Элизийский текст в русской поэзии XIX - XX вв. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Четвертных, Екатерина Александровна

• Четвертных, Екатерина Александровна
• кандидат филологических наук
• 2010

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Четвертных, Екатерина Александровна

Введение

I. Начало элизийского текста: от античного мифа к романтической мифологии

1. Античные источники мифа об Элизиуме

2. Между мифом и аллегорией: Элизиум в поэзии XVTII века

3. Формирование элизийского мифа в поэзии русского романтизма

4. К. Н. Батюшков и В. А. Жуковский: две интерпретации мифа об Элизии

5. Тема Элизиума поэтов (Батюшков, Дельвиг, Пушкин)

II. Элизийский текст в орбите авторского мифа

1. Элизий в поэзии А. С. Пушкина: между идиллией и элегией

1.1 «Элизиум полнощный» («Воспоминания в Царском Селе»)

1.2 «. Мыслями своими в Элизий пренесен» («Городок»)

1.3 «Минутной жизни впечатлений не сохранит душа моя?.» («Таврида»)

1.4 «Там бессмертье, там забвенье.» («Прозерпина»)

1.5 «Неувядаемая роза.» («Лишь розы увядают.»)

2. От «Элизийских полей» до «Пироскафа»: эволюция элизийского мифа в произведениях Е. А. Боратынского

2.1 «Мы встретим вас у врат Айдеса .» («Элизийские поля»

2.2 «В садах Элизия, у вод счастливой Леты.» («Богдановичу»)

2.3 «Элизий в памяти моей.» («Мой Элизий»)

2.4 «Еще прекрасен ты, заглохший Элизей.» («Запустение»)

2.5 «Завтра увижу Элизий земной.» («Пироскаф», «Дядьке-итальянцу»)

3. Элизиум в контексте индивидуальной поэтической мифологии Ф. И. Тютчева

3.1 «Душа моя - Элизиум теней

3.2 «. .теныо элисейской // Она заснула. » («Итальянская villa»

III. Элизийский интертекст в литературе XX века

1. Попытка мифотворчества: В. И. Иванов и М. И. Цветаева

1.1 «Успокоенье Элизея // И небо на земной груди» («Римский дневник 1944 года» В. Иванова).

1.2 «Лес! - Элизиум мой!» (М. Цветаева)

2. Е. Боратынский и поэзия XX века: Элизиум в диалоге двух веков

2.1 Пророчество о «несрочной весне»: Боратынский и Бунин 158 2. 2 «Пироскаф» Е. Боратынского в зеркале стихотворений О. Мандельштама, А.

Кушнера, Л. Лосева

3. Иронические прочтения элизийского текста в поэзии XX в.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Элизийский текст в русской поэзии XIX - XX вв.»

Диссертационное исследование посвящено изучению элизийского текста в русской поэзии Нового времени. На основе античного мифа об Элизиуме (варианты названия: «Элизий», «Елисейские поля») в культуре романтической эпохи формируется уникальный литературный миф, не вполне совпадающий с античным. Устойчивый комплекс тем и мотивов, сопровождающих упоминание Элизия в различных контекстах, позволяет говорить о целостном элизийском тексте в русской литературе.

Актуальность исследования определяется возрастающим интересом к I проблеме сверхтекста в современном литературоведении. Исследования, посвященные сверхтекстам в русской литературе, в последнее время становятся все более востребованными. После выхода в свет классической работы В. Н. Топорова «Петербургский текст русской литературы» ставится вопрос о существовании в русской литературе других сверхтекстов (например, московского, венецианского, крымского текста1 и т.д.) и возникает необходимость дать четкое определение термину «сверхтекст».

Примечательно, что сам В. Н. Топоров, активно использующий этот термин в своих исследованиях («петербургский», «аполлоновский» текст, а

1 См.: Люсый А. П. Крымский текст в русской литературе. СПб., 2003. 314 с.

О Московском тексте: Меднис Н. Е. Сверхтексты в русской литературе. Новосибирск, 2003. С. 4870. А также: Москва и "московский текст" русской культуры: сб. статей / Отв. ред. Г. С. Кнабе. М., 1998. 228с.

О венецианском тексте: Меднис И. Е. Сверхтексты в русской литературе. С. 75—123.

О Пермском тексте: Абашев В. В. Пермь как текст: Пермский текст в русской культуре и литературе XX в. Пермь, 2000. 404 с.

О «провинциальном» тексте: Н. В. Гоголь как герменевтическая проблема: к 200-летию со дня рождения писателя. Екатеринбург, 2009. С. 192—208. Существуют также исследования, посвященные лондонскому и берлинскому тексту: Воробьева Л. В. Лондонский текст русской литературы первой трети XX века: автореф. дис. . канд. филол. наук. Томск, 2009. Клинг О. «Берлинский» текст Андрея Белого (в сопоставлении со «Степным волком» Германа Гессе) // XX век. Литература. Стиль. Вып. IV. Екатеринбург, 1999. С. 7987.

Об итальянском тексте: Барковская Н. В. «Итальянский текст» как этап творческой саморефлексии в русской литературе 1910-х гг. // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Вып. 6.: Интерпретация художественного произведения. Сюжет и мотив. Новосибирск, 2004. С. 152—166.

Это лишь некоторые примеры изучения сверхтекстов русской литературы. также «ночной текст" русской поэзии»), не ставит перед собой такой задачи. Но именно ему удалось впервые показать, как возникает сверхтекст и как он вписывается в пространство русской культуры, а точнее культурной мифологии: «Но уникален в русской истории Петербург и тем, что ему в соответствие поставлен особый "Петербургский" текст, точнее, некий синтетический сверхтекст, с которым связываются высшие смыслы и цели. Только через этот текст Петербург совершает прорыв в сферу символического и провиденциального. Петербургский текст может быть определен эмпирически указанием круга основных текстов русской литературы, связанных с ним, и соответственно хронологических рамок его»3.

По мнению Н. А. Купиной и Г. В. Битенской, «сверхтекст - это совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального / анормального»4. Основным свойством сверхтекста авторы считают целостность, модальную и / или тематическую. Предлагается также классификация сверхтекстов: открытые и закрытые, авторские и неавторские, с разной степенью структурной определенности и т. п. Примерами сверхтекста могут служить лагерная поэзия, современные демократические лозунги, толкования идеологем в словаре под ред. Д. Н. Ушакова и т. п.5

2 О «ночном» тексте русской поэзии см. также: Тихомирова Л. Н. «Ночная» поэзия в русской романтической традиции: генезис, онтология, поэтика: автореф. дис. . канд. филол. наук. Екатеринбург, 2010. 23 с.

3 Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003. С. 23. Вопрос о существовании и статусе Петербургского текста остается дискуссионным и в настоящее время. К примеру, сборник науч. трудов «Существует ли Петербургский текст?» (СПб., 2005) открывается двумя статьями: «Что такое "Петербургский текст"?» В. Шмида и «Действительно ли существует Петербургский текст?» А. Б. Муратова. Уже сами заглавия сформулированы таким образом, чтобы подчеркнуть проблемный статус Петербургского текста и поставить вопрос о более четком определении термина «сверхтекст».

4 Купина Н. А., Битенская Г. В Сверхтекст и его разновидности. // Человек - текст - культура: коллективная монография под. ред. Н. А. Купиной, Т. В. Матвеевой. Екатеринбург, 2004. С. 215.

5 См.: Там же. С. 215-219.

Безусловным достоинством этого определения является системный

1 I подход к проблеме сверхтекста6. Однако, как справедливо замечает Н. Е. Меднис в своей книге «Сверхтексты в русской литературе», в данном определении «не учтена заявленная теми же авторами кулътурог{ентричностъ (Все выделения принадлежат авторам. — Е. Ч.) сверхтекста, то есть те внетекстовые явления, которые лежат за рамками достаточно широких в данном I случае текстовых границ и выступают по отношению к сверхтексту как факторы генеративные, его порождающие»7. Н. Л. Лейдерман также рассматривает сверхтекст с точки зрения связей литературного произведения с внетекстовой реальностью: «Существуют такие сигналы связи между образами, запечатленными при посредстве текста, и внетекстовой реальностью. Эти сиго налы мы условно называем сверхтекстом» . Сверхтекст при таком подходе противопоставляется подтексту, который выражает глубинные связи между различными элементами текста.

Далее Н. Е. Меднис дает собственное определение сверхтекста, следуя логике В. Н. Топорова и учитывая точку зрения Н. А. Купиной и Г. В. Битен-ской: «.сверхтекст представляет собой сложную систему интегрированных текстов, имеющих общую внетекстовую ориентацию, образующих незамкнутое единство, отмеченное смысловой и языковой цельностью»9. Разрозненные тексты объединяются, согласно Меднис, в единый сверхтекст в том случае, когда их связывает прикрепленность к какой-либо общей внетекстовой реалии, которая становится порождающим фактором сверхтекста. Таким порождающим фактором для элизийского текста является Элизиум. Следовательно, элизийский текст лишь частично подходит под определение топологического сверхтекста, предложенное Меднис. Уникальность его в том, что

6 Серьезная работа по уточнению термина «сверхтекст» и систематизации сверхтекстов проделана также в докторской диссертации А. Г. Лошакова. См.: Лошаков А. Г. Сверхтекст: семантика, прагматика, типология: автореф. дис. . д-ра филол. наук. Киров, 2008. 48 с.

7 Меднис Н. Е. Указ. соч. С. 14.

8 Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н., Борковская Н. В., Ложкова Т. А. Практикум по жанровому анализу литературного произведения. Екатеринбург, 1996. С. 24.

9 Меднис Н. Е. Указ. соч. С. 21. он включает в себя тексты, объединенные не вокруг какого-либо реального локуса (как, скажем, петербургский текст), а вокруг мифического Элизия.

Как часть риторической традиции рассматривается Элизиум в книге Т. Е. Автухович «Поэзия риторики: очерки теоретической и исторической поэтики» (Минск, 2005), где целая глава отведена «топосу Элизиум». В данном случает термин «топос» не относится к какой-либо пространственной реалии, но означает некое устойчивое выражение, словесную формулу, которая воспроизводится без значительных изменений в различных контекстах.

Термин «топос» был введен в литературоведческую науку Э. Р. Кур-циусом в значении «устойчивое клише»10. Эти клише «распространились в античной и средневековой литературе вследствие влияния на нее риторики.

Переходя в литературу, они меняли свое качество: если в ораторской речи I топос выполнял роль "аргумента", то в литературном тексте он становился устойчивой формулой. Для риторов топика была источником аргументов, для писателей она стала источником стереотипных выражений. <.> В понимании Курциуса, "топос — нечто анонимное. Он срывается с пера сочинителя I как литературная реминисценция"»11. Курциусу вторит Т. Е. Автухович: топос, по ее мнению, «выполняет двойственную функцию: с одной стороны, обладая известной автономностью, топос является аккумулятором культурной памяти, с другой стороны, будучи интегрированным в другой текст и вступив в диалог с воспринимающим творческим сознанием», он «участвует в порождении новых, индивидуальных смыслов. Именно это сочетание закрытости / открытости, постоянства / изменчивости обеспечивает топосу непрерывное функционирование в семиосфере языка, более того, можно утверждать, что именно в топике реализуется единство культуры»12.

10 Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий / Гл. науч. ред. Н. Д. Тамарченко. М., 2008. С.

264.

11 Там же.

12 Автухович Т. Е. Топика в смене литературных эпох // Автухович Т. Е. Поэзия риторики: очерки теоретической и исторической поэтики. Минск, 2005. С. 27.

Элизиум как топос впервые привлек внимание одного из последователей Курциуса В. Фейта: в его исследовании «топос "золотого века" понимается как "мыслительная форма" (Вепк£огш), принимающая в разные эпохи различный облик ("золотой век" модифицируется в Аркадию, Элизиум, Остров Блаженных, Рай, Вечный мир)»13. Такая точка зрения основывается на том, что все перечисленные модификации топоса «золотой век» представляI ют собой различные варианты идиллического пространства, неподвластного ходу времени и недоступного человеку. «Золотой век» либо предстает достоянием давнего прошлого, либо существует в каком-то ином, параллельном, пространстве (острова блаженных, которые нередко отождествляются с Элизиумом), а иногда вообще проникает в загробный мир (рай, Элизиум). I

Как любой другой топос, Элизиум может выступать в роли культурного знака, который отсылает к какому-либо общеизвестному тексту14. Но все же термин «топос» оказывается недостаточным при изучении элизийского текста. Об Элизии как топосе можно говорить лишь применительно к поэзии XVIII в., когда Элизиум воспринимается как абсолютный синоним рая или Эдема. Начиная с эпохи романтизма следовало бы говорить о литературном мифе об Элизиуме, поскольку Элизиум в это время перестает играть роль клише, вновь обретая конкретность и «телесность» мифа.

По-прежнему оставаясь одной из модификаций «золотого века», в русской поэзии Х1Х-ХХ вв. Элизиум начинает функционировать как отдельный литературный миф, так что его необходимо отличать как от христианского рая, так и от греческого Аида. Поэтому вызывает возражения попытка Т. Е. Автухович расширить круг произведений об Элизии за счет текстов, где нет прямых отсылок к Элизиуму как таковому. Так, например, в случае с В. В. Набоковым уместнее было бы говорить не об Элизии, а о потерянном рае. Елисейские поля Набоковым упомянуты лишь однажды («Памяти Гуми

13 Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий. С. 265.

14 См.: Автухович Т. Е. Указ. соч. С. 28. лева», 1923), и в этом трехстишии Элизий не замещает утраченную Россию, как не является и метафорой памяти, а выступает в своем исходном значении: место в царстве мертвых, куда после смерти попадают самые достойные:

Гордо и ясно ты умер, умер, как муза учила.

Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящем медном Петре и о диких ветрах африканских - Пушкин15.

Зато образ рая неоднократно появляется в поэзии Набокова: «В раю» (1920), «Белый рай», «Когда я по лестнице алмазной.», «И в Божий рай пришедшие с земли.», «Рай» (1925). Из двух возможных мифологических образов Набоков выбирает не Элизиум, а рай, связанный для него с мотивом изгнания, а значит, и возвращения. Трудно согласиться с Т. Е. Автухович и в том, что в цикле Ходасевича «Пленные шумы» речь идет об Элизии. Это больше похоже на Аид, куда Орфей спускается за Эвридикой. Единственное стихотворение, которое можно было бы рассмотреть в рамках элизийского текста, — «Века, прошедшие над миром.», так как оно явно отсылает читателя к «Элизиуму поэтов» Дельвига. Но и здесь говорится о «беззвездном сумраке Эреба»16, а не об Элизии. И, несмотря на связь с традицией Дельвига, замена радужного Элизия на сумрачный Эреб свидетельствует о принципиально ином взгляде на царство мертвых, чем предполагает элизийский ' текст.

Термины «миф» и «сверхтекст» связывает воедино еще В. Н. Топоров в письме-предисловии к книге А. Б. Пеньковского «Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении» (Москва, 2003). Комментируя выделяемый Пеньковским в русской литературе начала XIX в. «миф о Нине», Топоров отмечает взаимосвязанность (даже в некотором смысле взаимозаменяемость) понятий «миф» и «текст»: «Тема Нины об

15 Набоков В. В. Стихотворения. Ростов-на-Дону, 1998. С. 209.

16 Ходасевич В. Ф. Собрание стихов. М., 1992. С. 65. думывалась и мною, но после появления Вашей книги "мое" полностью^ утонув, растворилось в "Вашем". Правда, я в таких случаях предпочитаю говорить. о соответствующем "тексте" (не в расплывчатом, а во вполне строгом терминологическом смысле) - "текст Лизы", "текст Нины", "текст Татьяны" и т. п., но сам "текст", собственно говоря, и есть миф, который творят, идя навстречу друг другу, литература в лице ее контекстов ("именных") и читатель, исследователь, обладающие "номиналистическим" слухом или вку

17 18 сом» . Мифологическая природа сверхтекста еще более очевидна, когда сверхтекстовое единство образуется вокруг мифического Элизия. Элизий-ский текст возникает на основе мифотворчества, в процессе которого поэт выступает в роли читателя и комментатора (возможно, даже критика) своих предшественников, но затем становится автором собственного текста, индивидуально-авторского мифа. Таким образом, в рамках сверхтекста любое индивидуальное авторство предстает как со-авторство.

Таким образом, актуальность выбранной темы обусловлена необходимостью более полного осмысления понятия «сверхтекст», а также уточнения типологии сверхтекстов. Весьма актуальным также представляется изучение русского романтизма через призму литературной мифологии и мифотворчества поэтов-романтиков. Исследование элизийского текста русской поэзии в эволюционном аспекте дает возможность взглянуть с иной то(чки зрения на историю русской литературы - через призму литературной мифологии.

Объект исследования - стихи поэтов XIX - XX вв. (К. Н. Батюшкова, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, Е. А. Боратынского, А. А. Дельвига, Ф. И. Тютчева, В. И. Иванова, М. И. Цветаевой, О. Э. Мандельштама, Л. Ло

17 Пеньковский А. Б. Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении. М., 2003. С. 18.

18 Один из примеров параллельного употребления терминов «миф» и «текст» находим также в докторской диссертации М. П. Гребневой «Концептосфера флорентийского мифа в русской словесности» (Томск, 2009). сева, И. А. Бродского, Ю. Кублановского, А. С. Кушнера), объединенные темой Элизиума.

Предметом исследования становится генезис и развитие элизийского мифа в русской поэзии, на основе которого формируется элизийский текст русской поэзии.

Цель работы - рассмотреть эволюцию элизийского текста в русской поэзии, выявить его основные доминанты и проследить, как образ Элизиума взаимодействует с различными контекстами.

В ходе исследования решаются следующие задачи:

1) исследовать генезис поэтического мифа об Элизиуме в русской романтической традиции;

1 2) реконструировать элизийский миф в поэтической практике раннего русского романтизма (К. Батюшков, В. Жуковский, А. Дельвиг);

3) выявить особенности бытования темы Элизиума в индивидуальных мифопоэтических системах А. Пушкина, Е. Боратынского и Ф. Тютчева;

4) определить корпус поэтических текстов XX в., содержащих отсылку к элизийскому мифу, и проанализировать их в аспекте интертекстуальных связей с лирикой русского романтизма;

5) установить корреляцию элизийского текста с различными жанрами и эстетическими модусами художественности.

Теоретическую базу данного диссертационного исследования составили труды по теории и типологии сверхтекста (В. Н. Топоров, Н. Е. Мед-нис); по романтической традиции (А. Ф. Лосев, И. Л. Альми, О. А. Проскурин, Ю. М. Лотман, И. А. Пильщиков, С. Г. Бочаров, Е. Г. Эткинд, В. А. Грехнев), а также конкретные исследования по теме Элизиума в русской поэзии (Т. Е.Автухович, И. А. Пильщиков, В. Э. Вацуро, М. Н. Виро-лайнен).

Методологической основой диссертации является сочетание структурно-типологического подхода с принципами историко-литературного и феноменологического исследования.

Научная новизна исследования заключается в системном изучении элизийского текста. Впервые была сделана попытка выделить элизийский миф в русской поэзии как составляющую литературной мифологии русского романтизма. Выявлены основные конститутивные признаки элизийского текста, на основе которых можно представить его модель:

1) Топография: Элизиум - это идиллический топос, сад, в царстве мертвых. В этом плане он противоположен Аиду, Эребу, Тартару, но схож с Эдемом19. Отличительная особенность Элизия — неувядающие цветы, растущие по берегам реки Леты20. Подобно раю, Элизиум принимает только самых достойных, но заслуги покойного не определяются его праведной жизнью. В русской поэзии главным критерием отбора становятся творческие способности человека. Элизиум, таким образом, обычно представляет собой светский, эпикурейский вариант рая.

2) Жанрово-эстетические предпочтения: элизийский текст тяготеет к определенным модусам художественности (идиллическому, а затем - элегическому и ироническому) и жанрам (дружеское послание и элегия). Эволю1 ция элизийского текста прослеживается в данном исследовании именно по смене жанров и модусов художественности.

3) Элизиум как поэтическая утопия: Элизиум для поэтов XIX - XX столетия - это «место-которого-нет», своего рода литературная утопия. Уто

19 Сад как земной аналог рая рассматривается в книге Д. С. Лихачева «Поэзия садов»: «Сад - это подобие Вселенной, книга, по которой можно "прочесть" Вселенную. Вместе с тем сад — аналог Библии, ибо и сама Вселенная — это как бы материализованная Библия. Вселенная своего рода текст, по которому читается божественная воля. Но сад - книга особая: она отражает мир только в его доброй и идеальной сущности. Поэтому высшее значение сада - рай, Эдем» {Лихачев Д. С. Поэзия садов. СПб., 1991. С. 19). См. также: Разумовская А. Г. Летний сад в поэтической традиции XX века // Русская литература. 2009. № 4. С. 166-182. Отражение мира в его «доброй и идеальной сущности» в той же мере характерно и для элизийского мифа.

20 Лета, река забвения, - один из атрибутов Элизия, но зачастую воспринимается как река в Аиде, т. е. в царстве мертвых вообще, а не в Элизиуме как таковом. Подобные случаи, на наш взгляд, лежат за пределами элизийского текста. пия по многим параметрам схожа с идиллией, но если идиллия предполагает, что мир находится в гармоничном состоянии с момента его сотворения, то утопия подразумевает искусственно созданную гармонию. В этом смысле в Элизии античном нет ничего утопического, тогда как элизийский миф в русской литературе изначально носит утопический характер. Любой поэт, разрабатывающий тему Элизия, сознательно занимается мифотворчеством и осознает условный характер элизийского мифа о бессмертии.

4) Игровая стратегия: утопический характер элизийского текста дает большой простор для литературной игры. Игровая установка присутствует в элизийском тексте уже в момент его зарождения и обнаруживается в стихах современных поэтов в связи с Элизиумом. Однако возможен намеренный отказ поэта от литературной игры, полемически направленный на поэзию его предшественников. Примеры подобной игры наиболее частотны в идиллическом и ироническом модусах художественности, демонстративный отказ от нее — в элегическом.

Положения, выносимые на защиту:

1) Заимствованный из античной мифологии миф об Элизиуме порождает в отечественной поэзии элизийский текст. Говорить о целостном элизийском тексте в русской поэзии позволяет смысловая общность входящих в него произведений, в которых Элизиум, как правило, играет ключевую роль в раскрытии авторской концепции.

2) Бытующий в русской поэзии элизийский миф лишь частично совпадает со своим античным прототипом. Поэтому необходимо различать античный миф о Елисейских полях и элизийский миф русской поэзии, в центре которого — идея бессмертия поэзии и дружбы. Элизийский миф сохраняет некоторую связь с риторической традицией, но принадлежит уже поэтике художественной модальности, а не эйдетической поэтике (терминология С. Н. Бройтмана), так что наряду с совместным, «коллективным» мифотворчеством русские поэты-романтики творят свой собственный, индивидуальный миф об Элизиуме.

3) Начальный этап формирования элизийского текста приходится на 1810-е гг. В этот период в творчестве К. Батюшкова и А. Дельвига Элизий входит в круг тем и мотивов, характерных для жанра дружеского послания, тяготея к идиллическому модусу художественности. Формируется миф об Элизиуме поэтов, где талантливый поэт, не изменивший своему предназначению, обретает бессмертие и продолжает наслаждаться всеми земными благами.

4) Обладающий смысловой цельностью и устойчивостью элизийский миф подвергается критическому осмыслению в творчестве младших современников К. Батюшкова - А. Пушкина и Е. Боратынского. Рефлексия над элизийским мифом осуществляется, когда из дружеского послания он перемещается в элегию,- где становится приметой идиллического мировосприятия, вступая в диалог с элегическим контекстом. Позднее, в 30-е гг. XIX в., Элизий занимает прочное место в индивидуальной поэтической мифологии Е. Боратынского и Ф. Тютчева.

5) В литературе XX в. Элизиум играет роль культурного символа, интертекстуального знака, отсылающего к традиции «золотого века» русской поэзии. Возникают различные механизмы освоения элизийского мифа: сознательное мифотворчество (Вяч. Иванов, М. Цветаева), рефлексия над элизийским мифом (И. Бунин, О. Мандельштам, А. Кушнер, Л. Лосев), ироническое дистанцирование от Элизиума как поэтической утопии (И. Бродский, Ю. Кублановский, А. Кушнер). Указанные механизмы могут сосуществовать в творчестве одного автора (например, у А. Кушнера).

Теоретическая значимость работы заключается в выявлении конститутивных признаков элизийского текста, что позволяет уточнить типологию сверхтекстов Н. Е. Меднис. Кроме того, данное диссертационное исследование вносит вклад в изучении литературной мифологии русского романтизма и устанавливает взаимосвязь и взаимозависимость таких теоретико-литературных понятий, как «сверхтекст» и «интертекст», «литературный жанр» и «модус художественности».

Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы в качестве дополнительных материалов при разработке курса истории литературы XIX в., а также в спецсеминарах на тему «Поэты пушкинского круга» и «Поэтика лирических жанров».

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, разделенных на параграфы, заключения и списка использованной литературы, содержащего 182 наименования.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Четвертных, Екатерина Александровна

Заключение

Мы рассмотрели формирование и развитие элизийского текста в поэзии Х1Х-ХХ веков. Подводя итоги, можно сказать, что для элизийского текста характерна тесная связь с темами смерти и бессмертия (во-первых) и памяти - забвения (во-вторых). Элизий воспринимается либо как идиллический топос, прекрасное место в царстве мертвых, где душа сохраняет все воспоминания о земной жизни (у Батюшкова, Жуковского, Пушкина), либо как сама память, т. е. интериоризируется, превращаясь из чего-то внешнего по отношению к человеку в присущую человеческой душе способность помнить прошлое (у Боратынского и Тютчева). Мифический Элизиум часто соотносится с каким-либо реальным местом: Тавридой (Пушкин), заглохшим садом, Италией, даже Россией (Боратынский), с итальянской виллой (Тютчев), чешским лесом (Цветаева). Так проявляется параллелизм двух Элизиев: Элизия «земного» и Элизия «небесного». В стихах об Элизии так или иначе ставится проблема временного и вечного. Элизий — это такая вечность, которая не поглощает, не подавляет мгновенное, а хранит его в себе, делает мгновенное бессмертным. Это осуществляется через память о прошлом либо благодаря полному стиранию границ между мигом и вечностью, отмене времени как такового.

Лета перестает быть лишь атрибутом Элизия: она начинает противопоставляться ему как забвение — памяти (Боратынский). Однако сон и забвение не во всех текстах предстают как уничтожение и гибель, они могут приносить мир, покой (вергилиевская традиция), тогда, конечно, противопоставление Леты и Элизия снимается. ,

Сказанное выше позволяет рассмотреть элизийский текст через систему следующих оппозиций: смерть — бессмертие память — забвение временное - вечное земное — загробное (или небесное).

Становится очевидной основная функция образа Элизия в стихах, объединенных элизийским текстом, - это примирение противоречий, но не упразднение их, это гармонизация земного и загробного бытия, открытие сосуществования противоположных начал. Зарождаясь в поэзии русского романтизма, элизийский миф отражает такую важную особенность романтического мировоззрения, как дуализм. «Мировоззренческий дуализм является формой самопознания романтиков, сквозь призму которой воспринимается, осмысливается и оценивается действительность, отображаемая в художественном произведении. Дуалистический характер мировоззренческих представлений задает дуалистический способ видения мира как арены борьбы "противоположных элементов" (Ф. Шлегель), борьбы вечной и незавершимой, пока не завершена история этого мира, воплощается в художественно-эстетических принципах творчества»332. В элизийском мифе русского романтизма воплотилась оппозиция жизни и смерти, а также мгновенного и вечного, мечты и реальности.

Элизийский текст составляют произведения разных жанров: он зарождается в пределах дружеского послания 1810-х годов. В 1820-х годах мотив Элизия переходит в жанр элегии, играя в ее структуре роль того недоступного идеала, по которому тоскует элегический герой. Изначально развиваясь в рамках идиллического модуса художественности, элизийский миф позднее соотносится сначала с элегическим, а затем — ироническим модусами художественности, проходит проверку новым неожиданным контекстом.

Уже в первой трети XIX века в русской поэзии складывается элизийский текст, обладающий устойчивостью и смысловой цельностью. Его дальнейшее развитие осуществляется с «оглядкой» на стихи Пушкина, Боратын

332 Милюгина Е. Г. Дуализм эстетического сознания романтиков: опыт систематики дуалистических мотивов // Романтизм: Вопросы эстетики и художественной практики. Тверь, 1992. С. 126. ского, Тютчева. В XX веке упоминание Элизиума в литературном произведении уже становится отсылкой к поэзии «золотого века» (новый смысл: «золотой век» русской литературы соотносится с Элизием, который в греческой мифологии был последним «островком» золотого века человеческой истории). Элизийский текст развивается за счет прирастания новых смыслов, не утрачивая уже накопленные, и, следовательно, потенциал дальнейшего развития элизийского текста в русской литературе еще не исчерпан. В соответствии с типологией Купиной и Битенской, элизийский текст можно было бы отнести к открытым сверхтекстам, т. к. он не зависит от какой бы то ни было внетекстовой реалии и от ее значимости в культуре. Кроме того, элизийский текст занимает весьма важное место в ряду других сверхтекстов русской литературы, как топологических, так и персональных.

Поскольку сверхтексты образуют в русской литературе и культуре определенный мифологический пласт, то и «воссоздание любого сверхтекста — это всегда в той или иной мере акт мифотворения» . И весьма существенным представляется тот факт, что многие сверхтексты начинают формироваться именно в тот период, на который в русской литературе пришелся расцвет русского романтизма. Это и петербургский текст, и московский, и крымский, и элизийский, и царскосельский. Они часто пересекаются друг с другом и с персональными сверхтекстами (каждое место может иметь своего гения — Genius loci), а генератором здесь чаще всего выступает петербургский текст. Именно с ним в нашем сознании соотносятся московский334, царскосельский, а впоследствии и венецианский текст. Именно он, как было сказано выше, первым привлек к себе внимание исследователей, и с него началось изучение сверхтекстов русской литературы.

333 Меднис Н. Е. Указ. соч. С. 77.

334 К примеру, о взаимодополнительности петербургского и московского текстов на примере творчества Н. В. Гоголя пишет Ю. Манн. См.: Манн Ю. В. Петербургский и московский тексты в творчестве Гоголя: Принцип дополнительности // Существует ли Петербургский текст? (Петербургский сборник. Вып. 4). СПб., 2005. С. 193-204.

В. H. Топоров пишет о мифах, сопровождающих образ Петербурга в русской литературе. Главный из них - это миф об основании города и о Петре-демиурге (см., например, «Медный всадник» Пушкина). «Миф "творения" I

Петербурга позже как бы был подхвачен мифом о самом демиурге, который выступает, с одной стороны, как Genius loci, а с другой, как фигура, не исчерпавшая свою жизненную энергию, являющаяся в отмеченные моменты города его людям (мотив "ожившей" статуи) и выступающая как голос судьбы, как символ уникального в русской истории города. Остается добавить, что если своими истоками миф Медного Всадника уходит в миф творения города, то своим логическим продолжением он имеет эсхатологический миф тог о гибели Петербурга» .

1 Образ Петербурга сопровождается чем-то инфернальным, демоническим, и по контрасту с ним в русской литературе возникает образ Царского Села. Царское Село, которое Пушкин назвал «Элизиумом полночным», находится как бы вне истории, как будто в идиллии, в золотом веке. Там возможны только воспоминания об исторических лицах (Екатерине И, например). Это настоящий «Элизий земной», в котором живут воспоминания о нескольких эпохах сразу. «Гении места» для Царского Села - Екатерина II в начале XIX века, а для последующей поэтической традиции — Пушкин (см.: «Смуглый отрок бродил по аллеям.» Ахматовой). Мифологизация Царского Села происходила в два этапа: в начале XIX века внимание к нему привлекли поэты-лицеисты (Пушкин и Дельвиг прежде всего), а в Серебряном веке — Иннокентий Анненский, Анна Ахматова, Николай Гумилев (Анненский преподавал, Гумилев и Ахматова учились в Царском Селе). Кстати, интерес к петербургскому мифу в эти периоды также был достаточно острым, равно как и к мифу об Элизиуме. Можно предположить, что некоторые культурные эпохи обладают большей мифогенностью, чем другие, что и объясняет данную закономерность.

335 Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. С. 23.

Исследование крымского текста, предпринятое А. П. Люсым, также опирается на петербургский текст. «Не вдаваясь в сложнейшую проблему роли мифов в человеческом сознании в целом, отметим, что Петербургский текст был порожден петербургским мифом, Крымский текст - мифом Тавриды. Последний стал южным полюсом петербургского литературного мифа. Отраженная в литературе Петербургская мифология. прямо или опосредованно оказалась одной из важнейших составляющих первичного языка крымского текста в процессе его рождения и генезиса»336. Крым-Таврида также становится вариантом «Элизия земного» («Таврида» Пушкина). С этим топосом также связан миф о поэте-изгнаннике: роль «гения места» в данном случае играют сразу два поэта - Овидий («тень Назона») и Пушкин.

Обращает на себя внимание тот факт, что элизийский текст всегда оказывается в оппозиции по отношению к петербургскому. Петербург может, сравниваться с Царством Мертвых, уподобляться Некрополю, но, как ни странно, при этом никогда не отождествляется с Элизиумом. Даже в поэзии эмигрантов первой волны мы не наблюдаем подобного отождествления. Так, Георгий Иванов в стихотворении «Ликование вечной, блаженной весны.» из цикла «Посмертный дневник» описывает свою (посмертную?) встречу в Петербурге с Гумилевым. Встреча происходит в несуществующем городе (Петербурга нет, есть Ленинград) и с мертвым другом: «Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем // Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты, // Мы спокойно, классически просто идем, // Как попарно когда-то ходили по

337 эты» . В начале XIX века Батюшков или Боратынский описывали поэтов, которые обрели бессмертие в Элизиуме и наслаждаются там всеми благами жизни на дружеском пиру. Здесь же перед нами не достигнутое бессмертие,

336 Люсый А. П. Крымский текст в русской литературе. С. 15.

337 Иванов Г. В. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1.: Стихотворения. М., 1993. С. 586. но встреча мертвых друзей в исчезнувшем Петербурге , населенном призраками тех, «кто блистал в тринадцатом году» (см.: «Январский день. На берегу Невы.» Г. Иванова). Примечательно, что Г. Иванов упоминает в данном контексте только Лету, но не Элизиум. Лета может восприниматься как река в Элизиуме или же как река в Царстве Мертвых, но ее воды в любом случае несут забвение. В начале XIX века возникла тенденция противопоставлять Лету Элизиуму (Боратынский), поскольку, несмотря на их пространственную смежность, Лета и Элизий выполняют противоположные функции по отношению к умершим. Лета заставляет их забыть все, что они пережили. Элизиум же дает возможность сохранить память о прошлой жизни. И Лета 'становится своего рода антиподом Элизиума, одно исключает другое. В стихотворении Г. Иванова присутствуют Лета-Нева и Аид-Петербург, а Элизиуму в ивановской картине мира просто нет места. Здесь играет свою роль и традиционно неидиллический образ Петербурга и мироощущение человека двадцатого столетия, который уже не верит мифам о бессмертии, даже существующим лишь в рамках лирического стихотворения.

Тем не менее, мифическое и реальное пространство продолжают зеркально отражать друг друга, как и в литературе XIX века. Мы можем конста-' тировать, что элизийский и петербургский тексты противопоставлены друг другу в пространстве русской культуры, образуя два ее противоположных полюса. С одной стороны — Элизиум как идиллический топос, аналог рая, мифическое по самой своей природе пространство, с другой — вполне реальный Петербург, прекрасный, но бесчеловечный, пышный, но при этом бедный (если верить Пушкину), город, в котором человек оказывается между двух враждебных к нему стихий — воды и камня . Если Элизиум обещает вечное блаженство, то Петербург живет под знаком неотвратимого конца,

338 О хронотопе эмигрантской поэзии Г. Иванова см.: Вавилова Д. Р. Тема Родины в поздней лирике

1 Г. Иванова и Странника (архиепископа Иоанна (Шаховского) // Грехневские чтения: сборник научных трудов. Вып. 3. Нижний Новгород, 2006. С. 145-160.

339 Подробнее о петербургском пейзаже см : Бочаров С Г. Петербургский пейзаж: камень, вода, человек // Бочаров С. Г. Филологические сюжеты. - М., 2007. - С. 347-360.

I : Л под знаком эсхатологических мифов, возникших еще во времена его основания. Связь этих двух локальных сверхтекстов только подчеркивается синхронностью их развития в русской литературе.

Сопоставление элизийского текста с петербургским обнаруживает еще одну примечательную особенность сверхтекстов, которую М. Ф. Амусин определяет как «метафикциональность» (metafiction): «.под "метафикцио-нальностью" в самом общем случае понимается повествовательная стратегия, привлекающая читательское внимание к "артефактной" природе литературного текста и одновременно драматизирующая отношения "литература — действительность", "текст — не-текст", "автор — текст — читатель". Характерными ее признаками служат сложные композиционные и повествовательные конструкции (рамочные построения, структуры типа mise en abyme), представляющие текст совокупностью разных онтологических планов и уровней»340. Формируясь вокруг литературного мифа, сверхтекст выводит читаI теля за пределы текстовой реальности — в пространство культуры. Тем самым размывается грань. между литературным вымыслом и действительностью, ставится под сомнение «онтологический приоритет внетекстовой реальности перед текстом»341. На пересечении литературного мифа и внелитературной действительности возникает некое пограничное пространство, где снимается противоречие между реальным и мифическим.

Подводя итоги сказанному выше, стоит отметить, что сопоставительный анализ различных сверхтекстов представляется весьма перспективным. Такого рода анализ позволил бы не только детально описать различные сверхтексты, но и выработать единую методологию исследования, внести уточнения в типологию сверхтекстов, изучить сверхтексты в аспекте их функционирования в культурном пространстве.

340 Амусин М. Ф. Текст города и саморефлексия текста // Вопросы литературы. 2009. № 1. С. 153154.

341 Там же. С. 174.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Четвертных, Екатерина Александровна, 2010 год

1. Батюшков, К. Н. Стихотворения / К. Н. Батюшков М.: Худож. лит., 1987.-320 с.

2. Баратынский, Е. А. Стихотворения. Поэмы / Е. А. Баратынский. -М.: Наука, 1983.-720 с.

3. Бродский, И. А. Стихотворения; Поэмы / И. А. Бродский. М.: СЛО-BO/SLOVO, 2001. - 720 с.I

4. Бунин, И. А. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 1: Стихотворения 18861917 / И. А. Бунин. М.: Худож. лит., 1965. - 595 с.

5. Бунин, И. А. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 5: Повести и рассказы, 1917-1930 / И. А. Бунин. -М.: Худож. лит., 1966. 543 с.

6. Веневитинов, Д. В. Стихотворения. Проза / Д. В. Веневитинов. — М.: Наука, 1980.-608 с. ,

7. Вергилий. Собрание сочинений / Вергилий. — СПб.: Биографический институт "Студия Биографика", 1994. — 479 с.

8. Гоголь, Н. В. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Мертвые души / Н. В. Гоголь. — М.: Гослитиздат, 1953. 463 с.

9. Гомер. Илиада; Одиссея / Гомер. М.: Пушкинская библиотека: ACT, 2003.-864 с.

10. Данте, А. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 1: Божественная комедия / Данте Алигьери. М.: Вече: Литература, 2001. - 656 с.

11. Дельвиг, А. А. Полное собрание стихотворений / А. А. Дельвиг. — Л.: Советский писатель, 1959. 369 с.

12. Державин, Г. Р. Сочинения / Г. Р. Державин. СПБ.: Академический проект, 2002. — 712 с.

13. Жуковский, В. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т. 1.: Стихотворения 1797-1814 гг. / В. А. Жуковский. — М.: «Языки русской культуры», 1999. 760 с.

14. Иванов, В. И. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. Кн. 2 / В. И. Иванов. — СПб.: Академический проект, 1995. — 432 с.

15. Иванов, Г. В. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1.: Стихотворения. — М.: Согласие, 1993. 656 с.

16. Капнист, В. В. Сочинения / В. В. Капнист. — М.: Гослитиздат, 1959.- 464 с.

17. Катулл. Лирика / Катулл. — М.: Время, 2005. — 400 с.

18. Кушнер, А. С. Таврический сад: Избранное / А. С. Кушнер. М.: Время, 2008. - 528 с.

19. Кублановский, Ю. М. Дольше календаря / Ю. М. Кублановский. -М.: Время, 2005. 736 с.

20. Лосев, Л. В. Собранное: Стихи. Проза / Л. В. Лосев. Екатеринбург: У-Фактория, 2000. - 624 с.

21. Мандельштам, О. Э. Соч. в 2 т.: Т. 1: Четвертая проза / О. Э. Мандельштам. М.: СП Интерпринт, 1991. - 240 с.

22. Мандельштам, О. Э. Соч. в 2 т. Т. 2: Избранное / О. Э. Мандельштам. М.: СП Интерпринт, 1991. - 480 с.

23. Муравьев, М. Н. Стихотворения / М. Н. Муравьев. Л.: Советский писатель, Ленингр. отд-ние, 1967. — 385 с.

24. Набоков, В. В. Стихотворения / В. В. Набоков. Ростов-на-Дону: «Феникс», 1998. 480 с.

25. Пиндар. II олимпийская ода. // Античная лирика. Греческие поэты.- М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2001. 960 с.

26. Платон. Федон; Пир; Федр; Парменид / Платон. М.: Мысль, 1999.-528 с.

27. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 1: Стихотворения 1813-1820 гг. / А. С. Пушкин JL: Наука, 1977. - 478 с.

28. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 2: Стихотворения 1820-1826 гг. / А. С. Пушкин Д.: Наука, 1977. - 399 с.

29. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 3: Стихотворения 1827-1836 гг. / А. С. Пушкин. Л.: Наука, 1977. - 494 с.

30. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 5: «Евгений Онегин». Драматические произведения / А. С. Пушкин — Л.: Наука, 1978. — 525 с.

31. Родзянко, А. Г. II Поэты 1820-1830-х гг.: в 2т. Т. 1. Л.: Советский писатель, 1972. - 792 с.

32. Сумароков, А. П. Две эпистолы // Критика XVIII века. М.: ООО «Издательство «Олимп»: ООО Издательство ACT», 2002. - С. 253-276.

33. Тредиаковский, В. К. Избранные произведения / В. К. Тредиаков-ский. М.; Л.: Сов. писатель, 1963. - 577 с.

34. Тургенев, И. С. Собрание сочинений в 12 т. Т. 2: Рудин, Дворянское гнездо / И. С. Тургенев. М.: Гослитиздат, 1954. - 327 с.

35. Тютчев, Ф. И. Лирика / Ф. И. Тютчев. М.: Наука, 1965. - 447 с.

36. Ходасевич, В. Ф. Собрание стихов / В. Ф. Ходасевич. — М.: Центурион, Интерпракс (Серия «Серебряный век»), 1992. 448 с.

37. Цветаева, М. И. Избранные произведения / М. И. Цветаева. — Минск: Наука и техника, 1994. 671 с.

38. Чехов, А. 77. Пьесы / А. П. Чехов. — М.: Художественная литература, 1982.-303 с.

39. Щербина, Н. Ф. Избранные произведения / Н. Ф. Щербина. Л. : Сов. писатель, 1970. - 648 с.1. Литература:

40. Абашев, В. В. Пермь как текст: Пермский текст в русской культуре и литературе XX века / В. В. Абашев. — Пермь: Издательство Пермского университета, 2000. 404 с.

41. Аверинцев, С. С. Рай II Мифологический словарь. Гл. ред. Е. М. Ме-летинский. М.: Сво. Энциклопедия, 1991. — С. 462—464.

42. Автухович, Т. Е. Топика в смене литературных эпох // Автухович Т. Е. Поэзия риторики: очерки теоретической и исторической поэтики. — Минск: РИВШ, 2005. С. 26-83.

43. Алексеев, М. П. Еще раз о стихотворении Пушкина «Роза» / М. П. Алексеев // Русская литература. — 1968. — № 3. — С. 110—112.

44. Алъми, И. Л. Внутренний строй литературного произведения / И. Л. Альми. СПб.: «Скифия», 2009. - 336 с.

45. Алъми, И. Л. О поэзии и прозе / И. Л. Альми. — 2-е изд., доп. — СПб.: Скифия, 2002. 526 с.

46. Алътшуллер, М. Беседа любителей русского слова: У истоков русского славянофильства. Изд. 2. / М. Альтшуллер. — М.: НЛО, 2007. — 448 с.

47. Амусин, М. Ф. Текст города и саморефлексия текста / М. Ф. Амусин // Вопросы литературы. 2009. - № 1- С. 152-175.

48. Аръев, А. Ю. Царская ветка / А. Ю. Арьев. СПб.: Изд-во журнала "Звезда", 2000.- 192 с.

49. Асоян, А. А. Орфическая тема в культуре серебряного века / А. А. Асоян // Вопросы литературы. 2005. - № 4. - С. 41-66.

50. Ахингер, Г. Пушкин и Сент-Бев: Лирика Сент-Бева в оценке Пушкина / Г. Ахингер // Романтизм в литературном движении. Тверь: Твер. гос. ун-т, 1997.-С. 81-103.

51. Бабушкина, С. В. Поэтическая онтология Марины Цветаевой (1926 1941 гг.): автореф. дис. . канд. филол. наук/ С. В. Бабушкина. - Екатеринбург: б. .и., 1998.-20 с.

52. Барковская, Н. В. Диалог с литературной классикой в современной поэзии / Н. В. Барковская // Русская литература XX—XXI в.: направления и течения. Вып. 7. Екатеринбург: б. и., 2004. - С. 204-217.

53. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. / Р. Барт. М.: Прогресс: Универс, 1994. - 616 с.

54. Белинский, В. Г. Сочинения Александра Пушкина. Ст. 2 // Белинский В. Г. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 6: Статьи о Державине. Статьи о Пушкине. Незаконченные работы. — М.: Худож. лит., 1981. — С. 103-182.

55. Бодрова, А. С. К истории посмертных публикаций Баратынского / А. С. Бодрова // Русская литература. 2010. - № 1. - С. 130-142.

56. Ботвинник, М. Н., Коган, М. А. Мифологический словарь. М.: «Просвещение», 1965. 3-е изд. 300 с.

57. Бочаров, С. Г. О художественных мирах: Сервантес. Пушкин. Баратынский. Гоголь. Достоевский. Толстой. Платонов / С. Г. Бочаров. М.: Сов. Россия, 1985.-296 с.

58. Бочаров, С. Г. Филологические сюжеты / С. Г. Бочаров. — М.: Языки славянской культуры, 2007. 656 с.

59. Бродский, И. А. Об одном стихотворении / И. А. Бродский // Брод1.ский о Цветаевой: интервью, эссе. М.: «Независимая газета», 1997. С. 77— 154.

60. Вавилова, Д. Р. Тема Родины в поздней лирике Г. Иванова и Странника (архиепископа Иоанна (Шаховского) // Грехневские чтения: сборник научных трудов. Вып. 3 — Нижний Новгород: типография Нижегородского гуманитарного центра, 2006. С. 145-160.

61. Вацуро, В. Э. Лирика пушкинской поры: "Элегическая школа" / В. Э. Вацуро. СПб.: Наука, 1994. - 240 с.

62. Виролайнен, М. Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности / М. Н. Виролайнен. СПб.: Амфора, 2003. - 503 с.

63. Волков, С. Диалоги с Иосифом Бродским / С. Волков. М.: Независимая газета, 1998. - 328 с.

64. Волъперт, Л. И. Пушкинская Франция. / Л. И. Вольперт. СПб.: Алетейя, 2007. - 576 с.

65. Воробьева, Л. В. Лондонский текст русской литературы первой трети XX века: автореф. дис. . канд. филол. наук. Томск: б. и. , 2009. — 22 с.

66. Гаспаров, Б. М. Еще раз о функции подтекста в поэтическом тексте («Концерт на вокзале») // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. — М.: Наука: Вост. лит., 1995. С. 162-186.

67. Гинзбург, Л. Я. О старом и новом / Л. Я. Гинзбург. Л. : Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1982. -423 с.

68. Глазкова, М. В. «Усадебный текст» в русской литературе второй половины XIX века (И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, А. А. Фет).: автореф. дис. . канд. филол. наук / М. В. Глазкова. — М.: б. и., 2008. — 17 с.

69. Гребнева, М. 77. Концептосфера флорентийского мифа,в русской словесности: автореф. дис. . д-ра филол. наук / М. П. Гребнева. — Томск: б. .и., 2009.

70. Грекова, Е. В. Еще раз о трех очень известных романтических стихотворениях / Е. В. Грекова // Романтизм в литературном движении. Тверь: Твер. гос. ун-т, 1997. - С. 104-114.

71. Грехнев, В. А. Лирика Пушкина: О поэтике жанров / В. А. Грехнев.

72. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1985. — 239 с.

73. Гуковский, Г. А. Пушкин и русские романтики / Г. А. Гуковский. — М.: Интрада, 1995. 320 с.

74. Дарвин, М. Н. Художественная циклизация лирики // Теория литературы. Т. 3: Роды и жанры (основные проблемы в историческом освещении). М.: ИМЛИ РАН, 2003. - С. 467-515.

75. Затонский, Д. В. Постмодернизм в историческом интерьере / Д. В. Затонский // Вопросы литературы. 1996. — № 3. — С. 182—205.

76. Земское, В. Б. Экстерриториальность как фактор творческого сознания / В. Б. Земсков // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу. — Калининград: Изд-во КГУ, 2004. С. 7-14.

77. Зырянов, О. В. Пушкинская феноменология элегического жанра / О. В. Зырянов // Известия Уральского государственного университета. 1999. -№ 11.-С. 5-12.

78. Зырянов, О. В. Лермонтовский миф: некоторые аспекты проблемы / О. В. Зырянов // Архетипические структуры сознания: Сборник статей. -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2002. Вып. 3. - С. 110-121.

79. Зырянов, О. В. Эволюция жанрового сознания русской лирики: феноменологический аспект / О. В. Зырянов. Екатеринбург: Изд-во Урал, унта, 2003.-548 с.

80. Жолковский, А. К. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, стратегии, интертексты / А. К. Жолковский. — М.: РГТУ, 2005.- 654 с.

81. Иезуитоеа, Р. В. Шутливые жанры в поэзии Жуковского и Пушкина 1810-х годов / Р. В. Иезуитова // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1982. — Т. 10.-С. 22-47.I

82. Иванова, М. Н. Эволюция жанра дружеского послания в лирике К. Н. Батюшкова Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.sovmu.spbu.ru/main/sno/uzmf2/uzmf2 01 .рсН71. (дата обращения: 11.09.2010).

83. Калашников, С. Б. Поэтическая интонация в лирике И. А. Бродского: автореф. дис. . канд. филол. наук / С. Б. Калашников. — Волгоград: б. и., 2001.-24 с.I

84. Кельтская мифология: Энциклопедия. М.: Эксмо, 2006. - 640 с.

85. Кибалъник, С. Смерть у А. С. Пушкина как поэтическая и религиозная тема. // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1994. — С. 157-184.

86. Клинг, О. «Берлинский текст» Андрея Белого (в сопоставлении со «Степным волком» Германа Гессе) / О. Клинг // XX век. Литература. Стиль. IV выпуск. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1999. — С. 79—87.

87. Клинг, О. Поэтический стиль М. Цветаевой и приемы символизма: притяжение и отталкивание // Вопросы литературы. 1992. № 3. С. 74-93.

88. Клинг, О. Эволюция и «латентное» существование символизма после Октября // Вопросы литературы. 1999, № 4. С. 37-64.

89. Кожинов, В. В. Пророк в своем отечестве Федор Тютчев. М.: Изд-во Эксмо, 2002.-512 с.

90. Козырев, Б. М. Письма о Тютчеве / Б. М. Козырев // Лит. наследство. Т. 97. кн. 1. -М.: Наука, 1988.-592 с.

91. Колганова, А. А. Заглавие как форма заимствования / А. А. Колга-нова // Имя текста, имя в тексте. — Тверь: «Лилия Принт», 2004. — С. 17—22.

92. Колягина, Т. Ю. «Усадебный» тип культуры в художественном сознании А. С. Пушкина: автореф. дис. . канд. филол. наук / Т. Ю. Колягина. -Омск: б. и., 2007. 23 с.

93. Косяков, Г. В. Художественная онтология бессмертия в русской романтической лирике / Г. В. Косяков. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2007. - 180 с.

94. Кошелев, В. А. Константин Батюшков. Странствия и страсти / В. А. Кошелев. М.: Современник, 1987. - 351 с.

95. Кресикова, И. Пророк и Сивилла (Пушкин и Цветаева). Политеизм Пушкина и Цветаевой как необходимость их творческой свободы / И. Кресикова. М.: РИФ «РОЙ», 2004. - 184 с.

96. Кузнецов, В. А. И. Бродский и риторическая традиция русской поэзии XVIII-XX в. // Онтология стиха: Сб. статей памяти В. Е. Холшевникова. СПб.: Филол. ф-т СПбГУ, 2000. С. 312-328.

97. Кузьмина, Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка / Н. А. Кузьмина. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. - 272 с.

98. Кулыгина, В. В. Циклообразующая роль времени/даты в «Римском дневнике 1944 года» Вяч. Иванова // Вестник Удмуртского университета. История и филология. 2009. - № 3. - С. 65-71.

99. Купина, Н. А., Битенская, Г. В. Сверхтекст и его разновидности. // Человек текст - культура: коллективная монография под. ред. Н. А. Купиной, Т. В. Матвеевой. Екатеринбург: Институт развития регионального образования, 2004. С. 214-233.

100. Курганов Е. Пушкин и романтизм / Е. Курганов // Пушкинский сборник. М.: Три квадрата, 2005. - С. 87-132.1

101. Левин, Ю. И. Инвариантный сюжет лирики Тютчева. // Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Ф. И. Тютчева. Таллинн: Ээсти раамат, 1990.-320 с.

102. Об. Лейдерман, Н. Л. Практикум по жанровому анализу литературного произведения / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий, Н. В. Барковская, Т. А. Ложкова. Екатеринбург: Урал. гос. пед .ун-т, 1996. - 46 с.

103. Лекманов О. Русская словесность XX в. на фоне Пушкина / О. Лекманов // Пушкинский сборник. М.: Три квадрата, 2005. - С. 343—349.

104. Лихачев, Д. С. Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст / Д. С. Лихачев. — 2-е изд., исправл. и дополн. — СПб.: Наука, 1991.-372 с.

105. Лосев, А. Ф. Конспект лекций по эстетике Нового времени. Романтизм // Лит. учеба, 1990, № 6. С. 139-145.

106. Лосев, А. Ф. Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М.: Политиздат, 1991. - 525 с.

107. Лотман, Ю. М. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») (совместно с М. Ю. Лотма-ном) // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб: Искусство-СПБ, 2001. С. 731-746.

108. Лотман, Ю. М. Пушкин. / Ю. М. Лотман. СПб.: Искусство-СПб, 2003.-847 с.

109. Лошаков, А. Г. Сверхтекст: семантика, прагматика, типология: ав-тореф. дис. . д-ра филол. наук / А. Г. Лошаков. Киров: б. и., 2008. - 48 с.

110. Люсый, А. 77. Крымский текст в русской литературе / А. П. Люсый. СПб.: Алетейя, 2003. - 314 с.

111. Ляпина, Л. Е. Лекции о русской лирической поэзии: Классический период / Л. Е. Ляпина. СПб.: Изд-во «Петербургский ин-т печати», 2005. — 160 с.

112. Маймин, Е. А. О русском романтизме / Е. А. Маймин. — М.: «Просвещение», 1975. 240 с.

113. Манн, Ю. В. Русская литература XIX века: Эпоха романтизма: Учебн. пособие для вузов / Ю. В. Манн. М.: Аспект Пресс, 2001. - 447 с.

114. Манн, Ю. В. Русская философская эстетика (1820-1830-е годы) / Ю. В. Манн. -М.: «Искусство», 1969. 304 с.

115. Манн, Ю. В. Петербургский и московскицй тексты в творчестве Гоголя: Принцип дополнительности / Ю. В. Манн // Существует ли Петербургский текст? (Петербургский сборник. Вып. 4). СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. - С. 193-204.

116. Матяш, С. А. Стих Жуковского-лирика / А. С. Матяш // Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т. 2: Стихотворения 1815-1852 гг. -М.: Языки русской культуры, 2000. С. 387-421.

117. Медные, Н. Е. Сверхтексты в русской литературе / Н. Е. Меднис. — Новосибирск: Изд. НГПУ, 2003. 170 с.

118. Микушевич, В. Б. Инобытие и форма в эстетике позднего Вячеслава Иванова // Вячеслав Иванов. Материалы и исследования. — М.: Наследие, 1996.-С. 303-318.

119. Милюгина, Е. Г. Дуализм эстетического сознания романтиков: опыт систематики дуалистических мотивов / Е. Г. Милюгина // Романтизм: Вопросы эстетики и художественной практики. Тверь: Изд-во ТвГУ, 1992. -С. 125-131.

120. Милюгина, Е. Г. О мифотворчестве романтиков: К вопросу об универсализме романтического художественного мышления / Е. Г. Милюгина // Романтизм в литературном движении. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 1997. С. 3344.

121. Москва и "московский текст" русской культуры: сб. статей / Отв. ред. Г. С. Кнабе. М.: РГГУ, 1998. - 228с.

122. Муратов, А. Б. Действительно ли существует Петербургский текст? / А. Б. Муратов // Существует ли Петербургский текст? (Петербургский сборник. Вып. 4). — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. С. 13-23.

123. Мясоедова, Н. Е. Пушкинские замыслы: Опыт реконструкции / Н. Е. Мясоедова. СПб.: СпецЛит, 2002. - 279 с.

124. Н. В. Гоголь как герменевтическая проблема: к 200-летию со дня рождения писателя. — Екатеринбург, Изд-во Урал, ун-та, 2009. — 348 с. (о «провинц. тексте»: С. 192—208)

125. Невзглядова, Е. В. О стихе / Е. В. Невзглядова. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2005. — 272 с.

126. Павловский, А. И. Куст рябины: О поэзии Марины Цветаевой / А. И. Павловский. Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1989. - 352 с.

127. Пашкуров, А. Н. Русская элегия XVIII начала XIX века: Г. Р. Державин и М. Н. Муравьев // Г. Р. Державин и русская литература. - М.: ИМ-ЛИ РАН, 2007. - С. 129-138.

128. Пенъковский, А. Б. Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении / А. Б. Пеньковский. — М.: Издательство «Индрик», 2003. 640 с.

129. Петрухин, В. Я. Загробный мир. Мифы о загробном мире: мифы разных народов / Петрухин В. Я. М.: ACT: Астрель, 2010. - 416 с.

130. Пильщиков, И. А. Батюшков и литература Италии: Филологические разыскания / И. А. Пильщиков. М.: Языки слав, культуры, 2003. - 314 с.

131. Пильщиков, И. А. О «французской шалости» Баратынского // Тартуские тетради. -М.: ОГИ, 2005. С. 55-81.

132. Пильщиков, И. А. Символика Элизия в поэзии Батюшкова / И. А. Пильщиков // Антропология культуры. Вып. 2. — М.: Вердана, 2004. — С. 86— 123.

133. Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий / Гл. науч. ред. Н. Д. Тамарченко. М.: Издательство Кулагиной; 1п1хас1а, 2008. - 358 с.

134. Пращерук, Н. В. Художественный мир прозы И. А. Бунина: язык пространства / Н. В. Пращерук. Екатеринбург: МУМЦ "РО": НОУ "Фонд "Созидание", 1999.-253 с.

135. Прозоров, Ю. М. «И меланхолии печать была на нем.» / Ю. М. Прозоров // Русская литература. 2009. - № 1. — С. 3-48.

136. Проскурин, О. А. Батюшков и поэтическая школа Жуковского / О. А. Проскурин // Новые безделки: Сб. статей к 60-летию В. Э. Вацуро. — М.: Новое литературное обозрение, 1995. С. 77-116.

137. Проскурин, О. А. Поэзия Пушкина, или подвижный палимпсест / О. А. Проскурин. -М.: Новое литературное обозрение, 1999. 462 с.

138. Пумпянский, Л. В. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Л. В. Пумпянский. М.: Языки русской культуры, 2000. - 864 с.

139. Пушкин: Исследования и материалы. Т. ХУШ-Х1Х. Пушкин и мировая литература. Материалы к «Пушкинской энциклопедии». — СПб.: «Наука», 2004. 446 с.

140. Разумовская А. Г. Летний сад в поэтической традиции XX века / А. Г. Разумовская // Русская литература. 2009. - № 4. - С. 166-182.

141. Ранчин, А. М. «На пиру Мнемозины»: Интертексты Бродского / А. М. Ранчин. — М.: Новое литературное обозрение, 2001. 464 с.

142. Рейн, Е. Б. Рай и Ад в мировой поэзии / Е. Б. Рейн // Вопросы литературы. 2001. -№ З.-С. 304-312.

143. Рогова, Е. Н. Элегический модус художественности в литературном произведении: автореф. дис. . канд. филол. наук/Е. Н. Рогова. — М.: б. и., 2005.-20 с.I

144. Романов, С. Атлантида!: Факты. Свидетельства. Комментарии / С. Романов. СПб.: Азбука, 2001. - 304 с.

145. Сахаров, В. И. Романтизм в России: эпоха, школы, стили. Очерки / В. И. Сахаров. М.: ИМЛИ РАН, 2004. - 256 с.

146. Семенко, И. М. Жизнь и поэзия Жуковского / И. М. Семенко. М.: Худож. лит., 1975. — 255 с.

147. Скляров, О. Н. «Концерт на вокзале» О. Мандельштама: пять разборов. II. О. Н. Скляров / О. Н. Скляров // Вестник ПСТГУ: Филология. Сер. III. 2008. - № 2 (12). - С. 22-37.

148. Смирнов, А. А. Романтическая лирика А. С. Пушкина как художественная целостность / А. А. Смирнов. М.: Наука, 2007. - 309 с.

149. Смирнова, О. В. «Концерт на вокзале» О. Мандельштама: пять разборов. I. О. В. Смирнова / О. В. Смирнова // Вестник ПСТГУ: Филология. Сер. III. 2008. - № 2 (12). - С. 11-21.

150. Современное зарубежное литературоведение (Страны Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. М.: Интрада, 1999.-320 с.

151. Созина, Е. К. Метафора генератор смысла (о прозе Бунина 1920 -1940-х годов). // XX век. Литература. Стиль. IV выпуск. — Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1999. - С. 123-133.

152. Сомов, В. П. Словарь иносказаний Пушкина / В. П. Сомов. М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2009. - 400 с.

153. Сурат, И. 3. Опыты о Мандельштаме / И. 3. Сурат. М.: Intrada, 2005.- 128 с.

154. Тарановский, К. Ф. О поэзии и поэтике / К. Ф. Тарановский. — М.: Языки русской культуры, 2000. 432 с.

155. Теория литературы : учеб. пособие для студентов вузов, обучающихся по специальности "Филология" : в 2 т. / под ред. Н. Д. Тамарченко. — М.: Академия, 2007. Т. 2: Историческая поэтика / С. Н. Бройтман. - 2007. -359, 1. с.

156. Тихомирова, Л. Н. «Ночная» поэзия в русской романтической традиции: генезис, онтология, поэтика: автореф. дис. . канд. филол. наук / JI. Н. Тихомирова. — Екатеринбург: б. и., 2010. — 23 с.

157. Токарчик, А. Мифы о бессмертии: Потусторонний мир / А. Токар-чик. М.: Прогресс: Прогресс-Академия, 1992. - 240 с.

158. Топоров, В. Н. Петербургский текст русской литературы: ИзбранIные труды / В. Н. Топоров. СПб.: Искусство-СПБ, 2003. - 613 с.

159. Тудоровская, Е. А. Поэтика лирических стихотворений А. С. Пушкина / Е. А. Тудоровская. СПб.: СПбГУП, 1996. - 211 с.

160. Туманов, Д. В. Образ Пушкина в литературе Русского зарубежья / Д. В. Туманов // Русская литература. 2009. - № 4. - С. 183-191.

161. Тынянов, Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю. Н. Тынянов. М. : Наука, 1977. - 574 с.

162. Тюпа, В. И. Анализ художественного текста / В. И. Тюпа. — М.: Издательский центр «Академия», 2006. 336 с.

163. Тюпа, В. И. Классицистическая парадигма и любовный дискурс / В. И. Тюпа // Вестник РГГУ. Серия «Литература. Фольклористика». 2007. -№ 7. - С. 9-27.

164. Фридман, Н. В. Поэзия Батюшкова / Н. В. Фридман. М.: Наука, 1971.-383 с.

165. Ходанен, Л. А. Миф в художественном мире Лермонтова / Л. А.

166. Ходанен. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2008. - 104 с.t

167. Чернинский, А. М. Лицейский текст в творчестве А. С. Пушкина: автореф. дис. .канд. филол. наук / А. М. Чернинский. — Барнаул: б. и., 1999.-24 с.

168. Шеллинг, Ф. В. Философия искусства / Ф. В. Шеллинг. М.: Мысль, 1999. - 608 с.

169. Шишкин, А. Вячеслав Иванов и Италия Электронный ресурс.

170. Режим доступа: http://az.lib.ru/i/iwanoww i/text 0260.shtml (дата обращения: 8.06.2010)

171. Шмид, В. Что такое «Петербургский текст»? / В. Шмид // Существует ли Петербургский текст? (Петербургский сборник. Вып. 4). СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. - С. 5-12.

172. Шумкова, Т. Л. Ф. В. И. Шеллинг и русская литература первой половины XIX века / Т. Л. Шумкова. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. - 204 с.

173. Эпштейн, M. Н. Постмодерн в русской литературе / M. Н. Эп-штейн. М.: Высшая школа, 2005. - 495 с.

174. Эткинд, Е. Г. Божественный глагол. Пушкин, прочитанный в России и во Франции / Е. Г. Эткинд. — М.: Языки русской культуры, 1999. 600 с.

175. Эткинд, Е. Г. Поэзия Эвариста Парни Электронный ресурс. -Режим доступа: http://lib.ru/POEZIQ/PARNI/parni.txt (дата обращения: 10.11.2007).

176. Эткинд, Е. Г. Разговор о стихах / Е. Г. Эткинд. М.: Дет. лит., 1970.-240 с.

177. Якобсон, Р. О. Избранные работы / Р. О. Якобсон. М.: Прогресс, 1985.- 454, 1. с.

178. Янушкевич, А. С. В мире Жуковского / А. С. Янушкевич. М.: Наука, 2006. - 524 с.

179. Backès, J.-L. Pouchkine / J.-L. Backès. Paris: Hachette supérieur, 1996.-256 c.