Творчество А. С. Пушкина 1813 - 1824 гг. и английский "готический" роман тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Барский, Олег Вадимович

• Барский, Олег Вадимович
• кандидат филологических наук
• 2002

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Барский, Олег Вадимович

Введение.

Глава 1. Английский «готический» роман и русская литература конца XVIII - начала XIX века.

Глава 2. Лицейские произведения Пушкина и «Монах»

Льюиса.

Глава 3. Поэма Пушкина «Руслан и Людмила» и ее «готический» интертекст.

Глава 4. «Готические» мотивы в произведениях Пушкина 18211824 годов.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Творчество А. С. Пушкина 1813 - 1824 гг. и английский "готический" роман»

В произведениях Пушкина нашли отражение практически все современные ему литературные жанры. При этом жанры массовой литературы не стали исключением. «Пушкин не ограничивается выборочным знакомством с гениальными произведениями, - пишет Л.И.Вольперт, - но учитывает и опыт массовой литературы, которая в историко-культурном процессе часто оказывается экспериментальной базой завтрашнего дня искусства»1. К таким «экспериментальным» жанрам относится и «готический» роман. Огромное их количество было выпущено в Англии в последней трети XVIII века. Вскоре с ними смогли познакомиться русские читатели. Как отмечает В.Э.Вацуро, «широкое проникновение "готической" литературы в Россию относится уже к началу XIX в., особенно к 1810-м годам, когда "романы ужасов", как их называли, в большинстве своем низкопробные, буквально затопляют книжный рынок, встречая единодушное осуждение критики, но вместе с тем оказывая воздействие и на "большую" литературу»".

Пробуждению интереса русских читателей к «готической» литературе предшествовало распространение «готического» стиля в разных областях русской художественной культуры (в архитектуре, живописи, театральной культуре) второй половины XVIII века, ставшее следствием активизировавшегося в этот период западноевропейского культурного влияния . В литературе «готические» образы и темы, не связанные с жанром «готического» романа, возникают в произведениях А.П.Сумарокова, Н.И.Новикова, других авторов4.

1 Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. М., 1998. С. 14, 70. Вацуро В.Э. Историко-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм» // XVIII век. Сб. 8. Л., 1969. С. 191-192.

3 См.: Хачатуров C.B. «Готический вкус» в русской художественной культуре XVIII века. М., 1999.

4 См.: Там же. С. 75-89.

Первым русским литератором, обратившимся непосредственно к данному жанру, стал Н.М.Карамзин. Элементы поэтики «готического» романа в его повести «Остров Борнгольм» (1793) детально проанализировал в процитированной выше работе В.Э.Вацуро. Проявляя устойчивое внимание к следам «готического» жанра в русской литературе конца XVIII - начала XIX века, исследователь в других своих работах указал на его отголоски в произведениях Г.П.Каменева1,

2 3 4

А.Х.Востокова, В.В.Попугаева, Н.И.Гнедича, В.А.Жуковского , отметил, что к «готическому» роману проявляли интерес будущие «арзамасцы» (Ф.Ф.Вигель, А.И.Тургенев, Д.Н.Блудов)5. Исследователи указывали на «готические» реминисценции в творчестве В.Т.Нарежного6,

7 8 9

А.А.Шаховского , А.А.Бестужева-Марлинского , Е.А.Баратынского , М.Н.Загоскина, Ф.В.Булгарина10, Н.В.Гоголя11, И.И.Лажечникова12 и других современников Пушкина13. Основанному на конкретных фактах анализу той роли, которую «готическая» традиция играла в историко

1 См.: Вацуро В.Э. Г.П.Каменев и готическая литература // XVIII век. Сб. 10. Л., 1975. С. 271-275.

2 См.: Вацуро В.Э. Два стихотворения Анны Радклиф в русских переводах // Россия. Запад, Восток:. Встречные течения. СПб., 1996. С. 247-255.

3 См.: Вацуро В.Э. Готический роман в России (1790-1840). Фрагменты из книги 11 Новое литературное обозрение № 42 (2 / 2000). С. 134-138.

4 См.: Вацуро В.Э. А.Радклиф, ее первые русские читатели и переводчики // Новое литературное обозрение № 22 (1996). С. 221-222.

5 См.: Там же. С. 204.

6 См., например: Ларионова Е.О. К истории раннего русского шиллеризма И Новые безделки. Сборник статей к 60-летию В.Э.Вацуро. М., 1996. С. 36-49.

См.: Гозенпуд A.A. Пушкин и русский театр десятых годов XIX в. // Пушкин: Исследования и материалы. Д, 1986. Т. 12. С. 39.

8 См., например: Канунова Ф.З. Эстетика русской романтической повести. Томск, 1973. С. 66-70.

9 См.: Карпов A.A. «Перстень» Баратынского и «Повести Белкина» // Концепция и смысл: Сборник статей в честь 60-летия проф. В.М.Марковича. СПб., 1996. С. 179-184.

10 См.: Альтшуллер М.Г. Эпоха Вальтера Скотта в России. Исторический роман 1830-х годов. СПб., 1996. С. 101, 129, 131.

11 См., например: Вайскопф М. Сюжет Гоголя. М., 1993. С. 443-444.

12 См.: Благой Д.Д. Первый исторический роман Лажечникова 11 Лажечников И.И. Последний Новик. М., 1983. С. 556-557.

13 См., например: Ильченко Н.М. Трансформация готики в художественном мире русских романтиков 30-х гг. XIX века // Жанровая теория на пороге тысячелетий. М., 1999. С. 26. литературном контексте пушкинской эпохи, отводилось место в работах Н.К.Козмина1, Е.Симмонса2, Р.Нейхаузера3, М.Симпсона4.

На эту ее роль в свое время, безусловно, должен был обратить внимание и Пушкин, всегда проявлявший интерес к образцам, на которые ориентировались его собратья по перу. Не могли пройти мимо внимания поэта отголоски «готических» романов и прямые упоминания" их авторов в произведениях западноевропейских писателей (Дж.Байрона, Ш.Нодье, В.Скотта, Ж.Жанена и многих других), оказавших значительное влияние на его творчество. Из крайне редких упоминаний Пушкиным «готических» авторов тем не менее становится ясно, что поэт был знаком с произведениями ведущих мастеров жанра. В библиотеке Пушкина были роман Уолпола «Замок Отранто» (англ. издание 1823 г.), сборник романов Радклиф (англ. издание 1824 г.) и романа Метьюрина (англ. издание 1820; фр. перевод 1828; рус. перевод 1834 г.)3. Автора первого «готического» романа «Замок Отранто» (1764) Горация Уолпола Пушкин упомянул в неотправленном письме к издателю «Московского вестника», написанном в 1828 году и содержащем замечания по поводу особенностей поэтики «Бориса Годунова» (см.: XI, 69)6. Как указал В.Э.Вацуро, Пушкин, ссылаясь в этом письме на Уолпола, имеет в виду слова последнего из предисловия к «Замку Отранто» . Еще раз поэт вспоминает Уолпола в статье 1834 года «О ничтожестве литературы русской» в связи с его перепиской (см.: XI, 272). Имя Анны Радклиф, автора нескольких «готических» романов, возникает в неоконченном

1 Козмин Н.К. О переводной и оригинальной литературе конца XVIII и начала XIX в. в связи с поэзией В. А. Жуковского. СПб., 1904. SimmonsЕ.J. English Literature and Culture in Russia. (1553-1840). Cambridge. 1935.

3 Neuhauser R. Towards the Romantic Age. The Hague. 1974.

4 Simpson M.S. The Russian Gothic Novel and its British Antecedents. Columbus (Ohio). 1986.

5 Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С.Пушкина. СПб., 1910. С. 63, 147, 284, 317.

6 Здесь и далее пушкинские тексты цитируются по Полному собранию сочинений в 19 томах (М., 1994-1997); первая цифра в скобках обозначает номер тома, вторая - номер страницы. В соответствии с этим же изданием приводятся названия пушкинских произведений.

См.: Вацуро В.Э. Уолпол и Пушкин // Временник Пушкинской комиссии. 1967-1968. Л., 1970. С. 4757. романе «Дубровский»: Марья Кириловна характеризуется здесь как «пылкая мечтательница, напитанная таинственными ужасами Радклиф» (VIII, 195). Чарльза Роберта Метьюрина, написавшего «Мельмота Скитальца» (1820), Пушкин упоминает в примечаниях к «Евгению Онегину», а его роман называет здесь «гениальным произведением» (см.: VI, 193). Несколько раз на страницах романа и в его черновиках возникает имя заглавного героя романа (см.: VI, 56, 168 и тто именному указателю).

Исследователи указывали и на скрытые «готические» реминисценции в произведениях Пушкина. Так, Б.В.Томашевски й заметил, что «вечный жид», упомянутый в «Евгении Онегине» среди героев «небылиц британской музы» (см.: VI, 56), восходит, по-видимому, к «Монаху» (1796) Мэтью Грегори Льюиса1. Это же мнение разделял Ю.М.Лотман . Наибольшее число обнаруженных в пушкинском творчестве «готических» реминисценций приходится на долю «Мельмота Скитальца». «Отзвуки чтения этого романа в произведениях Пушкина отмечались в печати неоднократно, - писал М.П.Алексеев;-так не один раз улавливалась в критике сходство ситуации, о которой повествуется на первых страницах «Мельмота Скитальца», с той, которая описана в начале «Евгения Онегина»: племянник и единственный наследник богатого дяди спешит доехать к нему в карете, получив известие, что дядя находится при смерти»3. Исследователь ссылается на работы В.И.Кулешова и М.С.Альтмана4. Д.П.Якубович провел параллель между

1 См.: Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Л.,1960. С. 405.

2 См.: Лотман Ю.М. Пушкин. СПб., 1997. С. 614.

3 Алексеев М.П. Ч.Р.Метьюрин и его «Мельмот Скиталец» // Метьюрин Ч.Р. Мельмот Скиталец. Л., 1976. С. 660.

4 Кулешов В.И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина). М. 1965. С. 185-186; Альтман М.С. Литературные параллели // Страницы истории русской литературы. М., 1971. С. 42. См., также: Мисюров H.H. Гарольдов плащ Онегина и Мельмотова маска А.Пушкина (о «мельмотических» реминисценциях в романном прологе «Евгения Онегина» и других романтических влияниях в пушкинском наследии). // Анализ художественного текста. Литературоведческие штудии. Омск, 1998. С. 56-63. заглавным героем «Скупого рыцаря» и старым Мельмотом, этим «классическим для своего времени образцом комического скряги»2. Д.Д.Благой указал, что словосочетание «мыслить и страдать» в элегии «Безумных лет угасшее веселье» заимствовано Пушкиным из французского перевода «Мельмота Скитальца» . Н.Н.Петрунина высказала мнение, что, назвав Н.Ф.Закревскую «беззаконной кометой» в стихотворении «Портрет», Пушкин также повторил словосочетание, употребленное в «Мельмоте» . М.П.Алексеев заметил, что в «злобном гении», о котором рассказывает стихотворение Пушкина «Демон», «есть черты, сближающие его с демоническим героем Метьюрина»4. А.Л.Осповат и Р.Д.Тименчик высказали предположение, что строки «Медного всадника», относящиеся к описанию переживаний бедного петербургского чиновника в ночь перед наводнением,, навеяны словами из второй главы «Мельмота Скитальца»3. Е.В.Грекова указала на структурообразующую роль метьюриновского мотива в организации пространства «Сцены из Фауста»6. Целый ряд «готических» источников, у помимо романа Метьюрина, разглядел в «Пиковой Даме» М.Симпсон .

Элементы поэтики «готических» романов, не конкретизируя источников, исследователи находили также во сне Татьяны из «Евгения

Онегина», «Каменном госте», «Повестях Белкина», «Медном всаднике» .

Таким образом, вся предыдущая история вопроса «Пушкин и английский "готический" роман» сводится, в сущности, к накоплению

1 Якубович Д.П. Комментарии к «Скупому рыцарю» // Пушкин A.C. Полное собрание сочинений. М.,-Л., 1935. Т. 7. С. 513.

2 См.: Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (J826-1830). М. 1967. С. 484-486.

3 См.: Петрунина H.H., Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. Л., 1974. С. 42-49.

4 Алексеев М.П. Ч.Р.Метьюрин и его «Мельмот Скиталец». С. 65&.

5 См.: Осповат А.Л., Тименчик Р.Д. «Печальну повесть сохранить.»: Об авторе и читателях «Медного всадника». М, 1985. С. 284.

6 См.: Грекова Е.Г. Роль мотива «Мельмота Скитальца» Ч.Метьюрина в организации пространства пушкинской «Сцены из Фауста» // А.С.Пушкин и мировая культура. М., 1999. С. 189.

7 См.: Simpson M.S. The Russian Gothic Novel and its British Antecedents. P. 51-63.

8 См., например: Соловьева H.A. Пушкин и английский романтизм // А.С.Пушкин и мировая культура. С. 185; Матвиенко О.В. Пушкинские готические мотивы в контексте западноевропейской традиции // А.С.Пушкин: филологические и культурологические проблемы изучения. Донецк, 1998. С. 128-130. материала по данной теме, причем этот материал позволяет сделать вывод, что к «готическим» мотивам Пушкин обращался достаточно регулярно. Исследователи, однако, практически не уделяли внимания тому, какое значение имеют «готические» реминисценции для понимания смысла пушкинских произведений, какова роль той или иной «готической» реминисценции в этих произведениях как «чужого» слова. Если не учитывать эту роль, данные реминисценции могут быть рано или поздно либо опровергнуты указанием на то, что перед нами поэтическое клише1, либо признаны нерелевантными на фоне параллелен с другими источниками.

В настоящей работе мы постараемся сделать следующий шаг в изучении проблемы «готического» влияния на творчество Пушкина и показать, что смысл корреспонденции пушкинских произведений с «готическими» источниками не сводится к простым заимствованиям и не нивелируется одновременной ориентацией поэта в тех же произведениях на более «высокие» образцы. Нашей целью будет доказать наличие в его поэтическом мире особого, связанного с «романами ужасов», смыслового пласта, представление о котором открывает новые возможности для понимания замысла отдельных пушкинских произведений и изучения его творчества в целом.

Задачи, которые мы перед собой ставим, суть следующие:

1) охарактеризовать тот аспект историко-литературного контекста пушкинского творчества, который оказал влияние на принципы использования им элементов «готического» жанра;

2) указать ряд не обнаруженных ранее «готических» реминисценций в произведениях Пушкина;

1 Так, например. М.П.Алексеев указал на то, что образ «беззаконной кометы», сопоставленный Н.Н.Петруниной со словосочетанием из «Мельмота Скитальца», «был одним из поэтических клише в английской и русской поэзии 20-х годов» (Алексеев М.П. Ч.Р.Метьюрин и его «Мельмот Скиталец». С. 660).

3) проанализировать характер отношений этих «готических» реминисценций («готического» интертекста) с реминисценциями из других источников (другими интертекстами);

4) определить смысловую функцию «готических» элементов в пушкинских произведениях;

5) выявить общие принципы использования поэтом «готических» элементов в разные годы его творчества;

6) проследить динамику функционирования «готических» элементов в процессе творческой эволюции Пушкина.

Мы ограничимся периодом с 1813 по начало 1824 года, который в данном аспекте менее всего привлекал внимание исследователей. Как мы собираемся показать, именно в этот период формировались принципы работы поэта с «готическими» источниками, и эти принципы во многом определяют значение «готических» реминисценций, возникающих у Пушкина в последующие годы.

Объектом нашего исследования будут пушкинские произведения, написанные в данный период творчества («Монах», «Тень Фон-Визина», «Руслан и Людмила» и др.); предметом исследования - возникающие в них параллели с «готическими» романами - «Монахом» М.Г.Льюиса (1796), «Замком Отранто» Г.Уолпола (1764) и «Удольфскими тайнами» А.Радклиф (1794). Вполне возможно, что Пушкин обращался в этот период и к другим произведениям данного жанра, однако и анализ корреспонденции его текстов с названными романами, которые представляют собой наиболее известные образцы «романов ужасов», чаще других упоминаемые историками литературы, позволяет определить принципы использования им «готических» элементов и проследить динамику их функционирования в его художественном мире.

Мы считаем, что во избежание нарушения контекстного единства пушкинского творчества и с целью более точного определения места в нем вновь обнаруженных источников необходимо указывать характер их отношений с ранее выявленными и признанными исследовательской традицией. «Новые» источники, как правило, не вытесняют «старые», а уточняют определенные смысловые аспекты корреспонденции с ними или проясняют саму ситуацию выявленного ранее интертекстуального диалога1. Зачастую смысл того или иного «заимствования» в пушкинском произведении невозможно определить с достаточной точностью, если не учитывать смысл сопрягаемого с ним «заимствования» из другого источника. На это, в частности, указывает В.М.Маркович в своей работе о литературном контексте «Повестей Белкина». Признавая недостаточность анализа того, как преобразуются в художественной системе пушкинской повести отдельные «заимствованные» компоненты, исследователь пишет, что «представляется более перспективным анализ другого рода, учитывающий все "заимствования" разом, исследующий л взаимопересечение "заимствованных" компонентов» . Анализ такого рода, безусловно, дает более полное представление и о смысле каждого отдельного «заимствования».

Особое значение исследование подобных взаимопересечений приобретает, когда речь идет о параллелях на уровне мотивов, сюжетных ситуаций и сюжетно-композиционных структур в целом. В таких случаях смысл «заимствования», возникающего на более «высоком» уровне художественной организации произведения, нередко находится у Пушкина в прямой зависимости от того, какого рода «заимствования» осуществляются на более «низком»; первое становится своего рода

1 Так, например, Н.И.Михайлова, проводя параллели между лицейскими стихотворениями Пушкина и русской ораторской прозой 1812 года, указывает, что замеченная ранее перекличка стихов «Воспоминаний в Царском Селе» со стихами батюшковского послания «К Дашкову» может быть объяснена ориентацией обоих авторов на один ораторский текст (Михайлова Н.И. «Витийства грозный дар.». А.С.Пушкин и русская ораторская культура его времени. М., 1999. С. 50-51).

2 Маркович B.M. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Исследования и материалы. Т. XIII. Л., 1989. С. 66. выражением авторской рефлексии по отношению к последним. Именно в такой функции чаще всего выступают в пушкинских произведениях «готические» элементы.

Основным методом, принятым нами на вооружение, является интертекстуальный анализ, на особенностях использования которого в настоящем исследовании надо остановиться подробнее.

Термин «интертекстуальность» ввела в научный оборот Ю.Кристева. Она писала: «Поэтическое означаемое отсылает к иным дискурсивным означаемым таким образом, что в поэтическом высказывании становятся читаемыми множество дискурсов. В результате вокруг поэтического означаемого создается множественное текстуальное пространство, чьи элементы могут быть введены в конкретный поэтический текст. Мы называем это пространство интертекстуальным»' (выделено автором). Опиралась исследовательница, в частности, на концепцию диалогичности текста, развитую М.М.Бахтиным. В его заметках эта концепция сформулирована следующим образом: «Текст как своеобразная монада, отражающая в себе все тексты (в пределе) данной смысловой сферы. Взаимосвязь всех смыслов (поскольку они реализуются в высказываниях).

Диалогические отношения между текстами и внутри текста. Их особый (нелингвистический) характер» .

Свой вклад в теорию интертекстуальности внес и Р.Барт. Он, в частности, писал: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры» . Концепция Ю.Кристевой и Р.Барта была ориентирована

1 Цит. по: Ямпольский М.Б. Память Тиресия. М., 1993. С. 39.

2 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 283.

3 Цит. по: Современное зарубежное литературоведение. Энциклопедический справочник. М., 1996. С. 218. главным образом на постмодернистские произведения, поскольку подразумевала характерное для литературной ситуации XX века растворение сознания автора в «великом интертексте» культурной традиции. Однако в современном литературоведении, как отмечает В.Е.Хализев, термином «интертекстуальность» «обозначается общая совокупность межтекстовых связей, в состав которых входят не только бессознательная, автоматическая или самодовлеющая игровая цитация, но и направленные, осмысленные, оценочные отсылки к предшествующим текстам и литературным фактам»1 (выделено автором). В таком понимании этот термин может быть применим и к литературным ситуациям других эпох. По отношению к творчеству Пушкина и его современников его употребляли О.А.Проскурин , А.Глассэ3, А.К.Жолковский4, Л.Г.Федорова5 и другие исследователи.

Выгодность применения термина «интертекстуальность» заключается, на наш взгляд, в том, что он, в отличие от терминов «влияние», «подражание» и «заимствование», фокусирует внимание не на самом процессе проникновения в один текст элементов другого, а на образующихся в результате такого процесса смысловых связях между текстами. Кроме того, преимущество данного термина обусловлено тем, что его употребление предполагает, что текст, будучи «монадой, отражающей в себе все тексты данной смысловой сферы» (Бахтин), состоит в диалогических отношениях с целым рядом других текстов и что рефлектируемые читателем или выявляемые исследовательским путем частные случаи этих отношений являются составляющими их целостного комплекса.

1 Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999. С. 261.

2 См.: Проскурин O.A. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М. 1999.

3 См.: Глассэ А. О мужике без шапки, двух бабах, ребеночке в гробике, сапожнике немце и о прочем // Новое литературное обозрение № 23 (1997). С. 110.

4 См.: Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С. 23.

5 См.: Федорова Л.Г. Интертекстуальность Пушкина // Вестник Московского Университета. Серия 9. Филология. № 4 (июль-август). 1998. С. 106.

В применении к пушкинским произведениям это обстоятельство имеет очень важное значение, поскольку поэт ориентировался на самую широкую аудиторию, активизируя ее знание современной «высокой» и массовой литературы, ее культурную память. Путем явных и скрытых реминисценций, аллюзий, цитат Пушкин «наводил» читателя на произведения, с которыми следовало сопоставлять данный текст. Таким образом он расширял смысловое пространство своих произведений. «Чужое» слово (или какой-либо другой «чужой» элемент) как бы приращивало к пушкинскому тексту другой текст в качестве фона, на котором он должен был восприниматься.

Нередко «чужие» элементы нелегко было обнаружить даже друзьям поэта. Вяземский писал ему в 1820 году, имея в виду «Руслана и Людмилу»: «высылай тот час по напечатании твою поэму и скажи мне, в каких местах ты подражал и кому» (XIII, 15). Показательно, что Вяземский априорно полагал наличие у пушкинского произведения множества источников, на которые ориентированы различные «места» текста. Корреспонденция с целым рядом текстов в пушкинской практике не редкость. Как указывает В.С.Непомнящий, уже в лицейские годы в характере использования поэтом «готового строительного материала» проявилось его «зодческое», «композиторское» искусство1. С.Н.Бройтман пишет об этой черте его художественного метода как об «уникальной (хотя и трудно поддающейся количественному учету) особенности поэта: небывалой доселе концентрации чужих слов, реминисценций, аллюзий и других форм потенциальной диалогизации текста» . «Одним из главных принципов поэтики Пушкина, - отмечает Ю.В.Шатин, - является принцип ориентированности на тексты других

1 Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина. М., 1987. С. 378381.

2 Бройтман С.Н. Русская лирика XIX -начала XX века в свете исторической поэтики. (Субъектно-образная структура). М., 1997. С. 105. писателей и различные ииотекстовые вкрапления. Такие вкрапления не обязательно ограничивались лишь отдельными фразеологизмами, принимающими форму законченных афоризмов, которые легко опознавались читателем. Цитатность распространялась и на другие компоненты системы: на совокупность мотивировок, образующих завершенные сюжетные блоки, на ряд персонажей, пришедших в текст из произведений других авторов и т.д.»1 Довольно часто в интертекстуальном пространстве пушкинских произведений сталкиваются разные жанры и разные культурные традиции2.

Все это не вредит, однако, впечатлению художественной и смысловой целостности пушкинских текстов. Как отмечает Б.М.Гаспаров, «бесконечное и головокружительное странствие по смысловому ландшафту пушкинского текста не отменяет возможности посмотреть на него как на идеально отточенный, самоочевидный в своей изящной целостности артефакт, предмет непосредственного эстетического удовольствия и любования — своего рода эквивалент неоклассической статуи или миниатюры рококо» . Взятый в аспекте его интертекстуальных отношений, пушкинский текст можно сравнить со скульптурной композицией, помещенной в зале художественной галереи, где находятся и другие живописные и скульптурные работы. В таком окружении эта скульптурная композиция обретает смысловую многоплановость, между нею и этими работами обнаруживаются диалогические отношения: она как бы подхватывает темы каких-то одних творений, спорит с другими, апеллирует к третьим, используя их элементы для того, чтобы провести сюжетную связь между

1 Шатин Ю.В. «Капитанская дочка» А.С.Пушкина в русской исторической беллетристике первой половины XIX века. Новосибирск. 1987. С. 55.

2 Широчайшая панорама таких столкновений представлена в монографии В.Н.Турбина «Поэтика романа А.С.Пушкина "Евгений Онегин"». М., 1996.

3 Гаспаров Б.М. Поэтика Пушкина в контексте европейского и русского романтизма // Современное американское пушкиноведение. СПб., 1999. С. 302-303. произведениями, казалось бы, совершенно различными по своей структуре и идейному содержанию. Причем эту скульптурную композицию можно рассматривать с разных сторон, и каждый раз будут открываться новые аспекты ее диалогических отношений: в качестве фона будут возникать другие произведения, вступающие с нею в эти отношения.

Но, как справедливо отметила в статье «Интертекстуальность Пушкина» Л.Г.Фёдорова, «важнейшая задача исследований межтекстовых отношений - верификация интертекстуальных связей. <.> Необходимо разграничить то, что вкладывал в текст автор, что могли увидеть в нем современники, и то, чем является данное произведение для читателей нашего времени»1. Продолжая наше образное сравнение, можно сказать, что необходимо различать, в какое окружение видел помещенным свое произведение Пушкин и каким видится упомянутый зал художественной галереи и место в нем пушкинской композиции современному читателю. В настоящей работе мы стремимся к установлению именно фактов ориентации Пушкина в своих произведениях на «готические» источники, и поэтому необходимо сформулировать те принципы верификации интертекстуальных связей, которыми мы будем руководствоваться.

Наиболее надежным средством верификации являются прямые авторские отсылки к другим произведениям. Подтверждением неслучайности обнаруженных реминисценций может служить также наличие текста-источника в круге внимания автора в данный период творчества, о чем могут свидетельствовать непосредственные упоминания его автором в других своих текстах или информация на этот счет, исходящая из ближайшего окружения автора. При отсутствии

1 Фёдорова Л.Г. Интертекстуальность Пушкина. С. 106-107. такого рода данных о релевантности предполагаемого источника можно судить по его актуальности в литературном процессе периода создания произведения и (или) в том тематическом плане, с которым оно связано, а также по степени отчетливости обнаруженных реминисценций.

Наибольшей отчетливостью отличается совпадение с предполагаемым источником лексико-фразеологических элементов, использованных при реализации тех же, что и в нем, мотивов. Однако такое совпадение нередко бывает обусловлено не сознательной ориентацией одного автора на произведение другого, а единством поэтического языка эпохи: включая в свое произведение мотив, аналогичный встречающемуся у предшественника, но непосредственно на него не ориентируясь, автор может неосознанно воспроизвести и лексико-фразеологические элементы, ставшие атрибутом этого мотива в данную эпоху.

В таких случаях подтверждением релевантности обнаруженной параллели могут служить, с одной стороны, сопутствующие параллели на метрическом, ритмико-интонационном, фонетическом уровнях, с другой стороны, использование данного мотива при изображении аналогичных образов, а также включение его в аналогичную по мотивному составу сюжетную ситуацию или сюжетную линию. Как указывает М.Риффатерр, «любое интертекстуальное сближение руководствуется не лексическими совпадениями, но структурным сходством, при котором текст и его интертекст являются вариантами 1 одной и той же структуры» .

Следует заметить, что совпадение мотивного состава перекликающихся сюжетных ситуаций или линий является средством верификации интертекстуальной связи, по сути дела, равнозначным наличию ряда аналогичных лексических элементов в составе перекликающихся мотивов. При этом параллель с каким-либо предшествующим текстом на данных уровнях художественной организации произведения может служить достаточным основанием для предположения о релевантности его как источника и при условии отсутствия отчетливой корреспонденции с ним на лексико-фразеологическом уровне. Таково, заметим, положение дел с большинством «готических» реминисценций, рассматриваемых в нашей работе.

Условием идентификации источника на этих уровнях, как и на уровне мотивов, является совпадение ряда художественных элементов, а также сходство принципов их комбинирования; причем эти элементы и принципы их комбинирования должны быть достаточно репрезентативны для претекста, присущи именно ему. То есть, подобно тому, как из общеупотребительных слов могут складываться предложения или даже словосочетания (например, «гений чистой красоты»), авторство которых мы безошибочно узнаем (Жуковский), из входящих в общий литературный фонд мотивов могут складываться композиционные фразы (сюжетные ситуации, сюжетные линии, сочетания нескольких сюжетных линий и т.д.), насчет авторства которых у нас также не возникнет сомнений.

Основанием для утверждения о релевантности источника может служить не только очевидная связь с ним в каком-нибудь одном конкретном произведении, но и ряд реминисценций в разных произведениях, не отличающихся каждая сама по себе достаточной отчетливостью, однако дающих в сумме достаточное количество репрезентативных признаков этого источника, свидетельствующих, что автор регулярно обращался к нему при использовании данного элемента своей художественной системы или что этот источник находился в круге

1 Цит. по: Ямпольский М.Б. Память Тиресия. С. 70. внимания автора в данный период творчества и применялся при использовании различных художественных элементов в ряде его 'Произведений. Во втором случае необходимо также наличие определенной контекстуальной связи между этими элементами.

Важным фактором для определения релевантности источника является характер различий с ним в исследуемом произведении. Как указывает Ю.К.Щеглов, частью полноценной читательской реакции на корреспонденцию одного произведения с другим должно быть осознание различий между ними, «восприятие текста как определенной игры между "моим" [первого автора. - О.Б.] и "его" [второго автора. - О.Б.] голосами. Такое использование чужого материала можно назвать интертекстуальным»1 (выделено автором).

Свидетельством сознательного обыгрывания автором элементов источника является определенная смысловая направленность, проявляющаяся в особом типе их трансформации и характере отношений с тем новым контекстом, в который они оказались включены в данном произведении.

Так, например, лексическая реминисценция, отсылающая к мотиву из одного источника, может быть включена в состав мотива, который, отсылая к другому источнику, выступает в качестве средства интерпретации мотива первого источника и таким образом проясняет смысл осуществленной с ним трансформации. Аналогичным путем мотив, заимствованный из одного источника, может быть включен в состав сюжетной ситуации или сюжетной линии, отсылающей к другому источнику и интерпретирующей соответствующую ситуацию или линию первого источника.

1 Щеглов Ю.К. О романах И.Ильфа и Е.Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев: Роман. Щеглов Ю.К. Комментарии к роману «Двенадцать стульев». М., 1995. С. 76.

Такого рода комплексные взаимодействия маркированных «чужих» элементов проясняют характер семиотических отношений, которые устанавливаются в интертекстуальном пространстве произведения1. Отдельные реминисценции становятся не просто показателями ориентации автора на тот или иной текст в тех или иных частях своего произведения, а языком сообщения определенной информации, касающейся затронутых предшественниками тем, их творческих позиций и других вопросов.

Сочетание в составе этих сообщений разнородных интертекстуальных элементов вводит в него различные точки зрения, отношение к которым автора произведения выражается в характере комбинирования данных элементов. Как указывает Ж.Е.Фомичева, «то, что можно назвать полифоническим целым, глобальной полифонией произведения словесно-художественного творчества создается специфической оркестровкой переплетающихся речевых мотивов или оркестровкой различных тематических планов» . В случаях комплексных интертекстуальных отношений характер полифонии приобретают «голоса» авторов, к которым отсылают наблюдающиеся в тексте реминисценции; и оркестровка этих «голосов» происходит путем их специфической композиционной организации. То есть отношения между отдельными «голосами» устанавливаются через отношения содержащих эти реминисценции художественных элементов в композиционной структуре произведения.

В подобных случаях сочетания маркированных «чужих» элементов, проводя определенные связи между элементами нескольких контекстов, актуализируют и структурируют целостный контекст

1 О семиотической функции интертекстуальных связей см.: Riffaterre М. Semiotic of Poetry. London. 1978. P. 115-150; Абрамов C.P. Интертекстуальность как конституирующий признак и условие сосуществования семиотических систем // Интертекстуальные связи в художественном тексте. СПб., 1993. С. 12-20.

2 Фомичева Ж.Е. Иностилевые скопления как вид интертекстуальности // Там же. С. 83. произведения, то есть фокусируют некий сюжет, разворачивающийся между элементами данного контекста. Этот сюжет образует «второй план» произведения, в котором сообщения, выраженные на языке интертекстуальных отношений, упорядочиваются в единую смысловую структуру. Однако реконструкция этого «второго плана» должна осуществляться при соблюдении определенных условий.

Помимо идентификации источников, таким условием является идентификация контекстов произведения. Разветвленные интертекстуальные связи могут способствовать актуализации целого ряда контекстов и выявлению самых разных смысловых отношений, не связанных непосредственно с замыслом произведения. Безусловно, многие авторы сами связывают с реализацией незапланированных ими ассоциаций будущее своих созданий. Однако, как правило, произведение прежде всего бывает ориентировано на современного читателя (обобщенный и идеализированный образ которого обычно становится прототипом образа читателя-потомка, способного оценить произведение лучше, чем современная аудитория), на доступные ему источники и опирается на присущие эпохе направления работы читательского воображения1 и тенденции соотнесения прочитанных текстов с действительностью. Именно поэтому, как замечает Л.Г.Федорова, «реконструкция сознания автора и его современников - одна из важных задач научного исследования текста» . То есть необходимо в первую очередь восстанавливать тот контекст или те контексты, с которыми автор связывал реализацию потенциальных возможностей своего произведения в период его создания.

1 О различных направлениях работы воображения в разные исторические эпохи см.: Старобинский Жан. К понятию воображения: вехи истории // Новое литературное обозрение № 19 (1996). С. 36-47.

2 Фёдорова Л.Г. Интертекстуальность Пушкина. С. 106.

Условием идентификации контекста является наличие в произведении ряда маркированных элементов, совокупность которых отсылает к совокупности ряда элементов одного или нескольких претекстов, являющейся достаточно репрезентативным отражением определенного тематического плана, связанного с теми или иными явлениями культурной или социальной действительности. Главный вопрос заключается в том, насколько произвольна атрибуция этих обнаруженных в произведении совокупностей замыслу автора, насколько уверенно можно говорить о характере их маркированности. Наличие структурных отношений между маркированными элементами, основанных, например, на сюжетно-композиционных связях текста, является важным, но недостаточным для итоговых утверждений аргументом. И поэтому в спорных случаях целесообразно обращаться к контексту творчества автора, к обстоятельствам использования подобных сюжетно-композиционных или иного рода синтагм в других его произведениях.

Как отмечают Б.М.Гаспаров и И.А.Паперно, «каждое новое появление в тексте любого из элементов несет за собой память контекста, смысловой ореол всех его предыдущих употреблений; в данную позицию в тексте инкорпорируются все те смысловые связи, которые этот элемент имел в предыдущих своих появлениях в том же тексте, либо в других текстах, принадлежащих тому же автору, либо даже в текстах других авторов. Смысл накапливается, ассоциативная работа нарастает от повторения к повторению, и каждое новое появление элемента вносит в ассоциативную структуру все новые связи»1. При этом, как указывают названные исследователи, память контекста несут на себе не только

1 Гаспаров Б., Паперно И. К описанию мотивной структуры лирики Пушкина // Russian Romanticism. Studies in the Poetic Codes. Stockholm, 1979. P. 10. мотивы, но и их комбинации, также нередко повторяющиеся в различных текстах и имеющие в своей основе инвариантные сочетания.

В случаях, когда за определенными мотивами и их сочетаниями в представлении автора закрепляются определенные источники, накопление смысла зачастую бывает связано с реализацией ранее не задействованных ресурсов этих источников - включением в текст новых «чужих» элементов, дополняющих или заменяющих прежние, - и активизацией возможностей сочетаемости данных элементов в пределах инвариантной комбинации мотивов.

Еще одним важным условием для утверждения о том, что смысл текста или отдельных его элементов связан с наличием у произведения второго плана, ориентированного на другие произведения, является возможность объяснить этой ориентацией наблюдающиеся в тексте семантические аномалии. Как пишет М.Риффатерр, «семантические аномалии в линеарности заставляют читателя искать решения в нелинеарности»1, то есть - искать мотивировку вне текста. «Это связано с тем, - поясняет М.Б.Ямпольский, - что цитата нарушает связь знака с неким объектом реальности (миметическую связь), ориентируя знак не на предмет, а на некий иной текст. Риффатерр отмечает: ".этот переход от мимесиса к семиосису возникает в результате наложения одного кода на другой, от наложения кода на структуру, которая не является его собственной". За счет привлечения читателем иных кодов, иных текстов цитата получает свою мотивировку и тем самым не только втягивает в 2 текст иные смыслы, но и восстанавливает нарушенный мимесис» .

Однако в тех случаях, когда факт цитирования не является достаточно очевидным и семантическая аномальность имеет какое-нибудь альтернативное объяснение (например, характерным для

1 Цит. по: Ямпольский М.Б. Память Тиресия. С. 60.

2 Там же. С. 61. романтизма стремлением автора активизировать читательское воображение), не исключена возможность случайного выбора объясняющего кода. Поэтому целесообразно, на наш взгляд, во-первых, рассматривать ряд асемантических элементов, которые, будучи спроецированы при помощи одного или нескольких взаимосвязанных интертекстуальных ориентиров в контекст данного произведения, выступают в качестве способов его структурно-смысловой организации, во-вторых, опираться на анализ нескольких произведений данного автора, в которых разного рода аномалии можно объяснить этими же интертекстуальными ориентирами.

Таковы те принципы верификации интертекстуальных связей, которыми мы будем руководствоваться в настоящей работе. Эти принципы помогают не только определить релевантность того или иного «готического» источника, но и сделать более отчетливой роль ориентированных на него элементов (как правило, сюжетно-композиционых) в смысловой структуре произведения, а также выявить смысловые отношения этих элементов с другими интертекстуальными и контекстуальными слоями произведения.

То обстоятельство, что анализ «не-готических» интертекстуальных отношений зачастую занимает у нас больше места, чем анализ «готических», связано с тем, что именно «не-готические» связи конкретизируют тот контекст, на который Пушкин проецировал «готические» образы и мотивы, и с тем, что для определения смысловой функции «готического» интертекста1 в целом необходимо реконструировать достаточно широкую картину этого контекста.

1 Под термином «интертекст» бы будем понимать произведение, либо группу произведений, объединенных жанровым или каким-то иным признаком, взятое (взятых) в аспекте тех структурных и смысловых своих компонентов, к которым апеллирует рассматриваемый текст. См. обзор мнений об этом термине и концептуализацию понятия «интертекст»: Кораблева Н.В. Интертекстуальность литературного произведения. Учебное пособие. Донецк, 1999. С. 2, 5-7.

Следует подчеркнуть, что выявляемые нами значения тех или иных интертекстуальных пушкинских элементов носят конкретный, но в то же время отчасти предположительный характер: конкретный - потому, что мы сосредоточиваем внимание на тех семантических аспектах пушкинских образов или мотивов, которые имеют определенное структурное выражение (например, лексико-фразеологическое) и которые актуализируются контекстом источника этого выражения; предположительный - потому, что мы не можем (и не ставим перед собой задачи) реконструировать контекст данных образов или мотивов в полном объеме и учесть все те изменения в его картине, которые вносят в нее другие, не затрагиваемые в нашей работе, источники. Главное для нас было реконструировать смысловую структуру этого контекста, выявить те ее особенности, которые проясняют ряд структурных особенностей произведения и позволяют увидеть образующийся из ряда выявленных значений единый связный текст. Мы не претендуем на единственно правильное понимание этого текста, а стремились только показать его связность, развитие в нем определенных тем и мотивов, разумеется, акцентируя внимание на той роли, которую играет в его структурно-смысловой организации «готический» интертекст.

Традиционно важным считается вопрос о том, каким изданием источника мог пользоваться автор, читал ли он его текст на языке оригинала или в переводе, какой именно из переводов был ему знаком. В описании библиотеки Пушкина упоминаются издания двух из рассматриваемых нами «готических» источников (романов Уолпола и Радклиф), вышедшие позднее обозначенного нами периода (см. с. 5 нашей работы). Поэтому, скорее всего, в данный период (в который, по-видимому, еще не приступил к активному собиранию своей библиотеки) он пользовался чужими книгами. Романы Льюиса и Уолпола поэт, вероятно, читал во французском переводе1. Хотя есть основания полагать, что «Монах» был известен ему и в сделанном с французского русском переводе 1802-1803 гг. , основанием для данного предположения являются лексико-фразеологические переклички с входящей в текст этого перевода стихотворной интерполяцией (впрочем, возможно, обусловленные общим поэтическим языком эпохи) в «Бахчисарайском Фонтане» (см. с. 173 нашей работы). Мы все-таки не исключаем и возможности того, что он мог сам или с чьей-либо помощью читать эти романы на английском. Однако для целей нашей работы вопрос о том, на каком именно языке читал Пушкин Льюиса и Уолпола, не имеет принципиального значения, поскольку корреспонденция с их произведениями осуществляется у него не на лексико-фразеологическом, а на мотивном и сюжетно-композиционном уровнях, как правило, не претерпевающих изменений при переводе. Поэтому мы позволили себе воспользоваться русскими переводами этих произведений (переводом «Монаха» 1802-1803 гг. и переводом «Замка о

Отранто» 1967 г.) . Что касается «Удольфских тайн» Анны Радклиф, то послужившая для Пушкина ориентиром стихотворная интерполяция из этого романа была опущена в его французском4 и сделанном с французского русском переводах5, с которыми мог быть знаком поэт. Поэтому в данном случае мы обратились к английскому изданию романа.

Структура нашей работы выглядит следующим образом.

1 Сведения об английских и французских изданиях романов Уолпола и Радклиф см.: Killen A. Le Roman terrifiant ou Roman noir de Walpole a Anne Radcliffe et son influence sur la littérature française jusquen 1840. Paris. 1923. P. 220,225-226.

2 Монах, или Пагубные последствия пылких страстей. Сочинение славной г. Радклиф. Переведено с франц. И.Пвнкв (Павленков) и И.Рслкв (Росляков). Ч. 1-4. СПб., 1802-1803.

3 Сошлемся на пример Р.Ю.Данилевского, который подобным образом мотивировал свое обращение к русским переводам иноязычных текстов в статье, посвященной генезису литературных мотивов. См.: Данилевский Р.Ю. Подобие и родство (из истории литературных мотивов) // Россия, Запад, Восток: Встречные течения. СПб., 1996. С. 84.

4 См.: Les Mysteres d'Udolphe, par Anne Radcliffe. Paris. 1798. T. 2.

5 См.: Таинства Удольфские. Творение Анны Радклиф. Перевел с франц. С. Ф. 3. М., 1802. Ч. 2.

В первой главе будут охарактеризованы основные особенности жанра «готического» романа и сделан обзор фактов ориентации на данный жанр в русской литературе конца XVIII - начала XIX века, что позволит определить тенденции его переосмысления, повлиявшие на характер использования «готических» элементов Пушкиным.

Во второй главе мы обратимся к лицейскому творчеству Пушкина, представим аргументы, доказывающие его знакомство с «готическим» жанром уже на этом этапе, постараемся определить смысловую функцию «готического» интертекста в его произведениях данного периода.

В третьей главе будет подробно проанализирована роль этого интертекста в поэме «Руслан и Людмила», написанной в петербургской период пушкинского творчества

В четвертой главе мы проследим характер интертекстуальной корреспонденции с произведениями «готического» жанра в произведениях Пушкина периода 1821 - 1824 гг. После чего перейдем к обобщающим выводам.

В приложении к работе, используя в качестве аргументации «готические» параллели, мы постараемся обосновать гипотезу о более раннем, чем принято считать, времени создания стихотворения «Не дай мне бог сойти с ума».

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Барский, Олег Вадимович

Заключение

Прежде чем перейти к заключительным выводам, необходимо сделать краткий обзор «готических» реминисценций, появляющихся у Пушкина в последующие годы. Этот обзор поможет понять, какую роль играл в эти годы «готический» интертекст в смысловой организации его произведений, и позволит точнее определить, какое значение имело для формирования поэтического мира Пушкина обращение его к произведениям «готического» жанра в предыдущий период.

Начиная с 1824 года, роль основного источника в «готическом» интертексте от «Монаха» Льюиса переходит у Пушкина к «Мельмоту Скитальцу» Метьюрина. Первым его произведением, отмеченным влиянием этого романа, считается стихотворение «Демон», написанное в декабре 1823 года, то есть тогда же, когда поэт начал работу над «Недвижным стражем». Примечательно, что в «Демоне» отчетливо проявляется и влияние «Фауста». На это влияние Пушкин указал сам в заметке «О стихотворении "Демон"» (см.: XI, 30). «Готическим» прообразом пушкинского «демона» стал заглавный герой метьюриновского романа1. Одновременно на «Фауста» и «Мельмота Скитальца» поэт ориентировался и в «Сцене из Фауста» (1825) . Сходство с Фаустом и в то же время с Мельмотом обнаруживает Евгений Онегин. Это говорит о том, что корреспонденция произведений Пушкина с метьюриновским романом находится в русле тех тенденций, которые проявились при его обращении к ранее нами упоминавшимся

1 См.: Алексеев М.П. Ч.Р.Метьюрин и его «Мельмот Скиталец». С. 658.

2 См.: Грекова Е.Г. Роль мотива «Мельмота Скитальца» Ч.Метьюрина в организации пространства пушкинской «Сцены из Фауста». С. 189.

3 См. об этом: Кедров К. «Евгений Онегин» в системе образов мировой литературы // В мире Пушкина. Сборник статей. М., 1974. С. 143-147; Данилевский Р.Ю. Пушкин и Гете. С. 119-121. Первый исследователь видит в Онегине сходство и с Мефистофелем. готическими» произведениями.

Параллели с последними возникают у Пушкина и после «Недвижного стража». Так описания горных путешествий, занимающие значительную часть «Удольфских тайн» Анны Радклиф отозвались в путевых записках 1829 года, выросших позже в «Путешествие в Арзрум». Особенно отчетливо влияние этого романа проявляется в строках, вошедших в отрывок «Военная Грузинская дорога», который был опубликован в № 8 «Литературной газеты» за 1830 год1: «Чем далее углублялись мы в горы, тем уже становилось ущелие. Стесненный Терек с ревом бросает свои мутные волны чрез утесы, преграждающие ему путь. Ущелие извивается вдоль его течения <. .> Не доходя до Ларса, я отстал от конвоя, засмотревшись на огромные скалы, между которыми хлещет Терек с яростию неизъяснимой. <.> На скале видны развалины какого-то замка: они облеплены саклями мирных осетинцев, как будто гнездами ласточек» (VIII, 450-451).

Эти впечатления автора перекликаются с описанием путешествия одной из героинь романа Радклиф. Здесь на пути Бланш и ее спутников появляются две сужающиеся гряды утесов («heights contracted and formed a narrow pass»). На дне этого ущелья грохочет поток. Затем путешественники видят на вершине горы полуразвалившуюся сторожевую башню («а ruined watch tower»). Причем один из спутников Бланш сообщает, что теперь в этой местности подобные башни служат мирными жилищами пастухов и охотников2.

Однако эта сторожевая башня оказывается прибежищем разбойников, которые собираются убить решивших здесь передохнуть путешественников. Этому происшествию посвящены следующие несколько страниц романа. Любопытно, что у Пушкина сразу после приведенного

1 См.: «Литературная газета» А.С.Пушкина и А.А.Дельвига 1830 года (№ 1-13). M., 1988. С. 107-110.

2 Radcliff Ann. The Misteries of Udolpho. V. 2. P. 313-314. фрагмента идут следующие строки: «Здесь [в Jlapce. - О.Б.] нашел я измаранный список Кавказского Пленника и, признаюсь, перечел его с большим удовольствием» (VIII, 451) (выделено автором). Упоминание романтической поэмы, описывающей пребывание героя в неволе у горцев, замещает здесь ситуацию, изображенную в романе Радклиф.

Таким образом, следуя за Радклиф в описании кавказских впечатлений, Пушкин упоминает свое произведение, написанное в тот же период, к которому относится и приведенный нами ранее фрагмент из черновика элегии «Люблю ваш сумрак неизвестный». То есть в «Путешествии в Арзрум» поэт, по всей видимости, реализует возникшую у него в юности ассоциацию между картинами Кавказа и горными пейзажами в романе Радклиф. Следует также обратить внимание, что, как убедительно показывает В.С.Листов, некоторые особенности пушкинских записок объясняются «.ориентацией автора на первоосновы мировой и европейской культуры, главным образом, на страницы Книг Библии»1. Можно, таким образом, предположить, что в «Путешествии в Арзрум» получили какое-то развитие те смысловые аспекты, актуализируя которые Пушкин прибегал в своих более ранних произведениях (например, в «Недвижном страже») к сопряжению «библейских» и «готических» мотивов .

В уже упоминавшемся нами стихотворении «В начале жизни школу помню я» (1830) также заметно влияние Радклиф: Всё наводило сладкий некий страх Мне на сердце. (III, 255)

Как указывал В.Э.Вацуро, с именем Радклиф у русских читателей

1 Листов B.C. Библейские мотивы в «Путешествии в Арзрум» // Пушкин и его современники. Вып. 1 (40). СПб., 1999. С. 41.

2 О происходившей в период с 1821 по 1829 г. эволюции взглядов Пушкина на своеобразие русского национального самосознания и отличие истории России от истории Западной Европы см. в работе: Еремеев А.Э. И.В.Киреевский. Литературные и философско-эстетические искания (1820-1830). Омск, 1996. С. 114-129. связывалось представление о меланхолическом пейзаже, вызывающем "сладкий ужас"»1. В то же время «В начале жизни.» перекликается и с элегией Жуковского «Славянка», в которой, как мы говорили, можно разглядеть «готический» подтекст, драматизирующий изображенный здесь процесс духовного просветления. Эти стихотворения объединяет мотив прогулки по пейзажному парку2 и мотив двух памятников: у Жуковского первый возведен в честь Павла I, второй — в честь Великой Княгини Александры Павловны; в пушкинском стихотворении на их месте появляются «двух бесов изображенья», у первого из которых, как мы говорили, проступают черты Наполеона, у второго — Александра I.

Смысл корреспонденции «В начале жизни.» со «Славянкой» проясняется при сопоставлении финальных строк, описывающих впечатления, произведенные памятниками на лирических героев этих стихотворений:

Но где я?. Все вокруг молчит. призрак исчез, Пред ними сам себя я забывал;

И небеса покрыты мглою. В груди младое сердце билось - холод

Бежал по мне и кудри подымал.

Одна лишь смутная мечта в душе моей:

Как будто мир земной в ничто преобратился: Безвестных наслаждений темный голод

Как будто та страна знакомей стала ей, Меня терзал - уныние и лень

Куда сей ангел скрылся.3 Меня сковали - тщетно был я молод.

Средь отроков я молча целый день Бродил угрюмый - всё кумиры сада На душу мне свою бросали тень.

Духовному просветлению лирического героя элегии, как бы

1 Вацуро В.Э. Литературно-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм». С. 193.

2 Павловский парк, изображенный Жуковским, был одним из самых известных садово-парковых комплексов, выполненных в английском пейзажном стиле. Как писал Н.Я.Берковский, «Павловск <.> - город, сад, здания, созданные для персонажей пре-романтизма - не для семейства Романовых, но героев, скажем, Анны Радклиф, В.Блэйка и Жуковского» (Алпатов М.В. - Берковский Н.Я. Из переписки // Новое литературное обозрение № 25 (1997). С. 157). У Пушкина, очевидно, тоже имеется в виду пейзажный парк: И часто я украдкой убегал // В великолепный мрак чужого сада (III, 254).

3 Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Т. 2. С. 24-25. воспаряющего вслед за изображенным скульптором «ангелом», Пушкин противопоставляет чувства своего героя, сначала подобные тем, которые охватывают героев «готических» романов при столкновении с «ужасным»1, затем - характерные для человека, подвергнувшегося «тлетворному» влиянию; при этом сознание героем «тщетности» своей молодости напоминает чувства рассказчика в эпилоге «Руслана и Людмилы». Отметим также, что «угрюмость» пушкинского героя вызывает ассоциацию с Наполеоном, о чувствах к которому рассказчика поэмы в ее эпилоге можно тоже сказать, что ему «страна знакомей стала», «куда сей ангел скрылся».

Таким образом, «спиритуализму» Жуковского здесь вновь противопоставляется противоречивость чувств, обусловленная теми «чудесами», свидетелями которых стали современники обоих поэтов и начало которым положил Петр I. Недаром, как отмечал еще Г.П.Федотов, «Дельфийский идол» ассоциируется с изображениями Петра в «Полтаве» и «Медном Всаднике»2.

В этом смысловом контексте использование поэтом в данном стихотворении «готических» элементов приобретает особое значение: Пушкин как бы подменяет «готический» подтекст Жуковского своим, оформившимся еще в лицейские годы, более соответствующим духу эпохи и более «прозаическим», но также располагающим к углубленной философской рефлексии - о чем говорит ориентация на «Божественную о

Комедию» Данте .

1 Впрочем, эти чувства нередко описывали и русские романтики, за что упрекал их Н.И.Надеждин (Вестник Европы, 1829. № 6): «Подрать морозом по коже, взбить дыбом волосы на закружившейся голове, одним словом - бросить и тело и душу в лихорадку. вот обыкновенный эффект, до которого добиваются наши поэты!» (Цит. по: История романтизма в русской литературе. Романтизм в русской литературе 20-30-х годов XIX в. М., 1979. С. 231.)

2 Федотов Г.П. Певец империи и свободы // Пушкин в философской критике: Конец XIX - первая половина XX в. М., 1990. С. 361. Осмысление этой параллели см. также в работе: Иваницкий А.И. Исторические смыслы потустороннего у Пушкина: К проблеме онтологии петербургской цивилизации. М„ 1998. С. 98-99.

3 Сопоставление «В начале жизни.» с этим и другими произведениями Данте см. в книге: Благой Д.Д. Душа в заветной лире. М., 1979. С. 160-169.

Итак, можно сделать вывод, что в стихотворении Пушкина «В начале жизни школу помню я» конспективно обозначены: тема, с которой оказался связан «готический» интертекст в его творчестве, -культурно-историческая ситуация XVIII - начала XIX века; время, в которое проявилась эта связь, - Лицей; и направление, которое задал этот интертекст осмыслению данной темы, - философско-метафизическое.

С этой же темой «готический» интертекст, очевидно, связан и в других произведениях Пушкина, судить о чем позволяют их переклички с ранее нами рассматривавшимися текстами. Например, в неоконченном романе «Дубровский» (1832-1833), где прямо упоминается госпожа Радклиф (см.: VIII, 195), в весьма любопытном контексте появляется образ кольца: « - Если решитесь прибегнуть ко мне, - сказал он [Дубровский - Маше. - О.Б.], - то принесите кольцо сюда, опустите его в дупло этого дуба - я буду знать, что делать» (VIII, 212). Упоминание здесь дуба1 вместе с кольцом вызывает в памяти возникающий в Прологе «Руслана и Людмилы» «дуб зеленый», кругом по которому ходит «кот ученый», и кольцо, подаренное Финном Руслану.

В «Пиковой Даме» (1833), на связь которой с «готическим» жанром указывалось неоднократно , в просьбе графини дать ей «такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где не было бы утопленных тел» (VIII, 232) , угадывается намек на роман Льюиса

1 Любопытно, что в стихотворении Пушкина «Аквилон» образ дуба, по мнению Д.Д.Благого (см.: Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826 - 1830). М., 1967. С. 481), поддержанному В.М.Есиповым (см.: Есипов В.М. «Зачем ты, грозный Аквилон.». О стихотворениях «Аквилон» и «Арион» // Московский пушкинист - VII. М., 2000. С. 97-99), символизирует побежденного в войне Наполеона.

2 См., например: Полякова Е. Реальность и фантастика «Пиковой дамы» // В мире Пушкина. С. 398-402; Simpson M.S. The Russian Gothic Novel and its British Antecedents. P. 51-63; Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин, Достоевский, Чехов, авангард. СПб., 1998. С. 108-110. М.Симпсон находит ряд черт, сближающих персонажей пушкинской повести с героями Метьюрина и Радклиф, и упоминает также Льюиса, разглядев в словах священника над гробом графини «готические» клише, знакомые читателям произведений трех названных авторов (Р. 58).

3 «В научной литературе не установлено, какое именно произведение имеет в виду графиня», — пишет П.Дебрецени. Далее исследователь указывает, что «ключом к поведению Германна является его сыновнее отношение к графине. <.> Когда на похоронах какой-то родственник замечает, что Германн - побочный сын графини, это, конечно, только шутка, но она тем более усиливает эффект других скрытых предположений такого же рода, что вызвана похожим на сыновнее поведением самого

Монах», в котором Амбросио душит мать Антонии (которая, как выясняется позже, была и его матерью), застигнутый ею в спальне дочери. Причем обстоятельства проникновения монаха в эту спальню весьма напоминают обстоятельства проникновения Германна в спальню графини. В этих же словах графини можно разглядеть намек на задушенного Павла I, отца Александра I, и отголосок русалочьей темы. Напомним также, что Германн сравнивается у Пушкина одновременно с Мефистофелем и Наполеоном (см.: VIII, 244).

Апокалипсическая» сцена «тяжело-звонкого скаканья» гигантской статуи за безумным Евгением1 в написанном в том же году «Медном Всаднике» вызывает в памяти те обстоятельства, в которых в финальной сцене уолполовского «Замка Отранто» появляется «разросшаяся до исполинских размеров фигура Альфонсо», напоминающая его гигантскую статую: «.в этот миг удар грома сотряс замок до самого основания; колыхнулась земля, и послышался оглушительный лязг огромных нечеловеческих доспехов»2.

Смысл этой параллели, возможно, связан с тем символическим содержанием, которое обнаруживает в «Руслане и Людмиле» образ Головы, заместивший здесь уолполовский шлем Альфонсо. Петр I традиционно считался символом русского Просвещения. Знаменательна в этом плане отмеченная И.В.Немировским «генетическая и ассоциативная близость эпитетов, которые поэт относил к Наполеону, с

Германна, который несколько минут лежит на холодном полу, падает оземь, словно убитый горем. В контексте подобных аллюзий (которые необязательно пропускаются через восприятие Германна; часто повествователь наводит на них читателя непосредственно) читатель приходит к мысли, что желание графини почитать "такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери" (VIII, 232) предупреждает о сцене, в которой самозванный сын станет причиной смерти той, в ком видит мать» (Дебрецени Пол. Блудная дочь. Подход Пушкина к прозе. СПб., 1996. С. 216,243).

1 О «готическом» характере этой сцены см.: Матвиенко О.В. Пушкинские готические мотивы в контексте западноевропейской традиции. С. 129.

2 Уолпол Г. Замок Отранто. С. 101. оценками, данными в "Медном всаднике" Петру»1.

Таков далеко не полный перечень пушкинских произведений, написанных после 1824 года, в которых продолжают появляться реминисценции из упоминавшихся нами «готических» романов и идейное содержание которых, как мы полагаем, в той или иной степени обусловлено этими реминисценциями. Их смысловая функция, разумеется, нуждается в более детальном прояснении, чем то, которое мы могли предложить. Однако в данном случае для нас важно только показать, что эти и другие «готические» реминисценции, возникающие в следующий за вынесенным в заголовок нашей работы период пушкинского творчества, выступают в комплексе с теми же интертекстуальными пластами и актуализируют те же смысловые контексты, с которыми связано обращение поэта к произведениям «готического» жанра в более ранние годы, когда и формировались принципы его работы с данной группой источников.

В основной части нашей работы мы предприняли попытку доказать ориентацию Пушкина в ряде своих произведений, написанных в период с 1813 по 1824 годы, на английские «готические» романы и определить смысловую функцию реминисценций из этих романов в данных его произведениях и его поэтическом мире в целом.

Хотя мы не располагали биографическими данными о знакомстве поэта с «готическими» романами и явными лексико-семантическими заимствованиями из них (за исключением стихотворения «Люблю ваш сумрак неизвестный»), в нашем распоряжении были отчетливые сюжетно-композиционные параллели: на уровне сюжетных ситуаций, состоящих из аналогичных комплексов мотивов («Тень Фон-Визина»,

1 Немировский И.В. Библейская тема в «Медном всаднике» // Русская литература. 1990, № 3. С. 6. См. также нашу работу: Барский О.В. «Наполеоновский» подтекст в «Медном Всаднике» А.С.Пушкина // Вопросы литературы и фольклора. Омск, 1999. С. 88-104.

Недвижный страж»), уровне сюжетных линий, составленных из аналогичных ситуаций, обнаруживающих также и аналогичные мотивные комплексы («Монах», «Бахчисарайский Фонтан»), и на уровне сюжетно-композиционных структур в целом («Руслан и Людмила»).

Релевантность выявленных нами параллелей подтверждается, в первую очередь, тем, что корреспонденция с данными «готическими» источниками проясняет целый ряд «семантических аномалий» (М.Риффатерр), возникающих в пушкинских произведениях. Причем восстанавливаемый при помощи «готического» кода мимесис позволяет не только разглядеть структурообразующую роль этих «аномальных» элементов в данных произведениях, но и проследить развитие определенных тематических линий, проходящее через ряд этих элементов в разных произведениях поэта. Так, например, «намеренно хаотический» (по выражению В.Э.Вацуро) пародийный фрагмент из «Тени Фон-Визина», «необязательный» (по выражению В.А.Кошелева) эпизод встречи витязя с Головой в «Руслане и Людмиле» и неясное упоминание некоего «Монаха» в письме Дельвигу, дешифруемые при помощи «готического» кода, помимо того, что обнаруживают важную структурно-смысловую функцию в каждом из названных текстов, делают различимым развитие в этих текстах темы «революционного» западного влияния на русскую литературу. То есть «готический» интертекст помогает не только восстановить нарушенный мимесис отдельных произведений поэта, но и реконструировать связывающий их метасюжет.

В наши задачи не входило выявление всех составляющих этого метасюжета, мы стремились только показать, какую роль в его формировании и развитии сыграли английские «готические» романы, и тем самым, во-первых, определить степень значимости корреспонденции с ними произведений Пушкина, во-вторых, найти причины устойчивого внимания поэта к этому «непристижному» жанру.

Проделанная нами работа позволяет сделать вывод, что уже на самом раннем этапе творчества на формирование поэтической картины мира молодого лицеиста оказал существенное влияние «готический» роман М.Г.Льюиса «Монах». Сквозь призму этого романа им был пропущен ряд традиционных для русской литературы образов и мотивов, что позволило поэту выразить противоречивость современной культурно-исторической ситуации и свой взгляд на причины этой противоречивости.

В «Руслане и Людмиле» поэт, опираясь на свои лицейские произведения и прибегая уже к двум «романам ужасов» («Монаху» Льюиса и «Замку Отранто» Г.Уолпола), широчайшим образом использует структурно-смысловой потенциал сочетания «готических» элементов с материалом русской литературы. При этом данное сочетание в каждом отдельном случае обосновывается в поэме конкретными культурными и историческими обстоятельствами, осмысление которых происходит в контексте той ключевой проблемы русской культуры, которая нашла выражение у Пушкина уже в лицейский период; но теперь поэтом учитывается все разнообразие ее проявлений в современном литературном процессе и других областях общественной жизни.

В романтический период пушкинского творчества расширяется круг задействуемых поэтом «романов ужасов» («Удольфские тайны» А.Радклиф, «Мельмот-Скиталец» Ч.Р.Метьюрина) и получает развитие тенденция использования им «готического» интертекста для придания изображаемому элемента таинственности. Вместе с тем выстроенная Пушкиным при помощи «готических» элементов поэтическая картина мира, отражающая всю сложность этой ситуации, в данный период приобретает философскую глубину и обнаруживает все большие соответствия с поэтическими мирами Гете, Шекспира, Данте.

Итак, мы приходим к заключению, что к началу 1824 года «готический» интертекст занимает прочное и важное место в смысловом пространстве пушкинских произведений. При этом «готические» источники становятся для Пушкина не столько объектом переосмысления, сколько средством интерпретации источников, принадлежащих к другим жанровым традициям.

Это не говорит, однако, об исключительно функциональном использовании им некоторых элементов «готических» романов, об отсутствии их влияния на его поэтическое мировоззрение. Сам факт регулярности обращения Пушкина к данному жанру, остававшегося в сфере внимания поэта на протяжении всего его творчества, вызывает сомнение в отсутствии такого влияния. На наш взгляд, устойчивость пушкинского внимания к «готике» связана с особенностями мироощущения поэта, религиозно-мистическим аспектом этого мироощущения, способностью видеть во всем происходящем контуры какого-то метафизического «сюжета». Эти контуры, а не только особенности культурно-исторической ситуации Пушкин, судя по всему, и воспроизводил, ориентируясь на произведения «готического» жанра, герои которых видели в происходящих с ними необычных явлениях участие неких таинственных сил, управляющих их судьбой.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Барский, Олег Вадимович, 2002 год

1. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений в 19 томах (тома 17 и 18 - дополнительные, том 19 - информационно-справочный). М.: Воскресенье, 1994-1997.

2. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений в двадцати томах. Т. 1. Лицейские стихотворения 1813-1817 гг. / Редактор тома В.Э.Вацуро. СПб.: Наука, 1999. 839 с.3. «Арзамас»: Сборник. В 2-х кн. М.: Художественная литература, 1994. 606 и 639 с.

3. Былины / Сост. В.И.Калугин. М.: Современник, 1991. 767 с.

4. Воззрение на войну Французов в союзе с десятью Европейскими "державами противу России 1812 года, со стороны ума, породившего в Наполеоне исполинскую мысль с покорением России быть обладателем вселенной // Сын Отечества, 1813 г. Ч. 3. № II. С. 49-68.

5. Байрон Дж.Г. Дневники. Письма. М.: Наука, 1965. 440 с.

6. Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1977. 607 с.

7. Гете И.В. Фауст / Пер. с нем. Н.Холодковского. М.: Дет. лит., 1983. 367 с.

8. Гофман Э.Т.А. Элексиры сатаны. СПб.: Наука, 1993. 286 с.

9. Данте Алигьери. Божественная Комедия. Ад / Пер. с ит. М.Л.Лозинского: Статьи и коммент. И.Е.Бабанова, М.Л.Лозинского. СПб.: Терра Азбука, 1995. 543 с. (Собр. соч.: В 5 т. Т. 1).

10. Дмитриев И.И. Полное собрание стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1967. 504 с.

11. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Т. 1. Стихотворения 1797-1814 гг. / Ред. О.Б.Лебедева и А.С.Янушкевич. М.: Языки русской культуры, 1999. 760 с.

12. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Т. 2. Стихотворения 1815-1852 гг. / Ред. О.Б.Лебедева и А.С.Янушкевич. М.: Языки русской культуры, 2000. 840 с.

13. Жуковский В.А. Избранное. М.: Правда, 1988. 560 с.

14. Карамзин Н.М. Избранные сочинения в двух томах. М.,-Л.: Художественная литература. 1964. 811 и 591 с.

15. Карамзин Н.М. Полное собрание сочинений: В 18 т. Т. 6. М.: ТЕРРА, 1999. 464 с.

16. Карамзин Н.М. Полное собрание стихотворений. М.; Л.: Сов. писатель, 1966. 424 с.18. «Литературная газета» А.С.Пушкина и А.А.Дельвига 1830 года (№ 1-13). М.: Сов. Россия, 1988. 256 с.

17. Плутарх. Избранные жизнеописания. В двух томах. Т. 2. М.: Правда, 608 с.

18. Поэты-радищевцы: Сборник. М.: Сов. писатель, 1979. 588 с.

19. Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. 703 с.

20. Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году. М.: В Университетской Типографии, 1814. 4.1. 247 с.

21. Уолпол Г. Замок Отранто. Казот Ж. Влюбленный дьявол. Бекфорд У. Ватек. Л.: Наука, 1967. 294 с.

22. Шекспир У. Юлий Цезарь / На англ. и русск. яз. Пер. Н.Карамзина, А.Фета, М.Зенкевича и А.Величанского. М.: Радуга, 1998. 304 с.

23. Radcliff Ann. The Misteries of Udolpho. London, 1823. V. 1. 380 p.; V. 2.384 p.

24. Работы по теории интертекстуальности и другим аспектам теории литературы

25. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 424 с.

26. Выготский JI.C. Психология искусства. М.: Педагогика, 1987. 344 с.

27. Данилевский Р.Ю. Подобие и родство (из истории литературных мотивов) // Россия, Запад, Восток: Встречные течения. К 100-летию со дня рождения академика М.П.Алексеева. СПб.: Наука, 1996. С. 82-108.

28. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994. 428 с.

29. Ильин И.И. Интертекстуальность // Современное зарубежное литературоведение. Энциклопедический справочник. М.: Интрада -ИНИОН, 1996. С. 215-221.

30. Кораблева Н.В. Интертекстуальность литературного произведения. Учебное пособие. Донецк: Кассиопея, 1999. 28 с.

31. Смирнов И.П. Порождение интертекста (Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л.Пастернака). СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995. 191 с.

32. Старобинский Жан. К понятию воображения: вехи истории // Новое литературное обозрение № 19 (1996). С. 36-47.

33. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М.: Дом интеллектуальной книги, 1997. 136 с.

34. Фомичева Ж.Е. Иностилевые скопления как вид интертекстуальности // Интертекстуальные связи в художественном тексте: Межвузовский сб. научных трудов / Отв. ред. И.В.Арнольд. СПб.: Образование, 1993. С. 82-91.

35. Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 1999. 398 с.

36. Щеглов Ю.К. О романах И.Ильфа и Е.Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев: Роман. Щеглов Ю.К. Комментарии к роману «Двенадцать стульев». М., 1995. С. 7-104.

37. Ямпольский М.Б. Память Тиресия. Интертекстуальность и кинематограф. М.: РИК «Культура», 1993. 464 с.

38. Riffaterre М. Semiotic of Poetry. Indiana University Press. Bloomington & London. 1978. 213 p.

39. Работы о предромантической эстетике и жанре «готического» романа

40. Атарова К.Н. Комментарии // Radcliffe Ann. The Romance of the Forest. Austen Jane. Northanger Abbey. M.: Радуга, 1983. С. 443-506.

41. Бёрк Э. О происхождении наших идей возвышенного и прекрасного. М.: Искусство, 1979. 237 с.

42. Жирмунский В.М. и Сигал H.A. У истоков европейского романтизма // Уолпол Г. Замок Отранто. Казот Ж. Влюбленный дьявол. Бекфорд У. Ватек. Л.: Наука, 1967. С. 249-284.

43. История английской литературы. Т. 1. Вып. 2. M.-JL: Изд-во Академии Наук СССР, 1945. 655 с.

44. Ладыгин М.Б. Английский рыцарский роман и проблема развития романтического романа а Англии XVIII XIX вв. // Проблемы метода и жанра в зарубежной литературе. Вып. 9. М.: МГПИ им. В.И.Ленина, 1984. С. 43-62.

45. Ладыгин М.Б. Предромантические тенденции в романе X. Уолпола «Замок Отранто» // Проблемы метода и жанра в зарубежной литературе. М.: МГПИ им. В.И.Ленина, 1977. С. 20-34.

46. Обломиевский Д.Д. Французский романтизм. М.: Гос. изд-во худож. литературы, 1947. 356 с.

47. Скороденко В.А. Монах Льюис и его роман // Льюис М.Г. Монах. М.: Ладомир, 1993. С. 5-14.

48. Соловьёва H.A. В лабиринте фантазии // Комната с гобеленами. Английская готическая проза. М.: Правда, 1991. С. 5-22.

49. Соловьёва H.A. У истоков английского романтизма. М.: Изд-во МГУ, 1988. 232 с.

50. Уланд Л. Предупреждение против использования криминальных происшествий для балладных сюжетов // Эолова арфа: Антология баллады. М.: Высшая школа, 1989. С. 562.

51. Howells С.А. Love, Mistery and Misery: Filling in Gothic Fiction. University of London. The Athlone Press, 1978. 199 p.

52. Killen A. Le Roman terrifiant ou Roman noir de Walpole a Anne Radcliffe et son influence sur la littérature française jusquen 1840. Paris, Champion, 1923. 255 p.

53. Mehrotra K.K., M.A.(Ullid), Litt Coxon В. Horace Walpole and the English Novel. NY. Rüssel & Rüssel, 1970. 198 p.

54. Peck L.F. A life of Mattew G.Lewis. Harvard University Press. Cambridge, Massachusetts. 1961. 324 p.

55. Tompkins J.M.S. The Popular Novel in England. 1770-1800. University of Nebraska Press. Lincoln. 1961. 388 p.

56. Алексеев М.П. Незамеченный фольклорный мотив в черновом наброске Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. Т. IX. Д.: Наука, 1979. С. 17-68.

57. Алексеев М.П. Ч.Р.Метьюрин и его «Мельмот Скиталец» // Метьюрин Ч.Р. Мельмот Скиталец. JL: Наука, 1976. С. 563-674.

58. Алпатов М.В. Берковский Н.Я. Из переписки // Новое литературное обозрение № 25 (1997). С. 133-173.

59. Альтман М.С. Литературные параллели // Страницы истории русской литературы. М.: Наука, 1971. С. 37-44.

60. Альтшуллер М.Г. Эпоха Вальтера Скотта в России. Исторический роман 1830-х годов. СПб: Академический проект, 1996. 336 с.

61. Архангельский А.Н. Александр I. М.: ВАГРИУС, 2000. 575 с.

62. Архангельский А.Н. Герои Пушкина. Очерки литературной характерологии. М.: Высшая школа, 1999. 287 с.

63. Архипова А.В. Эволюция исторической темы в русской прозе 1800-1820-х гг. // На путях к романтизму. Сб. научных трудов. Отв. ред. Ф.Я.Прийма. Л.: Наука, 1984. С. 215-236.

64. Астафьева О.В. Пушкин и Жанен (к проблеме реконструкции замысла повести «Мы проводили вечер на даче.») // Пушкин и его современники. Вып 2 (41). СПб.: Академический проект, 2000. С. 239246.

65. Бакунина Т.А. Знаменитые русские масоны. М.: Интербук, 1991. 140 с.

66. Барский О.В. «Монах» А.С.Пушкина и «Монах» М.Г.Льюиса // XII Пуришевские чтения: Всемирная литература в контексте культуры: Сборник статей и материалов / Отв. ред. В.А.Луков, отв. ред. выпуска В.Н.Ганин. М.: МГЛУ, 2000. С. 158-159.

67. Барский О.В. «Наполеоновский» подтекст в «Медном Всаднике»

68. A.С.Пушкина // Вопросы литературы и фольклора: К 70-летию Т.Г.Леоновой / Отв. ред. А.Э.Еремеев. Омск: ОмГПУ, 1999. С. 88-104.

69. Барский О.В. «Не дай мне бог сойти с ума». К истории создания // Московский пушкинист V. Ежегодный сборник / Сост. и научн. ред.

70. B.С.Непомнящий. М.: Наследие, 1998. С. 254-281.

71. Барский О.В. О «семейственном» подтексте одной сцены трагедии Пушкина «Борис Годунов» // Национальный гений и пути русской культуры: Пушкин, Платонов, Набоков в конце XX века. Материалы регинального симпозиума. Вып. 1. Омск: ОмГПУ, 1999. С. 53-57.

72. Барский О.В. Пушкин и английский «готический» роман // Московский пушкинист VIII. Ежегодный сборник. / Сост. и научн. ред. В.С.Непомнящий. М.: Наследие, 2000. С. 192-213.

73. Берков П. и Макогоненко Г. Жизнь и творчество Н.М.Карамзина // Карамзин Н.М. Избранные сочинения в двух томах. Т. 1. С. 5-76.

74. Благой Д.Д. Душа в заветной лире. М.: Сов. писатель, 1979. 624 с.

75. Благой Д. Д. Мастерство Пушкина. М.: Сов. писатель, 1955. 267 с.

76. Благой Д.Д. Первый исторический роман Лажечникова // Лажечников И.И. Последний Новик. М.:Правда, 1983. С. 530-560.

77. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826 1830). М.: Сов. писатель, 1967. 724 с.

78. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики. (Субъектно-образная структура). М. Российск. гос. гуманит. ун-т., 1997. 307 с.

79. Валлоттон А. Александр I. М.: Прогресс, 1991. 397 с.

80. Вайскопф М. Сюжет Гоголя. М.: Радикс, 1993. 592 с.

81. Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина. M.:Sam & Sam, 1995.360 с.

82. Вацуро В.Э. А.Радклиф, ее первые русские читатели и переводчики // Новое литературное обозрение № 22 (1996). С. 202-225.

83. Вацуро В.Э. Г.П.Каменев и готическая литература // XVIII век. Сб. 10. Л.: Наука, 1975. С. 271-275.

84. Вацуро В.Э. Готический роман в России (1790-1840). Фрагменты из книги // Новое литературное обозрение № 42 (2 / 2000). С. 125-145.

85. Вацуро В.Э. Два стихотворения Анны Радклиф в русских переводах // Россия, Запад, Восток: Встречные течения. К 100-летию со дня рождения академика М.П.Алексеева. СПб.: Наука, 1996. С. 247-255.

86. Вацуро В.Э. Записки комментатора. СПб.: Академический проект, 1994. С. 82-84.

87. Вацуро В.Э. Историко-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм» // XVIII век. Сб. 8. Л.: Наука, 1969. С. 190-209.

88. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1994. 240 с.

89. Вацуро В.Э. Уолпол и Пушкин // Временник Пушкинской комиссии. 1967-1968. Л.: Наука, 1970. С. 47-57.

90. Веселовский А.Н. В.А.Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М.: INTRADA, 1999. 447 с.

91. Ветшева Н.Ж. Проблема поэмы в теории и практике арзамасцев // Проблемы метода и жанра. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1983. С. 60-70.

92. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М.: Наука, 1999. 704 с.

93. Виттекер Ц.Х. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб.: Академический проект, 1999. 350 с.

94. Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль. М.: Языки русской культуры, 1998. 328 с.

95. Гаспаров Б., Паперно И. К описанию мотивной структуры лирики Пушкина // Russian Romanticism. Studies in the Poetic Codes / Editor Nils Ake Nilson. Stockholm, 1979. P. 9-44.

96. Гаспаров Б.М. Поэтика Пушкина в контексте европейского и русского романтизма // Современное американское пушкиноведение. Сб. статей / Ред. У.М.Тодд III. СПб.:Академический проект, 1999. С. 301-329.

97. Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб.: Академический проект, 1999. 400 с.

98. Глаголев А.Г. Еще критика (Письмо к редактору) // Пушкин в прижизненной критике. 1820-1827. СПб.: Гос. Пушкинский Театральный Центр, 1996. С. 25-27.

99. Глассэ А. О мужике без шапки, двух бабах, ребеночке в гробике, сапжнике немце и о прочем // Новое литературное обозрение № 23 (1997). С. 92-117.

100. Гозенпуд А.А. Пушкин и русский театр десятых годов XIX в. // Пушкин: Исследования и материалы. JL: Наука, 1986. Т. XII. С. 28-59.

101. Грекова Е.Г. Роль мотива «Мельмота Скитальца» Ч. Метьюрина в организации пространства пушкинской «Сцены из Фауста» // А.С.Пушкин и мировая культура. М.: Изд-во МГУ, 1999. С. 189.

102. Грот К.Я. Пушкинский Лицей (1811-1817). Бумаги 1 курса, собранные академиком Я.К.Гротом. СПб.: Академический проект, 1998. 512 с.

103. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.: Интрада, 1995. 319с.

104. Гуревич A.M. Романтизм Пушкина: Книга для учителя. М., МИРОС, 1992. 192 с.

105. Данилевский Р.Ю. Пушкин и Гете: Сравнительное исследование. СПб.: Наука, 1999. 288 с.

106. Дебрецени Пол. Блудная дочь. Подход Пушкина к прозе. СПб.: Академический проект, 1996. 398 с.

107. Еремеев А.Э. И.В.Киреевский. Литературные и философско-эстетические искания (1820-1830). Омск: Изд-во ОмГПУ, 1996. 171 с.

108. Еремеев А.Э. Проза Пушкина («Египетские ночи» и др.) и «Остров» И.Киреевского: о роли мифа в становлении русской философской прозы XIX века // Пушкинский альманах. Вып. 1 / Под ред. К.И.Шарафадиной. Омск: Изд-во ОмГПУ, 1998. С. 64-80.

109. Есипов В.М. «Зачем ты, грозный Аквилон.». О стихотворениях «Аквилон» и «Арион» // Московский пушкинист VII. Ежегодный сборник. М.: Наследие, 2000. С. 96-104.

110. Жаккар Ж.-Ф. Между «до» и «после»: Эротический элемент в поэме А.С.Пушкина «Руслан и Людмила» // «А се грехи злые, смертные.»: Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной

111. России (X первая половина XIX в.). Сб. статей под редакцией Н.Л.Пушкаревой. М.: Ладомир, 1999. С. 712-736.

112. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин: Пушкин и западные литературы. Л.: Наука, 1978. 423 с.

113. Замечания на поэму «Руслан и Людмила» в шести песнях, соч А.Пушкина. 1820 // Пушкин в прижизненной критике. 1820-1827. СПб.: Гос. Пушкинский Театральный Центр, 1996. С. 69-73.

114. Зорин А.Л. Послание «Императору Александру» В.А.Жуковского и идеология Священного союза // Новое литературное обозрение № 32 (4/1998). С. 112-132.

115. Зорин А.Л. Русская ода конца 1760-х начала 1770-х годов, Вольтер и «греческий проект» Екатерины II // Новое литературное обозрение № 24 (1997). С. 5-29.

116. Иваницкий А.И. Исторические смыслы потустороннего у Пушкина: К проблеме онтологии петербургской цивилизации. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1998. 304 с.

117. История романтизма в русской литературе. Романтизм в русской литературе 20-30-х годов XIX в. (1825-1840) М.: Наука, 1979. 327 с.

118. Канунова Ф.З. Н.М.Карамзин в концепции В.А.Жуковского // XVIII век. Сб. 21. СПб.: Наука, 1999. С. 337-346.

119. Канунова Ф.З. Эстетика русской романтической повести. (А.А.Бестужев-Марлинский и романтики-беллетристы 20-30-х гт.) Томск: Изд-во Томск. Ун-та, 1973. 307 с.

120. Карпов А.А. «Перстень» Баратынского и «Повести Белкина» // Концепция и смысл: Сб. статей в честь 60-летия проф. В.М.Марковича / Под ред. А.Б.Муратова, П.Е.Бухаркина. СПб.: Изд-во С.-Петербург, унта, 1996. С. 171-185.

121. Катенин П.А. Размышления и разборы. М.: Искусство, 1981. 374 с.

122. Кедров К.А. «Евгений Онегин» в системе образов мировой литературы // В мире Пушкина. Сб. статей / Сост. С.Машинский. М.: Сов. писатель, 1974. С. 120-149.

123. Кибальник С.А. Художественная философия Пушкина. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. 199 с.

124. Киселева Л. Начало русского «архаизма» // Structure and Tradition in Russian Society/Ed. by R. Reid, J. Andrew and V. Polukhina. Helsinky: Helsinky University Press, 1994. C. 52-63.

125. Козмин H.K. О переводной и оригинальной литературе конца XVIII и начала XIX в. в связи с поэзией В.А.Жуковского. СПб., 1904. 46 с.

126. Коровин В.И. О басне И.Крылова «Роща и Огонь» // Концепция и смысл: Сб. статей в честь 60-летия проф. В.М.Марковича / Под ред. А.Б.Муратова, П.Е.Бухаркина. СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1996. С. 6-8.

127. Кошелев В.А. В предчувствии Пушкина: К.Н. Батюшков в русской словесности начала XIX века. Псков: Псковск. обл. ин-т усовершенствования учителей, 1995. 124 с.

128. Кошелев В.А. «"Онегина" воздушная громада.» СПб.: Академический проект, 1999. 286 с.

129. Кошелев В.А. Первая книга Пушкина. Томск: Водолей, 1997. 224 с.

130. Кошелев В.А. Пушкин и легенда о Вадиме Новгородском // Литература и история. (Исторический процесс в творческом сознании русских писателей и мыслителей XVIII-XX вв.) Вып. 2 / Отв. ред. Ю.В.Стенник. СПб.: Наука, 1997. С. 93-109.

131. Криницын А.Б. Пушкин и Жюль Жанен // Российский литературоведческий журнал. 1996, № 8. С. 37-48.

132. Кросс Э.Г. У темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII веке. СПб.: Академический проект, 1996. 387 с.

133. Кулешов В.И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина). М.: Изд-во МГУ, 1965. 461 с.

134. Ланда С.С. Дух революционных преобразований. Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов. 1816-1825. М.: Мысль, 1975. 382 с.

135. Ларионова Е.О. К истории раннего русского шиллеризма // Новые безделки. Сб. статей к 60-летию В.Э.Вацуро. М. Новое литературное обозрение, 1996. С. 36-49.

136. Летопись жизни и творчества А.С.Пушкина: В 4 т. Т. 1. (1799-1824) / Сост. М.А.Цявловский; Отв. ред. Я.Л.Левкович. М.: СЛОВО/SLOVO, 1999. 592 с.

137. Листов B.C. Библейские мотивы в «Путешествии в Арзрум» // Пушкин и его современники. Вып. 1 (40). СПб. Академический проект, 1999. С. 41-68.

138. Лотман Ю.М. Пушкин.: СПб. Искусство, 1997. 847 с.

139. Лотман Ю.М. Руссо и русская культура XVIII начала XIX века // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. С. 555-604.

140. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М.: Книга, 1987. 336 с.

141. Люсый А.П. Пушкин. Таврида. Киммерия. М.: Языки русской культуры, 2000. 248 с.

142. Маркович В.М. И.С.Тургенев и русский реалистический роман XIX века. Л.: Изд-во ЛГУ, 1982. 208 с.

143. Маркович В.М. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Исследования и материалы. Т. XIII. Л.: Наука, 1989. С. 63-87.

144. Михайлова Н.И. «Витийства грозный дар.». Пушкин и ораторская культура его времени. М.: Русский путь, 1999. 416 с.

145. Михайлова Н.И. К источникам ремарки «Народ безмолвствует» в «Борисе Годунове» // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 20. Л.: Наука, 1986. С. 150-153.

146. Михайлова Н.И. Отечественная война 1812 года и русская ораторская проза // Отечественная война 1812 года и русская литература XIX века. М.: Наследие, 1998. С. 132-162.

147. Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С.Пушкина (Библиографическое описание). СПб.: Императорская Академия Наук, 1910. 442 с.

148. Московский Меркурий. Часть первая. М., 1803. С. 218-223.

149. Набоков В.В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. М.:НПК Интелвак, 1999. 1008 с.

150. Немзер А. «Сии чудесные виденья.»: Время и баллады В.А.Жуковского // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. «Свой подвиг свершив.»: О судьбе произведений Г.Р.Державина, К.Н.Батюшкова,

151. B.А.Жуковского. М.: Книга, 1987. С. 165-264.

152. Немировский И.В. Библейская тема в «Медном всаднике» // Русская литература. 1990, № 3. С. 3-17.

153. Немировский И.В. Генезис стихотворения Пушкина «Наполеон» (1821) // Пушкин: Исследования и материалы. Т. XV. СПб.: Наука, 1995.1. C. 176-185.

154. Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина. М.: Сов. писатель, 1987. 448 с.

155. Непомнящий B.C. Феномен Пушкина и исторический жребий России. К проблеме целостной концепции русской культуры // Пушкин и современная культура. М., 1996. С. 31-70.

156. Новикова М.А. Студенты вчитываются в «Бахчисарайский фонтан» // Московский пушкинист VI. Ежегодный сборник. М.: Наследие, 1999. С. 203-220.

157. Олин В.Н. Критический взгляд на «Бахчисарайский фонтан», соч. А.Пушкина // Пушкин в прижизненной критике. 1820-1827. СПб.: Гос. Пушкинский Театральный Центр, 1996. С. 198-202.

158. Орлов П.А. Повесть Н.М.Карамзина «Марфа Посадница» // Русская литература. 1968, № 2. С. 192-201.

159. Осповат А.Л., Тименчик Р.Д. «Печальну повесть сохранить.»: Об авторе и читателях «Медного всадника». М.: Книга, 1985. 303 с.

160. Пастернак Елизавета. «Се! Новый Александр родился.» (Возникновение легенды) // Новое литературное обозрение № 6 (1994). С. 93-99.

161. Петрунина H.H., Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. Л.: Наука, 1974. С. 42-49.

162. Полякова Е. Реальность и фантастика «Пиковой дамы» // В мире Пушкина. Сб. статей / Сост. С.Машинский. М.: Сов. писатель, 1974. С. 373-412.

163. Прийма Ф.Я. Тема «новгородской свободы» в русской литературе конца XVIII начала XIX в. // На путях к романтизму. Сб. научных трудов / Отв. ред. Ф.Я.Прийма. Л.: Наука, 1984. С. 100-138.

164. Проскурин O.A. Батюшков и поэтическая школа Жуковского: Опыт переосмысления проблемы // Новые безделки. Сб. статей к 60-летию В.Э.Вацуро. М. Новое литературное обозрение, 1996. С. 77-116.

165. Проскурин O.A. Новый Арзамас Новый Иерусалим. Литературная игра в культурно-историческом контексте // Новое литературное обозрение № 19 (1996). С. 73-128.

166. Проскурин O.A. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М.: Новое литературное обозрение, 1999. 462 с.

167. Пушкарев Л.Н. Сказка о Еруслане Лазаревичем.:Наука, 1980.184 с.

168. Реизов Б.Г. Творчество Вальтера Скотта. М.: Худ. лит., 1965. 497 с.

169. Розанов М.Н. Пушкин и Ариосто // Известия АН СССР (Отд. общ. Наук). № 2-3. С. 375-412.

170. Сидоров Н.П. Война и русская журналистика («Сын Отечества») // Отечественная война и русское общество. Т. V. М.: Т-во И.Д.Сытина, 1912. С. 139-145.

171. Сидоров Н.П. Отечественная война в русской лирике // Отечественная война и русское общество. Т. V. М.: Т-во И.Д.Сытина, 1912. С. 159-171.

172. Сидяков J1.C. «Тень Фонвизина» // Временник Пушкинской комиссии: Сборник научных трудов. JL: Наука, 1989. Вып. 23. С. 90-98.

173. Словарь языка Пушкина: В четырех томах. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1956-1961. Т. 2. 896 с.

174. Слонимский A.J1. Первая поэма Пушкина // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. M.-JI; Изд-во Академии наук СССР, 1937. Т. 3. С. 183-202.

175. Смирнов А.Ф. Как создавалась «История государства Российского». Статья третья. В грозу двенадцатого года // Карамзин Н.М. Полное собрание сочинений: В 18 т. Т. 6. М.: ТЕРРА, 1999. С. 327-366.

176. Соловьева H.A. Пушкин и английский романтизм // А.С.Пушкин и мировая культура. М.: Изд-во МГУ, 1999. С. 184-185.

177. Стенник Ю.В. Пушкин и русская литература XVIII века. СПб., Наука. 1995. 350 с.

178. Строганов М.В. Рецензия на книгу. Кошелев В.А. Первая книга Пушкина // Новое литературное обозрение № 33 (5/1998). С. 410-413.

179. Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Л.:Сов. писатель, 1960.498 с.

180. Томашевский Б.В. Пушкин. Т. 1. Лицей; Петербург. М.: Худож. лит., 1990. 367 с.

181. Томашевский Б.В. Пушкин. Т. 2. Юг; Михайловское. М.: Худож. лит., 1990. 383 с.

182. Троицкий H.A. Александр I и Наполеон. М.: Высшая школа, 1994. 304 с.

183. Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. Кишинев: Картя Молдавеняскэ, 1976. 346 с.

184. Турбин В.Н. Поэтика романа А.С.Пушкина «Евгений Онегин». М.: Изд-во МГУ, 1996. 232 с.

185. Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М.: Наука, 1968. 424 с.

186. Федотов Г.П. Певец империи и свободы // Пушкин в философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. М.: Книга, 1990. С.З58-375.

187. Фомичев С.А. Графика Пушкина. СПб.: Ассоциация «Новая литература», 1993. 109 с.

188. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л.: Наука, 1986. 304 с.

189. Фомичев С.А. Предисловие // Пушкин A.C. Полное собрание сочинений в 19 томах. Т. 18. Рисунки. М., 1996. С. 9-18.

190. Фёдорова Л.Г. Интертекстуальность Пушкина // Вестник Московского Университета. Серия 9. Филология. № 4 (июль-август). 1998. С. 106-110.

191. Хачатуров C.B. «Готический вкус» в русской художественной культуре XVIII века. М.: ПРОГРЕСС-Традиция, 1999. 184 с.

192. Худошина Э.И. Жанр стихотворной повести в творчестве А.С.Пушкина («Граф Нулин», «Домик в Коломне», «Медный всадник»): Учебное пособие. Новосибирск: Изд-во НГПИ, 1987. 84 с.

193. Шаталов С.Е. Романтизм Жуковского // История романтизма в русской литературе Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1790-1825) / Огв. ред. А.С.Курилов. М.: Наука, 1979. С.110-144.

194. Шаталов С.Е. Романтические веяния в русской литературе первого десятилетия XIX в. // История романтизма в русской литературе. Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (17901825) / Отв. ред. А.С.Курилов. М.: Наука, 1979. С. 88-110.

195. Шатин Ю.В. «Капитанская дочка» А.С.Пушкина в русской исторической беллетристике первой половины XIX века: Учебное пособие к спецкурсу. Новосибирск: Изд. НГПИ, 1987. 80 с.

196. Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин, Достоевский, Чехов, авангард. СПб.: ИНА—ПРЕСС, 1998. 352 с.

197. Щеголев П.Е. Первенцы русской свободы. М.: Современник, 1987. 494 с.

198. Эткинд Е.Г. Божественный глагол: Пушкин, прочитанный в России и во Франции. М.: Языки русской культуры, 1999. 600 с.

199. Юрьева И.Ю. Пушкин и христианство: Сборник произведений А.С.Пушкина с параллельными текстами из Священного Писания и комментарием. М.: ИД Муравей, 1998. 280 с.

200. Янушкевич A.C. В.А.Жуковский и Великая французская революция // Великая французская революция и русская литература. Д.: Наука, 1990. С. 106-141.

201. Янушкевич A.C. Лирика Жуковского // Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Т. 1. Стихотворения 1797-1814 гг. / Ред. О.Б.Лебедева и А.С.Янушкевич. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 405-418.

202. Янушкевич A.C. Жанровый состав лирики Отечественной войны 1812 года и «Певец в стане русских воинов» В.А.Жуковского // Проблемы метода и жанра: Сб. статей / Отв. ред. Ф.З.Канунова. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1982. С. 3-23.

203. Altshuller М. Pushkin's "Ruslan and Liudmila" and the Tradittion of the Mock-Epic Poem // The Golden Age of Russian Literature and Thought. London, 1992. P. 7-23.

204. Bayley J. Pushkin. A Comparative Commentary. Cambridge: at the University Press, 1971. 368 p.

205. Simmons E.J. English Literature and Culture in Russia. (1553-1840). Cambridge. Harvard University Press, 1935. 357 p.

206. Simpson M.S. The Russian Gothic Novel and its British Antecedents. Slavica Publishers, Columbus (Ohio), 1986. 110 p.1. Другие источники

207. Аверинцев C.C. Аваддон // Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2-х т. Т. 1. М.: Сов. Энциклопедия, 1991. С. 23.

208. Брахман С.Р. «Неистовый» насмешник // Жюль Жанен. Мертвый осел и гильотинированная женщина. М.: Наука, 1996. С. 275-284.

209. Бушкевич С.П. Петух // Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. С. 307-308.

210. Герчук Ю.Я, Воображаемая архитектура в живописи и графике // Западноевропейская художественная культура XVIII века. М.: Наука, 1980. С. 89-103.

211. Ермонская В.В., Нетунахина Т.Д., Попова Т.Ф. Русская мемориальная скульптура. Л.: Искусство, 1978. 311 с.

212. Иванов В.В., Топоров В.Н. Святогор // Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. С. 353-355.

213. Колокола ролийские // Энциклопедия суеверий. Сост.: Э. и М.А.Рэдфорд, Е. Миненок. М.: Миф, Локид, 1995. С. 194.

214. Лосев А.Ф. Мифология греков и римлян. М.: Мысль, 1996. 975 с.

215. Максимов C.B. Нечистая, неведомая и крестная сила. M.: ТЕРРА; Книжная лавка РТР, 1996. 272 с.