Творчество Ольги Седаковой в контексте русской поэтической культуры: Смерть и бессмертие в парадигме традиции тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Перепелкин, Михаил Анатольевич

• Перепелкин, Михаил Анатольевич
• кандидат филологических наук
• 2000

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Перепелкин, Михаил Анатольевич

Введение.

Глава 1. "Мне часто снится смерть. ": художественное осмысление смерти в лирике О. Седаковой

1.1 .Трансформация горациевского идеала "золотой середины" и его пушкинского варианта в стихотворении о неотвратимости смерти ("Лицинию").

1.2.По краю смерти: интерпретация тютчевского конфликта человека со временем и пространством ("Странное путешествие").

1.3.Смерть "гурьбой и гуртом" перед лицом вечности: "Восемь восьмистиший".

1.4.Между смертью и памятью ("Памяти поэта").

1.5.Структура диалогических отношений в стихотворениях о смерти.

Глава 2. ". .Бессмертие играет, как рожок": варианты моделей бессмертия в лирике

О. Седаковой

2.1. Конструирование диалога "автор - читатель" как сюжетообразующий прием в ^ ■ ' стихотворении "Последний читатель": воскрешение словом.

2.2. "Каменная баба" Велимира Хлебникова и "Бабочка или две их" О.Седаковой: диалог - оживлен ие.

2.3. Реальность личного бессмертия: традиции Н.Заболоцкого и их переосмысление в художественной системе О.Седаковой ("Золотая труба").

2.4. Ясность бессмертия: моделирование "по Набокову" ("Стансы четвертые").

2.5.Структура диалогических отношений в стихотворениях о бессмертии.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Творчество Ольги Седаковой в контексте русской поэтической культуры: Смерть и бессмертие в парадигме традиции»

Пессимистические прогнозы о будущем литературы и лирической поэзии, в частности, стали сегодня общим местом литературно-критических изданий.

Обозреватель "Литературной газеты" Илья Фаликов в заметках, озаглавленных "Она вышла", пишет следующее: " Ее (лирической поэзии - М.П.) нет. Была - сплыла. Есть несколько имен - больше списочно - символических, нежели животрепещущих, независимо от их содержательности. Наши современники вряд ли что-нибудь твердо знают о своих пропавших без вести поэтах. Образовалась глубокая и рваная межвременная яма." (257,4)*.

Фаликову вторит итальянский славист Витторио Страда в интервью Игорю Золотусскому: "Я бы сказал, что современную русскую литературу можно охарактеризовать двумя словами, которые сразу вызовут реакцию неприятия, и, однако же, они требуют критического размышления: это хаос и нигилизм. Мне кажется, что русская литература сегодня переживает период творческого хаоса." (238,5).

Примеров такого рода высказываний можно привести сколько угодно. Ощущение - и небезосновательное - вторичности, сиюминутности всего, что пишется и печатается нынешними поэтами, уже превратилось в аксиоматическое и никого не удивляет. Но из этого, разумеется, не следует, что на завтрашнем дне литературы следует поставить жирную точку.

Приближающийся конец столетия, как бы невольно таящий в себе нечто апокалиптическое, еще отнюдь не означает завершение, эпилог, тем более -смерть литературы, в частности, поэзии, - говорит в статье, посвященной анализу путей развития современной русской лирики, В.А.Зайцев. - Хотя, конечно, близкий рубеж веков и даже тысячелетий естественно стимулирует художническую и критическую мысль и чувство, с одной стороны, к подведению Все ссылки даются в соответствии со списком литературы, помещенным в конце диссертации. Первая цифра обозначает номер по списку, вторая - страницу цитируемой книги. 4 итогов, а с другой - к активизации творческих поисков, продолжению, обновлению, преодолению классических традиций"(111,3).

В ситуации "межвременной ямы", "хаоса", "нигилизма" естественно обратить внимание на явление, стоящее в стороне от того литературного потока, который заполнил собою современное культурное пространство, и, оглядываясь на который, литературоведы и критики делают прогнозы и дают характеристики, аналогичные процитированным выше. Таким явлением видится автору этой работы лирика О.Седаковой, обладающей, по словам В.А.Зайцева, с которым следует здесь согласиться, "собственным глубинным мироощущением, своим оригинальным стилем"(111,9).

Формирование основ лирической системы Седаковой пришлось на семидесятые годы, сменившие оттепель 60-х и вошедшие в историю русской литературы одновременно как "безголосые" и духовно насыщенные. Т. Бек, начало творческой деятельности которой приходится на те же годы, что и начало творчества Седаковой, говорит об этом времени так: "В моей молодости (грязно-глухие 70-е) было два резко различных поэтических слоя. Один разбухал, комсомолясь и болыпевея, другой - тяготел к яркой, вольной, изгойской эстетике СМОГа. А в проемах и паузах тихими пузырями вскипала, чмокала и затухала добротная традиционность. Там были свои вялые трагедии, злые духи, дутые величины, раки на безрыбье и - самородки."(63,195). СМОГ - Самое Молодое Общество Гениев, - в которое входили Л. Губанов, А. Величанский, В. Алейников, Ю. Кублановский и другие, оказал на Седакову самое сильное влияние. Оно заключалось не в прямом заимствовании техники, приемов или образов, а в понимании существа поэзии. "Если "сердитых молодых" (так называет Седакова "поколение Евтушенко", имея в виду поэтическое поколение -М.П.) интересовали "известные морали, пресловутые пары, спор между которыми заведомо решен", то лирика смогистов тяготела к суггестивности, к "непонятности целого", "неподведенности смыслового и морального итога, к неограниченным, скорее звуковым значениям слов, к звуковым же сцеплениям 5 метафор", "к какому-то иному, не биографическому пласту личности, к иному, метафизическому искусству" (17,139-140).

В 70-е и 80-е годы стихи, рассказы и эссе Седаковой в Советском Союзе не печатались и распространялись только в самиздате.

Первые публикации О.Седаковой появились на Западе, они привлекли внимание читателей и специалистов и вызвали ряд критических откликов. Интерес западного читателя был обусловлен глубиной, слиянием в лирическом пространстве русского поэта многовековой книжно - письменной и фольклорной традиций.

Ее лирика, - писала в 1992 году немецкая "Тагесцайтунг", - представляет собой особенное явление в современной русской литературе. Она соединяет современный метафорический язык, прошедший школу Пастернака и Ахматовой, с классическими образами и мифологиями. Неслучайно Ольга Седакова перевела на русский Данте и Петрарку. Ее стихам присуще нечто вневременное, вечное. Это не агитация, не хоровод выражений, скорее нечто вроде бы-тийно-философских упражнений, личные "точки отсчета". Ее мир, обходящийся без призрачных надежд, подкупает тем, что Кьеркегор называет "свиде-тельствованием истины"(.)п1.

Немецкий журнал новой литературы "Парк" в том же 1992 году так писал о лирике Ольги Седаковой: "На первый взгляд, работа Ольги Седаковой кажется традиционной . Но если присмотреться внимательнее, в ней откроется сложное содержание человеческого опыта, переданное в предельно скромной форме. Человеческая сущность (conditio humana) выражена здесь в скромной форме, которая в своей скромности может охватить сложное и при этом является весьма созвучной сегодняшнему дню. В стихах, синтаксически почти безыскусных, Седакова создает связанные между собой картины мира мыслей, вкладывая всю силу в самые мысли. Озарение и беспокойство проявляются в л свете метафизического, отсутствующего, религиозного" . 6

Двумя годами ранее имя Седаковой было упомянуто в "Обзоре шотландской славистики", где, в частности, отмечалось:"Ольга Седакова -очень индивидуальный, всматривающийся в себя поэт - мыслитель. В ее появлении и деятельности много утонченного, изящного, то есть фактически чего-то аристократического или "драгоценного". Она давно известна на Западе, главным образом - во Франции и в Италии, и очень жаль, что только сейчас ее стихи разрешены к публикации в Советском Союзе" .

В 1986 году в Париже вышла книга стихов О.Седаковой "Врата, окна, арки" (6) с послесловием московского филолога, пушкиниста, автора исследований о Бродском и об "озерной школе" В.А.Сайтанова4. Пожалуй, это была одна из первых попыток осмысления своеобразия художественного мира поэта, в атмосферу "культурного тупика и распада"(218,111) выступившего с новой системой ценностей. Среди предшественников Седаковой исследователю видятся не только русские, но и европейские поэты, в чьем творчестве нашла выражение позиция "поэта - мага". Эта позиция, по наблюдениям Сайтанова, "возрожденная в Европе в нашем веке трудами позднего Йетса, Рильке, Элиота, в пределе ведущая к Данте, никак не давалась русской поэзии. Безуспешно пытались овладеть ею Брюсов и В.Иванов. Отдельные удачи А.Белого, при-родно - колдовское у Ахматовой не создавали позиции. Ключом к ней оказалась любовь"(218,118).

Три проблемы кажутся автору послесловия к парижскому сборнику наиболее важными для стихов первой книги Седаковой и в целом для ее творчества: 1) что есть человеческая жизнь перед лицом вечности и неизбежности смерти, 2) место земного мира или природы по отношению к целям человеческого бытия, 3) "Чудо или Бог среди нас".

Говоря о том, что отличает стихи Седаковой от тех, что уже знакомы читателю русской и мировой поэзии, Сайтанов видит это отличие в осознанности происходящего субъектом лирического сознания, в осознанности того пути, который открывается перед ним. ".Если обычно лирик мало думает о том, куда увлечет его муза, а его добычу, как правило, разбирают другие люди - фило7 логи, философы, то "Дикий шиповник"5 демонстрирует нечто странное. Поэт последовательно заставляет свой творческий дар вести его по заранее намеченному маршруту в различные области Неведомого. И он сам оценивает результаты похода: недовольный, вновь пускается в путь. По стихам видно, что каждый раз при этом он проходит состояние, близкое к смерти"(218,121).

Исследователь особенно подчеркивает тематическую сосредоточенность лирики Седаковой на одной - главной - теме, теме смерти. "Повсюду граница между двумя мирами растворена. Здешнее бытие незаметно для себя переходит в иное"(218,126).

Парижский сборник и послесловие к нему стали важным шагом в изучении творчества Седаковой, которое в России все еще оставалось известным очень немногим по публикациям в самиздате.

Ситуация начала меняться к концу восьмидесятых. В октябрьском номере "Дружбы народов" за 1988 год впервые - тогда еще в Советском Союзе - не подпольно, а совершенно открыто появилась подборка из нескольких стихотворений Седаковой с предисловием Вячеслава Всеволодовича Иванова (113,121 - 125). Ученый увидел в стихах Седаковой не просто рядовое, а давно и напряженно ожидаемое явление подлинной поэзии, вобравшее в себя сразу несколько живых традиций русской и мировой поэзии. "Иногда ее предшественники названы в самом тексте (Заболоцкий, Хлебников), другой раз вы угадываете повторяющуюся цитату, - пишет В. Иванов. - Но все эти звенья поэтической родословной нужны, как и знаки родства с другими искусствами - музыкой прежде всего, - только для того, чтобы в стихах естественно прозвучали голоса деревьев и неба"(113,121).

В следующем году в журнале "Философская и социологическая мысль" была опубликована статья А.К.Шевченко, посвященная лирике Седаковой (267,109 - 114). Отношение Седаковой к традиции исследователь характеризует как отношение к "недописанному черновику". В предельной универсализации темы смерти, по мнению Шевченко, у Седаковой явственней всего ощущается привкус средневековья. Он пишет: "В ее поэзии этот "отработанный" лейтмо8 тив (отработанный без всякой боязни) доводит ее осознание, минуя обывательский страх, до действительно зримого ужаса. Такое видение снимает абстракцию смерти, возвращая ей неотчужденную, пластичную конкретику. Поэтесса демонстрирует различные лики опыта сознания, цементирующиеся этой темой, и каждое крупное стихотворение есть ее особый ракурс, своя феноменология бытия-к-смерти"(267,110). Далее исследователем рассмотрены некоторые случаи воплощения темы смерти в стихах Седаковой. В зависимости от того, каково художественное целое, смерть или предстает "как абсолютный ноль, а повествование о ней - шелестящий шепот, безголосое шевеление губ", или она оказывается только "символом, то есть сущностью без существования, наделенной несовместимой с обыденным опытом предикативностью минус - бытия"; или может быть рассмотрена "как духовное преображение, некая высшая инстанция, второе рождение человека, как говорит сама Седакова в "Послесловии к "Реквиему", более сильное и очищенное в своей высшей человеческой явленности"(267,110).

Конец восьмидесятых - начало девяностых - время первых попыток осмысления творчества О.Седаковой в контексте современного ей литературного процесса, в категориях литературоведческой науки. Первые шаги в этом направлении были предприняты М.Н.Эпштейном в ряде статей и в книге "Парадоксы новизны". Еще в 1986 году имя О.Седаковой было упомянуто им в статье, опубликованной в "Вопросах литературы"(275). Тогда отмечалось, что "Ольге Седаковой близок мир ранней европейской классики - "Тристан и Изольда", Франциск Ассизский, Данте, Петрарка, - чья страстная и страдальческая устремленность к высокому задает меру ее лирическим переживаниям и ведет вглубь одухотворенной символики вещей"(275,55).

В "Парадоксах новизны"(274) сделана попытка более систематизированного описания явления, которое названо Эпштейном "метареализмом". "Мета-реализм - это не отрицание реализма, а расширение его на область вещей невидимых, усложнение самого понятия реальности, которая обнаруживает свою многомерность, не сводится в плоскость физического и психологического 9 правдоподобия, но включает и высшую, метафизическую реальность, явленную пушкинскому пророку.Метареализм - это реализм многих реальностей, связанных непрерывностью внутренних переходов и взаимопревращений" (274,160).

Некоторыми своими чертами стихи О.Седаковой кажутся М.Эпштейну близкими символизму. Но он же обнаруживает разницу между метареальной и символистской поэтиками, которая существенна даже там, где эти две поэтики едва ли не смыкаются. "Здесь отсутствует художественный принцип "двоеми-рия", четко проведенная грань между "этим" и "тем", "здешним" и "запредельным", - пишет Эпштейн. - Метареализм исходит из принципа единомирия, предполагает взаимопроникновение реальностей, а не отсылку от одной, "мнимой" или "служебной", к другой - "подлинной"(274,162-163).

Вся поэзия Седаковой, - завершает исследователь посвященную ей часть своей работы, - может быть названа поэзией преображения"(274Д64).

В России первая небольшая книга стихов Седаковой вышла в 1990 году в издательстве "Carte Blanche"(30). Она включала в себя три стихотворных цикла, хорошо к этому времени известных на Западе. Об одном из них - о "Китайском путешествии"(1986) - во Франции писали следующее: "Путешествие позволяет оценить точность и предельную гибкость стиля поэтессы".6

Подборки стихов О.Седаковой в литературных журналах появляются с этого времени регулярно. А в 1994 году в Москве вышла книга стихов О.Седаковой, включающая в себя стихотворения 1970 - 1993 гг., эссе "Похвала поэзии" и эссе С.Аверинцева "Горе, полное до дна"(31). Сборник нашел заинтересованный отклик у критиков и литературоведов.

С.Аверинцеву удалось найти очень точные характеристики того, чем явилась поэзия Седаковой для ее современников. "Уже все авгуры окончательно согласились, что творчества, ориентированного на то, что в старину называли сферой неподвижных звезд, как и самой упомянутой сферы, не может быть, потому что быть не может. И кто же не поспешит примкнуть к консенсусу авгуров?. "(31,359). Творчество Седаковой - творчество, ориентированное на

10 сферу неподвижных звезд". Описать эту сферу - значит уже приблизиться к пониманию того, что представляет собой самое явление. При этом необходимо иметь в виду еще одно обстоятельство, которое Аверинцев называет "памятью смертной" (так это именуется на языке аскетической традиции), подразумевая под этим "умение смотреть в сторону конца, не отводя глаз, пристально и зор-ко"(31,361). Для Седаковой, по словам Аверинцева, "характерна догадка о целительном действии сосредоточенного памятования о конце"(31,361), и это не просто накладывает отпечаток на ее работу с традицией и ее собственные характерные черты поэтического мироощущения и художественного мира, а определяет важнейшие особенности этой работы и этого мира.

Одним из первых на выход первой большой книги стихов Седаковой в России отозвался В.В.Бибихин в серьезной заинтересованной статье "Новое русское слово"(67,104-106). В отклике Бибихина ощутимо стремление разобраться, в чем заключается новизна этой лирики, в каком направлении следует ее искать. В статье, правда, больше вопросов, чем ответов. Но это вопросы, которые ставит перед читателем сама Седакова. Исследователь только проясняет их, акцентирует наиболее важные.

В конце 1994 года на выход книги отозвалась "Литературная газета". А.Анпилов, завершая статью, посвященную анализу литературной ситуации последних лет, так писал о стихах Седаковой: "А теперь о радостном. Все-таки, начав за упокой, необходимо сворачивать за здравие.

Бедные, бедные люди.

И не злы они, а торопливы.

Чьи это слова? Чей голос? Это голос поэта, в миру - нашей соотечественницы и современницы, воспитанной при родимой безбожной власти в семье офицера Советской Армии. Это Ольга Седакова. Поверх любой социально-общественной детерминированности, поверх "мультикультурализма" поэт завязывает, может быть, самый насущный разговор. Разговор, в котором собеседники - Ките, Пушкин, Рильке, Ли Бо. Вот так слово спасает от порчи - разо

11 гретое сердечным огнем, преображенное искренней интонацией, отрывающееся от бумажной страницы. Это чудо в искусстве происходит каждый раз неожиданно. Любовь, надежда воскресают как бы из ничего.Дело не в романтизме, дело в сообщении душе истинных масштабов. Стихи - весть о разнообразии жизни, о событии устрашающего и счастливого мира с личным сознанием, обнажение нехоженых путей и влекущих горизонтов. То есть всего того, что так потрясало в детстве и отодвинулось потом. Поэт, как ребенок, ближе находится к основам мироздания, к любви, к смерти, к ужасу, к милосердию. "Единственная новость - это талант". Единственная новость - каким именно образом воскресает связь: индивидуального сознания - внешнего мира, повседневности - чуда, души - Бога"(48,4).

Попыткой по-настоящему глубокого анализа литературного явления, каким стал выход книги стихотворений О. Седаковой, надо считать статью И.Войцкой "Чудо как нравственный долг"(78), опубликованную в начале следующего, 1995 года.

И.Войцкая вслед за Аверинцевым сумела увидеть в лирике Седаковой по существу своему глубоко христианские, духовные корни, и с исканиями человека религиозного, христианина, связала поиски поэта, субъекта, создающего свой художественный мир, наедине с которым остается читатель и через который он только и может проникнуть в мировидение автора. "В христианстве субъект существует для того, чтобы отказаться от своей субъективности, -пишет Войцкая. - Но отказаться от субъекта вообще лирика, пока существует, не может, как и человек, пока жив, хранит свое я как единственную, пусть иногда и нежелательную собственность. И лирика уничтожает психологический облик, облик эмпирического я. Это лирика умерщвления души. И поскольку умерщвление души - занятие очень трудное и требует некоторой искусности, есть у этой поэзии и свои правила"(78,39). Далее исследовательница говорит об этих правилах. Первым и главным правилом она считает ученость поэзии Седаковой. Но ее ученость - ученость особого рода. "Ученость христианской лирики - это ученость монашески принятого послушания, она смиренна. Если в

12 ней и есть роскошь, то очень тихо принятая и, по мнению поэта, ему не принадлежащая"^^).

Феномен Седаковой Войцкая характеризует как "ученый юродивый ле-пет"(78,40). Из этой характеристики, с точки зрения исследовательницы, вытекают те качества этой лирики, которые находятся как бы на поверхности и раньше других обращают на себя внимание читателя стихов Седаковой - "аскетическое строение фразы", запинающиеся повторы, приговаривания или причитания, полуфольклорный - полудетский язык". "Жалобное и жалеющее "я" баюкает себя в юродивом бедном ритме."(78,40).

Все эти характеристики дают Войцкой возможность очертить круг предшественников поэта в русской и в мировой литературе. Корни "влечения к ощутимости, серьезности вещного начала бытия", по мнению исследовательницы, восходя т к акмеизму с его любовью к конкретной вещи, ее неповторимости. Среди тех, кому также были близки идеи, питающие мировоззрение Седаковой, названы Рильке, Заболоцкий, Арсений Тарковский, Платонов, Пастернак.

Стихи Седаковой, - подытоживает Войцкая, - напоминают нам о простоте происходящего"(78,51).

Между тем, среди читателей книги нашлись и те, кому многие вошедшие в нее стихи показались темными, неясными, даже снобистскими и вычурными. Это вполне понятно, так как лирика Седаковой - при всей своей традиционности - явление новое и пока еще только ищет пути к своему читателю.

Как о слишком изысканных, "холодноватых" о стихах Седаковой отозвался В. Славецкий. "За сад мироздания, - писал критик, - принимаются (выдаются) плотно обступившие дебри культуры"(227,233). Исключение он сделал для "Старых песен" , которые Славецкому пришлись по душе. Их он назвал "маленькой часовенкой" Седаковой, "целью ее странствий"(227,237).

Вслед за статьей В. Славецкого, критический пыл которого все же объясним стремлением разобраться, понять то, с чем до сих пор не приходилось встречаться, другой критик - Н.Славянский - разразился в "Новом мире" гроз

13 ной рецензией, весь пафос которой сводился к одному: ".стихи Седаковой по самой природе не имеют ничего общего с поэзией, а художественная значимость ее творчества не более чем фикция"(229,26). Автор не раз повторил, что "в случае с Седаковой мы просто не имеем художественного объекта для созерцания, переживания и осознания"(229,230). Правда, Н. Славянский, обвинивший в начале своей статьи С.Аверинцева в уклонении от эстетических суждений о предмете и в подсовывании Седаковой "костылей, сколоченных из риторических восхвалений", в своих "эстетических суждениях" никак не более убедителен. Все его претензии к поэту основываются на выдергивании отдельных цитат из ее стихотворений, вне контекста кажущихся темными и малопонятными.

Статья Н. Славянского, в конечном счете, показала только одно: пришло время внимательно изучить феномен творчества О.Седаковой. Необходимо, чтобы изучение его носило систематический характер. Отдельные - интересные, порой глубокие - наблюдения уже не в силах восполнить образовавшийся здесь пробел. Появившиеся после 1995 года статьи М.Копелиовича( 133,205213) и А.Уланова(253,3) - доказательство этому.

В первой намечаются действительно важные и во многом стержневые для всей лирики Седаковой темы и мотивы (мотив предназначенья и другие), рассматриваются некоторые так называемые "темные" стихи поэтессы. Безусловно, интересны в статье М. Копелиовича те наблюдения, которые касаются отражения феномена генетической, родовой памяти в произведениях искусства. Эти наблюдения сближают стихи Седаковой с кинематографом Андрея Тарковского. Но отсутствие целостности в анализе ведет к тому, что ряд "темнот" Седаковой признается автором статьи случаями неряшливости слога, в то время как на деле все эти "темноты" демонстрируют выходы на новые уровни сознания и поиски языкового оформления для такого рода выходов.

Статья А. Уланова написана недавно и вышла сразу после присуждения О.Седаковой Ватиканом премии им.Вл.Соловьева. Ее автор - А.Уланов - попытался понять формы работы поэта, живущего в мире, осмысляющего его и пе

14 рерабатывающего в художественные образы - компоненты лирической Вселенной. Вот что он пишет: "(У Седаковой - М.П.) берется не выпрямленная линия точных смыслов, а кусок мира в его целостности, связности, сложности и противоречивости. Однозначность каждого фрагмента разрушается вторжением смыслов из соседних, но этот фрагмент также и поясняется соседними - и поясняет их"(253,3). В статье А. Уланова есть и другие интересные замечания, но ценность их снижается тем обстоятельством, что все они рассыпаются, не выстраиваясь в единый "сюжет". Впрочем, это уже задача литературоведческого анализа, которой, по всей видимости, не ставил перед собой автор.

Недостаточная разработанность подходов к рассмотрению новых явлений русской лирики приводит к тому, что эмпиризм и чрезмерное доверие к интуиции, а также склонность в качестве аргументов полагаться исключительно на высказывания самих авторов произведений, не подкрепляя их данными анализа, проникли сегодня даже в научные статьи. Например, В.А.Зайцев в работе, к которой мы уже выше обращались, пишет о наследуемых Седаковой традициях следующее: "В ряду поэтической классики Седакова особо выделяет для себя имена Пушкина, Хлебникова, Мандельштама, дополняя их именами Лермонтова, Баратынского и Фета из "золотого века", Блока, Ахматовой, Пастернака, Цветаевой - из "серебряного", Данте, Бодлера, Рильке, Элиота и других зарубежных поэтов"(111,9). Очевидно, что здесь перед нами только список хрестоматийных имен, но не выявлен принцип, по которому осуществляется отбор этих имен в художественном мире поэта. А как раз это для научной работы, казалось бы, наиболее важно и даже - необходимо. О множественности же художественных влияний на Седакову писали и другие авторы (113,121; 78,48-51).

Статья В.А.Зайцева - только свидетельство сложившегося на сегодня положения вещей, при котором новые явления объясняются - чаще безуспешно -через устаревшие аналогии или отвергаются. Посвященная определенным тенденциям, она и сама отражает одну из них.

15

Вместе с этим на протяжении всех последних лет предпринимались и предпринимаются попытки найти единый принцип анализа самых разных лирических систем, который удовлетворил бы возрастающие потребности в осмыслении вчерашнего и сегодняшнего дня литературы.

Одной из наиболее удачных попыток систематического описания русской лирики двадцатого века представляется исследование В.И.Тюпы "Постсимволизм. Теоретические очерки русской поэзии XX века"(252).

В.Тюпа следует в своей работе за Бахтиным и опирается на "имплицитно присутствующее" в его исследованиях "ядро семиотической концепции, которая, вероятно, лишь в наше время обретает предпосылки для актуализации"^ 1,206). В одной из своих статей, которая является как бы прологом к предпринятой попытке систематизации русской "постсимволистской" (в понимании Тюпы) лирики, исследователь представил развернутую "родословную" своего подхода, находящуюся в теснейшей взаимосвязи с поисками Бахтина и многими им сформулированными положениями.

Так, например, Бахтин указывал на то, что "в художественном творчестве имеются два эмпирически наличных момента: внешнее материальное произведение и психический процесс творчества и восприятия"(62,53). Исходя из этого, он строил свою модель произведения искусства, принятую за основу Тюпой. Эта модель включает в себя три стороны: текст, занимающее по отношению к нему эстетическую позицию сознание и эстетический объект. Модель художественного произведения, построенная Бахтиным, оказывается продуктивной и работает на исследование лирики двадцатого века.

Одно из величайших открытий завершающегося столетия, - пишет Тю-па, - открытие ноосферы взаимодействующих сознаний. Этим открытием направление эстетической деятельности в значительной степени смещается с объекта на адресат. Духовной средой деятельности художника оказывается личная (инаколичная) ментальность - другая, не отождествимая с автор-ской"(252,10). Отсюда подлинной целью эстетической деятельности становится "воздействие на духовную сферу адресата, организация коммуникативного

16 события особого рода"(252,11), а произведение начинает мыслиться как "дискурс, содержанием которого, согласно воззрениям Бахтина, выступают "отношения между людьми, лишь отраженные и закрепленные в словесном мате-риале"(252,12).

Концепция адресата - другого сознания, чужой, суверенной ментально-сти - и составляет, с точки зрения В.Тюпы, тот глубинный аспект художественной практики современного письма, где коренится размежевание главенствующих его тенденций. Исходя из этого положения, исследователь, с одной стороны, объединяет, а с другой - разграничивает все явления русской лирики почти за сто последних лет в три группы - эстетические дискурсы.

Исходный момент авангардистской художественной культуры состоит в альтернативности уединенных сознаний эстетического субъекта и эстетического адресата"(252,17). Это дискурс давления, авторитарности.

В соцреалистическом дискурсе писатель и аудитория его "собеседников" - в противовес авангардистскому их размежеванию - взаимообусловле-ны"(252,50). Это дискурс взаимоподчинения и взаимного контроля.

Неотрадиционалистский эстетический дискурс" - дискурс "ответственности, коммуникативная стратегия которого состоит в "единстве жизни этих троих"(Пастернак) - автора, героя, читателя - и неотождествима со стратегиями дискурса свободы и дискурса власти"(252,101-102). В рамках неотрадиционалистского эстетического дискурса, как считает исследователь, развивается и творчество О.Седаковой (252,102).

В.И.Тюпа осуществил важную работу, начатую еще Бахтиным и продолженную другими учеными, также большое внимание уделявшими сотрудничеству автора и читателя в рамках становления произведения. М.Л.Гаспаров, на которого ссылается и Тюпа, отмечал, к примеру, что "вся поэтика модернизма оказывается рассчитана на активное соучастие читателя: искусство чтения становится "не менее важным, чем искусство писания" (84,42).

В работах, посвященных анализу поэтик самых разных художников - от Мандельштама до Набокова и Бродского, аспект взаимоотношений автора и

17 читателя и раньше часто выходил на первый план. Авторы этих исследований также приходили к интересным выводам.

Так, сравнивая коммуникативный статус ранних и поздних стихов Мандельштама, Ю.Левин, например, обнаружил, что у раннего Мандельштама доминируют установки на сообщение и референт, тогда как у позднего - на адресанта, адресата и контакт. С ориентацией Мандельштама на процесс коммуникации исследователь связывает особенности его позднего творчества, такие, как усиление апеллятивности как глобальной, так и локальной, частотность вопросов, императивов, обращений. "У позднего Мандельштама, - говорит Левин, - стихотворение из условного знака коммуникативного акта превращается в как бы непосредственно - здесь и теперь - происходящее общение, из знака события само превращается в событие, из литературного факта - в факт жиз-ни"(147,412).

В этом направлении размышляет и исследователь Набокова В.Федоров, который заметил в статье "О жизни и литературной судьбе Владимира Набокова" следующее: "Если до появления Гоголя и Пушкина, по мнению Набокова, русская литература была подслеповатой - и соответственно таким же был и читатель, то сам он пошел еще дальше в преобразовании художественного зрения, заставляя читателя видеть то, что "нормальным" взглядом увидеть трудно, - для этого нужны оптические снаряды от лупы часовщика до телескопа, помогающие забираться "в серую от звезд даль". Используя его же определение -бумеранг, данное гоголевскому читателю, скажем, что набоковский читатель -"читатель творческий, одаренный особым, читательским вдохновением". Главное, что делает Набоков с читателем, - он "ставит" ему слух и зрение, делает его более зорким и чутким, позволяя видеть и слышать мир так, как видит и слышит он своими огромными глазами стрекозы или бабочки, в новых цветовых и словесных диапазонах, сохраняя, однако, способность различать мельчайшие детали, сводя читателя "к одному исполинскому оку". В то же время он дает нам понять, что "слово - не воробей, а жар - птица, которую писатель стремится поймать, чтобы она, в свою очередь, пленила читателя"(258,16).

18

В. Федоров почувствовал, что именно в сфере работы с читательским сознанием заключается своеобразие Набокова - художника, и в этом направлении внимательного читателя ждут неожиданные открытия.

Американская исследовательница Д.Нокс останавливается на вопросе взаимодействия автора и читателя в художественном сознании И.Бродского и замечает в этой связи следующее: "Несмотря на явное пренебрежение к своим непосредственным читателям, Бродский время от времени признает, что должен быть кто-то, к кому обращены его слова. Необходимость в слушателе становится еще острее для поэта, который пишет на языке, понятном в его окружении лишь немногим"(185,168).

Как видим, вопросы, в очередной раз поставленные В. Тюпой, поднимались и раньше. Ученые, задававшиеся ими, тоже добивались интересных результатов. Но теперь взаимодействие автора и читателя рассматривается не как одна из характеристик, а как главное свойство художественного произведения, позволяющее говорить о системе.

В концепции В.И. Тюпы произведение рассматривается как единство автора, героя и читателя - эстетического субъекта, эстетического объекта и эстетического адресата, которые осмысляются как "участники художественного события со специфической социальной структурой" (252,12). Эта концепция позволяет увидеть в художественном феномене Седаковой системное явление, обладающее закономерностями, которые могут быть описаны научным языком и в совершенно определенных научных категориях. Сделать это необходимо, чтобы понять суть этого художественного явления и по- настоящему оценить его новизну.

Произведения Седаковой, с этой точки зрения, представляют собой двусторонний диалог, встречу, с одной стороны, эстетического субъекта и эстетического объекта9, а с другой - субъекта и адресата. На практике это триединство, разумеется, нераздельно, но в рамках анализа следует иметь в виду его составную структуру.

19

Это значит, что в ходе анализа произведений особое внимание уделяется структуре своего рода коммуникативного акта между автором и героем, и особое - структуре коммуникативного акта между автором и читателем. Тут же делается попытка соотнести оба вида взаимодействия: так строится вся работа.

Особенностью поэтики Седаковой является то обстоятельство, что в роль "эстетического объекта", или героя, всюду играет не конкретное лицо из окружения поэта, не событие его личной жизни и не какое- либо связанное с этими фактами чувство, переживание, а переживание эстетическим объектом своей включенности в культуру, причастности к ней и к истории. В этом смысле факт Сотворения мира, перипетии в судьбе шурина Мецената и связанного с ними предостережения Горация являются "жизненным субстратом" (М. Гас-паров) ее произведений. Искать другого "жизненного субстрата" здесь просто нет смысла.

Встреча эстетического субъекта с эстетическим объектом поэтому оборачивается у Седаковой встречей с другим художественным миром, через который поэт приобщается к миру культуры, осваивает его новые сферы. Отсюда первое, что интересовало нас в каждом конкретном анализе стихотворений, -как Седакова прочла Пушкина, или Мандельштама, или Заболоцкого, что она выделила для себя в их художественных системах, какие расставила акценты. Нетрудно заметить, что при этом происходят некоторые сдвиги в системе "объект - субъект", и "эстетический объект" начинает совмещать в себе функции объекта и субъекта, а то, что выступало в роли "субъекта", на время становится "эстетическим адресатом". В настоящем исследовании для рассмотрения специально отобраны те случаи, где заострено взаимодействие субъекта - адресата с объектом - субъектом. Сюжеты анализируемых стихотворений отражают прочтение Седаковой текстов других авторов.

Одновременно любое произведение есть встреча "эстетического субъекта" (автора) с "эстетическим адресатом" (читателем). "В состав произведения, понятого как дискурс (коммуникативное событие), адресат входит как "конце-пированная личность, являющаяся элементом не эмпирической, а эстетической

20 реальности. Понимаемый таким образом читатель соответствует автору как субъекту сознания, выражением которого является все произведение, и ограничивается от 1) реального читателя; 2) читателя, упоминаемого в тексте" (252,11-12). Из этого следует, что, читая художественный текст, любой из нас должен отдавать себе отчет в том, что именно в это мгновение происходит подлинное становление произведения, превращение текста в произведение. Читатель является необходимой и творческой, деятельностной стороной этого акта, который есть акт сотворчества. Становление сюжета того или иного стихотворения, таким образом, следует рассматривать как сюжет взаимодействия автора и читателя, и в анализе стихотворений этому аспекту должно уделяться особое внимание.

Так с опорой на концепцию В.И. Тюпы определилось направление этого исследования и его "сюжет ", который можно было бы сформулировать следующим образом: 1)прочтение 2)прочтения 3)прочтения, где первое действие осуществляет исследователь, второе - читатель, третье - автор. Такой принцип "анфилады" в рассмотрении художественного объекта кажется отвечающим и установкам самой Седаковой на двустороннюю открытость произведения - для обогащения его смыслов со стороны "эстетического объекта" и "эстетического адресата".

Собственное включение в мировой культурный контекст и приобщение к нему читателя - по существу, главный и всеобъемлющий "сюжет" Седаковой. Любое ее произведение в принципе могло бы быть рассмотрено в рамках этого "сюжета". К словам Л. Гинзбург о том, что "поэзия всегда живет контекстом" (87,145), здесь следует добавить, что в лирике Седаковой эта связь с контекстом обострена. И только рамки данного исследования потребовали сузить границы проблемы, выбрав из контекстного взаимодействия ее лирики самое основное. Основным же в художественной системе Седаковой надо признать сюжет смерти и бессмертия, включающий в себя все мотивы, образы, поиски и вопросы. Целый ряд явлений указывает на то, что это внутренний сюжет этой лирики. Следует также напомнить, что на особую значимость двух нераздельно

21 существующих тем - смерти и бессмертия - указывали многие, писавшие о Се-даковой (267,110; 78,50-51).

Указанное сужение рамок - не единственное, оно повлекло за собой и другие необходимые ограничения. Ставшие художественными категориями, понятия смерти и бессмертия в художественном мире Седаковой, естественно, включены в десятки цепей взаимодействия с самыми разными мотивами. Но в данной работе не представлялось возможным учесть и описать все цепи такого взаимодействия. Поэтому некоторые из них лишь намечены, а другие - опущены вовсе. Это, конечно, не значит, что ставится под сомнение их важность. Просто задачи данного исследования были иными, а именно: понять природу смерти и бессмертия как художественных явлений в большом лирическом сюжете Седаковой.

Смерть и бессмертие интересовали нас именно как единая проблема. Это обстоятельство также повлекло некоторые ограничения. Выбранный аспект исключил, например, анализ таких художественных ситуаций, когда смерть означает абсолютный предел, за которым не может быть бессмертия, или - ситуаций бессмертия как незнания смерти. Из этих соображений пришлось отказаться от рассмотрения взаимодействия художественных систем Пастернака и Седаковой. Влияние пастернаковского понимания проблемы смерти и бессмертия на их художественную концепцию у Седаковой - тема отдельной работы, результаты которой обещают быть чрезвычайно интересными.

Выбор проблемы определил, в конечном счете, принципы отбора материала и структуру диссертации. Она состоит из двух глав. В первой главе анализируется понимание Седаковой смерти в контексте той поэтической традиции, на которую ориентируется поэт в своих художественных поисках. Тема смерти - основная в лирике Седаковой. В поисках ответа на наиболее значимые для нее вопросы поэтесса определяет для себя круг тех поэтов-предшественников, чьи искания кажутся ей близкими ее собственным, расставляются первые точки над "и" во взаимодействии с контекстом русской поэтической культуры. Вторая глава - анализ "моделей" бессмертия, которые Се

22 дакова выстраивает в своих произведениях, опираясь на поиски предшественников.

Необходимо подчеркнуть, что анализируемые в работе произведения Седаковой во многом очень условно отнесены к группе стихов "о смерти", либо - "о бессмертии". Одна проблема естественным образом у Седаковой влечет за собой другую. Практически во всех произведениях обе проблемы сосуществуют и взаимодействуют. Но в одних стихотворениях проблема смерти является определяющей для развития лирического сюжета, а в других - проблема бессмертия. Преобладание той или другой темы в рассматриваемых стихотворениях и стало основой для объединения произведений в две группы, которые анализируются в соответствующих двух главах диссертации.

Специфика материала и его новизна потребовали пересмотра традиционных методов анализа лирического произведения, которые обнаруживают свою ограниченность по мере того, как смещаются акценты внутри самого художественного творчества. В связи с этим следует напомнить высказывание Б.М.Эйхенбаума, который считал, что "эволюционирует не только литература, но вместе с ней и литературная наука. Научный пафос меняет свое направление соответственно тому, как меняются самые соотношения живых литературных фактов и проблем"(270,432).

Из этих соображений пришлось, к примеру, серьезно пересмотреть концепцию системно-субъектного анализа Б.О.Кормана10. Напомним, что субъектная организация произведения определяется Корманом как "соотнесенность текста с субъектами речи"(135,26). В результате все элементы текста рассматриваются как высказывания, имеющие субъектов со свойственными им точками зрения на мир, но вместе с тем каждый субъект является и формой выражения авторского сознания. В соответствии с этим и вытекающими из него положениями Корманом анализировались лирические системы Некрасова, Фета, Тютчева, Огарева. Им была выстроена целостная схема анализа, достаточно четко структурированная и снабженная собственным терминологическим аппаратом.

23

Но, при всех достоинствах системно - субъектного метода, его возможности, разумеется, не безграничны и не всегда позволяют обнаружить сущностные особенности поэтической системы, тем более, если дело касается "сложных" поэтов двадцатого столетия. Например, взятый за основу Д.И.Черашней в книге очерков о творчестве Манделыптама(262), системно - субъектный метод оказывается не в состоянии учесть того обстоятельства, что слово у Мандельштама фактически является только ступенью к Вдохновению, что оно должно быть соотнесено с тем, что остается не сказанным.

Ограничение же анализа произведения классификацией и интерпретацией субъектных форм лишает исследовательскую работу этой возможности. Исследователь вынужден исходить из убеждения, что слово способно выразить все, что ощущает поэт, что руководит им в процессе творчества.

Черашняя подчеркивает, что подход "диктуется самим материалом, конкретнее - стремительно нарастающей у раннего Мандельштама (1908-1911) многосубъектностью лирики, что не было процессом стихийным. Поэт осознанно пробовал себя в высокой игре авторских масок, интуитивно ощущая ее ограниченность для себя и важность как при решении мучивших его глобальных проблем, так и для будущих творческих открытий"(262,13).

Анализируя, к примеру, раннюю манделынтамовскую лирику, исследовательница показывает, как авторское "Я" - в процессе "осознания личностью себя в бытийном плане и вхождения в мир с готовностью раскрыть все створки души"(262,14) - раздваивается. .Авторским "Я" овладевает желание "видеть и оценивать себя изнутри и извне"(262,15). Итогом этого становится разведение по разным полюсам Я - частного человека и Я - духовной сущности. Дальнейшие усилия поэта, по мнению Черашней, были направлены на то, чтобы "слить их в целокупное Я, (.) достичь единства личности, участия ее в "сумрачной жизни, Где один к одному одинок", и в то же время - согласия с высшим миро-порядком"(262Д7). Выход, как считает исследовательница, найден в торжестве соборности, воссоединении с человечеством: "Способом преодоления замкнутости индивидуального, мятущегося в себе сознания и знаком открытости это

24 го сознания миру становится его многосубъектность. Оба авторских "Я" рождают в себе, отпочковывают от себя другие субъектные формы"(262Д9).

В "Камне" поэт опробовал разные пути к обретению соборного чувства. "С одной стороны, продолжается объективирование "Я"- духовного, с другой стороны, "Я"- частного человека вовлекает в поле своего зрения все большее число таких же обыкновенных людей, как он сам, зарождается сфера автора -повествователя и форма "Мы", выражающая причастность авторских "Я" к большей или меньшей реально мыслимой человеческой общности"(262,28). В книге "ТпБНа" форма "Мы" уже становится доминирующей, вмещая в себя сразу несколько значений.

Анализ отдельных стихотворений у Черашней строится на тех же основаниях. Исследуя, например, сюжет стихотворения "Нашедший подкову", исследовательница объясняет переходы от обобщенного "Мы" через инфинитив, затем через субъектно не маркированную и безлично - инфинитивную формы к более узкому значению "Мы", а от него - к активно выраженному личному авторскому началу, утрачивающему к концу стихотворения форму активности и ощущения бытия. Сложная субъектная организация стихотворения мотивирована содержательно: от вечного, непреходящего поэт обращается к быстротечному, ищет возможности творчески преодолеть ощущение жертвы века и в безвыходной ситуации противопоставить себя року, оказаться сильнее него.

В другой работе, опубликованной в сборнике "Проблема автора в художественной литературе", Д.Черашняя, вновь обратившись к анализу субъектных форм авторского присутствия, их соотношения и роли в сюжете, исследует семантику "сестринского обычая" в стихотворении Мандельштама "Мастерица виноватых взоров"(261,144-150).

Исследовательница показала, как сменяемость субъектных форм создает внутренне обоснованное движение лирического сюжета "как взгляда автора сначала извне ситуации (экспозиция), затем все больше приближаясь к ней, вхождение в нее, пребывание в ней и личная оценка ее изнутри, но с сохранением вечных, общечеловеческих духовных ценностей (кульмина

25 ция)"(261,149). "Благодаря такому построению текста, - пишет Черашняя, - утверждается мысль о том, что в самой сестринской среде возникает ее опровержение, тем самым преодолевается ее изолированность от окружающего мира и человеческой истории. Лирическая ситуация высвобождается из аквариумной замкнутости эпохи"(261,149).

В обеих работах Д. Черашней в силу особенностей метода, взятого за основу, ощутимо отсутствие выхода на роль слова в творческом акте и, как следствие этого, игнорируется та "пятая стихия", которой, по наблюдениям Седа-ковой, "Мандельштам и жив"(31,336). Кстати, в одном из эссе Седаковой найдем и определение того, какова, возможно, роль слова в поэтической системе Мандельштама: "Что же касается "своего", "личного" у Мандельштама, - пишет она в "Похвале поэзии", - то здесь главным мне кажется (.) своего рода заигрывание с отвратным, чудовищным, опасным (.), попытка им любоваться, заговорить его"(31,340). Заговаривание, заклинание - такова функция слова у Осипа Мандельштама. В этой функции и должен рассматриваться словесный текст его стихотворений.

Другая исследовательница - Н.Г.Медведева - в статье, посвященной анализу субъектного строя лирики И.Бродского, рассматривает, как формы субъектного выражения соотносятся с пространственно - временной организацией текста (169,162-168). Наиболее характерными, по мнению Медведевой, для Бродского оказываются стихотворения с собственно автором в "чистом" виде, где на первом плане какое-то событие, обстоятельство, ситуация, явление, пейзаж. Пространство, воссоздаваемое этой субъектной формой, характеризуется устойчивостью, время - повторяемостью, но в целом такой мир враждебен человеку, всему живому. Человек в нем всегда лишний.

В другой группе стихотворений Бродского точка зрения собственно автора совмещается с личной, индивидуальной точкой зрения. В результате возникает личностно - окрашенное пространственно - временное поле личности, "протокол осмотра превращается в стенограмму внутреннего моноло-га"(160,171).

26

Наконец, ряд стихотворений совмещает в пространстве одного текста точки зрения различных субъектов авторского сознания. Пространство в таких стихотворениях - метафизическое. По словам исследовательницы, "это пространство размышлений о пространстве". Опыт лирического героя проникает в субъектную сферу собственно автора, наполняя отвлеченные размышления о мировом порядке лиризмом, который приобретает значение вечностное, вселенское.

Сами по себе выводы Медведевой интересны, но то, что за словом художника исследовательница не видит творческого акта ("акта коммуникации", по выражению В.Тюпы), лишает работу глубины, ведет к игнорированию тех особенностей поэтики, которые и создают явление, вошедшее в историю русской и мировой поэзии как "феномен Бродского".

И Д. Черашняя, и Н. Медведева опирались в своих работах на концепцию Б.О.Кормана. Эта концепция была переосмыслена Н.Рымарем и В.Скобелевым. Не отрицая системно - субъектного метода, они дополнили метод Б.О.Кормана с учетом всего вышесказанного и предложили свою систему анализа структуры художественного произведения как структуры художественной деятельности^^). Эта теория кажется отвечающей специфике предъявляемых материалом требований именно в силу того, что она учитывает всю многомерность структуры произведения, описанной В.И.Тюпой.

Сформулируем некоторые аспекты метода, принятого в этой работе за основу анализа стихотворений Седаковой.

Художественное произведение не следует рассматривать исключительно как выражение сознания его автора, как это делают Корман и его ученики. Автор неоднороден, открыт формам сознания, которые по - своему живут в нем, владеют им, входят в его сознание лишь какой - то своей частью; он говорит на языках, ведущих за пределами его произведения свою жизнь.

Автор - это бесконечная жизнь, принявшая форму личности, творящей произведение, это границы, позволяющие бесконечной жизни явить какую - то свою определенность, стать конкретной и тем самым доступной человеческому

27 сознанию. Границы представляют собой точки встречи разных форм бытия -события встречи личного и сверхличного, конечного и бесконечного.

Произведение понимается как живой организм, как деятельность.

Анализ структуры произведения как структуры деятельности позволяет увидеть движение элементов лирического текста к сюжетно - композиционному единству, их взаимодействие и взаимоопределение, становление целостности. Деятельность при таком подходе является одновременно предметом исследования и объяснительным принципом в этом анализе. В рассматриваемом с этой точки зрения тексте "важнее всего увидеть (.) переход, превращение одного уровня организации произведения в другой, перспективу движения к целостности"(216,206), а за свободной волей "вступающих между собой в неисчислимые диалогические отношения субъектов, свободно перерабатывающих все по логике своих смыслов"(216,206-207) - "определенную ценностную направленность", в которой осуществляет себя творческая воля, преследующая свои высшие цели"(216,207).

Рассмотрение художественных произведений как структуры деятельности явилось основным принципом анализа, который был использован в этой работе. При анализе конкретных произведений применялись и методы других ученых, если они способствовали достижению искомых целей и оказывались результативными. Помимо концепции Б.Кормана, о которой речь уже шла, и которая кроме заимствованных из нее обозначений для целого ряда понятий, заставила нас обратить самое пристальное внимание на роль субъектной организации в рамках становления произведения, в диссертации учитываются работы авторов других научных школ, это - труды русских "формалистов" -Б.Эйхенбаума, Ю.Тынянова, В.Жирмунского, работы ученых Московско - Тар-тусской семиотической школы - Ю.Лотмана, Ю.Левина, М.Гаспарова, В.Топорова, Вяч.Вс.Иванова, а также Н.Берковского, Е.Эткинда, А.Македонова и др.

Пришло время сформулировать некоторые основные параметры работы.

28

Актуальность настоящего исследования продиктована очевидным разрывом между острым интересом науки и критики к творчеству О.Седаковой как новому явлению в русской литературе и - эмпирическим характером интерпретации этого творчества. Изучение лирики Седаковой растворяется в наблюдениях над мировоззрением, поэтикой отдельно взятых произведений. Неясен генезис художественного явления Седаковой, об истоках творчества и о развитии русских поэтических традиций в лирике Седаковой говорится как об известных вещах, хотя никто до сих пор этим вопросом вплотную не занимался.

Имеющиеся на сегодняшний день работы о лирике Седаковой выдержаны в эссеистичном стиле и не затрагивают вопросов литературоведческой науки, без решения которых явление не может быть понято во всей его глубине и сложности. Научная новизна работы, таким образом, состоит в осмыслении явления как обладающего художественной целостностью. О месте творчества Седаковой в русской поэтической традиции здесь говорится с точки зрения единого подхода, прослеживаются все наиболее важные связи ее лирики с творчеством предшественников - русских поэтов от Пушкина до Бродского. При этом традиция понимается не как "прямая линия передачи от автора к автору, от текста к тексту, а как "ноосфера, аура, симфония, где звучат, расходясь и сливаясь, разные голоса. Большой поэт слышит все голоса, различает лейтмотивы, участвует в диалоге культур, претворяя их опыт в собственной испо-веди"(167,117-118).

Понимая, что изучение всего явления - лирического творчества Седаковой -дело будущего, автор ставит перед собой совершенно конкретную цель. Целью работы является поиск основ поэтического мира Седаковой, "зерна" ее поэтической концепции. В конечном счете, именно для этого предпринята попытка вычленения в контексте русской поэтической культуры той линии, которая нашла в творчестве Седаковой свое естественное продолжение, и проделан анализ основ ее художественного мира с точки зрения развития русских поэтических традиций, диалога с предшественниками. Ибо, как сказал Мандельштам, "на вопрос,

29 что хотел сказать поэт, критик может и не ответить, но на вопрос, откуда он пришел, отвечать обязан"(303,188). В этой работе сделано все для того, чтобы ответить на вопрос, "откуда пришла" О.Седакова и что она сделала на избранном ею пути.

Поэтика Седаковой очень рано сложилась как целостное явление. Это обстоятельство определило подход к его изучению в этой работе как к многогранному сложившемуся целому. Таким образом, в данном случае предпочтительнее не синтагматический, а парадигматический подход, в котором главное - не то, как явление развивалось, а каковы его характеристики именно как целостного явления.

Цель работы определила и задачи исследования, которые могут быть сформулированы следующим образом:

1)определить круг проблем, которые особенно актуальны для Седаковой в русской поэтической традиции;

2)найти принцип, который позволяет говорить о наследовании Седаковой традиций русских поэтов от Пушкина до поэтов "серебряного века" и Бродского;

3)дать анализ принципов работы Седаковой с поэтическими системами поэтов - предшественников;

4)определить место "изобретения" и "воспоминания" (понятия Мандельштама: 303,276) в художественном феномене Седаковой, охарактеризовать с учетом их взаимодействия ее поэтику.

Практическая значимость работы определяется сделанными в ней выводами и наблюдениями, которые уточняют и обогащают наше представление о современном литературном процессе и о генезисе его отдельных явлений. Основные положения диссертации могут быть использованы в вузовских курсах по истории литературы, анализу произведения, а также при подготовке спецкурсов и спецсеминаров.

Апробация работы проводилась на международной конференции студентов - филологов "Литературоведение XXI века. Анализ текста: метод и ре

30 зультат"(Санкт - Петербург, 1996), на международной научной конференции "Русская литература XX вещ^роблемы изучения и преподавания "(Москва, 1998), на XXVI зональной научной конференции литературоведческих кафедр университетов и педвузов Поволжья (Пенза, 1998), на международном семинаре, посвященном 10 - летию Самарского муниципального университета Наяно-вой (Самара, 1998), на межвузовской конференции "XX век в истории литературы и культуры "(Чебоксары, 1999), а также на внутривузовских научных конференциях преподавателей и сотрудников СамГУ в 1998 - 2000 гг. Материалы диссертации легли в основу спецкурсов по анализу лирического произведения, прочитанных в 1998/99 уч.году в школе №6 г.Самары, и были использованы для подготовки и проведения практических занятий по теории литературы со студентами СамГУ.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1)Проблема художественной деятельности в изучении произведения // Литературоведение XXI века. Анализ текста: Метод и результат. Материалы международной конференции студентов - филологов. СПб.: РХГИ, 1996. С.125-127.

2)Анализ стихотворения Ольги Седаковой "Странное путешествие" как структуры деятельности // Вестник Самарского государственного университета. 1997. №3(5).С.63-70.

3)"Каменная баба" Велимира Хлебникова и "Бабочка или две их" Ольги Седаковой: поэтика диалога // Актуальные проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и школе на современном этапе. Материалы XXVI Зональной научно - практической конференции литературоведов Поволжья. Пенза; Самара: Изд-во Сам ГПУ, 1999.СЛ79-181.

4)Диалог традиций как принцип сюжетно - композиционной организации "евангельского" фрагмента стихотворения О.Седаковой "Памяти поэта" // Тезисы докладов международного семинара, посвященного 10-летию Самарского муниципального университета Наяновой. Самара, 1998. С. 16-17.

31

5)"Каменная баба" Велимира Хлебникова и "Бабочка или две их" Ольги Седаковой: диалог через десятилетия // Вестник Самарского государственного университета. 1999. №1(11). С. 114-121.

6)Интертекстуальная основа ритуального конфликта в стихотворении Ольги Седаковой "Памяти поэта" // Славянские чтения: материалы докладов и сообщений региональной научной конференции. Чебоксары: Изд-во Чувашского университета, 1999. С.45-46.

7)Рецензия на эссе О.Седаковой "Путешествие в Тарту и обратно" // Волга (г.Саратов). 1999. №8. С. 169-170.

8)От "Последнего поэта" до "Последнего читателя": эволюция одного лирического сюжета Евгения Боратынского в XX веке (на примере стихотворения О.Седаковой) // Слово и мысль Е.А.Боратынского: Тезисы международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Е.А.Боратынского. Казань, 2000. С.56-58.

9)Модель бессмертия в "набоковском" стихотворении Ольги Седаковой // Материалы межвузовской научно-практической конференции "XX век в истории литературы и культуры". Доклады и тезисы. Чебоксары, 2000. С.114-124.

10)Анализ лирического произведения; упражнения, тесты по литературе // Подготовка к вступительным экзаменам по русской литературе. Пособие для поступающих в университет. Самара.: Изд-во "Самарский университет", 2000. С.43-53, 55-57, 71-73.

32

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Перепелкин, Михаил Анатольевич

Выводы, к которым мы пришли, исследуя сюжет смерти и ее преодоления у Седаковой, касаются особенностей структуры ее произведений, изнутри пронизанных идеей бессмертия. Мы выяснили, что эстетический субъект в стихотворениях Седаковой вступает в два рода взаимодействий - с эстетическим объектом и с эстетическим адресатом.

Взаимодействие в системе "эстетический субъект - эстетический объект" предусматривает, что слово у Седаковой произносится как отклик на уже

210 имеющийся опыт его лирического осмысления и существует в тесной связи с этим опытом. Таким образом, цитата и реминисценция у Седаковой открывает путь к пониманию того, как другой художник преодолевает бессловесную реальность в слове. За цитатой обнаруживается творческий акт, который есть акт превращения неорганизованной, чуждой человеку, преходящей и поэтому -смертной материи в организованную по понятным человеку законам, таким образом очеловеченную и ставшую бессмертной. Исходя из этого, можно сказать, что слово в данной лирической системе выступает в роли перешейка между двумя творческими актами - собственным актом эстетического субъекта и актом эстетического объекта, то есть того художника, к которому отсылает цитата.

В этом случае произведение, включенное в эту систему взаимодействия в качестве эстетического субъекта, оказывается механизмом, работающим примерно по такой схеме: с одной стороны, Седакова "свертывает" свой творческий акт в слово, которое "развертывается" в акт другого художника. Но в это же время этот, второй, акт в свою очередь, "свертывается" и через слово, связующее его с собственными усилиями Седаковой по переработке немой реальности в живую и говорящую, "развертывается" в ее акт. Это взаимопревращение осуществляется бесконечно как единое действие, как процесс, в котором невозможно определить границу между отдельными звеньями. Так на уровне текстопострое-ния реализуется идея, объединяющая все поиски Седаковой в стремление преодолеть смерть и приблизиться к тому рубежу, за которым реально существует бессмертие.

Такой принцип работы с чужим словом, когда слово выступает в качестве связки между двумя художественными процессами, выделяет лирику Седаковой из ряда внешне с нею сходных, но внутренне отличных явлений современной "постмодернистской" поэзии. Внутренние различия позволяют самой Седаковой говорить об этой поэзии, как о чуждом ей явлении, к которому ее собственное творчество не имеет никакого отношения (24,14-15).

В обоих случаях перед нами опора на контекст. Но там, где у Седаковой слово - окно в мир другого художника, выход на его творческую деятельность

211 по преобразованию смертной реальности физического мира в бессмертие ее лирического упорядочения, у "постмодернистского" автора - тупик для его дальнейших попыток проникновения вглубь сознания. Слова других культур и лирических систем огораживают поле поисков этого автора, и от них его сознание "отскакивает" как трость слепого, встретившего на своем пути преграду. Произведение, состоящее из таких цитат, - предупредительных флажков, похоже на передвижение по дороге, где все наперед известно, даже то, что эта дорога никуда не выводит и хождение по ней не имеет смысла кроме того, что мышцы идущего сокращаются и расслабляются, создавая таким образом видимость жизнедеятельности организма. Лирическое пространство такого стихотворения -мертвое. Движение начинается и затухает в нем вместе с тем, как лирический субъект возобновляет или оставляет свои усилия по приведению механизма стихотворения в состояние работы. Но оно не способно к саморепродукции, в нем нет условий для нее и отвечающих за процесс возобновления внутритекстовых механизмов.

В этом главное отличие лирической системы Седаковой от других систем, также актуализирующих взаимодействие эстетического субъекта с эстетическим объектом, где в роли первого выступает сам поэт, перерабатывающий действительность в соответствии с законами своего художественного мира, а в роли второго - художественный мир, послуживший основой для переработки.

Взаимодействие в системе "эстетический субъект - эстетический объект" в лирике Седаковой, как мы могли убедиться, имеет системный характер и опирается на формы заимствуемого субъектом формы опыта эстетического объекта. Систематизация форм опыта, к которым апеллирует в своих стихотворениях Се-дакова, открывает возможность единого подхода к рассмотрению места ее лирики в контексте русской поэтической культуры и влияния на ее творчество этого контекста. Важно подчеркнуть, что формы опыта объекта, как правило, находятся в прямом соответствии с одной из центральных проблем мировидения поэта. Биографический, психологический и исторический опыт эстетического объекта составляет основу "смертных" произведений, а религиозная, философская и ху

212 дожественная формы опыта оказываются задействованы в произведениях о бессмертии.

Почему это так, объяснить, в общем-то, несложно. В принципе, любая форма опыта эстетического объекта "свертывается" в образ, который может стать цитатой в стихотворении Седаковой. Но, узнанный как цитата, как отсылка к другому источнику, он либо "развертывается" полностью, исчерпывая до конца свое внутреннее содержание, либо только открывает какие-то горизонты, сохраняя способность дальнейшего самоуглубления. Это может быть образ "золотой середины", за которым встает конкретная житейская ситуация, может быть образ "колеса", хоть и обладающий у Мандельштама целым рядом значений, но так или иначе группирующихся вокруг колеса как орудия пытки - громадного колеса исторического истязания. Тогда образу некуда углубляться, и стихотворение, опирающееся на этот образ, будет стихотворением о смерти. Но это могут быть и образ "каменной бабы" или образ "золотой трубы", открывающие такие перспективы, которым не видно конца и края. Отсюда - бессмертие как центральная проблема стихотворений.

Взаимодействие в системе "эстетический объект - эстетический субъект", как мы это видели, осуществляется параллельно с другого рода взаимодействием. Это взаимодействие эстетического субъекта с эстетическим адресатом.

Поэзия Седаковой - поэзия, рассчитанная на читателя - сотрудника, это "творчество, провоцирующее интерпретатора; сочинения, обещающие аналитику - филологу, исследователю культуры, философу - какие-то находки, не следующие автоматически из самих текстов"(19,258). По большому счету, это поэзия для исследователя, если понимать под этим словом "просто персонификацию труда чтения и понимания"(19,258).

Особенностью этой лирики является то, что в ней с самого начала запланировано не вообще участие читателя (это само собой), но участие, наполненное повышением особой активности. Читательская деятельность включена в механизм становления произведения в качестве его обязательного условия. На взаимодействие с читателем рассчитаны специально введенные для этого в текст

213 компоненты художественного целого, их расположение внутри произведений. Параллельно развитию собственного внутритекстового сюжета стихотворений у Седаковой осуществляется развитие сюжета их восприятия, который складывается из операций читательского сознания.

Сюжет читательского восприятия существует одновременно в тексте и над ним, не столько в самих строчках, сколько между ними. Он трудно контролируем и не до конца управляем. Эстетический субъект очень хорошо понимает, что невозможно учесть все особенности читательского реагирования на развитие лирического сюжета, но в его силах предусмотреть некоторые основные направления взаимодействия с читательским сознанием. Иначе говоря, эстетический субъект определяет формы работы воспринимающего сознания, оставляя за самим читателем право выбора конкретных шагов во взаимодействии с произведением.

Формы читательской работы обусловливают структуру отношений в системе "эстетический субъект - эстетический адресат". В ней отчетливо выделяются три формы взаимодействия субъекта и адресата, соответствующие типам восприятия текста. Две из них - автономные, и одна - синтетическая. Первая форма была охарактеризована нами как форма приближенности, или "близорукости". Вторая, противостоящая ей, как форма "дальнозоркости". Она сложнее предыдущей, так как теперь оказывается недостаточно учесть все слагаемые и внутритекстовые связи между ними, из которых состоит произведение. Надо суметь отстраниться, заставив себя отказаться от некоторых выводов, к которым подтолкнула логика развития лирического сюжета. А для этого необходимо понять, что перед нами форма, предусматривающая именно такой вид читательской деятельности. Третья форма - самая сложная. Она сочетает в себе две предыдущие. Причем, сочетает таким образом, что вторая, более сложная в силу своей как бы двухступенчатости, не поглощает первую, а сосуществует с ней. В этом случае на текст должен быть наведен, условно говоря, двойной оптический прибор, с одной стороны, приближающий "изображение", а с другой - отдаляющий его. В фокусе между , двумя "картинками" существует та точка, с которой произведение

214 видится одновременно в двух ракурсах. Детали текста находятся перед самыми глазами читателя, но в это же самое мгновение он смотрит на них и издалека, почти с высоты птичьего полета.

Формы читательской деятельности, предусмотренные структурой взаимодействия эстетического субъекта с эстетическим адресатом, находятся в соответствии с проблемным комплексом, группирующимся либо вокруг проблемы смерти, либо вокруг проблемы бессмертия. В основе произведений второй группы - форма, охарактеризованная как форма приближения, в основе произведений о смерти - форма удаления. Третья, синтетическая, форма свойственна особой группе произведений, находящихся как бы между смертью и бессмертием. Это произведения, моделирующие деятельность памяти, воссоздающие принципы и механизмы ее работы.

Итак, произведение у Седаковой представляет собой трехстороннее взаимодействие в системе "эстетический объект - эстетический субъект - эстетический адресат". Это значит, что в рамках лирического произведения мы имеем непрекращающийся взаимопереход трех процессов сворачивания - разворачивания творческого акта в слово и слова в творческий акт. Акт мироосмысления и его художественное запечатление, осуществляемое эстетическим объектом, сворачивается в слово, из которого разворачивается акт эстетического субъекта. Акт эстетического субъекта в свою очередь становится словом, которое разворачивается в акт эстетического адресата. Но на этом цепь превращений не останавливается, и метаморфозы продолжаются теперь уже в обратном порядке - от эстетического адресата к эстетическому объекту. Механизм свертывания и развертывания, на котором держатся все произведения Седаковой, аналогичен идее умирания и воскресения, реализуемой на семантическом уровне. Так проблема смерти и бессмертия пронзает все творчество поэта, органично включая его в большой лирический контекст русской традиции. Чередование смертей и воскресений, таким образом, составляет смысл и структурный принцип этой лирической системы, в которой сделано все возможное для того, чтобы суметь найти "исчезающее перед своим предметом слово"(31,5).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Духовный кризис, который сегодня переживает русская культура, сделал особенно актуальным вопрос о преемственности, включенности культурных явлений в сеть взаимодействия традиций, в глобальное диалогическое пространство, где сосуществуют поиски предшественников, современников и даже - тех, кто войдет в него после, "читателей в потомстве" (Е. Баратынский) и - соавторов.

Вопрос не поверхностного, а конструктивного и смыслопорождающего воздействия культурного поля, к которому принадлежит явление, представляется особенно острым в ситуации превращения традиции в культурный атавизм. С его помощью можно симулировать включенность в "электрическую сеть мировой культуры"(209,9), на деле оставаясь, по меткому выражению Е. Рейна, "горизонталью всеядности и всеобщего механистического пасьянса"(209,29). Солидарная с Рейном Седакова несколькими годами ранее охарактеризовала этот тип взаимодействия с традицией как строительство "не просто из "чужих", но из отчужденных фрагментов"(24,15) и строительство - "отчужденное". По ее словам, это бессмертие, состоящее из смерти, возведенной в квадрат; утопизм, последствия которого могут быть ужасными (24,15).

В этой ситуации проблема традиционности искусства становится одной из острейших, а качество взаимодействия с традицией способно многое объяснить в самом рассматриваемом явлении.

Во взаимодействии творчества Седаковой с русской поэтической традицией обращает на себя особое внимание проблема, затрагивающая самые глубинные черты и характеристики мировоззрения и художественного понимания мира и человека в лирике от Державина до Бродского и самой Седаковой. Такой проблемой без всяких сомнений является проблема смерти и бессмертия. Понимание этих категорий предшественниками становится главным лирическим сюжетом Седаковой, который реализуется ею в ее творчестве.

208

Вместе с русской поэтической традицией Седакова проходит весь путь осмысления смерти и бессмертия как художественных явлений. Вместе с Державиным, косвенные аллюзии к которому прочитываются, например, в "Последнем читателе", она пытается осознать смерть как относящуюся непосредственно к лирическому "я".

Пушкинское понимание, отличающееся широтой и разнообразием представлений о смерти и о бессмертии, выводит ее на новый уровень и, с одной стороны, заставляет заглянуть в генезис художественной проблемы, а, с другой, - подталкивает к выходу за рамки уже найденного, известного. В испытавшем на себе мощное пушкинское влияние стихотворении "Лицинию" она делает попытку взглянуть на смерть с такой стороны, с которой на нее еще никто не смотрел, то есть изнутри нее самой.

Тютчев открыл для Седаковой ощущение смерти, которое знакомо каждому живущему. В его художественном мире ее особенно трогает болезненное переживание всего, что напоминает о смерти и приближает к ней. Откликом Тютчеву стало "Странное путешествие".

В двадцатом веке понимание проблемы смерти.и связанной с ней проблемы бессмертия претерпело несколько переломных моментов. В самом начале этого века поэзия интенсивно осваивала новые стороны и аспекты проблемы, которые Седакова находит у Хлебникова и раннего Мандельштама. Эхом им звучат в ее творчестве "Последний читатель" и "Бабочка.", попытки смоделировать бессмертие при помощи найденных предшественниками возможностей.

В официальной советской литературе, начиная с тридцатых годов и до самых последних десятилетий, сложилось предвзятое отношение к проблеме смерти. Даже было наложено своего рода табу на вопросы, так или иначе с нею связанные. Запрет на исследование проблемы в литературе был обусловлен всей системой идеологии тоталитарного государства. Седакова это прекрасно понимает и отыскивает среди всего, что было сказано и написано предшественниками. "Ворованный воздух" - заклятия смерти позднего Мандельштама ("Восемь восьмистиший") и напряженные поиски натурфилософской поэзии Заболоцкого

209

- вот где решается вопрос о сущности смерти и бессмертия и ставится проблема личного бессмертия ("Золотая труба").

Бессмертие было истоком и стержнем художественных поисков Набокова, вслед за которым Седакова конструирует свою модель, слагаемыми которой являются набоковские мотивы, образы и приемы.

Творчество Бродского и его решение центральной художественно и философской проблемы русской лирики осмысляется у Седаковой во многом как итоговое для двадцатого века. К пониманию Бродского, которому проблема смерти представлялась как проблема преодоления человеком ужаса своей смерти, Седакова, с одной стороны, примеривает, а с другой - противопоставляет весь опыт решения проблемы русскими поэтами двадцатого века. Раскладыванию смерти на составляющие, подмене ее другими вещами, которые должны, по мнению Бродского, отвлечь внимание человека и ослабить ужас исчезновения, Седакова противопоставляет свою концепцию памяти, выводящей к бессмертию.

Новым по сравнению с предшественниками в поисках Седаковой явилось осмысление проблемы смерти и бессмертия как проблемы понимания их человеком. Другими словами, ее волнует не то, из чего складывается образ смерти в данный момент времени, а как видится эта проблема одним из близких ей чем-либо художников. Последнее - обязательно, так как чужими для нее подходами, чуждыми ее отношению к миру Седакова не занимается. Любой ее "диалог" -это диалог с близким человеком, равным собственному "я", а еще точнее - главному в самом себе, Внутреннему Человеку, говоря словами самой Седаковой.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Перепелкин, Михаил Анатольевич, 2000 год

1. Публикации О.Седаковой:1."Вакансия поэта": к поэтологии Пастернака // Философская и социологическая мысль. 1991. №8: С. 139-144.

2. Велимир Хлебников поэт скорости // Русская речь. 1985. №5. С.29-35.3."Вечные сны, как образчики крови.7/ Лотмановский сборник. Выпуск I. М.: ИЦ - Гарант, 1995. С.260-265.

3. Воспоминания о Венедикте Ерофееве // Театр. 1991. №9. С.98-102.

4. В поисках взора. Италия на пути Блока // Независимая газета. 1998. 8 октября. С. 11. (Ex libris "НГ"; № 39).

5. Врата, окна, арки. Избранные стихи. Paris: YMKA-PRESS, 1996. 128с.7."Всякие там Филоны Александрийские". О школе Бориса Парамонова // Независимая, газета. 1992. 2 октября. С.5.

6. Другая поэзия //Новое литературное обозрение. 1996. №22. С.233-242.

7. Мартин Хайдеггер: Gedachtes (Замысленное). / Предисловие и перевод нескольких стихотворений // Искусство кино. 1993. №4. С.109-111.

8. Морализм искусства, или О зле посредственности // Искусство кино. 1998. №4. С.69-75.

9. Музыка глухого времени. Русская лирика 70-х годов // Вестник новой литературы. 1990. №2. С.225-23 5.

10. Несказанная речь на вечере Венедикта Ерофеева // Дружба народов. 1991. №12. С.264-265.

11. Объяснительная записка // Цирк Олимп. Вестник современного искусства. 1996. №4. С.10-11.240170 погибшем литературном поколении памяти Лени Губанова // Волга. 1990. №6. С.135-146.

12. Отдавать и слушать. На мотив роттердамского фестиваля Poetry Internationale //Сегодня. 1995. 13 июля. С.10.

13. Очерки другой поэзии. Очерк первый. Виктор Кривулин // Дружба народов. 1995. №Ю. С.258-266.

14. Памяти Арсения Александровича Тарковского // Волга. 1990. №12. С.174-177. 21 .Памяти поэта // Дружба народов. 1998. №5. С.3-5.

15. Пир любви на "шестьдесят пятом километре", или Иерусалим без Афин // Независимая газета. 1998. 22 октября. C.II. (Ex libris "НГ"; № 41).

16. По русском имени. // Искусство кино. 1993. №10. С.4-7.

17. Постмодернизм: усвоение отчуждения // Московский наблюдатель. 1991. №5. С.14-15.

18. Поэзия и антропология // Русская мысль. 1998. №4239. 1-7 октября. С.12-13; Там же. 1998. №4240. 8-14 октября. С. 12.

19. Путешествие в Брянск. Хроника без претензий // Волга. 1992. №5/6. СЛ38-157.

20. Путешествие в Тарту и обратно. Запоздалая хроника // Знамя. 1999. №4. С. 134-149.

21. Разговор с молодым философом // Сегодня. 1994. 31 декабря. С. 13.

22. Соловей, филомела, судьба.//Дружба народов. 1988. №10. С.121-124.

23. Стихи. М.: Carte Blanche, 1990. 80с.

24. Стихи. М.: Гнозис. Carte Blanche, 1994. 383с.32."Там тебе разрешается просто быть.". Беседа с И. Кузнецовой // Вопросы литературы. 1999. №4. С.151-163.

25. Урок Целана. Беседа с А. Нестеровым // Контекст 9. Литературно-философский альманах, №4. М.,1999. С.230-245.

26. Христианство и культура // Знамя. 1999. №10. С. 185-187.

27. Хэдди Лук // Laterna magica. М.: Прометей, 1990. С.261-266.24136."Чтобы речь стала твоей речью". Беседа с В. Полухиной // Новое литературное обозрение. 1996. №17. С.318-354.

28. The Silk of Time / Шелк времени. Bilinqual Selected Poems. Edited and Introduced by V. Polukhina. Ryburn Publishing. Keele University Press, 1994. 122c.1.. Научная и критическая литература:

29. Аверинцев С. Горе, полное до дна // Седакова О. Стихи. М.: "Гнозис", "Carte Blanche", 1994. С.358-363.

30. Аверинцев С.С. Золото в системе символов ранневизантийской культуры // Византия. Южные славяне и древняя Русь. Западная Европа. Искусство и культура. Сборник статей в честь В.Н.Лазарева / Под ред. В.Н.Гращенкова и др. -М.:Наука, 1973. С.43-52.

31. Аверинцев С. Славянское слово и традиция эллинизма // Вопросы литературы. 1976. №11. С.152-162.

32. Аверинцев С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1990. С.5-64.

33. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Историзм Пушкина и поэтика фольклора. Изд-во Саратовского ун-та, Куйбышевский филиал, 1989. 192с.

34. Айги Г. Листки в ветер праздника. К столетию Велимира Хлебникова // Дружба народов. 1994. №8. С. 183-188.

35. Алексеев М.П. Пушкин и мировая литература. Л.: Наука, 1987. 613с.

36. Алексеев М.П. Стихотворение Пушкина "Я памятник себе воздвиг.": Проблемы его изучения. Л.: Наука, 1967. 272с.

37. Алехин А. Литература последнего десятилетия тенденции и перспективы // Вопросы литературы. 1998. Март - апрель. С.27-34.

38. Амелин Г., Мордерер В. "Аспарух" Велимира Хлебникова // Новое литературное обозрение. 1998. №20. С.36-39.

39. Анпилов А. Что Юпитеру здорово, то для бычка смерть. Заметки логофила // Литературная газета. 1994. №50. 14 декабря. С.4.

40. Антокольский П. Образ времени в поэзии Пушкина (заметки и наблюдения) // В мире Пушкина. Сборник статей. М.: Советский писатель, 1974. С.7-62.242

41. Артемьева T.B. Загадки русской души, или Нужна ли нам вечная игла для примуса // Фигуры Танатоса: Искусство умирания. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1998. С.66-76.

42. Асеев Н. Родословная поэзии. М.: Советский писатель, 1990. 557с.

43. Аствацатуров A.A. Проблема смерти в поэтической системе Т.С.Элиота // Фигуры Танатоса: Искусство умирания. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1998. С. 3450.

44. Ахматова А. Листки из дневника // Вопросы литературы. 1989. №2. С.178-217.

45. Ахматова А. Тайны ремесла. М.: Советская Россия, 1986. 143с.

46. Баевский B.C. Не луна, а циферблат. Из наблюдений над поэтикой О.Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж: Издательство Воронежского ун-та, 1991. С.314-322.

47. Барабтарло Г. Призрак из первого акта // Звезда. 1996. №11. С. 140-145.

48. Баран X. Проблемы композиции в произведениях Велимира Хлебникова // Литературное обозрение. 1991. №8. С.34-39.

49. Барзах А. Обратный перевод (несколько соображений о прозе В.В.Набокова). -СПб.: Митин журнал, Набоковский фонд, 1995. 66с.

50. Барзах А. Ощущение тяжести (О нескольких строчках стихотворения О.Мандельштама "Нашедший подкову"). СПб.: Митин журнал. Северо-Запад, 1994. 68с.

51. Баткин Л. Тридцать третья буква. М.: Изд-во РГГУ, 1997. 334с.

52. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. 504с.

53. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. 447с.

54. Бек Т. Пространство открытых сторон // Дружба народов. 1993. №7. С. 195209.

55. Берковский Н. Мир, создаваемый литературой. М.: Советский писатель, 1989. 496с.243

56. Берковский Н. О русской литературе. Сборник статей. JI.: Художественная литература, 1985. 384с.

57. Бетея Д.-М, Изгнание как уход в кокон: образ бабочки у Набокова и Бродского // Русская литература. 1991. №3. С. 167-175.

58. Бибихин В.В. Новое русское слово // Литературное обозрение. 1994. № 9-10. С.104-106.

59. Битов А. Ясность бессмертия 2 // Звезда. 1996. №11. С. 134-139.

60. Благой Д.Д. Душа в заветной лире. М.: Советский писатель,1979. 624с.

61. Благой Д. Ф.И. Тютчев// Ф.Тютчев. Стихотворения. Библиотека поэта. Малая серия. Второе издание. Л.: Советский писатель, 1953. С.5-70.

62. Бочаров С.Г. О художественных мирах. М.: Наука, 1985. 296с.

63. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974. 212с.

64. Брейкин О.В. Происхождение сакрального образа смерти // Философия М.М.Бахтина и этика современного мира. Сборник научных статей. Саранск: Изд-во Мордовского ун-та, 1992. С.27-33.

65. Бухштаб Б. Поэзия Мандельштама // Вопросы литературы. 1989. № 1. С. 123148.

66. Вайман СТ. Тютчевское // Филологические науки. 1978. №6. С. 18-27.

67. Верхейл К. "Эней и Дидона" Иосифа Бродского // Поэтика Бродского. Сборник статей под ред. Л.В.Лосева. Tenafly, N.J.: Эрмитаж, 1986. С. 121-131.

68. Воздвиженский В.Г. Мандельштам в тридцатые годы // Слово и судьба. О.Мандельштам. М.: Наука, 1991. С.271-278.

69. Войцкая И. Чудо как нравственный долг // Такая жизнь (Минск). 1995. №3. С.39-51.

70. Волкова Е., Оруджева С. М. Бахтин: "Без катарсиса., .нет искусства" //Вопросы литературы. 2000. №1. С.108-132.

71. Вспоминая Ахматову. Иосиф Бродский Соломон Волков. Диалоги. - М.: Независимая газета, 1992. 48с.

72. Гаспаров МЛ. Записи и выписки. М.: Новое литературное обозрение, 2000. 416с.244

73. Гаспаров М.Л. Избранные статьи. М.: Новое литературное обозрение, 1995 479с.

74. Гаспаров М.Л. Композиция пейзажа у Тютчева // Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Ф.И.Тютчева / Под общ. ред. Ю.М. Лотмана. Таллин Ээстираамат, 1990. С.5-31.

75. Гаспаров М.Л. Поэтика "серебряного века" // Русская поэзия "серебряного века", 1890 1917: Антология. М.: Наука, 1993. С.5-44.

76. Гаспаров М.Л. Топика и композиция гимнов Горация // Поэтика древнеримской литературы: Жанры и стиль. М.: Наука, 1989. С.93-124.

77. Гинзбург Л.Я. Заболоцкий конца двадцатых годов // Воспоминания о Заболоцком. М.: Советский писатель, 1977. С.120-131.

78. Гинзбург Л. Литература в поисках реальности. Л.: Советский писатель 1987. 397с.

79. Гинзбург Л. О лирике. М.: Интрада, 1997. 416с.

80. Гиршман М. Анализ поэтических произведений Пушкина, Лермонтова, Тютчева. М.: Высшая школа, 1981. 111с.

81. Гиршман М. Творчество Пушкина и современная теория поэтического произведения //Вопросы литературы. 1999. №2. С. 152-161.

82. Горелик Л.Л. Отчет о "правосудии Божием" в "Стихах о неизвестном солдате" О.Манделынгама. Смоленск: Изд-во Смоленского государственного педагогического университета, 1998. 28с.

83. Григорьев В.П. Грамматика идеостиля: В.Хлебников. М.: Наука, 1983. 225с.

84. Григорьева А Д. Слово в поэзии Тютчева. М.: Наука, 1980. 248с.

85. Грифцов Б. Две отчизны в поэзии Боратынского // Русская мысль. 1915. Книга VI. С.47-68.

86. Гурвич И. Звук и слово в поэзии Мандельштама // Вопросы литературы. 1994. Выпуск III. С.96-108.

87. Гусев В. Заболоцкий и Тютчев. Этюд // Тютчев сегодня. Материалы IV Тютчевских чтений. М.: Изд-во Литературного института, 1995. С. 117-120.245

88. Долгополов JT. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX начала XX века. - Л.: Советский писатель, 1985. 352с.

89. Долинин А. Цветная спираль Набокова // В.Набоков. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе, интервью, рецензии. М.: Книга, 1989. С.438-469.

90. Дуганов Р.В. Велимир Хлебников. Природа творчества. М.: Советский писатель, 1990. 348с.

91. ЮО.Дуганов Р. Поэт, история, природа // Вопросы литературы. 1985. №10. С.130-162.101 .Дуганов Р. Проза Хлебникова // Волга. 1988. №8. С.188-189.

92. Ермилова Е.В. Метафоризация мира в поэзии XX века // Контекст 1976.

93. М.: Наука, 1977. С. 160-177.103 .Ермолинский С. Из записок разных лет. М.: Искусство, 1990. 254с.104 .Жданов И. Ода Державина "Бог" в свете постмодернизма или постмодернизм в свете оды Державина "Бог" // Знамя. 1996. №7. С.200-203.

94. Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воронеж: Изд-во Воронежского ГУ, 1990. 542с.

95. Жирмунский В.М. Творчество Анны Ахматовой. Л.: Наука, 1973. 184с.

96. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994. 426с.

97. Заболоцкий Н. Жизнь Н.А.Заболоцкого. М.: Согласие, 1998. 592с. 109.Заболоцкий Н. "Природы очистительная сила" (Социально - этические элементы натурфилософской поэзии Заболоцкого) // Вопросы литературы. 1999. №4. С.17-36.

98. Ю.Завадская Е. Небесный Иерусалим и пути к нему, начертанные поэтом Осипом Мандельштамом // Лики культуры. Альманах. Т.1. М.: Юрист, 1995. С.456-466.

99. П.Зайцев В.А. Пути развития современной русской лирики // Филологические науки. 1998. №4. С.3-12.

100. Иванов В.В. Бродский и метафизическая поэзия // Звезда. 1997. №1. С.194-199.246

101. НЗ.Иванов B.B. Седакова О. Соловей, филомела, судьба.// Дружба народов. 1988. №10. С.121.

102. Иванова Н. Вещь и весть. Иосиф Бродский: новые стихи и размышления в прозе // Литературная газета. 1994. №23. 8 июня. С.4.

103. Иванова Н. / Пути современной поэзии: Круглый стол // Вопросы литературы. 1994. Выпуск 1. С. 17-20.

104. Илюшин А. Данте и Петрарка в интерпретациях Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж: Издательство ВГУ, 1990. С.367-382.

105. История русской литературы. Т.Х. Литература 1890-1917 гг. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1954. 804с.

106. История русской литературы. Том VIII. Часть вторая. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1956. 512с.

107. Исупов К.Г. Русская философская танатология // Вопросы философии. 1994. №3. С.106-114.

108. Исупов К.Г. Смерть Другого // Бахтинология. Исследования. Переводы. Публикации. СПб.: Алетейя, 1995. С.103-116.121 .Каломиров А. Иосиф Бродский (место) // Поэтика Бродского. Сборник статей под ред. Л.В.Лосева. Tenafjy, NJ.: Эрмитаж, 1986. С.219-229.

109. Кантор Е. В толпокрылатом воздухе картин // Литературное обозрение. 1991. №1. С.59-68.

110. Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М.: Советский писатель, 1990.224с.

111. Касаткина В Н. Поэзия Ф.И.Тютчева. М.: Просвещение, 1978. 176с.

112. Кацис Л. Поэт и палач // Литературное обозрение. 1991. №1. С.46-54.

113. Кедров К. Поэтический космос. М.: Советский писатель, 1989. 478с.

114. Кедров К. Столетний Хлебников // Новый мир. 1985. №11. С.249-254.

115. Ковалева Н.И., Нестеров A.B. О некоторых пушкинских реминисценциях у Иосифа Бродского // Вестник Московского университета. Серия "Филология". 1999. №4. С. 12-17.247

116. Кожинов В. Соборность поэзии Тютчева // Тютчев сегодня. Материалы IV Тютчевских чтений. М.: Изд-во Лит. института, 1995. С. 19-28.

117. Кожинов В.В. Тютчев. М.: Молодая гвардия, 1988. 495с.

118. Козлик И.В. Психологизм лирики Ф.И.Тютчева // Русская литература. 1992. №1. С. 18-29.

119. Конев В.А. Декартовы и дантовы координаты (или поблема определения человека) // Философия культуры. Самара: Изд-во "Самарский ун-т", 1995. С.З-22.

120. Копелиович М. Явление Седаковой // Знамя. 1996. №8. С.205-213.

121. Корецкая И. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. М.: Радикс, 1995. 380с.

122. Корман Б. Изучение текста художественного произведения. М.: Просвещение, 1972. 1 Юс.

123. Корман Б. Лирика H.A. Некрасова. Воронеж, Изд-во ВГУ, 1964. 390с.

124. Корман Б.О. Субъектная структура стихотворения Баратынского "Последний поэт" (к вопросу о соотношении лирики Баратынского и Пушкина) // Ученые записки ЛГПИ им. Герцена, т.483. Пушкинский сборник. Псков, 1972. С.115-130.

125. Корман Б. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов // Содержательность форм в художественной литературе.- Куйбышевский ун-т, 1990. С. 16-30.

126. Королева Н.В. Ф.Тютчев "Silentium" // Поэтический строй русской лирики. -Л.: Наука, 1973. С.147-159.

127. Крохин Ю. Пароль бунтаря. О СМОГе и поэзии Л. Губанова // Библиография. 1994. №4. С.76-80.

128. Кузьмина С. Два превращения одного солнца // Литературное обозрение. 1991. №1. С.37-40.

129. Курганов Е. Бродский и Баратынский // Звезда. 1997. №1. С.200-209.

130. Курицын В. Бродский // Октябрь. 1997. №6. С. 181-184.248

131. Кушнер А. Русская поэзия двадцатого века. Итоги // Современная русская литература: проблемы, открытия, перспективы. Самара: Изд-во СамГА, 1996. С.5-9.

132. Лахман Р. Смех: примирение жизни и смерти // Бахтинский сборник. Выпуск 3. М.: Лабиринт, 1997. С.81-85.

133. Левин Ю.И. Инвариантный сюжет лирики Тютчева // Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Ф.И.Тютчева / Под общ. ред. Ю.М.Лотмана. Таллин: Ээсти раамат, 1990. С.142-206.

134. Левин Ю.И. О некоторых особенностях поэтики позднего Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1990. С.406-416.

135. Лейбов Р.Л. Незамеченный цикл Тютчева// Лотмановский сборник. Выпуск 1. -М.: ИЦ-Гарант, 1995. С.516-527.

136. Лейтес А. Хлебников каким он был.// Новый мир. 1973. №1. С.224-237.

137. Лейтон Л.Г. Пушкин и Гораций: "Арион" // Русская литература. №2. СПб.: Наука, 1999. С.71-85.

138. Липовецкий М. Закон крутизны // Вопросы литературы. 1991. №11-12. С.З-36. ,

139. Липовецкий М. Патогенез и лечение глухонемоты. Поэты и постмодернизм // Новый мир. 1992. №7. С.213-223.

140. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма (Художественная философия творчества в "Даре" Набокова) // Вопросы литературы. 1994. Выпуск III. С.7295.

141. Лиснянская И. / Пять вопросов писателям // Литературная газета. 1994. № 52. 28 декабря. С.6.

142. Лосев А.Ф. Античная литература. М.: ЧеРо, 1997. 543с.

143. Лотман М. О соотношении звуковых и смысловых жестов в поэтическом тексте // Ученые записки Тартусского ГУ. Выпуск 467. Семиотика текста. Труды по знаковым системам XI. Тарту, 1979. С.98-119.

144. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство -СПб., 1996. 848с.249

145. Лотман Ю.М. Пушкин. СПб.: Искусство - СПб., 1995. 848с.

146. Лощилов И.Е. О принципах работы Н.Заболоцкого с хлебниковской поэтической традицией // Тезисы докладов III Хлебниковских чтений. Астрахань, Изд-во Астраханского педагогического института, 1989. С.32-34.

147. Лурье С. Свобода последнего слова // Иосиф Бродский размером подлинника. Сборник, посвященный 50-летию Бродского. М., 1990. С. 160-112.,

148. Маймин Е.А. О философской лирике A.C. Пушкина // Ученые записки ЛГПИ им. Герцена, т.483. Пушкинский сборник. Псков, 1972. С.59-67.

149. Маймин Е.А. Русская философская поэзия. М.: Наука, 1976. 192с.

150. Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы. Л.: Советский писатель, 1987. 368с.

151. Македонов A.B. Пути Осипа Мандельштама и его посох свободы // Русская литература. 1991. №1. С.42-63.

152. Малеин А.И. Пушкин и античный мир в лицейский период // Гермес. 1912. Том десятый. №17. С.437-442; №18. С.467-471. СПб.,1912.

153. Мандельштам О. Над красноармейскими рукописями // Литературное обозрение. 1991. №1. С. 19-20.

154. Медведева Н. "Сшивая ночь с рассветом." Об одной особенности субъектного строя лирики И.Бродского // Проблема автора в художественной литературе. Ижевск, Изд-во Удмуртского ГУ, 1993. С.162-168.

155. Микушевич В. Как нам дается благодать? // Тютчев сегодня. Материалы IV Тютчевских чтений. М.: Изд-во Литературного института, 1995. С.55-68.

156. Микушевич В.Б. Опыт личного бессмертия в поэзии Осипа Мандельштама// Слово и судьба. О.Мандельштам. -М.: Наука, 1991. С.298-321.250

157. Мирский Д. Литературно-критические статьи. М.: Советский писатель, 1978.328с.

158. Михайловский Б.В. Русская литература XX века (с девяностых годов XIX века до 1917 года). М.: Учпедгиз, 1939. 420с.

159. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М.: Изд. Центр РГГУ, 1998. 483с.

160. Набоковские чтения в "Борее". СПб., 1996. 24с.

161. Нагибин Ю. О Хлебникове //Новыймир. 1983. №5. С.253-260.

162. Надточий Э.В. О власти исчисления над жизнью и над смертью //' Тоталитаризм как исторический феномен. М.: Философское общество, 1989. С.332-350.

163. Невзглядова Е. Слово "Психея". Наблюдения над метафорой у Мандельштама//Нева. 1991. №1. С. 167-169.

164. Недоброво Н.В. Анна Ахматова//Русская мысль. 1915. Кн. VII. С.50-68.

165. Некрасов H.A. Полное собрание сочинений и писем: В Ют. T.IX. Москва.: Гослитиздат, 1950. 466с.

166. Николаев А. Художник мыслитель - гражданин (Читая Тютчева) // Вопросы литературы. 1979. №1. С.116-158.

167. Новикова М. Пушкинский космос. Языческая и христианская традиции в творчестве Пушкина. М.: Наследие, 1995. 353с.

168. Новинская Л.П., Руднев П.А. Художественное пространство в лирике Ф.И.Тютчева, Статья 1: Синхронный анализ // Пространство и время в литературе и искусстве. Даугавпилс, 1984. С.21-24.

169. Новинская Л.П., Руднев П.А. Художественное пространство в лирике Ф.И.Тютчева, Статья 2: Диахронный анализ // Художественное пространство и время. Даугавпилс, 1987. С.63-77.

170. Нокс Д. Иерархия "других" в поэзии Бродского // Поэтика Бродского. Сборник статей под ред. Л.В.Лосева. Tenafly, NJ.: Эрмитаж, 1986. С.160-171.

171. Огнев В. Становление таланта. Статьи о поэзии. М.: Советский писатель, 1972. 384с.251ч

172. Озеров JI. "Мысль изреченная."// Тютчев сегодня. Материалы IV Тютчевских чтений. М.: Изд-во Лит. института, 1995. С.7-18.

173. Очерки истории языка русской поэзии XX века. Тропы в индивидуальном стиле и поэтическом языке. М.: Наследие, 1994. 272с.189.0шеров С.А. Первая ступень // Парнас. Антология античной лирики. М.: Художественная литература, 1980.

174. Павленко А.Н. Бытие у своего порога. Дар //Человек. 1994. №1. С.40-53.

175. Паперно И. О природе поэтического слова // Литературное обозрение. 1991. №1. С.29-36.

176. Перцов В. О Велимире Хлебникове // Вопросы литературы. 1966. №7. С.46-71.

177. Полухина В. Бродский глазами современников. Сборник интервью. СПб.: Журнал "Звезда", 1997. 336с.

178. Поляков М. Вопросы поэтики и художественной семантики. М.: Советский писатель, 1978. 446с.

179. Полякова C.B. Велимир Хлебников и ЧК. К постановке вопроса // Литературное обозрение. 1997. №6. С.76-79.

180. Померанц Г. "Они тебя истерзают булавками" // Литературная газета. 1994. №18-19. 11 мая. С.4.

181. Преображенская А. / Рецензия на эссе О.Седаковой "Путешествие в Брянск" //Литературная газета. 1992. №40. 30 сентября. С.4.

182. Преображенский П.Ф. Поэт золотой середины. В мире античных идей и образов. -М.: Наука, 1965. 394с.

183. Пустовойт К.Г. Образы римских поэтов у Тютчева // Тютчев сегодня. Материалы IV Тютчевских чтений. М.: Изд-во Литературного института, 1995. С.69-79.

184. Путилина И. Опыт современного прочтения О. Мандельштама // Вопросы литературы. 1991. №5. С.220-237.

185. Рабинович В.Л. Зеркало и смерть // Фигуры Танатоса: Искусство умирания. -СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1998. С.5-11.252

186. Рабинович В. Маски смерти, играющие жизнь (Тема и вариации: Пастернак, Мандельштам, Цветаева) // Вопросы литературы. 1998. №1. С.298-310.

187. Радциг С.И. О некоторых античных мотивах в поэзии A.C. Пушкина // Вопросы античной литературы и классической филологии. М : Наука, 1966. С.369-386.

188. Ранчин A.M. Реминисценции из стихотворений Пушкина и Ходасевича в поэзии Иосифа Бродского // Русская литература. 1998. №3. С.68-82.

189. Ранчин A.M. Философская традиция Иосифа Бродского // Литературное обозрение. 1993. №3-4. С.3-13.

190. Раскольников Ф. Место античности в творчестве Пушкина // Русская литература. 1999. №4. С.3-25.

191. Рассадин С. Предположения о поэзии. М.: Советский писатель, 1989. 336с.

192. Ревзина О.Г. Марина Цветаева // Очерки истории языка русской поэзии XX века. Опыты описания идеостилей. М.: Наследие, 1995. С.305-362.

193. Рейн Е. Сто лет модернизма в русской поэзии: предварительные итоги // Современная русская литература: проблемы, открытия, перспективы. Самара: Изд-во СамГА, 1996. С.22-29.

194. Ю.Рогов О. Юрий Кублановский: поэтика путешествия. Очерки русской неподцензурной поэзии второй половины XX века // Волга. 1999. №7. С.144-153. 211 .Роднянская И. Назад к Орфею! // Новый мир. 1988. №3. С.234-254.

195. Розанов В. Апокалипсис нашего времени. Вып.4,- Сергиев Посад, 1918. 116с.

196. Ронен О. К сюжету "Стихов о неизвестном солдате" // Слово и судьба. О. Мандельштам. М.: Наука, 1991. С.428-436.

197. Ронен О. Осип Мандельштам //Литературное обозрение. 1991. №1. С.3-18.215 .Ростовцева И.И. Николай Заболоцкий. Опыт художественного познания. -М.: Современник, 1984. 304с.

198. Рымарь Н., Скобелев В. Теория автора и проблема художественной деятельности. Воронеж: Логос-Траст, 1994. 264с.253

199. Сайтанов В. (Д.С.) Пушкин и Бродский // Поэтика Бродского. Сборник статей под ред. Л.В. Лосева. Tenafly, N. J.: Эрмитаж, 1986. С.207-218.

200. Сайтанов В. (Д.С.) Ольга Седакова: Новый путь // Седакова О. Врата, окна, арки. Paris: YMKA-PRESS, 1986. С.113-126.

201. Самойлов Д. О "Творениях" Велимира Хлебникова // Новый мир. 1988. №1. С.257-259.

202. Семенова С. Преодоление трагедии: "Вечные вопросы" в литературе. М.: Советский писатель, 1989. 439с.

203. Сенкевич А. Показания свидетелей защиты. М.: Знание, 1992. 63с.

204. Сергеев А. О Бродском // Знамя. 1997. №4. С. 139-158.

205. Сильман Т. Заметки о лирике. Л.: Советский писатель, 1977. 223с.

206. Скобелев В. Большой лирический сюжет Иосифа Бродского // Литература и общечеловеческие ценности. Самара: Изд-во "Самарский университет", 1996. С.101-148.

207. Скобелев В.П. "Чужое слово" в лирике И. Бродского // Литература "третьей волны". Сборник научных статей. Самара: Изд-во "Самарский ун-т", 1997. С.159-176.

208. Славецкий В. Вектор эксперимента. О "новой" поэзии // Литературное обозрение. 1989. №7. С.31-36.

209. Славецкий В. Дороги и тропинка // Новый мир. 1995. №4. С.233-237.

210. Славецкий В. После модернизма // Вопросы литературы. 1991. №11-12. С.37-47.

211. Славянский Н. Из полного до дна в глубокое до краев. О стихах Ольги Се-даковой // Новый мир. 1995. №10. С.224-231.

212. Смирин В.М. К пушкинскому наброску перевода оды Горация к Меценату (Carm.I, II) // Вестник древней истории. 1969. №4. С. 129-135.

213. Смирнов В. Комментарии // Хлебников В. Избранное. М.: Детская литература, 1988. С.5-26.

214. Смирнов И.П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: Новое литературное обозрение, 1994. 351с.254

215. Соловьев В. Смысл любви. М.: Современник, 1991. 524с.

216. Соломенко Ю.И. Мотивы философской лирики Ф.И. Тютчева // Вопросы русской и зарубежной литературы. Ученые записки. Выпуск 86. Куйбышев, 1971. С.78-95.

217. Спивак Р. А. Бдок. Философская лирика 1910-х годов. Пермь, 1978. 112с.

218. Спивак Р. Русская философская лирика. Проблемы типологии жанров. -Красноярск: Изд-во красноярского ун-та, 1985. 139с.

219. Степанов Н. Поэты и прозаики. М.: Художественная литература, 1966. 360с.

220. Страда В. В хаосе настоящего великое будущее / Беседа с И. Золотусским // Литературная газета. 1994. №5. 2 февраля. С. 5.

221. Струве Н. Мандельштам "Стихи о неизвестном солдате" // Дружба народов. 1991. №1. С.247-253.

222. Сузи В.Н. Богородичные мотивы в пейзажной лирике Ф. Тютчева // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Сборник научных трудов. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1994. С. 170-178.

223. Толстогузов П.Н. Стихотворение Ф.И. Тютчева "Певучесть есть в морских волнах.": структурная и тематическая роль цитат и реминисценций // Филологические науки. 1999. №1. С.51-53.

224. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М.: Индрик, 1995. 509с.

225. Топоров В.Н. Заметки о поэзии Тютчева (Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством) // Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Ф.И. Тютчева. Под общ. ред. Ю.М. Лотмана. Таллин: Ээсти раамат, 1990. С.32-107.255

226. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифо-поэтического. М.: Изд. группа "Прогресс" - "Культура", 1995. 621с.

227. Трубников Н.И. Проблема смерти, времени и цели человеческой жизни (Через смерть и время к вечности) // Философские науки. 1990. №2. С.104-115.

228. Турков А. Николай Заболоцкий. Жизнь и творчество. М.: Просвещение, 1981. 143с.

229. Тынянов Ю. О Хлебникове // Собрание сочинений Велимира Хлебникова. Т.1. -Л.: Изд-во писателей, 1928. С.3-28.

230. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. 575с.

231. Тюпа В.И. Архитектоника эстетического дискурса // Бахтинология. Исследования. Переводы. Публикации. СПб.: Алетейя, 1995. С.206-216.

232. Тюпа В.И. Постсимволизм. Теоретические очерки русской поэзии XX века. -Самара: ООО Научно-Внедренческая Фирма "Сенсоры, Модули, Системы", 1998. 115с.

233. Уланов А. Ольга Седакова: сложность меры // Ех ХлЬпб НГ. 1998. №27. 15 июля. С.З.

234. Урбан А. В настоящем времени. Л.: Советский писатель, 1984. 368с.

235. Урбан А. Философская утопия. Поэтический мир В. Хлебникова // Вопросы литературы. 1979. №3. С.153-183.

236. Файбисович В.М. Стихотворение Пушкина "Кто из богов мне возвратил.". К пушкинской концепции Горация // Пушкин: Исследования и материалы. Вып.15.-СПб., 1995. С.49-52.

237. Фаликов И. Она вышла// Литературная газета. 1.06.1994. №22. С.4.

238. Федоров В. О жизни и литературной судьбе Владимира Набокова // В. Набоков. Стихотворения и поэмы. М.: Современник, 1991. С.5-16.

239. Фомин С. "Стихи пронзившая стрела" (Тема творчества в поэзии В. Набокова) // Вопросы литературы. 1998. №6. С.40-53.

240. Фрейдин Г. Сидя на санях: Осип Мандельштам и харизматическая традиция русского модернизма // Вопросы литературы. 1991. №1. С.9-31.256

241. Черашняя Д. К семантике сестринского обычая в любовном стихотворении О. Мандельштама // Проблема автора в художественной литературе. Ижевск: Изд-во Удмуртского ГУ, 1993. С. 144-150.

242. Черашняя Д. Этюды о Мандельштаме. Ижевск: Изд-во Удмуртского ГУ, 1992. 152с.

243. Чернухина И. Лингвостилистический анализ русской поэтической речи. -Воронеж: Изд-во Воронежского ГУ, 1982. 51с.

244. Чернухина И. Общие особенности поэтического текста. Воронеж: Изд-во Воронежского ГУ, 1987. 157с.

245. Черняев П. Пушкин как любитель античного мира и переводчик древнеклас-сических поэтов. Казань, Казанский университет, 1899. 154с.

246. Шаповалов М. Раскрывая Хлебникова // Волга. 1985. №11. С.174-175.

247. Шевченко А.К. Письмо о смерти, любви и котенке // Философская и социологическая мысль. 1989. №9. С.110.

248. Шнайдштейн Е.В. Исторический комментарий к поэме В. Хлебникова "Каменная баба" // Тезисы докладов III Хлебниковских чтений. Астрахань, Изд-во Астраханского педагогического института, 1989. С.23-24.

249. Эйзенштейн С.М. Избранные произведения: В 6 т. Т.2. М.: Искусство, 1964. 567с.

250. Эйхенбаум Б. О литературе. М.: Советский писатель, 1987. 544с.

251. Эйхенбаум Ь.М. Сквозь литературу. Сборник статей. Л.: Academia, 1924.280с.

252. Эпштейн М.Н. "Как труп в пустыне я лежал." (О новой московской поэзии)//День поэзии 1988. М.: Советский писатель, 1988. С.159-162. 273.Эпштейн М.Н. Новое в классике (Державин, Пушкин, Блок в современном восприятии). - М.: Знание, 1982. 40с.

253. Эпштейн М. Парадоксы новизны. М.: Советский писатель, 1988. 414с. 275.Эпштейн М. Поколение, нашедшее себя // Вопросы литературы. 1986. №5. С.40-72.257

254. Эпштейн М. После будущего. О новом сознании в литературе // Знамя. 1991. №1. С.217-230.

255. Эпштейн М. Природа, мир, тайник вселенной.- М.: Высшая школа, 1990. 334с.

256. Эткинд Е.Г. Н. Заболоцкий "Прощание с друзьями" // Поэтический строй русской лирики. JL: Наука, 1973. С.298-310.

257. Эткинд Е. Там, внутри. О русской поэзии XX века. Очерки. СПб.: Максима, 1997. 568с.

258. Юхт В. Земное бессмертие души // Литературное обозрение. 1991. №1. С.106-112.

259. Якобсон Р.О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. 455с.282 .Якобсон Р. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Poetica. Poetyca. Поэтика. Warszawa, 1961. 420с.

260. Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. 460с.

261. Яковлев A.B. О семантике некоторых произведений Анны Ахматовой // Русская литература. 1992. №1. С. 170-174.

262. Яничек Д. Бродский читает "Стихи на смерть Т.С. Элиота" // Поэтика Бродского. Tenafly, N. J.: Эрмитаж, 1986. С.172-184.

263. Busch W. Horaz in Russland. Studien und Materialen. Munich, 1964. 214c.

264. Gregoire H. Horaze et Pouchkine // Les etudes classiqes. 1937. №6. P. 525-535.

265. Guardini R. Das Bild vom Jesus dem Christus im Neuen Testament // Guardini R. Ein Gedenkenbuch mit einer Auswahl aus seinem Werk. Leipzig, 1969. S. 294-295.

266. I. Художественная литература:

267. Аронзон Л. Стихотворения. Л.: Ленинградский комитет литераторов, 1990. 36с.

268. Ахматова А. Сочинения: В 2 т. T.I. М.: Художественная литература, 1986. 422с.

269. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье. Л.: Советский писатель, 1989. 464с.

270. Белый А. Серебряный голубь. М.: Современник, 1990. 607с.258

271. Бродский И. Избранные стихотворения. М.: Панорама, 1994. 496с.

272. Бродский И. Сочинения: В 4т. Т.2. -СПб.: Пушкинский фонд, 1992. 514с.

273. Бродский И. Стихотворения. Таллин: Ээстираамат, Александра, 1991. 255с.

274. Гете И.-В. Собр. соч.: В 10 т. Т.2. М.: Художественная литература, 1976. 511с.

275. Гораций. Собрание сочинений. СПб.: Биографический институт. Студиа биографика, 1993.447с.

276. Данте. Божественная комедия. М.: Московский рабочий, 1986. 576с.

277. Державин Г.Р. Сочинения. -М.: Правда, 1985. 576с.

278. Заболоцкий Н. Избранные произведения: В 2т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1972. 422с.

279. Ломоносов М.В. Сочинения. М.: Современник, 1987. 444с.

280. Мандельштам О. Сочинения: В 2т. Т.1.- М.: Художественная литература, 1990.638с.

281. Мандельштам О. Сочинения: В 2т. Т.2.- М.: Художественная литература, 1990.464с.

282. Набоков В. Другие берега. М.: Книжная палата, 1989. 288с.

283. Набоков В. Стихотворения и поэмы. М.: Современник, 1991. 574с.

284. Обрядовая поэзия. Книга 1. Календарный фольклор. М.: Русская книга, 1997. 576с.

285. Пастернак Б. Собрание сочинений: В 5т. T.I. Стихотворение и поэмы. М.: Художественная лит-ра, 1989. 751с.

286. Пастернак Б. Собрание сочинений: В 5т. Т.2. Стихотворения. Переводы. -М.: Художественная лит-ра, 1989. 703с.

287. Пастернак Б. Собрание сочинений: В 5т. Т.З. М.: Художественная лит-ра, 1990. 734с.

288. Песнь о Роланде. Л.: Наука, 1964. 264с.

289. Поляков В. Возвращаются ветры. // Новый мир. 1966. №1. С.77.

290. Пушкин A.C. Полное собр. соч.: В 10 т. Издание третье. Том I. Стихотворения. -М.: Изд-во АН СССР, 1962 536с.259

291. Пушкин A.C. Полное собр. соч.: В 10 т. Издание третье. Том 2. Стихотворения. -М.: Изд-во АН СССР, 1963. 463с.

292. Пушкин A.C. Полное собр. соч.: В 10 т. Издание третье. Том 3. Стихотворения. -М.: Изд-во АН СССР, 1963. 559с.

293. Русская элегия XVIII-начала XX века. Библиотека поэта. Большая серия. -Л.: Советский писатель, 1991. 640с.

294. Сенкевич Г. Собр. соч.: В 9т. Т.8. М.: Художественная лит-ра, 1985. 448с.

295. Славянский фольклор. Тексты. М.: Изд-во МГУ, 1987. 376с.

296. Тарковский А. Собрание сочинений: В Зт. T.I. Стихотворения. М.: Художественная лит-ра, 1991. 462с.

297. Тютчев Ф. Стихотворения. Библиотека поэта. Малая серия. Второе издание. -Л.: Советский писатель, 1953. 390с.

298. Хлебников В. Творения. М.: Советский писатель, 1986. 734с.

299. Цветаева М. Собрание сочинений: В 7т. Т.1. Стихотворения. М.: Эллис Лак, 1994. 640с.

300. Цветаева М. Собрание сочинений: В 7т. Т.2.Стихотворения. Переводы. М.: Эллис Лак, 1994. 592с.

301. Цветаева М. Собрание сочинений: В 7т. Т.5. Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы. М.: Эллис Лак, 1994. 720с.

302. Элиот Т.-С. Избранная поэзия. СПб.: Северо-Запад, 1994. 446с.

303. Ювенал. Сатиры. СПб.: Алетейя, 1994. 220с.1.. Словари и справочная литература:

304. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. T.I-IV. М.: Государственное изд-во иностранных и национальных словарей, 1955.

305. Казак В. Лексикон русской литературы XX века. М.: РИК "Культура", 1996.493с.

306. Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987.752с.

307. Мифология. Иллюстрированный энциклопедический словарь. СПб.: Фонд "Ленинградская галерея", АО "Норит", 1996. 844с.260

308. Мифологический словарь под ред. Е.М. Мелетинского. М.: Советская энциклопедия, 1991. 736с.

309. Перцова Н. Словарь неологизмов Велимира Хлебникова. Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 40. 1995. 560c.

310. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. 416с.

311. Славянские древности. Этнолингвистический словарь под ред. Н.И.Толстого. Том I. М.: Международные отношения, 1995. 581с.

312. Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. T.I. Часть I. М.: Книга, 1989. 807с.

313. Толковый словарь русского языка под ред. Д.Н. Ушакова: В 4 т. М.: Русские словари, 1994.

314. Тресиддер Д. Словарь символов. М.: ФАИР - ПРЕСС, 1999. 448с.

315. Христианство. Энциклопедический словарь: В Зт. Т.З. М.: Научное изд-во "Большая Российская энциклопедия", 1995. 784с.

316. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. T.IX. СПб., 1893.

317. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: Биографии: В 12 т. Т.6.

318. М.: Большая Российская энциклопедия, 1997. 864с.