Жанровые особенности автобиографической и мемуарной прозы: На материале творчества А. С. Пушкина, П. А. Вяземского, Н. Г. Чернышевского тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.08, кандидат филологических наук Сутаева, Зарема Рамазановна

• Сутаева, Зарема Рамазановна
• кандидат филологических наук
• 1998

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Сутаева, Зарема Рамазановна

Введение.

Глава I. А.С.Пушкин: прототипичеекая автобиография писателя.

Глава II. П.А.Вяземский: доминанта творчества.

Глава III. Автобиографическая проза и воспоминания

Н.Г.Чернышевского .„.>.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Жанровые особенности автобиографической и мемуарной прозы: На материале творчества А. С. Пушкина, П. А. Вяземского, Н. Г. Чернышевского»

1. Цель? мамершт, тршмщты, и структура работы.

LI. Цель и актуальность исследования. Мемуары занимают большое место в литературе XIX в. Они - важное составляющее и современной литературы. Мемуары несут с собой и неповторимый личностный жизненный опыт, и сведения (часто уникальные) об исторических событиях эпохи и обладают художественными достоинствами. Все это делает мемуары особенно ценным и актуальным жанром литературы и в свою очередь придает актуальность исследованию этого жанра.

Необходимо создать целостную теоретическую и историко-литературную концепцию мемуаров как жанра словесностй, выработать критерии, позволяющие понять мемуарную прозу как важную составную часть художественной литературы. Для этого необходимо осмыслить художественные и документальные качества мемуаров, определить их место в литературном развитии XIX века, процессе становления реализма; установить жанровые критерии, позволяющие вписать мемуары в контекст эволюции ключевых беллетристических жанров эпохи (прежде всего, большого романа).

Актуальность предлагаемой темы возросла в последние годы в связи с повышением интереса к мемуарной литературе как в широких слоях читательской публики, так и среди ученых (в том числе и филологов), получивших доступ к новой информации.

В диссертационных работах В.В. Максимова "Фрегат "Паллада" И.А. Гончарова", O.A. Наумовой "Автобиографический роман воспитания в творчестве Ч. Диккенса и Ш. Бронте", Н.П. Подземской "Жизнь" Бенвенуто Челлини как литературный памятник итальянского Возрождения", И.Н. Сидоровой "Жанр автобиографии в литературах Восточной

Африки 30 - 60-х гг. XX века" рассматриваются различные аспекты мемуарных произведений, но эти диссертации не касаются теоретических проблем мемуаристики.

1.2. Отбор материала. Авторы текстов и "авторы" концепций. В работе рассматриваются мемуарные материалы и концепции мемуарного жанра А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, В.Г.Белинского и Н.Г.Чернышевского - тех писателей, которые не только являются в большей или меньшей степени представителями мемуарного жанра, но которые еще и развернуто высказывались по различным проблемам мемуаров. Основным теоретическим постулатом работы является положение о том, что жанровая особенность мемуаров определяется взаимодействием двух начал, художественного и документального. Выбор материала (на основе творчества А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, Н.Г.Чернышевского) для построения диссертации обусловлен также нашим стремлением опереться на две крайние позиции мемуаристики XIX века: ту, в которой особое значение имеет художественное, личностное начало, и, с другой стороны, мемуаристику, сосредоточенную на социальных, документальных началах.

Белинский, не оставивший мемуаров или дневника, дал последовательное и глубокое осмысление проблемы извне, исходя из гегелевских философских предпосылок, своеобразно "адаптированных" к специфически русской культурной ситуации (предлагаемая в работе общая характеристика его литературно-критических воззрений на проблемы мемуаров и их связи с беллетристикой играет роль своеобразных "пролегоменов" к третьей главе о Н.Г. Чернышевском).

Таким образом, основным содержанием данной работы становится анализ биографии и творчества четырех авторов, но рассмотренных в специальном ракурсе: анализируются их отношения с документально-биографическими жанрами, степень взаимопроникновения документалистики и беллетристики в их творчестве и концепциях, роль документально-биографической прозы в контексте общей для них установки на художественное исследование действительности (истории, психологии личности и т.д.). Эти отношения схематически можно обозначить как две системы: "Автор - Мемуары - Беллетристика" и "Автор - Мемуары/Беллетристика - Действительность", где под "Мемуарами" для краткости понимается более широкий спектр документально-биографической прозы. (Рассматривая мемуарные и биографические жанры как близкие и состоящие в единой художественной системе, хотя и противостоящие по ряду признаков, мы исходим из концепции о формах биографии и автобиографии М.М.Бахтина (см. работу "Автор и герой в эстетической деятельности'.' X

Особое внимание в работе уделяется анализу литературно-критических концептуальных выступлений и других высказываний Пушкина, Вяземского, Белинского и Чернышевского, по которым можно реконструировать те жанровые критерии мемуарно-автобиографической прозы, которые были столь же актуальны для каждого из них, сколь и симптоматичны для эпохи (достоверность и домысел, детализация и типичность, степень притягательности личности мемуариста, корректность в подаче материала, моделируемый тип читателя, научная познаватель-ность, простота изложения и др.).

Учитывая непосредственные литературные и человеческие связи Пушкин - Вяземский и Белинский - Чернышевский, мы получаем здесь две пары, соотносимые друг с другом "парадигматически"; причем Пушкин и Белинский соотносимы как авторы: концепций (в случае Пушкина эта роль затенена), а Вяземский и Чернышевский - как последовательные их воплотители.

При этом возможны и другие соотношения. Так, мемуаристика Вяземского связана с эстетикой Пушкина установками на бытописательскую миниатюру, зарисовку нравов, анекдот и на поэзию), а дотошность, "мелочность", безукоризненная техника описаний портрета и интерьера позволяют связывать его творчество е реалистическими принципами отбора материала, индивидуализации и создание "типов" {типичное слово Белинского). Пример Вяземского показывает, как жанр мемуаров активно вбирает в себя достижения художественной литературы. В то же время жанровые формы, используемые Вяземским, уже достаточно архаичны для эпохи становления реализма. Будучи мемуаристом par excellence, он столь последовательно реализует свою концепцию мемуаров как пограничного жанра, что с необходимостью остается классиком жанра, так и не создав крупной мемуарной формы, подобной "Былому и думам".

Рассматривая в качестве пары Белинского и Чернышевского, мы можем назвать "гоголевский период" "гегелевским" и показать гегелевский след в письме Белинского как интерпретатора жанра мемуаров и литературного процесса. Речь идет о периоде "самоопределения" русского реализма. Чернышевский назвал этот период "гоголевским", а Белинский предвосхищает его своим адаптированным к русской культуре гегелевским взглядом. Основные составляющие этого мировоззрения - культ историзма и принцип народности, восходящая к эстетике Гегеля диалектика "правды факта" и "духа времени", сближение литературы с жизнью и связанное с этим взаимопроникновение документальных и беллетристических жанров.

Возможна, наконец, параллель между Вяземским и Чернышевским, поскольку для обоих документально-биографический жанр стал в известном смысле формой жизни, только для Вяземского это "жизнь в прошлом", а для Чернышевского - "'жизнь в будущем" (но осознаваемом также через прошлое). Оба они противопоставляются Белинскому тем, что он только теоретик, а они и теоретики, и практики жанра.

1.3. Композиция, краткое содержание и новизна работы. Работа состоит из трёх глав, посвященных соответственно A.C. Пушкину, П.А. Вяземскому иН.Г. Чернышевскому (в третьей главе также рассматриваются теоретические взгляды В.Г. Белинского на проблему мемуарноавтобиографических жанров).

В пушкинской главе работы, основываясь на достижениях пушкиноведения в изучении структуры, текстологии и истории пушкинских автобиографических материалов, автор впервые строит жанровую концепцию всего корпуса сохранившихся мемуарных набросков поэта, относящихся к различным творческим замыслам. В ней учтена разнохарактерная природа сохранившихся автобиографических материалов, их принадлежность разному корпусу реконструируемых текстов, жанровый аспект которых никогда не сводился воедино. Этим определялась и методология анализа, проведенного в этой части работы: совмещение текстологических исследований с рассмотрением самих автобиографических текстов Пушкина, для чего также привлечен обширный материал его лирики и других художественных произведений. Останавливаясь на пушкинских отрывках предположительно мемуарного происхождения с необходимой в наших целях степенью подробности, мы постараемся очертить круг текстов разножанрового характера, которые вовлекались Пушкиным в его автобиографический замысел, а также показать, как его собственная жанровая специфика рождалась на стыке других жанров, известных и бытовавших в то время. "Пушкинский" период представляется одним из ключевых в процессе становления реализма в русской литературе. Анализ творчества Пушкина как мемуариста, историка и романиста позволит нам продемонстрировать вовлеченность в этот процесс и мемуарного жанра, процесс параллельный, идущий в русле тех же тенденций, но всегда реализовавшийся согласно своим собственным законам и в явлениях особого рода.

В главе о Вяземском мемуарно-автобиографический жанр впервые представлен как доминанта всего творчества писателя. Через призму этого жанра рассматривается его журналистское, эпистолярное, поэтическое творчество. Новым является соотнесение творчества Вяземского с той особой культурной задачей, которая решалась в мемуарных аспектах его деятельности на ниве словесности. В соответствии с таким пониманием роли Вяземского в литературном процессе и жанрово-стилевом поиске той эпохи, мы можем следующим образом определить цель (а частично - и план) данной главы работы: (1) систематизировать известные представления о жанровом своеобразии ориентированной на мемуары прозы Вяземского; проиллюстрировать эти наблюдения материалом "Записных книжек" (сопоставимых также с пушкинским Дневником, "Table-talk" и статьей "Отрывки из писем, мысли и замечания"); (2) рассмотреть теоретические взгляды Вяземского на мемуарный жанр и на его собственные образцы этого жанра, в преимущественном сопоставлении со взглядами Пушкина; (3) различить явные и скрытые элементы концептуально значимых для Вяземского беллетристических жанров, своеобразный синтез которых и дает в результате оригинальную разновидность мемуаристики, не имеющей другого прецедента в русской литературе; (4) рассмотреть материал, иллюстрирующий важнейшую стилистическую особенность прозы Вяземского мемуарного характера - насыщенность бытовыми деталями, и выявить стоящие за ней важные идеологические установки, объективно вытекающие из общих реалистических тенденций эпохи; (5) обосновать интерпретацию творчества позднего Вяземского как своеобразной литературной реакции на трагическую смерть Пушкина в широком смысле слова (то есть не только диалогом с Пушкиным при жизни поэта, но и живой потребностью в этом важнейшем ценностном ориентире после смерти Пушкина); (6) применить к Вяземскому тот жанровый код ("я" как Автор, Герой и Читатель собственной биографии), который, как нам представляется, неявно задан в творчестве Пушкина.

В третьей главе работы все высказывания Белинского и Чернышевского по поводу мемуаристики впервые собраны и включены в контекст их концепций литературных жанров. Впервые также вводится в научный обиход современная литературоведческая и философско-культурологическая концепция автобиографических текстов Чернышевского, в том числе его неоконченной Автобиографии.

Методологические иришцвшы диссертации. Автор использует исто-рико-фуыкциональный, типологический и структурный подходы к тексту с учетом философского и социопсихологического фона эпохи. Историко-функциональный подход опирается на современную историческую поэтику, изучающую категории литературного процесса не с общетеоретической точки зрения, а в том виде, в каком они существовали в исследуемую эпоху. Типологический подход совершается путем отбора однородных жанровых явлений из творческого наследия несхожих по духу писателей. Для структурного подхода характерно построение структурной модели жанра. Аксиологический подход к мемуарам устанавливает их ценностную иерархию и отдает предпочтение одним произведениям перед другими, а также учитывает- . различные "жанры внутри жанра" -подвиды (автобиография, чужая биография, литературный портрет, материалы к биографии и т.д.). Анализируя и отдельные высказывания современников, и ключевые концепции Пушкина, Вяземского, Белинского и Чернышевского, автор выделяет .критерии, помогающие определить степень художественности мемуаров эпохи реализма.

На развитие жанра мемуаров повлиял философский фон эпохи (актуальные для Белинского историософские и эстетические воззрения Гегеля) и социопсихологический фон эпохи (повышение общественного интереса к личности и к особенностям ее бытового поведения). Эти аспекты проблемы позволяет учесть историко-культурный подход.

Сочетание всех вышеперечисленных подходов дает нам возможность осмыслить особенности жанра мемуаров и их роль в литературном процессе первой половины XIX века. Изученный материал позволяет понять судьбу жанра мемуаров в XIX веке, а также их роль в общелитературном процессе.

Прапгиесишп пдениооъ работы. Освещаемая в диссертации типология мемуарного жанра в русской литературе имеет практическое значение для интерпретации смысла и оценки художественных качеств произведений мемуарной литературы как XIX, так и XX вв. Поднятые в работе вопросы связаны с кругом важнейших проблем теории и истории литературы. Например, вопрос о литературном творчестве Вяземского имеет отношение к важной и актуальной для современных исследователей проблеме наследия классиков "второго ряда". Современное герменевтическое прочтение дневниковых записей Чернышевского позволяет непредвзято взглянуть на этого писателя, отвлекаясь от наиболее известных мифов о нем (как официозных - украшательских советских, так и "ниспровергающих" набоковских).

Теоретическая цеииость. Мемуары осмысляются именно как жанр в его самых общих жанровых закономерностях. Это будет способствовать решению важной научной задачи - построению общей теории жанров. Опыт разработки предложенной проблематики значим для исследований других литературных жанров. Результаты исследования могут быть учтены в педагогической работе и историка русской литературы и теоретика.

2о Истюршя мщюст.

Сложились два подхода к мемуаристике. В силу пограничного характера этого жанра при осмыслении его природы на первый план выдвигают или эстетический, или историографический критерии. Эстетический критерий необходим, но не достаточен для понимания мемуаров, хотя способствует созданию литературной репутации произведений этого жанра. Историографический подход также необходим, но не достаточен: он не схватывает художественную природу этого жанра, хотя и вскрывает одно из основополагающих жанровых качеств, - установку на достоверность.

Анализируя существующие взгляды на проблему мемуарного жанра, мы сталкиваемся с такой тенденцией описания явления, которую можно назвать классификационной , в то время как важнейшим для нас аспектом является выработка жанровых критериев, позволяющих вписать ме-муарно-биографическую прозу в контекст художественной литературы (в этой связи см. прежде всего [Левицкий]).

Во введении обосновывается актуальность и определяется научная новизна исследования, указывается на степень изученности проблемы, формулируются теоретические и методологические предпосылки исследования, комментируются уже существующие высказывания по данной теме, характеризуется общая культурная и духовная ситуация изучаемой эпохи и определяется специфика мемуарного жанра в литературе первой половины XIX века.

Произведения мемуарного жанра по-разному функционируют, распределяясь между - художественной словесностью и историей.

В последнее время к этой пограничной группе текстов наметился определенный интерес, возникший как в литературоведении, так и в историографии. Мемуары и художественное произведение и исторический источник, эта двойственность с акцентом на одно из начал - фундаментальное родовое свойство мемуаров. Для историка структурная единица мемуаров - зафиксированный документально точный факт. Для филолога вопрос документальной точности . недостаточен, его интересуют художественные достоинства, литературная выразительность произведения.

Несколько иной взгляд на разделение историографического и литературоведческого подходов к мемуаристике высказывает А.Г. Тартаков-ский [Тартаковский, 1980, с. 8]. Однако его точка зрения нам не представляется продуктивной в контексте существующей задачи.

Патриарх советской исторической мысли академик Е.В. Тарле призывал к осторожному отношению к мемуарам: "Личные, групповые, классовые, национальные пристрастия, симпатии и антипатии самым могущественным образом влияют на содержание мемуарной литературы, даже если автору тех или иных воспоминаний кажется, будто он говорил чистейшую правду." [Тарле, 101]. В приведенном высказывании нам видится суть историографического подхода.

Эти идеи развива тся далее в психолош-историографической концепции мемуаристики, представленной в советской историографии, например, работой "Некоторые аспекты отражения действительности в исторических источниках". При анализе мемуаров историк объединяется с психологом: выделяется мотивационная сфера автора, его социальная установка и объективные свойства памяти - то есть, все то, что связано с проблемой избирательности памяти, как осознанной, так и неосознанной и феноменом "интерпретации" [.Белявский, Пронштейн, с Л 7-20]. ■

Своеобразно характеризуется исторический подход в работе Г.П.Федотова "Абеляр", где автор исследует не только исторический жизни, деятельности и автобиографии Абеляра, но и особенности стиля философа: "Моменты самых тяжелых ударов (в жизни Абеляра -С.З.) сопровождаются подлинным патетическим лиризмом. Этот лиризм горечи есть единственная эмоциональная окраска всего произведения " [Федотов, т. 1, с.220]. В работе об Абеляре Г.П.Федотов именно художественный аспект автобиографии Абеляра использует для характеристики ее научного (исторического) начала,

В современной науке часто проводится четкое отграничение художественного и документального образов, функция которого - создание социальной, исторической и психологической характеристики изображаемого явления, то есть цель его практическая, а не художественная [Гаранин, с.9-18].

Проблема жанра одна из наименее разработанных в научной литературе, теория мемуарного жанра еще менее разработана.

Л.В.Чернец дает следующее общее определение жанра: "Одна из специфических функций жанра в том, что он призван дать хоть и формализованное, но целостное представление о произведении. Жанр. подразумевает целый набор признаков, имеет, так сказать, синкретическую природу" [Чернец, с, 12].

Проблема художественности мемуаров была поставлена и решена еще Белинским и продолжена литературоведами, следовавшими в русле его традиции. В ряде энциклопедий и словарей есть более или менее полнее определений мемуарных жанров, данн. также и учеными ИМЛИ. Автор делает краткий обзор этих определений, опираясь на некоторые из них. Например, Ф.М.Головенченко определяет мемуары как "один из видов художественно-эпических произведений" [Головенченко, с. 259]. Эта дефиниция говорит об отношении мемуаров к художественной прозе, но не очень способствует развитию теории мемуарного жанра.

В.Г.Короленко писал в предисловии к своим мемуарам: "В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде, -часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Здесь не будет ничего , что мне не встречалось в действительности, чего я не испытал, не чувствовал, не видел " [Короленко В. Г. Собр. соч. т. 5, с. 8]. Это положение Короленко содержит в себе важный теоретический посыл, опираясь на него можно построить теоретическую концепцию, которая позволяет разграничить мемуары и исторический роман. Для мемуаров, в отличие от романа, типизация не является обязательным признаком. В "Капитанской дочке" А.С.Пушкина есть историческое повествование (имитация под мемуары) и художественное начало, превалирующее в романе.

Г.Н.Поспелов противопоставляет образам искусства фактографические образы, создавая которые авторы "изображают явления жизни не ради их типичности, а ради их неповторимой индивидуальности" [Поспелов, с.41].

А.Богданов характеризует мемуары двояко, в широком и узком смысле. Мемуары "в широком смысле - записи людей о событиях прошлого, которые они наблюдали или в которых участвовали. К ним принадлежат автобиографии, дневники, заметки и т.д. Основным условием для отнесения подобных записей к МЛ (мемуарной литературе - З.С.) в узком смысле слова как особому виду искусства слова является установка их авторов на образное воспроизведение жизни" [Богданов, 1974]. Богданов намечает лишь отдельные признаки художественного начала мемуарных произведений, но не выявляет самих критериев художественности мемуаров. При этом упор на типизацию мемуаров снижает их историческую достоверность, так как подчас, как об этом уже писал Короленко и другие авторы, жизненные факты и реалии выглядят менее убедительными, чем обобщения и образное воспроизведение жизни.

Учитывается также определение, предложенное А.Г.Тартаковским: мемуары - "повествование о прошлом, основанное на личном опыте и собственной памяти автора" [Тартаковский, 1980. С. 9, 22, 26-32].

Представляется удачным определение Л.А.Левицкого: "мемуары -повествование в форме записок .от лица автора о реальных событиях прошлого, участником или очевидцем которых он был. По форме изложения, идущего, как правило от первого лица, по хроникальности и фактографичное™ изложения, по отсутствию сюжетных приемов мемуары примыкают к дневнику - периодическим записям о событиях текущей жизни" [Левиикий].

Ю.Б.Боревьш разработаны и введены в научный оборот следующие определения разновидностей мемуарного жанра: "Мемуары - письменное воспроизведение жизненного опыта человека, достоверный (исключающий вымысел) рассказ о своей эпохе, о ее людях, о наиболее памятных эпизодах. Память истинного мемуариста избирательна, она хранит существенное и "забывает" все незначимое для характеристики эпохи. Автобиография - письменное воспроизведение наиболее существенных эпизодов и событий собственной жизни автора. Мемуары делают акцент на эпохе, автобиография - на личности автора, однако и в мемуарах есть более или менее ясный образ автора на фоне эпохи, и в автобиографии есть образ эпохи, в которую жил и действовал автор" [Ю.Б.Борее, Компьютерный словарь литературоведческих терминов, 1996\.

Филологический подход во многом определяют статьи Г. Г. Елизаве-тиной, которая предлагает свои несколько иные критерии для анализа мемуарного текста: 1) с точки зрения жанрового обозначения; 2) с точки зрения отношения к реальности выяснение точности-неточности; 3) с точки зрения художественности или документальности произведения; 4) с точки зрения характеризующего данного автора отбора материала [Елизаветина 1982а: 148, 154-159]. Еж же принадлежит самая подробная дифференциация мемуарных текстов: автобиография (рассказ только о себе); исповедь (подобный же рассказ, отличающийся откровенностью); мемуары (в большей степени политическая история); воспоминания (представляют разнообразный материал, допускающий неточность хронологии и непоследовательность изложения) [Елизаветина, 1977: 4].

Для Г.Г. Елизаветиной основной признак мемуарно-автобиографи-ческош жанра - рассказ о самом себе, о самовиденном и пережитом [.Елизаветина, 19826: 237].

Отметим также замечательные 1?руды П.В.Палиевского, С.И.Машин-ского, Г.Г.Елизаветиной, рассматривающие различные художественные аспекты мемуарных произведений (об автобиографической прозе С.Т.Аксакова, Н.Б.Долгорукой, А.И.Герцена), которые не могут, к сожалению, подробно разбираться в данной работе, так как это тема для отдельного исследования и она выходит за рамки данной работы.

В статье Т.В. Радзиевской "Ведение дневника как вид коммуникативной деятельности" предлагается систематическое описание функционального аспекта документально-биографических текстов, применительно к одному из жанров - Дневнику: за основу берется роль субъектов коммуникации и аспекты деятельности при ведении дневника [.Радзиевская: 109-114].

В монографии Л.Я. Гинзбург "О психологической прозе" жанр мемуаров характеризуется на основе "Записок" Сен-Симона, "Исповеди" Руссо, "Былого и дум" Герцена: "Эстетическая деятельность совершается в сознании человека непрерывно; искусство - только предельная, высшая ее ступень. Непрерывная связующая цепь существует между художественной прозой^ историей, мемуарами, биографией, в конечном счете -бытовыми "человеческими документами". Соотношение это в различные эпохи было сложным и переменным. Литература, в зависимости от исторических предпосылок, то замыкалась в особых, подчеркнуто эстетических формах, то сближалась с нелитературной словесностью. Соответственно промежуточные, документальные жанры, не теряя своей специфики, не превращаясь ни в роман, ни в повесть, могли в то же время явиться произведением словесного искусства. Для эстетической значимости не обязателен вымысел, обязательна организация". Согласно Л.Гинзбург, в литературе художественной писатель движется от идеи к единичному ее воплощению, в документальной же наблюдается противоположная картина [Гинзбург, 1977. 6, 10-11].

Хромологшческше рамки= ^Осознавшая себя99 этохш.

3.1. Мемуарно-автобиографическая проза: синхронический и диахронический аспекты. Как и любой культурный факт, мемуарно ориентированную прозу можно рассматривать в синхроническом и диахроническом аспектах.

Традиционным и общепринятым является мнение, что первые воспоминания, созданные в истории мировой культуры, - это "Воспоминания о Сократе" Ксенофонта. (Ср. с классической характеристикой Сократа, данной А.Ф. Лосевым в его "Истории античной эстетики" [Лосев, 2 : 51-54, 79-82].) Сократ, трагически связанный с рождением философии, оказался главным действующим лицом первых Воспоминаний в собственном смысле слова. Очень важно, что "первые" историки:

Геродот, Фукидид, да и сам Ксенофонт, были отчасти и мемуаристами. Таким образом, рождение истории, затем философии сопровождалось и рождением мемуаров как жанра.

Становление мемуарного жанра связано с общекультурными процессами эпохи. Развитие истории как самостоятельной дисциплины стимулировало философскую мысль - высокую форму национального самосознания народа. 20-30-е годы XIX века в России можно уподобить периоду, который Ясперс называет "осевым временем" (время в России "сжато" до десятилетий там, где речь шла о столетиях). Характерные признаки "осевого времени", по Ясперсу, следующие: ".человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира, собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира. Все это происходило посредством рефлексии, сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом мышление" [Ясперс, 1991, 32-33]. Такое "осевое время" России - "великий ледоход" (М.О. Гершензон), эпоха, "впервые сознательно на себя взглянувшая" (Ф.М. Достоевский), когда "паника усиливается в мысли и болезнь напряженности нравственной распространяется, как зараза" (Ап.А. Григорьев). "Рождение рефлексии" существенно для этого исторического периода, что в литературе феноменов выражается в явлении больших мемуаров и большого романа.

Оеншга&ж щель исследования - на основе анализа ряда репрезентативных для эпохи мемуаров русской литературы XIX века определить жанровые особенности мемуаров. Автор стремится рассмотреть и творчество и концепции природы мемуаристики литераторов, наиболее репрезентативно представляющих этот жанр в литературном процессе XIX в. Мы учитываем также высказывания о мемуарах тех писателей, основные литературные интересы которых лежали вне мемуаристики, но в творчестве которых документально-биографическая проза занимает некоторое место. Этим определяется и выбор исследуемых фигур, во многом полярных и несхожих между собой: с одной стороны, A.C. Пушкина и П.А. Вяземского, с другой - В.Г. Белинского и Н.Г. Чернышевского. По их высказываниям реконструируются жанровые критерии мемуарной прозы, которые были актуальны для каждого из них и симптоматичны для эпохи.

Исходя из поставленной цели исследования .нами ставятся следующие задачи: во-первых, показать художественную природу мемуаров и проследить их становление в этом качестве, историю осмысления этого качества; во-вторых, определить место мемуарных жанров в литературном процессе XIX века; в-третьих, установить жанровые критерии, определяющие художественный аспект этих произведений.

Кроме того, можно сказать, что сравнительно-исторические наблюдения для нас актуальны тоже скорее в связи с синхроническим аспектом проблемы: так, в некоторых случаях важно учитывать жанровые истоки тех или иных мемуарных сочинений, для автора составляющие "подтекст", а для читателя обусловившие культурный статус этих произведений, их определяющий характер для социального, национального и т.д. менталитета, для всей системы чувствований, вкусов и предпочтений читателя (например, аксаковская "Семейная хроника" ^по свидетельству автора предисловия к изданию 1909 года '"до сих пор сохраняет свое место в библиотеке каждой образованной русской семьи" [Сидоров: V ]).

3.2. Реализм как решающий фактор. Чтобы описать преемственность между парами "Пушкин - Вяземский" и "Белинский - Чернышевский" в терминах жёсткой логики литературного процесса, необходимо задаться вопросом: что же составляло сущность этого процесса в XIX веке? На это можно ответить одним словом - реализм, (в самом широком его понимании). Определяя во многом художественный метод Пушкина и Вяземского, реализм осознал себя как направление в концепциях Белинского и журнала "Современник" (символично, что журнал сохранил своё "пушкинское" название) и стал кульминацией литературного процесса (если схематически представить его как линейный ряд;предромантизм -романтизм - реализм - символизм и другие течения конца века) во второй трети XIX века, с расцветом романа и таких прозаических жанров, как повесть, новелла и очерк.

Эстетика реализма ставит искусство в один ряд с жизнью и склонна смешивать их между собой. Литература для реализма отражает жизнь, а литературный вымысел (герой как "тип", событие как "типическое") •• в такой же степени новая реальность, какою был и есть миф. С другой стороны, жизнь становится текстом и к ней применяются эстетические нормы. "Величайший парадокс реализма заключается в том, что реалистическая эстетика, декларировав принцип отличия искусства от действительности, вызвала экспансию литературы в жизнь, вполне сравнимую с той экспансией искусства, которая происходила в эпохи романтизма и символизма, которые сознательно ориентировались на слияние искусства и жизни" [.Паперно: 14].

3.3. Автор и герой в реалистической системе художественного изображения. Определив основную стратегию реализма как "слияние литературы и жизни", мы сталкиваемся с кругом проблем, занимавших М.М. Бахтина - среди них соотношение Автора и Героя в эпоху расцвета романа и особая роль биографической формы повествования в контексте судьбы романа как жанра и реализма как системы художественного изображения. Как пишет Бахтин в своей программной работе "Автор и герой в эстетической деятельности", "биографическая форма наиболее "реалистична". Биографические ценности суть ценности общие у жизни и у искусства, то есть могут определять практические поступки как их цель; это форма и ценности эстетики жизни" [Бахтин: 210]

А. С. Пушкин был тем, кто осознал эту перспективу первым среди русских писателей и выразил её не в отвлеченно-философских категориях, а посредством поэтического образа. Пушкин движется в поисках той формы, которая могла бы представить читателю творческую личность в общезначимых идеях, сложившихся в жизненном опыте одного человека как представителя эпохи, поколения, рода, семьи. Пушкин использует все возможные средства для преодоления романтического эгоцентризма - таково его понимание свободы самовыражения. Биографическая форма -одна из наиболее отвечающих таким задачам. Уже в "Онегине", как замечает Ю.М. Лотман [Лотман, 1995], наблюдается тенденция к сопряжению двух заведомо несовместимых литературных установок: "мемуарно-автобиографической" и "беллетристической". В глубоко символическом финале романа (Белинский видел здесь подлинную гармонию содержания и формы: "жизнь без смысла. роман без конца" [7: 440] ) появляется метафора, представляющая человека одновременно как Автора, Героя и Читателя своей жизни.

Примечательно, что на эту метафору чутко откликнулся в 20 веке автор романа "Дар". Здесь нам хочется подчеркнуть, что одним из центральных сюжетов набоковского романа ("онегинские" подтексты и вообще пушкинские "следы" в котором очевидны) является жизнь и творчество Чернышевского. Тенденциозно противопоставляя эту судьбу судьбе

Поэта (ассоциируемого с Пушкиным), Набоков одновременно и подрывает собственную стратегию, давая читателю возможность задуматься о более сложной связи между этими двумя "архетипами" и, что немаловажно, о роли биографической формы повествования в судьбах русской литературы XIX (да и 20) века.

Связанные с поэтическим миром Пушкина универсальные метафоры "Автор=Герой=Читатель" и "Жизнь=Текст/Роман/ Биография" образуют в нашей работе своего рода символический концептуальный ключ к реальным биографиям, литературным Биографиям и литературно-критическим концепциям биографической прозы таких разных людей, как Вяземский (близкий друг самого Пушкина) и Чернышевский (заклинавший "пушкинское направление" именами Гоголя и Белинского).

Пушкин, биография которого стала прототипической биографией поэта для русской литературы (и самой русской действительности, о чем красноречиво свидетельствует хотя бы судьба Лермонтова); Вяземский, волей судьбы оказавшийся читателем собственных мемуаров; и, наконец, Чернышевский, поистине "написавший" свою судьбу, предвосхитив таким образом Годунова-Чердынцева, - все это вехи единого процесса и часть общего культурного проекта реализма - заставить жизнь и литературу говорить на языке друг друга.

4. Основные кршмершм художественности„

В работе рассматриваются самые разнообразные требования, предъявляемые к мемуарыо-автобиографическим произведениям, определяющие ценностное предпочтение одних таких произведений другим, а также противопоставляющие различные поджанры (например, Автобиографию и чужую Биографию, Литературный портрет и Материалы к биографии и т.д.). Анализируя как отдельные высказывания современников, так и ключевые концепции Пушкина, Вяземского, Белинского и Чернышевского, мы можем выделить критерии, которые объективно служат для решения нашей задачи, - определить степень художественности мемуарно-автобиографического текста в эпоху реализма. Не останавливаясь здесь подробно на рассмотренных в работе требованиях, более или менее обусловленных ситуацией или жанром высказывания (например, литературно-критическая статья), мы выделим те из них, которые носят объективный характер и предвосхищают современный литературоведческий подход. Эти критерии следующие: (1) специальная авторская установка на читателя; (2) органическое сочетание фактов и художественного домысла; (3) наличие психологической проблематики, характерной для большого романа; (4) композиция, оправданная внутренней логикой повествования; (5) структурная и контекстуальная соотносимость с беллетристическими жанрами и с другими, в большей степени "беллетризованными" произведениями мемуарно-автобиографического характера. Некоторые из этих критериев требуют более обстоятельного пояснения.

4.1. Авторская установка на читателя. Как пишет племянник Герцена Д.Д. Голохвастов, ". Никогда и никто не стал бы писать своих записок, ежели бы он был совершенно убежден, что не только при его жизни, но и по смерти ни один смертный их не прочтет и не увидит," [цит. по; Тартаковский, 1991: 14]. Уделяя в работе особое внимание авторским социально-психологическим установкам применительно к текстам мемуарно-автобиографического содержания, мы имеем возможность попутно заглянуть в творческую лабораторию писателя, увидеть авторское самосознание, выражаемое в данном случае в том, какое место он отводит в современной ему социокультурной ситуации собственным и чужим мемуарам.

Любопытно в этом плане высказывание ДД.Свербеева, друга Баратынского, хорошего знакомого Пушкина, занявшегося составлением своих Записок на исходе 60-х годов. Свой труд он предназначает для семьи: "Пусть же владеет она всем, что будет писано, как неотъемлемо ей принадлежащим правом и даже как законною литературного собственностью, если, сверх ожиданий, кое-какие оттуда отрывки могут сделаться занимательными для нашей читающей публики [Свербеев, 1:6]. С одной стороны, отсюда следует, что автор не озадачен публикацией своего труда (который он даже и не успел закончить, потому что принимался за него время от времени, посвящая ему досуги, видя в нем дело сугубо частное). Он не ставит перед собой литературных задач, не видит литературной значимости своего сочинения. С другой стороны, он предвидит, что его Записки могут быть сочтены интересными и достойными публикации, привлечь широкое внимание и даже принести его семье определенный денежный доход - таков, безусловно, смысл упоминания о "законной литературной собственности", выступающей в данном случае как вполне юридический термин (острый взгляд критика позволил Белинскому иронически подметить такое несоответствие, как денежный доход покойного авторами таким образом подчеркнуть его типичность [9: 613-614]).

Собственное отношение к своему мемуарному труду и его результату принципиально иное, нежели представление о его значимости в глазах других. В данном случае мы сталкиваемся с крайне важным социально-психологическим аспектом мемуарного жанра, а именно с творческим самосознанием автора. Мемуарист (а в среднем для России XIX века это высокообразованный дворянин, не чуждый мелких литературных занятий, но далеко не профессиональный литератор) выражает отношение к своему труду, "на полпути приближающееся" к отношению именно профессионального писателя к своему детищу. С одной стороны - признание его ценности для публики, с другой стороны - личная неудовлетворенность, отстраненность от какого бы то ни было собственного мнения о его достоинствах. Парадоксальным образом можно попытаться применить к документально-биографической прозе (с её неизбежным, условно говоря, "лирическим" элементом) поэтические "максимы" Пушкина, тема которых - лирика поэта, но если толковать их шире, символически, то и вообще творческая деятельность писателя. В лирике Пушкина можно найти большое разнообразие поэтических формул цели и назначения творчества: как частного, бытового времяпрепровождения ("Плоды веселого досуга Не для бессмертья рождены, Но разве так сбережены для самого себя, для друга Или для Хлои молодой"); как эзотерически-закрытой или аристократически-элитарной деятельности ("Ты прав, творишь ты для немногих, Не для завистливых судей, Не для собирателей убогих Чужих суждений и вестей, но для Друзей таланта строгих, священной истины друзей"); как публицистического завещания потомкам ("Воспомнив старину за дедовским фиалом Свой ум воспламеню ж:естоким Ювенало'м, В сатире праведной порок изображу И нравы сих веков потомству обнажу" - или в терминах другой культуры: "Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу. Добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева. В часы, свободные от подвигов духовных, Описывай, не мудрствуя лукаво, Всё то, чему свидетель в жизни будешь"). Каждая из таких формул связана с определенными культурными, идеологическими и жанровыми приоритетами. Все они в совокупности составляют пушкинский "миф" о писателе (легко переносимый и на образ летописца-мемуариста), цель и смысл творчества которого можно определить только с помощью парадокса. Столь же амбивалентна и фигура читателя. Поэтический мир Пушкина представляет его посредством двух концептуальных оппозиций: ценностный ("толпа, чернь" - "друзья, посвящённые") . и временной ("современник" - "потомок", причем последний видится чаще всего в амплуа "историка").

А.Г. Тартаковский считает важным фактором эволюции мемуарной прозы установку на публикацию и выделяет в связи с этим три этапа "функциональной эволюции мемуаротворчества": 1) переход от внутри-фамильных целей к обнародованию, 2) превращение в фактор идейно-политической борьбы и литературно-общественного движения, 3) целевая установка на будущего историка, значимость для исторического познания [Тартаковский, 1991: 16].

К этому следует добавить непреходящую ценность мемуарно-автобиографических текстов для самого автора как своеобразной лаборатории личностного роста, что делает их особенно интересными для такого читателя, который интересуется реальной биографической личностью автора или идентифицирует себя с психологическим типом, к которому принадлежал автор: ". припомнишь мир, посеявший в тебе первые духовные зёрна, задумаешься о всём ходе твоего развития: нет, мне кажется, это не должно пропасть, нужно поделиться с другими" [.Гиляров-Платонов, 1: VI] £ Такое вдумчивое отношение к жизненному материалу и к собственному тексту вытекает из общей реалистической программы и в качестве одного из важнейших своих проявлений предполагает психологизм изображения.

4.2. Психологический фактор мемуарных жанров.

4.2.1. Психологизм и тема детства. Не имея возможноМподробно говорить об этом в самой работе, позволим себе остановиться на факторе, существенном при описании не только "функциональной", но и сущностной эволюции мемуарных жанров (например, при сравнении мемуарной топики Пушкина и Чернышевского) - на "факторе детства". Учитывая постулируемое еще Фрейдом положение о важнейшей роли периода раннего детства Во во*&: поеледующ^£;ж:изн&,'человека и становлени&еш личности^ можно сказать, что рождение психологии происходит там, где автор обращается к собственной биографии и, прежде всего, к изображению детства. Именно с исследования детства начинается психологизм в литературе.

Заметим, кстати, что сама возможность описывать детство в документально-биографической форме была далеко не сразу осознана писателями (роману, вследствие факторов художественного обобщения и домысла, в этом смысле повезло больше). В европейской литературе тема детства появляется в беллетристике и уже из нее приходит в документалистику. В русской литературе идет взаимообратный процесс: после того как возможность систематически документально описывать детство стала уже осознанной, это описание стало одновременно восприниматься и как один из основных компонентов художественного творчества. Достаточно в этой связи вспомнить автобиографические трилогии Аксакова и Толстого.

Трудно переоценить значение "детского" материала для произведений мемуарно-автобиографического жанра, написанных со второй половины XIX века до начала ЛХ(от "Семейной хроники" С.Т. Аксакова и автобиографической трилогии J1.H. Толстого до неоконченной "Истории моего современника" В.Г. Короленко). Детство начинает восприниматься как важнейший этап биографии, основы психологических коллизий для героя романа и, если речь идет о реальном человеке - персонаже (авто)биографии, как область, в которой можно найти ответы на вопросы о судьбе. Более чем выразительно в этом отношении звучат слова B.C. Печерина, сказанные им о детстве в "Замогильных записках": "При жизни батюшки неловко было писать о тех обстоятельствах, в которых заключается тайна моей жизни <курсжв наш> и без которых она осталась бы необъяснимою загадкою". Вспоминая сложные драматические переживания детства, нанесшие ему тяжелую психологическую травму, автор мемуаров восклицает: "Вот где узел моей жизни! Вот таинство судьбы! Вот греческая трагедия! Вот Орест, отмщающий за обиду не отца, а матери!" [Печерин: 150-151].

По-другому звучит та же тема у Н.П. Гилярова-Платонова, для которого подлинная история души - это именно история детства. "Описание моих студенческих занятий обратило бы мой рассказ в собрание учёных и критических трактатов. Во всяком случае интерес бытовой, педагогический и психологический, который приписываю я своему детству, кончился, потому что рост кончился. Дальнейшие события моей жизни если заслуживают внимания, то не по себе, а потому что дали видеть и знать людей, прямо или косвенно двигавших судьбами и просвещением России, интерес исторический. Но то предмет для особого труда в виде монографий, не нуждающегося в хронологической связи и не обязанного к ней" [Гиляров= Платонов, 2: 345].

Психологическими мотивами пронизана и реплйка Н.П. Огарева о воспоминаниях детства, доставляющих ему "самоудовлетворение огромное, хотя и мучительное, наслаждение". Основные из этих мотивов - иррациональный, не связанный с этическим стыдом, страх" перед этими '(все же доставляющими и наслаждение) воспоминаниями ("Лгать я не стану, из моего теоретического развития ничего не утаю; но подноготной сердечных движений и поступков - не скажу. Страшно!") и ощущение, что какая-то, едва ли не важнейшая, часть биографии остается как бы сокрытой от самого человека ("Начать воспоминания с детских или отроческих лет мудрено: тут всё так сбивчиво и смутно"). Существенной оговоркой здесь выглядит указание на три события, "три минуты высокого наслаждения", всё-таки запомнившиеся безусловно и поразившие его "отроческое мышление" - это "Шиллер, Руссо и 14 декабря." [Огарёв: 27].

В этой связи невозможно не вспомнить реплику, оброненную Ап. Григорьевым в "Моих литературных и нравственных скитальчествах", само название которых впечатляет своей образностью, отсылая одновременно к традиционной этически окрашенной топике странничества и к общей метафоре "пространство жизни / пространство текста" (кстати, в этих неоконченных мемуарах речь идет только о детских воспоминаниях): "В нашей эпохе не было искренности перед собою; немногие из нас добились усиленным трудом искренности, но, Боже! как болезненно она нам досталась. Даже в Толстом, который одной ногою всё-таки стоит в бывалой нашей эпохе, очевидны следы болезненного процесса" [Григорьев, 1988: 33].

4.2.2. Психологическое и социально-историческое. Психологический фактор может противопоставляться в сознании пишущего свою биографию (а потом и в сознании читателя) социально-историческому фактору, как "субъективное" - "объективному", или как "частное" - "общему". Биография (и в частности детство) как интимно-лирическая, субъективная и иррациональная "тайна моей жизни" одновременно или параллельно может быть представлена как жестко детерминируемая объективной надличностной социсикультурной ситуацией, а задачей мемуаров в этом смысле становится познакомить с этой ситуацией и читателя. Так, для Гилярова-Платонова причина рефлексии - культурный разрыв между миром провинциального патриархального детства и столичной университетской юности ("участие в водовороте быстро текущей всемирной жизни, учёная и отчасти политическая арена." [Гиляров-Платонов, 1: VI]. Этот разрыв можно уподобить "разности потенциалов", рождающей электрический разряд. Речь идет о культурной ситуации, связанной с объективными изменениями всего уклада российской жизни в то время и, что закономерно, осмысляемой многими авторами мемуаров как интимно значимая "тайна моей жизни".

4.3. Психологическое ¿¿этическое. Анализ литературного и психологического феномена Чернышевского, рассматриваемого в контексте общих тенденций второй половины XIX века, позволяет в терминах современной философской парадигмы противопоставить "психологическое", как установку на самопознание, "этическому", как установке на самосовершенствование, где обе эти установки реализуются посредством рефлексии в письме. Для русских писателей поколения Чернышевского религиозно-этическое "самоопределение" уже было (в отличие, скажем, от Пушкина) серьезной проблемой и требовало построения новых моделей -как поведения, так и письма. Этим обусловливается, с одной стороны, "деконфессионализация" литературной исповеди (так, эмоции Огарева в вышеприведенной цитате сродни эмоциям исповедующегося и отличается настроение единственно тем, что об исповеди, как её понимает христианство, здесь речь не идет), с другой стороны - подспудный интерес такого писателя к средневековым жанрам, предполагающим наличие особого, сакрально-этического измерения.

4.3.1. Мемуары и Дневник Житие и Исповедь. В связи с этим наиболее актуальным в контексте нашего синхронического исследования историко-культурным феноменом является "житийный" и "конфессиональный" фундамент мемуарной прозы XIX века, отсыs лающи ¿г её читателя к двум средневековым жанрам - соответственно к Житию и к Исповеди.

Впрочем, применительно к жанру Исповеди следует сделать важную оговорку. В строгом смысле, литературная исповедь (в христианской культуре) эволюционирует от "конфессионального" (бл. Августин) к чисто "светскому" жанру.

Исповедь" Руссо была важным ценностным ориентиром для тех русских писателей второй половины XIX века (Герцен, Толстой, отчасти Чернышевский), которым были исключительно важны вопросы этики. Выразительна в этом отношении мысль Огарева, сравнивающего себя с Герценом как с более "сильной" личностью: ".я не могу писать <как Герцен> сердечно-искренние записки - и беру иную задачу <.> Это - умственное, теоретическое развитие, это история личного пути, по которому я искал верований, убеждений, истины, и, наконец, я хочу высказать результаты, к которым я пришёл, общность, целое убеждений, которые я до-стигнул долгой работой мысли и жизни, понимания и опыта и которые мне теперь хочется привести в порядок. На эту исповедь у меня болезненная потребность и писать её - для меня самоудовлетворение".

Заметим, что в продолжение этой мысли Огарев нападает на философию как систему, называя ее "уклонением от действительности", оговариваясь при этом, что не имеют самостоятельной ценности "голые факты", если они не затрагивают "живого человека, страдающего жаждой теорий [sic!]. Поэтому, - заключает Огарев, - мне кажется, рассказ о том, как развивалась умственная жизнь человека, принимавшего это развивание к сердцу, не может быть бесполезен" [Огарёв: 26-27].

В "допсихологическую" эпоху Исповедь отличалась от Мемуаров 'тем, что сюжет последних, в отличи:е от сюжета был направлен прежде всего "вовне" ("я" как свидетель исторических событий). Таким образом, Исповедь была единственным "психологически" ориентированным видом автобиографического текста (недаром современные психологи так охотно ссылаются на Августина). В эпоху психологизма жанр Исповеди и жанр Мемуаров в этом смысле "нейтрализовались", то есть утратили основное дифференцирующее различие: цель Мемуаров теперь тоже прежде всего самоисследование, самоуглубление, хотя несомненно сохраняется внешний исторический или хотя бы семейно-родовой фон как основа документального характера произведений.

Что же касается агиографического жанра, то, как будет показано в работе, литературное поколение разночинцев (прежде всего в лице Чернышевского) разработало такой тип рассказывания о себе, который мы назвали бы "автоантиашографическим письмом". С одной стороны (как акт переоценки традиционных ценностей), автобиография Чернышевского - такое же "анти-житие" , как и жизнеописание его любимого героя Рахметова, с другой стороны важно, что это именно автоагиография, прецедент которой в русской культуре хорошо известен - это аввакумов-ское житие, которое, кстати, одновременно прочитывается и как исповедь (причем не церковная, а светская, памфлетно-публицистическая) и в какой-то мере как "антижитие" (образ себя как пророка-никоноборца, кар-навализирующая функция широко используемой ненормативной лексики и т.д.)

4.4. Мемуары и роман: взаимопроникновение и отталкивание. Синхронический подход к судьбе мемуарных жанров XIX века требует внимательно рассмотреть их. взаимодействие с другим крупным и определяющим литературный процесс прозаическим жанром - романом. Мы покажем, что оппозиция "мемуары versus роман" достаточно актуальна уже для особо прозорливых авторов "дороманного" периода (как, например, для Пушкина). Но особенно важной становится эта связь для писателей следующего литературного поколения, осмысляющих проблему "мемуары - роман" уже теоретически, в качестве критиков.

Заметим, что если документально ориентированная проза биографического типа по-настоящему "психологизировалась" только во второй половине XIX века, то в романе этого века, даже на самых ранних этапах его развития, достаточно хорошо выражены установки на психологизацию характера (например, интерес к детству, первым впечатлениям, воспитанию и образованию героя). Усиление психологического фактора в мемуарной прозе хронологически (и просто логически) связано с постепенной беллетризацией, и прежде всего - "романизацией" этой прозы. При этом переживает свой бурный расцвет и журнальная критика, которая, заменяя в то время научное литературоведение, оказывается лицом к лицу с некоторыми важными вопросам теории жанров и, в частности, с необходимостью выработать строгие критерии отличия беллетризован-ных мемуаров от романа и, что еще более важно для критика, критерии оценки того и другого. Один из таких критериеву несомненно, "достоверность".

Раскроем эту мысль более подробно. Мемуарный жанр на протяжении XIX века выявляет столь поразительную пластичность своей структуры, что ничуть не уступает в этом качестве роману, с которым, однако, так и не сливается. Поэтому можно говорить о непредсказуемости его стремительного развития, обусловленного^ с одной стороны, его пограничным (смежность с романом и другими беллетристическими жанрами) и полифункциональным (увлекательное чтение и исторический источник одновременно) положением, с другой же стороны - периферийностью в сфере художественной прозы и относительной общедоступностью - не только для чтения, но и для написания (последнее обязательно предполагает и фактор дилетантизма как важный в развитии жанра). В мемуарах заметна более высокая мера индивидуализированное™ и конкретности, в отличие от "романных" форм типизации, поскольку более непосредственна связь с реальностью. Мемуарный жанр намного более, чем другие жанры, открыт формальному многообразию, что представляет, в отличие от проблемы романа, совершенно особую проблему, обусловленную жесткостью изначальной жанровой установки - основания на фактах жизни автора. Поэтому характер каждого отдельного произведения подчеркнуто экспериментален ( ср. [Гинзбург, 1977: 133] ). И в этой связи особое содержание приобретают вопросы типологии и эволюции жанра. Правомерны ли они вообще в ситуации безлично-сверхустойчивого канона (необходимость хронологического изложения реальных событий), соединенной с полной нетипичностью, а именно сугубой конкретностью и творческим произволом автора произведения, в данном случае одновременно и автора собственной жизни?

Решение этой проблемы путем соотнесения типологии мемуарного жанра с развитием общественного сознания не ново. "Отражение в мемуарах степени сознания мемуаристами сущности явлений и процессов общественного развития, связи индивидуального и социального в общественной жизни" - это объективный процесс, так как "связан с классовой борьбой за совершенное общественное устройство" [Минц: 64] Будучи изначально по своей методологии историографическим, этот подход обогащает литературоведение лишь объяснением перехода унифицированных формально в своей массе, но только в массе, Записок к многообразию форм, в котором и теряется.

Объединение мемуаристики с типологически и эволюционно выстроенным романом потребует более пространного объяснения. Невозможно отрицать наличие как романного элемента в лучших образцах и мемуаристики и документалистики, так и включение мемуарно-автобиографического элемента в роман и другие беллетристические жанры в качестве важного формообразующего фундамента. В связи с со-относимостью романа и мемуаров особый интерес представляет ценностный критерий, позволяющий ставить степень художественного достоинства романа или мемуаров в зависимость от степени их взаимопроникновения. Так, в "слабом" романе слишком явным может быть мемуарный субстрат, из которого следует недостаток типизации и обобщения, а для "слабых" мемуаров, так и не ставших романом или повестью, характерен избыток литературности (это проявляется как в непропорциональных вкраплениях вымысла, так и в полусознательном использовании авторами литературных клише). Интересно то, что понятие "слабого" романа по причине его поверхностной автобиографичности отчасти отражает эстетический взгляд на достоинство произведения искусства, его частный аспект, тогда как представление о "слабых" мемуарах основано скорее на историографическом подходе, не позволяющем видеть в них заслуживающий доверия источник.

Что же касается подлинных художественных открытий в области мемуаров, то в большинстве из них (автобиографическая трилогия Толстого, "Губернские очерки" и "Пошехонская старина" Салтыкова-Щедрина, хроники Лескова) часто уже довольно сложно отделить реальное "воспоминание" от художественного домысла. Этим Мемуары принципиально отличаются от не допускающих никакого вторжения домысла Дневников.

С другой стороны, известно множество случаев, когда малодостоверные мемуары благодаря своим эстетическим достоинствам или злободневности темы, а также интересу к автору такого сочинения становились не только фактом литературы как массового чтения, но и приобретали самостоятельную художественную ценность. Характерно, что такие тексты наиболее опасны с точки зрения историка, так как сила обобщения, присущая искусству, делает такие тексты поистине фактом не только литературы, но и истории. Поэтому вокруг таких произведений всегда много споров, часто безрезультатных, и попытка восстановить "объективную" истину становится уже невозможной. Достаточно вспомнить воспоминания Андрея Белого, Георгия Иванова или, например, Ирины Одоевцевой.

Такой феномен недостоверных мемуаров, характерный более для 20 века, можно пояснить общим рассуждением. Мемуары второй половины

XIX века "более достоверны" по следующим причинам. Во-первых, они во многом ориентированы на отражение "истории личности", истории становления "духа", что объясняется общей установкой эпохи на психологизм; очевидно, что к произведениям такого рода не вполне приложим принцип "исторической" достоверности. (В скобках заметим, что для этой эпохи, в основном, психологизм не приобрел еще самоценностного содержания. Поэтому "история личности" всегда показывается на фоне более или менее широкой панорамы общественной жизни, и критерий "историзма" так или иначе необходим для объективной оценки мемуаров того времени.) Во-вторых, сама история того времени, если можно так выразиться, более "объективна". Мы хотим сказать, что в эпоху модернизма, в эпоху символического "жизнестроительства" происходит некое смещение границ реальности и вымысла, что можно рассматривать как естественный логический вывод из реалистической эстетики. Эстетическая установка реализма на сближение литературы и действительности и, с другой стороны, разработанная в рамках реализма "техника жизнестроительства" вылились в символистический принцип построения жизни как художественного произведения. Соответственно, и сам принцип достоверности для мемуарно-автобиографических жанров 20 века должен рассматриваться с других позиций. Однако такое исследование выходит за хронологические рамки нашей работы.

Возвращаясь к проблеме соотношения романа и мемуаров, можно сделать несколько добавлений о романе, замешанном на слишком "густом" биографическом материале. В эпоху "мемуарного бума" середины XIX века (тогда писали, или, по крайней мере, читали мемуары почти все более или менее образованные люди) пропорционально возрастает и число прозаиков-беллетристов. Большинство из второразрядных писателей, не обладая достаточной фантазией и талантом?использо-вали достижения "большой" литературы и в своих сочинениях не стесняясь^ переписывали собственную жизнь. Огромное количество мемуаров и романов таких "чухломских дворян" заполонило страницы провинциальных журналов. Изредка попадая и в "солидную" периодику.

4.5. Более подробная классификация мемуарно-автобиографических жанров. В работе также предлагается жанровая классификация документально-биографической прозы с учетом таких подвидов, которые до сих пор не выделялись исследователями. Несмотря на то что предметом работы являются тексты мемуарного типа (собствев ры, записки, воспоминания), мы рассматриваем и другие близкие к мемуаристике жанры, объединяемые с ней одними признаками ("пограничность", "документально-биографический характер"), но противостоящие ей по другим. Это отличающаяся от мемуаров по признакам "первое/третье лицо пишущего" и "соотнесенностью сюжета с моментом написания"), дневник или "журнал" (отличающийся от мемуаров соотнесенностью сюжета с моментом написания, наличием художественного домысла и функциональными признаками), путешествие (имеющее свою литературную традицию, развивающуюся параллельно мемуарной), материалы к биографии (отличающиеся от мемуаров "своей строгой документальностью, "научным" характером и установкой на исследователя-филолога), литературный портрет (отличающийся от мемуаров по признаку "крупная/малая форма", как рассказ-очерк от романа), а также анекдоты, разговоры ляется также постановка вопроса о существовании разновидностей мемуаров, обладающих своими особенностями (например, бабушкины рассказы, характеризуемые установкой на "предание'1 При этом ключевыми оппозициями внутр биографической прозы, в соответствии с избранным материалом оказываются "мемуары\биография" и "

С другой стороны, в работе отмечаются (применительно к конкретным случаям) различные виды зависимости беллетристических (сказка-"быль", "записанные слухи\сплетни" и др.) и фольклорных (сказание, предание) жанров: эта • зависимость выглядит порою как включение в текст цитаты или пересказ.

Эпоха больших мемуаров одновременно была эпохой становления реализма в живописи и развития новых визуальных форм (от политипажа и дагерротипа - к собственно фотографии). Фразеология Белинского и Чернышевского, как показано в работе, позволяет говорить о дагерротипе как о ёмкой метафоре, задающей жанровый принцип мемуарности. В свою очередь, оппозиция "фотографияЪкивопись" метафорически преобразует оппозицию "документалистика\беллетристика", важную для литературного процесса XIX века.

Подробно рассматривая связь мемуарного жанра с романом, мы затрагиваем проблему осмысления писателем-реалистом своего раннебио-графического философского, культурного и психологического опыта. Это явление впервые рассматривается как один из основных симптомов эпохи, связывается с духом реализма и включается в число основополагающих факторов, определяющих жанровое своеобразие мемуаров.

Заключение диссертации по теме «Теория литературы, текстология», Сутаева, Зарема Рамазановна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ автобиографических жанров в эпоху "осевого времени", когда русская литература впервые осознала себя. Сосредоточившись именно на этом периоде и на этом материале, мы обнаружили на первый взгляд парадоксальное, но в сущности вполне закономерное обстоятельство. Если в мемуарах более раннего периода (например, конца XVIII века) основной установкой является фактографическое воспроизведение исторических событий (исторический анекдот, свидетельство очевидца), то теперь, в эпоху историзма, акцент переносится с факта на "дух", на философское обобщение, метафизическую рефлексию, психологическое исследование и передачу субъективных впечатлений. Соответственно, эволюция мемуарных жанров в целом "снаружи" выглядит как движение от документального к беллетристическому, а "внутри" представляет собой сложное единство двух встречных процессов: с одной стороны, обогащение беллетристических жанров за счет ряда формальных и содержательных элементов мемуаристики, с другой стороны - беллетризация мемуаров и смежных с ними жанров и одновременно усиление документального фактора в некоторых из этих жанров (прежде всего в материалах для биографии, ориентированных на научный обиход).

2. A.C. Пушкин, чья биография стала в русской литературе и культуре прототипической, впервые осознал, сформулировал и частично реализовал на практике новые тенденции, определяющие развитие мемуарного жанра в эпоху реализма. Известное представление о Пушкине как о писателе, одновременно подводящем итог жанрово-стилевьш поискам XVIII века и предвосхищающем важнейшие художественные открытия века XIX, вполне приложим© и к роли Пушкина в судьбе мемуаров и смежных с ними жанров.

- 184В своих Дневниках Пушкин выступает преимущественно в качестве историка, хроникера, сводя к минимуму описание частной жизни. Его дневник предназначен не только для частного использования, но и определенно подразумевает фигуру читателя. В работе ■ это показано прежде всего на примере своеобразной автоцензуры, связанной с целым рядом социально-психологических и культурно-этических установок Пушкина.

Дневники получают дальнейшее жанровое развитие в "Table-Talk", восходящем к жанровой традиции свободно скомпанованных Мыслей, Афоризмов и Исторического анекдота. Пушкин дополняет этот жанр введением единого рассказчика и циклической организации материала вокруг него как повествовательного и композиционного стержня. Таким образом, поэтика "Table-talk" прямо перекликается с поисками Пушкина в области стилистики и повествования художественной циклической формы.

В "чужих" Записках (то есть Записках друзей Пушкина, начатых им) принципиальную роль играет осознание Пушкиным исторического материала как фактора психологического исследования личности, помогающего определить её генезис, что является для позднего Пушкина важнейшей творческой задачей, реализуемой и в лирике, и в прозаических художественных формах, существенно обогащающихся за счет мемуарных элементов. Существенным представляется то, что мемуары ценны для Пушкина не только как исторический источник - сама мемуарная форма осознается Пушкиным как сама по себе обладающая и стилистическим, и содержательным потенциалом. Именно так она вовлекается в систему других жанров: в стихотворении "Герой" темой является писаная биография Наполеона; в "Капитанской дочке" мемуарная форма ложится в основу романного повествования.

Записки самого Пушкина (в ранний романтический период они определялись им как "ничего" и противопоставлялись в его сознании напряженной творческой работе поэта), дальнейшая судьба которых необычайно сложна и потому представляет существенную текстологическую проблему, вбирают в себя как элементы дневника, легшего в их основу, так и исторической публицистики. Так, открытым остается вопрос, входило ли публицистическое рассуждение о российской истории XVIII века в корпус пушкинских Записок или нет. Тем не менее ориентация на историю своего времени - неотъемлемая часть пушкинского замысла в проектах Записок 1830-х годов. По ряду формально-стилистических характеристик Записки противопоставляются поздней квазиавтобиографической беллетристике Пушкина ("Участь моя решена. Я женюсь." и "Отрывок"). Сравнительный анализ Записок и квазиавтобиографической беллетристики позволяет определить, в чем состояло для Пушкина различие между мемуарным жанром и беллетристикой, а также какие пути сближения этих типов текста виделись поэту в перспективе.

Записки мыслились Пушкиным!, в духе традиции, как живое историческое свидетельство. Воссоздание внутреннего мира "я", творческое самовыражение Пушкин связывал прежде всего с поэзией, а не с мемуарами. Выступая в роли критика, формулирующего "телеологию" жанра мемуаров, Пушкин ориентируется прежде всего на спрос массового читателя (здесь важнейшим требованием является "занимательность") и на интерес ученого-историка (здесь наиболее существенна документальная точность). Роль личности мемуариста осмысляется Пушкиным-критиком прежде всего в контексте социально-этических проблем (корректность, деликатность, такт) и культурной проблемы .хорошего вкуса, впервые поставленной Н.М. Карамзиным. О мемуаристе как своего рода лирическом герое мемуаров Пушкин прямо не высказывается. Но прослеживая эволюцию пушкинских Записок (в том числе обнаруживая такую важную тенденцию, как появление в принципе не характерной для Пушкина темы детства), мы убеждаемся в том, что субъективно-личностный фактор и здесь неявно присутствует в сознании поэта. Концептуально значимая для Пушкина метафора ("я" как Автор, Герой и Читатель своего Романа-Биографии) и сквозные в его лирике символические образы читателя (Современник и Потомок-Историк; пристрастная Толпа и всё понимающий Друг) во многом определяют и установки Пушкина как автора мемуарно-биографических свидетельств.

3. Художественный мир П.А. Вяземского рассматривался в работе как вполне самостоятельное и самодостаточное явление в русской литературе, но в то же время это писатель, в жизни и творчестве которого "пушкинский фактор" сыграл исключительную роль. Упомянутые выше пушкинские символы и связанные с ними программные установки сохраняют значимость и для Вяземского - автора, ставшего издателем и читателем собственных мемуаров.

Мемуары можно считать своеобразным жанровым стержнем всего творчества Вяземского. Жанровая многоплановость, полиморфность, эклектизм (одно из ярких подтверждений этого - превращение письма з мемуарный источник при позднейшей публикации) являются программным принципом для его "Записных книжек", с одной стороны,по сути дела, дневника, с другой же-уже встречаемой у Пушкина журнальной статьи, составленной из разрозненных мыслей, афоризмов и исторических анекдотов. В "Записных книжках" со всей определенностью прослеживается установка на синтез пограничных жанров и на приведение их к некоему общему жанровому знаменателю, которым и становятся мемуары.

Дневник такого рода для Вяземского - форма, способная служить связующим звеном между лирическим и эпическим, романтическим и реалистическим, беллетристическим и фактографическим. Жанровые истоки этой свободной формы очень разнообразны. Среди них такие традиционные жанры, как Анекдот или Афоризмы (Мысли), сохранявшие, актуальность и для Пушкина. Важные для Пушкина социально-психологические критерии (занимательность, точность информации, этическая корректность, хороший вкус) тем более актуальны для Вяземского, что биографический жанр активно рассматривается им как форма литературной полемики.

Еще одной важной жанровой особенностью мемуарно ориентированной прозы Вяземского является специальное внимание к бытовым подробностям, деталям (прежде всего когда речь идет об отдаленном прошлом) как выражению духа времени. С этим наблюдением связан наш тезис о неотделимости Вяземского от магистрального пути развития русской литературы XIX века в сторону реализма, одним из принципов которого является верность детали.

4. Сформулированная В.Г. Белинским мысль о том, что главной тенденцией эпохи становится "сближение" литературы с жизнью, глубоко раскрывается в его критических отзывах на сочинения мемуарного, биографического и документально-исторического характера. Именно Белинскому принадлежит разработка общих критериев для беллетристических и документальных жанров, в которой мемуарной прозе придается особое значение. Подобно Пушкину и Вяземскому сближая Мемуары и Роман, Белинский впервые приходит к полноценному теоретическому обоснованию этого сближения. Критик подчеркивает роль художественного элемента именно как "романного", "романистического" аспекта Мемуаров. При этом совершенствование мемуарного жанра представляет для Белинского более высокую стадию литературного процесса, чем уже имевший место в эпоху романтизма культ исторического романа. Отсюда следует вывод, что сближение Мемуаров и Романа - важный фактор не только в самом развитии этих жанров, но и в осмыслении их на языке литературной критики рассматриваемого периода.

В дальнейшем русская литература продолжает воплощать сформулированные Белинским установки на сближение жизни с литературой и литературы с жизнью. Эта основная связанная с реализмом стратегия эпохи развивается и как включение в крупные художественные формы мемуарного, квазиавтобиографического, хроникально-"летописного" субстрата (или стилизация беллетристики под летопись), и как беллетризация крупных мемуарных жанров.

•5. Одним из важнейших воплотителей этого процесса в жизнь яв= ляется Н.Г. Чернышевский. Автор многочисленных литературно-критических выступлений на эту тему, он является и автором текстов автобиографического характера - Дневника, Воспоминаний и отрывка из Автобиографии. Отчетливо прослеживается также структурная и стилистическая зависимость романов Чернышевского от документально-биографических жанровых форм, освоенных им в его литературной юности.

Дневник Чернышевского рассматривается одновременно как внутренняя "закрытая в настоящем" лаборатория личностного роста и как "открытое в будущее", сознательно ориентированное на читателя (потомка, историка, биографа) письмо. Эта двойственность установки определяет и жанровое своеобразие такого Дневника. Представляется особенно важным, что дневниковые тематические и сюжетные "наработки" были использованы Чернышевским не только в жизни (решив ряд поставленных в Дневнике проблем, он прекращает писать Дневник), но и для научной работы (диссертация), и, что особенно важно, для романов. В число жанровых моделей, важных для Чернышевского, включены Житие и Исповедь; подробно рассматриваются агиографические подтексты и частично обосновывается предположение об актуальности для Чернышевского аввакумовской манеры рассказывания о себе.

Анализ Автобиографии Чернышевского подтверждает правильность сделанных в работе предположений: о жанровой близости Автобиографии и Больших Мемуаров; о строгой внутренней логике при внешней размытости композиции; о трех уровнях повествования ("я", "семья", "страна и мир"), соответствующих трем уровням рефлексии; о жанровой оформленности типичных второстепенных сюжетных линий (отступления, вставная новелла, картинка из жизни, очерк-портрет) и об их дифференцирующей" роли при анализе жанровой уникальности того или иного биографического повествования. Общее впечатление жанровой по-лиморфности автобиографического повествования (сам Чернышевский называет это "калеу^яжопичностьго") уточняется в работе с помощью ряда жанровых категорий (анекдот, вставная новелла, по форме близкие трактату философско-дидактические рассуждения, бытописательские картинки в стиле краеведческого очерка, фольклорно-этнографический материал типа "бабушкиных рассказов").

Небольшие по объему отдельные Воспоминания Чернышевского, в целом описанные нами как "объяснительная записка для потомства", подразделяются на более узкие жанровые разновидности: стилизованная Деловая Записка, литературный Портрет (в ряде случаев переходящий в Памфлет) и наименее беллетризованные (в силу их ориентации на научное использование) Материалы для биографии. Если некогда культивируемая в служебном обиходе Деловая Записка, пройдя через стилизацию и даже полупародийное осмысление, фактически отмирает как жанр, то литературный Портрет, Памфлет и нехудожественные Материалы для биографии в дальнейшем получают широкое распространение и жанровое развитие.

6. В заключение наметим некоторые перспективы дальнейшего исследования. Предметом отдельной работы могут стать анализ жанровой природы таких произведений, как "Былое и думы" Герцена и неоконченная "История моего современника" Короленко. Они входят в классику русской литературы. Однако поскольку эти произведения по предлагаемой диссертантом классификации являются не просто мемуарами, а ме-муарами-эпопеей - то эти произведения и природа их жанра нуждаются в специальном исследовании. В качестве ближайших перспектив исследования нам также видится монография, посвященная месту документально-биографической прозы в русском литературном процессе XX века. Исследование этого жанра проделано еще : недостаточно.

Здесь можно процитировать последние строчки романа В. Набокова "Дар", в сложной художественной структуре которого, как уже замечалось в работе, парадоксально соприкоснулись поэтический мир Пушкина и "ставшая биографией жизнь" Чернышевского. "Прощай же, книга. Для видений отсрочки смертной тоже нет. С колен поднимется Евгений, но удаляется поэт. И все же слух не может сразу расстаться с музыкой, рассказу дать замереть: судьба сама еще звенит, и для ума внимательного нет границы там, где поставил точку я. Продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака. И не кончается строка "

Оуть мемуарно-биографическош жанра в русской литературе еще не пройден до конца. Проблемы его современного состояния и литературных связей поистине ждут своего внимательного и добросовестного исследователя. во

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Сутаева, Зарема Рамазановна, 1998 год

1. Переписка 1, 2 - Переписка Пушкина. Тт. 1-2. М., 1982.

2. Вяземский П.А. Полное собрание сочинений. Тт.1-12. СПб., 1878-1896 (в тексте указываются том и страница).

3. ЗК- Вяземский П.А. Записные книжки. М.-Л., 1963.

4. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Тт.ЫЗ. М.-Л., 1953-1959 ( в тексте указываются том и страница).

5. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. Тт. 1-16. М., 1939» 1953 (в тексте указываются том и страница).

6. SL Иетотммшш и шучшаш литература

7. Аксаковы - Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М., 1981.

8. Анненков, 1874 - Анненков П.В. Пушкин в Александровскую эпоху. СПб., 1874.

9. Анненков, 1984 - Анненков П,В. Материалы для биографии A.C. Пушкина. М., 1984.

10. Бахтин - Бахтин М.М. Работы 1920-х годов. Киев, 1994.

11. Белявский, Пронштейн - Белявский И.Г., Пр'онштейн А.П. Некоторые психологические аспекты отражения действительности в исторических источниках // Известия Северокавказского научного центра высшей школы. Серия общественных наук. 1974 № 1.

12. Благой - Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). М., 1967.

13. Блок - Блок Г.П. Пушкин в работе над историческими источниками. М.-Л., 1949.

14. Богданов - Богданов А. Мемуарная литература ^Словарь литературоведческих терминов. М., 1974.

15. Вацуро - Вацуро В.Э. Пушкин и проблемы бытописания в начале 1830-х годов // Пушкин. Матриалы и исследования.Т!б. Л., 1969.

16. Гаранин - Гаранин Л.Я. Мемуарный жанр советской литературы. Ис-торико-теоретический очерк. Минск, 1986.

17. Гегель, 1993а - Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993.

18. Гегель, 19936 - Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии, кн. 1-3. СПб., 1993.

19. Гей - Гей Ы.К. Проза Пушкина: Поэтика повествования. М., 1989.

20. Герцен - Герцен А.И. Полное собрание сочинений, тт. 1=30. М., 1954» 1965.

21. Гиллелъсон - Гиллельсон М.И. П.А.Вяземский. Жизнь и творчество. Л., 1969.

22. Гиляров-Платонов - Гиляров-Платонов Н.П. Из пережитого: Автобиографические воспоминания Н. Гилярова-Платонова. 7г. 1=2. М., 18861887.

23. Гинзбург, 1929 - Гинзбург Л.Я. Вяземский // Вяземский ПА. Старая записная книжка. Л., 1929.

24. Гинзбург, 1977 - Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977.

25. Гоголь - Гоголь Н.В. Собрание сочинений.Тт. 1-9, М., 1994.

26. Головенченко 1964 - Головенченко Ф.М. Введение в литературоведение. М., 1964.

27. Гончаров - Гончаров И.А. Письма A.A. Фету //Русский архив. 1900, кн.2.

28. Григорьев, 1988 - Григорьев Ап. А. Воспоминания. М., 1988.

29. Григорьев, 1990 - Григорьев Ап. А. Сочинения, т.2. М., 1990.

30. Губер - Губер П. Дон-Жуанский список Пушкина. Пг„, 1923.

31. Гусев - Гусев H.H. Толстой в молодости. М., 1927.

32. Дерюгина - Дерюгина Л.В. Эстетические взгляды П.А. Вяземского // Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М., 1984.

33. Добролюбов - Добролюбов H.A. Собрание сочинений. |т.1-9. М.-Л., 1961-1964.

34. Дмитриев - Дмитриев И.И. Взгляд на мою жизнь // Собрание сочинений, т.2. СПб., 1893.

35. Дружинин - Дружинин A.B. Прекрасное и вечное. М., 1988.

36. Дурова - Письма H.A. Дуровой A.A. Краевскому // Русская литература, 1963 №2.

37. Елизаветина, 1977 - Елизаветина Г.Г. Жанровые особенности автобиографического повествования (Герцен, Руссо, Гете) // Герцен - художник и публицист. М„, 1977.

38. Елизаветина, 1982а - Елизаветина Г.Г. "Последняя грань в области романа." //Вопросы литературы, 1982 № 10.

39. Елизаветина, 19826 - Елизаветина Г.Г. Становление жанров автобиографии и мемуаров // Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982.

40. Еремин - Еремин М.П. Пушкин-публицист. М., 1976.

41. Зорин, Охотин - Зорин А.Л., Охотин Н.Г. "Я пережил и многое и многих." // Вяземский П.А. Стихотворения. Воспоминания. Записные книжки. М, 1988.

42. Изергина - Изершна Н.П. H.A. Дурова - писательница // Ученые записки Кировского Государственного Педагогического института, 1967, в. 29, часть 2.

43. Камянов - Камянов В. Поэтический мир эпоса-: Книга о "Войне и мире" Л.Н. Толстого. М., 1987.38. "Компьютерный словарь литературоведческих терминов" (создан по гранту РГНФ коллективом ученых ИМЛИ). М., 1996.

44. Короленко - Короленко В.Г. "История моего современника'^/1Собраниесочинений. Т.5. М., 1954.

45. Кошелев - Кошелев В.А. Аксаков Сергей Тимофеевич // Русские писатели 1800-1917, Т. 1. М., 1992.

46. Курганов - Курганов Е. "У нас была и есть устная литература." // Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века. М., 1990.

47. Левицкий - Левицкий Л.А. Мемуары // Краткая литературная энциклопедия. 7".4. Aj., 1967.

48. Левкович - Левкович Я.Л. Автобиографическая проза и письма Пушкина. Л., 1988.

49. Лежнев - Лежнев А.З. Проза Пушкина: Опыт стилевого исследования. М., 1966.

50. Лосев - Лосев А.Ф. История античной эстетики.Тт. 1-8. М., 1963-1994.

51. Лотман, 1994 - Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб, 1994.

52. Лотман, 1995 - Лотман Ю.М. Пушкин. СПб, 1995.

53. Минц - Минц С.С. Об особенности эволюции источников мемуарного характера (к постановке проблемы) // История СССР, 1979 № 6.

54. Модзалевский, 1910 - Модзалевский Б.Л. Библиотека Пушкина // Пушкин и его современники. 6.9= 10. СПб., 1910.

55. Модзалевский, 1925 - Модзалевский Б.Л. Пушкин под тайным надзором. Л., 1925.

56. Муравьев - Муравьев В.Б. Кавалерист-девица Надежда Дурова // Дурова H.A. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.,1988.

57. Наркевич - Наркевич А.Ю. Автобиография, Биография//Краткая литературная энциклопедия. М., 1967.

58. Нечаева - Нечаева B.C. Записные книжки Вяземского // Вяземский П.А. Записные книжки. М., 1963.

59. Никитенко 1 - Никитенко A.B. Дневник. Т.1* М., 1955.

60. Огарёв - Огарёв Н.П. О литературе и искусстве. М.,1988.

61. Оксман - Н.Г.Чернышевский в воспоминаниях современников. Ред. Ю.Г. Оксман. Тт.1 -2. Саратов, 1959.

62. Панаев - Панаев И.И. Литературные воспоминания. М.-Л., 1950.

63. Паперно - Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М., 1996.

64. Петрунина - Петрунина H.H. Проза Пушкина (пути эволюции). Л, 1987.

65. Печерин - Печерин B.C. Замогильные записки (Apologia pro vita mea) // Русское общество 30-х годов XIX в: Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989.

66. Пинаев - Пинаев М.Т. Н.Г. Чернышевский: Художественное творчество. М., 1984.

67. Плетнев - Плетнев П.А. Сочинения и переписка. Тт. 1-3. СПб., 1885.

68. Подольская - Подольская И.И. Николаевская эпоха в свидетельствах мемуаристов. // Русские мемуары: Избранные страницы. 1826 - 1856. М., 1990.

69. Попов, 1934 - Попов П. Пушкин в работе над Историей Петра I // Литературное наследие т.16-18. М, 1934.

70. Попов, 1939 - Попов П. Стиль ранних повестей Толстого ("Детство" и "Отрочество") //Литературное наследство, т.35-36. М., 1939.

71. Поспелов - Поспелов Г.Н. Введение в литературоведение. М., 19Ü7.

72. Пугачев - Пугачев В.В. Князь П.Б. Козловский и декабристы // Ученые записки Горьковского университета, в.58, 1963.

73. Радзиевская - Радзиевская Т.В. Ведение дневника как вид коммуникативной деятельности // Референция и проблемы текстообразования. М., 1988.

74. Разговоры Пушкина - Разговоры Пушкина. М., 1929.

75. Рукою Пушкина - Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.-Л., 1935.

76. Сафонович - Сафонович В.И. <Отрывок из воспоминаний> // Русский ' архив, 1903, т. 1, № 4.

77. Свербеев - Свербеев Д.Н. Записки. 1т.1-2. М., 1899.

78. Сергиевский - Сергиевский И.В. Избранные работы. М., 1961.

79. Сидоров - Сидоров Н.П. Сергей Тимофеевич Аксаков // Собрание сочинений С.Т. Аксакова. М., 1909.

80. Стеклов - Стеклов Ю.М. Ы.Г. Чернышевский. Его жизнь и деятель» ность, 1828-1889. Тт. 1=2, М.-Л., 1928.

81. Тарле - Тарле Е.В. Значение архивных документов для истории // Вопросы архивоведения, 1961 № 3.

82. Тартаковский, 1980 - Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика: Опыт источниковедческого изучения. М., 1980.

83. Тартаковский, 1991 - Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII -первой половины XIX века: От рукописи к книге. М., 1991.

84. Толстой - Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Тт. 1-90. М.-Л., 1928-1958.

85. Томашевский, 1990 - Томашевский Б.В. Пушкин.Т.2. М., 1990.

86. Тынянов - Тынянов Ю.Н. Проза Пушкина // Литературный современник, 1937 №4.

87. Федотов - Федотов Г.П. Собрание сочинений в 12-ти томах. Т.1, 1996.

88. Фейнберг - Фейнберг И.Л. Читая тетради Пушкина. М., 1985.

89. Фомичев, 1986 - Фомичев С.А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л., 1986.

90. Фомичев, 1989 - Фомичев С.А. "Несколько раз принимался я за ежедневные записки" // Пушкин A.C. Дневники. Автобиографическая проза. М., 1989.

91. Хомяков - Хомяков A.C. Полное собрание сочинений. ТтЛ-8. М., 19001906.

92. Цветаева - Цветаева М.И. Сочинения, т.2. М., 1980.

93. Чернец - Чернец Л.В. Литературные жанры. М., 1982.

94. Чудакова - Чудакова М.О. Дневник IКраткая литературная энциклопедия. М., 1967.

95. Чуковский - Чуковский К.И. Сочинения.Тт. 1-2 М., 1990.

96. Шкловский, 1974 - Шкловский В.Б. Собрание сочинений. Т.2. М., 1974.

97. Шкловский, 1966 = Шкловский В.Б. Повести о прозе. 1.2. М., 1966.

98. Эйдельман 1 - Эйдельман Н.Я. Воспоминания П.В.Нащокина, написанные в форме письма к Пушкину // Прометей.Т. 10, М„, 1975

99. Эйделъман 2 - Эйдельман Н.Я. "По смерти Петра I." // там же.

100. Эйхенбаум, 1922 - Эйхенбаум Б.М. Молодой Толстой. Л., 1922.

101. Эйхенбаум, 1928-1931 - Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Кн. 1-2. Л., 1931.

102. Ясперс - Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.