Историческая память в Византии: представления византийских хронистов VI-XII вв. об эпохе становления христианского царства тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.03, кандидат исторических наук Попов, Илья Николаевич

• Попов, Илья Николаевич
• кандидат исторических наук
• 2009

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Попов, Илья Николаевич

Введение.

Историография.

Источники.

Принципы и план исследования.

Часть 1. История христианского царства в IV - середины V вв. глазами византийских хронистов.

1. Образ эпохи Константина Великого у хронистов XII в.

2. Никейский собор 325 г. как образец формирования традиции памяти о церковных соборах.

3. Константин Арианин: церковная политика 325 - 337 гг.

4. Преемники Константина.

5. Юлиан Отступник.

6. Константинопольский собор 381 г.

7. Феодосий Великий.

8. Император Аркадий и Иоанн Златоуст.

9. Феодосий II Младший.

10. Вселенские соборы середины V в.

Часть 2. Процессы забвения и воспоминания в византийских хрониках.

1. Проблемы взаимодействия истории и мифологии.

2. Конспектирование: от истории к «справочнику по истории».

3. Разрастание: от истории к «рассказам по истории».

4. Застывание: от истории к «преданию».

5. Идеологические факторы, воздействующие на развитие историографии.

6. Сопротивление историографии мифу.

7. Особенности работы хронистов с источниками.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Историческая память в Византии: представления византийских хронистов VI-XII вв. об эпохе становления христианского царства»

Наше исследование посвящено культуре исторической памяти византийцев. Нас в широком смысле интересует процесс функционирования, развития и использования исторических знаний в Византии, сохранения памяти византийцев о своем собственном прошлом и о прошлом человечества в целом. Нас интересует, как накапливались исторические знания в Византии? Как происходил процесс их передачи от поколения к поколению? Удавалось ли византийцам сохранять и преумножать свои знания, или же наоборот знания утрачивались? Каковы были источники развития исторических знаний? Как и почему для тех или иных событий прошлого наступало забвение? Иными словами, мы попытаемся охарактеризовать основные черты исторической памяти в Византии, а также описать некоторые тенденции ее изменений в ходе истории Византии.

В нашей работе мы пользуемся основными достижениями современного направления исторической науки, изучающего память как социальное явление в различных обществах и цивилизациях прошлого. В связи с этим нам необходимо вкратце описать методологические принципы современной науки об исторической памяти.

Один из главных современных теоретиков исследования исторической памяти, немецкий египтолог Я. Ассман определяет это направление следующим образом: «В отличие от истории в собственном смысле история памяти (Gedachtnisgeschichte) изучает не прошлое как таковое, но прошлое, как о нем помнят».1 По сути, исследование исторической памяти представляет собой одно из направлений истории ментальности, она тесно связана с социальной историей, историей повседневности, с исторической психологией. В основе этого направления научных исследований лежит факт воспоминания человеком и обществом неких событий прошлого, формирования определенных представлений об этих событиях и

1 Assman J. Moses der Agypter. Harvard, 1997. S. 26. дальнейшего использования этих представлений в самых разных сферах социальной деятельности, от религии и политики, до повседневно-бытовых отношений. Сам по себе процесс воспоминания как интеллектуальный и психологический акт привлекал внимание ученых еще с глубокой древности. Одна из наиболее ранних, но, тем не менее, наиболее глубоких теорий воспоминания и забвения принадлежит Платону, который описывал этот процесс с помощью метафоры «восковой дощечки» помещенной внутри человека, на которой отпечатывается определенная информация. Она искажается в зависимости от «качества дощечки», степени важности информации и т. п. То же, что собственно было записано на этой дощечке-памяти, Платон называл словами bikcov или т-илод — т. е. «образ» или «отпечаток» события, некоторого прошлого, пережитого опыта и т. п.2

Именно эти «следы» и являются главным объектом наблюдения исследователя, интересующегося историей памяти. По сути, каждое событие прошлого, так или иначе отразившееся в общественном сознании, в существующей научной или обыденной картине истории, оставляет длинную цепочку таких «следов», «вертикаль воспоминания» (vertikale Erinnerungsspur).3 Любое, — и важное, и рядовое — событие мировой истории обладает некоей линией памяти, воспоминаний об этом событии людей разных эпох. В каждую эпоху это событие вспоминается, но всегда трансформируется, приобретает некий особенный облик. Оно становится таким, каким его воспринимают люди в отдельный определенный момент времени. Таким образом, события прошлого, коль скоро о них нам известно, всегда связаны с рецепцией. И исследования в области исторической памяти представляют собой попытку создания теории исторической рецепции.

Научное направление по изучению исторической памяти никоим образом не стремится «отменить» достижения «позитивистской» фактографической истории, но в полной мере опирается на эти достижения. Работа в области изучения исторической памяти невозможна

2 Платон. «Теэтет». 163d - 195d. См. Рикер П. Память история, забвение. М., 2004. с. 26-36.

3 Assman J. Moses der Agypter. Harvard, 1997. S. 26-29. без детального исследования как той эпохи, которая является объектом воспоминания, так и той эпохи, в которой живет вспоминающий. Изучение «образов» вспоминаемого прошлого, отраженных в тех или иных источниках, было бы бессмысленным без знаний о «подлинных», «истинных» событиях и обстоятельствах, со временем превратившихся в образы, «слепки», «следы» прошлого в сознании людей позднейших времен.

Тем не менее, в изучении исторической памяти сформировался несколько отличный подход к анализу информации. Если фактографическая история придает принципиальное значение различению фактов «подлинных» и «вымышленных», то для исследователя исторической памяти какой либо факт является «подлинным» уже постольку, поскольку он существует в сознании представителей той социальной группы или традиции, которая интересует историка. Его соотнесенность с «реальным» ходом событий прошлого этой группы становится не так важна (хотя, разумеется, о ней необходимо помнить). Для исследования исторической памяти первостепенное значение приобретает не «подлинность», а скорее «актуальность» того или иного события прошлого. Важно то, как это событие вспоминалось, в каких исторических обстоятельствах и в какое время. Например, известно, что с точки зрения византийцев, император Константин Великий был крещен в христианскую веру папой Сильвестром в Риме. Нами это обстоятельство воспринимается как «легенда», однако для византийской (и западноевропейской средневековой) историографической традиции (т. е. в их «традиции воспоминания») это был нормальный и хорошо известный исторический «факт». В связи с этим далее нас интересует, какие выводы могли сделать византийцы из этого «факта», насколько факт крещения императора был важен для них, как изменялось их отношение к этому «факту» в разное время и т. п.

Таким образом, объектом наблюдения становится сотканная из различных сведений источников картина прошлого, которую современный исследователь пытается увидеть глазами людей избранной эпохи или традиции. Мы наблюдаем изменения и постоянство этой картины от одного источника к другому, от одного поколения к другому. Мы стремимся отследить эти изменения, уловить и сформулировать закономерности перемен. *

Византийская цивилизация представляет нам огромный и очень разнообразный материал для изучения исторической памяти. Византийцы во все времена ощущали себя наследниками очень древней и богатой традиции, соотносили себя и с древним Римом, и с ветхозаветным Израильским царством, и с античной греческой культурой. Наряду с древностями, объектом постоянного внимания византийцев была и своя история — история христианского царства, которую они начинали с эпохи правления Константина Великого. Представления византийцев обо всех известных им эпохах истории человечества нашли отражение во многих византийских литературных и художественных памятниках.

Безусловно, наиболее важные источники для реконструкции традиции исторической памяти в Византии представляет сама византийская историография. Как известно, византийские исторические сочинения делятся на две группы: собственно истории, касавшиеся событий современной автору эпохи, и хроники, в которых теоретически повествование должно было начинаться от сотворения мира и заканчиваться концом мира — страшным судом. Для нашей темы исторические произведения в узком смысле этого слова имеют, пожалуй, второстепенное значение. Они как правило охватывают довольно короткий временной отрезок — время жизни одного поколения — целиком посвящены событиям современности и отражают, чаще всего, различные политические взгляды автора и его современников. Гораздо существеннее хроники. Их авторы и составители по самим законам жанра были в большей степени настроены не на сиюминутные оценки событий, но на поиски некоего цельного исторического обобщения. Среди хроник нас интересуют также не все. Значительную часть византийских хроник можно определить как произведения некоего «продолжающего типа», представляющие собой продолжения каких-либо других более ранних хроник. С точки зрения общей композиции они не самостоятельны и, так же как и истории, в основном ориентированы на современный политический контекст. Среди хронографических сочинений нас интересуют в основном самостоятельные хроники — где автор самостоятельно начинает рассказ от Адама и самостоятельно проводит все нити всемирной истории до современного ему момента. Таких хроник в Византии известно всего 10. Их авторы — Иоанн Малала (конец VI в.), неизвестный по имени автор Пасхальной хроники (30-е гг. VII в.), Георгий Синкелл (конец VIII в.), Георгий Монах (середина IX в.), Симеон Логофет (X в.), Георгий Кедрин (рубеж XI - XII вв.), Константин Манасси (1-я пол. XII в.), Иоанн Зонара (1-я пол. XII в.), Михаил Глика (конец XII в.), Ефрем Эносский (конец XIII в.). Каждое из этих произведений содержит большой массив информации по мировой истории и представляет собой своего рода «путеводитель» по исторической памяти византийцев, зафиксированной в один определенный исторический момент.

Помимо хроник большую роль для изучения исторической памяти могут играть византийские экклезиологические труды, преимущественно те из них, что посвящены различным ересям и полемике с ними. Традиция сочинений по ересиологии восходит к Епифанию Кипрскому и его фундаментальному труду «Панарион» (70-е гг. IV в.). В разное время свои сочинения по этой тематике создавали Иоанн Дамаскин, патр. Фотий, Никита Стифат, Евфимий Зигавин, Никита Хониат и др. Знания о христианских общинах и других религиях ойкумены, представленные в таких трудах, играли важную роль в формировании политики Византийской империи и церкви в религиозной сфере, влияли на содержание религиозно-полемической литературы, на византийское миссионерство.

Византийские энциклопедические труды представляют собой уникальное явление в средневековом христианском мире и также служат важным источником для изучения исторических знаний и памяти. Хорошо известно, что такие произведения как комплекс трактатов Константина Порфирогеннета, «Библиотека» патр. Фотия, лексикон «Суда» содержат огромные знания по самым разным областям античной культуры — от литературы до сельского хозяйства. Рецепция античной культуры в Византии изучается давно и успешно, однако в этой проблематике традиционно ведущую роль играют филологические штудии. На сегодняшний день в наибольшей мере исследованы проблемы влияния античной литературы на византийскую, содержание и характер комментариев византийских филологов к произведениям Гомера, Аристотеля и другим классическим памятникам. Вопрос об исторических знаниях византийцев об античной культуре в связи с этим до сих пор остается в тени.

Наконец, неисчерпаемый фонд исторической памяти представляет собой византийская агиография. Традиция почитания любого святого представляет собой образец исторической памяти. Эта память о каком-либо подвижнике, праведнике, о великом богослове или даже о великом политике оказывается столь важна для общества, что ради нее создается особый институт — культ святого. Реликвии святого, варианты житий святого, создаваемые в разные времена, посвященные ему храмы, иконография — все это представляет собой элементы культа и элементы исторической памяти византийцев о данном персонаже. Жития, написанные в одно и то же время, одним автором, обладающие общими чертами могут рассматриваться как источники по исторической памяти византийского общества (или его определенных кругов) в каждую отдельно взятую эпоху. Так, собрание переработанных житий Симеона Метафраста представляет собой не только пример литературного «облагораживания» агиографической традиции, но и существенный комплекс исторических знаний и результат регулирования этих знаний в соответствии с мировоззрением византийской элиты X в. История культа наиболее важных героев новозаветной истории (Богородица, апостолы), культа небесных сил (архангелы) или полумифологических персонажей (Георгий Победоносец) представляет собой неотъемлемую часть исторической памяти византийцев и может существенно расширить наши представления о культуре Византии и ее эволюции. *

Для нашего исследования мы избрали наиболее фундаментальный вид источников — византийские всемирные хроники. Избранный нами ряд хроник VI - XII вв. от Иоанна Малалы до Иоанна Зонары представляется нам достаточно монолитным культурным явлением. Все интересующие нас авторы — Иоанн Малала, автор Пасхальной хроники, Георгий Синкелл, Феофан Исповедник, Георгий Монах, Симеон Логофет, Георгий Кедрин, Константин Манасси, Михаил Глика, Иоанн Зонара — имеют много общего между собой. В то же время, их произведения резко контрастируют как с сохранившимися работами античных хронистов, так и с сочинениями представителей позднейшей ренессансной историографии.

Как мы говорили, изучение исторической памяти требует одновременно хороших знаний о той эпохе и культуре, которая изучает историю, и о самом объекте изучения и воспоминания. Поскольку всемирная история византийских хронистов представляет собой слишком объемный массив материала, то мы решили ограничить свое внимание лишь одной исторической эпохой. Нас будут интересовать представления византийских хронистов о временах начала христианской империи, о правлении Константина Великого и его преемников, заложивших основы новой христианской государственности и самой Византийской империи. Окончанием этой эпохи мы условно будем считать, во-первых, падение Западной Римской империи, ставшее для Европы формальным рубежом перехода от античности к средневековью. Во-вторых, для нас важен великий раскол Вселенской христианской церкви, произошедший в середине V века. В тот период, в результате серии неудачно организованных Вселенских соборов (Эфес 431 и 449 гг., Халкидон 451 г.) прежде единое сообщество христианских общих Средиземноморья оказалось навсегда разорванным на три крупные группировки: несториан, монофизитов и халкидонитов. Раскол оказал первостепенное влияние на развитие всей последующей христианской культуры и, не в последнюю очередь, на формирование византийского мировоззрения.

Поскольку для византийцев эта эпоха IV - V вв. всегда оставалась очень важным периодом истории, мы надеемся, что материалы хронистов о ней будут достаточно интересны и позволят нам обрисовать основные тенденции в развитии знаний византийцев об этом времени, а также описать наиболее характерные явления в общей традиции исторических знаний в Византии.

Историография.

Прежде чем обратиться к рассмотрению научной литературы по византиноведению, касающейся нашей проблематики, мы должны кратко охарактеризовать некоторые важнейшие современные научно-теоретические концепции, повлиявшие на наше восприятие источников — византийских хроник — и на методы нашей работы с ними.

Основателем научного направления изучения исторической памяти считается французский социолог Морис Хальбвакс, представитель школы Э. Дюркгейма. В 20-х - 40-х гг. XX в. он посвятил ряд крупных работ феномену коллективной памяти, структурам общественно значимой информации о прошлом той или иной определенной группы людей.4 Главный труд М. Хальбвакса, сегодня считающийся образцом применения методологии исторической памяти, по своей тематике был тесно связан с историей Византии. В 1941 г. М. Хальбвакс издал монографию «Легендарная топография Евангелий в Святой Земле».5 Книга была посвящена истории христианских паломничеств в Палестину с IV в. до современности и истории развития культуры почитания святых мест, которым в разное время й при разных обстоятельствах приписывались связи с евангельскими событиями. Хальбвакс уделял преимущественное внимание сведениям западноевропейских паломников, однако большое место в его книге занимали также доступные ему византийские и древнерусские источники. Хальбвакс продемонстрировал огромные возможности общества по конструированию прошлого, истории, — такой, которая пользуется спросом, соответствует социальным и культурным установкам этого общества. Одно из важных открытий Хальбвакса на этом пути — описание феномена «контрапрезентной памяти», — появления массива некоей информации о прошлом, которая воспринимается ее

4 Halbwachs М. Les Cadres sociaux de la memoire. Paris, 1925; La memoire collective. Paris, 1950; Хальбвакс M. Социальные классы и морфология. М.; СПб., 2000.

5 Halbwachs М. La topographie legendaire des evangiles en Terre Sainte. Paris, 1941. носителями как историческая, но на самом деле не подкреплена какими-либо достоверными источниками и даже противоречит им. Это то, что в современном обиходе обозначается словосочетанием «исторический миф». Хальбвакс увидел это явление в формировании культа христианских святых мест в позднеантичную эпоху, в систематической государственной политике христианизированной Римской империи, которая в IV - VI вв., вопреки всем трудностям, практически на пустом месте создала традицию паломничества в Палестину. Появление контрапрезентной памяти в исторических знаниях напрямую отражает ожидания общества от истории, социальный заказ, который предъявляется обществом к знаниям о прошлом. Можно сказать шире, что контрапрезентная память является неотъемлемым элементом в формировании любой мифологической системы, религиозной или государственной. Подобные явления несложно увидеть в культуре исторических знаний в Византии.

Итак, носителями коллективной памяти, по Хальбваксу, являются в различной степени каждый член группы, но ее содержание, принципы построения и сохранения общественно значимой информации имеют лишь поверхностную связь с психологией индивидуальной человеческой памяти. Коллективная память является по преимуществу социальным явлением и ее функционирование обусловлено развитием той общественной группы, которой эта память принадлежит и которую она формирует. Память была объявлена Хальбваксом не философской или же психологической, но социально-исторической категорией человеческого бытия. По Хальбваксу, любой устойчивый человеческий коллектив — община, племя, группа родственников, земляков, народ, религиозное движение — всегда стремятся соотнести свое бытие с прошлым, связать реалии своего повседневного существования с различными событиями, происшедшими когда-то, о которых следует помнить. Это события установившие или подтвердившие тот уклад и то мировоззрение, которые существуют в данной группе и которые отличают ее от других, они служат идентифицирующим признаком данной группы. Таким образом, память выступает как важнейшее средство формирования социальной идентичности и влияет на мировоззрение и поведение каждого ее индивида.

Разработки М. Хальбвакса стали основой для развития методологии изучения исторической памяти. Однако само это современное течение сформировалось в науке в 1970-х - 80-х гг., спустя много времени после смерти Хальбвакса, и в течение долгих десятилетий его имя и работы не пользовались такой популярностью, как в наши дни.

Одним из важнейших импульсов к формированию представлений о проблемах исторической памяти послужили работы известнейшего французского историка Мишеля Фуко, изданные в 1960-х - 70-х гг. Его монография «История безумия в классическую эпоху» (1972) воссоздает историю отношения западноевропейского общества к помешательству и лечения душевнобольных. В связи с этим в центре внимания исследователя оказываются сами представления о «норме» и «отклонениях» в человеческой личности, и те существенные изменения в этих представлениях, которые происходили от Средневековья до расцвета культуры Нового времени. Для проблематики исторической памяти существенное значение имеет выявленная Фуко сходная социальная роль, которую играли лазареты для прокаженных в средние века и лечебницы для душевнобольных в Новое время. И в том, и в другом случае главным было стремление общества изолировать нежелательные опасные явления, отгородить себя от «заразы», неких неуправляемых «сил хаоса», которые угрожают сложившемуся миропорядку. Врачи «классической эпохи», пытавшиеся лечить душевнобольных, совершенно не связывали своей деятельности с действиями средневековых эскулапов, светских и церковных властей, изолировавших прокаженных. Вопреки социальной памяти европейцев, которая ко времени эпохи Просвещения давно уже утратила представления о средневековых лазаретах, общество довольно точно воспроизвело их на новом уровне своего развития, придав им новую функцию. Лишь историческое знание, которое здесь выступает как некая «контр-память», усилиями М. Фуко воссоздало эту ранее неясную линию преемственности, и тем самым более остро сумело поставить многие вопросы о природе европейского общества, о реальном соотношении средневековой и модерной культур, о значении восприятия прошлого для действий человека в настоящем и, тем самым, для исторического процесса.6

С 1970-х годов отмечен рост интереса исследователей к проблематике исторической памяти; происходит быстрое развитие нового научного направления, которое тесно связывается с парадигмой постмодернизма в исторической науке. Представление о памяти в истории постепенно приобретает универсальный характер. Память устная и письменная воспринимается как важнейший источник исторических знаний, который во все времена формирует и обыденные представления общества о прошлом, и оказывает огромное влияние на саму историографию, будь то средневековая хронистика или труды современных ученых. Если раньше было принято говорить об истории как науке со своими внутренними законами, то в настоящее время все более важным становится понимание памяти как главного механизма формирования любых форм знания о прошлом, и в том числе как источника для развития исторической науки.

В последние десятилетия сложилось большое число различных научных концепций, так или иначе объясняющих роль исторической памяти в историческом процессе и в жизни общества. Тем не менее, проблематика и методология изучения исторической памяти еще находятся в стадии становления. На сегодняшний день не существует какой-либо универсальной теории, которая могла бы претендовать на обобщение всей огромной массы фактов и наблюдений, сделанных учеными в русле исследования исторической памяти. В нашем обзоре мы остановимся на тех из них, которые будут важны для нашего дальнейшего исследования, и к которым мы будем обращаться в дальнейшем.

Один из первых вопросов, на который было обращено внимание с началом исследования исторической памяти — проблема взаимодействия памяти и политической системы общества. Было отмечено, что во все времена историческая память играла важнейшую роль в формировании политического и национального самосознания, в пропаганде патриотизма и др. идей, важных для устойчивости того или иного государства. Большую

6 Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997. с. 25-28. роль в описании механизмов влияния исторической памяти на эти явления сыграли работы Э. Хобсбаума. Многие важные выводы Хобсбаума и его коллег были сформулированы в известном сборнике «The Invention of Tradition», где были сформулированы принципы «теории политики памяти».7 Исследователи указали на крайнюю изменчивость и податливость исторической памяти многих обществ под влиянием политических элит. Правящие круги всегда имеют возможности для организации пропаганды, внушающей обществу ту концепцию исторического прошлого, которая выгодна правящей элите и служит ей для легитимации и удержания власти.

Известно, что подобные проблемы давно находятся в сфере внимания и в византиноведении. Политическое самосознание и пропаганда в Византии исследуются во множестве аспектов: в связи с проблемой определения сущности византийского имперского строя и его связей с христианским вероучением;8 в связи историей оппозиционных настроений и критики императоров;9 с историей придворной культуры- и церемониала;10 с культурой византийской столицы.11 Тем не менее, историческая память, как правило, остается на периферии этих исследований. ч'

Кроме социально-политического измерения в изучении исторической памяти существуют и многочисленные проблемы более фундаментального

7 The Invention of Tradition / Eds. E. Hobsbawm, T. Ranger. N. Y., 1983.

8 Cm. Beck H.-G. Das byzantinische Jahrtausend. Miinchen, 1978. S. 60-108; Чичуров И. С. Политическая идеология средневековья: Византия и Древняя Русь. М., 1991.

9 См. Tinnefeld F. Kategorien der Kaiserkritik in der byzantinischen Historiographie von Prokop bis Niketas Choniates. Miinchen, 1971.

10 Cm. Byzantine Court Culture from 829 to 1204 / Ed. H. Maguire. Harvard, 1997.

11 Cm. Dagron G. Constantinople imaginaire: etudes sur le recueil des «Patria». Paris, 1984. Каждое из перечисленных направлений обладает обширной историографией. Мы- указываем здесь только авторитетные работы, обобщающие современные научные представления по ним. культурологического характера. Важно выяснить, какие вообще существуют формы и методы передачи исторической памяти и исторических знаний в разных обществах, насколько важна та роль, которую память может играть в их жизни, каково вообще отношение к прошлому в разных традициях. В связи с этим следует попытаться выявить типологию структур социальной памяти различных групп, типов общества, эпох, культур, народов. Первые опыты в этом направлении принадлежат антропологам XX века, которые исследовали бесписьменные культуры «примитивных» народов, и на основе этого материала сумели вывести ряд закономерностей, важных и для нашей работы.

Классификация разных типов обществ с точки зрения памяти была впервые предложена К. Леви-Строссом.12 Согласно ей, социальная и историческая память в различных традициях играет неоднородную роль. Среди них есть такие, где память в большей степени направлена' на отрицание и забвение любых исторических изменений, на сохранение иллюзии полного единства между настоящим и прошлым. По сути, такие формы традиции построены на подсознательном отрицании самой истории как явления. К. Леви-Строс назвал такие общества «холодными». В противоположность им «горячие» общества проявляют способность к осознанию своих изменений, и, в связи с этим, их отношение к истории выглядит более активным. Они меняют свои представления о прошлом, картины памяти, взаимодействуют с историей-памятью или с ее частями, которые представляются в данный момент актуальными. Разумеется, народы, изучаемые Леви-Стросом и другими антропологами, обладают достаточно простой культурой, которую возможно классифицировать таким образом. Но с другой стороны, легко можно согласиться с тем, что любая более сложная общественная система, обладающая письменностью, государственными институтами, взаимодействующая с другими подобными развитыми системами, всегда будет сочетать в себе черты как «холодного», так и «горячего» общества.

12 См. Леви-Строс К. Неприрученная мысль // Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1999. с. 296-299.

Именно на это обстоятельство обращает внимание современный немецкий исследователь Я. Ассман, развивающий концепцию Леви-Строса.13 Для нас типология «холодного» и «горячего» может служить лишь в качестве неких «полюсов» культуры исторической памяти, как проявления «предельного» состояния различных тенденций культурного развития. Тем не менее, нам представляется, что даже в таком качестве она может быть весьма полезна. По Я. Ассману, именно «горячая» культурная память является той силой, которая порождает и закрепляет в обществе миф, раскрывающий суть тех или иных событий прошлого. Исходя из этого представления, мы можем попытаться выделить в структуре исторической памяти византийцев определенные «холодные» и «горячие» элементы; отделить ту информацию о прошлом, которую в Византии считали несущественной, от той, которая составляла важнейшие основы их самосознания. Мы можем также проанализорвать соотношение этих частей, динамику и, может быть, закономерности их «остывания» и «нагревания».

Работы Я. Ассмана, в особенности его анализ культуры воспоминания в древнем Египте, выявили еще одну новую проблему, обозначаемую как «сакрализация памяти».14 По оценке Я. Ассмана в разных культурах и в разное время возникают представления о некоем «каноне» в собственной традиции. «Канон» призван решать сразу несколько важных задач, стоящих перед культурой. Главная из них — фиксация и обеспечение передачи в неизменном виде следующим поколениям ставшего обширным наследия, некоей суммы религиозного, исторического, культурного опыта, накопленного традицией. «Канон» возникает в тот период, когда накопленные культурой ценности уже очень обширны и становятся трудны

13 Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004. с. 44-45, 72-77.

14 См. Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004. с. 181-211; Васильев А. Г. Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2008. с. 33-34. для восприятия, когда культура приобретает существенную сложность, разветвленность и достигает своего некоего «расцвета». Таким образом, определенным образом отобранные ценности (отдельные тексты, принципы художественного творчества, мировоззренческие идеи, правовые и этические нормы и прочее) приобретают «священный», «сакральный» статус. Все эти многочисленные и разнообразные формы из разных сфер человеческой деятельности в данном случае объединяет то, что они должны нести в себе свидетельство памяти, «священной памяти» культуры. Сакральный статус явлений, ставших «каноническими», в дальнейшем развитии культуры лишь укрепляется. Я. Ассман показывает, что те роли, которые играл «канон» в разных древних культурах, вполне сопоставимы. Таковы культуры древнего Египта, где вместилищем «ортодоксального» мировосприятия служил храм, древней Греции, где в эллинистическую эпоху сформировался канон литературно-поэтических текстов, и древнего Изралия, который сделал из Библии уникальную опору для сохранения своей традиции.

Нам хорошо известно, что «канон» в разных его проявлениях играл огромную роль и в византийской культуре. Это можно сказать и о самом Священном Писании, и о целом ряде апокрифических текстов, которые приобрели статус признанных источников по священной истории. Широко известна и изучается роль канона в византийском изобразительном искусстве и архитектуре. Вместе с тем, значение явлений «канонизации» и «сакрализации» в Византии, очевидно, выходит далеко за рамки этих сфер.15 В нашей работе мы попытаемся, в частности, коснуться и явлений «канонизации» в византийском историописании.

15 Знаменита концепция Х.-Г. Бека о «политической ортодоксии» как основы общественного сознания византийцев (см. Beck H.-G. Das Byzantinische Jahrtausend. Munchen, 1978. S. 87-108). Можно сказать, что в основе явления, отмеченного Беком, лежит сложная картина взаимодействия сфер «профанного» и «сакрального» в византийской культуре, выход области сакрального далеко за пределы собственного религиозной традиции и ее воздействие на все стороны жизни византийца. *

В отечественной науке подходы к изучению проблем исторической памяти впервые начала разрабатывать в 1960-х гг. тартусская школа семиотики. Ее известнейший представитель Ю. М. Лотман ввел в научный оборот понятие «культурная память», которая пониматется как система сохранения, передачи и переосмысления любых форм социального опыта или творческих достижений, позволяющих этот опыт обобщить.16 В связи с этим сама культура определяется как память социального организма, передаваемая не генетически, а особыми механизмами воспитания и социального воспроизводства. Терминология Ю. М. Лотмана близка к понятию «коллективная память», которым пользовался М. Хальбвакс.

В начале 1980-х гг. известный российский медиевист М. А. Барг предложил теоретическую разработку проблемы исторического сознания как важной составляющей в характеристике любой культуры.17 Согласно его концепции, понятие «историческое сознание» должно включать в себя проблемы представлений и о прошлом, и о настоящем, и о будущем, которые существуют в том или ином обществе. На первый план в характеристике любого культурного явления при этом выходит его временной аспект; обращается большое внимание на восприятие времени обществом, чувство своей эпохи и некоем общем историческом контексте. В последние годы отечественные исследователи сделали большой вклад в изучение подобных проблем на материале преимущественно западноевропейской культуры; созданы интересные обобщающие работы по этой тематике.18 Вместе с тем, понятие «исторического сознания»

16 См. Лотман Ю. М. Память культуры: история и семиотика // Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров: Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996. с.358 - 368.

17 Барг М. А. Историческое сознание как проблема историографии // Вопросы истории. 1982. № 12. с. 49 - 66.

18 Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время: в поисках утраченного. М., 1997; Они же. Знание о прошлом: теория и история. М., 2003. оказывается существенно шире, чем «историческая память», которое заостряет внимание исследователя на восприятии именно прошлого, и поэтому представляется более удобным для тех проблем, которые мы ставим в нашей работе.

В последние годы вместе с ростом интенсивности научного обмена между Россией и западным научным миром возрос и интерес отечественных специалистов к проблематике исторической памяти. С 1999 г. при российской Академии наук выходит специализированное издание «Диалог со временем», одним из главных интересов которого стало исследование исторической памяти и знакомство отечественных ученых с достижениями мировой науки в этой области. В Академии наук под руководством Л. П. Репиной ведется работа над коллективными проектами в области исторической памяти.19 *

Огромным значением для нашей работы также обладает проблематика соотношения истории и мифа. Несмотря на то, что византийская культура в принципе чрезвычайно далеко отстоит от какого-либо архаического общества, которое создавало ту или иную мифологию, и историописании и в исторических знаниях как таковых большую роль неизменно играет проблема оценки правды и лжи, достоверной информации и вымысла. В разных культурах эта проблема решалась по-разному и различными были как само представление о достоверности, так и ее критерии. Известно, что для бесписьменных обществ историческая память, по сути, сливается с мифологическим творчеством. В нашем же случае, при наличии развитой историографической традиции и в самой Византии, и у культур предшествововаших ей в античности, казалось бы, мифология должна потерять свою роль. Она должна превратиться в «сказку», уже не

19 История и память: историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2006; Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2008. претендующую ни на историчность, ни на священный статус.20 Теоретически историография должна служить охране традиции исторической памяти от искажений, забвения, мифологизации. Но, как известно, мифологический субстрат постоянно присутствует в исторических знаниях. И коль скоро мы в своей работе стремимся рассуждать об исторической памяти византийцев, ревизовать качество этой памяти, нас постоянно будет интересовать процесс инфильтрации мифологических форм мышления в историю, процесс слияния исторического повествования с эпосом, превращения их одно в другое.

Для нашей работы важны представления о механизмах формирования эпических мифологических знаний, превращения некоей первичной социально значимой информации в миф. В ходе изучения материалов древнегреческой мифологии, национальных эпосов многих народов мира по этой тематике сформировалась необъятная литература из трудов филологов, историков, религиеведов, этнологов, антропологов.21 Тем не

20 О разделении понятий мифа и сказки см. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2004. с. 13-14. Согласно общепринятым представлениям, миф обладает сакральным статусом и требует к себе доверия; сказка лишь развлекает и морализирует. Тем не менее, в анализе конкретных культур и памятников сохраняются сложности, поскольку граница между понятиями мифа и сказки размыта. Например, в Византии роль сказки играет эпос «Дигенис Акрит», который по литературным критериям может быть сопоставлен с древнегреческими эпическими циклами, но уже не имеет того общественного значения, как это было в гомеровские времена. По жанру он оказывается ближе к художественной литературе нового времени, к поэме, где вымышленные герои действуют среди обстоятельств, похожих на реальные исторические условия. Тем не менее, просвещенный византийский читатель должен был видеть вымысел в приключениях Дигениса Акрита и в то же время верить куда более невероятным чудесам святых, скажем, Георгия Победоносца.

21 См. библиографии в изданиях: С. А. Токарев, Е. М. Мелетинский. Мифология // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1987. с. 11-20; Фонтенроуз Д., Бэском В., Клахтон К., Хьюман С. Обрядовая теория мифа. СПб., 2003; менее, в исследовании процесса трансформации исторической информации в миф ученые, как правило, имеют перед собой лишь конечный результат этого превращения и должны реконструировать его стадии на этой основе. На сегодняшний день вполне установлены несколько основных типов изменений, происходящих при мифологизации. Согласно К. Баура, происходит объединение и возвеличивание героев, отбор исторических фактов и установление новых драматических связей между ними, дополнение исторических фактов выдуманными обстоятельствами и деталями в целях достижения художественной полноты повествования.22 Все эти явления можно приложить к любому процессу формирования традиции памяти о любом событии прошлого, и в нашей работе мы к ним еще будем возвращаться.

Вслед за классическими трудами по изучению мифологии современные исследователи исторической памяти также обращаются к проблеме возникновения мифологического знания и взаимодействия с другими формами традиции. В области исследования исторической памяти в ряде работ выявляется общий для всех культур феномен противостояния научного исторического знания, стремящегося к устойчивому владению информацией и к объективности в оценках, — и исторической памяти, с ее избирательностью, изменчивым багажом фактических знаний, склонностью к созданию различных псевдо-версий прошлого. В конце 1980-х гг. этой проблеме противоречия истории и памяти был посвящен коллективный проект «Места памяти», организованный французскими учеными во главе с П. Нора.23 Пересмотрены первоначальные представления о «памяти» как преимущественно устной форме хранения информации и «истории» как преимущественно письменной. Признано, что и «память» и «история» могут обладать как устной так и письменной формами, которые будут одинаково важны, и в развитой культуре будут конкурировать между собой прежде всего «письменная история» и «письменная память». Тем не

Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса. М., 2004. с. 5-20; Элиаде М. Ностальгия по истокам. М., 2006.

22 Bowra С. М. Heroic Poetry. London, 1952.

23 Нора П., Озуф М. и др. Франция — память. СПб., 1999. менее, противоречия понятий «память» и «история» сохраняются и приводят нас к постановке проблемы соотношения устной и письменной форм истории. Возникает представление о противостоянии в разных культурах таких явлений как «эпос» и «хроника». Первый представляет собой классическую форму выражения устной исторической памяти, близкой к мифологии. Вторая — классическая форма исторического знания, во всем противоположная эпосу.24 На наш взгляд, это противостояние существовало и в Византии, и в нашей работе мы его коснемся. *

Изучение исторической памяти в Византии с необходимостью должно базироваться на наши сведения об историографии и общей культуре исторических знаний в Византии. Основа для современного подхода к этим сферам византийской культуры была создана преимуществено учеными конца XIX - начала XX вв., такими как К. Де Боор, К. Крумбахер, X. Гельцер, В. М. Истрин. Предпринятое К. Де Боором критическое издание «Хронографии» Феофана Исповедника,25 работа по хронологии античной и средневековой хронистики X. Гельцера,26 исследования хроник Иоанна Малалы и Георгия Монаха В. М. Истриным27 остаются главными источниками оценок византийской историографии, которые приняты в современной науке. С этого времени в византиноведении возобладали

24 См. Репина Л. П. Память и историописание // История и память / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2006. с. 25-26. Проблема соотношения эпоса (т. е. мифологического начала) и хроники (т. е. исторического начала) неоднократно отмечалась в антиковедении, однако недостаточно изучалась систематически и не воспринималась ранее как универсальный вопрос культурологии.

25 Theophan. Chronographia / Ed. С. De Boor. Leipzig, 1883.

26 Gelzer H. Sextus Julius Africanus und die byzantinische Chronographie. 2 Vols. Leipzig, 1885-1888; New York, 19672.

27 Истрин В. M. Хроника Георгия Амартола в древнем славянском переводе. Петроград, 1920; он же. Хроника Малалы в славянском переводе. М., 1994. взгляды научной школы К. Крумбахера, который впервые последовательно разделил византийскую историческую литературу на жанры истории в узком смысле и хроники. При этом необходимо признать, что процесс изучения и критического издания византийских всемирных хроник со 2-й четв. XX в. существенно замедлился. Исследователи в основном сосредоточились на изучении литературы историко-мемуарного жанра, более разнообразной в литературно-эстетическом отношении и чаще представлявшей сведения о событиях «из первых рук». Кроме того, все больше внимания стало уделяться агиографии, неисчерпаемые возможности которой были в то время открыты болландистами и русским ученым А. П. Рудаковым. В агиографии также первостепенным вниманием пользовались жития, написанные очевидцами или учениками святых, с максимальным количеством подлинных подробностей и лишенные риторической обработки. Изучение хронистики оказалось на периферии усилий ученых. Работа над критическим изданием хроник почти остановилась.

Таким образом, на сегодняшний день мы располагаем множеством великолепных работ, пожалуй, исчерпывающим образом раскрывающих литературные, интеллектуальные, мировоззренческие особенности различных византийских историков. В то же время, за редким исключением остаются вне поля зрения исторические знания византийцев как таковые. История воспринимается исследователями преимущественно как литературный жанр, унаследованный Византией от античности; история как сфера знания (наука или квазинаука), также унаследованная от античности, изучается недостаточно. Многие хроники нуждаются в современном критических изданиях, которые могли бы заменить издания, предпринятые в середине XIX в. Л. Диндорформ на основе лишь части сохранившихся рукописей хроник. Остается совершенно неизданным, и, следовательно, закрытым для широкой научной оценки, большой массив хроник X в., известных под именем Симеона Логофета.28

28 Вышедшее недавно издание С. Вальгрена (Symeonis Magistri et Logothetae Chronicon / Rec. S. Wahlgren. Berlin; New York, 2006), к сожалению, охватывает лишь т. наз. редакцию «А» хроники, наиболее

Лишь в последние десятилетия в этой сфере наметился некоторый поворот. В 1984 г. А. Моссхаммер выпустил критическое издание «Всемирной хроники» Георгия Синкелла — учителя Феофана Исповедника, знаменитого и неизвестного.29 Работа с этим уникальным памятником, по сути, впервые позволила нам представить действительное положение дел в Византии с историческими знаниями. Представления Синкелла (а значит и его круга) о прошлом, о мировой истории оказались много более разносторонними и глубокими, чем у любого другого европейского автора эпохи средних веков и Возрождения. В своей книге Синкелл представил колоссальный объем информации из самых разных источников. Ветхозаветная история, считавшаяся в христианской традиции важнейшим разделом древности, соседствовала с подробной разработкой истории античной Греции и Рима, Египта фараонов, Вавилонских и Ассирийских царств. Синкелл активно пользовался методом сопоставления различных источников, был скуп на собственные комментарии событий, предоставляя читателям самостоятельно судить о тех или иных деталях передаваемых историком знаний. Синкелл почти всегда стремился давать ссылки на те источники, которыми пользовался, называя имена древних хронистов: Евсевия Кесарийского, Секста Юлия Африкана, Беросса Вавилонского, Манефона Египетского и др. О произведениях многих из этих авторов мы имеем представление исключительно по труду Георгия Синкелла. В изучении ветхозаветной истории наряду с библейскими текстами Синкелл пользовался произведениями Иосифа Флавия, апокрифической «Книгой Юбилеев» и др. В труде Синкелла исторические знания византийцев раскрылись как сфера по своим базовым принципам очень близкая к современной науке, как результат развития очень сложной традиции, восходящей к эпохе эллинизма. краткую. Ее текст мало чем отличается от современной Логофету хроники, известной под именем Льва Грамматика (Leo Grammaticus. Chronographia / Ed. I. Bekker. Bonn, 1842).

29 Georgius Syncellus. Ecloga Chronographica. Ed. A. A. Mosshammer. Leipzig, 1984. Краткая рецензия Я. H. Любарского: ВВ. т. 49. с. 231-232.

Издание Моссхаммера пока не пользуется большим спросом в науке. Единственное крупное исследование, созданное на его основе, принадлежит В. Адлеру.30 Оно посвящено хронологии древнейшего библейского периода в исторических знаниях византийцев. Интересуясь прежде всего библейскими знаниями византийцев, Адлер анализирует изложения различными хронистами начального периода ветхозаветной истории от Адама до всемирного потопа. Работа касается лишь отрывка «мировой истории», изначально представляющего собой симбиоз нескольких пластов различных мифологических традиций и, строго говоря, к истории не относящегося. Однако Адлером проведено внимательное изучение нескольких всемирных хроник, написанных между III и IX вв., анализ их сходства и различий, реконструкция историографической традиции. Такая работа представляет собой удачную модель для нашего исследования.

Тем не менее, издания подобные А. Мосхаммеру и В. Адлеру представляют собой лишь первые шаги, сделанные наукой в изучении большого массива византийских и других всемирных хроник, представляющих собой ключ к традиции исторических знаний древности. *

Существует довольно небольшое число исследований в области византиноведения, в которых, так или иначе, затрагиваются проблемы исторической памяти византийцев. Все они в основном строятся на изучении не хроник, а иных типов источников — агиографии, церковных документов и т. д.

Среди византинистов едва ли не первооткрывателем в этой области был Ф. Дворник. В одной из своих главных работ «Фотианская схизма: история и легенда» он особым образом отразил не только ход событий во взаимоотношениях церквей Византии и Запада 2-й пол. IX в., но и историю отношения к этим событиям в средневековье (в Византии и на Западе) и в

30 Adler W. Time Immemorial: Archaic History and it's Sources in Christian Chronography from Julius Africanus to George Syncellus. Washington, 1989.

Новое время.31 Именно этой истории восприятия «Фотианской схизмы» был посвящен 2-й раздел монографии Дворника — «легенда». Непосредственной целью исследователя, стремившегося оказать влияние на отношение церковных кругов Запада и Востока к проблеме схизмы, было продемонстрировать неоднозначность возможных подходов к оценке патр. Фотия, его политики и значения самой «схизмы» для дальнейшей церковной истории. Дворник показал существенные отличия во взглядах на эти вопросы самых авторитетных интеллектуалов Запада и Востока различных времен и для этого воспользовался практически тем же исследовательским методом, который применяется и в нашем исследовании. Выделив из рассуждений различных авторов ряд узких вопросов (оценка Фотия, оценка Константинопольских соборов 860, 869 и 880 гг.), Дворник проанализировал их подряд, и сумел при этом уловить самые незначительные оттенки изменений настроений различных авторов, которые, безусловно, «потонули» бы, если бы их сочинения изучались целиком, но в отрыве друг от друга.

История отношения к Константинопольским соборам IX в., показанная Дворником, неизбежно оказалась связана с историей памяти о Вселенских соборах вообще, с историей восприятия этого явления в жизни двухтысячелетнего христианского мира. Историческая память о Вселенских соборах напрямую выводит нас на проблему изучения «церковной» модели истории христианства, на проблему «церковного мифа» о христианской истории, «идеологии Вселенских соборов» как одной из его важнейших основ, а также влияния этой идеологии на историческое мышление средневековья и нового времени. В связи с этим, на наш взгляд, наследие чешского византиниста все еще остается далеко не оцененным в полной мере.

Пожалуй, единственное исключение в отношении византинистов к проблематике исторической памяти — изучение традиции почитания Константина Великого в Византии. Основатель традиции христианской империи, столицы Византии всегда был предметом пристального внимания у византийцев. В разные периоды своей истории жители империи по

31 Dvornik F. Photian Schism: History and Legend. Cambridge, 1948. разному воспринимали образ Константина, его наследие, развивали традицию «исторических» знаний о нем, обогащая подлинные события эпохи рубежа III - IV вв. легендарными подробностями. Различными специалистами уже более ста лет подробно изучается житийная традиция о Константине, мемориальный культ императора в Константинополе и др. местах. Большие заслуги в этой области принадлежат Ф. Винкельману, Ф. Алькену, А. П. Каждану, М. Ван Эсбруку, С. Мэнго и другим исследователям.32 Вместе с тем, несмотря на большие усилия и постоянный интерес к этой тематике, здесь еще остается немало лакун. Повышенное внимание к легендам о Константине позволяет уже обращаться к некоторым типологически близким явлениям в византийской культуре, таким как легенды об имп. Василии I Македонянине.33 Подобные явления оцениваются как существенный элемент византийского императорского культа. В то же время, как известно, наряду с легендами в Византии всегда сохранялись и развивались исторические знания. При этом остаются в тени проблемы взаимодействия исторических знаний с легендами в византийской традиции. Кроме того, такие явления как традиция почитания того или иного значительного исторического или церковного деятеля, история культа, которая всегда тесно связана с исторической памятью, в Византии относились не только к императорской или вообще политической сфере. История почитания, и, соответственно, памяти, может быть восстановлена и для множества святых, апостолов, отцов церкви. Они часто были и крупными политическими деятелями при жизни, и пользовались популярностью, и оставили большой след в христианской культуре. Систематическая реконструкция таких историй почитания проведена еще лишь фрагментарно.34

32 Подробнее см. раздел 1, главу 1.

33 Moravcsik G. Sagen und Legenden uber Kaiser Basileios I // DOP. Vol. 15. 1961. p. 61-126.

34 Последний важный шаг в этом направлении — работа А. Ю. Виноградова «Греческие предания о св. апостоле Андрее». СПб., 2005.

Огромным достижением современного византиноведения справедливо считается монография Ж. Дагрона «Воображаемый Константинополь».35 Это первая за многие десятилетия попытка синтезировать наши знания о культуре византийской столицы как отдельного организма, включенного в жизнь всей империи, но, в то же время, представлявшего в ней особенное, уникальное явление. Французский исследователь стоит свою работу на анализе «Patria Constantinopolitanae», — описаний города, его истории и достопримечательностей, создававшихся самими византийцами. Тем самым Дагрон доверяется аутентичным представлениям жителей Константинополя и описывает не город и его историю как таковые («нашими» глазами), а представления византийцев о своем городе и его истории. Тем самым, объектом изучения у Дагрона становятся некие «краеведческие» исторические знания византийцев в отдельно взятой области, по истории столицы империи. То есть, изучается историческая память византийцев о прошлом Константинополя, отраженная в специфических литературных памятниках, посвященных его описанию. Как мы знаем, в этой исторической памяти, подлинные события часто соседствовали с мифологическими. В ней переплетаются фигуры Филиппа Македонского, Септимия Севера, Константина Великого, действительно в разное время и по-разному влиявших на историю Византия-Константинополя, — с фигурами легендарного основателя города Византа, Александра Македонского, который, якобы из Византия начинал свой поход на Восток. Столь же различны по степени достоверности знания византийцев о топографии города, происхождении тех или иных названий улиц, районов, храмов и т. п. Тем не менее, в Византии всё это составляло единый массив традиции мемориальных знаний о Константинополе.

К сожалению, Дагрон не ставил задачей своего исследования сопоставить «краеведческую» традицию византийцев с общеисторической. В своей работе он мало пользовался хрониками, хотя в них часто заимствовалась информация из «Patria». В то же время, изучение характера этого влияния «Patria» на хроники (или же наоборот) могло бы

35 Dagron G. Constantinople imaginaire: etudes sur le recueil des Patria. Paris, 1984. расширить наши представления и о культуре Константинополя, и о путях формирования этих «краеведческих» знаний.

В современной научной среде все большей популярностью пользуются попытки подойти к византийским историческим знаниям, в некотором смысле, «с другой стороны». Исследуются представления византийцев не о прошлом, но о будущем — эсхатология, апокалиптика, ожидания конца света и их отражение в культуре различных эпох Византии.36 Разумеется, в тех картинах будущего (неважно, катастрофы или торжества), которые рисовались воображению людей средневековья, самым непосредственным образом запечатлелись и их представления о прошлом. Знания прошлого, определенное состояние исторической памяти являются неотъемлемой частью эсхатологического мышления византийцев. В финале мировой истории им виделось разрешение тех глобальных проблем человечества и мироздания, которые, как они предполагали, уже были поставлен^ в прошлом и волновали их в настоящем. И прошлое, отраженное в эсхатологии, византийцы во многом воспринимали как цепь уже состоявшихся попыток разрешения глобальных проблем.

Вместе с тем, исторические знания как таковые в византийской эсхатологии отражены в некоей предельно обобщенной сжатой форме. 'Их изучение в отрыве от общисторических знаний приводит к консервации несколько схематичного понимания структуры исторической памяти византийцев. Исследователи чаще всего воспроизводят концепцию четырех мировых царств как основу средневековых знаний о мировой истории, хотя ее действительное значение непосредственно для византийской культуры может быть подвергнуто сомнению. Концепция четырех мировых царств может относиться скорее к западноевропейской традиции, с ее влиянием историософских идей Августина. Для оценки же византийской традиции она является очевидным упрощением. Не

36 Podskalsky G. Byzantinische Reichseschatologie. Munchen, 1972; Alexander P. J. Byzantine Apocalyptic Tradition. Berkeley; Los Angeles; London, 1985; Magdalino P. The History of the Future and its Uses: Prophecy, Policy and Propaganda // The Making of Byzantine History / Ed. P. Magdalino. Brookfield, 1993. p. 3-33. придается должного значения тому обстоятельству, что эсхатология как таковая отражала лишь часть спектра историософских представлений византийского общества; как правило, она все же сближалась с «народной культурой». Апокалиптические идеи в Византии отнюдь не всегда пользовались спросом, а в ряде случаев подвергались прямой критике.37

Наконец, нельзя не отметить происходящее в последние десятилетия в России оживление интереса к средневековым знаниям о всемирной истории, что является результатом общего расширения разнообразия направлений исторических исследований после освобождения науки от устаревших идеологических постулатов. Прекрасным дополнением к собранию русских летописей стало издание компилятивной хроники XV в. «Летописец Еллинскийи Римский»;38 продолжается работа со славянской рукописной традицией Георгия Монаха.39 В последние годы активно переводятся и издаются памятники античной и византийской исторической мысли. Становятся доступны широкой публике церковные истории Сократа Схоластика и Евагрия Схоластика, «История против язычников» (Эрозия,

37 Например, известно длительное (до X - XI вв.) неприятие официальной византийской церковью «Апокалипсиса» в качестве канонической книги Нового Завета. Представления об эсхатологических народах Гоге и Магоге отвергались многими хронистами. Георгий Синкелл считал их вполне историческими кочевыми племенами, совершившими нападение на Ближний Восток во времена Персидской империи (Georgius Syncellus. Ecloga chronographica / Ed. A. Mosshammer. Leipzig, 1984. p. 295). To же мнение высказал Георгий Монах (Georgius Monachus. Chronographia / Ed. С. De Boor, P. Wirth. Stuttgart, 1978. p. 295), а в XII в. Иоанн Зонара связывал с Гогом и Магогом происхождение скифов (Joannes Zonaras. Epitomae historiarum / Ed. M. Pinder. Bonn, 1844. Vol. 1. p. 22).

38 Летописец Еллинский и Римский / Под пед. О. В. Творогова. 2 т. СПб.,

1999.

39 Временник Георгия Монаха / Под ред. В. Матвеенко, Л. Щеголевой. М.,

2000.

Пасхальная хроника, ряд др. позднеантичных латинских авторов.40 Проблематика исторических знаний в средневековье — на Руси, в Византии, на Западе и Востоке, — разрабатывается в ряде монографий и статей последних лет.41 В ряду российских книг, относящихся к теме изучения исторических знаний византийцев следует назвать монографию Б. А. Семеновкера «Библиографические памятники Византии».42 Работа эта не связана напрямую с темой нашего исследования, однако она является важным шагом на пути осмысления феномена рецепции античной культуры в Византии и способов этой рецепции. Столь же большое значение имеет монография О. В. Лосевой «Древнерусские месяцесловы XI - XV вв.»,43 в которой по существу изучается явление церковной исторической памяти, отраженное в-литургическом почитании святых. В этой сфере древнерусская традиция непосредственно восходила к византийской и развивалась параллельно с ней, поэтому работа О? В. Лосевой одинаково важна как для изучения культуры Древней Руси, так и для византиноведения.

К сожалению, современная византинисгика еще не обратилась в полной мере к систематической разработке проблем исторической памяти, несмотря на то, что сохранившиеся памятники византийской цивилизации*

40 Сократ Схоластик. Церковная история / Под ред. И. В. Кривушина. М., 1996; Евагрий Схоластик. Церковная история / Под ред. И. В. Кривушина. СПб., 2001-2003; Лактанций. О смертях преследователей / Под ред. В. М. Тюленева. СПб., 1998; Павел Орозий. История против язычников / Пер. В. М. Тюленева. 3 тт. СПб., 2001-2003; Пасхальная хроника. Т. 1. / Пер. Л. А. Самуткиной. СПб., 2004; Церковные историки IV - V вв. / Пер. М. Ф. Высокого, В. А. Дорофеевой, М. А. Тимофеева. М., 2007.

41 Кривушин И. В. Ранневизантийская церковная историография. СПб., 1998; Тюленев В. М. Рождение латинской христианской историографии. СПб., 2005; Ващева И. Ю. Евсевий- Кесарийский и становление раннесредневекового историзма. СПб., 2006; Мильков В. В. Осмысление истории в Древней Руси. СПб., 2000.

42 Семеновкер Б. А. Библиографические памятники Византии. М., 1995.

43 Лосева О. В. Древнерусские месяцесловы XI - XV вв. М., 2001. представляют обширнейший и очень разнообразный материал для такого рода исследований.

Источники.

В нашей работе мы используем различные византийские исторические сочинения, созданные между IV и XIV веками. Нашими основными источниками стали византийские всемирные хроники VI - XII- вв. Однако целям нашего исследования отвечают в основном лишь те из них, что представляют собой не продолжения хроник-предшественников (такие как Продолжатель Феофана, Иоанн Скилица и т. п.), но содержат самостоятельно составленные описания всемирной истории от сотворения мира до современных автору событий. Таких хроник, созданных в Византии между VI и XII вв., известно 9. Их авторы — Иоанн Малала, неизвестный по имени автор Пасхальной хроники, Георгий Синкелл, Георгий Монах, Симеон Логофет, Георгий Кедрин, Иоанн Зонара, Константин Манасси, Михаил Глика. Избранная нами для подробного изучения эпоха IV - V вв. отражена в основном именно в таких «самостоятельных» хрониках. Дополнение к ним и одновременно исключение из общего правила составляет хроника Феофана Исповедника, который продолжил хронику Георгия Синкелла, доведенную лишь до 284 г.

Итак, каждый из этих авторов создал свою полную версию всемирной истории, опирался на те источники, что были ему доступны, и стремился своей работой удовлетворить как свое собственное любопытство, так и определенные запросы своих читателей и заказчиков. В хрониках такого самостоятельного типа политический заказ, или собственные политические взгляды автора, как правило, отражаются лишь в последних разделах произведения, где ведется рассказ о событиях современных автору лет. Таковы известные финальные главы Феофана Исповедника, с его критикой правления имп. Никифора I (802-810), или хроника Иоанна Зонары, где содержатся резкие замечания в адрес политики имп. Алексея I Комнина (1081-1118). В основном же, политический подтекст в изложении хронистами событий ветхозаветной, античной или даже ранневизантийской истории играет очень незначительную роль. Подавляющая часть текстов всемирных хроник представляет собой образец «чистого» исторического знания, отражает объективное состояние научных» знаний византийцев о прошлом, уровень эрудиции самих хронистов и общества, для которого они работали. Объектом нашего исследования будет именно эрудиция хронистов.

Большинство интересующих нас хроник достаточно хорошо изучены и описаны в научной литературе. Их происхождение и характер давно не представляют загадок. Поэтому мы ограничимся лишь их краткими характеристиками, останавливаясь на тех разделах, которые касаются ранневизантийской эпохи, и на тех моментах, которые представляются нам важными в контексте нашего исследования.

Хронография» Иоанна Малалы завершена не позже 578 г.44 Оригинальный текст сохранился плохо, с многочисленными сокращениями и лакунами. Восстановлению греческого прототипа частично помогает славянский перевод, появившийся в XI в.

Иоанн Малала справедливо считается основателем жанра «византийской» всемирной хроники. Отличия его произведения от работ предшественников, ученых римской и позднеантичной эпохи (Секст Юлий Африкан, Евсевий Кесарийский) достаточно очевидны. Во-первых, это сравнительно слабый интерес Малалы к хронологии, использование ее лишь эпизодически и построение повествования по сюжетному, а не!по хронологическому принципу. Во-вторых, исследователями давно отмечен «популярный» характер хроники, стремление автора к поиску драматических и занимательных элементов в истории. Иными словами, у Малалы всемирная история представлена не в исчерпывающем объеме, как было в античности, а лишь избирательно. Вместе с тем было бы неверно считать Малалу сторонником «профанации» исторических знаний, который по каким-либо идеологическим и т. п. соображениям мог отрицать значимость достижений науки своего времени. Малала работал в эпоху, когда античная и раннехристианская культура еще не могла чувствовать

44 Krumbacher К. Geschichte der byzantinischen Literatur. Miinchen, 1897. S. 325-334; Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. Miinchen, 1978. Bd. 1. S. 319-326; Karayannopulos J., Weiss G. Quellenkunde zur Geschichte von Byzanz (324-1453). Wiesbaden, 1982. S. 281-282 (N 87); Культура Византии, т. 1: IV- 1-я пол. VII вв. с. 246-260. приближения какого-либо кризиса, большинство научных и творческих достижений предшествующих времен были доступны и востребованы. Хроника Иоанна Малалы могла служить именно популяризации истории, вовлечению в ее сокровищницу более широких общественных кругов. Однако когда с наступлением «темных веков» высокая научная традиция в Византии почти прервалась, именно хроники Малалы и его последователей заняли ее место. Было бы неверно считать Малалу основателем жанра «монашеской» хроники, поскольку христианское мировоззрение, церковная история и идеология в хронике отражены достаточно скромно. Новозаветная история представлена кратко; история важнейших церковных епископских кафедр (Антиохия, Александрия, Константинополь) прослеживается лишь эпизодически; из всех вселенских соборов подробно рассказано лишь о юстиниановском соборе 553 г., остальные лишь упоминаются; богословские споры автора не интересуют. Таким образом, по сравнению с хрониками средневизантийской эпохи, произведение Малалы можно вполне отнести к «светской» литературе.

Всем общим критериям хроники вполне отвечают и ее 13-я и 14-я книги, описывающие события IV - V вв. В основе повествования Малалы в этих разделах лежит некая антиохийская городская хроника, содержащая много подробностей о жизни Антиохии, строительстве зданий и т. п. Возможно, оттуда же происходят некоторые подробности истории правления имп. Юлиана и Валента, деятельность которых была тесно связана с Антиохией. Однако наиболее важны для автора многочисленные «анекдоты» — занимательные и почти всегда недостоверные истории, или даже «сплетни» о жизни правящих особ, известных людей того времени. Так, Малала впервые вводит в хронику рассказ о крещении имп. Константина папой Римскоим Сильвестром, романтические повести об истории семьи имп. Феодосия Младшего. Пример «Тайной истории» Прокопия Кесарийского, написанной почти в те же десятилетия, что и хроника Малалы, показывает, что в византийском обществе того времени имело хождение огромное число всевозможных легенд «о жизни звезд» — известных людей современности и последних времен. С легкой руки

Малалы многие из этих «анекдотов» постепенно займут свое место в византийской хронистике как достоверные исторические факты.

Пасхальная хроника написана в 30-х - 40-х гг. VII в.45 По жанру представляет собой нечто среднее между «научными» хрониками античности и популярной хроникой Малалы. Автор много работает над хронологией событий, неукоснительно придерживается погодных списков римских консулов (хотя и с ошибками). Тем не менее, пасхалист находится под явным влиянием Иоанна Малалы, многие из его рассказов доверчиво включает в свою хронику. У пасхалиста также еще сохраняется некое «светское» отношение к событиям церковной истории — они представлены мало и без подробностей, вновь за исключением собора 553 г., о котором пасхалист оставил чрезвычайно содержательное сообщение.

Георгий Синкелл — автор «Хронографической эклоги»,46 завершенной около 810 г. — без сомнения, является крупнейшим византийским ученым-историком. Несмотря на это, его труд до сегодняшнего дня остается очень мало изученным и мало востребованным в византиноведении. К сожалению, Георгий не довел свою работу до конца, остановившись на эпохе правления имп. Диоклетиана, и поручив завершение труда своему ученику Феофану. История IV - V вв. не нашла отражения в работе Георгия Синкелла, но в некоторых случаях мы должны пользоваться его работой для создания верного представления о сути некоторых тенденций в развитии средневизантийской хронистики.

Хронография» Феофана Исповедника завершена около 815 г.47 Круг источников Феофана остается очень сложной проблемой; происхождение многих отрывков «Хронографии» не поддается определению. В реконструкции событий IV - V вв. Феофан опирался, в

45 Krumbacher. S. 337-339; Hunger. Bd. 1. S. 328-330; Karayannopulos., Weiss. S. 304 (N 134); Культура Византии. . т. 1. с. 265-271.

46 Krumbacher. S. 339-342; Hunger. Bd. 1. S. 331-333.

47 Krumbacher. S. 342-347; Hunger. Bd. 1. S. 334-339; Karayannopulos., Weiss. S. 338-339 (N 203); Культура Византии, т. 2: VIII - XII вв. с. 89-91; Каждан А. П. История Византийской литературы (650-850). СПб., 2002. с. 266-304. первую очередь, на церковных историков V в. (Сократ Схоластик, Созомен, Феодорит Кирский), которых он, по всей видимости, использовал по утраченной ныне компиляции начала VI в. Феодора Чтеца. Значительную роль в рассказах о церковной истории эпохи Константина Великого сыграли сочинения Евсевия Кесарийского, трактат «О Св. Кресте» Александра Монаха (нач. VII в.). Общеполитические события реконструировались по «Бревиарию» Евтропия, по какой-то хронике, близкой к Пасхальной и, возможно, по Иоанну Малале. История варварских вторжений V в. связана с «Войнами» Прокопия Кесарийского. Была в его распоряжении и некая городская хроника Александрии, что особенно видно по фиксации большого числа событий в жизни этого города.

Георгий Синкелл, Феофан Исповедник, их современник патр. Никифор Константинопольский работали в очень сложных условиях, когда византийская научная и литературная традиция переживала «кризис историзма».48 В течение VII - VIII вв. резко упал интерес византийского общества к истории, к хронологии, к точным знаниям о прошлом. Исторические знания византийцев пришли в упадок, историю подменили легендарные и полулегендарные повести о жизни различных героев, святых и т. п. (яркий пример этого явления — расцвет житийной литературы о Константине Великом именно в этот период). Пришла в упадок и историография. За период более чем в 150 лет, между временем написания Пасхальной хроники и работой Георгия Синкелла, нам не известно ни одного крупного исторического сочинения. Если уже первые византийские хронисты, Малала и Пасхалист, допускали крупные просчеты в определении достоверных и легендарных событий, то ко времени Георгия Синкелла исторические знания византийского общества должны были превратиться в конгломерат легенд, преданий, утратить хронологическую стройность и т. п. Тем не менее, хронистам рубежа VIII -IX вв., и прежде всего Георгию Синкеллу, удалось возродить строгое научное (в античном смысле этого слова) историческое знание. Тем самым для византийских интеллектуалов последующих поколений был

48 См. Каждан А. П. История византийской литературы (650-850). СПб., 2002. с. 39-59. зафиксирован высокий уровень научных знаний и методологии, и появился ориентир, к которому византийские историки будут неоднократно обращаться. Впрочем, далеко не все византийские хронисты последующих времен будут использовать научные достижения Синкелла и Феофана, но попытаются пойти по другому пути.

Георгий Монах. «Всемирная хроника».49 Это произведение представляет собой полный хронографический антипод работам Георгия Синкелла и Феофана. В отличие от своих предшественников, стремившихся к наиболее полному сбору информации о прошлом и ее сдержанному «научному» изложению, Георгий Монах создает некую «литературную» всемирную историю. Он оказывается наиболее прямым последователем жанра, впервые представленного в свое время Иоанном Малалой. Исторические сведения важны для Георгия Монаха не сами по себе, но как необходимый материал для литературного рассказа, для назидательных рассуждений, для обобщений религиозно-историософского характера. Так же как и Малала, Георгий Монах интересуется всевозможными занимательными историями, оживляющими его повествование, стремится лепить из исторических деятелей фигуры неких драматических персонажей. В связи с этим, Георгия Монаха не интересует хронологическая шкала событий. Он полностью заменяет ее чистым повествованием. Единственными, и также весьма условными разделителями текста Георгия Монаха (в истории Римской и Византийской империи) служат границы правлений императоров. Жанровая близость Георгия Монаха к Малале позволяет легко увидеть существенные различия в мировоззрении хронистов-литераторов VI и IX вв. Если в хронике Малалы церковная история присутствовала лишь эпизодически, то Георгий Монах историю божественного домостроительства ставит во главу угла своего повествования. Все образы древних царей, пророков, позднейших императоров, отцов Церкви раскрываются им через призму их отношения к Богу и вере.

49 Krumbacher. S. 352-358; Hunger. Bd. 1. S. 347-351; Karayannopulos., Weiss. S. 342-343 (N 208); Культура Византии, т. 2. с. 92-93; Афиногенов Д. Е., Турилов А. А., Попов Г. В. Георгий Амартол // ПЭ. т. 11. с. 48-56.

Можно сказать, что с именем Георгия Монаха связан еще один перелом в истории византийской хронистики. Хроника Георгия Монаха оказалась чрезвычайно популярным произведением, которое очень много переписывалось, переводилось. Для многих византийцев и славян средневековья стало образцом историографического произведения. После появления хроники Георгия Монаха в Византии навсегда возобладал жанр литературной хронистики, в которой первостепенное внимание уделялось композиционному и причинно-следственному построению рассказа в ущерб собственно хронологии, которая отныне исчезает почти из всех византийских хроник (исключение — Георгий Кедрин). С такой литературной хронографией все теснее смыкается и возрождающийся в X в. жанр истории в узком смысле этого слова (Лев Дьякон, Михаил Пселл и ДР-).

Псевдо-Симеон Логофет (Лев Грамматик). «Всемирная хроника».50 Эту хронику, написанную в сер. X в. можно считать почти совершенно не изученным произведением византийской историографии. В наиболее полном виде хроника сохранилась в рукописи Parisinus gr. 1712. Судя по комментарию в конце рукописи, последнюю часть этой хроники с описанием событий 948 - 963 гг. написал некий Симеон, магистр и логофет — человек, возможно, приближенный ко двору и правительству Византии при имп. Никифоре II Фоке. Основная хроника от Адама до 948 г. остается анонимной, и ее автор обычно указывается как Псевдо-Симеон Логофет. Рукопись Parisinus gr. 1712, несмотря на ее очевидную большую значимость, до сих пор остается не изданной полностью. Часть хроники (от начала до времен Цезаря) была опубликована Комбефисом и затем вновь воспроизводилась Беккером и Минем. В кон. XIX в. хроника Псевдо-Симеона была оценена как произведение малоценное с литературной точки зрения, не содержащее уникальных сведений, во многих частях зависимое от хроники Георгия Монаха. В связи с этим, интерес к хронике Псевдо-Симеона остается слабым.

50 Krumbacher. S. 358-365; Hunger. Bd. 1. S. 354-357; Karayannopulos., Weiss. S. 369-370, 371-372 (N 264, 268, 269); Культура Византии, т. 2. с. 94-95.

В 1842 г. в боннском корпусе византийских историков Й. Беккером была издана рукопись Parisinus gr. 1711. Ее содержание — сильно сокращенный вариант хроники Псевдо-Симеона, доведенный до 948 г., так же как и первоначальный вариант хроники Parisinus gr. 1712. Эта сокращенная редакция была составлена в 1013 г. неким Львом Грамматиком, о чем есть запись в конце текста. В нашем исследовании мы используем этот вариант хроники в некоторых случаях как вспомогательный источник, поскольку полноценное использование неизданной хроники Псевдо-Симеона на сегодняшний день для нас невозможно. Редакция Льва Грамматика обнаруживает ряд сходных мест с «Изложением всемирной истории» Георгия Кедрина, особенно в описаниях внешности и характера византийских императоров. Хроника Псевдо-Симеона в ее полном виде, подобном Parisinus gr. 1712, безусловно, стала одним из важных источников работы Кедрина.

Георгий Кедрин. «Изложение всемирной истории».51 Написано в конце XI - начале XII вв. Это сочинение также не пользуется популярностью у исследователей. Уже в кон. XIX в. было установлено, что значительная часть текста Кедрина заимствована из нескольких более ранних хроник, и, соответственно, Кедрин не может расцениваться как сколь-нибудь важный источник для восстановления событийной истории.52 Однако именно в силу этой «вторичности» сочинение Кедрина может представлять значительный интерес для нашего исследования, поскольку во-первых, в нем не только представлен некий фундаментальный срез представлений византийца об истории, и, во-вторых, этот срез может быть легко оценен нами. Обладая неизмеримо большим объемом информации, мы в состоянии верифицировать любой отрывок, фразу или имя, вошедшие в труд Кедрина, не рассматривать написанное им как источник

51 Krumbacher. S. 368-369; Moravcsik G. Byzantinoturcica. В., 19582. Bd. 1. S. 273-275; Hunger. Bd. 1. S. 393-394; Karayannopulos., Weiss. S. 434 (N 386); Культура Византии, т. 2. с. 109-110; Попов И. Н. Георгий Кедрин // ПЭ. т. 11. с. 62-63.

52 Praechter К. Quellenkritische Studien zu Kedrenus (cod. Paris, gr. 1712). Munchen, 1897. по истории, но лишь как источник сведений о знаниях самого автора и его круга.

Сочинение Кедрина представляет собой традиционную всемирную хронику, охватывает период от сотворения мира до переворота Исаака Комнина в Константинополе в 1057 г. О самом Кедрине мы можем судить исключительно по его сочинению, но и в нем, как это характерно для большинства хронистов, об авторе никаких прямых сведений нет. По существу о нем мы не знаем ничего, кроме имени. Впрочем, некоторые предположительные характеристики дает последующий анализ.

Текст «Синопсиса» производит впечатление некоего собранного в одном месте материала для еще не написанной книги. «Синопсис» — это всего лишь записная книжка в нашем понимании. Даже если Георгий Кедрин, средневековый интеллектуал, воспринимал ее как единое сочинение, для нас она выглядит именно как «база данных», с которой в дальнейшем можно работать в самых разных направлениях.

Основным источником для работы Кедрина стала «Хроника» Георгия Монаха. Она переписана автором почти целиком. Значительную роль сыграла «Хроника» Симеона Логофета, которая была особенно важна для автора в работе над древней историей. Для византийской истории, начиная с эпохи Диоклетиана, Кедрин очень активно пользуется «Хронографией» Феофана Исповедника, сочетая ее с двумя предыдущими источниками. Последний раздел, посвященный событиям после 810 г. (конец труда Феофана), представляет собой почти дословный пересказ хроники Иоанна Скилицы. Тем не менее, указанные тексты не составляют в сумме все содержание труда Георгия Кедрина, происхождение некоторых эпизодов и фрагментов хроники нам не удалось определить. В нескольких случаях, возможно, хронист пользовался «Церковной историей» Феодорита Кирского, «Историей войн» Прокопия Кесарийского. Неоднократно Кедрин вводит в хронику весьма интересные ремарки, касающиеся памятников и достопримечательностей Константинополя. Происхождение этих сведений также трудно установить. Хронист многократно ссылается в тексте на многочисленных авторов античности и средневековья: Секста Юлия Африкана, Иосифа Флавия, Евсевия

Кесарийского, но достоверно можно сказать, что никого из этих авторов он полностью не видел, возможно, имея доступ к каким-то их эпитомам. В целом круг источников Кедрина ограничивается хрониками и иногда византийскими житиями. Литературный кругозор Кедрина можно оценить как узкий.

Основной способ использования источников Кедрином — свободная компоновка фрагментов хроник, создание из них своей собственной мозаичной картины истории. Это предполагает хорошее знакомство с хрониками, и даже, можно сказать, их доскональное изучение. В процессе формирования этой мозаики фрагментов Кедрин неоднократно прибегает к повторам информации, приводит рассказы об одних и тех же событиях, взятые из разных источников (правда, без отсылок). Такой способ подачи информации предлагает читателю самому разобраться в источниках и составить свое собственное суждение о тех или иных сюжетах, которые хронист посчитал наиболее важными. Подобный метод работы постоянно встречался у Георгия Синкелла, но никогда не использовался другими хронистами. Кроме того, Кедрин оказывается единственным из византийских хронистов после Феофана, кто в своей работе опирался на строгую хронологическую шкалу событий. В связи с этим, его можно назвать наиболее близким последователем хронографической школы Синкелла — Феофана, а также сторонником некоей строгой «научной» хронографии, в противовес «литературной» традиции, которая возобладала в Византии после Георгия Монаха.

Синопсис» Кедрина — одна из наиболее объемных и подробных византийских хроник. Существенное отличие Кедрина от большинства хронистов состоит также в том, что он не только не продолжает чужую хронику, доводя ее до событий современности, но скорее создает предисловие к уже существующей хронике Иоанна Скилицы. Последний раздел «Синопсиса» Кедрина, посвященный событиям IX - XI вв., почти целиком повторяет хронику Скилицы. Очевидно, что у Кедрина было больше возможностей для сбора исторической информации, касающейся последних столетий истории, чем по древностям. Но современная история, видимо, Кедрина интересовала в меньшей степени, и он вполне удовлетворился хроникой Скилицы, не взявшись за ее редактирование и дополнение. Вместо этого все свое усердие Кедрин обратил к древней истории, и не смотря на всю ограниченность своих возможностей, на сравнительную бедность доступной ему литературы, он постарался максимально добросовестно проработать те источники, которые были у него на руках. Кедрин проявляет очень большой интерес к историческим деталям, фактам. Он стремится сохранить информацию своих источников наиболее полно, что и приводит его к постоянному цитированию целых фрагментов.

Исходя из всего вышеизложенного, мы можем описать Кедрина как некоего ученого-эрудита, любителя знаний в чистом виде, не претендующего на славу, но получающего удовольствие от кропотливого разбора всевозможных книг. Он, возможно, живет в Константинополе. По крайней мере, он связан с этим городом, интересуется его историей и топографией (об этом говорят его сведения о достопримечательностях столицы). Но он не может быть связан с придворной элитой и вообще с образованным классом Константинополя. Он оторван от каких-либо серьезных собраний книг и при всем своем желании накопить сведений как можно больше, не может выйти за пределы традиции хронистики. В этом смысле он — провинциал. Предположение К. Крумбахера и вслед за ним некоторых других ученых, что Кедрин был монахом, подтвердить или опровергнуть не представляется возможным.

Иоанн Зонара. «Изложение истории».53 Написано в 40-х гг. XII в., когда после смерти имп. Иоанна II Комнина в 1143 г. Зонара, одно время занимавший высокие посты друнгария виглы и протасикрита, покинул государственную службу. Всемирная хроника Зонары справедливо считается одним из интереснейших памятников греческой историографии. Для воссоздания истории, особенно древнеримской, автор пользовался некоторыми не дошедшими до нас сочинениями, в том числе «Римской историей» Диона Кассия (III в.). Тем не менее, хроника Зонары далеко не отражает всего масштаба познаний и личности автора. Будучи церковным

53 Krumbacher. S. 370-376; Hunger. Bd. 1. S. 416^419; Karayannopulos., Weiss. S. 430-431 (N 382); Культура Византии, т. 2. с. 116-117. канонистом, Зонара создал целый ряд сочинений богословского, экзегетического и канонического содержания, в которых многие вопросы истории христианства, церкви и отдельные исторические сюжеты разобраны с гораздо большей тщательностью, чем в хронике. Комплексное изучение трудов Зонары как церковного интеллектуала представляет собой огромную по объему задачу и, по существу, в византиноведении еще едва начато. Что же касается хроники, то она писалась Зонарой как своего рода произведение развлекательной литературы — простое по языку и стилю изложение истории для интересующихся. Зонара не стремился изложить все свои знания, но лишь писал о том, что считал необходимым. По жанру эта беллетристическая история тесно примыкает к произведениям Иоанна Малалы и Георгия Монаха.

Разделы хроники Иоанна Зонары, интересующие нас в данном исследовании, опираются в основном на хронику Георгия Монаха. Этот хронист IX в. является первым источником для Зонары, по которому он строит основные линии композиции своего сочинения и из которого иногда берет информацию, в основном для истории церковных соборов. В то же время, широкая эрудиция позволяет Зонаре использовать множество других текстов; только для событий IV века можно найти более десятка различных позднеантичных исторических сочинений, которые в той или иной мере были задействованы хронистом XII в. В отличие от большинства других хронистов, Зонара почти никогда не цитировал свои источники напрямую. Все они остались в его тексте в виде пересказов, отдельных фраз, имен. В соответствии с поэтичным сравнением исследователя М. Димайо, источники Зонары можно определить лишь «по запаху».54 Опыт различных специалистов по определению источников хроники Зонары показывает, что этому автору было известно абсолютное большинство грекоязычных исторических сочинений, сохранившихся и утраченных. Значительной частью он пользовался, но также немало книг просто стояло у него на полке и осталось без применения именно из-за общей идеи

54 Dimaio М. Smoke in the Wind: Zonaras' use of Philostorgius, Zosimus, John of Antioch and John of Rhodes in his Narrative on the Neo-Flavian Emperors // Byzantion. Vol. 58. 1988. p. 230-255. писать историю в легком публицистическом ключе. Впрочем, в работе интерес Зонары к разным темам и периодам был неравномерен. В описании событий IV - V вв. Зонара проявил склонность к изложению по шаблону историй правления наиболее знаменитых императоров (Константин, Феодосии I, Феодосий И), и наоборот стремился к поиску оригинальных решений в изложении других периодов (Констанций И, Юлиан). В первых случаях хронист сильно зависит от общих установок Георгия Монаха, не считая уместным их менять. В последних — привлекает много других источников. Наши конкретные наблюдения над отдельными эпизодами хроники Зонары мы изложим ниже.

Хроники Константина Манасси55 и Михаила Глики56, написанные также в XII в. могут нам служить как вспомогательные источники. Эти произведения слишком кратки и по содержанию не сравнимы с «классическими» всемирными хрониками. Во многом оба эти произведения призваны к выполнению той же роли, что и беллетристическая хроника Иоанна Зонары. Это популярные краткие изложения истории для «удовольствия публики»; хроника Константина Манасси написана в стихах. Основной материал обеих хроник взят их авторами из той же хроники Георгия Монаха; они, по сути, представляют собой эпитомы Георгия Монаха, с некоторыми вкраплениями иных сведений. Тем не менее, как мы увидим, в них иногда присутствуют нюансы интересные для воссоздания общих тенденций развития византийской историографии и традиции исторической памяти. *

В качестве дополнительных источников мы пользуемся большинством позднеантичных и ранневизантийских исторических произведений, которые, так или иначе, становились источниками для работы хронистов. Это произведения церковных историков IV - VI вв. Евсевия Кесарийского,

55 Krumbacher. S. 376-380; Hunger. Bd. 1. S. 419-422; Karayannopulos., Weiss. S. 433-434 (N 385); Культура Византии, т. 2. с. 117-118.

56 Krumbacher. S. 380-385; Hunger. Bd. 1. S. 422-426; Karayannopulos., Weiss. S. 433 (N 384); Культура Византии, т. 2. с. 118-119.

Филосторгия, Сократа Схоластика, Созомена, Феодорита Кирского, Евагрия Схоластика. Значительную роль в нашей работе играют материалы по истории вселенских соборов христианской церкви, в т. ч. соборные акты, различные сочинения Афанасия Великого, Геласия Кизического, посвященные истории соборов. Также мы используем агиографические памятники, оказавшие влияние на византийских хронистов. Среди них жития папы Сильвестра, Митрофана и Александра Византийских, Спиридона Тримифунтского, Василия Великого, Иоанна Златоуста, различные варианты житий Константина Великого. Определенным значением для воссоздания общей традиции памяти обладают и латиноязычные хроники IV - VI вв. Иеронима, Проспера Аквитанского, Виктора Тунунского, Марцеллина Комита. Также для ряда сюжетов мы привлекаем арабскую хронику Иоанна Никиусского, сирийские хроники Псевдо-Захарии Ритора, Илии Нисибинского (этими произведениями мы пользуемся лишь в английских и русских переводах).

Еще одним важным источником послужила «Церковная история» Никифора Каллиста Ксанфопула, написанная в Византии в нач. XIV в. Это произведение, на первый взгляд, могло бы послужить нам как продолжение византийской историографии. Тем не менее, история Каллиста представляет собой совершенно иное явление, нежели все «классические» византийские хроники и исторические сочинения. Наше впечатление от работы с текстом Каллиста состоит в том, что этот труд по охвату источников, по уровню их критики, по общим методологическим установкам историка уже совершенно не вписывается в модели византийской хронистики. Он должен рассматриваться как явление скорее в ряду европейской ренессансной церковной историографии, сопоставимое с «Магдебургскими центуриями» или «Анналами» Ц. Барония. Поэтому в нашей работе мы используем историю Каллиста в тех случаях, когда это позволяет нам более отчетливо представить общие особенности «классической» византийской хронистики VI - XII вв.

Произведения, указанные нами в кратком перечислении, появляются в нашей работе эпизодически, в связи с какими-либо деталями и эпизодами, содержащимися в византийских хрониках VI - XII вв.

Принципы и план исследования.

В предмете исторической памяти всегда присутствуют по крайней мере два плана. Во-первых, существуют исторические события определенной эпохи (в данном случае нас интересует история поздней античности и ранней Византии IV - V вв.). В наших представлениях об этих событиях мы опираемся на современные научные знания. Во-вторых, существует источник — писатель или историк, или просто литератор, — который описывает эти исторические события на своем уровне знаний (в данном случае мы будем говорить о византийских хронистах VI - XII вв.). Наша первая и наиболее важная задача — сравнить наши собственные знания со знаниями нашего источника и таким образом попытаться оценить уровень его информированности и понимания им тех или иных исторических событий и процессов. Разумеется, мы вынуждены предполагать a priori, Что уровень наших собственных знаний о данной эпохе намного превосходит уровень знаний средневекового интеллектуала, пусть даже очень образованного человека своего времени.

Однако использование одного подобного источника еще не дает нам возможности воссоздать картину восприятия исторического прошлого интересующей нас эпохи или культуры. Сравнивая знания средневекового автора с нашими, мы сможем лишь ответить на простейшие вопросы: что знает, и чего не знает наш источник. Для воссоздания более объемной картины мы должны оценить источник в контексте более широкого интеллектуального поля, рассмотреть исторические знания либо одной отдельно взятой эпохи на материале различных по жанру источников, либо рассмотреть источник как составную часть некоей традиции, в рамках которой, так или иначе (пусть в разное время), возникали подобные по жанру и содержанию тексты или памятники.

Для нашей работы по ряду существенных причин мы избрали второй принцип. Мы стремимся исследовать однотипные источники (хроники) различных эпох, возникшие в рамках византийской литературной и научной традиции. В процессе работы нам пришлось на данном этапе отказаться от систематического использования других типов византийских источников отчасти из-за слишком большого объема материала, отчасти из-за неясностей с методологическими принципами сочетания информации об исторических знаниях византийцев в разных типах источников — историографии, агиографии, занимательной литературы, ересиологических трактатов. На сегодняшний день многие из этих типов текстов представляются нам слишком несовместимыми друг с другом, чтобы можно было рискнуть построить на их основе некую непротиворечивую структуру образов прошлого в Византии. В любом случае, фундаментальную роль в таком построении должны играть все же византийские хроники, и на их рассмотрении мы останавливаемся.

Итак, в первой части нашего исследования мы постараемся проследить основные сюжеты истории Византийской империи (позднего Рима) в IV - V вв. Мы будем «изучать» историю становления христианского царства Константина Великого и его ближайших преемников с помощью трудов византийских хронистов. Мы попытаемся оценить знания хронистов об императорах, их правлении, о главных событиях в истории христианской церкви (прежде всего о вселенских соборах). Также, что более важно, путем сопоставления рассказов хронистов разного времени об одних и тех же событиях мы постараемся воссоздать «вертикаль воспоминания» для наиболее важных исторических событий IV - V вв., проследить традицию исторической памяти византийцев о них. *

Сопоставляя хроники разных эпох, посвященные одним и тем же сюжетам, мы можем проследить в деталях и общие тенденции, авторские установки создателей хроник, и нюансы судьбы почти каждого отдельного эпизода, когда-то взятого из сочинения-первоисточника, уже забытого хронистами, и перетекающего веками из одной хроники в другую. Нам становятся видны все даже незначительные изменения в характере изложения одной и той же информации разными хронистами. Мы можем сделать выводы о степени их доверия к своим предшественникам или же наоборот критического к ним отношения, о попытках пересмотра тех или иных событий, их осмысления и создания новых альтернативных версий исторического повествования, или же наоборот об идеализации исторических событий и героев. Относительная простота текстов хроник, их зависимость друг от друга, частые текстуальные заимствования в них позволяют нам легко отслеживать любые малейшие их особенности, каталогизировать их и тем самым уверенно стремиться к исчерпывающему, а не иллюстративному анализу текстов.

Историческая информация, первоначально содержащаяся в неких сочинениях современников событий, передается от одного автора к другому и утрачивает свой первоначальный облик. Но возникает новый. В текстах формируется особое «предание», составляющее некий «слепок», «след» исторических событий в памяти потомков.57 И наши хроники почти целиком состоят из таких «слепков», которые в руках хронистов постоянно, хотя и незначительно продолжают трансформироваться. При этом, разумеется, эти «слепки» предания имеют уже очень опосредованное, практически случайное отношение к исторической реальности как таковой. Они живут своей собственной жизнью — в хрониках, в агиографии и др. текстах. Однако для нас важно то, что именно эти «слепки» и составляют суть исторической памяти византийского общества. Собранные в хрониках, именно они пользуются спросом, переписываются, редактируются, осмысливаются, в то время как о других произведениях и возможностях увидеть прошлое иначе почти забыто. Для нас чрезвычайно важно представить себе «следы-слепки» адекватно, то есть в таком же отрыве от исторической реальности, с которой они первоначально генетически были связаны. Представить их в качестве некоего «квази-мифа», который веками заменял византийцам историю.

57 Термин «слепок» используется в научной литературе для описания тех или иных представлений об определенном предмете. Самим значением слова подчеркивается не полное, а лишь частичное и недостоверное восприятие тех или иных знаний. «Слепок» в контексте исторической рецепции см., напр.: Тюленев В. М., изд. и коммент. Лактанций. «О смертях преследователей». СПб., 1998. с. 168.

Во второй части нашей работы мы попытаемся отвлечься от простого наблюдения за изменениями образов истории и остановимся на некоторых выявленных нами принципах этих трансформаций. Исторические знания средневекового (и любого другого) общества постоянно претерпевают два противоположных процесса. С одной стороны это процесс «забвения», утраты информации, ее источников, утраты понимания самых разных явлений прошлого. В целом, это доминирующий процесс, и представленные в хрониках слепки прошлого — это по преимуществу его результаты на разных стадиях. Но присутствует и противоположный процесс «воспоминания», возвращения ранее утраченных знаний. Его появление можно зафиксировать нечасто, но для нас должна быть тем более ценна любая возможность увидеть и описать это. В принципе, с помощью оценки процессов «забвения» и «воспоминания» можно оценить все византийские хроники, и в нашей работе мы будем пользоваться э+им критерием.

Заключение диссертации по теме «Всеобщая история (соответствующего периода)», Попов, Илья Николаевич

Заключение.

Основной целью нашей работы была попытка применить методологию изучения исторической памяти к исследованию византийской культуры. Из всего многообразия наследия византийской традиции мы избрали комплекс всемирных хроник VI - XII вв. как наиболее отражающий, с одной стороны, исторические знания византийцев и особенности их восприятия прошлого, и с другой стороны, как наиболее цельный и доступный для систематизирования массив источников.

Нас интересовали проблемы состояния и эволюции исторических знаний хронистов о далеком прошлом Византии, об эпохе формирования христианского государства на основе Римской средиземноморской империи в IV - V вв. Знания византийцев об этой эпохи и ее восприятие составили традицию исторической памяти, которая по-разному отразилась во всех исследованных нами произведениях хронистов.

Мы проследили судьбу всех наиболее важных исторических сюжетов IV - V вв. в византийских хрониках. Это были личности императоров Восточной и Западной Римской империи, их политика, история важнейших церковных соборов, некоторые сюжеты об отцах церкви, и, наконец, история падения Западной Римской империи. Мы старались проследить описания каждого отдельно взятого сюжета, или периода правления какого-либо императора последовательно во всех византийских хрониках указанного периода. Мы отслеживали все изменения в рассказах хронистов об этих сюжетах, или наоборот, сохранение «стандартного» описания, которое повторяется из одной хроники в другую почти без изменений. Таким образом, мы воссоздали «вертикаль воспоминания» в византийской хронистике некоторых наиболее важных для истории и культуры Византии событий: правления Константина Великого, Феодосия Старшего, Феодосия Младшего, Юлиана Отступника, вселенских соборов в Никее 325 г., в Константинополе 381 г., в Эфесе 431 и 449 г., в Халикидоне 451 г.

Разбирая таким образом традицию памяти византийцев отдельно о нескольких важных исторических событиях и об эпохе IV - V вв. в целом, мы заметили некоторые общие тенденции в развитии традиции исторической памяти в Византии. Во-первых, состояние знаний византийцев о далеком прошлом оказывается совершенно не связано с общим состоянием византийской историографии в ту или иную эпоху. То есть, с одной стороны в традиции историописания в Византии существовал первоначальный расцвет раннего периода IV - VI вв, затем исследователями выделяется период упадка VII - IX вв. и после этого принято говорить о новом подъеме исторической литературы средне- и поздневизантийской эпох. С другой стороны, эти изменения почти всегда касались только знаний византийцев о современности, о недавнем прошлом, литературной манеры передачи этих знаний. В памяти о событиях более отдаленных времен, как те, о которых мы писали, всегда сохраняли свое значение совсем другие тенденции. Они были связаны не столько с эволюцией византийской исторической литературы, сколько с общими закономерностями сохранения и искажения исторической информации в любом обществе.

В описании этих тенденций мы исходили из общего научного представления о том, что любая историческая информация с течением времени подвержена многоступенчатому искажению. Предельное состояние этого искажения — превращение истории в миф. Таким образом, в традиции памяти византийцев о событиях прошлого мы увидели различные явления мифологизации истории, некоторые промежуточные состояния общего процесса превращения. Поскольку византийская традиция исторической памяти (в отличие от классических форм мифологии бесписьменных и древних народов) почти полностью развивалась на основе высоко развитой письменной культуры, все процессы мифологизации исторических знаний в Византии происходили медленно, и поэтому могут быть зафиксированы на нескольких стадиях. Как мы видели, с историческими знаниями в хрониках параллельно происходят несколько процессов. Мы отметили «конспектирование» исторической информации — сокращение ее объема за счет событий имен и обстоятельств, оцененных традицией как несущественные. Также на определенных этапах становится заметно «разрастание» наиболее важных сюжетов и образов исторических героев, их все более детальная литературная проработка. Наконец, мы отметили «застывание» как одно из наиболее распространенных явлений византийского исторического знания — повторение не только одного и того же объема информации, но и одинакового текста.

Мы были вынуждены констатировать, что византийцы почти не интересовались проблемой возрождения утраченного исторического знания («воспоминания»), В то же время, византийская хронистика обладала существенным запасом сопротивления мифологизации. Многие легендарные мотивы, известные по византийской агиографии (особенно в житиях Константина Великого), с большим трудом и очень медленно проникали в хроники. С другой стороны, хронистика оказалась мало восприимчива и к возможному расширению источниковой базы, к пересмотру сложившихся стереотипов исторического повествования. Так, хронисты XII в., такие как Иоанн Зонара, даже обладая значительными . познаниями в области истории и имея под рукой множество исторических сочинений древности, мало стремились к развитию хронографического повествования как такового, предпочитая строить свое сочинение по традиционной, веками отработанной схеме.

Таким образом, на наш взгляд, методика работы с византийскими • текстами как с образцами исторической памяти Византии, обладает значительными возможностями, проясняет многие аспекты исторического мышления византийцев, взаимодействия их историографической традиции и состояния исторических знаний. Тем самым, через изучение памяти византийцев мы получаем возможность формировать более объемные представления о византийской историографии, и о культуре в целом.

Работа по изучению исторической памяти в Византии может быть продолжена как на материале всемирных хроник, далеко не исчерпанном данным исследованием, так и с привлечением других видов источников: богословско-экклезиологических трактатов, памятников агиографии и др.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Попов, Илья Николаевич, 2009 год

1. Chronicon Paschale / Ed. L. Dindorf. Bonn, 1832.

2. Constantinus Manasses. Breviarium historiae metricum / Ed. I. Bekker. Bonn,1837.

3. Evagrius Scholasticus. Historia ecclesiastica / Ed. J. Bidez, L. Parmentier. London, 1898.

4. Eusebius. Vita Constantini / Ed. F. Winkelman 11 Eusebius. Werke. Berlin, 1975. Bd. 1.1. S. 3-151.

5. Eusebe de Cesaree. Histoire ecclesiastique / Ed. G. Bardy. 3 Vols. Paris, 19521958 (Sources chretiennes. T. 31, 41, 55). Georgius Cedrenus. Compendium historiarum / Ed. I. Bekker. CSHB. Bonn,1838.

6. Georgius Monachus. Chronicon / Ed. C. De Boor, P. Wirth. Stuttgart, 1978. Georgius Synceiius. Ecloga Chronographica / Ed. A. A. Mosshammer. Leipzig, 1984.

7. Joannes Malalas. Chronographia / Ed. L. Dindorf. Bonn, 1831.

8. Joannes Zonaras. Epitomae Historiarum. 2 Vols. / Ed. M. Pinder. Bonn, 1844.

9. John ofNikiu. Chronicle / Trans. R. H. Charles. London; Oxford, 1916.1.o Grammaticus. Chronographia / Ed. I. Bekker. Bonn, 1842.

10. Marcellinus Comes. Chronicon / Ed. Th. Mommsen // MGH AA XI. 1894.

11. Michael Giycas. Annales / Ed. I. Bekker. Bonn, 1836.

12. MichaelPsellus. Historia Syntomos / Ed. W. J. Aerts. Berlin, 1990.

13. Philostorgius. Kirchengeschichte / Ed. J. Bidez, F. Winkelmann. Berlin, 1972.

14. Prosper Tiro. Epitoma chronicon // Chronica minora. I. Ed. Th. Mommsen //

15. Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. Ю. А. Кулаковского, А. И.

16. Сонни. СПб., 2000. Временник Георгия Монаха / Под ред. В. Матвеенко, Л. Щеголевой. М., 2000.

17. Евагрий Схоластик. Церковная история / Под ред. И. В. Кривушина. 3 т. СПб., 2001-2003.

18. Летописец Еллинский и Римский / Под пед. О. В. Творогова. 2 т. СПб., ., 1999.

19. Михаил Пселл. Хронография. Краткая история / Пер. Я. Н. Любарского, Д.

20. А. Черноглазова, Д. Р. Абдрахмановой. СПб., 2003. Правила Святых Вселенских Соборов с толкованиями. 3 т. М., 2000г. Сократ Схоластик. Церковная история / Под ред. И. В. Кривушина. М., 1996.

21. ФеодоритКирский. Церковная история. М., 19932.

22. Хроника Георгия Амартола в древнем славянском переводе / Под ред. В. М. Истрина. Петроград, 1920.

23. Хроника Малалы в славянском переводе / Под ред. В. М. Истрина. М., 1994. Литература.

24. Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.

25. Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 19972. Автономова Н. С. Познание и перевод: Опыты философии языка. М., 2008. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001.

26. АнкерсмитФ. Нарративная логика: семантический анализ языка историков. М., 2003.

27. Арнаутова Ю. Е От memoria к истории памяти // Одиссей: человек в истории. М., 2003. с. 170-198.

28. Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004.

29. АуэрбахЭ. Мимесис: изображение действительности в западноевропейской литературе. М.; СПб., 2000.

30. Афиногенов Д. Е Композиция хроники Георгия Амартола // ВВ. Т. 52. 1991. с. 102-112.

31. Афиногенов Д. Е Об идейно-политической ориентации хроники Георгия Амартола // Византийские очерки. М., 1996. с. 88-96.

32. Афиногенов Д. Е К происхождению легенды о святом Арсении — воспитателе императоров Аркадия и Гонория // Вестник Древней истории. 2004. № 1. с. 49-61.

33. Барг М. А. Историческое сознание как проблема историографии // Вопросы истории. 1982. № 12. с. 49-66.

34. БаргМ. А. Эпохи и идеи. М., 1987.

35. Бибиков М. В. Историческая литература Византии. СПб., 1998.

36. Бенуа-МешенЖ. Император Юлиан. М., 2001.

37. Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви. М., 1994г.

38. Васильевский В. Г. Хроника Симеона Логофета в славянском и греческом // ВВ. Т. 2. 1895. с. 78-151.

39. Ващева И. Ю. Евсевий Кесарийский и становление раннесредневекового историзма. СПб., 2006.

40. Вейнберг И. П. Рождение истории: Историческая мысль на Ближнем Востоке середины I тысячелетия до н. э. М., 1993.

41. Вен П. Греки и мифология: вера или неверие?: Опыт о конституирующем воображении. М., 2003.

42. Винкельман Ф. «Церковная история» Никифора Каллиста Ксанфопула как исторический источник// ВВ. Т. 31. 1971. с. 38-47.

43. Винкельман Ф. Византийская церковная историография // ВВ. т. 53. 1992. с. 71-79.

44. Гуревич А. Я. Время Константина в освещении современной буржуазной историографии // Вестник древней истории. 1954. № 1. с. 92-100.

45. Диалоги со временем: Память о прошлом в контексте истории / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2008.

46. Досгалова Р. Византийская историография: характер и формы // ВВ. Т. 43. 1982. с. 22-34.

47. Зверева Г. И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей: человек в истории. М., 1996. с. 11-24.

48. История и память: Историческая культура Европы до начала нового времени / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2006.

49. Каждан А. П. Судьбы христианства при Константине // Вопросы истории. 1965. № 5. с. 214-217.

50. Каждан А. П. Византийская культура X XII вв. СПб., 19982.

51. Каждан А. П. История византийской литературы (650 850 гг.). СПб., 2003.

52. Казаков М. М. Епископ и империя: Амвросий Медиоланский и Римская, империя в IV в. Смоленск, 1995.

53. Кареев Д. В. Позднеримская историография перед вызовом времени. СПб., 2004.

54. КарташевА. В. Вселенские Соборы. М., 19942.

55. Кнабе Г. С. Избранные труды. М., 2006.

56. Козлов А. С. Основные направления политической оппозиции правительству Византии в 50 начале 70-х гг. V в. // Античная древность и средние века. т. 20. 1983. с. 29-39.

57. Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. М., 1980.

58. Колобов А. В., Гущин В. Р., Братухин А. Ю. Афинская мифология в историческом контексте. СПб., 2004.

59. Корнилова Е Н. "Миф о Юлии Цезаре" и идея диктатуры: историософия и художественная литература европейского круга. М., 1999.

60. Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение германских королевств (до середины VI в.). М., 1984.

61. Кривушин И. В. Ранневизантийская церковная историография. СПб., 1998.

62. Культурная память и проблемы историописания / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2003.

63. Курбатов Г. Л. Ранневизантийские портреты: к истории общественно-политической мысли. Л., 1991.

64. Лебедев А. П. Вселенские Соборы IV и V веков: обзор их догматической деятельности в связи с направлениями школ Александрийской и Антиохийской. СПб., 20042.

65. Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985.

66. Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1999.

67. Лосев А. Ф. Античная философия истории. СПб., 2000.

68. Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М., 2001.

69. Лоуэнталь Д. Прошлое — чужая страна. СПб., 2004.

70. Любарский Я. Н. Замечания о структуре «Хронографии» Иоанна Малалы // Общество и культура на Балканах в средние века. Калинин, 1985.

71. Любарский Я. Н. Византийские историки и писатели. СПб., 1999.

72. Макаров А. И. Образ другого как образ памяти (методологические аспекты проблемы репрезентации прошлого) // Диалог со временем. Т. 18. М., 2007. с. 6-18.

73. Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса: ранние формы и архаические памятники. М., 20042.

74. Мильков В. В. Осмысление истории в Древней Руси. СПб., 2000.

75. Муравьев А. В. Переписка Юлиана Отступника и св. Василия Великого (BHG 260) в связи с житийной традицией последнего // Вестник древней истории. 1997. № 2.

76. Неретина С. С. Слово и текст в средневековой культуре. История: миф, время, загадка. М., 1994.

77. Попова Т. В. Художественные особенности сочинения Евсевия Кесарийского Vita Constantini // ВВ. Т. 34. 1973. с. 122-129.

78. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2004.

79. Репина Л. П. Социальная память и историческая культура // Диалог со временем. Вып. 7. М., 2001.

80. Репина Л. П. Культурная память и проблемы историописания. М., 2003.

81. Рюзен Й. Утрачивая последовательность истории // Диалог со временем.

82. Вып. 7. М., 2001. с. 8-26. Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время: в поисках утраченного. М., 1997.

83. Самодурова 3. В. Малые византийские хроники и их источники // ВВ. т. 27. 1967. с. 153-161.

84. Семеновкер Б. А. Библиографические памятники Византии. М., 1995. Сидорович О. В. Анналисты и антиквары: римская историография конца III-I в. до н. э. М., 2005. Спасский А. А. История догматических движений в эпоху Вселенских

85. Соборов, т. 1. Тринитарный вопрос. М., 1995г. Рикёр П. Память, история, забвение. М., 2004.

86. Терновский Ф. Изучение византийской истории и ее тенденциозное