Феномен М. Горького как эстетическая реальность: Генезис и функционирование тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, доктор филологических наук Удодов, Александр Борисович

• Удодов, Александр Борисович
• доктор филологических наук
• 1999

Оглавление диссертации доктор филологических наук Удодов, Александр Борисович

ВВЕДЕНИЕ.

ЧАСТЬ I ДУХОВНОЕ РОЖДЕНИЕ ЛИЧНОСТИ (1880-е годы)

ГЛАВА 1. ОТКРЫТИЕ «МНОГОМИРИЯ» ЖИЗНИ В РЕАЛИЯХ

ИНДИВИДУАЛЬНОЙ СУДЬБЫ.

ГЛАВА 2 ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТИРЫ В ОБЩЕНИИ

С МИРОМ И ЧЕЛОВЕКОМ.

ГЛАВА 3. ФОРМИРОВАНИЕ СИСТЕМЫ ЦЕННОСТЕЙ И

ЛИЧНОСТНОЙ ПОЗИЦИИ.

ЧАСТЬ II

ЛИЧНОСТНОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ КАК ОСНОВА СТАНОВЛЕНИЯ ТВОРЧЕСКОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ (рубеж 1880-1890-х годов)

ГЛАВА 4 «СОЕДИНЕНИЕ НЕСОЕДИНИМОГО» В ДИНАМИКЕ

ДВИЖЕНИЯ-СТРАНСТВИЯ.

ГЛАВА 5 САМО ДЕТЕРМИНАЦИЯ В ПОИСКЕ ЖИЗНЕННОГО

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ.

ГЛАВА 6 САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ В ГОРИЗОНТЕ

ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ.

ЧАСТЬ III

ЛИЧНОСТНО-ТВОРЧЕСКАЯ САМОРЕАЛИЗАЦИЯ В ФОРМИРОВАНИИ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ ПИСАТЕЛЯ (1890-е годы)

7. ПЕРВОЭЛЕМЕНТЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО КОСМОСА НА ЭТАПЕ «ПИСАТЕЛЬСКОГО РОЖДЕНИЯ».

8. ЧЕЛОВЕК В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КАРТИНЕ МИРА И ЕЕ ФИЛОСОФСКО-ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ.

9. КОНЦЕПЦИЯ ЧЕЛОВЕКА И МИРА В ЕДИНСТВЕ ЕЕ ТЕКСТОВОГО, ИНТЕРТЕКСТОВОГО И КОНТЕКСТОВОГО ВОПЛОЩЕНИЯ.

ЧАСТЬ IV

РАЗВИТИЕ ДОМИНАНТ ПИСАТЕЛЬСКОГО ФЕНОМЕНА ГОРЬКОГО И ЕГО СОЦИАЛЬНО-ЭСТЕТИЧЕСКОЕ ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ рубеж 1890-1900-х годов)

ГЛАВА 10. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ СТРУКТУРА ПЬЕСЫ

НА ДНЕ» И ПРОБЛЕМА ДРАМАТУРГИЧЕСКОГО

ПОЛИФОНИЗМА.

ГЛАВА 11. «НА ДНЕ» КАК ИНТЕГРИРУЮЩЕЕ

ВОПЛОЩЕНИЕ ЛИЧНОСТНО-ТВОРЧЕСКИХ

ДОМИНАНТ ПИСАТЕЛЯ.

ГЛАВА 12. ГОРЬКИЙ В ЛИТЕРАТУРНО-ОБЩЕСТВЕННОМ

ВОСПРИЯТИИ: ПРОБЛЕМА АДЕКВАТНОСТИ И

ПРЕДПОСЫЛКИ «ЖИЗНИ В ВЕКАХ».

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Феномен М. Горького как эстетическая реальность: Генезис и функционирование»

М.Горький в отечественной и мировой культуре феноменален прежде всего как индивидуально-неповторимое явление. Вместе с тем беспрецедентно высокий уровень известности и писательской славы уже в начале творческого пути на рубеже ХГХ-ХХ веков, абсолютное лидерство среди канонизированных классиков «советского» образца и пребывание в эпицентре бурной динамики общественного сознания «постсоветского» периода— подчеркивают нерядоположность горьковского феномена среди других писательских персоналий. Известная формула «поэт в России больше, чем поэт» запечатлелась в общественном восприятии Горького с особой наглядностью; вместе с тем по отношению к нему же это «больше» поразительно легко меняется на «меньше» (от заявлений современников о «конце Горького» в 1900-е годы до его «развенчаний» в конце XX столетия). В такой полярности восприятия Горький среди собратьев по перу опять-таки удерживает первое место — и по устойчивости проявления самой тенденции, и по амплитуде «разброса» крайних оценок. Здесь по отношению к Горькому на уровне ед иничного проявляется поистине с уникальной яркостью общее и особенное в специфике российской менгаль-носги.

Анализ таких «особенностей» позволяет выявить в литературно-общественном восприятии личности и творчества писателя прежде всего явную гипертрофию социально-политического аспекта, который всячески педалировался по разные стороны идеологических баррикад — ив современной Горькому действительности, и на протяжении последующих десятилетий. Обострение интереса к Горькому на рубеже 1980-1990-х годов выглядело во многом как новый виток идеологической борьбы за наследие писателя1.

В такой коллизии актуализируется высказывание самого Горького на одном из крутых поворотов отечественной истории: «Где слишком много политики, там нет

•л места культуре» ; остается добавить, что абсолютизация социоцентрического подхода, в котором художник «больше» или «меньше», чем писатель, — подчас не оставляет места собственно писателю как феномену культуры. Отстаивая необходимость «прорыва» к Горькому в этом последнем измерении, мы, начиная с работ рубежа 1980-1990-х годов, рассматриваем печальный опыт его «политической утилизации» как одну из ипостасей мифопорождающего начала3, ставшего необычайно продуктивным для XX столетия. Признание «относительности» привычных очертаний стремительно усложняющегося мира порождало и потребность в универсально «ясных» его объяснениях, где те или иные мифологемы представали часто как «со-циологемы», проецируемые в область искусства. Его явления виделись либо внутренне однородными, либо тяготеющими к «снятию» противоречий, — в соответствии с природой мифа, для которого характерно именно «безразличие к противоречию»4, «неотчетливость» его воплощения5.

Однако внутренняя монолитность мифа одновременно усиливает и его своеобразную «хрупкость», возможность мгновенного и тотального разрушения с потерей статуса «самого реального. непосредственного бытия»6. По той, например, модели, во которой проходила «соцреалистическая» канонизация Горького, сглаживались все фактические несоответствия заданной схеме, и ценность художника автоматически проистекала из его общественно-политического статуса: «буревестник», а затем и «основоположник» не мог не быть гениальным. Но такая легкость априорности имеет и обратную сторону: стоит представить «социальную благонадежность» писателя в отрицательной системе оценок, и он сразу же превращается в «страшную фигуру», творчески несостоятельную7.

Таким образом, социологизация и мифологизация Горького взаимосвязаны в монологическом способе мышления, имеющем выход и в область методологии научного поиска— однозначно-разрешительной, сориентированной на монопольное владение конечной истиной. В свете сказанного вряд ли продуктивна «демифологизация», предстающая как освобождение от «мифа-иллюзии» и замена его скоропалительно найденной альтернативой в качестве «объективной истины». Такой подход, ишщиированньш в перестроечную эпоху притоком новой информации о Горьком, разрушавшей его привычный имидж, являл, по сути, процесс неомифотворчества, где менялись, в основном, знаки социально-политической ориентации.

Вместе с тем к середине 1990-х годов в отдельных работах получала свое дальнейшее обозначение и тенденция к «разъятию» пресловутой монолитности мифа — в стремлении «объяснить сложный диалог Горького с Историей»8, отойти от «чрезмерной политизации» писателя9, преодолеть «старый и новый догматизм» в его изучении10. Однако тут же проявилась иная крайность: установка на то, чтобы «увидеть противоречия Горького»11, абсолютизировала теперь сами эти противоречия, порождавшие в глазах исследователей энергию распада, своеобразной энтропии творче

12 ского дара писателя, значимого в первую очередь своей «трагичностью» .

Тем самым к сегодняшнему дню наметились два магистральных и вместе с тем разнонаправленных подхода в осмыслении горьковского феномена — монологиче-ски-редуцирующий и релятивистски-дезинтегрирующий. Их укорененность и разработанность искушает признать самодостаточность каждого де-факто. Но столь же объективная динамика их взаимодействия13 — как в синхронном, так и в диахронном плане — предстает, по нашему убеждению, тем «фактом», который требует первоочередного внимания и поиска адекватных подходов к объяснению стабильно-интенсивного и во многом парадоксального функционирования горьковского феномена.

Если исходить из определения методологических познавательных установок в «классическом», «неклассическом» и «постнеклассическом мышлении» соответственно как «организованной простоты», «неорганизованной сложности» и «организованной сложности»14, — можно видеть, что первым двум соответствуют вышеотме-ченные подходы по отношению к Горькому. Третья же, предстающая как «синерге-тический стиль мышления постнеклассической науки» с ее «синтезом. детерминистской и вероятностной картин мира»15, рассматривается ныне в качестве «новой синтетически-диалогической парадигмы» научного мышления16. Такое определение отражает актуализацию диалога во всех областях нынешней социокультурной ситуации, что имеет для литературоведения свою традицию17.

В указанной парадигме возможен новый уровень осмысления феномена Горького при восхождении к более широкому и целостно-многомерному диалогическому полю зрения. Здесь общая «конфигурация» функционирования горьковского феномена высвечивает диалогическое начало, вызревавшее на протяжении столетия и требующее ныне для горьковедения методологической очерченности. В синергетике, изучающей принципы самоорганизации сложных систем применительно к процессам развития, подчеркивается особая актуальность тех из них, которые включают в качестве необходимого «компонента» человека — особенно в гуманитарной сфере. Тем самым в качестве объекта нашего исследования актуализируется рассмотрение писательского феномена Горького как сложной самоорганизующейся системы в аспектах ее генезиса и функционирования.

Первоочередным предметом исследования здесь предстает жизнедеятельность Пешкова-Горького 1880-х— начала 1900-х годов и ее открытие для литературно-общественного восприятия — с «выходами» в социокультурный контекст эпохи, где современными исследованиями все явственнее высвечивается особая «диалогическая ситуация» рубежа ХГХ-ХХ веков18. Вместе с тем расширение в ряде моментов исследования указанных временных границ направлено к целостному осмыслению горьковского феномена.

Степень изученности обозначенной предметной сферы различна для составляющих ее компонентов, но в целом достаточно высока — в сводном корпусе работ самого разного плана. Вместе с тем заявленный нами масштаб рассмотрения делает значимыми вехами в «истории вопроса» прежде всего исследования монографического жанра. В ряде таких работ рассмотрено творчество Горького на рубеже ХЕХ-XX веков в соотнесении с другими писательскими персоналиями и в общем контексте литературного процесса — при определении различных специальных аспектов его изучения. Обращение к Горькому здесь представлено как структурным фрагментом19, так и «заглавной» темой исследования20. Иной ряд являют работы, где изучалась жизнедеятельность писателя на всем ее биографическом протяжении, а интересующий нас период представлен одним из ее этапов. Здесь, наряду с исследованиями, освещающими конкретные историко-литературные аспекты21, особо отметим работы отечественных и зарубежных горьковедов, претендующие на целостное осмысление жизненной и творческой судьбы писателя22. Но подобный универсализм имеет свои неизбежные издержки: множественность аспектов исследования приводит к нарушению их «соразмерности» (что чаще всего выражается преобладанием историко-биографического подхода), а порой и к некой «скороговорке», тяготеющей к декларативности.

В попытках оптимального соед инения комплексности и углубленности научного анализа для горьковедения вызревала и специальная тема «раннего», «молодого» Горького — в весьма немногочисленных работах, претендующих на ее обобщение. Такая задача впервые на концептуальном уровне была поставлена И.Груздевым; введение им в научный обиход огромного фактографического материала обусловило преобладание историко-биографического подхода, где рассмотрение Горького-художника имело «иллюстративный» характер23. В работе же Э.Бабаяна, не придерживавшегося строгой биографической канвы в жизнеописании Горького, цен

О А тральными становились именно проблемы его творчества . Наконец, в диссертации Р.Т. Певцовой попытка рассмотрения «личностного» и «творческого» начал у писателя сводила их, соответственно к «мировоззрению» (классовому сознанию) и «методу»25.

Все три работы, исчерпывающие этот последний ряд, объединены подходом, традиционным для советского горьковедения с его жесткой схемой представлений-аксиом о Горьком— «пролетарском писателе» и соответствующей предметно-аспекгной редукцией исследования26. Показателен в этом плане подзаголовок книги Э.Бабаяна («У идейных истоков творчества»), где личностное начало в качестве «истоков», по сути, исчезает, подменяясь идеологией. Указанный подход наиболее последовательно проведен в работе Р.Т. Певцовой, где «автор стоит на позициях марксистской социологической школы литературоведения»27 и, как заявлено, «впервые» обосновывает «концепцию пролетарского генезиса. художественного метода 28 писателя» .

Утверждение о первенстве в разработке подобных концепций выглядит для наших дней достаточно спорным. Другое дело, что данная работа, обобщившая богатейший опыт указанной традиции, претендует в своем жанре на безальтернативное «последнее слово» о молодом Горьком. Между тем именно повышенная альтернативность общественного восприятия писателя, особо обострившаяся ныне, диктует необходимость фундаментальных исследований, не просто противопоставленных друг другу в русле социоцентристских подходов, но преодолевающих их парадиг-мальный уровень «организованной простоты».

В свете этой научной проблемы наше обращение к теме «молодого» Горького предстает объективно назревшим. Научная новизна здесь определяется как намеченной методологической установкой, так и соответствующими объектно-предметным полем и целью исследования. Рассмотрение горьковского феномена в диалогической парадигме как развивающейся системы нацелено прежде всего на выявление системообразующего начала, где лежат истоки писательской «жизни в веках». Научный результат здесь определяется совокупностью всех компонентов при решении конкретных задач на соответствующих этапах исследования.

Первоочередной является задача рассмотрения особенностей личностной сферы сознания будущего писателя в процессе ее развития как основы становления творческой индивидуальности. Среди многочисленных аспектов рассмотрения сущности и содержания личности для нас приоритетно ее персогенетическое, духовно-ценностное измерение в опоре на актуализирующуюся ныне отечественную традицию «русской философии ценностей»29. В свою очередь, среди различных аксиологических подходов, сводимых, с одной стороны, к онтологии ценностных абсолютов («божественного», «космического», «природного» начал), а с другой— к субъективной оценке («избирательному принципу», «предпочтению», «нужде», «готовности»), — дня нас наиболее приемлема установка на «целостное ценностное отношение», полюсами которого становятся ценность и оценка30.

Исходя из «опредмеченности» аксиосферы в социокультурных реалиях, мы рассматриваем литературные явления прежде всего как компоненты общественного накопления и трансляции ценностного опыта человечества в горизонте культуры. По отношению к горьковскому феномену данный подход представляет продолжение наших предыдущих исследований31.

Обращение к ценностно-смысловым аспектам содержания личности предполагает приоритетное рассмотрение таких ее функций, как ценностно-ориентирующая и смыслотворческая . Первая из них проявляется в обретении автономии «я» и способности выстраивать собственную картину мира. Вторая предстает как способность к сотворению личностного смысла (субъективного отношения, где индивидуализируются объективные значения)33, способности занимать определенную смысложизненную позицию34.

Соответственно, «духовное рождение» будущего писателя, пришедшееся, по его свидетельству, на «казанский период» 1884-1888 годов («Физически я родился в Нижнем Новгороде. Но духовно — в Казани35), рассматривается в нашей работе по следующим параметрам: формирование в процессе мировосприятия ценностных ориентиров, выстраивавшихся в определенную систему ценностей, где находила свое выражение личностная позиция. В процессах дальнейшего личностного самоопределения Алексея Пешкова на рубеже 1880-1890-х годов рассматриваются особенности духовного «самостояния» в динамике реалий жизненной судьбы, самодетерминация личности в поиске жизненного предназначения, и, наконец, ее самоидентификация в горизонте культуры. Тем самым личностное самоопределение предстает основой становления творческой индивидуальности писателя, а «дописательский» период 1880-х — начала 1890-х годов являет истоки писательского феномена в плане его аксиогенеза.

Такой подход, не получавший пока в совокупности намеченных аспектов разработки в горьковедении, подразумевает скорректированное использование и достаточно традиционных метод ик, в частности — историко-биографических исследований. Здесь источниками «первого ряда» служат документы, свидетельства современников и самого биографического лица, синхронные рассматриваемому времени. Другой тип источников содержит более опосредованную информацию: это различного рода воспоминания. Если в первом типе источников интересующий нас период жизни Пешкова-Горького отражен достаточно скупо и фрагментарно36, то в воспоминаниях современников он представлен более обширно; но еще более полное и детализированное освещение он находит в воспоминаниях самого писателя: в автобиографических произведениях самых разных жанровых обозначений («повесть», «рассказ», «очерк», «книга воспоминаний» «страница автобиографии», «из прошлого» и др.), в его свидетельствах и самохарактеристиках из богатейшего публицистического и эпистолярного наследия.

Обращение к истории воссоздания горьковедением жизненного пути будущего писателя позволяет увидеть динамику различных исследовательских подходов. Если в 1930-е годы воспоминания Горького рассматривались в едином нивелированном ряду с документализированной фактографией, то на рубеже 1940-1950-х годов обозначилась во многом противоположная тенденция — к изучению автобиографических текстов прежде всего в аспекте их идейного содержания, отражавшего, по мнению исследователей, горьковские воззрения, синхронные времени создания произведений (исполнение художником «социального заказа» пред — и послереволюционной эпохи). Справедливые возражения против механического «протоколирования» свидетельств писателя в качестве «документов» приводили к иной крайности — исключению таких свидетельств из свода биографических источников. С позиций сегодняшнего дня можно видеть, что подобный подход неожиданно сближал его проводников в советском литературоведении с их идеологическими оппонентами, ставившими в вину Горькому- «буревестнику» сознательную мифологизацию своей биографии37.

Однако отказ от свидетельств самого писателя, объективно доминирующих в общем своде биографических источников, означал бы на деле невозможность воссоздания сколько-нибудь целостной картины его жизни. В этой связи удивительно только на первый взгляд, что при всей настойчивости поисков «объективности» вне «субъективных» свидетельств Горького именно эти последние продолжали оставаться основой биографических исследований. Другое дело, что их авторы оставляли за собой приоритетное право выборочности и толкования автобиографических материалов в соответствии с различными идеологическими схемами. Все это предопределяло методически неоднозначный, но методологически однородный суммарный научный результат, который к концу XX столетия выступал как одно из слагаемых «горьковского мифа».

Среди обширной научно-критической литературы 1990-х годов о Горьком нам известна лишь одна работа монографического плана, где предпринята попытка сравнительного анализа отдельных автобиографических и документальных материалов38. Между тем обращение к проблеме генезиса горьковского феномена диктует на современном этапе необходимость принципиального уточнения в целом «статуса» одной из объективно сложившихся основ биографических интерпретаций — той картины жизни, которую воплощают автобиографические свидетельства писателя. Последние в большинстве своем имеют безальтернативный характер как единственно существующие на уровне артефактов. Принимая такую картину — не на веру, а к рассмотрению, — необходимо учитывать, что она существует в виде особой — эстетической реальности. Автобиографический материал как источник биографических фактов обозначает и авторские интенции в системе ценностей личности — не только в синхроническом плане творческого акта, но прежде всего в анахроническом — дня воссоздаваемого «прошлого»39. Именно во взаимосвязи этих планов эстетическая реальность «прошлого» определенным образом он-тологизируется. Критериями объективности здесь могут служить не только прямые свидетельства автора, но и внутренняя логика текстовой структуры автобиографических произведений и отдельных фрагментов мемуарного характера, яркость, степень сохранности и детализации воспоминаний, их устойчивость и «повторяемость», или, напротив, противоречивость в различных текстах.

Тем самым актуализируется рассмотрение всей совокупности указанных материалов, создававшихся писателем на протяжении более сорока лет, как единого ме-татекста40. Композиционно-организующим принципом здесь выступает для нас хронология «прошлого» — в соответствии с документально-фактографической основой реальной биографии. В силу этого исследование на данном этапе неизбежно тяготеет к форме фабульного «жизнеописания». Но историко-биографический подход реализуется здесь под особым углом зрения: метатекстовая эстетическая реальность автобиографических текстов, коррелирующая с иными биографическими источниками, рассматривается в качестве определенной системы. Выявление в ее собственных внутренних ресурсах «онтологизирующих факторов» д ля картины «прошлого» есть одновременно и поиск системообразующего начала — на уровне личностно-творческих доминант писателя в их формировании и развитии.

Осуществляемый таким образом выход к целостному видению горьковского феномена связывает начальный этап исследования со следующим, где рассматриваются процессы личностной самореализации писателя в его творчестве 1890-х годов. Совокупность произведений, созданных в этот период, представляет особый пласт эстетической реальности, идентифицируемый с «ранним Горьким». Соответствующий ей метатекстовой корпус может быть достаточно четко очерчен; вместе с тем он имеет определенные точки взаимопроникновения с «автобиографическим» корпусом (прежде всего на уровне тех текстов, которые можно рассматривать в их двойной принадлежности). Показательно, что когда к середине 1920-х годов сложился основной свод горьковских автобиографических произведений, критике он представлялся своеобразным «введением» к «собранию сочинений» Горького — и прежде всего к «раннему творчеству»41.

Подобные суждения, оставшиеся по отношению к писателю во многом условно-метафорическими и единичными, имплицитно выражают, на наш взгляд, важные закономерности. В свете известных лотмановских положений о «людях без биографии» и «людях с биографией» (в историко-культурном контексте) — именно среди последних биография писателя «становится постоянным. спутником его произведений»42; а по мысли новейших исследователей, между биографией и творчеством художника в их текстовом оформлении образуется «специфический диалог»43. Горький же предстает как писатель не только «с биографией», но и «с автобиографией», освещающей преимущественно его жизнь 1880-х— начала 1890-х годов, —} то есть период, который непосредственно предшествовал, а затем соответствовал! его рождению как писателя. Эта особенность и создает объективные предпосылки к поэтапному рассмотрению двух пластов эстетической реальности как ипостасей горьковского писательского феномена— «автобиографической» и «раннетворче-ской» — в их метатекстовой определенности и нетождественности, но вместе с тем и в своеобразной диалогической «взаимопроверке» и взаимокорректировке.

Исследование особенностей личностно-творческой самореализации писателя предусматривает прежде всего выявление первоэлементов его художественного космоса на этапе «писательского рождения». Материалом служат произведения

Пешкова-Горького 1888-1892 годов44; приоритетным аспектом исследования — анализ их художественной структуры (в пространственно-временном, сюжетнокомпозиционном, образно-смысловом и иных планах); конкретная задача здесь—I выявление структурообразующих принципов и особенностей авторской позиции.) Основное же проблемно-тематическое направление исследования определяется об-| I ращенностью к проблеме «человек и мир» в ее художественном воплощении писа-! телем.

Полученные здесь результаты видятся в качестве исходной предпосылки для реализации намеченных подходов применительно ко всему творчеству писателя 1890-х годов. Здесь главной задачей становиться исследование горьковской концепции человека и художественной картины мира в их философско-эстетических основах. Анализ конкретных текстов45 предусматривает и их интертекстовое соотнесе- / ние, выявление типологии творчества на уровне отдельных элементов и целого в корреляции с публицистическим и эпистолярным наследием писателя. Тем самым эстетическая реальность раннего творчества Горького обретает очертания определенного системного единства. Важна и задача его рассмотрения в социокультурном контексте на уровне национально-исторического и общечеловеческого. Это дает возможность проследить художническую самореализацию писателя в аксиосфере культуры.

Текстовый, интертекстовый, контекстовый анализ творчества Горького 1890-х годов направлен на выявление своеобразия его художественной системы на стадии формирования. Логичным представляется углубление такого подхода и на заключительном этапе исследования — при обращении от «раннего» Горького к поре его писательской «зрелости» в начале 1900-х годов. Анализ вершинных творческих достижений этого периода, проявившихся прежде всего в драматургии, где центральное место занимает пьеса «На дне», — имеет задачей проследить саморазвитие художественной системы писателя уже во многом за счет ее собственных ресурсов, наработанных творческих принципов и типологических особенностей. В рамках указанной задачи рассмотрение художественной структуры и авторской позиции в пьесе «На дне», обобщающее наши предыдущие исследования в данной области46, осуществляется на новом уровне и под особым углом зрения: горьковская полифоническая драма предстает в качестве своеобразного фокусирующего центра личностно-творческих доминант писателя на рубеже Х1Х-ХХ столетий.

Вместе с тем обращение к этому периоду актуализирует еще одну область исследования: творчество Горького и его личность открывались в конце 1890-х— начале 1900-х годов для широкого общественного восприятия, где брали начало процессы социально-эстетического функционирования горьковского феномена. Над объяснением причин небывалого по силе «взрыва» писательской популярности Горького задумывались его современники и многие последующие поколения. Попытка такого объяснения актуальна и д ля нашей работы — при выявлении истоков динамики общественного восприятия в большом историческом времени. Общие тенденции указанного процесса были намечены выше: ряд его конкретных «срезов» в масштабе всего XX столетия (историческая динамика интерпретаций отдельных произведений, «история вопроса» в изучении важнейших проблемно-тематических областей горьковского творчества, биографии писателя и пр.) выстроен в качестве постоянно присутствующего компонента для историко-биографического, структурно-типологического, ценностно-смыслового и иных видов анализа в соответствующих разделах исследования.

В заключительной главе работы ставится задача увязки «начал и концов» в исторической динамике общественного восприятия с приоритетным вниманием к ее истокам на рубеже Х1Х-ХХ столетий. Обращение к материалам литературно-критической и общественно-философской мысли того времени предполагает построение определенной системы точек зрения и оценок, выявления в них особенного и общего — на уровне магистральных линий, образующих «метатекст» особого рода. Начало социально-эстетического функционирования писательского феномена предстает как дополнительное «наращивание смыслов» — формирование ценностно-смыслового поля «вокруг» Горького; наряду с личностным становлением писате- ■ ля и его творческой самореализацией этот процесс предстает как еще один уровень I аксиогенеза горьковского феномена, где складывался еще один пласт эстетической | реальности. Его рассмотрение связано дня нас с проблемой адекватности общественного восприятия: с одной стороны, личностно-творческим доминантам писателя, а с другой — доминантам российской ментальности и тенденциям социокультурного развития в конкретно-историческом масштабе.

Таким образом, выделяемые на трех этапах исследования различные пласты эстетической реальности рассматриваются в их метатекстовом выражении как сложные системные образования, вступающие между собой в специфический диалог, который для нас служит инструментом их «взаимопроверки». Тем самым они предстают как «подсистемы» горьковского феномена в целом. При выявлении на этом уровне системообразующего начала в соответствии с главной целью нашей работы мы исходим из понимания эстетического в широком ценностном значении — как «выражения той или иной предметности, данной как ценность»47, «выражения самой жизни, усиливающего, отчетливо показывающего ее существенное содержание»48 . Здесь уместно вспомнить и высказывание самого Горького: «Читают Пушкина, а дух поэта стонет: Слова — у всех в устах, но дух никем не понят!»49

Это поэтическое изречение можно отнести и в адрес самого автора. Данное стихотворение практически единственное, где он, вопреки обыкновению, ставит подпись «М.Горький», как бы проецируя на себя сказанное. Современному же горько-ведению здесь можно увидеть и постановку проблемы: необходимость овладения не только знанием «слова Горького» в его всеобщей и часто утилитарной эксплуатации, но и пониманием «духа Горького», опредмеченного в ценностном измерении как эстетическая реальность. На этом пути открывается возможность прояснения глубинных конституирующих оснований («существенного содержания») и механизмов функционирования феномена Горького— как феномена культуры в свете присущего ей диалогизма.

ЧАСТЬ I ДУХОВНОЕ РОЖДЕНИЕ ЛИЧНОСТИ (1880-Е ГОДЫ)

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Удодов, Александр Борисович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Исследование генезиса горьковского феномена позволило выявить важнейшие факторы личностного становления будущего писателя. Универсализм его жизненного опыта был во многом обусловлен особым контекстом жизнедеятельности — «многомирием» социокультурных и духовных сфер личностного бытия. Их интенсивная динамика создавала предпосылки для выстраивания контрастно-многомерной картины мира.

В свою очередь, особая «открытость» и повышенная «амбивалентность» сознания самой рождавшейся личности актуализировали ее ценностно-ориентирующие функции, исключая линейную однозначность в выборе значимых для молодого Пешкова ценностных ориентиров. Принципиальная мно-гополюсность последних воплощала особенности его духовных интенций, предопределив полицентрический характер самоорганизации системы ценностей и становление глубоко диалогической личностной позиции в динамике взаимоотношений с миром и человеком.

Такая позиция, подразумевающая безусловное принятие равноценности «другого», способствовала необычайно продуктивной личностной самоактуализации в установке на самообразование, самопознание: неутолимая жажда знания сопротивлялась стереотипам его присвоения в виде готовых истин, примату «идеи» над человеком. Диалогичностью мировосприятия во многом объясняется беспримерная «метаморфоза» в саморазвитии будущего писателя, никогда не имевшего систематического образования в его традиционном виде — и так высоко поднявшегося к вершинам человеческой духовности.

Выход из парадигмального уровня «объектного» отношения к миру и человеку дистанцировал Пешкова и от соответствующих форм жизнедеятельности — прежде всего от утилитарно-прагматичного «служения идее» в формах социально-политического радикализма.

В намечавшемся ряду перспектив особого «духовного пути» для будущего художника по-своему знаковым оказалось понимание «проходящего» как «собирателя-сеятеля», что отражало личностные установки на диалогический обмен ценностными потенциалами с миром и человеком. В такой ориентации движение-странствие становилось доминантной формой личностного «самостояния», спроецированной и на поиск смысложизненного предназначения. Представление о писателе-страннике, идущем по «многомирию» жизни и ведущем диалог с ее многоголосием, конкретизировалось в различных ипостасях «живых» писателей («сурового глашатая», «мудреца» и др.), с которыми отнюдь не случайно пересекалась на этом этапе жизненная судьба Пешкова.

Биографические реалии странствий 1888-1892 годов отражали особенности личностной самодетерминации будущего художника. Вместе с тем его стремление к «познанию себя» проецировалось на «познание России». Проведенное исследование показывает, что духовная самоидентификация молодого Пешкова органически вписывалась в контекст российского «культурного ренессанса» рубежа Х1Х-ХХ веков: наиболее показательными здесь предстают аксиологические историософские отечественные концепции, где «душа русского пейзажа» соотносилась с «пейзажем русской души» в ее антиномично-сти, трансцендентности, интенциях «всеединства» и особом «универсализме русского гения» как «симфонической личности»; все это высвечивало по-своему универсальную диалогическую направленность национального самосознания.

В адекватных личностных устремлениях странствующий Пешков последовательно расширял для себя горизонты российской действительности — в ее символико-обобщающих обозначениях («мир Волги», «мир степи», «русская равнина») и в акцентированном многообразии природно-географических, эт-ноисторических, социокультурных «миров» и сред жизнедеятельности, где будущий писатель постоянно ощущал себя «идущим посередине», м е ж -д у ними. Такое мироощущение отражало процессы вживания в особый склад российской жизни, обозначавшийся в духовном лейтмотиве «неуемной русской тоски» как «призванность соединять несоединимое». Тем самым в широчайшем универсализме социокультурной самоидентификации будущий художник представал пассионарной личностью, фокусирующей ментальные черты и глубинные основы поведения этноса.

Картина жизнедеятельности Пешкова 1880-х— начала 1890-х годов, представленная био- и автобиографическими реалиями как системное мета-текстовое единство, обнаруживает в своеобразной перекличке структурно устойчивых элементов и «голосов из прошлого» наличие особых «диалогических полей», интериоризующих содержание аксиосферы культуры во внутренне-личностный план. В поиске обратной связи с миром диалогическая личностная позиция Пешкова-Горького тяготела к адекватным формам выражения в художнической самореализации.

Анализ художественной структуры горьковских произведений — от этапа «писательского рождения» до вершинных творческих достижений начала XX столетия -— позволяет выявить в качестве их текстовой структурообразующей доминанты разноплановую и многоуровневую диалогичность.

Указанная доминанта воплощалась в художественной картине мира, тяготевшей к внутреннему структурному многомирию, где основная топологическая граница пролегала между «реальным — идеальным». В широчайшей амплитуде их взаимодействия — от полного разрыва до тождества — прорисовывался магистральный вектор их взаимообусловленности и взаимокорректировки. Здесь наиболее продуктивной в художественном плане оказалась горь-ковская формула «одухотворения жизни» — не отменяющая ни «духа», ни «жизни», но приводящая их в сложное развивающееся двуединство. Тем самым художественная картина мира в главных своих слагаемых представала полицентрическим универсумом, где человек выступал «гражданином двух миров» — материально-бытийного и духовно-интенционального.

Такое видение имело для художника свои философско-эстетические основания — в своеобразном исходе Горького из неконструктивного и непродуктивного для него поля «битвы материализма с идеализмом» к сфере ценностного, смысложизненного миропонимания. Проходя здесь во многом собственным путем, писатель не только объективно идентифицировался с этим направлением мировой и отечественной мысли, но в ряде моментов и предвосхищал ее на интуитивно-художественном уровне.

В аксиологическом поле взаимодействия «правды факта» и «правды-справедливости» воплощалась и горьковская концепция человека. Родовой человеческий опыт как область смысложизненной личностной апелляции представал для писателя прежде всего опытом ценностным. В силу этого родовой человек персонифицировал, по сути, аксиосферу культуры, где по-своему онтологизировалось духовное начало как специфическое человеческое свойство. Процесс трансляции этого начала в индивидуально-личностные формы художественно воплощался «воспоминаниями» горьковских героев о «душе», равно как и о человеческом «первородстве» — в устойчивой для творчества писателя модели «воспоминания будущего».

Вместе с тем родовой («мировой», «исторический») человек представал для Горького не только вместилищем ценностных ориентиров, но и особым процессуально-диалогическим феноменом. Одной из доминантных форм его воплощения становилось тотальное движение горьковских героев: по-своему обобщающим здесь предстает образ-концепт Странника, где воплощалась смыслопоисковая функция человеческой личности. Вместе с тем Странник наиболее ярко представлял архетип «ухода-встречи», художественно дифференцированный в творчестве писателя и обозначавший координаты человеческого общения — еще одну форму воплощения родового человеческого начала и соответствующую ей функцию самореализации личности среди себе подобных.

В произведениях писателя типологически устойчивой оказывается сюжетная ситуация «встречи» героев как их со-бытия и со-ответствия. Потребность человека быть представленном в «другом», особо актуальная для российской ментальности, реализовывалась в изображении Горького на пути от «знания» к «пониманию». В противоположность этому непонимание и отчуждение-«уход» инициировались чаще всего социально-ролевыми функциями человека, по-своему «опредмечивающими» и «завершающими» его.

В контрастном взаимодействии тенденций к единению и разъединению людей писателем прорисовывался вектор их со-причастности: и родовому началу, и «общероссийскому дому». Социокультурные составляющие последнего были отражены горьковским творчеством с уникальной содержательной всеохватностью, акцентирующей ситуацию их «встречи»-взаимодействия как специфического внутрироссийского диалога культур.

Тем самым полицентризм горьковского художественной картины мира проецировался на изображение современной писателю жизни и национального характера, разнонаправлено тяготеющего к ипостасям «цельности» и «пестроты» при полисмысловых характеристиках каждой их них как «мудрости» и «безумия».

Все это отражало широчайшую демократическую основу личностно-творческой самореализации писателя. В своем художественном мире он предоставлял равноправную возможность проявления многим по-своему суверенным «голосам» жизни и духа, — что и предопределяло выразительную доминанту его художественной системы — контрапунктное многоголосие.

Здесь находила свое воплощение и соответствующая авторская позиция художника, способного адекватно выражать себя только в диалоге, открытом и незавершенном в своей ценностно-смысловой направленности.

Такое видение и изображение жизни имело выход и на уровень художнической методологии писателя, где традиционное романтико-реалистические и модернистские тенденции не просто сосуществовали или доминировали в своей жесткой регламентации, но диалогически взаимокорректировались; при этом те или иные методологические параметры претерпевали функциональную трансформацию, попадая в поле иного типа художественного мышления.

Эстетическая реальность творчества писателя 1890-х— начала 1900-х годов являет определенную систему, где межтекстовый метадиалог реализуется в проведении по разным текстам-«голосам» устойчивых образно-смысловых лейтмотивов, которые вместе с тем получали и своеобразную фокусировку в отдельных, по-своему этапных творениях художника.

В самом первом своем крупном произведении— поэме «Песнь старого дуба» начинающий автор постарался «затискать все, о чем думал на протяжении десяти лет»; следующей попыткой такого рода предстает через шесть лет рассказ «Читатель»; наиболее же показательной вехой явилась еще через шестилетие пьеса «На дне». В ней нашли воплощение практически все важнейшие формально-содержательные параметры горьковской художественной картины мира и концепции человека, интегрированные в особой, полифонической структуре произведения. «На дне» как полифоническая драма принципиально «многомирна», «многогеройна» и «многоголоса»: диа-логичность авторской позиции поднимается здесь на концептуальную высоту, организуя элементы тех или иных «множеств» в контрапунктное гармоническое единство.

Известная регулярность наблюдаемой фокусировки позволяет определить процесс развития художественной системы писателя как своеобразную пульсацию — по аналогии со сжимающейся и расширяющейся галактикой. Построение писательского художественного космоса предстает не в линейном стремлении к некой конечной упорядочности, но в постоянном взаимодействии разнонаправленных тенденций — центростремительной и центробежной, — проявлявшихся и в процессах личностного становления художника: в стремлении найти для себя единую смысложизнен-ную «точку опоры», а с другой стороны — в его тяге «во все стороны». Все это воплощалось в «универсализме» и «симфоничности» личности и творчества писателя, в полицентрическом принципе организации его личностно-творческих доминант.

В широчайшем смысловом разбросе оценок и суждений современников о Горьком на рубеже Х1Х-ХХ веков, где обозначился «взрывной» характер его небывалой популярности, явственно прослеживаются противостояния, группирующиеся практически по всем аспектам восприятия личности и творчества писателя. В целом горьковский феномен поразительно легко идентифицировался теми или иными интерпретаторами с самыми различными социокультурными явлениями эпохи, был «взят на разрыв», «растаскан по частям» в конъюнктурной утилизации. Вместе с тем монологически-однозначные редуцирующие толкования, по-своему «обреченные» на сосуществование в едином социокультурном пространстве, образовывали совокупное поле восприятия, общие контуры которого предстают с позиций сегодняшнего дня имплицитно изоморфными ментальному «соединению несоединимого» и горь-ковской «многострунности»: писатель объективно выступает «идущим посередине» этого поля, соединяя полюсы которого, он высвобождал их диалогический потенциале горизонте отечественной культуры.

Таким образом, выделенные и рассмотренные в их метатекстовой очер-ченности три пласта эстетической реальности, воплотившие этапы аксиогене-за горьковского феномена 1880-х— начала 1900-х годов, предстают как системные образования, имеющие единое организующее начало — всепроникающую диалогичность. Ее сущностным основанием выступает ценностный полицентризм, который определяет механизмы генезиса и функционирования феномена Горького как развивающейся системы: во взаимодействии центростремительных и центробежных тенденций, постоянной открытой возможности для актуализации (вплоть до абсолютизации) тех или иных отдельных «центров» — при их перманентной неснимае-мой множественности.

Рассмотрение динамики восприятия личности и творчества писателя на протяжении всего XX столетия в различных «контрольных срезах» показывает внешнее преобладание однозначных определений, безапелляционных оценок и конечных ответов. Вместе с тем сама их множественность, синхроническая и диахроническая сшибка, регулярная повторяемость в различные исторические эпохи высвечивает неуклонное расширение диалогической ауры в восприятии Горького, где монологическая «ясность» всегда оставляет место «недосказанности», а любое равновесие выглядит шатким и постоянно гото

313 вым к нарушению.

В русле синергетического подхода именно такой эффект имманентной неравновесности, стремящейся к гармонии, видится источником личностно-творческого саморазвития художника («мои мысли и чувства никогда не уравновесятся». -— XXVIII,38) и его «жизни в веках», где его общественное восприятие в ценностном измерении «всегда будет колебаться, как будет колебаться все существующее.» (Варианты. — 1,95-96).

Выявление такой природы и механизмов аксиогенеза горьковского феномена, возможное прежде всего в синтетико-диалогической парадигме мышления, открывает перспективы дальнейших исследований для горьковедения XXI столетия.