Концепция парадокса в художественном сознании Осипа Мандельштама тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Якунин, Александр Васильевич

• Якунин, Александр Васильевич
• кандидат филологических наук
• 2002

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Якунин, Александр Васильевич

Введение

Глава 1. Эсхатологический парадокс в лирике О.Мандельштама 10-20-х г.г.

§ 1. Инцестуальная парадигма в эсхатологии 10-20-х годов

§2 Синхроническая концепция культуры в системе мотивного космогенезиса

Глава II Кенотический парадокс в творчестве Мандельштама 30-х годов: символизм инициации и мистерия возрождения

§ 1. Инициатическая эсхатология в поэтике 30-х годов

§ 2. Инициатическая космогония в системе литературномифологических подтекстов

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Концепция парадокса в художественном сознании Осипа Мандельштама»

Мировоззренческое и эстетическое освоение парадокса в системе художественной культуры является одной из отличительных особенностей социокультурного контекста рубежа IXX-XX веков. Социокультурная ситуация начала ХХ-го века отмечена возникновением в искусстве и философии парадоксальных систем, связанных с осмыслением кризисных явлений в культурной жизни наступающего столетия. Являясь одной из фундаментальных структур художественного универсума, парадокс, основанный на противоречии общепринятым представлениям, житейскому здравому смыслу, идеологическим и культурным клише, как нельзя более отвечает, тем художественным задачам, которые выдвигались в «парадоксальной драматургии» начала века, в эстетике экзистенциализма, в литературе абсурда. В неожиданности и странности парадокса заключен «прорыв сквозь оболочку, видимость, часто маску или «маскарад зла» - к истине», приоткрытие в «доступной для человеческого сознания форме тайны телесности и духовности, неволи и свободы, смерти и жизни, возмездия и искупления» (Волкова Е.В., 1996, с. 44).

Поэзия О.Мандельштама, теснейше связанная как с классической, так и с модернистской европейской литературой, вступая в литературный процесс в 10-е годы ХХ-го века, безусловно, испытала влияние социокультурной ситуации рубежа веков. Парадоксы П.Верлена, А.Рембо, преломленные поэтическим мировидением О.Мандельштама, вполне могли бы стать предметом самостоятельного исследования. Однако с наибольшей силой О.Мандельштам как парадоксалист проявился именно в контексте своей акмеистической художественной практики, в системе философских и формально-поэтических принципов, лежащих в основе данного направления. Лирический универсум О.Мандельштама обращен непосредственно к глобальной исторической проблематике современности, его парадоксы охватывают даже сферу будущего (ибо ориентированы на «провиденциального собеседника» грядущих «конгениальных» поколений).

Актуальность данного исследования определяется недостаточной изученностью рассматриваемых проблем, своеобразным подходом к их решению. В данной диссертации впервые предпринимается целенаправленное и систематическое исследование образной структуры парадокса как ведущего принципа поэтики О.Мандельштама, его мотивного и рецептивно-мифологического генезиса, тематического диапазона, подробно рассматривается связь парадоксальной поэтики О.Мандельштама с его философско-эстетической концепцией. Рассмотрение парадоксальной поэтики в рамках единой систематизирующей концепции, предпринятое в данной работе, позволяет более глубоко и наглядно проявить и композиционно-тематические функции парадокса в поэтической системе О.Мандельштама, представить его творчество как завершенное и взаимосвязанное художественное целое.

Мы стремимся не столько описать структуру и ассоциативно-тематический диапазон парадоксальной поэтики данного автора, сколько установить ее имманентную эволюцию, выявить характер изменений в парадоксальной мотивной динамике каждого периода творчества О.Мандельштама. С этой целью впервые в отечественном и зарубежном манделыитамоведении предпринимается попытка анализа художественного парадокса данного автора в рамках инициатической мифопоэтики, теория которой подробно разработана в трудах М. Элиаде, В.Н.Топорова, К.Г. Юнга, М.Ю. Лотмана, Е.М. Мелетинского, Я.Э. Голосовкера, Дж. Фрезера. В свете вышесказанного вполне правомерно говорить об актуальности нашего исследования.

Целью данной диссертационной работы являются: 1) исследование парадокса как ведущего принципа организации образномотивной структуры в поэтических текстах О.Мандельштама;

2) анализ парадоксальной поэтики О.Мандельштама в контексте поэтической микромодели и историософской концепции данного автора. В соответствии с целью необходимо наметить и круг приоритетных исследовательских задач:

1) исследовать структуру и мотивно-тематический диапазон парадоксальной поэтики О.Мандельштама;

2) рассмотреть идейно-тематические, проблемные аспекты художественного парадокса О.Мандельштама, выявить его связь с философско-эстетической программой данного автора;

3) установить основные этапы и эволюцию в развитии художественного парадокса О.Мандельштама.

В работе использованы системно-типологический (при выборе методологического алгоритма исследования), ритуально-мифологический, структурно-семантический (в процессе имманентного, мотивного и интертекстуального исследований стихотворных текстов) методы.

Научно-практическая значимость. Основные положения диссертации могут быть использованы в курсах и спецкурсах по истории русской литературы, культурологии - как вузовской, так и в школьной системе образования.

Предмет исследования - лирика О.Мандельштама, рассматриваемая в хронологическом порядке: от ранних сборников «Камень», «Tristia» и стихотворений 1921-1925 г.г. — к «Новым стихам» 1935-1937 г.г. Предметом исследования являются также теоретические статьи О.Мандельштама: «Скрябин и христианство» (1915), «Слово и культура» (1921), «Пшеница человеческая» (1922), «Девятнадцатый век» (1922), «Гуманизм и современность» (1923).

Апробация работы. По теме диссертации были предоставлены работы на следующих всероссийских и региональных конференциях: научно-практическая конференция «Теоретические и методологические проблемы современного гуманитарного знания», Комсомольск-на-Амуре, 2000; 37-я научно-практическая конференция студентов, аспирантов и молодых ученых, Комсомольск-на-Амуре, 2001; международная научно-методическая конференция «Проблемы славянской культуры и цивилизации», Уссурийск, 2002; 2-я международная конференция молодых ученых «Актуальные проблемы современной науки», Самара,2001; 40-я научно-практическая конференция студентов, аспирантов и молодых ученых, Комсомольск-на-Амуре, 2002.

Структура работы. Исследование состоит из двух глав, каждая из которых разделена на два параграфа, введения и заключения, список использованной литературы включает 233 работы.

Прежде чем приступить к теоретическому анализу особенностей реализации парадокса в составе художественного целого и выявлению его отношений к различным уровням художественного текста, охарактеризуем его как один из методов «превентивного» художественного познания действительности. В результате теоретического анализа литературы по теме данного исследования было установлено, что именно художественно-гносеологическая функция парадокса, связанная с проблемой соотношения в рамках сюжетно-идеологической коллизии произведения авторского идеала и действительности, вызывает у исследователей наиболее пристальный интерес. Художественно-гносеологический аспект детально разработан, например, в работах Д.Шестакова, посвященных сравнительному анализу пародийной стилистики классической английской драматургии. О пристальном интересе к этой проблеме свидетельствует также и ряд работ, рассматривающих парадокс в английской литературе рубежа IXX-XX веков (Козлова СМ., 1993; Образцова А.Г., 1965 Шестаков Д., 1997). В данных работах, посвященных творчеству О.Уайльда, Б.Шоу, Г.-К.Честертона, парадоксальность представлена как форма художественного мышления определенного автора, прибегающего к провоцирующей интеллектуальной игре с читателем.

Обращаясь к особенностям творчества О.Уайльда и Б.Шоу, Д. Шестаков выделяет с точки зрения коллизии авторского идеала и действительности два типа парадоксальности, оказавшие влияние на становление художественных систем различных авторов двадцатого столетия. Рассуждая о специфике сценической ситуации О.Уайльда, исследователь определяет характерную для нее парадоксальность как «знак и утверждение разрыва красоты, добра и жизни, призыв к их воссоединению»: «.Парадоксы О.Уайльда - это проверка способности ума справиться один на один с положением вещей и изменить устоявшийся порядок. Этот парадокс полон презрения к здравомыслию, возводящему порядок вещей в высший принцип, приспосабливающему человека к вещам, а не вещи - к человеку.» (Шестаков Д., 1997, с.151). Речь идет, таким образом, о художественном воплощении неадекватности действительности и авторского идеала, в котором парадокс выступает «утопическим и временным торжеством мысли», господствующей вопреки всему над жизненной прозой (Там же).

Целью Уайльда, таким образом, является эстетическое воздействие на интеллект воспринимающего, изменение мировоззрения с помощью акцента на алогичности и абсурдности жизненных коллизий; средством для этого выступает «непосредственное воздействие на чувства», некий парадоксальный катарсис.

Коллизия в драматургии Б.Шоу носит уже несколько иной характер. На первом плане здесь, по мнению исследователя, «парадокс как результат проверки идей жизненной прозой». Это не что иное, как «цепь разочарований в идеях, понятиях, словах», «живая картина столкновения идей с людьми, призванная облечь коллизию в жизненные, реальные формы». В данном случае интеллектуальная игра выступает лишь средством обнажения жизненных противоречий, а основное внимание драматурга - парадоксалиста сосредоточено на волевых актах и поступках персонажей, реализующих идею на практике

В обоих случаях парадокс выступает одним из эффективных способов преодоления автоматизма мнений, культурных стереотипов и прорыва за завесу обывательского сознания, а парадоксальная поэтика рассматривается как один из способов «разрушения бытовой инерции», «демонстрации обилия творческих возможностей человека», замкнутого в «порочном круге условностей». Отметим, что на «освобождающую», разрывающую стереотип природу парадоксальности обращают внимание и исследователи творчества О.Мандельштама. Например, парадокс как способ нарушения художественной инерции в поэтике данного автора рассматривается у С.Аверинцева (1998) и В. Гофмана, (1991). При этом нетрудно заметить связь подобного подхода с теорией Ю.М.Лотмана о двухслойной организации структурных уровней текста: парадоксальный модус в этом случае может быть переосмыслен как результат взаимодействия противопоставленных друг другу «структурных интенций», одна из которых устанавливает структурную инерцию («автоматизирует текст»), а другая - нарушает механизм автоматизации.

Подобные напряженные («конфликтные») отношения между элементами художественной системы и порождают эффект скрытого в тексте смысла, «семантического зияния», интегрирующего оппозиционные элементы в сложное диалектическое единство. Семантическое приращение к содержательной структуре текста в данном случае происходит благодаря «преодолению антиномичной двойственности в понимании раскрываемого средствами парадоксальной поэтики художественного явления» (Коваленко А.Г., с. 16) и содержательному раскрытию реализуемого в "инерционной" образной структуре «функционально противоположного механизма» (Там же). Именно поиск и исследование подобных семантически конфликтных отношений, обусловливающих потенциальное "зияние смысла" в системе парадоксального контрапункта, и является приоритетной задачей.

Антиномичная, диалектическая природа парадокса при реализации в формально - содержательной структуре произведения обнаруживает значительную степень универсальности: в качестве принципа организации художественного содержания она способна распространяться на все внутритекстуальные уровни. Приведем в связи с этим некоторые специфические образно - композиционные формы, реализующие парадокс в качестве структурообразующего принципа на различных уровнях произведения (Волкова Е.В., 1996):

1) Парадокс заглавия. В формах «малых жанров», особенно в новеллистике, в названии часто используется парадоксальный код, иногда намеренно ложный, уводящий в предметно - бытовую повседневность, в «фальшивую» персоналию, в «пейзажную» успокаивающую сферу и этим маскирующий подлинное, трагическое содержание. Сюда же относится и построение заглавия по типу оксюморона в связке слов с противоположным значением -антонимов.

1) Интертекстуальный парадокс - диалог с историко-культурным и художественным контекстами, их смелое, парадоксальное переосмысление в идеологической системе произведения;

2) Парадоксально-ироническая стилистика текста способствует эстетическому проникновению в "бессмысленный ужас" абсурда и провоцирует «страх и сострадание», одновременно снимая их (т.е. исполняет своеобразную функцию «катарсического очищения»). В рамках данной тенденции возникают пародийная стилизация, горько-смеховая ирония (в основе которой - исходный классический текст-эталон) и создание эклектичных речевых конструкций, когда в речи автора оказываются намеренно совмещены разнородные стилистические планы, звучат два или более противоборствующих голоса, оттеняющие друг друга. Сюда же относятся парадоксально-иронические колебания смыслов в авторских характеристиках и оценках, авторские же иронические пассажи, пародийно высвечивающие основную тему.

3) Парадоксальная перипетия. В случае классической перипетии происходит перемена событий к противоположному по законам вероятности или необходимости. Перипетия связана с узнаванием, с переходом от незнания к знанию. В единстве с узнаванием перипетия производит или сострадание, или страх. Но парадоксальная перипетия -не только резкая перемена событий, но и поворот к противоположной аффективной реакции, иному мировоззрению, происходящий с внезапностью острого прозрения. Зачастую это провоцирует или знаменует крах иллюзий, резкую смену жизненной установки героя или возвращение ситуации к исходной точке («на круги своя»). Путь героя в парадоксальной перипетии подобен внешне пути в классической: от «мнимого» знания к знанию истинному. Но в «истинное» знание уже таится «незнание», непонимание подлинной сути сложившейся ситуации. Узнавание постоянно перетекает в «неузнавание» и наоборот, чтобы завершиться трагической перипетией, парадоксом.

Однако при анализе парадоксальной структуры исследовательское внимание должно быть сосредоточено прежде всего на поиске единства среди отдельно функционирующих, микроструктур, выявлении органической концепции, характерной для творчества определенного автора и некоего основания, устанавливающего соподчиненность (своеобразную «иерархичность») художественных явлений в рамках избранного подхода. То, что подобная методология вполне применима па практике, прекрасно доказывают исследовательские прецеденты, рассматривающие феномен парадокса в рамках ритуально-мифопоэтического подхода (Голосовкер Я.Э, 1987;Сазонова Т.Г., 1996; Юнг К.Г., 1996). В данных работах исследователи обращаются к проблемам парадоксальной поэтики в рамках архетипического анализа карнавал ьно-травестийной образности. В практике искусства парадоксальность художественного мышления реализуется в переосмыслении фундаментальных мифологем Игры, Смерти,

Круга, Дома и Города, имплицитно присутствующих в композиции произведения.

В основе парадоксальной мифологемы Игры лежит установка на инверсионный переворот ценностей и отношений, коренящийся в карнавальной эстетике. На сюжетно-композиционном уровне это проявляется в глубокой карнавализации поэтики произведения, в активном использовании системы травестирований, в смене масок персонажей. Карнавальная маска воплощает игровое, спонтанно-стихийное начало жизни; к типичным приемам карнавальной поэтики относятся и балаганные появления и исчезновения персонажей, "шутовские смерти". Доминантой Игры в ее классической "карнавальной" ипостаси выступает "веселая амбивалентность" (Сазонова Т.Г., 1996, с. 15), связанная с ироническим переосмыслением действительности. Но в искусстве ХХ-го века карнавальные метаморфозы приобретают отчетливо трагический и абсурдный характер, указывая на присутствие некой чуждой, нечеловеческой силы, исподволь управляющей героями. Парадокс в этой связи получает качественно новую специфику, моделируя «человеческую реакцию на артефактную социокультурную реальность, созданную самим человеком» (Там же). Подобное переосмысление вошло в историю культуры как эстетика «шутовского хоровода», мифологемы бессмысленного и бесцельного кругооборота. Парадокс «шутовского хоровода» заключен в том, что любые попытки героя выстроить приемлемую концепцию бытия и самоопределиться в ней оборачиваются еще большим погружением в хаос и абсурд. Фатальность и абсурдная непредсказуемость судьбы приобретают статус экзистенциальной ситуации; в творчестве значительных художников ХХ-го века, обращавшихся к данной эстетике, разрабатывались и различные формы ее реализации. В произведениях И.Во, О.Хаксли, А.Камю, А.Платонова представлен связанный с «шутовской травестией» аномальный дискурс: хтоническая мифопоэтика, ввод в художественную ткань «карнавального трикстера», «трюкачествующего демона», устраивающего героям многочисленные «онтологические ловушки», демоническая образность. «Аномально-парадоксальная» стилистика «дьявольского хоровода» играет важную роль и в мотивной системе О.Мандельштама 30-х годов.

Как одна из модификаций парадокса Игры в художественном произведении может выступать тема смерти («ирония судьбы», «игра случая»). Эксцентрическое переосмысление смерти как «нонсенса», апофеоза абсурда, превращает трагические явления в смешные. Однако ироническая игра не снимает трагизма бытия в целом - это лишь одна из форм компенсированной реакции на безумие и абсурд «шутовского хоровода», в котором смерть перестает быть трагедией и превращается в трагический фарс.

Динамика «шутовского хоровода» опустошает душу, стирает индивидуальность героя в мире, где цивилизация замкнута в ценностном отношении на материальные приоритеты, где господствует тенденция к «обезличиванию» и унификации сознания, нередко доводимые художественной ситуацией до абсурда (данная особенность особенно ярко проявилась с приходом в литературу одной из специфических тем XX столетия - темы человеческой судьбы в тоталитарной системе). В этой связи Игра может быть представлена и как некая «альтернативная реальность», помогающая герою существовать в эпоху упадка и разрушения. Парадокс данной ипостаси в том, что, компенсируя герою в какой-то мере окружающую реальность, она в то же время способствует и еще большей его деградации. С этим связана, например, галерея образов «чудаков» и эксцентриков у целого ряда английских авторов рубежа веков, в основе которых лежит мотив отклонения от нормы, традиционный «шендеизм», выступающий главным принципом при создании комического характера. В дальнейшем данный мотив (как правило, ведущий в комическом характере) получает трагическое переосмысление как уход от ужасов действительности, патологический фанатизм, пограничное состояние между явью и бредом.

Подобный подход вполне применим в первую очередь по отношению к творчеству тех авторов, художественное мышление которых принципиально ориентировано на мифопоэтический дискурс. Как будет показано далее в обзоре литературы, поэтика О.Мандельштама относится к числу именно таких художественных систем. В связи с этим представляется целесообразным опираться при анализе парадоксальной поэтики О.Мандельштама на понятие архетипической доминанты, выступающей в качестве структурообразующего центра как ближайшего (образно-мотивная структура текста или поэтического цикла) так и развернутого (творческая специфика определенного хронологического периода или особенности творчества в целом) контекстов. При этом наиболее плодотворным представляется анализ парадоксальной поэтики в связи с историософской концепцией поэта, обращенной к осмыслению исторической судьбы классической европейской культуры в тоталитарную эпоху.

Приступая к анализу литературы о парадоксальной поэтике О.Мандельштама, прежде всего отметим, что «пристрастие» поэта к парадоксам (сознательно инициированным «зияниям смысла») отмечено подавляющим большинством исследователей. Впервые парадоксальность поэтики О.Мандельштама отмечена уже в 1974 году Л.Гинзбург. Анализируя особенности поэтики во взаимодействии с архитектурно-культурным контекстом, исследователь отмечает принципиальную ориентацию поэта на оксюморонность, «зыбкость» лирического сюжета, неустойчивость «ассоциативного ореола образа» в лирической системе стихотворения/цикла. «Антитетичность», парадоксальность лирического взгляда О.Мандельштама, раскрывающаяся в контексте «психейного блуждания значений», в той или иной степени привлекает внимание и других исследователей. В работе Чекалова И. (1994), исследующей поэтику О.Мандельштама в свете полемики акмеизма и символизма, лирическая оксюморонность рассматривается как закономерное следствие «смысловой гибкости поэтического слова». Активное использование поэтом авторских «ключевых и слов», образов-символов, создает тесные смысловые связи между стихотворными текстами «благодаря расширению семантического потенциала слова», его семантической выделенности, способствующей обогащению образа дополнительными ассоциациями и реминисценциями. Данное явление, по мнению исследователя, свидетельствует о тесной связи поэтики О.Мандельштама с концепцией лейтмотива у Шекспира, подробно разработанной в эстетике символизма. С.Аверинцев [3] парадоксальность поэтической образности О.Мандельштама возводит к «отказу от перспективы тривиальной ассимиляции», «боязни тривиальной тавтологии»: «.В основе как литературного, так и внелитературного поведения О.Мандельштама -глубокая боязнь тавтологии в самом широком смысле слова, боязнь мертвой точки, непродуктивной статики. Все, что угодно, только не мертвая точка.» [3, 32]. «Противоречие как энергетический источник» превращается в «императив манделыптамовской поэтики», «освобождающий парадокс» - в норму поэзии и жизни (биографическим фактом которой, по мнению автора, является конфессиональное самоопределение поэта). Особенно отмечается исследователем парадоксальный характер позднего периода его творчества: «.Поздняя манделынтамовская поэтика сполна реализует программу существующей только в наплывах и волнах, только в подъемах и лавированиях поэтической композиции.» (Там же, с.60). Среди элементов такой композиции автор выделяет семантическое наложение, принцип комплиментарного равноправия текстовых вариантов («которые не относятся друг к другу как беловики и черновики, но сосуществуют по законам единства особого порядка, подтверждая друг друга, но и споря друг с другом.». Автор определяет и концептуально—тематический базис парадоксальной композиции поздних стихотворений: «.Более чем когда-либо прежде, это поэтика противоречия. Противоречие - это спор между личностью поэта, умевшей «топорщится»., и глубокой волей «быть как все», жить и гибнуть с «гурьбой и гуртом», не отделять своей судьбы от судьбы безымянных.». Этим противоречием автор объясняет «тягу контраста и конфликта», пронизывающую все позднее творчество поэта. Но главная особенность парадоксальной поэтики О.Мандельштама, обеспечивающая единство его творчества от начала и до конца, по мнению исследователя, состоит «в клятве на верность началу истории как принципу творческого спора, поступка, выбора.» (Там же, с.63). Обращаясь к философским идеям П.Флоренского о «приятии противоречия» как торжестве «бодрой витальности мысли» над энтропией, хаосом, «тепловой смертью вселенной», автор определяет глубинный базис манделыдтамовской концепции парадокса как «тревогу не столько за вселенную, сколько за историю, прекращение, энтропийное замирание» которой внушало поэту «больший ужас, чем все катастрофы самой истории.»: «.Пока кипит гнев и спор, пока живо удивление, жива сама история.» (Там же, с.64). Концепция «спора», полемики, пронизывающая историческую проблематику лирики О.Мандельштама, обусловливает и характерную для него «парадоксальную апологию «литературной злости» некрасовской поры русской словесности», подобие которой он увидел в «.несговорчивом нраве новгородских икон, на которых сердятся рядами изображенные заказчики.». Тему наступающей «глухоты паучьей» автор рассматривает в позднем творчестве поэта именно как стихийно-творческий протест против «буддийского отвлеченного безразличия» и «чиновничьего самодовольства» «новой социальной архитектуры», притупившей «тупым напильником» острие готического шпиля, знаменующего напряженность события-поступка, бросающего вызов пустоте.». Парадоксальность отмечена исследователем и как доминирующая характеристика образности поэта, определяющая природу его творчества: в этой связи важно взаимодействие рационального и иррационального модусов в его поэзии. В данном процессе пересекаются «исключительная цепкость, с которой ум поэта прослеживает, не отпуская, одну и ту же мысль, ведет из стихотворения в стихотворение, то так, то эдак поворачивает в вариантах», «высокая степень связности», очевидная при анализе самых «шальных образов и метафор» в «большом контексте», и иррациональное начало, «блаженное бессмысленное слово», которое все-таки «не может быть сведено на нет никаким умным толкованием». Именно это острое напряжение между очевидным смыслом и семантическими «темнотами», по мнению автора, и выводит О.Мандельштама за рамки типа «всесветного поэта XX века»: «Это не беспроблемный симбиоз, в котором эксцессы рассудочности мирно уживаются с эксцессами антиинтеллектуализма. Это действительно противоречие, которое «остается глубоким, как есть». И установка «смысловика», и жизнь «блаженного бессмысленного слова» остаются, оспаривая друг друга, неожиданно меняясь местами».

В работах Д.И.Черашней (1998) рассматриваются элементы парадоксальной поэтики О.Мандельштама в рамках анализа субъектной организации лирического сюжета и системно-субъектного анализа поэтического цикла. Парадоксальный модус в образно-мотивной организации стихов О.Мандельштама, по мнению автора, обусловлен феноменом «субъектной множественности», проявляющейся как в субъектных трансформациях в системе московского поэтического цикла, так и в многосубъектности на уровне отдельного лирического текста, являющейся залогом «множественного единства лирического организма». Оксюморонную динамику лирического сюжета обуславливает в данном случае смена и взаимодействие субъектных форм, «.каждая из которых проясняет и представляет какую-то сторону сознания высшей художественной инстанции - автора». В своем исследовании субъектной организации автор статьи опирается на методологию, подробно разработанную в трудах Б.О.Кормана. Сменяемые субъектные формы (среди которых автор выделяет «обобщенно-неакцентированное «мы», инфинитив, «субъектно не маркированную форму», «безлично-инфинитивную», и, наконец, «активно выраженное личное начало»), рассматриваемые как «самохарактеристики» различных аспектов авторского сознания, выявляют связь между различными фрагментами в едином сюжете стихотворения или различными текстами в системе цикла и содействуют более глубокой интерпретации. Нетрудно заметить, что в данном подходе исследователь ориентируется, прежде всего, на анализ парадоксальность точки зрения имманентной логики текста, в грамматической форме выражающей внутреннюю «диалогичность», своеобразную «лирическую диалектику» авторского сознания. Исходя из анализа субъектных взаимодействий, исследователь пытается определить некий «метасюжет» стихотворений 19211925 г.г. - таким сюжетом признается поиск «возможности творческого преодоления ощущения жертвы века и в безвыходной исторической ситуации самому распорядится своей судьбой» [210, с.70]. Тематический инвариант данного комплекса мотивов, следовательно, может быть определен как путь «от ощущения себя жертвой, от пассивного ожидания смерти» к «свободе выбора, к готовности умереть с сознанием своей человеческой правоты и творческой силы». В этом случае парадоксальная субъектная диалектика помогает раскрыть концепцию «конечной цели бытия человека» у Мандельштама, при этом особую функцию автор приписывает расширению хронотопического диапазона субъектной организации в ключевых стихотворениях позднего периода творчества: «Я и Век» («Век»), «Я, Мы и летоисчисление нашей эры» («Нашедший подкову», «Мы -повествователь, лирическое Я и поток времени») («Грифельная ода»). В работе Гофмана В. (1991) предпринята попытка определить некую инвариантную структуру-доминанту в «антиномичной динамике» лирического сюжета. При этом автором констатируется развиваемых лирических мотивов от семантического членения стиха, закрепленного в устойчивой, «инвариантной системе синтаксического целого». Автором приведены различные примеры, в которых данная структура (определенная и типологизированная в нескольких синтаксических строфических моделях) наполняется различным (в том числе оксюморонным) содержанием.

Анализ соответствий между семантикой текстов и внетекстовой реальностью в работе Ю.Левина (1975) раскрывает те аспекты парадоксальной поэтики О.Мандельштама, которые связаны с важной для поэта установкой на «деавтоматизацию» лирического восприятия, инициацией подсознательных механизмов художественной рецепции. Это уже взгляд на природу парадокса с точки зрения процесса художественной коммуникации. В этой связи показательны рассуждения Левина о «неопределенной модальности» лирических ситуаций О.Мандельштама, образуемой сознательным «затемнением» исходных внетекстовых факторов, лежащих в основе лирического сюжета. Уход от конкретных реалий внетекстовой действительности связан с «акцентуацией субъективно-выразительного плана», с более полным слиянием объекта изображения и самого лирического сознания. Те же цели преследует и «неконвенциональность» поэтики О.Мандельштама, проявляющаяся в сознательной «интенсификации» авторской позиции в образной структуре текста: инерционно-ритмических нарушениях, интонационных эффектах, нарушениях синтаксической сочетаемости. Выделенные исследователем особенности манделыптамовской поэтики «деавтоматизируют» текст; разрыв же между реальностью и воспринимающим сознанием позволяет ему охарактеризовать метод О.Мандельштама как оксюморонную «поэтику опущенных звеньев». Поэтому так важны сопоставления лирических текстов Мандельштама с концептуальным материалом его теоретических статей; этим же объясняется и важность биографического подхода в исследовании. «Амбивалентная антитеза» как принцип парадоксальной организации исследуется в работах Д.Сегала (1992). В качестве исходного выдвигается тезис о бинарности лексической композиции, в основе которой лежит принцип образной оппозиции. Однако цель поэта — поиск некоего «гипертекстуального единства» противопоставленных друг другу образов, попытка синтеза исходного образного материала в концептуальное единство. Средством в данном случае выступает уже отмеченное другими исследователями «стихийное блуждание» смысла от одного образа к другому (которое в терминах семантической поэтики можно обозначить как взаимопроникновение тематических полей), классическим примером которого можно считать взаимодействие мотивов «тяжести» и «нежности» в тексте 1922 года «Сестры тяжесть и нежность.».

В ряде работ исследователи (Левин 1975, 1969, 1991; Казаркин 1990; Сегал, 1992; Махлин, 1990; Мусатов, 1996; Лейдерман, 1992) обращаются к мотивно-тематическим парадоксальным эффектам Мандельштама, связанным с его культурософской и историософской концепциями. В работах Ю.Левина, посвященных лексико-семантической структуре композиции, в результате семантического анализа текстов констатируется «изоморфизм творчества/культуры и природы», и, в то же время, определяется их четкая тематическая оппозиция при рассмотрении в рамках лирических циклов. Принципиально важным для нас является то, что это далеко не единственное наблюдение тематического парадокса в мотивной системе Мандельштама: в работах Махлина, Сегала, Казаркина, Мусатова и Лейдермана подобные взаимодействия рассматриваются применительно к тематическому тождеству «истории/архитектуры» и «творчества/поэзии», что указывает на потенциальную возможность некоего парадоксального синтеза, более глубоко раскрывающего некоторые противоречия и двусмысленности в мотивной системе Мандельштама. В связи с изучением структуры парадоксальности в лирике Мандельштама, ее творческого генезиса в системе художественной культуры, представляются достаточно актуальными и работы, раскрывающие различные аспекты его мифологизма (Ф.Федоров, А.Фаустов, Е.Фарыно, Г.Фрейдин, В.Топоров). В данных работах, посвященных реконструкции поэтической онтологии, исследованию синхронических и диахронических мифопоэтических интертекстуальных связей и мифологического генезиса образной системы, лирические парадоксы О.Мандельштама представлены в комплексном срезе композиционной структуры, мифологических ассоциативно-семантических взаимодействий, акмеистического идейно-тематического контекста. При этом парадоксальная поэтика рассматривается в аспекте связи архетипической образности с концепцией «человек-космос» (как, например, онтологический парадокс в работе В.Топорова, 1995), и с точки зрения мифологической инверсии (например, в работе Г.Фрейдина, 1991).

Работы, посвященные анализу лирики О.Мандельштама в контексте русской литературной традиции IXX века (Мусатов, 1881; 1990; 1991; 1992), акцентируют ведущий характер принципа «диалогичности», реализуемого в поэтической системе О.Мандельштама посредством интертекстуальных эффектов (скрытых цитат Тютчева, Батюшкова, Пушкина). Тот же подход использован и в коллективном труде «Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма» (Левин, Сегал, Тименчик, 1974), в котором центр исследовательского внимания сосредоточен на взаимосвязи поэтических систем О.Мандельштама и Ахматовой с литературной традицией IXX века. Поэтические системы данных авторов представлены как концептуально открытые, «диалогичные» художественные системы, в рамках которых вполне может быть оформлена некая диахроническая культурная парадигма. Парадоксальность поэтики О.Мандельштама в свете данных концепций осмыслена как результат столкновения различных контекстов в рамках предшествующей историко-культурной традиции, открытого диалога между художественно - философскими системами и поэтическими методами. Мусатов В., обращаясь к диалогу-полемике художественно-философских систем акмеизма и символизма (при рассмотрении влияния на поэзию Мандельштама идей Вяч. Иванова), определяет источник парадоксальности Мандельштама как несоответствие философской концепции и поэтического метода: «. .Парадокс Мандельштама заключался в том, что, тяготея к идеям Вяч.Иванова, он развивал в своей лирике возможности того самого «ассоциативного символизма», который так резко Вяч.Иванов отрицал.» (1991, с.245). Касаясь особенностей лирики периода «Камня», исследователь выделяет мотивно-тематический диссонанс, порожденный «психологическим самоощущением личности, выпадающей из гармонического строения космоса.» (Там же, с.241). Тютчевская тема мирового порядка («Невозмутимый строй во всем, // Созвучье полное в природе.») у Мандельштама упиралась в «непреодолимую проблему «ропщущего тростника», что можно определить, по словам Вяч.Иванова, как столкновение «логизма вселенской идеи» с «психологизмом мятущейся идеальности» (Вяч. Иванов Манера, лицо, стиль // Труды и дни. 1912, №4-5, стр. 12). Данный парадокс свидетельствует о «непреодоленной зависимости творческого «я» Мандельштама от «метафизической власти внешнего мира, т.е. о неразрешенной до конца коллизии человека и космоса».

Столкновение контекстов в качестве ведущего принципа организации текстов Мандельштама отмечено и Г.А.Левинтоном (1991, 1997). Принципиальная ориентация на «множественность источника», по мнению исследователя, способствует расширению смыслового потенциала образа вплоть до парадоксального, обусловленному обилием интертекстуальных аллюзий к отдельному образу или мотиву. Тот же подход использован и в работах/\ Тарановского, О.Ронена (1991). А.Жолковский (1999, 1994), опираясь на подходы и методологию структурализма («поэтики выразительности»), исследует интертекстуальный план поздних стихов Мандельштама. Обращаясь к «анализу-моделированию» «логики соответствий между темой и текстом», автор отмечает как «общую противоречивость позиции Мандельштама, ищущего самоопределения через устремление к «чужому», но жалеющего об отмирании строившегося на центральности героя-индивидуалиста европейского романа», так и наличие в его творчестве «богатого парадоксами спектра эмоциональных и рационализирующих обертонов - стоических, мазохистских, кенотических, креативных» [53, с. 189]. Совокупность локально-тематических парадоксов, по мнению исследователя, реализуется в рамках оксюморонного мотива «вынужденной ласковости», связанного с темой «приятия неизбежного» -«одной из манделыптамовских стратегий эллинистического обживания объективного мира»: «.Развивая установку на «приохотиться», он

Мандельштам) пробегает целую гамму эмоциональных поз, в том числе готовность к творческому симбиозу со страхом.» [Там же, с. 190].

Большинство исследователей при анализе парадокса в творчестве О.Мандельштама отмечают наряду с антитетичностью («диалогичностью») и ассоциативно-семантический характер его поэтики. Кроме того, в различных исследованиях парадоксы О.Мандельштама связываются с вопросами мифопоэтического генезиса и историософской проблематикой. Следовательно, внимание к данным содержательным параметрам позволит нам конкретизировать и концептуально-тематический диапазон лирических парадоксов О.Мандельштама как диапазон ассоциативно-мифопоэтический. При этом в большинстве исследований отмечена принципиальная важность топической структуры в композиционной организации текстов О.Мандельштама, выступающей главным связующим звеном между концептуально-тематическим ядром лирики и формальными аспектами ее организации. Принципиальное значение здесь приобретают работы, посвященные т.н. «архитектурной» теме (Завадская Е., 1991; Колобаева Л., 1991; Махлин В., 1995; Путлина, 1995). Исследователи освещают различные аспекты этой темы, но во всех работах акцентируется важность анализа ассоциативно-композиционных функций лирического пространства. В монографии Кихней Л. (2000) констатируется непосредственная связь поэтической онтологии О.Мандельштама, ассоциативно-мифологической поэтики и пространственно-временной организации его текстов: «.Суть мандельштамовской поэтики - в воплощении объективно существующего, но скрытого от поверхностного взгляда родства явлений. Семантические сближения и образные ассоциации базируются на выявлении общих структурных связей, смысловых тождеств, с помощью которых можно прочитать «письмена бытия». Прошлое, отраженное в произведении искусства, не исчезает бесследно, а как бы консервируется, вследствие этого вступает с реалиями настоящего не в диахронические (причинно-следственные) отношения, а в синхронические связи. Принцип синхронной соотнесенности разновременных явлений, воплощенный в специфическом хронотопе и в поэтике историко-литературных ассоциаций, также служит задаче выявления единства мира, закономерностей его временного развития. » [75, с 128].

Таким образом, большинство исследователей при анализе особенностей поэтики О.Мандельштама (сложных процессов контекстуального смыслообразования, полисемантичности, ориентации на расширение ассоциативного потенциала поэтического слова, обусловленной мифологической поэтикой специфики пространственно-временной композиции) обращаются к теоретическому разбору определенных аспектов парадоксальной поэтики данного автора.

Однако фрагментарность наблюдений и «косвенный» характер анализа свидетельствуют об отсутствии в манделыптамоведении целостной концепции художественного парадокса как ведущего принципа в поэтике О.Мандельштама. До сих пор не предпринято целостного систематического исследования парадоксальной поэтики данного автора как самодостаточной художественной системы, обладающей внутренней структурой и претерпевающей определенную эволюцию.

Творчество О.Мандельштама представляет собой целостную художественно-философскую макросистему, в основе которой лежит концептуально-тематический парадокс — об этом свидетельствуют представленные в данной работе результаты анализа образно-семантической структуры и мотивного генезиса такового.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Якунин, Александр Васильевич

Заключение

В завершении нашего исследования, обобщая его результаты, попытаемся выявить универсальный формально-содержательный принцип, определяющий концептуальное единство и имманентную эволюцию в парадоксальной поэтике О.Мандельштама как целостной художественной метаструктуры. На наш взгляд, подобным системообразующим фактором, определяющим мотивно-тематическую структуру парадокса в лирике данного автора, выступает концептуально-тематическая триада «Эпоха-Культура-Творец (образ поэта/лирический герой О.Мандельштама как хранитель и субъект культурных ценностей)». Лирический контрапункт в рамках данной философско-эстетической категории задает рецептивные параметры поэтической онтологии О.Мандельштама, помогает определить приоритетные формы семантической композиции и субъектной организации в поэтическом языке данного автора (субъектная поэтика Мандельштама, связанная с концепцией Творца), позволяет выявить и объяснить подчас взаимоисключающие положения его художественно-философской концепции (теоретический парадокс Культуры и Эпохи, истории и современности). При этом в результате анализа образной структуры и мотивно-тематического диапазона художественного парадокса О.Мандельштама в поэтике каждого периода была установлена определенная имманентная эволюция его парадоксальной поэтики. Образно-мотивная динамика в рамках данной эволюции подчинена имагинативной логики художественных систем, в основе которых лежит инициатический символизм. В соответствии с данной логикой в поэтической системе Мандельштама выявлено мотивное движение от эсхатологического парадокса в лирике 10-20-х г.г. через мифопоэтическую парадигму «инициатической смерти» («Армения», «Московские стихи», начало воронежского периода) к космогонической поэтике «инициатического возрождения» завершающего периода творчества (заключительные тексты воронежских тетрадей»). Обобщая выводы нашего исследования, рассмотрим этапы данной эволюции в рамках концептуально-тематической триады «Эпоха-Культура-Творец».

Образное переосмысление в поэтической системе «Камня» и «Tristia» взаимоотношений Культуры и Эпохи, реализация концепции Творца в структуре субъектной организации лирики данного периода выступают определяющими композиционно-тематическими факторами парадоксальной поэтики 10-20-х г.г. Подробно исследованная в первой главе мифопоэтическая интерпретация лирического пространства в «летейской» поэтике данного периода, сопряженная с мотивами «погружения в апокалиптическую ночь», «летейского забвения» как метафоры утраченной культурной памяти, хаоса («дионисийства» и «скифского» одичания), слепоты, косноязычия и синестетической металогии, участвующих в создании лирической картины враждебной классическим культурным ценностям «онемевшей эпохи», одновременно включена в «синхроническую» поэтику «illud tempus» («мифического времени Сотворения»), представленную комплексом мифологических рецепций «регрессии к началу» (как коррелятом «родового лона»), мотивным изоморфизмом природы и культуры, восходящими к мифологеме «Камня» образно-архитектурными реализациями. Поэтому в структуре эсхатологического парадокса 10-20-х г.г. инверсионной парадигме «исторического инцеста», связанной с мотивным комплексом «агонии» культурного космоса уходящего столетия, противопоставлена космогоническая поэтика, связанная с синхронической концепцией культуры и отмеченная коннотациями грядущего возрождения классического наследия.

Тема исторической катастрофы развивается в системе различных модификаций космического Центра, выступающего и в качестве «эгейской колыбели» средиземноморской культуры, и как метафора синхронического диалога (в котором история и культура сливаются в единый текст, выступающий в функции адресата и адресанта одновременно), и как эквивалент «всемирной европейской домашности» - единого языка мировой художественной культуры, формирующегося в недрах «нового европейского сознания» и воплощенного в комплексе архитектурных метафор.

Поэтому вполне правомерно говорить о создании Мандельштамом в лирической композиции стихотворных текстов . данного периода образной картины «пограничного состояния» европейского мира, его погружения в творящую стихию, таящую в себе возможность обновления. Парадоксальный синтез мотивов «сотворения космоса» и «погружения в хаос» при этом становится ведущим принципом организации лирического содержания в рамках «поэтики перехода», отмечающего разрыв двух исторических эпох.

Как свидетельствуют результаты анализа парадоксальной поэтики ранних сборников, в комплекс поэтических представлений Мандельштама о культурно-исторической синхронии органично интегрирована и его концепция Творца, реализуемая в рамках универсальной космологической модели «Сакрально-архитектурный центр - периферия». В определяемой данной моделью структуре топической композиции текстов 10-20-х гг. разрабатывается мифопоэтическая топография «пути» как освоения периферийного пространства, его ценностной трансформации, приобщения к максимально космологизированной сфере («средиземноморскому очагу» -Центру). При этом своеобразным коррелятом процесса «космологизации» пространства и времени в образной композиции текстов выступает актуализируемая в системе топических соотношений тема культурной памяти.

Оказавшись за пределами устоявшегося культурного мира, погруженный в «скифский» хаос и апокалиптический мрак «мировой периферии», лирический герой Мандельштама выступает непосредственным инициатором «illud tempus» - «Сотворения культурного космоса», реализуемого в ассоциативно-топической композиции текстов 10-20-х г.г. При этом ассоциативная связь прошедших исторических эпох с настоящим, происходящая в сознании лирического героя Мандельштама актуализирована ассоциативно-художественным потенциалом определенного пространственного локуса. В этой связи инвариантный сюжет «путешествия героя на периферию» в образной системе Мандельштама 10-20-х гг. эквивалентен просветительской миссии «культурного героя», устанавливающего контакт «обреченной» культуры с ««варварской действительностью» нового мира и «опекающего» ценности уходящей эпохи.

Как следует из результатов анализа текстов 10-20-х г.г., в рамках парадоксальной поэтики данного периода Мандельштам формирует также и целостное поэтическое представление о «синхроническом тексте истории», анализ которого позволяет сделать вывод о переосмыслении поэтом цитатно-аллюзивного принципа в рамках семантической композиции. С одной стороны, сознательная ориентация на историко-культурные прецеденты при интерпретации исторических процессов современности была в той или иной степени свойственна всем представителям акмеизма.* Но, в то же время, апелляция к устойчивым мифопоэтическим образам и сюжетам в данном случае придает цитации особое, концептуальное значение: современность соотносится с историей благодаря безмерному расширению ассоциативного потенциала слова в тезаурус мировой культуры, при этом оценка и художественный анализ исторической ситуации отчетливо смещаются в сторону мифологической (архетипической) интерпретации. Обобщая результаты анализа инициатической парадигмы в парадоксальной поэтике Мандельштама 30-х гг., мы можем с уверенностью утверждать, что проблема поэтического призвания Творца, его реализации в тоталитарном государстве составляют концептуальную основу парадоксальной поэтики данного периода. Концепция Творца, проблема его взаимоотношений с «отрицающей слово» эпохой и поэтические представления о судьбе его Подробно анализ данной проблемы представлен в работах Кихней Л.Г. (1997), Кузьминой С.Ф. (1991), Махлина В.Л.(1990), Мусатова В.В. (1992) творческого наследия в системе литературно-мифологических подтекстов лирики 30-х годов опираются на мотивно-тематический комплекс «инициатического посвящения», связанный с мистерией жертвенной смерти поэта. Исходя из вышесказанного, мы можем говорить о создании Мандельштамом в субъектной композиции лирики 30-х гг. новой концепции героя, который выступает как герой инициатический, наделенный в системе ветхозаветных и евангельских мифологических рецепций комплексом соответствующих признаков: поэтическим «всеведением» (связанным с реализацией в лирике позднего периода метатекстуального сюжета об Исходе и «синайского посвящения» Моисея), господством над «профанными» пространством и временем (реализованным в воронежских стихах в мотивах «экстатического полета» и мифологеме «вознесения»), связью с символизмом «жертвенного огня» и «солярной иерогамии». Данный комплекс в развитых мифологиях характеризует прежде всего способность героя к проявлению им созидательных, космогонических сил, близкую к просветительской миссии традиционного культурного героя, но не совпадающую с ней («герой-инициат» обретает данную способность в результате онтологической мутации под воздействием опыта «инициатической смерти», в основе которого - имитация космогонического акта сотворения мира из жертвенного существа, повелителя и проводника созидательных сил). В парадоксальной поэтике Мандельштама 30-х г.г. выявлена связь данной субъектной организации со специфической пространственно-семантической композицией, в которой парадоксально сопряжены мотив «онтологической редукции» («regressus ab originum») и космогоническая образность, связанная с мотивом «возвращения к средиземноморскому культурному очагу - центру». Специфическим «топическим кодом» данного мотивного взаимодействия выступают различные образные модификации мирового центра, концептуально значимые в поэтической системе Мандельштама как для его онтологии (в структуре концентрического хронотопа), так и для его историософии (в связи с концепцией «средиземноморской культурно-исторической синхронии»). Среди основных модификаций следует отметить образы ближневосточного «культурно-языкового очага» (цикл «Армения»), «всечеловеческих холмов» Тосканы, темы горы (связанной с ветхозаветными коннотациями спасения после всемирной катастрофы), «земной оси», «сердцевины эпохи» (воронежский цикл). При этом в образной композиции текстов магистральные мотивные доминанты «обреченности» и «возрождения» взаимодействуют в семантическом диапазоне центрального топоса, который становится своеобразным узлом пересечения сразу нескольких интертекстуальных полей. Центральный топос наделяется амбивалентной семантикой, в рамках которой наблюдается парадоксальная контаминация двух разнонаправленных векторов движения. С одной стороны, возникает топический архетип - инвариант «круга», отмеченный значениями «замкнутости, безысходности и оторванности от мирового культурного целого. С другой стороны, развивается мотив «дуги», воплощаемый в коннотациях «экстатического полета/вознесения» за пределы круга и преодоления замкнутости, констатируемой лирической ситуацией.

Эволюция лирического героя Мандельштама 30-х гг. в этой связи представляет собой мотивную реализацию восхождения от «инициатической смерти» (через преодоление хаоса и ужасов «мировой периферии», воплощенное в инициатической эсхатологии данного периода) к возрождению в новом онтологическом статусе (символическому обретению героем космической гармонии и бессмертия в «памяти» мировой культуры).

Кроме того, в результате анализа инициатической эсхатологии Мандельштама 30-х гг., связанной с мотивами «регрессии к началу» («regressus ad aborum») «онтологической ночи» (актуализирующими в образной композиции текстов коннотации обреченности, аномальности и хаоса), пространственно-архетипической доминантой «кружения/лабиринта» (воплощенной в мотиве «шутовского хоровода/чумного пира» как оргиастической метафоры смерти), в образной структуре текстов 30-х гг. выявлен инвариантный мифологический сюжет «Сошествия в Преисподнюю», в котором сошлись в единый ассоциативный комплекс и Орфей, спустившийся в Аид за культурой-Эвридикой, и будущий основатель Рима Эней, принявший посвящение от кумской Сивиллы, и изгнанный из Флоренции Данте.

Парадигма «пограничного героя», развиваемая Мандельштамом еще в лирике 10-20-х годов, в лирике 30-х получает специфическое переосмысление: «нисхождение в Ад», в глубину космической ночи, на образно-мотивном уровне представленное в различных модификациях «инициатической смерти», парадоксально мыслится как неизбежный и необходимый шаг к последующему возрождению, как акт творческого самоопределения поэта в «эпоху, отрицающую слово». Художественно-философский парадокс «Культура-Эпоха-Творец» в данном случае приобретает отчетливо мистериально-кенотический характер и в значительной степени опирается на представление о харизматической миссии поэта. С одной стороны, самоосуществление Творца в современной исторической действительности эквивалентно пребыванию на инфернальной космической периферии (в эпицентре Преисподней), находящейся во власти гибельных сил хаоса, с другой - властный императив инициатического призвания поэта требует от него исполнения приравненной к «жреческому» статусу функции «учредителя» космического порядка, т.е. по сути функции Демиурга, находящегося в центре творимого им мира. Лирический герой 30-х как бы пребывает в двух взаимоисключающих локусах одновременно Результатом подобной дизъюнкции становится неминуемый трагический надрыв и саморазрушение героя: стремление реализовать функцию Творца-демиурга, т.е. соотнести свою позицию с референтным центром космической гармонии (в данном случае - со средиземноморскими истоками европейской культуры) при одновременной фактической невозможности достичь этого в тоталитарную эпоху быстро приводят его к трагической гибели. В лирике 30-х г.г. данный сюжет реализован в обширном комплексе кенотических мотивов, непосредственно связанных с инициатическим космогоническим символизмом. При этом личная судьба Творца в образной структуре текстов Мандельштама 30-х гг. органично вписана в евангельский метасюжет «искупления мира», в рамках которого культура, поэзия, будучи освящена жертвой, приобретает ореол сакральности, а пророческий голос Творца органично вливается в «культурную глоссолалию» познающего человечества, «провиденциальный диалог», обретая конечную цель любой из инициаций - бессмертие.

Предпринятое нами исследование образно-мотивного контрапункта в лирике Мандельштама 30-х г.г., порожденного взаимодействием инициатической эсхатологии с космогонической поэтикой, также позволяет определить и принципиально новые аспекты в его лирической концепции Культуры, обращенной к проблеме становления «нового европейского сознания» в условиях кризиса христианского мировоззрения. В рамках данной концепции в лирической рефлексии Мандельштама развивается представление об особой исторической миссии христианства, открывшего в европейской истории новую эру личностного самосознания и этим «превратившего Элладу в Европу». Историческая метаморфоза, завершившая переворот в европейском сознании, стала возможной благодаря «оплодотворению Эллады смертью»: «.Эллинство, оплодотворенное смертью, и есть христианство. Семя смерти, упав на землю Эллады, чудесно расцвело: вся наша культура выросла из этого семени, мы ведем летоисчисление с того момента, как его приняла земля Эллады.» (II, с. 160). «Историческую задачу» христианства Мандельштам усматривает в «эллинизации смерти». Именно в свете данной концепции «нового европейского сознания» решается проблема кризиса христианского мировоззрения, связанного с утратой чувства «времени, личности и единства» (И. с. 168): поэтика соборности и единства (образно-архитектурное тождество природного космоса и соборного сознания познающего человечества, связанное в лирике 30-х с синхронической концепцией культуры), христианское понимание времени (развернутое в поэтике онтологического центра/Логоса и «эонической» временной модели, космогонической доминанты «субстанционального роста» в семантической композиции текстов, образный изоморфизм человеческого тела и мироздания, представление о космосе как о системе смыслов, архитектурно-антропоморфной мифологеме «Антропоса/Кадмона»), наконец, тема «сакрализации» новой культуры через поэтическую «мистерию личности» (инициатическая парадигма «жертвенной смерти» в системе библейских мифологических рецепций) свидетельствуют о реализации в мотивной системе 30-х гг. «нового европейского мифа» - «мифа о новорожденном христианстве», превратившем «Элладу в Европу». Именно в горниле исторической катастрофы, охватившей Россию вслед за европейским миром в начале столетия и сполна «оплодотворившей» ее смертью, и формируется «новое сознание» «обновленной Европы», возрожденная «мистерия» «личности» и культурного «единства». , ( е д/

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Якунин, Александр Васильевич, 2002 год

1. Аверинцев С. Конфессиональные типы христианства у раннего Мандельштама // Мандельштам О.Э. Соч.: в 2 т.т. М., 1990, т. 2. - с. 290

2. Аверинцев С. Ранний Мандельштам // Знамя. 1990. - №4

3. Аверинцев С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. T.l. М., 1990. с. 5-63

4. Аверинцев С. Так почему же все-таки Мандельштам? // Новый мир. -1998.-№6

5. Адамович Г. Несколько слов о Мандельштаме // Октябрь. 1991. - №2

6. Акаткин В.М. В единоборстве с веком: Об одном лирическом сюжете О.Мандельштама // Вестник Воронежского ун-та. Сер.1, Гуманитарные науки. - 1993.-Вып. 1.-с. 18-36

7. Акаткин В.М. Энергия доказательств: О языке позднего Мандельштама // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. -1994. Вып.2. - с.43-53

8. Амелин Г. Мордерер В. Философия и литература: «Канцона» О. Мандельштама// Постскриптум. 1998. - №3. - с. 225-226.9./Анкудинов К. Каприз против истерики: Опыт аналитическогоисследования стихотворения // Октябрь М., 1997. - №12. - с. 157-167

9. Багратиони-Мухранели И.Л. О принципах «картотеки смысла» поэтики О.Мандельштама // Манделыптамовские дни в Воронеже: Материалы. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1994, с.28-30.

10. Баевский B.C. О поэтике Мандельштама: Реалия. Деталь. Образ. // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. -1994,-Вып.2.-с.63-71

11. Барзах А.Е. Обратный перевод: Сб. работ, посвященных творчеству О.Мандельштама и И.Анненского. СПб.: Борей ART-центр, 1999. -420с.

12. Барзах А.Е. Без фабулы: вблизи «Египетской марки» О.Мандельштама // Постскриптум.- 1998. №2. - 183-210.

13. Барзах А.Е. «Рокот фортепьянный»: Мандельштам и Анненский // Звезда. 1991. -№11

14. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. -М.: 1979

15. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: 1975, - 420 с.

16. Вельская Л.Л. Об одной «тройчатке» О. Мандельштама: (Семантический анализ стихотворных вариантов) // Studia metrica et poetica. СПб., 1999. -с. 148-157

17. Беневич Г., Шуфрин А. Введение в поэзию О. Мандельштама //г '•1.^Патрология. Философия. Герменевтика: Тр. / Высш. религ. философ, шк.

18. СПб. 1992. Вып. 1. С. 139-234.

19. Беркович И. Система временных отношений в лирике Мандельштама // Гуманитарные науки / Ташкент, ун-т. Ташкент,1989. С.55-61.

20. Беренштейн Е. Человек и время в художественном миропонимании О. Мандельштама // Человек и культурно-историческая традиция / Твер. унт. Тверь, 1991. С. 96-110.

21. Блауберг И.И. Анри Бергсон и философия длительности // Бергсон А. Собр. соч.: В 4т. Т.1. М., 1992. с. 6-49

22. Брейдо Е. О структуре поэтического языка: (О. Мандельштам и А. Введенский) // Проблемы стиховедения и поэтики: Межвуз. науч. сб. / Каз. пед. ин-т. Алма-Ата, 1990. С. 74-94.

23. Бродский И. «С миром державным я был лишь ребячески связан.» // Звезда. 1997. - №1

24. Бродский И. Сын цивилизации // Звезда. — 1989. №8

25. Буркхарт Д. Автор, лирический субъект и текст у О.Мандельштама // Автор и текст. СПб., 1996. - Вып.2. - с. 408-428

26. Васильева А.А. Лексический аспект ассоциативного развертывания поэтических текстов О.Э. Мандельштама в сборнике «Камень» // Вестн.

27. Том. гос. пед. ун-та. Сер.: Туманит, науки (филология). Томск, 1998. -Вып. 6. - с. 29-32

28. Волгин И. Не удостоенные света: М. Булгаков и О. Мандельштам. Опыт синхронизации // Октябрь. 1992. - № 7. - С. 126-160.

29. Волкова Е.В. Парадоксы катарсиса Варлама Шаламова // Вопросы философии. 1996. -№ 11.-с. 43-57

30. Вольпин Н. Осип Мандельштам // Литературное обозрение. 1991. - № 130. «В Петербурге мы сойдемся снова.»: Материалы Всеросс. Манделынтамовских чтений (декабрь; 1991) / С.-Петерб. гос. ун-т пед. Мастерства. СПб., 1993.- 121 с.

31. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. М., 1994

32. Гаспаров М. Природа и культура в «Грифельной оде» Мандельштама // Арион. 1996. №2. с. 50-56

33. Гаспаров М.Л. Воронежская поэзия Мандельштама // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. 1994. - Вып.2. -с.9-23

34. Гаспаров М.Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. М., 1996

35. Гаспаров М.Л. Поэт и культура. Три поэтики Осипа Мандельштама // Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб., 1997. с. 5-64

36. Гаспаров М.Л. Эволюция метрики Мандельштама // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама: воспоминания, материалы к биографии, «новые стихи», комментарии, исследования. Воронеж, 1990. - с. 336-346

37. Гин Я.И. Из «Поэзии Грамматики» у Мандельштама: проблема обращенности // Известия АН, сер. литературы и языка. 1992. - №5. - с. 52-59

38. Гинзбург Л. О лирике. М., 1974. с. 311-39

39. Гофман В. О Мандельштаме: Наблюдения над лирическим сюжетом и семантикой стиха // Звезда. 1991. - №12

40. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: «Наука», 1972

41. Гурвич И. Звук и слово в поэзии О. Мандельштама // Вопросы литературы. 1994. - №3. - с. 96-108.

42. Дзуцева Н. Эволюция поэтических систем 20-30-х годов // Творчество писателя и литературный процесс. Слово в художественной литературе: Межвуз. сб. науч. трудов. / Иванов, ун-т. Иваново, 1993. С. 6-71.

43. Доброхотов A.JI. Данте Алигьери М.: Мысль, 1990. - 207с.

44. Долгов В. Природа парадоксальности: К 125-летию со дня рождения Б. Шоу // Театр/жизнь, 1981, №15, с. 19

45. Дымшиц А. «Я в мир вхожу.». Заметки о творчестве О. Мандельштама // Вопросы литературы. 1972. - №3

46. Егоров Б.Ф. «Категория времени в русской поэзии 19 века» // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве 20 века. Л.: «Наука», 1974

47. Есаулов И.А. Постсимволизм и соборность // Постсимволизм как явление культуры. Материалы международной конференции (10-11 марта), 1995

48. Есипов В. «Сей профиль женственный с коварною горбинкой» // Вопросы литературы. 1997. - №1

49. Жизнь и творчество О.Э .Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Воронеж, 1990

50. Жолковский А.К. Блуждающие сны. Из истории русского модернизма // Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994

51. Жолковский А.К. «О неясной ясности»: логоцентрические заметки на полях произведений О.Мандельштама // Звезда. 1999. - №9. - с.180-191

52. Жолковский А.К. Тоска по мировой культуре 1931 («Я пью за военные астры.») // Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. с. 413-428

53. Завадская Е. «В необузданной жажде пространства.» // вопросы философии. 1991. - №11

54. Завадская Е. Небесный Иерусалим и пути к нему, начертанные поэтом О. Мандельштамом //Лики культуры: Альманах. М., 1995 - Т. 1-е. 456466.

55. Завадская Е. Поэзия и природа: О.Э. Мандельштам о значении естественных наук для поэзии // Простор. Алма-Ата, 1990, №4. - С. 180184.

56. Иванов Вяч.Вс. «Стихи о неизвестном солдате» в контексте мировой поэзии // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воронеж, 1990. с. 356366

57. Иваск Ю. Христианская поэзия Мандельштама // Новый журнал. 1971. №103

58. Ивлев Д.Д. Стихотворения О. Мандельштама и В. Маяковского «Notre Dame»: опыт анализа// Научн. Докл. Высш. Школы. Филологические науки. 1981. - №6. - с.73-77.

59. Идеи гуманизма в русской литературе XX века / Моск. ун-т; Под ред. В. Фатющенко. М., 1993. - С. 9-24.

60. Илюшин А.А. Данте и Петрарка в интерпретациях Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. с. 367-382

61. Ионова И. Эстетическая продуктивность морфологических средств языка в прозе Кишинев, 1989.-С. 13-119.

62. Каваленко А.Г. Антиномии в поэтическом тексте: на примере О.Мандельштама // Вестник Росс, университета дружбы народов. Сер.: Литературоведение. Журналистика. 1996. - №1. - с. 12-19

63. Казаркин П. Оппозиция «природа культура» в творческом сознании О.Мандельштама // Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Мезвуз. сб. научн. тр. Кемерово, 1990. с. 31-37

64. Капинос Е.В. Словесная архитектоника Батюшкова и Мандельштама // От сюжета к мотиву. Новосибирск, 1996. - с. 112-116

65. Капустин Н.П. Критерий Мандельштама. Вестник. Моск. Ун-та, сер. 12, соц. пол. исследования. - 1992. - №4

66. Карабчиевский Ю. Улица Мандельштама // Юность. 1991. - №1

67. Карпов А.С. О.Мандельштам: Жизнь и судьба. М.: Изд-во Росс, ун-та дружбы народов, 1998. - 190с.

68. Кацис JI. Поэт и палач. Опыт прочтения «сталинских» стихов // Литературное обозрение. 1991.- №1. - с. 46-54

69. Кацис Л.Ф. «Се черно-желтый цвет, се радость Иудеи». Иудейские источники и подтексты в творчестве О. Мандельштама. // Новое литературное обозрение. 1996. - №21. - с. 152-182

70. Кацис Л.Ф. Словарь «Стихов о неизвестном солдате»: От толкового словаря живого великорусского языка к библейской «Симфонии» // De Visu. 1993. №6. P. 39-43

71. Кацис Л.Ф. Эсхатологизм и байронизм позднего Мандельштама: К анализу «Стихов о неизвестном солдате». // Столетие Мандельштама: Материалы симпозиума. Тенафлай, 1994. с. 119-135

72. Кихней Л.Г. Из истории жанров русской лирики. Стихотворное послание начало XX века. Владивосток, 1989.

73. Кихней Л.Г. Осип Мандельштам: Бытие слова. М.: Диалог-МГУ, 2000. -146 с.

74. Кихней Л.Г. Философско-эстетические принципы акмеизма и художественная практика Осипа Мандельштама. М., 1997.

75. Клинг О.А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов (проблемы поэтики). Автореферат. . док. филол. наук. -М., 1996

76. Клинг О.А. «Латентный символизм» в «Камне» О.Мандельштама // Филологические науки. 1998 №2. - с.24-32.

77. Коваленко А.Г. Антиномии в поэтическом тексте // Вестник РУДН. Сер. Литературоведение. Журналистика. - 1996. - №1. - с.12-19

78. Козлова С.М. Парадоксы драмы драма парадоксов: поэтика жанров драмы 50-70 г.г. - Новосибирск: Изд-во Новосиб. гос. ун-та, 1993

79. Колобаева JI.А. «Место человека во вселенной.» (Философия личности и видение мира в поэзии О.Мандельштама) // Вестник Московского университета. Сер.9. Филология. 1991. №2. с. 3-14

80. Колобаева Л.А. Архитектура души в лирике Мандельштама // Русская словесность. 1993. - №4

81. Колодный Л.Е. Поэт против вождя: О.Мандельштам // Поэты и вожди. -М., 1997.-с. 106-128

82. Корецкая И.В. К интерпретации стихотворения Мандельштама «Ламарк» / // Известия АН. Сер. литературы и языка. - 1991. - т. 50. - №3. - с. 258263

83. Костерина Е.Н. Модель мира и мифологема «первочеловека» в позднем творчестве О.Мандельштама // Запад Восток. Образование и наука на пороге XXI века. Материалы международной конференции. Хабаровск. Изд-во ХГУ, 2000. С. 89-94.

84. Кружков Г.М. «Византийские» стихи Йейтса и Мандельштама // Известия АН. Сер. «Литература и язык». - 1998. - Т. 57. - №3. - с. 10-19.

85. Кузнецов В. Улица Мандельштама // Новое время. 2000. - №10. - с. 39 -41

86. Кузнецов С.Ю. Осип Мандельштам и Иосиф Бродский. Мотивы пустоты и молчания // О.Мандельштам. Поэтика и текстология. М., 1991

87. Кузьмина С.Ф. Два превращения одного солнца: заметки к пушкинской теме Мандельштама//Литературное обозрение. 1991.- №1.- с. 37-40

88. Кузьмина С.Ф. О.Мандельштам и русская художественная традиция: Автореферат, дис. . канд. филол. наук. / Урал. ун-т. Свердловск, 1991. - 19 с.

89. Кузьмина С.Ф. Творческий опыт О. Мандельштама и философия В.Соловьева //Вестник Белорусского ун-та.- Серия «Филология, журналистика, педагогика, психология.». 1991. - №1. - с. 9-14.

90. Левин Ю. Заметки к «Разговору о Данте» О.Мандельштама // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1972. XV. P. 184-197

91. Левин Ю. Заметки о «крымско-эллинских» стихах О.Мандельштама // Russian Literature. 1975. №10/11. P. 5-31

92. Левин Ю. Семантический анализ стихотворения // Теория поэтической речи и поэтическая лексикография. Шадринск, 1971. с. 13-23

93. Левин Ю.И. Лексико-семантический анализ одного стихотворения О.Мандельштама // Слово в русской советской поэзии. М., 1975. с. 225233

94. Левин Ю.И. О некоторых чертах плана содержания в поэтических текстах. Материалы к изучению поэтики О.Мандельштама // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1969 №12. P. 106-164

95. Левин Ю.И. О соотношении между семантикой поэтического текста и внетекстовой реальностью (заметки о поэтике О.Мандельштама) // Russian Literature. 1975. №10/11. P. 147-172

96. Левин Ю.И. Семантический анализ стихотворения. Теория поэтической речи и поэтическая лексикография. Шадринск, 1971

97. Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature. 1974. №7/8. P. 47-82

98. Левин Ю.М. Заметки о поэтике О.Мандельштама // Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. с. 350-371

99. Левинтон Г.А. «На каменных отрогах Пиэрии» Мандельштама: Материалы к анализу // Russian Literature. 1977. Vol.V. №2. P. 123-170; 1977/ Vol.V. №3. P. 201-237

100. Левинтон Г.А. Гермес, Терпандр и Алеша Попович (Эпизод из отношений Гумилева Мандельштама?) // Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. с. 563-570

101. Левинтон Г.А. Мандельштам и Гумилев (Предварительные замечания) // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. Лондон, 1994

102. Левинтон Г.К. К проблеме литературной цитации // Материалы 26 научной студенческой конференции. Литературоведение. Лингвистика. -Тарту, 1971

103. Левинтон Г.К. Некоторые сквозные темы в «воронежских тетрадях» // Манделыптамовские дни в Воронеже: Материалы. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1994, с. 54-56.

104. Левитан Г.А. Душа ведь женщина: (Из комментариев к «Летейским стихам» Мандельштама: «Когда Психея жизнь спускается к теням») // Studia metrica et poetica. - СПб., 1999. - с. 265-277

105. Лейдерман Н.Л. Феномен Мандельштама // Русская литературная классика XX века. Монографические очерки. Екатеринбург, 1996

106. Лекманов О.А. Книга стихов как «большая форма» в русской поэтической культуре начала XX века. О.Мандельштам. «Камень» (1913): Автореферат, дис. . канд. филол. наук. / Моск. пед. ун-т. М., 1995. -16с.

107. Лекманов О.А. Мандельштам и Ахматова (Четыре фрагмента диалога) // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. -1994,- Вып.2. -с.83-86

108. Лекманов О.А. О первом «Камне» Мандельштама. М.: МКЛ, 1994. -42 с.

109. Лекманов О.А. Персонажи стихотворений раннего Мандельштама и их исторические прототипы в свете семантической поэтики // Филологические науки. 1995. - №4. - с.31-39.

110. Лотман М. Осип Мандельштам: поэтика воплощенного слова //Классицизм и модернизм: Сб. статей / Тартуский ун тет ; Стокгольм. Ун-тет. Тарту, 1994. С, 195-217.

111. Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Труды по знаковым системам. Тарту, 1969. - т. 4. - с. 190-254

112. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Миф имя - культура. Труды по знаковым системам, IV. - Тарту, 1973. - 572 с.

113. Лохманн Р. Поэтика оксюморона (на примере стихотворений Даниэля Наборовского) // Лотмановский сборник. М., 1997. - Вып. 2. - С. 58-69.

114. Маковский С.К. О.Мандельштам // Октябрь. 1991. - №2

115. Мандельштам и античность: Сборник статей // Под ред. О.Лекманова. -М., 1995.-208 с.

116. Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1989

117. Мандельштам Н. Вторая книга: Воспоминания. М., 1990

118. Мандельштам Н. Моцарт и Сальери // Знамя. 1993. - №9

119. Мандельштам Н.Я. Послесловие к «Путешествию в Армению» // Литературная Армения. 1967. - №3. - с.99-101

120. Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2 т. / Сост. Нерлера П.М., Аверинцева С.С. Комментарии А.Д.Михайлова, П.М.Нерлера. М., 1990

121. Манделыптамовские дни в Воронеже: Материалы. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1994, 96 с.

122. Марголина С.М. «Символ неизменного бытия» (к семантике «каменного» у Мандельштама) // Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. с. 337-342

123. Марголина С.М. Мировоззрение Осипа Мандельштама. Marburg, 1989

124. Марголина С.М. О.Мандельштам и А.Белый: Полемика и преемственность // Russian Literature. 1991. Vol.30. №4. P. 431-454

125. Маркович B.M. О лермонтовских реминисценциях в поэзии Мандельштама // Русская литература. 1993. - №2

126. Махлин В.Л. Архитектоника культурно-исторического мышления О.Э.Мандельштама // Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Межвуз. сб. научн. тр. Кемерово, 1990. с. 4-14

127. Мелетинский Е. Поэтика мифа. М.: 1976

128. Месс-Бейер И. Эзопов язык в поэзии Мандельштама тридцатых годов // Russian Literature. 1991. Vol.29. P. 243-394.

129. Метафизика Петербурга. СПб., 1993. - Вып. 1. - С. 126-249.

130. Мец А.Г. О поэте (очерк биографии) // Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб., 1997. с. 65-86

131. Микушевич В.Б. Ось (звукосимвол О.Мандельштама) // «Сохрани мою речь.»: Манделыптамовскийсборник. М., 1991. с. 69-74

132. Микушевич В.Б. «Ценностей незыблемая скала»: Трагическое в поэзии О.Мандельштама // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. 1994. -Вып.2. -с.23-33

133. Микушевич В.Б. Принципы синхронии в позднем творчестве Мандельштама// Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж., 1990. с. 427-437

134. Морозов А.А. Мандельштам // Русские писатели 1800-1917: Биографический словарь. М., 1994. Т.З. с. 505-510

135. Мусатов В.В. Мандельштам и Тютчев // Творчество писателя и литературный процесс. Межвуз. сб. научн. тр. Иваново, 1981. с. 189-205

136. Мусатов В.В. «Вечные сны, как образчики крови». Лирика О. Мандельштама и пушкинская традиция // Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века от Анненского до Пастернака. М., 1992. - с. 59-116

137. Мусатов В.В. «Три измерения пространства»: к вопросу о предметности ранней лирики О.Мандельштама //Вестник Новгородского ун тета. Сер.: Гуманитарные науки. - 1995. - №5. - с. 79-89.

138. Мусатов В.В. «Логизм вселенской идеи» (к проблеме творческого самоопределения раннего Мандельштама) // Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. с. 321-330

139. Мусатов В.В. К проблеме поэтического генезиса Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. с. 438-452

140. Мусатов В.В. Ранняя лирика Осипа Мандельштама // Известия АН. -Сер. литературы и языка. 1991. - т. 50. - №3. - с. 236-248

141. Мухина Н.М. Текстовое воплощение идеи красоты в пространственных моделях мира, представленных в сборнике стихов М. «Камень» //

142. Художественный текст: структура, семантика, прагматика. Екатеринбург, 1997, с. 112-130

143. Мушенко Е.Г. «Высшая заповедь» О.Мандельштама // Манделынтамовские дни в Воронеже: Материалы. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1994, с. 62-64.

144. Невзглядова Е. Слово-«Психея»: наблюдения над метафорой у Мандельштама // Нева. 1991. - №1. - с. 167-169.

145. Неклюдов С.Ю. Статические и динамические начала в пространственно-временной организации повествовательного фольклора // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В.Я. Проппа. -М.: 1975

146. Неретика С.С., Огурцов А.П. Эмбриональное поле культуры О. Мандельштама // Человек. 2000. - №3. - с. 21-35

147. Нерлер П. «С гурьбой и гуртом.» Хроника последнего года жизни О.Э. Мандельштама. М., 1994

148. Нерлер П. Осип Мандельштам в Гейдельберге. М.: Артбизнесцентр, 1994, 80 с.

149. Нерлер П. Отголоски «Шума времени»: исследование прозы О. Мандельштама. // Вопросы литературы. 1991. - №1 - с. 32 - 67

150. Никитина Т.Ю. Материал и мир в поэзии О.Э. Мандельштама 19081925 // Художественная литература, критика и публицистика в системе духовной культуры. Тюмень, 1999. - Вып. 3. - с. 72-80

151. Николаева А.В. «Путешествие в Армению» О.Э.Мандельштама // Русская речь. М., 1997, №6 - с. 35-40

152. Образцова А.Г. Драматургический метод Б. Шоу. М., «Наука», 1965

153. Оцуки А. О стихотворении «Возьми на радость из моих ладоней.» Мандельштама: Время и любовь // Japanese Slavic and East European studies. Kuoto, 1996. - Vol. 17. - c. 31-39

154. Ошеров C.A. «Tristia» Осипа Мандельштама и античная лирика // Античность в культуре и искусстве последующих веков: Материалы научн. Конференции в ГМИИ им. А.С.Пушкина. М.: Советский художник, 1984.-412с.

155. Павлов М.С. О. Мандельштам: Цикл о воронежской жажде // Начало: Сб. работ молодых ученых / Ин-т мировой лит-ры. М., 1990. С. 185-236.

156. Павлов М.С. Осип Мандельштам. «Как светотени мученик Рембрандт.»: Анализ одного стихотворения // Филологические науки .№6. с. 20-30.

157. Павлов М. Принцип «семантического эха» в третьей воронежской тетради О.Мандельштама: Автореф. дис. . канд. филол. наук /Моск. пед. ун-т.-М., 1994.- 15 с.

158. Панова Л.Г. Пространство и время в поэтическом языке О.Мандельштама // Известия Росс. АН. Сер.: литература и язык. - 1996. - т.55. - №4. - С.29-41

159. Паперно И. О природе поэтического слова. Богословские источники спора Мандельштама с символизмом // Литературное обозрение. 1991. №1. С. 29-36

160. Парадоксы русской литературы: Сборник статей. Вып. 3. / Под редакцией В. Маркович и В.Шмидта. М.: «ИНАПРЕСС», 2001. - 350 с.

161. Петриченко С. Мотив смерти в поэзии О.Мандельштама // Семантика художественного текста: Межвуз. научный сборник. Каз. педагогический университет. Алма-ата, 1991.-е. 114-119

162. Петрова Н. Мотив пути в русской поэзии начала XX века. // Типология литературного процесса и творческая индивидуальность писателя: Межвуз. сборник научных трудов. Пермский унив-тет. Пермь, 1993. - с. 129-136

163. Поликарпик JI.K. Расширение семантики поэтической речи: на примере творчества О. Мандельштама// Филологические науки .- №6. с. 12-20

164. Полякова С.В. «Беловский субстрат» в стихотворениях, посвященных памяти А.Белого. Учен. зап. Тартусского ун-та, 1991, Вып. 881

165. Померанц Г.С. Басе и Мандельштам // Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. М., 1970. с. 195-202

166. Померанц Г.С. Медный всадник // Октябрь. 1994. - №8. - с. 134-163.

167. Путлина И. Опыт современного прочтения Мандельштама // Вопросы литературы. 1995. - №5

168. Рассадин С. После потопа, или очень простой Мандельштам // Октябрь. 1989. -№1

169. Рейфилд Д. Мандельштам и звезды // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. — 1994. Вып.2. - с. 53-63

170. Рогинский Я.Я. Встречи в Воронеже. Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990

171. Ронен О. К сюжету «Стихи о неизвестном солдате» // Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. с.418-436

172. Ронен О. Осип Мандельштам // Литературное обозрение. 1991. №1. с.З-18

173. Руднева Е.П. Метрико-семантическое единство текста «Второй книги» стихов Осипа Мандельштама // Studia metrica et poetica. СПб, 1999. -c.131-147

174. Сазонова Т.П. Т.С. Элиот и И. Во: Трансформация художественных образов поэмы «Бесплодная земля» в романе «Пригоршня праха» // Ml И У им. В.И. Ленина, филологический факультет. М., 1996. - 19 с.

175. Сегал Д.М. История и поэтика у Мандельштама. Становление поэтического мира. A.Cahier du Monde russe et sovietiqe. XXXIII(4), octobre - decembre, 1992

176. Семенко И.М. «За гремучую доблесть грядущих веков.» Вестн. Удмуртского ун-та. - Спец. вып. - 1992. - с. 68-82

177. Семенко И.М. Мандельштам переводчик Петрарки. - Вопросы литературы. - 1970. - №10. - с. 153-169

178. Семенко И.М. Поэтика позднего Мандельштама. От черновых редакций к окончательному тексту / Составление С.Василенко и П.Нерлера. - М.: Ваш Выбор ЦИРЗ, 1997. - 144 с. - Сер.: Записки Манделыптамовского общества. Т. 8

179. Семенко И.М. Развитие метафор в «Грифельной оде» О. Мандельштама (от черновых вариантов к окончательному тексту). Уч. зап. Тартуского ун-та. - 1985. -Вып.680. - с. 117-136

180. Семенко И.М. Ранние редакции и варианты цикла «Армения» О. Мандельштама. Литературная Армения. - Ереван, 1988. - №8. - с. 92-103

181. Семенко И.М. Статьи о Мандельштаме: Предварительное примечание. Wiener Slawistiseher Almanah. - 1985. - Bd. 15. - P. 75-76

182. Семенко И.М. Творческая история «Стихов о неизвестном солдате» О. Мандельштама. Wiener Slawistiseher Almanach. - 1985. - Bd. 15. - P. 97121.

183. Симашко Т., Литвинова М. Как образуется метафора: (Деривационный аспект). Пермь, 1993. - С. 49-135.

184. Симонек С. Плоскостная модель литературного развития у О.Мандельштама, Э.Паунда и Т.С.Элиота // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып.2. Воронеж: Воронежский университет, 1994. - с. 34-43

185. Скарлыгина Е.Ю. «Моя страна со мною говорила.»: об одном общем глаголе у О. Мандельштама и Б.Пастернака // Филологические науки. -1994. №4.-с. 38-45.

186. Смирнов А. Античный Петроград в поле культурных кодов // Вопросы литературы 1999. - №2. - с. 44- 62.

187. Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. -М., 1977

188. Стеблева И.В. Колыбельная о черном солнце О. Мандельштама // Восток. 2000. - №1. - с. 114 - 121

189. Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка: Семантические проблемы лингвистики, философии, искусства. М., 1985

190. Стратановский С. Нацелясь на смерть: Об одном стихотворении Мандельштама // Звезда. 1998. - №1

191. Струве Н. Очищающий души: к 100-летию со дня рождения О. Мандельштама: Отрывок из 2-го русского издания докторской диссертации, вышедшего в Лондоне в 1990г. // Неизвестная газета. -1991. 15 января. - с.7

192. Струве Н. Христианское мировоззрение Мандельштама // Столетие Мандельштама: Материалы симпозиума. Тенефлай, 1994

193. Татаринова Н. «Сохрани мою речь.» // Звезда Востока. 1998. - №6

194. Тименчик Р. Д. Русская поэзия начала XX века и петербургские кабаре // Литературный процесс и развитие русской культуры XVIII начала XX в. - Таллин, 1985

195. Тименчик Р.Д.Текст в тексте у акмеистов // Труды по знаковым системам: Текст в тексте. Тарту, 1981. Т. 14.

196. Тоддес Е.А. Мандельштам и опоязовская филология // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения, Рига, 1986

197. Топоров В.Н. О «психофизическом» компоненте поэзии Мандельштама // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. Избранное. М., 1995. с.428-445

198. Успенский Б.А. Анатомия метафоры у Мандельштама // Новое литературное обозрение. 1994. - № 7. - с. 140-162.

199. Успенский Ф.Б. К поэтике О.Мандельштама (грамматика как предмет обращенности) // Ученые записки Тарт. ун-та 1990. - Выпуск 917: Блоковский сборник. — с.90-96.

200. Фаустов А.А. Миф как зрение и осязание: ВВедение в художественную онтологию Мандельштама // «Отдай меня, Воронеж.» Третьи международные манделыптамовские чтения. Воронеж, 1995. - с.234-240

201. Фаустов А.А. Этюд о художественной реальности Мандельштама: время, фактура бытия и автогенез «пчелиного текста» // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. 1994. - Вып.2. -с.71-83

202. Федоров Ф.П. О центральных мифологемах раннего Мандельштама // О.Мандельштам: сборник научных докладов. Даугавпилс, 1991. - с.4-16

203. Федотов О.И. Сонеты О.Мандельштама // Воронежский период в жизни и творчестве О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1991, с.20-24

204. Фейнберг И. О Мандельштаме: К 100-летию со дня рождения. // Вопросы литературы. 1991. - №1. - с. 68 - 76

205. Фрейдин Г. Сидя на санях: Осип Мандельштам и харизматическая традиция русского модернизма // Вопросы литературы. 1991. - №1. - с.9-76.

206. Фрейдин Ю. «Закон сохранения энергии»: О прозе Мандельштама: к 100-летию со дня рождения. // Наше наследие. 1991. - №1. - с. 57-61

207. Фрейдин ЮЛ. Заметки о хронотопе московских текстов О.Мандельштама // Лотмановский сборник. М., 1997. - Вып.2. - С. 703728.

208. Хазан В.И. Апокалипсис у Мандельштама (о теме смерти в стихах 30-х годов) // Известия АН. Сер. литературы и языка. - 1991. - т. 50. - №3. -с. 248-258

209. Ханов В. Один век одна судьба: Н.Кочин и О.Мандельштам // «Нижний Новгород». - Нижний Новгород, 1997. - №6. - С. 190-195.

210. Чекалов И.И. Поэтика Мандельштама и шекспиризм XX в.: Историко-литературный аспект полемики акмеистов и символистов. М.: Радикс, 1994.- 135с.

211. Черашняя Д.И. Московские белые стихи О. Мандельштама: системно-субъективный анализ // Проблема автора в художественной литературе. -Ижевск, 1998.-Вып. 11.-с. 159-229

212. Черашняя Д.И. Субъективный строй «Разговора о Данте» // Известия Ан. Сер. литературы и языка. - 1991. - т. 50. - №3. - с. 263

213. Черашняя Д.И. О двух «Грифельных одах» в русской поэзии: (Державина и Мандельштама) // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики. Кемеровский ун-т, Кемерово, 1988.-е. 66-74.

214. Чернова Л. О языке поэзии раннего О. Мандельштама // Анализ художественного произведения: Сб. науч. трудов / Киров, пед. ин-тут. -Киров, 1993.-С. 153-161.

215. Шабанова Н.А. Традиционно-поэтическое и окказиональное в семантической структуре символа розы в поэзии акмеистов: А.Ахматовой,

216. Н.Гумилева, О.Мандельштама // Филологические этюды. Саратов, 1998. -Вып. 1. — с. 231-236

217. Шестаков Д.П. Парадоксалисты. О некоторых особенностях драматургии О. Уайльда и Б. Шоу // Театр, 1997, №3. с. 149-162

218. Шиндин С.Г. Стихотворение Мандельштама «Сегодня ночью, не солгу.»: опыт «культурологической» интерпретации // Натура и культура. М., 1997, с. 146-164

219. Шиндин С.Г. Бетховенская тема в контексте художественного мира О.Мандельштама // Манделыптамовские дни в Воронеже: Материалы. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1994, с. 90 93

220. Шиндин С.Г. К семантике мотива великой французской революции в художественном мире Мандельштама // Тезисы докладов «Великая французская революция и пути русского освободительного движения», 15-17 декабря 1989г. Тарт. ун-т. Тарту, 1989. С. 85-99.

221. Шиндин С.Г. О метатекстуальном аспекте «Стихов о неизвестном солдате» О. Мандельштама // Русский авангард в кругу европейской культуры: Международная конф-ция. Тезисы и доклады. М., 1993. - С. 93-100.

222. Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже // Сост. В. Гыдов, П. Нерлер. М.: МО, 1991, 146с.

223. Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М.; REFL-book, Ваклер, 1996. 288с.

224. Эпштейн М.И. Тема и вариация (К проблеме традиции) II Целостность литературного произведения как проблема исторической поэтики. -Кемерово, 1986

225. Эпштейн М. Хасид и талмудист. Сравнительный опыт о Пастернаке и Мандельштаме // Звезда. 2000. - №4

226. Эткинд Е. «Рассудочная пропасть» // Вопросы литературы. 1996. -№5

227. Эткинд Е.Г. О.Мандельштам трилогия о веке // Слово и судьба. Осип Мандельштам. - М., 1991

228. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. Киев, 1996. - 315 с.

229. Юрченко Т. Зарубежные исследования творчества Мандельштама // Русская литература в зарубежных исследованиях 80-х г.г.: Сб. обзоров / АН СССР. Ин-т науч. информации, по общественным наукам. М., 1990. -С. 5-165.