалект тысячу лет назад ни фонетически, ни орфологически не обладал особой близостью к другим диалектам восточ-ославянской территории, а «неосуществление второй палатализации5 от-ичает древний севернокривичский диалект не только от восточнославян-ких, но и от всех прочих славянских вообще» [Зализняк 1995:37]. Этот иалект не вымер, его традицию продолжают современные говоры значи-ельной части Псковской и Новгородской областей, постепенно конверги-овавшие с другими восточнославянскими говорами и в ходе формирова-ия русского языка ставшие его частью. Появление севернокривичского зла на «старом» славянском дереве исторически оправдано, однако трудно адеяться, что все псковичи легко поверят в генеалогию, согласно которой х язык от языка тверитян и смолян отстоит столь же далеко (если не да-ее), как от языка жителей Праги и Сараева.

Сходной оказывается ситуация с любой разветвленной группировкой зыков, если удается провести ее детальный диахронический анализ. Вот ще один пример. По отражению различных черт арийского консонантизма ревние иранские диалекты, представлявшие собой языковой континуум, и продолжающие их современные языки) образуют два типа группировок: о одному признаку «вычленяется центральный ареал и несколько марги-альных», по другому — «западная и восточная группы диалектов». При том «лексический уровень показывает иное членение континуума» [Эдельман 2003: 181, 182].

Когда-то в начале 1970-х А. Б. Долгопольский на одной университет-кой лекции так образно охарактеризовал невозможность построения ди-ергентного дерева для разветвленной группы языков, современное состоя-ие которых отражает многочисленные следы их взаимовлияний: «у всех зыков имеются генеалогические деревья, а у тюркских — генеалогический ень». Перефразируя, можно сказать: попытка преобразования «нового» енеалогического дерева в «старое» без обращения к конвергенции приво-ит к созданию генеалогического пня. По этой причине компаративисты

Переход заднеязычных *к, *g, *х в свистящие, при отсутствии которого современ-ым русским целый и серый соответствовали бы слова с начальными к их — В. Б. избегают строить «старые» деревья, даже понимая условность многих узлов «новых»: «промежуточные праязыки являются некоторой схематизацией, полезной при формулировке выявленных генеалогической классификацией языков соотношений, но не обязательно отвечающей некоторой исторической реальности» [Иванов 19901:96]. Последнее утверждение нуждается в уточнении: за такого рода «искусственными» праязыками! не стоят реальные праязыкиг, но историческая реальность не ограничивается фактически функционировавшими в прошлом языковыми системами; взаимодействие синхронно существовавших языков, приводившее к разного рода конвергентным явлениям, не менее реально. Именно подобными процессами и обусловлена специфика реконструируемых праязыков!. Впрочем, такую «контактную реальность» понимать надо достаточно абстрактно: при реконструкции языковой эволюции нечасто удается разнести разновременные явления, поэтому на классификациях современных языков, особенно исторически недокументированных, отражается их некая суммарная панхронная контактная история, и именно ее выражением являются классификационные таксоны типа обскоугорские языки или восточнославянские языки. Сопоставим две приведенные выше цитаты из Вяч. Вс. Иванова: с одной стороны, «родословное древо <.> в очень малой степени отражает реальные исторические процессы», а с другой, оно полезно «при формулировке выявленных генеалогической классификацией языков соотношений». Второе справедливо именно потому, что классификационная дендрограмма очень хорошо суммарно отражает всякого рода реальные исторические процессы.

Правда, классификационная дендрограмма — это «новое» дерево, заметно отличное от идеального с точки зрения компаративистики «старого» родословного древа. Это разные объекты, причем первый для компаративистики — продукт побочный. В. А. Виноградов, проводя аналогию между эволюционными таксономиями в биологии и лингвистике, указывает, что «понятия „генетический" и „генеалогический", часто употребляемые в лингвистике как синонимы, в биологии различаются: первый предполагает изучение структуры организма в терминах генов (минимальных единиц функции), второй — изучение собственно филогенетической истории вида. По-видимому, разграничение этих понятий было бы полезно и в лингвистике, где генетический анализ означал бы тот аспект сравнительно-исторического изучения языков, который связан с установлением регулярных соответствий, а генеалогия — общую историю языков» [Виноградов 1982: 260]. В этих терминах родословное (оно же «старое») древо — продукт генетического анализа, а генеалогическая классификация — отражение «общей истории языков».

Заключение диссертации по теме «Теория языка», Беликов, Владимир Иванович

3.4. Выводы

Первоначальное противопоставление коммуникативных средств, использующихся лишь в качестве криптолектов, функционально неограниченным языкам с лингвогенетической точки зрения малорелевантно.

Более продуктивным кажется противопоставление смешанных языков эволюционного генезиса (включая сюда как криптолекты типа англоромани, так и языки более полного функционирования) спонтанно созданным языкам. При этом первые служат средством поддержания этнической идентичности, что и позволяет им сохраняться в полностью двуязычной среде, вторые же создаются сознательно как один из ярких способов выражения новой этничности, при этом двухкомпо-нентность языка символизирует двухкомпонентность этноса55.

54 Ди-джей пользуется здесь термином code switching, хотя с точки зрения лингвиста здесь явное смешение колов.

55 Точно такими же причинами объясняются два рассмотренных случая институ-ционализованного смешения кодов. Для жителей Кормакити, утративших, по подсчетам Ньютона, исконные (семитские) способы выражения трети понятий, используемых в повседневном общении, пристрастие к ставшему ущербным в лексиче

Оба типа смешанных языков являются серьезным вызовом теоретической компаративистике. В случае со спонтанно созданными языками вывод кажется достаточно очевидным: приходится признать, что возможно скрещение двух прежде независимых языковых традиций.

Смешанные языки эволюционного генезиса ставят не менее важную проблему: похоже, что язык в процессе своего развития может изменить генетическую филиацию. Вроде бы ясно, что англоромани — разновидность английского языка. Столь же ясно, что его «предшественник» был сильно англизированным индийским языком. Можно, конечно, сделать вывод об отсутствии непрерывной традиции между вторым и первым: индийская традиция в некоторый момент пресеклась, а двуязычные цыгане просто заимствовали определенное количество лексики в свой английский. Но пример языка эйну так не объяснишь. Экзотика эйну в том, что лингвисты застали его в «критической точке», когда оснований предпочесть ту или иную филиацию нет. Случай этот нечастый, но и не исключительный. Филиацию таких находящихся на перепутье языков компаративисты обсуждают редко. Любопытно, что при этом они не всегда «идут на принцип» и могут пренебречь важнейшим постулатом о примате базисной лексики над другими элементами языковой структуры. Если вся грамматическая система и значительная часть лексикона указывают на связи языка в одном, причем совершенно определенном и «чужом» для специалиста в области частного языкознания направлении, идея признать язык «своим» всего лишь на основании данных части лексикона, хотя бы и базовой, вызывает невольное отторжение.

Наиболее ярким представляется случай с языком ма'а, или мбугу (северо-восток Танзании). «Этот язык обладает системой согласовательных именных классов, а также глагольной системой, характерной для языков банту, причем особая близость обнаруживается с языками асу и шамбала. В то же время основной словарный фонд мбугу, а также личные и указательные местоимения не связаны с банту, но обнаруживает целый ряд схождений с кушитскими языками56» [Порхомовский 1982: 215]. В. Я. Порхоском отношении (и, вообще говоря, избыточному в коммуникативном отношении) арабскому коду объясняется исключительно его культурно-этнической маркированностью. Напротив, американские техано избрали смешение кодов символом своей складывающейся новой этничности.

56 В. Я. Порхомовский не случайно так осторожно квалифицирует кушитский компонент этого языка, поскольку его небантуский лексикон неоднороден и соотносится с разными группами кушитской ветви. Кроме того, заметная часть словаря восходит к нилотскому языку масаи, в частности, не менее семи единиц стословно-го списка: 'кусать', 'приходить', 'собака', 'сердце', 'знать', 'дождь', 'маленький' [ТЬотаБоп 1997: 475—476].

Заключение

Подведем итоги.

Примеры, рассмотренные в первой части, иллюстрируют острую необходимость учета конвергентных процессов в традиционно выделяемых семьях языков. «Старые» генеалогические деревья (в том смысле, как это понятие введено в разделе 0), бесспорно, интересны с точки зрения сравнительно-исторического языкознания, но для истории конкретных языков важно понимать, каким образом «старое» дерево превратилось в «новое». Различие этих двух дендрограмм обусловлено конвергентными процессами, и именно совмещение знаний, получаемых компаративистикой и теориями конвергентного развития языков, позволяет вскрыть подлинную историю языковой эволюции. Только на этом пути лингвистика может послужить фундаментом исследования этногенеза.

В то же время всесторонний учет конвергентных явлений показывает, что во многих случаях построение определенного поддерева имеет чисто таксономический — или, если быть откровенным, — схоластический интерес (см. раздел 1.2 и особенно 1.3). Честнее в таком случае сказать, что данных, которыми мы располагаем, недостаточно для реконструкции исторических процессов.

Важным выводом из второго и третьего разделов доклада является то, что конвергенция языков происходит не в силу их объективного сходства, а по причине взаимопонятности коммуникантам. В ситуации двуязычия взаимопонятными оказываются и генетически далекие, и вообще неродственные языки.

Мало того, уровень развития билингвизма теоретически не влияет на возможность конвергенции языков: необходимо только, чтобы степень компетенции билингвов позволяла решать стоящие перед ними коммуникативные задачи.

Если уровень владения обоими языками достаточно высок (как это, несомненно, было при возникновении мичифа), то каждая из языковых «пратрадиций» прослеживается в результирующем языке вполне отчетливо, по крайней мере на начальных этапах эволюции нового языка. Если же эффективного двуязычия не было, результатом является достаточно причудливая (но по-своему систематическая) смесь типа пиджина, который может перерасти в радикальный креол. В последующей истории при «благоприятных» обстоятельствах ничто не мешает пиджину или радикальному креолу конвергировать со своим языком-лексификатором, «регуляризируя» при этом прежде довольно случайные фонетические соответствия. Синхронно результат может оказаться неотличим от непродолжительного дивергентного развития диалектов, бурная социолингвистическая история останется неизвестной, а оценка генетических связей лексификатора и креола будет покоиться на результатах вторичного (и по сути, случайного) воздействия первого на второй.

Изложенные факты позволяют сделать два вывода. Во-первых, рома-нокреольские (германокреольские и т. п.) языки не являются подлинно романскими (германскими и т. п.). Во-вторых, реконструкции праязыковых состояний и их последующей эволюции обоснованы далеко не так бесспорно, как это обычно считается: чем более отдаленным является родство языков, тем меньше шансов на то, что мы имеем дело исключительно с дивергентными моделями развития, постулируемыми традиционным сравнительно-историческим языкознанием.

Иногда говорится, что нативизация пиджинов — продукт специфических исторических условий Нового времени. Привести убедительные доводы, что такого рода процессы могли происходить всегда, трудно приведу два неубедительных соображения.

Диалекты кечуа делятся на две группы — центральные и периферийные, первые находятся в Центральном Перу, на территории, где жили кечуа до начала образования империи инков, вторые распространены на север до южной Колумбии, а на юг — до севера Чили и Аргентины. При этом структура периферийных диалектов упрощена по сравнению с центральными. Известно, что на территории выросшей за несколько десятилетий империи Тауантинсуйю проводилась любопытная национальная политика. Большая часть новых подданных переводилась в особую категория зависимого населения — митмак и переселялась на земли, отдаленные от исконных мест обитания; во вновь осваиваемых районах они составляли до четырех пятых населения [Березкин 1991: 109—112]. Из говоривших на одном языке переселенцев формировались пачаки (сотни семей), объединявшиеся в этнически разнородные варанки (тысячи семей); в пределах варанк, как и во всем Тауантинсуйю, языком общения становился кечуа. Представляется, что взрослое переселяемое население общалось в рамках своей варанки на пиджине, который в дальнейшем нативизировался.

Другой аргумент касается положения китайского языка (точнее, языков, восходящих к древнекитайскому) в рамках сино-тибетской семьи. В середине 1980-х, когда я вплотную занялся интерпретацией лексикостатистических данных креольских языков и обсуждал возникающие проблемы с С. А. Старостиным, он указывал на два странных обстоятельства, по которым положение китайского среди сино-тибетских напоминало положение ток-писина среди германских: во-первых, лексикостатистически он оказывался противопоставлен всем остальным языкам, во-вторых, для пра-тибето-бирманского реконструировался значительно больший объем лексики, чем для этих языков вместе с китайским. Вообще-то ничего удивительного в противопоставленности одного языка другим членам той же семьи нет, но разумный исторический сценарий для данного случая не получался, и Старостин высказал предположение, не возник ли древнекитайский на базе какого-то пиджина, имевшего тибето-бирманскую основу. Насколько мне известно, в публикациях Старостина эта идея не получила развития, но высказывал он ее неоднократно, ср. такое свидетельство: «Откуда появились у древнекитайского языка черты изолирующего строя — вопрос отдельный. С. А. Старостин, например, считает, что они являются результатом пиджинизации» [Барулин 2004: 27].

Тип языковой эволюции определяется языковой ситуацией, в которую вовлечены носители языка: числом используемых языков, наличием / отсутствием генетических связей между этими языками, а также их социальной иерархией в глазах носителей.

При решении ограниченных коммуникативных задач в ситуации зачаточного двуязычия достаточно часто возникают функционально ущербные новые языки — пиджины, складывающиеся из фрагментов различных языковых традиций. В определенных обстоятельствах пиджины могут дать начало и полноценным новым языкам — креолам; в таком случае есть все основания говорить о возникновении новой языковой традиции.

В ситуации устойчивого развитого двуязычия может возникать новый социум, дистанцирующийся от существовавших ранее. В качестве символа складывающейся новой этничности в рамках нового социума в значительной степени сознательно конструируется новый язык как намеренное смешение различных языковых традиций. В том случае, если исходные традиции в результирующем языке представлены достаточно равномерно, этот язык вряд ли можно привязать к одной из «старых» языковых семей, и следует говорить о возникновении новой, «скрещенной» языковой традиции (как в медиа-ленгва, мичифе, и, возможно, в хэчжоу). Если же вклад одной из традиций «относительно мал» (как в случае с медновским языком), от него можно абстрагироваться при соотнесении нового языка с существующими генеалогическими деревьями.

Еще один класс «смешанных» языков представляют собой те, которые в ходе эволюции меняют свою генетическую принадлежность. Как говорилось, такой процесс негласно узаконивается в традиционной компаративистике для близкородственных идиомов. На мой взгляд, принципиальных отличий между перемещением по генеалогическому древу «восточнославянских» диалектов и языка эйну нет. На протяжении своей истории эйну неторопливо «растрачивал» иранские элементы и постепенно заменял их тюркскими. Вероятно, здесь можно говорить о непрерывности языковой традиции, но генетическая квалификация самой этой традиция постепенно изменяется. При достаточной информации последовательный компаративист мог бы даже вести своеобразный мониторинг и выявить момент «перехода количества в качество»: как только в стословном списке число этимологически «новых» элементов превысит число «старых», происходит «диалектический прыжок» языка с одной ветви генеалогического древа на другую57.

Говоря о смене генетической филиации, я, естественно, имею в виду тот тип генетического древа, который выше (раздел 0) был назван «новым». В этом смысле язык эйну вот-вот окажется на «новом» тюркском древе. Пока же он продолжает пребывать на иранской ветви индоевропейского древа. Как долго мы будем готовы считать, что его «старая» филиация «объективнее» новой? И как обстоит дело с англоромани? Можно ли считать, что его более ранние варианты (пока английский компонент списка Сводеша уступал индийскому) находились на том же индо-иранском «старом» стволе, что и эйну? И верно ли, что, не собрав стословный список англоромани начала XXI века, мы ничего не можем сказать о его генетической принадлежности? Компаративистика в ее современном виде отвечает безусловным «да».

Итак, наряду с дивергентными процессами в языковой истории достаточно широко представлены и случаи длительного параллельного развития «недоразошедшихся» контактирующих идиомов, взаимной конвергенции и односторонней конвергенции (инфлукции). Традиционная компаративистика в комплексе с лексикостатическим анализом не всегда дает возможность однозначной ретроспективизации лингвогенетических процессов. Это накладывает существенные ограничения на возможности лингвистики как источника этногенетических гипотез. Насколько продуктивной в этом отношении окажется синтез компаративистики и теории языковой конвер-генций, покажет будущее.

51 Точно так же и те креольские языки, которые, начав свое существование на заново возникшем генеалогическом древе, остались под воздействием своего языка-лексификатора, естественно, передвигаются на соответствующую «новую» ветку. Так, идиом, которым повседневно пользуются афроамериканцы, давно стал разновидностью американского английского.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук в форме науч. доклада Беликов, Владимир Иванович, 2006 год

1. Барулин А. Н. Теории семиогенеза, глоттогенеза и сравнительно-историческое языкознание // Сравнительно-историческое исследование языков: современное состояние и перспективы. М.: МГУ, 2004.

2. Березкин Ю.Е. Инки : исторический опыт империи. Ленинград, 1991.

3. Бондалетов В. Д. Условные языки русских ремесленников и торговцев. Вып. I. Условные языки как особый тип социальных диалектов. Рязань: Ряз. гос. пед. инст., 1974.

4. Бурлак С. А., Старостин С. А. Лингвистическая компаративистика. М.: УРСС, 2001.

5. Вайнрайх У. О совместимости генеалогического родства и конвергентного развития // Новое в лингвистике. Вып. 6. М.: Наука, 1972.

6. Виноградов В. А. Функционально-типологические критерии и генеалогическая классификация языков // Теоретические основы классификации языков мира. Проблемы родства. М.: Наука, 1982.

7. Головко Е. В. Алеутский язык // Языки народов России. Красная книга. М.: Academia, 2002.

8. Голышев И. Проводы офеней в дорогу из дому для торговли и разговор их на своем искусственном языке // Ежегодник Владимирского губернского статистического комитета, т. 3. Владимир, 1880. Цит. по: Бондалетов 1974:77.

9. Дыбо А. В. Семантическая реконструкция в сравнительно-историческом языкознании // Сравнительно-историческое исследование языков: современное состояние и перспективы. М.: МГУ, 2004.

10. Дыбо В. А. Язык — этнос — археологическая культура (несколько мыслей по поводу индоевропейской проблемы) // Сравнительно-историческое исследование языков: современное состояние и перспективы. М.: МГУ, 2004.

11. Елизаренкова 1990 — Елизаренкова Т. Я. Пракриты, ЛЭС Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

12. Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995.

13. Иванов Вяч. Вс. Генеалогическая классификация языков // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990.

14. Иванов Вяч. Вс. Языки мира // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 19902.

15. Иванов Вяч. Вс. Языкознание // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 19903.

16. Лисянский Ю. Ф. Путешествие вокруг света в 1803.4.5 и 1806 годах. СПб., ч. I., 1812.

17. Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков, М.—Л.: Соцэкгиз, 1938.

18. Меновщиков Г. А. К вопросу о проницаемости грамматического строя языка // Вопросы языкознания, 1964, № 5.

19. Народы мира. М.: Советская энциклопедия, 1988.

20. Основы финно-угорского языкознания (вопросы происхождения и развития финноугорских языков). M.: Наука, 1974.

21. Порхомовский В. Я. Проблемы генетической классификация языков Африки // Теоретические основы классификации языков мира. Проблемы родства. М.: Наука, 1982.

22. Старостин С. А., Пейрос И. И. Реконструкция австрической семьи. Доклад на Научной конференции, посвященной 70-летию выдающегося российского языковеда В. М. Иллич-Свитыча. М., 20—22 октября 2004.

23. Степанов Ю. С. Языкознание // Большая советская энциклопедия. Изд. 3. Т. 30. М.: Советская энциклопедия, 1977.

24. Тейлор Д. О классификации креолизованных языков // Новое в лингвистике. Вып. 6. М.: Наука, 1972.

25. Томпсон Р. Заметка о некоторых чертах, сближающих креолизованные диалекты Старого и Нового Света// Новое в лингвистике. Вып. 6. М.: Наука, 1972.

26. Топоров В. Н. Сравнительно-историческое языкознание // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990

27. Трубецкой Н. С. Мысли об индоевропейской проблеме // Избранные труды по филологии. М., 1987. Первоначально — Trubetzkoy N. S. Gedanken über das Indogermanenproblem // Acta lingüistica, 1939, vol. 3.

28. Хелимский E. А. Древнейшие венгерско-самодийские языковые параллели. Лингвистическая и этногенетическая интерпретация. М.: Наука, 1982.

29. Хелимский Е. А. Самодийская лингвистическая реконструкция и праистория само-дийцев // Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Лексическая реконструкция. Реконструкция исчезнувших языков. М.: Наука, 1991.

30. Холл Р. А. Креолизованные языки и «генеалогическое родство» // Новое в лингвистике. Вып. 6. М.: Наука, 1972.

31. Черепанов С. Н. Кяхтинское китайское наречие русского языка // Известия Академии наук по отделению русского языка и словесности за 1853 г. Т. 2.

32. Шайкевич А. Я. Введение в лингвистику. М.: Российский открытый университет,1995.

33. Arago J. Souvenirs d'un Aveugle. Voyage autour du Monde. Ouvrage enrichi de soixante dessins et notes scientifiques, t. 2, Paris: Hortet et Ozanne. 1839.

34. Arends et al. 1994 Arends J., Muysken P., Smith N. (eds.) Pidgins and creóles: An introduction. Amsterdam—Philadelphia: John Benjamins. 1995.

35. Bakker P., Muysken P. Mixed languages and language intertwining // Arends et al., 1995.

36. Bakker P., Papen R. A. Michif and other languages of the Canadian Métis // Wurm et al.,1996.

37. Besnier N. An autosegmental approach to metathesis in Rotuman. Lingua 73(3). 1987..

38. Bickerton D. Creole languages and the bioprogram // Newmeyer (ed.). Linguistics: The Cambridge survey, vol. 2: Linguistic theory: Extensions and implications. Cambridge: CUP. 1988. pp. 268—284.

39. Bickerton D. Pidginization and creolization: language acquisition and language universale

40. Valdman A. (éd.). Pidgin and Creole linguistics. Bloomington. 1977.

41. Bickerton D. Roots of Language. Ann Arbor: Karoma. 1981.

42. Biggs B. Direct and indirect inheritance in Rotuman // Lingua. 1965, vol. 14.

43. Biggs В., Clark R. POLLEX (Polynesian Comparative Lexical Files). University of Auckland, 2000.

44. Borg A. A Comparative Glossary of Cypriot Maronite Arabic (Arabic-English): With an Introductory Essay. Leiden: Brill Academic Publishers, 2004

45. Bowron E. The Maronites of Cyprus // Eastern Churches Quarterly, Vol. 2. 1937; перепечатано в: The Journal of Maronite Studies. Vol. 3. 1999.

46. Churchward С. M. 1938 The history of Rotuma as reflected in its language, in: Oceania IX(1): 79-88

47. Clark R. In Search of Beach-la-Mar: Towards a history of Pacific Pidgin English // Te Reo, vol. 22/23.1979.

48. Cook J., King J. A Voyage to the Pacific Ocean, Undertaken by the Command of His Majesty, for Making Discoveries in the Northern Hemisphere in the Years 1776—1780. Vol. 3, pp. 547-551. London. 1785.

49. DeCamp D. Social and geographical factors in Jamaican dialects // Le Page R. B. (ed.) Creole language studies, II. Proceedings of the Conference on Creole Language Studies (University of the West Indes, Mona, 1959). London. 1961.

50. DeCamp D. Toward a generative analysis of a post-creole speech continuum // Hymes D. (ed.). Pidginization and creolization of languages. Cambridge. 1971.

51. Dempwolff O. Vergleichende Lautlehre des austronesischen Wortschatzes. Bd. 1—3. В., 1934—1938.

52. Dordillon, René Ildefonse. 1931. Grammaire et dictionnaire de la langue des Iles Marquises, Marquisien-Français. Paris: Institut d'Ethnologie.

53. Dyen I. A lexicostatistical classification of the Austronesian langusges. IJAL, 1965. Memoir 19.

54. Elbert S. H. 1953. Internal relationship of Polynesian languages and dialects. Southwest-em Journal of Anthropology, 9:147-173.

55. Elbert S. H. Lexical Diffusion in Polynesia and the Marquesan-Hawaiian Relationship // Journal of the Polynesian Society, 91 1982.

56. Emory K. 1963. East Polynesian relationships. Journal of the Polynesian Society, 72: 78100.

57. Ethnologue: Languages of the World. An encyclopedic reference work cataloging all of the world's 6,912 known living languages. © 2005; http://www.ethnologue.com/web.asp

58. Foley J. A., KandiahT., Bao Zhiming, Gupta A. F., Alsagoff L., Ho Chee Lick, WeeL., Talib I. S., Bokhorst-Heng W. English in New Cultural Contexts: Reflections from Singapore. Singapore: Oxford University Press. 1998.

59. Gardiner J. S. The Natives of Rotuma // Journal of the Royal Anthropological Institute. 1898, vol.27

60. Gell-MannM., Peiros I., StarostinS. Lexicostatistics compared with shared innovations: the Polynesian case. Unpublished MS, 2005.

61. Geraghty P. The History of the Fijian Languages. Honolulu: University of Hawaii Press. 1983.

62. Geraghty P. Some problems with Proto-Central Pacific // Lynch J., Fa'afo P. Oceanic studies: Proceedings of the First International Conference on Oceanic Linguistics, Canberra: Pacific Linguistics. 1996.

63. Golovko E. V., Vakhtin N. B. Aleut in contact: the CIA enigma // Acta Lingüistica Haf-niensia, vol. 22. 1990.

64. Grace G. W. Subgrouping of Malayo-Polynesian: a report of the tentative findings. American Anthropologist, vol. 57, 1955.

65. Grace G. W.1964 Early Malayo-Polynesians: The Linguistic Evidence, in: CA, vol. 5.

66. Green R. Linguistic subgrouping within Polynesia: the implications for prehistoric settlement // Journal of the Polynesian society vol. 75. 1966.

67. Green R. 1981. Location of the Polynesian Homeland: A Continuing Problem // Studies in Pacific Languages and Cultures in Honour of Bruce Biggs. Hollyman J., Paw-ley A. (ed.) Auckland: Linguistic Society of New Zealand. 1981

68. Hall R.A., Jr. The life cycle of pidgin languages // Lingua, vol. 11. 1962.

69. Hollyman K. Polynesian Influences in New Caldonia: The Linguistic Aspect. Journal of the Polynesian Society, vol. 68. 1959.

70. Holm J. A. Pidgins and Creoles. Vol. 1. Theory and Structure. Cambridge. 1988.

71. Hymes D., Zenk H. Narrative Structure in Chinook Jargon // Gilbert G. G. (ed.) Pidgin and Creole Languages: Essays in Memory of John E. Reinecke. Honolulu: University ofHawaii Press. 1987.

72. Kirk J., Epling P. J. Taxonomy of the Polynesian languages // Anthropological Linguistics, no. 15, pp. 42-70. 1973.

73. Marck J. Topics in Polynesian Language and Culture History. Canberra: Pacific Linguistics. 2000.

74. Mihalic F. Policies and speriences in the Catholic mission in the field of teaching Pidgin // WurmS. A. (ed.), New Guinea area languages and language study, Vol. 3. Canberra: Pacific Linguistics. 1977

75. Mosel U. Tolai and Tok Pisin: The Influence of the Substratum on the Development of New Guinea Pidgin. Canberra: Pacific Linguistics. 1980.

76. Mühlháusler P. Pidgin and Creole linguistics. Oxford: Blackwell. 1986.

77. Mühlháusler P. The history of research into Tok Pisin // Gilbert G. (ed.) Pidgin ami creólelanguages: essays in memory of John E. Reinecke. Honolulu. 1987.

78. Muysken P. Media Lengua // Thomason S. (ed.) Contact languages: A wider perspective. Amsterdam: John Benjamins. 1997.

79. Muysken P. Intertwined languages // Concise encyclopedia of sociolinguistics. Amsterdam etc.: Elsevier, 2001.

80. Pawley A. 1979 New Evidence on the Position of Rotuman. Auckland: University of Auckland, Dept. of Anthropology, Working Paper no. 56.

81. Pawley A. 1996 On the Position of Rotuman. In Festschrift in Honor of Isidore Dyen, edited by Bernd Nothofer. Hamburg: Abera Network.

82. Pawley A. Grammatical reconstruction and change in Polynesia and Fiji // S.A. Wurm and D.C. Laycock (eds), Pacific Linguistic Studies in Honour of Arthur Capell. pp. 301-367. Canberra: Pacific Linguistics. 1970

83. Pawley A. K. Polynesian languages: A subgrouping based on shared innovations in morphology // Journal of the Polynesian Society, 75. 1966.

84. Pawley A. K. The relationships of Polynesian Outlier languages // Journal of the Polynesian Society, 76. 1967.

85. Pawley A. K. 1972 On the internal relationships of Eastern Oceanic languages // Green R., Kelly M. (ed.) Studies in Oceanic culture history, Honolulu: Bishop Museum Press, PAR 13 1972/ 1-142 .

86. Pawley A., Sayaba T. Fijian dialect division: Eastern and Western Fijian. // The Journal of the Polynesian Society. 1971. vol. 80.

87. Plank P. H., van der. Growth and decline of the Dutch standard language across the state borders // IJSL, no. 74. 1988.

88. Polinsky M. American Russian: An endangered language? Manuscript. USC—UCSD. 1996. http://ling.ucsd.edu/~polinsky/pubs/american-russian.pdf.

89. Pukui M. K., Elbert S. H., Hawaiian dictionary: Hawaiian-English, English-Hawaiian. Honolulu: University of Hawaii Press. 1971.

90. Schmidt H. Rotuma: Sprache und Geschichte. Dissertation, 2000. http://webdoc.gwdg.de /ebook/h-k/2001/schmidt/schmi dtdiss.pdf.

91. Singapore Census 2000 // Singapore Statistics (http://www.singstat.gov.sg/keystats/ c2000/literacy.pdf)

92. Stewart W. A. Urban Negro speech: sociolinguistic factors affecting English teaching.— Shuy R. W. (ed.) Social dialects and language learning. Champaign II, National Council of Teachers of English. 1965.

93. Thomason S. Language contact: An introduction. Washington, D. C.: Georgetown Univ. Press, 2001.

94. Thomason S. Ma'a (Mbugu) // Thomason S. (ed.) Contact languages: A wider perspective. Amsterdam: John Benjamins. 1997.

95. Walch D. B. The historic development of the Hawaiian alphabet // JPS, vol. 76.1967.

96. Wurm S. A., Muhlhausler P., TryonD. (eds.) Atlas of the languages of intercultural communication in the Pacific, Asia, and the Americas. Vol. II.2. Texts. Mouton de Gruyter, Berlin—New York. 1996.