Категория чудесного в творчестве А. С. Пушкина 1830-х гг. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, доктор филологических наук Иваницкий, Александр Ильич

• Иваницкий, Александр Ильич
• доктор филологических наук
• 2001

Оглавление диссертации доктор филологических наук Иваницкий, Александр Ильич

Введение.

ЧАСТЬ Г ЛИРИКО-МАГИЧЕСКИЕ ЗНАЧЕНИЯ ЧУДЕСНОГО "МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ", "МЕДНЫЙ ВСАДНИК", "ПИКОВАЯ ДАМА" И СКАЗКИ.

Введение.

Глава 1. "Скупой рыцарь". Воля к власти - мотив сакрализации в ременипространстввзолоте

1.1.Владение золотом - владение пространством и временем.

1.2. Сграх барона перед сыном - страх перед временем.

Глава 2. "Каменный гость". Потусторонний мир, воплощенный в статуе, - объект покаянно-состязательного вызова

2.1. Гуан и Альбер.

2.2. Командор - цель земного пути Гуана в трагедии.

2.3. Инеза и Лаура - два смысла любовного пути Гуана навстречу статуе.

2.4. Анна - синтез двух противоположных значений пути Гуана навстречу статуе.

2.5. Статуя Командора: образ искомого Гуаном будущего и воскрешаемого им прошлого.

Глава 3. "Моцарт и Сальери". Музыкальный путь Моцарта -лирическое повторение "чудесного" содержания встречи Гуана и Командора.

3.1, Моцарт - музыкальный Гуан, становящийся Бароном.

3.2. Сальери - музыкальный Барон и Командор, становящийся Гуаном.

3.3. Образ "Золотого льва" - обобщение смысла статуи в "Маленьких трагедиях".

Глава 4. "Пир во время Чумы" как обобщение мотива соединения двух миров в одном пространстве.

Глава 5. "Медный Всадник" - разрешение основного феномена чудесного "Маленьких трагедий".

5.1. Мифологический и историко-культурный генезис образов статуи и моря в "Медном Всаднике".

5.2. Вызов "надменному соседу" - вызов морю.

5.3. Петербург - "плен" воды и морская столица ("город под морем").

5.4. Превращение Петра в идол "морского царя".

5.5. Оживание Медного Всадника - кульминация вызванного наводнения.

5.6. Евгений и доимперский патриархальный мир.

Глава 6. Сказки - отражение национально-исторических смыслов чудесного в "Маленьких трагедиях" и "Медном Всаднике".

6.1. "Сказка о золотом петушке" - прояснение статуарной природы воли к власти в "Скупом рыцаре".

6.2. "Сказка о Рыбаке и Рыбке". Истоки превращения патриархального мира в имперский.

6.3. "Сказка о царе Салтане.". Союз земли и воды - пушкинская основа животворных значений чудесного в русской дворянской культуре Нового Времени.

Глава 7. "Пиковая Дама". "Чудесное" содержание XVIII века -предмет поиска героя-романтика.

7.1. Романтизм и "чудесное" XVIII века.

7.2. Смысл карт в екатерининский век и в век девятнадцатый.

7.3. Графиня - мать и возлюбленная.

7.4. Лиза - обаяние обыденности.

7.5. Превращение убитой графини в повелительницу потустороннего мира.

7.6. "Сцены из рыцарских времен" - отражение значений чудесного в "Пиковой Даме".

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Категория чудесного в творчестве А. С. Пушкина 1830-х гг.»

Глава 1. "Станционный смотритель". Чудесное - образ отчего дома, сознательно оставленного в прошлом.187

1.1. Изначальное противоречие сентиментальной ситуации.187

1.2. Станция и дорога для Вырина.189

1.3. Станция и дорога для дочери.193

1.4. Добровольно оставленный отчий дом - потерянный рай.195

Глава 2. "Метель". Путеводительная природа - чудесный первоисток национальной истории. Романтическое забвение сменяет сентиментальную память.198

2.1. Новая роль отчего дома героини.198

2.2. Путеводительная стихия - проложительница дорог и ее одический прообраз.200

2.3. Убывание личной вины героини. Сентиментальная память переходит в романтическое забвение.204

Глава 3. "Барышня-крестьянка". Героиня берет на себя роль путеводительной природы и истории.207

3.1. Лиза Муромская - не заложница, а "хозяйка" действия.207

3.2. Орудие управления жизнью - рокальный маскарад.208

4.3. Одическая атрибутика царицы - основа маскарадной сущности Провидения.210

3.4. От маскарада - к комедии.221

Глава 4. "Гробовщик" и "Выстрел" комические и пародийный варианты сакрализации прошлого.223

4.1. Сон Адриана Прохорова - абсолютно романтическое переживание прошлого.223

4.2. "Выстрел": пародийный (навязанный) романтизм переживания прошлого.227

Глава 5 "Капитанская дочка" - обобщение мужского пути к дворянской норме. Восхождение чудесной природы от стихии к почве.230

5.1. Дорога и пристань для Минского.230

5.2. Дорога и пристань для Бурмина. Природа - область посвящения героя; служба продолжение авантюры.233

5.3. Два пути Гринева.236

5.4. "Служебный" путь крепостей - возвышение природы от стихии к почве.245

5.5. Пугачев - стихийное начало природы.260

5.6. Рыцарская служба как "воспитание' и посвящение.272

5.7. Царица - титаническое единство нормы и воли.282

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.288

ПРИЛОЖЕНИЯ.295

ПРИМЕЧАНИЯ к I части.331

ПРИМЕЧАНИЯ к П части.348

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ.360

ВВЕДЕНИЕ.

Предмет работы - историческое значение чудесного в пушкинском сюжете 1830-х годов.

В понимании чудесного мы опираемся на определение В. Даля: волшебное, сверхъестественное, превосходящее меру человеческого понимания, а также связанное с понятиями "прекрасный", превосходный", (см.: Даль, IV, 612-613) 1*. Чудесно то, что что выходит за пределы естества (и отсюда за пределы понимания героя) в рамках художественного текста. Этим подразумеваются также и случаи, когда чудесное не удостоверено как факт, но является фактором сознания героя, определяющим его поведение и судьбу. (Ср. сюжеты "Медного Всадника" и "Пиковой Дамы"). Кроме того, рационально объяснимые факты могут иметь сказочный либо мифологический подтекст, подробно прослеженный литературоведами. Таковы, например, сюжеты "Метели" и первой, "буранной" встречи Гринева с неузнанным Пугачевым. Эти заданные автором "чудесные" подтексты "нормальных" внешне событий зачастую могут удостоверяться у Пушкина "вещими" снами героев, в которых те безотчетно прозревают сакральную сущность происходящего с ними. Таковы, в частности сон Гринева, увиденный им сразу после первой встречи с Пугачевым (мотивы которого 1юрекликаются со сном Татьяны в V главе "Евгения Онегина" и, возможно, предвосхищены им); а также сны Марьи Гавриловны в "Метели" и Адриана Прохорова в "Гробовщике".

Общая характеристика работы и ее актуальность.

Художественное понятие чудесности Пушкин в огромной степени наследует из русского фольклора. Но в связи с исторической проблематикой чудесность входит в пушкинский поэтический мир из русской дворянской культуры XVIII столетия - одного из важнейших источников формирования Пушкина как литератора. Несмотря на исповедуемый рационализм, категория чудесного занимала огромное место в картине мира просвещенного абсолютизма. Его идеалом было государство, устроенное на началах соверптенного разума. Однако чудесным истоком и создателем царства разума выступала богоподобная царица.

Это соотношение рационального и чудесного систематически воплощается в русской хвалебной оде: мысль моей противна воле,

Слабеет лира в том моя.

Мой ум в сей бездне утопает,

Когда проникнути желает

Твоей премудрости во храм" (Майков 1966,198).

Ср. также: "Блаженство мыслям непонятно" (Ломоносов 1959, VIII, 395).

Чудесная царица, однако, дана подданным в разумных законах, даримых благах, государственном устроении и просвещении:

Твои доброты исчисляем.

Но все не можем описать.

Когда щедроты петь стремимся.

Безгласны красоте чудимся.

Похвал пучина отворилась,

Сму1ценна мысль остановилась

Что слов к тому недостает (Ломоносов 1959, VIH, 221).

С помощью просвещенья подданные могут и должны узнать не сверхъестественную сущность царицы, а лишь ее разум, воплощенный в науке и справедливых законах: "Твой разум - наше просвещенье'' (Ломоносов 1959, VIII, 795).

Богоподобный монарх, подобно шекспировскому Просперо, с помощью эзотерической науки и ученого искусства осуществляет ренессансную утопию о возвращении утраченной античной гармонии "золотого века". Чудесное было всеобщим и посюсторонним (здесь и далее курсив мой - А.И.), поскольку его олицетворенный источник был вездесущ.

Символами возвращенного "золотого века" были воплощения "новой Аркадии" - загородные резиденции просвещенных монархов: Версаль и его подражания: Шенбрунн, Сан-Суси и пр. (см.: Живов 1996а,

657- 661; Живов, Успенский 1996, 464-466). В России таким символом "золотого века", возвращенного мудрым монархом, было Царское село. Эта символика Царского Села - общее место русской хвалебной оды Века Просвещения.

В оде царскосельский сад - локус возвращенного золотого века, соединяющий землю и небо: в нем переплетены черты "Эдемской равной красоты" и "Олимпа". Здесь ". зиждет Елисавета // Красу, приличну небесам", и "Поля. небу подражают" (Ломоносов, VIII, 394, 396, 398); "Что с домом сим сравню? Едины небеса" (Костров, II, 87).

Царское Село скрепило собою преемственность Века Просвещения и "золотого века" поэзии - ".когда. возник Лицей, // <и>. царь открыл для нас чертог царицын." (III, 382). Для юного Пушкина Царское Село свело в себе значения "элизиума полнощного" и "Минервы Росской храма", где "мирны дни вели земные Боги" (I, 75-76), и его собственной поэтической колыбели, где "при криках лебединых, // Средь вод, сиявших в тишине, // Являться муза стала мне" (V, 165). Царское Село на протяжении всей жизни поэта было мотивом и символом поэтического вдохновения, возрождаясь вновь и вновь в стихотворениях лицейской темы. Днем 19 октября 1836 года помечено не только стихотворение "Была пора: наш праздник молодой.", последнее из посвященных Лицейской годовщине, но и финал "Капитанской дочки", своего рода духовного завещания, где местом разрешения всех вопросов выступает Царское Село, Аркадия Екатерины, (см. подробнее: Якобсон 1987,154-157).

Отсюда - позиция поэта как "эха" мира, которое обнаруживает "божественность" последнего. Эта позиция озвучена Пушкиным в стихах "О, боги мирные полей, дубров и гор" (1824), "Поэт идет - открыты вежды", "Поэт" (1827). Стихи "Рифма, звучная подруга" (1828). "Рифма" (1830) прямо определяют поэзию как синтез земной природы, натуры", которую она повторяет эхом, и небесной гармонии, и олицетворенной в фигуре Феба. Эти значения чудесного представляют последнее как гармоническое состояние.

Однако начиная с 1820-х годов и в особенности с воцарением Николая I дворянское государство существенно изменило свою природу.

Из относительно суверенного сословия дворянство превратилось в немое орудие безымянного государственного принципа. И пушкинские слова друзьям-лицеистам: "Все те же мы: нам целый мир чужбина; // Отечество нам - Царское Село" (II, 79) говорят о том, что нынешняя Россия больше не является продолжением царскосельской Аркадии. Поэтому чудесное становится атрибутом "роковой" истории и того образа, который эта история создает в сознании героя.

В 1830-е годы чудесное составило у Пушкина основу трагического сюжета. В "Каменном Госте" (1830) потустороннее - роковой источник и завершитель действия, в "Моцарте и Сальери" (1830) - предмет страха одного и скрытого устремления другого. В "Пиковой Даме" (1833) полуфантасмагорическая фигура из XVIII века управляет сознанием и поведением героя из пушкинской эпохи, человекоподобный, оживший сфинкс управляет также и его бытием. В "Медном Всаднике" (1833) эти роковые значения чудесного приобретают государственно-исторические измеренияА Наконец, в "Сказке о Рыбаке и Рыбке" (1833) и "Сказке о золотом петушке" (1834) роковая роль чудесного начала утверждается как сюжетный факт, становясь стержнем философии действительности как процесса.

Повести Белкина" не раз оценивались как катарсис "Маленьких трагедий", а "Капитанская дочка" - как альтернатива трагического понимания истории в "Медном Всаднике".

В "Метели" и "Капитанской дочке" (чьи мотивы прообразованы сном Татьяны в "Евгении Онегине") подспудным или символическим значением "чудесности" наделяется зимняя природа. В сне Татьяны она предстает как область интуитивного приобш,ения, как национальная почва. В прозе - играет путеводительную и посвятительную роль в судьбе героев и выступает скрытым источником национальной истории (война 1812 года, пугачевщина). Мотив зимнего пути отражен также в стихотворениях "Страшно и скучно"(1829) и "Бесы" (1830).

В "Капитанской дочке" воспроизведена с противоположным итогом -и, значит, смыслом -. ситуация "Медного Всадника". Герой, также оказавшись между царем и восставшей "стихией", не становится пассивной жертвой последней; а проходит путь ее преодоления. Значит, культура русского XVIII века и содержащиеся в ней значения чудесного выступают источником как исторического трагизма, так и его преодоления.

Пушкин никогда не был апологетом екатерининской эпохи. Он понимал трагизм как крепостничества (см. "Деревня"), так и "бессмысленного и беспощадного русского бунта" против него, а равно и французской революции, где свобода стала оболочкой рабства и якобинского террора. В целом его оценка эпохи дворянского "золотого века" предстает эволюцией, диалектически развивающей определение Радищева как "столетия безумного и мудрого". Ю. Стенник прослеживает следующие три этапа этой эволюции, ставшей составной частью его отношения к русской новой истории вообще.

A. Лицейский период: панегирический пафос, непосредственно наследованный у XVIII столетия, наиболее ярко воплощенный в первом "Воспоминании в Царском Селе" (1814).

Б. Период ссылки: преобладание скепсиса в отношении Тартюфа в юбке и короне", ее "ничтожности в законодательстве, . фиглярства в отношениях с философами ее столетия". В "Заметках по русской истории XVIII века" (1822) резко негативно оценивается феномен фаворитизма как проявление упадка нравов и дворянского достоинства. Отзвуки этого скепсиса - в стихотворении "Мне жаль великия жены" (1824).

B. 1830-е годы: XVIII век - ключевая тема либо смысловой ориентир пушкинского творчества ("К вельможе", финал "Капитанской дочки", аллюзии литературы рококо в "Повестях Белкина") (см.: Стенник 1999, 96). По сути дела, в это время Пушкин постепенно разграничивает историческую роль "безумия" и "мудрости" предшествующей эпохи в отношении современности.

Пушкин наследует екатерининскому веку не только как поэт, но и как субъект дворянского бытия и его форм: войны и игры, охоты и поединка, пира и бала, любви и странствия. Указ о вольности дворянства, введенный Петром Третьим и подтвержденный Екатериной, сделал дворянство первым в России сословием фактически свободных людей. Дворянин был относительно волен в своих передвижениях (в том числе и за границу) и не мог быть подвергнут телесному наказанию. С дворцового переворота 1762 года фактически берет начало история "испоротых поколений", последнее из которых вышло на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года.

Разумеется, ничем не ограниченная "вольность" дворянства имела и свои негативные стороны. Дворянин был абсолютно волен в обращении со своими крестьянами, которых Екатерина лишила права жаловаться на своих хозяев. (Миллионы государственных крестьян были просто раздарены царицей своим фаворитам). Однако в результате дворянин оказался, по сути, равен царице в рамках своего владения. Это равенство вельможи и царицы, как мы увидим ниже, было многократно обыграно в тропике русской хвалебной оды.

Поэзия была формой преломления "вельможного" бытия, новым качеством последнего как утверждения духовной суверенности и личностной широты. Такое "прямое" наследование екатер.иинскому веку выражено Пушкиным в словах дворянина Чарского "плебею" импровизатору: "Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа." (VI, 375-376). Ср. о том же в письме Бестужеву от 1825 г.: "У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными" (X, 146)

Такое единство поэзии и бытия Пушкин наследует у Державина. По сравнению с предшественниками - одописцами (Сумароковым, Херасковым и др.), Державин "заменил жанр автором, говорившим о себе и своем мире. и утвердил право автора на свое творение, связь творческого мира с биографией творца" (Гуковский 1929, 64). Эта замена "жанра автором" стала возможна именно потому, что предметом поэзии стала не просто анонимная апологетика монархии и монархини, но рефлексия собственного и самобытного "вельможного" бытия - застолья, прогулки или охоты.

Возвращаясь во втором "Воспоминании в Царском Селе" (1829) "блудным сыном" в "родимую обитель" (III, 154), Пушкин тем самым делает шаг к возвращению в Аркадию екатерининского века и в сам этот век: "И въявь я вижу пред собою . исполнены Великою Женою // Ее любимые сады" (III, 154 - 155).

Ступенью возвращения в хронотоп екатерининского Царского Села - стало "возвращение", описанное в стихотворении "К Вельможе" (1830). Мысленно переносясь в Архангельском "во дни Екатерины", дворянин-поэт века нынешнего удостоверяет свое родство и преемство в отношении вельможи "дней Екатерины". В поэзии он воплощает именно то, что вельможа - в жизни: "Ты понял жизни цель, счастливый человек, // Для жизни ты живешь." (III, 169). (см. об этом: Вацуро 1974, 188, 212).

Однако картина мира XVIII века кардинально меняется у Пушкина -уже не ощущавшего себя в новом веке монаршим слугой. Это диктует тему принципиальной независимости дворянина и поэта от монарха. Отсюда особая значимость темы поэта и поэзии в русской лирике - от "Лебедя" Державина (1808) и "Поэзии" Карамзина до "Урании" Тютчева. Смысл перехода божественной сущности от монарха к ТОэту, а отсюда изменения роли поэта в новом веке выражен оппозицией пушкинского "Памятника" державинскому, а также "Из Пиндемонти", 1836 (см.: Живов 1996а, 677-678; ср. Пумпянский 1983а, 314).

Изученность темы. Общий стержень пушкинского "трагического" сюжета 1830-х годов, прообразованный еще в "Песни о вещем Олеге" (1822) и "Борисе Годунове" (1825) - роковая встречи с "восставшим" и мстящим мертвецом. Герой нарушает норму поведения либо условия договора; что приводит его к убийству жертвы или попранию (оскорблению) праха. Цель героя - обмануть предсказанную судьбу либо изменить должный или предустановленный порядок. Жертва карает обидчик'а необъяснимым ужасом, безумием и смертью, после чего возвращается в состояние неподвижности или исчезает.

Чудесное становится прошлым (мертвец) и потусторонним (призрак) роковым и необъяснимым источником посюсторонних обстоятельств. Оно определяет диалектику судьбы героя в необратимом историческом времени.

Сгустком этих мотивов в 1830-е годы стал у Пушкина мотив оживаюшей статуи. Непосредственно этот мотив дан в "Сказке о золотом

Петушке", "Каменном госте" и "Медном Всаднике", косвенно - в "Пиковой Даме", вариантах стихотворения о Клеопатре и ряде других лирических произведений (см.: Якобсон 1987, 148-152, 162). Наиболее веш;ественное и неподвижное (каменная статуя) обретает черты наиболее подвижного, бестелесного и одухотворенного (призрака), (см.: Лотман 1970, 313). Таким образом, ожившая статуя есть ожившее прошлое (героя или коллектива), обретшее сверхъестественную, статуарную плоть и силу. Как показывает М. Гершензон, пушкинский мотив оживания статуи (в частности - Командора) есть последний шаг героя к возвращению воспоминания, ставшего потусторонней тенью, (см.: Гершензон 1997, 99-100). Оживающая статуя - сгусток сакрализованного воспоминания, и отсюда - сгусток воли к его возвращению.

Этот мотив становится программным в цикле "Маленьких трагедий", сквозные смыслы которого стягивает к себе финал "Медного Всадника". Сквозное стремление его героев - одновременно быть на вершине определенной страсти и созерцать ее со стороны, из другой, "потусторонней" области. В итоге они постоянно находятся на границе своего и потустороннего миров. Такая пограничная ситуация символизирована мотивом "гибельного пира", обобщенным в "Пире во время чумы" (см.: Тюпа 1987, 134; Лотман 19886, 133-134; Беляк, Виролайнеи 1991, 74-75). Напрямую же связан с финалом поэмы финал "Каменного гостя": явлением статуи Командора (см.: Соловьев 1974а, 255; Альми 1979, 26; Якобсон 1987, 151-152). Финал является в то же время композиционно-смысловым центром драматического цикла вообще, (о связи общих значений цикла с "Медным Всадником" см.: Маймин 1981,184).

Медный Всадник" переводит соответствующие устремления в измерение государственного строительства и космического переустройства мира (взаимоотношения моря и суши). Оживание статуи Петра развивает значения ожившей статуи Командора - кульминации драматического цикла.

Статуя, художественный стержень Ренессанса и классицизма, была в России XVIII века символом "европейской" культурной переориентации и императорского культа (см.: Живов, Успенский 1996, 484-488, 491, 4941 3

495). Именно в кругу этих значений всегда находится статуя у Пушкина. Для Пушкина с самого начала его творчества статуя стала символом русской дворянской культуры, созданной Петром. И в этом качестве она выступала символом гармонии - чудесного как состояния (ср.: "Царскосельская статуя"). В то же время языческий, по сути антиправославный смысл статуи в русском XVIII веке делает ее для Пушкина "бесов изображеньями", "волшебными демонами", дышащими "силой неземной". Этим предвосхищается оживание статуи. В "Воспоминании" 1829 г. "Садятся призраки героев // У посвященных им столпов" (III, 155) (см.: Якобсон 1987,153,159, 172-173).

Это проясняет скрытую "русскую" проблематику драматического цикла. Много писалось о том, что в художественном мире Пушкина сошлись художественные принципы античности и Возрождения, Просвещения и романтизма, (см., напр., Эльсберг 1961, 76; Копытцева 1988, 21; о ренессансном типе пушкинского творчества в целом см. также: Кожинов 1973, 289, 302). В Пушкине ".мы вдруг переживаем все моменты европейской жизни, которые на Западе развивались последовательно" (Белинский 1954, VI, 198).

В этом Пушкин развил пафос обобщения новоевропейского опыта, свойственный русской культуре XVIII Века, последней приобщившейся идеям античности, Ренессанса и Просвещения. Вся атрибутика монарха была античной, царь уравнивался с Юпитером, царица - с Минервой и т.п. (см.: Живов, Успенский 1996, 466-476). В то же время император наследовал в своем значении средневековому сюзерену (см., напр., Николаев 1996); а в отношении царицы (Елизаветы Петровны, а потом Екатерины Второй) служба вбирала в себя также значения куртуазии (см. Пумпянский 1983а, 315). Екатерина для Державина - "Владычица души моей". Значение сюзерена свободно сочеталось монархом со значением титана Ренессанса (см. Пумпянский 1983а, 317). Г. Державин в "Изображении Фелицы" соотносит Екатерину с женским идеалом Ренессанса, воплощенным в полотнах Рафаэля. Наконец, на рубеже веков, в эпоху сентиментализма, царица соединилась с природой в рамках руссоистской идеологии (см., напр., Сиповская 1997, 65-69). Ощущение новоевроейского синтеза перешло в русскую торжественную поэзию

XVIII века: пафос при-общения к Европе перерос в пафос об-общения новоевропейского опыта (см.: Пумпянский 1983а, 303-305, 317; 19836, 21-23).

Наследуя эту энергию синтеза из русской поэзии века минувшего, Пушкин поэтически обобщает философское значение ключевых элементов европейского художественного мира. Однако, если ранний Пушкин унаследовал восторг русского приобщения к европейской культуре и синтезирования последней, то Пушкин, переживший 14 декабря 1825 года, увидел русскую дворянскую последнюю носителем всего комплекса проблем новоевропейского бытия. И в "Маленьких трагедиях" культурные слои русского XVIII века (рыцарское средневековье, ренессанс, просвещение) предстали ступенями трагического механизма европейского развития.

Как показали М. Гершензон, Е. Сидяков и М. Евзлин, своеобразным "продолжением" этой линии является душевное поведение Германна. Германн мифологизирует всего саму культуру XVIII века, которая является да него искомой область приобщения. Это и предопределяет его трагедию.

Сюжеты "Повестей Белкина" также связаны с литературой XVIII века - русской и французской. Три "любовные" повести "белкинского" цикла, связанные между собою по принципу "аналогии, антиномии и дополнительности" (Мелетинский 1986, 234), пронизаны реминисценциями французской рокальной комедии XVIII века (Лашоссе, Монтолье и пр.). В ее основе - мотивы "провидения"у которое соединяет возлюбленных несмотря на все преграды, и которому сопутствует маскарадный розыгрыш как средство ложной, "испытательной" интриги. Известны пушкинские планы драматической, комедийной переработки этих мотивов.

В скрытой форме генезис комедии XVIII века читается в "Станционном смотрителе" и "Метели", а в явной и обобщенной по отношению ко всему циклу - в "Барышне-крестьянке", (см. Сперанский 1913, Альтман 1934, Вольперт 1980, Слюсарь 1987). По мере обнажения реминисцентного слоя (от "Станционного смотрителя" через "Метель к "Барышне - крестьянке") убывает, а затем исчезает мотив вины героини в несчастье родителей или любовника. В "Капитанской дочке" герой и героиня являются носителями цивилизации Века Просвещения; их любовные пути навстречу друг другу есть осуществление его культурной нормы, а сама встреча скрепляется сувереном этой нормы - Екатериной Второй.

В "Капитанской дочке", которая прочитывалась как собрание "микросюжетов" русской сатирической комедии и прозы XVIII века (см.: Степанов 1986). подтекст переходит в текст. Герой и героиня являются носителями цивилизации Века Просвещения; их любовные пути навстречу друг другу есть осуществление его культурной нормы, а сама встреча скрепляется сувереном этой нормы - Екатериной Второй.

Наконец программная историческая альтернатива Капитанской дочки" "Медному Всаднику" удостоверяется символическим подобием наводнения в поэме и пугачевщины в повести (см.: Макогоненко 1981, 31; Лотман 19896,129,142; Алпатова 1990, 43; Денисенко 1993, 42).

XVIII, таким образом, виделся исследователям исторической первопричиной проблематики, получившей "чудесное" воплощение в пушкинском сюжете 1830-х годов.

Отсюда научная новизна диссертации состоит в определении роли феномена чудесного в пушкинской философии русской истории и культуры Нового Времени.

Это диктует цели и задачи настоящей работы:

A. Определить те значения чудесного в русской культуре XVIII века, которые обусловливают трагизм русской новой истории и те, что дают средства его преодоления.

Б. Уяснить, как Пушкин модифицирует позитивные значения чудесного в культуре русского Века Просвещения.

B. Определить взаимосвязь чудесного как атрибута природы и истории и чудесного как формы переживания этой истории героями.

Г. Определить ключевые художественные мотивы и сюжетные схемы, в которых эти чудесные значения воплощаются.

Д. Сказочно-фантастические сюжеты и подтексты прозы и поздней драматургии Пушкина делают необходимым уяснить роль и значение романтической поэтики в его творчестве 1830-х годов.

Ключевые задачи настояидей работы имеют общие "под-задачи", объемлющие методику работы в целом: а) прочтение суммарных смыслов циклов "Маленьких трагедий" и "Повестей Белкина"; б) обнаружение их национально-исторических смыслов, которые обобщаются, соответственно, "Медным Всадником" и "Капитанской дочкой".

Объектом анализа для решения первой задачи будет тот корпус сочинений Пушкина 1830-х годов, который обнаруживает трагические измерения истории и символизирован общим мотивом статуи / оживающей статуи. Это цикл "Маленьких трагедий", повесть "Пиковая Дама" и поэма "Медный Всадник".

Вспомогательным предметом исследования в рамках решения первой задачи станут произведения, которые прообразуют либо проясняют смыслы, заключенные в произведениях вышеперечисленных. Это драмы "Русалка" и "Сцены из рыцарских времен" и стихотворная часть повести "Египетские ночи".

Для решения второй задачи будут проанализированы четыре повести цикла "Повестей Белкина": "Станционный смотритель", "Метель", "Гробовщик" и "Барышня - Крестьянка", а также повесть "Капитанская дочка" и "Сказка о Царе Салтане".

Особым объектом исследования станет эпизод V глава "Евгения Онегина", а именно сон Татьяны (1826). Как не раз отмечалось, преследование медведем Татьяны предвосхищает сюжеты как "Метели", так и "Капитанской дочки" (первая, "буранная" встреча Гринева с Пугачевым) и обнажает сказочную ("чудесную") суть зимней путеводительной природы.

Источником исследования станет семантика русской хвалебной оды XVIII века, где стихийно сложилась эпическая картина мира Века Просвещения, переработанная Пушкиным.

Антично-мифологическая ипостась чудесного у Пушкина не опровергается национально-фольклорной. "Русская душою" Татьяна является идеалом Пушкина как "уездная барышня.с французской книжкою в руках". Увиденное ею во сне бегство от медведя соединяет мотивы народной баллады (см., напр., Маркович 1981, 74, Лотман 1995г, 202) и мифологической сказки об Амуре и Психее (см.: Тамарченко 1987). Сказочные и мифологические мотивы переплетаются и в "Сказке о Царе Салтане", комически разрешающей трагизм "Медного Всадника" (см.: Медриш 1978,19-20).

Это означает, что культурная норма слагается из чудесного -: мифологического и чудесного - фольклорного (волшебного). Отсюда можно предположить единый поэтический источник в русской культуре Века Просвещения, который мог бы прямо или косвенно сообщить Пушкину ключ такого соединения. Таким поэтическим мостом, связывавшим Пушкина с ХУШ веком, выглядит русская хвалебная ода.

Мифологическая апологетика монарха и картина мира в хвалебной оде не требует особого комментария. Однако столь же активно в русской оде эпохи Елизаветы Петровны и Екатерины Второй развиваются волшебно-эпические смыслы. Как показал Л. Пумпянский (1983а, 24-26), женщина на троне позволила Ломоносову и его последователям соединить в ее одическом образе значения России и Натуры, природы, которая творит историю, представ в облике "матери-земли".

Связь Пушкина с русской поэзией XVIII века описывалась неоднократно. Л. Пумпянский отмечал мотивы "Полтавы" в Хотинской оде Ломоносова 1739 г. (1983а, 308-309), "забавный слог" русского XVIII века в стиле "Евгения Онегина" (19836, 13) и мн. др.: (Пумпянский 1983а, 331). Систематизацию этой связи см. в работе: Винокур 1941; см. также: Соколов 1939.

Об оде как источнике трагических смыслов "Медного Всадника" существует фундаментальная работа Л. Пумпянского (1939). Однако и созидательные смыслы чудесного в пушкинской прозе 1830-х годов, весьма вероятно, могут быть связаны с той же одой XVIII века. Г. Винокур прослеживает чрезвычайно знаменательную эволюцию одизмов у Пушкина. К концу XVIII века распалась жесткая связь жанра и языка оды. В юношеский период поэт двигался в контексте русской поэзии рубежа веков, когда русизмы и славянизмы использовались наравне для удобства слога. У зрелого Пушкина при общем падении числа славянизмов резко растет их семантико-стилистическая значимость (см.: Винокур 1941, 515, 518-520, 525-526, 540). То есть, сначала язык оды эмансипировался от жанра оды, а затем смыслы оды, базовые для Века Просвещения, эмансипировались от поэзии вообще, заняв свое место в общем корпусе национально-исторических смыслов позднего Пушкина. "Восторг" торжественной поэзии XVIII века, которому отдал дань Пушкин - лицеист, превращается в "величавость" национальной картины мира, стихийно воплотившейся в этой поэзии.

Косвенно указывают на это ряд работ о библейских подтекстах "Повестей Белкина" (см., напр.: Тюпа 1983, 1984; Чернов 1990): ода и одически преобразованный псалом были главными формами выражения библейских смыслов в России XVIII века.

Поэтому русская хвалебная ода станет для нас проверочным фоном определения преемственности Пушкина, создателя национальной культурной нормы, в отношении дворянской, имперской нормы, наследуемой им;

В своей методике мы исходим из следующих позиций:

А) проза и драматургия Пушкина 1830-х годов представляет собою философское обобщение различных художественных форм;

Б) это программное обобщение воплощается в первую очередь в программной форме циклов. Цикл диалектически объединяет самостоятельность произведения и его связь с другими. Следовательно, смысл трагедии либо повести не может быть понят без учета преемственности ее ключевых мотивов в отношении предыдущей. Их общий, суммарный смысл (и в том числе смысл чудесного) подлежит не произвольной реконструкции, а прочтению, поскольку задан самим Пупжиным.

В раскрытии же самостоятельного смысла части каждого цикла мы основываемся на максимальном учете и установлении непротиворечивой связи всех данных Пушкиным компонентов художественного целого.

В правильности такого подхода нас убеждает то, что ключевые образы, понятия и мотивы "Маленьких трагедий", - власть, золото, любовь, поэзия, война, море, статуя и др. - есть плод сознательного обобщения Пушкиным смысла этих образов в европейской культуре Ренессанса, классицизма и Просвещения. А значит, здесь синтезировано историческое значение ключевых элементов новоевропейской культуры. Выявив эти элементы в их непротиворечивой связи, мы получим основное значение каждой трагедии.

Еще одним методическим резервом анализа отдельных пьес является их сопоставление с той сюжетной традицией, которую они обобщают, либо с тем аллюзивным аналогом, от которого пушкинский текст непосредственно оталкивается. Для "Скупого Рыцаря" это традиция изображения скупцов в европейской драматургии (Шекспир, Марлоу, Мольер и др.), для "Каменного Гостя" - совокупность фольклорных и литературных версий истории о соблазнителе, для "Пира во время чумы" - трагедия Дж. Вильсона "Чумной город" ("The SitV of Plague").

Три любовных повести "белкинского" цикла объединены по принципу "аналогии, антиномии и дополнительности" (Мелетинский 1986, 234). Повести в еще большей степени, чем трагедии построены на сознательном воспроизведении определенных повествовательных приемов и сюжетов русской и европейской прозы XVIII - начала XIX веков. Главным русским прообразом "Станционного смотрителя" являются сентиментальные повести Н. Карамзина (остальные будут приведены нами в тексте работы); "Гробовщика" - романтические новеллы В. Одоевского и А. Погорельского. "Барышня - Крестьянка" представляет собою целое многослойное собрание аллюзивных и пародийных адресов (см.: Хализев, Шешунова 1985).

Кроме этого, обнаружены многочисленные аллюзии указанных повестей с авантюрно-назидательной литературой Франции XVIII века -Лашоссе, Мармонтелем, Монтолье, Мариво и др. (см. Сперанский 1913, Альтман 1934, Шарыпкин 1978, Вольперт 1980, Слюсарь 1987). Как показал В. Вацуро (1981, 26), эта литература не пародировалась, так как к этому времени была прочно забыта даже провинциальным читателем. Полемическое задание Пушкина заключалось в том, чтобы "воскресить эту. литературу, .активизировав ее художественные возможности. Для этой цели и был вызван из небытия Иван Петрович Белкин". Значит, выявив принципиальные отличия в значении заимствованных им сюжетных мотивов, мы приблизимся к пониманию пушкинских текстов.

Наконец, в прочтении смыслов повестей мы намерены исходить из общего, сквозного значения вновь возникших ключевых образов: прежде всего, дороги и отчего дома.

Уяснив суммарное значение обоих циклов и их ключевых образно смысловых мотивов, мы должны сопоставить это значение со значением аналогичных элементов в "Медном Всаднике" и "Капитанской дочке", где они обнаруживают свое историческое значение.

Поэтому ключевые задачи настоящей работы имеют общую группу методических "под-задач", объемлющих методику работы в целом: а) прочтение суммарных смыслов двух циклов, которое предполагает: б) последовательное прочтение смысла каждого произведения цикла и в) выявление ключевых мотивов, последовательно меняющих свое значение; г) выявление их сквозной, то есть, скрыто исторической роли; д) обнаружение их национально-исторического смысла в тех произведениях, которые обобщают соответствующие значения двух циклов в целом (соответственно, "Медный Всадник" и "Капитанская дочка").

То, что исторически наследующие художественные формы становятся в позднем творчестве Пушкина предметом изображения, обусловливают наш подход к феномену романтизма у позднего Пушкина -направления, наиболее программно связанного с понятием чудесного. Мы основываемся на том, что в 1830-е годы романтизм из метода художественного изображения действительности превратился для Пушкина в предмет такого изображения. Содержанием этого предмета не исчерпывается творчеством художника-романтика. Это тип душевного поведения человека, обусловленный необратимой историей. Содержанием этого поведения выступает освоение своего прошлого и своего "я" как части этой истории. Мы должны будем привести найденные Пушкиным варианты такого душевного поведения.

Две методологические позиции следует обозначить особо.

А. В тех нередких случаях, когда героями пушкинских произведений становятся исторические фигуры (Борис Годунов, Петр Первый, Екатерина Вторая, князь Олег, Клеопатра Моцарт и др.), черты реальных прототипов важны для нас постольку, поскольку их использовал Пушкин в своих художественных целях.

Наиболее характерный и известный случай возможных расхождений - между реальным и пушкинским Борисом Годуновым. Исторической наукой признана не доказанной и практически недоказуемой версия об участии Годунова в убийстве царевича Димитрия. В то же время в рамках . трагедии Пушкина, написанной на основе версии Н. Карамзина, виновность Бориса является аксиомой. Так же в трагедии "Моцарт и Сальери" версия об отравлении Моцарта превращается в данность.

Б. В рамках отдельного пушкинского произведения исторические и не исторические персонажи (например, Екатерина Вторая и отец Гринева, Борис Годунов и юродивый, Пушкин и Евгений, Клеопатра и безымянный юноша) рассматриваются нами как равновеликие и равно значимые. Только при таком подходе описываемые Пушкиным исторические ситуации (например, смута, пугачевщина или петербургское наводнение) могут быть поняты в контексте его "неисторических" произведений.

С другой стороны, только такой подход позволяет увидеть историзм вещей, внешне "камерных". Например, историческое содержание любовных повестей "белкинского" цикла можно понять лишь сквозь призму "Капитанской дочки" - через анализ появившихся там новых значений старых, "белкинских" мотивов. Точно так же национально-историческую, "русскую" подоплеку "маленьких трагедий" можно понять лишь сквозь призму "Медного Всадника".

В этом плане следует еще раз указать на фигуру пушкинского Моцарта. Она указывает на соотносимость исторических персонажей с неисторическими не только в рамках отдельного произведения, но и за его пределами. Если фигзфу Гуана нельзя понять до конца вне его связи с фигурой Моцарта, то сцену оживания статуи Командора (возможно, кульминационную в рамках цикла), как это показывает Р. Якобсон, нельзя рассматривать в отрыве от сцены оживания статуи Медного Всадника -уже наделенного национально-историческим значением.

Теоретическая значимость работы состоит в уяснении роли чудесного в пушкинском переосмыслении значений русской дворянской культуры ХУШ - первой трети XIX века.

Феномен чудесного позволяет уяснить суть и механизм перехода русской дворянской культуры к ее высшей, "пушкинской" фазе. Во-первых, трансформация содержания чудесного выступает знаком перехода от ахронного мира просвещенного абсолютизма к объективно-историческому времени, частью и субъектом которого осознает себя пушкинский герой. Во-вторых, понятие чудесного способно раскрыть пушкинское понимание диалектики самой этой истории.

Становясь поэтическим отражением истории, оно становится содержанием освоения человеком его личного прошлого и диалектическим катарсисом истории. То есть позволяет обнаружить пушкинскую связь диалектики характера и диалектики истории.

ЧАСТЬ I. ЧУДЕСНОЕ - СОДЕРЖАНИЕ ОБРАЗА ПРОШЛОГО И БУДУШ;ЕГО В СОЗНАНИИ ГЕРОЯ.

Введение к I части.

О. Довгий (1990, 41-51) приводит текстовые переклички трагедии Пушкина "Каменный гость" и драматической сцены "Хуан" Барри Корнуолла (автора, которого поэт, несомненно, держал в уме, работая над "Маленькими, трагедиями"), чей Хуан совмещает в себе пушкинских Гуана и Командора. Когда-то он убил первого мужа своей супруги Олимпии, а теперь, подозревая жену в неверности, намерен убить и ее. Разбирая "Каменного гостя", А. Ахматова (1977, 168) высказывает весьма глубокое предположение о том, что Пушкин как бы делит себя между Гуаном и Командором. Подоплеку этого "раздвоения" поэта Ахматова связывает с предстоящим Пушкину браком. Л. Осповат (1995, 25-26), по-видимому, оправданно, оценивает это раздвоение как историческое - ведь в лице Командора и Гуана поэт соотносит себя с двумя исторически противостоящими мирами. Забегая несколько вперед, отметим, однако, что именно брак стал концентрацией исторических значений раздвоенной самоидентификации Пушкина.

Александровская эпоха, сформировавшая Пушкина, родилась кровавым освобождением Александра I от отцовской деспотии Павла, а ее содержанием стало искупление вины царе- и отцеубийства (см. об этом, напр., "Русская старина" 1996, 350). В лице Александра I русская дворянская империя добровольно сложила с себя атрибутику "богоподобности" и чудесности. Этим было предопределено восстание декабризма и крах дворянской империи.

В лице николаевского двора Пушкина гнала цивилизация, некогда сформировавшая его, поэтически воплощенная им 2* и подобная теперь руке дряхлеющего отца на горле сына. Этот конфликт с властью Пупжин попытался разрешить через брак. Прекращая женитьбой фронду с двором, давление которого усилилось на рубеже 20-30-х годов, поэт как бы переходил из исторического времени в домашнее. Но женпщна между

Пушкиным и властью лишь перевела конфликт в иную степень. Прося жену в письме от 11 ноября 1833 г.: "не кокетничай с Царем" (X, 451), Пушкин ревнует жену к извечному, "праотеческому" порядку вещей и к праву сюзерена, то есть к символическому (дряхлеющему) отцу, который посягает на права сына. С другой стороны, Пушкин стареет вместе с властью, и осознание этого также воплощается в браке. Брак -символическое прощание с жизнью, а семейный очаг - последний приют на пути к смерти, (см. подробнее: Гофман, Лифарь 1936,116).

Такое совпадение действий жестокой истории и старости, от которых герой укрывается в своем доме, воплощено Пушкиным в "Повести из римской жизни" (1833-1835). Ее героя, Петрония ждет казнь в Риме. Он нанимает дом в Куме, где ожидает смерти; дом - будущий склеп. Совпадение властных гонений и старости выражено в оде из Анакреона, переведенной и сбереженной рассказчиком "в память. печального дня":

Поседели, поредели Кудри, честь главы моей. Зубы в деснах ослабели, И потух огонь очей. Сладкой жизни мне немного Провожать осталось дней. Парка счет ведет им строго. Тартар тени ждет моей. Страшен хлад подземна свода. Вход в него для всех открыт, Из него же нет исхода. Всяк сойдет - и там забыт (VI, 612).

Преследуемый властью как непокорный сын, он преследуем временем и старостью как дряхлеющий отец. Этот второй конфликт также разрешается Пушкиным в соперничестве за женщину, собственную жену. Если у власти Пушкин хлопочет об "отцовских" милостях: об отпуске и праве на издание газеты (в итоге газета не разрешена; займ - всего 30 тысяч, а отпуск - полгода), - то как стареюнщй муж юной жены он ревнует ее к будущему мужу - своему наследнику и символическому сыну: И завидует молодым кавалергардам на балах, "на которых уже не пляшу" (X, 548) (см. подробнее Левкович 1982,185-187). Будущей теще он пишет: "Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, - эта мысль для меня - ад" (X, 279. Оригинал по-французски; рус. пер. и комментарии см.: Якобсон 1987, 160-161. А. Ахматова считает, что мотивы этого письма непосредственно воплотились в загробной ревности Командора, пришедшего в дом Анны по зову Гуана - см. Ахматова 1977,108).

Таким образом, Пушкин рубежа 1820-х и 1830-х годов ощущает свою личную судьбу в необратимом историческом времени. Как "сын" он страдает от деспотии сформировавшей его и дряхлеющей монархии, которая в лице Николая посягает на его жену. Но Пушкин стареет вместе с властью, входит в возраст "отца" и в этом качестве обречен натиску времени и олицетворяющего это время "наследника', который завладеет его женой после его смерти либо ускорит эту смерть. Женщина, жена становится, таким образом, предметом "спора" Пушкина как с нисходящим, так и с восходящим "коленами" петербургской цивилизации.

В описанном Якобсоном символическом мотиве губительного "сфинкса" (Золотой Петушок, Пиковая Дама, Медный Всадник, Каменный Гость) 3* выражена коллизия Пушкина - гонимого и ревнующего "сына" 1830-х годов: усталый смирившийся человек мечтает о покое и браке. Демоническая статуя обладает таинственной (праотеческой) властью над этой женщиной и над жизнью в целом. Оживание статуи ведет к гибели героя и исчезновению женщины (Якобсон 1987, 148-152, 162), реализуя, таким образом, праотеческие полномочия "властелина судьбы".

Это обусловливает двойной смысл рока: для "отца" (стареющей цивилизации) - это необратимое время, воплощенное в сопернике-" сыне"; для сына - деспотия стареющего отца и историческая память о противостоянии ей.

Сходство "младших" героев "Маленьких трагедий" - Альбера,

Гуана и Моцарта - отмечалось уже в начале XX века (см., напр., Дарский 1915, 53). Так же связаны Барон, Командор и Сальери. Из преемственности героев рождается преемственность трагедий. Отмечалось также, что трагедия каждой эпохи, разрешаясь, рождает трагедию следующую. Гуану доступны наслаждения, о которых мечтал Альбер. А мечта убитого барона приходить после смерти в подвал "сторожевою тенью" и охранять от сына свое достояние сбывается в "Каменном госте" посмертным приходом командора, причем приглашает статую сам Гуан (см.: Ермаков 1923, 57; Беляк, Виролайнен 1991, 92). Моцарт претворяет в музыку любовный путь Гуана - "импровизатора любовной песни", осуществляя родство любви и "мелодии", заявленное в "Каменном госте". А яд, предлагаемый Соломоном жизнелюбцу-сыну для аскета-отца, действует в "Моцарте и Сальери" в противоположном направлении (см.: Лотман 19886, 136; Ищук-Фадеева 1992, 95). Трагедия прежней эпохи - духовная автобиография героя трагедии нынешней.

Связывая понятие чудесного, с одной стороны, с историей, а с другой - с миром душевных переживаний героев, мы исходим из следующих предпосылок.

Во-первых, лиризм мощнейшим образом проявился в малой драматургии Пушкина. А. Кузьмина (1990, 26) определила "Маленькие трагедии" как наиболее лирические в прозе и драматургии Пушкина - в частности, в том смысле, что они синтезируют многие мотивы пушкинской лирики как таковой (см. приводимую работу в целом). Но "лиризм" цикла трагедий, по-видимому, имеет и другое значение: лирическое переживание героем своего личного прошлого выступает трагическим механизмом истории.

Во-вторых, понятия лирического и трагического устойчиво объединяются применительно к новоевропейской традиции. Так, в частности, описывает суть трагического в новоевроейской драматургии О. Шпенглер. Для юноши образ мира объемлется образом того же юноши в будущем и характеризуется значениями желания и надежды. По мере продвижения к этой цели осознается время. Для старика образ мира - тот же старик, но в прошлом; это осуществленная судьба. Содержание этого образа - раскаяние и ностальгия. Теперь цель - соединение с "собою прошлым", в целом образ мира подобен двусторонней медали.

Этой диахронной логикой характера рождена европейская трагедия. Жизнь не сталкивается с внешним роковым обстоятельством, как в античности, а внутренне вызревает навстречу катастрофе (см.: Шпенглер, 1,1993, 327-348).

Таковы устремления героев "Маленьких трагедий". Герой каждой эпохи - носитель фундаментальной для нее страсти (к золоту, к женщине, к музыке). Но для каждого из них соответствующая страсть есть орудие воскрешения предыдущей трагедии. Барон, созерцая накопленное им золото, воображает и переживает заново все грехи и страдания, совершенные и перенесенные из-за него от начала времен (см.: Айхенвальд 1916, 101). Любовный путь Гуана ведет его к вызову на новый поединок убитого некогда Командора. Моцарт лирически повторяет в музыке трагедию Гуана и Командора, а затем претворяет ее смысл в сочинение Реквиема 4*. Содержание новой культурной эпохи и ее "базового инстинкта" (золота, любви, музыки) - сакрализованная память о свершившейся трагедии. Любовь - память об эпохе золота, музыка -память об эпохе любви 5*.

Исследователи в основном согласны в том, что, созидая культуру своей эпохи как мост к повторению эпохи прежней, герой всякий раз подходит к границе царства мертвых, отделяющей прошлое от настоящего 6*. Личное и историческое прошлое выступает как потустороннее. Орудием вызова прошлого как потустороннего становится "гибельный пир", обобщенный в "Пире во время чумы" (см.: Тюпа 1987, 134; Лотман 19886, 133-134; Беляк, В.иролайнен 1991, 74-75), а объектом вызова -"черный человек", вестник того мира и знак будущей либо прежней трагедии (Командор для Гуана, заказчик Реквиема для Моцарта, "белоглазый демон" Луизы). (См.: Ермаков 1923, 117; Тюпа 1987, 128; Лотман 19886,139) 7*.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Иваницкий, Александр Ильич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Пушкин наследует категорию чудесного в поэтическом творчестве у русского Века Просвещения, где оно выступало признаком как бытия, так и ег поэтического отражения. Эти значения воплотились для Пушкина в образе Царского Села.

После крушения дворянского государства 14 декабря 1825 года, особенно в творчестве 1830-х годов, чудесное предстает у Пушкина как а)атрибут трагической истории; б)форма душевного освоения героем этой истории и свое частной жизни как части истории. Чувствами раскаяния и ностальгии героя, живущего в необратимом историческом времени, пропалое (противостояние старшему колену) сакрализуется как постустороннее.

Предметом сакрализации может быть оставленный в прошлом отец (значениями рая в этом случае наделяется детство - ср.: сон Татьяны, "Станционный смотритель"). Либо посредник между земным и потусторонним мирами, который, будучи убит, становится повелителем последнего. Сам потусторонний мир становится воплощением раскаяния и ностальгии героя (Германн).

Чудесное может выступать как источником трагической истории, так и ее катарсисом. Роковое действие чудесного символизируется в мотиве оживающей статуи. Статуя, символ европейской переориентации России в XVIII веке, сохраняла эти свои значения в пугпкинской лирике, в том числе и царскосельской. Оживание статуи и обретение ею смертоносной роли и силы означает трагическую трансформацию имперской культуры, дающую начало необратимой трагической истории.

Созидательное, национальное - в образе зимней природы и мотиве "зимнего" пути героя и героини навстречу друг другу. Исторические измерения и диалектика этого пути восходят к картине мира, стихийно сложившейя в русской торжественной поэзии второй половины XVIII века.

Чудесное как трагический механизм истории предстает в "Маленьких трагедиях". Три эпохи европейской истории (средневековье, Ренессанс, Просвещение) обнажают трагический потенциал культурных пластов русской имперской культуры ХУ1П века, объективно обобщавпшй новоевропейский культурно-исторический опьгг.

Воля младшего колена к воскрешению своего греховного прошлого (содержание которого - мертвый отец, реальный или символический) образует культурный миф каждой новой эпохи, составляя трагический механизм истории. Формой сакрального восприятия поколениями и эпохами друг друга выступает образ живой статуи.

История начинается столкновением колен. Смысл Средневековья - в желании Отца свести в золоте прошлое мира и свое будущее. Это раздваивает потусторонний мир на элизиум сведенных времен и физическое время, которое может его разрушить. Страх смерти становится страхом времени и сына-наследника. Продолжается же история сыновним покаянно-ностальгическим переживанием этого столкновения, что делает прошлое "потусторонним" (Ренессанс).

Миры и времена соединяются для обоих враждующих колен в живой статуе. Для отца это состояние занщщенности от времени и сына. Для сына - во-первых, созданный его раскаянием образ убитого отца как патрона потустороннего мира, а во-вторых, искомое состояние, в котором он стремится бесконечно повторять свое прежнее деяние и бесконечно переживать его в форме раскаяния и ностальгии. Это побуждает сына к двойственному, покаянно-состязательному вызову статуи "отца". В целом живая статуя - образ трансцендентного переживания поколениями себя и другого и чудесная форма, состояние, которое они оспаривают друг у друга.

В "Медном Всаднике" герой классицизма разрешает коллизию Средневековья и Ренессанса "Маленьких трагедий", становясь их синтезом. Он переносит значение потустороннего на весь ощутимый и вместе с тем потусторонний мир моря. Покоряя его с помощью регулярного государства и города, титан сводит себя с праотчим прошльш. Формой скрепления времен и миров становится статуя, в которую превращается герой и которая продолжается городом и государством.

Противостояние колен прекращается, так как в одной фигуре прошлое соединено с настоящим, а посюсторонний мир - с потусторонним. Циклические же повторения боя с морем (наводнения) служат теперь не созерцанию себя прошлого, а соединению титана с покоренным морем и оживанию статуи.

Если классицизм - "физическое" разрешение коллизии Ренессанса и Средневековья, то романтизм - ее лирический, "воображательный" повтор, происходящий в "Моцарте и Сальери". Противостоящие поколения получают признаки и чувства друг друга; их "искренний союз" скрепляется статуей как состоянием царственной (мудрой) власти над собою и временем.

Государство и просвещение утверждается ради соединения со стихийным потусторонним - и разрушается следующим поколением с тою же целью. Можно сказать, что романтизм предшествует Титанизму и Государству - и наследует им. Новоевропейский человек творит историю тем, что стремится противостоять ей.

II.

В "Повестях Белкина" и "Капитанской дочке" содержанием истории остаются те же коллизии полов и поколений. Однако история получает пространственное и социальное измерение необратимой дороги. Узлом исторического движения становится отчий дом или путевая станция. Сквозным сюжетом выступает любовный путь героев навстречу друг другу (ожидание-узнавание жениха и выбор-обретение невесты).

Исторический" смысл отношений полов и поколений диктует "чудесная" природа (прачеловеческая стихия и национальная почва). Занося и вновь пролагая дороги, продолжаясь катастрофической историей, она отправляет будущих любовников навстречу друг другу, заставляя их навсегда покидать отчий дом и, как будто, провоцируя столБсновения поколений.

Путеводительная природа формирует чувства героини и побуждает ее к культурному движению как воспитанию этих своих чувств. Сам отчий дом, как продолжение отчей природы, способствует зАоду героини (как обитель ее романного воспитания в "Метели и "Евгении Онегине") и героя (как исходная точка его синкретической авантюрно-воспитательной службы в "Метели" и "Капитанской дочке"). При этом он получает признаки инициационных, посвятительно-испытательных мест -лесного дома и дорожной пристани - либо тесно взаимодействует с ними.

Будучи оставлен под влиянием (преследованием) природы-праматери во власть последней, отчий дом из центра сентиментально-романтического (романного) опыта превращается в предмет покаянно-ностальгического воспоминания: отчее прошлое сливается с праотчим. Это неделимое прошлое обожествляется сентиментально-романтической памятью как потерянный земной рай. Раскаяние и ностальгия дочери (Татьяны Лариной Дуни Выриной, Марьи Гавриловны) по оставленному прошлому (отцу и отчему дому) является уже не душевным нарциссизмом, а воспитанием чувств, формой и условием поступательного движения по жизненной дороге.

Отчий дом, таким образом, последовательно меняет свои функции. Он выступает авантюрной пристанью, затем обителью романного воспитания как хранилища сентиментального опыта, связующим центром, разрешаюнщм внушенные им же чувствования природы-почвы романной культурой, и, наконец, крепостью - хранилищем смиренно-созидательных форм жизни среди стихии.

Когда же героиня проходит курс "романного воспитания", то есть, постигает анекдотическую суть романных форм, она, используя их, замещает "чудесную" путеводительную природу, пролагает возлюбленному дорогу к себе и этим снимает мотив неизбежной жертвы, раскаяния и ностальгии.

Для героя путеводительная природа пролагает альтернативный службе авантюрный путь к лесному дому, где он совершает выбор невесты. Продолжившись войной, она пролагает ему путь службы как обретения невесты.

В "Капитанской дочке" обобщаются смыслы любовных путей героев пушкинской прозы. Утверждается, в частности, связь притчи с инициацией, намеченная в "Повестях.": последняя теперь олицетворена в Пугачеве. Однако понятие путеводительной природы (первоначала истории) как предмета посвящения героя раздваивается на буранную стихию бунта, воплощаемую Пугачевым, и возвьппение форм природы от стихии к почве, которое воплощает царица. В "Метели" и сне Татьяны связь "мудрой" природы, творящей историю, и царицы Века Просвещения только смутно угадывалась. В лице Екатерины "Капитанской дочки" эта связь переходит из подтекста в текст.

Таким образом, обобщение смысла "Повестей Белкина" обнажает в них смыслы Века Просвещения, которыми наделяются узловые элементы "национально-исторической" картины мира в пупгкинской прозе: природы как сердцевины истории и человеческого "я", дороги как воплощения необратимой истории; дома как станции на жизненной дороге и испытательного рубежа.

Испытательный путь службы героя как обретения невесты теперь есть путь воспитания, узнавания смысла службы. Суть воспитания состоит в выборе между "хочу" и "надо" и определении меры добра и зла в каждом из этих начал. В воспитании скрыто приобщение, то есть обретение героем той гармонии нормы и воли, которым наделена "воспитательница".

Новое, по сравнению с "Повестями Белкина", значение "обители-станции" меняет судьбу героини, для которой она - отчий дом. Как и Онегин Татьяне, Швабрин, "подменный" жених, является Маше "ложной", аморальной дворянской культурой соблазна. Однако над "капитанской дочкой" чары подменного жениха и лжекультуры уже не властны. Искуситель превращается в безнадежного и постылого искателя, а потом - в злобного преследователя. Маша, "капитанская дочь", живя в крепости, находится "в службе", как и ее родители (поэтому весьма знаменательно наблюдение о том, что у Маши Мироновой, в отличие от предшествуюпщх героинь, нет разрыва между чувствами дочери и невесты). Это предопределяет "узнавание" ею подлинного жениха - Гринева.

Смыслы Века Просвещения, которыми наделена путеводительная национальная природа, восходят к картине мира русской торжественной поэзии Ломоносова и его последователей. Заложенная в ней государственная идея, пронизанная пафосом освоения природы вширь и вглубь, основана здесь на тройном тождестве: Царица = Натура = Россия. Тем самым, природа и история (освоение природы и строительство государства) изначально соединены в эпической фигуре "богоподобной царицы". В пушкинской прозе, однако, эта "царственная" природа действует уже не в "вечном настоящем" минувшего века, а в необратимом историческом времени, формируя национальное "я".

Именно в оде коренится мотив союза земли и воды как основы пушкинской гармонии дворянской культуры. Эта гармония отражена Пушкиным в "Сказке о царе Салтане", где дана альтернатива катастрофическому столкновению земли и воды в "Медном Всаднике". Город - не орудие любовного покорения, а предмет дарения. Море (Лебедь) добровольно вступает с земным царем в брак и этим животворит землю. Это рождает одухотворенное, очеловеченное море -царскосельский пруд, "лебединое царство". Трансформируется природа статуи и ее отношения с водой ("Царскосельская статуя"). Статуя не вбирает неудержимую водную стихию в себя, а становится толчком и каналом ее вечно свободного излияния и вместе с тем формой гармонизации этого движения.

У позднего Пушкина мы видим два смысла чудесного сюжета и восприятия героем: как формы переживания драматического разрыва дворянской цивилизации (сюжет как разрушение нормы) - и как орудия воссоединения двух разорванных эпох, создания новой нормы. Для Пушкина - прозаика Век Просвещения не противостоит катастрофической истории - ей самой привита его диалектика. Она становится атрибутом судьбоносной природы-почвы, творящей национальную историю и пре-творяющейся в нее.

IV.

Пиковая Дама" показывает, что утрата гармонического ключа истории, развернутого в "Повестях Белкина" и "Капитанской дочки" снова вводит в действие "роковой" механизм чудесного ("оживания" сфинкса), который мы видели в "Маленьких трагедиях" и "Медном Всаднике".

Конец истории" вынуждает героя авантюры-службы к поиску утраченной чудесной сюзеренессы, то есть к новому обретению самого волшебного хронотопа и его царицы, которая, став прошлым, превращается в "царицу ночи". В "железном" веке чудесное царство и его царица воображаются а затем завоевываются с помощью игры. Убийство "посредника" между посюсторонним и волшебным мирами рождают в герое те же чувства раскаяния и ностальгии, которые преобразуют убитого посредника в патрона потустороннего мира и ведут к его повторному вызову.

В целом можно говорить о трех вариантах концепции романтизма в творчестве Пушкина 1830-х годов.

A. Лирическое переживание и воскрешение трагедии Ренессанса ("Моцарт и Сальери").

Б. "Ностальгический" сон о пропшом, истоки которого коренятся в неподвластном и недоступном героине действии путеводительной природы ("Метель").

B. Воля героя "буржуазного" XIX века к лирическому вчувствованию в эпоху рококо и приобщению к нему ("Пиковая Дама").

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Иваницкий, Александр Ильич, 2001 год

1. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Выражение архаических пространственно-временных представлений в "Каменном Госте" // Поэтика реализма. Куйбышев, 1985.

2. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Историко-культурная основа и развитие темы пира в антологической лирике A.C. Пушкина // Классическое призведение и современность, вып. 1, Куйбышев, 1986а.

3. Агранович С.З., Расовская Л.П. Осмысление фольклорных мотивов в реалистическом творчестве А.С.Пушкина ("Песнь о Вегцем Олеге") // Русская поэзия ХУНТ-XIX веков (Жанровые особенности. Мотивы. Образы. Язык). Куйбышев, 19866.

4. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Роль сказочного сюжета в изображении исторического процесса в трагедии A.C. Пушкина "Скупой рыцарь" // Содержательность художественных форм. Куйбышев, 1986 в.

5. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Генезис и эволюциия образов "Моцарта и Сальери" // Содержательность художественных форм. Куйбышев, 1987 .

6. Азадовский М.К. Источники сказок Пушкина // Пушкин. Временник Пушкинской Комиссии. Вып. 1. Л., 1936.

7. Айхенвальд Ю. Пушкин. М., 1916.

8. Алексеев М.П. Пушкин и Шекспир // Алексеев М.П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л., 1972.

9. Алексеева М.А. Гравюра на дереве "Мыши кота на погост волокут" памятник русского народного творчества конца XVII -начала XVIII века // XVIII век. Сб. 14. Л., 1983.

10. Алпатова Т.А. Стилевое своеобразие романа A.C. Пушкина "Капитанская дочка" (к проблеме взаимодействия прозы и поэзии) // Русская поэзия XIX в. и ее отношения с прозой. Межвузовский сборник научных трудов. М., 1990.

11. Алпатова Т.А. Литературные параллели картине бурана в романе A.C. Пушкина "Капитанская дочка" // Литературные отношения русских писателей XYIII начала XX веков. Межвузовский сборник научных трудов. М., 1992.

12. Алпатова Т.А. "Капитанская дочка". Взаимодействие прозы и поэзии. М., 1993а.

13. Алпатова Т.А. Царское Село в стихотворениях Г.Р. Державина и A.C. Пушкина (к проблеме суш,ествования "екатерининского стиля" в русской литературе рубежа XVIII XIX веков) // Творчество Г.Р. Державина. Проблемы изучения и преподавания. Тамбов, 19936.

14. Алпатова Т.А. Роман A.C. Пушкина "Капитанская дочка" и русские мемуары конца XYIII начала XIX века // Взаимодействие творческих индивидуальностей русских писателей XIX - начала XX в. М., 1994.

15. Альми И.Л. Образ стихии в поэме "Медный Всадник": тема Невы и наводнения // Болдинские чтения. Горький, 1979.

16. Альми И.Л. "Евгений Онегин" и "Капитанская дочка". Единство и полярность художественных систем // Болдинские чтения. Горький, 1987.

17. Альтман М. Заметки о Пушкине // Русская литература. Л., 1964,1.

18. Аничкова Е. Опыт критического разбора происхождения пушкинской "Сказки о царе Салтане" // Язык и литература. Т.2, вып. 2. Л., 1927.

19. Анциферов Н.П. Быль и миф Петербурга. Пг., 1924. Аронсон М.И. К истории "Медного Всадника" // Пушкин. Временник пупжинской комиссии. Вып. 1. Л., 1936.

20. Артемьева Т.В. История метафизики в России XYIII века. СПб.,1996.

21. Архангельский А.Н. Стихотворная повесть Пушкина "Медный Всадник". М., 1990.

22. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки Тт. 1-3. М.,1985.

23. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Тт. 1-3 . М., 1994.

24. Ахматова A.A. О Пушкине. Статьи и заметки. Л., 1977. Барсов Е.В. Петр Великий в народных преданиях Северного края. М., 1872.

25. Батай Ж. Суверенный человек маркиз де Сад // Ad Marginem. Маркиз де Сад и XX век. М., 1992.

26. Батюшков К.Н. Собрание сочинений. В 2-х тт. М., 1989.

27. Бахтин М.М. Рабле и Гоголь (Искусство слова и народно-смеховая культура) // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975 а.

28. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975 б.

29. Белинский В.Г. Поли. собр. соч. В 15-ти тт. М., 1954.

30. Белькинд В.О. Роман "Капитанская дочка" (Сюжет, композиция, жанр) // Сюжетосложение в русской литературе. Даугавпилс, 1980.

31. Беляк Н.В., Виролайнен М.Н. "Маленькие трагедии" как культурный эпос новоевропейской истории. Судьба личности судьба культуры // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XIY, Л., 1991.

32. Берковский Н.Я. "Русалка", лирическая трагедия Пушкина // Берковский Н.Я. Статьи о литературе. М.- Л., 1962.

33. Берковский Н.Я. О "Повестях Белкина" // Берковский Н.Я. О русской литературе. Л, 1985.

34. Берковский Н.Я. О "Пиковой Даме" // Русская литература. Л., 1987, № 1.

35. Бжоза Г. Дуализм имманентной мировоззренческой системы "Пиковой Дамы" А.С.Пушкина // О poetyce Aleksandra Pnszkina. Poznan. 1975.

36. Благой Д.Д. Социология творчества Пушкина. М., 1929.

37. Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. М., 1955.

38. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина 1826-1830. М., 1967.

39. Богданович И.Ф.> Сочинения Богдановича. Т. СПб., 1848.

40. Богомолец В.К. "Бедная Лиза" Карамзина и "Станционный смотритель" Пушкина // Проблемы стиля, метода и направления в изучении и преподавании художественной литературы. М, 1969.

41. Бойко К.А. Древнеегипетские истоки одного из мотивов "Сказки о золотом Петушке" // Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982.

42. Бонди СМ. К истории создания "Египетских ночей" // Бонди СМ. Новые страницы Пушкина: стихи, проза, письма. М., 1931.

43. Бонди СМ. "Езерский" "Медный Всадник" // Рукописи Пушкина.

44. Альбом 1833-1835 гг. М, 1939.

45. Бонди СМ. Драматургия Пушкина // Бонди СМ. О Пушкине. Статьи и исследования. М., 1983а.

46. Бонди СМ. "Моцарт и Сальери" // Бонди СМ. Статьи о Пушкине. М., 19836.

47. Ботникова А.Б. Пушкин и Гофман (к вопросу о формах литературных взаимосвязей) // Пушкин и его современники. Псков, 1970.

48. Боцяновский Б.Ф. К характеристике работы Пушкина над новым романом // Sertum Bibliologicum в честь . профессора Малеина. Пб, 1922.

49. Бочаров СГ. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974.

50. Буркхардт Я. Культура Италии эпохи Возрождения. М., 1996.

51. Бэлза И.Ф. "Моцарт и Сальери" (Об исторической достоверности трагедии Пушкина) // Пушкин. Исследования и материалы. Т. IY. М.-Л., 1962.

52. Вайскопф М.Я. Веш;ий Олег и Медный Всадник // Русский текст. СПб., 1994, № 2.

53. Вацуро В.Э. "К вельможе" // Стихотворения Пушкина 1820-1830-х годов. История создания и идейно-художественная проблематика. Л., 1974а.

54. Вацуро В.Э. Пушкин и Бомарше // Пушкин. Исследования и материалы и. Т. VII, Л., 19746.

55. Вацуро В.Э. Русская идиллия в эпоху романтизма // Русский романтизм. Л, 1978.

56. Вацуро В.Э. "Повести Белкина" // "Повести Белкина", изданные Александром Сергеевичем Пушкиным. М, Книга, 1981.

57. Вересаев В.В. "Второклассный Дон-Жуан" // "Красная новь", М., 1937, № 1.

58. Вершинина Н.Л. Культурно-генетическая основа идиллической образности в произведениях Пушкина 1830-х годов // "A.C. Пушкин и мировая культура". Международная научная конференция. Материалы. М., 1999.

59. Викторова К. Петербургская повесть // Литературная учеба. М., 1993, № 2.

60. Викторович в.А., Живолупова Н.В. Литературная судьба "Бесов". Пушкин и Достоевский //Болдинские чтения. Горький, 1977.

61. Виленчик Б.Я. Историческое прошлое в "Пиковой Даме" // Временник Пушкинской комиссии. 1981. Л., 1985.

62. Виноградов А.Ф. Тематические модификации в архитектонике романа A.C. Пушкина "Капитанская дочка" // Ученые записки Горьковского государственного университета. Вып. 132. Русская литература XIX в. Вопросы сюжета и композиции. Горький, 1972.

63. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941.

64. Виноградов В.В. Стиль "Пиковой Дамы" // Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М., 1980.

65. Виролайнен М.Н. Ирония в "Пиковой Даме" // Проблемы пушкиноведения. Л., 1975.

66. Вольперт Л.И. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе. Таллин, 1980.

67. Гаркави A.M. "Маленькие трагедии" А.С.Пушкина (цикл как композиционное целое) // Сюжет и композиция литературных и фольклорных произведений. Воронеж, 1981.

68. Гаспаров Б.М. "Ты, Моцарт, недостоин сам себя." // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, 1974. Л., 1977.

69. Гачев Т.Д. Образ в русской художественной культуре. М., 1981.

70. Гей Н.К. Проза Пушкина. М., 1989.

71. Гердер Й.-Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977.

72. Гершензон М.О. Мудрость Пушкина. Томск, 1997.

73. Гете Й.-В. Собрание сочинений в 10-тИ тт. М., 1976.

74. Гинзбург Л.И. Авторская позиция и пространственно-временная организация повести A.C. Пушкина "Пиковая Дама" // Проблемы творческого метода. Тюмень, 1981

75. Гиппиус В.В. "Повести Белкина" // Гиппиус В.В. От Пушкина до Блока. М.-Л., 1966.

76. Гиршман М.М., Стулишенко Л.П. О жанре "Капитанской дочки" // Вопросы русской литературы. Вып. 1 (39), Львов, 1982.

77. Город под морем, или блистательный Санкт-Петербург. Спб.,

78. Гофман М.Л. Пушкин Дон-Жуан. Париж, 1935. Гофман М.Л., Лифарь С. Письма Пушкина к Н.Н.Гончаровой. Париж, 1936.

79. Гофман Э.Т.А. Крейслериана. Житейские воззрения кота Мурра. Дневники. М., 1972.

80. Греч Н.И. Сочинения. Тт. 1-3. СПб., 1855.

81. Гречина О.Н. О фольклоризме "Евгения Онегина" // Русский фольклор. T.XYII. Славянские литературы и фольклор. Л., 1978. Грибоедов A.C. Сочинения. М., 1988.

82. Гроссман Л.П. Этюды о Пушкине. Пушкин в театральных креслах. Л., 1928.

83. Губер П.К. Дон-Жуанский список Пушкина. Пб., 1923. Гуковский Г.А. Русская поэзия XYIII века. Л., 1927. Гуковский Г.А. К вопросу о русском классицизме. Состязания и переводы // Поэтика. Л., 1928, вып. IY.

84. Гуковский Г.А. О Русском классицизме // Поэтика. Л., 1929, вып.1. Y.

85. Гуковский Г.А. Очерки по истории русской литературы XYIII века. М.-Л., 1936.

86. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.,1957.

87. Гуляев В.Г. К вопросу об источниках "Капитанской дочки" // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4-5. М.-Л., 1939.

88. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Тт. I-IV. М., 1981.

89. Дарвин М.Н. Мужское и женское в "Повестях Белкина" // Сюжет и мотив в контексте традиции. Новосибирск, 1998.

90. Дарский Д.С. "Пиковая Дама" // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XY, СПб., 1995.

91. Дебрецени П. Блудная дочь. Анализ художественной прозы Пушкина. СПб., 1995.1. Делиль Ж. Сады. Л., 1987.

92. Денисенко C.B. Конфликт человека и стихии в поэме A.C. Пушкина "Медный Всадник" // Филология Philologica. Краснодар, 1993,

93. Денисенко C.B. Эротические рисунки Пушкина. М., 1997.

94. Державин Г.Р. Стихотворения. М., 1957.

95. Джанумов С.А. Новаторство A.C. Пушкина в изображении драматических характеров ("Моцарт и Сальери") // Традиции и новаторство в русской литературе. М., 1977.

96. Джанумов С.А. Реализм A.C. Пушкина в обрисовке драматических характеров ("Моцарт и Сальери") // Метод, мировоззрение и стиль в русской литературе XIX века. М., 1988.

97. Дмитриев И.И. Полное собрание стихотворений. Л., 1967.

98. Дмитриева Е.Е. Тема Аркадии в поэзии Пушкина (утраченный и обретенный рай) // "A.C. Пушкин и мировая культура". Международная научная конференция. Материалы. М., 1999.

99. Довгий О.Л. Об одном источнике "Маленьких трагедий" (драматическая сцена "Хуан" Барри Корнуолла) // Вестник Московского университета. Серия 9, Филология. 1990, № 6.

100. Евзлин М. Мифологическая структура преступления и безумия в повести A.C. Пушкина "Пиковая Дама" // Евзлин М. Космогония и ритуал. М., 1993.

101. Евзлин М. Пространство и движение в повести A.C. Пушкина "Пиковая Дама" // Slavica tergestina V. 6. Studia russica IL Trieste, 1998.

102. Екатерина Вторая. Сказка о Хлоре // ?

103. Елкин В.Г. Структура и смысл произведений Пушкина в аспекте системного подхода. Владимир, 1985.

104. Ермаков И.Д. Этюды по психологии творчества A.C. Пушкина. М. Пг., 1923.

105. Живов В.М. Государственный миф в эпоху Просвеш,ения и его разрушение в России конца XYIII века // Из истории русской культуры. Т. IY (XYIII начало XIX века). М., 1996а.

106. Живов В.М. Кош,упственная поэзия в системе русской культуры конца XYIII начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. IY (XYIII начало XIX века). М., 19966.

107. Живов В.М., Успенский Б.А. Метаморфозы античного язычества в истории русской культуры XYII ХУШ веков // Из истории русскойкультуры. T. IY (XYIII начало XIX века). M., 1996.

108. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы. Л., 1978.

109. Жуковский В.А. Сочинения. В 3-х тт. М., 1980.

110. Званцева Е.П. Об истоках сюжета "Пиковой Дамы" // Болдинские чтения. Горький, 1983.

111. Зенгер Т.е. Николай I редактор Пушкина // Литературное наследство. Тт. 16-18. Л., 1934.

112. Иваницкий А.И. О подтексте "Медного Всадника" // "Русский язык за рубежом". М, 1993, № 2.

113. Иваницкий А.И. "Медный Всадник" обобщенный негатив имперской культуры // Wiener Slawistischer Almanach. В. 38. Wien, 1996а.

114. Иваницкий А.И. О смысле академизма вообще и русского в частности // Пинакотека, М., 19966, № 1.

115. Иваницкий А.И. "Зимний путь" у Пушкина // Slavica tergestina. Vol. 6. Trireste, 1998.

116. Иваницкий А.И. Исторические смыслы потустороннего у Пушкина. М., 1998.

117. Иваницкий А.И. Русская торжественная поэзия XVIII века и поздний Пушкин. М., 1999.

118. Иванов Вяч. Роман в стихах // Пушкин в русской философской критике. М., 1990.

119. Иванов Вяч. Вс, Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. Древний период. М., 1965.

120. Иезуитова Р.В. "Жених" // Стихотворения Пушкина 1820-х-1830-х годов. История создания и идейно-художественная проблематика. Л., 1974.

121. Иезуитова Р.В. Роль поэтических традиций XYIII века в становлении Жуковского-романтика // На путях к романтизму. Л., 1984.

122. Измайлов Н.В. "Забытая старина" // Замысел, труд, воплощение. М, 1977.

123. Илчева Р. Медный всадник как Медный двойник // "A.C. Пушкин и мировая культура". Международная научная конференция. Материалы. М., 1999.

124. Ильин В. Аполлон и Дионис в творчестве Пушкина // Пушкин в русской философской критике. М., 1990.

125. Ищук Фадеева Н.И. "Сцены" как особый драматический жанр. "Маленькие трагедии" A.C. Пушкина // Пушкин. Проблемы поэтики. Тверь, 1992.

126. Казни А.Л. Поэтика чуда в творчестве A.C. Пушкина, (философско-эстетический аспект) // "A.C. Пушкин и мировая культура". Международная научная конференция. Материалы. М., 1999.

127. Кандинский Рыбников A.A. Учение о счастье и автобиографичность в "Повестях покойного Ивана Петровича Белкина, изданных А,П." М., 1993.

128. Канунникова И.К. Формирование реалистического стиля в русской стихотворной новелле-сказке конца 18 начала 19 веков // Проблемы реализма. Вып. 7, Вологда, 1980.

129. Карамзин Н.М. Полное собрание стихотворений. М.-Л., 1966.

130. Катасонов В.Н. Тема "чести" и "нежного сердца" в "Капитанской дочке" // Литература в школе. М., 1991, № 6.

131. Кац Б.А. "Из Моцарта нам что-нибудь!" // Временник Пушкинской комиссии . 1979. Л., 1982.

132. Кедров К. "Евгений Онегин" в системе образов мировой литературы // В мире Путпкина. Сборник статей. М., 1974.

133. Керлот Х.Э. Словарь символов. М., 1994.

134. Кибальник С.А. Тема случая в творчестве Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XY. Л., 1995.

135. Кирша Данилов> Древнероссийские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1818.

136. Клейст Г. Избранное: Драмы. Новеллы. Статьи. М., 1977.

137. Клоссовски П. Сад и Революция // Ad Marginem. Маркиз де Сад и XX век. М., 1992.

138. Кнабе Г.С. Воображение знака. М., 1993.

139. Книга тысячи и одной ночи. В 8-ми тт. М., 1958.

140. Кожинов В.В. О принципах построения истории литературы // Контекст 1972. М., 1973.

141. Козлова С В. Мифология и мифопоэтика сюжета о поисках иобретении истины // Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1995.

142. Кондратьева Мейксон Н. По какому календарю? (Время и пейзаж в "Капитанской дочке") // Вопросы литературы, М., 1987, N 2.

143. Копытцева Н.М. К вопросу о преломлении традиций гуманизма возрождения в "Маленьких трагедиях" A.C. Пушкина ("Скупой рыцарь") // Художественная традиция в историко-литературном процессе. Л., 1988.

144. Костров Е. Сочинения. Т. I-II. СПб., 1802.

145. Кошанский Н.Ф. Частная реторика. СПб., 1836.

146. Кох Р. Эмблемата. М., 1996.

147. Кочеткова Н.Д. Тема "золотого века" в литературе русского сентиментализма // XYIII век. Т. 18, Л., 1993.

148. Краснов Г.В. "Медный Всадник" и его традиции в русской поэзии // Болдинские чтения. Горький, 1977.

149. Краснов Г.В. Поединок Германна // Болдинские чтения. Горький,1985.

150. Краснов Г.В. Исповедь героя "Маленьких трагедий" // Болдинские чтения. Горький, 1990.

151. Краснов Г.В. Реплика Гамлета в устах пушкинского Дон-Гуана // Пушкин: проблемы поэтики. Тверь, 1992.

152. Красухин Г.Г. Покой и воля. М., 1987.

153. Кржевский Б.А. Об образе Дон-Жуана у Пушкина, Мольера и Тирсо де Молины // Кржевский Б. А. Статьи о зарубежной литературе. М.-Л., 1960.

154. Крыстева Д. Поэтическая формализация мифов о Петре I и "Медный Всадник" // Русская литература. М., 1992, № 4.

155. Кузнецов О.Н. К проблеме отстраненности Пушкина от изображаемой им психопатологии в контексте современной мировой культуры // "A.C. Пушкин и мировая культура". Международная научная конференция. Материалы. М., 1999.

156. Кузнецова И.А. "Медный Всадник" в контексте пушкинского творчества 30-х годов // Литературные произведения XYIII-XX веков в историческом и культурном контексте. М., 1985.

157. Кузьмина А.Г. Лиризм "Маленьких трагедий" A.C. Пушкина // Русская поэзия XIX в. и ее отношения с прозой. Межвузовский сборник научных трудов. М., 1990.

158. Кукулевич A.M., Лотман Л.М. Из творческой истории баллады A.C. Пушкина "Жених" // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. М.-Л., 1941.

159. Купреянова E.H. "Станционный смотритель" // История русской литературы. В 4-х тт. Т.2. Л., 1981.

160. Лагутов В. "Станционный смотритель" A.C. Пушкина: переклички и реминисценции // Проблемы поэтики. Вып. 4. Самарканд, 1978.

161. Ларошфуко Ф. Мемуары. Максимы. М., 1971. Левкович Я.Л. Стихотворение Пушкина "Не дай мне бог сойти с ума" // Пушкин. Исследования и материалы. Т. X, Л., 1982.

162. Лейтон Л. Дж. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе. Декабризм и масонство. СПб., 1996.

163. Ленобль Г.М. К истории создания "Медного Всадника" // Ленобль Г.М. История и литература. М., 1977.

164. Лермонтов М.Ю. Сочинения. В 6-ти тт. М.-Л., 1954. Лернер Н.О. Рассказы о Пушкине. Л., 1929. Лесскис Г.А. Пушкинский путь в русской литературе, М., 1993. Листов B.C. "Евгений Онегин" как исторический роман // Болдинские чтения. Горький, 1982.

165. Листов B.C. Легенда о черном предке в творческом сознании Пушкина // Болдинские чтения. Горький, 1990.

166. Лихачев Д.С. О садах // Лихачев Д.С. Избранные работы. В 3-х тт. Т.З. Л., 1987.

167. Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. В 10-ти тт. М.-Л.,1959.

168. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1966.

169. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

170. Лотман Ю.М. Семиотика Петербурга и проблемы семиотики города // Ученые записки Тартуского университета. Вып. 664 (Труды по знаковым системам, вып. 18). Тарту, 1984.

171. Лотман Ю.М. Ломоносов и некоторые вопросы своеобразия русской культуры XYIII века // Ломоносов и русская культуры. Тарту, 1986.

172. Лотман Ю.М. Идейная структура "Капитанской дочки" // Лотман Ю.М, В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988а

173. Лотман Ю.М. Типологическая характеристика реализма позднего Пушкина // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 19886.

174. Лотман Ю.М. "Пиковая Дама" и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3-х тт. Том 2. Таллинн, 1992.

175. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XYIII начало XIX века). СПб., 1994.

176. Лотман Ю.М. "Когда же черт возьмет тебя" // Лотман Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. 1960-1990 "Евгений Онегин". Комментарий. СПб., 1995 а.

177. Лотман Ю.М. Почему "море" в мужском роде? // Лотман Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. 1960-1990. "Евгений Онегин". Комментарий. СПб., 19956.

178. Лотман Ю.М. Пушкин и поэты французского либертинажа XYII века // Лотман Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. 1960-1990. "Евгений Онегин". Комментарий. СПб., 1995в.

179. Лотман Ю.М. Роман A.C. Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий // Лотман Ю.М. Пушкин. Биография. Статьи и заметки 1960-1990. СПб., 1995 г.

180. Лотман Ю.М. У истока сюжета о Клеопатре // Лотман Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. 1960-1990. "Евгений Онегин". Комментарий. Спб., 1995 д.

181. Лотман Ю.М. Несколько слов о статье В.М. Живова "Кощунственная поэзия.". // Из истории русской культуры. Т. IY (XYIII начало XIX века). М., 1996а.

182. Лотман Ю.М. Очерки по истории русской культуры XYIII начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. IY (XYIII - начало XIX века). М., 19966.

183. Лотман Ю.М., Минц З.Г. Образы стихий у Пушкина, Достоевского, Блока // Ученые записки Тартуского университета. Вып. 620, Тарту, 1983.

184. Лузянина Л.Н. Лирическое и публицистическое в поэме A.C. Пушкина "Медный Всадник" // Проблемы развития лирической поэзии XYIII начала XX веков и ее взаимодействие с прозой. М., 1985.

185. Лужановский A.B. От анекдота к новелле. "Повести Белкина" А.С.Пушкина// Болдинские чтения. Нижний Новгород, 1991.

186. Лурье С.Я. Дом в лесу // Язык и литература. Т. Yill. Л., 1932.

187. Любович Н. "Повести Белкина" как полемический этап в развитии пушкинской прозы// "Новый мир". М, 1937, № 2.

188. Майков В.И. Избранные произведения. М.-Л., 1966.

189. Маймин Е.А. Пушкин: жизнь и творчество. М., 1981.

190. Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. М,, 1996.

191. Макогоненко Т.П. Творчество Пушкина в 1830-е годы. М, 1974.

192. Макогоненко Г.П. "Сказка о рыбаке и рыбке" и вопросы ее интерпретации//Болдинские чтения. Горький, 1981.

193. Манаенкова Е.Ф. Мифологическая традиция в образе Петра (поэма A.C. Пушкина "Медный Всадник") // Филологический поиск. Вып. 1. Волгоград, 1993.

194. Мануйлов В.А. К возникновению замысла "Скупого рыцаря" // Сравнительное изучение литератур. М., 1976.

195. Маркович В.М. Сон Татьяны в поэтической структуре "Евгения Онегина" // Болдинские чтения. Горький, 1980.

196. Маркович В.М. О мифологическом подтексте сна Татьяны // Болдинские чтения. Горький, 1981.

197. Маркович В.М. "Повести Белкина" и литературный контекст //

198. Пушкин. Исследования и материалы. Т. XIII. Л., 1989.

199. Массой Ш. Секретные записки о России времен царствования Екатерины Второй и Павла Первого. М., 1996.

200. Махов А.Е., Морозов И.А. "Играюш,ий бес". К интерпретации понятия игры у Пушкина // "A.C. Пушкин и мировая культура". Международная научная конференция. Материалы. М., 1999.

201. Медведева И.Н. Пушкинская элегия 1820-х годов и "Демон" // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. Л., 1941. Медведева И.Н. Таврида. Л., 1956.

202. Медриш Д.Н. Трезвый реализм ("Медный Всадник" A.C. Пушкина и сказка) // Проблемы реализма. Вып. 5, Вологда, 1978.

203. Медриш Д.Н. "О чем же думал он?." Фольклорное слово в "Медном Всаднике" // Русская речь. М., 1992, № 1.

204. Мелетинский Е.М. Первобытные истоки словесного искусства // Ранние формы искусства. М., 1972.

205. Мелетинский Е.М. Историческая поэтика новеллы. М, 1990. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994. Мерзляков А.Ф. Ода на венчание Николая I // "Вестник Европы". Ноябрь, № 21. СПб., 1826.

206. Михайлова Н.И. О структурных особенностях "Повестей Белкина" // Болдинские чтения. Горький, 1976.

207. Михневич Вл. Этюды русской жизни. СПб., 1882. Моисеева Г.Н. "Слово о полку Игореве" и Екатерина П // XYIII век. Сб. 18. СПб., 1993.

208. Мольер Ж.-Б. Полное собрание пьес в 3-х тт. М., 1960. Москвичева Т.В. К проблемам жанра "Маленьких трагедий" // Болдинские чтения. Горький, 1991.

209. Москвичева Г.В. Трагическая коллизия в "Каменном Госте" A.C. Пушкина // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 1994.

210. Мясоедова Н.Е. Мемуарная форма в художественной прозе Пушкина // Пушкин и русская литература. Рига, 1986.

211. Назиров Н.Г. Петербургская легенда и литературная традиция // Традиции и новаторство. Вып. III, Уфа, 1975.

212. Налбандян А. Сон явь - сон // Театр и жизнь. М., 1992, №№13/14.

213. Невская Л.Г. Концепт "гость" в системе переходных обрядов // Символический язык традиционной культуры. (Балканские чтения. Вып. 2). М., 1993.

214. Немировский И.В. Библейская тема в "Медном Всадике" // Русская литература. Д., 1990, № 3.

215. Непомнящий В.В. Заметки о сказках Пушкина // Вопросы литературы. М., 1972, № 3.

216. Непомнящий В.В. К творческой эволюции Пушкина в 1830-е годы // Вопросы литературы. М., 1973, № 11.

217. Никанорова Е.К. Мотив "неузнанного императора" в историко-беллетристических произведениях конца XYIII начала XIX вв. // Роль традиции в литературной жизни эпохи. Новосибирск, 1995.

218. Николаев СИ. Рыцарская идея в похоронном обряде петровской эпохи // Из истории русской культуры. Т. III (XYII начало XYIII века). М., 1996.

219. Николаева Т.М. Сны пушкинских героев и сон Святослава Всеволодовича // Лотмановский сборник. Вып. 1. М., 1995.

220. Новичкова Т.А. Пир в кабаке. Эволюция одного поэтического канона //Русская литература и культура Нового Времени. СПб, 1994.

221. Нольман М.Л. Четыре гимна // Классическое наследие и современность. Вып. 1. Куйбышев, 1986.

222. Оксенов Инн. О символике "Медного Всадника" // Пушкин, 1833 г. Л., 1933.

223. Оранский И.М. Еще один среднеазиатский вариант "Сказки о царе Салтане" // Иранская филология. Краткое изложение докладов научной конференции, посвященной 60-летию профессора Л.Н. Болдырева. М., 1969.

224. Осповат Л.С. "Каменный гость" как опыт диалогизации творческого сознания // Пушкин. Исследования и материалы. СПб., 1995. Т. XY.

225. Панченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ // Из истории русской культуры. Т. III (XYII начало XYIII века). М., 1996.

226. Парфенов А.Т. Гоголь и барокко: "Игроки" // Arbor Mundi.

227. Российский государственный гуманитарный университет. Вып. 4. М., 1996.

228. Петров В.П.> Сочинения В. Петрова Т. 1-3. Спб., 1811.

229. Петрунина H.H. Литературные параллели. II. Пушкин, Бульвер-Литтон и Бальзак (К вопросу о теме безумия в "Медном Всаднике") // Временник Пушкинской комиссии. 1975. Л., 1980а.

230. Петрунина H.H. Пушкин и традиция волшебно-сказочного повествования (К поэтике "Пиковой Дамы") // Русская литература. Л., № 3,19806.

231. Петрунина H.H. Первая повесть Пушкина // "Русская литература". М., 1983, №2.

232. Петрунина H.H. О повести "Станционный смотритель" // Пушкин. Исследования и материалы. Т. ХП. Л., 1986.

233. Печерская Т.И. Сон Онегина (сюжетная семантика балладных и сказочных мотивов) // Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1995.

234. Печерская Т.И. Историко-культурные истоки мотива маскарада // Сюжет и мотив в контексте традиции. Новосибирск, 1998.

235. Погорельский А. Избранное. М., 1988.

236. Погосян Е. Ломоносов певец Екатерины // Slavica tergestina. V. 4. Наследие Ю.М. Лотмана. Trieste, 1996.

237. Поддубная Р.Н. О поэтике "Пиковой Дамы'У/ О poetyce Aleksandra Puszkina. Poznan, 1975.

238. Поддубная Р.Н. Сказочный сон Адриана Прохорова // Поэтика жанров русской и советской литературы. Вологда, 1988.

239. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.

240. Пророков М.В. Образ статуи в "Каменном Госте" (к характеристике семантического пространства пьесы Пушкина "Каменный Гость") // Материалы Международного конгресса "100 лет Р.О.Якобсону". М., 1996.

241. Пумпянский л.в. Очерки по литературе первой половины XYIII века: Ломоносов в 1742-43 гг. / / XYIII век. Сб. I, М.-Л., 1935.

242. Пумпянский Л.В. "Медный Всадник" и поэтическая традиция XYIII века // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4-5. М.-Л.,

243. Пумпянский Л.В. Тургенев и Запад // Тургенев И.С.: Материалы и исследования. Орел, 1940.

244. Пумпянский Л.В. Об оде А. Пушкина "Памятник" // Вопросы литературы. М., 1977, № 8.

245. Пумпянский Л.В. К истории русского классицизма (поэтика Ломоносова) // Контекст. 1982. М., 1983 а.

246. Пумпянский Л. В. Ломоносов и немецкая школа разума // XYIII век. Сб. XIY, М.-Л., 1983 б.

247. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений. Т. I X. М.-Л., 1949.

248. Рабинович Е.Г. "Пир" Платона и "Пир во время чумы" Пушкина // Античность и современность. М., 1972.

249. Разумовская М.В. К вопросу о некоторых литературных традициях в "Станционном смотрителе" // Русская литература. М., 1986, ХоЗ.

250. Рак В.Д. Ирвинговская реминисценция в "Каменном госте" // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 20, Л., 1986.

251. Рассадин СБ. Драматург Пушкин. Поэтика. Идеи. Эволюция. М.,1977.

252. Рассовская Л.П. Историзм и поэтика фольклора повести A.C. Пушкина "Пиковая Дама" // Содержательность формы в художественой литературе. Самара 1991.

253. Рецептер В.Э. О композиции "Русалки" // Русская литература. Л.,1978, №3.

254. Рецептер В. Э. "Я шел к тебе." // Вопросы литературы. М., 1970, № 9.

255. Рогачевский А.Б. "Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества" А.Е. Измайлова и "Капитанская дочка" // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 1991.

256. Ростова Е.Г. Роль лингвострановедческого комментария в раскрытии национальной специфики художественного образа литературного произведения // Лингвострановедение и текст. Сборник статей. М., 1987.

257. Русская старина. Путеводитель по XYIII веку. СПб., 1996.

258. Сидяков Л.С. "Пиковая Дама", "Анджело" и "Медный Всадник" (К теме художественных исканий Пушкина 2-й Болдинской осени) // Болдинские чтения. Горький, 1979.

259. Сидяков Л.С. "Пиковая Дама" и "Черная женш,ина" Н.И. Греча // Болдинские чтения. Горький, 1985.

260. Сидяков Л.С. Из наблюдений над текстом "Медного всадника" (Фантастика в "Медном Всаднике") // Болдинские чтения. Горький, 1986. Сиповская Н. Царственная молочница // Пинакотека. М., 1997. №2.

261. Слонимский А. О композиции "Пиковой Дамы" // Пушкинский сборник памяти профессора Венгерова. М. Пг., 1922.

262. Слюсарь A.A. Пространство и время в "Метели" // Пространство и время в литературе и искусстве: методический материал по теории литературы. Даугавпилс, 1984.

263. Слюсарь A.A. Пространство и время в "Барышне-Крестьянке" II Пространство и время в литературе и искусстве. Даугавпилс, 1987.

264. Слюсарь A.A. Баллада А. Пушкина "Песнь о вещем Олеге" и летописное сказание // Вопросы литературы народов СССР. Вып. 14. Киев, Одесса, 1988.

265. Смирнов И.П. От сказки к роману // ТОДРЛ, т. XXYII, Л.,1972.

266. Смирнов И.П. Психодиахронологика. М., 1994. Снесарев Г.П. Об одном среднеазиатском варианте "Сказки о Царе Салтане" // Краткие сообщения ИЭАН СССР. Т. XXXY. М., 1960.

267. Соколов А.Н. "Полтава" Пушкина и "Петриады" // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4-5. М.-Л., 1939.

268. Соловьев В. Одиночество свободы в "Каменном госте" // В мире Пушкина. М., 1974а.

269. Соловьев В. Опыт драматических изучений (к истории литературной эволюции Пушкина) // Вопросы литературы. М., 1974, № 56.

270. Сперанский М.Н. "Барышня-Крестьянка" Пушкина и "Урок любви" г-жи Монтолье // Сборник Харьковского Историко-филологического общества. Т. 19, Харьков, 1913.

271. Стенник Ю.В. Пушкин и Екатерина II // "A.C. Пушкин и мировая культура. Международная научная конференция. Материалы. М., 1999.

272. Степанов Л.А. Пушкин и теория комического в русской эстетике первой трети XIX века" // Ученые записки Краснодарского педагогического института. Вып. 230. Краснодар, 1977.

273. Степанов Л.А. "Отличительная черта в наших нравах". К поэтике комического в "Капитанской дочке" // Болдинские чтения. Горький, 1986.

274. Степанов Л.А. Структура комических микросюжетов в 'Капитанской дочке"//Болдинские чтения. Горький, 1987.

275. Степанов Л.А. Опера В.-А. Моцарта "Дон-Жуан" и "Каменный Гость" // Пушкин. Проблемы творчества, психологии, восприятия. Калинин, 1989.

276. Степанов Л.А. "Каменный гость": от комедии к трагедии // ПзАшкин: проблемы поэтики. Тверь, 1992.

277. Строев А. "Те, кто поправляет Фортуну''. Авантюристы Просвещения. М., 1998.

278. Сумароков A.n. Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе. Тт. 1-10. М., 1781.

279. Сумароков A.n. Избранные произведения. Л., 1957.

280. Сурков Е.А. Синтез жанровых и стилевых традиций в "Станционном смотрителе" // Болдинские чтения. Горький, 1990.

281. Сурков Е.А. Жанровая рефлексия в "Повестях Белкина" A.C. Пушкина // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 1991.

282. Таборисская Е.М. Своеобразие решения темы безумия в произведениях Пушкина // Пушкинские чтения в Тарту. Таллинн, 1987.

283. Тамарченко Н.Д. "Пиковая Дама" A.C. Пушкина и "неистовая литература" // XXIII Герценовские чтения. Филологические науки. Л.,

284. Тамарченко Н.Д. О поэтике "Пиковой Дамы" // Ученые записки Казанского педагогического института. Вып. 72. Казань, 1971.

285. Тамарченко Н.Д. "Пиковая Дама" A.C. Пушкина и проблема гротеска в русской прозе конца 20-х начала 30-х годов XIX века // Проблемы идейно-эстетического анализа художественной литературы в современных вузах. Л., 1972.

286. Тамарченко Н.Д. Статус героя и язык сюжета в "Евгении Онегине" // Болдинские чтения. Горький, 1983.

287. Тамарченко Н.Д. Сюжет сна Татьяны и его источники // Болдинские чтения. Горький, 1987.

288. Тархов А. Повесть о петербургском Иове // Наука и религия. М, 1977, №2.

289. Тархов А.Е., Джунь В. "Там колыбель моего Онегина" // Болдинские чтения. Горький, 1982.

290. Тахо Годи. Венера // Мифологический словарь. М., 1991.

291. Терц А. Путешествие на Черную Речку // Знамя. М., 1996, № 6.

292. Тименчик Р.Д. "Медный Всадник" в литературном сознании начала XX века // Проблемы пушкиноведения. Рига, 1983.

293. Тименчик Р.Д. Поэтика Петербурга эпохи символизма / постсимволизма // Труды по знаковым системам. Вып. 18. Тарту, 1984

294. Тойбин И.М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. Воронеж, 1976.

295. Тойбин И.М. "Евгений Онегин": поэзия и история // Пушкин. Исследования и материалы. Т. IX. Д., 1979.

296. Тойбин И.М. Система образов в "Медном Всаднике" // Известия Академии Наук СССР. Серия литературы и языка. Т. 44. М., 1985, № 3.

297. Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Д, 1960.

298. Топоров В.Н. К семиотике троичности (славянское TRIZNA и др.) // Этимология 77. М., 1979.

299. Топоров В.Н. Еще раз о древнегреческой "<ОФ1А": происхождение слова и его внутренний смысл // Структура текста. М., 1980.

300. Топоров В.Н. О некоторых принципах формирования категориипосессивности // Славянское и балканское языкознание: Проблемы диалектологии. Категория носессивности. М., 1986.

301. Топоров В.Н. Митра // Мифологический словарь. М., 1991. Топоров В.Н. О динамическом контексте трехмерных произведений изобразительного искусства (семиотический взгляд). Фальконетовский памятник Петру I // Лотмановский сборник. Вып. 1. М., 1995 а.

302. Топоров В.Н. О поэтическом комплексе моря и его психофизиологических основах // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М, 1995 б.

303. Топоров В.Н. Петербург и "Петербургский текст" русской литературы (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М, 1995 в.

304. Тредиаковский В.К. Избранные произведения. М.-Л., 1963. Туманович H.H. К среднеазиатским вариантам "Сказки о царе Салтане" // Иранская филология. Краткое изложение докладов научной конференции, посвященной 60-летию профессора А.Н.Болдырева. М., 1969.

305. Турбин В.Н. Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М., 1978.

306. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений. Письма в 18-ти тт. М,,1987.

307. Гюпа В.И. Притча о блудном сыне в контексте "Повестей Белкина" как художественного целого // Болдинские чтения. Горький, 1983.

308. Тюпа В.И. Сюжет "блудного сына" в лирике Пушкина // Болдинские чтения. Горький, 1984.

309. Тюпа В.И. Новаторство авторского сознания в "Маленьких трагедиях" // Болдинские чтения. Горький, 1987.

310. Узин B.C. О "Повестях Белкина". Из комментариев читателя. Пг., 1924.

311. Успенский Б.А. Филологические изыскания в области славянских древностей. М., 1983.

312. Устюжанин Д.Л. "Маленькие трагедии" A.C. Пушкина. М., 1974. Федоров В.В. Гармония трагедии // Литературное произведениекак целое и проблемы его анализа. Кемерово, 1979.

313. Федотов Г.П. Певец империи и свободы // Пушкин в русской философской критике М., 1990.

314. Фельдман О.М. Судьба драматургии Пушкина. М., 1975.

315. Фомичев С.А. У истоков замысла романа в стихах "Евгений Онегин" // Болдинские чтения. Горький, 1982.

316. Фонвизин Д.И. Собрание сочинений. Т. 1-2. М., 1959.

317. Франк Каменецкий И.Г. Отголоски представлений о матери-земле в библейской поэзии // Язык и литература. Т. YIII. Л., 1932.

318. Фрейд 3. Тотем и табу // Фрейд 3. "Я" и "Оно". Труды разных лет в 2-х тт. Т. 2, Тбилиси, 1991.

319. Фрейд 3. Человек Моисей и монотеистическая религия // Фрейд 3. Психоанализ, религия, культура. М., 1992.

320. Фрейд 3. Скорбь и меланхолия // Фрейд 3. Художник и фантазирование. М., 1995.

321. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978.

322. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1992.

323. Хаев Е.С. Идиллические мотивы в "Евгении Онегине" // Болдинские чтения. Горький, 1981.

324. Хаев Е.С. Идиллические мотивы в произведениях Пушкина рубежа 1820-х 1830-х годов // Болдинские чтения. Горький, 1984.

325. Хализев В.Е. Пушкинское и белкинское в "Станционном смотрителе" // Болдинские чтения. Горький, 1984.

326. Хализев В.Е. Смех и веселье в пушкинских сюжетах 1830 года // Филологические науки, М, 1987, № 1.

327. Хализев В.Е., Шешунова СВ. Литературные реминисценции в "Повестях Белкина" // Болдинские чтения. Горький, 1985.

328. Хейзинга А. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1994.

329. Херасков М.М. "Творения." Тт. 1-12. М., 1796-1803.

330. Хмельницкий Н.И. Сочинения Т. 1-3. СПб., 1849.

331. Ходасевич Вл. Петербургские повести Пушкина // Аполлон. Спб., 1915, № 3.

332. Ходасевич В.Ф. Кощунства Пушкина // Современные записки. Вып. 19. Париж, 1924а

333. Ходасевич В.Ф. Поэтическое хозяйство Пупжина. Л., 19246.

334. Хоуп P.P. Энциклопедия колдовства и демонологии. М., 1994.

335. Худошина Э.И. О сюжете в стихотворных повестях Пушкина // Болдинские чтения. Горький, 1979.

336. Цивьян Т.Г. Verg. Georg. lY, 116-148: К мифологеме сада // Из работ Московского семиотического кружка. М., 1997.

337. Чернов A.B. Архетип "блудного сына" в русской литературе XIX века // Евангельский текст в русской литературе XYIII начала XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994.

338. Чернов A.B. К проблеме повествователя в "Повестях Белкина" // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 1991.

339. Чернов A.B. Нравственно-философский смысл категории опыта в "Станционном смотрителе" // Болдинские чтения. Горький, 1990.

340. Черняев Н.И. Критические статьи и заметки о Пушкине. Харьков, 1900.

341. Чудакова М.О. Евгений Онегин, Воланд и Мастер // Возвращенные имена русской литературы. Самара, 1994.

342. Чумаков Ю.Н. Дон-Жуан Пушкина // Проблемы пушкиноведения. Л., 1975.

343. Чумаков Ю.Н. Сон Татьяны как стихотворная новелла // Русская новелла: проблемы теории и истории. СПб., 1993.

344. Шарыпкин Д.М. Вокруг "Пиковой Дамы" // Временник Пушкинской комиссии. 1972. Л., 1974.

345. Шарыпкин Д.М. "Пиковая Дама" и повесть Мармонтеля "Окно" // Временник Пушкинской комиссии. 1974. Л., 1977.

346. Шарыпкин Д.М. Пушкин и "Нравоучительные рассказы" Мармонтеля // Пушкин. Ислледования и материалы. Т. YIII. Л., 1978.

347. Шаховской A.A. Сочинения. СПб., 1898.

348. Шевырев СТ. Стихотворения. М.-Л., 1939.

349. Шекспир В. Полное собрание сочинений в 8-ми тт. М., 1957.

350. Шешунова СВ. О системе мотивов "Повестей Белкина" // Болдинские чтения. Горький, 1986.

351. Ширинкин В.И. Луна в системе художественных образов "Евгения Онегина" // Пейзаж в литературе и живописи. Пермь, 1993.

352. Шкловский В.Б. Гамбургский счет. Л., 1928.

353. Шкловский В.Б. Заметки о прозе Пушкина. М., 1937.

354. Шмид В. Дом-гроб, живые мертвецы и православие Адрияна Прохорова. О поэтичности "Гробовщика" // Русская новелла. Проблемы теории и истории. Спб., 1993.

355. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. М., 1993.

356. Щеголев П.Е. "Медный Всадник" // Медный Всадник. Петербургская повесть Александра Пушкина. Пг., 1923.

357. Эйхенбаум Б.М. Болдинские побасенки П5Ш1кина // Эйхенбаум Б.М. О литературе: работы разных лет. М., 1987.

358. Эккерман Й.-В. Разговоры с Гете. М., 1981.

359. Эльсберг Я. Основные этапы в развитии русского реализма. М.,1961.

360. Эпштейн М.Н. Фауст на берегу моря // Вопросы литературы, М., 1981, №6.

361. Эпштейн М.Н. Фауст и Петр // Гетевские чтения М, 1984.

362. Эпштейн М.Н. Медный Всадник и Золотая рыбка. Поэма-сказка Пушкина // Знамя. М., 1996, № 6.

363. Юнг К. Г. Либидо, его метафоры и символы. СПб, 1994.

364. Юнг К. Г. Душа и миф (Шесть архетипов). Киев, 1996.

365. Якобсон Р. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.

366. Яковлев Н.В. К литературной истории "Капитанской дочки" // Временник пушкинской комиссии. М.-Л., 1939. №№ 4-5.

367. Якубович Д.П. Предисловие к "Повестям Белкина" и повествовательные приемы Вальтер Скотта // Пушкин в мировой литературе. Л., 1926.

368. Якубович Д.П. Реминисценции из Вальтер Скотта в "Повестях Белкина" // Пушкин и его современники. Материалы и исследования, выпуск ХХХУП. Л., 1928.

369. Якубович Д.П. О "Пиковой Даме" // Пушкин, 1833 год. Л., 1933.

370. Якубович Д.П. Литературный фон "Пиковой Дамы" // Литературный современник. Л., 1935, № 1.

371. Якубович Д.П. "Пиковая Дама" // A.C. Пушкин. "Пиковая Дама". Л., 1936а.

372. Якубович Д.П. "Повести Белкина"// Пушкин A.C. "Повести Белкина". Л., 19366.

373. Barker А. Pushkin's "Queen of Spades": a displaced Mother Figure // American Imago: A Psychoanalitic Journal for Culture, Science and the Arts. 1984. Vol. 2.

374. Beaumont C. Fiwe centuryes of the Ballet Design. London, 1947. Dictionaire des symboles. Paris, 1982.

375. Eichendorff L.F.>Eichendorffs Werke in einem Band. Berlin/Weimar.1978.

376. Emerson C. Grinev,s Dream: "The Captain's Daughter" and a Father's Blessing // Slavic Review. 1981. Vol. 40. № 1.

377. Mikkelson G.E. The Mythopoetic Element in Pushkin's Historical Novel "The Captain's Daughter" // Canadian American Slavic Studies. 1973. Vol. 7.

378. Nabokov V. Eugene Onegin: A Novel in Verse by Aleksandr Pushkin / Translated from the Russian with a Commentary by Vladimir Nabokov. New York. 1964. Vol.2: Commentary.

379. Pfister K. Maria Theresia. Mensch, Staat und Kultur der spaetbarocken Welt. Muenchen. 1949.

380. Schwartz M. M., Schwartz A. Queen of Spades: psychoanalitic interpretation // Texas studies in literature and language. 1975. Vol. 17.