Философско-антропологические основания культуры российского научного сообщества тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 00.00.00, доктор наук Коннов Владимир Иванович

• Коннов Владимир Иванович
• доктор наук
• 2023

Оглавление диссертации доктор наук Коннов Владимир Иванович

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ НАУЧНОГО СООБЩЕСТВА

1. Культурные структуры

2. Методы исследования и классификация культур

3. Культура научного сообщества

4. Выводы

ГЛАВА 2. СТРУКТУРА И СОДЕРЖАНИЕ КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОГО НАУЧНОГО СООБЩЕСТВА

1. Влияние социокультурного контекста на развитие науки в России

2. Теоретические основы российской научной политики

3. Российские ученые в зеркале норм и контр - норм научной деятельности

4. Культурные модели российских ученых: опыт когнитивного картирования

5. Выводы

ГЛАВА 3. ЭВОЛЮЦИЯ КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ НАУКИ

1. Культурные модели в дискурсе российской общественной науки конца XIX - начала XX вв

2. Культурные модели советской общественной науки

3. Трансформации культурных моделей в социальной теории в 1990-2000-е гг

4. Выводы

ГЛАВА 4. КУЛЬТУРНЫЕ ПАТТЕРНЫ И ПРАКТИКИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

1. Психологическая теория в контексте позднесоветской научной культуры

2. Продвижение системного подхода в позднесоветской психологии

3. Практики цитирования в российской психологии

4. Выводы

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

375

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Философско-антропологические основания культуры российского научного сообщества»

ВВЕДЕНИЕ

Постановка проблемы и актуальность исследования

За прошедшее десятилетие в научной литературе, как в отечественной, так и зарубежной, произошел очевидный перелом в отношении к глобализации: если ранее она оценивалась преимущественно как прогрессивный процесс, то в последнее время она все больше воспринимается как источник вызовов, которые необходимо преодолеть. Объяснить эту перемену можно, в первую очередь, серией глобальных по своей природе кризисных явлений, пришедшихся на последние полтора десятка лет. Это и резкие колебания цен на энергоресурсы, которые негативно отражаются на состоянии международных отношений и оказываются способны провоцировать конфликты в новых, ранее не затронутых «нефтяными войнами» регионах1. Это и расшатывание устоявшихся систем международного взаимодействия, которые, будучи не способны обеспечивать развитие сотрудничества в новых реалиях, не дают возможности их безболезненной замены и повышают риски возникновения острых конфронтаций2. Это и размывание всех основных идеологем, обеспечивавших среди прочего интеграцию в ЕС, в частности «мультикультурализм», «федерализм», «социальное государство», которые теперь не справляются с задачей консолидации обществ3.

Смена динамики глобального сближения разнонаправленным движением затрагивает и нации в целом, и те входящие в их состав группы, которые принято характеризовать как элиты - политические, экономические, профессиональные и в том числе научные. Особенность положения последних заключается в том, что современная наука изначально развивалась как

1 См.: Simoniya N., Torkunov A. The European Union's Energy Security and Russia // Social Sciences. 2015. Vol. 46. Issue 2. P. 78-89.

2 См.: Воскресенский А.Д., Колдунова Е.В., Киреева А.А. Трансрегиональные и региональные проекты в условиях постзападной международной реальности // Сравнительная политика. 2017. №2. С. 37-57.

3 См.: Baykov A. The Ideological Component in EU Evolution // Social Sciences. 2014. Vol. 45. Issue 1. P. 79-90.

осознанно международное предприятие, объединявшее участников поверх государственных границ. При этом по своему происхождению наука представляет собой западноевропейский феномен, черты которого исходно отражали специфику именно этого культурного ареала, уникального по своим географическим, экономическим и религиозным параметрам. Россия же восприняла европейскую науку в ходе Петровских реформ фактически в ее уже завершенном «ньютоновском» виде и потратила, по крайней мере, два поколения на ее ассимиляцию. Тот факт, что Россия ассимилировала европейскую науку, конечно же, не ставит под сомнение, что в XIX в. она вышла в число мировых научных лидеров и примерно с середины века российские ученые и успешно сотрудничали, и уверенно соперничали с европейскими, но процесс восприятия науки российской культурой вряд ли мог пройти бесследно и не придать российской науке определенного своеобразия. И речь, конечно же, идет не только об очевидных вещах: ясно, что научная деятельность в России особенна уже тем, что ведется на русском языке и ей занимаются представители российской культуры, обладающие своими особенностями. Вопрос заключается в том, насколько глубоко национальная специфика проникает в ткань науки, а в конечном счете, - могут ли в принципе существовать особенные национальные науки?

Обнаружить эту специфику и оценить глубину ее «залегания» возможно путем системного описания науки в качестве особой культуры. Подходящие для этого методы предлагают современные культурная антропология и психология, однако антропология чаще всего подразумевает исследование характеристик, свойственных целым народам, а психология - особенностей взаимоотношений в менее масштабных объединениях - организациях и малых группах. Заметно реже встречаются исследования, направленные на определение отличительных характеристик групп, выходящих за рамки отдельно взятой организации, но при этом умещающихся внутри определенной нации. Причины такого распределения внимания могут быть

связаны с тем, что влияние культуры с наибольшей отчетливостью проявляется тогда, когда сфера ее действия связана с отчетливо прочерченными границами, такими как национальная принадлежность или правовые отношения с организацией. Но в настоящее время идет расширение поля культурологических исследований, и в него все чаще попадают культуры групп, расположенных между уровнями нации и отдельной организации - это, в частности, религиозные конфессии, профессии и др. И есть целый ряд предпосылок для включения в этот круг научного сообщества.

Исходно возможность развития исследований науки как культуры была заложена в повороте, отсчетным событием для которого стал выход в 1962 г. книги Томаса Куна «Структура научных революций». Принципиальной новацией Куна был переход от разделения исследований, с одной стороны, содержания науки и, с другой, ее социального контекста к рассмотрению научного развития как процесса, в котором содержание не изолировано от контекста. В дальнейшем «Структура научных революций» стала образцом для целой волны науковедческих исследований, претендовавших на преодоление разделения «внутренней» содержательной и «внешней» социальной сторон научной деятельности.

Ситуация вокруг исследований науки в СССР складывалась иначе. Важной особенностью было то, что в пределах советского научного комплекса философия признавалась наукой в строгом смысле этого слова, а философское происхождение основы той или иной дисциплины не становилось препятствием приобретению ею научно-исследовательского статуса и, что важно, предоставлению соответствующей бюджетной поддержки. Таким образом, советские науковедческие исследования в том числе и за пределами собственно философии науки могли позволить себе быть более спекулятивными, чем это считалось приемлемым на Западе (с той оговоркой, что теоретизирование не должно было противоречить официальной доктрине). В 1990-е гг. встреча этой традиции с западной породила оригинальный подход

к исследованию науки. Отечественное науковедение отбросило рамки, ранее установленные спекулятивному анализу со стороны официального марксизма-ленинизма, но в то же время не восприняло границы, отделяющие философию науки от других науковедческих дисциплин, сосредоточенных на эмпирическом материале, на Западе. Результатом стало открытое широкому спектру влияний эклектичное направление, которое приобрело некоторую системность в результате появления обязательного аспирантского курса «История и философия науки», заменившего в этой роли философию. Наиболее известной фигурой оформившегося таким образом направления стал академик В. С. Степин, публикации которого фактически обязательно присутствовали в учебных программах по новой дисциплине, несмотря на то, что в целом их отличал широкий разброс тем и источников, которые включались в них разными вузами.

Работы же Степина характерны в том смысле, что в них проводится линия на совмещение философии науки и философии культуры4. Происходит это в рамках нормативной концепции, в которой наука фактически заявляется как образцовая форма культуры, задающая и наиболее прогрессивную форму человеческой деятельности, и наиболее возвышенный тип культурной личности. Данное построение Степина дает пример погружения философии науки, которая исторически складывалась как наиболее рационалистское направление и в философии, и в кругу науковедческих дисциплин, в философию культуры и философскую антропологию - дисциплины, которые наиболее восприимчивы к вопросам иррациональности и которые без большого преувеличения можно охарактеризовать как противоположный полюс философии. Это был оригинальный поворот как с точки зрения предшествующей отечественной философской традиции, так и с точки зрения западной, прежде всего, американской организации науковедческих дисциплин, которая как раз в этот период начала оказывать влияние на

4 См.: Степин В.С. Философская антропология и философия науки. М.: Высшая школа, 1992.

российское научное сообщество через фонды поддержки науки, начавшие работать в России, - Американский фонд гражданских исследований и разработок, Институт «Открытое общество» и многие другие. Линия Степина была самым заметным, но все же типичным примером этого поворота: схожее сближение философско-научной и антропологической линий можно наблюдать, например, в социальной эпистемологии, продвигаемой И.Т. Касавиным5 и коллегами, или в философии научного творчества А.С. Майданова6.

Одно из следствий этой линии - это открытие перспективы на науку через призму отечественной философии культуры. В последние три десятилетия эта дисциплина была сосредоточена на рефлексии русской культуры, прежде всего ее перипетий в ХХ в., в течение которого она дважды была «пересобрана» заново в ходе радикальных разрывов с предшествующей традицией. Особенностью этой рефлексии было то, что она не была стеснена жесткими требованиями эмпирического исследования, характерными для западной культурной антропологии. Это позволяло выходить на обобщения, по сути, не допустимые в эмпирической работе, следующей установленным техническим нормам. Образцом, вдохновляющим эту линию отечественной философии, был и все так же остается «Закат Европы» Освальда Шпенглера, который отлично иллюстрирует и преимущества стратегии спекулятивного исследования культуры, ярко раскрывающиеся, когда ее берет на вооружение автор шпенглеровской эрудиции и глубины, и ее риски, обернувшиеся даже у такого автора, как Шпенглер, целым рядом причудливых умозрительных конструкций.

В целом, подобную стратегию можно охарактеризовать как высокорисковую: принявший ее исследователь фактически отказывается от опоры на выверенные исследовательские процедуры и, по сути, полностью полагается на собственную способность убедить сообщество, которому

5 См.: Социальная эпистемология: идеи, методы, программы. Под ред. И.Т. Касавина. М.: Канон+, 2010.

6 См.: Майданов А.С. Методология научного творчества. М.: ЛКИ, 20008.

адресованы его исследования, в верности своих выводов. Результатом могут быть выдающиеся произведения, способные заинтересовать не только узкий круг специалистов, но и широкую публику, но, к сожалению, такие удачи случаются нечасто. Собственно, снижение рисков за счет некоторого усреднения результатов как с точки зрения масштаба, так и с точки зрения оригинальности и призвано обеспечивать введение жестких исследовательских норм, которые ставят барьер на пути поступления в научной оборот идиосинкразических спекуляций, но одновременно блокируют большие творческие замыслы, которые просто невозможно реализовать по всем техническим правилам - в частности, в случае с этнографией трудоемкость их соблюдения способна деморализовать даже самого пылкого энтузиаста.

Вероятно, любому устоявшемуся сообществу специалистов неизбежно приходится двигаться в направлении снижения рисков, присущего их практикам, но высорисковая стратегия все же имеет свои преимущества: как минимум она дает возможность исследователю самостоятельно регулировать баланс между спекуляцией и эмпирическими данными. Если же оценивать ее с точки зрения задач настоящего исследования, то можно выделить две причины, по которым философия культуры в том виде, в котором она в настоящее время развивается в России, дает наиболее подходящую базу для оценки в качестве культуры особого рода национального научного сообщества. Во-первых, она заключает в себе наиболее проработанный опыт осмысления особенностей российской культуры, отталкиваясь от которого можно строить обоснованные предположения о специфике российского научного сообщества. Во-вторых, философия культуры дает максимально широкий выбор методов исследования, как эмпирических, так и спекулятивных. При этом ответственность за убедительность выводов полностью ложится на исследователя, лишающегося возможности опереться

на стандартизированные методики, которые пользовались консенсуальным признанием соответствующего круга специалистов.

Обращение к философии культуры может также способствовать решению проблем, с которыми сталкиваются отдельные науковедческие направления. В частности, психологии науки все еще не удается выйти на стадию институционализации в качестве признанной психологической дисциплины. Причина этого заключается в том, что психологический инструментарий, который это направление привлекает в основном из когнитивной и социальной психологии, ориентирован на выделение максимально простых процессов, и его применение в изучении научной деятельности оборачивается выпадением из поля внимания ее основного содержания. Специфику науки проще уловить с позиций психологии культуры, которая менее строга в постановке исследовательских вопросов - здесь они не обязательно должны затрагивать только универсальные психологические закономерности, а экспериментальные результаты не обязательно должны воспроизводиться за пределами контекста, в котором их удалось получить, - но и психология культуры испытывает методологические затруднения, сталкиваясь с наукой. В целом психологи этой специальности готовы принимать сложный описательный материал в качестве исходных данных, однако целью работы с ним все же является сведение к простым проблемам, которые могут быть трансформированы в экспериментальные ситуации с очевидно различными вариантами выбора. И по мере продвижения от анализа описательного материала к экспериментальным вопросам продуктивность психологии культуры в исследовании сложных феноменов - не только науки, но и, скажем, художественного творчества - падает.

Трудности с исследованием содержательно сложных культурных феноменов с психологических позиций подтолкнула заинтересованных в этом предмете исследователей заявить о переходе в антропологическое поле и обозначить свои работы в качестве «когнитивной антропологии». Очевидной

причиной для этого было то, что они работали с широким спектром разнородных данных - интервью, этнографическими описаниями, историческим материалом и др. - обобщения которого явно не могли соответствовать становившимся все строже статистическим критериям, используемых в англоязычном психологическом сообществе. Кроме того, эти исследователи видели своей целью понимание ценностей, которым привержены представители разных культур, а не только психометрическую фиксацию различий в поведении, предположительно вызываемых ценностными ориентациями. Проблема же понимания выводит их в философское поле, в котором англоязычные, в первую очередь, американские культурные антропологи всегда чувствовали себя уверенно, но которого после изгнания психоанализа как угрожающе «ненаучного» течения из академической психологии, стали избегать американские психологи. Когнитивная же антропология фактически связала философию культуры, антропологию и психологию культуры, создав поле, в котором исследователи могли чувствовать себя свободно в выборе методов. Это, конечно же, не могло не вызвать недовольства со стороны блюстителей традиционных дисциплинарных границ7, и авторы-психологи, по сути, принявшие взгляды и подходы когнитивной антропологии, но, по-видимому, не желающие втягиваться в конфликты вокруг дисциплинарных границ, предпочитают обозначать свое поле как социокультурную психологию или даже просто как «культура и психология», которая, что легко обнаружить8, занимает территорию, в значительной степени совпадающую с когнитивной антропологией.

И именно отработанные в этом поле методы дают наилучшие возможности для анализа культуры такой группы как национальное научное

7 См.: Beller S., Bender A., Medin D. Should Anthropology Be Part of Cognitive Science? // Journal of the Cognitive Science Society. 2012. Vol. 4. No. 3. P. 342-353.

8 См.: Salvatore S. Cultural Psychology as the Science of Sensemaking: A Semiotic-cultural Framework for Psychology // The Cambridge Handbook of Sociocultural Psychology. Second Edition. Edited by Rosa A., Valsiner J. Cambridge: Cambridge University Press, 2018. P. 35-48.

сообщество с позиций объединения экстерналистской и интерналистской перспектив. Такие авторы как Х. Маркус9, Ш. Китаяма10, Д. Мацумото11 и другие, сходятся в том, что культурный факт - это устойчиво воспроизводимый элемент социального взаимодействия, причины которого чаще всего располагаются одновременно и в индивидуальном, и в общественном. Таким образом, причинные связи могут проводиться в двух направлениях: как от психологического к социальному, так и наоборот. И, нужно заметить, такой двусторонний ход мысли получил наиболее детальную проработку именно в философии культуры. Соответственно, апелляция к ее методам позволяет значительно расширить сферу исследования, по сравнению с психологической, включив в нее практики, артефакты и другие элементы культуры. Основанием для этого является то, что все эти объекты могут существовать, только будучи представленными одновременно и в восприятии человека, и во внешнем мире. Пытаясь охарактеризовать их с психологических позиций, исследователь сталкивается здесь с тем, что применительно к этим объектам крайне сложно определить направленность функциональных связей и расставить независимые и зависимые переменные. Преодоление этой проблемы ассоциируется с двумя линиями. Первая - это описательные исследования, в которых выделенные явления преподносятся с максимально полной характеристикой контекста их существования, но без попыток определить направление функциональных связей или дать их влиянию количественную оценку. Пренебрежение такой детализированной описательной работой - это то, что предопределило некоторую ограниченность социальной психологии второй половины XX в., сконцентрировавшейся на изучении небольшого числа феноменов, которые хорошо укладывались в формальные модели и, таким образом, поддавались

9 См.: Markus H., Connor A. Clash! How to thrive in a multicultural world. New York: Penguin Group, 2014.

10 См.: Kitayma S., Yu Q. Mutual Constitution of Culture and the Mind: Insights from Cultural Neuroscience. In Culture, Mind, and Brain. Edited by Kirmayer L., Worthman C., Kitayama S., Lemelson R., Cummings C. Cambridge: Cambridge University Press, 2022. P. 88-119.

11 См.: Matsumoto D., Juang L., Hwang H. Culture and Psychology. 7th edition. Boston: Cengage Learning, 2022.

измерению. Из-за этого, как считает, например, Д. Коэн, был пропущен важный - описательный - этап становления социальной психологии, который, если обратиться к примеру естественных наук, физика прошла в рамках

натурфилософии, а биология - естественной истории до появления

" 12 эволюционной теории12.

Второй способ преодолеть методологические затруднения - это

одновременное использование разнообразных, как количественных, так и

качественных методик, которые перекрывают друг друга и таким образом

позволяют повысить достоверность результатов. Одним из источников

количественных методик, которые могут быть вовлечены в анализ науки в

составе такого рода комплексной методологии, может служить кросс-

культурная психология, располагающая богатым опытом «измерения»

культурных характеристик и разработанным аппаратом, позволяющим

описывать культуры разного уровня, к примеру, организационные и

национальные, как это делают, в частности, Г. Хофстеде и его соавторы13. С

другой, качественной стороны исследование культуры научного сообщества

может апеллировать к опыту этнографии науки, которая выделяет в качестве

носителей культуры не только организации, но и специфичные для науки

дисциплины и направления, как, к примеру, у Б. Латура14 и К. Кнорр-Сетины15.

С опорой на эти методологические позиции в настоящей диссертации

предпринимается первый в отечественной философии культуры анализ

национальной науки как культуры особого рода. Научная проблема

настоящего исследования состоит, таким образом, в выявлении структуры,

характеристик и механизмов формирования феномена культуры российского

научного сообщества. Разработка данной проблемы способна стать основой

12 См.: Cohen D. Methods in Cultural Psychology. // Handbook of Cultural Psychology. Second Edition. Edited by Kitayama S., Cohen D. New York: The Guilford Press, 2019. P. 163-203.

13 См.: Hofstede G., Hofstede G.J., Minkov M. Cultures and Organizations: Software of the Mind. New York: McGraw-Hill, 2010.

14 См.: Latour B., Woolgar S. Laboratory Life: The Construction of Scientific Facts. Princeton: Princeton University Press, 1986.

15 См.: Knorr Cetina K. Epistemic Cultures: How the Sciences Make Knowledge. Cambridge: Harvard University Press, 1999.

нового перспективного научного направления - «филосософско-антропологические основы научной культуры», которое предполагает исследование научной деятельности как комплекса элементов, детерминируемых как со стороны индивидуальных когнитивных процессов, так и социальных структур. Исследование такого рода охватывает различные уровни анализа - личностный, групповой, межгрупповой и социетальный.

Степень разработанности темы

Основы для изучения науки как культуры заложила постпозитивистская философия науки в лице М. Полани16, Т. Куна17, И. Лакатоса18 и П. Фейерабенда19. Фактически на подготовленной ими концептуальной базе развернулись вначале новая социология науки, противопоставлявшая себя мертонианской традиции (Р. Мертон20, Б. Барбер21, С. Коул22), в частности, социология научного знания (М. Малкей23, Н. Гилберт24, С. Шапин25) и сильная программа социологии знания (Д. Блур26, Б. Барнс27, Д. Маккензи28), а затем этнография науки, прямо применившая этнографический инструментарий к исследованию научных дисциплин - лидерами этого направления выступили Б. Латур29, и К. Кнорр-Сетина30. Работы первого в

16 См.: Полани М. Личностное знание. М.: Прогресс, 1985.

17 См.: Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2003; Kuhn T. The Essential Tension. Chicago: University of Chicago Press, 1977.

18 См.: Лакатос И. Методология исследовательских программ. М.: АСТ, 2003.

19 См.: Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. М.: АСТ, 2007.

20 См.: Merton R. The Sociology of Science. Theoretical and Empirical Investigations. Chicago: The University of Chicago Press, 1973.

21 См.: Barber. B. Science and the Social Order. Glencole: Free Press, 1952.

22 См.: Cole S. Making Science: Between Nature and Society. Cambridge: Harvard University Press, 1992.

23 См.: Mulkay M. A Sociological Pilgrimage: Studies in the Sociology of Science. Indianopolis: Indiana University Press, 1991.

24 См.: Гилберт Н., Малкей М. Открывая ящик Пандоры. Социологический анализ высказываний ученых. М.: Прогресс, 1987.

25 См.: Shapin S. The Scientific Revolution, Chicago: University of Chicago Press, 1996.

26 См.: Bloor D. Knowledge and Social Imagery. Chicago: University of Chicago Press, 1991.

27 См.: Barnes. B. Interests and the Growth of Knowledge. London: Routledge & Kegan Paul, 1977.

28 См.: MacKenzie D. Statistics in Britain, 1865-1930: The Social Construction of Scientific Knowledge. Edinburgh: Edinburgh University Press, 1981.

29 См.: Латур Б. Наука в действии. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2013.

30 См.: Knorr-Cetina K. The Manufacture of Knowledge: An Essay on the Constructivist and Contextual Nature of Science. New York: Pergamon Press, 1981.

дальнейшем послужили основой для акторно-сетевой теории (М. Каллон31, Дж Ло32, А. Беллигер, Д. Кригер33), сосредоточенной на переплетении содержательно-научных и общественных процессов в рамках технонауки. Параллельно с этим развивалось изучение науки в критическом ключе, ассоциирующемся с культурными исследованиями, в частности, у С. Ароновица34, А. Росса35, С Фуллера36. К 1990-м гг. эти переплетающиеся между собой ветви получили признание в университетском сообществе как комплексное направление «история, философия и социология науки», а затем как «исследования науки и техники» (science and technology studies - STS), часто обозначаемые непереведенной аббревиатурой СТС.

В этот же период в психологии шла работа по созданию собственно науковедческой отрасли - заметными именами здесь стали Г. Фейст37, Д. Симонтон38, Д. Кун39, А. Митрофф40 - однако этому направлению не удалось добиться того же уровня институционализации как СТС. В то же время психология значительно продвинулась в применении своей методологии к анализу культур, главным образом, национальных и организационных. И хотя, как говорилось выше, ей не удалось вытеснить «мягкие» описательные методы культурной антропологии, проблема сочетания психологических и этнографических подходов получила в ней детальную проработку, что и отразилось в создании взаимоперекрывающихся направлений когнитивной антропологии и социокультурной психологии.

31 См.: Callon M. Some Elements of a Sociology of Translation: Domestication of the Scallops and the Fishermen of St. Brieuc Bay // Power, Action and Belief: A New Sociology of Knowledge. Edited by Law J. London: Routledge & Kegan Paul, 1986. P. 196-233.

32 См.: Ло Дж. После метода. Беспорядок и социальная наука. М.: Издательство Института Гайдара, 2015.

33 См.: Belliger A., Krieger D. Interpreting Networks: Hermeneutics, Actor-Network Theory, and New Media. Bielefeld: trascript Publishing, 2014.

34 См.: Aronowitz S. Science as Power. Discourse and Ideology in Modern Society. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1988.

35 См.: Ross A. Strange Weather: Culture, Science and Technology in the Age of Limits. New York: Verso, 1991.

36 См.: Fuller S. Social Epistemology. Second Edition. Bloomington: Indiana University Press, 2002.

37 См.: Feist G. The psychology of science and the origins of the scientific mind. New Haven: Yale University Press, 2006.

38 См.: Simonton D. K. Scientific genius: a psychology of science. New York: Cambridge University Press, 1988.

39 См.: Kuhn D. Science as Argument: Implications for Teaching and Learning Scientific Thinking // Science Education. 1993. Vol. 77. No. 3. P. 319-337.

40 См.: Mitroff I. The subjective side of science. Seaside: Intersystems Publications, 1983.

Однако ни одно из упомянутых направлений не сосредотачивало внимание на феномене культур национальных научных сообществ. Безусловно, проблема национальных особенностей научной деятельности рассматривалась в науковедческой литературе (например, у А. Прасада41 или Б. Шефера и Б. Шлёдера42), но вопрос о национальных научных сообщества как культурах, базирующихся на различных ценностных основаниях, всерьез в англоязычной литературе не ставился.

Ситуация в русскоязычной научной литературе складывалась иначе. Отечественная психология науки в целом не подошла ближе к полноправной институционализации, чем на Западе, но будучи тесно связана с историей науки, исходно, начиная примерно с 1970-х гг., уделяла особое внимание национальным особенностям научной деятельности. Этот интерес только усилился в 1990-е гг. и последующие десятилетия, о чем свидетельствуют публикации лидеров этого направления М. Г. Ярошевского43 и особенно А. В. Юревича44 - собственно, его книги и статьи, в том числе написанные в соавторстве с И. П. Цапенко45, служат непосредственной базой для настоящего исследования.

Список литературы диссертационного исследования доктор наук Коннов Владимир Иванович, 2023 год

источников

Количество 107,73 68,78 34,32 27,01

источников на

одну статью

Количество 10695 77,56% 15118 50,88% 4757 82,50% 4775 78.21%

источников, на

которые ссылаются не более 1 раза

Количество 3 094 22,44% 14595 49,12% 1009 17,50% 1330 21.79%

источников, на

которые ссылаются более 1 раза596

594 Данные взяты из БД SCOPUS, Elibrary.ru, Вопросы психологии (электронная версия журнала). Период 2010-2012 гг.

595 Из совокупности были исключены статьи под рубриками: НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ, КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ, ПАМЯТНЫЕ ДАТЫ, НАШИ ЮБИЛЯРЫ и т.п., т.к. в этих статьях отсутствуют списки литературы или же они совсем малы (от 1 до 3 источников), хотя согласно базе РИНЦ эти работы статьями считаются и учитываются наравне с остальными публикациями.

596 Считаются повторы: т.е. если источник был процитирован в 2 статьях, то учитываются оба случая; разные издания одного и того же материала считались за повтор.

В т.ч. более 10 55 0,40% 1834 6,17% 32 0,55% 25 0.41%

ссылок на

источник

В т.ч. 7-9 ссылок 85 0,62% 1303 4,39% 36 0,62% 40 0.66%

на источник

В т.ч. 5-6 ссылок 213 1,54% 1814 6,11% 72 1,25% 58 0.95%

на источник

В т.ч. 4 ссылки 340 2,47% 1792 6,03% 104 1,80% 140 2.29%

на источник

В т.ч. 3 ссылки 639 4,63% 2742 9,23% 219 3,80% 213 3.49%

на источник

В т.ч. 2 ссылки 1762 12,78% 5110 17,20% 546 9,47% 854 13.99%

на источник

Вероятность 86,51% 66,17% 89,3% 87,26%

уникального

источника597

597 Рассчитывается как частное от количества уникальных источников и общего количества источников.

Первое очевидное различие между отечественными и зарубежными журналами - в среднем количестве источников на статью. Налицо двух-четырехкратный разрыв в пользу зарубежных журналов. Объяснять его можно как более основательным подходом зарубежных авторов к подготовке текстов, так и тем, что западные, преимущественно американские ученые, давно имеющие дело с применением индексов цитирования в принятии решений о назначении на научные должности, распределении финансирования и т.д., гораздо лучше адаптированы к требованиям, с которыми отечественные ученые имели дело сравнительно недолго. В ситуации, когда цитирование является реальным способом карьерного продвижения, очевидно, что оно будет активно использоваться в целях поддержки коллег или же в порядке взаимного оказания услуг. Логично предположить, что это отражается в тенденции к расширению списков литературы.

Другой очевидный момент - отличие показателей тематически ограниченного ХРБР от трех остальных журналов. В частности, в нем заметно больше доля источников с исключительно высокими показателями цитируемости - десять ссылок и более: в ХРБР она составляет 6,17%, в РЯ -0,4%, в ПЖ - 0,55%, и в ВП - 0,41%. И, наоборот, доля источников, процитированных лишь однажды, в ХРБР значительно ниже (49,12%), чем в других журналах (РЯ - 77,56%, ПЖ - 82,5%, ВП - 78,21%). Причины столь заметного различия между ХРБР и РЯ ясны: чем уже специализация журнала, тем меньше разнообразия в выборе источников. С ПЖ и ВП дело обстоит несколько иначе: хотя по показателям цитируемости источников они стоят близко к РЯ, однако по кругу тем фактически оказываются менее широкими, чем последний, и в этом смысле стоят ближе к ЛРБР. Справедливо было бы ожидать, что их показатели цитируемости источников, возможно, и не будут такими же, как в журнале с более жесткими тематическими границами, но и от показателей РЯ будут отличаться.

То, что эти ожидания не оправдываются и отечественные журналы

" 598

демонстрируют высокии уровень уникальности598 источников, можно воспринимать как свидетельство менее жесткоИ социальной организации отечественной психологии, по сравнению с англоязычной. Представители англоязычной психологии, главным образом американцы, работают в более регламентированной среде, где публичные действия ученого, в том числе упоминание той или иной работы в собственной публикации, подчинены устойчивым нормам, действенность которых обеспечивается влиянием профессионального сообщества, обладающего значительными возможностями воздействовать на карьерные перспективы автора. В основе таких возможностей лежат доступные сообществу ресурсы, которые оно распределяет между своими участниками. Авторы, работающие в подобной ситуации, естественно, стремятся расширять списки цитируемых источников, за счет которых оказывается поддержка единомышленникам, «задабриваются» потенциальные рецензенты и редакторы журналов (значение имеет не только, кто автор отобранной для цитирования статьи, но и в каком журнале она опубликована), «вербуются» союзники из числа влиятельных ученых и т. д. При этом цитирование как ресурс распределяется неравномерно: в соответствии с описанным Р. Мертоном эффектом Матфея, признания скорее удостаиваются ученые, уже известные и пользующиеся влиянием, чем малоизвестные, что и служит основанием концентрации цитирований вокруг небольшого числа источников599.

Российские же психологи, привыкшие за период 1990-2000-х гг. работать в условиях дефицита доступных средств, за это же время могли приобрести большую независимость, когда статьи и списки литературы составляются с меньшим учетом возможных последствий и преимущественно под влиянием

598 Под уровнем уникальности понимается отношение количества наименований источников к общему числу упомянутых источников. Например, если общее число использованных источников 10, и из них один источник упомянут дважды, то уровень уникальности будет равен 0,9. Коэффициенты уникальности для каждого из рассматриваемых журналов составили: КУ (PR) = 0,9756; КУ (JPSP) = 0,9823; КУ (ПЖ) = 0,9579; КУ( ВП) = 0,9549.

599 См.: Merton R. The Sociology of Science. Chicago: The University of Chicago Press, 1973.

индивидуальных мотивов - продемонстрировать собственную эрудицию, заявить о своей приверженности определенным взглядам и т.д. Таким образом, причина, по которой отечественные авторы демонстрируют больший разброс в выборе упоминаемых источников, могла заключаться в низком уровне влияния профессионального сообщества, не способного добиваться соблюдения устанавливаемых им норм в силу того, что у него нет возможности обеспечить своих участников всем необходимым для занятия профессиональной деятельностью или, наоборот, лишить нарушителей доступа к ресурсам.

Особый же интерес представляет то, кого именно цитируют зарубежные и отечественные психологи (табл. 2-5).

Название источника Число ссылок

Ratcliff, R. (1978) A theory of memory retrieval Psychological Review, 85. 14

Kahneman, D., Tversky, A. (1979) Prospect theory: An analysis of decision under risk Econometrica, 47. 11

Macmillan, N.A., Creelman, C.D. (2005) Detection theory: A user's guide, , Erlbaum, Mahwah, NJ. 10

Nosofsky, R.M. (1986) Attention, similarity, and the identification-categorization relationship. Journal of Experimental Psychology: General, 115. 10

Ratcliff, R., Rouder, J.N. (1998) Modeling response times for two-choice decisions. Psychological Science, 9. 10

Busemeyer, J.R., Townsend, J.T. (1993) Decision field theory: A dynamic-cognitive approach to decision making in an uncertain environment Psychological Review, 100. 9

Marr, D. (1982) Vision. Freeman, San Francisco, CA. 9

Ratcliff, R., Smith, P. (2004) A comparison of sequential sampling models for two-choice reaction time Psychological Review, 111. 9

Medin, D.L., Schaffer, M.M. (1978) Context theory of classification learning. Psychological Review, 85. 8

Schwarz, G. (1978) Estimating the dimension of a model. Annals of Statistics, 6. 8

Название источника Число ссылок

Baron, R.M., Kenny, D.A. (1986) The moderator-mediator distinction in social psychological research: Conceptual, strategic, and statistical considerationsю Journal of Personality and Social Psychology, 51. 64

Rosenberg, M. (1965) Society and the adolescent self image , Princeton, NJ: Princeton University Press. 46

Watson, D., Clark, L.A., Tellegen, A. (1988) Development and validation of brief measures of positive and negative affect: the PANAS scale. Journal of Personality and Social Psychology, 54. 43

Preacher, K.J., Hayes, A.F. (2008) Asymptotic and resampling strategies for assessing and comparing indirect effects in multiple mediator models. Behavior Research Methods, 40. 39

Baumeister, R.F., Leary, M. (1995) The need to belong: Desire for interpersonal attachments as a fundamental human motivation. Psychological Bulletin, 117. 36

Aiken, L.S., West, S.G. (1991) Multiple regression: Testing and interpreting interactions. Sage, New York, NY 31

Greenwald, A.G., McGhee, D.E., Schwartz, J.K.L. (1998) Measuring individual differences in implicit cognition: The implicit association test. Journal of Personality and Social Psychology, 74. 27

John, O.P., Srivastava, S. (1999) The Big Five trait taxonomy: History, measurement, and theoretical perspectives. Handbook of personality: Theory and research. L. Pervin, A. Lawrence, J.P. Oliver (Eds.) Guilford Press, New York, NY. 27

Preacher, K.J., Hayes, A.F. (2004) SPSS and SAS procedures for estimating indirect effects in simple mediation models. Behavior Research Methods, 36. 27

Aron, A., Aron, E.N., Smollan, D. (1992) Inclusion of other in the self scale and the structure of interpersonal closeness. Journal of Personality and Social Psychology, 63. 25

Название статьи Число ссылок

Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука, 1984. 21

Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М., 1946. 11

Холодная М.А. Когнитивные стили: О природе индивидуального ума. Учебное пособие. М.: ПерСэ, 2002. 8

Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л.С. Собрание сочинений в 6 томах. М.: 1982. Т. 1. 7

Кольцова В.А. История психологии: Проблемы методологии. М.: Институт психологии РАН, 2008. 7

Наследов А.Д. Математические методы психологического исследования. Анализ и интерпретация данных. Учебное пособие. СПб.: Речь, 2004. 7

Холодная М.А. Психология интеллекта: парадоксы исследования. Томск: Изд-во Том. ун-та; Москва: Изд-во "Барс", 1997. 7

Абульханова-Славская К.А. Стратегия жизни. М.: Мысль, 1991. 6

Брушлинский А.В. Психология субъекта. СПб.: Алетейя, 2003. 6

Дружинин В.Н. Психология общих способностей. М.: Лантерна Вита, 1995. 6

Название статьи Число ссылок

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975. 13

Выготский Л.С. Мышление и речь // Л.С. Выготский. Собрание сочинений в 6 т. М.: 1982. Т. 2. 12

Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Мащтет, 1997. 9

Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л.С. Собрание сочинений в 6 томах. М.: 1982. Т. 1. 9

Бурлачук Л.Ф., Морозов С.М. Словарь-справочник по психодиагностике. СПб.: Питер, 2004. 8

Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. СПб.: Питер, 2006. 7

Ярошевский М.Г. История психологии. М.: Мысль, 1976. 7

Иванников В.А. Психологические механизмы волевой регуляции. М.: Питер, 2006. 6

Гальперин П.Я. Введение в психологию. М.: Изд-во МГУ, 1976. 6

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. 6

Из десяти наиболее часто упоминаемых работ в РЯ три посвящены проблемам моделирования ситуаций в психологических экспериментах и семь - теориям когнитивных процессов, которые излагаются в сопровождении подтверждающих их экспериментальных данных или рекомендаций по построению экспериментов. Налицо преобладание источников, касающихся экспериментирования. Восемь из источников - статьи, два - книги.

В 1РБР из десяти работ пять касаются статистических методов, две -тестовых методик и три содержат описания социально-психологических теорий. Здесь, опять же, наблюдается явный уклон в методологию. Семь источников - статьи, два - книги и один - глава в коллективной монографии.

При этом все источники, попавшие в верхнюю десятку в двух журналах, являются узкоспециализированными психологическими исследованиями. Здесь нет ни общетеоретических работ, ни, тем более, учебной литературы. Именно в этом заключается главное отличие от отечественных изданий. В ПЖ на первое место со значительным отрывом попадают «Методологические и теоретические проблемы психологии» Б. Ф. Ломова, а следом за ней идут «Основы общей психологии» С. Л. Рубинштейна. Помимо них в списке еще три общетеоретические работы: «Исторический смысл психологического кризиса» Л. С. Выготского, «Психология субъекта» А. В. Брушлинского и «Психология общих способностей» В. Н. Дружинина, а также две монографии, два учебных пособия и одна работа, посвященная популяризации психологических знаний. Статей в этом списке нет.

В ВП - на первом месте «Деятельность. Сознание. Личность» А. Н. Леонтьева, на втором - «Мышление и речь» Л. С. Выготского. В списке присутствует еще одна работа Выготского - «Исторический смысл психологического кризиса», а также «Основы общей психологии» С. Л. Рубинштейна, «Введение в психологию» П. Я. Гальперина и «Механизмы волевой регуляции» В. А. Иванникова - все это работы по общей психологической теории. Помимо них в списке два учебных пособия, один

справочник и два философских труда зарубежных классиков - В. Франкла и М. Хайдеггера. И, опять же, статьи в списке отсутствуют.

Предельно показательным является отсутствие совпадений в источниках между анголязычными и российскими журналами, а также то, что в последних среди наиболее цитируемых публикаций представлены практически исключительно работы отечественных авторов, кроме упомянутых Франкла и Хайдеггера, которые цитируются в русских переводах. Это можно рассматривать как подтверждение изначального предположения сотрудников НЭБ, что отечественная гуманитарная наука представляет достаточно замкнутую систему, о чем говорилось в заявке на финансирование для создания РИНЦ, представленной в Федеральное агентство по науке и инновациям в 2005 г.: «Существуют целые направления науки, которые развиваются относительно локализованно и в определенной степени замкнуты в рамках страны или региона. Особенно ярко это проявляется в некоторых областях общественных и гуманитарных наук»600. Объяснение подобному положению дел предлагают А. В. Юревич и И. П. Цапенко: «Одна из главных функций социогуманитарной науки - сделать человечество и общество лучше, причем не столько все человечество, сколько общество в той стране, в которой та или иная национальная наука развивается. В результате отечественная социогуманитарная наука в основном изучает те проблемы, которые характерны для современного российского общества»601.

Более того, в обсуждении показателей РИНЦ также отмечалось, что для российских гуманитариев характерна школьная организация. В частности, на открытом семинаре, организаторами которого выступили интернет-издание «Полит.ру» и Институт национальной модели экономики, было отмечено: «Тексты, относящиеся к гуманитарным и социальным наукам, в большей мере

600 Разработка системы статистического анализа российской науки на основе данных российского индекса цитирования. URL: http;//elibrary.ru/projects/citation/proposal.doc/ Дата обращения: 02.11.2013

601 Юревич А.В., Цапенко И.П. Эффективность отечественной социогуманитарной науки: наукометрический подход // Управление большими системами. Специальный выпуск 44: «Наукометрия и экспертиза в управлении наукой». М.: ИПУ РАН, 2013. С. 408 - 420. С. 411

цитируются именно в России, так что для них использование международных индексов мало что добавит. Другое дело, что здесь (и это также отличает их от более высокоразвитых в нашей стране наук) столь существенное значение имеют научные школы, что цитирование происходит преимущественно именно внутри данной школы, а "перекрестного" цитирования очень мало»602.

Исследуя научные школы, М. Г. Ярошевский отмечал, что «термин "школа" многозначен, и выделить его инвариантное содержание нелегко». При этом он все же предлагал собственное определение: «Научное направление, возникшее в определенной стране и отличающееся по своим подходам к проблемам, концепциям и методам от курса, которому следуют люди науки в других странах»603. Современные российские науковеды И. Г. Дежина и С. В. Егерев, замечают, что научные школы являются организационной структурой, характерной именно для российской науки и уточняют, что «школы -инструмент мобилизации коллектива, отличие школы от "не-школы" проявляется в моменты внешней опасности»604.

Если следовать этой логике, то затяжной кризис российской науки должен был усилить тенденцию к школьной организации, и именно этим может объясняться выбор источников для цитирования в российских психологических журналах. Особенно показательными являются первые места: в ПЖ, издаваемом Институтом психологии РАН, верхнюю строчку занимает основатель института Б. Ф. Ломов, а в ВП, имеющем тесные связи с психологическим факультетом МГУ им. М. В. Ломоносова, - первый декан факультета А. Н. Леонтьев.

Другой момент, требующий объяснения, - сильный уклон в сторону фундаментальных теоретических работ. В этом случае в качестве возможной причины можно указать на начавший действовать с 2007 г. порядок

602 Индексы раздора. URL: http://www.polit.ru/article/2008/11/07/seminar/ Дата обращения: 20.07.2022

603 Ярошевский М.Г. Школы в науке // Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В., Ярошевский М.Г. Психология науки. М.: Флинта, 1998. С. 105 -118. С. 110

604 Дежина И.Г., Егерев С.В. Ведущий научные школы - российский феномен? URL: http://kapital-rus.ru/articles/article/992 Дата обращения: 20.07.2022

присвоения степени кандидата наук. Необходимость опубликовать перед защитой диссертации статью в одном из изданий, включенных в перечень ВАК, естественно, усилила стремление начинающих исследователей печататься в психологических журналах. Для аспиранта же как младшего участника профессионального сообщества вполне естественным является подкрепление своей научной позиции с помощью опоры на признанные авторитеты. Предпочтение теоретических работ может быть также связано и с общим уклоном в теорию, отмеченным американскими специалистами в советской фундаментальной науке как упоминавшееся уже «правило меловой доски»: чем меньше в дисциплине расходов, помимо необходимых для письма доски и мела, тем выше ее уровень развития605.

В заключение можно отметить, что приведенное сравнение, хотя и затрагивает лишь отдельные психологические журналы и рассматривает их исключительно с точки зрения тенденций цитирования, все же может служить указанием на то, что нормы, связанные с опубликованием своих работ, у психологов в англоязычном мире и в России имеют принципиальные различия. Существование столь заметно различных тенденций ставит под вопрос возможность объективного сопоставления зарубежной и отечественной психологии на основе количественных показателей. Ясно, что российские психологи принимают иные правила игры, которые связаны с особенностями культуры российской науки. Поэтому попытки догнать зарубежную психологию, ориентируясь на количественные показатели, уже несколько десятков лет используемые в англоязычном мире, могут быть успешны только при условии перелома в культуре психологического сообщества. Такой перелом неизбежно влечет за собой потери в уникальности и автономии, его же целью может быть только перспектива в будущем сравняться с зарубежными исследователями, играя по их предположительно более продуктивным правилам. Нельзя сказать, что последний сценарий

605 Balzer H. Soviet science on the edge of reform. Boulder: Westview Press, 1989. P. 15

совсем уж невероятен - по крайней мере, у нас есть исторический пример достижений русской психофизиологической школы конца XIX - начала ХХ вв., основатели которой учились у немецких специалистов, а в дальнейшем смогли продвинуться дальше своих учителей, - но движение по этому пути вряд ли возможно с помощью перевода оценки психологии на новый набор количественных показателей без учета того, что именно они отражают в контексте культуры российского научного сообщества.

4. Выводы

1. Положение гуманитарных дисциплин в Советском Союзе 1960-1970-х гг. и в особенности ситуация в психологии предопределяли острую заинтересованность дисциплин данного круга в том, чтобы утвердить свой научный статус и добиться признания достоверности получаемых ими данных. В сравнении с социологией, психологию отличал относительно высокий уровень признания как внутри научного сообщества, так и со стороны государственной бюрократии.

2. Подход к советской психологии периода 1960-80-х гг. с позиций анализа национальной научно-исследовательской культуры позволяет рассматривать попытку обновления советской психологии, главным центром которой выступил начавший работать в 1972 г. под руководством Б. Ф. Ломова ИП АН СССР, как попытку внедрить в культуру советской психологии новые практики. Между данными практиками и паттернами культуры советского научного сообщества возникло напряжение. Ориентация на американские образцы прикладной работы, которые предполагали гибкость и готовность подстраиваться под нужды заказчика плохо сочетались с паттерном «наука -самоотверженное служение», предполагающего в качестве основного образа ученого-энтузиаста, готового полностью посвятить свою жизнь служению обществу. В контексте паттерна «наука - дело государственное» за психологией закреплялось участие в двух направлениях государственной

политики - образовании и идеологии. Стремление же Ломова устанавливать горизонтальные связи с производственными структурами с целью обеспечить заказы, выходящие за пределы решения традиционных для психологии задач, нарушало логику вертикально организованного научного комплекса и, соответственно, вызывало противодействие части психологического сообщества. Модель Ломова также имели расхождения с паттерном «фундаментальная наука - задел для технологий будущего». Ломов был склонен интерпретировать выполнение заказных прикладных работ как способ обеспечить средствами фундаментальные работы, которые бы отражали собственные интересы исследователей - интерпретация, которая имела реальные последствия для организации работ в ИПАН. Такое понимание соотношения фундаментальных и прикладных исследований является типичным для англо-американской науки, и расходится с представлением, согласно которому вся наука в конечном счете подчиняется практическим задачам.

3. Анализ ситуации, в которой появилась серия теоретических статей Б. Ф. Ломова, выходивших в научных и политических журналах, показывает, что в них отразилось несколько ролей, которые ему приходилось исполнять в этот период: одного из главных представителей сообщества советских психологов, руководителя центрального психологического института и главы научной школы. В статьях нашли выражение интересы, связанные с каждой из этих ролей.

4. В пределах дискурса психологической теории главными целями, преследуемыми Ломовым в качестве директора координирующего психологию академического института, были: продвижение концептуальной модели, позволявшей оформить единство психологии при сохранении специфики ее отдельных направлений; утверждение научного статуса психологии с опорой на теорию систем; демонстрация практического значения психологических исследований. Центральная задача заключалась в утверждении модели, которая позволила бы ИПАН осуществлять

предписанную ему учредительными документами координацию психологических исследований, ведущихся в других научных организациях. В качестве такой модели предлагалась системная психология. Ее условным конкурентом выступала модель, сформированная в теории деятельности, также претендовавшая на роль концептуальной рамки.

5. Содержание данных моделей раскрывается в дискуссии А. Н. Леонтьева и Б. Ф. Ломова, центральным вопросами которой были: проблема соотношения биологического и социального в психологии, понимание категории «отражение», природа психического. Причиной данной дискуссии, помимо собственно теоретических разногласий, послужил конфликт интересов различных групп в советской психологии, которые представляли Леонтьев и Ломов. Разбор исторических обстоятельств показывает, что Леонтьев представлял университетскую психологию, ориентированную на высокий уровень теоретической оригинальности, сокращение заимствований идей зарубежных психологов, компактные эксперименты и преобладание преподавательской работы. Ломов же выступал от лица академической психологии, ориентированной на масштабные эксперименты, прикладные работы, и активное использование зарубежных подходов и методик. Конкуренция теории деятельности и системного подхода может рассматриваться как столкновение двух групп представлений советской психологии, каждая из которых была связана с определенной эпохой: в случае теории деятельности, с периодом 1920-30-х гг., характеризовавшимся дефицитом ресурсов, акцентом на преподавании и предельным вниманием к теоретическим формулировкам, связанным с жестким идеологическим контролем, в случае с системным подходом - с эпохой «большой науки», для которой было характерно выделение психологических исследований как особой профессии, не обязательно связанной с преподаванием, и расширение взаимодействия с заказчиками исследований, заинтересованными преимущественно в четкости методик и полученных с их помощью результатов.

6. Развитие теоретического дискурса в публикациях Б. Ф. Ломова 1980-х гг. было направлено на утверждение системного подхода как концепции, которая способна объединить знания, получаемые в различных отраслях психологии и смежных с ней науках, в то время как теории деятельности отводилось место одной из значимых общепсихологических теорий, нуждающейся в дальнейшей проверке. Эту направленность можно охарактеризовать как попытку поглощения модели, лежащей в основе деятельностной психологии, со стороны системного подхода.

7. Сравнение тенденций цитирования в отечественных и англоязычных психологических журналах демонстрирует относительно низкий средний показатель источников на одну статью, а также относительно большую долю уникальных источников, в отечественных журналах. Этот вывод сделан с учетом тематической ориентации ВП и ПЖ, которая оказывается шире, чем в специализирующемся на социальной и личностной психологии JPSP, и ^же чем в общепсихологическом PR. Анализ же списков наиболее часто цитируемых источников с точки зрения их типа и характера, в свою очередь, позволяет сделать вывод о различии практик цитирования между англоязычными и российскими психологами: первые преимущественно цитируют статьи, посвященные вопросам методологии и содержащие экспериментальные результаты, последние - теоретические работы отечественных классиков. Особенности российских журналов можно объяснять рядом причин: высокой долей аспирантских статей, уклоном отечественной психологии в теорию, «школьной организацией» российской науки.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ606

В завершение диссертации стоит вернуться к вопросу сочетания национальных и глобальной научной культуры, которые одновременно соединяются и сталкиваются в пределах одних и тех же групп ученых, которые перемещаются между этими полями. Чаще всего эти перемещения проходят незаметно. К примеру, ученый участвующий в международной конференции у себя на родине, может и не заметить, как, очутившись ненадолго в подчеркнуто международной культуре, где все общение идет на английском языке, обсуждаются профессиональные понятные всем участникам проблемы, а в неформальных разговорах часто возникает противопоставление «нас» -ученых - «им» - бюрократиям, корпорациям или общественности, которые, как известно, никогда не могут по достоинству оценить науку, он после окончания мероприятия возвращается в национальную языковую среду и вновь погружается в повседневные проблемы, специфика которых понятна только людям, принадлежащим к той же национальной культуре. Однако если представить себе ситуацию, когда иностранный гость, приехавший на конференцию, сразу же после нее выходит работать в той же научной организации, которая провела эту конференцию, перемещение между глобальной и национальной культурой будет гораздо более ощутимым: из привычной и комфортной среды международного круга своих коллег, такой специалист попадет в во многом непонятный и по определению чуждый культурный мир.

Более того, нужно заметить, что даже сам выход в это поле глобальной научной культуры, доступен далеко не всем ученым. В этой связи также стоит отметить, что за последние два десятилетия в гуманитарных науках произошел принципиальный сдвиг в оценке процесса глобализации: если раньше определенно преобладали оптимистичные оценки, то сейчас все более

606 См.: Балышев А.В., Коннов В.И. Глобальная наука и национальные научные культуры // Международные процессы. 2016. № 3. С. 96-111.

заметны скепсис и критика. При этом мало кто ставит под сомнение то, что мир действительно стал более взаимосвязанным и «тесным», однако количество специалистов, склонных делать акцент только на положительной стороне этого процесса, игнорируя порождаемые им проблемы, заметно сократилось. Этот перелом затронул в том числе и круг исследователей, занимающихся вопросами научной деятельности и организации научного сообщества.

Примерами такого критического взгляда могут служить теории «академического капитализма»607 и «транснационального капиталистического класса»608, которые акцентируют противоречия, возникающие в национальных научных сообществах в связи с оформлением глобального научного поля. В качестве основной причины, порождающей конфликт, в них выделяется расхождение интересов внутри сообщества ученых, часть которых ориентирована на расширение своих возможностей за счет поддержки национального государства, в то время как другая часть рассматривает в качестве приоритета участие в глобальной науке, которое в большей степени зависит не от взаимодействия с государством, а от связей с организациями, обеспечивающими существование этого поля - университетами «мирового уровня», транснациональными корпорациями и в последние годы -наднациональными организациями, финансирующими научные исследования, - главным примером в данном случае выступает Европейский исследовательский совет (ЕИС).

Эта ситуация порождает столкновения между фракциями научного сообщества, представляющими расходящиеся интересы. Наиболее острыми оказываются такие проблемы, как участие в массиве публикаций на английском языке ученых из неанглоязычных стран; вопрос создания университетов мирового уровня в странах с сильными научными традициями,

607 См.: Academic Capitalism in the Age of Globalization. Edited by Cantwell B. Kauppinen I. Baltimore: John Hopkins University Press, 2014.

608 См: Sklair L. The Transnational Capitalist Class. New York: Wiley-Blackwell, 2000; Sklair L. Second Thoughts on Capitalism and the State. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2022.

отличающимися от американских, которые доминируют в глобальном научном поле; столкновение на национальном поле между фракциями ученых, связанных, с одной стороны, с реальными сектором национальной экономики, другой - с сетью транснациональных организаций, представляющих главным образом сектор услуг и некоммерческий сектор.

Как и в политической или экономической сфере, глобализация в науке ассоциируется с набором «образцов», которые предположительно должны были стать общими для всех стран. И если в политике в качестве такового принималось либеральное демократическое устройство609, а в экономике -рыночная организация, выраженная в принципах «Вашингтонского консенсуса»610, то в организации науки центральное место занимал «предпринимательский университет»611. Так же, как политические и экономические образцы, он подразумевал, скорее, набор ориентиров, а не готовую к применению модель, и главным среди них была готовность участвовать в коммерческой деятельности.

Выход на первый план именно этой черты был, в принципе, закономерным. Во-первых, рыночная идеология, которая служила основой мировоззрения сторонников глобализации, утверждала конкуренцию как лучший способ добиться эффективности любого общественного института. Статус некоммерческих организаций, которым обладают университеты, воспринимался в рамках этой идеологии не как защита от давления практических приоритетов, затрудняющих развитие чистой интеллектуальной деятельности, а как уловка, позволяющая избегать напряжения, которое сопутствует участию в реальной экономической жизни, и при этом сохранять традиционные привилегии. Во-вторых, правительства все больше тяготились необходимостью в полном объеме финансировать колоссально разросшийся за послевоенные десятилетия вузовский сектор. Ситуация, в которой на

609 См.: Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2015.

610 См.: Williamson J. What Washington Means by Policy Reform? // Latin American Readjustment: How Much Has Happened. Edited by Williamson J. Washington D.C.: Institute for International Economics, 1990. P. 7-20.

611 См.: Кларк Б. Создание предпринимательских университетов. М.: Высшая школа экономики, 2011.

высшее образование претендовало от трети до половины всех выпускников средней школы, явно превышала потребность государства в научно-технических кадрах, которая служила главным мотивом субсидирования вузов в 1940-70-е гг. В-третьих, напряжение вызывало и постоянное расширение спектра научных исследований, которое воспринималось как жизненно важная необходимость в условиях холодной войны, однако перестало казаться таковой в период после завершения этого противостояния612.

Провозглашение курса на расширение самостоятельности университетов, что, по сути, означало сокращение государственного участия в их финансировании, явилось, в определенном смысле, обратной реакцией на исторически аномальное расширение поддержки университетов во второй половине ХХ в. Главной причиной такого расширения послужили, в основном военные изобретения, которые резко усилили статус научного сообщества в политической жизни, - атомная бомба, ракетные технологии, радар и др.

Как результат на несколько десятилетий в мировоззрении политиков закрепилось убеждение, что исследования в области физики и других естественных наук создают принципиально новые технологические возможности, контролировать которые не просто выгодно, а жизненно необходимо - в противном случае исключительный контроль над ними достанется противнику. В США эти взгляды серьезно укрепились после запуска советского спутника, поставившего американцев перед фактом, что у них есть равный, а то и превосходящий их научно-технический соперник613.

Однако науке не удалось удержать темп поставки изобретений, который наблюдался в 1940-50-е гг. В итоге к 1970-м гг. со стороны политиков стало заметно охлаждение, в первую очередь, к фундаментальным исследованиям, сосредоточенным в университетах. Конечно же, речь не шла о прекращении

612 Cm.: Cohen A., Kisker C. The Shaping of American Higher Education. San Francisco: Jossey-Bass, 2009; A History of the University in Europe: Volume 4, Universities since 1945. Edited by Ruegg W. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.

613 Cm.: Neal H., Smith T., McCormick J. Beyond Sputnik: U.S. Science Policy in the 21st Century. Michigan: University of Michigan Press, 2008.

поддержки, однако со стороны государства начали раздаваться открытые напоминания, что от ученых ждут отдачи на затраченные средства. В США в духе консервативно-рыночной идеологии, взявший верх с избранием Рейгана, это означало необходимость продемонстрировать, что полученные открытия и изобретения могут находить спрос на рынке, иначе говоря, могут быть коммерциализированы614. Одним из важнейших шагов в этом направлении стал закон Бея-Доула 1980 г., разрешивший университетам присваивать научные результаты, полученные за счет средств федерального бюджета. Данная мера была принята при активном лоббировании со стороны университетских администраций, прямо заинтересованных в возможностях реализовать доступную им интеллектуальную собственность615.

Этот закон, послуживший образцом для аналогичных законодательных актов по всему миру616, стал причиной быстрого укрепления связей университетов с корпорациями. Практически все науковеды сходятся во мнении, что принятие закона существенно переменило ситуацию в университетах. Однако если, например, авторы теории «тройной спирали» склонны оценивать эту перемену как расширившую возможности университетов617, то сторонники концепции «академического капитализма» более критичны в своих оценках, указывая, в частности, на то, что довольно быстро выяснилось, что реализовать на рынке можно лишь малую часть университетских изобретений, в основном же они не представляют коммерческого интереса618. В то же время отдельные изобретения действительно позволили университетам выручить миллионные прибыли, заметная часть которых перераспределялась в пользу самих изобретателей. Еще выгодней для профессоров, сумевших запатентовать коммерчески

614 См.: Mann A. For Better or For Worse: The Marriage of Science and Government in the United States. New York: Columbia University Press, 2001.

615 См.: Neal H., Smith T., McCormick J. Beyond Sputnik: U.S. Science Policy in the 21st Century. Michigan: University of Michigan Press, 2008.

616 См.: Siepmann T. The Global Exportation of the U.S. Bayh-Dole Act // University of Dayton Law Review. 2004. Issue 2. P. 209-243.

617 См.: Etzkowitz H., Zhou C. The Triple Helix: University-Industry-Government Innovation and Entrepreneurship. New York: Routledge, 2018.

618 См.: Mirowski P. Science-Mart: Privatizing American Science. Cambridge: Harvard University Press, 2011.

востребованные изобретения, стало прямое участие в акционерном капитале компаний, создаваемых для реализации полученной ими интеллектуальной собственности. В результате в американских университетах сложилась немногочисленная, но обладающая влиянием группа профессоров-миллионеров. Именно она составила основу нового «капиталистического» класса в университетах, появление которого рассматривается как признак перехода университетов к новой - капиталистической - «формации».

В этот класс входят главным образом специалисты по научным направлениям, связанным с высокотехнологичным производством, прежде всего с информационно-коммуникационным сектором и с биотехнологиями, но также и с транспортом, энергетикой и некоторыми другими отраслями. Со стороны же гуманитарных наук к ним примыкают все специалисты, участвующие в формировании идеологии этого класса, которая складывается из работ из различных гуманитарных специальностей, объединенных под общей рамкой «экономики знаний».

Характерной чертой этого класса является его связь именно с корпорациями, причем прежде всего транснациональными. Вызвано это тем, что речь идет об университетах, с которыми ассоциируется, в первую очередь, фундаментальная, а не прикладная наука. Представление об особом фундаментальном секторе исследований сложилось в послевоенные годы и во многом было связано с необходимостью выделить блок исследований, напрямую не связанный с вопросами безопасности. Как отмечает историк науки Дж. Криге, для американцев такой подход был, среди прочего, еще и методом «разделения труда», когда собственно военные разработки должны были осуществляться под жестким контролем правительства США, в то время как к участию в фундаментальных исследованиях можно было привлечь европейских союзников. Образцом в данном случае служил Манхэттенский проект, в ходе которого американцы сумели в сжатые сроки создать

сложнейшую технологию, притом что основой для нее послужили открытия

" 619

европейских ученых619.

Таким образом, фундаментальная наука фактически с момента своего официального признания развивалась как международная. В качестве же базы для ее развития в послевоенных США были сознательно выбраны университеты, находящиеся за пределами сферы прямого правительственного контроля620. В то же время, прикладные исследования, нацеленные на получение практически применимых технологий, были сосредоточены в частных и правительственных исследовательских центрах, как правило, взаимодействующих с университетами, но при этом в полной мере подверженных ограничениям, связанным с секретностью и служебной дисциплиной, что зачастую исключало международное сотрудничество. Эта часть науки изначально оказалась тесно связана с корпорациями, либо прямо работающими на национальные стратегические интересы, либо конкурирующими с зарубежными компаниями за рынки сбыта для своей продукции.

Такое разделение, выглядевшее оправданным в 1940-60-е гг., стало казаться все более искусственным, начиная с 1970-х гг. Разрастание высокотехнологичного гражданского производства и усложнение структуры научных исследований сделало практически невозможным четкое разграничение фундаментальной и прикладной науки - для университетов в этом плане главным стало то, что в их исследованиях, не связанных с производственными задачами, стали появляться востребованные в производстве результаты. Однако, в большинстве случаев реализовать сложные технологические усовершенствования, предлагаемые университетами, могли только крупнейшие корпорации, выстраивающие многоступенчатые производственные цепочки. Значительная часть

619 См.: Krige J. American Hegemony and the Postwar Reconstruction of Science in Europe. Cambridge: M.I.T. Press, 2006.

620 См.: Bush V. Science, the Endless Frontier. A Report to the President on a Program for Postwar Scientific Research, July 1945. Washington D.C.: National Science Foundation, 1960.

корпораций, способных на такие предприятия, уже имела транснациональный характер, и учитывая, что для университетских профессоров изначально была привычной работа в международном поле, ТНК были для них естественным партнером621.

Однако, как уже говорилось, полноценно участвовать в этом сотрудничестве могла лишь небольшая часть университетских сотрудников. Более широким феноменом, предопределившим коммерциализацию университетов, стал перевод на рыночную основу высшего образования. К этому подталкивали, с одной стороны, стремительный рост спроса на вузовские дипломы, а с другой - нацеленность правительств, увлеченных неоконсервативной идеологией, на распространение рыночных механизмов, в том числе и некоммерческом секторе. Сочетание этих тенденций привело, в частности, к переходу от финансирования учебных мест в вузах к кредитованию студентов, которые в результате получили большую гибкость в выборе вуза, а как класс - большее влияние на распределение средств между вузами622.

Одновременно, с этим оказалось связано значительное падение ценности высшего образования как социального капитала. Главная причина очевидна: когда вузовский диплом получают до половины школьных выпускников, он не может цениться так же, как ценился, когда был доступен лишь немногим. Однако массовость высшего образования повлекла за собой еще и подрыв доверия к университету. В ситуации, когда вузы начинают конкурировать между собой за студентов, авторитет и самого вуза, и его преподавателей падает. Учитывая же, что все высшее образование построено на праве преподавателей оценивать студентов, которые, со своей стороны, практически лишены возможности оспаривать вынесенные оценки и предположительно должны принимать их как не подлежащие пересмотру суждения, дефицит

621 Cm.: Chaminade C. Bengt-Ake L., Haneef S. Advanced Introduction to National Innovation Systems. Cheltenham: Edward Elgar, 2018.

622 Cm.: Cohen A., Kisker C. The Shaping of American Higher Education. San Francisco: Jossey-Bass, 2009.

преподавательского авторитета заметно осложнил традиционный для вузов процесс обучения. Более того, значительная часть ценности высшего образования зависит от его способности функционировать в качестве системы интеллектуального отбора: высокий конкурс при поступлении и отсев в ходе учебы гарантируют, по крайней мере, что выпускник обладает незаурядными способностями и мотивацией. Когда же из-за бюджетных соображений вуз вынужден принимать всех желающих и не может отчислять неуспевающих, его дипломы теряют в цене.

В относительном выигрыше оказываются лишь немногие ведущие университеты. Рост свободы абитуриентов в выборе места учебы с одновременным увеличением их числа дает этим университетам возможность расширяться, сохраняя строгий конкурсный отбор и авторитет своего профессорско-преподавательского состава. Учитывая же, что в новых условиях факт востребованности у абитуриентов позволяет университетам влиять на перераспределение государственного субсидирования в свою пользу, это приводит к ситуации, в которой ведущие вузы получают дополнительные средства к росту, в то время как позиции учебных заведений второго ряда еще сильнее ухудшаются.

Если же смотреть на ситуацию с точки зрения международного развития, то нельзя не заметить, что значительная часть новых возможностей выпала на долю университетов англоязычных стран: преподавание на основном языке межнационального общения автоматически открывало им доступ на глобальный рынок высшего образования. Это позволило выйти на первый план вузам ряда стран, не имеющих сильных университетских традиций, в частности Новой Зеландии и Сингапура, и одновременно стало препятствием, к примеру, для Франции и Италии, которым принадлежат старейшие университеты Европы623.

623 Cm.: Shin J.C., Kehm B. The World-Class University in Different Systems and Contexts // Institutionalization of World-Class Universities in Global Competition. Edited by Shin J., Kehm B. London: Springer, 2013. P. 1-13.

Таким образом, развитие академического капитализма довольно отчетливо разделяет научное сообщество на выигравших и проигравших. С точки зрения научных исследований в первую группу попадают специалисты по направлениям, в которых научный результат находится близко к области технологий и легко фиксируется в качестве интеллектуальной собственности. При этом речь идет об ученых, которые работают в секторе фундаментальной науки, расположенном преимущественно в университетах, а не в прикладных исследовательских институтах, связанных обязательствами перед своими учредителями - государством или корпорациями. Наиболее четко соответствующий этому критерию пример - специалисты по информатике и вычислительным технологиям, хотя, конечно, речь идет не только о них. В свою очередь, с точки зрения преподавания академический капитализм оказался выгоден англоязычным вузам, а также факультетам, работающим по востребованным и в высокой степени интернационализированным специальностям - в этом смысле, например, деловое администрирование выигрывает больше, чем юриспруденция и медицина - традиционно престижные специальности, но имеющие жесткие привязки к национальным системам лицензирования.

Соответственно, складывается и группа, которой академический капитализм явно невыгоден. Это касается ученых, работающих над исследованиями, не способными приносить прибыль; вузов, не готовых переходить на английский язык (причем проигрыш от новой ситуации ощущается тем острее, чем сильнее научная традиция страны, в которой они расположены); а также преподавателей специальностей, не связанных с новой глобальной экономикой.

Первая группа значительной уступает второй по численности, однако пользуется активной поддержкой университетских администраций, правительств и крупных корпораций. Более того, ее можно охарактеризовать как «информационную фракцию транснационального капиталистического

класса»624. Основой для такой характеристики служит теория глобального капитализма В. Робинзона, который определяет транснациональный капиталистический класс как группу, контролирующую транснациональный экономический капитал и выделяет в ней три фракции - промышленную, коммерческую и финансовую625. Основанием для того, чтобы добавить к ним «информационную» служит тот факт, что три фракции Робинзона не охватывают круг участников глобальной «экономики знаний» -«экономических акторов, для которых производство и продажа знание-емких товаров и/или интеллектуальной собственности, и/или транснационализация различных видов исследований и разработок являются ключевыми областями предпринимательской деятельности»626.

К данной группе относятся в том числе и участвующие в этих процессах университетские ученые. Их производственной базой выступает интеллектуальная собственность, которая служит основой для установления связей с главными игроками глобального капитализма - транснациональными корпорациями, заинтересованными в контроле над этой базой: «С одной стороны, исключительные права обеспечивают временные ограниченные монополии (подразумевающие монопольную прибыль), а, с другой стороны, работа преподавательского состава все чаще рассматривается как экономный способ аккумулировать интеллектуальную собственность. Так что нет ничего удивительного в том, что ТНК стремятся сотрудничать с университетами, у которых, в свою очередь, есть собственные причины для развития отношений с ТНК»627.

Ключевой чертой этой картины является то, что транснациональный капиталистический класс - это не объединение национальных капиталистических классов, а группа, контролирующая особый вид капитала

624 Cm.: Kauppinen I. Academic capitalism and the informational fraction of the transnational capitalist class // Globalisation, Society and Education. 2013. No. 1. P. 1-22.

625 Cm.: Robinson W. A Theory of Global Capitalism. Baltimore: The John Hopkins University Press, 2004.

626 Kauppinen I. Academic capitalism and the informational fraction of the transnational capitalist class // Globalisation, Society and Education. 2013. No. 1. P. 14.

627 Ibid. P. 6.

и имеющая собственные специфические интересы, которые способны приводить к конфликтам с национальным капиталом. Экономическая база этого класса расположена в условном транснациональном пространстве - в глобальном торговом поле, регулируемом международными соглашениями, в международных финансовых центрах, аккумулирующих капитал со всего мира, в офшорной экономике, лежащей за пределами прямого контроля национальных государств. В свою очередь, значительному усилению «информационной фракции» послужило включенное в перечень основных документов ВТО Соглашение по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности 1994 г., которое значительно расширило возможности защиты исключительных прав на глобальном уровне.

Транснациональный и национальный капиталистические классы не являются четко разграниченными общностями, однако и тот, и другой имеют свое ядро, которое в наиболее чистом виде выражает специфические интересы всей группы. Для национальных классов таковыми выступают корпорации, наиболее тесно связанные с государствами и зависящие от политических мер по защите и поддержке национальных компаний. К ним относятся производители сельскохозяйственной продукции, ресурсодобывающие компании, производители вооружений и некоторые другие. Речь не идет о строгой секторальной классификации, однако эти отрасли представляют собой наиболее естественную среду сосредоточения интересов национального капитала. Безусловно, представленные в них корпорации могут действовать также и в глобальном поле, однако их характерной чертой является сильная зависимость от государственной поддержки, которая может выражаться в благоприятном регулировании, принятии протекционистких мер, лоббировании на зарубежных рынках и др. В противоположность им ядро транснационального класса воспринимает государства не столько в качестве поддерживающих структур, а главным образом как источник ограничительных мер, и, соответственно, заинтересовано в сокращении государственного влияния, при этом допуская, что часть полномочий может

отойти наднациональным инстанциям. Как отмечает И. Кауппинен, в этом контексте имеет смысл рассматривать государства как «поле борьбы между транснационально и национально ориентированными капиталистическими классами, каждый из которых пытается оказать на государство влияние с целью продвижения собственных интересов»628.

Характерно, что такое столкновение интересов можно увидеть и в пределах государственного аппарата - и среди политиков, и среди государственных служащих. Внутри политического класса этот раздел заметен по делению на национально-ориентированные партии, выступающие, как правило, за автономную экономическую политику, вплоть до изоляционизма, и, соответственно, за усиление национальной промышленности, и условно, прогрессистские, делающие акцент на участие в глобальной конкуренции и расширение международных трансакций. Опять же, это деление не повторяет традиционную классификацию политических партий на «правые» и «левые», тем более если речь идет о двухпартийных системах, предполагающих крупные политические объединения, которые неизбежно тяготеют к центризму. К тому же современные политики редко дают пример постоянства в своих убеждениях. Но если, например, судить по риторике, характерной для кандидатов на президентских выборах 2016 г. и 2020 гг. в США, то позиции «изоляционизма» и «глобализма» противопоставляются в ней со всей отчетливостью.

Противоречия присутствуют также и внутри государственных аппаратов. Если исходить из теории организации629, то определяющий интерес любого бюрократического сообщества заключается в расширении своей сферы регулирования. Соответственно, близость к интересам национального капиталистического класса свойственна, скорее, ведомствам, занятым вопросами безопасности и производственного сектора, а финансовые

628 Ibid. P. 7.

629 Cm.: Pfeffer J., Salancik G. The External Control of Organizations: A Resource Dependence Perspective. Stanford: Stanford University Press, 2003.

учреждения, регулирующие отрасли экономики, связанные с международным оборотом средств, скорее будут демонстрировать совпадения с транснациональным классом. Если же говорить о министерствах, ответственных за образование и науку, то в европейских странах они на протяжении последних десятилетий демонстрировали настойчивость в расширении открытости национальных рынков образовательных услуг и в подталкивании исследовательских организаций, в первую очередь университетов, к участию в международной научной конкуренции.

Характерно, что в странах европейского континента эта политика часто встречала сопротивление со стороны значительной части ученых. По сути, это можно рассматривать как отражение свойственного этой группе внутреннего напряжения. С «национальной» стороны здесь располагаются исследовательские центры, финансируемые государством или тесно связанными с ним корпорациями, а также университеты, критически зависящие от государственного бюджета, занятые подготовкой кадров на национальном языке и не имеющие перспектив выхода в глобальное поле ни через связи с ТНК, ни через участие в международном рынке высшего образования. С «транснациональной» - сосредоточены университеты «мирового уровня», в той или иной степени работающие на английском языке, способные привлекать зарубежных студентов и активно взаимодействующие с корпоративным сектором в области проведения научных исследований. Важно еще раз подчеркнуть, что речь идет о зонах сосредоточения двух классов, а не о четкой границе между ними. Крупные университеты могут включать в себя подразделения и группы, ориентированные на прямо противоположные интересы. Более того, граница, разделяющая классы, в конечном счете, проходит между людьми, принимающими ту или иную идеологию - глобализации, всемирного рынка и беспрепятственного движения лиц, товаров и идей, в случае с транснациональным классом, и приоритета военных, экономических и иных интересов данной страны - в

случае с национальным. Естественно, что приверженцы разных идеологий могут находиться не только в одном вузе, но и на одной кафедре.

Территорией, на которой борьба двух идеологий особенно заметна, является Европейский Союз. Связано это прежде всего с тем, что Европа является родиной современной науки и именно здесь находятся неанглоязычные страны, входящие в мировое «научное ядро». Языковые различия выступают базовым, хотя и далеко не единственным аспектом особых национальных научных культур таких стран как Франция, Италия или Германия. На их примере хорошо видно, что гегемония английского языка создает сложности не только для ученых, находящихся в странах, которые можно отнести к периферии мировой науки, но и для тех, кто расположен в пределах высокоразвитых научных культур, которые, однако, сложились на иной языковой основе. Эти проблемы не сводятся к дополнительной работе, которую вынуждены проделывать авторы, не владеющие английским языком как родным, чтобы публиковать статьи в ведущих мировых журналах, подавляющее большинство которых издается на английском. Учитывая, что определяющее влияние на соотношение позиций в «поле науки»630 играют именно публикации, выходящие в международных журналах, гегемония англоязычных изданий помещает публикующихся в них авторов в центр этого поля, в то время как не публикующиеся оказываются вытесненными на периферию. Такое расположение прямо влияет на перспективы распространения результатов, предложенных тем или иным автором: главное направление этого распространения - из англоязычного центра к неанглоязычной периферии. Примеры обратного движения встречаются редко и, к тому же, как правило, требуют англоязычного посредника, вводящего ученого с периферии в оборот международных научных изданий. Естественно, что расположение в центральной или периферийной зонах прямо сказываются на распределении научного признания, главным отражением которого

630 См.: Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии, 2007.

считается цитирование: периферия активно цитирует центр, в то время как центр уделяет минимум внимания периферии631.

Гегемония английского связана в том числе и с влиянием самих исследователей, представляющих англоязычные страны, которые часто составляют большинство в редакционных коллегиях ведущих международных журналов. Естественно, что их теоретические и методологические предпочтения влияют на отбор материалов для публикации.

Среди авторов, печатающихся в англоязычных журналах, наблюдается также разделение по теоретической или эмпирической специализации. Теория формулируется главным образом авторами из англоязычных стран, в то время как неанглоязычные издают преимущественно материалы, связанные со сбором и обработкой данных. При этом методология этих работ чаще всего также задается англо-американскими источниками. Это, конечно, не означает, что континентальная Европа не играет роли в формировании теоретической базы научных дисциплин, однако эта роль реализуется не столько в форме взаимного влияния национальных интеллектуальных традиций, сколько в заимствовании отдельных работ, которые затем становятся частью именно англоязычного научного оборота. В качестве примера можно привести характеристику, которую дает состоянию дел в политической географии А. Пааси: «Ссылки на переводы работ Фуко, Делеза, Шмитта или Агамбена в настоящее время популярны в англоязычной литературе по политической географии. При этом во франкоязычной географии большинство этих авторов до недавнего времени практически не встречалось. Подобные теоретические заимствования становятся все более распространенными, и вновь образующиеся фракции географического сообщества берут на вооружение все новые философские идеи, при этом продолжая игнорировать собственно неанглоязычную географическую традицию»632.

631 Cm.: Canagrajah A. A Geopolitics of Academic Writing. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2002.

632 Paasi A. Academic Capitalism and the Geopolitics of Knowledge // The Wiley Blackwell Companion to Political Geography. Edited by Agnes J., Mamadouth V., Secor A., Sharp J. Oxford: Wiley-Blackwell, 2015. P. 519.

Другим примером может служить доминирование в международных журналах по теории международных отношений стиля, характерного для англо-американской научной культуры, на которое указывают И. А. Истомин и А. А. Байков: «Многие авторы, прежде всего европейские, которым так же, как и российской обществоведческой школе, присущ, скорее, дискурсивный стиль изложения научных результатов, признают, что фактически сложилась монополия англосаксонских журналов на методологию научной публикации в жанре статьи. Ученому-международнику не только из России, но и из Франции, Чехии, Венгрии, Германии сложно структурировать статью так, как это от него ожидают в англо-американских журналах: так писать у нас не учат ни в школе, ни в вузе»633.

Столкновение «мировых стандартов» и национальной культуры происходит и на почве организации вузов. Формирование университетов «мирового уровня» входит в цели национальной политики всех стран, обладающих научным потенциалом, однако следует учитывать, что под «мировым уровнем» понимается организационная модель, имеющая американское происхождение и сложившаяся в уникальных условиях США. Ее главные черты - формальная независимость университетов от федерального правительства и ориентация на финансовую автономию, которая возникла, во-первых, в силу того, что в отсутствие прямого правительственного финансирования университетам приходилось самостоятельно изыскивать средства, а, во-вторых, благодаря мощному спросу на исследовательскую работу, возникавшему в условиях экономического бума в США в конце XIX - начале XX вв., а затем - в годы после Второй мировой войны. Благодаря этому здесь сложились условия, с одной стороны, вынуждавшие университеты руководствоваться императивами независимости и конкуренции, а с другой - обеспечивали

633 Истомин И. А., Байков А. А. Сравнительные особенности отечественных и зарубежных научных журналов // Международные процессы. 2016. №2. С. 133.

условия, в которых следование этим императивам действительно могло привести к успеху.

Однако перенос этих ценностей в другие культурные контексты способен порождать острые противоречия. Примером может служить Франция, в которой в 2007 г. был принят Закон о свободах и обязанностях университетов. В качестве цели реформы заявлялось создание «нового университета», обеспечивающего «равенство возможностей для всех». Характерно, что за этой формулировкой, традиционной для эгалитаристской французской политики, скрывался неолиберальный по своему характеру план действий: «Обеспечить равные возможности для всех должна была достаточно стандартная программа расширения рыночного и конкурентного компонентов в данном секторе, которая освободила бы университеты от контроля со стороны центрального правительства и подтолкнула бы их к конкуренции за государственное финансирование, основанной на результатах»634. Плохо сочетающиеся с рыночным видением ценности французской культуры проявились не только в необходимости использования более социально-ориентированной политической лексики: «Традиционные установки никуда не ушли, что четко проявилось и в смешении "республиканской" риторики (в частности, по поводу "равенства возможностей") и полудирективных государственных инициатив по продвижению реформ в университетах. Можно предположить, что элита французской администрации почувствовала, так же, как и сотрудники университетов, что их профессия может быть уничтожена в результате внедрения иностранных ценностей. Частые попытки со стороны государства апеллировать к традиционным республиканским ценностям, таким как "равенство возможностей", при проведении изменений в университетах, связанных с международной конкуренцией (которую, в принципе, можно охарактеризовать как злейшего врага этих ценностей)

634 Cremonini L., Bennworth P., Dauncey H., Westerheijden D. Reconciling Republican 'Egalite' and Global Excellence Values in French Higher Education In: Institutionalization of World-Class Universities in Global Competition. Edited by Shin J., Kehm B. London: Springer, 2013. P. 112.

отражают очевидное напряжение и противоречия, вызванные попытками внедрить новые ценностные элементы во французское высшее образование»635. Таким образом продвижение неолиберальной повестки в пределах научной культуры, заметно отличающейся от американской, приводит и к искажению самих мер, которые можно осуществить только при условии их оформления в приемлемые для данной - в этом случае эгалитаристской - культуры формы, и к сопротивлению научного сообщества, не способного разом сменить ценности на диаметрально противоположные, и даже к противодействию со стороны бюрократии, обязанной проводить эти меры в жизнь, но опасающейся, что это приведет к разрушению системы управления, частью которой она является.

Другим примером столкновения национальных и транснационального научных сообществ служит процесс формирования структуры финансирования науки в рамках «Европейского исследовательского пространства» (ЕИП) - системы, которая призвана объединить и упорядочить все европейские научно-исследовательские программы636. Основу ЕИП заложили рамочные программы научно-технологического развития, реализуемые Европейской комиссией с 1984 г. Приоритетом первых шести программ были прикладные проблемы, решение которых требовало объединения усилий стран - членов ЕС. Перечни конкретных целей каждой из программ составлялись под влиянием представителей производственного и научного секторов стран-членов, которые, таким образом, расширяли собственные возможности получения субсидий на исследовательскую работу, сохраняя при этом контроль над самими исследованиями. Единственной же европейской организацией, работавшей с фундаментальной наукой, долгое время оставался Европейский научный фонд (ЕНФ), созданный в 1974 г. Он управлялся ассамблеей, в которую входили представители 78 организаций,

635 Ibid. P. 119.

636 См.: Талагаева, Д. А. История формирования Европейского исследовательского пространства: от межправительственных соглашений до рамочных программ ЕС // Вестник Брянского государственного университета. 2017. № 3. С. 76-86.

финансирующих науку в европейских странах. Характерно, что ЕНФ не имел возможности самостоятельно финансировать проекты - его решения представляли собой рекомендации организациям стран, из которых поступили заявки на осуществление проектов, и за последними оставалось решающее слово в вопросе о предоставлении средств. Таким образом, контроль над исследовательскими бюджетами сохранялся на национальном уровне.

Ситуация стала меняться с принятием Седьмой рамочной программы, в которой появился раздел «Идеи», предусматривавший финансирование «передовых исследований» (frontier research). В решении Совета ЕС, касавшемся данного раздела, содержалось разъяснение относительно этой категории: «Термин "передовые исследования" подразумевает новое понимание фундаментальных исследований. С одной стороны, он указывает на то, что фундаментальные исследования, как научные, так и технологические, имеют критическое значение для экономического и социального благополучия, с другой - что исследования на границе современного понимания мира и за ней являются предприятиями, по определению связанными с риском, продвигающимися на новых и наиболее сложных направлениях науки и характеризующимися отсутствием барьеров между дисциплинами»637. Далее, в решении специально уточнялось, что в эту категорию попадают проекты, относящиеся к любому направлению науки или технологий.

На практике это означало, что Европейская комиссия утверждает за собой право участвовать практически в любой научной работе и претендует на роль самостоятельного игрока, независимого от национальных организаций. Следующим шагом в этом направлении стало создание Европейского исследовательского совета - организации, специально созданной для

637 Council decision of 19 December 2006 concerning the specific programme: "Ideas" implementing the Seventh Framework Programme of the European Community for research, technological development and demonstration activities (2007 to 2013) (2006/972/EC). URL: https://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/PDF/?uri=CELEX:32006D0972&from=EN Accessed: 08.08.2022.

финансирования «передовых» научных проектов638. По сути, это означало окончательную институционализацию финансирования фундаментальных исследований на наднациональном уровне. Это создавало возможность конфликтов между ЕИС и национальными организациями, которые могут возникать в результате конкуренции за исследователей и за бюджеты. В первом случае речь идет о том, что ЕИС, открыто нацеленный на отбор лучших проектов из максимально широкого круга заявок и при этом готовый предоставлять гранты, заметно превышающие средний уровень финансирования, которое доступно на национальном уровне, способен сконцентрировать среди своих грантополучателей большинство выдающихся европейских ученых. Для национальных организаций это может обернуться тем, что, не имея возможности продемонстрировать свою способность выделять из общего круга заявителей ученых первого ряда, которые всегда составляют меньшинство, они лишатся важнейшего аргумента в пользу увеличения или даже просто сохранения своих бюджетов. В свою очередь, существование дополнительного источника средств на европейском уровне может подталкивать национальные правительства к сокращению собственного финансирования как бесполезно дублирующего европейское. Таким образом, как отмечает швейцарский политолог Д. Браун: «.Чем большим объемом ресурсов будет располагать ЕИС и чем более разнообразны будут осуществляемые им программы, тем более заметной будет становиться конкуренция. Это может привести к серьезному напряжению»639.

При этом следует учитывать: речь идет об институтах, имеющих особый статус, который задается тем, что одной из их определяющих задач является выражение интересов научного сообщества. И ЕИС, и большинство национальных организаций, финансирующих фундаментальную науку,

638 См.: Блинов А.Н., Талагаева Д.А. Научное сообщество как политический актор: роль международных научных объединений // Полития. 2014. №1. С. 174-183.

639 Braun D. Actor Constellations in the European Funding Area // Towards European Science: Dynamics and Policy of the European Research Space. Edited by Wedlin L., Nedeva M. (eds.) Cheltenham: Edward Elgar, 2015. P. 78.

управляются коллективными органами, состоящими из ведущих ученых, которые выступают в качестве представителей сообщества в целом. Одновременно их задачей является распределение финансирования, исходя исключительно из научного уровня проектов, независимо от соображений политического или экономического характера. Таким образом, функция таких организаций состоит в выражении интересов научного сообщества в вопросах продвижения исследований и распределения бюджета фундаментальной науки. Соответственно, трения между организациями, функционирующими на национальном и наднациональном уровне, могут отражать столкновение интересов, представленных внутри научного сообщества и выражаемых различными фракциями. Ориентация же ЕИС именно на знание, с одной стороны, связанное с фундаментальными исследованиями, а с другой -способное иметь заметный социально-экономический эффект, явно сближает его с глобально-ориентированной фракцией. Именно такое знание, с одной стороны, не обремененное обязательствами создающих его организаций перед государством или национальными корпорациями, а с другой, способное приобрести форму новой интеллектуальной собственности, может заинтересовать ТНК и подтолкнуть их к сотрудничеству с университетами «мирового уровня», и именно представители таких университетов наиболее сильно вовлечены в глобальное научное поле.

Важно подчеркнуть, что все проблемы, с которыми сталкиваются ученые европейского континента в связи с распространением академического капитализма, имеют прямое отношение к России. Не являясь участником ЕИП, она, тем не менее, вошла в Европейское пространство высшего образования, основу которого заложил Болонский процесс гармонизации стандартов вузовского обучения. Присоединение к нему проходило далеко не бесконфликтно - к примеру, К. Пурсиайнен и С. А. Медведев характеризуют его следующим образом: «Основным противоречием современного мира является противоречие между силами глобализации (интеграция, гомогенизация, унификация) и силами идентичности, представленными

различными национальными государствами, культурными сообществами и группами идентичности. Взаимосвязь этих двух сил отражается в отношении России к Болонскому процессу. С одной стороны, Болонский процесс - это проявление глобализации, и Россия заинтересована в использовании предоставляемых возможностей и глобальных перспектив. С другой стороны, России нужно сохранить свою культурную и образовательную идентичность: к примеру, многие из прославленных научных школ изучают, скорее, абстрактные и теоретические, нежели прикладные методы. Таким образом, структуру российских интересов и возможностей можно охарактеризовать внутренним напряжением между стандартизацией и традицией»640. В этой характеристике речь идет, по сути, о еще одном преломлении противостояния глобально- и национально-ориентированных групп. Этот же конфликт можно обнаружить и в подоплеке дискуссий о том, стоит ли руководствоваться в политике высшего образования международными университетскими ренкингами, о необходимости публиковаться в англоязычных журналах, об исследовательских стандартах в гуманитарных науках и во многих других случаях.

Взгляд через призму социальных теорий, основанных на экономических категориях, на столкновение мнений по вопросам науки, в том числе по таким, казалось бы, сугубо техническим, как исследовательская методология, показывает, что даже за подобными оторванными, на первый взгляд, от экономики и коммерции конфликтами вполне можно обнаружить экономические интересы. В данном случае речь идет, по сути дела, о разных стратегиях получения «признания», которое в науковедческой литературе часто рассматривается как основное оборотное средство науки641. Выбор «национальной» или «глобальной» стратегии является, по сути, индивидуальным решением, которое зависит от того, как тот или иной ученый

640 Пурсиайнен К., Медведев С. А. Болонский процесс, Россия и глобализация // Болонский процесс и его значение для России. Под ред. Пурсиайнена К., Медведева С. А. М.: РЕЦЭП, 2005. С. 26.

641 См., напр.: Latour B., Woolgar S. Laboratory Life: The Construction of Scientific Facts. Princeton: Princeton University Press, 1986.

оценивает свои шансы на признание. При этом оценка эта вовсе не обязательно адекватна реальному положению дел: ученые могут как переоценивать, так и недооценивать свои шансы на продвижение в международном или национальном контексте, или же в принципе заблуждаться относительно условий признания. Однако это не меняет того, что даже такие вопросы как научная методология, не говоря уже о поддержке исследовательских проектов и финансировании университетов, служат отражением определенных материальных интересов, и не являются замкнутой сферой, функционирующей исключительно по особым интеллектуальным законам.

Если же говорить непосредственно о российском примере, то падение результативности научно-исследовательской деятельности в последние три десятилетия можно объяснить резкими изменениями, затронувшими все сферы - от общих принципов экономической жизни до приоритетных целей научных исследований. Сейчас же перед национальной научной политикой остро встает вопрос о направлении реформирования: следует ли продолжить тренд на выстраивание российского научного сообщества по западным образцам, рассчитывая на ускоренное завершение затянувшегося процесса перемен в его культуре, или же целесообразно менять среду таким образом, чтобы, напротив, позволить реализоваться специфическим особенностям российских ученых. Естественно, для того чтобы осмысленно ответить на этот вопрос, необходимо отчетливо понимать, в чем именно заключаются эти особенности и каковы могут быть их преимущества. Попыткой приблизиться к такому ответу и является настоящее исследование.

Рассмотрение научных дисциплин в качестве культур, разделяемых группами специалистов, открывает новый взгляд на их развитие. Такой подход позволяет выйти за пределы традиционной истории науки, содержащей главным образом различные точки зрения на ее предмет, и одновременно представляет собой альтернативу перспективе, основанной на интерпретации действий, совершаемых учеными, исходя из их общественного положения.

Представление же о науке как о культуре позволяет в определенной мере уравновесить эти точки зрения, уделив внимание и содержательной стороне научной деятельности, и ее социальному аспекту, отражающему ее положение в обществе. Появляется возможность расширить понимание научной деятельности, сделать более доступными и убедительными представления о мотивации ученых и о тех факторах, которые оказывают влияние на их решения. Именно этот момент часто остается нераскрытым в исторических и социологических описаниях научной деятельности. История науки, изложенная как история идей, подспудно исходит из представления, что продвижение знания является для ученых самоценным и обладает достаточной мотивирующей силой, чтобы обеспечить устойчивый поток новаций в исследовательской практике. И как раз из того, что подобная интерпретация часто оказывается неубедительной, во многом и возникает импульс к взгляду на науку с позиций философии культуры, которая способна дать новое понимание решений, относящихся ко внутренней истории научных дисциплин. В определенном смысле она может быть противопоставлена социологии науки, которая рассматривает в качестве основной движущей силы научной деятельности мотив социального признания. Такой взгляд не способен дать цельную картину: нередко люди науки оказываются предельно отдалены от общественной жизни, и их решения сложно объяснить через призму маневрирования в социальном мире. Эта проблема социологического объяснения признается и представителями мертонианской школы, и сторонниками конструктивистского подхода: к примеру, и один из наиболее известных авторов-мертонианцев С. Коул642, и сторонник радикального конструктивизма Г. Коллинз643 сходятся в том, что там, где социальные объяснения перестают работать, собственно, и начинается ядерное содержание науки, развивающееся по собственным внутренним законам.

642 Cm: Cole S. Making Science: Between Nature and Society. Cambridge: Harvard University Press, 1992. P. 235.

643 Cm.: Collins H., Graham C. Recovering Relativity: Did Prophecy Fail? // Social Studies of Science. 1976. No. 34. P. 439.

В свою очередь рассмотрение научной дисциплины как культуры позволяет охватить обе стороны научной деятельности с единых позиций. Становится возможным рассматривать научные практики и как способ адаптации к внешнему окружению, и - поддержания внутренней устойчивости науки, требующей удовлетворения запросов ее участников. Концепция культуры означает включение в поле внимания не только практик, обусловленных социальными причинами и влияющих на всех индивидов, но и практик, в которых находят выражение специфические мотивы, представляющие особую сложность для социологического объяснения, среди них и часто используемое для объяснения своей деятельности самими учеными стремление к истине.

То, что философско-антропологический подход заключает в себе этот потенциал, конечно, не означает, что описание научной дисциплины в качестве культуры дает исчерпывающую характеристику всех включенных в нее элементов, однако он предоставляет широкие возможности применения конструкта «культура» к конкретным исследовательским задачам. При этом представление научных дисциплин в качестве особого рода культур перекликается с концепцией организационной культуры: дисциплины часто характеризуются как «невидимые колледжи», иначе говоря, как организации, не обладающие физическими границами. Также хорошо соответствующим исследованию научных культур выглядит круг вопросов, выделенных Э. Шейном. - помимо элементов, связанных с адаптацией и интеграцией, он включает в них «общие аспекты существования»644, относя к ним концепции реальности и истины, восприятие времени и пространства, представления о человеческой природе, деятельности и взаимоотношениях. Собственно говоря, именно этот круг вопросов составляет содержательную сторону научной деятельности, взгляд же на них как на часть культуры позволяет рассматривать их как практики, используемые группой в целях достижения ее

644 Шейн Э. Организационная культура и лидерство. СПб.: Питер, 2012. С. 117.

устойчивости. И таким образом, само содержание научной дисциплины становится возможным рассматривать как проработку проблем интеграции и адаптации группы специалистов. При этом если в рассматриваемых Шейном коммерческих организациях решение данного круга проблем носит вспомогательный характер, а в качестве их функции рассматривается обеспечение сплоченности и работоспособности группы ради достижения иных, как правило производственных целей, то в научных дисциплинах эти представления составляют одновременно и средство, и цель, в результате чего процесс их формирования оказывается подвержен и влиянию общества, предъявляющего к научным дисциплинам свои требования, и влиянию приоритетов самих ученых. Собственно, различные сочетания этих источников влияния и приводят к разделению науки на дисциплины. И если для естественных наук преобладающее значение имеет критерий надежности результатов, воспринимаемый как их главная отличительная черта, то гуманитарные науки, которые не способны соответствовать ему в той же мере, оказываются в значительно большей степени подвержены влиянию других, традиционно воспринимаемых в качестве внешних по отношению к науке факторов. И важно учитывать, что положение гуманитарных наук всегда уязвимо: не имея возможности, продемонстрировать надежность своих результатов, которая служит главным основанием для общественной поддержки естественных наук, они в гораздо большей степени зависят от того, как им удается выстроить свои отношения с другими дисциплинами внутри научного сообщества и с внешними группами, способными влиять на их положение.

Предложенная схема культуры также может использоваться в сравнительных исследованиях, нацеленных на сопоставление российских и зарубежных практик научной деятельности, и в целом сыграть важную роль в выявлении особенностей отечественной науки и их оценке, которая позволила бы установить, в какой мере они затрудняют развитие, а в какой, напротив, способны служить основой новых достижений. Важными направлениями

изучения российской научно-исследовательской культуры могут стать сопоставление практик научного сообщества до и после переломных моментов российской истории и определение практик и паттернов отечественной науки, способствующих ее устойчивости.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. Александер Дж. Аналитические дебаты: понимание относительной автономии культуры // Социологическое обозрение, 2007, №1. С. 17-37.

2. Александер Дж. Смыслы социальной жизни: культурсоциология. М.: Праксис, 2013.

3. Алексеева Т.А. Современные политические теории М. : РОССПЭН, 2001.

4. Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В., Ярошевский М.Г. Психология науки. М.: Флинта, 1998.

5. Ананьев Б.Г. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1980.

6. Антоновский А. Ю. Социально-философские основания науки: системно-коммуникативный подход // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2018. № 4. С. 44-60.

7. Антюхова, Е. А. Глобальная образовательная политика в условиях влияния неполитических рисков // Международная жизнь. 2020. № 10. С. 50-61.

8. Антюхова, Е. А. Образовательная политика: глобальный дискурс и национальные приоритеты М.: МГИМО МИД России, 2022.

9. Антюхова, Е. А. Процессы современной глобализации международной системы: институциональный аспект // Вестник Брянского государственного университета. 2018. № 3. С. 17-21.

10. Антюхова, Е. А. Рейтинги университетов в глобальном образовательном пространстве // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. 2020. № 2. С. 253-267.

11.Антюхова, Е. А., Касаткин П. И. Цифровой вектор глобальной образовательной политики // Вестник МГИМО-Университета. 2020. № 5. С. 331-351.

12. Аристотель. Метафизика // Аристотель. Сочинения в четырех томах. Том 1. С.63-368.

13. Артюшина А.В. Акторно-сетевая теория в бездействии: стратегии и ограничения антропологического исследования российской лаборатории // Журнал социологии и социальной антропологии. 2010. №2. С. 100-115.

14.Байков, А. А. Время реабилитировать геополитику? // Полис. 2017. № 1. С. 7-9.

15.Байков, А. А. Идеологический компонент в эволюции Евросоюза // Полис. 2013. № 1. С. 130-141.

16.Балышев А.В., Коннов В.И. Глобальная наука и национальные научные культуры // Международные процессы. 2016. № 3. С. 96-111.

17.Балышев А.В., Коннов В.И., Харкевич М.В. Ценностные ориентиры экспертов РФФИ: Опыт когнитивного картирования // Социологические исследования, 2014, №4. С. 94-106.

18.Бастракова М.С. Становление советской системы организации науки (1917-1922). М.: Наука, 1973.

19.Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: Academia-Центр, 1995.

20.Бердяев Н.А. Русская идея. Судьба России. М: Издательство В. Шевчук, 2000.

21.Бернал. Дж. Наука в истории общества. М.: Издательство иностранной литературы, 1956.

22.Блинов А. Н., Талагаева Д. А. Научное сообщество как политический актор: роль международных научных объединений // Полития. 2014. №1. С. 174-183.

23.Боас Ф. Границы сравнительного метода в антропологии // Антология исследования культуры. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 509-517.

24.Бодалев А. А. Борис Федорович Ломов - воспитанник ленинградской психологической школы и талантливый продолжатель ее традиций // Психологический журнал. 2007. № 3. С. 14-16.

25.Бодалев А.А., Ломов Б.Ф., Лучков В.В. Психологическую науку на службу практике // Вопросы психологии. 1979. №4. С. 17-22.

26. Бороздин И.Н. Университеты в России в первой половине XIX века // История России в XIX веке. Т. 2. СПб.: Издательство «Гранат и Ко.», 1910. С. 349-379.

27.Будилова Е.А. Труди по истории психологии. М.: Наука, 2009.

28.Будилова Е.А. Труды по истории русской психологической мысли. М.: Наука, 2008.

29.Булич С.К. Русский язык и сравнительное языкознание // Энциклопедический словарь: Россия. Л.: 1991.

30.Бурдье П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2013.

31.Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии, 2007.

32.Бурдье П. Социология социального пространства. СПб.: Алетейя, 2013.

33.Бутенко И.А. К истории создания первой социологической ассоциации // Социологические исследования, 2008, №6. С. 52-58.

34.Ван Дейк Т. Дискурс и власть. М.: URSS, 2013.

35.Василюк Ф. Е. Методологический смысл психологического схизиса // Вопросы психологии. 1996. №6. С. 25-40.

36.Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.

37.Веденина, Л. Г. Лингвистика - культурология - лингвокультурология -лингвострановедение // Концепт: философия, религия, культура. 2019. № 1. С. 23-29.

38.Вехи социологии. Руткевич М.Н. // Социологические исследования, 2008, №6. С. 37-38.

39.Виндельбанд В. Избранное. Дух и история. М.: Юрист, 1995.

40.Воронцов А.В., Громов И.А. История социологии XIX - начало XX века. Часть 2. Русская социология. М.: Владос, 2005.

41. Воскресенский А.Д., Колдунова Е.В., Киреева А.А. Трансрегиональные и региональные проекты в условиях постзападной международной реальности // Сравнительная политика. 2017. №2. С. 37-57.

42.Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Выготский Л.С. Соб. соч. в 6 тт. Т. 3. С. 5-328.

43.Выготский, Л. С. Психология и учение о локализации психических функций // Выготский Л.С. Собрание сочинений. Т. 1 М.: 1982. С. 168-174.

44.Выготский, Л.С. Мышление и речь. М.: АСТ, 2008.

45. Вяземский, Ю. П. Творчество и душа: три слоя сознания как источник становления и развития науки, искусства и религии // Концепт: философия, религия, культура. 2019. № 3. С. 8-17.

46.Гвишиани Д. Избранные труды по философии, социологии и системному анализу. М.: Канон+, 2007.

47.Гвишиани Д. Социальная роль науки и научная политика. М.: 1968.

48.Герген К. Социальная конструкция в контексте. Харьков: Гуманитарный центр, 2016.

49.Гидденс Э. Устроение общества. М.: Академический проект, 2005.

50.Гилберт Н., Малкей М. Открывая ящик Пандоры. Социологический анализ высказываний ученых. М.: Прогресс, 1987.

51.Глаголев, В. С. Дано ли нам "предугадать, как слово наше отзовётся"? // Концепт: философия, религия, культура. 2019. № 1. С. 30-37.

52.Глаголев В. С. Духовная культура России перед "вызовами" глобализации // Славянский мир в третьем тысячелетии. 2009. Т. 4. С. 419-424.

53.Глаголев В. С. Этическая культура в науке - модель формирования творчества политиков-международников // Вестник МГИМО-Университета. 2015. № 3. С. 269-271.

54.Глаголев В.С. Ценность личности и её творческий потенциал // Вестник МГИМО-Университета. 2014. №2. С. 229-234.

55.Глаголев В. С., Бирюков Н. И., Зарубина Н. Н., Зонова Т. В., Самарин А. Н., Силантьева М. В. Межкультурная коммуникация в условиях глобализации. М.: МГИМО, 2010.

56.Глобальная трансформация инновационных систем. Под ред. Ивановой Н.И. М.: ИМЭМО РАН, 2010.

57.Гофман А.Б. Классическое и современное. Этюды по истории и теории социологии. М.: Наука, 2003.

58.Грэхэм Л. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. М.: Издательство политической литературы, 1991.

59.Грэхэм Л. Очерки истории российской и советской науки. М.: Янус-К, 1998.

60.Гуревич П.С., Спирова Э.М. Размежевания и тенденции современной философской антропологии. М.: ИФ РАН, 2015.

61.Гусейнов, А. А. Значение академии наук для развития философии в России // Вестник Российской академии наук. 2017. № 12. С. 1082-1090.

62.Гусейнов А.А. Культура и нравственность // Вестник МГИМО-Университета. 2014. №2. С. 221-223.

63.Гусейнов, А. А. Мораль и наука: характер их связи (к 90-летию со дня рождения академика В.А. Лекторского) // Вопросы философии. 2022. № 9. С. 14-24.

64.Гусейнов А.А. «Открытие другого - это одновременно открытие себя» // Концепт: философия, религия, культура. 2017. №4. С.7-24.

65.Гусейнов А.А. Этика и культура. СПб.: СПбГУП, 2019.

66.Дежина И.Г. Государственное регулирование науки в России. М.: Магистр, 2008.

67.Дежина И.Г. Механизмы государственного финансирования науки в России. М.: ИЭПП, 2006.

68.Дежина И.Г., Егерев С.В. Ведущие научные школы - российский феномен? URL: http://kapital-rus.ru/articles/article/992 Дата обращения: 08.08.2022

69.Дильтей, В. Соб. Соч. в 6 тт. Т. 1: Введение в науки о духе: Опыт полагания основ для изучения общества и истории. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000.

70. Дискурс в современном мире. Под ред. Павловой Н.Д., Зачесовой И.А. М.: ИП РАН, 2011.

71. Доброхотов А.Л. Философия культуры. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2016.

72.Добрынин, Д. Х. Теоретико-методологический статус понятия религии в эссенциалистской трактовке этнической общности в зарубежной науке // Концепт: философия, религия, культура. 2020. № 3. С. 76-84.

73.Додельцев Р.Ф. Введение в науку о науке. В 3 ч. Ч. 1. Зарождение науковедческой проблематики. М.: МГИМО-Университет, 2010.

74.Додельцев Р.Ф. Введение в науку о науке. В 3 ч. Ч. 2. Вселенная, жизнь, культура. М.: МГИМО-Университет, 2010.

75.Додельцев Р.Ф. Введение в науку о науке: философия, психология и социология познания. В 3 ч. Ч. 3: Культура, познание, личность. - М.: МГИМО-Университет, 2014.

76.Додельцев Р.Ф., Коннов В.И. Краткая история философии науки. М.: Проспект, 2011.

77. Докторов Б.З. Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории. СПб.: Европейский институт в Санкт-Петербурге, 2013.

78.Докторов Б.З. Современная российская социология. Историко-биографические поиски. Том 2. Беседы с социологами четырех поколений. М.: ЦСПИМ, 2012.

79.Доленги А. [Лавров П.Л.] Важнейшие моменты в истории мысли. М.: Типо-литография В. Рихтер, 1903.

80.Дюркгейм Э. Элементарные формы религиозной жизни. М.: Издательство «Элементарные формы», 2018.

81.Емельянова Т.П. Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества М.: ИП РАН, 2006.

82.Емельянова Т.П. Концепция социальных представлений и дискурсивная психология // Психологический журнал. 2005. Т. 26. № 5. С. 16-26.

83.Емельянова Т.П. Кросскультурная психология: проблемы и тенденции развития // Психологический журнал. 2004. Т. 25. № 1. С. 61-69.

84.Емельянова Т.П. Социальные представления: история, теория и эмпирические исследования. М.: ИП РАН, 2016.

85.Журавлев А.Л. Психологические особенности коллективного субъекта // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А.В. Брушлинского, М.И. Воловиковой, В.Н. Дружинина. М.: Академический Проект, 2000. С. 133-150.

86.Журавлев А.Л. Психология коллективного субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А.В. Брушлинского, М.И. Воловиковой. М.: Per Se, 2002. С. 51-81.

87.Журавлев А.Л., Ушаков Д.В. Пути и принципы взаимодействия теоретико-экспериментальной психологии и практики // Взаимоотношения исследовательской и практической психологии. Под ред. Журавлева А.Л., Юревича М.А. М.: ИП РАН, 2015. С. 18-69.

88.Журавлев А.Л., Ушаков Д.В., Юревич А.В. Академическая психология и практика: история отношений и современные проблемы //

Взаимоотношения исследовательской и практической психологии. Под ред. Журавлева А. Л., Юревича М. А. М.: ИП РАН, 2015. С. 7-17.

89.Здравомыслов А. Г. Национальные социологические школы в современном мире // Общественные науки и современность. 2007. №5. С. 114-130.

90.Здравомыслова, О. М. Интеллигенция как вызов: идентичность российской интеллигенции в XXI // Концепт: философия, религия, культура. 2020. № 1. С. 7-20.

91.Зеер Э.Ф. Психология профессий. М.: Академический проект, 2003.

92.Зиновьева Е.С. Булва Е.И. Цифровая дипломатия в отношениях России со странами ЕС: кросс-культурные аспекты // Концепт: философия, религия, культура. 2021. № 4 С. 30-40.

93.Зинченко В.П., Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Истоки культурно-исторической психологии: философско-гуманитарный контекст. М.: РОССПЭН, 2010.

94.Зинченко В.П. Сознание и творческий акт. М.: Языки славянских культур, 2010.

95.Зинченко В.П., Леонтьев А.Н., Ломов Б.Ф., Лурия А.Л. Парапсихология: миф или реальность? // Вопросы философии. 1973. №3. С. 128-136.

96.Зуев К.Б. Культурные компоненты жизнеспособности научного сообщества // Концепт: философия, религия, культура. 2020. № 4. С. 7-16.

97.Иванова Н.И. Наука и инновации в полицентричном мире // Вестник Российской академии наук. 2012. № 8. С. 16-24.

98.Ильин И.А. О русской идее. // Русская идея. Сост. Маслин М.А. М.: Республика, 1992. С. 436-443.

99.Индексы раздора. URL: http://www.polit.ru/article/2008/11/07/seminar/ Дата обращения: 08.08.2022.

100. Истомин И. А. Миражи инноваций: "вклад" технологического прогресса в военную нестабильность // Вестник МГИМО-Университета. 2020. № 6. С. 7-52.

101. Истомин И. А., Байков А. А. Сравнительные особенности отечественных и зарубежных научных журналов // Международные процессы. 2016. №2. С. 114-140.

102. Калугина Т. Н. Приоритеты образовательной политики в контексте социокультурной глобализации // Концепт: философия, религия, культура. 2019. № 2. С. 144-150.

103. Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М.: Наука, 1991.

104. Караулов Ю. Н., Петров В. В. От грамматики текста к когнитивной теории дискурса // Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. Вступ. ст. М.: Прогресс, 1989.

105. Кареев Н.И. Введение в изучение социологии. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1897.

106. Кареев Н.И. Основы русской социологии. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1996.

107. Касавин И.Т. Социальная эпистемология. Фундаментальные и прикладные проблемы. М.: Альфа-М, 2013.

108. Касавина Н.А. Экзистенция и культура. М.: Весь мир, 2022.

109. Касаткин П. И. Аксиология образования: архитектоника современного образовательного пространства М.: МГИМО МИД России, 2018.

110. Касаткин, П. И. Глобализация культуры: проблемы и перспективы // Власть. 2017. №8. С. 40-48.

111. Касаткин, П. И., Антюхова Е.А. Диалектика традиций и новаторства в отечественной диссертационной культуре // Вестник МГИМО Университета. 2019. № 2. С. 176-195.

112. Касаткин, П. И., Талагаева Д. А. Атомная дипломатия: ЦЕРН и Евратом как модели наднациональных структур // Этносоциум и межнациональная культура. 2016. № 12. С. 120-124.

113. Квале С. Исследовательское интервью. М.: Смысл, 2003.

114. Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Курс исторического материализма. М.: Высшая школа, 1969.

115. Кларк Б. Создание предпринимательских университетов. М.: Высшая школа экономики, 2011.

116. Климова, С. М. Проблема общественного сознания в советской философии и социологии // Концепт: философия, религия, культура. 2021. № 3. С. 16-26.

117. Коваль Т.Б. Этика труда православия. // Общественные науки и современность. 1994. №6. С. 55-70.

118. Когнитивная психология. Отв. ред. Дружинин В.Н., Ушаков Д.В. М: ПЕР СЭ, 2002.

119. Козырев А. П. Русская философия в поисках антропологии единосущия // Антропологический синтез: религия, философия, образование. СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2001.

120. Коллектив и личность. Под ред. Платонова К.К. М.: Наука, 1975.

121. Кольцова В.А., Олейник Ю.Н. Советская психологическая наука в годы Великой Отечественной войны (1941-1945). М.: Московский гуманитарный университет, ИП РАН, 2006.

122. Кондратьев М. Ю. Отечественное профессиональное психологическое сообщество. М.: Генезис, 2015.

123. Коннов В. И. Влияние культурного контекста на развитие науки в России: социально-психологический взгляд // Вестник МГИМО-Университета. 2012. № 6. С. 242-249.

124. Коннов В.И. Культура научных сообщество: форма и специфика. В кн. Философия культуры в системе изучения международных отношений. В двух книгах. Книга 2. Науки и культура в современном мире: поиск общего языка. Под общ. ред. Силантьевой М.В. М.: МГИМО-Университет, 2020. С.6-38.

125. Коннов В. И. Парадигмы научной политики: история и современность // Вестник МГИМО-Университета, 2010, № 5. С. 101-113.

126. Коннов, В. И. Программы научной политики: парадигмальный анализ / // Полис. 2020. № 1. С. 9-21.

127. Коннов, В. И. Столкновение интересов научных элит в условиях глобализации // Сравнительная политика. 2018. № 2. С. 5-16.

128. Коннов, В. И. Столкновение парадигм в советской психологии 1970-х: теоретические и социально-политические истоки // Институт психологии Российской академии наук. Социальная и экономическая психология. 2022. № 1. С. 6-27.

129. Коннов, В. И. Формирование теоретико-методологической базы психологических исследований на этапе становления Института психологии АН СССР // Социология науки и технологий. 2017. № 1. С. 4355.

130. Коннов В.И., Юревич М.А. Стандартные отклонения: российские ученые в зеркале норм и контр-норм научной деятельности // Вопросы психологии, 2016, №1. С. 96-108.

131. Коннов В.И., Юревич М.А. Тенденции цитирования в российских и зарубежных психологических журналах // Вопросы психологии, 2014, №2. С. 42-51.

132. Константинов Ф.В. Исторический материализм. М.: Государственной издательство политической литературы, 1951.

133. Конт О. О духе позитивной философии. Ростов-на-Дону: Феникс, 2003.

134. Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: ИП РАН, 1997.

135. Кравченко С. А. Культуральная социология Дж. Александера (генезис, понятия, возможности инструментария) // Социологические исследования, 2010, № 5. С. 13-22.

136. Кравченко С. А. Социологическое знание через призму «стрелы времени». М.: МГИМО-Университет, 2015.

137. Кравченко С. А. Социология в движении и взаимодействии теоретико-методологических подходов // Социологические исследования. 2011. №1. С. 11-18.

138. Крынжина, М. Д. Влияние неолиберализма на модели научной коммуникации // Концепт: философия, религия, культура. 2022. № 2. С. 119-137.

139. Кузьмин В.П. Принцип системности в теории и методологии К. Маркса. М.: Издательство политической литературы, 1976.

140. Кун Т. После «Структуры научных революций». М.: АСТ, 2014.

141. Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2003.

142. Лавров П.Л. Философия и социология. Избр. произв. В 2-х т. М.: Издательство «Мысль», 1965.

143. Лакатос И. Методология исследовательских программ. М.: АСТ, 2003.

144. Латова Н.В., Латов Ю.В. Российская экономическая ментальность на мировом фоне. // Общественные науки и современность. 2001. №4. С. 3143.

145. Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002. №56. С. 1-32.

146. Латур Б. Наука в действии. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2013.

147. Лебедева, М. М. Гуманитаризация мировой политики // Полис. 2021. № 4. С. 76-87.

148. Лебедева М. М., Барабанов О. Н. Глобальные тенденции развития университетов и трансформация российской образовательной политики // Вестник МГИМО-Университета. 2012. № 6. С. 265-269.

149. Лебедева М.М., Харкевич М.В. «Мягкая сила» России в развитии интеграционных процессов на евразийском пространстве // Вестник МГИМО-Университета. 2014. №2. С. 10-13.

150. Лебедева Н.М. Этническая и кросс-культурная психология: М.: МАКС Пресс, 2011.

151. Лебедева Н.М. Базовые ценности русских на рубеже XXI века // Психологический журнал. 2000. Т. 21. № 3. С. 73-87.

152. Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1999.

153. Лебедева Н.М., Татарко А.Н. Ценности культуры и развитие общества. М.: ГУ ВШЭ, 2007.

154. Лебедева О.Г. Стилистико-грамматические особенности английского текста // Филология и лингвистика: проблемы и перспективы: материалы международной заочной научной конференции. Челябинск: Два комсомольца, 2011. С. 35-37.

155. Левада Ю.А. Сочинения. М.: Издатель Карпов Е.В., 2011.

156. Лекторский В. А. Человек и культура. СПб.: СПбГУП, 2018.

157. Леонтьев А.А., Леонтьев Д.А., Соколова Е.Е. Алексей Николаевич Леонтьев. Деятельность, сознание, личность. М.: Смысл, 2005.

158. Леонтьев А.Н. Биологическое и социальное в психике человека. В кн. Избранные психологические произведения в двух томах. Т. 1. М.: Педагогика, 1983. С. 76-95.

159. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975.

160. Леонтьев А.Н. Проблема деятельности в психологии // Вопросы философии. 1972. № 9. С. 95-108.

161. Леонтьев А.Н. Чувственный образ и модель в свете ленинской теории отражения // Вопросы психологии. 1970. №2. С. 34-45.

162. Леонтьев А.Н., Ломов Б.Ф. Человек и техника // Вопросы психологии. 1963. № 5. С. 29-37.

163. Леонтьев А.Н., Ломов Б.Ф., Кузьмин В.П. Актуальные задачи психологической науки // Коммунист. 1976. №6. С. 73-82.

164. Литвак Н. В. Запад-Россия-Восток: ценности национальные, географические и исторические // Вестник МГИМО-Униыверситета. 2014. № 2. С. 250-252.

165. Литвак Н. В. Информационное общество: перманентная эволюция. М.: Колос, 2008.

166. Ло Дж. После метода. Беспорядок и социальная наука. М.: Издательство Института Гайдара, 2015.

167. Ломов Б. Ф. Выступление на торжественном собрании, посвященном 15-летию образования Института психологии АН СССР // Психологический журнал. 1991. №4. С. 16-26.

168. Ломов Б. Ф. Инженерная психология. В сб. «Наука и человечество». М.: Знание, 1970. С. 38-55.

169. Ломов Б. Ф. К проблеме деятельности // Психологический журнал. 1981. №5. С. 3-22.

170. Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука, 1984.

171. Ломов Б. Ф. О системном подходе в психологии // Вопросы психологии. 1975. № 2. С. 31-45.

172. Ломов Б.Ф. О состоянии и перспективах развития психологии в СССР // Вопросы психологии. 1977. №5. С. 9-24.

173. Ломов Б.Ф. Психология в системе наук и в общественной практике // Вестник АН СССР. 1979. № 6. С. 35-45.

174. Ломов Б. Ф. Системность в психологии. М.: МПСИ, 2011.