Сюзеренитет-вассалитет в домонгольской Руси тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, доктор исторических наук Мининкова, Людмила Владимировна

• Мининкова, Людмила Владимировна
• доктор исторических наук
• 2005

Оглавление диссертации доктор исторических наук Мининкова, Людмила Владимировна

Введение

Глава 1. Отношения сюзеренитета-вассалитета (к вопросу о сущности и содержании понятия)

1 Сюзеренитет-вассалитет как научное понятие: особенности употребления

•гл •

2 Развитие понятия "сюзеренитет-вассалитет" в историографии

3 Основные черты сеньориально-вассальных отношений

Глава 2. Отношения сюзеренитета-вассалитета в Древней

Руси (IX-XII вв.)

1 Сеньориально-вассальные отношения в Древней Руси. Истолкование источников

2 Эволюция сеньориально-вассальных отношений в Древней Руси

Глава 3. Сеньориально-вассальные отношения в удельной

Руси домонгольского периода

1 Новые тенденции в развитии межкняжеских сеньориально-вассальных отношений в удельной Руси второй трети XII в.

2 Княжеский сюзеренитет-вассалитет эпохи "Слова о полку Игореве"

3 Сеньориально-вассальные отношения среди князей накануне нашествия монголов

4 Боярский вассалитет и основные тенденции его разви tэ!. тия в XII - первой половине XIII вв.

5 Рядовые дружинники - русское рыцарство

Глава 4. Основы сеньориально-вассальных отношений на

Руси: правовые, экономические, социокультурные

1 Правовые основы сюзеренитета-вассалитета на Руси

2 Вознаграждение за вассальную службу на Руси

3 Основы культуры русского сюзеренитета-вассалитета

4 Женщина в системе русского сюзеренитетавассалитета

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Сюзеренитет-вассалитет в домонгольской Руси»

Актуальность темы исследования. Выявление конкретных событий и явлений прошлого, зафиксированной и в значительной мере зашифрованной в источниках сторон исторической реальности, составляет одно из магистральных направлений современной историографии. Связано оно с наметившимися признаками преодоления кризиса исторической науки, которая в культурно-исторической ситуации XX в., по словам Б.Г.Могильницкого, "уступала свою традиционную нишу . более удачливым соперницам из числа наук о человеке, претендовавшим на научное постижение катаклизмов своего времени"1. Отражением подобных процессов стало появление ряда новых нетрадиционных направлений, таких, как история повседневности, разные стороны истории межличностных отношений и т.д.

Вместе с тем преодоление кризиса исторической науки с неизбежностью предполагает переход от казуальности и узкой конкретики на более общую проблематику. Такой переход соответствует запросам современного общества к исторической науке, которая на своем материале должна способствовать выработке ориентации социума и личности в мире в зависимости от прошлого культурного опыта, с учетом и при оценке традиций. Это касается той многовековой эпохи, которая пролегла между античной древностью и новым временем, которая для средневекового Запада безусловно признается как средневековая, тогда как для других современных ему сообществ в возможности подобной идентификации выражается сомнение. Сомнение выражается и по отношению к русской истории2. При этом обращается внимание на отличие от средневекового Запада того исторического пути, который прошла Русь. Оно касалось особенностей разных сторон культуры. В частности, это относится к осмыслению места человека в культуре общественных отношений, в несомненных особенностях тех сторон межличностных отношений, которые предопределили появление в западном средневековье одного из наиболее ярких и интересных его явлений -отношений сюзеренитета-вассалитета.

Между тем, при всех своих исторических особенностях выбор Русью христианства еще на заре своей государственной идентичности означал сознание причастности к европейскому миру. Яркое выражение нашло такое сознание в Слове о Законе и Благодати Илариона, который не ставил русское христианство в связь с Византией и видел Русь в одном ряду с принимавшими христианство европейскими народами. Он заявлял, что христианство - это то "ново ученье", которому нужны "новы мехы, новы языкы"3. Тем самым он, по словам современного исследователя, "утверждает право русского и других "молодых народов" на восприятие "благодати"4. Ту же самую мысль содержит Повесть временных лет, где славяне были поставлены в один ряд с народами колена Иафетова, к которому относились все народы Европы5. Таким образом, историческая мысль уже в раннее русское средневековье вполне допускала включение Руси в круг европейских стран.

Еще более наглядно и ярко оказалась выражена эта мысль в конце XV в., когда создавалась иллюстрированная Радзивиловская летопись. На одной из миниатюр, иллюстрировавших запись под 1135 г. о том, как в очередной раз "заратишася Ольговичи с Воло-димеричи", выразительно изображен западноевропейский рыцарь в черных латах. Чтобы подчеркнуть трагичность ситуации, художник изобразил его самоубийцей, когда он прокалывал себя мечом6. По оценке Б.А.Рыбакова, художник нашел "превосходный эпиграф к эпохе феодальной раздробленности . печальный символ начала усобиц"7. Но существенно то обстоятельство, что для выражения своего понимания русских исторических реалий иллюстратор избрал типичный художественный образ западноевропейского средневековья. Черные латы, а особенно изображенное на миниатюре самоубийство рыцаря должно было донести глубину исторической трагедии русских земель, погрязших в усобицах. Это свидетельствует о допустимости для исторического сознания, выраженного в западнорусском летописании XV в., истолкования событий и явлений прошлого Руси в образах и символах западноевропейской истории. Вместе с тем показательно, что в качестве символа был использован образ рыцаря. Отношения сюзеренитета-вассалитета, связывавшие западное рыцарство, следовательно, не считались чуждыми русской реальности. Тем более что усобицы, в связи с которыми был помещен в летописи образ рыцаря-самоубийцы, были характерны для западного средневековья и являлись типичным следствием сюзеренитета-вассалитета.

Таким образом, уже в средние века в качестве одной из весьма прочных и устойчивых традиций русского исторического сознания стало представление о принципиальной общности некоторых важных сторон исторического пути на Руси и в странах Западной Европы. В дальнейшем, по мере формирования и развития научной историографии в России ХУШ-ХХ вв., подобное представление, в т.ч. признание существования на русской почве сюзеренитета-вассалитета как его составная часть, укреплялись и развивались.

Поскольку существовала и существует прочная и глубокая традиция, которая русский сюзеренитет-вассалитет признает исторической реальностью, постановка особой проблемы сеньориально-вассальных отношений на Руси, в т.ч. в домонгольский период, в частности, как специальной исследовательской проблемы, отвечает сложившейся историографической и историко-культурной ситуации. Тем более это связано с тем, что в историографии до сих пор нет специального монографического исследования при наличии отдельных замечаний и фрагментов отдельных исторических трудов по данной проблематике.

Вопрос об отношениях сюзеренитета-вассалитета в русском средневековье поднимался в историографии в тесной связи с более общей, историософской по своей значимости проблемой, связанной с уяснением общего и особенного в историческом развитии Русской земли. Оно позволяло глубже понять характер общественных отношений в стране и их эволюцию на протяжении нескольких веков русской истории, уяснить отличия между киевским, владимирским и московским ее периодами, раскрыть сущность политического строя и внутренних отношений среди верхушки русского средневекового общества, выявить исторические предпосылки перехода от свободного вассалитета к тому несвободному характеру службы, который в Московской Руси принял видимые черты холопства, проявлявшиеся в Северо-Восточной Руси как ее исторической колыбели еще с XII в. Оно давало возможность увидеть историческое место средневековой Руси как сообщества европейского, принятого в среду европейских стран и народов, но в то же время глубоко своеобразного, тесно связанного со своими степными ближайшими соседями, с потенциальной тенденцией к усилению этого своеобразия и в перспективе - отрыва от западного, романо-германского и западнославянского мира. Очевидно в то же время и то, что в определенных историографических условиях вопрос о сеньориально-вассальных отношениях в русском средневековье приобретал значение самостоятельной познавательной проблемы.

Историография проблемы. Историографии проблемы русского сюзеренитета-вассалитета уделялось определенное внимание в свете изучения общественных отношений и политического строя Руси. Однако в специальных историографических исследованиях не содержалось сквозного рассмотрения вопроса о русском сюзеренитете-вассалитете. Это, в частности, касается Руси в период до монгольского ее завоевания, а сама его историография рассматривалась частично и не как историография самостоятельного вопроса8. Возникновение данного вопроса в историографии заметно с XVIII в., когда проблематика, связанная с политической историей, стала приобретать особую актуальность в условиях укреплявшегося абсолютизма и развертывавшейся европеизации России, при которых историческое обоснование самодержавного строя и в то же время общности путей развития России и западноевропейских стран получали большую общественную значимость. При этом методологические достижения эпохи Просвещения, выражавшиеся в более пристальном внимании к источникам и более глубокому осмыслению их данных, содействовали построению новых концепций истории страны, основанных не на фантазиях средневековой политической публицистики, а на анализе содержавшихся в источнике фактов.

Такого рода концепция прослеживается впервые в "Истории Российской" В.Н.Татищева9, выделявшего три этапа в развитии истории страны. На первом было "самовластье", которое "варяжский Рюрик" "наиболее крепко утвердил" и которое держалось вплоть "до кончины Мстислава Петра Великого". На втором, после смерти Мстислава, "все оное ("самовластье" - А.М.) через междоусобие наследников разорилось". На третьем монархия была "возобновлена", сперва при Всеволоде Большое Гнездо, а затем окончательно - при Иване III. Характеризуя отношения среди верхушки русского общества, Татищев замечал, что Рюрик, Владимир и Ярослав "немало удельных князей под собою имели, но их в довольном страхе как подвластных содержали", тогда как после Мстислава "князи, бывшие прежде под властью, так усилились, что великого князя за равного себе почитать стали". О сюзеренитете-вассалитете на Руси

Татищев не упоминал. Но он говорил, что в результате разорения самовластья "сформировалась аристократия, но беспорядочная"10. Между тем, для России, где "открытые границы, а особенно где народ учением и разумом не просвещен", наиболее предпочтительной формой государства была монархия11. Поэтому к порядкам, сложившимся на Руси после Мстислава, отношение у него было негативное. Очевидно, что Татищев явно преувеличивал силу княжеской власти в период до Мстислава и едва ли верно характеризовал сущность межкняжеских отношений того времени как чистое подчинение великому князю. Однако несомненным его достижением было указание на усиление местных князей и на стремление их к равенству при признании за великим князем лишь его титула. Это имело значение для понимания межкняжеских отношений по типу сеньориально-вассальных, что будет выражено в более поздней историографии.

Предложенная Татищевым схема российского исторического процесса с выделением трех этапов в развитии государства была воспринята последующей историографией, в частности, князем М.М.Щербатовым. Вместе с тем Щербатов склонялся не к самодержавию, а к монархии с аристократическим правлением. Он отмечал весьма позитивную роль бояр, в частности, владимирско-суздальских, как военных предводителей12, а также большое значение княжеских советов с боярами и договорных отношений между князьями. Отсюда его положительная оценка князя Изяслава Яро-славича, строго соблюдавшего нормы завещания Ярослава Мудрого13.

Больше внимания теме русского сюзеренитета-вассалитета уделялось Екатериной II в связи со стремлением императрицы к обоснованию политики просвещенного абсолютизма и углубления европеизации страны. Говоря о тождестве путей исторического развития России и стран Западной Европы на протяжении семисот лет вплоть до царствования Федора Ивановича14, она указывала на изначальное существование в русской истории фьефов. К ним она приравнивала поместья, и видела в этом и историческую традицию России, и важнейший признак сходства ее порядков с западными15. Упоминала она мимоходом также и о вассалах на Руси у дворян16. М.Б.Свердлов справедливо обратил внимание на особенности французского текста "Антидота". В нем упоминалось об обычае со времени Владимира "давать принцам крови" не уделы, как в русском переводе, а "весьма значительные апанажи". Интерпретируя это слово как "хлеб" и "кормление", он указал на признание Екатериной II существования на Руси, как и во Франции, "неземельных феодов"17, определявшихся традициями вассальной службы. Таким образом, заявляя о принципиальной общности русской истории с европейскими странами, императрица признавала существование на Руси вассалитета, и выделяла отдельные его черты, впрочем, без сколько-нибудь глубокого обоснования своей позиции ссылками на источники при несомненно публицистическом характере своего сочинения.

Столь же полемический характер носил труд генерал-майора И.Н.Болтина, направленный против сочинения французского писателя Леклерка о России. Но, в отличие от Екатерины II, Болтин хорошо знал источники и был историком. Он разделял воззрения современников на существование феодализма и феодального права в разных странах Европы, в т.ч. и на Руси. Не делая различий между вассалами и подданными, он признавал существование отношений подданства в русском средневековье18. Но в вассалитете он видел службу свободную, поскольку, по его наблюденью, в Польше тех, кто, "служат у вельмож . должности рабьи . не называются их вассалами"19.

А.А.Шлецер видел на Руси такой же "род феодального правления", как и во всей средневековой Европе. При этом он высказывал мысль о несовершенстве этого русского правления, в результате чего оно было поглощено в конечном счете деспотической монархией20. Ее следует учитывать при характеристике особенностей политических отношений на Руси вообще и отношений сюзеренитета-вассалитета, в частности, и предпосылок установления самодержавного строя.

Таким образом, историография XVIII в. исходила из идеи общности исторического развития в эпоху средневековья всех европейских стран, в т.ч. Руси, допуская, следовательно, существование на русской почве сеньориально-вассальных отношений. Более углубленного анализа этих отношений не делалось, и дело не шло дальше констатации исторических фактов.

Продолжение и углубление историографической традиции XVIII в. имело место у Н.М.Карамзина. При этом исследователь его творчества В.П.Козлов отмечал то обстоятельство, что великий историограф исповедовал принцип "апологетичности исторического повествования", который "выразился в последовательном отборе и трактовке исторических фактов в духе идеологии просвещенного абсолютизма", и это соответствовало "его пониманию политической роли исторических знаний". В то же время Козлов указывал на следование Карамзина принципу историзма, причем в его "своеобразной интерпретации", а также к повествованию в духе не только апологетичности, но и морализации и модернизации прошлого21. Это проявилось в стремлении Карамзина к историческим параллелям. В частности, он сближал Карла Великого и князя Владимира, которые, как он отмечал, "живут и доныне в сказках богатырских"22. Такое наблюдение подчеркивало аналогию в оценках этих раннесредневековых правителей и существовавших при них порядках с точки зрения франкской и русской воинской среды. От историографии XVIII в. Карамзин воспринял идею возникновения на Руси сильной монархии при Рюрике, ее падения в связи с разделением на уделы начиная с завещания Ярослава Мудрого и возрождения при Иване III. У него нет упоминания о сюзеренитете-вассалитете на Руси. Однако им отмечено существенное для данных отношений противоречие "двух, один другому противных государственных уставов: самовластия и вольности"23, выражавшегося в противоречиях между великими и удельными князьями. Заслуживает внимания глубокое наблюдение историографа о влиянии варягов на политические отношения на Руси в раннее средневековье. Он отмечал, что князей "варяги считали . более своими товарищами, нежели Государями, и шли в Россию властвовать, а не повиноваться"24. Это позволило Карамзину составить верное представление об ограниченности монархической власти на Руси того времени, о сходстве внутреннего положения в стране не с позднейшим подданством, а с характерными для Европы того времени сеньориально-вассальными отношениями.

Более четко о распространении в русской земле вассалитета, в котором он видел феодальное право, говорил современник Карамзина, М.Н.Муравьев. Он считал, что система, сложившаяся в западноевропейских условиях, была перенесена на Русь, поскольку у князей имелось "желание учредить юных государей достойным образом"25. В отличие от предшественников, Муравьев не считал, что такая феодальная система изначально существовала на Руси, как это,было в западноевропейских странах. При этом Муравьев, как и другой современник Карамзина, И.Кайданов, давали еще более резко отрицательную оценку политическому дроблению страны, чем предшественники. Но, в отличие от Муравьева, Кайданов видел наличие феодальной системы на Руси уже с Рюрика. И если Муравьев распространял на русское прошлое западное понятие сюзеренитета-вассалитета, то Кайданов вводил другое понятие - рыцарства, говоря о стремлении Владимира получить "царевну Анну" из Византии с помощью оружия "по рыцарскому обычаю своего времени". В качестве рыцарей характеризовались у него бояре26. Таким образом, была заложена традиция распространения понятий и категорий рыцарства на русское средневековье.

Определенные предпосылки для развития данной традиции создавала историко-культурная ситуация романтизма, в рамках которой сформировалась большая историософская проблема соотношения общего и особенного в истории и культуре стран и народов, или выражения общего через особенности конкретных исторических явлений и процессов в условиях каждой страны. Это имело большое значение в изучении сюзеренитета-вассалитета как историко-культурного явления средневековья.

В этом отношении две интересные идеи были высказаны Н.А.Полевым, которым он, однако, не сумел придать необходимого обоснования на базе фактического материала. В соответствии с историографической традицией он признавал общность путей исторического развития на Руси и в странах Западной Европы, причем применительно к эпохе средневековья он призывал исследователей использовать сравнительно-исторический метод: "Сообразите историю феодализма, и вы изумитесь сходству ее с историей уделов русских"27. В то же время он подчеркивал особенности русской средневековой истории28, отказывался видеть государственный порядок на Руси начиная с Рюрика29, а в самом приходе варягов усматривал акт такого же завоевания, как и вторжение германских варваров в Западной Европе, что составляло первую из его новых идей. Другая идея состояла в выделении особого, начального этапа русской истории. Его он характеризовал как Русь "начинающаяся", при господстве в ней с 862 по 1054 гг. "норманнской феодальной системы". Ее сменил до 1224 г. "феодализм семейный", когда отношения между князьями, совершенно самостоятельными в своих уделах, зависели от степени родства между ними30. При этом он полагал, что историческая роль скандинавов состояла в распространении феодализма по всей Европе, в т.ч. и на Руси. Для понимания характера межкняжеских отношений на Руси, а также отношений сюзеренитета-вассалитета перспективной явилась точка зрения Полевого об отсутствии государства в сочетании с норманнским влиянием и самостоятельностью удельных князей. Также имело значение упоминание им о феоде и уделе как о формах земельного пожалования за службу. Прямо признавая русский феодализм, Полевой тем самым косвенно признавал отношения сюзеренитета-вассалитета на Руси, поскольку он разделял взгляд на единство исторического развития Руси и стран Запада31.

Полевой завершал тот период развития отечественной историографии, в котором подчеркивалось единство русского и западноевропейского исторического пути, наличие в прошлом целого ряда общих признаков, среди которых имели место отношения сюзеренитета-вассалитета. Такая традиция имела в своей основе историософское мышление эпохи Просвещения, в рамках которого выделялись прежде всего черты общности в историческом развитии разных стран. Современник Полевого, М.П.Погодин, открывал новый период, в котором подчеркивались особенности и различия русской и западноевропейской истории и опирался на культурно-историческую традицию эпохи романтизма с характерным для нее историзмом и стремлением к конкретности.

К оценке характера отношений в русской княжеско-дружинной среде Погодин подходил с более консервативных позиций, чем Полевой. Это явилось результатом влияния на него консервативного направления в романтизме, выражавшегося немецкой исторической школой права, а в политическом отношении -теорией официальной народности, принятой при Николае I. При этом в воззрениях Погодина все еще сохранялось влияние прежней идеи единства магистрального направления западноевропейского и русского исторического развития. Однако Погодин отмечал не это единство, но подчеркивал первостепенную значимость специфики русского исторического пути и делал вывод о его противоположности западному. Выделяя завоевание и порабощение на Западе, он в то же время указывал на призвание княжеской власти на Руси. На Западе он видел феодализм, затем ослабление феодализма и усиление королевской власти в результате крестовых походов. На Руси же - удельную систему и монгольское завоевание32. Однако, его концепция русской истории не соответствовала ряду существенных деталей, которые он достаточно удачно выделял. Так, говоря о межкняжеских отношениях, он отмечал: "Князья входили между собою в союзы, составляли некоторого рода артели или товарищества, чтобы действовать заодно, выбирали себе набольших, для которой цели и обязывались клятвою, целуя крест по древнему: ходили роте, почему и назывались ротниками"33. Подчеркивал он не только вассальные свободы князей, но и дружинников. Они и до Ярослава, и после него "сохраняли первоначальный обычай перехода . от князя к князю, по усмотрению", а перед князем дружина "выражала свое мнение свободно". Такое же право перехода Погодин видел у бояр34. По существу, настаивая на глубокой самобытности русского исторического пути, Погодин не смог это четко выразить на примере княжеско-дружинных отношений.

Культурно-исторической ситуации романтизма и теоретическим основам немецкой исторической школы права соответствовала также концепция А.Лакиера. Как и Погодин, он противопоставлял имевшие место на Западе завоевания "свободных Германцев", пришедших в пределы Римской империи, добровольному призванию на Русь варягов в качестве правителей. При этом он подчеркивал феодальный характер тех отношений, которые связывали варяжские дружины и которые были привнесены ими на Русь35 и указывал, что "элемент дружинный, принесенный к нам извне, сроднивший нас на время с понятиями чуждыми, с феодализмом, не мог долго удержаться во всей чистоте в нашем отечестве". На Руси "место феодализма и раздачи городов мужам занял раздел земли между членами В. Княжеского рода". С его точки зрения, феодализм не соответствовал строю жизни и традициям Руси. Также "не имели у нас больших последствий" восходившие к феодальному началу вассальные отношения36. Феодальные начала, внесенные норманнами, исчезли, по мнению Лакиера, после Ярослава Мудрого. Тогда его уже невозможно было оценивать "как дружино-начальника". Он выступал во главе княжеского рода, в качестве "родоначальника", с перспективой превращения в "Государя вотчинника всей России"37. Идеи Лакиера имели продолжение. Их разделяли славянофилы, подчеркивавшие русскую историческую самобытность. Они были приняты также государственной школой русской историографии, выделявшей родовое начало в качестве господствовавшего в первоначальной истории Руси.

Новым этапом в развитии российской историографии стало появление государственной школы, в рамках которой сложилась четко обоснованная концепция истории Руси. Имевшая в качестве историософской основы гегельянство и позитивизм, она соединяла их преимущества и позволяла представить русскую историю как органический, целостный, обусловленный внутренними причинно-следственными связями закономерный процесс с глубоким обоснованием диалектики его общих черт и особенностей по сравнению с западноевропейским миром.

Первый представитель этого направления, К.Д.Кавелин, указывал на множество таких различий, которые относились в т.ч. к политическим и личностным отношениям в средние века38. В результате он усматривал разные результаты одного и того же явления - прихода германцев-варягов в разные страны Европы. Но если "в других землях они надолго придают свой характер быту страны, ими покоренной, у нас, напротив, они скоро подвергаются влиянию туземного элемента и наконец совершенно в нем исчезают."39. Однако историк, по мнению которого "жизнь народа есть органическое целое"40, не мог остановиться на этом утверждении, не стремиться выявить значение варягов в жизни страны. По его словам, варяги "исчезают, завещая нам надолго мысль о государственном единстве всей русской земли, дружинное начало и систему областного правления"41. Эта мысль была воспринята при Ярославе Мудром, когда он "задумал основать государственный быт Руси и утвердил ее политическое единство на родовом начале", а не на принесенном варягами феодализме, который "исчез вместе с варягами"42. Но поскольку государство не могло утвердиться на родовой основе, то складывание его на Руси Кавелин отнес ко времени Андрея Боголюбского, который "был такой же самодержец, как Всеволод Большое Гнездо, как московские великие князья и цари до смутной эпохи"43.

Приверженный позитивистской идее закономерности исторического процесса, Кавелин высказал чрезвычайно интересную мысль о личностном начале в качестве движущей силы истории44. Он выделял важнейшее отличие между германским и славянским ранним средневековьем, заключавшееся в том, что у германцев в основу союза между вождем и дружиной было положено личностное начало. Созданные ими государства были "проникнуты личным началом". Совершенно другое положение было у славян: "Начало личности у них не существовало"45. Отсутствие, по мнению Кавелина, личности на Руси не позволяло ему сделать вывод ни о русском феодализме, ни о сеньориально-вассальных отношениях на Руси, личностных в своей основе. В то же время Кавелин не сомневался в том, что "мы народ европейский", а европейский, с его точки зрения - это народ, "способный к совершенствованию, к развитию, который не любит повторяться и бесчисленное число веков стоять на одной точке"46.

Мысль Кавелина о роли личностного начала в истории имеет большое значение для понимания сущности отношений сюзеренитета-вассалитета, но взгляд его на отсутствие личности на Руси, которая не могла проявиться в условиях господства родового начала, требует уточнения.

На основе глубокого осмысления историографии и изучения большого фактического материала подошел к истории Руси С.М.Соловьев. Формулируя свое представление об историзме как об исследовательском принципе, он указывал, что историк должен "не делить и не дробить русскую историю на Отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм; не разделять начала, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин"47. По оценке А.Н.Ерыгина, его историзм "был прямо направлен против метафизического способа размышлений романтиков, постулировавших готовые, неизменные сущности". Также он противостоял гегелевскому панлогизму, поскольку характерные для Соловьева "сциентизм и открытость опытного познания оказываются противопоставленными априористическим ограничениям его (Гегеля - А.М.) идеалистической философии истории"48. Для Соловьева, следовательно, было характерно исключительно большое внимание к историческому источнику и историческому факту. Оно было основано на позитивистской мысли о том, что не господство разумного начала, а историческая закономерность выявляет сущность исторических явлений и процессов. Это и позволяло Соловьеву глубже, чем у историков первой половины XIX в., обосновать свои выводы относительно движущих сил русской истории, этапов ее развития и характера общественных отношений, в частности, в раннем средневековье. Среди исследовательских методов, применявшихся Соловьевым при изучении русского средневековья, был сравнительно-исторический метод, который использовался при сопоставлении изучаемых явлений на Руси и в западных странах.

Это дало Соловьеву возможность обосновать вывод об исторических предпосылках, обусловивших различия между этими явлениями. По его словам, "народы германского племени оставили формы родового быта прежде, вследствие переселения на римскую почву, где они приняли идеи и формы государственные, а славяне, оставаясь на востоке, в уединении от древнего исторического мира, оставались и при прежних, первоначальных формах быта"49. Таким образом, он считал, что государственность западного средневековья, образовавшаяся под воздействием римской культуры, отличалась от родовых традиций, долго сохранявшихся у славян50.

Историческая особенность развития Руси, по Соловьеву, заключалась в отсутствии не только государственности до Андрея Бо-голюбского, но и феодализма и связанного с ним сюзеренитета-вассалитета, в полной мере присущих западному средневековью51. Связывая феодализм и сюзеренитет-вассалитет с историческими традициями германской дружины, он отмечал, что у германцев "вождь зависел более от дружины, чем дружина от него; дружина нисколько не находилась от него в служебных отношениях, вождь был только первый между равными". Подобных отношений не сложилось на Руси, поскольку "у нас . князь был признан северными племенами как нарядник Земли; в значении князя известной страны он расширяет свои владения; с ним приходит дружина, которая постоянно пополняется новыми членами, пришельцами и туземцами; они не могли делить землю, ими не завоеванную; они могли явиться только для того, чтобы служить князю известных племен известной страны". Он отмечал факты раздачи городов мужам при Рюрике и Олеге, но оговаривал, что "при этом должно строго отличать характер правительственный от характера владельческого"52.

Отрицая государство на Руси, Соловьев писал, что среди князей существовали "связи родственные, . о государственной связи нет, помину"53. Родовые связи князей регулировались лествичным порядком. Княжеская же отчина не играла роли лена54. Отношения среди князей строились в соответствии не с порядками сюзеренитета-вассалитета, а с родовыми традициями55. Зарождение государства, по его мнению, произошло при Андрее Боголюбском56. Тогда в Северо-Восточной Руси "впервые явились понятия отдельной собственности княжеской, которую Боголюбский поспешил выделить из общей родовой собственности Ярославичей, оставив пример своим потомкам, могшим беспрепятственно им воспользоваться"57. Такая периодизация гораздо глубже соответствует характеру межкняжеских отношений, чем выбор Полевым 1124 г. - довольно случайной для внутреннего положения страны и развития в ней политических отношений даты. Но и при Андрее Боголюбском Соловьев не видел торжества на Руси государственного начала. Старые родовые связи были еще очень сильны. Он не соглашался с Кавелиным в том, что развивавшиеся среди князей отношения "владельческие . мало-помалу вытеснили все другие"58. Таким образом, полагал Соловьев, с Андрея Боголюбского на Руси зародилось государственное начало. Оно опиралось на понятие вотчинной собственности, выделенной из общеродового владения Ярославичей. Однако и после появления этой столь важной перемены для него было несомненно сохранение таких исторических особенностей Руси, как отсутствие феодализма и связанных с ним сеньориально-вассальных отношений. Теоретико-методологические принципы Кавелина разделял его ученик и представитель государственной школы Б.Н.Чичерин. Он не видел на Руси феодализма. Однако по ряду принципиальных вопросов, относившихся к русскому средневековью, у него были серьезные отличия от взглядов Кавелина. Так, если Кавелин видел одну из особенностей Руси в отсутствии, по сравнению с романо-германским миром, развития личностного начала, то Чичерин, напротив, усматривал большую, по существу определяющую роль личностного начала в русской жизни киевского и удельного периодов59. На это обстоятельство, по его мнению, указывало широкое распространение на Руси договорного права. Это определялось тем, что "у каждого князя на переднем плане стоит личный интерес"60. Отношения же между князьями определялись, согласно Чичерину, не родовыми связями, как полагал Кавелин, а договорами. Подобный характер отношений на Руси имел весьма глубокие исторические корни в варяжской дружине, формировавшейся на "добровольном согласии каждого лица"61, что составляло весьма прочную общественную основу и обеспечивало дружинным отношениям длительную историческую перспективу. Мысль Чичерина о значительной роли личности в русской жизни и договорного права, а также добровольного характера дружинных связей подводит к пониманию межкняжеских отношений как сеньориально-вассальных, но к выводу о наличии подобных отношений на Руси он не пришел.

Разделявший либеральные идеалы историков государственной школы и близкий к ним по некоторым теоретико-методологическим посылкам Н.И.Костомаров существенно расходился с ними в ряде принципиальных оценок раннего русского средневековья. Он признавал распространенное среди них понимание феодализма как совокупности политических учреждений и личных отношений, опиравшихся на определенные формы земельной собственности62. Но, в отличие от Кавелина и Соловьева, при этом утверждал: "Такой строй существовал на Руси вполне"63. Другим принципиальным отличием его воззрений было то, что Костомаров признавал большую роль внешнего фактора в русской истории, прежде всего влияние монгольского завоевания, и утверждал: "До татар у нас не было феодализма, если только не отыскивать некоторого далекого к ним подобия в отношениях старших и младших городов между собой, -но с татар он действительно начался"64. Признавая феодализм на Руси, он указывал на различия русских межкняжеских отношений и тех отношений, которые сложились в Западной Европе на почве феодализма, поскольку русские "князья все были из одного рода". Также он указывал на существенную черту сходства, которая заключалась в том, что на Руси "меньшие князья были в такой зависимости у великих, которая напоминает нам феодальную лестницу на западе". Другая черта сходства состояла в том, что "меньшие князья управляли своими вотчинами невозбранно и великие не мешались в их внутренние порядки"65. Характеризуя отношения между князьями и боярами, он указывал: "Князья у себя во владениях раздавали земли боярам и детям боярским с обязанностью служить". Наконец, оценивая характер связи между князем и лицами, получавшими от него вотчины и кормления, Костомаров обращал внимание на то, что "насколько они зависели от князя, настолько князь зависел от них", причем "боярин и вольный слуга считали себя вправе отъезжать от одного князя к другому"66.

Следовательно, Костомаров видел наличие таких признаков в межкняжеских и княжеско-боярских отношениях, которые вполне соответствовали отношениям западного сюзеренитета-вассалитета. Но он остановился перед тем, чтобы прямо высказаться в пользу признания факта существования таких отношений на Руси. И хотя он характеризовал положение в период после нашествия монголов, от которого сохранились такие источники, которые использовались им при изучении этих отношений, как актовый материал, он имел в виду и более ранний период, когда говорил о давнем существовании чисто вассального права отъезда боярина и вольного слуги67.

Однако мысль Костомарова о наличии сходных признаков в развитии средневековых обществ на Руси и в странах Западной Европы не была подхвачена в современной ему и в несколько более поздней отечественной историографии. С одной стороны, господство позитивизма с его стремлением к поиску общих социокультурных закономерностей, установившееся в русской исторической науке последней трети XIX в. создавало для этого теоретико-методологические предпосылки. Однако, как правомерно подчеркивал М.Б.Свердлов, эти предпосылки были блокированы внутриполитической ситуацией, связанной с усилением охранительных начал в идеологии с середины 60-х годов, а особенно в период контрреформ, когда своеобразие русской истории абсолютизировалось68.

Это заметно в трудах позднего представителя государственной школы В.И.Сергеевича. Для него было характерно усиление ис-торико-юридической направленности исследований, большее внимание к правовым категориям. В результате, по оценке Н.А.Рубинштейна, у Сергеевича "история русского права впервые превращалась в законченную научную дисциплину, в цельную систему всех историко-юридических сведений по русской истории". Но он же видел недостаток историко-юридической методологии Сергеевича, ее в значительной мере формальный характер69.

Оценивая место личностного начала в киевский период, Сергеевич разделял воззрения Чичерина. На начальных стадиях русской истории он видел преобладание личной воли. Это выражалось в таких правовых формах, как обычное право и договорные отношения70. "Договорное начало в княжеских отношениях проходит через всю нашу историю"71, - отмечал он, причем договорная практика сосуществовала с семейным правом, поскольку "князья-родственники в нисходящей линии никогда не заключают между собою договоров"72. Следы договоров Сергеевич видел в летописных сообщениях. Он выделял определенные принципы, на которых строились договорные отношения князей и которые уходили своими корнями в нормы обычного права: неприкосновенность владений, братство, признание права наследственности и старейшинство7?. Договорные отношения, а также указанные принципы полностью соответствовали отношениям сюзеренитета-вассалитета. Однако Сергеевич, как и целый ряд предшественников, не характеризовал межкняжеские отношения на Руси как сеньориально-вассальные74.

Другой историк права, М.Ф.Владимирский-Буданов, видел в отрицании феодализма на Руси историографическую традицию75. Однако сам он не стремился выйти за ее рамки, не разделяя взглядов Чичерина и Сергеевича на преобладание в русских условиях личностного начала. Как он отмечал, на Руси в период "от половины IX до половины XIII в." "государственный строй основывался на отношении старших городов к пригородам, т.е. на территориальном подчинении". В Западной Европе же "государственный порядок строился на личном подчинении, т.е. вассалитете"76. Мысль Владимирского-Буданова о возможности построения государственного порядка на основании вассалитета заслуживает всяческого внимания. Но в ней имеет место некоторое упрощение характера связи между государственным началом и отношениями сюзеренитета-вассалитета, которые были в состоянии не только строить, но и разрушать сложившиеся государственные структуры ввиду заложенных в них начал вольности службы. Проведенная Владимир-ским-Будановым антитеза между территориальными и вассальными связями нуждается в более глубоком обосновании.

Оригинальный подход к характеристике отношений на Руси между князьями, дружиной и населением попытался выразить историк русского быта И.Е.Забелин. С его точки зрения, между русской дружиной и населением не было такого разрыва, который он видел в Западной Европе и в Польше, находившейся под влиянием "латинской церкви и немецкого феодализма". Он отмечал, что, к примеру, деятельность Болеслава Великого, который по договору с Оттоном III "получил широкие полномочия", заключалась в создании государства. Но его "постройка государства из славянской превратилась в латино-германскую с развитием личных прав в пользу одних дружинников, что славянский мир не понимал и отрицал повсюду"77. В этих рассуждениях заслуживает внимания мысли о связи личных прав с феодальной системой, об отделении боярства и дружины от "земства", и, наконец, об особенностях общественных отношений в пределах "латино-германского" мира и славянства. Вместе с тем мысль о личных правах при феодализме только в дружинной среде вызывает сомнение, поскольку феодальная система вообще закрепляла за каждым социумом определенный комплекс как обязанностей, так и прав. Также более глубокого обоснования требует мысль Забелина, полностью соответствовавшая господствовавшей в историографии того времени идее коренной противоположности между западным феодализмом и славянскими порядками органичного сочетания княжеской власти, дружины и земской традиции. Из этой же идеи исходил В.О.Ключевский. Не признавая феодализма на Руси, он также не упоминал о русском сюзеренитете-вассалитете, допуская существования отдельных его признаков. Разделяя характерное для позитивистской историографии стремление к плюралистическому объяснению исторического процесса, он выделял разнообразные его факторы, переходя при этом, по оценке М.В.Нечкиной, "от географического основания . к политическому психологизму"78. Это, особенно указание на географический фактор, соответствовало концепциям русских историков государственной школы. Вместе с тем в духе историографии конца XIX в. большую роль Ключевский отводил экономическому фактору, объясняя его воздействием особенности политических и межличностных отношений, которые складывались между князьями, а также князьями и дружиной. Это были те княжьи мужи, которые в домонгольский период русской истории "несли личную службу князю"79. В этой связи он придавал большое значение торговле и промыслам и видел в русских городах торгово-промысловые центры. А утверждавшиеся в городах варяжские по происхождению князья со своими дружинами составляли, как он отмечал, внешний по отношению к местному обществу мир. С его точки зрения, и князь, и боярин Х1-ХН вв. - это "политический бродяга, нигде не пускавший глубоких корней, не завязывавший прочных связей ни с каким местным обществом"80. Среди князей отношения определялись сложной степенью родства, причем Ключевский разделял теорию лест-вичного восхождения князей к более высоким столам, которую выдвигал Соловьев. Но при этом он отмечал, что для князя получение более высокого стола имело экономические и политические последствия. К первым он относил возможность получения более высоких доходов. Ко вторым - возрастание политической значимости в связи с княжением на более доходном, и, следовательно, на более опасном в военном отношении столе81. Порядок же пребывания князей на столах был иерархичным. Он "основывался на точном соответствии ступеней обеих этих лестниц, генеалогической и территориальной, лествицы лиц и лествицы областей"82. Иерархичность характерна для западного сюзеренитета-вассалитета. Другой характерной чертой было право, соответствовавшее единству княжеского рода. Оно "позволяло дружиннику переходить от князя к князю, а единство земли - из области в область, ни в том, ни в другом случае не делаясь изменником"83. Тем не менее, с точки зрения Ключевского, эти общие черты не имели определяющего значения для характеристики межкняжеских и княжеско-дружинных отношений в качестве сюзеренитета-вассалитета.

К началу XX в. обозначился новый период в изучении проблемы единства и различия русской и западноевропейской истории, важнейшей чертой которого было указание на общность основного направления исторического развития разных стран, обоснование исторических закономерностей, которые обусловили такую общность. Историософской его основой выступало направление, основоположником которого в России выступал В.С.Соловьев, которое исходило из идеи мирового целого и, как части его, всеединого человечества84.

В русской историографии наиболее ярким проявлением этого нового направления в изучении средневековой Руси стали труды Н.П.Павлова-Сильванского. Критикуя предшественников, он одновременно раскрывал свое видение методологии исследования. В своем труде "Феодализм в древней Руси" он отмечал: "Сравнивая удельную Русь с Западом в общих чертах, историки наши не отличали удельного порядка, или государственного и общественного строя, от исторического процесса, или того пути, каким сложился этот строй, и, смешивая эти две стороны вопроса, споря против несходства удельного порядка с феодальным, указывали особенно на несходства исторического процесса"85. Таким образом, с точки зрения Павлова-Сильванского, предшествовавшая историография абсолютизировала исторические явления и исторические особенности, принимая их за выражение сущности. При этом он заявлял, что нисколько не отказывается видеть особенности исторического развития в каждой из средневековых стран86. Тем самым при противостоянии в историографии второй половины XIX в. традиций историзма и позитивизма Павлов-Сильванский по существу заявлял о стремлении соединить их достижения. С позиций историзма он выделял конкретные и особенные в каждой стране исторические явления. С позиций же позитивизма - умение видеть за этими особенностями их внутреннюю сущность и выражение общего и закономерного исторического процесса.

Проявлением общих тенденций исторического процесса на Руси и в странах Западной Европы Павлов-Сильванский считал наличие отношений сюзеренитета-вассалитета, развитие которого в русских условиях он признавал в полной мере, видя в нем одну из существенных черт феодализма. Эти тенденции он видел не только в существовании сюзеренитета-вассалитета на Руси87, но и в его генезисе, связывая его "с древнейшей дружиной". Между дружинниками и позднейшими вассалами он видел различие в положении, которое заключалось в том, что первые "тесно связаны со своим князем. не только нравственно, клятвою верности и службы, но и материально, хозяйственным сожительством с князем" как "люди его дома, его очага, его мундебура". Вторые же "наоборот, живут в отдалении от господина, на своих землях, пожалованных или собственных, и ведут свое самостоятельное хозяйство". Но эти различия не заслоняли главного, того, что дружинник, как и вассал, "прежде всего вольный военный слуга своего господина"88. Хозяйственная сторона для Павлова-Сильванского при этом играла роль второстепенного фактора по сравнению с фактором личной нравственной связи между господином и этим слугой89. Он обращал внимание на коренное отличие службы "боярина, как вассала" от "военной повинности, связанной с территориальным государственным подданством"^. Но, тем не менее, в отношении дружинника к князю он не усматривал вассалитета, хотя и видел его важнейшую предпосылку, связанную с добровольным характером службы дружинника и наличием между ним и господином личной нравственной связи. Подданство же, по его мнению, имело от вассалитета принципиальное отличие, основанное на обязательности службы.

Представления Павлова-Сильванского о русском феодализме, в т.ч. о сюзеренитете-вассалитете, стали своего рода прорывом в отечественной историографии того времени. По справедливому замечанию С.В.Чиркова, "обстановка для появления теории "русского феодализма" в академической науке конца XIX в. складывалась неблагоприятная". Такие видные историки консервативного направления, как В.И.Сергеевич, Ф.И.Леонтович, А.А.Кизеветтер, не принимали его взглядов на феодализм в русском средневековье91. Однако целый ряд историков, по оценке посвятившего Павлову-Сильванскому специальное исследование Н.И.Кареева, вполне разделяли его идеи92. Эти идеи соответствовали тому направлению в историческим мышлении начала XX в., которое стояло на позициях признания общности исторических судеб человечества и закономерного характера исторического процесса. Сам Кареев соглашался с Павловым-Сильванским о существовании на Руси феодализма, выделяя такие общепризнанные и имевшие отношение к домонгольскому периоду русской истории и сюзеренитету-вассалитету его черты, как "раздробление власти" и "иерархию мелких землевладельцев под главенством общего государя"93.

Так же, как и Павлов-Сильванский, феодализм на Руси признавал А.Е.Пресняков94. Он видел зачатки его еще в Киевской Руси и уделял особое внимание правовой его стороне в свете представлений о "княжом праве"95. Отрицая теории родового и договорного права, каждое из которых будто бы лежало в основе получения князем волости, Пресняков указывал, что порядок получения княжеской волости определялся нормами княжого права, семейного и обычного по своему характеру96. При возникновении же противоречия между интересами получения волости отдельным князем и политическими интересами княжеской семьи в целом, связанными с необходимостью сохранения политического единения Руси, шел поиск "компромисса между отчинным разделом и сохранением единства отчины как территориально-политического целого"97. Для этоГо после смерти отца старейший из братьев-князей должен был становиться "во главе братской семьи"98. Тем самым Пресняков признавал такие черты в межкняжеских отношениях, как корпоративность и иерархичность, которые характерны для сюзеренитета-вассалитета. В отличие от Соловьева и Ключевского, Пресняков не видел также принципиальных изменений в порядках княжеского владения землей во Владимирско-Суздальском княжестве по сравнению с Киевской Русью99. Однако в том, что касается внутренней сущности межкняжеских отношений в Северо-Восточной Руси, Пресняков справедливо указал на изменение, связанное с потерей князьями прежней вольности и на то, что "суздальское старейшинство" усилило свое значение по сравнению с киевским100. Это свидетельствовало о глубоком понимании Пресняковым различия между юридической формой межкняжеских отношений и их политическим содержанием. При неизменности первой второе, как отметил Пресняков, менялось. Перемена происходила от утраты в этих отношениях признаков вольного вассалитета к приобретению признаков подданства. Меньше признаков вассалитета видел Пресняков в положении княжеского дружинника, называя дружину "частноправовым личным союзом, построенным на общности очага и хлеба господина со своими слугами". Пресняков признавал при этом вольный характер службы дружинников, рассматривая их как "слуг вольных"101. Однако сближал их со слугами князя более низкого ранга, что отличалось от характеристики дружинников у Павло-ва-Сильванского, ставившего в качестве важнейшего социального признака их вольное положение по отношению к господину.

По существу единомышленником Павлова-Сильванского выступал его старший современник Е.Ф.Шмурло, высказывавшийся, в отличие от Павлова-Сильванского, несколько более осторожно. При рассмотрении отношений между князем и дружиной он не указывал, что они составляли предысторию сюзеренитета-вассалитета или как-то с ними связаны. Однако выделял такие их черты, которые полностью согласуются с прямыми указаниями Павлова-Сильванского на это. Так, по его словам, дружинники - "ближайшие сотрудники князя по управлению и ведению домашнего хозяйства и военного дела", и они "всегда при князе и следуют за ним при перемещении его с одного княжества на другое". Его определение: "Князь и дружина - это как бы товарищество по вере" - не только указывает на сходство позиций его и Павлова-Сильванского, но и дает образную и вполне научную характеристику связи князя с дружиной. Столь же четко указал он на принципы построения этой связи: "полная свобода обеих сторон; взаимные обязательства носят характер не юридический, а нравственный". Значимы сделанные Шмурло разъяснения этого положения: "Любой дружинник в любую минуту мог покинуть князя, перейдя на службу к другому; однако если бы он покинул его в те минуты, когда тот нуждался в нем, особенно во время войны, то такой поступок замарал бы его честь и достоинство. Здесь разъяснение этимологического значения слова "дружина": это было товарищество друзей"102. Как и Павлов-Сильванский, он четко видел особенности положения русской дружины и боярства по сравнению со знатью западноевропейских стран, когда указывал на бессословный, не аристократический характер русского боярства. На Руси "боярином мог стать каждый по личным качествам или заслугам" и связывал это с земским происхождением части русских бояр. В то же время "на Западе . завоевание и порабощение туземного населения создавало военно-земледельческую аристократию"103. Но различия такого рода не устраняли соответствия важнейших этапов развития средневековых общественных отношений, в т.ч. внутри верхушки общества, и основных форм, в которых они осуществлялись.

Серьезное внимание экономической стороне общественных отношений раннего русского средневековья уделял М.К.Любавский. Анализируя социальные процессы на Руси в период ослабления княжеской власти, он усматривал сближение общественных процессов, происходивших в стране, с процессами в западноевропейских странах. Не говоря прямо о сеньориально-вассальных отношениях на русской почве, он отмечал существование отношений за-кладничества. При этих отношениях свободные люди стали "закладываться не только за разных князей, но и за бояр, монастырь . если это сулило им какую-либо выгоду . ибо слабеющая княжеская власть часто оказывалась не в состоянии обеспечить частному лицу нужную защиту и средства к жизни". При этом он приходил к выводу: "Аналогия в этом отношении шла так далеко, что и у нас на Руси, как и на Западе, стали закладываться с имениями"104. Любавский признавал сходство русских порядков, наступивших после монгольского завоевания с западноевропейским феодализмом. Этой идее, для русской историографии в целом не новой, он попытался дать оригинальное обоснование. Так, в качестве первой причины он указывал на "господство натурального сельского хозяйства, установившееся у нас на Руси с прибытием татар". Вторую он видел в том, что князья "не имея денег для раздачи жалованья своим слугам и церковным учреждениям . охотно поступались в их пользу своими правами над населением их имений, жаловали им иммунитеты, разные льготы и изъятия, приближая их, т.о., к государям". Любавский делал вывод: "В удельное время, таким образом, не было идеи подданства в нашем смысле слова . многие лица отдавались под специальное покровительство князя, in mindeburdium regis, как говорили на Западе, получали право судиться только перед ним, и т.д."105. Косвенным образом размышления Аюбавского сближали идею русского сюзеренитета-вассалитета, которую отстаивал Пав-лов'-Сильванский, с характерным для русской позитивистской и марксистской историографии поиском экономического аспекта историко-культурных феноменов.

Выводы Павлова-Сильванского об общности исторического пути средневековой Руси и западноевропейских стран высоко оценивались в отечественной марксистской историографии начиная с ее основоположника Г.В.Плеханова106. Вместе с тем Плеханов дополнил вывод Павлова-Сильванского об особенностях исторического развития Руси. Он связывал их с тем, что на русской почве имелись особенности, отличающие развитие страны от "всех стран европейского Запада и напоминающие процесс развития великих восточных деспотий".

Еще одна существенная закономерность русской истории связана с изменением на разных этапах исторического развития страны роли европейских и азиатских признаков ее общественно-политического устройства. Так, в киевский период страна была гораздо больше похожа на европейскую, чем в более поздний, московский период107. Признавая правоту Павлова-Сильванского, что историческое развитие Руси в средние века подчинялось тем же закономерностям, что и европейских стран, Плеханов стремился осмыслить исторические корни тех особенностей в общественно-политических отношениях, которые имели место еще в киевский период. Тем самым он пытался понять корни последовавших позже, в Московской Руси, перемен. С позиций марксизма он склонялся к экономическому детерминизму. Отмечая особенности положения русских дружинников по сравнению с польскими воями, он выделял разницу в отношении к собственности на землю. Так, если в средневековой Польше, как и в странах Западной Европы, ""вой" постепенно делают свои земли наследственными, и увеличивают свои права как относительно князя, так и относительно других слоев населения", то на Руси аналогичный процесс проходил несравненно медленнее ввиду "меньшей скорости экономического развития". Результат Плеханов видел в том, что отсутствие связи с землей при праве свободного отъезда русского дружинника предопределяло то, что "они еще не имели прочного положения в стране" за исключением Волыни и Галичины, где "обстоятельства благоприятствовали . экономическому развитию". Связь же местных бояр с землей давала им более прочное положение и возможность "вступать в борьбу" с князем108.

Представляют интерес рассуждение Плеханова по поводу аристократии, формирование которой в европейских странах напрямую связано с отношениями сюзеренитета-вассалитета. По его мнению, нет настоящей аристократии там, где она опирается только на родовую связь с носителем высшей власти. Напротив, там, где она завоевала свои права в политической борьбе, как, например, "паны-рада" в Литве, сложилась настоящая аристократия, в отличие от московского боярства. Опора на право принадлежности к роду при отсутствии завоеванных в политической борьбе прав вызвали такую особенность политической повседневности московской Руси, как местничество109, которое связано не со свободой, а с холопством московского боярства. Это рассуждение, напрямую не относившееся к домонгольской Руси, имеет, тем не менее, и в рамках этого периода большой интерес, поскольку заставляет обращать внимание на структуру русского дружинного строя, на самые разнообразные проявления борьбы бояр с княжеской властью в защиту своего положения и своих прав в разных русских землях. С марксистских позиций пытался подойти к истории русского средневековья Н.А.Рожков. Он признавал феодальную стадию исторического развития страны, а киевский ее период с X по XII вв. называл феодальной революцией. Он отмечал свободный характер отношений между князьями, при которых всякая попытка подчинения более сильным князем своей воли других князей не опиралась на какие-либо правовые основания110. Вольность в межкняжеских отношениях соответствует принципам сюзеренитета-вассалитета, о котором Рожков не упоминал. Это не случайно, поскольку такие отношения предполагали более или менее заметную степень развития феодализма в стране. При этом в качестве наиболее ярко выраженной особенности раннесредневековой Руси Рожков неоднократно подчеркивал весьма низкий уровень ее развития. И если современная ему историография прямо указывала на существование на русской почве сюзеренитета-вассалитета или, по крайней мере, его существенных признаков, то у Рожкова эти признаки выражены крайне скупо. Он признавал в качестве некоторого приближения к признакам европейского сюзеренитетавассалитета лишь то обстоятельство, что "вира за убийство боярина или княжого мужа в ХН-м веке простиралось до 80 гривен, а лишение жизни смерда оплачивалось вирой только в 40 гривен". В этом состоял "несомненный зародыш аристократической привилегии, юридически отделяющей бояр от массы свободных"111. Очевидно, что аристократические привилегии характерны для обществ с развитыми отношениями сюзеренитета-вассалитета, и данный вывод Рожкова, основанный на анализе Пространной Правды, представляет интерес в контексте проблемы предпосылок сеньориально-вассальных отношений на Руси. Но эти привилегии, согласно Рож-кову, были лишь в зародыше. В целом саму княжескую власть на Руси в киевский период "трудно признать . правильно организованной: и порядок княжеского владения, и взаимные отношения князей отличались неопределенностью и непрочностью, отсутствием твердых и нерушимых оснований"112. Этот вывод в значительной мере связан был не только с анализом источников. Он определялся также историографической ситуацией того времени, когда были высказаны самые различные точки зрения на характер княжеской власти, на степень развития государственности и взаимоотношения между князьями.

Признававший вслед за Павловым-Сильванским феодализм на Руси М.Н.Покровский указывал в числе его признаков "своеобразные отношения, которые существовали между . землевладельцами-государями: наличие известной иерархии землевладельцев, так что от самых крупных зависели все более мелкие, от тех еще более.мелкие, от тех еще более мелкие и так далее, и вся система в целом представляла собою нечто вроде лестницы"113. Не говоря прямо о сюзеренитете-вассалитете на Руси, но, упоминая о сюзеренах и вассалах в западных странах, Покровский указал на наличие его существенных признаков. Среди них - возможность для землевладельцев быть "государями" и на иерархичность отношений между ними, когда существовало "нечто вроде лестницы", типичной для западного средневековья. При этом он справедливо утверждал, что "своего рода контракт между вассалом и сюзереном в феодальном обществе" легко поддается "идеализации"114. На деле они часто и легко нарушались. На этом основании он считал, что "юридического признака договорности . не приходится ставить в число главных отличительных черт феодализма"115. Существование подобных отношений он признавал для Киевской Руси. Но говорил о них главным образом на материале Московского княжества, а затем Русского государства XVI в.116, очевидно, постольку, поскольку киевский период русской истории был, согласно точке его зрения, лишь переходным к феодализму.

Историк права С.В.Юшков соглашался с Рожковым и Покровским в том, что начало русского феодализма относится к киевскому периоду. Уделяя внимание в первую очередь экономике, он подчеркивал ведущую роль "процесса сеньоризации", или формирования феодальной собственности на землю, по отношению к развитию общественных отношений. Он указывал при этом на "значительное сходство основных предпосылок феодального строя" на Руси и в странах Западной Европы117. Говоря об отношениях между князем и дружинником, а затем боярином, подчеркивал также сходство процессов, развивавшихся на почве этих отношений. Он отмечал процесс эволюции от "княжеского дружинного союза" до "княжого общества"118, в состав которого входили бояре со своими дружинниками. Тем самым указывал на существование на Руси такой характерной черты сюзеренитета-вассалитета, как корпоративность. Для характеристики положения боярства по отношению к князю Юшков не использовал понятия "вассалитет", говоря о "боярской службе Киевского периода". Однако подчеркивал, что нет никакой принципиальной разницы ее с западным "вассалитетом раннего средневековья", поскольку для "боярской службы ХН-ХШ в. . мы видим . ничем не ограниченную свободу вассального договора". Юшков подверг сомнению утверждение П.Н.Милюкова, согласно которому "боярская вотчина не была феодом", и, следовательно, имело место коренное отличие между боярской службой и западным вассалитетом. Он отмечал: "Вассалитет на Западе в начале точно также не носил территориального характера"119. Эта мысль представляет большой интерес, так как предполагает необходимость поиска более глубоких выражений сущности сеньориально-вассальных отношений, чем, чисто внешняя связь между вассальной службой и землей, и что принцип вознаграждения за вассальную службу не сводится только к поземельному вознаграждению. Она нашла подтверждение в историографии120. Вместе с тем Юшков признавал особенности боярской службы на Руси по сравнению с западным вассалитетом при "сходстве или, быть может, даже тождественности "скелетов" обоих институтов". У него в этой связи содержится глубокое рассуждение о такой специфике русского вассалитета, которая сближала его со службой слуг низшего ранга, стирала благородный характер службы западного вассала. По существу оно наталкивало на мысль о том, что отношения на почве "боярской службы были слишком фактичны; они не выражались в определенной системе прав и обязанностей" у русских бояр. Отсюда "наша боярская служба не достаточно ярко выделялась из других служебных отношений, в частности, только с большим напряжением можно выделить службу боярина от службы различного рода слуг, в том числе, напр[имер], дворских"121. В данном утверждении Юшков по существу повторил, с одной стороны, мысль Павлова-Сильванского о наличии не только предпосылок перерастания вольной боярской службы в службу министериального типа, но и причин возникновения на русской почве самодержавно-деспотических форм власти.

Более конкретно особенности русского сюзеренитета-вассалитета по сравнению с западноевропейским попытался выделить А.Г.Пригожин. Он тесно связывал его с феодализмом. Помимо указания на мысль К.Маркса о вассалитете на Руси без ленов, он подчеркивал, что в западных странах вассалитету и феодализму предшествовала практика бенефициальных пожалований. Но на Руси, где не были распространены земельные пожалования в смысле западной бенефициальной системы, а вассалитет возникал при пожаловании права на взимание дани с населения определенной территории, феодализм развивался "непосредственно из вассальных отношений"122. В западных же странах он развивался из отношений бенефициальных.

С конца первой половины 30-х годов условия развития советской историографии стали заметно меняться. После появления в 1934 г. Замечаний Сталина, Кирова и Жданова на конспект учебника истории СССР и Постановления о преподавании истории в школе, а особенно после выхода в свет Краткого курса истории ВКП(б) в 1938 г. в обстановке укреплявшегося тоталитаризма содержавшиеся в них положения приняли директивный характер. Это содействовало распространению догматики в исторических трудах, когда историки стали стремиться собственные положения и выводы привести в соответствие с руководящими установками. Это сказалось на слишком буквальном истолковании формационно-го объяснения исторического процесса. Так, имела своих сторонников идея существования на Руси рабовладельческой формации123, поскольку формации при догматической интерпретации формаци-онной теории не могли выпадать из тех или иных национальных историй. Но вывод о рабовладельческой формации на Руси предполагал исключение сюзеренитета-вассалитета как явления, не характерного для данной формации.

В этой связи положение Б.Д.Грекова о смене на Руси первобытнообщинной формации не рабовладельческой, а феодальной, а также наличие достаточно длительного переходного периода к феодализму выглядело как вполне самостоятельная и творческая интерпретация марксистской формационной теории. Переходный период, в течение которого вызревали предпосылки феодализма, он видел в "готической" "империи Рюриковичей", следуя в этой характеристике за К.Марксом. Расцвет этой империи был при Владимире, а начало ее заката при Ярославе. Но "подлинно феодальный строй" он относил ко времени феодальной раздробленности124. В дальнейшем Греков указывал на существование такого важнейшего признака феодализма, как княжеская и боярская вотчина, уже в киевский период, причем даже с 1Х-Х вв.125 В соответствии с особенностями историографической ситуации своего времени главное внимание он уделял социально-экономической истории. Однако комплексный характер его исследования предполагал определенное внимание к политическим и личностным отношениям. Признавая феодализм как магистральную направленность развития страны и принципиальное единство основных его форм в европейских странах, Греков указывал на существование на Руси сюзеренитета-вассалитета, прежде всего между князем и боярами. При этом он подчеркивал классовую основу этих отношений. Он отмечал, что киевский князь - "представитель правящей знати, признающей над собой власть великого князя в своих собственных интересах, разделяющей с ним власть"126. Он более четко, чем в предшествовавшей историографии, указал на единство верхушки русского общества киевского времени. Связывалась верхушка феодального общества отношениями сюзеренитета-вассалитета, причем, в отличие от ряда

РОССИЙСКАЯ 41 ГОСУДАРСТВЕННАЯ

БИБЛИОТЕКА предшествовавших авторов, он не делал различия между дружинником и вассалом127. Если в предшествовавшей историографии между дружинным периодом и феодализмом с его сюзеренитетом-вассалитетом делалось различие, то у Грекова дружина выглядит явлением как дофеодальным в Киевском государстве, которое "еще не вполне феодальное государство"128, так и вполне соответствовавшим феодализму. В то же время в процессе оседания дружины на землю, в результате чего эта получившая землю часть дружины "перестала отличаться от местного боярства". Само же боярство "превращается в господствующий класс крупных феодалов - сеньё-ров, в вассальной зависимости от которых очутились их военные слуги - "послужильцы", заменившие собою прежних дружинников"129. Таким образом, согласно Грекову, сюзеренитет-вассалитет существовал на Руси и когда дружина еще не было связана с землей, и когда дружинники осели на землю и превратились в боярских и княжеских "послужильцев", т.е. и на дофеодальной стадии, и на стадии сложившегося феодализма. Таким образом, сюзеренитет-вассалитет на Руси не имел связь с землей в качестве главного своего признака. Греков видел иные главные признаки этих отношений, но не говорил о них или в силу недостатка русского материала на эту тему, или в связи с тем, что сюжет об этих отношениях был для него не главным.

Несколько большее внимание сюзеренитету-вассалитету на Руси уделял в своей работе конца 40-х годов Юшков. Он разделял мысль Грекова о дофеодальном и феодальном государстве130. В отличие от своей работы 20-х годов, Юшков упоминал о боярском вассалитете по отношению к князю. Упоминал он и о наличии своих вассалов у русских бояр131. В отличие от Грекова он в большей степени шел в русле историографической традиции, выделял различия между дружинником и вассалом, и придавал значение поземельным отношениям русского сюзеренитета-вассалитета. В основе вассальных отношений между князем и его вольным слугой, бывшим дружинником, который осел на землю, Юшков видел вассальный договор132. Справедливо указывая на вольный характер службы вассала князю, Юшков недостаточно подкрепил это положение ссылками на источники и оставил его в качестве гипотезы, выдвинутой по аналогии с юридическими отношениями западного феодализма.

В качестве сеньориально-вассальных оценивал отношения между князьями, а также князя с дружиной С.В.Бахрушин. На ранней стадии существования Киевской Руси он видел княжеский сюзеренитет-вассалитет в следующем: "Великий князь выступает . с чертами главы большой коалиции, в состав которой входят, кроме варяжских, и славянские князьки"133. Тем самым он справедливо подчеркивал корпоративность межкняжеских отношений, что составляло характерную черту сюзеренитета-вассалитета. Требовало, однако, более глубокого обоснования его утверждение, что в составе княжеской корпорации были мелкие славянские князья, которые едва ли принимались князьями рода Рюрика как члены сообщества равных и, следовательно, как настоящие вассалы.

В несравненно меньшей степени указывал на существование сюзеренитета-вассалитета на Руси в Х-Х1 вв. В.В.Мавродин. Он лишь признавал подчеркивавшийся Марксом русский "вассалитет без ленов, или лены, состоявшие только из дани" и упоминал о праве на такой лен за Свенельдом. В нем он видел одного "из тех "светлых" и "великих князей" и "великих бояр", которые окружали князя киевского" и который "был вторым после самого "великого князя" Игоря" во всей Русской земле". Когда же при Владимире и Ярославе функции управления на местах перешли от "великих и светлых князей" к сыновьям князей, он не рассматривал их как вассалов134.

В послевоенной советской историографии все шире распространялся взгляд на древнюю Русь как на мощную раннефеодальную державу, говорили о ней как об "империи Рюриковичей"135.

Развитие концепции русского феодализма киевского периода продолжалось уже после Грекова. При этом такое ее важнейшее положение, как определение хронологических рамок феодального строя, было приведено в соответствие с высказываниями по этому поводу В.И.Ленина. Греков и Юшков допускали, что Киевская Русь была обществом переходного типа, в котором феодальные отношения установились не ранее времени Ярославичей. В советской историографии 50-80-х годов распространилось утверждение о начале феодального периода на Руси с IX в. Оно соответствовало брошенному в пылу политической полемики ленинскому замечанию о том, что "крепостничество может удержать и веками держит миллионы крестьян в забитости (например, в России с IX по XIX век.)"136. Но поскольку всякое высказывание Ленина рассматривалось как руководящее указание, то условия для догматизации выводов в исторических исследованиях сохранялись и после критики культа личности и отказа от некоторых положений историографии сталинского времени. Образец более тонкой интерпретации ленинского понимания соотношения между феодализмом и крепостничеством отмечал Л.В.Черепнин. Он указывал: "Оттенки, которые отличают ленинское словоупотребление "феодал" - "крепостник-помещик", в общем совпадают с различиями, вкладываемые Лениным в выражение "феодализм" и "крепостничество". В одном случае имеются в виду явления общеевропейские, в другом - русские, но в обоих случаях принципиально сходные"137. Таким образом, Череп-нин подчеркивал, что Ленин понимал особенности исторического развития России по сравнению с западноевропейскими странами. Однако при всех этих особенностях, как отмечал Черепнин, для Ленина не подлежало сомнению принципиальное сходство между западным феодализмом и тем строем, который сформировался в русских условиях, также феодальным.

Рассматривая "устав и закон русский", который он относил "к началу X в.", Черепнин оценивал его как "право раннефеодального общества"138. Однако признание феодализма на Руси в столь ранний период входило в противоречие с выделением в рамках марксистской формационной теории такой основополагающей черты феодальной формации, как крупная собственность на землю. Как и Греков и другие советские историки, Черепнин видел выход из этого противоречия в упоминании К.Маркса о том, что в "империи Рюриковичей" существовал "вассалитет без ленов, или лены, состоявшие только в уплате дани". На этом основании он указывал, что в X в. на Руси, "на ранней стадии процесса феодализации", "устанавливалась система вассальных отношений". Такие отношения он видел между князем Игорем и Свенельдом, который "получил на началах ленного пожалования" "право сбора дани с Древлянской земли". В результате Черепнину удавалось не только показать существование в раннесредневековой Руси основных закономерностей, которые проявлялись в развитии европейских стран того времени, но и выделить существенную особенность русского вассалитета, проявлявшуюся в рамках раннего феодализма139. И если до Черепнина высказывание Маркса о вассалитете без ленов в общем лишь принималось во внимание, то Черепнин обосновал с опорой на него вывод об этих существенных особенностях. Для Черепнина было характерно догматическое восприятие феодализма, что имело место в советской историографии вообще. Но к характеристике сюзеренитета-вассалитета он подошел творчески и по существу подчеркнул разнообразие форм сюзеренитета-вассалитета и отсутствие строгой его привязанности к феодальной собственности на землю.

Нетрадиционный подход его к выделению особенностей русского вассалитета в X в. позволял вместе с тем дать дополнительное обоснование центральной идее марксистской медиевистики, связанной с признанием универсальности феодализма, основанного на феодальной собственности на землю. Оно опиралось на представление о плюрализме форм этой собственности. Она могла выражаться, в частности, в предоставлении князем как сюзереном за вассальную службу права сбора дани с населения тех или иных земель, являвшихся для князя "своими домениальными землями"140. Лен, таким образом, мог заключаться не только в вотчине-сеньерии, но и в предоставлении права сбора дани. Форма проявления феодальных отношений не изменяла, таким образом, их сущности. Эта мысль Че-репнина имеет большое значение для понимания сущности сюзеренитета-вассалитета и особенностей его на Руси. Она была дополнена утверждением, что дружинники князей "получали в ленное держание округа, с которых они собирали дань"141. Она заслуживает самого серьезного внимания, но не получила у автора своего развития и, в общем, осталась на уровне гипотезы. Представляется также неточным отождествление сеньориально-вассальных и союзных отношений, которое допускалось Черепниным при оценке Ярославова ряда 1054 г.142 Отношения между князьями ХП-ХШ вв. он также признавал как сеньориально-вассальные, и одновременно как федеративные и союзные143.

В большей степени, чем Черепнин, уделял внимание политической и юридической стороне сюзеренитета-вассалитета на Руси В.Т.Пашуто, разделявший его взгляды на русский феодализм. Для Пашуто характерно стремление к сравнительно-историческому исследованию политических учреждений и правовых норм западного и русского сюзеренитета-вассалитета. Это соответствовало традициям Павлова-Сильванского144. Говоря о совете при киевском князе как о высшем органе власти, Пашуто правомерно отмечал существование аналогичных явлений в европейских странах и связь его с сюзеренитетом-вассалитетом. В самом деле, подача совета сюзерену была обязанностью вассалов145. Помимо сходства правовых норм, Пашуто обращал внимание на близость таких сторон русского и западного сюзеренитета-вассалитета, как система ценностей, обрядовая сторона и отчасти - образ жизни. В частности, он указал на существование на Руси нечто похожего на рыцарские турниры, а также элементов рыцарской геральдики146. Такие сопоставления представляют существенный интерес. Вместе с тем при всей важности и точности наблюдений, сопоставлений и аналогий автор остановился перед всесторонней характеристикой особенностей отмеченных им явлений и их культурно-исторических оснований. Также представляется сомнительной возможность отождествления вассалитета и подручничества, которое допускал автор147, поскольку последнее имело более низкий статус, чем свободная вассальная служба.

С формированием государственности связывал возникновение сюзеренитета-вассалитета О.М.Рапов. По его словам, в связи с "возникновением государства Русь появляется феодальная иерархическая лестница, на вершине которой стоит великий киевский князь, управляющий различными областями с помощью наместников княжеского и боярского звания"148. Мысль о значении государства в процессе складывания такого признака сюзеренитета-вассалитета, как "феодальная иерархическая лестница", заслуживает внимания. Также представляет интерес наблюдение его над формуляром договоров с греками 911 и 944 гг. С его точки зрения, в нем нашел отражение процесс развития сеньориально-вассальных отношений на Руси. Об этом говорило отсутствие упоминания о "светлых" и "великих" князьях во втором из договоров при наличии упоминания о них в первом. Такая разница между формулярами свидетельствовала о повышении политической роли киевского князя и о том, что "остальные князья превращались во второразрядных владетелей-вассалов, хотя и очень высокого ранга"149.

Значительное внимание отношениям сюзеренитета-вассалитета в раннем русском средневековье уделял М.Б.Свердлов, рассматривавший их в свете концепции становления и развития феодализма. Проводя марксистскую в своей основе идею феодализма не только как способа производства, господствовавшего в средние века, но как общественной формации, или всеобъемлющей системы, он особо подчеркивал неразрывную связь между ее социально-экономической, политической и личностной структурами. В основу формирования и развития русского сюзеренитета-вассалитета он ставил социально-экономическое развитие. Однако он отчетливо видел значительное влияние факторов политического характера150, допуская, таким образом, существенные элементы плюралистического подхода в интерпретации исторического процесса, отходя от традиционного для советской историографии социально-экономического монизма. Концептуальные посылки Свердлова нашли воплощение в решении конкретной проблемы, обозначенной им: "Структура господствующего класса. Консолидация знати"151. Начальной стадией формирования княжеско-дружинной верхушки русского общества он считал "племенные княжения". При образовании их происходил процесс "выделения племенной знати из среды свободных и развития института княжеской дружины"152. Подробно разбирая историю складывания княжеской власти и русской военно-управленческой верхушки начиная с 1Х-Х вв., Свердлов отмечал тесное ее единство и указывал на то, что дружина составляла "ближайшее окружение князя"153. Он отмечал также существование при князьях ближайших мужей вроде Свенельда, которым "князь передавал, дань от подвластных племен", благодаря чему "развивались формы вассалитета "по дани""154. Следовательно, во времена Свенельда Свердлов видел на Руси уже достаточно развитые отношения сюзеренитета-вассалитета. Он не показал, как они дошли в первой половине X в. до такой стадии. Однако мысль его о преемственности между отношениями в период, когда существовали "племенные княжения" и во времена Игоря и Свенельда свидетельствует о признании им глубокой древности основ сюзеренитета-вассалитета. Генезис их он видел в условиях варварской еще дружины на заре русской государственности, до того выделенного им этапа в ее становлении, когда возникло в IX в. "Древнерусское государство с центром в Киеве"155. Таким образом, он допускал, что сюзеренитет-вассалитет зародился как явление дофеодальное.

Дальнейшее "развитие вассалитета" на Руси Свердлов видел в XI - первой трети XIII вв., причинами чего считал новые "поземельные и политические мероприятия" по сравнению с более ранним периодом русской истории. К ним он относил новое содержание понятия отчины по сравнению с X в., когда ""отчиной" стала строго определенная территория", а не "все Древнерусское государство". Это привело к тому, что князь "передавал в управление, кормление и владение волости и города . сыновьям, родственникам, союзным и враждебным князьям и другим представителям знати"156. По существу такой порядок вполне соответствовал сюзеренитету-вассалитету развитого западноевропейского феодализма, а также марксистской концепции феодализма как формации, закономерной в разнообразных конкретно-исторических условиях.

Свердлов справедливо обратил внимание на широкие возможности генеалогии при изучении русского сюзеренитета-вассалитета. Прослеженные им некоторые боярские родственные линии157 позволяли судить о глубине личностных отношений, связывавших княжескую династию с династией ближайших к ним людей, о прочности личностной связи, традиционно составлявшей основу вассальной службы сюзерену.

За последнее время Свердлов обратился к проблеме генезиса русского сюзеренитета-вассалитета в восточнославянских племенах и племенных союзах VI - начала VII вв.158 Используя метод структурно-функционального анализа, он отмечал изменение структуры племенного строя "на последней стадии его существования". Он указал на общественную роль князя этого времени, ставшего "во главе трех его структурных систем - племени как макросистемы и подсистем; знатного рода, который становится княжеским, а также дружины!'159, а также на особое место дружины как составной части "макросистемы племени". Она была независима от племенных органов - народного собрания и совета старейшин. Такая независимость определялась тем, что дружина "была основана на принципе личной дружбы-службы князю"160. Не делая напрямую заключения о генезисе типичных принципов сюзеренитета-вассалитета в дружине позднего племенного строя, Свердлов, однако, подводил к выводу о существовании таких предпосылок. В самом деле, военная организация, основанная на личных связях службы и дружбы, предвосхищала формирование принципов сеньориально-вассальных отношений, в полной мере развившихся в условиях средневековья.

С позиций признания факта существования сюзеренитета-вассалитета подходил к характеристике отношений в русской кня-жеско-боярской среде Б.А.Романов. Оригинальность его исследования состояла в том, что он не выводил типичных для сюзеренитета-вассалитета межличностных отношений исключительно из социальных оснований, что составляло к тому времени определенную историографическую традицию. Напротив, его выводы, относившиеся к оценке общественного строя древней Руси вообще и кня-жеско-боярской верхушки, в частности, основывались на анализе отношений между людьми. Они выступали у него в качестве первичного элемента по отношению к общественно-политическому устройству. Среди боярства он видел "некую вассальную иерархию"161. Но более конкретную характеристику он давал на примере анализа отдельных казусов во взаимоотношениях князей и бояр. Рассматривая положение в Галицком княжестве после смерти Ярослава Осмомысла, он обращал внимание на сложности отношений, сложившихся между сыном Ярослава, Владимиром, и боярами, важнейшей причиной которых была незаконная связь Владимира с некой "попадьей", когда князь "женился на поповской, да еще чужой жене"162. По существу, рассматривая данный эпизод, Романов проводил мысль о переплетении социально-политических и морально-бытовых начал в системе русского сюзеренитета-вассалитета. Он показал, что открытое, демонстративное нарушение сюзереном неких нравственных норм создавало при определенных обстоятельствах угрозу этим отношениям и могло вести к их разрыву, причем в данном случае - с ущербом для сюзерена. Характеризуя взаимоотношения в дружинной среде, Романов приходил к выводу о крепости взаимной связи между сюзереном и дружинником, и отмечал: "Нарушение феодальной верности не вошло еще в политический быт"163. Исследование Романова не случайно получило высокую оценку. Свердлов видел значение книги Романова в том, что она "закладывала основы нового исследовательского подхода к изучению общественного строя Руси Х1-ХШ вв. - цивилизационного, то есть исследования общества в единстве общественного строя, менталитета, материальной и духовной культуры"164. По обоснованному мнению В.М.Панеяха, Романову в этой книге удалось показать человека древней Руси "не только в его бытовых, в том числе интимных, но и общественных связях и в постоянной динамике"165. Такая оценка труда Романова представляется наиболее точной. Ему удалось соединить достижения традиционной и новой историографии, сформировавшейся в своих основах на рубеже Х1Х-ХХ вв. В результате чего он показал общество и общественные связи человека древней Руси и одновременно выдвинул человека, а не общество, государство и классы, на уровень важнейшего объекта своего исследования. В полной мере это относится и к той части книги Романова, которая качается сюзеренитета-вассалитета.

В близком к Романову направлении изучение русского сюзеренитета-вассалитета эпохи раннего средневековья проводили Д.С.Лихачев и Б.А.Рыбаков. Особенность их исследования в том, что ими изучалось осознание характера этих отношений в литературных источниках и в изобразительном искусстве.

Литературный образ сеньориально-вассальных отношений на Руси в русской литературе Лихачев рассматривал в контексте выделенного им стиля "монументального историзма". Сам стиль, по его мнению, сформировался в связи "с феодальным устройством общества", в частности, "с рыцарскими представлениями о чести, правах и долге феодала, о его патриотических обязанностях."166. Присутствовал этот стиль более "в светских произведениях, чем в церковных"167. С учетом особенностей этого стиля Лихачев подчеркивал, что в литературе и искусстве эпохи феодализма не мо1ут содержаться характеристики реальных качеств личности. Человек выступал "в качестве представителя определенной среды". Составлявшие литературный сюжет "людские отношения подчинены . иерархии вассальных связей"168. Князь-сюзерен в литературном произведении, как и в изобразительном искусстве, идеализировался. Он воплощал "героизм личности, понятия чести, славы, могущества князя"169. Летопись, как отмечал Лихачев, давала также примеры "отрицательных персонажей" среди князей. Но и такие персонажи отражали не качества своих реальных прототипов, а место "в феодальной . борьбе своего времени". Так, выделенные в летописи негативные качества Владимирка Галицкого, особенно его жадность, определялись характером киевско-галицких отношений170. Изображение дружины также соответствует принципам сюзеренитета-вассалитета, и прежде всего характерным для него идеалам верности171. К принципам сюзеренитета-вассалитета, выделенным Лихачевым по русской средневековой литературе, относится соблюдение князем своих обязанностей по отношению к дружине. Поэтому летописи стремились подчеркнуть щедрость князя и сообщали о его советах с дружиной ""о строе земленом" и о воинских делах"172. Наблюдения Лихачева представляют значительный интерес. Выделенный им факт осмысления русского сюзеренитета-вассалитета в свете литературного "монументального историзма" может свидетельствовать об утверждении подобных отношений в русском раннесредневековом обществе, о принятии присущей им системы ценностей. Такое осмысление дополняет выводы о принципиальной однотипности организационных форм сюзеренитета-вассалитета в странах Западной Европы и на Руси положением об общности его понимания в литературе, поскольку западная средневековая литература также дала монументальные образы сюзеренов и вассалов наподобие Карла Великого и Роланда. Вместе с тем в характеристике Лихачевым этого стиля имеется определенное противоречие. Несомненный историзм присутствует при описании в летописи князей или их вассалов как выразителей принципов сюзеренитета-вассалитета или норм жизни воинского сообщества. Но если представленный в литературе образ ограничивается выражением типичных черт лица как представителя определенной ступени в сеньориально-вассальной иерархии в ущерб его конкретным личностным чертам и качествам, в этом проявляется отход от историзма. В самом деле, в понимании историзма в Х1Х-ХХ вв. постепенно сложилось представление о сочетании в нем типичных черт исторического явления с эмпирическим началом173. Следовательно, отход от конкретно-исторического изображения противоречит пониманию историзма как сложного принципа исторического мышления, в котором представление о тенденциях, понимание типичного основано на знании конкретного исторического материала, на характеристиках, связанных с учетом личного и особенного.

Рыбаков по существу не принимал выводов Лихачева по поводу того, что в летописи за стилем "монументального историзма" скрыты черты и качества конкретной исторической личности. Говоря о князьях-героях Слова о полку Игореве, он на данных летописного материала не только давал оценку их деятельности, но и вскрывал их личные качества, которые стояли за поступками и оценками летописцев. Ему удалось составить убедительную характеристику Игорю Святославичу, Буй-Тур Всеволоду Святославичу, Святославу Всеволодичу, Ярославу Владимировичу Осмомыслу, Рюрику и Давыду Ростиславичам. Межкняжеские отношения он осмысливал в качестве сеньориально-вассальных и на примере Святослава Всеволодича показал, насколько сложным было положение местного князя. Показывая зависимость его не только от своего непосредственного сюзерена, князя черниговского, но и от главы всей русской княжеской иерархии, великого князя киевского, он указал на запутанность сюзеренитета-вассалитета на Руси, на отсутствие твердого следования западному принципу: "вассал моего вассала -не мой вассал"174.

Выражением устного поэтического творчества дружинной среды Рыбаков считал произведения "воинского эпоса, прославлявшего русских князей X в. и их походы", "ряд придворных песен вроде песни о походе Олега 911 г.), исполнявшихся при киевском дворе вплоть до XI в.". Он допускал: "По всей вероятности, в руках киевских летописцев XI - начала XII вв. были какие-то записи устных эпических сказаний"175. Летописная запись об измене Ярополку боярина Блуда дала Рыбакову основание заявить о том, что при дворе Владимира была сложена "ироническая шуточная песня о сыне Блуда и его местнических претензиях". Такая былина была создана "в интересах Добрыни, Волчьего Хвоста и других бояр Владимира, которым даже временное возвышение Блуда не могло быть приятным"176. Наблюдения Рыбакова интересны для характеристики дружинного исторического сознания, выраженного в поэтической форме и отражающего сложные межличностные отношения на базе сюзеренитета-вассалитета. Вместе с тем положения и выводы Рыбакова по поводу такой поэзии выстроены на основе целого ряда допущений и едва ли вышли за рамки гипотезы, которая все еще нуждается в доказательстве.

За последние годы в контексте историографической традиции Романова пытался истолковать историю межкняжеских отношений П.П.Толочко, рассматривавший их в свете русских средневековых нравов. Такой интерес не случаен, поскольку морально-нравственная составляющая сюзеренитета-вассалитета на Руси изучена далеко не в полной мере. На основе приведенного материала Толочко правомерно усомнился в частном выводе Романова, что "вакханалия княжеских убийств в большей степени характерна для языческого этапа истории Киевской Руси, а после принятия христианства прямое убийство как средство обладания чужим столом и лишней волостью было якобы устранено из практики межкняжеских отношений". Толочко утверждал: "Если убийство князя на Руси считалось деянием греховным, хотя, как видим, не являлось редким, то изгнать, попленить, посадить в поруб, искалечить князя за якобы совершенные им проступки, по нормам древнерусской морали, к таковым по существу не относились"177. Дальнейшее изучение поставленной Толочко проблемы представляет интерес. Даже в рамках затронутых им сюжетов в отношениях среди князей оно позволяет уяснить особенности и внутренние противоречия нравственных основ русского сюзеренитета-вассалитета, при которых княжеское братство и единое сообщество, связывавшее сюзеренов и вассалов, не исключало самой свирепой расправы внутри самой княжеско-дружинной среды.

Труды Б.А.Романова, Д.С.Лихачева, Б.А.Рыбакова свидетельствовали о зарождении в советской историографии стремления рассматривать раннее русское средневековье, в т.ч. и сеньориаль . но-вассальные отношения, в контексте историко-культурологических исследований. Такой подход соответствовал тенденциям развития историографии второй половины XX в., предполагал предельно широкое толкование понятия культуры, и при характеристике самых разнообразных проявлений личности, ' ';Й '' . межличностных отношений и общественного бытия исходил из признания их в качестве культурно-исторических феноменов. Вместе с тем с 70-х годов наметилась тенденция к обновленной оценке раннего русского средневековья в свете формационной теории. Связана она была с пересмотром взгляда на феодальную природу общественно-экономического строя домонгольской Руси, составлявшего одно из коренных положений концепции отечественной истории, утвердившейся в советской историографии начиная с Б.Д.Грекова. Отвергая это положение, И.Я.Фроянов делал вывод о господстве на Руси того времени доклассовых отношений. Вместе с

I ' • тем он пересматривал вывод Н.П.Павлова-Сильванского о феодаль

1 I ной сущности сеньориально-вассальных отношений на Руси, о возможности их существования вне рамок феодализма.

Уделяя сюзеренитету-вассалитету на Руси весьма существенное внимание, Фроянов дал сжатую оценку изучению его в предшествовавшей литературе. По его мнению, до Павлова-Сильванского в русской дореволюционной историографии "упустили из вида вассальные связи", а Павлов-Сильванский не усматривал их в Киевской Руси, а для удельной Руси (XIII - середина XVI в.) "вел речь лишь о боярском вассалитете, оставляя в стороне вопрос о княжеских вассальных связях". И только благодаря С.В.Юшкову "княжеский вассалитет" сформировался как "понятие, прочно вошедшее в историческую науку"178.

Среди признаков сюзеренитета-вассалитета на Руси Фроянов отметил "переплетение" их с родовыми отношениями, причем "не только в XI, но и в XII в."179. В контексте воззрений Фроянова на историю Киевской Руси этот вывод приобретал значение общей концепции сюзеренитета-вассалитета, поскольку традиционно эти отношения связывались прежде всего с феодализмом, существование которого в Киевской Руси он отрицал. Из других признаков русского сюзеренитета-вассалитета Фроянов выделял их неразвитость и зыбкость, говоря о "некоторой замедленности" их развития и объясняя это обстоятельство тем, что русский вассалитет "возникал через пожалование дани, а не земли"180. Возникновение русского сюзеренитета-вассалитета он отнес к X в., ас конца XI в. наступил новый этап в развитии этих отношений в результате того, что теперь сюзеренитет-вассалитет "вытекал из пожалования сюзеренами волостей" и "благодаря складыванию субвассалитета"181. Он не принимал вывода В.Т.Пашуто о существовании на Руси "каких-то рыцарских правд, якобы регулирующих отношения сюзеренов и вассалов"182. Наряду с вассалитетом княжеским Фроянов видел существование на Руси боярского вассалитета. В развитии его, как и в княжеском вассалитете, различал два периода. Первый возник с X в., как и княжеский, "из пожалования даней", и в нем "нет и грана феодализма". В XI в. боярский вассалитет, основанный на пожаловании даней, "трансформировался в вассалитет, основанный на пожаловании кормлений", хотя и не полностью. С XII - начала XIII вв. появляется более сложная форма боярского вассалитета, связанного с "наличием боярского субвассалитета"183.

Между сюзеренитетом-вассалитетом и ранними дружинными отношениями Фроянов усматривал существенные различия. Боярский вассалитет, основанный на кормлениях, был, по его словам, "лебединой песней" дружинного строя. В то же время он допускал возможность перерастания дружинных отношений в сюзеренитет-вассалитет, поскольку, служившие князьям бояре "представляли собой некий симбиоз дружинников и вассалов". Но окончательная ликвидация дружины произошла "за пределами древнерусского периода", когда "вассалитет, возникший из пожалования кормлений, сменился вассалитетом, в основе которого лежало земельное держание"184, т.е. в период феодализма.

В выдвинутых Фрояновым положениях принципиально но-вьШ для современной ему советской историографии был вывод об отсутствии в Киевской Руси феодальных отношений. Что касается сюзеренитета-вассалитета, то новизна состояла в признании принципиальной возможности дофеодальной стадии в его развитии. Противоречие содержалось в констатации, с одной стороны, различий между дружинным строем и вассалитетом, а, с другой - в утверждении того, что вассалитет на Руси существовал, хотя и в неразвитом виде. Выдвигавшееся Фрояновым положение о возможности функционирования сеньориально-вассальных связей в дофеодальном обществе представляется перспективной. Едва ли, однако, достаточно точно характеризует сущность этих связей фраза о том, что "князь, ставший вассалом поневоле, ждал случая, чтобы избыть тягостной зависимости"185. Очевидно, что межкняжеские отношения сюзеренитета-вассалитета были достаточно сложны и противоречивы и не могли основываться на несколько упрощенном положении о "тягостной зависимости" князя-вассала от сюзерена, при том, что зависимость имела место.

С близких позиций рассматривал характер отношений между князьями и боярством и место боярства в общественных отношениях А.В.Майоров. Он не упоминал о сюзеренитете-вассалитете в дружинных и княжеско-боярских отношениях, но его замечания имеют существенное значение для понимания характера этих отношений как сеньориально-вассальных. Он обращал внимание на характер дружины как явления, находившегося вне сферы феодализма. Поэтому "между княжеско-дружинной и земско-общинной средой существует столь тесная связь, создающая возможность свободного взаимопроникновения"186. Это замечание весьма важно для понимания связи воинского средневекового сообщества, связанного отношениями сюзеренитета-вассалитета, с остальной частью общества. Особенно это относится к раннему периоду в развитии этих отношений, когда воинская среда еще не приобрела черты замкнутости, характерной для позднейших периодов. Еще одно замечание относится к характеристике значения боярства в Юго-Западной Руси. Признавая большое значение совета с боярами для князей, Майоров указывал на двойственное по существу положение боярства в "общинной государственности"187. Бояре являлись княжескими советниками. Однако они относились не только к окружению князя, фактически своего сюзерена, но выступали также как предводители общинного мира. Они подавали князю советы, что составляло одну из традиционных обязанностей вассалов. Но ""советы", даваемые князьям боярами, в первую очередь обусловлены политическими интересами общины"188. Указывая на место боярства в общественной структуре, на направленность боярских советов князьям, он ставил вопрос о взаимодействии общественных структур средневекового русского общества, о месте в рамках этого взаимодействия сюзеренитета-вассалитета даже при том, что о нем не упоминал. Это позволяет полнее представить общественное значение сеньориально-вассальных отношений на примере одной из крупных русских земель - Галицко-Волынской.

Земское значение местной знати подчеркивал также Ю.В.Кривошеев. Рассматривая материалы Владимирско-Суздальской Руси, отстававшей в XII в. по уровню своего развития от Галичины и Волыни, он делал вывод, что возглавлявшие убийство Андрея Боголюбского Кучковичи были "представителями старой родовитой туземной знати", с которой русские князья неоднократно имели столкновение. Взгляд же на них как на бояр - позднейшая литературная традиция, относившаяся к Х1У-ХУ вв.189 Вывод Ю.Ё.Кривошеева заслуживает внимания. Вместе с тем он не снимает вопроса о характере отношений между владимирско-суздальскими князьями и местной верхушкой. Очевидно, представители ее переходили на княжескую службу и становились в положение княжеских вассалов. Кроме того, в связи с убийством Андрея Боголюбского было бы интересно затронуть вопрос об отношениях его с другими князьями. Предпринятая им попытка изменить характер межкняжеских отношений, добиться полного подчинения себе князей, сохранявших самостоятельность в рамках вассального положения по отношению к великому князю, не только не удалась, но привела к тому, что накануне своей гибели Андрей не имел опоры в княжеской среде, и это облегчало дело заговорщиков. Глубокий анализ причин и версий гибели Андрея может быть дополнен анализом положения хозяина замка в Боголюбове в свете сеньориально-вассальных традиций межкняжеских отношений.

С критикой положений и выводов И.Я.Фроянова и его последователей выступил А.А.Горский. С его точки зрения, в источниках по истории политического развития Руси "не содержится оснований для тезиса о существовании в Киевской Руси "государств-общин" и народовластия", а в качестве "социальной элиты . выступали киязъ и дружина!'190. В тысяцких, воеводах и боярах Горский также видел княжеских людей, а не лидеров местных "земских" общин191. Формирование тесно связанной с князем боярско-дружинной структуры он отнес к очень раннему времени, которое обозначил как "до-государственный период" в эпоху славянского "Расселения"192. В это время, в VI-VIII вв., Горский уже видел переход от кровнородственных отношений к территориально-политическим связям. Для небольших общностей такого рода он считал возможным употребления понятия "союзы племенных княжеств"193, но в дальнейшем предложил термин Константина Багрянородного "Славинии"194. Тем самым зарождение княжеско-дружинных отношений он относил к исторически очень раннему периоду. Это соответствовало устойчивой историографической традиции, связывавшей генезис аналогичных отношений у германцев с еще более ранней эпохой, описанной Тацитом. Горский не делал вывода о построении дружинных отношений на Руси на началах сюзеренитета-вассалитета. Однако весьма удачно сформулированное им представление о том, что "институт дружины в Киевской Руси предстает как возглавляемая князем корпорация, в которой была объединена вся светская часть господствующего слоя"195, как социальная элита196, соответствовало началам сеньориально-вассальных отношений. Это относилось к такой их стороне, как корпоративность.

Существенные особенности межкняжеских отношений отметил' В.А.Кучкин на примере анализа известий Слова о полку Игоре-ве и летописи о полоцком князе Всеславе Брячиславиче. Он сделал вывод о том, что этот князь, "вознесенный восставшими киевлянами 15 сентября 1068 г. на киевский стол", "сумел продержаться на нем в течение семи месяцев благодаря политическим компромиссам". К таким компромиссам относилась уступка двум оставшимся после бегства Изяслава в Польшу в 1068 г. Ярославичам, Святославу и Всеволоду, новгородского княжеского стола и княжения на Волыни197. Кучкин не упоминал о возникавшем на этой почве вассалитете Ярославичей по отношению к Всеславу как к киевскому князю. Однако сам по себе анализ отношений Всеслава с Ярослави-чами после бегства Изяслава из Киева свидетельствует о сложности и противоречивости отношений, которые могли возникать в рамках сюзеренитета-вассалитета при условии смены сюзерена, об условиях признания сюзеренитета князя и о допустимости уступок киевского князя своим вассалам. Другой принципиально важный вопрос, относящийся к проблеме русского сюзеренитета-вассалитета и затронутый Кучкиным, касается датировки начала на Руси удельного периода. Значение этого вопроса в том, что его решение позволяет более ясно представить этапы в развитии на Руси отношений сюзеренитета-вассалитета. Относя в целом начало его к 1054 г., он отмечал, что при Владимире Мономахе, а затем при его сыне Мстиславе делались "попытки создания крупной древнерусской державы с обширной территорией"198. В целом Кучкин признавал наличие общей направленности исторического развития страны в киевский период ее истории от единой "крупной . державы" к уделам. Это отвечало традиционным воззрениям отечественной историографии на развитие страны в тот период и на соответствие его основным этапам истории ряда западных стран, политическая история которых была тесно связана с отношениями сюзеренитета-вассалитета.

Новые акценты в характеристике русского сюзеренитетавассалитета были расставлены В.В.Кобриным и А.Л.Юргановым в контексте более общей проблематики поисков особенностей исторического пути русского средневековья по сравнению со средневековьем западноевропейским. Постановка такой проблематики была не удивительна для рубежа 80-90-х годов, когда в условиях кризиса традиционного мировоззрения, государственности и старой идеологии шли поиски адекватного понимания исторических предпосылок несвободы русского общества московской эпохи по сравнению с обществом западноевропейским. Авторы противопоставили сюзеренитет-вассалитет государственному подданству как разные стадии развития общественных и государственных связей. Также они противопоставили сюзеренитет-вассалитет отношениям министе-риалитета, различая их как службу при сохранении свободного статуса и службу несвободную. Для западных стран "государственное подданство . зиждилось на прочном фундаменте вассальных прав и привилегий"199. У нас же целый ряд причин обусловил "победу отношений подданства в холопской форме над вассалитетом", и в конечном счете без "твердых юридических оснований прав и обязанностей личности" "деспотизм надолго сковал русское общество"200. Рассуждая о причинах подобных отличий, Кобрин и Юрганов упомянули "Батыево нашествие и ордынское иго", но указали в то же время, что эти обстоятельства "не исчерпывают всех фактов, приведших к утверждению деспотического самодержавия в России". К фактам такого рода они отнесли то, что на Руси "ход централизации опережал созревание ее предпосылок", и ни города, ни феодалы "не стали противовесом амбициям центральной власти". В результате в западноевропейских странах, где "переход от вассалитета к государственному подданству" шел "не через иерархию, а напрямую" общество не лишалось "приобретенных свобод и привилегий", которые "приобрели характер законных, четко оговоренных вольностей"201. Авторы, таким образом, сделали обоснованный вывод об историческом значении сюзеренитета-вассалитета и поставили вопрос о том, почему подобные отношения не смогли сыграть свою роль на Руси, указав на некоторые причины. Что же касается сюзеренитета-вассалитета домонгольского периода, то авторы в полной мере признавали его существование. Связывали его генезис с княжеско-дружинными отношениями. Слабость его по сравнению с западным они объясняли отсутствием людей, "аналогичных западноевропейским легистам"202, способных юридически закрепить права вассалов. Особенно слабыми они были, по их мнению, во Владимирско-Суздальском княжестве второй половины XII в., а выражением этой слабости и укрепления там "княжеской власти, приобретающей первые деспотические черты", стало убийство Андрея Боголюбского203.

В поздней советской историографии возрос интерес к истории международных связей средневековой Руси и взаимодействия культур, в т.ч. в сфере политических и межличностных отношений. В значительной мере это относилось к развитию творческого наследия В.Т.Пашуто, для которого проблема внешней политики русских княжеств и международного положения Руси была одной из основных204. Особенно это касалось проблемы русско-скандинавских связей, которая для отечественной историографии была достаточно традиционной. Характеризуя эти связи за X - начало XI в., Е.А.Мельникова отмечала ""личностный" характер регулирования отношений между славянской знатью и скандинавами", которые заключались не только киевскими, но и местными князьями. Выделяя наличие в них договора-"ряда", соответствовавшего русской правовой традиции, она оценивала их в качестве не сеньориально-вассальных, а договорных205. В этой связи представляет большой интерес мысль о возможности договорных отношений, которые могли устанавливать отношения не только наемничества, но и сюзеренитета-вассалитета, на основе русского обычного права. Она может косвенно подтверждать точку зрения В.Т.Пашуто о разработанности отношений сюзеренитета-вассалитета в русском праве. Также представляют интерес тезисы Г.В.Глазыриной о браке Ха-ральда Сурового и Елизаветы Ярославны в свете скандинавских источников. Это свидетельствовало об осознании в скандинавском мире общности его правителей с русским княжеским домом и однотипности внутренних отношений среди норвежской и русской правящей верхушки206. Отмечалась на примере Шимона интеграция скандинавов "в состав правящего класса Руси". Но при этом указывалось на то, что в сознании населения Восточной Европы образ варяга ассоциировался главным образом с наемным воином207. Исследования исландских королевских саг в работах Т.Н.Джаксон свидетельствовали о возможности опоры на этот источник для решения весьма незначительного круга вопросов истории Руси. В частности, это касается положения варягов на службе русских князей и русско-скандинавских матримониальных связей. Эти материалы позволяют, по ее мнению, подтвердить вывод, сделанный М.Б.Свердловым на основании других материалов, что скандинавские воины присутствовали на Руси не только в роли наемников, но и как лица, "охраняющие области, отданные им в держание"208. Но передача в держание предполагала вассальное положение держателя по отношению к русскому князю. Следовательно, по материалам королевских саг Джаксон допускала не только скандинавское держание на Руси, но и вассалитет скандинавских держателей. Обращалось внимание на известных на Руси князей, в частности, на необычную судьбу Ивана Ростиславича Берладника. Говоря о связях его с Берладью, В.Б.Перхавко, однако, не подтвердил вывода о существовании в XII в. там вассального по отношению к Галичу русского княжества209.

С идеей родового сюзеренитета Рюриковичей над Русью X-XI вв. выступил А.В.Назаренко, в некотором отношении развивавший положения теории родового быта С.М.Соловьева. Он критиковал распространенную точку зрения о том, что семейно-родовые отношения являлись лишь формой, в которой существовал типичный для феодализма сюзеренитет-вассалитет. Подобную систему он считал типичной не только для Киевской Руси, но и для целого ряда европейских стран раннего средневековья210. Братья, получавшие уделы, рассматривались как равные между собой. И лишь когда наступил "заключительный, итоговый этап corpus tratum", возник "сеньорат" старшего из братьев. На Руси в X - начале XI в. ни Яро-полк Святославич, ни Святополк Окаянный не имели старшинства над братьями. Лишь по ряду Ярослава устанавливалось старшинство Изяслава, за которым Назаренко признавал роль сюзерена. Но и при этом связи между Ярославичами - "еще не феодальный сюзеренитет, а охранение существующего положения вещей, т.е. братского совладения, и интересов церкви как сугубо общегосударственного института". Уделы же раннего средневековья, по его мнению, не похожи на уделы "эпохи феодальной раздробленности", поскольку первые - "результат неразвитости феодальных отношений, вторые, напротив, - их окончательного развития"211. Особое место на Руси Полоцкого княжества Назаренко сравнивал с некоторыми образованиями периода позднего Франкского королевства. При таком состоянии оно могло сравниваться с положением уделов королевских племянников, которое "характеризуется в литературе условным термином "подкоролевство" (Unterkonigtum), чтобы отличить его от самостоятельных Teilreiche дядей"212. Такое положение вполне согласуется с положением вассальным. Также А.В.Назаренко обратил внимание на практику десигнации, когда на Руси и в странах Западной Европы имели место случаи передачи престола в определенные руки. К ним он относил передачу киевского стола Изяславу по ряду Ярослава Мудрого. В десигнации он видел форму, в которой происходило укрепление государственного единства в условиях кризиса corpus fratrum. Однако закрепилась в конечном счете не десигнация, а "умеренный вариант реформы corpus fratrum, а именно сеньорат"213.

Идею родового сюзеренитета Рюриковичей на Руси разделял и развивал В.Я.Петрухин, указывавший на "нераздельное владение всей землей ("всей Русью") целым родом князей - коллективный сюзеренитет, изначальное отсутствие наследственных уделов - отчин"214. При этом существовало "хотя бы относительное "единовластие" старейшего князя", но это "единовластие (хотя сам летописный термин представлял собой кальку с греч. монархия) еще не было самовластьем - "автократией""215. При этом Петрухин подчеркивал то, что в летописи содержится "новое, государственное, а не родоплеменное значение термина князь - и, соответственно, новое понятие княжеского рода!', что было "принципиально важным для Нестора и отражаемой им древнерусской государственной традиции". В свою очередь, "княжеский род с Олегом и Игорем возглавляет иерархию, включающую бояр и дружину, которой подчиняются "племенные" структуры"216. Таким образом, Петрухин выделял наличие в русской княжеско-дружинной среде еще с первой половины X в. иерархии, которая составляет один из признаков сюзеренитета-вассалитета. Но за этим можно видеть его представление об иерархии сюзеренов и вассалов, что соотносится с идеей коллективного родового сюзеренитета и предполагает, в свою очередь, наличие среди князей сюзеренов и вассалов, а также боярско-дружинный вассалитет. Петрухин при этом проводил мысль о необходимости строго критически воспринимать не только отдельные сообщения, но и общий дух и тенденции летописи. Он правомерно обращал при этом внимание на то, что "Начальная летопись донесла образцы единовластия первых русских князей", причем такая тенденция повлияла на взгляды "русских книжников"217. Это создавало преувеличенное представление о силе княжеской власти на Руси и о степени ее государственного единства, что нашло отражение в отечественной историографии.

Господство в советской историографии формационной теории и, в частности, устоявшегося представления об универсальности средневекового феодализма в странах, существенно различавшихся по своим историческим условиям, стимулировало теоретико-методологические поиски, выходившие за рамки этой теории. Для изучения средневековья одним из наиболее перспективных направлений было обращение к опыту французской медиевистики школы Анналов с ее поисками исторической конкретности и идеалом тотальной истории. Сущность этого идеала выражал М.Блок: "За зримыми очертаниями пейзажа, орудий или машин, за самыми, казалось бы, сухими документами и институтами, совершенно отчужденными от тех, кто их учредил, история хочет увидеть людей"218. В отечественной историографии свое понимание тотальной истории выразил А.Я.Гуревич, в значительной мере благодаря которому стали широко известны достижения историков этого направления. Им были подчеркнуты ее теоретические и методологические стороны, связанные с определением ее объекта и метода исследования219. Это способствовало распространению в отечественной историографии конца прошлого века эпистемологической ситуации, характерной для той стадии критики позитивистской познавательной парадигмы, которая имела место в западной исторической науке примерно во второй трети XX в., когда происходило становление и утверждение школы Анналов. Шла эта критика с тех же позиций, которые определились еще в конце XIX в., которые были охарактеризованы Р.Дж.Коллингвудом как "восстание против позитивизма"220 и которые заключались в стремлении историков к исследованию собственного, вполне конкретного объекта познания, а не к наполнению априорных схем историческим материалом. Несмотря на то, что критика позитивизма насчитывает уже более сотни лет, истории, по оценке Гуревича, в т.ч. медиевистике, "все еще не удалось избавиться от прокрустова ложа философии"221 и обрести свой объект.

В этой связи не случайно Гуревич уделил внимание разъяснению своего понимания объекта исторического исследования. Он исходил из понимания этой важнейшей методологической категории М.Блоком, указывавшим: "предметом истории является человек. Скажем точнее - люди"222. Такую точную и ярко выраженную антропологическую ориентацию исторического исследования, данную Блоком, Гуревич дополнил столь же значимым замечанием, относившимся к тесной связи антропологической и обществоведческой сторон исторического познания, соединения в нем начал гу-манитаристики и социологизма. По его словам, к объекту исторического познания относится "конкретно-историческая индивидуальность, неповторимая ситуация в культурной, политической, социальной жизни"223. Такое уточнение объекта исторического познания предполагало выражение сомнения в устоявшихся и очень традиционных универсалиях историографии. К ним относились такие важнейшие во всей европейской медиевистике, как феодализм и средние века. Об этих универсалиях Гуревич готов был говорить применительно к западноевропейской ситуации. Что же касается термина "средние века", то, по его наблюдениям, "если придавать ему универсальную применимость", то он "утрачивает большую часть своего внутреннего содержания, и при этих условиях едва ли возможно говорить о средневековье как об особом типе культу

РЫ"224.

Выделявшаяся Гуревичем "конкретно-историческая индивидуальность" могла заключать в себе феномены в разных сферах прошлого. Среди них - те отношения среди верхушки общества, которые характеризовались в медиевистике как сеньориально-вассальные. Принятый Гуревичем подход к универсалиям едва ли признает возможность так характеризовать подобные отношения на Руси 1Х-ХШ вв. Но эти отношения являлись несомненным культурно-историческим феноменом. Кроме того, характеристика их в таком качестве позволяет учесть другое замечание Гуревича: "индивидуальное вовсе не означает уникального, ни с чем не сопоставимого и не подлежащего сравнению". При этом, по его словам, "история кончается там, где находит монотонное повторение все одного и того же"225. Характеристика подобных отношений на Руси как сюзеренитета-вассалитета - не только следование одной из культурных традиций русской исторической мысли. Это также путь к наглядному сопоставлению отечественного феномена прошлого в свете категорий общего и особенного, сходства и различия с однородными западноевропейскими феноменами при возможности избежать монотонного повторения в ходе анализа этих однородных феноменов той эпохи - западного и русского. Следовательно, упоминание о сюзеренитете-вассалитете на Руси имеет методологическое значение, направляя исследование на путь сопоставления с выявлением в итоге сходного и различного. Тем более что и в отношении западного сюзеренитета-вассалитета Гуревич отмечал недопустимость его упрощения и схематизации, поскольку классическая формула "вассал моего вассала - не мой вассал" на деле "была далека от конкретной реальности, несравненно более сложной и даже запутанной"226.

Особое внимание Гуревич обращал на правильную постановку проблемы исследования. В этом отношении он также учитывал традиции школы Анналов, где еще А.Февр говорил о возможности такой постановки проблемы, которая исходила из представлений позднейшего историка, упрощала реальную историческую ситуацию и игнорировала таким образом сложности и противоречия общественных и межличностных отношений, индивидуальной и коллективной ментальности. В результате невозможно было получить верного представления ни о человеке, ни об общественных отношениях своего времени227. Для Гуревича было ясно, что от исследователя зависит создание такой проблемной ситуации, при которой источники были бы способны давать ответы на вопросы о людях изучаемой эпохи, о характере их взаимоотношений, особенностях их сознания и присущей им системы ценностей228.

Идея поиска пути к пониманию человека и общества русского средневековья через правильное уяснение смысла источника была воспринята в отечественной историографии уже в 60-х годах. Этой проблеме уделял внимание Ю.М.Лотман на примере установления содержания и соотношения таких важнейших для княжеско-дружинной среды категорий, как честь и слава229. В еще большей степени внимание к ней стало заметно в российской историографии конца XX - начала XXI вв. Критика коснулась даже методов выделения категорий средневековой культуры Гуревичем. На материале русского средневековья был предложен альтернативный путь к выделению категорий культуры. Заключался он в том, что историк стремился связать эти категории с формами словесных выражений изучаемой эпохи230. При этом А.Л.Юрганов не отрицал сюзеренитет-вассалитет на Руси231. Примером удачного исследования проблем истории межкняжеских и княжеско-дружинных отношениях в свете истории ментальностей стала книга А.С.Королева. В ней автор сделал вывод, что гибель князей Игоря в 945 г. и Святослава в 972 г. была не случайна. Она стала результатом не только их предшествовавших неудач, но и глубинных особенностей дружинной психологии, в соответствии с которыми неудача князя или нарушение им принятых норм поведения влекли за собой утрату им авторитета в дружине, морального права на предводительство232. Выводы Королева способствуют более глубокому пониманию дружинной ментальности и культурно-психологических основ дружинного вассалитета.

Более обобщенно характер отношений князя с дружиной рассматривал И.Н.Данилевский. Анализируя материал письменных источников за Х-Х1 вв., он обращал внимание на то, что "статус князя в дружинной среде еще не был безусловен. Видимо, отношение товарищей к своему князю во многом определялось тем, насколько его поступки соответствовали тому, что входило в понятие чести". При этом для понимания смысла сообщений письменных источников он провел анализ столь сложного лингвистического источника, как слова "честь". Выявление его общеславянских и, еще глубже, индоевропейских корней позволило ему дать убедительную интерпретацию употребления слова в летописи и сделать вывод о том, что "даже этимологически понятие чести было производно от "считывания" поступков человека". Следовательно, положение князя зависело от оценки его дружинным окружением. Князь постоянно "ориентировался на дружину" и "вынужден был считаться с ее мнением"233.

Признавая правомерность сопоставления русской дружины с западным рыцарством, ее отношений с князем с европейским сюзеренитетом-вассалитетом, Данилевский обращал внимание на специфику этих отношений на Руси. Так, в качестве особенности отношения русских дружинников к богатству по сравнению с западноевропейской рыцарской средой он выделял отношение к земле. Для дружинников, отмечал он, "речь никогда не заходила о земельных пожалованиях" от князя. Говоря об отсутствии в земельных пожалованиях на Руси того времени экономического смысла, он подчеркивал особую роль личных связей в отношениях между князем и дружинником, "связей почти незаметных, но от этого не менее прочных". Материальной основой этой связи была "система дарений, одной из форм которой могут считаться совместные пиры князя и дружины", однако при этом "материальные ценности", могли рассматриваться как средство социального общения"234. Такие средства "социального общения" сближали русскую дружину с дружиной скандинавов. Не были они чужды нравам связанного отношениями сюзеренитета-вассалитета западноевропейского рыцарства. Акции дарения, в т.ч. в форме угощения на пиру, Данилевский придавал большое социальное значение. Он отмечал, что эта акция "предоставляла дающему личную власть и влияние" на того, кто получал дар, т.е. на дружинника. Вместе с тем он отмечал, что в воинской среде "князь выступал как "первый среди равных"", и "зависел от своих дружинников не меньше, чем они от него"235. Так Данилевский представлял характер противоречий в княжеско-дружинных отношениях. Но он находил соответствие в отношениях западноевропейского сюзеренитета-вассалитета, в рамках которых для лица, находившегося на вершине феодальной лестницы, не исключалось такое же положение первого среди равных. В том же духе представил Данилевский характеристику политики Андрея Бого-любского и причин его гибели. По его мнению, он был "первым русским правителем, который назывался "царем и великим князем"". Андрей "меняет личную преданность дружинников, где он был "первым среди равных", на рабскую преданность "милостьников", холопов, которые полностью зависят от господина, а потому его боятся и ненавидят"236. При анализе убийства Андрея Данилевский уже не разделяет отношений в княжеско-дружинной среде с сюзеренитетом-вассалитетом. Он прямо и вполне правомерно утверждал, что при ""нормальных" отношениях между князьями и вассалами недовольство князем приводит к его изгнанию" и соглашается с В.Б.Кобриным и А.Л.Юргановым, что убийство - это "придворный заговор, дворцовый переворот", возможный, когда идет "усиление княжеской власти, приобретающей первые деспотические чер

ТЫ"237.

Самое серьезное внимание Данилевский обращал на анализ источников. Он высказался о значимости проблемы "учета личности автора и включения ее в историческое построение"238. Между тем, одним из наиболее ярких проявлений решения им проблемы авторства стало сомнение в том, что автором летописного рассказа об убийстве Андрея Боголюбского был Кузьмище Киянин. Аргументы в пользу признания его авторства и конструирование его биографии на основании лаконичных сведений летописного текста, проведенные Б.А.Рыбаковым, Данилевский признал малообоснованным. В важном фрагменте рассказа, где речь шла о покрытии нагого тела убитого князя, а также в сходном эпизоде с телом убитого князя Михаила Ярославича Тверского, он видел прямое отражение ветхозаветного повествования о праведнике Ное и его сыне Хаме, который насмеялся над отцом, лежавшим нагим в шатре после выпитого вина. По существу, речь шла о цитате, смысл которой Данилевский видел в предсказании великого будущего за городом Владимиром как за новым центром православной Руси. Причину же упоминания в историографии о Кузьмище Данилевский видел в "эффекте присутствия", произведенным летописью на позднейших историков239. Для понимания характера отношений между русскими князьями, а также тенденций политического развития Руси изучение проблемы авторства рассказа об убийстве Андрея имеет большое значение. Оно позволяет понять восприятие и оценку современниками событий того времени, понимание ими перспектив развития страны и отношений между князьями, а также княжеской власти со своим окружением.

К этому можно добавить, что она влияла нередко и на позднейшую историографию. Создавались предпосылки формирования историографической традиции, основывавшейся на недооценке степени самостоятельности в рамках единого киевского политического пространства князей в отдельных землях. Также возникали условия для вольного или невольного сближения в ней политического строя Киевской и Московской Руси, для недооценки уровня развития в княжеско-дружинной среде отношений сеньориально-вассального типа. Недалеко отсюда и до идеализации киевского периода русской истории. Этот период стал феноменом исторической памяти и отчасти историографии и резко отличался от памяти о Московской Руси240. Почва для отличий исторической памяти очевидна. Она отражает контраст между киевскими и московскими порядками, в частности, между традициями вассальной вольности и подавлением их формировавшимся самодержавием. Поэтому специальное изучение проблемы русского сюзеренитета-вассалитета в домонгольский период истории важно не только само по себе, как одна из крупных проблем далекого прошлого страны. Оно важно и как путь к выправлению тех перекосов русского исторического сознания и связанных с ним "мест памяти", которые сложились за большой промежуток времени и в народной памяти, и отчасти в историографической традиции.

Интерес к политическому положению домонгольской Руси и межкняжеским отношениям того времени проявлялся в зарубежной историографии.

Критике положений и выводов советской историографии уделял внимание Г.В.Вернадский. Он допускал, что категория "феодализм" в "узком смысле . используется для обозначения социальной, экономической и политической системы, специфичной для стран Западной и Центральной Европы - в основном Франции и Германии - в средние века". Но она в "широком смысле . может быть применен к некоторым социальным, экономическим и политическим тенденциям развития любой страны в любое время". Выделяя в этом "термине" три сущностных признака - "политический феодализм", "экономический феодализм" и "феодальные узы", включавшие в себя "единство личных и территориальных прав"241 - он пришел к выводу, что в X и в XI вв. "существовало значительное различие между Киевской Русью, с одной стороны, и Западной и Центральной Европой - с другой"242. На Руси того времени, по его мнению, не сложилось ни характерного для западноевропейского феодализма натурального хозяйства, ни "универсального крепостничества". На его взгляд, Русь поэтому "не была феодальным государством, по крайней мере типично феодальным государством"243. Что касается "политического феодализма", то Вернадский полагал, что это - "шкала опосредования высшей политической власти, существование лестницы больших или меньших властителей (сюзеренов, вассалов, еще меньших вассалов), связанных личным контактом, взаимностью такого соглашения"244. Признаки "политического феодализма" Вернадский видел в русско-византийских договорах 911 и 945 (так - А.М.) гг., когда племенные вожди "признали сначала Олега, а потом Игоря своими сюзеренами". Позже, в завещании Ярослава он видел "в большей мере генеалогический, нежели феодальный принцип". Еще позже "местные князья, а особенно князья Суздаля и Галича, продолжали выдвигать свои претензии на общерусский сюзеренитет", но успех их имел место "только внутри отдельных ветвей семейства Рюрика или внутри отдельных княжеств". Он отождествлял вассалов с подручниками и проявление вассалитета Ростиславичей в 1174 г. (так - Л.М.) усматривал в том, что они получили приказ Андрея Боголюбского убираться из Южной Руси245. Типологическое сходство Руси он усматривал не со странами западного средневековья, а в большей степени со странами античного мира, причем в Руси, как и в Византии, он видел его продолжение, хотя и на более низком уровне развития, "с ее соединением рафинированности и первобытности". Последнее он связывал с близостью Руси "с типом торговой империи кочевников"246. Таким образом, для Руси Вернадский признавал лишь отдельные элементы сюзеренитета-вассалитета и не усматривал в ней типичную для западноевропейского мира феодальную и средневековую страну. В сопоставлении ее с кочевыми обществами сказались элементы евразийской концепции, соединенной с характерным для исторической концепции А.Допша теорией античного капитализма247.

В крупном и обстоятельном исследовании немецких историков, посвященном русской истории до 1613 г., раздел о Киевской Руси написал Х.Рюсс. По его мнению, это государство находилось под сильным культурным влиянием Византии, однако при наличии многообразных политических, культурных и экономических отношений со странами Западной Европы представляло собой часть христианского, или европейского мира. В качестве доказательства он привел любопытную статистику браков русского княжеского дома, когда из 65 таких браков только 7 приходилось на Византию, а 58 - на страны "латинской" Европы248. Наблюдение может казаться довольно поверхностным. Однако в средние века через институт брака устанавливались не только прочные политические отношения, но и связи на уровне восприятия обществом другой культуры и ментальности. Также это может указывать на принятие западноевропейским феодальным обществом русской княжеской верхушки как части общего с ней мира, связанного отношениями сюзеренитета-вассалитета. Браки означали, что русский княжеский дом вполне допускался в соответствовавшие европейские отношения. Вместе с тем, отмечая общность исторического развития Руси и средневекового Запада, Рюсс не принимал мысли о феодализме на Руси. Он подчеркивал, что раздробленность страны, которая наступила, по его мнению, с 1054 г., была территориальной, но не феодальной249. В качестве основной тенденции политического развития страны до монгольского нашествия Рюсс отметил тенденцию к переходу от сеньората к наследственной монархии. Но до конца, отмечал он, этот переход не осуществился даже во Владимирско-Суздальской земле250. В советской историографии указывалось на архаизацию Рюссом русского общества того времени251.

Специальное исследование посвятил этим проблемам английский историк Дж.Феннел. Давая общую характеристику положению на Руси в XII - начале XIII вв., он подробно остановился на положении в отдельных княжествах и землях. Он не согласился с весьма распространенным в историографии мнением, согласно которому после Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича произошел упадок Киева как общепризнанного центра русских земель252. При этом он отмечал усиление в ХП-ХШ вв. самостоятельности русских княжеств и усиление политической роли на Руси владимирско-суздальских князей. Но связывал это не с их усилением в результате перемещения населения из Южной Руси во Владимирско-Суздальское княжество, а с изменением положения княжеской власти в Киеве253. Он указывал также на различие в положении некоторых из русских земель, в частности, Смоленской и Черниговской. В первой из них сохранялось прочное положение центральной власти, находившейся в Смоленске254. Во второй же имели место "многочисленные внутрисемейные конфликты", но при этом "силы черниговских князей только созревали". И с 1204 г., когда князем в Чернигове стал Всеволод Святославич Чермный, "Ольговичи смогли сказать свое веское слово в развернувшейся борьбе за власть"255. По существу, Феннел подходил на примере некоторых русских земель к раскрытию проблемы особенностей княжеского сюзеренитета-вассалитета в этих землях. Проведенный им анализ важен для понимания сложности положения на Руси XII - начала XIII вв. и разнообразия форм межкняжеских отношений того времени, остававшихся в рамках сюзеренитета-вассалитета. Кроме того, авторы предисловия к книге Феннела А.Л.Хорошкевич и А.И.Плигузов отмечали у английского историка скрытую полемику с советской историографией. Содержание ее они видели в разных взглядах на причины политического ослабления в XII в. Киева и усиления Вла-димирско-Суздальской земли. Феннел, отмечали они, связывал эту причину не с оттоком населения с юга и не с экономическим упадком Киева. Он видел ее в политических процессах, заключавшихся в изменении роли княжеской власти в Киеве и на Северо-Востоке Руси256. Указание Феннела на роль княжеской власти в политических изменениях на Руси XII в. имело значение для понимания предпосылок эволюции отношений в княжеской среде. Это относится к уяснению причин возникновения такого типа межкняжеских отношений, который намечался в Северо-Восточной Руси и заключался в смене княжеского сюзеренитета-вассалитета отношениями подданства.

Свой оригинальный подход к истории Руси УШ-ХН вв. предложили современные английские историки С.Франклин и Д.Шепард. Понимая под Русью варяжскую по происхождению княжескую династию, они изложили по существу ее историю257.

Лишь отдельные, наиболее значимые стороны внутренней жизни страны они стремились связать с историей династии. Уделяя первостепенное внимание отношениям между князьями, авторы рассматривали их как отношения внутри большой семьи, которые по мере разрастания княжеского рода непрерывно усложнялись. Лишь однажды они упомянули о вассалитете, когда говорили о наличии варягов в качестве вассалов в начале XI в. у Святополка Туровского258. Вместе с тем они справедливо подчеркивали непрочность власти киевских князей при Владимире и Ярославе. Они также правильно указывали на связь политического положения князей с отношениями кровного родства и на иерархию этих отношений259, характерную для сюзеренитета-вассалитета. По-видимому, мысль Франклина и Шепарда о роли семейных связей в княжеской среде следует учитывать при изучении княжеского сюзеренитета-вассалитета на Руси.

Более определенно о княжеском сюзеренитете-вассалитете говорил А.Каппелер. По его мнению, то обстоятельство, что "члены династии Рюриковичей постоянно переезжали из одной области в другую", а "Киевское государство было рыхлой федерацией отдельных земель", объяснялось сложностью правил "распределения сеньората". Он также отметил тенденцию к постепенному усилению княжеской власти во Владимирско-Суздальской Руси после "последней фазы консолидации киевского великого княжества при Владимире Мономахе"260.

На проблему связанной с характером отношений между киевскими князьями и князьями в русских землях тшулатурой правомерно обратил внимание польский историк А.Поппэ. По его мнению, титул великого князя окончательно утвердился в Московской Руси. Но, по его словам: "Первый русский князь, который именовался титулом великого князя, был владимирско-суздальский князь

Всеволод, сын Юрия Долгорукого, позднее получивший прозвище "Большое Гнездо""261. Но в летописных княжеских некрологах этот титул употреблялся в 1054, 1093 и в 1125 гг. по отношению к Ярославу Мудрому, Всеволоду Ярославичу и Владимиру Мономаху262. Впрочем, В.Водов допускал возможность использования этого титула в XII в. по отношению к другим князьям. Это относилось, в частности, к черниговскому князю Владимиру Давыдовичу, внуку Святослава Ярославича263. В целом в зарубежной историографии интерес к истории отношений в русской княжеско-дружинной среде несомненно присутствует. При этом признается в целом наличие в них признаков сюзеренитета-вассалитета и рассматриваются отдельные его стороны, в частности, отношения между князьями, роль варягов на Руси и особенно Свенельда, княжеские титулы и их соответствие титулам владетельных западноевропейских сеньоров.

Цель работы - выявление принципов сюзеренитета-вассалитета в домонгольской Руси в отношениях среди княжеско-дружинной верхушки русского общества, их формирования, развития, особенностей их правовых, экономических и межличностных отношений и культурно-исторической специфики. Достижение указанной цели предполагает необходимость решения следующих задач:

1. Раскрытие процесса развития представлений о сущности сеньориально-вассальных отношений как исторического феномена эпохи средневековья в историографии.

2. Выявление сущности и особенностей сеньориально-вассальных связей как феномена средневековой культуры в политических и межличностных отношениях.

3. Установление и интерпретация исторических фактов, связанных с проявлениями в раннем русском средневековье сеньориально-вассальных связей, предпосылок их возникновения и этапов в их развитии домонгольской Руси.

4. Выделение особенностей и эволюции во времени сюзеренитета-вассалитета в домонгольской Руси на разных социальных внутрикорпоративных уровнях - в межкняжеских отношениях, а также в отношениях между князьями и дружинной средой - старшей дружиной и рядовыми дружинниками.

5. Определение характера и особенностей русского сюзеренитета-вассалитета домонгольского времени в правовом оформлении, в основах материального обеспечения и в разных проявлениях культуры общественной среды, связанной этими отношениями.

Научная новизна диссертации состоит в следующем: проблема сеньориально-вассальных отношений в домонгольской Руси впервые поставлена как значимая и самостоятельная проблема социальной, политической, правовой и культурной истории раннего русского средневековья; поставлен вопрос о предпосылках формирования на Руси сеньориально-вассальных отношений; в качестве их указаны такие, как начальная стадия формирования государственности и государственной власти; как потребности ее функционирования и укрепления; как процесс окняжения земли на Руси, означавший возникновение материальной основы сюзеренитета-вассалитета; как дружинные традиции и система ценностей дружинной среды, основанной на дружинной верности и вольности службы, составивших в средние века важнейшие принципы отношений сюзеренитета-вассалитета; показано, что специфическая терминология русских источников выражала принципы сеньориально-вассальных отношений -иерархичности и корпоративности, и имела тесную связь с родственными отношениями среди князей, а также соответствие с титулами западноевропейских властителей, с которыми поддерживались тесные родственные связи; обоснован взгляд на отношения сюзеренитета-вассалитета раннего русского средневековья как на сложное общественно-политическое явление, развитие которого шло от примитивных первоначальных форм, сложившихся из связей между военным вождем варварского общества и его дружиной, в сторону типичной для средневекового общества системы отношений внутри верхушки общества, которая способствовала осуществлению функций государственного управления; выделены особенности эволюции отношений сюзеренитета-вассалитета на протяжении X - начала XIII вв., прослежена их связь с политической борьбой и с интересами разных групп верхушки русского общества: князей Рюриковичей и боярско-воеводского окружения князей; прослежены черты сходства в эволюции отношений сюзеренитета-вассалитета на Руси и западноевропейского сюзеренитета-вассалитета, когда эти отношения с последней четверти X в. до последней четверти XI в. служили укреплению положения князей как носителей власти в стране, а затем, с последней четверти XI в., стали постепенно служить предпосылкой удельной раздробленности страны; выявлено ослабление межкняжеских связей общерусского значения после дробления Киевской Руси на уделы при усилении связей между отношениями сюзеренитета-вассалитета и конкретной политической ситуацией в отношениях между князьями; показано, что при наличии определенных тенденций перехода в отношениях между князьями и боярами от сюзеренитета-вассалитета к министериалитету в целом бояре сохранили прочные политические позиции в качестве княжеских вассалов, вполне самостоятельную и значительную роль в событиях, происходивших в разных русских землях и вассальное право выбора сюзерена в своеобразной форме устранения неугодных князей и подбора таких князей, которые их устраивали; отмечено, что вольность службы русского дружинника сближала его положение с положением западноевропейского рыцаря-вассала, причем военная служба способствовала сохранению вольного статуса дружинника, а переход его на хозяйственную службу вел к утрате статуса вольного слуги и переход на положение несвободного слуги, или министериала; выявлено, что общественная среда и образ жизни являются определяющими социокультурными факторами, производными от которых выступают принятые в данном сообществе ценностные установки, ментальность и категории культуры, что определяло в конечном счете общность исторической природы всех элементов культуры связанной сеньориально-вассальными отношениями воинской среды как в странах Западной Европы, так и на Руси.

Хронологические рамки охватывают период со второй половины IX в. до нашествия Батыя в 1237-1240 гг. Начальная хронологическая грань обусловлена появлением первых летописных сведений о князьях и дружине, в которой прослеживались признаки отношений сюзеренитета-вассалитета. При этом в качестве эпохи, когда зарождались предпосылки этих отношений, рассматривается время существования восточнославянских дружин до IX в. Нашествие Батыя принято в качестве конечного хронологического рубежа, поскольку оно представляет собой определенный этап в развитии русского сюзеренитета-вассалитета. Связан он с тем, что с установлением власти Орды над русскими землями, с разгромом значительной части княжеских дружин сложились предпосылки для разрыва традиционных связей по линии этих отношений между князьями разных русских земель, для утраты определенных традиций в политических и межличностных отношениях. Кроме того, сам факт внедрения ханской власти в отношения между русскими князьями предполагал появление новых особенностей русского сюзеренитета-вассалитета. Представляется на этом основании, что сюзеренитет-вассалитет в русских землях более позднего периода представляет собой проблему, которая заслуживает отдельного исследования.

Географические рамки охватывают пределы Киевской Руси. Особое внимание уделяется Северо-Восточной и Юго-Западной Руси, в которых характер особенности русского сюзеренитета-вассалитета и связанные с ним процессы находили яркое выражение. По отдельным сюжетам уделялось также внимание некоторым другим русским землям, прежде всего Черниговско-Северской. В целом вне рассмотрения остался Новгород, в котором особенности политического устройства в условиях приглашения князей не давали возможности для проявления княжеского сюзеренитета-вассалитета в тех же формах, как это имело место в других русских землях.

Историософская основа работы заключается в учете соотношения моментов сходства и различия между историческими явлениями и процессами, которые выражаются через философские категории общего и особенного. Мировая историософия знает традиции осмысления исторического процесса как при абсолютизации особенностей и многообразия, так и с учетом его разнообразия в рамках единства и целостности. Представляются в этой связи интересным рассуждение К.Ясперса, который исходил из учета такой сложности. Он отмечал, что "многообразие в истории подчинено требованию некоего единого. Это - не исключительность притязания какой-либо одной историчности на то, чтобы быть единственной и господствовать над другими; это требование должно быть осознано в коммуникации различных типов историчности в качестве абсолютной историчности единого"264. Учет общего и особенного неизбежен при постановке проблемы русского сюзеренитета-вассалитета, поскольку само подобное явление выделялось в качестве исследовательской проблемы на материалах средневекового Запада. Однако распространение его на исследование политических и межличностных отношений русского средневековья стало историографической традицией. Это обстоятельство ставит постановку подобной проблемы в контекст развития историографии домонгольской Руси. Вместе с тем несомненно, что постановка подобной проблемы требует самого серьезного учета особенностей исторического явления. Связано это с тем, что в своем классическом выражении оно сформировалось и развивалось в культурно-исторической ситуации средневекового Запада, по отношению к которой культура русского средневековья имеет свои существенные особенности. Такой учет позволяет понять характер подобных отношений на Руси.

Теоретическая основа работы связана с пониманием общественных и межличностных отношений, к которым относился средневековый сюзеренитет-вассалитет, в виде своеобразного феномена культуры той эпохи. Современное понимание культуры как обобщенного и концентрированного продукта деятельности людей, общества и индивида, предполагает включение в нее в качестве составной части культуры отношений людей и социумов между собой265. Следовательно, проблема истории сюзеренитета-вассалитета вообще и на Руси, в частности, представляет собой часть проблем истории культуры той эпохи.

Идея истории как процесса поступательного развития предполагает рассмотрение сюзеренитета-вассалитета в качестве характерного выражения политических и личностных основ существования средневекового общества в структуре средневекового феодализма, являвшегося сложной общественной системой. Вместе с тем наличие некоторых типичных признаков сюзеренитета-вассалитета в дружинных отношениях германских и славянских сообществ архаического периода позволяет видеть в сеньориально-вассальных связях культурный феномен, зачатки которого выходили за временные рамки феодализма. Основы этих отношений выходили также за рамки западноевропейского феодализма как классической его формы и распространялись в современных ему обществах, не относившихся к западноевропейским. Одним из таких обществ была домонгольская Русь киевской и удельной эпохи. Цивилизацион-ные ее особенности накладывали свой отпечаток на характер этих отношений, на особенности их по сравнению с западноевропейскими обществами. Это предполагает необходимость изучения русского сюзеренитета-вассалитета домонгольского времени с учетом цивилизационного подхода, черты которого проявлялись в историографии при исследовании исторических особенностей отдельных стран, в частности, русского средневековья.

Методологическая основа работы связана с учетом исследовательских принципов и методов классической и современной историографии.

В контексте классической историографии работа основана на принципе историзма. Это - принцип, по оценке Б.Г.Могильницкого, "требующий изучения всякого общественного явления в его конкретно-исторической обусловленности и развитии (изменении)"266. С другой стороны, как отмечал Н.Я.Эйдельман, этот принцип требует "осторожной оценки эпохи по ее внутренним законам, а не категориями другого века"267. Обе стороны историзма содержат методологические основания для изучения объекта данного исследования. Они предполагают использование в исследовании историкогенетического метода. В свете этого метода реализуется исторический взгляд на русский сюзеренитет-вассалитет домонгольского времени как на феномен, возникший в результате комплекса предпосылок, уходивших в эпоху глубокой восточнославянской старины и в киевское время, когда принципы данных отношений сформировались в княжеско-дружинной среде. Историко-сравнительный метод, также основанный на принципе историзма, предполагает выявление характера и особенностей этих отношений на Руси при сопоставлении с классическим их вариантом в культуре средневекового Запада. Другой принцип классической историографии - системность. Этот принцип реализуется в методе структурного и функционального анализа, предполагающего рассмотрение сюзеренитета-вассалитета на Руси как сложной системы, элементы которой находились в тесной связи и взаимозависимости, а также в зависимости от разных факторов в рамках другой, еще более сложной и всеобъемлющей системы, которую представляло собой общество раннего русского средневековья.

В контексте неклассической историографии принцип признания чужой одушевленности предполагает учет особенностей личности и психологии русской княжеско-дружинной среды. Они сказывалась на характере межкняжеских и княжеско-дружинных отношений, определяли присущую ей систему ценностей и черты мен-тальности. Реализуется этот принцип в историко-психологическом методе, который способствует пониманию поведения личности в конкретной культурно-исторической ситуации. В частности, это сказалось в стремлении отстаивать характерное для сюзеренитета-вассалитета положение вольных вассалов против устремлений княжеской власти к ограничению этого вольного положения, что ярко проявилось, к примеру, в борьбе Ростиславичей против Андрея Бо-голюбского, стремившегося к их полному подчинению.

Особенности соотношения проблемы и выражения ее в источ-никовой базе предполагали такой метод работы с нередко отрывочными данными источников, который связан с выделением в них отдельных, слабо различимых следов сюзеренитета-вассалитета. Такой метод был охарактеризован современным итальянским историком К.Гинзбургом как "уликовая парадигма", "ориентированная на анализ индивидуальных случаев, поддающихся реконструкции только на основе следов, симптомов, улик"268. Нахождение подобных "следов" в разных источниках дает возможность выделить отношения сюзеренитета-вассалитета на Руси на основе интерпретации и критического анализа "улик" в виде лаконичных высказываний в устных и письменных нарративах. Очевидно вместе с тем, что, интерпретация подобных "улик" должна осуществляться с учетом культурно-исторического контекста исследуемого времени и особенностей изучаемого исторического феномена в условиях Ру

СИ269.

Объект исследования составляет княжеско-дружинная верхушка русского общества второй половины IX - первой половины XIII вв.

Предметом исследования являются отношения в этой среде как исторический процесс, их генезис и развитие на протяжении этого времени.

Источниковая база работы. Работа опирается на письменные источники - повествовательные и законодательные. Кроме того, в ней используются изобразительные источники, к которым относятся миниатюры Радзивиловской летописи, а также устные источники.

Среди повествовательных источников выделяются летописи и произведения русских и иностранных авторов древности и средневековья.

Как и в других исследованиях по истории раннего русского средневековья, важнейшим источником являются летописи. В историографии неоднократно отмечалась сложность этого источника, трудность правильного понимания его сведений270. Наличие в летописях отчетливо видимых следов разнообразных литературных материалов. Это дало основание К.Н.Бестужеву-Рюмину сделать по поводу "Повести временных лет" вывод о том, что она "является архивом, в котором хранятся следы погибших для нас произведений нашей первоначальной литературы"271. Более конкретно состав летописи выяснял А.А.Шахматов. В частности, он выделял в составе Древнейшего Киевского свода, который он относил ко второй четверти XI в. и который, по его мнению, использовался при составлении Начального свода конца XI в.272, целый ряд устных повестей. Отмечая, в частности, противоречия рассказа Повести временных лет о Святославе, Шахматов указывал, что на нем сказалось "влияние какого-то письменного источника, составленного не русским, а греком или болгарином". Второй источник, заявлял он, являлся "устным народным преданием". Народное предание об осаде Киева печенегами и о приходе на помощь осажденным воеводы Претича было известно составителю Начального свода, который дополнил им рассказ Древнейшего свода вставкой273. В данном случае существенным представляется то обстоятельство, что предание отражает характер отношений между воеводой и киевской княжеской властью. Прибытие Претича на помощь Киеву дается в контексте не только борьбы с печенегами, но и службы воеводы князю, или действий, типичных для его вассального положения. Это отражало характер восприятия разными слоями русского общества раннего средневековья отношений в княжеско-дружинной среде, особенности интерпретации их общественно-политическим сознанием того времени.

Содержащаяся в Начальном своде "историко-политическая концепция", на которую обращал внимание Шахматов, ставила "единство земли Русской в связь с единством княжеского рода". Отсюда, по его мнению, вытекали "тенденциозное изложение и тенденциозное освещение извлеченных из источников и преданий фактов"274. Таким образом, концепция летописи наложила, по мнению Шахматова, ярко выраженный отпечаток на ее содержание. Иначе смотрел на характер летописи И.Н.Данилевский. Позиция летописца, как полагал он, была несравненно более сложной275. В то же время он признавал, что политическая ориентация летописи имела место как "тенденция, несомненно, присутствующая в целом ряде летописных текстов"276. Такая ориентация, как показывал Шахматов, содержалась в рассказе о гибели Игоря в 945 г. и о роли в ней Свенельда. По его мнению, в Начальном своде имелись существенные неясности и противоречия, поскольку был опущен рассказ Древнейшего свода. Этот рассказ объяснял, какие обстоятельства привели к гибели Игоря и как это связано с отношениями его со Свенельдом. Так, судя по рассказу Начальной летописи, противоречие заключено в обосновании мотивов похода Игоря за данью к древлянам277. Между тем, отмечал Шахматов, в Древнейшем своде содержалось сообщение о пожаловании Игорем Свенельду права сбора дани с древлян. Это сообщение нашло отражение в текстах Новгородской Первой, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей278. Однако его не было в Начальной летописи и в созданной по данным Начальной летописи Повести временных лет. Получалось так, что "Свенельд, получивший дань от Игоря, стал фактически владетелем Деревской земли". Такая передача очень напоминала хорошо известные по материалам раннесредневековой Европы случаи земельных дач вассалам со стороны сюзеренов на правах аллодов. Поэтому, по словам Шахматова, "поход Игоря на

Древлян был равносилен походу его против Свенельда. Отсюда заключаю, что Игорь погиб в сражении со Свенельдом, защищавшим вместе с подвластными ему Древлянами прежде всего свои интересы, а вместе с ними и саму Древлянскую волость"279. Признание же Древлянской земли за Свенельдом противоречило политической концепции Начального свода, утверждавшего идею единства Русской земли под властью киевских князей. Поэтому, в соответствии с объяснением Шахматова, Свенельд был почти исключен из летописного изложения обстоятельств гибели Игоря. Во всяком случае, сказано о нем очень глухо в связи с упоминанием о его "отроках", которые "изоделися суть оружьемъ и порт"280. Между тем, по мнению Шахматова, подробности версии Древнейшего свода о столкновении интересов Игоря и Свенельда в Древлянской земле "были особенно заманчивыми для княжеской дружины (где возникали и держались такие сказания)"281. Едва ли можно считать, что Шахматову удалось доказать при изложении этой версии наличие дружинных преданий. Вместе с тем И.Н.Данилевский допускал, что "летописец, несомненно, пользовался какими-то устными источниками, состав и объем которых пока не установлен"282. Вряд ли вызывает сомнение присутствие в русской культуре киевского периода такого пласта, как дружинная культура. Во всяком случае, с ней связываются некоторые феномены русской средневековой культуры наподобие воинской литературы. Эта литература основывалась на дружинных преданиях. Во всяком случае, данные обстоятельства оставляют место для гипотезы Шахматова о наличии дружинных преданий о Свенельде и борьбе между ним и князем Игорем. Для дружинного сознания подобный сюжет мог вызвать интерес ввиду того, что в нем шла речь об отстаивании таким видным дружинником, как Свенельд, своих вассальных прав в отношениях с князем-сюзереном. К комплексу таких прав относилось право на сбор дани с древлян, аллодиальное по существу.

Значительный материал для характеристики межкняжеских и княжеско-дружинных отношений содержат Ааврентьевская и Ипатьевская летописи. Особенностью Ипатьевской летописи, заметно проявившейся в той ее части, которую составляет Галицко-Волынская летопись, является система ее построения. Она заключается в еще большем, чем в составах других летописных сводов, месте, которое занимают повествования, посвященные отдельным сюжетам. Среди этих повествований к первой половине XIII в. относится выделявшаяся рядом исследователей повесть о Данииле Романовиче Галицком. В качестве особого произведения, посвященного событиям в Галицко-Волынском княжестве при Данииле Романовиче, рассматривал повесть Л.В.Черепнин283. Принимая эту точку зрения, Н.Ф.Котляр дополнил ее выводом, относившимся к ее структуре. По его мнению, в целом Галицко-Волынская летопись "состоит из отдельных повестей, соединенных между собой и обработанных позднейшими редакторами и составителями"284. В летописном изображении Даниила он видел выражение типичных рыцарских черт. В частности, это относилось к характеристике его отношений с тестем, галицким князем Мстиславом Мстиславичем Удалым: "Даниил как подлинный рыцарь . всегда и везде оставался верным тестю". Столь же существенно освещение в летописи отношений между Мстиславом Удалым и боярами. Выставив "Мстислава . властителем со слабым характером", летописец показал, как его "легко подмяло под себя могущественное галицкое боярство"285. Понимание повести о Данииле Романовиче Н.Ф.Котляром свидетельствует о существовании в отечественной историографии традиции, которая сближает произведение русской средневековой литературы с известным жанром западной рыцарской литературы.

Обращает на себя внимание наличие в летописях некоторых общих мест. В частности, говоря о летописной характеристике взятия Киева Рюриком Ростиславичем в 1203 г., Дж.Феннел указал на существование в подобных повествованиях "штампов описания бедствий"286. Они заметны при сравнении описания этого взятия Киева с описанием аналогичного события 1169 г., когда Киев был взят сыном Андрея Боголюбского Мстиславом. Литературные клише особенно ярко проявляются в той части описаний, где речь шла о разграблении в городе церквей. Так, в 1169 г. при вступлении в Киев дружина Мстислава Андреевича "весь Кыевъ пограбиша, и церкви, и манастыре за 3 дни, и иконы поимаша, и книгы, и ризы"287. Аналогично описание погрома 1203 г. Тогда силы Рюрика Ростиславича "Подолье взяша и пожогша, ино гору взяша, и митро-полью святую Софью разграбиша, и Десятиньную святую Богоро-дицю разграбиша, и манастыри все, и иконы одраша, а иные поимаша, и кресты честныя и ссуды священныя и книгы, и порты блаженых первых князьи, еже бяху повешали в церквахъ святыхъ на память собе"288.

Общие места заметны также при описании княжеских съездов. В начале записи о встрече Святополка Изяславича и Владимира Мономаха в 1103 г. на Долобском озере говорится, что "Богъ вложи в сердце княземъ рускым Святополку и Володимеръ, и сня-стася думати на Долобьске"289. Аналогична ей по содержанию запись под 6678 (1170) г. о встрече Мстислава Изяславича с братьями незадолго до взятия Киева Мстиславом Андреевичем: "Вложи Богъ въ сердце Мьстиславу Изяславичю мысль бла1у о Рускои земли, за-неже ее хотяше добра всимъ сердцемъ"290. Иными, но близкими по смыслу словами дано начало записи о Любечском съезде князей 1097 г.: князья "сняшася Любячи на оустроенье мира, и глаголаша, к србе рекуще: почто губим Русьскую землю, сами на ся котору де-ющи."291.

По своим признакам данные описания носят характер литературных клише, состоявших из набора словесных формул, но имеют отличия от типичных для средневековой литературы топо-сов. В самом деле, они, в отличие от топосов, более пространны и не связаны с выражением сущности описываемого явления в виде краткой и четкой словесной формулы292. Тем не менее, по определенным признакам они имеют единство с топосами. Они применяются "для повторяющихся литературных (в изобразительном искусстве эстетических) "общих мест"" и относятся "к риторическим фигурам исторических текстов"293. Имеют такие описания сходство с топосами также по выражению в них исторического сознания. Как те, так и другие "определяются критической рефлексией общества (группы) по поводу существующей ситуации и сохраняют свою убедительность столь долго, сколь долго остаются релевантными ей и применяются при обсуждении общественно обусловленных жизненных проблем"294. Наконец, они, как и топосы, представляли собой специфические "формы культурной памяти"295. Такие описания содержат важные свидетельства по поводу отношения русского средневекового общества, выражавшегося летописцем, к конкретным явлениям в отношениях между князьями. Междоусобицы или съезды для заключения каких-то соглашений представляли собой типичные ситуации княжеского сюзеренитета-вассалитета. Они не только фиксировались в летописи, но и через стереотипные словесные формулы оценивались в свете представлений об общественно-исторической значимости этих отношений. Что же касается упоминаний в рассказах о взятиях Киева погромов церквей, то в них явно выражено негативное отношение к подобным действиям как к делу, противному божеским законам. Это в полной мере соответствовало средневековому провиденциализму в подходе к оценке событий прошлого, когда, по словам из Слова о полку Игореве, "князи сами на себе крамолу коваху"296.

Для характеристики сознания и системы ценностей княжеско-дружинной среды большое значение имеет Поучение Владимира Мономаха, находящееся в составе Повести временных лет по Лав-рентьевскому списку. Как справедливо отмечалось, поучения детям - один из весьма распространенных жанров средневековой литературы вообще297. Такого рода произведения имели разнообразные источники, относившиеся к канонической и апокрифической литературе, а также к наставлениям "к детям"298.

Один из наиболее сложных и спорных источников - Слово о полку Игореве. Гибель в московском пожаре 1812 г. рукописи произведения, принадлежавшей А.И.Мусину-Пушкину, предопределила постановку вопроса о подлинности источника. С ним связаны вопросы о времени его создания и об авторстве299. Точка зрения А.Мазона, нашедшая подтверждение у А.А.Зимина, а позже отчасти у Э.Кинана, о создании произведения в конце XVIII в. была высказана в качестве гипотезы300. Она вызвала появление исследований, содержавших углубленный анализ языка произведения. Использование математических методов анализа привело к выводу о тесной связи языка Слова о полку Игореве с языком произведений русской литературы XII в.301 По вопросу об авторстве произведения Б.А.Рыбаковым была высказана гипотеза о Петре Бориславиче как о писателе XII в., создавшем Слово302. Как убедительно показал И.Н.Данилевский, эта гипотеза построена на основании большого числа дополнительных гипотез, количество которых у Рыбакова "поражает"303. Но, указывая на недостаточную доказанность гипотезы Рыбакова об авторстве Петра Бориславича, Данилевский не отрицал самого факта возникновения произведения в эпоху русского средневековья. Однако при отсутствии рукописи и надежных сведений о происхождении произведения достоверность его информации "приходится оценивать лишь с точки зрения его внутренней непротиворечивости"304. Знание неизвестным автором кня-жеско-дружинной среды, глубокое понимание характера отношений между князьями и тенденций в их развитии делает Слово важнейшим литературным источником по истории политических и личностных связей накануне монгольского нашествия.

Не меньшее значение имеет Слово о погибели Русской земли, сохранившееся в двух списках как предисловие к житию Александра Невского. Оно позволяет понять характер и особенности политического идеала дружины в условиях, сложившихся после монгольского нашествия. Идеал сильной для любого соседа и всякого внешнего противника Руси, который якобы сумел в полной мере осуществить Владимир Мономах, нашел отражение в этом произведении. Содержание этой короткой повести позволяет понять особенности не только системы ценностей и ментальности княжеско-дружинной среды, но и ее исторического сознания, которое безусловно строилось на мифологических началах. Заключались они в идеализации Владимира Мономаха, образ которого, созданный в произведении, содержал ярко выраженные мифологические черты.

Для характеристики тенденций политического развития Северо-Восточной Руси во второй половине XII в. представляет интерес Сказание о победе над болгарами в 1164 г. и о празднике Спаса, в создании которого принял участие Андрей Боголюбский. Оно свидетельствовало о литературно-публицистическом оформлении новой для Руси политической идеи божественного установления княжеской власти наподобие власти византийского императора. Такая власть не знала сюзеренитета-вассалитета и устанавливала отношения подданства. Тенденции внутреннего развития Северо-Восточной Руси, связанные с распространением министериальной службы и с переходом части свободных вассалов на положение зависимых слуг, нашло отражение в Молении Даниила Заточника. Обращая внимание на обилие цитат в произведении, И.Н.Данилевский, тем не менее, допускал возможность оценки социального положения его автора, в котором он видел несвободного, полностью зависимого от князя человека, жившего за счет его милости305.

Система ценностей раннесредневекового русского воинского сообщества нашла своеобразное выражение в переводе византийской воинской повести "Девгениево деяние"306. В качестве героя представлен Девгений как носитель традиционного рыцарского мировоззрения, готовый отстаивать свои права перед лицом византийского "царя". Историчность русского перевода не столько в отражении реальной византийской ситуации, где не существовало свободного рыцарства. Она заключалась в создании образа Девге-ния, наделенного представлением о законности своего противостояния злой силе и о неизбежности помощи ему со стороны Бога. Этот рассказ соответствовал нередко встречавшимся в разных западных странах и на Руси ситуациям усобиц, когда нарушался принятый и освященный временем порядок во взаимоотношениях сюзерена и вассалов.

Некоторые стороны взаимоотношений внутри русской княже-ско-дружинной корпорации, международных отношений русских князей и их положения в системе сюзеренитета-вассалитета некоторых стран Европы содержат иностранные источники. Польские хроники307 дают представления об особенностях положения галиц-ко-волынских князей и о междоусобной борьбе, развернувшейся в Галицко-Волынском княжестве в конце XII - начале XIII вв. В целом сообщения этих хроник об остроте борьбы в княжестве соответствуют сведениям русских источников. Вместе с тем такой вызывающий повышенное внимание эпизод, как массовые убийства князем Романом Мстиславичем галицких бояр, не имеет параллели в русских летописях. Однако своеобразное подтверждение он получил в фольклоре. Данное обстоятельство дает аргумент в пользу признания за этим отраженным в польских хрониках эпизодом право на достоверность.

Сведения о Руси характерны для скандинавских саг308. В значительной мере содержанием русской их тематики являются отношения между русскими князьями и скандинавскими отрядами, приходившими к ним на службу. Также находила отражение тема матримониальных связей русского княжеского дома, в частности, при Ярославе Мудром. Рассказанная в них история Олава Трюгва-сона, взятого на воспитание конунгом Ярицлейвом (Ярославом), а также брака дочери Ярослава Елизаветы с викингом Гарольдом, будущим королем Норвегии, а также некоторые другие истории свидетельствовали о тесных взаимоотношениях русских князей со скандинавами. Они свидетельствовали также об органичности вхождения скандинавов в систему политических и личностных отношений на Руси в Х-Х1 вв. вплоть до времени Ярослава.

Для характеристики положения на Руси в конце X - начале XI вв. представляет интерес замечание немецкого епископа Бруно Кверфуртского о силе и характере власти князя Владимира Святославича и об особенностях государства на взгляд европейского наблюдателя. Киевская Русь при Владимире представлялось ему государством вполне на уровне державы, способной успешно обезопасить свои границы309. Также интересные сведения о понимании на Руси и в странах Западной Европы характера власти Владимира давал Титмар Мерзебургский310.

Историко-генетический и историко-сравнительный метод предполагают опору на ряд других западноевропейских, а также византийских источников. Это прежде всего источники, содержащие сведения о германской и славянской дружине первых веков нашей эры. Сведения о дружинах германцев и славян, которые приводились Тацитом, Иорданом и Прокопием Кесарийским, позволяют проследить зарождение и развитие тех основ в отношениях между вождями и дружинниками, которые в средневековье проявлялись в рамках сюзеренитета-вассалитета. Также в сочинениях этих авторов содержатся сведения о системе ценностей дружинной среды и об основах дружинного менталитета, которые в дальнейшем стали характерны для европейского и русского сюзеренитета-вассалитета. О существовании такой связи в период похода Святослава на Византию может указывать сочинение византийского автора Льва Диакона, где, как полагал А.А.Шахматов, речь Святослава с упоминанием о дружинной славе передана на основании болгарской хроники. В ней речь князя была передана "полнее и содержательнее", чем у византийского писателя311. Достаточно наглядные основания для сопоставления системы ценностей западного рыцарства, связанного отношениями сюзеренитета-вассалитета, дают некоторые классические произведения французского и испанского рыцарского эпоса, такие, как "Песнь о Роланде" и "Песнь о моем Сиде".

Важным источником, характеризующим состояние княжеской дружины и внутренние отношения в ней, являются устные, к которым относятся былины. Источник этот исключительно сложный. Бытование его в устной традиции с неизбежностью предопределяло то обстоятельство, что новые поколения вносили в канонический былинный текст некоторые реалии собственной повседневности. Это вело к причудливому переплетению в былинах, как и в других произведениях фольклора, признаков, характерных для разных исторических эпох. Подобный характер текста вызывает необходимость строго выделять образы и сюжеты, которые исторически связаны с реальностями киевского времени. К таким образам относятся известные киевские богатыри, а также князь Владимир Красное Солнышко. В этом былинном образе можно видеть отражение в историческом сознании русского общества киевского времени как Владимира Святославича, так и Владимира Всеволодича Мономаха. Оба этих князя не случайно могли отразиться в былинном образе. По характеру своей деятельности Владимир Святославич был тесно связан с проведением популярных в дружинной среде мер по укреплению степного рубежа. Владимир Мономах, также исключительно популярная личность в русском историческом сознании, проводил успешные походы в Половецкую степь312.

Для оценки особенностей былин существенное значение имеет проблема их атрибуции. По отношению к данному источнику она связана с установлением общественной среды, в которой они произошли. По-видимому, определенным упрощением в решении этой столь сложной проблемы выглядит сведение ее к выделению классовой основы былин313. Вместе с тем очевидно, что рассуждение о классовом характере былин и о влиянии на их содержание мировоззрения верхушки русского общества киевского времени возникло не только в связи с концептуальной направленностью советской историографии и советского литературоведения. Оно возникло как отражение того обстоятельства, что былины богатырского, киевского цикла, содержавшие образы князя и дружинников, бытовали в народной среде, которая была носительницей фольклора. Однако данное обстоятельство не упрощает, а скорее усложняет проблему их происхождения. Существование своеобразной русской дружинной поэзии не может быть на этом основании подвергнуто сомнению, а сюжеты и образы прошлого вполне способны были переходить из одной общественной среды в другую. Тем более такая возможность опирается на широкую известность в историческом сознании разных слоев населения князя Владимира и его дружинников, причем оценка князя в фольклоре весьма неоднозначна. Представляется в этой связи справедливым наблюдение Р.С.Липец. Приводя точку зрения на происхождение былин Н.И.Костомарова, указывавшего, что они возникли как песни, "распеваемые и сказываемые 1услярами перед князьями и боярами", она обратила внимание на то, что тогда "остается непонятным поношение Владимира, часто встречающееся в былинах"314. Следовательно, по ее мнению, сами былинные тексты отражали сложность происхождения этих произведений устной литературы. При наличии в них слоя, восходившего к дружинной поэзии, в них имелись наслоения, происхождение которых не было связано с дружинной средой. Былины, таким образом, содержат сведения как о восприятии характера княжеско-дружинных отношений в самой дружинной среде, так и об оценке их, а также самого князя и дружины, со стороны той части общества, которая не относилась к дружине, но которая могла пополнять дружину. Это могли быть общинники, из числа которых происходил Микула, которого, судя по содержанию былины, звал в дружину князь Вольга Святославич. При этом и в дружинной, и в общинной среде формировались, существовали и передавались из поколения в поколение произведения устного творчества.

Среди источников выделяются изобразительные. К ним относятся миниатюры Радзивиловской летописи. Поскольку сама эта летопись более позднего происхождения315, чем домонгольский период истории Руси, существенную важность имеет вопрос о времени происхождения миниатюр. Согласно А.А.Шахматову, "рисунки летописи . воспроизводят иллюстрированный памятник XIII века, и при том всего вероятнее памятник первой четверти этого века"316. По предположению же Б.А.Рыбакова, летопись содержала разные системы в отборе сюжетов изображения на миниатюрах.

Он принимал вывод Шахматова, согласно которому для иллюстраций к летописи, созданной в конце XV в., имелся в качестве образца свод, который "был впервые иллюстрирован при Всеволоде и его сыновьях". Но он дополнял этот вывод предположением, согласно которому "в руках владимирских художников были готовые образцы, какие-то лицевые летописи разных княжеств с различной политической тенденцией"317. Вместе с тем иллюстрации, восходившие к XIII в., дополнялись иллюстрациями более позднего времени. В таких иллюстрациях сказалось, по мнению О.И.Подобедовой, западное влияние, причем оно "особенно проявилось со второй половины летописи"318. А.С.Лаппо-Данилевский придавал большое значение изобразительным источникам. По его мнению, при работе с ними историк "испытывает впечатление, однородные с теми, какие он испытывал бы, если бы воспринимал самый факт, а не один только источник". Историк же, изучающий "бывший факт" и используя такой источник, легче может "конструировать в себе его образ для того, чтобы получить возможность приступить к научному исследованию бывшего факта"319. И в самом деле, упоминавшееся изображение черного рыцаря-самоубийцы из Радзивилов-ской летописи вполне способно оказать весьма большое впечатление на исследователя. Благодаря этому изображению у позднейшего историка создается наглядное впечатление, что в культуре позднего русского средневековья образы западного рыцарства, связанного отношениями сюзеренитета-вассалитета, занимали определенное место и в этих образах допускалась трактовка русской реальности. Миниатюры Радзивиловской летописи также содержат изображения, позволяющие интерпретировать их в свете отношений сюзеренитета-вассалитета. Связаны они с иконографией отдельных князей, а также князей с боярами и дружинниками, предоставления инвеституры и т.д.

В целом состояние источников позволяет ставить вопрос о сюзеренитете-вассалитете в домонгольской Руси и проследить его развитие на протяжении длительного периода от зачатков его в славянской дружине до Батыева нашествия.

Могильницкий Б.Г. История исторической мысли XX века. Томск, 2003. Вып. 2. Становление "новой исторической науки". С. 166.

2 См.: Гуревич А.Я. "Феодальное средневековье": что это такое? Размышления медиевиста на грани веков // Одиссей. Человек в истории. 2002. M., 2002. С.267.

3 Молдован A.M. "Слово о законе и благодати" Илариона. Киев, 1984. С. 147.

4 Мильков В.В. Осмысление истории в Древней Руси. СПб., 2000. С. 124.

5 Как отмечали Л.И.Новикова и И.Н.Сиземская, летописец "ограничивается краткой ссылкой на происхождение славян от третьего сына Ноя - Иафета, которому достались западные и северные земли. Тем самым славяне, или славяне-русы, обозначались им как "исторический" народ и вводились в семью европейских народов". См.: Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории. М., 1997. С.14.

6 Радзивиловская летопись. Факсимильное воспроизведение рукописи. СПб., М., 1994. Л. 166 об.

7 Рыбаков Б.А. Миниатюры Радзивиловской летописи и русские лицевые рукописи X-XII веков // Радзивиловская летопись. Текст. Исследование. Описание миниатюр. СПб., М., 1994. С.292.

8 См.: Мавродин В.В. Советская историография Древнерусского государства // Вопросы истории. 1967. № 12. С.53-72; Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990; Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII-XX вв. СПб., 1996. Частично вопросы, касающиеся освещения в историографии проблемы места княжеской власти в русском обществе киевского периода затронуты В.В.Пузановым. Этот вопрос имеет отношение к историографии сеньориально-вассальных отношений на Руси, поскольку данная проблема находится в тесной связи с проблемой княжеской власти. Автор сделал интересное наблюдение, что "советская историография в определенной мере прошла те же этапы в исследовании изучаемого вопроса, что и дореволюционная". См.: Пузанов В.В. Княжеская власть и государственное устройство в древней Руси в русской историографии XVIII и XIX веков // Актуальные проблемы истории дореволюционной России. Межвузовский сборник. СПб., 1992. С.41; Маловичко С.И. Отечественная историческая мысль XVIII века о возникновении и социально-политической истории древнерусского города (От киевского "Синопсиса" до "Нестора" А.Л.Шлецера). Ставрополь, 2001.

9 Сходные черты, по мнению В.Н.Татищева, в развитии Руси и стран Западной Европы были столь существенны, что они имели место в развитии не только государственных структур институтов власти, но и римско-католической и православной церквей. См.: Кузьмин А.Г. Татищев. M., 1981. С. 195.

Татищев В.Н. История Российская. В 3-х т. М., 2003. T.1.C.492,493.

11 Там же. С.485.

12 Например, Бориса Жидиславича в походе на болгар с князем Мстиславом Андреевичем, а Жирослава Михайловича в сражении на реке Сить. См.: Щербатов M.M. История Российская от древнейших времен, сочинена князем Михаилом Щербатовым. В 7-ми т. СПб., 1771.T.2. С.328, 565

13 См.: там же. С.29.

14 См.: Антидот (Противоядие). Полемическое сочинение Екатерины II, или разбор книги аббата Шаппа д'Отроша о России И Осмнадцатый век. M., 1869. Кн. 4. С.289.

15 Екатерина II отмечала: "Я знаю в Европе лишь три способа набирать солдат. Первый и самый древний состоит в том, что раздавались земли, называемые у вас фиефами, у турок тимарами, у нас поместьями с обязательством выводить в поле, известное количество людей". См.: там же. С.304.

16 Там же. С.314.

17 Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII-XX вв. С.24.

18 И.Н.Болтин отмечал: "Наши древние удельные князья полным феодальным правом пользовались, точно таким, каким пользуются сейчас германские князья. Имели в подданстве своем князей, бояр, дворян, могли иметь друг с другом войну, и с великим князем, хотя и признавали его за главу государства". См.: Болтин И.Н. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, сочиненныя генерал майором Иваном Болтиным. В 2-х т. 1788. T.2. С.300.

19 Там же. С.299.

20 Шлецер А.Л. Нестор: Русские летописи на Древнерусском языке / Пер. Д.Языкова. СПб., 1809. С.357.

21 Козлов В.П. "История государства Российского" Н.М.Карамзина в оценках современников. M., 1989. С. 159, 160.

22 Карамзин Н.М. История Государства Российского. T.l. М., 1988. Кн. 1. С.142.

23 Там же. Т.З.С.121.

24 Там же. Т. 1.С. 143.

25 Муравьев М.Н. Поли. собр. соч. СПб., 1819. С.197.

26 См.: Кайданов И. Начертание истории государства Российского, составленное профессором исторических наук в Императорском Царско-Сельском лицее, Имперской Академии Наук корреспондентом, статским советником и кавалером Иваном Кайдановым. СПб., 1829. С.15, 31.

27 Полевой H.A. История русского народа. В 6-ти т. М., 1830. Т.2. С.85.

28 Как отмечала А.Е.Шикло, признание Полевым сложного соотношения общего и особенного в истории выходило у него на уровень методологической посылки. См.: Историография истории России до 1917 г.: Учеб. для студ. выс. учеб заведений. В 2-х т. М., 2003. T.l. С.234. Она же отмечала, что для него удел, связанный с "раздачей великим князем земель родственникам, . было свойственно . только русским землям", и, следовательно, такая форма представляла собой русскую особенность того самого феодализма, которую он признавал. См.: Шикло А.Е. Исторические взгляды Н.А.Полевого. М., 1981. С.141.

29 А.Е.Шикло отмечала: "Полевой . не отрицал самого факта прихода варягов в русские земли, но связывал с этим лишь образование отдельных княжеств, а не государства, считал, что приход варягов не мог быть свидетельством установления единодержавия при Рюрике". Он, по ее словам, понимал развитие общества как поступательный процесс перехода от низших форм к высшим, представляя государство определенным качественным этапом в этом развитии". См.: Шикло А.Е. Указ. соч. С.133,135.

30 Полевой H.A. Указ. соч. С. 38.

31 На признание Полевым сюзеренитета-вассалитета в качестве не просто признака, но основы феодализма указывал А.Н.Цамутали, отмечая, относительно "понимания Кавелиным феодализма, то он, подобно Н.А.Полевому, видит лишь определенную форму зависимости между сюзереном и вассалом, зависимости, не выходящей за рамки юридических отношений". См.: Цамутали А.Н. Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX века. JL, 1977. С.45.

32 См.: Погодин М.П. Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала // Погодин М.П. Историко-критические отрывки. В 2-х т. М., 1846. T.l. С.55-82.

33 Погодин М.П. Древняя русская история. До монгольского ига. Соч. В 3-х т. М., 1871. Т.2. С.412.

34 Там же. С.415,433.

35 Германскую дружину, отмечал А.Лакиер, объединяли "начала верности и военного подчинения", когда они "давали своему ленному господину клятву верности и вступали с ним в нравственное единение", а также добровольность вассальной службы и вознаграждение за нее. Эти начала, утвердившиеся в странах Западной Европы, когда впоследствии "отношения, существовавшие на западе между господином и его вассалами и отразившиеся на всем Государственном составе Англии, Франции и Германии", варяги принесли на Русь. См.: Лакиер А. О вотчинах и поместьях. СПб, 1848. С.4, 5, 7, 18.

36 Там же. С. 17, 18.

37 Там же. С.4.

38 К.Д.Кавелин отмечал: "В Европе дружинное начало создает феодальные государства; у нас дружинное начало создает удельное государство. Отношение между феодальной и удельной системой - как товарищества к семье. В Европе сословия - у нас нет сословий; в Европе аристократия - у нас нет аристократии; . в Европе рыцарство - у нас нет рыцарства .". См.: Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт древней России // Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С.12.

39 Там же. С. 18.

40 Кавелин К.Д. Ответ "Московитянину" // Кавелин К.Д. Наш умственный строй. С.68.

41 Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт древней России. С.18.

42 Там же. С.30.

43 Кавелин К.Д. Мысли и заметки о русской истории // Кавелин К.Д. Наш умственный строй. С.251.

44 Как отмечал Кавелин, "личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство -есть необходимое условие всякого духовного развития народа". См.: Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт древней России. С.22-23.

45 Там же. С.22. Отсюда Кавелин видел разные задачи "славяно-русского племени и германских племен . Последним предстояло развить историческую личность, которую они принесли с собою, в личность человеческую; нам предстояло создать личность". См.: там же. С.23.

46 Там же. С.13. По словам А.Н.Цамутали, "находя многочисленные отличия в общественном и политическом строе России от Европы, Кавелин вместе с тем видит между ними общее в значительно более важном вопросе, чем наличие или отсутствие местничества или протестантизма". См.: Цамутали А.Н. Указ. соч. С.42.

47 Соловьев С.М. Соч. Кн. 1. М., 1988. С. 51.

48 Ерыгин А.Н. История и диалектика (Диалектика и исторические знания в России XIX века). Ростов-на-Дону, 1987. С. 130, 146.

49 Соловьев С.М. Соч. Кн.1. С. 125.

50 По мнению НЛ.Рубинштейна, Соловьев допускал мысль о государственности как тенденции в развитии страны, которую родовые отношения в какой-то степени укрепляли. См: Историография истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1961. С. 183.

51 Как отмечал Соловьев: "В западной латино-германской Европе господствовали в это время феодальные отношения". См.: Соловьев С.М. Соч. Кн. 1. С.ЗЗЗ.

52 Там же. Кн. 1. С. 217-218.

53 Там же. Кн. 1.С. 334.

54 Значение княжеской отчины Соловьев определял так: "Отчиною для князя была та волость, которою владел отец его и владеть которою он имеет право, если на родовой лестнице занимает ту же ступень, что и отец его, владея означенною волостью, потому что владение волостями устанавливалось степенью на родовой лестнице, родовыми счетами". См.: там же. С. 339. Таким образом, первичным было место князя на родовой лестнице, а право на владение отчиной, которой владел отец - вторичным, что не соответствовало западному ленному праву.

55 При таких отношениях, как отмечал Соловьев: "Старший князь, как отец, имел обязанность блюсти выгоды целого рода, думать и гадать о Русской земле, о своей чести и о чести всех родичей, имел право судить и наказывать младших, раздавал волости, выдавал сирот дочерей княжеских замуж. Младшие князья обязаны были оказывать старшему глубокое уважение и покорность, иметь его себе отцом в правду и ходить в его послушаньи, являться к нему по первому зову, выступать в поход, когда велит". См.: там же. С. 334-335.

56 В этой связи В.Е.Иллерицкий отмечал, что, с точки зрения Соловьева, в Киевской Руси "князья были носителями "правительственного начала", но страна была еще лишена государственного строя". См.: Ил-лерицкий В.Е. Сергей Михайлович Соловьев. М., 1980. С.111.

57 Соловьев С.М. Соч. Кн. 1. С. 517.

58 Там же. С. 652.

59 Указывая на это, Чичерин отмечал; "Если в роде иногда устанавливается что-то похожее на единство, то это делается благодаря сильному князю, который личным своим могуществом умеет сдержать остальных". См.: Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. M., 1858. С.297-298.

60 Там же.

61 Чичерин Б.Н. Областные учреждения в России в XVII веке. M. 1856. С.2.

62 Об этом Костомаров писал: "Мы принимаем слово феодализм в значении его общих признаков и разумеем под ним такой политический строй, когда весь край находится в руках владетелей, образующих из себя низшие и высшие ступени с известного рода подчиненностью низших высшим и с верховным главою выше всех". См.: Костомаров Н.И. Начало единодержавия в древней Руси // Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. СПб., 1872. Т.12. С.87.

3 Там же.

64 Там же. С.87-88.

65 Там же. С.89.

66 Там же. С.95.

67 Это так и понимал М.Б.Свердлов, указывавший, что Костомаров "ограничил феодализм сеньориально-вассальной иерархической системой и отнес ее появление к "периоду порабощения Руси под властью монголов". См.: Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII-XX вв. С. 104.

68 Как отмечал М.Б.Свердлов, "отрицание феодализма в русской истории или умалчивание данной проблемы вошло в концепционный стереотип, основу которого составляло утверждение самобытности исторического развития Руси". См.: там же. С.116.

69 По этому поводу он отмечал: "Явления общественной жизни и общественных отношений брались (у Сергеевича -J1.M.) не в сложном комплексе действительных отношений, а в их правовом содержании. В результате получалась, с одной стороны, законченная и неизменная на значительном протяжении времени юридическая формула, с другой - хаос меняющихся и неупорядоченных, случайных исторических явлений". См.: Рубинштейн H.JI. Русская историография. М., 1941. С.364. Оценивая методологию Сергеевича, эту мысль развивала современный исследователь Н.В.Иллерицкая: "Формально-юридический метод состоит в исследовании правовых категорий, дефиниций, юридических конструкций и законодательной техники. Предмет исследования при этом - чистое право, взятое вне политики, экономики и других социальных явлений". См.: Иллерицкая H.JI. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века. M., 1998. С.80-81.

70 См.: Иллерицкая H.JI. Указ. соч. С.72.

71 Сергеевич В.И. Вече и князь // Сергеевич В.И. Русские юридические древности. СПб., 1900. T.2. С.120.

72 Там же. С.121-122.

73 См.: там же. С.130, 143, 150, 166-168.

74 При этом он, как справедливо отмечал Ф.В.Тарановский, четко различал вольный характер службы в старой Руси и указывал на то, что постепенно происходила "ломка старины исконной вольности", которая "сопровождалась постепенным созданием противоположного обычая, новой Московской старины, заключавшейся в крепости службы государевой". См.: Отзыв о сочинении В.И.Сергеевича: "Древности Русского Права", т.1, 1909 г., т.2, 1908 г. (изд. 3-ье), составленный проф. Ф.В.Тарановским. Юрьев, 1911. С.32. Таким образом, существенной стороной общественных отношений на Руси домонгольского периода

B.И.Сергеевич видел вольный характер княжеской службы, что составляет типичный признак сюзеренитета-вассалитета.

75 Эта традиция, по его мнению, была заложена еще славянофилами и западниками. "И хотя, - отмечал он, - эти две школы сменились течением, пытавшимся примирить их, но уже сложилась известного рода условность, в силу которой "не принято даже говорить о феодализме в России"". См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Киев; Птгр., 1915. С.284.

76 Там же. С.285.

77 Забелин И. История русской жизни с древнейших времен. Соч. Ивана Забелина. М., 1879. 4.2. С.457.

78 Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С.442.

79 Ключевский В.О. История сословий в России // Ключевский В.О. Соч. в 8-ми т. М., 1959. Т.6. С.314.

80

Ключевский В.О. Боярская дума древней Руси. М., 1882. С.4.

81 В.О.Ключевский отмечал: ".как скоро князь поднимался на одну ступень по лестнице старшинства, должны были подняться на соответствующую высоту и его владетельные права, а вместе с тем увеличиться и его правительственные, оборонительные обязанности, т.е. он переходил из менее доходной и менее угрожаемой волости в более доходную и более угрожаемую". См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. 4.1 //Ключевский В.О. Соч. в 8-мит. М., 1956. Т.1. С.179.

82 Там же. С. 176.

83 Там же. С. 196.

84 См.: Румянцева М.Ф. Методология истории А.С.Лаппо-Данилевского и современные проблемы гуманитарного познания // Вопросы истории. 1999. № 8. С. 138-139.

85 Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. M., 1988. С.41.

86 Он признавал, что "при всем глубоком сходстве английского феодализма, например, с французским, при тожестве основных начал этого строя, всеми признаваемом, процесс феодализации в Англии сильно отличается от феодализации во Франции". См.: там же. Так, в качестве существенных особенностей русского феодализма он видел следующее обстоятельство: "На Западе чиновники и землевладельцы стали государями; у нас все удельные государи, большие и малые, одного княжеского рода Рюриковичей; ни один боярин, как и ни один наместник, не сделался у нас князем". См.: там же. С.90.

87 Он отмечал: "Основные начала вассальной службы, одного из двух элементов феодального договора, легко выясняются в боярской службе удельного времени. Эта боярская служба представляет собою, безусловно, учреждение, тожественное по своей природе с вассальством феодальной эпохи". См.: там же.

C.97.

88 Там же. С.98.

89 Павлов-Сильванский отмечал: "Дружина превращается в вассальство, когда дружинники из перехожих воинов становятся оседлыми землевладельцами, оставаясь воинами, и, уже только нравственно, людьми дома, очага-огнища своего господина". См.: там же.

90 Там же. С.99.

91 Чирков C.B. Н.П.Павлов-Сильванский и его книги о феодализме // Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. С.610, 632.

92 Поэтому анализировавший рецензии на книгу Павлова-Сильванского "Феодализм в древней Руси" Н.И.Кареев отмечал, что "Книга была встречена весьма сочувственно. Даже наиболее скептически высказавшийся рецензент "Русского Богатства" признал "твердо установленным" "факт существования большого сходства" между сравниваемыми Павловым-Сильванским порядками". См.: Кареев Н.И. В каком смысле можно говорить о существовании феодализма в России? СПб., 1910. С. 112-114.

93 Там же. С.38, 40. Такие же указанные Кареевым признаки феодализма, как условность поземельной собственности, соединение верховной власти с землевладением и "зависимость населения феодальных сеньёрий от их владельцев" он не относил к домонгольскому периоду русской истории, но видел их для более позднего периода. См.: там же. С.42,43,46.

94 В письме Павлову-Сильванскому Пресняков прямо выражал эту мысль: "Феодализм русский = феодализму западному. Sic". См.: Переписка Н.П.Павлова-Сильванского с А.Е.Пресняковым // Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. С.552.

95 См.: Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII-XX вв. С.178.

96 Как отмечал М.Б.Свердлов, основу концепции Преснякова, связывавшей право князей на волость с семейными разделами и нормами семейного права, "составил установленный историко-этнографической наукой конца XIX - начала XX в. факт существования нераздельных семей и характерных для них особых форм землевладения и внутрисемейных отношений". См.: Свердлов М.Б. Проблемы изучения Руси в творчестве А.Е.Преснякова // Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1995. С.572.

97 Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Очерки по истории X-XII столетий // Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. С. 134.

98 У Преснякова в данном случае - как Изяслав по Ярославову ряду. См.: там же. С.36.

99 Говоря о порядках получения княжеских волостей во Владимирско-Суздальском княжестве, Пресняков отмечал: "Назначение отдельных княжений отдельным сыновьям не противоречило, по прежнему, представлению о единстве земли, во главе которой стоит старейшина во всей братьи". См.: Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII-XV столетий. Птгр., 1918. С.46.

100 Пресняков отмечал: "Прежнее, киевское старейшинство и оправдывалось и питалось общерусскими интересами Киевской Руси, прежде всего - насущной задачей борьбы с половцами, а суздальское старейшинство стало силой, понуждавшей "братью" служить политике, задачи которой либо были им чужды, либо даже противоречили их собственным интересам. Лишь по принуждению служат смоленские Ростиславичи Андрею и Всеволоду против Новгорода и князей черниговских. А в земле Муромо-рязанской, особенно после ее распада на две княжеские вотчины - муромскую Святославичей и рязанскую' Ростиславичей, внутренние смуты дают суздальским князьям повод утвердить на основе своего признанного старейшинства настоящее господство". См.: там же. С.38.

101 В самой дружине Пресняков видел "явление общеевропейское" и отмечал сложность сочетания начал свободы и зависимости в положении дружинника, когда указывал на характер дружины как "союза личной зависимости". См.: Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. С. 186, 189, 190, 191.

102 Шмурло Е.Ф. Курс русской истории. Возникновение и развитие Русского государства (862-1462). СПб., 1998. С.107-108.

103 Там же. С. 107.

104 Любавский М.К. Лекции по древней русской истории до конца XVI в. М., 1918. С. 176.

105 Там же. С. 176, 178.

106 На это Плеханов указывал прямо: "отрицательное, - и, в общем, очень удовлетворительное у Павлова-Сильванского, - решение старого вопроса о полном своеобразии русского исторического процесса еще отнюдь не исключает вопроса об его относительном своеобразии. . Россия, - подобно европейскому Западу, - прошла через фазу феодализма". См.: Плеханов Г.В. История русской общественной мысли. В 3-х кн. М.;Л., 1925. Кн. I.C.11.

107 Плеханов отмечал, что в русском историческом процессе "есть особенности, очень заметно отличающие его от исторического процесса всех стран европейского Запада и напоминающие процесс развития великих восточных деспотий . особенности эти сами переживают довольно своеобразный процесс развития. Они то увеличиваются, то уменьшаются, вследствие чего Россия как бы колеблется между Западом и Востоком. В течение московского периода ее истории они достигают гораздо больших размеров, нежели в течение киевского". См.: там же. С. 12. Возможно, что в этой связи не совсем точен был А.Л.Шапиро, когда указывал: "Центральное место в плехановской общей концепции русского исторического процесса занимает тезис об его азиатском характере.". См.: Шапиро А.Л. Русская историография в период империализма. Курс лекций. Л., 1962. С.173. Это безусловно верно для Московской Руси, но не для Руси Киевской.

108 Там же. С.51-52.

109 См.: там же. С. 187.

110 См.: Рожков H.A. Обзор русской истории с социологической точки зрения. В 2-х ч. М., 1905. 4.1. С.80.

111 Там же. С.56.

112 Там же. С.82-83.

113 Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т.1 // Покровский М.Н. Избранные произведения. В 4-х кн. М., 1966. Кн. 1. С. 104.

114 Там же. С. 129.

115 Там же. С. 130.

116 При этом Покровский высказывал весьма интересную мысль, что в Русском государстве XVI в. подобный западному вассалитету строй "еще долго жил под оболочкой византийского самодержавия". См.: там же. С. 128.

117 Юшков C.B. Феодальные отношения в Киевской Руси // Ученые записки Саратовского госуниверситета. Саратов, 1925. Т.З. Вып. 4. С.7, 32.

118 Там же. С.8.

119 Там же. С.70.

120 Например, М.Блок допускал, что феод мог существовать не обязательно в поземельной форме: "Слово "феод" в качестве отданной вассалу земли в письменной форме впервые встречается в самом конце IX в.". См.: Блок М. Феодальное общество. М., 2003. С.163. Между тем, к тому времени французский сюзеренитет-вассалитет существовал уже довольно продолжительное время.

121 Юшков C.B. Феодальные отношения в Киевской Руси. С.70-71.

122 Пригожин А.Г. О некоторых своеобразиях русского феодализма // Известия Государственной Академии истории материальной культуры. M.; JL, 1934. Вып. 72. С.19.

123 К ним, прежде всего, относился И.И.Смирнов. См.: Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII-XX вв. С.207,221.

124 Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. M.; JL, 1936. С. 19-24.

125 Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1949. 124-125, 264-265; само Киевское государство он считал "сначала феодализирующимся, а позднее уже феодальным государством", и даже говорил о "дофеодальном государстве". См.: там же. С.318, 319.

126 Там же. С.303.

127 На это обстоятельство он указывал прямо: ". в период созревшего феодализма центр тяжести военных сил каждого феодального владетеля лежал в его вооруженных вассалах, составлявших его дружину". См.: там же. С.318.

128 Там же. С.319.

129 Там же. С.340.

130 См.: Юшков C.B. История государства и права СССР. В 2-х ч. М., 1947. 4.1. С.73.

131 Там же. С.104, 105.

132 Юшков указывал, что когда с XI в. "процесс разложения дружины усилился", "каждый дружинник, осевший на своей земле, делался вассалом, вольным человеком, вольным слугой князя". См.: там же. С. 104.

133 Бахрушин C.B. "Держава Рюриковичей"" // Вестник Древней истории. 1938. № 2. С.93.

134 Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. JL, 1945. С.236, 306-307, 365.

135 См.: Мавродин В.В. Древняя Русь (Происхождение русского народа и образование Киевского государства). M., 1946. С. 182; Греков Б.Д. Киевская Русь. С.277-294; Очерки истории СССР. Период феодализма. IX-XV вв. М., 1953. В 2-х ч. 4.1. С.79-96.

136 Ленин В.И. Левонародничество и марксизм // Полн. собр. соч. М., 1983. Т.25. С.237.

137 Черепнин Л.В. Некоторые проблемы истории русского феодализма в трудах В.ИЛенина // Черепнин Л.В. Вопросы методологии исторического исследования: Теоретические проблемы истории феодализма. Сборник статей. М., 1981. С.32.

138 Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда // Новосельцев А.П., Пашуто B.T., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С.143-144.

139 Там же. С. 146; по словам Черепнина, эта особенность состояла в том, что на Руси имела место "передача феодальным монархом своему вассалу не вотчины, находившейся у него в частной собственности и населенной зависимыми от вотчинника людьми, а территории, на которую простирались его права как верховного собственника. Выражением подвластности ему населения такой территории была дань". См.: там же. г,

140 Черепнин Л.В. Основные этапы развития феодальной собственности на Руси (до XVII века) // Вопросы истории. 1953. № 4. С.52.

4' Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда. С.155.

142 Как он отмечал, "ряд" Ярослава предусматривал установление между Ярославичами союза. При этом: "Основой этого союза должны были стать отношения сюзеренитета-вассалитета, оформленные договором, а не просто происхождение от одного отца". См.: там же. С. 172. Но союз заключается между равными сторонами, тогда как сюзеренитет-вассалитет предполагал определенное неравенство между старшей и младшей сторонами.

143 См.: Черепнин Л.В. К вопросу о характере и формах Древнерусского государства X - начала ХШ в. // Исторические записки. М., 1972. T.89. С.375. Он признавал, что шел в этом отношении за характеристикой В.О.Ключевского, употреблявшего понятие "средневековая федерация" - "союз областей через князей". См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. 4.1. С.201. Черепнин при этом утверждал, однако, что "Ключевский неправ, придавая этой федерации чисто генеалогический характер и отрицая ее политическое,, а, следовательно, классовое значение". См.: Черепнин Л.В. К вопросу о характере и формах Древнерусского государства X - начала XIII в. С.375. Но, очевидно, что в данном случае неточность со стороны Ключевского и Черепнина в отождествлении таких неодинаковых политических форм, как федерация и союз. Что же касается сюзеренитета-вассалитета, то он вполне может существовать в форме федерации, при которой, как и при отношениях сюзеренитета-вассалитета, предусмотрен лишь ограниченный суверенитет, тогда как вступление в союз не приводит к ограничению суверенитета.

144 См.: Новосельцев А.П. Творческий путь В.Т.Пашуто // История СССР. 1984. № I. С.87.

145 Об этом Пашуто писал: "Совет при князе — явление, типичное не только для Руси, но и для других стран средневековой Европы. Ничего специфического в русском совете не было. В состав совета входили вассалы князя и бояре, в мирное время — духовная знать, в военное время — руководители союзников". См.: Пашуто В.Т. Черты политического строя древней Руси // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин JI.B., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Указ. соч. С. 19.

146 См.: там же. С.64-65.

147 См.: там же. С.52.

148 Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в. М., 1977. С.30.

149 Там же. С.31.

150 В этой связи Свердлов отмечал: "Уровень развития производительных сил был определяющей причиной в формировании определенной системы общественных отношений. Однако в процессе генезиса раннеклассового общества на его структуру оказывали влияние как социально-экономические причины, под воздействием которых возникло Древнерусское государство, так и социально-политические факторы существования крупнейшего в средневековой Европе государства". См.: Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. J1., 1983. С.28-29.

151 Там же. С.28.

152 Там же.

153 Там же. С.46.

154 Там же. С.47.

155 Там же. С.29.

156 Там же. С. 195.

157 См.: Свердлов М.Б. Генеалогия в изучении класса феодалов на Руси XI-XIII вв. // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1979. Т.П. С.222-237.

158 По поводу происхождения самой княжеской власти "из власти племенных вождей первобытности" высказывались В.В.Мавродин, В.Д.Королюк, В.И.Довженок, В.И.Горемыкина, Б.А.Рыбаков, О.М.Рапов, И.Я.Фроянов. См.:.Петров A.B. Княжеская власть на Руси X-XII вв. в новейшей отечественной историографии (1970-1980) // Генезис и развитие феодализма в России. Проблемы отечественной и всеобщей историй. Вып. 7. Проблемы историографии. Межвузовский сборник. К 75-летию со дня рождения профессора В.В.Мавродина. J1., 1983. С.83.

159 Свердлов М.Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси VI- первой трети XIII в. СПб., 2003. С.77.

160 Там же. С.77-78.

161 Романов Б.А. Люди и нравы древней Руси. Историко-бытовые очерки XI-XIII вв. Д., 1966. С.116.

162 Там же. С.204.

163 Там же. С. 162.

164 Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII-XX вв. С.242.

165 Панеях В.М. Творчество и судьба историка: Борис Александрович Романов. СПб., 2000. С.215.

166 Монументализм в средневековой русской литературе Лихачевым обоснован весьма убедительно: "И в литературе, и в живописи перед нами несомненно искусство монументальное. Это искусство, способное воплотить героизм личности, понятия чести, славы, могущества князя, сословные различия в положении людей. Бесстрашие, мужество, феодальная верность, щедрость, поскольку все они выражались в поступках и речах, были "доступны для обозрения" читателя, не скрывались в глубине личности, были выражены явно - словом, делом, жестами, положениями, могли быть переданы летописцем без особого проникновения в тонкости психологии". См.: Лихачев Д.С. Человек в литературе древней Руси. М., 1970. С.35.

167 Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.; Л., 1958. С.27. Лихачев обосновывал ответ на вопрос: "как могла проникнуть в монастырскую летопись дружинная точка зрения на политические события своего времени? Ответ на этот вопрос опять-таки лежит в сводном, компилятивном характере "Повести временных лет". Летопись - это не только свод предшествующих исторических материалов, не только свод различных стилистических приемов, требуемых "этикетом" писательского ремесла, но иногда и свод различных идеологий. При этом необходимо отметить, что остроте и целенаправленности политической точки зрения летописца не противоречит его стремление сохранить в своей летописи более или менее сходные точки зрения, - сходные по своей направленности, хотя иногда различные по своим исходным позициям. Идеология "старой дружины" в конце XI века была направлена против новой политики князей, и она дает себя чувствовать в летописи Киево-Печерского монастыря, находившегося в споре со'Святополком . Для летописца часто не важно, с каких позиций критикуется княжеская власть: ему важна была сама критика ее; вот почему дружинная аргументация против новой политики князей применяется в антикняжеских целях . в монастыре .". См.: Лихачев Д. С. Великое наследие. М., 1975. С.50. Объяснение представляется убедительным. Оно может быть дополнено тем, что то же самое можно сказать и о более поздних, чем Повесть временных лет, летописных сводах.

168 Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. С.28.

169 Там же. С.38.

170 Там же. С.37. По поводу же негативной окраски летописного образа Владимирка Лихачев отмечал, что в ней "сказалась ненависть представителя беднеющего Киевского княжества к гораздо более богатому в XII в. княжеству Галицкому. Беднеющий Киев презирал молодой и богатый Галич". См.: там же. С.38.

171 Лихачев подчеркивал: "Верность - основная положительная черта и народа, и вассалов князя в изображении летописца. . В вассальную службу включается даже боевой конь князя. Преданность коня служит как бы назидательным примером для вассалов князя и заставляет воздать ему почести" (далее -пример с конем Андрея Боголюбского). См.: там же. С.45-46.

172 Там же. С.47.

173 См.: Ракитов А.И. Историческое познание: Системно-гносеологический подход. М., 1982. С.232-233.

174 См.: Рыбаков Б.А. "Слово о полку Игореве" и его современники. М., 1971. С. 112-129.

175 Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1966. С.50, 51.

176 Там же. С.65.

177 Толочко П.П. Дворцовые интриги на Руси. СПб., 2003. С.7.

178 Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С.46,47.

179 Там же. С.57.

180 Там же. С.54.

181 Там же. С.54, 58, 62.

182 Там же. С.59.

183 Там же. С.87, 88.

184 Там же. С.89.

185 Там же. С.58.

186 Майоров A.B. Галицко-Волынская Русь. Очерки социально-политических отношений в домонгольский период. Князь, бояре и городская община. СПб., 2001. С.26, 27.

187 Там же. С.31.

188 Там же. С. 119.

189 Кривошеее Ю.В. Гибель Андрея Боголюбского. Историческое расследование. СПб., 2003. С.92, 94.

190 Горский A.A. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004. С. 108; курсив автора.

91 Там же. С. 103, 104. При этом несколько сомнительно в терминологическом смысле упоминание о том, что "бояре договоров (Руси с греками X в. - Л.М.) - служилые люди киевского князя". См.: там же. С. 106. Термин "служилые люди" встречается в источниках значительно более позднего времени, чем раннее русское средневековье.

192 Там же. С. 109.

193 Горский A.A. Феодализация на Руси: основное содержание процесса // Вопросы истории. 1986. № 8. С.82-83.

194 Горский A.A. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. С. 14.

195 Там же.С.111.

196 См.: Горский A.A. Дружина и генезис феодализма на Руси // Вопросы истории. 1984. № 9; его же. Древнерусская дружина. М., 1989.

Кучкин В.А. "Слово о полку Игореве" и междукняжеские отношения 60-х годов XI века / Вопросы истории. 1985. № 11. С.35.

198 Кучкин В.А. Формирование и развитие государственной территории восточных славян в IX-XIII веках // Отечественная история. 2003. № 3. С.75.

199 Кобрин В.Б., Юрганов А.Л. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси (К постановке проблемы) // История СССР. 1991. № 4. С.55.

200 Там же. С.60,62.

201 Там же. С.60,61.

202 Там же. С.56.

203 По словам авторов: "при "нормальных" отношениях между князьями и вассалами недовольство князем приводит к его изгнанию. Невозможность изгнания провоцирует убийство". См.: там же. С.57.

204 См.: Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. По оценке А.В.Назаренко, "Неоспоримой научной заслугой В.Т.Пашуто является первый (и пока остающийся единственным) общий обзор внешней политики Древней Руси". См.: Назаренко А.В. Первые контакты Штауфенов с Русью (К истории русско-немецких отношений в 30-е годы XII века) // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В.Т.Пашуто. М., 1999. С.166.

205 Мельникова Е.А. Скандинавия во внешней политике древней Руси (до середины XI в.) // Внешняя политика Древней Руси. Юбилейные чтения, посвященные 70-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР В.Т.Пашуто. Тезисы докладов. М., 1988. С.45-46.

206 Глазырина Г.В. Свидетельства древнескандинавских источников о браке Харальда Сурового и Елизаветы Ярославны // Внешняя политика Древней Руси. Юбилейные чтения, посвященные 70-летию со дня рождения В.Т.Пашуто. С. 14-16.

Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Норманны и варяги. Образ викинга на западе и востоке Европы // Славяне и их соседи. Этнопсихологические стереотипы в средние века. М., 1990. С.61, 63. При этом Ши-мон напоминает княжеского вассала.

208 Свердлов М.Б. Скандинавы на Руси в XI в. // Скандинавский сборник. Таллин, 1974. Вып. 19. С.64-65; Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги как источник по истории Древней Руси и ее соседей X-XII вв. // Древнейшие государства на территории СССР. 1988-1989. М., 1991. С.158.

209 См.: Перхавко В.Б. Князь Иван Берладник на Нижнем Дунае // Восточная Европа в древности и средневековье. Политическая структура Древнерусского государства. VIII чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т.Пашуто. Москва, 17-19 апреля 1996 г. Тезисы докладов. М., 1996. С.70-75.

210 Он отмечал: "Типичным для социально-политической структуры раннефеодального государства франков с самого его возникновения и приблизительно до середины или второй половины IX в. (до Верден-ского или Мерсенского договоров) был феномен, который в науке получил название corpus tratum (Brüdergemeine, gouvernement confraternel): непременное соучастие всех наличных братьев в управлении королевством по смерти их отца, что выражалось в территориальных разделах между ними, в создании королевств-уделов (Teilrechte) при сохранении государственного единства как потенции и идеальной нормы". При этом Назаренко правомерно оговаривал, что "условием адекватности сравнительно-исторического анализа синхростадиальных общественно-экономических структур является наличие критерия, индекса синхростадиальности", причем, по его мнению, "есть основания полагать, что франкское общество середины - второй половины IX в. и древнерусское конца XI - начала XII в. были синхростади-альны". См.: Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью (X-XI вв.) // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. М., 1986. С. 150, 157.

Там же. С.154.

212 Там же. С. 156.

213 См.: Назаренко А.В. Порядок престолонаследия на Руси XI-XII вв.: наследственные разделы на Руси

XI-XII вв. и попытки десигнации // Римско-константинопольское наследие на Руси: идея власти и политическая практика. IX международный семинар исторических исследований "От Рима к Третьему Риму". Москва, 29-31 мая 1989 г. М., 1995. С.83-96. Аналогичные идеи содержатся в статье: Назаренко А.В. Порядок престолонаследия на Руси X-XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. М., 2000. T.1 (Древняя Русь). С.500-519.

214 Петрухин В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. M., 2000. T.1 (Древняя Русь). С. 13 8. С точки зрения Петрухина, значение княжеской дружины было столь существенно что "в источниках, относившихся к X в., "русью" называется великокняжеская дружина. Лишь с тенденцией к раздробленности, возникшей во второй половине XI в., бывший великокняжеский домен стал восприниматься как "Русская земля по преимуществу", в узком смысле". См.: там же. С.30. Напротив, К.В.Рыжов уже для IX в. видел за словом "Русь" территориальный смысл: "прослеживается тенденция к расширению понятия "Русь" .: если в IX в. так называли Киев с ближайшими окрестностями, то в начале X в. - Киев, Чернигов и Переяславль, в конце X в. - Киев, Чернигов, Переяславль и Северскую землю, с XII в. - южные княжества, с середины XIII в. - вообще все восточнославянские земли вне Новгородской волости". См.: Рыжов К.В. Еще раз о смысле и значении понятий "Русь" и "Русская земля" в летописях

XII-XIII веков // Вопросы истории. 2001. № 7. С.143.

215 Петрухин В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. С. 139. 2,6 Там же. С. 145.

217 Там же. С.345.

218 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С.18.

219 Об этом А.Я.Гуревич писал: ""Тотальная" история не всемирная. Она может быть вполне локальной -историей какой-то местности, области, церковного прихода, ограниченного отрезка времени. Но это история людей, живших в определенном пространстве и времени, рассматриваемая с максимально возможного числа точек наблюдения в разных ракурсах с тем, чтобы восстановить все доступные историку стороны их жизнедеятельности, понять их поступки в переплетении самых разных обстоятельств и побудительных причин. "Тотальная" история отказывается от разделения жизни людей на политическую, хозяйственную, религиозную или какую-нибудь еще частную историю. Это история, взгляд на которую не закреплен жестко, не переключает внимание с одного аспекта на другие; это исследование, воссоздающее общую картину исторической жизни, на многих ее уровнях". См.: Гуревич А .Я. Уроки Люсьена Февра // Февр JI. Бои за историю. М., 1991. С.522.

220 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М. 1980. С. 129.

221 Гуревич А.Я. "Феодальное средневековье": что это такое? Размышление медиевиста на грани веков // Одиссей. М., 2002. С.271.

222 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. С. 17. В данном случае под словом "предмет" Блок понимал объект исторического исследования.

223 Гуревич А.Я. История историка. М., 2004. С. 182.

224 Гуревич А.Я. "Феодальное средневековье": что это такое? С.267.

225 Гуревич А.Я. История историка. С. 182.

226 Гуревич А.Я. "Феодальное средневековье": что это такое? С.279.

227 См.: Февр JI. Неверно поставленная проблема: истоки французской Реформации и ее причины // Февр JI. Бои за историю. С.422-492.

228 См.: Гуревич А.Я. О кризисе современной исторической науки // Вопросы истории. 1991. № 2-3. С.21-36. Говоря об активной роли субъекта исторического познания и о его методах, Гуревич отмечал: "Мы задаем людям прошлого НАШИ вопросы, но добиваемся от них ИХ ответов". См.: Гуревич А.Я. Из выступления на защите докторской диссертации А.Л.Юрганова // Одиссей. 2000. С.300.

229 См.: Лотман Ю.М. Об оппозиции "честь" - "слава" в светских текстах киевского периода // Труды по знаковым системам. Вып. 3. Ученые записки Тартуского университета. Тарту, 1967. С.100-112.

230 См.: Баткин Л.М. О том, как А.Я.Гуревич возделывал свой аллод // Одиссей. Человек в истории. 2002. С.8; Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998.

231 См.: Юрганов А.Л. Указ. соч. С.229.

232 См.: Королев A.C. История междукняжеских отношений на Руси в 40-е - 70-е годы X века. М., 2000.

233 Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). Курс лекций. М., 1998: С.113, 114.

234 Там же. С. 118, 119.

235 Там же. С. 122, 125.

236 Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.). М., 2000. С.91,92.

237 Там же. С.92.

238 Данилевский И.Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004. С.7.

239 Данилевский И. А был ли казус? Некоторые размышления об одной перебранке, которой, вероятно, никогда не было. // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. 2003. М., 2003. С.347,356-357.

240 Заметивший это различие современный философ отмечал: "Сама историческая наука не в силах удержаться от идеализации, едва дело коснется Киевской Руси: сравните (хотя бы по школьным и вузовским учебникам) образы князей - отважного Святослава, мудрого Ярослава, Владимира Красное Солнышко. -с образами московских царей, и покажется, будто сама судьба вдруг отвернулась от Земли Русской.". См.: Тартаковский М.С. Историософия. Мировая история как эксперимент и загадка. М., 1993. С.35-36.

241 Вернадский Г.В. Киевская Русь. М., 1996. С. 180,181.

242 Там же. С. 189.

243 Там же. С. 187.

244 Там же. С. 181.

245 Там же. С.230,231.

246 Там же. С. 189.

247 См.: Dopsch К. Wirtschaftliche und soziale Grundlagen der europäischen Kulturentwicklung aus der Zeit von Caesar bis auf Karl den Grossen. W., 1918-1920. Bd. 1-2.

248 Handbuch der Geschichtichte Russlands / Hrsg. von Hellmann M. et al. Stuttgart: Hiersemann. 1978. Bd.l. Von der Kiever Reichsbildung bis zum Moskauer Zartum. S.203.

249 Ibid. S.339.

250 Ibid. S.346.

251 Культура и общество Древней Руси (X-XVII вв.). (Зарубежная историография). Реферативный сборник. М., 1988. 4.1. С.137.

252 Он отмечал: "несмотря на постоянные колебания авторитета многочисленных князей, занимавших киевский престол от смерти Мстислава Великого в 1132 г. до смерти Святослава Всеволодича в 1194 г., Киев никогда не терял ни своего значения как центральный город юга, ни своей магнетической привлекательности для потомков Мономаха и черниговских князей. Ничего из этого он не утратил и в течение первых четырех десятилетий XIII века. Тот факт, что ни Андрей Боголюбский, ни его брат Всеволод III не согласились править Киевом, говорит об их стремлении сосредоточить свое внимание на Суздальской земле, а не о "неуважении" к Киеву. "Мать городов русских" оставалась заветной мечтой большинства русских князей почти до самого взятия города татарами". См.: Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200-1304. М., 1989. С.42-43.

253 Он отмечал: "Причина не в том, что Киев стал хоть в каком-то смысле экономически слабее . и не в том, что в XII веке происходила какая-то заметная миграция с юга на север . Подлинную причину этого временного перемещения этого источника влияния следует искать прежде всего в том факте, что ни один княжеский род не правил Киевом в течение всего XII века . что, конечно, сопровождалось вспышками разорительных междоусобных войн. В Суздальской земле, напротив, в течение большей части XII века правили три сильных князя, отец и два сына, все трое не терпевшие соперничества, осознававшие особое единство своей семьи и не желавшие отдавать власть над Ростовом, Суздалем и Владимиром в руки любой другой ветви потомков Мономаха, тем более таких чужаков, как Ольговичи или рязанские князья. Более того, в XII столетии Суздальская земля оставалась нерасчлененной: власть твердо находилась в руках правящего князя, и мы не находим признаков того, что сыновья или братья оседали в выкроенных из Суздальской земли отчинах". См.: там же. С.57.

254 Рассматривая положение в Смоленске, Феннел отмечал: "Между членами правящей династии не было ссор, и мы не находим никаких признаков формирования отдельных отчин: члены рода недолгое время правили провинциальными центрами, но не могло быть и речи о выделении какой-либо ветви рода за рамки столичного Смоленска. Князья, по-видимому, всегда подчинялись тому, кто в тот момент был старшим в семье". См.: там же. С.44.

255 Та,м же. С.45-46.

256 См.: Хорошкевич A.JL, Плигузов А.И. Русь XIII столетия в книге Дж.Феннела // Феннел Дж. Там же. С.17.

257 Такое понимание руси давало основание говорить о "гипернорманистской концепции авторов". См.: Буланин Д.М. Начало Руси и начальная история русов. Заметки к русскому переводу // Франклин С., lile-пард Д. Начало Руси: 750-1200. СПб., 2000. С.615.

258 См.: Франклин С., Шепард Д. Указ. соч. С.295.

259 См.: там же. С.298, 330,495.

260 Kappeler A. Russische Geschichte. München, 1997. S.17.

261 Рорре A. Words that Serve the Authority. On the Title of "Grand Prince" in Kievan Rus' // Acta Poloniae Histórica. 60. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdañsk; Lodz. 1989. P.174.

262 Ibid. P.171.

263 Vodoff W. La titulature des princes russes du X-e au debut du XII-е siécle et les relations extérieures de la Russie Kiévienne // Vodoff W. Princes et principautés russes (X-e - XVII-e siécles). Northampton, 1989. P.144-145.

264 Ясперс К. Смысл и назначение истории. M., 1991. С.253.

265 Представляется в этой связи обоснованным следующий взгляд на культуру, выраженный С.Н.Жаровым: "Культура предстает перед человеком как смысловой мир, который вдохновляет людей и сплачивает их в некоторое сообщество (нацию, религиозную или профессиональную группу и т.д.). Этот смысловой мир передается из поколения в поколение и определяет способ бытия и мироощущения людей". См.: Жаров С.Н. Наука и религия в интегральных механизмах развития познания // Естествознание в борьбе с религиозным мировоззрением. M., 1988. С. 21.

266 Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории. М., 1989. С.85.

267 Эйдельман Н.Я. Пушкин: История и современность в художественном сознании поэта. M., 1984. С.41.

268 Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Миф-эмблема-приметы. Морфология и история. Сборник статей. M., 2004. С.200.

269 В этой связи Дж.Тош отмечал: ". исследователь должен помещать свою работу в строго исторический контекст. Недостаток "презентизма" и деконструирования состоит в том, что в этих случаях события и личности вырываются из реалий своей эпохи и загоняются в рамки концептуальной структуры, которая для этого периода была бы лишена всякого смысла". См.: Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. M., 2000. С.183.

270 Обобщенные сведения по истории изучения летописей см.: Буганов В.И. Отечественная историография русского летописания (обзор советской литературы). М., 1975; Пронштейн А.П. Источниковедение в России. Эпоха феодализма. Ростов-на-Дону, 1989; его же. Источниковедение в Росси. Эпоха капитализма. Ростов-на-Дону, 1991.

271 Бестужев-Рюмин К.Н. О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868. С.59.

272 Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. M., 2001. С.72, 74.

273 Там же. С.94-96.

274 Там же. С.213.

275 Данилевский отмечал: ". представление о полной подчиненности пера летописца воле заказчика летописи представляется несколько модернизированным. Сугубо политическая ориентация летописца не может объяснить . появления в Повести временных лет целого ряда известий, к политике непосредственного (а, скорее всего, и косвенного) отношения не имевших . Другими словами, отстаивание интересов "своего" князя . явно не может рассматриваться в качестве главной цели, ради которой создавалась Повесть". См.: Данилевский И.Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. С.257.

276 Там же.

277 По замечанию Шахматова, "редактор (составитель начального свода - JI.M.) впал в противоречие: Игорь идет на Древлян для своей корысти, между тем как выше к походу его побуждают жалобы той самой дружины, в угоду которой предпринят поход и которая потом оказывается помехой для наживы самого князя". См.: Шахматов A.A. Указ. соч. С.264.

278 См.: Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). М., 2000. Т.З. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. С.109, 110; ПСРЛ. М., 2000. Т.4. Новгородская Четвертая летопись. С.26, 27; ПСРЛ. Т.6. М., 2000. Вып. 1. Софийская первая летопись. С.35.

279 Шахматов A.A. Указ. соч. С.261.

280 ПСРЛ. М., 1997. Т.1. Лаврентьевская летопись. Ст€.54.

281 Шахматов A.A. Указ. соч. С.266.

282 Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учебное пособие / И.Н.Данилевский, В.В.Кабанов, О.М.Медушевская, М.Ф.Румянцева. М., 1998. С. 191.

283 См.: Черепнин Л.В. Летописец Даниила Галицкого // Исторические записки. М., 1941. Т.12. С.230.

284 Котляр Н.Ф. Галицко-Волынская летопись (источники, структура, жанровые и идейные особенности) //Древнейшие государства Восточной Европы. 1995. М., 1997. С.164.

285 Там же. С.89.

286 Феннел Дж. Указ. соч. С.64.

287 ПСРЛ. Т.1. Стб.354.

288 Там же. Стб.418.

289 Там же. Стб.277.

290 ПСРЛ. М., 1998. Т.2. Ипатьевская летопись. Ст€.538.

291 ПСРЛ. Т.1. Стб.256.

292 Говоря о топосах в немецкой агиографической литературе, Ю.А.Арнаутова так характеризовала их признаки: "Основное свойство топосов - их самоочевидность. Облеченные в форму библейских образов, сентенций, стереотипных формулировок и употребляемые как привычный аргумент, топосы обозначают постоянную связь некоторых понятий и таким образом обеспечивают доступность изображения для восприятия, "узнаваемость" образа святого". См.: Арнаутова Ю.Е. Перспективы изучения агиографических топосов // Munuscula. К 80-летию А.Я.Гуревича. М., 2004. С. 182.

293 Там же. С. 183,195.

294 Там же. С.206.

295 Там же. С.205.

296 Слово о полку Игореве // Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1980. С.378.

297 Примеры такого рода поучений, близких к произведению Владимира Мономаха, см.: История русской литературы. М., 1945. Т.2. 4.1. С.442-443; Орлов A.C. Владимир Мономах. M., Л., 1946. С.123.

298 Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. С.295-296.

299 Общие сведения по поводу обсуждения проблем Слова о полку Игореве см.: Творогов О.В. Скептический взгляд на "Слово" //Энциклопедия "Слова о полку Игореве". СПб., 1995. Т.4.

300 Обзор публикаций Зимина, содержавших основные положения его концепции, см.: Горский A.A. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. С.155; критика гипотезы Э.Кинана и анализ литераторы, содержащей критику этой гипотезы см.: там же. С. 171-172.

3 См.: Милов Л.В., Полянская И.В., Романова Н.В. Был ли боярин Петр Бориславич автором "Слова о полку Игореве" // От Нестора до Фонвизина: новые методы определения авторства. M., 1994. С.105-125.

302 См.: Рыбаков Б.А. Петр Бориславич: Поиски автора "Слова о полку Игореве". M., 1991.

303 Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-X1V вв.). С.334.

304 Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. С.310.

305 Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.). С.314-325.

306 Кузьмина В.Д. Девгениево деяние (Деяние прежних времен храбрых человек). M., 1962. 143-184.

307 Великая хроника" о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв.: (Перевод и комментарии) / под ред. ВЛ.Янина; Сост. Л.М.Попова, Н.И.Щавелева. М., 1987; Хроника магистра Винцентия Кадлубка // Щаве-лева Н.И. Польские латиноязычные средневековые источники. М., 1990.

308 Саги "Круг земной" ("Хеймскрингла"), "Гнилая кожа", "Красивая кожа", "Сага об Олаве Трюгвасоне" см.: Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. (материалы и исследования). М., 1978.

309 См.: Письмо Бруно Кверфуртского к королю Генриху II // Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. XI - первая половина XII в. М.; Л., 1989. С.45-56.

31 См.: Хроника Титмара Мерзебургского //Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. IX - первая половина XII в. С.57-103.

311 Шахматов A.A. Указ. соч. С.97.

312 По поводу былинного образа князя Владимира Красное Солнышко Н.К.Гудзий отмечал: "Былины Киевского цикла группируют богатырей вокруг князя Владимира Святославича, образ которого частично осложнился чертами, характеризующими личность Владимира Мономаха". См.: Гудзий Н.К. История древней русской литературы. М., 1966. С.21.

3 3 Как утверждал Н.К.Гудзий: "Сама она ("народная масса", в которой возникли и существовали былины - Л.М.) нередко поддавалась влиянию идеологии господствующих классов, которые в свою очередь приспособляли народное творчество к своим интересам и к своей идеологии". См.: там же. С.22.

314 Липец P.C. Эпос и Древняя Русь. М., 1969. С.31.

315 А.В.Арциховский отмечал: "Кенигсбергская летопись (она же Радзивилловская) изготовлена, судя по бумаге, в конце XV века". См.: Арциховский A.B. Древнерусские миниатюры как исторический источник. Томск-М., 2004. С.30.

316 Цит. по кн.: там же. С.46.

317 Рыбаков Б.А. Миниатюры Радзивиловской летописи и русские лицевые рукописи X-XII веков. С.283.

318 Подобедова О.И. Миниатюры русских исторических рукописей. К истории русского лицевого летописания. М., 1965. С.80.

319 Лаппо-Данилевский A.C. Методология истории. СПб., 1913. Вып. 2. С.381-382.

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Мининкова, Людмила Владимировна

Заключение

Характерные для отношений сюзеренитета-вассалитета принципы были распространены на Руси домонгольского периода. К ним относились такие, как взаимная верность обеих сторон, вольность службы и добровольность ее установления, различные формы вознаграждения за нее. Устойчивое представление в историческом сознании и историографической традиции о факте существования подобных отношений на русской почве сложилось поэтому далеко не случайно. Оно связано с такими исходными основами исторического мышления нового времени, как взгляд на единство исторического процесса во всем его богатстве и многообразии. Конкретное выражение такого взгляда заключалось в признании общности некоторых феноменов, характерных для определенных исторических эпох. К таким феноменам относился сюзеренитет-вассалитет, на наличие которого в разных странах Европы и за ее пределами указывалось в историографии. В этом отношении Русь вообще и домонгольская, в частности, не представляла какого-либо исключения.

Принципы сюзеренитета-вассалитета относились к сфере межличностных отношений, носивших во всяком местном варианте средневековья, в т.ч. русского, политический характер ввиду своей распространенности среди носителей суверенной власти или тесной связи с мерами по укреплению "основ этой власти. Но при этом сюзеренитет-вассалитет несомненно должен рассматриваться как феномен своеобразной культуры общества своего времени. Это не случайно, поскольку составной частью культуры как определяющего признака человечества любого исторического времени является и культура отношений, как межличностных, так и имевших более широкую общественную значимость, на уровне отдельного социума или общества в целом. В свою очередь, не случайно, что с этими отношениями связано происхождение и развитие самых разнообразных сторон культуры, находивших выражение в летописании, публицистике, литературе и искусстве.

Сюзеренитет-вассалитет опирался на формировавшуюся в дружинной среде архаических обществ, в т.ч. у германцев и славян, систему ценностей. Она включала в себя такие основополагающие ценности, как боевая доблесть, верность со стороны дружинника и ответная щедрость предводителя дружины. Эти ценности предопределяли устойчивые черты дружинной ментальности, которые в дальнейшем стали неотъемлемыми чертами ментальности воинской среды средневековья. На Руси ее составляла княжеско-дружинная среда, а на Западе - рыцарство. В этой связи генезис сюзеренитета-вассалитета вообще и русского, в частности, прослеживается в дружинных отношениях наподобие описанной Тацитом германской дружины и охарактеризованной в своих отдельных чертах дружины славян у Прокопия Кесарийского. Та же система ценностей формировала ментальность дружины скандинавов. Они составляли значительную часть окружения первых киевских князей и сыграли весьма заметную роль в событиях IX-XI вв. на Руси.

Уже на самых ранних стадиях зарождения княжеской власти и государственности на Руси, в IX-X вв., в отношениях между князьями и дружиной стало заметно формирование типичных принципов сеньориально-вассальных отношений. При Олеге и Игоре, судя по сообщению летописи, имели место случаи передачи целых городов и земель в управление видным представителям дружины. Это были скандинавы, с которыми сами князья были непосредственно связаны. Передача в управление означала одновременно признание прав г на получение с населения этих земель дани. По существу, подобные отношения типологически были близки к распространенным в раннем западном средневековье аллодиальным отношениям, при которых государственная власть в лице короля теряла право распоряжения переданными землями. Наиболее ярким выражением подобного порядка стали отношения, установившиеся у князя Игоря с крупнейшим и ближайшим к нему представителем старшей дружины, воеводой Свенельдом. Особенностью развития раннего русского сюзеренитета-вассалитета по сравнению с аналогичным явлением во Франкском королевстве стало то, что могущество Свенельда, следствием которого стала гибель Игоря в 945 г., не привело, однако, к утверждению новой династии на киевском княжеском столе. Све-нельду не удалось сыграть роль майордома Карла Мартелла, устранившего старую династию "ленивых" франкских королей и положившему начало новой династии. Киевская власть, оказавшаяся после гибели Игоря в руках Ольги, сумела перестроить характер своих отношений с наиболее могущественными воеводами, и прежде всего со Свенельдом. При сохранении сюзеренитета-вассалитета во взаимных отношениях начиная со Святослава Игоревича уста) навливался порядок княжений в отдельных землях лиц, состоявших в родстве с князем. Свенельд же и его сыновья, теряя права на управление, сбор дани и другие права в отдельных землях, утрачивали независимое положение в них, оставаясь при этом княжескими вассалами. Столкновение старого порядка с новым проявилось в форме конфликта притязаний на землю древлян и право охоты в ней между Олегом и Лютом Свенельдичем. Гибель Люта, а затем Олега окончательно положили конец прежним правам аллодиального характера на отдельные территории русской земли крупнейших княжеских вассалов, и эти права оказались сосредоточены внутри * княжеского рода. Отсюда не случайно русский межкняжеский сюзеренитет-вассалитет имел заметный отпечаток родовых и семейных отношений и был тесно связан с нормами семейного права. Не случайно также, что в XI в. знатные скандинавы оказывались на Руси уже не в положении вассалов киевских князей, а скорее в положении, которое напоминало отношения наемничества.

После Святослава Игоревича и Свенельда, примерно с последней четверти X в., наступил новый этап в развитии русского сюзеренитета-вассалитета. Вассалами киевского князя стали теперь его братья и сыновья. Этот новый порядок нашел свое юридическое закрепление в Ярославовом ряде, устанавливавшим иерархию отношений между князьями и основы отношений между старейшим, киевским князем-сюзереном и другими князьями, являвшимися его вассалами. Ряд Ярослава закреплял также такой порядок престолонаследия, который в историографии было принято именовать лест-вичным. Он не только формировал правовые основы отношений между князьями в рамках сюзеренитета-вассалитета, но и призван был сохранить от распада государство с центром в Киеве.

С последней четверти XI в. прослеживается новый этап в развитии русского сюзеренитета-вассалитета. Усиливалась тенденция к дроблению государства на уделы. Этому способствовали сами порядки межкняжеских сеньориально-вассальных отношений, при которых князья-вассалы располагали статусом суверенного правителя в своем уделе. В данный период заметное место в межкняжеских отношениях приобретали князья, находившиеся в положении изгоев I и существование которых признавалось рядом Ярослава. К ним относились полоцкие князья, потомки Владимира Ярославича и его сына Ростислава, занявшие княжеские столы в Галицкой земле. Также к таким князьям относился черниговский князь Олег Святославич. С ним были связаны усобицы при приглашении половцев в помощь себе и который в этой связи запомнился в исторической памяти русского общества в образе героя Слова о полку Игореве Олега Гориславича. Князья, становившиеся в положение изгоев, выпадали не только из лествичного порядка, теряя перспективы на занятие киевского стола, но и зачастую право на место в иерархии сюзеренитета-вассалитета наподобие Ивана Ростиславича Берлад-ника. Это вносило нестабильность в межкняжеские отношения.

Со второй трети XII в. в межкняжеских отношениях наметилась тенденция к усилению значения сеньориально-вассальных связей местных князей по линии ближайших родственников. При возрастании значения таких связей уменьшалось значение связей местных княжеских линий с киевской великокняжеской властью с сохранением, однако, значения Киева как традиционного центра русских земель. В таких условиях и при отсутствии собственной княжеской династии Киев становился объектом борьбы среди сильнейших княжеских родов - Мономаховичей и Ольговичей. Результатом упадка политической роли Киева стали два случая разгрома Киева -в 1169 г. силами Андрея Боголюбского, которые возглавлял его сын Мстислав, и в 1203 г. силами бывшего великого князя киевского Рюрика Ростиславича.

В результате политического распада Киевской Руси после смерти Мстислава Владимировича в 1132 г., с очевидностью зафиксированного в летописи, в русских землях наметились разнонаправленные политические тенденции, которые непосредственно относились к развитию сюзеренитета-вассалитета. Одной из таких тенденций стало усиление княжеской власти во Владимирско-Суздальской земле при Юрии Долгоруком и особенно при Андрее Боголюбском. Заявив о своих претензиях на полное подчинение князей, выразившихся в требованиях по отношению к Ростиславичам относительно киевского великокняжеского стола, он тем самым по существу продемонстрировал стремление к перерастанию отношений вольного вассалитета в подданство, а сюзеренитета во власть самодержавного государя. Роль исторического и политического образца играла для него византийская императорская власть, при которой отсутствова

1 • ли отношения сюзеренитета-вассалитета. Для идеологии и политики русской княжеской власти еще в киевские времена не было чуждо стремление к следованию византийским политическим образцам. Наглядно оно выражалось еще при Ярославе Мудром, возводившим Софийские соборы в Киеве, Новгороде и Полоцке. Однако только при Андрее Боголюбском стремление к установлению византийских образцов, связанных с восприятием автократических порядков и с ликвидацией вольного вассалитета, нашло свое яркое и полное выражение в политики по отношению к русским князьям. Но гибель Андрея, убитого видными представителями суздальской знати совместно с княжескими слугами, свидетельствовало о неподготовленности предпосылок для установления в русских землях той автократической власти, на которую претендовал хозяин боголюбского замка. Вместе с тем Всеволод Большое Гнездо, занявший владимирский стол после смерти брата, также стремился к усилению собственной власти. Во всяком случае, в своих отношениях с соседними рязанскими князьями он проявлял себя не как сюзерен в отношении вассалов, а фактически как государь со своими подданными. Не имея сил для сопротивления могущественному соседу, рязанские князья, которые, по определению летописца, произносили перед князем свою "бую речь по своему обычаю и непокорьству", были по существу в положении его подданных. Однако для укрепления позиций Владимирско-Суздальского княжества на Руси политическая деятельность Всеволода Большое Гнездо не имела значения, поскольку не сложилось предпосылок ни для объединения русских земель под единой княжеской властью, ни для смены сюзеренитета-вассалитета отношениями подданства.

В политическом развитии Руси с конца XII в. вплоть до нашествия монголов тенденции к дальнейшему ослаблению сеньориально-вассальных связей между князьями оказались явно преобладающими. Такое преобладание проявлялось даже в ближайших родст

50б~ венных княжеских линиях, когда возникали глубокие кризисы в отношениях среди князей, составлявших круг самых близких людей. Выражением этого стал затяжной конфликт между тестем, великим князем киевским Рюриком Ростиславичем и зятем, галицко-волынским князем Романом Мстиславичем. Конфликт так и не был преодолен к 1205 г., когда погиб Роман Мстиславич. Еще более острый конфликт, который привез к кровавой развязке, имел место среди рязанских князей, когда в 1217 г. произошло братоубийство.

Разные тенденции проявились в отношениях между князьями и их военными слугами - боярами. После Свенельда бояре и воеводы лишились возможности получения права на управление и сбор дани с населения столь крупных территорий, как земли древлян и уличей. Тем самым была устранена возможность смены правившей в Киеве династии. Вместе с тем бояре сохраняли вольный характер своей службы, присущий отношениям сюзеренитета-вассалитета. При таком характере службы зафиксированы случаи отъездов бояр на службу от одного князя к другому. Стали также появляться случаи потомственной службы боярского рода одной княжеской династии. Так, в Северо-Восточной Руси по крайней мере четыре поколения бояр, Жирослав и его потомки, служили князьям начиная с Юрия Долгорукого.

В отношениях между княжеской властью и местной знатью во Владимирско-Суздальской земле наметилась тенденция к превращению вольной службы этой знати на началах сюзеренитета-вассалитета в службу на началах министериалитета, при которой слуга терял свой прежний вольный статус. Такая тенденция привела к сопротивлению местной верхушки, выражением которой стало и участие ее в убийстве Андрея Боголюбского, и наличие собственной политики после этого убийства. Выразилось это в попытках передачи владимирско-суздальского стола не Всеволоду Юрьевичу Большое

Гнездо, а его племяннику, Мстиславу Ростиславичу. Попытка не удалась, однако Всеволод Юрьевич сделал определенные выводы из факта гибели брата и в целом проводил политику по укреплению своей власти с большей осторожностью, чем Андрей.

Стремление к сохранению своего вольного вассального положения по отношению к князьям, занимавшим киевский великокняжеский стол, было заметно в ХН-ХШ вв. в политике киевского боярства по отношению к князьям. Оно не допустило в свою среду черниговских бояр, которых привел с собой Всеволод Ольгович. Оно также постоянно пыталось закрепить на киевском столе тех князей, которые признавались своими для Киева. С этим обстоятельством можно связать стремление обеспечить киевский великокняжеский стол за князьями из числа потомков Владимира Мономаха, которых в Киеве считали своими. В подборе киевскими боярами князя на великокняжеский стол заключалось характерное для сюзеренитета-вассалитета право выбора вассалами своего сюзерена. Проявлением этого права являлось участие бояр в событиях, которые привели к V убийству в Киеве в 1146 г. князя Игоря Ольговича, в явном неприятии Юрия Долгорукого и, вероятно, по существу навязанного Киеву Андреем Боголюбским своего брата, князя Глеба Юрьевича.

Существенные особенности приобрел боярский вассалитет в

Галицко-Волынском княжестве. Обладавшее значительной силой и , *. . опиравшееся на свои вотчины галицкое боярство могло долго и успешно оказывать сопротивление автократическим устремлениям князей. Так, бояре противились намерению Ярослава Осмомысла передать галицкий княжеский стол сыну своей любовницы Настасьи Олегу и добились в конечном счете устранения Олега "Настасьича". Самостоятельность галицких бояр и стремление их отстаивать свои политические позиции в борьбе с княжеской властью привели к массовой расправе с боярами в Галиче, осуществленной Романом

Мстиславичем и так поразившей польских хронистов. При Мстиславе Удалом и Данииле Романовиче боярство столь же упорно отстаивало свои интересы, в результате чего летопись содержит яркие образы бояр, поведение которых, соответствовало или, напротив, противоречило принципу вассальной верности по отношению к князю-сюзерену.

По существу, Владимирско-Суздальское, Киевское и Галицкое и Волынское княжества во второй половине XII - первой половине XIII вв., до нашествия Батыя, представляли собой три разных типа сеньориально-вассальных отношений между князем и боярством. В первом из них эти отношения начинал изживаться и перерастать в отношения подданства. Во втором бояре умело играли на противоречиях между наиболее сильными княжескими линиями - Волынскими и смоленскими Мстиславичами-Ростиславичами, чернигов-ско-северскими Ольговичами и владимирско-суздальскими Юрьевичами. Это позволяло им сохранять традиции вассальной вольности и самостоятельности. В третьем - бояре могли противостоять княжеской власти, защищать свои интересы, принимать или отвергать князей. Князьям же, в свою очередь, приходилось или считаться с боярами, или, опираясь на силу, добиваться признания своей власти, нарушая вассальное право бояр на выбор князя-сюзерена. Вплоть до нашествия монголов' длительный политический кризис в Галицко-Волынском княжестве полностью преодолеть не удалось.

Классический вариант сюзеренитета-вассалитета, сформировавшийся в странах Западной Европы, не ограничивался существованием его в отношениях между королями и их вассалами из числа крупнейших феодалов, носивших титулы герцогов или графов. Типичная для этого варианта феодальная лестница включала, в себя не только верхушку западного феодального общества, но и широкие слои рыцарства. Западному рыцарству по своему общественному положению и по своей значимости соответствовала на Руси дружина. Такой сложный источник, как былина, способный в большей мере, чем летопись, отразить реалии повседневной жизни, позволил представить процесс пополнения княжеской дружины и выявить характер отношений между князем и дружинной средой. В этом источнике нашла отражение социальная мобильность, присущая русскому обществу домонгольского времени, в результате которой пополнение княжеской дружины могло идти за счет разных слоев общества, в т.ч. крестьян. Такое положение соответствовало в целом тому, что происходило в условиях западного средневековья, где процесс формирования рядов рыцарства не был связан с притоком исключительно аристократической части общества и происходил отчасти за счет низших слоев населения.

Былина также свидетельствует о весьма высоком и несомненно свободном социальном статусе русского дружинника. Наличие такого статуса создавало возможность для дружинника отстаивать свою вольность и вступать в спор с князем-сюзереном, как это находило отражение в былине об Илье Муромце, представлявшем собой образ богатыря-дружинника. По существу былина о ссоре Ильи с князем Владимиром выражала достаточно типичную для сюзеренитета-вассалитета ситуацию спора вассала с сюзереном. Вместе с тем высокий статус не всегда мог обеспечить для дружинника устойчивое материальное положение. Такое обеспечение позволял получить переход с вольной воинской службы князю на службу хозяйственную или административную в княжеском аппарате управления. Аппарат пополнялся за счет княжеских дружинников, положение ко. ¡. торых находило закрепление в русском законодательстве. К таким людям относились упоминавшиеся в Русской Правде огнищанин, мечник и вирник. Но, переходя с военной на княжескую хозяйственную или административную службу, дружинник утрачивал хан рактерную для воина вассальную вольность. Происходил довольно типичный для западноевропейского средневековья переход от службы вассальной к службе министериальной, в результате чего дружинник обменивал свою вассальную вольность на материальную устойчивость министериала. Такой переход с неизбежностью означал перемену на уровне осознания системы ценностей при соответствующем изменении ментальности в среде, которая раньше относилась к ценившим вассальную вольность дружинникам. Вместе с тем усобицы конца XI - начала XIII вв. предполагали для князей необходимость сохранения и укрепления боевой дружины. Это обстоятельствЬ предполагало сохранения такой основы дружинных отноше

• • >. ний, которые существовали на Руси еще в 1Х-Х1 вв., как вольность дружинника. По крайней мере, о высоком статусе дружинников, соответствовавшим положению вольного вассала, свидетельствовала необходимость для князей считаться с ними и учитывать их мнение. Вассальная вольность дружинника этого времени была тесно связана с их вассальной верностью. Это находило подтверждение, в частности, в верности дружины князю Изяславу Мстиславичу, проявленной в 1150 г., когда князь в борьбе с Юрием Долгоруким и с его союзником Владимиром Володаревичем оказался в трудном положении. В данной ситуации проявились также тесно связанные с вассальным принципом верности и характерные для сюзеренитета-вассалитета мотивы дружинной чести, которые нашли отражение в летописной речи князя перед дружиной.

Сюзеренитет-вассалитет на Руси домонгольского времени опирался на правовую основу. В отличие от западноевропейского сюзеренитета-вассалитета, он не имел свода законов, оформленных в I письменном виде. Следовательно, реконструкция его основ представляет особую сложность, поскольку при отсутствии полного и завершенного свода вассального права в виде кодексов, которые были распространены в странах Запада, аналогичное право на Руси осталось в источниках лишь в виде фрагментов и следов. Оно оставалось на уровне обычного права. Однако эволюция русского сюзеренитета-вассалитета развивалась в целом в направлении, аналогичном тому, в котором развивались соответствовавшие отношения в западных странах. Изначально проявлялась связь правовой основы межкняжеского сюзеренитета-вассалитета на Руси с нормами семейного права, существовавшего в рамках княжеского рода. Носила она, следовательно, частноправовой характер. Но по мере развития и усложнения межкняжеских связей, утраты ими исключительно семейного значения и приобретения ими политического характера правовые основы княжеского сюзеренитета-вассалитета перерастали рамки обычного права и приобретали публичноправовой характер'. Распространенные на Руси правовые основы сюзеренитета-вассалитета стояли на страже принципов этих отношений, в первую очередь таких основополагающих, как вольность и верность. Нарушение права влекло за собой суд, причем по источникам прослеживается существование элементов процессуального права. Санкции суда могли применяться в отношении князей и бояр, но для бояр они были более тяжки и не исключали смертную казнь. Не исключа

• ч лась и неправовая форма разрешения конфликтов, которая, однако, строго осуждалась в летописи.

Определенная близость с западным сюзеренитетом-вассалитетом имела место в осуществлении такого принципа этих отношений, как вознаграждение за вассальную службу. Как и в

I.; странах Западной Европы, на Руси существовала смесь поземельных и неземельных форм вознаграждения. Сходные в целом этапы прошло на Руси домонгольского времени развитие поземельного вознаграждения. Крупнейшие вассалы получали право на землю, формы которого прошли путь от аллодов, распространенных в первой половине X в., через бенефиции и феоды к княжествам. При этом княжества рассматривались в качестве вотчин. Ранее всего, еще с конца X в., такое положение сложилось в Полоцком княжестве. В конце XI в. право местных князей на "отчину свою" утвердил съезд князей в Аюбече.

Помимо поземельного обеспечения, для княжеских вассалов были распространены иные формы вознаграждения за службу. Наиболее ранняя из таких форм была связана с содержанием дружины при доме князя и за его столом, выражением чего была такая традиционная форма содержания, как пир. Изменения произошли при Ярославе Мудром, когда по мере численного увеличения дружины пиры за княжеским столом изменили свое значение. Это уже не форма материального обеспечения князем своих дружинников, но лишь определенная дань исторической традиции и форма сплочения дружины вокруг князя. В то же время формой обеспечения дружины становилось право сбора дани, а затем право на получение за службу кормления. Особенность права на сбор дани как формы обеспечения состояли в том, что она была весьма близка к поземельной форме обеспечения. Заметно это было в первой половине X в., когда право на сбор дани с земель древлян и уличей получал от князя Игоря его воевода Свенельд. Что же касается права на кормление, то оно было тесно связано с административной службой боярина князю-сюзерену на той же территории, с населения которой он собирал дань. В то же время кормление была формой обеспечения не только за вассальную, но за министериальную службу. Ч Для своеобразной духовной культуре русского воинства домонгольского времени были характерны выдающиеся произведения устной и письменной литературы. Эти произведения, выражавшие уровень культуры создававшего их общества в целом и отдельного его социума, в большей мере сохранили традиционные основы культуры, уходившей своими корнями в языческую старину, чем культура западного рыцарства. Но Крещение Руси оказало влияние на культуру русского воинского сообщества и связанных с ним отношений сюзеренитета-вассалитета. Новые христианские ценности помогали формировать более осмысленную оценку прошлого и давать яркие, запоминающиеся характеристики деятельности князей. Однако языческие традиции и после Крещения Руси находили свое выражение в образном художественном мышлении, помогая автору из дружинной среды проявлять свое глубоко поэтическое восприятие природы, а также свои тревоги по поводу настоящего и отчасти надежды на будущее.

Одной из наиболее ярких сторон культуры западного сюзеренитета-вассалитета являлось своеобразное положение знатной женщины, сеньоры, в системе этих отношений. Она не только занимала в них заметное место, но и выступала в особой, исключительной роли Прекрасной Дамы, придавая колорит всей системы сеньориально-вассальных отношений, стимулируя достижения их духовной культуры. Особенностью русского сюзеренитета-вассалитета явля1 лось отсутствие этого столь яркого их признака, имевшего место в странах Западной Европы. В то же время для отдельных княгинь открывалась возможность проявления себя в сфере деятельности общественного и даже отчасти политического значения при занятии положения сеньоры. Наиболее яркое проявление это находило в дея

• • 1 • ■ тельности княгини Ольги, отчасти - "Романовой княгини" Анны, жены Святослава Всеволодича, с которой этот князь советовался. В то же время особенностью культуры русского сюзеренитета-вассалитета было то, что жены князей нередко даже не назывались по именам. Это резко отличало их положение от положения западной сеньоры. Впрочем, эта особенность шла в одном ряду с такой другой особенностью, как отсутствие в качестве главных героев произведений письменной литературы лиц, не относившихся к княжескому роду, тогда как в западной рыцарской литературе центральным героем вполне мог быть вассал вроде Роланда.

Такие особенности культуры русского сюзеренитета-вассалитета домонгольского времени не давали возможности для его столь же яркого, как в Западной Европе, проявления. Вместе с тем это явление нашло свое выражение в русской истории домонгольского времени. Историческое его значение прежде всего можно видеть в том, что в значительной мере благодаря ему исторические условия домонгольской Руси были ближе к западноевропейским, чем условия последовавшей за ней Владимирской и Московской Руси.

Список литературы диссертационного исследования доктор исторических наук Мининкова, Людмила Владимировна, 2005 год

1. Аппиан. Гражданские войны. Л., 1935.2 Былины. Д., 1957.3 "Великая хроника" о Польше, Руси и их соседях XI XIII вв./ Перев. А.М.Поповой. Вступит, ст. и коммент. Н.И.Щавелевой. М., 1987.

2. Воинские повести Древней Руси. М.; Д., 1949.

3. Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М., 1961.--4 . .

4. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Д., 1949. № 81.

5. Григорий Турский. История франков. М., 1987.

6. Дмитриева Р.П. Сказание о князьях владимирских. М., Д., 1955.

7. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей. М.; Д., 1950.

8. Изборник 1076 года. М., 1965.

9. Иордан. О происхождении и деяниях гетов / Вступ. ст., перев. и коммент. Е.Ч.Скржинской. М., 1960.

10. Киево-Печерский патерик // Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1980. С.413-623.I

11. Константин Багрянородный. Об управлении империей: Текст, перевод, комментарий. М., 1989.

12. Коронование Людовика // Библиотека всемирной литературы. М., 1976. Серия 1. Т. 10. С. 145-256.

13. Кузьмина В.Д. Девгениево деяние. (Деяние прежних времен храбрых человек). М., 1962. С.143-184.

14. Латиноязычные источники по истории Древней Руси: Германия, IX первая половина XII в.: (Сб. текстов) / Сост., перев., коммент., предисл. М.Б.Свердлова. М.; Д., 1989.

15. Лев Диакон. История. М., 1988.

16. Маврикий (Стратег). Известие о славянах VI- VII вв. Перев. С.А.Жебелева // Исторический архив. 1939. Т. 2. С.33-37.

17. Молдован А.М. "Слово о законе и благодати" Илариона. Киев, 1984.

18. Моление Даниила Заточника // ПАДР. XII век. М., 1980.

19. Новосельцев А.П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI IX вв. (тексты) // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965.

20. Одилон, аббат Клюнийский. Жизнеописание императрицы1.

21. Адельгейд // История через личность: Историческая биография сегодня. Под ред. Л.П.Репиной. М., 2005. С.94-111.

22. Памятники русского права. М., 1952-1955. Вып. 1-3.

23. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979.

24. Песнь о Роланде. Старофранцузский героический эпос. М., Л., 1964.

25. Песнь о Сиде. Староиспанский героический эпос. Перев. текстов Б.И.Ярхо и Ю.Б.Корнеева. М.; Л., 1959.

26. Плиний Младший. Панегирик Императору Траяну // Плиний Младший. Письма. М., 1984. С.212-285.

27. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. В 3-х т. Т. 3. М., 1964. С.312-346.

28. Повесть временных лет. М., Л., 1950. Ч. 1: Текст и перевод / Под-гот. текста и перев. Д.С.Лихачева и Б.А.Романова; Ч. 2: Прилож. / Ст. и коммент. Д.С.Лихачева.

29. Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974.

30. Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.; Л., 1950.

31. ПСРЛ. М., 1997. Т.1. Лаврентьевская летопись.

32. ПСРА. М., 1998. Т.2. Ипатьевская летопись.

33. ПСРА. М., 2000. Т.З. Новгородская первая летопись старшего и младшего извода.

34. ПСРА. М., 2000. Т.4. 4.1. Новгородская четвертая летопись.

35. ПСРА. М., 2000. Т.6. Вып.1. Софийская первая летопись.

36. ПСРА. СПб., 1856. Т.7. Воскресенская летопись.

37. ПСРА. М., 1965. Т.9-10. Патриаршая, или Никоновская летопись.

38. ПСРА. М., 2000. Т. 15. Рогожский летописец. Тверской сборник.

39. ПСРА. М.; А., 1949. Т.25. Московский летописный свод конца XV века.

40. Прокопий из Кесарии. Война с готами / Перев. С.П.Кондратьева. Вступ. ст. З.В.Удальцовой. М., 1950.

41. Радзивиловская летопись. Факсимильное воспроизведение рукописи. СПб.; М., 1994.

42. Русская Правда. М.; А., 1947. Т.2.

43. Сказание о победе над болгарами 1164 г. и о празднике Спаса / / Забелин И.Е. Следы литературного труда Андрея Боголюбского // Археологические известия и заметки. М., 1895. № 2-3. С.46-47.

44. Слово о погибели Русской земли // Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII в. "Слово о погибели Русской земли". М.; А., 1965. С. 154-157.

45. Слово о полку Игореве // ПАДР. XII век. М., 1980.

46. Социальная история средневековья. Под ред. Е.А.Косминского и А.Д.Удальцова. М.; А., 1927. Т.1. Раннее средневековье.

47. Средневековье в его памятниках. Под ред. Д.Н.Егорова. М., 1913.

48. Тацит Корнелий. Сочинения. В 2-х т. М., 1993. Т.1.

49. Хроника магистра Винцентия Кадлубка // Щавелева Н.И. Польские латиноязычные средневековые источники. Тексты, перевод,комментарий. М., 1990. С.76-140.1. Исследования

50. Амельченко В.В. Дружины Киевской Руси. М.,1992.

51. Андреев А.Р. Великий князь Ярослав Всеволодович Переяславский. Документальное жизнеописание. М.,1998.

52. Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. М.; Л., 1947.

53. Антидот (Противоядие). Полемическое сочинение Екатерины II, или разбор книги аббата Шаппа д"Отроша о России // Семнадцатый век. М., 1869. Кн 4. С.225-463.

54. Арнаутова Ю.Е. Перспективы изучения агиографических топо-сов // Munuscula. К 80-летию А.Я.1>ревича. М., 2004. С.182-213.

55. Артамонов М.И. Миниатюры Кенигсбергского списка летописи // Известия Академии истории материальной культуры. А., 1931. Т. 10. Вып. 1. С.3-27.

56. Арутюнова-Фиданян В.А. Вассалы армянских владетелей в византийских провинциях (XI век) // Древнейшие государства на территории СССР, 1987 г. М.,1989. С.241-254.

57. Арциховский A.B. Миниатюры Кенигсбергской летописи // Известия Академии истории материальной культуры. А., 1932. Т. 14. Вып.2.

58. Арциховский A.B. Древнерусские миниатюры как историческийо!источник. М.,1944.

59. Арциховский A.B. Древнерусские миниатюры как исторический источник. Томск; М., 2004.

60. Баткин A.M. О том, как А.Я.Гуревич возделывал свой аллод / / Одиссей. Человек в истории. 1994. М., 1994. С.5-28.

61. Бахрушин С.В. "Держава Рюриковичей" // Вестник Древней истории. 1938. № 2. С.88-98.

62. Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII в. "Слово о погибели Русской земли". М.; Д., 1965.

63. Бессмертный Ю.А. Система внутриклассовых отношений среди сеньоров Северной Франции и Западной Германии в XIII в.// Средние века. М.,1968. Сборник № 30. С.138-156.

64. Бестужев-Рюмин H.H. О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868.

65. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986.

66. Блок М. Феодальное общество. М., 2003.

67. Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М.,1978.

68. Буганов В.И. Отечественная историография русского летописания (обзор советской литературы). М., 1975.

69. Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль Древней Русиt1. XI- XIV вв.) М., 1960.

70. Болтин И.Н. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, сочиненныя генерал майором Иваном Болтиным. В 2-х т. 1788. Т. 2.

71. Буланин Д.М. Начало Руси и-Начальная история русов. Заметки к русскому переводу // Франклин С., Шепард Д. Начало Руси: 750-1200. СПб., 2000. С.600-622.

72. Булахов М.Г. "Слово о полку Игореве" в литературе, искусстве, науке. Краткий энциклопедический словарь. Минск, 1989.

73. Вайнштейн O.A. Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX-XX вв. Л., 1979.

74. Вебер М. Избранное. Образ общества. М.,1994.

75. Вернадский Г.В. Киевская Русь. М., 1996.

76. Виноградов П.Г. Римское право в средневековой Европе. М.,1910.

77. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Киев, 1900.l

78. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ки-ев-Птгр.,1915.

79. Воронин H.H. Владимиро-Суздальская земля в X XIII вв. // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 5-6. С.204-233.

80. Воронин H.H. "Повесть об убийстве Андрея Боголюбского" и ее автор // История СССР. 1963. № 3. С.80-97.

81. Воронин H.H. Сказание о победе над болгарами 1164 г. и празднике Спаса//Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. Сборник статей к 70-летию академика М.Н.Тихомирова. М.,1963. С.88-92.

82. Воронцов-Вельяминов Б.А. К истории ростово-суздальских и московских тысяцких // История и генеалогия. С.Б.Веселовский и проблемы историко-генеалогических исследований. М.,1977. С. 124-139.

83. Высоцкий С.А. Древнерусские надписи Софии Киевской. Киев, 1968. Вып. 1.

84. Гарданов В.К. "Кормильство" в Древней Руси// Советская этнография. 1959. № 6. С.41-59.

85. Гарданов В.К. О "кормилице" и "кормиличице" краткой редакции Русской Правды//Краткие сообщения института этнографии АН СССР. М.,1960. Т. 35. С.38-48.» у* »•

86. Гарданов В.К. "Дядьки" Древней Руси / / Исторические записки. 1962. Т. 71. С.236-250.

87. Гегель Г.-В.-Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993.

88. Гизо. История цивилизации во Франции. СПб., 1861. 4.1.

89. Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Миф-эмблема-приметы. Морфология и история. Сборник статей. М., 2004. С.189-241.

90. Глазырина Г.В. Свидетельства древнескандинавских источниково браке Харальда Сурового и Елизаветы Ярославны // Внешняя политика Древней Руси. Юбилейные чтения, посвященные 70-летию со дня рождения В.Т.Пашуто. М., 1988. С. 14-16.

91. Глазырина Г.В., Джаксон Т.Н. Из истории Старой Ладоги (на материалах скандинавских саг) / / Древнейшие государства на территории СССР, 1985 г. М.,1986. С. 108-115.

92. Гобозов И.А. Введение в философию истории. М., 1999.I

93. Головко A.B. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях Х- первой трети XIII вв. Киев, 1988. .

94. Головко A.B. Князь Роман Мстиславич // Вопросы истории. 2002. № 12. С.52-70.ib.

95. Горский A.A. Дружина и генезис феодализма на Руси / / Вопросы истории. 1984. № 9. С. 17-28.

96. Горский A.A. Феодализация на Руси: основное содержание процесса // Вопросы истории. 1986. № 8. С.74-88.

97. Горский A.A. Древнерусская дружина. М., 1989.

98. Горский A.A. Этапы исторического развития России в свете сочетания формационного и цивилизационного подходов // Россия в средние века и новое время. Сборник статей к 70-летию чл.-корр. РАН Л.В.Милова. М.,1999. С.333-348.

99. Горский A.A. Русь в конце X начале XII века: территориально-политическая структура ("земли" и "волости") // Отечественная история. 1992. №4. С.154-161.

100. Горский A.A. "Слово о полку Игореве" и "Задонщина": источниковедческие и историко-культурные проблемы. М.,1992.

101. Горский A.A. Политические центры восточных славян и Киевской Руси: проблемы эволюции // Отечественная история. 1993. № б. С.157-162.

102. Горский A.A. Государство или конгломерат конунгов? Русь в первой половине X века // Вопросы истории. 1999. № 8. С.43-52.

103. Горский A.A. О древнерусских "землях" / / Отечественная история. 2001. № 5. С. 144-150.

104. Горский A.A. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004.

105. Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; А., 1936.

106. Греков Б.Д. Киевская Русь. М.,1949.

107. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси.

108. Грушевський М. 1стор1я Украши-Pycl. Льв1в, 1905. Т.2.

109. Гудзий Н.К. История древней русской литературы. М., 1966.

110. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989.

111. Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М.,1970.

112. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984.

113. Гуревич А.Я. О кризисе современной исторической науки // Вопросы истории. 1991. № 2-3. С. 21-36.

114. Гуревич А.Я. Уроки Люсьена Февра // Февр Л. Бои за историю М., 1991. С.501-541.

115. Гуревич А.Я. От пира к лену // Одиссей. Человек в истории. 1999. М., 1999. С.7-13.-» •I

116. Гуревич А.Я. Из выступления на защите докторской диссертации А.Л.Юрганова // Одиссей. Человек в истории. 2000. М., 2000. С.295-302.

117. Гуревич А.Я. "Феодальное средневековье": что это такое? Размышления медиевиста на грани веков//Одиссей. Человек в истории. 2002. М., 2002. С.261-293.

118. Гуревич А. История историка. М., 2004.

119. Гутиова Е.В. Возникновение английского парламента. М.,1960.

120. Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX XII вв.). Курс лекций. М.,1998.

121. Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (ХН-Х1У вв.). Курс лекций. М., 2000.

122. Данилевский И.Н. Символика миниатюр Радзивиловской летописи // Одиссей. Человек в истории. 2002. М., 2002. С.228-236.

123. Данилевский И.Н. А был ли казус? Некоторые размышления об одной перебранке, которой, вероятно, никогда не было.// Казус. Индивидуальное и уникальное в истории.2003. М., 2003. С.337-364.

124. Данилевский И.Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004.

125. Дашкевич Н.П. Рыцарство на Руси в жизни и поэзии//Чтения в историческом обществе Нестора летописца. Кн. 15. Отд.2. Вып. 4. Киев, 1901. С.129-150.

126. Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги как источник по истории Древней Руси и их соседей X XIII вв. //Древнейшие государства на территории СССР, 1988-1989 гг. М., 1991. С.5-169.

127. Джаксон Т.Н. Четыре норвежских конунга на Руси. Из истории русско-норвежских политических отношений последней трети X первой половины XI в. М.,2000.

128. Джонс Г. Викинги. Потомки Одина и Тора. М., 2003.

129. Дзамихов К.Ф. Адыги: вехи истории. Нальчик, 1994.

130. Дзамихов К.Ф. Адыги и Россия (формы исторического взаимоде-ствия). М., Нальчик, 2000.

131. Добиаш-Рождественская О.А. Крестом и мечом. Приключения Ричарда I Львиное Сердце. М., 1991.

132. Добряков А. Русская женщина в домонгольский период. СПб., 1864.

133. Дюби Ж. Средние века (987-1460). От Гюго Капета до Жанны Д'Арк. М., 2000.

134. Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. М., Л., 1926.

135. Ерыгин А.Н. Восток, Запад, Россия. Ростов-на-Дону, 1983.

136. Ерыгин А.Н. История и диалектика (Диалектика и исторические знания в России XIX века). Ростов-на-Дону, 1987.

137. Ефименко А.Я. История украинского народа. Выпуск первый. СПб., 1906.

138. Жаров С.Н. Наука и религия в интегральных механизмах развития познания//Естествознание в борьбе с религиозным мировоззрением. М., 1988. С. 19-33.

139. Жданов Ив. Песни о князе Романе // Жданов Ив. Русский былевой эпос. Исследования и материалы. 1-У. СПб., 1895. С.425-523.

140. Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. Соч. М.,1879. 4.2.

141. Забелин И.Е. Следы литературной деятельности Андрея Боголюбр;ского // Археологические известия и заметки. М., 1895. № 2-3. С. 41-54.

142. Зайцев А.К. Черниговское княжество// Древнерусские княжества X-XIII вв. М., 1975. С.57-117.

143. Иванов К.А. Трубадуры, труверы и миннезингеры. М., 2001.с

144. Иллерицкая Н.Л. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века. М.,1998.

145. Иллерицкий В.Е. Сергей Михайлович Соловьев. М.,1980.

146. Историография истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1961 .4 \

147. Историография истории России до 1917 г. В 2-х т. М.,2003. Т.1.

148. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989.

149. Кайданов И. Начертание истории государства Российского, составленное профессором исторических наук в Императорском Царско-Сельском лицее, Императорской Академии Наук корреспондентом, статским советником и кавалером Иваном Кайдано-вым. СПб., 1829.

150. Как была крещена Русь. М., 1988.

151. Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1989. Кн.1. Т.1.

152. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М., 1967.

153. Кенигсбергер Г. Средневековая Европа, 400-1500 годы. М., 2001.

154. Клибанов А.И. А.С.Лаппо-Данилевский историк и мыслитель / Лаппо-Данилевский A.C. История русской общественной мысли и культуры XVII - XVIII вв. М., 1990. С. 249-280.106' Ключевский В.О. Боярская дума древней Руси. М.,1882.

155. Ключевский В.О. Курс русской истории. 4.1 // Соч. М., 1956. Т. 1.

156. Ключевский В.О. История сословий в России// Ключевский В.О. Соч. М.,1959. Т.6.

157. Кобрин В.Б. Смутное время утраченные возможности // История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX - начала XX в. М., 1991. С. 163-185.

158. Кобрин В.Б., Юрганов A.A. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси (К постановке проблемы) / / История СССР. 1991. № 4. С.54-64.

159. Козелек Р. Теория и метод определения исторического времени // Логос. Журнал по философии и прагматике культуры.2004. № 5. С.97-130. 112' Козлов В.П. "История государства Российского" Н.М.Карамзина в оценках современников. М., 1989.

160. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб., 2000.

161. Колесницкий Н.Ф. Феодальное государство в Германии до возникновения территориальных княжеств (с 843г. до середины XII в.). Автореферат докт. дис. М.,1960.

162. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980.

163. Комарович В.Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI XIII вв. //ТОДРЛ. i960. Вып. 16. С.85-104.

164. Королев A.C. История междукняжеских отношений на Руси в40.е 70-е годы X века. М., 2000.* i

165. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. СПб., 1872. Т. 12.

166. Костомаров Н.И. Князь Мстислав Удалой // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописании ее главнейших деятелей. М., 1995.

167. Котляр Н.Ф. Галицко-Волынская летопись (источники, структура, жанровые и идейные особенности) // Древнейшие государства Восточной Европы. 1995 г. М.,1997. С.80-165.

168. Котляр Н.Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб., 2003.

169. Котляр Н.Ф. К истории возникновения нормы частного землеtвладения в обычном праве Руси / / Древние славяне и Киевская Русь. Киев, 1989. С. 147-154.

170. Котляр Н.Ф. Мстислав Тмутороканский и Ярослав Мудрый // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. М., 2000. С. 134-142.

171. Котляр Н.Ф. Древнерусская государственность. Научно-популярное издание. СПб., 1998.

172. Котляр Н.Ф. Отражение в "Слове о полку Игореве" государственной структуры Руси эпохи феодальной раздробленности // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования, 1985 г. М., 1986. С. 64-71.

173. Котляр Н.Ф., Смолий В.А. История в жизнеописаниях. Научно-популярное издание. Киев, 1990.

174. Кочекаев Б.-А.Б. Ногайско-русские отношения в XV XVIII вв. Алма-Ата, 1988.

175. Кривошеев Ю.В. Пути и труды Владимира Мономаха. СПб., 1993. С.28.

176. Крип'якевич 1.П. Галицько-Волинське княз1вство. Кшв, 1984.

177. Кузьмин А.Г. Начальные этапы русского летописания. М., 1977.

178. Кузьмин А.Г. Татищев. М., 1981.

179. Кулаева С.Б. Символические жесты зависимости в оформлении средневекового оммажа // Одиссей. Человек в истории.2002. М., 2002. С.151-168. 111 ■

180. Культура и общество Древней Руси (X-XVII вв.). (Зарубежная историография). Реферативный сборник. М., 1988. 4.1.

181. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X XIV вв. М., 1984.

182. Кучкин В.А. Чудо св. Пантелеймона и семейные дела Владимира Мономаха // Россия в средние века и новое время. Сборник статей к 70-летию чл.-корр. РАН Л.В.Милова. М.,1999. С.50-82.

183. Кучкин В.А. "Слово о полку Игореве" и междукняжеские отношения 60-х гг. XI в. // Вопросы истории. 1985. № 11. С. 18-35.

184. Кучкин В.А. Формирование и развитие государственной территории восточных славян в IX XIII веках //Отечественная история. 2003. № 3. С.71-80.

185. Лакиер А. О вотчинах и поместьях. СПб., 1848.

186. Ааппо-Данилевский A.C. Методология истории. СПб., 1913. Вып. 2.

187. Ааппо-Данилевский A.C. История русской общественной мысли и культуры XVII XVIII вв. М., 1990.

188. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе: Историко• •!!.археологические очерки. Л., 1985.

189. Левандовский А.П. Карл Великий. Через империю к Европе. М., 1995.

190. Ле Гофф Ж. Другое средневековье. Время, труд и культура

191. Запада. 2-е изд., испр. Екатеринбург, 2002.1 ."

192. Ленин В.И. Левонародничество и марксизм // Полн. собр. соч. М., 1983. Т.25. С.235-237.

193. Липец P.C. Эпос и Древняя Русь. М., 1969.

194. Лихачев Д.С. "Повесть временных лет" (Историко-литературный очерк) // Повесть временных лет. М.; Л., 1950. 4.2. Приложения.

195. Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947.

196. Лихачев Д.С. "Слово о полку Игореве" и культура его времени. М.,1985.151 • Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.; Л., 1958.

197. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970.

198. Лихачев Д.С. Великое наследие. М., 1975.

199. Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985.

200. Лотман Ю.М. Об оппозиции "честь" "слава" в светских текстах киевского периода // Труды по знаковым системам, III. Ученые записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1967. С. 100-112.

201. Аубский A.B. Классическая парадигма исторического исследования // История: научные поиски и проблемы (Памяти доктора исторических наук, профессора А.П.Пронштейна). Ростов-на-Дону, 2000. С.27-62.

202. Аубский A.B. Неклассическая модель исторического исследо-вания/ZEsse Quam Videri. Памяти Ю.И.Серого. Ростов-на-Дону, 2003. С.21-52.

203. Любавский М.К. Лекции по древней русской истории до конца XVI в. М., 1918.

204. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. Л.,1945.1 ■■

205. Мавродин В.В. Древняя Ftycb: (Происхождение русского народа и образование Киевского государства). М., 1946.

206. Майоров A.B. Галицко-Волынская Русь. Очерки социально"V"политических отношений в домонгольский период. Князь, бояре и городская община. СПб., 2001.

207. Маловичко С.И. Отечественная историческая мысль XVIII века о возникновении и ранней социально-политической истории древнерусского города (От ьшевского "Синопсиса" до "Нестора"

208. A.Л.Шлецера). Ставрополь, 2001.

209. Мельникова Е.А. Скандинавия во внешней политике Древней Руси (до середины XI в.) // Внешняя политика Древней Руси: Юбилейные чтения, посвященные 70-летию со дня рождения

210. B.Т.Пашуто. Тезисы докладов. М.,1988. С. 45-49.

211. Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Норманны и варяги. Образ викинга на западе и востоке Европы / / Славяне и их соседи. Этнопсихологические стереотипы в средние века. М., 1990. С.54-65.

212. Милов A.B., Полянская И.В., Романова Н.В. Был ли боярин1.i • / *

213. Петр Бориславич автором "Слова о полку Игореве" //От Нестора до Фонвизина: новые методы определения авторства. М., 1994.1. C.105-125.

214. Мильков В.В. Осмысление истории в Древней Руси. СПб., 2000.т •

215. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. 4.1. СПб., 1900.

216. Мининков H.A. Донское казачество в эпоху позднего средневековья (до 1671 г.). Ростов-на-Дону, 1998.

217. Могильницкий Б.Г. История исторической мысли XX века.л

218. Томск, 2003. Вып. 2. Становление "новой исторической науки".

219. Мрочек-Дроздовский Н.П. Материалы для словаря правовых и бытовых древностей по "Русской Правде"//Чтения общества истории и древностей российских. 1917. Кн. 3. С.1-129.

220. Муравьев М.Н. Полн. собр. соч. СПб., 1819.к

221. Назаренко A.B. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования, 1985 год. М., 1986. С. 149-157.

222. Назаренко A.B. Порядок престолонаследия на Руси XI- XII вв.: наследственные разделы на Руси XI -XII вв. и попытки десигнации / / Римско-константинопольское наследие на Руси: идея власти и политическая практика. М., 1995. С.83-96.

223. Назаренко A.B. Первые контакты Штауфенов с Русью (К истории русско-немецких отношений в 30-е годы XII века) // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В.Т.Пашуто. М.,1999. С, 166-179.

224. Назаренко A.B. Порядок престолонаследия на Руси XI-XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1 (Древняя Русь). С.500-519.г.

225. Насонов А.Н. "Русская земля" и образование территории древнерусского государства. М., 1951.

226. Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М.,1974.

227. Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории:i1. Курс лекций. М., 1997.

228. Новосельцев А.П. Творческий путь В.Т.Пашуто // История СССР. 1984. № 1. С.80-91.

229. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Соч. в 2-х т. М., 1990. Т.1. С.158-230.л.

230. Орлов A.C. Владимир Мономах. М.; А., 1946

231. Очерки истории СССР. Период феодализма. IX-XV вв. М., 1953. В 2-х частях. 4.1.

232. Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. М.,1988.я

233. Панеях В.М. Творчество и судьба историка: Борис Александрович Романов. СПб., 2000.

234. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950.

235. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968.

236. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси // Польша и Русь. М., 1974. С. 9-17.

237. Пашуто В.Т. Черты политического строя древней Руси // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин A.B., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С.11-76.

238. Перну Р. Алиенора Аквитанская. СПб., 2001.

239. Перхавко В.Б. Князь Иван Берладник на Нижнем Дунае // Восточная Европа в древности и средневековье. Политическая структура Древнерусского государства. VIII чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т.Пашуто. М., 1996. С.70-75.

240. Петрухин В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия //Из истории русской культуры. Т.1. (Древняя Русь). М., 2000. С. 13-410.

241. Петрухин В.Я. К проблеме формирования "Русской земли" в Среднем Поднепровье // Древнейшие государства на территории СССР. 1987 г. М., 1989. С.26-30.

242. Петрушевский Д.М. Очерки из истории средневекового общества и государства. М., 1908.

243. Петрушевский Д.М. Очерки по истории английского государства и общества в средние века. М., 1937.

244. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. (опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время). М., 1937.с .

245. Плеханов Г.В. История русской общественной мысли. В 3-х кн. М.; А., 1925. Кн.1.

246. Погодин М.П. Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала // Погодин М.П. Историко-критические отрывки. В 2-х т. М.,1846. С. 55-82.

247. Погодин М.П. Древняя русская история. До монгольского ига. Соч. В 3-х т. М.,1871. Т.2.

248. Подобедова О.И. Миниатюры русских исторических рукописей. К истории русского лицевого летописания. М., 1965.

249. Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т.1 // Покровский М.Н. Избранные произведения. В 4-х кн. М., 1966. Кн. 1.

250. Полевой H.A. История русского народа. В 6-ти т. М.,1830. Т.2.

251. Попов А.И. Название народов СССР. Введение в этнонимику. М., 1973.я.'

252. Поппэ A.B. Родословная Мстиши Свенельдича // Летописи и Хроники. Сборник статей 1973 г. Посвящен памяти А.Н.Насонова. М., 1974. С.64-91.

253. Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси. СПб., 1909.

254. Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Очерки по исiiтории X-XII столетий // Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С.4-254.

255. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Киевская Русь // Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С.255-505.

256. Пригожин А.Г. О некоторых своеобразиях русского феодализма // Известия Государственной Академии истории материальной культуры. М.;Л.,1934. Вып 72. С.3-23.

257. Пронштейн А.П. Источниковедение в России. Эпоха феодаУлизма. Ростов-на-Дону, 1989."

258. Пронштейн А.П. Источниковедение в России. Эпоха капитализма. Ростов-на-Дону, 1991.

259. Пти-Дютайи Ш. Феодальная монархия во Франции и в Англии Х-XIII веков. СПб., 2001.

260. Пузанов В.В. Княжеская власть и государственное устройство в древней Руси в русской историографии XVIII и XIX веков // Актуальные проблемы истории дореволюционной России. Межвузовский сборник. СПб., 1992. С.34-42.

261. Пушкарева H.A. Женщины Древней Руси. М., 1989.

262. Пушкарева H.A. Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (Х- начало XIX в.). М., 1997.

263. Ракитов А.И. Историческое познание: Системно-гносеологический подход. М., 1982.

264. Ракитов А.И. Курс лекций по логике науки. М., 1971.

265. Рапов О.М. К вопросу о боярском землевладении на Руси в XII-XIII вв. // Польша и Русь. М., 1974. С. 190-207.

266. Рапов О.М. К вопросу о земельной ренте в Древней Руси в домонгольский период // Вестник Московского университета. Серия: история. 1968. № 1. С. 52-65.

267. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X первой половине XIII в. М., 1977.

268. Рогов А.И., Флоря Б.Н. Формирование самосознания древнерусской народности // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 96120.

269. Рогов В.А. К вопросу о развитии княжеской власти на Руси / / Древняя Русь: проблемы права и правовой идеологии. Сб. научных трудов. М., 1984. С.51-75.

270. Рожков H.A. Обзор русской истории с социологической точки зрения. В 2-х ч. М., 1905. 4.1.

271. Романов Б.А. Люди и нравы древней Руси. Историко-бытовые очерки XI XIII вв. А., 1966.

272. Руа Ж.Ж. История рыцарства. М., 2001.

273. Рубинштейн H.A. Русская историография. М., 1941.

274. Рубинштейн H.A. Историография истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1961.

275. Румянцева М.Ф. Методология истории А.С.Лаппо-Данилевского и современные проблемы гуманитарного познания // Вопросы истории. 1999. № 8. С. 138-146.

276. Румянцева М.Ф. Теория истории. Учебное пособие. М., 2002.

277. Рыбаков Б.А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.

278. Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор "Слова о полку Иго-реве". М., 1972

279. Рыбаков Б.А. "Слово о полку Игореве" и его современники. М., 1971.

280. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988.

281. Рыбаков Б.А. Петр Бориславич: Поиски автора "Слова о полку Игореве". М., 1991.

282. Рыбаков Б.А. Миниатюры Радзивиловской летописи и русские лицевые рукописи X-XII веков / / Радзивиловская летопись. Текст. Исследование. Описание миниатюр. СПб., М., 1994. С.281-301.

283. Рыдзевская Е.А. К вопросу о русских преданиях в составе древнейшей русской летописи / / Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв.: (Материалы и исследования). М., 1978. С.224-228.

284. Рыжов К.В. Еще раз о смысле и значении понятий "Русь" и "Русская земля" в летописях XII-XIII веков // Вопросы истории. 2001. № 7. С.137-143.

285. Свердлов М.Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская властьна Руси VI первой трети XIII вв. СПб., 2003.

286. Свердлов М.Б. Древнерусский акт X-XIV вв. // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 8. Д., 1976. С.50-69.

287. Свердлов М.Б. Генеалогия в изучении класса феодалов на Руси XI XIII вв. // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 11. Д., 1979. С. 222-237.

288. Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Д., 1983.

289. Свердлов М.Б. Проблемы изучения Древней Руси в творчестве А.Е.Преснякова // Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1995. С.555-586.i

290. Свердлов М.Б. Скандинавы на Руси в XI в. // Скандинавский сборник. 1974. Вып 19.

291. Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII XX вв. СПб., 1996.

292. Сергеевич В. Лекции и исследования по истории русского права. СПб., 1893.

293. Сергеевич В. Русские юридические древности. СПб., 1903. Т. 1.

294. Сергеевич В. Русские юридические древности. СПб., 1900. Т.2.и

295. Скрынников Р.Г. История Российская. IX-XVII вв. М., 1997.

296. Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика. М.,1991.

297. Софроненко К.А. Общественно-политический строй Галицко-Волынской Руси XI XIII вв. М.,1955.

298. Стеблин-Каменский М.И. Саги как исторический источник / / Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв.: (Материалы и исследования). М.,1978. С. 18-27.

299. Стефанович П.С. Религиозно-этические аспекты отношений знати и князя на Руси в X XII веках // Отечественная история. 2004. № 1. С.3-18.

300. Тарановский Ф.В. Отзыв о сочинении В.И.Сергеевича: "Древности Русского Права ". Т.1, 1909 г. Т.2, 1908 г. (изд. 3-ье). Юрьев, 1911.

301. Тартаковский М.С. Историософия. Мировая история как эксперимент и загадка. М., 1993.

302. Татищев В.Н. История Российская. М.; Д., 1962. Т.1.257' Творогов О.В. Древняя Русь: События и люди. СПб., 1994.

303. Творогов О.В. Скептический взгляд на "Слово" / / Энциклопел.дия "Слова о полку Игореве". СПб., 1995. Т.4.

304. Толочко А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев, 1992.

305. Толочко П.П. Киев и Киевская земля в эпоху феодальной раздробленности XII-XIII веков. Киев, 1980.• и.

306. Толочко П.П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев, 1987

307. Толочко П.П. Город и сельскохозяйственная округа на Руси в IX XIII вв. / / Древние славяне и Киевская Русь. Сборник научных трудов. Киев, 1989. С. 115-124.■

308. Толочко П.П. Дворцовые интриги на Руси. СПб., 2003.

309. Тош Д. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. / Пер. с англ. М., 2000.

310. Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М., 2002.

311. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200-1304. М., 1989.

312. Философия истории. Под ред. А.С.Панарина. М., 1999.

313. Франклин С., ШепардД. Начало Руси: 750-1200. СПб., 2000.

314. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999.

315. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси // Становление и развитие раннеклассовых обществ: Город и государство. Под ред. Г.Л.Курбатова, Э.Д.Фролова, И.Я.Фроянова. Л., 1986. С. 198-311.

316. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Возникновение и развитие города-государства в Северо-Восточной Руси XI начала XIII в. // Славяно-русские древности, 1. Историко-археологическое изучение Древней Руси. Л., 1988. С. 150-179.

317. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980.ч'

318. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990.

319. Фюстель де Куланж. История общественного строя Древней Франции. Птгр.,1916. Т. 6.

320. Хорошкевич А.Л., Плигузов А.И. Русь XIII столетия в книге

321. Дж.Феннела // Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 12001304. М., 1989. С.8-32.

322. Хоружий С.С. Идея всеединства от Гераклита до Бахтина / / После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994.

323. Цалкин В.И. Материалы для истории скотоводства и охоты в Древней Руси // Материалы и исследования по археологии СССР. М., 1956. Вып. 51. С. 133-141.

324. Цаматули А.Н. Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX века. Л., 1977.

325. Черепнин A.B. Вопросы методологии исторического исследования: Теоретические проблемы истории феодализма. Сборник статей. М., 1981.

326. Черепнин A.B. Летописец Даниила Галицкого // Исторические записки. М., 1941. Т. 12. С. 228-253.

327. Черепнин A.B. К вопросу о характере и формах Древнерусского государства X начала XIII в. // Исторические записки. М.,1972. Т.89. С.353-408.

328. Черепнин A.B. Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX XV вв. // Пути развития феодализма. М., 1972. С. 126-251.

329. Чичерин Б.Н. Областные учреждения в России в XVII веке. М.,1856.

330. Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М.,1858.

331. Шапиро A.A. Русская историография в период империализма.о1. Курс лекций. А., 1962.

332. Шапиро A.A. О природе феодальной собственности на землю // Вопросы истории. 1969. № 12. С. 57-72.

333. Шахматов A.A. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908.292' Шахматов A.A. Разыскания о русских летописях. М., 2001.

334. Шашков С.С. Собр. соч. В 2 т. Т.1. Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция. История русской женщины. СПб., 1898.

335. Щербатов M. История Российская от древнейших времен, сочиненная князем Михаилом Щербатовым. В 7-ми т. СПб., 1771. Т.2.

336. Шикло А.Е. Исторические взгляды Н.А.Полевого. М.,1981.

337. Шлецер A.A. Нестор: Русские летописи на Древнерусском языке / Пер. Д.Языкова. СПб., 1809.

338. Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. Исследование социально-политической истории времени Ивана Грозного. М., 1973.

339. Шмурло Е.Ф. Курс русской истории. Возникновение и развитие Русского государства (862-1462). СПб., 1998.

340. Щавелева Н.И. Древнерусские известия Великопольской хроники // Летописи и хроники. 1976 г. М.Н.Тихомиров и летописе-ведение. М., 1976. С.54-66.

341. Щавелева Н.И. О княжеских воспитателях в древней Польше / / Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1985 год. М., 1986. С.123-131.

342. Энгельс Ф. Франкский период / / Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 19. М, 1961. С.495-546.

343. Юрганов A.A. Категории русской средневековой культуры. М., 1998.

344. Юшков C.B. Феодальные отношения в Киевской Руси // Записки Саратовского госуниверситета. Саратов, 1925. Т.З. Вып.4. С. 1-108.

345. Юшков C.B. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; Д., 1936.

346. Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М., Д.,1939.

347. Юшков С.В. История государства и права СССР. В 2-х ч. М.,1947. 4.1.

348. Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М.,1949.

349. Янин В.Л. Межкняжеские отношения в эпоху Мономаха и "Хождения игумена Даниила" // Труды Отдела древнерусской литературы. М.; А., 1960. Вып. 16. С. 112-131.

350. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.,1991.

351. Bloch R. Verwandtschaftliche Beziehungen des sächsischen Adels zum russischen Fürstenchaus im 11. Jahrhundert // Festschrift Albert Brackmann dargebracht von Freunden, Kollegen und Schülern. Weimer, 1941.

352. Boutruche R. Seigneurie et Fe'odalite. Paris, 1968. T.2.

353. Cam H. England before Elisabeth. L., 1950.

354. Dopsch A. Wirtschaftliche und soziale Grundlagen der euiropäischen Kulturentwicklung aus der Zeit von Caesar bis auf Karl den Grossen. W., 1918-1920. Bd. 1-2.

355. Ganshof F.L. Feudalism. N.-Y., 1964.

356. Gierke O. Das deutsche Genossenschaftsrecht. В., 1868. Bd.l.

357. Grassotti H. Las Institiones feudo-vassalaticas en Leon у Castilla. Spolete, 1969. 2 vol.

358. Handbuch der Geschichtichte Russlands / Hrsg. von Hellmann M. et al. Stuttgart: Hiersemann, 1978. Bd.l. Von der Kiever Reichsbildung bis zum Moskauer Zartum.

359. Kappeler A. Russische Geschichte. München, 2002.

360. Lamprecht K. Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter. Leipzig, 1886. Bd.l.

361. Marchali H. Ungarische Verfassungsgeschichte. Tübingen, 1910.

362. Marx K. Secret diplomatic history of the eighteenth century. New York, 1969.

363. Mc Kehnie W.S. Magna Carta. Glasgow, 1905.

364. Roth P. Feodalität und Untertanenverband. Weimar, 1863.

365. Vodoff W. La titulature des princes russes du X-e au début du XII-e siècle et les relations extérieures de la Russe Kiévenne // Princes et principautés russes (X-e XVII-e siècles). Northampton, 1989. P.139-150.

366. Waitz G. Deutsche Verfassungsgeschichte. Kiel, 1885. Bd.4.

367. Zeumer K. Die Goldene Bulle Kaiser Karls IV. Weimar, 1908.