Проза С. Довлатова: экзистенциальное сознание, поэтика абсурда тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Федотова, Юлия Владимировна

• Федотова, Юлия Владимировна
• кандидат филологических наук
• 2006

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Федотова, Юлия Владимировна

Содержание.

Введение.

Глава I. Герой в лабиринтах несвободы.

1.1. Книга «Зона»: «Весь мир - тюрьма».

1.2. «Заповедник» как «один из ликов "зоны"».

Глава II. Две модели существования героя в парадоксальной реальности.

2.1. Американская действительность как инобытие героя («Ремесло» и «Марш одиноких»).

2.2. Мотив возвращения как сюжетообразующий в повести «Филиал».

Глава III. Трансформация сознания в мире абсурда.

3.1. Проблема выбора в повести «Ослик должен быть худым».

3.2. Ситуация «отчуждения» в повести «Иная жизнь».

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Проза С. Довлатова: экзистенциальное сознание, поэтика абсурда»

С. Довлатов (1941 - 1990) - один из известнейших и самобытных русских писателей второй половины XX века. Литературное наследие этого автора невелико по объему - оно представлено четырьмя томами прозы, что не мешает книгам С. Довлатова оставаться в числе не только самых читаемых, но и неоднозначно воспринимаемых читательской аудиторией произведений.

В критике и литературоведении продолжаются споры о месте писателя в мировом литературном процессе. Одни настаивают на принадлежности творчества С. Довлатова к классике, другие относят его книги к разряду хорошей массовой литературы. Такая разнородность мнений связана с тем, что «у Довлатова нарушена, смещена грань между литературой и нелитературой»1. Отношение к довлатовскому творчеству как явлению паралитературы зачастую строится на кажущейся легкости, юмористичности, неглубокости произведений. Например, А. Зверев с сожалением пишет, что читателям «кажется, будто перед ними всего лишь легкий язвительный фельетон, этакий сериал, составленный из превосходно рассказанных анекдотов. Изящно, непринужденно, остроумно, и сам рассказчик обаятелен необыкновенно, и в цепочке трагифарсовых нелепостей, из которых состоит его биография - ленинградского ли, таллиннского или заокеанского периода - кто же не различит нечто типичное и характерное для времени. Только, в строгом смысле слова, это, разумеется не литература. Это прелестная и увлекающе-отвлекающая от изнурительного повседневья юмориста-ка» . А. Генис отмечает, что простота, отличающая стиль Довлатова, была опасна для писателя: «Несмотря на всю простоту, а вернее, именно благодаря этой простоте, в Довлатове могут увидеть писателя не того уровня, которого он заслуживает. Его могут принять за юмориста, за хохмача, за эстрадника, за незатейливого обозревателя нравов. Могут перепутать его простоту с поверхностностью. Могут не заметить в его поверхностности продуманной позиции.

1 Курганов Е. Сергей Довлатов и линия анекдота в русской прозе // С. Последняя книга: Рассказы, статьи.

СПб.: Азбука - классика, 2001. С. 495. 2

Зверев А. Записки случайного постояльца // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука -классика, 2001. С. 357.

Могут эту позицию счесть безответственностью. Могут назвать безответственность легковесностью и бездумием. Короче, к Довлатову могут отнестись не всерьез»1.

Нередко к этому писателю относятся не то чтобы не всерьез, но весьма поверхностно, и причина такого «несерьезного» подхода к его творчеству, по мнению А. Зверева в установившейся репутации Довлатова как повествователя, привлекающего чем угодно: отточенностью стиля, занятностью фабулы, изобретательным юмором, но только не своеобразием мыслей . Остроумие, изящество, юмор замечает в произведениях Довлатова каждый, но не каждый, а только вдумчивый и тонко чувствующий читатель может увидеть нечто несравненно большее, нежели легкость стиля и анекдотичность, понять, что Довлатов -автор, «тема которого - хаос»3. В противовес словам о творчестве Довлатова как «легком чтиве», «повседневной беллетристике» звучат слова о том, что Довлатов является последним классиком советской литературы, и останется таковым, когда исчезнет все остальное4, что «как всякое подлинное искусство» его проза «уникальна»5.

Истоки разногласий, когда критики и литературоведы высказывают об одних и тех же вещах прямо противоположные мнения, а читатели либо до слез смеются «от первой до последней страницы»6, либо, способные угадать, «почувствовать» весь айсберг, увидев лишь его вершину (знаменитая техника письма Хемингуэя), кроются в отношении к Довлатову-художнику, от историй которого одновременно «и больно, и смешно»7. Основной источник разногласий и разночтений, возможно, кроется в совершеннейшем отказе Довлатова от морализаторства, от гиперморализма, «то есть прямолинейного нравственного

1 Генис А. Первый юбилей Довлатова // Звезда. 1994. № 3. С. 166. Зверев А. Шаг от парадокса к трюизму // Стрелец. 1995. №1.

3 Лэрд С. Ненавязчивые истины // Звезда. 1994. №3. С. 204.

Толстихина А. Нормальный человек в русской словесности // Общество. 2000. 24 августа.

Каргашин И. Освобожденное слово // О Довлатовс / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001. С. 102. Зверев А. Записки случайного постояльца // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука классика, 2001. С. 357.

7Иванова С. Нелишний человек // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001. С. 90. пафоса»1, который, как считает В. Ерофеев, нередко становился «серьезной проблемой русской литературы, болезнью предельного морального давления на читателя»2, а также в отсутствии стремления навязать свое понимание происходящего, научить нас, что хорошо, а что плохо. Еще J1. Шестов считал задачей писателя не отстаивание каких-либо убеждений или призывание читателя к определенной жизненной позиции, но стремление «идти вперед и делиться с читателями своими новыми впечатлениями. Так что, в сущности, вопреки принятому мнению, он совсем и не обязан доказывать [курсив мой - Ю. Ф.] что-либо»3. Довлатов и не пытается что-то доказывать. Он стремится быть «по ту сторону добра и зла» (Ф. Ницше), сводя смысл этого постулата не к ницшеанскому призыву к «вседозволенности» и «не боязни» совершить любой поступок - даже преступление, а к гениальному пушкинскому стремлению «к последней высшей объективности», к его готовности «принять и выразить любую точку зрения», к его сочувствию «движению жизни в целом»4.

Эта позиция сказывается на принципиальном разведении Довлатовым понятий «писатель» и «рассказчик». В интервью «Дар органического беззлобия на вопрос: «Что вы сами скажете о себе как о писателе?», -он отвечает: «Не думайте, что я кокетничаю, но я не уверен, что считаю себя писателем. Я хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же. Писатель занят серьезными проблемами — он пишет о том, во имя чего живут люди, как должны жить люди. А рассказчик пишет о том, КАК живут люди. Мне кажется, у Чехова всю жизнь была проблема, кто он: рассказчик или писатель? Во времена Чехова еще существовала эта грань» (4,293).

Часто Довлатов скрывается за маской рассказчика анекдотов, как бы не претендуя ни на что серьезное в своем творчестве. Но «все глубокое любит

1 Ерофеев В. Русская проза Владимира Набокова // Набоков В. В. Собрание сочинений. В 4 т. Том I. М: Издательство «Правда», 1990. С. 4. Ерофеев В. Поминки по советской литераторе // Русская литература XX века в зеркале критики. М.: Академия, 2003. С. 42.

3 Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. Л.: Издательство ленинградского университета, 1991. С. 53.

Довлатов С. Собр. соч.: В 4 т. / Сост. А. Ю. Арьев. - Спб: Азбука-классика, 2003. Т. 2. С. 74. Произведения С. Довлатова цитируются по данному изданию с указанием тома и страниц в круглых скобках в тексте. маску»1. Эта особенность довлатовского стиля является причиной множества самых противоречивых высказываний, начиная с утверждения, что у Довлатова нет никакой метафизики, и что он вообще не увлекался философией, до признания его «катастрофического мироощущения» и указания на интерес к творчеству А. Шопенгауэра. Так, А. Генис усматривает в творческой позиции Довлатова бунт против литературы идей, против любого метафизического подтекста, против глубины вообще. По мнению критика, Довлатов скользил по поверхности жизни, принимая с благодарностью и доверием любые ее проявления, стремился очистить словесность от литературы, в результате чего у него осталась чистая пластика художественного слова . Однако одной «пластики», на которую указывает А. Генис, вряд ли достаточно, чтобы стать писателем, подобным Довлатову. Вайль и Генис, впрочем, по определению самого Довлатова, «имеют рижское происхождение и усеченный взгляд на литературу как на веселое и приятное занятие зажиточных нарядных людей. Я уже говорил и писал когда-то: отсутствие чувства юмора — трагедия для литератора, но отсутствие чувства драмы (случай Вайля и Гениса) тоже плохо»3.

А. Арьев, отмечая, что «Сергей Довлатов в философии был, что называется, шероховат»4, свидетельствует, что «минимум одного философа он (Довлатов) читал с вниманием»3. Это был А. Шопенгауэр, философ, который наравне с С. Кьеркегором оказал большое влияние на характер и дух философии 20 века, в особенности на те ее направления, которые получили название экзистенциализма и «философии жизни». Что привлекло писателя, у которого осталась лишь «чистая пластика художественного слова» в трактатах немецкого философа?

Возможно, интерес Довлатова к А. Шопенгауэру связан с тем, что последний не занимался абстрактными, малопонятными рассуждениями о гло

1 Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Рассуждения о счастливой и достойной жизни. Мн.: Харвест, 1999. С. 298.

Теннс А. Первый юбилей Довлатова // Звезда. № 3. 1994. С. 167.

Довлатов С. Сквозь джунгли безумной жизни: Письма к родным и друзьям. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2003. С. 242.

Арьев А. История рассказчика // И. Сухих. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб.: РИЦ «Культ - Ин-форм - Пресс», 1996. С. 8.

5Там же. С. 8. бальных философских вопросах и проблемах, а обращался непосредственно к обыкновенному человеку, для которого представление о некой высшей объективной справедливости, о разумности бытия - это фантазия. Никакой объективной истины и справедливости в мире нет, а есть страх перед смертью. Всем известна поговорка: «Хорошо то, что хорошо кончается». А чем кончается жизнь? То есть эта философия изначально пессимистична. Довлатов подтверждает приверженность к такому взгляду на бытие своим творчеством: «Я начал с кладбища, потому что рассказываю историю любви» (2, 42). Единственное, что, по мнению Шопенгауэра, заставляет человека жить, - это воля, которая «сама по себе бессознательна и представляет собой лишь слепой, неудержимый порыв»1. И эта иррациональная воля к жизни, которую нельзя объяснить никакими разумными причинами, не оставляет человека, пока он живет. И мир, в котором Мировая воля «реализует себя, постоянно перевоплощаясь и развоплощаясь», по мнению В. Заманской, «самое большое экзистенциальное открыл тие Шопенгауэра» .

Шопенгауэр, исходя из собственного представления о существовании, о разуме, воле и нравственности, устанавливает следующее правило, чрезвычайно близкое мировосприятию Довлатова: «приходя в какое-либо соприкосновение с человеком, не входить в объективную оценку его по его стоимости и достоинству, следовательно, не входить в рассмотрение ни порочности его воли, ни ограниченности его рассудка и превратности его понятий, ибо первая может легко возбудить к нему ненависть, а последняя - презрение, но исключительно обратить внимание на его страдания, его нужды, опасения и недуги. Тогда постоянно будешь чувствовать свое сродство с ним, станешь ему симпатизировать и вместо ненависти или презрения возымеешь к нему сострадание.»3. Именно так относится к своим героям Довлатов: он чувствует «сродство» с ними, они дороги ему, эти маленькие, смешные человечки с их неудавшейся жиз

Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Шопсгауэр А. Собр.соч: В 5 т. Т. 1. М: Московский клуб, 1992. С. 296.

23аманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий. М.: Флинта: Наука, 2002. С. 65.

3Шопснгауэр А. Афоризмы и максимы. М.: ACT, 2003. С. 323 - 324. нью, невоплощенными мечтами, мелкими заботами. Писатель далек от того, чтобы представить в своих книгах образ Героя, поскольку «нет ангелов и нет злодеев. Нет грешников и праведников нет. Да и в жизни их не существует» (1, 235). Как пишет Елена Скульская, Довлатов «брал крох, крошек, крошечных людей и, помещая их чайной ложкой аберрации и переливая в блюдце оптического обмана, превращал в своих персонажей»1, в своих нелепых, часто опустившихся «маленьких» героев, по отношению к которым он не боялся выражать живое сострадание и участие.

Экзистенциальное отношение Шопенгауэра к действительности проявляется предельно откровенно: «В мире-то ведь везде выбирать не из чего: его наполняют нужда и горе, а тех, кто ушли от этого, из-за всякого угла сторожит скука. К тому же, в нем царит обыкновенно низость, и глупости предоставлено

-у первое слово. Рок жесток и люди жалки» . Эти слова перекликаются со строками американского поэта Уоллеса Стивенса: «Мир уродлив и люди грустны», которые, по мнению Иосифа Бродского, можно «с полным правом предпослать в качестве эпиграфа» собранию сочинений Довлатова: «Это подходит к ним по содержанию, это и звучит по-Сережиному»3.

В довлатовском творчестве принципиальное значение как выразитель экзистенциального сознания приобретает категория стиля, поскольку «именно стиль материализует и обнаруживает диалектику и механизмы взаимопротекания художественного сознания эпохи и художественного мышления писателя, которое одновременно воплощает и творит типы художественного сознания его времени»4.

Простота стиля Довлатова, о которой так много говорят все, кто знаком с его творчеством, возможно, связана с попыткой преодоления абсурда. Истоки ее не следует искать в бездумности и легкомыслии писателя, поскольку обман

1 Скульская Е. Большой человек в маленьком городе // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука - классика, 2001. С. 413.

Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. М.; ACT, 2003. С. 37.

Бродский И. «О Сереже Довлатове» // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука - классика, 2001. С. 300.

Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий. М.: Флинта: Наука, 2002. С. 20. чивая простота довлатовского стиля раскрывается перед вдумчивым читателем «как преодоленная, укрощенная сложность»1. Писатель как бы укрощает сложность мира, он облекает хаос в простые формы, пытается упорядочить его - хотя бы внешне, чтобы таким образом, быть может, «преодолеть трагизм существования».

Довлатовский стиль - источник бесконечных споров и разнообразных мнений. Одни видят в нем следование американской «технике письма» и сравнивают Довлатова с Э. Хемингуэем, У. Фолкнером, Ш. Андерсоном, другие говорят о приверженности писателя к русской литературной традиции, третьи настаивают на проявлении в прозе Довлатова влияния как русской, так и западной литературы: «Сергей Довлатов — русский писатель именно пушкинской традиции, но также он — из поколения «шестидесятников», захваченных американским стилем» . Последнее суждение кажется нам более верным, однако не следует забывать, что, как всякий талантливый писатель, который стремится привнести что-то новое и свое в литературу, Довлатов, по признанию его художественного двойника в книге «Зона», «всегда мечтал быть учеником собственных идей» (2, 149). Искать источник довлатовской уникальности нужно «не во влияниях, а в личности, которая оказалась такой космополитичной, что выразила себя в уникальном стиле. Этот стиль оказывается близким и русским, и американцам. И звучащие у Довлатова темы — «маленького человека», «лишнего человека» — излюбленные темы и русской, и американской литератур»3. Близость к американской технике письма, с ее лаконичностью и простотой, проявляющимися в подборе простых, но полновесных, значимых слов, несомненна, но одновременно это и влияние русской традиции, ибо «довлатовская посюсторонность, конкретность мироощущения, обыденность, прорастающая бытийным содержанием, восходит к акмеистиче Сухих И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб.: РИЦ «Культ-информ-пресс», 1996. С. 95. "Пахомова Н. Наш человек в «Ньюйоркере» // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство ж)рнала «Звезда», 1999. С. 311-312.

Пахомова Н. Наш человек в «Ньюйоркере» // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство ж)рнала «Звезда», 1999. С. 312. ской традиции русского языка, обреченного "на неутомимую борьбу с бесформенной стихией, небытием, отовсюду угрожающим нашей истории"»1.

Только время определит истинное место творчества С. Довлатова в литературной иерархии, поскольку параметры, по которым определяют степень художественности и эстетической значимости, не абсолютны, так как со сменой культурно-исторических эпох они могут кардинально измениться, ибо «искусство не является замкнутой областью; не существует ни четких границ, ни строгих критериев, которые отличали бы искусство от того, что находится за его пределами»2.

Еще один источник споров и разногласий - взаимоотношения автора и его героя, повторяющего основные моменты биографии С. Довлатова. Неизбежно возникает вопрос, в какой степени довлатовский герой отражает мысли и чувства самого автора, ведущего на страницах своих книг тонкую «игру реальности с вымыслом, в центре которого он сам - писатель Довлатов и литературный герой, которым он прикрывается, то целиком сливаясь с ним, то от него отталкиваясь»3. Как писал А. Генис, «книга превращается в текст, автор - в персонажа, литература - в жизнь»4. Но важно разграничить рассказчика как «носителя речи, открыто организующего своей личностью весь текст»5 и автора-творца. По мнению М. М. Бахтина, «"образ автора", если под ним понимать автора-творца, является contradictio in adjecto; всякий образ - нечто всегда созданное, а не создающее»6. Создание литературного образа, даже на основе биографических материалов, предполагает определенную степень искажения, ибо художественный мир не тождествен миру реальному, миру создателя, следовательно, «образ автора не есть автор-творец»7. Поэтому в данной работе исследуется

1 Абдулласва 3. Между зоной и островом // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука-классика, 2001. С. 472. Мукаржовский Я. Эстетическая функция, норма и ценность как социальные факты // Мукаржовский Я. Исследования по эстетике и теории искусства. М.: Искусство, 1994. С. 52.

3 Батчан А. «Новые американцы» в поисках Довлатова // О Довлатовс / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега», 2001. С.75.

4 Генис А. Сочинения: В 3 т. Т. 2: Расследование. Екатеринбург: У - Фактория, 2003. С. 18 - 19.

Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. М.: Просвещение, 1972. С 33 - 34.

6 Бахтин ММ. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. С. 405.

Теория литературы: В 2 т. Т.1 / НДТамарчснко, В.И.Тюпа, С.Н.Бройтман. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. М.: Академия, 2004. С. 245. прежде всего сознание главного героя произведений С. Довлатова. Выявлению сходства сознания героя с мировидением его создателя помогают «Интервью на литературные темы» и другие высказывания Довлатова, а также мемуары его друзей.

В диссертационном исследовании выявляются особенности типов героев, нашедших воплощение в произведениях С. Довлатова. Особенности отражения действительности, ее преломления в художественном мире произведений Довлатова чрезвычайно занимает критиков и литературоведов. Говорят о «ложном автобиографизме», о том, что жизнь в довлатовских книгах «живее, чем в жизни», что герои даны как «через увеличительное стекло». Истоки подобного отображения действительности усматривают «в мягком, хотя порой и убойном, юморе» (3. Абдуллаева), в американской технике письма, в том, что Довлатов «эстетизировал жизнь», «выстраивал лучшие слова в лучшем порядке» (JI. Лосев), что у него сливались, взаимопроникали «искусство рассказывания» и письмо (Б. Рохлин) и т. д.

Довлатовская проза, однако, с точки зрения стиля органично вливается в русло абсурдистского истолкования действительности. Как писал А. Камю, «при любой избранной им точке зрения художник не может обходиться без общего для всех творцов принципа стилизации, основанной как на реальности, так и на духе, который придает ей форму. Путем стилизации творческий порыв преображает мир, причем всегда делает это с незначительным отклонением или смещением, которое отличает как подлинное искусство, так и бунт. Действительность может искажаться с помощью «увеличительного стекла». или, наоборот, путем абсурдной минимизации персонажей, присущей американскому роману, - но какая-то степень искажения неизбежна»1.

В диссертационном исследовании рассматриваются три типа довлатовских героев. Во-первых, герой, близкий автору биографически, но отделенный от него, не сливающийся с образом автора - Алиханов («Зона», «Заповедник»). Во-вторых, герой по фамилии Довлатов (Далматов), когда границы между об

1 Камю А. Бушующий человек // Камю А. Миф о Сизифе; Бунтарь. Мн.: ООО «Попп)ри», 2000. С. 488 - 489. разом героя и его создателем становятся зыбкими и расплывчатыми, почти неуловимыми («Ремесло», «Марш одиноких», «Филиал»), В-третьих, «другой» герой, не имеющий внешних примет биографического сходства с автором, действующий в условной, метафорической реальности - Джон Смит («Ослик должен быть худым»), Красноперов («Иная жизнь»), персонажи из «Демарша энтузиастов». Всех этих героев объединяет внутреннее ощущение трагической сущности мира, стремление и невозможность преодолеть одиночество, чувство собственного духовного сиротства, проявляющееся во внешних действиях героев как безостановочный и безрезультатный поиск пути к Дому, которого они никогда не имели.

Актуальность работы видится в обращении к исследованию экзистенциального сознания довлатовского героя, творчества С. Довлатова как отмеченного печатью экзистенциального мироощущения. Изучение поэтики с целью выявить миропонимание писателя и способы выражения этого миропонимания представляется научно актуальным.

Объект исследования - произведения С. Довлатова «Зона», «Заповедник», «Невидимая книга», «Невидимая газета», «Марш одиноких», «Филиал», «Ослик должен быть худым», «Иная жизнь», в меньшей степени - «Компромисс», «Чемодан», «Наши», «Демарш энтузиастов», «Записные книжки».

Предметом исследования становятся проявления экзистенциального сознания и черты поэтики абсурда в прозе С. Довлатова.

Цель исследования - на основе анализа параметров экзистенциального сознания и принципов поэтики абсурда в мировой литературе и философии XX века обосновать правомерность рассмотрения прозы С. Довлатова как моделирующей экзистенциальную картину мира, отражающей черты поэтики абсурда.

Цель исследования определила решение следующих задач:

1) обнаружить особенности проявления экзистенциального сознания в произведениях С. Довлатова;

2) определить границы и возможности сознания человека в познании внешней по отношению к нему реальности, воспринимаемой как «иная жизнь» и в связи с этим выявить типологию героев;

3) исследовать поэтику, воссоздающую абсурд мира;

4) проследить способы воплощения абсурда на уровне: а) пространственно-временной организации текстов; б) сюжетостроения; в) мотивной структуры произведений; г) культурных аллюзий и пр.

Методологической основой работы являются

- исследования отечественных ученых, посвященные определению образу автора в произведении, проблеме взаимоотношений автора и его «биографического» героя, организации текстового пространства, типам художественного сознания и др. (М.М. Бахтин, Ю.Б. Борев, В.В. Бычков, А.Б. Есин, В.В Заманская, С.Д. Кржижановский, Б.О. Корман, А.В. Ламзина,.Ю.М. Лотман и др.);

- труды русских и зарубежных философов и писателей-экзистенциалистов (Н.Бердяев, А.Камю, С.Кьеркегор, Ф.Ницше, Х.Ортега-и-Гассет, Б.Паскаль Ж.П.Сартр, Э.Фромм, А.Шопенгауэр, К.Ясперс, Л.Шестов и др.);

- работы, посвященные творчеству С.Довлатова, в которых рассматриваются своеобразие жанровой системы писателя, проблема соотношения автора и героя, особенности юмора и иронии как отличительные приметы мироощущения и стиля Довлатова и др. (3. Абдуллаева, А.Арьев, И. Бродский, П. Вайль А. Ге-нис., Н. Елисеев, А. Зверев И. Каргашин, В. Куллэ, Н. Крыщук, Е. Курганов, М. Липовецкий, Л. Лосев, К. Мечик-Бланк, В. Топоров, Б. Рохлин, Е. Скульская, И. Смирнов-Охтин, И Сухих, Е. Янгидр.)1.

Нами применяются следующие методы литературоведения: сравнительно-сопоставительный, историко-литературный, психологический, целостного анализа текста.

1 Гснис А. Довлатов и окрестности. М: Вагриус, 2001; Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука-классика, 2001; Малоизвестный Довлатов. Сборник. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999; О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001; Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьсв. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999; Соловьев В., Клепикова Е. Довлатов вверх ногами: Трагедия веселого человека. М.: Коллекция «Совершенно секретно», 2001 и др.

Научная новизна исследования определяется тем, что творчество С. Довлатова впервые рассматривается в контексте экзистенциальной литературной традиции, впервые довлатовский герой характеризуется как носитель экзистенциального сознания, которое само по себе представляет «метасодержательную категорию», которую можно охарактеризовать, как феномен «общечеловеческий, наднациональный и надысторический»1.

Экзистенциальное сознание как парадигма художественного мышления не является «"открытием" XX века, ибо на самом деле оно есть «вечное» сознание любой настоящей литературы»2. Человек в его «экзистенции» всегда интересовал художников; XX век лишь более остро и глубоко обозначил проблему существования личности один на один с жизнью и смертью, в мучительных размышлениях о смысле собственного бытия в ситуации осознания временности своего пребывания в мире. Причина такого пристального внимания к человеку в «пограничном» состоянии кроется в том, что прошедшее столетие оказалось «пространственно-временной ситуацией, располагающей ко злу» (2, 74).

Проявления экзистенциального сознания в русской литературе - не исключение, а закономерность, недаром предтечей экзистенциализма как философского направления, осмысленного в художественном плане, многие считают Ф. М. Достоевского, «лучшего прозаика всех времен и народов»3, как отзывался о нем в одном из писем С. Довлатов. В своих произведениях великий русский романист отразил «ощущение кризисное™ жизни, способность увидеть своего л героя «за последней чертой» бытия» , в той самой «пограничной ситуации», которая характерна для произведений писателей-экзистенциалистов XX века. Человек Достоевского мечется в поисках ответов на смысложизненные вопросы, среди которых один из важнейших - «что есть счастье?», и доступно ли счастье человеку, осознающему весь ужас подстерегающего человечество небы

Заманская В. В. Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания: Монография. Екатсринб)рг: Изд-во Урал, ун-та; Магнитогорск, 1996. С. 16.

2 Там же. С. 8.

3Довлатов С. Сквозь джунгли безумной жизни: Письма к родным и друзьям. - СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2003. С. 128.

Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий. М.; Флинта: Наука, 2002. С. 57. тия: «.я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне человечества, ибо знаю, что завтра же все это будет уничтожено: и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечество - обратимся в ничто, в прежний хаос. А под таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья, - не от нежелания согласиться принять его, не от упрямства какого из-за принципа, а просто потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля»1.

В полной мере экзистенциализм, философские истоки которого коренятся в работах датского философа С. Кьеркегора («Страх и трепет», «Понятие страха», «Болезнь к смерти»), проявляет себя в условиях социальных кризисов и потрясений XX века: в 900-е - 20-е г.г. в России, после Первой мировой войны в Германии, в Америке, в период Второй мировой войны во Франции, то есть в те эпохи, когда людям приходилось не жить, но стараться выжить в «пограничной ситуации» между жизнью и смертью, «грозящего завтра нуля», в атмосфере абсурда и кажущегося бессмыслия самого человеческого существования. Эта атмосфера стала почвой для творчества русских философов и писателей Н. Бердяева, JI. Шестова, Ф. Сологуба, JI. Андреева, А. Белого, Г. Иванова, В. Набокова и др., французских экзистенциалистов А. Жида, А. Мальро, Ж. Ануя, А. Камю, Ж. - П. Сартра. Ощущение потерянности в страшном «обезбоженном» мире отражается в произведениях американских писателей «потерянного поколения» - Э. Хемингуэя, У. Фолкнера, Дж. Дос Пассоса, Э. Э. Каммингса и др., а также в романах, изданных в Европе, но по времени и «духу потерянности» примыкающих к американской прозе - «На западном фронте без перемен» Э. М. Ремарка, «Смерть героя» Р. Олдингтона. Творчество Довлатова в этой связи никем не рассматривалось.

Философию экзистенциализма характеризуют по-разному: и «единственным живым направлением мысли, наряду с марксизмом и христианством» (Н. Бердяев), и бескачественным диалогом, который «начинается со времён Каина

1 Достоевский Ф. М. Собр. соч.; В 9 т. Т. 9. Кн. 1: Дневник писателя / Ф. М. Достоевский. М: ООО «Издательство Астрсль», ООО «Издательство ACT», 2004. С. 467. и Авеля и заканчивается в парижском кафе» (Меллер), и «прекрасной бессмыслицей» (М. Хайдеггер), и «величайшей нелепостью» (J1. Шестов). Это философия нового отношения к миру, к человеку, потерявшемуся в огромном пространстве и ищущего путь к себе в тот короткий отрезок времени, что положен ему на земле: «.Я размышляю о мимолётности моего существования, погруженного в вечность, которая была до меня и пребудет после, о ничтожности пространства, не только занимаемого, но и видимого мною, растворённого в безмерной бесконечности пространств, мне неведомых и не ведающих обо мне.»1.

Экзистенциализм представляет собой философское осмысление тех потрясений, которые постигли цивилизацию в XX столетии. Первая мировая война, приход фашизма - все эти глобальные и трагические события меняют отношение человека к миру, который, как могло показаться, неумолимо движется к своему концу. Страдание становится основной приметой существования, и провидчески звучат слова Достоевского, который в «Человеке из Подполья» писал: «.я уверен, что человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется»2. Человек, затянутый в водоворот непрерывно сменяющих друг друга катастроф, лишенный обычной жизни, потерявший точку опоры, начинает ощущать безмерное одиночество и страх. Экзистенциальная философия приобрела в то время невиданную популярность прежде всего потому, что обратилась к проблеме критических, кризисных ситуаций, попыталась рассмотреть человека в его «хождениях по мукам»: «Существование это не то, о чем можно рассуждать со стороны: нужно, чтобы оно вдруг нахлынуло, навалилось на тебя, всей тяжестью легло тебе на сердце, как громадный недвижный зверь, - или же ничего этого просто-напросто нет.»3.

Одна из книг JI. Шестова - «Апофеоз беспочвенности» - подчинена важной идее, суть которой заключается в том, что действительность, окружающая нас, бесконечно многообразна, и все попытки понять ее, познать во всех ее про Паскаль Б. Мысли. СПб: Северо-Запад, 1994. С. 47. Достоевский Ф. М. Село Степакчиково и его обитатели: сб. / Ф. Достоевский. М.:АСТ, 2006. С. 563.

3 Сартр Ж.-П. Тошнота. СПб.: Азбука - Терра, 1997. С. 191. явлениях, безуспешны, они только ограничивают наш личностный опыт, наш интеллектуальный кругозор: «Стремление понять людей, жизнь и мир мешает нам узнать все это. Ибо «познать» и «понять» - два понятия, имеющие не только неодинаковое, но прямо противоположное значение, хотя их часто употребляют как равнозначащие, чуть ли не как синонимы»1. И только наше собственное мышление, не перегруженное «научным познанием мира» и готовое принимать жизнь такой, какая она есть, со всей ее красотой и всем трагизмом, в состоянии помочь человеку не потерять себя среди тягот существования. Вместе с тем, не нужно пытаться «препарировать» окружающую нас действительность, настаивает JI. Шестов, и в этом с русским философом солидарен А. Камю, который отмечает, что с помощью науки, научного подхода, «возможно отмечать л и перечислять явления, не приближаясь при этом к пониманию мира» . Именно в таком ключе пишет Довлатов - он описывает действительность, которую изображает, быть может, «larger than life, живее, чем в жизни»3, и этим описанием ограничивается - не создает никаких философских систем, устами его героев не «глаголет» единственно верная истина. Такая позиция писателя связана с его особым взглядом на мир, проецирующимся на мысли и поступки его персонажей:

-Есть у тебя какие-нибудь политические идеалы? -Не думаю.

-А какое-нибудь самое захудалое мировоззрение? -Мировоззрения нет. -Что же у тебя есть? -Миросозерцание» (4, 16).

Миросозерцание представляет собой «совокупность теоретически не обоснованных взглядов на мир»4. Оно исключает высокую внешнюю актив

Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1991. С. 109.

2 Камю А. Миф о Сизифе. Мн.: ООО «Поппури», 2000. С. 32 - 33.

Лосев Л. Русский писатель Сергей Довлатов // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.:Азбука -классика, 2001. С. 381.

Кудрявцев Ю.Г. Философско-социологичсский анализ мировоззрения Ф.М. Достоевского: Автореферат на соискание ученой степени д-ра философских наук. М., 1977. С.8. ность, ибо созерцатель - «человек, склонный к бездеятельному созерцанию, пассивный наблюдатель»1. Но эта позиция, пожалуй, очень близка к той самой «середине», о которой всегда мечтал «биографический» довлатовский герой. Созерцающий жизнь персонаж не судит ее, не пытается переделать, он воспринимает ее во всех дурных и хороших проявлениях, такой, какая она есть, отражая, таким образом, отношение к жизни автора. Н. Бердяев, рассуждая о творчестве Достоевского, писал: «Что такое миросозерцание писателя? Это - его созерцание мира, его интуитивное проникновение во внутреннее существо мира. Это и есть то, что открывается творцу о мире, о жизни» . Эти слова можно отнести и к Довлатову. Отличие в том, что на основе миросозерцания у Достоевского строится определенная система взглядов на мир и жизнь человеческую, активно проповедуемая персонажами в произведениях автора, тогда как Довлатов остается на позиции созерцателя, гораздо менее «динамической», по-восточному медитативной.

В ряде научных работ, комментирующих положения экзистенциальной философии, нередко отмечалась и подвергалась критике свойственная ей безграничность свободы человека. Но эта проблема не столь однозначна. Человеческое существование, согласно экзистенциализму, в частности, с точки зрения К. Ясперса, заключается в том, что человек существует не как отдельный индивид, а только благодаря общности сознательного понимания «мы»: «человек обретает самого себя лишь в коммуникации с другими»3. Иными словами, люди одновременно и свободны, и порабощены. Свобода в экзистенциализме предстает как тяжелое бремя, которое должен нести человек, поскольку он - личность и обречен быть свободным — быть самим собой. Отказаться от свободы — значит, отвергнуть свою личность, значит, поступать и думать так, как поступают и думают все. Герои Довлатова - личности, обреченные быть самими собой. Это касается не только художественных двойников автора, например, Довлатова («Компромисс», «Наши», «Ремесло», «Марш одиноких»), Далматова Ожегов С. И. Словарь русского языка: 70000 слов. М: Рус. яз., 1989. С. 742. " Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н. Русская идея. Харьков: Фолио, 2000. С. 246.

Ясперс К. Философская автобиография // Рассуждения о счастливой и достойной жизни, Мн.: Харвест, 1999. С. 340.

Филиал»), Алихаиова («Зона», «Заповедник»), но и множества других героев - литераторов, пьяниц, заключенных, эмигрантов и прочих. Более того, довла-товские герои весьма специфичны, это образы именно довлатовские. Как отмечал Иосиф Бродский, герой Довлатова - это «человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем порядок или усмотреть в его загаженности глубинный смысл, руку провидения»1. Самые, казалось бы, страшные, никчемные или опустившие люди превращаются у Довлатова в «симпатичнейших персонажей», потому, возможно, «что он питал заведомую слабость к изгоям, к плебсу, частенько предпочитая их общество обществу приличных - без всяких кавычек - людей. Нелицемерная, ничем не защищенная открытость дурных волеизъявлений представлялась ему гарантией честности, благопристойное существование - опорой лицемерия» .

Каждый из персонажей Довлатова, особенно это касается главных героев, одинок. Одиночество проистекает из экзистенциального мировосприятия, в основе которого лежит отчуждение, реализующееся на всех уровнях - это отчуждение от природы, от окружающей действительности, от собственного Я. Психика героев деформируется одиночеством («мы одиноки, и нам нет извинений»3), отчуждением от мира, воспринимаемого как «иная жизнь». Таково мировосприятие Алиханова («Зона», «Заповедник»), Довлатова («Компромисс», «Марш одиноких», «Ремесло»), Джона Смита («Ослик должен быть худым»), Красноперова («Иная жизнь») и др. Эмоциональное состояние довлатовских персонажей сродии состоянию героев произведений экзистенциальной традиции, доминантами которого являются одиночество, чуждость миру и окружающим людям, страх. Не случайно главные герои Довлатова - люди города, ибо «эмоциональная доминанта чаще всего конкретизируется в разорванном городском сознании - сознании замкнутого пространства, утраченной цельности, не

1 Бродский И. «О Сереже Довлатовс» //О Довлатовс: Статьи, рецензии, воспоминания. Тверь: Другие берега, 2001. С. 68.

Арьев А. Наша маленькая жизнь // С. Довлатов. Собрание сочинений. В 4 т. Т.1. СПб.: Азбука-классика, 2003. С. 10.

3 Сартр Ж.-П. Экзистенциализм - это гуманизм // Рассуждения о счастливой и достойной жизни. Мн.: Хар-всст, 1999. С. 337. обретенного идеала, несчастливом, нежилом, дисгармоничном, мрачном»1. Так, в «Наших» для дяди рассказчика «необретенным идеалом» становится нечто, скрытое за забором: «Знаешь, отчего я мучаюсь? - продолжал он. - Когда мы жили в Новороссийске, там был забор. Высокий коричневый забор. Я каждый день проходил мимо этого забора. А что было внутри, не знаю. Не спросил. Я не думал, что это важно. Как бессмысленно и глупо прожита жизнь!» (2, 316).

Довлатов так объясняет свою литературную деятельность: «Стимулы писательского творчества — очень внутреннее дело, почти неформулируемое, но если все-таки попытаться ответить на этот вопрос, то литературная деятельность — это скорее всего попытка преодолеть собственные комплексы, изжить или ослабить трагизм существования [курсив мой - Ю. Ф.]. Я, конечно, не говорю о тех, кто пишет из самых простых и здоровых побуждений — заработать деньги, прославиться или удивить своих родных. Я говорю лишь о тех писателях, которые не выбирали эту профессию, она сама их выбрала» (4, 380).

Попытка преодолеть собственные комплексы, изжить или ослабить трагизм существования» - Довлатов произносит слова, которые, несомненно, являются выражением именно экзистенциального мироощущения, ибо экзистенциализм показывает, что человек должен обрести себя и убедиться, что ничто не может спасти его от себя самого, тем самым освобождая человека от надежд и иллюзий, что он может стать свободным и счастливым в этом мире благодаря чему-то вне себя. Стремление «ослабить трагизм существования» - это стремление преодолеть иллюзии, попытка найти себя, стать счастливее в абсурдном мире, где «война со злом закончилась его окончательной победой, но жить-то надо»2.

В экзистенциалистских произведениях, где предстает искаженный страхом и предчувствием смерти мир, в полный голос заявляет о себе абсурд. XX век можно назвать веком абсурда, или веком «экзистенциального вакуума» (В. Франкл), когда остро ощущается бессмысленность жизни, тотальное одиноче

1 Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий.

М.: Флинта: Наука, 2002. С. 33. Ерофеев В. Русские цветы зла // Русская литература XX века в зеркале критики. М.: Академия, 2003. С. 236. ство человека в мире, утратившем традиции и ценности прежних времен. С другой стороны, абсурд есть одно из проявлений действительности, ею самой порожденное. Антипод давно утраченной нормы, он становится знаком перехода к другим «ценностным координатам» (Э. Фромм), а если говорить о литературе - к другим художественным пространствам.

А. Арьев писал: «Упрощая, сводя довлатовские вариации к единой теме, обозначим ее так: судьба человека «с душой и талантом» в нашем абсурдном мире»1. Абсурд - это мир наизнанку, мир «с ног на голову», антимир, когда несовместимые начала сосуществуют в пределах одной человеческой души, это «граница, изнанка, оборотная сторона смысла, его превращенная форма»2.

Истоки абсурда можно найти в карнавальной культуре Средневековья. Во времена феодализма - социальной системы, в которой люди существовали в жестких неизменных рамках своего сословия (вассал и сеньор, подданный и сюзерен, крестьянин и крупный землевладелец), карнавал давал возможность человеку ощутить себя совершенно иным, дать волю самым тайным желаниям, реализовать идею двумирности. Подвергалась сомнению, пусть на время, логичность и упорядоченность человеческого бытия. Но карнавал - это все-таки игра, могущая довести до абсурда противоречия, которые таит в себе обыденная жизнь. Сама по себе карнавальная игра не есть абсурд, она могла бы стать им лишь в том случае, когда шут, надевший маску короля, на самом деле стал бы королем.

Мир абсурда, «другой» мир в основе своей являет сознательную игру с логикой, здравым смыслом, традициями, стереотипами, клише. Он дает возможность «другого» прочтения реальности, смешения нормального, привычного мира с его оборотной стороной, ибо абсурдное возможно лишь по отношению к чему-либо неабсурдному, как писал Камю, «абсурд рождается из сравнений»3. Из этого следует, что абсурд не есть отсутствие смысла, он есть другой Арьев А. История рассказчика // Довлатов С. Собр.соч.: В 4 т. Т. 1. СПб: Азбука - классика, 2003. С. 29. 'Огурцов А. П. Абсурд // Новая философская энциклопедия. В 4 т. Т. 1. // Под ред. акад. B.C. Степина. М.: Мысль, 2000. С. 21.

3 Камю А. Миф о Сизифе. Мн.: ООО «Поппури», 2000. С. 41. смысл - «смысл, который неслышим»1. Абсурд как бы намекает, «что жизнь выходит за рамки наших представлений о жизни»2.

Абсурд и норма у Довлатова тесно переплетаются, не в силах существовать друг без друга, именно потому, что невозможно показать, насколько абсурден окружающий мир без его столкновения с миром «нормальным». Недаром на протяжении всей жизни Довлатова так интересовали взаимоотношения нормы и абсурда, «смесь обыденности и безумия», как скажет сам писатель в одном из своих рассказов. «Я пытаюсь вызвать у читателя ощущение нормы. Одним из таких серьезнейших ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением. Значит, абсурд и безумие становятся чем-то совершенно естественным, а норма, то есть поведение нормальное, естественное, доброжелательное, спокойное, сдержанное, интеллигентное, - становится все более из ряда вон выходящим событием. Вызывать у читателя ощущение, что это нормально, - может быть, вот в этом заключается задача, которую я предварительно перед собой не ставил, но это и есть моя тема, тема, которую не я изобрел и не я один посвятил ей какие-то силы и время. Если нужны красивые и, в общем, точные и верные слова, то это попытка гармонизации мира»3.

Абсурд у Довлатова представляет собой не только художественный прием, способ осмысления художником окружающей его действительности и человека как главного субъекта и объекта новых отношений между вещами, но является отражением мировосприятия самого писателя. Ведь именно - и только -человек может почувствовать абсурд, осознать его, что не дано никакому другому живому существу. Проблема смысла перестала бы для личности существовать лишь в том случае, если бы человек не был больше человеком, ибо, будучи деревом или животным, «я стал бы частью мира»4, - утверждает Альбер Камю. Культурология, XX век: Энциклопедия. В 2 т. Т. 1. СПб.: Университетская книга, 1998. С. 8.

2 Померанц Г. С. Язык абсурда // Померанц Г.С. Выход из транса. М.: Юрист, 1995. С. 436.

Глэд Д. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. М.: Книжная палата, 1991. С. 93.

4 Камю А. Миф о Сизифе. Мн.: ООО «Поппури», 2000. С. 61.

Впрочем, мир сам по себе не столько абсурден, сколько, по мнению А. Камю, «попросту неразумен». И есть лишь два способа противостоять этой неразумности: во-первых, рационализм, уже в XVIII веке отвергнутый многими, поскольку большое количество вещей вокруг нас мы не можем объяснить с помощью разума, и, во-вторых, «антирационализм», суть которого в поиске новых связей между вещами и понятиями, связей, которые не могут быть мотивированы законами формальной логики. Как пишет Камю, «иррациональное в представлении экзистенциалистов есть разум в раздоре с самим собой»1. Поэтому для Камю абсурдное произведение - это «смиренное согласие быть сознанием, творящим лишь видимость, набрасывающим покрывало образа на то, что лишено разумного основания. Будь мир прозрачен, не было бы искусства» .

Мир не прозрачен, мир закрыт. В литературе XX века образ мира часто дается через мифологему лабиринта, представляющего архетип мироздания: «Беглец не прячется в лабиринте. И не устраивает его на высоком берегу, да еще раскрасив в ярко-красный цвет, чтобы он был виден морякам издалека. Устраивать лабиринт не нужно, ведь Вселенная - это уже готовый лабиринт» .

Мир абсурда - это бесконечные блуждания личности в лабиринтах реальности и собственного сознания, подобные блужданиям человека в хитросплетениях фаюмского лабиринта, о котором с изумлением и восторгом писал Геродот: «Переходы через покои и извилистые проходы через дворы, будучи весьма запутанными, вызывают чувство бесконечного изумления: из дворов переходишь в покои, из покоев в галереи с колоннадами, затем снова в покои и оттуда опять во дворы»4. Лабиринт неизбежно ассоциируется с чем-то трудно преодолимым, более того - непостижимым. В него можно (а согласно известному мифологическому сюжету, и необходимо) войти, но выход из него не гарантирован. Топология лабиринта для входящего неизвестна и даже умышленно запутана. Таким образом, мифологема лабиринта связана с темой

1 Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1989. С. 256

2 Там же. С. 291.

3 Борхес Х.Л. Абснхакан эль-Бохари, умерший в своем лабиринте // Борхес Х.Л. Двойник Магомета: рассказы и эссе 1932-1970 г.г. СПб.: ООО «Издательский дом "Кристалл"», 2002. С. 100.

4 Геродот. История. Л.: Наука, 1972. С. 126-127. весьма рискованного предприятия и непредсказуемости, ибо не существует никаких внешних признаков в лабиринте, которые могли бы помочь герою в выборе пути. Только сам человек делает выбор, не зная, окажется ли избранное им направление верным или заведет в тупик. Древнегреческий герой Те-сей смог пройти испытание лабиринтом благодаря волшебной нити Ариадны, однако современному герою помощи ждать неоткуда.

Будучи изначально языческим символом, лабиринт постепенно трансформировался в христианском сознании в аллегорический образ пути человека к Богу или путь Христа. Но в эпоху «смерти бога» лабиринт начинает восприниматься как метафора человеческого существования, ведущего в очередной тупик в мучительных и бесплодных попытках найти выход. В Средние века было распространено убеждение, что путешествие по лабиринту может заменить верующему человеку паломничество к святым местам, также писали, что церковные лабиринты служили для наказания грешников, которые должны были проползти на коленях по всем закоулкам этих хитроумных сооружений, читая молитвы, пока не достигнут центра. В XX такое «паломничество» (или наказание) оборачивается для человека ужасом перед темным, неотвратимым ничто.

С точки зрения постклассического эстетического сознания XX века лабиринт - это символ «запутанности, сложности, многоаспектное™ культуры и бытия человеческого, полисемии культурно-бытийных состояний»1. Лабиринт отражает сознание человека XX века, когда личность в результате революций, войн, научно-технического прогресса, «омассовления» и т. д. приходит в состояние экзистенциального кризиса, то есть растерянного метания по жизни и культуре в поисках своего места в жизни и смысла самого бытия, как в страшном лабиринте, за каждым поворотом которого ее подстерегают абсурдные события, страдания, смерть. Об этом в своих произведениях размышляли писатели - экзистенциалисты и абсурдисты (Ф. Кафка, А. Камю, Ж.-П. Сартр, Э. Ионеско, С. Беккет). В неподражаемой легкой, иронической манере трудный путь человека в поиске ответов на эти серьезные вопросы запечатлел в своих книгах

1 Бычков В. В. Эстетика. М: Гардзрики, 2004. С. 470. никогда не претендовавший на звание философа русский писатель С. Довлатов. Довлатовская проза отражает экзистенциальное мироощущение автора, не являясь открытой демонстрацией экзистенциализма, поскольку Довлатов - прежде всего художник, а не философ. Экзистенциальные истоки его прозы обусловлены спецификой творчества, которое само по себе «не уход в иные и лучшие миры, а умение настоять на своем, заставить любоваться своим уродством. Творчество - это индивидуальная смелость, превращающая комплекс в норму: норму восприятия данного творчества как ценного»1.

Практическая значимость исследования заключается в возможности применения материалов, результатов работы в ходе дальнейшего изучения творчества С. Довлатова, при построении лекционных и практических курсов по русской литературе второй половины XX века в высших учебных заведениях и школах.

Структура работы: диссертация состоит их введения, трех глав, заключения и библиографического списка.

Парамонов Б. Конец стиля // Русская литература XX века в зеркале критики. М.: Академия, 2003. С. 85 - 86.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Федотова, Юлия Владимировна

Заключение

В диссертационном исследовании проанализированы особенности экзистенциального сознания автора, проявляющиеся в мироощущении его центральных персонажей:

1. Особое психологическое состояние человека, преодолевшего «механистичность» бытия попаданием в «пограничную ситуацию», когда он оказывается перед проблемой жизни и смерти - бытия и небытия - вследствие осмысления своего смертного статуса (Алиханов - конвоир в «Зоне» и писатель в «Заповеднике»);

2. Индивидуалистическое, эгоцентричное самосознание, противопоставление Я и «других», позиция самоограждения, стремление уберечь себя от вторжения извне где-то «внутри», «за некими окопами или стенами» своей души1 (Красноперов в «Иной жизни»);

3. Состояние рефлексии, осознание своей чужеродности одновременно с желанием преодолеть онтологическое одиночество, выйти к людям (герои «Зоны», «Заповедника», «Двух сентиментальных историй», «Филиала» и др.);

4. Разорванность сознания, проявляющаяся в осознании «двумирности» как «лишенности» самой возможности иного бытия («Зона», «Ремесло», «Иная жизнь»);

5. Ощущение замкнутости пространства, из которого нет выхода, а есть лишь бесконечные блуждания по лабиринтам абсурдной и жуткой реальности, всякий раз приводящие в тупик, в очередную камеру, к «каменной стене» (Ф. М. Достоевский) («Зона», «Филиал», «Ремесло»);

6. Мучительные размышления о пределах (или беспредельности) свободы, «вседозволенности», результатом которых становится поиск личных нравственных ориентиров в «обезбоженном» мире, зачастую реализующий себя в экзистенциальном мотиве «трагического жеста» (С. («Зона», «Ремесло», «Марш одиноких»). франк С. Л. Непостижимое / Франк С.Л. Сочинения. М.: Правда, 1990. С. 364.

Довлатов по-чеховски рассказывает истории, в которых нет явных злодеев и явных героев, ибо «одни и те же люди выказывают равную способность к злодеянию и добродетели» (2, 74), а затем оставляет читателя наедине с самим собой и со своими вопросами, так и не ответив, кто же на самом деле прав, и что сделать, чтобы мир стал лучше. Неосуждение и принятие любых, пусть нелицеприятных, проявлений жизни, человеческого несовершенства, «демонстративный, чуть заносчивый отказ от выводов, от морали» - особая авторская позиция Довлатова, «форма присутствия», «система безжалостного зрения» (3, 30), поза созерцателя мира, а не проповедника определенных идей, как зачастую бывает в русском романе.

Наличие ярко выраженного мировоззренческого, концептуального начала не является оценочной характеристикой произведения. Роман как жанр в отечественном понимании всегда требует определенной концепции мира и человека, даже если эта концепция негативная. Отсутствие подобной концепции в произведениях Довлатова проявляется, с одной стороны, в его склонности к «средним» (повесть) и «малым» (рассказ) жанрам, а с другой - указывает на тесную связь его творчества с поэтикой абсурда, ибо произведение абсурда, по сути своей, не предполагает масштабного эпического размаха. Произведения абсурдистского толка - это большей частью пьесы, повести, рассказы и так называемый «маленький европейский роман», более походящий на повесть, чем на роман в привычном понимании.

Не ограниченный концептуальными рамками, Довлатов всем своим творчеством закрепляет мысль: человеческая жизнь настолько сложна, что не укладывается ни в одну из выдуманных людьми идей. Такова жизнь довлатовских персонажей, и поэтому непросто найти какие-то мировоззренческие истоки существования его «миросозерцателей». Пушкинская позиция «олимпийского равнодушия», «готовность принять и выразить любую точку зрения» (2, 212), чрезвычайно близкая героям Довлатова, их нравственная толерантность заводит многих исследователей в тупик, ибо такая позиция предполагает бесконечное множество вариантов трактовки одних и тех же событий, и в каждом из вариантов будет заключена определенная доля истинности. Такая позиция - примета свободы, на которую осужден человек, «потому, что не сам себя создал; и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает»1.

Важную роль в изображении абсурдного мира в довлатовской прозе играет ирония, она становится существенной особенностью мировосприятия, определенным способом выявления несовершенства мира и интерпретации его. Абсурдность действительности подчеркивается в произведениях Довлатова прежде всего ироническим отношением к ней, которое реализуется с помощью аллюзий, псевдоцитат, пародии, гротеска. Одной из главных особенностей «иронического стиля» писателя становится использование семантических особенностей слова. Многозначность слова, его неожиданное употребление, порождение новых оттенков смысла являются важными лексико-семантическими средствами выражения иронии в довлатовских текстах. Актуализация иронического начала связана с несомненной близостью Довлатова к общей для современной литературы тенденции уйти от однозначной трактовки и оценки действительности. Персонажи Довлатова часто говорят - и пишут - фразами, как бы лишенными смысла (объяснительная записка Густава Пахапиля или медицинское заключение о здоровье сержанта Годеридзе, непереводимая речь Михал Иваныча и бессмысленный набор фраз Маркова). Такая словесная ахинея представляет собой некий языковой лабиринт, где центральный персонаж блуждает в поисках смысла. Но языковой лабиринт в мире довлатовских героев является лишь частью того огромного Лабиринта, который в XX веке многими писателями будет метафорически воспринят как архетип мироздания.

Таким образом, диссертационное исследование доказывает:

1. Для довлатовских героев характерно «двоемирие», в основе которого разделенность реальности в сознании персонажа на «мою» - «понятную» и «иную» - «непостижимую», реальность «других».

1 Сартр Ж.-П. Экзистенциализм - это гуманизм // Рассуждения о счастливой и достойной жизни. Мн.: Хар-всст, 1999. С. 337.

2. Блуждание героя во времени и пространстве в безуспешных попытках найти себя, установить связь с внешним миром свидетельствует о трагической, экзистенциальной разобщенности, разрыве связей между людьми, об обреченности на одиночество.

3. Мирообраз в произведениях Довлатова строится на грани реальности, гротеска, натурализма и фантастики, что позволяет совмещать несовместимое: духовное и телесное, норму и абсурд, гармонию и хаос, жизнь и смерть.

4. Герои С.Довлатова существуют в закрытом лабиринтном мире, из которого нет выхода, и даже смерть не освобождает их, ибо рай - это «камера общего типа» («Заповедник»), вливающаяся в пространство «громадной камеры» (Э.Э. Каммингс).

5. Абсурд становится свойством сознания, усиливающим трагическое мироощущение, а также средством изображения «обезбоженного» мира, лишенного нравственных ценностных ориентиров, которые каждый должен искать только в себе.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Федотова, Юлия Владимировна, 2006 год

1. Борхес X.J1. Абенхакан эль-Бохари, умерший в своем лабиринте // Борхес X.JI. Двойник Магомета: рассказы и эссе 1932-1970 г.г. СПб.: ООО «Издательский дом "Кристалл"», 2002.

2. Булгаков М. А. Избранное. М.: Дет. лит., 1997.

3. Горький М. Песня о Соколе // Горький М. Собр. соч.: В 8. Т.1.: Рассказы. М.: Сов. Россия, 1987.

4. Довлатов С. Собр. соч.: В 4 т. / Сост. А. Ю. Арьев. Спб: Азбука-классика, 2003.

5. Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома // Достоевский Ф. М. Село Степанчиково и его обитатели: сб. М.: ACT, 2006.

6. Достоевский Ф. М. Село Степанчиково и его обитатели: сб. / Ф. Достоевский. М.:АСТ, 2006.

7. Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 9 т. Т. 9. Кн. 1: Дневник писателя / Ф. М. Достоевский. М.: ООО «Издательство Астрель», ООО «Издательство ACT», 2004.

8. Закон Божий: Руководство для семьи и школы / Сост. Протоиерей Серафим Слободской. М: Молодая гвардия, 1990.

9. Иванов Г. Распад атома //Лунная гостья: Романы, повести, рассказы. М.: Терра, 1997.

10. Ю.Камю А. Посторонний // Камю А. Посторонний. Рассказы. СПб.: Азбука, 2000.

11. П.Кафка Ф. Рассказы, 1917-1924; Афоризмы (сборник). М.: ACT, 2005.

12. Лорка Ф. Г. Плач гитары: Стихотворения. М.: Изд-во Эксмо-Пресс, 2001.

13. Набоков В. Дар //Набоков В. Собр.соч.: В 4 т. Том III. М.: Правда, 1990.

14. Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20т. Т.7. М.: Художественная литература, 1969.

15. Сартр Ж.-П. Пьесы. М.: Гудьял-Пресс, 1999.

16. Сартр Ж.-П. Тошнота. СПб.: Азбука Терра, 1997.

17. Сологуб Ф. Звериный быт// Сологуб Ф. Заклинательница змей: Романы; Рассказы. М.: Терра, 1997. С.666.

18. Терц А. Прогулки с Пушкиным. СПб.: Всемирное слово, 1993.

19. Филатов JI. Про Федота-стрельца, удалого молодца: Стихотворения, пародии, пьесы. М.: Эксмо, 2003.

20. Хемингуэй Э. Избранное. М: Рипол-классик, 1999.

21. Чехов А. П. Дядя Ваня // Чехов А. П. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Поли-графресурсы, 1999.

22. Шекспир В. Гамлет // Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии: В 2 т. Т.2. М.: Рипол, 1997.1.

23. Абдуллаева 3. Между зоной и островом // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука-классика, 2001.

24. Агамалян Е. Человек, который смеялся // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

25. Аловерт Н. Нью-Йорк. Надписи и фотографии // Малоизвестный Довлатов. Сборник. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

26. Анастасьев Н. «Слова моя профессия» // О Довлатове: Статьи, рецензии, воспоминания. Тверь: Другие берега, 2001.

27. Арьев А. История рассказчика// Довлатов С. Собр.соч.: В 4 т. Т. 1. СПб: Азбука классика, 2003.

28. Арьев А. История рассказчика // Сухих И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб.: РИЦ «Культ-информ-пресс», 1996.

29. Арьев А. Наша маленькая жизнь // С. Довлатов. Собрание сочинений. В 4 т. Т.1. СПб.: Азбука-классика, 2003.

30. Арьев А. Он все время хотел вернуться домой // Общество. 2000 . 24 августа. №187.

31. Арьев А. Синеглазая мишень// О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

32. Ю.Батчан А. «Новые американцы» в поисках Довлатова // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

33. П.Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975.

34. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986.

35. Белокурова С. П. Словарь литературоведческих терминов. 2005. http://www.gramma.ru/

36. Бердяев Н. Истина и откровение. СПб: Изд-во РХГИ, 1996.

37. Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н. Русская идея. Харьков: Фолио, 2000.

38. Бердяев Н. Русская идея. Харьков: Фолио; М.: Издательство ACT, 2000.

39. Бердяев Н. Смысл творчества: Опыт оправдания человека. Харьков: Фолио; Москва: Издательство ACT, 2002.

40. Бетеа Д. Мандельштам. Пастернак. Бродский // Русская литература XX века. Исследования американских учёных. СПб: Петро-РИФ, 1993.

41. Битов А. Г. Статьи из романа. М.: Сов. писатель, 1986.

42. Больнов О. Философия экзистенциализма. СПб.: Лань, 1999.

43. Борев Ю. Б. Эстетика. М.: Русь-Олимп, 2005.

44. Бродский И. О Сереже Довлатове // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука - классика, 2001.

45. Бродский И. О Сереже Довлатове // О Довлатове: Статьи, рецензии, воспоминания. Тверь: Другие берега, 2001.

46. Будылин И. Пушкинский заповедник в художественной литературе// // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

47. Бычков В. В. Эстетика. М.: Гардарики, 2004.

48. Вайль П. Без Довлатова // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

49. Васильева О. В. Эволюция лагерной темы и ее влияние на русскую литературу 50—80-х годов // Вести. 1996. Вып. 4 (№ 23).

50. Великие мысли великих людей. Антология афоризма: В 3 т. Том 3. XIX XX века. М.: Рипол Классик, 1998.

51. Власова Ю. Жанровое своеобразие прозы Сергея Довлатова: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 2001.

52. Вольф С. Чем я обязан Довлатову // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

53. Воронцова-Маралина А. Проза Сергея Довлатова: поэтика цикла: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 2004.

54. Генис А. Довлатов и окрестности. М.: Вагриус, 2001. Генис А. Первый юбилей Довлатова // Звезда. 1994. № 3.

55. Генис А. Пушкин у Довлатова // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

56. Генис А. Сочинения: В 3 т. Т. 2: Расследование. Екатеринбург: У Фактория, 2003.

57. Геродот. История. J1.: Наука, 1972.

58. Глэд Д. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. М.: Книжная палата, 1991.

59. Губин В. Наедине со светом // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

60. Довлатов С. Ефимов И. Эпистолярный роман. М.: Захаров, 2001.

61. Довлатов С. Сквозь джунгли безумной жизни: Письма к родным и друзьям. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2003.

62. Дочева К. Идентификация личности героя в творчестве Сергея Довлатова: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Орел, 2004.

63. Дружников Ю. Летописец Брайтон-бич (Воспоминания о Сергее Довла-тове) // Новое русское слово. 1990. 30 августа.

64. Елисеев Н. Довлатов и Слуцкий // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука-классика, 2001.

65. Ерофеев В. Поминки по советской литературе // Русская литература XX века в зеркале критики. М.: Академия, 2003.

66. Ерофеев В. Русская проза Владимира Набокова // Набоков В. В. Собрание сочинений: В 4 т. Том I. М: Издательство «Правда», 1990.

67. Ерофеев В. Русские цветы зла // Русская литература XX века в зеркале критики. М.: Академия, 2003.

68. Есин А.Б. Время и пространство // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины / Под ред. Чернец Л.В. М.: Высшая школа, 1999.

69. Ефимов И. Неповторимость любой ценой // Звезда. 1994. №3.

70. Зарубежная литература XX века / Под ред. Л. Г. Андреева и др. М: Высшая школа, 2000.

71. Зверев А. Записки случайного постояльца // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука классика, 2001.

72. Зверев А. Шаг от парадокса к трюизму // Стрелец. 1995. №1.55.3олотов А. Усилия мысли и гармония мира // Литературная газета. 1988. 14 декабря.

73. Иванова С. Нелишний человек // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

74. Камю А. Бунтующий человек // Камю А. Миф о Сизифе; Бунтарь. Мн.: ООО «Поппури», 2000.

75. Камю А. Миф о Сизифе. Мн.: ООО «Поппури», 2000.

76. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1989.

77. Камянов В. Свободен от постоя // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

78. Каргашин И. «Освобожденное слово» // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

79. Кларк К. Души ГУЛАГа // Звезда. 1994. №3.

80. Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. М.: Про- , свещение, 1972.

81. Кржижановский С. Д. «Страны, которых нет»: Статьи о литературе и театре. Записные тетради. М.: Радикс, 1994.

82. Кривулин В. Поэзия и анекдот // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

83. Крыщук Н. Василий Шукшин и Сергей Довлатов // Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука-классика, 2001.

84. Кудрявцев Ю.Г. Философско-социологический анализ мировоззрения Ф.М. Достоевского: Автореферат диссертации на соискание ученой степени д-ра философских наук. М., 1977.

85. Куллэ В. Бессмертный вариант простого человека // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука-классика, 2001.

86. Культурология / Под ред. Г. В. Драча. Ростов на - Дону: Издательство «Феникс», 1997.

87. Культурология, XX век: Энциклопедия. В 2 т. Т. 1. СПб.: Университетская книга, 1998.

88. Курганов Е. Сергей Довлатов и линия анекдота в русской прозе // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

89. Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993.

90. Ламетри Ж. Опыт о свободе высказывания мнений // Ламетри Ж. Сочинения. М., 1983.

91. Ламзина А.В. Заглавие // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины / Под ред. Чернец Л.В. М.: Высшая школа, 1999.

92. Липовецкий М. И разбитое зеркало // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега», 2001.

93. Липовецкий М. Учитесь, твари, как жить // Знамя. 1997. № 5.

94. Лосев Л. Русский писатель Сергей Довлатов // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.:Азбука классика, 2001.

95. Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство, 2001.

96. Лэрд С. Ненавязчивые истины // Звезда. 1994. №3.

97. Малоизвестный Довлатов. СПб.: Лимбус Пресс, 1995.

98. Маркович В. М. Безумие и норма в петербургских повестях Гоголя // Гоголь Н. В. Записки сумасшедшего: Повести. СПб.: Азбука-классика, 2004.

99. Мечик-Бланк К. О названиях довлатовских книжек // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

100. Михайлов Н. Н. Теория художественного текста. М.: Академия, 2006.

101. Мориц И. Рассказы из книги «Чемодан» // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

102. Мория Аи. Россия встречается с Америкой // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

103. Мукаржовский Я. Эстетическая функция, норма и ценность как социальные факты // Мукаржовский Я. Исследования по эстетике и теории искусства. М.: Искусство, 1994.

104. Найман А. Персонажи в поисках автора // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

105. Непомнящий В. С. Поэзия и судьба: Над страницами духовной биографии Пушкина. М.: Сов. писатель, 1987.

106. Нехорошее М. Веллер и Довлатов: битва героев и призраков // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

107. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Рассуждения о счастливой и достойной жизни. Мн.: Харвест, 1999.

108. Новиков В. Астроумие // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

109. Новиков В. Двадцать два мифа о Пушкине // Время и мы. 1999. №143. 93.Ожегов С. И. Словарь русского языка: 70000 слов / Под ред. Шведовой

110. Н. Ю. М.: Русский язык, 1989.

111. Огурцов А. П. Абсурд // Новая философская энциклопедия. В 4 т; Т. 1. //* . t

112. Под ред. акад. B.C. Степина. М.: Мысль, 2000. 95.Ольшанский Д. История рассказчика // Общество. 2000. 24 августа. №187.96.0ртега-и-Гассет X. Человек и люди // Рассуждения о счастливой и достойной жизни. Мн.: Харвест, 1999.

113. Парамонов Б. Конец стиля // Русская литература XX века в зеркале критики. М.: Академия, 2003.

114. Парамонов Б. После филиала // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

115. Парамонов Б. Солженицын и Довлатов // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

116. Паскаль Б. Мысли. СПб: Северо-Запад, 1994.

117. Пахомова Н. Наш человек в «Ныойоркере» // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

118. Петрова М. Эстетика сегодня: состояние, перспективы // Материалы научной конференции. 20-21 октября 1999г. Тезисы докладов и выступлений. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 1999.

119. Писатели мира о Сергее Довлатове // Звезда. 1994. №3.

120. Писатели США о литературе. В 2 т. Т.2. М.: Прогресс, 1982.

121. Померанц Г. С. Язык абсурда // Померанц Г.С. Выход из транса. М.: Юрист, 1995.

122. Попов В. Кровь единственные чернила // Звезда. 1994. №3.

123. Попов В. Писатель и его герой // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

124. Прозоров В. В. Другая реальность: Очерки о жизни в литературе. Саратов: Лицей, 2005.

125. Разова Е.Л. Дом. Экзистенциальное пространство человека // Vita Cogitans: Альманах молодых философов. Выпуск 1. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002.

126. Рейн Е. Несколько слов вдогонку // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

127. Ремизова М. Детство героя: Современный повествователь в попытках самоопределения // Вопросы литературы. 2001. №2.

128. Рикер П. Размышления о наказании // Архетип. 1995. № 2.

129. Рогов О. Фотография на картоне // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

130. Ройтблат Б. Ноктюрн. (Памяти Сергея Довлатова) // Новое русское слово. 1998. 22-23 августа.

131. Рохлин Б. Кто отражается в зеркале // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

132. Рохлин Б. Скажи им там всем // Малоизвестный Довлатов. Сборник. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

133. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм это гуманизм // Рассуждения о счастливой и достойной жизни. Мн.: Харвест, 1999.

134. Серебряный С. Чехов в зарубежном литературоведении // Вопросы литературы. 1985. №2.

135. Серман И. Гражданин двух миров // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

136. Серман И. Театр Сергея Довлатова // Грани. 1985. № 136.

137. Скульская Е. Большой человек в маленьком городе // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука классика, 2001.

138. Скульская Е. Перекрестная рифма // Звезда. 1994. №3.

139. Смирнов И. Довлатов в поисках роли // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

140. Смирнов И. Творчество до творчества // Звезда. 1994. №3.

141. Смирнов-Охтин И. Сергей Довлатов петербуржец // Звезда. 1994. №3.

142. Современная русская литература / Под ред. проф. Б.А.Ланина. М.: Вентана-Граф, 2006.

143. Соловьев В., Клепикова Е. Довлатов вверх ногами: Трагедия веселого человека. М.: Коллекция «Совершенно секретно», 2001.

144. Соловьев В. Соло на автоответчике // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

145. Соснора В. Сергей // Звезда. 1994. №3.

146. Сухих И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб.: РИЦ «Культ-информ-пресс», 1996.

147. Сухих И. Довлатов и Ерофеев: соседи по алфавиту // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

148. Сучков Б. Л. Кафка // Сучков Б. Л. Лики времени. М., 1969.

149. Теория литературы: В 2 т. Т.1 / Н.Д.Тамарченко, В.И.Тюпа, С.Н.Бройтман. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. М.: Академия, 2004.

150. Толстихина А. Нормальный человек в русской словесности // Общество. 2000. 24 августа.

151. Топоров В. Дом, который построил Джек // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

152. Тудоровская Е. Путеводитель по «Заповеднику» // Звезда. 1994. №3.

153. Уфлянд В. Утром на «вы», вечером на «ты» // О Довлатове / Сост. Е. Довлатова. Тверь: Другие берега, 2001.

154. Успенский Б. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000.

155. Финне Дональд М. Зона. Записки надзирателя // Довлатов С. Последняя книга: Рассказы, статьи. СПб.: Азбука классика, 2001.

156. Фрейд 3. Сон и сновидения. М.: Олимп, 1997.

157. Фромм Э. Человек для себя. Мн.: Харвест, 2003.

158. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Издательство «Ad Marginem», 1999.

159. Хайдеггер М. Время и бытие // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник. М.: Высш. шк., 1991.

160. Цветаева М. Мой Пушкин // Цветаева М. Избранное. М.: Просвещение, 1989.

161. Червинскене Е. П. Свобода личности в мире идей Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Л.: Наука, 1980.

162. Чурляева Т. Проблема абсурда в прозе В. Маканина 1980-х начала 1990-х гг.: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Новосибирск, 2001.

163. Шагинян М. Человек и время. М.: Художественная литература, 1980.

164. Шестов JT. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. Л.: Издательство ленинградского университета, 1991.

165. Шлайфер Н.Е. Свобода личности и исторический детерминизм. М.: Высшая школа, 1983.

166. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. М.: ACT, 2003.

167. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Шопегауэр А. Собр.соч: В 5 т. Т. 1. М.: Московский клуб, 1992.

168. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Эко У. Имя розы. СПб.: Симпозиум, 1997.

169. Элиаде М. Священное и мирское / Пер. с фр., предисл. и коммент. Н. К. Гарбовского. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994.

170. Юнг К.Г. Воспоминания. Сновидения. Размышления. Киев, 1994.

171. Ямпольский М. Демон и лабиринт. (Диаграммы, деформации, мимесис). М.: Новое литературное обозрение. 1996.

172. Яковлев Е. Г. Эстетика. М.: Гардарики, 2004.

173. Янг Е. Нарративная структура «Зоны» // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 1999.

174. Ясперс К. Философская автобиография // Рассуждения о счастливой и достойной жизни. Мн.: Харвест, 1999.