Диалог "художник и власть" как инновационный ресурс культуры тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 24.00.01, кандидат культурологии Есипов, Валерий Васильевич

• Есипов, Валерий Васильевич
• кандидат культурологии
• 2007

Оглавление диссертации кандидат культурологии Есипов, Валерий Васильевич

ВВЕДЕНИЕ СТР.

ГЛАВА 1.

ФОРМИРОВАНИЕ АРХЕТИПОВ ДИАЛОГА «ХУДОЖНИК И ВЛАСТЬ» КАК ИННОВАЦИОННОГО РЕСУРСА В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ КОНЦА XVIII -НАЧАЛА XIX ВВ.

ГЛАВА 2.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ТИПОВ ДИАЛОГА «ХУДОЖНИК И ВЛАСТЬ» В УСЛОВИЯХ СОВЕТСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ И НОВЫХ ФОРМ ИННОВАЦИИ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ XX в.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Диалог "художник и власть" как инновационный ресурс культуры»

Взаимоотношения искусства и власти всегда принадлежали к кругу наиболее важных проблем, фокусирующих в себе ценностно- смысловое содержание той или иной исторической эпохи и ее культуры. От характера этих взаимоотношений, меры их гармонии или конфликтности, во многом зависела и стабильность общества, поскольку духовная, или, по терминологии П.Бурдье (1), символическая власть, присваиваемая производителями культурных ценностей, в определенные моменты жизни общества могла становиться серьезным конкурентом реальной политической власти. Аксиологически данная проблема общезначима и общеинтересна, поскольку связана с социально-нравственным выбором художника, который олицетворяет, как правило, гуманистическое начало в истории, а оно во множестве случаев вступает в серьезные противоречия с интересами государства и «сильных мира сего». Эти противоречия особенно остро и драматично проявились в русской культуре со свойственной ей дихотомичностью, отмеченной еще Н.А.Бердяевым, - тяготением, с одной стороны, к беззаветному служению государству, с другой - к его отрицанию. Постоянная возобновляемость этих коллизий в пространстве российского хронотопа обуславливает актуальность исследования, посвященного диалогу как выражению отношений художника и власти и как форме продуцирования социально-культурных инноваций.

Речь идет о различных формах (типах) диалога, складывающихся между полем политики и полем искусства в лице их субъектов в конкретные эпохи. Очевидно, что доминирование той или иной формы диалогических отношений (диалога-спора в его разных градациях, диалога-беседы и т.д.) в данной сфере связано прежде всего с общим политическим характером времени, уровнем его демократичности. Однако, немаловажна роль и других факторов, в том числе социокультурных, субкультурных и личностных. Основным объектом диалога при этом становятся, как правило, противоречия между официальной картиной мира (опирающейся на концепты и символы, транслируемые институтами идеологии и культурной политики), и альтернативными картинами мира и соответствующими социокультурными идеями и проектами, возникающими в результате критической рефлексии общества и его художественной элиты. Исходя из этого, можно сделать вывод, что диалог «художник и власть» представляет собой чрезвычайно важный для культуры инновационный интеллектуальный и гуманитарный ресурс (могущий быть по своему характеру и традиционалистским, консервативным или неоконсервативным, в зависимости от установок на сохранение или изменение ценностных норм), использование которого имеет большое практическое значение.

Исследование диалогических отношений власти и искусства в России в аспекте содержания их инновационного ресурса является, на наш взгляд, одной из важных научных задач, реализация которых может пролить дополнительный свет на истоки некоторых современных социокультурных проблем российского общества, а также на пути их решения. Речь идет, в частности, о преодолении стереотипов восприятия социальной роли художника, ставящих на центральное место понятие «гражданственности» искусства (фактически под ним нередко подразумевается революционаристский активизм, абсолютизирующий форму острополемического диалога художника с властью, далеко не всегда продуктивного, прежде всего по причине низкого уровня его политической и социокультурной репрезентативности). Опыт последних российских десятилетий особенно ярко раскрыл глубокую противоречивость влияния диалога-спора «художник и власть» на общественные и культурные процессы, при этом обнаружились и явно негативные, дезинтегрирующие последствия амбициозного и некомпетентного вмешательства представителей поля искусства (особенно литературы) в поле политики. Все это приводит к необходимости исследования историко-культурного генезиса данной проблемы на российской почве.

Целью настоящей работы является выявление, описание и анализ наиболее характерных для русской культуры форм диалога художника с властью в контексте развития и трансформации русской культуры в XIX и XX в.в.

Задачи исследования:

1.Определить объективные критерии классификации форм диалога «художник и власть» на основе теоретико-эмпирического материала и сложившихся культурных архетипов.

2. Выявить зависимость форм диалога: а) от политических установок власти; б) от ценностных установок и творческих стратегий художника.

3. Дать характеристику основных форм диалога «художник и власть» на конкретных примерах.

4. Раскрыть понятие инновационного ресурса культуры с подразделением инновации на социокультурную и художественную.

5. Рассмотреть отношение отдельных художников к инновации с учетом эволюции их мировоззрения.

6. Обосновать постановку проблемы оптимизации (гармонизации) соотношения традиции и обновления как наиболее актуальной для диалога «художник и власть» в качестве инновационного ресурса культуры.

Объектом исследования являются диалогические отношения между властью и искусством (властью и отдельными, наиболее крупными и знаковыми в данном отношении фигурами художников). Предмет исследования - анализ отношений «художник - власть» как среды, порождающей культурные инновации.

Информационный и теоретический материал по тематике отношений «художник и власть» чрезвычайно широк и разнообразен, однако, специальных исследований, опирающихся на культурологические подходы, с включением понятия диалога, очень немного. В связи с этим, говоря о степени научной разработанности проблемы, следует сослаться прежде всего на важнейшие в теоретическом плане работы, посвященные диалоговой концепции культуры (М.М.Бахтин, В.С.Библер) (2), а также концепции о бинарных и тернарных структурах культуры (Ю.М.Лотман, Б.А.Успенский), в соответствии с которой русская культура характеризуется преимущественно как бинарная, основанная на историческом противостоянии дуальных оппозиций, своего рода «манихействе», имеющем преломление как в теоретической, так и в практической плоскости. Структурная особенность такой системы культуры определяется авторами концепции как «двухполюсное ценностное поле, разделенное резкой чертой и лишенное нейтральной аксиологической зоны».(3) Данная структура, в отличие от общеевропейской тернарной, ориентированной на стремление к диалогу в любой форме, - скорее монологична, т.к. подразумевает абсолютизацию и не знающее компромиссов противопоставление полярных ценностных символов - Добра и Зла, Правды и Кривды, Святости и Греха, Справедливости и Несправедливости, Силы и Слабости, Старого и Нового и т.д., что выражается в этическом максимализме и сопутствующем ему нигилизме по отношению к явлениям и персонам (особенно властным, авторитетным), замеченным или заподозренным в отступлении от положительного полюса указанных категорий. Именно этим во многом объясняется свойственная российской истории цикличность, с периодами «раскола», «смут» и «взрывов», в которые происходит инверсионная, «маятниковая», смена семантики указанных оппозиций, что подчеркивается в работах A.C. Ахиезера и ученых его школы (4).

Конкретное историческое воплощение эти черты русской культуры находят в таких особенностях национального менталитета, как патерналистичность сознания, предполагающая наличие безусловного (сакрального) авторитета, как склонность к крайностям, к простым решениям в ситуациях «смуты», связанных с падением авторитета, а также повышенная суггестивность (легковерие) по отношению к новым авторитетам, предлагающим подобные решения. Несмотря на существенные изменения в психологии общества в период советской модернизации, эти черты традиционной (архаичной) культуры во многом сохранили свое значение и в новейшее время, в том числе в художественной среде, что подчеркивают работы Д.С.Лихачева, А.В.Захарова, Н.Н.Козловой, А.П.Маркова, И.Г.Яковенко и др. авторов(5).

Особая роль указанных факторов проявилась в условиях доминирования в России л итературоцентри ческой системы культуры, означающей повышенную зависимость настроений общества от явлений литературы, признаваемых высшей ценностью по сравнению с ценностями, исходящими от других социальных институтов, в том числе от власти (этой теме посвящены работы Ю.М.Лотмана, Л.Д. Гудкова, Б.В.Дубина, М.Берга и ряда других исследователей) (6). Следует заметить, что феномен литературоцентризма в свое время был свойствен культуре многих европейских стран, где получил название «власти интеллектуалов» или «райтократии» («власти пишущих») (7). Однако, в России, где в XIX в. родилось сходное определение писателя как «властителя дум», проявления литературоцентризма оказались особенно сильными и продолжительными в силу глубоких исторических причин, связанных прежде всего с ограничением гражданских свобод и слабой развитостью других социальных институтов. Это обусловило особо позитивный (отчасти даже сакральный) патерналистский статус литературы в национальной культуре, что объективно поставило ее в положение постоянного соперника традиционного государственно-церковного патернализма и вместе с тем привело к определенной гипертрофии в понимании социальной роли литературы - к выдвижению на первый план акцентуированных политических, ценностно-, ориентационных, познавательных, дидактических, пропагандистских и других утилитарных функций и недооценке (а иногда и отрицанию) самостоятельного значения эстетической функции. В данном случае можно говорить, что искусство нередко становилось не столько целью, сколько средством для достижения определенных целей и использовалось, как определяет подобную тенденцию Ю.Г.Фохт-Бабушкин, «не по его сущностному назначению».(8) Одним из непосредственных результатов действия феномена литературоцентризма явилось широкое распространение оторванных от реальности художественно-мифологических версий исторического процесса, т.е., «истории, выстроенной на основе литературных текстов, в становлении которой участвуют не только писатели, но и филологи, искусствоведы, критики».(9) Следует заметить, что данная тенденция - при недоверии к официальной идеологии и историографии - приобрела широкие масштабы еще в дореволюционной России, а затем стала одной из специфических черт массовой советской культуры.

Наиболее ярким выражением национальных особенностей понимания социальной роли словесного (впрочем, не только словесного) искусства явилась склонность к противопоставлению его «гражданского», т.е. общественно-актуального начала началу «поэтическому», т.е. художественно-философскому.(10) Эта коллизия, ярко обозначившаяся еще в начале XIX в., во времена А.С.Пушкина (об отношении к ней самого Пушкина у нас будет повод сказать ниже), под влиянием исторических обстоятельств приняла одностороннее развитие, что выразилось в нараставшем подчинении литературной деятельности утилитарно-злободневным задачам, в особом символическом возвышении образа «поэта-гражданина», вступающего в разные формы конфликтного диалога с властью, с другой стороны - в недооценке и даже уничижении деятельности художников, исповедовавших принцип так называемого «искусства для искусства», где сама субстанция власти выводилась за рамки предмета творчества, либо воспринималась индифферентно. Особенно ощутимо эти коллизии давали о себе знать в периоды высокого социально политического напряжения, в предкризисные и кризисные эпохи, связанные с возникновением реального потенциала инновационных альтернатив развития общества, т.е. в моментах флуктуации и бифуркации.(1 ]) При этом все большее число деятелей литературы стало выдвигаться на роль «учителей» и «властителей дум» общества, концентрируя вокруг себя силовые поля, в той или иной степени оппозиционные официальной власти, и создавая тем самым дополнительные точки бифуркации в социокультурном процессе. Одним из выражений этой тенденции стали духовные поиски выдающихся русских писателей, стремившихся (как своими художественными произведениями, так и публицистикой) внушить обществу наиболее совершенные социальные и нравственные идеалы, являвшиеся альтернативами сложившемуся порядку. Будучи отражением острых общественных потребностей и воплощая в себе высшие бытийные потребности самопознания и нравственного совершенствования человека и человечества, эти поиски сыграли огромную роль в развитии философско-этической мысли, духовной культуры России и мира. Однако, при несомненно благородных гуманистических мотивациях выдвигавшиеся тем или иным влиятельным писателем рационализированные инновационные рецепты «спасения» страны (народа, общества, мира), принимая форму морального учения, религиозно-политической доктрины или художественно-образной идеологемы, - неизбежно вступали в противоречие с действительностью. Квазиличностное начало, сопряженное с чрезмерным субъективизмом, максималистскими ценностными установками и отсутствием государственно - политической репрезентативности, придавало этим идеям скорее утопический характер, что способствовало распространению социальных иллюзий, вызывало недоверие к институтам государства и, в конце концов, усиливало «смуту» или социальный хаос в граждански неразвитом обществе. При этом слои общества, безраздельно доверявшие писателю-кумиру, невольно становились заложниками его личных пристрастий, противоречий и заблуждений.

Революционные взрывы 1905 г. и, в еще большей мере, 1917 г., дали серьезный повод задуматься об этих парадоксах воздействия литературы на общественное сознание, и горячие философско-политические споры (в центре которых оказались фигуры Л. Н.Толстого и Ф.М.Достоевского, а также представителей реализма XIX в. и модернизма начала XX в.), привели в итоге к гораздо более трезвой и сдержанной оценке общественного значения художественной деятельности и ее последствий, нежели это было ранее. Перед лицом трагических социальных катаклизмов в России впервые встал вопрос об исторической ответственности литературы, о ее прямой моральной вине (понимаемой отнюдь не метафизически) в создании опасных утопических мифов и разжигании общественных страстей - этой теме посвятили свои размышления многие выдающиеся представители русской культуры, в частности, авторы известных сборников «Вехи» и «Из глубины». Подверглась переоценке и сама претензия деятелей литературы на особый статус, на роль «учителя» общества и выразителя «последней правды жизни», на поверку оказавшаяся чрезвычайно сильным катализатором социальной дезинтеграции. Один из важных выводов в связи с этим сделал Н.А.Бердяев: «Русское искание правды жизни всегда принимает апокалиптический или нигилистический характер. Это создает почву для смешений и подмен, для лжерелигий».(12)

Этот мощный всплеск критики, который можно назвать одним из «моментов истины» в самопознании русской культуры, поскольку он обнажал ее внутренние противоречия, к сожалению, остался практически не осмысленным в последующую эпоху. Между тем, в нем содержался еще и своего рода прорыв в области философского знания о России. Объективно данная критика представляла собой реакцию наиболее чуткой части общества на зримо проявившееся несоответствие идеальных устремлений видных представителей русской литературы реальному ходу жизни, т.е. фактически означала признание печальных результатов осуществления на российской почве того закономерного всемирно-исторического противоречия, которое Г.Гегель называл «иронией истории».(13) Необходимо заметить, что термин великого немецкого мыслителя никогда не был популярен ни в старой России, ни в СССР - наоборот, он всячески отторгался, и в этом отторжении нельзя не увидеть весьма важный с философской и культурологической точки зрения знак (данного аспекта мы коснемся в последующих главах). Лишь пережитая в конце 1980-х - начале 1990-х годов новая полоса социальных катаклизмов заставила вспомнить об актуальности понятия «иронии истории» в приложении к судьбе России, и в связи с этим - задуматься о проблемах, связанных с любого рода самонадеянной субъективностью, проявляемой как политиками, так и представителями художественной интеллигенции. Однако, в большом массиве работ, посвященных особенностям российского общественного сознания в части его преимущественной ориентации на магнетический комплекс литературно-художественных явлений (14), почти не затрагиваются вопросы, вытекающие из ощутимого типологического сходства социокультурных ситуаций прошлого и настоящего, т.е. осознанный в свое время российским обществом урок крайне противоречивого (в том числе и негативного, дезинтегрирующего) влияния литературы на социальный процесс, слабо увязывается с современностью. Между тем, очевидно, что на новом витке истории, в период, предшествовавший «русской революции конца XX в.», и в ее ходе -несмотря на качественно иное содержание времени и иной набор фигур литературного влияния - обнаружились тенденции, во многом схожие с теми, что наблюдались в период революций начала века. Это связано, на наш взгляд, с проявлением объективных закономерностей, вытекающих из того факта, что в советский период не только сохранилась, но и во многом упрочилась литературоцентрическая модель культуры с ее основными признаками - особым, патерналистским статусом литературы и писателя в обществе и наличием широкой аудитории, чьи настроения в большой степени зависели от идей, почерпнутых в книгах и журналах. (В несколько утрированном виде эту читательскую особенность отразил в свое время H.A. Некрасов: «. Что ему книга последняя скажет, /То на душе его сверху и ляжет».(15) Фактически в данном случае речь идет о специфических психологических механизмах массового чтения и восприятия текстов - механизмах, в основе которых лежит повышенное доверие к личности Писателя и его Слову, а нередко и безоговорочная вера в него как своего рода жреца, изрекающего завораживающие истины, что позволяет говорить о наличии большой доли несамостоятельности или социального инфантилизма в обществе с литературоцентрической моделью культуры.

По тонкому наблюдению Л.Я.Гинзбург, чтение представляет собой двойной процесс - «по возможности полного усвоения мысли в пределах, указанных ее автором, и полного истолкования мысли, уже в пределах. возможностей читающего и данных, которыми он располагает». (16) В инфантильном читательском восприятии первая сторона процесса, как правило, доминирует над второй. В более общем плане в данном случае можно говорить о проявлении одной из черт русского национального характера, которая определяется как «легковерие» или повышенная внушаемость (суггестивность). Знаменательно, что на этой черте счел необходимым остановиться в одной из своих последних работ академик Д.С.Лихачев. (17) Конкретные проявления «легковерия» по отношению к литературным артефактам будут рассмотрены в ходе нашего исследования.

Необходимо подчеркнуть, что природа «символической» власти искусства связана не только с особым значением слова и символа в жизни людей, но и с психологическим механизмом внушения и убеждения посредством авторитета. Как замечал Б.Поршнев, «эффект внушения в огромной степени зависит от авторитета внушающего в данной среде»; та же роль принадлежит авторитету и в процессе убеждения, предполагающем -для преодоления недоверия - использование широкого арсенала средств «от логической неопровержимости доказательств до психологических нюансов».(18) В русской культуре, по наблюдению Ю. Лотмана, «категория авторитетности, ее степени и ее источников играет первостепенную роль: таким образом, центр внимания переносится с того, «что» сказано, на то, «кем» сказано, и от кого этот последний получил полномочия на подобное высказывание».(19) На основании этого можно сделать вывод, что каждый талантливый художник , обладающий даром интеллектуально-эмоционально воздействия методами художественного слова и символа (в наибольшей степени внушающего и убеждающего), и во многом благодаря этому завоевывающий высокую репутацию, авторитет или даже харизму, а также полномочия от общества на коммуникативное высказывание (часто подкрепляемые поддержкой власти), - потенциально является серьезной социальной силой, способной в известной мере управлять массовыми настроениями и культурными процессами в задаваемом им самим, своими ценностными установками, направлении. Однако, реализация этого потенциала зависит прежде всего от уровня личных и общественных притязаний того или иного писателя - фактора, связанного с индивидуальной психологией, философско-эстетическими взглядами и пониманием своей миссии в конкретных исторических обстоятельствах.

В связи с этим непосредственное отношение к нашей теме имеют научные разработки по более общим проблемам, касающимся роли интеллигенции в обществе. Самый широкий спектр мнений на этот счет -подчас противоположных - дает сборник статей «Русская интеллигенция. История и судьба» (М. Наука. 2001). Представляется не вполне правомерным имеющее место в некоторых статьях противопоставление понятий «интеллигент» и «интеллектуал», а также утверждения о том, что «русский интеллигент, по определению, - оппозиционер любой власти». На основании работ зарубежных социологов и культурологов ( от М.Вебера до П.Бурдье и Ю.Хабермаса )(20) можно сделать вывод, что этическая компонента (особое значение которой подчеркивается в концепте «русский интеллигент»), занимает не меньшее место и в деятельности интеллектуалов Запада, но понимание ими оппозиционности имеет в основном иной характер, ориентированный на культуру разумного компромисса и поиски диалога-согласия с действующей легитимной властью, что тесно сопряжено с понятиями социальной и экзистенциальной ответственности. Такие же черты были свойственны и многим видным представителям русской культуры. В связи с этим представляется глубоко верным - и важным для нашего исследования - положение П.Бурдье: «Не существует непримиримого противоречия, как полагают некоторые, между независимостью и ангажированностью, между позицией разрыва и сотрудничеством, могущим быть конфликтным и критическим.Подлинный интеллектуал - тот, кто может установить сотрудничество, сохраняя позицию разрыва»1.

Роль данных установок в художественной, а также в художественно-публицистической деятельности чрезвычайно велика. В процессе социокультурной инновации, в условиях специфики национальной культуры (при постоянном присутствии жесткой оппозиции Старое - Новое, «сохранение - изменение»), наиболее важно избежать крайностей, что подчеркивают работы Д.С.Лихачева, С.С.Аверинцева, А.С.Запесоцкого, Н.А.Хренова, О.А.Кривцуна, Г.М.Бирженюка, А.П.Маркова, Ю.М.Шора и других авторов. Что касается художественной (эстетической) инновации, то она в принципе не может иметь нормативных противопоказаний, и, обладая свойством внутренней циклической саморегуляции («в конечном счете, каждый новатор трудится для инерции, каждая революция производится для канона», как подчеркивал Ю.Н.Тынянов) (21), способствует обогащению искусства. Претензии власти на управление данными процессами, на регламентацию эстетических норм, как правило, производят обратный эффект и провоцируют обострение диалога «художник и власть», что было

1 Бурдье П. Социология политики. МЛ 993. С.318. особенно характерно для советского периода (М.А.Чегодаева, Е.С.Громов, К.Б.Соколов и др.). Наиболее плодотворным средством объективной оценки содержания инновационного ресурса художественной культуры в ее диалоге с властью выступает квалифицированная критика - не столько узкопрофессиональная, зачастую подчиненная корпоративным и конъюнктурным интересам, сколько философско-герменевтическая (Г.Гадамер, М.М. Бахтин, Л.Я.Гинзбург, МЛ.Гефтер, A.M. Пятигорский, М.С.Каган, Е.В.Волкова). В целом, исследованиям диалогических отношений «художник и власть» в современной науке недостает глубокой методологической разработки.

Теоретико-методологическая основа исследования выстраивается на концепции диалога в широком философском плане - как универсальном явлении, лежащем в основе человеческого взаимопонимания, коммуникативном принципе, ориентирующем субъекта на понимание «Другого» как предпосылку взаимопонимания (М.М.Бахтин). (22) Такая трактовка подразумевает определенные пределы возможностей, согласованные с реальностью и фиксируемые категорией отчуждения (К.Маркс). В области отношений «художник и власть» данная категория имеет особое значение, т.к. онтологически в этих отношениях заложено глубокое статусное неравенство и взаимоисключающие тенденции, делающие невозможным их абсолютное тождество и слияние (как известно, идеал «мудрого и доброго правителя», т.е. соединения в одном лице властного распорядителя судьбами людей и страны, исходящего в своих решениях из соображений государственной необходимости, и интеллектуала-гуманиста, исходящего из соображений «общего блага» и «добродетели», - никогда не был реализован; в лучшем случае последний допускался к роли советника). Власть обладает , по определению М.Вебера, монополией на легитимное насилие (23), при этом она имеет свойство особого рода всепоглощаемости в навязывании собственных, крайне жестких интересов, как отмечал Ф.Бродель (24). При этом любая власть по своей природе закрыта, в ее кабинеты посторонним вход строго запрещен (М.Рац). (25) Можно сделать вывод, что восприятие «Другого» (художника -властью, и наоборот) как «Своего»» - в данной сфере на практике трудно осуществимо, и этот объективный фактор является главным препятствием на пути преодоления взаимного отчуждения. Речь можно вести, скорее, об определенных градациях и формах диалогических отношений, которые диктуются властью, мерой ее заинтересованности в диалоге, причем, эта мера определяется, как правило, утилитарными соображениями.

В целом, в подходе к оценке диалогических отношений конкретных художников и власти автор полагает необходимым прежде всего строгий историзм. Кроме того, при рассмотрении диалога «художник и власть» в плане содержащегося в нем инновационного ресурса нельзя, на наш взгляд, не учитывать методологических положений философской диалектики. Рождение нового происходит не только через отрицание старого, но и через синтез старого и нового. В области культуры эти процессы протекают с особой наглядностью. Очевидно, что сумма и качество новых идей, выдвигаемых художником-интеллектуалом, «толкователем смысла», тем вернее имеют шанс найти отклик у власти, чем больше они учитывают сложившиеся нормы и традиции, а также и конкретные ценностно-личностные установки представителей правящего слоя. При этом для любой власти равно неприемлемы и радикализм идей, и дилетантизм в вопросах, подлежащих сугубо государственной компетенции (Е.Г.Плимак, И.К.Пантин, Д.Б.Цыганков, П.Бурдье, Д.Байрау ).(26) В силу особенностей исторического развития России диалог между художниками и властью в стране нередко принимал подчас крайне остроконфликтные формы, затрагивая интересы всего общества. Важно учитывать, что этот диалог не исчерпывается с исчезновением его участников - он продолжается во времени, в памяти культуры, что подчеркивают труды Ю.М.Лотмана, М.Я.Гефтера, П.Рикера, М.Хальбвакса и других ученых. (27).

Организация и методика исследования. Комплексное исследование осуществлялось в два этапа в течение 6 лет. На первом этапе (2001-2004 гг.) изучался эмпирический и теоретический материал по теме «художник и власть», определялись границы и принципы исследования в контексте культурологического знания. На втором этапе (2005-2006 гг.) разрабатывались теоретические основы рассмотрения диалогических отношений «художник и власть» в качестве инновационного ресурса культуры. Апробация работы происходила в докладах на конференциях, в публикациях в российской и зарубежной печати.

Сложность и специфика объекта исследования (охватывающего широкий диапазон вопросов в параметрах «политика - поэтика») обусловили необходимость междисциплинарного подхода к рассматриваемой проблеме и соответствующее многообразие методов исследования. Такой подход, с использованием материала и инструментария целого ряда социально-гуманитарных наук (политической истории и социологии, социальной психологии, конфликтологии, семиотики, эстетики, литературоведения, искусствознания), методов историко-философского, структурного, сравнительно-исторического, документального анализа, метода системных аналогий и экстраполяции, принят в исследовании.

На защиту выносятся следующие положения;

1. Трактовка диалога «художник и власть» как сущностного выражения противоречий русской культуры и ее инновационного ресурса, который имеет социокультурный и художественный векторы и реализуется в деятельности, направленной на сохранение или изменение доминирующих аксиологических тенденций культурной системы.

2. Классификация форм (типов) диалога «художник и власть», имеющая объективный исторический характер и включающая три наиболее распространенные в реальной художественной практике и наиболее характерные для русской культуры формы диалога художника с властью в условиях ограничения свободы: а) конструктивный; б) деструктивный; в)нейтральный (аутичный).

Формы диалога художника с властью могут иметь как статичный, так и динамичный характер, причем, их развитие (эволюция) может совершаться разнонаправлено - от приятия власти до ее неприятия, и наоборот, подразумевая те или иные колебания и противоречия. Изменение форм диалога зависит от политических установок власти, ценностных ориентации и творческих стратегий художника, эволюции его мировоззрения. Предложенная классификация и закономерности ее динамики обоснованы и подтверждены анализируемой в работе творческой практикой крупнейших деятелей русской культуры XIX в. (Н.М.Карамзин, А.С.Пушкин, А.И.Герцен, Ф.М.Достоевский, Л.Н.Толстой, А.П.Чехов и др.) и второй половины XX в. (Б.Л.Пастернак, А.Т. Твардовский, Ф.А. Абрамов, А.И. Солженицын, В.Т. Шаламов и др.). Деятельность указанных художников, находившихся в разных формах диалога с властью, имела инновационный характер, оказала заметное влияние на изменение общественного сознания и картины мира российского социума, и характер этого влияния поддается объективной оценке.

3. Обоснование социально-культурных и субъективных факторов, определяющих динамику и противоречивый характер диалоговых отношений «художник и власть», которые, с одной стороны, обогащают аксиологический и социокультурный потенциал культуры, с другой стороны, в определенные исторические эпохи инициируют деструктивные энергии, придающие культурному вектору изменений разрушительный характер.

Наиболее существенной в плане новизны исследования представляется сама постановка проблемы «художник и власть» в ракурсе ее типологии, т.к. данный ракурс избирается исследователями крайне редко. Между тем, адекватная научная классификация наиболее характерных моделей отношений, возникающих в сфере «художник - власть», позволяет дать наглядный и объемный социологический срез содержания художественной культуры эпохи, помогая отчетливее понять расстановку общественных сил и векторы их инновационных устремлений. Не менее важен данный аспект исследования для выяснения эстетических тенденций времени, их преемственной связи с теми или иными тенденциями в общем контексте русской культуры.

Новизна исследования обусловлена, кроме того, малой изученностью обозначенной проблемы, комплексным и многоаспектным анализом диалогических отношений «художник и власть» в историческом и культурологическом контекстах, в ряде случаев - нетрадиционной интерпретацией данных отношений применительно к отдельным художникам на основе новых подходов и малоизвестного эмпирического материала. При этом учитывается выявленная современной наукой дифференциация видов диалога- спора (основные из них: диалог-спор «по правилам» как способ познания истины и воинственный, остроконфликтный спор-полемика (от ро1етоз (греч.)- война) (В.Л.Лехциер).(28) Существуют и различные виды диалога-беседы, предполагающего поиск консенсуса (беседа-обмен мнениями, беседа-согласие, примирение и т.д.). Наряду с этим отмечаются и крайние точки диалоговых отношений, тяготеющие, с одной стороны, к высшей напряженности и разрыву, с другой - к молчанию и нейтральности, к «уходу» художника в одиночество (аутизму) (В.Г.Щукин).(29) Далее в исследовании проводится некоторая коррекция этих понятий с учетом современных представлений и специфики художественной деятельности.

Теоретическая и практическая значимость работы заключается в расширении и обогащении представлений о факторах, определяющих социокультурные изменения в обществе, к числу которых относятся факторы, проистекающие из характера диалога «художник и власть». Исследование позволяет глубже раскрыть значение проблем, связанных с необходимостью рационализации диалога «художник и власть» для введения его в оптимальное русло, наиболее отвечающее благу общества. В этом смысле особое значение имеет, на наш взгляд, как материал, посвященный периоду возникновения данной проблемы (эпохе А.Н.Радищева, Н.М.Карамзина и А.С.Пушкина), так и позднесоветскому времени, начиная с 60-х годов XX в. При этом материал последнего периода имеет особо важное теоретическое и практическое значение. Акцентируясь на позитивном и конструктивном потенциале, воплощенном в инновационной деятельности крупнейших художников советской эпохи, автор полагает такое напоминание особенно важным в современной ситуации тяжелого идентификационного кризиса. Шаги, предпринимаемые современной властью для его преодоления, не могут заменить большой и многогранной работы по поиску гармонического синтеза наиболее значимых в аксиологическом смысле компонентов русской и советской культуры для изживания последствий очередной волны максималистского нигилизма и формирования основ подлинно диалогической тернарной культуры. Автор полагает, что материалы исследования могут быть использованы в курсах культурологии, а также истории России и русской литературы в высшей школе.

Апробация работы. Отдельные положения диссертационного исследования высказывались в докладах на пяти международных научных конференциях, посвященных творчеству В.Т.Шаламова (Москва, 1990г., Вологда,1991 г., Вологда, 1994 г., Москва,1997 г., Вологда, 2002 г.), на научной конференции «Власть и оппозиции на российском Севере в 19181920 г.г.» (Вологда, 2002 г.), в выступлениях на чтениях, посвященных памяти критика И.А.Дедкова (Кострома, 2003 г.), и на вечере памяти А.Т.Твардовского (Москва, декабрь 2005 г.), на чтениях, посвященных 100-летию академика Д.С.Лихачева (Вологда, ноябрь 2006 г.), на международном симпозиуме «К 500-летию рода Достоевского» (декабрь 2006 г.), на Вторых Твардовских чтениях (декабрь 2006 г.). Принципы и подходы, обоснованные в диссертации, нашли отражение в книге автора «Провинциальные споры в конце XX в.» (Вологда.2000).Ряд статей, развивающих те или иные аспекты диссертационного исследования, опубликован в научных журналах «Вопросы истории», «Вопросы литературы», «Отечественная история», «Свободная мысль» и других изданиях. Общий объем публикаций по проблемам, затронутым в диссертационном исследовании, составляет свыше 20 п.л.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии, насчитывающей около 250 источников.

Заключение диссертации по теме «Теория и история культуры», Есипов, Валерий Васильевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В описанных нами примерах диалога с властью крупнейших российских художников отразилось прежде всего историческое содержание времени, заключавшееся в крайне непоследовательном проведении политики власти на демократизацию общественных отношений как в XIX, так и в XX вв. Несомненно, что историческая ответственность за упущенную возможность эволюционного развития России и СССР во второй половине XX в. на основе решения двуединой задачи - преодоления наследия многовекового ограничения свободы и ответа на модернизационный вызов эпохи -лежит на власти, отвергнувшей идеи конструктивно настроенной части интеллигенции, выступавшей за конвергентную (тернарую, с точки зрения культурологии) модель развития. В конечном счете, власть с ее приверженностью институциональным и идеологическим догмам, несет ответственность и за трагические изломы в судьбах художников, и за появление в обществе деструктивных настроений.

Проведенный в исследовании анализ подтверждает относительно слабое развитие в России формы конструктивного диалога интеллектуально-художественной элиты с властью. В ситуациях падения авторитета власти диалог приобретал характер неуправляемой, хаотической инновации или флуктуации (брожения), особенно опасной для бинарной структуры культуры (Ю.М.Лотман). Не случайно социокультурный взрыв 1990-х гг. - в соответствии с имманентными свойствами устойчивой двухполюсной («манихейской») аксиологической структуры культурного поля - коснулся самых широких слоев общества и привел к его очередному расколу.

Размежевание общественных сил в 1960-е гг. наиболее отчетливо воплотилось в рассмотренной нами типологии диалогических отношений с властью крупнейших деятелей литературы данного периода, во многом следовавшей культурным архетипам XIX века. Диспозиционная, формально - структурная сторона этих отношений, на наш взгляд, очерчена достаточно рельефно и не требует дополнительных пояснений. Что касается их содержательной стороны, то резюме на этот счет невозможно без учета глобальных изменений в мире и сложного исторического опыта России двух последних десятилетий.

Выступая в свойственной ее природе роли «совести» общества -наиболее чуткого резонатора всех негативных сторон действительности -русская литература представила огромный и многообразный материал, свидетельствующий об острых противоречиях социальной и духовной жизни общества в его прошлом и настоящем. При этом деятели литературы, советского времени (на которых мы делаем особый акцент), как правило, не ставили под сомнение ни легитимность власти, ни легитимность самого общественного строя. Этот строй, по мнению подавляющего большинства художников, являлся производным исторического выбора, сделанного народом и был обусловлен всем комплексом его культурных традиций, доминантой которых являлась антибуржуазная ориентация широкого массового сознания, в значительной мере разделявшаяся и поддерживавшаяся художественной интеллигенцией, как до революции, так и после нее. Огромные социальные и экономические перемены, произошедшие в России за годы советской власти, сами по себе представлялись достаточной и в целом исторически оправданной компенсацией огромных жертв и лишений. Вопрос о коренном переосмыслении или «переработке» прошлого (в том виде, в каком он начал подниматься в те же годы в ФРГ в связи с преодолением национальной травмы фашизма(1) в СССР практически не стоял. Речь шла в сущности лишь о полноте знания о своем недавнем прошлом, о «горькой и суровой правде», которая в те годы, в силу устойчивости базовых установок советской ментальности в широких массах, не могла разрушить сложившейся позитивно- оптимистической картины мира. Однако, продолжая культивировать принципы «закрытого общества» со свойственной ему подменой реальной информации пропагандой, т.е. «полуправдой», упрощающей и искажающей действительность, власти СССР попали в ловушку, создав в обществе глубокий интеллектуальный вакуум, который породил широкое распространение своего рода «контрполуправды», т.е. негативной мистифицированной информации, в которой также отсутствуют необходимые компоненты истины. В этом смысле социокультурная ситуация 1960-х годов может служить ярким примером описанной К.Манхеймом ситуации, когда «противоречивые устремления и ожидания ведут к антагонистическим интерпретациям реальности, а источником мистификаций всякий раз оказывается настойчивое уклонение от ее анализа».(2)

Эти явления нашли отражение и в художественной культуре данного периода, особенно в литературе, которая значительно повысила свою познавательно-информационную роль и сделалась в большой мере заменителем научного исторического знания для широких масс читателей. Повышенный интерес к «белым пятнам» истории и рост ценности на внутреннем и мировом рынке любого рода критических (художественных и документальных) свидетельств о жизни в СССР вызвал изменения в творческой психологии ряда деятелей литературы, привел к нарастанию прагматизации и коммерциализации творчества, к появлению творческих стратегий, направленных на достижение успеха (приобретение символического и иных видов капитала путем саморекламы или РЯ) в качестве оппозиционера и критика власти. В целом, середина 1960-х годов характеризуется постепенной утратой прежнего классического и романтического отношения к искусству и соответствующей переоценкой норм поведения художника. В более общем культурологическом плане к данной эпохе можно применить, на наш взгляд, один из элементов теории Ю.Лотмана об угасании «рыцарской» морали в переходные моменты истории, когда эта мораль «заменяется вспышкой хитрости» (3), что ярко обнаруживает пример деятельности А.И.Солженицына, долгое время ведшего «двойную игру» с властью и создавшего крайне тенденциозную книгу «Архипелаг ГУЛАГ», некритически воспринятая публикация которой на Западе, а затем в СССР привела к коренной дискредитации советского строя.

Этот пример демонстрирует сложность проблемы противодействия влиянию символической власти неформальных лидеров (зачастую покоящейся на иррациональных мотивах, на безграничной вере в присвоенный авторитет или «харизму» и на стереотипах, транслируемых средствами массовой информации) даже в странах с развитыми демократическими институтами. Легко понять, что в странах, где эти институты не развиты, где даже художественная критика (в чьи функции в первую очередь входит объективная оценка культурных процессов и явлений) находится в зависимости от властных или от групповых корпоративных интересов, вопрос о критике авторитетов в широком и принципиальном плане подчас даже не встает. Как свидетельствуют многочисленные факты, в массовом сознании современной России деструктивная историческая роль автора «Архипелага ГУЛАГ» в судьбах страны все еще не осознана, в чем можно видеть результат действия стереотипов, сложившихся еще в 1960-е гг. и получивших официальную поддержку в 1990-е гг.

Между тем, есть основания полагать, что именно влияние феномена Солженицына на глобальные изменения в мире - на фоне ставшего все более распространенным в суровых реалиях начала XXI века чрезвычайно осторожного подхода к проявлению субъективно-волевого начала в истории в целом - послужило одной из причин гораздо более жесткого отношения к любого рода интеллектуальному «бунтарству», нарушающему принятые в обществе постулаты и нормы. В связи с этим нельзя не обратить внимания на новейшие тенденции в западной культуре, которые до предела сужают возможность проникновения самонадеянного инновационного дилетантизма в социально- культурную и политическую сферы. Характерно, что тон в этом отношении задают США: «Американский философский прагматизм объявил важным не то, истинно или ложно некоторое высказывание, а то, к каким последствиям ведет вера в его истинность. Иначе говоря, прагматизм признает текст и автора ответственными за последствия чтения». (4) В связи с этим можно также еще раз сослаться на П.Бурдье, который, опираясь на исторический опыт своей страны, на исследования о роли «полупролетаризированной» или «богемной интеллигенции» в развязывании социальных конфликтов, пришел к принципиальному выводу: «Ничто не должно оставаться вне социологической критики, далее -ив особенности - критикующие интеллектуалы». (5) (Выделено нами - В.Е.)

Несомненно, что подобные тенденции являют собой форму самозащиты высокоорганизованного общества и государства от распространения деструктивных идей (основанных на негативных эмоциях и непрезентабельной информации), выдвигающихся наиболее амбициозными интеллектуалами. В связи с этим вполне закономерно, что в западных странах, (как и в России в последние годы) происходят процессы предельной рационализации литературных влияний, и образ писателя (художника), лишаясь сакрального значения, занимает в социальной иерархии все более скромное место, очерчиваемую границами его сугубо профессиональной компетенции - областью художественного творчества.

В свете данных тенденций становится еще более ясной актуальность той философии искусства, которую развивал в советских условиях В.Т.Шаламов. Важно подчеркнуть, что эта философия опиралась не только на критическое осмысление роли литературы в истории России, но и на личный опыт художника, глубоко осознававшего огромную опасность злоупотребления искусством во внеэстетических целях, особенно при работе с трагическим жизненным материалом.

Пример В.Т. Шаламова важен еще и тем, что он демонстрирует предпочтительность советской модели развития в глазах людей, прошедших через самые суровые испытания эпохи. Это служит еще одним подтверждением огромного позитивного духовного потенциала, имевшегося в разных слоях советского общества и ориентированного на отсечение утопических и эксцессных вариантов исторического движения страны. В конце концов, речь идет о рациональном потенциале социал-демократической идеологии, самым ярким воплощением которой являлась рассмотренная нами позиция А.Т. Твардовского и круга «Нового мира».

Напоминание о существовании данного потенциала, определявшего доминирующие тенденции эпохи 1960-х годов, как нам представляется, особенно важно в современной ситуации, когда, после эпохи «смуты» 1990-х годов, с особой остротой встает проблема восстановления исторической памяти (не только дальней, но и ближней) как основы национального самосознания российского общества и его целостной картины мира. (6). Сегодня особенно очевидно, что мотивированная конъюнктурными интересами борьбы за власть резкая смена государственной идеологии в России после 1991 г. с ее ориентацией, с одной стороны, на ценности Запада, с другой - на ценности и символы дореволюционной эпохи (опиравшаяся, между прочим, в значительной мере на литературные влияния) не имела достаточных объективных оснований, являлась в значительной степени волюнтаристской и утопической. Кроме катастрофических социально -экономических последствий она привела к глубокой деморализации широких слоев общества, воспитанных в значительной мере на модернизационных идеалах советской эпохи, и вызвала острый идентификационный кризис.

Шаги, предпринимаемые современной российской властью для преодоления этого кризиса (например, восстановление музыки Гимна СССР как основы Гимна России, одобренное большинством населения страны), не могут заменить, на наш взгляд, большой и многогранной работы по поиску гармоничного синтеза наиболее значимых в аксиологическом смысле компонентов традиционной русской и советской культуры с тем, чтобы преодолеть последствия очередной волны максималистского нигилизма и заложить основы для формирования тернарной (общецивилизационной) структуры культуры, базирующейся на рациональном инновационном диалоге с властью. Однако, поскольку в силу исторических причин русская художественная элита, за редкими исключениями, так и не смогла «автономизироваться от идеи власти» (7), стереотипы и рецидивы прошлого, запечатлевшиеся в культурной памяти, при определенных условиях вполне могут быть прогнозируемы в дальнейшем функционировании диалога «художник и власть». В этих условиях особое значение имеет осознание особенностей русской ментальности и ее противоречий, на которые обращал внимание Д.С.Лихачев и другие исследователи русской культуры.(8)

Список литературы диссертационного исследования кандидат культурологии Есипов, Валерий Васильевич, 2007 год

1. Абрамов Ф. Воспоминания об А.Твардовском //Север, 1987,№3

2. Аверинцев С. Преодоление тоталитаризма как проблема: попытка ориентации// Новый мир,2001,№9

3. Аксютин Ю. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 г.г.М.РОССПЭН.2004

4. Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Вильнюс М. 1992

5. Амальрик А. Записки диссидента.М.Слово.1993

6. Андреева-Карлайл О. Возвращение в тайный круг.М.Захаров.2004

7. Аннинский Л. Шестидесятники и мы. МЛ 991.

8. Антология исследований культуры. СПб. 1997

9. Арендт X. Истоки тоталитаризма. М. 1996

10. Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск. 1997.Т.1-2

11. Ахиезер А. Об особенностях современного философствования// Вопросы философии, 1999,№8

12. Ахиезер А. Мифология насилия в советский период (возможность рецидива)// Общественные науки и современность, 1999,№2

13. Байрау Д. Интеллигенция и власть: советский опыт //Отечественная история,1994,№2

14. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Пер. с фр.М.1989

15. Барт Р. Мифологии. М. 2000

16. Бауман 3. Законодатели и толкователи (культура как идеология интеллектуалов)// Неприкосновенный запас,2003, №1

17. Бахтин М. Работы 20-х годов.Киев.1994

18. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М.1972.

19. Безансон А. Советское настоящее и русское прошлое. М. МИК.1998

20. Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе.М.НЛ0.2000

21. Бердяев Н. Философия свободы. Истоки и смысл русского коммунизма. МЛ 997

22. Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства. М. 1994

23. Библер В. От наукоучепия к логике культуры.М.1991

24. Бжезиньский 3. Великая шахматная доска. МЛ 999

25. Библиотека и чтение в ситуации культурных изменений (по материалом международной научной конференции). Вологда.1998

26. Биллингтон Д. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры. М. Рудомино.2001

27. Бобков Ф. КГБ и власть.М.2003.

28. Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное.МЛ 986

29. Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия.М.РОССПЭН. 1997.

30. Бурдье П. Социология политики. М.1993.31. Бурдье П. Начала.М.1994

31. Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение,2001,№45

32. Буртин 10. Исповедь шестидесятника.М.Прогресс-Традиция.2004

33. Буртин 10. Вступ. статья и комментарий к публикации «Из истории литературно-общественной борьбы 1960-х годов» //Октябрь, 1990,№8-10

34. Бушин В. Александр Солженицын.М.Алгоритм.2003

35. Вайль П.,Генис А. 60-е годы. Мир советского человека. 2-е изд, испр.и доп.М.НЛО.1998

36. Вацуро В, Гиллельсон М, Сквозь «умственные плотины».М.1986.

37. Введение в социологию искусства (Дуков Е. и др.).СПб.Алетейя.2001

38. Вебер М. Избранные работы.М.1990

39. Вебер М. Избранное. Образ общества.М.1994.

40. Вишневский А. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.ОГИ.1998

41. Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия.М.РОССПЭН.1995

42. Войнович В. Портрет на фоне мифа.М.ЭКСМ0.2002

43. Волкова Е. Трагический парадокс Варлама Шаламова.М.1998

44. Волкова Е. Встреча искусства с эстетикой. М.2005 46 Гадамер Г. Актуальность прекрасного.М.1991.

45. Геллер М. Российские заметки. 1969-1979.М.МИК. 1999

46. Гефтер М. Аутсайдер человек вопроса. Статьи из специального выпуска журнала «Век XX и мир»,1996.№№1-3.

47. Гинзбург Л. Человек за письменным столом.Л.1989

48. Гинзбург Л. Из записных книжек//3везда, 2002, №3

49. Громов Е. Сталин: искусство и власть.М.2003

50. Громов Е. Искусство и герменевтика в ее эстетических и социологических измерениях. СПб.Алетейя.2004

51. Грушин Б. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Жизнь 1-я.Эпоха Хрущева.М.2001; Жизнь 2-я.Эпоха Брежнева.М.2004

52. Гудков Л., Дубин Б. Интеллигенция. Заметки о социально-политических иллюзиях. М.-Харьков.1995

53. Гудков Л.,Дубин Б. Литература как социальный институт.М. 1997

54. ГУЛАГ. Главное управление лагерей.1918-1960 (сост.А.Кокурин,Н.Петров. Ред. В. Шостаковский).М.МФД.2000

55. Гуревич П. Культурология. Учебник для вузов.М.2003

56. Давыдов О., Квадратура «Круга»//Независимая газета,23 июля 1992 г.; его же Демон Солженицына //НГ-Фигуры и лица, 18 мая 1998 г.

57. Дедков И, Любить? Ненавидеть? Что еще? М. АИРО-ХХ.1995

58. Дмитриев А. Конфликтология.М.2003.

59. Дмитриевский В. Художественная интеллигенция и власть: роли, маски, репутации Сб. Русская интеллигенция. История и судьба.М.Наука.2001

60. Добренко Е. Уроки «Октября»//Вопросы литературы,!995.Вып.2

61. Дубин Б. Слово письмо - литература. Очерки по социологии современной культуры.М.НЛ0.2001

62. Жидков В., Соколов К. Искусство и картина мира. СПб.Алетейя.2003

63. Жидков Г. «Красное колесо» А.Солженицына глазами историка// Отечественная история, 1994,№4-5.

64. Жолковский А. К переосмыслению канона: советские классики-нонконформисты в постсоветской перспективе // НЛО, 1998,1(29)

65. Запесоцкий А. Дмитрий Лихачев великий русский культуролог. СПб. ГУП. 2007.

66. Земсков В. О подлинности статистической отчетности ГУЛАГа // СОЦИС,1992,№673 .Земсков В. Ответ С. Максудову //СОЦИС,1995,№9 74. Зиновьев А. Гибель русского коммунизма.М.2001

67. Игрицкий Ю. Меняющаяся Россия как предмет концептуального анализа // Отечественная история, 1998,№8

68. Игрицкий Ю. Распад СССР и роль этнонационализма, в сб. Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность. М.Наука.2002;

69. Ионин Л. Социология культуры.М.1994

70. Искусство в ситуации смены циклов. Междисциплинарные аспекты исследования художественной культуры в переходных процессах.М.Наука.2002.

71. Искусство и искусствознание на пути преодоления мифов и стереотипов. .М.1990

72. История советской политической цензуры. М.РОССПЭН.1997

73. Каверин В. Эпилог. Мемуары.М.2003

74. Каган М.С. Воспроизводство российской интеллигенции как педагогическая проблема. Интернет

75. Каган М.С. Философия культуры.СПб.1996

76. Кантор В. Русский европеец как явление культуры.М.РОССПЭН.2001

77. Капустин М. Культура и власть. Пути и судьбы русской интеллигенции в зеркале поэзии.М.2003

78. Кара-Мурза А. «Новое варварство» как проблема российской цивилизации. М.РАН.1995

79. Кара-Мурза С. Антисоветский проект.М.2002

80. Каримский М. Философия истории Гегеля. М.МГУ. 1988.

81. Кассирер Э. Технология современных политических мифов// Вестаик МГУ.Сер.7.Философия.1990,№2

82. Кинематограф оттепели. Документы и свидетельства. МЛ998

83. Коган Э. Соляной столп. Политическая психология А.Солженицына. Париж.Поиски. 1982

84. Козлов В. Крамола: инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе/Ютечествеппая история,2003,№4

85. Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. М. Изд-во «Европа».2005

86. Кондаков И. Культурология. История русской культуры.М.2003

87. Кондаков И., Наше советское «все» (Русская литература XX в. как единый текст//Вопросы литературы, 2001, №4

88. Кондаков И., Шнейберг И. От Горького до Солженицына. МЛ994.

89. Кондратович А. Новомирский дневник. М.1991.

90. Кондратович А. Александр Твардовский. Поэзия и личность.М.1978

91. Копфисахор А. Психология власти. СПб.2004 ЮО.Копелев Л. Утоли моя печали. М.Слово.1991

92. Кормер В. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура//Вопросы философии, 1989,№9.

93. КорнеевВ. Герменевтические функции власти. Интернет

94. Котек Ж., Ригуло П. Век лагерей. Пер с фр. М.Текст.2003.

95. Кравченко И. Политическая мифология: вечность и современность//Вопросы философии,1999,№1

96. Ю5.Кремлевский самосуд. Секретные материалы Политбюро о писателе А.Солженицыне.М.1994.

97. Кречмар Д. Политика и культура при Брежневе, Андропове и Черненко(1970-1985).М.1997.107. .Кривцун О. Эстетика. Учебник. М. Аспект- Пресс.2003

98. Кривцун О. Художник XX века: поиски смысла творчества//Человек,2002,№3

99. Крутикова-Абрамова Л. Жива Россия. Федор Абрамов: его книги, прозрения и предостережения. СПб.2003

100. Кузнецова Т. Россия в мировом культурно-историческом контексте: парадигма народности. М.МОНФ.1999

101. Лакшин В. Пути журпальные.М.1990

102. Лакшин В. Берега культуры. М.1994

103. Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущева//3намя, 1990,№6-8

104. Лакшин В. Дневник и попутное//Литературное обозрение,1994,11/12

105. Лакшин В. Последний акт// Дружба народов,2003,№4-6; он же После журнала//там же,2004,№9-11

106. Лапин Н. Пути России: социокультурные трансформации.М.2000 117Левада Ю. От мнений к пониманию. Статьи 1993-2000 г.г. М.ВЦИОМ.2000

107. Левада Ю. Рубежи и рамки ссмидесятых//Неприкосповепный запас, 1998,№2

108. Левицкий Л. Дпевник//3памя, 2001,№7

109. Литература и общество. Введение в социологию литературы.(Гудков Л., Дубин Б., Страда В.)М. 1998

110. Лихачев Д. Заметки о русском // Новый мир, 1980,№3

111. Лихачев Д. Нельзя уйти от самих себя (историческое самосознание и культура России)//Новый мир, 1994,№6

112. Лотман 10. Александр Сергеевич Пушкин. Биография. Л. 1982 124Лотман Ю. Избранные статьи в 3 томах.Таллинн.1992

113. Лотман Ю. Сотворение Карамзина.М.Книга.1984126Лотман Ю. Семиосфера.СПб.2000

114. Лотман Ю. Среди мыслящих миров.СПб.199412810.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа.М.Гнозис.1994

115. Лурье С. Историческая этнология. МЛ 998.130Любин В. Преодоление прошлого: споры о тоталитаризме.1. М.РАН.ИНИОН.2004

116. Малинкин А. Понятие патриотизма//Социологический журнал, 1999,1/2

117. Манхейм К. Диагноз нашего времепи.М.1994.

118. Манхейм К. Избранное. Социология культуры.М.2000

119. Марков А.П. Отечественная культура как предмет культурологии.СПб.ГУП.1998

120. Марков А.П., Бирженюк Г.М. Основы социокультурного проектирования.СПб.ГУП. 1997

121. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. М.Политиздат. 1988

122. Митрохин Н. Русская партия. Движение русских националистов в СССР(1953-1985).М.НЛ0.2003

123. Медведев Р. К суду истории. О Сталине и сталинизме. В кн: Медведев Ж, Медведев Р. Избранные произведения.Т.1 М. Права человека.2002

124. Медведев Р. Солженицын и Сахаров. М. Права человека.2002

125. Мукаржовский Я. Исследования по эстетике и теории искусства.М.1994

126. На перепутье.( Новые вехи).Сб.статей.М.Логос.1999.

127. Орлов Б, Российская социал-демократия: история и современность (к 100-летию РСДРП).М. РАН.ИНИОН. 1998.

128. Орлов Б. Политическая культура и становление демократии в России.М.1994

129. Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. 1956-1980.М.Книга. 1990

130. Островский А. А.Солженицын. Прощание с мифом.М.Яуза-Пресском.2004 146 Павловский Г. Тренировка по истории (Мастер-классы Гефтера). М.2004

131. Плимак Е., Пантин И. Драма российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ). М.Весь Мир. 2000

132. Пастернак Е. Борис Пастернак. Биография.М.1998

133. Пелипенко А., Яковенко И. Культура как система. М.Языки русской культуры. 1998

134. Померапц Г. С готовностью на поражение (Из записок гадкого утенка)//Время и мы,1994, №123

135. Поппер К. Открытое общество и его враги.М.1992.Т.1-2

136. Поппер К. Логика и рост научного знания.М.1983

137. Поршнев Б. Социальная психология и история.М.Наука.1979

138. Поспелов Г. О концепциях «артистизма» и «подвижничества» в русском искусстве конца XIX- начала XX в.в // Советское искусствознание-81.М.1982

139. Почепцов Г. Имиджелогия.М.2006

140. Поэтика и политика. Альманах российско-французского центра социологии и философии.СПб.Алетейя.1999

141. Пушкин A.C. Полн.собр соч.в 10 томах.М.Наука. 1964 -1966

142. Пятигорский A.M. Избранные труды.М.1996

143. Раскольников Ф. Пушкин и религия //Вопросы литературы,2004,№3

144. Рахматуллин М. А.С.Пушкин, российские самодержцы и самодержавие // Отечественная история,2002,№5-6

145. Рейтблат А. Как Пушкин вышел в гении. Историко-социологические очерки.М.НЛ0.2001

146. Рикер П. Память, история, забвение. Пер.с фр.М.2004

147. Роговин В. Партия расстрелянных. М.1997

148. Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу. Ч.1-2.М.Просвет.1991

149. Россия в XX веке: люди, идеи, власть.(Отв.ред. А.К.Соколов, В.Н.Козьменко).М РОССПЭН.2002

150. Русская художественная культура. Контуры духовного опыта. СПб.Алетейя.2004

151. Русская интеллигенция. История и судьба. Сб. статей. Сост. Т.Князевская.М.Наука.2001

152. Савельева И. Полетаев А. Знание о прошлом как проблема социологии знания //НЛО, 2001, №52

153. Самойлов Д. Памятные записки.М.1997

154. Самойлов Д. Переписка с Л.Чуковской //Знамя,2003,№5-7

155. Самосознание европейской культуры XX в. М. .Политиздат. 1991

156. Сартр Ж-П. Ситуации. М.Ладомир.1997

157. Сахаров А. Тревога и надежда. МЛ 991.

158. Сеннет Р. Падение публичного человека. Пер. с англ. М. Логос.2002

159. Синявский А. Диссидентство как личный опыт//Юпость, 1989,№5

160. Слово пробивает себе дорогу. Сб.статей и документов об А.И.Солженицыне. М. Русский путь.1998

161. Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х.Отв.ред.Ю.Левада.М. 1993

162. Соколов К. Художественная культура и власть в послесталинской России: (1953-1985): союз и борьба. М. 2006.

163. Солженицын А. Бодался теленок с дубом// Новый мир, 1991,№6-8

164. Солженицын А. Малое собр.соч. М.1991

165. Солженицын А. Угодило зернышко промеж двух жерновов//Новый мир,2000,№12

166. Солжеиицын А. Публицистика в 3 томах.Ярославль.1995

167. Социоанализ Пьера Бурдье. М. -СПб.Алетейя.2001

168. Страда В. Лагерный мир в оценке двух его бывших узников //Русская мысль. Париж.2000, №4306

169. Твардовская В. А.Г. Дементьев против «Молодой гвардии»//Вопросы литературы, 2005.№1

170. Твардовский А., Гефтер М. XX век. Голограммы поэта и историка. Сост. Е.Высочина. М. Новый хронограф.2005

171. Твардовский А. По случаю юбилея//Новый мир,1965,№1

172. Твардовский А. Собр.соч.в 6 томах. М. Художественная литература. 19761985.

173. Твардовский А. Рабочие тетради 60-х годов//3намя,2000 г. -№№6,7,9,11,12; 2001 -№12;2002 №№2,4,5,9,10;2003 -№№ 8,9,10;2004 -№№4,5,9,10,11 ;2005 - №№9,10.

174. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М. АСТ.2003

175. Тощенко Ж., Харченко С. Социальное настроение. М. Academia. 1997

176. Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино М.Наука.1977

177. Тынянов Ю. История литературы. Критика. СПб. Азбука-классика.2001.

178. Успенский Б. Избранные труды.М.1996.Т.1

179. Уткин А. Вызов Запада и ответ России.М.Алгоритм.2002

180. Феретти М. Расстройство памяти: Россия и сталинизм. Интернет

181. Фохт-Бабушкин Ю. Искусство в жизни людей. СПб.Алетейя.1998.

182. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности.М.Республика.1994

183. Фуко М. Интеллектуалы и власть. Пер с фр.М.2003.Часть 2 М.2005

184. Хренов Н. Искусство в эпоху социального хаоса М.Едиториал УРСС.2002

185. Хабермас 10. Первым почуять важное (Что отличает интеллектуала) // Неприкосновенный запас,2006,№3

186. Хальбвакс М.Коллективная и историческая память//Неприкосновенный запас,2005,№2-3

187. Хапаева Д. Конец великой эпохи//Звезда, 2002,№5

188. Хрущев Н. Воспоминания. М.Вагриус.1997

189. Художественное восприятие. Сб.1.Л.Наука.1971

190. Художественная жизнь России 1970-х годов как системное целое.(Сб. статей. Отв. ред. Н.Зоркая).СПб. Алетейя. 2001

191. Цена метафоры или преступление и наказание А.Синявского и Ю.Даниэля. М.Слово.1989

192. Цыганков Д. «Властитель дум» в поле политики: опыт социоанализа.// СОЦИС,1999,№1

193. Чаликова В. Утопия и свобода. М.Весть.1993

194. Чегодаева М. Социалистический реализм: мифы и реальность. М.3ахаров.2003

195. ЬЧудакова М. О поколениях в советской России//НЛО,1998,№30

196. Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой,М.Согласие.1997.Т.1-22В.Чуковский К. Дневник. М.2003.Т.2.

197. Шаламов В. Собр.соч. в 4 томах. М. Художественная литература -Вагриус.1998

198. Шаламов В. Воспомииания.М.2001

199. Шаламов В. Новая книга. Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела.М.ЭКСМ0.2004

200. Шаламовский сборник. Вып.1 (Сост.В.Есипов).Вологда. Изд-во института усовершенствования учителей. 1994

201. Шаламовский сборник. Вып.2 (Сост. В.Есипов),Вологда.Грифон.1997

202. Шаламовский сборник.Вып.З (Ред. и сост. В.Есипов).Вологда. 2002

203. Шаповалов В. Восприятие России на Западе: мифы и реальность// Общественные науки и современность,2000,№1

204. Шахназаров Г.Х. С вождями и без них. М. Вагриус. 2001

205. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб. 1999

206. Шкловский В. Гамбургский счет. М.Сов.писатель.1990

207. Шляпентох В. Советская интеллигенция и политическая власть после Сталина. Принстон.1990

208. Шрейдер 10. Ценности, которые мы выбираем. МЛ 999 226 Шубин А. От «застоя» к реформам. СССР в 1977 -1985 гг.1. М.РОССПЭН.2001

209. Эггелинг В. Политика и культура при Хрущеве и Брежневе.(1953-1970).М.1999.

210. Эйдельман Н. Последний летописец. М.Книга.1983

211. Эйдельман Н. Пушкин и декабристы.М.1979

212. Эйдельман Н. Пушкин. Из биографии и творчества(1826-1837).М. 1987 231 Эйдельман Н. Из дневников//Знамя, 1999,№1.

213. Элиаде М. Шаманизм. Архаические техники экстаза.Киев.София.2000 233. Элиас Н. О процессе цивилизации. М.-СП6.2001.Т.1 234.Эткинд Е. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб.2001

214. Эткинд А. О новом историзме // НЛО, 2001,№45

215. Эткинд А. Столетняя революция: юбилей начала и конца// Отечественные записки, 2004, №5

216. Юрий и Ольга Трифонова вспоминают. М. Совершенно секретно.2003.

217. Яковенко И. Цивилизация и варварство в истории России. Статья 4. Государственная власть и «блатной мир»//Общественные науки и современность, 1996,№4.

218. Ястребова Н. Художественное сознание и его содержательные структуры // Искусствознание. Альманах. 1998.№2