"Красное студенчество" в начале 1920-х гг. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, кандидат исторических наук Андреев, Дмитрий Анатольевич

• Андреев, Дмитрий Анатольевич
• кандидат исторических наук
• 2007

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Андреев, Дмитрий Анатольевич

Введение С.З

1. Глава 1. «Красное студенчество» как идеологема: эволюция 1921-1924 гг.

1.1 .Биографические критерии приписывания к «красному студенчеству» С.

1.2.Новые нормы студенческой жизни: мифологизация быта и канонизация физического труда С.

1.3.Нормативные образцы поведения «красного студенчества» в вузе С.

1.4.Материальные привилегии «красного студенчества» С.82 1.5.Чистки вузов и рабфаков С.

1.6.«Красный студент» в заявлениях учащихся С.

2. Глава 2. Методы формирования «красного студенчества»

2.1.Истоки реформирования высшей школы и идеологемы красное студенчество» С.

2.2.«Смычка», производственная практика, «бригадно-лабораторный метод»: новые составляющие учебного процесса С.

2.3.Политизация высших учебных заведений С. 154 Заключение С.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «"Красное студенчество" в начале 1920-х гг.»

Советское студенчество 1920-х годов часто становилось объектом исторических исследований. Они касались различных проблем: политической борьбы внутри вузов, повседневно-бытовых аспектов жизни учащихся, государственной политики в

• области высшего образования. Тем не менее, вопросы создания идеологемы «красное студенчество» и её анализ, её реализация на практике и особенности использования студентами этой идеологемы для общения с властями не были предметами детального изучения.

Следует сразу отметить, что под идеологемой «красное студенчество» имеется в виду употребляемое в начале 1920-х годов в советской прессе, публицистике и, отчасти, в эмигрантской литературе, в выступлениях большевистских лидеров, в документах высшей школы словосочетание, имеющее идеологический оттенок. Оно включало в себя набор качеств, образцов поведения, речи, даже определенные этапы биографии. Соответствие этому пропагандистскому образцу позволяло студентам ^ идентифицировать себя с «красным студенчеством», что было не только выгодно в изучаемый нами период, но иногда даже необходимо. Монополия на средства печати позволила большевикам беспрепятственно создавать эту пропагандистскую модель на страницах журналов и различных публицистических сборников. Этот новый образ должен был помочь отделить «своих» от «чужих», чётко указать цели, стоящие перед «красным студенчеством», и, в конце концов, способствовать формированию «нового человека» в стенах высшей школы. Отсюда детальная проработка этой модели. В ней были учтены внешний облик, речь, биография, цели обучения и т.д. Это был идеологический образ, поскольку он не столько был отражением практики реально существующих студентов, сколько устанавливал те нормы, которым они должны были соответствовать. Идеологема также помогала упрочить конформистские стратегии: следуя всем нормативным указаниям, можно было успешно приписать себя к «красному студенчеству». В 1922 году Н.И.Бухарин указывал, что «революция не успела выработать свои нормы и правила поведения».1 Ближайшими задачами властей он видел создание и «культивирование» подобных норм.2 Пропа Бухарин И.И. Коммунистическое воспитание молодёжи в условиях НЭП. Доклад на V Всероссийском съезде РКСМ, 13 сентября 1922 г. Екатеринбург, 1923. С. 18.

2 Бухарин Н И. Коммунистическое воспитание молодёжи. С. 37. 3 гандистская модель «красного студента» была частным случаем реализации этих замыслов.

Следует также отметить, что выдвинутый нами в заглавии термин «красное • студенчество» является лишь одним из тех, которые употреблялись в советских текстах первой половины 1920-х годов. Использовались также такие словосочетания, как «новое студенчество», «пролетарское студенчество», реже «рабочее студенчество». Но различные модификации термина ещё не означали, что ему приписывалось различное содержание. Все они были названиями пропагандистской модели «нового человека», создаваемого в стенах советской высшей школы.

Исследование этих аспектов позволит отойти от традиционной парадигмы изучения политической истории вузов и студенчества и детально проанализировать опыт создания в стенах высшей школы «лаборатории» для идеологической «перековки» людей по заранее разработанным образцам, а также рассмотреть проблему Ф восприятия, использования и особенности трактовки пропагандируемых нормативных образцов студентами.

Наиболее часто историки обращались к изучению трех проблем: 1) политическая борьба в вузах в 1920-е годы;3 2) история советской государственной политики в области высшей школы;4 3) история отдельных вузов, представляющие собой хронологию «жизни» того или иного высшего учебного заведения, зачастую с использованием штампов о политической борьбе в первые годы советской власти.5

Исследования политической борьбы в вузах касались, в основном, двух сюжетов: 1) противостояние «красного» («нового») студенчества «буржуазному» («старому», «белому» и т.д.) в п.п. 1920-х годов; 2) борьба со студентами-троцкистами, сторонниками Зиновьева во второй половине 1920-х годов. Особенность этих работ

3 Лейкин А.Я. Против ложных друзей молодежи (Из истории борьбы КПСС с буржуазными и мелкобуржуазными партиями за молодежь 1917 - 1924 гг.). M., 1980; Шмелев А. Борьба РКП(б) против троцкизма за студенческую молодежь (1923 - 1924) // Борьба ленинской партии против оппортунизма. Л., 1980; Федюкин С.А. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. Л., 1972 и др. 0 4 Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда (1917 - 1925). Л., 1984; Чанбарисов Ш.Х. Формирование советской университетской системы (1917 - 1938гг.). Уфа, 1973; Платова Е.Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху. 1917-1927 гг. СПб., 2001; Пропп О.В. Высшая школа Урала в условиях нэпа: опыт взаимоотношений (1921-1925гг.) // Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Екатеринбург. 2002.

3 См., например, Павловский Е.И. Военно-медицинская академия Красной армии имени Кирова за 140 лет (1798-1938). Л., 1940; Ленинградский университет за годы советской власти (1917-1947). Л.,1948; Мавродип В.В. История Ленинградского университета (1819-1969). Л, 1969; Ленинградский государственный педагогический институт им. Л.И.Герцена. Сборник, посвященный тридцатилетней деятельности института. Л., 1948; Ленинградский горный институт за годы Советской власти. Л.,1971, и др. была в том, что, несмотря на использование в них богатого фактического материала, критерия деления студенчества, предложенные ими, были аморфны: «свои», «красные» и «чужие», «белоподкладочники». Они соответствовали скорее идеологическому канону большевиков, а не реальному делению внутри студенчества тех лет. Показательно отношение к вузовским чисткам первой половины 1920-х годов, которые рассматривались исключительно как мера в политической борьбе с «белоподкладочниками» (миф, развенчанный канадским исследователем П.Конечным). Критерием для оценки успешности внутривузовской борьбы становятся цифровые данные официальных отчётов о количестве партийного студенчества и учащихся - выходцев из рабочих и крестьянских семей. Вопрос об основаниях, на которых учащихся приписывали к этим социальным категориям, в этих исследованиях не ставился.

Среди работ, посвященных государственной политике в области высшей школы, следует выделить монографию А.П. Купайгородской.6 В этой книге на материалах Петрограда-Ленинграда воссоздана подробная картина государственных преобразований в области высшей школы, показаны механизмы распределения стипендий и других форм материального довольствия, приведена статистику увеличения среди студентов числа лиц - выходцев из «рабоче-крестьянской» среды, раскрыты изменения в учебном процессе.

Следует отметить одну существенную особенность большинства перечисленных выше работ, которые в различной степени касались вопросов возникновения «красного студенчества». Преимущественно авторами этих исследований рассматривались количественные характеристики «красного студенчества»: увеличение процента «студентов-пролетариев» в высшей школе, вплоть до окончательного «завоевания» ими вузовских аудиторий. Основным критерием для определения «красного студента» было его происхождение из рабочей или крестьянской среды. Детализация характеристик «красного студента» слушателями рабочих факультетов и учащимися вузов первой половины 1920-х годов при этом отходила на второй план. Данные о количественном увеличении числа «студентов-пролетариев» авторы этих работ брали, в основном, из отчетов администраций вузов. Вместе с тем, неточность

6 Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда (1917 - 1925). Л., 1984. 5 цифр и неопределенность некоторых социальных категорий студентов (таких как, например, «мещане», «дети купеческого звания», «прочие» и др.) в официальных документах высших учебных заведений отмечает в своем исследовании А.П. Купай

7 R

• городская. Следует также отметить, что в докторской диссертации А.П.Купайгородская затрагивает дискуссию среди партийной верхушки по поводу «пролетаризации» высшей школы. В частности, она анализирует спор между Н.К.Крупской и заместителем наркома просвещения В.Н.Яковлевой, опубликованный на страницах газеты «Правда».

Новые источники позволяют отойти от упрощённого представления о политической борьбе внутри вузов и реформировании высшей школы в первой половине 1920-х годов. Более того, если обратиться к результатам вузовских «чисток» первой половины 1920-х годов, то видно, что среди отчисленных студентов имелись выходцы из «рабочих» и «бедных крестьянских» семей. Из протоколов заседаний ко-щ миссий, занимавшихся «чистками» высших учебных заведений, отчетливо видно, что этих студентов часто отчисляли как «чуждых элементов». «Пролетарское» происхождение, следовательно, не давало еще полного права отнести себя к группе «красных студентов». Кроме того, материалы студенческой прессы первой половины 1920-х годов показывают, что одного социального происхождения было мало для приписывания себя к «студенту-пролетарию», помимо этого требовалось обладание так называемым «пролетарским сознанием».

В 1990-е годы появились работы, которые, помимо государственной политики в области высшего образования, касались вопросов студенческого быта и повседневной жизни. Примером такой работы может служить монография петербургского историка Е.Э. Платовой о студенчестве в 1917 - 1927 гг.9 На основании данных социологических опросов и исследований 1920-х годов (которые сами должны быть, прежде всего, предметом исследования и требуют уточнения), автор рассматривает тенденции роста и снижения бюджетов вузов, студенческих стипендий в разных ре* гионах, платы за обучения, количество студентов, имеющих льготы на проезд в городском транспорте и т.д. Это не вызывает сколько-нибудь серьёзных возражений,

7 Купайгородская А.II. Высшая школа Ленинграда. С. 129-130, 150-151.

8 Купайгоридская А.II. Советская высшая школа в 1917 - 1927 гг. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. Л ., 1990. С. 238-239. [Архив СПб ИИ РАН. Фонд диссертаций. Д. 228.] 6 но тот же метод Е.Э.Платова применяет для изучения повседневной жизни учащихся. В итоге мы получаем таблицы, показывающие «бюджет времени» «среднего» студента 1920-х годов (сколько времени тратили на сон, учебу, еду и работу), про

• центное соотношение здоровых и больных студентов, процент «пролетариев» в составе студенчества. Последнее вызывает особое возражение, поскольку историком не ставиться вопрос о том, кого в высшей школе первой половины 1920-х гг. считали «пролетарием».

В ряде работ советского (и постсоветского) периодов отразилась дискуссия о проценте «рабочих и крестьян» в составе студенчества, тенденциях его роста, роли в этом рабочих факультетов, однако одной из первых, кто затронул вопрос о сущности «классовых» статусов в первые годы советской власти, была американская исследовательница Ш.Фитцпатрик.10 Она подробно описала стратегии приписывания себя к классу. Ш.Фитцпатрик подчеркивает, что существовало множество «поведен

Ф ческих стратегий, направленных на то, чтобы избежать классового клейма».11 Так, например, «если кулак покидал свою деревню или священник прекращал носить рясу и становился учителем, то кто, кроме их старых знакомых, мог знать о том, что они отмечены клеймом классовой принадлежности».12 Зажиточный крестьянин, опасаясь зачисления себя в класс «кулаков», мог наняться на работу к другому крестьянину, становясь, таким образом, «бедняком».13 Студенты для успешного прохождения «чисток» и поступления в вуз (в условиях «классовости» приема 1920-х гг.) также использовали стратегии самоприписывания к классу. Это могло быть публичным отказом от «буржуазных» родителей или усыновлением студента родственниками с более выгодной социальной идентичностью.14 Таким образом, дискуссия о проценте пролетариев в высшей школе теряет смысл, поскольку, как показывают исследования Ш.Фитцпатрик, стать «пролетарием» мог тот, кто овладел «пролетарской стратегией» и смог «приписать» себе «рабочую» идентичность. 9Платова Е.Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху 1917- 1927. СПб., 2001.

10 Фитцпатрик Ш. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001. С. 174 - 207; Fitzpatrick Sheila The Problem of Class Identify in NEP Society // Russia in The Era of NEP: Explorations in Soviet Society and Culture. Bloomington and Indianapolis: Indiana Univ ersity Press. 1991. P. 12 -33. Фитцпатрик III. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации . С. 186.

12 Там же. С. 185.

13 Fitzpatrick Sheila. The Problem of Class Identify in NEP Society. P. 25.

14 Fitzpatrick Sheila. The Problem of Class Identify in NEP Society. P. 26. 7

Другим направлением является изучение т.н. «советской субъективности». Здесь следует выделить работы И.Халфина,15 в которых исследуются, в частности, студенческие автобиографии (составление которых было обязательно для вступле-• ния в партию через университетскую партийную ячейку) периода НЭПа. Они, как показывает И.Халфин, выполнены по определенным законам неких письменно незафиксированных, но активно используемых жанров. Автор воссоздает структуру этих студенческих биографий: студент описывал свой путь из «тьмы» (например, от «мелкобуржуазного» или «мещанского» сознания) к «свету» (к «пролетарскому» сознанию), кульминацией которого было «обращение» (conversion) к коммунизму. Он должен был пройти своеобразный ритуал отречения от «старых» ценностей, затем «очиститься» и принять «новую веру». Особенности этого ритуала, как показывает И.Халфин, напоминают религиозный ритуал принятия новой веры. Здесь чувствуется влияние работ на исследователя работ Н.Бердяева о «русском коммуниз-£ ме». И.Халфин отмечает, что социальное происхождение студента играло не основную роль при его вступлении в партию, но оно определяло жанр, в котором должна было быть исполнена его автобиография. Вследствие этого, например, студент из интеллигенции мог доказать свою приверженность советской власти и быть принятым в партию, тогда как студент из рабочего класса вполне мог потерпеть неудачу в обосновании своей «пролетарской» идентичности.

Не меньший интерес представляют работы канадского исследователя П.Конечного о петроградском (ленинградском) студенчестве.16 Автор изучает такие вопросы, как представления коммунистической партии об идеальных стандартах социального и политического управления студентами в 1920-30-е годы, особенности нового быта (на примере Мытнинского общежития Ленинградского государственного университета), проблемы взаимоотношений между студентами, аномальное поведение (особое внимание автор уделяет феномену «хулиганства») и «антисоветские» атрибуты в студенческой среде, реакция студентов на широкую программу

15 Halfin I. Terror in My Soul: Communist Autobiographies On Trial. London, 2003; Halfm I. From Darknes To Light: Student Communist Autobiography During NEP // Jahrbucher fur Geschichte Osteneuropas 45 (1997). P. 210-236.

16 Konecny P. Chaos of Campus: The 1924 Student Proverka in Leningrad // Europe-Asia Studies. 1994. Vol. XLVI. № 4. P. 617 - 635; Konecny P. Revolution and Rebellion: Students in Soviet Institutes of Higher Education, 1921-1928 // Canadian Journal of History. 1992. December. P. 451 - 473; Library Hooligans and Others: Law, Order, and Student Culture in Leningrad, 1924-38 // Journal of Social History. Fall 96. Vol. 30. Issue 1. P. 97-128; Konecny P. Builders and Deserters: Students, State, and Community in Leningrad, 1917-1941. Montreal: McGill-Queen's University Press, 1999. 8 социальной инженерии в высшей школе. Изучая крупнейшую студенческую чистку 1920-х гг. (чистка 1924 года), автор приходит к выводу об ее хаотичном характере, что привело к восстановлению в вузах большого количества отчисленных студентов * уже к концу июня 1924 года. Здесь интересен отход от утвердившегося в историографии понимания студенческих чисток исключительно как политических мероприятий, направленных на исключение из вузов «чуждых элементов».

П.Конечный показывает, что признание ценности «социалистических достоинств» в студенческом сообществе было достигнуто одновременно через насилие и использование стимулов и поощрений. Воспитательные мероприятия и политические репрессии сочетались с предоставлением «оппортунистам» социального статуса и обеспечением их профессиональной карьеры, которые являлись механизмами социализации в советской системе. Таким образом, его исследования позволяют отойти от широко распространенной точки зрения о жесткой политической борьбе Ф студенчества внутри вузов. Более того, П.Конечный поднимают вопрос о степени приспособления так называемого «старого» студенчества к новым нормам и ценностям студенческой жизни.

Следует также отметить монографию краснодарского историка А.Ю.Рожкова17, в которой автор попытался исследовать целый ряд проблем, относящихся к студенчеству 1920-х гг. Среди них - государственная политика в области высшей школы, чистки 1920-х гг., взаимоотношения «старого» и «нового» студенчества и характеристика этих типов студента, бюджет времени, быт и одежда, материальное обеспечение и питание, досуг и развлечения. Эта работа обладает как рядом достоинств, так и рядом недостатков.

Во-первых, надо подчеркнуть, что работа основана на целом комплексе источников (архивы, пресса, публицистика, воспоминания). Многие из архивных источников автор вводит в оборот впервые. Попытка исследователя охватить широкий круг проблем, однако, привела к несколько поверхностной работе с этими весьма * интересными источниками. Так, например, при рассмотрении вопросов гигиены, питания, жилья и половой жизни А.Ю.Рожков часто приводит социологические

17 Рожков А.Ю. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Кн. 1-2. Краснодар, 2002.

1 s данные Д.И. JTaca, «подкрепляя» их цитатами из студенческих воспоминаний. Автором не учитывается тот факт, что социологическое исследование Д.И.Ласса касается исключительно одесского студенчества в 1928 году (а не всего российского студенчества 1920-х годов). К тому же, воспоминания и пресса (один из основных источников книги А.Ю.Рожкова) не подвергаются сколько-нибудь критическому анализу как исторические источники, и нередко используются автором как «наглядные примеры» к его теоретическим суждениям.

Наиболее спорной представляется третья глава «Бытие до потери сознания» (С. 312 - 404). Здесь мы встречаемся с теми же особенностями изучения быта студента, что и в работе Е.Э.Платовой. Приводя несколько опубликованных в 1920-е гг. студенческих бюджетов времени (одной коммуны ЛЭТИ, нескольких отдельно взятых студентов), он проецирует подобный образ жизни на всех советских студентов. Эта универсализация, основанная на единичных примерах, характерна и для других аспектов жизни студентов, изучаемых А.Ю.Рожковым. Некоторые выводы автора, однако, представляют интерес для нашего исследования. Так, например, он указывает на возможность приобретения «путевки» в вуз за «обычную взятку».19 Таким образом, социальная идентичность могла не только «изобретаться», но и просто «покупаться».

Пожалуй, единственным на сегодняшний день комплексным исследованием

9 П студенчества первых послереволюционных лет являются работы А.Р.Маркова об эволюции «социально-психологического облика» петроградских студентов в 1914 -1925 годы. Автор изучает особый студенческий язык, «кодекс» чести, повседневные практики (распорядок дня, географию отдыха и развлечений, стили сексуальной жизни) петроградских студентов, реконструируя, таким образом, «социально-психологический облик» студенчества в 1914-1925 гг. и его изменения в первой половине 1920-х годов. Рассматривая вопрос о столкновении так называемого «старого» и «нового» («белого» и «красного») студенчества - вопрос, неоднократно под

18 Ласс Д.И. Современное студенчество (быт, половая жизнь). М.-Л., 1928. Следует отметить, что социологическое исследование Д.И.Ласса часто приводится историками. Однако Д.И.Ласс исследовал положение одесского студенчества в 1928 году, тогда как некоторые историки используют его данные для характеристики особенностей студенческой жизни других городов, регионов и даже страны в целом.

19 Рожков А.Ю. В кругу сверстников. С. 219 - 220. нимавшийся в историографии, - А.Р.Марков приходит к выводу о том, что это был скорее не политический, а «культурный» конфликт различных стилей жизни, понимания самого слова «студент». Изучение политической культуры и повседневных • практик петроградского студенчества А.Р.Марковым показывает всю сложность и многоаспектность проблемы культурного столкновения различных социальных групп, не сводимой к противостоянию «пролетарских» и «буржуазных» студентов на основании марксистской схемы о классовой борьбе «пролетариев» и «буржуазии». Более того, изучая генезис понятия «студент» в 1914 - 1925 годы в студенческой среде, А.Р.Марков впервые ставит вопрос о понимании студентами первой половины 1920-х годов самого предиката «красный» к слову «студент». Наше диссертационное исследование, в отличие от работы А.Р.Маркова, акцентируется на изучение «красного студенчества» не только как на новом «культурном типе» или стиле поведения, но и как разработанной пропагандистской модели, ф Касаясь проблемы идеологического воздействия государства на сознание людей, следует выделить монографию Е.М.Балашова о советской школе в первое по

21 слереволюционное десятилетие. Автор изучает государственное реформирование школьного образования в период с 1917 по 1927 годы в контексте большевистской идеи превращения учебных заведений в «орудие коммунистического перерождения общества». Е.М.Балашов показывает методы, используемые в средних учебных заведениях и направленные на формирование «нового человека социалистического общества». Его исследовательские подходы позволяют изучить государственную политику не просто как набор декретов и постановлений, выявленных и расположенных историком в хронологическом порядке. Они дают возможность рассматривать изменения школьного образования в контексте политических идей и представлений самих реформаторов.

Во второй части монографии Е.М.Балашов обращается к изучению социальных представлений российских школьников, их эволюцию и факторов, влиявших на * изменение сознания учащихся. В частности, опираясь на данные социологических опросов 1920-х годов, он выявляет и анализирует представления школьников о со

20 Марков А.Р. Студенчество Петрограда в 1914 -1925 гг.: социально-психологический оолик.//Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб., 1997; Он же. Реальности «единой семьи»: петроградские студенты в 1914-1920 гг. // Новое литературное обозрение. 2002. № 57. С. 163-193.

11 ветской власти, коммунизме, В.И.Ленине, их понимание таких идеологем как «Советская Республика», отношение учащихся к пионерским организациям и самоуправлению, а также их читательские интересы. Исследователь, таким образом, не • только акцентирует своё внимание на государственной политике в области среднего образования, но и прослеживает её влияние на сознание учащихся средних учебных заведений в 1917 - 1927 гг. Обращение к сюжетам влияния политики на людей позволяет судить о её эффективности и выводит научную работу Е.М.Балашова на новый уровень, не характерный для предыдущих исследований советской образовательной политики.

Следует также отметить другую работу Е.М.Балашова, посвящённую изучению методов воспитательной (агитационно-пропагандистской) работы большевиков в первые послереволюционные годы, которая была направлена на создание "нового

22 человека". Изучая представления большевиков о школе как «орудии коммунисти-ф ческого перерождения общества», он выделяет ряд мер, принятых властями для реализации этой задачи: 1) политизация учебного процесса (посредством изменения программ и введения курса политической грамоты); 2) создание марксистских кружков и вовлечение учащихся в их работу. Кроме того, с точки зрения историка, большую роль в т.н. «перевоспитании» играли театрализованные празднества, шествия, субботники, а также переименования улиц и площадей города.

9 Я

Нельзя обойти вниманием исследования М.П.Одесского и Д.М.Фельдмана. Рассматривая процесс возникновения, изменения и утверждения советских идеологем «культ личности» и «реабилитация», авторы не только показали внутрипартийную борьбу в постсталинском руководстве через призму трансформации идеологем, но и подчеркнули важную роль в процессе этой борьбы идеологического советского языка. Как показывают М.П.Одесский и Д.М.Фельдман, изучаемые ими идеологемы незамедлительно «реагировали» на малейшие изменения политических тенденций в руководстве страны. Авторы убедительно доказывают, что советский пропагандист

21 Балашов Е.М. Школа в российском обществе 1917 - 1927 гг. Становление «нового человека». СПб., 2003.

22 Балашов Е.М. Новое общество - "новый человек" // Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и гражданской войны. СПб., 2000.

23 Одесский М.П., Фельдман Д.М. Поэтика «оттепели»: материалы к изучению пропагандистской модели XX съезда КПСС. Идеологема «культ личности» // Нестор. 2005. № 7. С. 374 - 402; Они же. Пропагандистская схема XX съезда КПСС: к истории термина «реабилитация» в советской культуре // Там же. С. 403 - 426.

12 ский язык, представленный в данном случае в идеологемах, являлся отличным барометром политической жизни советского государства.

Актуальность нашего диссертационного исследования определяется несколь

• кими обстоятельствами. Прежде всего, перемены в области российского образования, происходящие в данный момент, обуславливают обращение к накопленному историческому опыту. Во-вторых, диссертант полагает, что изучение идеологемы позволит выйти на новый уровень понимания механизмов идеологического влияния на людей в первой половине 1920-х гг. Без этого невозможно полное исследование социокультурного феномена «советского человека». Наконец, как показывает историографический анализ, среди историков нет единого мнения относительно «красного студенчества» как особой, создаваемой властью в стенах высшей школы социальной группы. Сложившаяся историографическая ситуация показывает необходимость научного исследования по заявленной теме. Более того, появление доступа к ф ранее закрытым источникам дает возможность не только рассматривать новые сюжеты, но и изучать уже знакомые сюжеты в другом ракурсе.

Цель диссертации - провести комплексное исследование идеологемы «красное студенчество» в контексте большевистской политики в области высшего образования в период с 1921 по 1924 гг.

В связи с этим автор предполагает:

• Изучить государственную политику комплектования высшей школы посредством правил приёма в вузы и на рабочие факультеты, и материального обеспечения учащихся через стипендии и различные льготы, уделяя особое внимание привилегиям, которые предоставлялись определённым социальным группам студентов, а также её изменения на протяжении первой половины 1920-х годов.

• Рассмотреть составляющие идеологемы «красный студент», пропагандируемой в советской прессе и публицистике. Исследовать характеристики, соответствие которым позволяло учащимся вузов и рабфаков презентовать себя в качестве «красных студентов».

• Выявить споры внутри большевистского руководства относительно как самой пропагандистской модели, так и образовательной стратегии в це

13 лом, и показать влияние этих дискуссий на изменение государственной политики.

• Рассмотреть меры, предпринимаемые властями для создания «социалистической школы», изменения всего образовательного процесса, производимые Народным комиссариатом по просвещению либо для удовлетворения запросов «красного студента», либо с целью его «политического воспитания»: изменение академических программ, политизация учебного процесса и студенческого досуга.

• Выявить авторство и происхождение идей, положенных в основу как идеологемы, так и реформирования высшей школы.

• Проследить особенности самопредставления студентов в апелляционных заявлениях, выявить те характеристики, с помощью которых они представляли себя власти, и сравнить их предлагаемыми властью.

Хронологические рамки исследования охватывают период с 1921 по 1924 гг. В качестве исходной даты был выбран 1921 г. - время появление идеологемы «красное студенчество» на страницах советских периодических изданий. В этом же году было объявлено о начале «пролетаризации» советской высшей школы, что повлекло серьёзные изменения порядка комплектации вузов и распределения материального довольствия среди учащихся в пользу студенчества рабочего или крестьянского происхождения. Конечная дата - 1924 год - обусловлена тем, что после чистки вузов, прошедшей в мае-июне 1924 г., Народный комиссариат по просвещению объявил о завершении «пролетаризации» высшей школы. Этим решением также официально был отменен важнейший для изучаемого периода идеологический постулат об обязательности рабочего или крестьянского происхождения «красного студента». Хронологические рамки исследования охватывают, таким образом, не весь период существования идеологемы, но только первый этап, включающий в себя попытку «пролетаризации» высшей школы и дискуссии вокруг вопроса о необходимости рабоче-крестьянского происхождения советских студентов, нашедшей отражение в идеологеме.

Для проведения диссертационного исследования используется комплекс источников, включающий прессу, студенческие воспоминания, заявления студентов,

14 резолюции партийных съездов, постановления и распоряжения Народного комиссариата по просвещению и Главного комитета профессионально-технического образования, протоколы конференций рабочих факультетов и организации пролетарского

• студенчества, протоколы собраний партийных и комсомольских ячеек вузов, отчеты высших учебных заведений, образовательные программы вузов и др. Большой комплекс неопубликованных документов содержится в фондах Центрального государственного архива Санкт-Петербурга (ЦГА СПб) и Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб), а также в архивах музея истории Российского государственного педагогического университета им. А.И.Герцена и музея Технологического института (Технического университета). Остановимся на них подробнее.

Документы государственных органов - Народного комиссариата по просвещению (далее НКП), Главпрофобра и Петропрофобра - правила приема в вузы, ин

Ф струкции стипендиальным комиссиям и комиссиям по «улучшению академического и социального состава высших учебных заведений», отчёты об итогах проведения приёмной кампании или чистки вузов, дают представление о мерах, предпринимаемых советской властью для форсирования изменений в социальном составе студенчества, а также предоставляют информацию о льготах (материальных, социальных и иных) «нового студенчества». Кроме того, эти документы позволяют выявить социальные группы, входившие в категорию «красных студентов». И хотя этот вид источников позволяет установить приоритеты образовательной политики НКП, тем не менее, трудно оценить ход реализации этих декретов на местах. Следует отметить отсутствие объяснений к используемым в этих документах терминам «рабочий», «пролетарий», «чуждый элемент» и т.д. Неясно, по какому принципу они приписывались учащимся: по рождению в соответствующей семье или трудовому стажу, или иным критериям?

В диссертации используются документы высших учебных заведений - утвержденные образовательные программы по различным вузовским дисциплинам, списки обязательной для чтения литературы и вопросы к вступительным экзаменам, методические пособия, а также протоколы политических вечеров и вечеров «спайки», проводимых в вузах, и данные о деятельности различных студенческих кружков. Изучение этих документов дает возможность выявить степень и методы политизации учебного процесса и досуга студентов в высшей школе.24

Из вузовских документов также используются протоколы заседаний коллек-• тивов первичных партийных организаций высших учебных заведений, которые (протоколы) касались различных аспектов их жизни: от организации субботника и распределения одежды до выговоров. Обычно они состоят из двух граф: «слушали» и «постановили». В первой части фиксировались доклады и выступления в тезисной форме, что могло искажать их содержание. Практиковалась и более короткая форма записи: указывалась только фамилия докладчика и принятое по его сообщению постановление: «слушали доклад товарища N» - «постановили принять к сведению». Хотя и невозможно во многих случаях проследить реализацию принятых постановлений, эти источники, тем не менее, позволяют, во-первых, установить круг обязанностей и полномочий партийных студентов и, во-вторых, коснуться некоторых во-Ф просов внутренней жизни вузов.

Материалы выступлений, доклады, статьи партийных деятелей и публицистов (В.И.Ленина, Н.К.Крупской, Л.Д.Троцкого, Г.Е.Зиновьева, А.В.Луначарского, Н.И.Бухарина, А.А.Богданова, А.М.Коллонтай и др.), позволяют не только выявить их взгляды на роль, цели и задачи «красного студенчества» (и само понимание этой идеологемы) и высшей школы, но и проследить дискуссии в партийной среде по этим вопросам.

Одним из главных источников для нашей работы является пресса. Нами рассматриваются журналы «Красный студент», «Красное студенчество», «Знамя рабфаковца», «Вестник рабочих факультетов», «Пролетарское студенчество», «Красная молодежь», «Студент-рабочий», «Рабфаковец», «Народное просвещение», «Вестник народного просвещения Союза Коммун Северной Области», а также газеты «Правда», «Петроградская правда», «Новый студент».

Студенческая пресса являлась своего рода посредником между партийными * «верхами» и студенчеством. Она была важным инструментом пропаганды «социалистических ценностей», особенно в условиях борьбы за «пролетаризацию» высшей школы. Через нее студенту давались нормативные образцы поведения, определен

24 Следует отметить, что эти документы содержатся как в фондах Народного комиссариата просвещения, так и в фон

16 ные сценарии, которым он должен был следовать. Условно их можно разделить на две группы: 1) сценарий действия - описание того, как должен вести себя студент в определённой ситуации; 2) сценарий функции - выявление того, какими он должен • обладать качествами. Механика идеологического воздействия в студенческой прессе отличалась разнообразием форм. Изучая материалы прессы, можно выявить приёмы пропаганды нормативных образцов «нового» быта, поведения, личных качеств «красного студента» и т.п.

Прежде всего, следует выделить директивную форму агитации. Она проявлялась, во-первых, в виде требований исполнения указанных инструкций («студенчество должно.», «надо бороться за культурность быта.», «надо иметь связи студенчества с заводом» и т.п.), реализация которых гарантировала студента от «уклона». Во-вторых, она могла выявляться и в виде неких «аксиом»: «Пролетарию не за

25 чёт нужен, а знания. Он меньше всего интересуется зачётом». Такие постулаты Ф обычно не сопровождались доказательствами необходимости соблюдения обозначенных установок, но хотя и существовали способы их аргументации: в некоторых случаях применялись идеологические клише для политической окраски директивного указания (каждый студент обязан «знать, что обучение технике должно быть для него не только вопросом специализации, но и делом революционного долга (выделено мною - Д.А.)»26). Также использовались ссылки на «авторитетных» членов партии («товарищ Ленин ещё тогда предупреждал студенчество остерегаться тех его ложных друзей, которые отвлекали его революционно-идеалистической фразеоло

- 27ч гиеи» ).

В агитационных целях использовалась схема вопроса-ответа: «Какие уклоны наблюдаются среди комстуденчества? Уклонов два: академизм и пассивность».28 Автор задавал вопрос и давал на него единственно верный ответ и разъяснения. Существовали и менее категоричные формы пропаганды: в них отсутствовали директивные ноты и тем более угрозы. Они скорее пытались объяснить полезность (а по* рой и личную выгоду) соблюдения норм, предлагаемых студенту-читателю. В одной дах отдельных вузов.

23 Боровицкий А. Студент-пролетарий // Красный студент. 1923. № 5. С. 20.

26 К борьбе с уклонами // Красный студент. 1924. № 1. С. 21.

11 Гуревич С. Г. Владимир Ильич, студенчество и рабочая молодёжь // Красный студент. 1924. № 2. С. 18.

28 Пролетарское студенчество. 1923. № 2. С. 152. из статей, рассматривавшей тяжёлое материальное положение «семейных» студентов, подчёркивалось, что для них «было бы очень удобно и выгодно образовать до

29 ма-коммуны». Это сообщение, показывая выгодные стороны организации студен-• ческих коммун, тем самым пропагандировала государственную идею перехода к «новому» быту. В студенческой прессе первой половины 1920-х годов получила распространение беллетристическая форма пропаганды, одним из видов которой являлись бытовые очерки. В них изображались «картинки из жизни» студенчества, которым затем давалась морально-нравственная и политическая оценки по «новой» шкале ценностей: они признавались либо как достойные подражания, либо как «чуждые» «красному студенчеству».

Применялась и такая форма пропаганды, как публикация в прессе коллективных требований «красного студенчества». Трудно сказать, действительно ли это был голос масс. Они могли являться средством выражения политического конформизма Ф их авторами, да и сами требования не противоречили политике властей. Например, требование студентов об изменении методики приёма зачётов и экзаменов в вузах, опубликованное в журнале «Знамя рабфаковца», появляется в рамках государственной кампании по внедрению в вузы так называемого «Дальтон-плана». В некоторых случаях в прессе события изображались слишком аморфно: из статей невозможно узнать, студенты какого вуза выдвинули то или иное требование. Более того, в таких статьях речь журналиста порой неотделима от голосов студенчества: «Пролетарское студенчество, проникнутое духом материализма, ищет и в высшей школе соответствующего материалистического духа и определенно требует от школы ответов на свои профессиональные запросы».30 В целях усилия идеологического воздействия журналист нарочито ассоциировал себя с массами в том случае, когда представлял один из нормативных образцов поведения. В итоге этих манипуляций получалось, что журналист скрывал то, что он навязывал массам директивные требования, а наоборот соглашался и подчинялся им. Получалось, таким образом, что эти требования принадлежали не самому журналисту, а тем, кого он «воспитывал».

При использовании студенческой прессы для нас важно и то, что в дискуссии о «красном студенте» на страницах этих журналов и газет наряду с партийными

24 Красное студенчество. 1924. № 2. С. 26. деятелями активно участвовали сами студенты. При работе с таким видом источника, как студенческая пресса, следует особо учитывать два обстоятельства. Во-первых, необходимо отметить агитационный характер прессы и ее проправительст-• венную ориентацию. Во-вторых, нужно подчеркнуть, что пресса активно привлекала студентов к участию в пропаганде, печатая на страницах журналов их статьи. Эта форма деятельности поощрялась морально (фотографии наиболее активных студенческих корреспондентов помещались в журналах, о них писались хвалебные отзывы и т.п.) и материально (авторам статей выплачивался гонорар). Пресса призывала к тому, чтобы в каждом вузе был свой студенческий корреспондент, который бы постоянно поддерживал с ней связь, присылая заметки о положении дел в учебном заведении. Некоторые журналы имели разделы, специально посвященные студенческому творчеству, как, например, «Очерки и заметки» в «Знамени рабфаковца», где печатались воспоминания, стихи, литературные очерки слушателей рабочего фа-Ф культета.

Более того, одного лишь желания опубликоваться или обсудить «наболевшие» проблемы, поэтому, было недостаточно: от авторов требовалось владение «новым» языком и написание именно «важных» для «пролетарского студенчества» заметок. Например, в конце некоторых номеров журналов «Красный студент» в рубрике «Почтовый ящик» помещались списки тех студентов, которым было отказано в публикации. Указывались различные причины этого, такие, например, как «простота описания»,31 несоответствие статьи «пролетарским требованиям» к публикуемым текстам,32 затрагивание неактуальных тем33 и т.п. Таким образом, мы не можем рассматривать студенческое творчество на страницах прессы как «свободный голос» студенчества, поскольку, как мы видим, обсуждались лишь «разрешенные» редак

30 Пролетарское студенчество. 1923. № 1.С. 108.

31 Например, одному студенту указали, что его стихи «слишком слабы по форме», редакция советовала ему «знакомиться с лучшими поэтами» // Знамя рабфаковца. 1923. № 1-2. С. 126.

• 32 Приведем два характерных примера. Некому Т.Е. Когану редакция журнала отказала в публикации его заметки. Причиной этого являлось несоответствие его статьи правилам написания: «В ней нет заключения. Не ясно, соглашаетесь ли вы с организацией Института или нет? Если нет, то что вы предлагаете? Так заметку писать не следует» // Красный студент. 1923. № 6. С. 48. Другому студенту отказали в публикации из-за того, что написанный им рассказ «не является характерным и типичным». Как подчеркивала редакция журнала, «на такой литературе мы воспитываться не сможем» // Знамя рабфаковца. 1923. № 3-5. С. 157. ъ Например, студенту Гургену редакция журнала «Знамя рабфаковца» сообщала: «Ваша заметка "Еще один вопрос" не пойдет. Высказываемые в ней мысли уже освещались в нашем журнале, и необходимость экскурсий уже осознана» // Знамя рабфаковца. 1923. № 6-7. С. 164. цией вопросы. С другой стороны, пресса являлась также инструментом приобщения студентов к новым ценностям.

Поэтому тексты, публикуемые в советской прессе, схожи в своих оценках

• «красного студента» и описаниях, каким он должен быть. Они наделяют его одинаковыми чертами, приписывают одни и те же образцы поведения, речи и т.п., хотя встречаются, конечно, дискуссии относительно тех или иных качеств «красного студента». Важно и то, что эта универсальность образа прослеживается повсеместно. Так, она присутствует в московских «Красном студенчестве» и «Знамени рабфаковца», ленинградском «Красном студенте» и екатеринбургском «Студенте-рабочем». Это свидетельствует о том, что пропагандистская модель географически не ограничивалась рамками одного города. Таким образом, опубликованные в советской прессе тексты (которые мы далее будем называть советскими текстами) дают возможность анализировать составляющие идеологемы «красный студент». Как ф уже отмечалось, студенческие заметки, статьи, беллетристика и т.п. подлежали обязательной цензуре. В этом основное различие между студенческими текстами, опубликованными в журналах, и апелляционными заявлениями учащихся (тоже изучаемыми нами), проходившими лишь самоцензуру.

В диссертации изучены апелляционные заявления студентов высших учебных заведений и рабочих факультетов Петрограда (Ленинграда), отчисленных в результате социальных и академических чисток первой половины 1920-х годов. Заявления направляли в Центральную проверочную комиссию по пересмотру состава студентов вузов и рабфаков Петрограда (Ленинграда). Эти документы являются одним из источников для изучения влияния пропагандисткой модели на студентов. Они хранятся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга, в частности, в фонде Управления уполномоченного Наркомпроса по делам вузов и рабфаков г. Ленинграда (фонд 2556) в делах 257, 266, 434, 511, 556, а также в личных делах студентов (в частности, нами использовался фонд 7240 - фонд Ленинградского государственного университета).

Эти документы интересны для нашего диссертационного исследования, прежде всего, потому, что в них учащиеся оправдывались перед теми, кто имел право отчислить их из вуза или с рабфака, и пытались представить себя в приемлемом для них виде. При этом они насыщали свои тексты идеологическими штампами, фактически превращая их в политические биографии. При изучении этих источников нами использовался метод контент-анализа. Каждое заявление было разделено на отдельные элементы - сюжеты биографического рассказа (например, о службе в РККА или социальном происхождении). Затем была подсчитана частота обращения студентов к этим сюжетам. Итоги были оформлены в виде таблицы. Для выявления особенностей использования студентами каждого сюжета было проведено их сравнение с предлагаемыми официальными образцами. Этот метод позволяет избежать расплывчатости таких терминов как «иногда», «часто», «нередко», которыми грешат исторические исследования. К тому же контент-анализ придаёт работе прозрачность, в отличие от способа подкрепления исследователем своих аргументов одним или двумя иллюстративными примерам (речь о таких работах шла в историографическом разделе).

Выделенные и сгруппированные сюжеты студенческих заявлений, как уже отмечалось, мы сравнивали с официальной моделью «красного студенчества». Это позволяет выявить: 1) В какой степени официальная советская риторика поникала в письменную речь студентов первой половины 1920-х годов; 2) Пользовались ли они «официальным» языком вообще и приписывали ли себе те характеристики, которые считались в пропагандистской модели обязательными для «красного студента»? 3) Каковы особенности интерпретации учащимися предложенных властью нормативных образцов?

Следует также подчеркнуть, что в работе не ставится вопрос о вере самого студента в то, как он себя описывал, а тем более о правдивости его заявлений. Сам факт употребления им того или иного сюжета свидетельствует о признании его уместности в данном тексте. Как справедливо отмечал Э.Найман, историк, изучающий «что люди думали и чувствовали», перестаёт быть историком, так как его дисциплинарное поле смещается в область литературы.34 Для нашего диссертационного исследования важно, что писал и говорил о себе студент, а не истинность этого.

В диссертационном исследовании нами используются мемуары первой половины 1920-х годов, опубликованные как в прессе, так и в отдельных сборниках вос

34 Nciiman Е. On Soviet Subjects and the Scholars Who Make Them 11 The Russian Review. 2001. Vol. 60. № 3. P. 313.

21 поминаний. Более поздние воспоминания могут служить дополнительным источником информации об особенностях быта и о внутривузовской борьбе студенчества, поскольку большинство мемуаров, вышедших в Советской России, особенно под-• робно затрагивают именно эти два сюжета. Следует учитывать, однако, что авторские интерпретации противостояния «красного» и «белого» студенчества в этих воспоминаниях аналогичны тем, которые давались в студенческой прессе 1920-х годов. В них также сохраняется характерный для прессы, публицистики и воспоминаний 1920-х годов пафос героизации жизни «красного студенчества» в начале второго десятилетия. Следует отметить еще одну характерную деталь этих воспоминаний: некоторые мемуаристы обращались к материалам архивов и прессы 1920-х годов, что могло препятствовать попыткам авторов этих воспоминаний дать самостоятельную оценку тех или иных событий. Воспоминания эмигрантов позволяют нам увидеть взгляд на социальные процессы, протекавшие внутри высшей школы, с другой Ф, стороны. В них мы находим иные оценки тех или иных событий жизни студенчества 1920-х годов. Таковы, например, воспоминания С.П.Жабы,35 который был председателем Центрального общестуденческого комитета Петрограда в 1918 - 1922 годах, а также одним из лидеров так называемого «оппозиционного студенчества», отстаивавшего право автономии вузов. В них он в резкой форме подчеркивает, что реформирование вузовской системы советской властью, насильственное изменение ее традиций и социального состава студенчества разрушало высшую школу как образовательный институт. Очевидный «антибольшевистский» пафос, конечно, повлиял на его оценку «красного студенчества».

Обозначенный нами комплекс источников позволяет изучить проблему достаточно полно и всесторонне.

Жаба С П. Петроградское студенчество в борьбе за свободную Высшую Школу. Париж, 1923.

22

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Андреев, Дмитрий Анатольевич

3. Заключение

Красный студент» как идеологема был частью советского проекта создания "нового человека" в стенах высшей школы. Он выразился как в текстуальных, так и в практических формах. Вообще идея создания классового учебного заведения для пролетариата - Рабочего Университета - возникла ещё до революции 1917 года. Автором её был А.А.Богданов. Эта идея основывалась на убеждении в том, что построение социалистического общества невозможно без специалистов-пролетариев в различных областях хозяйства. Социалистическая революция поэтому могла стать бессмысленной без создания «интеллигенции из рабочих и бедных крестьян». Именно «пролетарии», согласно А.А.Богданову, обладали необходимыми для построения нового общества личными качествами: сознательность, дисциплина и стойкость. После прихода к власти большевиков эти идеи стали ещё более актуальными.

Мысли о необходимости "орабочения" вузов были высказаны уже в проекте декрета СНК от 2 августа 1918 года, предоставившего всем желающим возможность поступления в высшую школу вне зависимости от социального и академического ценза, с единственным ограничением по возрасту (16 лет). До 1920 года, тем не менее, нельзя говорить о каком-либо "орабочении" вузов. Государство ещё не столь активно, как позднее, вмешивалось во внутреннюю жизнь высшей школы, и, кроме того, обнаружилась невозможность "пролетарских" слоёв общества обучаться в то время в вузах (по академическим и материальным причинам). Создание рабочих факультетов в декабре 1919 года и введение "классового" принципа распределения стипендий были призваны разрешить эти проблемы. С начала 1920-1921 учебного года были введены первые льготы для поступающих рабочих и красноармейцев, а с 1921-1922 учебного года была провозглашена "пролетаризация" вузов и утвержден принцип командирования на учебу в высшую школу через профсоюзные, партийные, комсомольские и советские организации с чётким распределением между ними вакантных мест.

В 1921 году на страницах советской прессы и в публицистике появилась идеологема «красное студенчество». Она включала набор образцов поведения, речи, внешности, а также биографических сюжетов и личных качеств учащегося. В ходе исследования нам удалось выявить, что в достаточно короткий период времени (с 1921 по 1924 гг.) важнейшие из них претерпели существенные изменения. Если в 1921-1922 гг. «красный студент» должен был обязательно происходить из рабочей или бедной крестьянской семьи, то к 1923 году эта (всё еще важная с точки зрения пропагандистской модели) черта биографии имела альтернативные варианты. Так, участие в гражданской войне в рядах РККА, боевые ранения, участие в подавление кронштадтского восстания и прочие «заслуги перед Советской властью» рассматривались как своего рода средства реабилитации человека с «непролетарским» происхождением. Высказывания отдельных партийных лидеров, подчёркивающие возможность выслужиться встречаются и в годы тотальной «пролетаризации», например, в выступлении Г.Е.Зиновьева перед петроградским студенчеством в 1921 году.

Коррективы в идеологему были внесены и вследствие острой нехватки специалистов в различных областях хозяйства, приведшей к ослаблению «пролетаризации» с её классовым, а не академическим цензом поступления. Переломным моментом стали публикации заместителя народного комиссара просвещения Н.К.Крупской в "Правде" в 1923 году, выступавшей против того, чтобы талантливые лица непролетарского происхождения не могли учиться в высшей школе. За этим последовал ряд мер по улучшению академического уровня советского студенчества: 1) увеличение процента командировок для «талантливых» студентов без оглядки на социальное происхождение; 2) усиление требований к академической успеваемости студентов, в том числе и из рабочих и крестьян; 3) попытки урегулировать внеучебную нагрузку студентов-партийцев и комсомольцев с целью освобождения их личного времени для занятий; 4) провозглашение академической неуспеваемости как одной из причин для отчисления учащихся во время вузовской «чистки» 1924 года; 5) появление новых социальных категорий, получивших право поступления и обучения в высшей школе. "Трудовой интеллигенцией" стали считаться дети как преподавателей и медицинских работников, так и советских служащих, хотя следует отметить, что они некоторое время зачислялись в вузы лишь после рабфаковцев, рабочих и крестьян.

Другие качества «красного студента», отмеченные в идеологеме, в целом оставались неизменными в изучаемый период. Часть из них не только воспроизводила жизненные реалии студенческого быта начала 1920-х годов, но и рассматривалась как обязательная (хотя и неприятная) особенность жизни "красных студентов". Так, тяжелые условия повседневной жизни и связанная с этим вынужденность учащихся поиска приработка, "рабоче-крестьянский" гардероб были закреплены в идеологеме как обязательные черты «красного студента». Относительное материальное благополучие, "буржуазная" одежда, уход полностью в учёбу с отказом от физического труда (например, работы грузчиком в порту) влекло за собой исключение из категории «красных». Это лишало учащегося не только ряда материальных льгот, но и могло поставить под угрозу само его пребывание в высшей школе. С этим, скорее всего, были связаны жалобы партийных студентов, имевших всевозможные государственные льготы и финансовые поддержки, на свои условия жизни. Бедность была подтверждением статуса «красного студента», и учащиеся были вынуждены прибегать к доказательству своей финансовой несостоятельности.

Такие качества, также отмеченные в идеологеме, как «дисциплина» и «пролетарская сознательность» требовали от «красного студента» безукоризненного выполнения распоряжений «верхов», делая его фактически агентом советской власти. Отказ от общественно-политической работы в вузе лишал учащегося статуса «красного студента». Пропагандистская модель не позволяла жаловаться на тяготы жизни и нагрузки, роптать на власть. Подобное поведение приписывалось выходцам из «мелкобуржуазных» слоёв общества: «нытикам», «маменькам сынкам», «белоручкам» как их называли в советских текстах первой половины 1920-х годов. Именно на важности «пролетарского сознания» делала акцент Н.К.Крупская, отводя на второй план рабочее или крестьянское происхождение студента. В сущности, это качество толковалось как покорность властям, следование предложенным образцам. «Пролетарское» происхождение, несмотря на «пролетаризацию» высшей школы, не давало ещё, с точки зрения Н.К.Крупской, право быть «красным студентом».

Следует заметить, что само «пролетарское» происхождение не потеряло своего первостепенного значения для «красного студента» на всём протяжении первой половины 1920-х годов. Принципы «пролетаризации» чётко выявляются на примере социального обеспечения учащихся: стипендии, специальные пайки, различные льготы предоставлялись, согласно установленному декретами порядку, в первую очередь выходцам из рабоче-крестьянских семей. С другой стороны, чистки вузов и рабфаков 1922 и 1924 гг. показали, что «пролетарское» происхождение не являлось панацеей от попадания в категорию «чуждых»: в числе исключённых студентов были как «непролетарские» элементы, так и рабочие и крестьяне. Следует отметить двойственность политики, направленной на изменение классового состава вузов. Так, борьба с «академизмом» сочеталась с поощрением хорошей академической успеваемости.

Объявление «пролетарской сознательности» главным качеством «красного студента» сделало возможным включение себя в эту группу учащихся в зависимость от личной стратегии поведения. Не только правильное происхождение, но и нормативное поведение давало студенту право быть «красным». Даже в случае раскрытия его "буржуазного" происхождения у него были шансы остаться в вузе.

Проект по созданию «красного студента» выразился не только в текстуальных формах. Он предполагал использование ряда мер, направленных на "(перевоспитание" учащихся. Во-первых, политизация учебного процесса, которая проявилась не только во введении в учебный план новых дисциплин (таких как политическая грамота), но и в переработке ранее существовавших академических программ в нужном власти ракурсе (например, история как история борьбы классов). К тому же введение большевистской монополии на печать позволило НКП беспрепятственно изменять программы, учебники и различные пособия. Во-вторых, следует отметить и попытку политизации досуга учащихся путём создания студенческих клубов и различных кружков (научных, творческих, спортивных). С одной стороны, эти заведения были своего рода контролёром за внеучебными формами жизни студенчества. С другой стороны, работа в каком-либо кружке предполагала также вовлечение его членов в общественно-политическую жизнь. Даже, казалось бы, исключительно научные кружки имели свои политические задачи (например, естественнонаучные кружки должны были бороться с религиозным мировоззрением).

В первой половине 1920-х годов происходит и создание сети контролирующих структур в высшей школе: профсоюзные, партийные и комсомольские ячейки. На них были возложены задачи реализации всех постановлений «сверху», контроль за студенчеством и иные административные обязанности. Профсоюзы пытались привлечь и к материальному обеспечению учащихся. Из дореволюционных студенческих организаций к 1924 году в высшей школе сохранились лишь землячества, которые, однако, попали под контроль вузовской администрации и местных партийных органов. Сохранение землячеств, как центров экономической взаимопомощи учащихся, связано прежде всего с невозможностью государственных структур обеспечить студентам достаточное материальное содержание.

При реформировании учебного процесса в вузах нередко использовали американский опыт, направленный на увеличение в академическом плане часов практических занятий за счёт уменьшения теоретической подготовки (отход от лекционной системы преподавания). И хотя эти изменения объяснялись НКП в политических терминах (борьба с схоластикой в вузах, особенности психологического склада рабочих и крестьян и т.д.), Советская Россия оказалась в русле общеевропейских реформ систем образования, где определяющие изменения были связаны с усилением самостоятельной практической работы учащихся.

Существенной проблемой властей, которые ввели классовый принцип комплектования высшей школы и распределения стипендий и различных льгот, было установление чётких критериев того, кого считать «пролетарием», а кого «чуждым элементом». Об этой проблеме свидетельствует как наличие графы «прочие» в официальных документах вузов, рассматривающих социальный состав учащихся, так и дискуссии по ряду вопросов, в частности о том, что считать «физическим трудом». Это было связано с тем, что ни нормативные документы, ни пропагандистская модель не давали чёткого и однозначного перечня критериев для этого деления. Так, с одной стороны, красноармеец с «непролетарским» происхождением имел право обучаться в вузе благодаря своему боевому прошлому и заслугам перед советской властью, но с другой стороны, пропагандистская модель требовала от учащихся происхождения из рабочих или крестьянских семей. В самих нормативных документах, относивших демобилизованных красноармейцев к лицам, которым предоставлялись командировки в высшую школу, ничего не говорилось о том, как поступать с красноармейцами из "непролетарских" семей. Проблемы с определением социального статуса возникали также из-за высокой социальной мобильности людей в период нэпа.

Эта нечеткость социальных категорий привела к различным толкованиям студентами таких социальных критериев как «пролетарское» происхождение. Особой ценностью ими наделялась семейная родовая идентичность (пролетарское происхождение, родство с пролетариями, красноармейцами и членами партии, родство с угнетенными при царском режиме, с бедными и было важным элементом «достойной» «красной» биографии; в худшем случае - отречение от непролетарской семьи). Самые разные социальные и профессиональные категории пытались в то время подвести под определение «пролетарий» - от крестьянина до дворника, прачки или санитара в больнице. Любопытно, что в духе стереотипов русской литературы бедность в рассказах студентов соседствует с болезнью и используется как «смягчающее вину обстоятельство». Детский труд оценивался не то как пролетарская инициация, не то как симптом угнетения и капиталистической эксплуатации. Студенты пытались выдать за «пролетарское происхождение» сиротство и перенесенные в детстве тяготы, эти категории воспринимались как эквивалентные. Из тьмы невежества, из неграмотного прошлого к свету ученья - так описывали студенты свой путь в заявлениях. Учащиеся не только хорошо владели официальным языком, но и активно пользовались им. Освоение нового языка произошло в довольно короткие сроки: до 1919 года включительно учащиеся петроградских вузов ещё использовали дореволюционную форму обращения к власти, а с 1922 года уже утвердился новый стиль, связанный с самоописанием, доказательством своей полезности, с использованием отрывков биографии и утвердившихся идеологических клише.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Андреев, Дмитрий Анатольевич, 2007 год

1. Неопубликованные источники.

2. Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб)

3. Ф. 2551. Комиссариат народного просвещения СКСО)

4. Ф. 2556. Управление уполномоченного Наркомпроса по делам ВУЗов и рабфаков г.Ленинграда Ф. 3025. - Фонд Ленинградского Технологического института им. Ленсовета

5. Ф. 3121. Фонд Ленинградского государственного политехнического института им. Калинина

6. Ф. 3133. Фонд Химико-фармацевтического института

7. Ф. 3295. Фонд электротехнического института им. Ульянова-Ленина

8. Ф. 4331. Фонд педагогического института им. Герцена

9. Ф. 6276. Ленинградский областной совет профессиональных союзов

10. Ф. 6397. Фонд лесотехнической академии

11. Ф. 7222. Фонд Восточного института

12. Ф. 7240 Фонд Ленинградского государственного университета им. Жданова Центральный государственный архив историко-политических документов (ЦГА ИПД)

13. Ф. 16. Ленинградский губернский комитет ВКП(б) Ф. 601. - Ленинградский губернский комитет ВЛКСМ

14. Ф. 984. Фонд первичной партийной организации Ленинградского государственного университета

15. Архив музея истории РГПУ им. А.И.Герцена. щ Фонд документов.

16. Архив музея истории Санкт-Петербургского технологического института (технического университета).1. Фонд документов.1. Опубликованные источники.1. Документы и материалы.

17. Высшая школа в РСФСР и новое студенчество. М., 1923.

18. Итоги и перспективы рабочих факультетов. JL, 1925.

19. Сборник декретов и постановлений рабочего и крестьянского правительства по народному образованию. Вып. 1. М., 1919.

20. Сборник декретов и постановлений рабочего и крестьянского правительства по народному образованию. Вып. 2. М., 1920.

21. Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. 1920.

22. Протоколы первой Всероссийской конференции пролетарских культурно-просветительных организаций 15-20 сентября 1918 года. М., 1918

23. На пути к победе. Из революционной истории Горного института. JL, 1925.

24. Деятельность высших учебных заведений в 1925 1926 учебном году. Методы преподавания и учёт успешности студенчества. Вып. 1. / Под ред. И.И.Ходоровского иН.И.Челяпова. М., 1927.

25. Культурное строительство на Дальнем Востоке. 1917 1941 гг. Документы и материалы. Владивосток, 1982.

26. Культурное строительство в Воронежской губернии (1918 1928). Воронеж, 1965.

27. Культурное строительство в Тамбовской губернии. 1918 1928. Воронеж, 1983.

28. Культурное строительство в СССР. 1917 1927. М., 1983.

29. Культурное строительство в РСФСР. Т. 1. 1917 1927. М., 1984

30. Культурное строительство на Дону. 1920 1941гг.: Сборник документов. Ростов на Дону, 1981.

31. Культурное строительство в Сибири 1917-1941. Новосибирск, 1979.

32. Культурное строительство в Кировской области. 1917 1987. Киров, 1987

33. Культурное строительство в Коми АССР. 1918 1937. Сыктывкар, 1979.

34. Высшая школа и научно-педагогические кадры Сибири. 1917-1941. Новосибирск, 1980.

35. Петроградский губернский отдел народного образования. Отчёт за 1922 1923-й учебный год и краткий обзор пятилетней деятельности отдела. Петроград, 1923.

36. Вузы и Рабфаки. Справочная книжка. М., 1923.

37. Записки коммунистического университета имени Свердлова. Т.1., М., 1923

38. Партия и воспитание смены. JL, 1925.

39. Дальтон-план на рабфаке. Искажения и достижения. JL, 1925.

40. Рабфак на новых путях. Итоговый сборник. JL, 1925.

41. Петрограде кий губернский отдел народного образования. Отчёт за 1922 1923 учебный год и краткий обзор деятельности отдела. Петроград, 1923.

42. Отчет Центрального бюро коммунистического студенчества за период с апреля 1922 по 1-е марта 1923 г. М., 1923.270 работе ячеек РКП(б) высших учебных заведений. (Материалы совещания ВУЗовских ячеек при ЦК РКП(б) 25 27 февраля 1925 года). М., 1925.

43. Письма во власть 1917 1927. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевистским вождям. Т. 1. М., 1998.

44. Товарищ комсомол. Документы съездов, конференций и ЦК ВЛКСМ. 1918 -1968. Т. 1.М., 1969.

45. Комсомол и высшая школа. Документы и материалы съездов, конференций, центрального комитета ВЛКСМ по работе вузовского комсомола (1918 1968 гг.) М., 1968.

46. VIII съезд РКП(б). Стенографический отчёт. М., 1919.

47. XI съезд РКП о молодёжи. М., 1922.

48. XII съезд РКП(б). Стенографический отчёт. М., 1923

49. XIII съезд РКП(б). Стенографический отчёт. М., 1924.1. Публицистика.

50. Бергман С., Долинский С. Кружковая работа в клубе. М., 1925.

51. Бухарин Н.К Коммунистическое воспитание молодёжи в условиях НЭП. Доклад на V Всероссийском съезде РКСМ, 13 сентября 1922 г. Екатеринбург, 1923.

52. Бухарин Н.И. Пролетарская революция и культура. Пг., 1923.

53. Богданов А.А. Культурные задачи нашего времени. М., 1911.

54. Богданов А.А. Между человеком и машиной. (О системе Тейлора). СПб., 1913.

55. Богданов А.А. Между человеком и машиной. (О системе Тейлора). М., 1918.

56. Богданов А.А. О пролетарской культуре. 1904 1924. М.-Л., 1925.

57. Богданов А.А. Элементы пролетарской культуры в развитие рабочего класса. М., 1920.

58. Гастев А.К. Новая культурная установка. М., 1923.

59. Долинский С. Суд беспартийных рабочих и крестьян над Красной Армией. М., 1923.

60. Долинский С. 9 января в школе. М., 1923.

61. Долинский С., Бергман С. Массовая работа в клубе. М., 1924.

62. ХЪДъюи Дж. Школы будущего. М., 1922;

63. Дьюи Э. Дальтоновский лабораторный план. М., 1923

64. Жаба С.П. Петроградское студенчество в борьбе за свободную Высшую Школу. Париж, 1923.1 б.Залкинд А.Б. Революция и молодежь. М., 1925.

65. Зиновьев Г. Студенчество и пролетарская революция. Пг., 1921.

66. Каверин В. Петроградский студент. М., 1976.

67. Каменев Т.А. Старая и новая школа. Свердловск. 1925.

68. Ю.Коллонтай A.M. Избранные статьи и речи. М., 1972.

69. Крупская Н.К. О политехническом образовании, трудовом воспитании и обучении. М., 1982.

70. Крупская Н.К. Вопросы обучения без отрыва от производства. Сборник статей и речей. М., 1960.

71. Крупская Н.К. В поисках новых путей. Сборник статей. М., 1924.

72. Крупская Н.К. Воспитание молодёжи в ленинском духе. М., 1989

73. Крупская Н.К. Заветы Ленина в области народного просвещения. М., 1925.

74. Ленин В.И.Речь на I Всероссийском съезде по просвещению 28 августа 1918 года. // Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 37. С. 76.

75. Ленин В.И. О приёме в высшие учебные заведения РСФСР: проект постановления Совета народных комиссаров // Полное собрание сочинений. Т. 37. С. 34.

76. Ленин В.И. Задачи союзов молодежи. Речь на 3-м Всероссийском съезде РКСМ // Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 41. С. 298 355.

77. Ленин В.И. Очередные задачи советской власти II Ленин В.И. Поли. Собр. Соч. Т. 36.

78. Луначарский А.В. Проблемы народного образования. М., 1923. 31 .Луначарский А.В. Речь о социальном воспитание. Пг. 1919.

79. Луначарский А.В. Об искусстве. Т. 2. М., 1982.

80. Луначарский А.В. Театр и революция. М., 1924. С. 18. Ъ4.Луначарский А.В. Чему служит театр. М., 1925.

81. Паркхерст Е. Воспитание и обучение по Дальтонскому плану. М.-Пг., 1924.

82. Рабинович М.Б. Воспоминания долгой жизни. СПб., 1996.

83. Юркевич Ю.Л. Минувшее проходит предо мною. М., 2000. С. 85.

84. Педагогический университет А.И.Герцена от Императорского Воспитательного Дома до Российского государственного педагогического университета. СПб., 1997

85. На штурм науки. Воспоминания бывших студентов факультета общественных наук / Под ред. В. В. Мавродина. Л., 1971.

86. Студенческий клуб. Л., 1968. Периодические издания.1. Бюллетени и сборники.

87. Бюллетень официальных распоряжений и сообщений народного комиссариата просвещения. М., 1922 1923.

88. Еженедельник народного комиссариата. М., 1924.

89. Еженедельник народного комиссариата просвещения РСФСР. М., 1925.

90. Русская школа за рубежом. Прага, 1925-1926. Кн.2-3, 5-6, 13-14, 17.1. Журналы.

91. Вестник рабочих факультетов. Ежемесячный научно-педагогический журнал. Орган отдела рабочих факультетов Главпрофобра НКП. М., 1921.

92. Высшая школа. Орган старост университета им. А.Л.Шанявского. М., 1919.

93. Знамя рабфаковца. Ежемесячный журнал Отдела рабочих факультетов Главпрофобра. М., 1922- 1923.

94. Красное студенчество. Орган Центрального бюро и московского бюро пролетарского студенчества. М., 1924- 1926, 1928/1929.

95. Красный студент. Ежемесячный литературный, общественно-политический и научно-популярный журнал. Л., 1923 1924.

96. Красная молодежь. Ежемесячник Центрального и московского бюро пролетарского студенчества. М., 1924 1925.

97. Молодая гвардия. М., 1923 1924.

98. Пролетарское студенчество. Орган Центрального бюро коммунистического студенчества. М., 1922- 1923.9. Рабфаковец. Л., 1925.

99. Свободная Россия. Прага, 1924 1926.

100. Студент-рабочий. Орган Уральского областного бюро пролетарского студенчества. Свердловск, 1921 1923.1. Газеты.

101. Новый студент. Л., 1924 1925.

102. Петроградская правда. Пг., 1922.3. Правда. М, 1921 1924.1. Литература

103. Балашов Е.М. Школа в российском обществе 1917 1927 гг. Становление «нового человека». СПб., 2003.

104. Балашов Е.М. Новое общество "новый человек" // Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и гражданской войны. СПб., 2000.

105. Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда (1917- 1925). Л., 1984.

106. Купайгородская А.П. Советская высшая школа в 1917 1927 гг. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. JL, 1990

107. Лейкин А. Против ложных друзей молодёжи. Из истории борьбы КПСС с буржуазными и мелкобуржуазными партиями за молодёжь. 1917 1924 гг. М., 1980.

108. Ленинградский университет за годы советской власти (1917-1947). Л., 1948.

109. Ленинградский государственный педагогический институт им. А.И.Герцена. Сборник, посвященный тридцатилетней деятельности института. Л., 1948.

110. Ленинградский горный институт за годы Советской власти. Л., 1971.

111. Павловский Е.Н. Военно-медицинская академия Красной армии имени Кирова за 140 лет (1798-1938). Л., 1940.

112. Платова Е.Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху. 1917-1927 гг. СПб., 2001

113. Пропп О.В. Высшая школа Урала в условиях нэпа: опыт взаимоотношений (1921-1925гг.) // Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Екатеринбург. 2002.

114. Федюкин С.А. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. JL, 1972.

115. Fitzpatrick Sheila. The Problem of Class Identity in NEP Society. // Russia in the Era of NEP: Explorations in Soviet Society and Culture. Bloomington, Indianapolis. 1991. P. 12-33.

116. Halfin I. Terror in My Soul: Communist Autobiographies On Trial. London, 2003.

117. Konecny P. Revolution and Rebellion: Students in Soviet Institutes of Higher Education, 1921-1928 //Canadian Journal of History. 1992. December. P. 451 -473.

118. Konecny P. Library Hooligans and Others: Law, Order, and Student Culture in Leningrad, 1924-38 // Journal of Social History. Fall 96. Vol. 30. Issue 1. P. 97-128.

119. Konecny P. Builders and Deserters: Students, State, and Community in Leningrad, 1917-1941. Montreal: McGill-Queen's University Press, 1999.