Русско-китайское разграничение в Центральной Азии в середине XVIII - середине XIX вв. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.03, кандидат исторических наук Хахалин, Константин Владимирович

• Хахалин, Константин Владимирович
• кандидат исторических наук
• 2007

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Хахалин, Константин Владимирович

Введение

Глава I. Погранично-территориальный аспект русско-китайских отношений в представлении основных концепций

Глава II. Территориальное сближение Китая и России в центрально-азиатском регионе в середине XVIII - середине XIX вв

Раздел 2.1. Типологическая и стадиальная обусловленность выхода Цинской империи на центральноазиатские рубежи.

Раздел 2.2. Мотивационная основа и общая характеристика российского продвижения в Центральную Азию

Раздел 2.3. Соположение территориальных владений Российской и Цинской империй в Центральной Азии до начала процесса разграничения

Глава III. Процесс договорного оформления границ Российской империи и Китая в Центральной Азии.

Раздел 3.1. Определение общих положений прохождения западного участка русско-китайской границы на основе Пекинского договора 1860 г.

Раздел 3.2. Подписание Чугучакского протокола

1864 г. и установление линии прохождения русско-китайской границы. Заключение

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Русско-китайское разграничение в Центральной Азии в середине XVIII - середине XIX вв.»

Одним из важнейших разделов изучения истории той или иной страны бесспорно является исследование широкого круга вопросов, связанных с процессом формирования её территории. Так как ни одно государство не в состоянии возникнуть и существовать вне собственного и признаваемого другими пространственного измерения.

Территория, кроме того, есть не только обязательное условие появления на карте мира отдельного государства, но и своеобразный результат его истории, её неотъемлемая часть, без которой трудно составить цельное представление о прошлом страны, правильно оценить её настоящее и обеспечить тем самым необходимые основания для прогноза на будущее.

Тем более все сказанное имеет отношение к России с её пространством некогда в «шестую часть земли» и в буквальном смысле «дистанциями огромного размера». В связи с чем формирование российской территории уже по одной только географической масштабности результата следует охарактеризовать как процесс совершенно уникального свойства и с точки зрения объема проблематики, и ввиду необходимости её разработки в интересах полноценного проведения других исторических исследований.

Феномен «собирания русской земли», её дальнейшего конфигурирования во владения Российской империи был вопросительно обозначен ещё Н.М.Карамзиным в его «Истории государства Российского»: «Взглянем на пространство сей единственной державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков африканских. Неудивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, хладными и жаркими климатами, как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну державу с Москвою?» [147, С.ЗЗ].

Будучи поставленной указанная проблема до сих пор составляет важнейшую тему многих исторических исследований, философски анализируется, привлекает внимание специалистов других гуманитарных, а также естественнонаучных профилей.

Более того, история формирования российской государственной территории и определения её границ вплоть до настоящего времени не составляет процесс завершённого свойства. Не только ввиду необходимости сохранения суверенного пространства существования российской государственности, но и по причине длящегося режима определения его пределов на отдельных участках как во взаимодействии со странами бывшего СССР, так и с его прежними соседями.

Имея в виду последнее, прежде всего следует указать на погранично-территориальное наследие современной России, в усечённом виде воспринятое ею от периода советско-китайских отношений, которые в свою очередь также имели собственную очень непростую русско-цинскую предысторию. Характеризуя текущее состояние российско-китайского взаимодействия применительно к общей пограничной теме нельзя не согласиться с мнением известного российского исследователя, владеющего, кроме того, бесценным практическим опытом в данной области, Ю.М.Галеновича, который формулирует проблему следующим образом: «Полностью линия границы ещё не определена, не согласована сторонами; вопрос о характере договоров о границе не снят с повестки дня, и стороны до сих пор решали только вопросы о прохождении линии границы, пусть даже на всём её протяжении. Стороны ещё не приступили к переговорам относительно нового договора о границе, который только и может заменить все прежние договоры о границе . Нет оснований говорить о том, что юридические вопросы, касающиеся границы, или вопросы относительно юридической основы границы уже решены; нет также оснований говорить о том, что проблема границы снята в наших двусторонних отношениях». [96, сс.297-298].

Наличие вплоть до настоящего времени неопределённых сторонами участков прохождения линии границы, несмотря на обоюдное согласие решать существующие в пограничной сфере проблемы в соответствии с принципами «справедливости и рациональности», терминологически не относящимися к области международного права и допускающие значительную свободу в их трактовке, служит достаточно объективным подтверждением актуальности предпринятого исследования.

Нельзя также обойти вниманием то обстоятельство, что внутренняя логика территориальной трансформации любой страны при реализации вовне в конечном итоге проявляется в установлении государственной границы, оформление которой происходит во взаимодействии с другими странами подчиняясь своего рода внешней логике международных отношений. Таким образом, достигаемый пространственный результат оказывается мотивирован как внутренними, так и внешними причинами, предметно относимыми к различным научным дисциплинам.

По этой причине в интересах обеспечения предпринимаемого анализа адекватным подбором исследовательского инструментария прежде всего следует ясно обозначить объект и предмет представленной работы.

Выделяя в качестве объекта исследования русско-китайские отношения к его предмету отнесено формирование государственной границы между российской и цинской империями в Центральной Азии в результате договорно-правового определения «линии раздела земель» между ними в указанном регионе по итогам заключения Пекинского договора 1860 г. и Чугучакского протокола 1864 г.

Как известно, отправной точкой пограничных отношений между Россией и Китаем в Центральной Азии следует считать покорение цинской империей независимого государства западных монголов, - Джунгарского ханства, - в 1755-1758 гг. «.Понеже до сего времени не было ещё точного установления между Российской империей и китайским государством границ, по разделению оных Зенгорским (Джунгарским - К.Х.) в середине.»'

Исчезновение с карты Азии Джунгарского ханства, более века занимавшего одно из важнейших мест в системе международных отношений центрально-азиатского региона, коренным образом меняло в нем и соположение стран-соседей и расстановку сил между ними. Трехэлементная структура основных действующих факторов, - России, Китая и Джунгарии, -перестала существовать. Её место заняла конкуренция между собой двух империй, - Российской и Китайской, - за политико-территориальное и экономическое доминирование в названном регионе.

Особенно болезненным их соперничество оказалось в сфере территориальной оценки результатов завоевания Цинской империей независимого Джунгарского ханства. Поскольку различия в подходах сторон к данному вопросу в частности и проблеме разграничения в целом имели настолько принципиальный характер, что первое договорное закрепление раздела земель состоялось лишь в 60-х годах XIX в., то есть спустя столетие со времени выхода России и Китая на общие центральноазиатские рубежи.

На этом основании хронологическими рамками исследования обозначен период середины XVIII - середины XIX вв., когда расширение русских владений в Центральной Азии натолкнулось на цинскую экспансию за пределы внутристенного Китая и обе страны пройдя крайне напряженный этап становления их территориального соседства в названном регионе, приступили к выработке первых пограничных договоров, результатом которых стало взаимное признание сторонами собственных территориальных пределов и их фактическое наведение на месте.

В рамках обозначенных параметров цель настоящего исследования в свою очередь предлагается обозначить как составление причинно-следственной модели взаимодействия России и Китая при разделе

1 Из отношения главного пограничного командира И.Шпрингера. Генваря 8 дня 1765 года. Иртышской линии крепость Омская. Иван Шпрингер. Цит. по: Валиханов Ч.Ч. Собр.соч. в 5-ти томах. Алма-ата. 1964. T.3. Сс.253-254. территории в Центральной Азии с выделением тех закономерностей, которые определили состоявшийся итог разграничения.

При этом в качестве узловых задач работы выделяются следующие:

- определение характера предпосылок и основных этапов становления русско-китайского территориального соседства в Центральной Азии;

- оценка с точки зрения действовавшего международного порядка общих принципов русско-китайского разграничения к западу от маяка Шабин-Дабага до бывших Кокандских владений в результате заключения Пекинского договора 1860 г.;

- проведение сопоставительного анализа действий сторон по реализации условий Пекинского договора при подготовке и утверждении Чугучакского протокола 1864 г.;

- характеристика русско-китайского взаимодействия при демаркации границы на её западном участке в ходе исполнения условий Чугучакского протокола.

Сужение в данном случае пространственных рамок исследования центральноазиатской зоной обусловлено прежде всего особенностями формирования российских пределов в зависимости от географии приложения имперских усилий. Поскольку во многом по-разному складывались границы России на Западе и на Востоке. Более того, совершенно по-особому в сравнении с иными азиатскими соседями строились территориальные отношения между российской и китайской империями в дополнении с региональной спецификой их взаимодействия на Дальнем Востоке и в Центральной Азии.

Сохранившиеся архивные материалы, введенные в научный оборот исторические документы и опубликованные на сегодня результаты многочисленных исследований по русско-китайским отношениям свидетельствуют о чрезвычайной сложности процесса территориального разграничения между двумя странами в целом и его региональной, а также местной, специфики в частности.

Указанное обстоятельство в сочетании с научно-практической значимостью проблематики стимулировало активное изучение всего комплекса вопросов, связанных с историей становления русско-китайского территориального соседства, характером взаимодействия государств на сопредельных землях, их соперничеством при распространении собственного суверенитета в смежных зонах, процессом совместной выработки общих принципов разграничения, их фиксацией в условиях двусторонних договоров и конкретной реализации на практике при установлении граничной межи на месте.

Ориентируясь на функционально-содержательную ценность применительно к предпринятому исследованию и следуя хронологическому принципу имеющуюся литературу логично разделить на группы с представлением по каждой из них наиболее значимых результатов изучения темы.

В избранном порядке прежде всего следует указать на обширные материалы обзорно-ознакомительного свойства, собранные по итогам имевших место русско-китайских контактов на их начальном этапе. Вполне естественно поэтому, что отношения двух империй впервые были отражены Г.Ф.Миллером1 [196] и И.Э.Фишером [270] в их сводных работах по истории Сибири, следствием включения которой в состав России состоялось установление русско-китайского территориального соседства.

Распространение российского суверенитета в восточном направлении закономерно сопровождалось исследованием вводимых в сферу имперского администрирования областей, его населения и сопредельных территорий. Издаются труды академика П.С.Палласа, в 1768-1774 гг. предпринявшего экспедицию по Западной и Восточной Сибири, Алтаю и Забайкалью [225,

1 Автор первого фундаментального труда по истории Сибири - «Описание Сибирского царства и всех происшедших в нём дел от начала, а особенно от покорения его Российской державе по наши времена», вышедшего в 1750 и 1787 годах.

226], интересные с точки зрения истории, этнографии, археологии и языков местных народов. В 1776-1778 гг. в Петербурге вышел труд И.Г.Георги, -«Описание всех в Российском государстве обитающих народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей» [99], - фактически первая сводная работа по этнографии России.

Последующая региональная специализация данного направления, опубликованные результаты которого практически совпадают с географическими рамками проводимого исследования представлены в обширном труде А.И.Лёвшина «Описание Киргиз Казачьих или Киргиз Кайсацких орд и степей» [182]. В 1820-1822 гг. по поручению Азиатского департамента МИД автор «описания» был командирован в Казахские степи, где вёл подробные записи, ознакомился с делами Оренбургской пограничной комиссии и собрал огромный научный материал, содержащий крайне важные сведения о тех локальных условиях, в обстановке которых происходило русско-китайское взаимодействие на западном участке территориального соприкосновения двух империй. Работа А.И.Лёвшина пополнила интересные наблюдения, сделанные ранее приставом российской духовной миссии Е.Ф.Тимковским в ходе его путешествия в Китай, наглядно характеризующие функционирование на практике режима номинального вассалитета окружающих «варваров» Срединному государству [263].

С выходом российской и китайской империй на общие центрально-азиатские рубежи изучение региональной тематики было акцентировано в трудах основоположника русского китаеведения, в течение 1808-1821 бывшего начальником российской духовной миссии в Пекине, Н.Я.Бичурина, [50-54], бесспорное достоинство которых и отчасти недостаток одновременно состоят в безусловном следовании китайским источникам.

Значительное место в научном наследии академика В.П.Васильева, также в своё время находившегося в составе российской духовной миссии в Пекине, занимают исследования связанные с историей и географией рассматриваемого региона [69-71]. Среди его опубликованных работ следует отметить статью «Центральная Азия и главные хребты гор в Китайских владениях» [71], в которой он, опираясь на китайские источники и личные наблюдения, впервые в русской географической литературе дал подробное описание центральноазиатских хребтов, водных систем, сделал попытку районирования этой части Азии, а также определил понятие «Центральная Азия».

Другая группа литературы, которую условно возможно определить как военно-дипломатическую1, составлена трудами авторов хронологически и служебно связанных с практическим решением вопросов русско-китайского разграничения на западном участке смежных владений обеих империй.

Отыскивая иные кроме Кяхтинского торговые пути в Китай российское правительство предпринимало с этой целью очень активные меры в Джунгарии и Восточном Туркестане. При этом избираемые формы и средства поиска характеризовались известной долей изобретательности.

В 1845 г. поездку в Кульджу и Чугучак под видом купца Н.И.Хорошева «в азиатском костюме» совершил Н.И.Любимов. Результаты его наблюдений, долгое время ограниченные рамками ведомственного пользования, были в конечном итоге опубликованы в 1909 г. [234]. Одним из побочных результатов этой экспедиции был вывод о том, что русско-подданные казахи кочуют довольно далеко даже за Тарбагатаем и что поэтому «собственно китайской границею в этих местах» может считаться лишь проходящая за Тарбагатаем цепь китайских пикетов [234, с.42]. Вследствие чего ободрённые этими известиями русские казаки в 1847-1849 гг. основали ряд станиц в Семиречье, а для наблюдения за местными казахами была учреждена должность пристава.

Состояние неопределённости, ставшее своеобразным статус-кво в полосе русско-китайского фронтира на западном участке, политически

1 Достаточно сказать, что первые базовые русско-китайские договоры и протоколы, принципиально определившие прохождение линии границы между обеими империями в Центральной Азии с российской стороны своими подписями скрепили генерал Н.П.Игнатьев и полковник И.Ф,Бабков. мотивированное ограничение цинскими властями торговых отношений, нормализации и развитию которых российская сторона всегда придавала важное значение, в 1851 г. было частично преодолено заключением Кульджинского договора.

В ходе его подготовки российским представителем Е.П.Ковалевским была проделана огромная экспедиционная работа, имевшая бесспорную исследовательскую ценность. Среди прочего им был описан путь от Семипалатинска через степь до Аягуза, затем по северному предгорью Тарбагатая до перевала Хабар-асу, Чугучака и Кульджи, то есть фактически по линии предстоящей русско-китайской границы [156; См. также 33, 68].

В связи с расширением российской сферы влияния в регионе и ввиду неизбежности русско-китайского разграничения в Центральной Азии активизировалась деятельность военных и гражданских чинов центральной и местных администраций, направленная на необходимое изучение текущей ситуации в зоне предстоящего раздела земель. Предпринимаемые в этом направлении меры результировались сбором и составлением значительного объёма материалов как сугубо практического, так и научного свойства.

Издаются работы Ч.Ч.Валиханова [65-67], подготовленные им по итогам участия в работе российских миссий в Западном Китае и различных экспедиций, проводившихся русскими властями в смежной с китайскими владениями зоне. Изучение географии Центральной Азии в это же время было отмечено деятельностью выдающегося ученого П.П.Семенова, в 1856 и 1857 гг. совершившего два путешествия в Тянь-Шань, исследовавшего Заилийский Алатау от укрепления Верного на восток до самой границы, достигшего озеро Иссык-Куль и горной группы Хан-Тенгри [249]. Совокупное содержание работ этих авторов бесспорно способствовало формулированию и аргументации российской позиции по пограничному вопросу.

Дальнейшее всестороннее изучение географии, истории, этнографии, межгосударственных отношений в Центральной Азии в различное время было продолжено целым рядом видных русских учёных и путешественников, Н.М.Пржевальским [240], Г.Н.Потаниным [236], Г.Е.Грум-Гржимайло [105,106], Н.К.Рерихом [245], М.В.Певцовым [227-229], В.И.Роборовским [246], П.К.Козловым [157], Б.Л.Громбчевским [104], наблюдения и выводы которых в том числе касались вопросов соположения территориальных владений России и Китая в регионе и характеристики деятельности их администраций на контролируемых землях.

Особо следует отметить труды тех авторов, кто по долгу военной, дипломатической или торговой службы принимал личное участие в решении многих вопросов межгосударственных отношений российской и китайской империй на западном участке их территориального соседства. Поскольку их мнение среди прочего подкреплено статусом очевидцев анализируемых в данной работе событий. Авторский ряд указанных сочинений представлен именами российского подписанта Пекинского договора 1860 г. Н.П.Игнатьева [135], комиссара на переговорах по разграничению в Чугучаке И.Ф.Бабкова [39], А.Н.Куропаткина [177], Л.Г.Корнилова [159], М.И.Венюкова [75-78], Л.Ф.Костенко [160] и др.

Многостороннему изучению всего комплекса проблем взаимоотношений российской и китайской империй, исследованию дальневосточной и центральноазиатской проблематики в её русско-китайском измерении, анализу погранично-территориальных аспектов уделено значительное внимание многих советских востоковедов, труды которых возможно объединить в группу литературы научно-теоретического содержания.

Концептуальное оформление достигнутых в данном направлении результатов наиболее полно представлено в трудах В.С.Мясникова [206-214], В.А.Александрова [31], А.Л.Нарочницкого [215-217], М.И.Сладковского [254], С.Л.Тихвинского [264-267], Г.В.Мелихова [192-195].

Большая заслуга в изучении теории китайской дипломатии, истории русско-китайских отношений, формированию документальной базы этих отношений и, особенно, их пограничной проблематики принадлежит известному китаеведу, академику В.С.Мясникову. Его авторству принадлежит значительное количество работ, содержащих подробный анализ взаимодействия двух стран в территориальной сфере со времени их первых контактов по настоящее время, который формируя общую картину обеспечивает таким образом возможность адекватного исследования отдельных сюжетов.

Официальная внешнеполитическая доктрина Срединного государства в окружении варваров, долгое время служившая идеологическим обоснованием претензий китайских правителей на сопредельные территории, и её отражение в реальной практике глубоко анализировалась многими отечественными исследователями с привлечением значительного объёма исторических данных и представлением полученных результатов в соответствующих сборниках [150, 151].

Системы номинального вассалитета и даннической зависимости во всей полноте и многообразии исследованы А.А.Бокщаниным [56-59],

A.С.Мартыновым классифицированы основные понятия и термины китаецентристской доктрины - обозначение некитайских народов через номинацию «варвары», относящейся к нецивилизованной окраине Поднебесной, представление об императоре - Сыне Неба, как о владыке и мироустроителе Поднебесной [190, 191]. Указанным проблемам также посвящены работы Ю.Л.Кроля [164-166], Л.С.Васильева [73, 74], К.В. Васильева [72], М.В.Крюкова, В.В.Малявина, С.В.Софронова, Л.С.Переломова, Н.Н.Чебоксарова [168-172].

Вопросы реализации маньчжурскими правителями Китая традиционной ханьской внешнеполитической доктрины в региональных условиях Центральной Азии были достаточно глубоко исследованы и представлены в трудах Л.И.Думана [122-126], А.Ходжаева [279, 280],

B.С.Кузнецова [174, 175], К.Ш.Хафизовой [274-277], В.А.Моисеева [199-204] и Д.В.Дубровской [121].

Сводная работа, содержащая глубокий анализ международных отношений в Центральной Азии в XVII - первой половине XIX в., проведённый с использованием богатого исторического материала, была выполнена Б.П.Гуревичем [114]. Особую ценность указанной работе придаёт исследование темы с учётом значительных изменений, происшедших в регионе в связи с покорением цинами Джунгарского ханства, устранения таким образом одного из важнейших региональных субъектов международных отношений и переходу к русско-китайскому сугубо двустороннему соперничеству и одновременно взаимодействию на землях далеко к западу от «великой стены». Своеобразным продолжением проведённого исследования позднее стала работа В.А.Моисеева [204].

Бесспорно одним из важнейших факторов, определивших содержание и характер русско-китайских отношений в Центральной Азии следует признать так называемый «фактор среды». Состоящий во влиянии на позиции сторон, на их взаимодействие, его конкретику и результаты той специфики, которая была свойственна региону с точки зрения локальной географии, истории проживающих здесь народов, их внутренних взаимосвязей, контактов друг с другом и обеими империями, их реагирования на происходившие события и собственное участие или неучастие в них.

По этой очевидной причине исследуя проблему русско-китайского разграничения в Центральной Азии невозможно игнорировать имеющиеся материалы национально-исторического содержания, в которых богато представлены результаты изучения прошлого коренных народов, характера их взаимоотношений с Россией и Китаем, их межимперских предпочтений и самопозиционирования.

Учитывая в этом смысле особую значимость монголо-ойратского фактора следует прежде всего указать на труды И.Я.Шмидта [298], В.В.Бартольда [40-42], Г.Е.Грум-Гржимайло [105, 106], Б.Я.Владимирцова [83]. Всестороннее изучение государства западных монголов было проведено

И.Я.Златкиным, составившего «Историю Джунгарского ханства» от его возникновения до уничтожения маньчжуро-китайскими войсками [133], ценную не только с точки зрения внутренней истории последней кочевой империи Азии, но и ввиду проведённого анализа её отношений с ближними и дальними соседями, в той или иной степени ставшими в итоге наследниками и её приобретений и потерь. Русско-ойратские и, в целом, русско-монгольские связи были полноценно изучены Ш.Б.Чимитдоржиевым [291294], одно из достоинств работ которого состоит в редкой попытке оценить исследуемые события не только с имперских позиций, но и с точки зрения истории народов, постепенно включаемых в сферу имперского администрирования как России, так и Китая. С аналогичного ракурса данные проблемы исследованы и представлены в трудах Е.И.Кычанова [180, 181]. Ойратская часть региональной истории исследовалась также А.И.Чернышевым [286-290] с использованием широкого круга китайских источников, что безусловно позитивно повлияло на итоги проделанной работы.

Другая, бесспорно не менее важная часть региональной истории составлена, исследованиями прошлого других народов Центральной Азии, географии их проживания, хозяйствования, миграционным потокам, их внутрилокальных взаимоотношений и связей с Россией и Китаем. Сводный результат указанных исследований представлен целым рядом национальных историй, изложенных как отдельными авторами, так и созданных коллективами авторитетных специалистов [38, 92, 117, 131, 136, 137, 138, 140, 237, 238, 253].

Дальнейшее тематическое сужение в пределах данного направления обозначено трудами составителей географически, этно-культурно либо административно выделенных местных историй, чрезвычайно полезных ввиду максимальной детализации описываемых процессов и событий [41, 107, 129, 130, 142, 163,205,252,269,283].

Аспекту взаимоотношений местных народов с российской и китайской империями, особенно важному с точки зрения рассматриваемой темы, было уделено отдельное внимание целого ряда исследователей, большая часть работ которых выполнена в рамках изучения процесса их присоединения к России или распространения на них китайского подданства [32, 34-36, 43, 44, 118, 232].

Формирование русско-китайской границы и как межгосударственная проблема и как отдельная тема исследования всегда была отмечена повышенным вниманием со стороны официальных властей обеих стран, их политического руководства, общественности и, безусловно, представителей исторической науки. Особую актуальность пограничная проблематика приобрела в 60-е годы XX в. в связи с ростом общей напряженности в советско-китайских отношениях, спровоцировавшим в том числе межгосударственные трения в территориальной сфере вплоть до многочисленных и весьма серьёзных вооружённых конфликтов практически на всей линии границы.

Закономерным следствием сложившейся ситуации явилась активизация исследований пограничной сферы двусторонних отношений в обеих странах, что результировалось изданием значительного объёма различного рода документов, материалов и итогов изучения проблемы русско-китайского территориального раздела, которые можно условно объединить в группе специально-тематической литературы.

В 1970 г. коллективом авторов был подготовлен серьезный труд «Формирование границы между Россией и цинским Китаем» [272], состоящий из двух разделов: первый раздел посвящен истории разграничения между Россией и Цинской империей на Дальнем Востоке и в Сибири, второй - в Центральной Азии. Позднее была также издана монография «Формирование границ Китая» [273], подготовленная коллективом научных сотрудников Института Дальнего Востока и Института Востоковедения АН СССР под руководством М.И.Сладковского с отдельным описанием хода и итогов определения западного участка русско-китайской границы.

Важнейшим из последних опубликованных сводных изданий на данную тему следует назвать коллективный труд «Границы Китая: история формирования.» [101] под редакцией В.С.Мясникова и Е.Д.Степанова, содержащий изложение событий русско-китайского разграничения в Центральной Азии и их современную оценку.

В рамках выделения базовых характеристик территориальной и, более узко, пограничной политики китайской империи периода Цин с учётом предшествующего ему опыта других династий, а также в связи с их видимым сохранением в постимперской внешнеполитической практике было подготовлено и опубликовано значительное количество статей [46, 158, 161, 167, 195, 219, 220, 221, 231, 256, 257, 259, 260], тематических сборников и отдельных изданий [49, 98, 222, 230, 241, 253, 262] содержательно жестко связанных с межгосударственной дискуссией по вопросам границы.

Кроме того, в аналогичном дискуссионном формате проходила подготовка и публикация большого количества работ с критическим анализом материалов китайских общеполитических, популярных и научных изданий, акцентированных на проблеме «спорных территорий» и территориальных претензий [37, 111, 112, 158, 161, 162, 206, 207, 210, 219, 266, 278]. При этом очевидная необходимость поиска и формулирования приемлемых аргументов в подтверждение собственной позиции значительно стимулировала научные исследования пограничной проблематики в обеих странах, что несмотря на значительную степень политизированности данной сферы существенно обогатило весь комплекс знаний об истории формирования русско-китайской границы.

Её международно-правовое оформление, начатое ещё в конце XVII в. в Нерчинске и последовательно реализованное заключением серии трактатов, составило на сегодня отдельное исследовательское направление во многом связанное с разработкой в Китае концепции «неравноправных» договоров и представленное трудами Б.Розенблюма [247], Е.Д.Степанова [256], Е.А.Григорьева, Е.Д.Костикова [103].

Возникшая необходимость всесторонней оценки каждого отдельного договора, условиями которого были определены различные участки русско-китайской границы, в свою очередь потребовала глубокого изучения истории их заключения, анализа содержательной части, сопоставления их разноязычных текстов, определения политико-правовой характеристики, их реализации на практике и составления в итоге обобщённых выводов на предмет их соответствия действовавшим международным нормам с обязательным учётом эволюции последних. Работа такого рода была успешно проделана П.Т.Яковлевой [307], А.Д.Воскресенским [88] и Ю.М.Галеновичем [97].

В этом смысле предпринятое исследование, предметно связанное с Пекинским договором 1860 г. и Чугучакским протоколом 1864 г. ввиду отсутствия на сегодня результатов их отдельно тематического рассмотрения продолжает данное направление в изучении комплекса проблем русско-китайского разграничения.

Достижение заявленной цели и выполнение задач настоящего исследования ввиду его внутренне двусторонней специфики базировались при этом на материалах источников как русского так и китайского происхождения.

При всей сухости «подцензурных» официальных цинских источников их невозможно обойти в силу отражения авторами событийной канвы происходившего и наличия усредненных официозных характеристик действующих лиц и событий.

Классификация источников по внешней политике императорского Китая, предложенная Воскресенским А.Д., прежде всего фиксирует трехчленную модель историописания, которая включает «хроники (шилу), официальные истории (чжэнши) и неофициальные истории (еши)». При этом структурно-аналитическая классификация источников разделяет их на «1) архивные документы и материалы; 2) официальные хроникально-летописные повествования (типа «шилу»); 3) различные собрания документов .; 4) авторские сочинения» [91, сс.51-52].

Следуя предложенной классификации при определении источниковой базы предпринятого исследования в первую очередь необходимо указать на огромную хронику правления «Великой династии Цин» {«Да Цин Личао Шилу»), являющуюся официальным, хронологически составленным сводом сведений, издававшимся в трех экземплярах на китайском, монгольском и маньчжурском языках исключительно для правительственных нужд (всего 4 тыс. 664 цзюаня). [86,192].

Учитывая хронологическое распределение сведений «Шилу» по временам правления цинских императоров в интересах проведения предлагаемого исследования основное внимание было уделено материалам «Да Цин Гаоцзун Чуньхуанди шилу» [23].

Не менее важные сведения для полноценного изучения заявленной темы представлены в сочинении «Ши чао Дунхуа лу» {«Записи близ ворот Дунхуа о десяти императорах») [24-28], составленном на основе «Да Цин Личао Шилу», но со значительным сокращением материалов последней из соображений обеспечения доступности новых «записей» более широкому кругу лиц. Поскольку сугубо дворцовый статус «Да Цин Личао Шилу» предполагал «закрытый», отчасти секретный характер как самого сочинения, так и серьезное ограничение возможностей доступа к его материалам.

Подобно «Да Цин Личао Шилу» сведения в новом издании были также сгруппированы по хронологическому принципу. Инициированное при императоре Хун Ли в середине XVIII в. составление «Ши Чао Дунхуа лу» первоначально проводимое придворными историками под руководством Цзян Лянци в середине XIX в. было продолжено уже под руководством другого историка Ван Сяньцяня с датировкой издания 1884 г.

Концептуальные основы цинско имперского внешнеполитического курса в его локальном осуществлении на практике были детализированы во многих тематических изданиях, среди которых наиболее интересным с точки зрения предпринятого исследования следует указать «Циньдин пиндин чжуньгээр фанлюэ. Чжэнбянь» («Высочайше утверждённое описание умиротворения джунгар. Основные записи») [29].

Особую значимость данному источнику придаёт наличие не только в тексте, но и в названии декларативного указания на имперские права цинов применительно к землям Восточного Туркестана и Джунгарии, после покорения маньчжуро-китайскими войсками в 1758 г. независимого Джунгарского ханства вошедшими в состав Западного края, в результате чего установилось русско-китайское территориальное соседство в Центральной Азии.

Указанный источник во многом дополняет материалы официальной династийной хроники «Да Цин Личао Шилу», в которой присоединение цинской империей земель покоренного джунгарского ханства чрезвычайно лаконично характеризуется, например, следующими словами императора Цяньлуна: «Поскольку джунгары покорены, все [их] прежние кочевья являются нашей территорией» [23, цз. 617, л. 7а.]. Уточняя в дальнейшем свою позицию китайская сторона сообщала Российскому Сенату: «.Ныне Зенгория и все татары нами покорены . и протчие их болшими владении все одно за другим к его величеству высочайшему и святейшему государю приклонились . стались подданными рабами» [3, Ф.248, on. 113, д. 485, л. 7]. Заявленная позиция во многом объясняет характерные черты разработанных позже в Китае основных концепций всего комплекса русско-китайских отношений и погранично-территориальной тематики как его составной части.

Представленный образец заочно письменного обсуждения проблемы границ и территорий во взаимоотношениях обеих империй указывает кроме того на источники российского хранения, большею частью сосредоточенные в Архиве внешней политики Россиской империи, Российском государственном военно-историческом архиве и Российском государственном архиве древних актов.

Обозначенный документальный комплекс и имеющиеся результаты исследований погранично-территориальной проблематики в её русско-китайском измерении были проанализированы в реалистической традиции понимания международных отношений на базе одной из самых известных версий системного подхода - концепции баланса сил.

В качестве замечания нельзя не согласиться с мнением отечественного исследователя Богатурова А.Д., предлагающего более правильный смысловой перевод английского словосочетания «balance of power» в отличии от ставшего традиционным калькированного оригинала. С его точки зрения названное словосочетание «следовало бы переводить как «равновесие силы», что точнее лингвистически, или «силовое равновесие», что правильно по сути» [55, с. 28].

Все представители школы реализма в исследовании международных отношений исходят из трех главных предпосылок: 1) государства играют доминирующую роль и рассматриваются как «единые субъекты» международных отношений; 2) сила служит эффективным инструментом политики; и 3) в международных отношениях существует некая иерархия сфер, в которой главное место занимают соображения о безопасности государства.

Разработанная в рамках реализма и принятая в качестве методологической основы проводимого исследования концепция баланса сил в свою очередь требует поддержания «силового равновесия» между государствами во избежание гегемонии одного из них. Так как баланс эффективно препятствует гегемону в создании угроз для существования как самой международной системы, так и составляющих её государств. Иными словами традиционное внимание реалистов к мощи (power) как к возможности применить силу (force) обусловлено их признанием потенциальной угрозы существованию государства при фактической проверке его способности применить «жестокую» силу [333, р. 196].

Несмотря на широко распространенное представление о том, что мощь государства трудно поддаётся измерению, и политики, и исследователи, и практики по-прежнему продолжают попытки анализа в этом направлении. Сравнительно удачным, к примеру, представляется определение сформулированное В.Джонсом, который рассматривает мощь как способность субъекта международных отношений использовать материальные и нематериальные ресурсы и различного рода возможности, чтобы влиять на исход международных событий в желательном для себя направлении [328, р. 241].

В интересах проводимого исследования полезным представляется также рассмотрение мощи государства как одного из видов соотношения. Согласно этой точки зрения невозможно судить о мощи государства, если не соотносить действия этого государства с его целями. Если мощь есть вид соотношения, то она априорно не поддаётся количественному измерению. Можно лишь предположить, что государство обладает мощью, так как оно чего-то достигло. Невозможность спроецировать данное предположение на будущее, вместе с тем не исключает допустимости его использования для описания прошлого.

Кроме того, следует принять во внимание и то, что согласно наиболее часто встречающемуся в политологии определению мощи, она означает способность к достижению цели без модификации самой цели, которая может произойти во время процесса её достижения [334, р. 81].

Суммируя сказанное можно заключить, что существование различных определений мощи государства не отрицает, однако, пригодности этой характеристики для составления аналитического описания межстрановых взаимодействий на основе концепции баланса сил. Более того, многовариантность дефиниций названной характеристики напротив подтверждает её функциональную значимость и, обосновывая таким образом правомерность её концептуализации, делает обоснованным использование действующей теории в качестве методологической основы настоящей работы.

Приступая к анализу установления российского суверенитета над землями смежными с маньчжурскими владениями необходимо прежде всего отметить совершенно различную типологическую принадлежность (различный характер государства, права, собственности и т.п.) двух названных стран, которая значительно ограничивает возможность применения в процессе исследования единых для действий обеих сторон критериев и методов оценки. Поскольку их искусственная унификация не только бесперспективна, но и находится за пределами законного допуска при определении общего и специфического в истории каждой из названных стран.

Более того, обозначенная типологическая разница дополняется стадиальной, состоящей в несовпадении темпов общественного развития обоих государств. «Иногда стадиальную и типологическую разницу понимают как дихотомию формационного и цивилизационного. Но следует учитывать, что специфика типологическая не возникает на пустом месте, а формируется в ходе длительной исторической эволюции и является равнодействующей как неких генетически заложенных цивилизационных черт, так и темпа, ритма и стадии социального развития» [141, с. 9].

Таким образом, цивилизационный и формационный подходы в данном случае можно понимать как синхронный и диахронный методы исследования, которые подобно длине и ширине не противопоставляются друг другу, а составляют разные измерения относительно целостного исторического процесса.

При всех названных различиях объединяющим началом для исследования является тем не менее факт территориального соседства Китая и России в Центральной Азии, которое продолжаясь в настоящем ведет свою историю с середины XVIII в. Иными словами в тот период времени оригинальные комбинации совершенно различных типологических и стадиальных факторов определили появление двух империй в одной географической зоне.

В связи с чем отдельный для каждой из стран анализ таких комбинаций сравнительным методом, в сопоставлении динамики и особенностях проявления на практике, является важнейшим и необходимым компонентом исследования проблемы формирования границы между Российской и китайской империями в Центральной Азии.

В итоге, представленное сочетание избранной методологии исследования и обозначенных приёмов и методов его проведения возможно определить как адекватное для правильной реконструкции той модели взаимодействия, следствием реализации которой было установление русско-китайской границы в Центральной Азии в середине XIX в.

Заключение диссертации по теме «Всеобщая история (соответствующего периода)», Хахалин, Константин Владимирович

Заключение

История формирования русско-китайской границы длящаяся с конца XVII в. практически по настоящее время составлена весьма бурными событиями связанными с процессом территориального сближения двух государств и сопутствующим ему договорным закреплением раздела земель в районах их соприкосновения на фоне существенных изменений как внутри самих стран, так и в их международном статусе и окружении. В итоге, в пограничной сфере между странами сложилась целая система двусторонних договорных актов, определивших линию границы на всём её протяжении.

Существенно значимая характеристика имеющейся на сегодня договорно-правовой базы российско-китайской границы состоит прежде всего в принципиальном различии условий и практики решения территориальных вопросов, которые были приняты обеими сторонами в период заключения первых межгосударственных трактатов в конце XVII -начале XVIII вв. и теми подходами к регулированию проблем пограничной сферы, которые утвердились в международных отношениях к середине XIX в.

Более того, в конце следующего века в результате распада СССР наследниками части прежней государственной границы с Китаем оказались новые независимые государства Центральной и Средней Азии, неизбежно столкнувшиеся с проблемой своеобразной территориальной самоидентификации, решение которой применительно к прежней советско-китайской границе уже в новых условиях достигалось на первом этапе в формате многосторонних переговоров с дальнейшим переходом к заключению двусторонних договоров.

В текущем итоге прежняя межимперская «граничная линия» Китая и России в Центральной Азии, лишь на алтайском участке унаследованная правоприемниками первичных участников территориального раздела, на остальном своём протяжении траснформировалась в государственную границу КНР с республиками Казахстан, Киргизстан и Таджикистан. При этом следует особо отметить, что все перемены, имевшие место как в странах-участницах процесса пограничного урегулирования, так и в центрально-азиатском регионе в целом, происходили на фоне практически неизменной той «граничной линии», определение которой состоялось усилиями китайской и российской империй во второй половине XIX в.

Поддержание текущими государствами-соседями вплоть до настоящего времени первоначально намеченного русско-китайского рубежа указывает не только на взаимное нежелание сторон активировать дополнительный фактор возможной дестабилизации обстановки в регионе, но также характеризует унаследованную граничную линию как установленную в максимальном соответствии с бывшим и ныне действующим контекстом международных отношений, в адекватно оцененных ориентирах региональной специфики и на основе рационального учёта локальных условий.

В этой связи изучение процесса и достигнутого результата построения межгосударственной русско-китайской границы в Центральной Азии ввиду её константного характера вне зависимости от всех прочих переменных обстоятельств во многом принципиального свойства представляется безусловно интересным и практически полезным с точки зрения выделения той модели решения территориальной проблемы, в итоге применения которой «размежевание земель» было завершено договорным установлением граничной линии максимально исключающей стремление сторон к её изменению.

Рассматривая в целом русско-китайские отношения со времени установления и вплоть до настоящего времени следует прежде всего подчеркнуть их в основном мирный характер, безусловно отмеченный периодами обострений и случаями конфликтов, всегда, тем не менее, купированными взаимным нежеланием сторон к эскалации возникавшей напряжённости. Данное обстоятельство особенно очевидно применительно к пограничной проблематике двусторонних отношений и ввиду её географической масштабности и по причине её весьма значительного места в общем объёме взаимодействия. При всём наличии встречных претензий, активных дискуссий, энергичных практических усилий, достигавших порой уровня вооружённых пограничных конфликтов, граничная линия в итоге была установлена сугубо договорными средствами и сохранена вплоть до настоящего времени фактически без использования военной силы.

Объяснение некоторых причин взаимного отказа сторон от силового решения территориальных споров возможно отыскать в сопоставлении мотивационных комплексов экспансии российской и китайской империй на встречном направлении. В этом смысле существенное различие в совокупности мотивов овладения Китаем землями Западного края и российского движения в пределы Центральной Азии значительно редуцировало последующий конфликт интересов при разделе земель в рассматриваемом регионе.

Изучение обстоятельств покорения маньчжурами независимого Джунгарского ханства в середине XVIII в. и распространения в итоге своей власти на земли далеко к западу от внутристенных владений в качестве одной из основных движущих причин состоявшейся экспансии позволяет прежде всего выделить намерение цинского режима устранить крайне серьёзную угрозу собственному правлению в Китае, исходившую со стороны западных монгол.

Более всего к этому выводу склоняет длительное маньчжуро-ойратское соперничество за влияние среди монгольских ханств, возможное объединение которых вокруг идей джунгарских правителей о возрождении империи делало сомнительной перспективу сохранения цинской власти в Китае. Первый заметный успех маньчжур в противостоянии с ойратами был обозначен в 1691 г. подчинением цинам Халхи, ограниченный в дальнейшем целым рядом китайско-джунгарских войн, в которых обе стороны попеременно терпели поражения и одерживали победы. Однако, решающий успех в конечном итоге был достигнут цинами, в середине XVIII в. своевременно воспользовавшимися фатальной междуусобицей среди представителей джунгарской знати.

Таким образом, в основе цинского движения в пределы Центральной Азии особо выделяется мотив политического соперничества правящего в Китае режима с независимым государством западных монголов. При этом другим, безусловно не менее важным, мотивом цинской экспансии в западном направлении следует назвать жизненную необходимость для маньчжур в установлении собственного контроля над территориями Джунгарии и Кашгарии - естественными «воротами» в пределы Срединной империи.

Указанная потребность была связана прежде всего с желанием так «умиротворить» столь беспокойную окраину, чтобы гарантированно исключить саму возможность возникновения угроз с запада, которые периодически вырастали либо из местной этнически пёстрой среды либо достигали поднебесной транзитом через рассматриваемый регион.

В итоге, ликвидация Джунгарского ханства своим результатом имела устранение крайне опасного для маньчжурской династии политического соперника и, кроме того, давала возможность впредь эффективно контролировать всё происходившее в центрально-азиатской зоне некогда Великого Шелкового пути, значительный транзитный потенциал которого весьма плохо сочетался с последующим стремлением цинского режима к самоизоляции Китая. Ввиду последнего обстоятельства территория завоёванного Западного края усилиями маньчжурской администрации очень скоро практически утратила прежние транзитные свойства и функционально обрела признаки буферной зоны, своим пространством отделявшим Срединное государство от варваров.

Принципиально иначе было мотивировано русское движение «навстречь солнцу». Его основу составляли в первую очередь сугубо материальные «резоны», ассоциированные с «богатством Сибири» и территорий к югу от неё, транзитный потенциал которых в смысле возможного выхода на азиатские рынки был также высоко оценен ещё Петром I.

В итоге, территориально двигаясь навстречу друг другу обе империи по-разному формулировали приоритеты собственных усилий в ставшем общем центрально-азиатском регионе. Вместе с тем обе страны приблизительно одинаково воспринимали общую угрозу, «созданную степями и дикими ордами», обезопасить себя от которой возможно было только достигнув «народа, уважающего договоры, народа настолько цивилизованного, чтобы не жить грабежом и разбоем, и настолько сильного, чтобы не допускать нарушения наших границ разбойничьими набегами своих шаек». [261, сс. 8-9].

Иными словами, колонизируя межимперскую кочевую зону обе страны не только не имели при этом конфликта интересов, но и действовали в определённом смысле движимые общей целью обеспечения собственной безопасности ввиду одинаково воспринимаемой угрозы.

Подобное различие в приоритетах экспансии России и Китая в центрально-азиатский регион в сочетании с наличием заинтересованности в нейтрализации общей опасности возможно объясняет то обстоятельство, что при всей сложности вопроса «граничного раздела земель» обе империи сумели преодолеть соблазн масштабного использования военно-силовых способов его разрешения.

Более того, русско-китайское разграничение в Центральной Азии по итогам подписания Пекинского договора 1860 г. и Чугучакского протокола 1864 г. в сравнении с прежним порядком решения пограничного вопроса обозначило новый этап в подходах сторон к территориальной проблеме с точки зрения её правовой трактовки, что вполне естественно имея в виду то продолжительное время, которое обе империи были заняты взаимопризнанием пространственных пределов друг друга.

Весьма длительный процесс разграничения естественно не мог не отразиться на самом характере сложившейся в его результате договорноправовой базы. Поскольку её формирование происходило на фоне эволюции действовавшей международно-правовой нормы составление и заключение различных русско-китайских договоров осуществлялось в соответствии с менявшейся юридической теорией и практикой в сфере регулирования межгосударственных отношений.

В связи с чем приступая к анализу того или иного договора определившего в числе прочих содержание и характер русско-китайского территориального разграничения, прежде всего следует разобраться в юридической природе самого понятия «государственная территория». Уделяя при этом особое внимание его эволюции на протяжении всего исследуемого периода.

Так, в условиях феодального общества названное понятие рассматривалось в качестве «объекта вещных прав» 1 государства. Феодальная собственность на землю составляла источник власти над населяющими эту землю лицами. Каждый феодал в пределах своих владений осуществлял всю власть (законодательную, исполнительную, судебную и др.). Таким образом, собственность и власть сливались. Своей землей феодал распоряжался по своему усмотрению. Земля продавалась, закладывалась, менялась, завещалась по наследству, отдавалась в приданное.

Аналогичным было и отношение высшей власти к государственной территории как к своей собственности. Известно немало случаев продажи, заклада, обмена, отдачи в приданное и завещания земель монархами. В ту эпоху юридическим основанием власти в пределах определенной территории служило право собственности феодала на землю. И собственность на землю и власть в её пределах были неразделимы.

Отношение высшей власти к земле как к собственности не изменилось и с возникновением абсолютной монархии, когда составляющие её феодальные территории стали рассматриваться как собственность монарха.

1 Более полно объектная теория представлена в трудах Гейльберна, Зайделя, Клауса, Цорна.

Именно в соответствии с таким пониманием государственной территории был заключен первый русско-китайский договор в Нерчинске в 1689 г., согласно которому два собственника единственно на основании своих прав обозначили пределы своей собственности. Иные обстоятельства при этом не имели никакого значения и потому просто не учитывались.

В соответствии с этим положением был заключен и следующий русско-китайский договор, в числе прочих касавшийся пограничных вопросов, -Кяхтинский договор 1727 г., - которым была установлена граница между двумя государствами на монгольском участке. Так как к этому времени Северная Монголия уже была включена в состав Цинской империи, что и было закреплено в договорном порядке.

В дальнейшем, территориальное разграничение между Россией и Китаем происходило уже в XIX в., когда представление о юридической природе государственной территории существенным образом изменилось. Она более не рассматривалась как «объект собственности» и соответственно понималась не как «вещь, которой владеет государство, но пространство, в пределах которого державная власть существует и действует»1.

Таким образом основанием принадлежности определенной территории признавалось осуществление власти в её пределах. Или иными словами осуществление государственной власти в пределах определенной территории полагалось достаточным, чтобы считать её своей. Именно на такой правовой базе происходило договорное оформление русско-китайской границы в XIX в.

В дальнейшем, общие изменения в международном праве в первой половине XX в. также сказались и на определении юридической природы государственной территории, закрепив в его содержании не только указание на «пространственные пределы власти» и «объект публичной международно-правовой собственности» как «собственности особого рода», но и дополнив его признанием права наций на самоопределение в сочетании с

1 Незабитовский В.А. Собрание сочинений. Киев. 1884. С. 105. провозглашением принципов запрещения угрозы или применения силы, а также неприкосновенности и целостности государственной территории1.

По этой причине совершенно неразумными представляются попытки правовой оценки межгосударственных договоров прошлого с позиций современного международного права. Поскольку при таком подходе имеет место игнорирование (случайное или намеренное) реально фиксируемых отличий между хронологически и по существу различными правовыми стандартами. Тем более необоснованными выглядят требования пересмотра тех или иных договоров прошлого ввиду их якобы «неравноправного» характера с точки зрения ныне принятой юридической теории и практики.

Применительно к Чугучакскому протоколу 1864 г., определившему линию разграничения между Цинской империей и Россией в Центральной Азии, в основе его китайской оценки лежит утверждение о территории, которая была в результате уступлена России. Иными словами ставится вопрос о факте незаконной цессии, т.е. уступки, государственной территории.

Однако, даже с формальной точки зрения ни в названии указанного документа, ни в его тексте нет и косвенного упоминания о факте территориальной уступки. Данный термин не просто не используется, но и не соотносим с содержанием протокола, основу которого составляет не повторный передел, а первичное размежевание. В связи с чем ни России, ни Китаю на рассматриваемом участке соприкосновения уступать было совершенно нечего. Ввиду отсутствия юридическим образом закрепленной территории.

Формальное отсутствие в тексте Чугучакского протокола указания об уступке территории оказывается логически связанным с существом дела. Подтверждением чему может служить известный договор между Россией и Соединенными Штатами, заключенный менее трех лет спустя (18 апреля 1867 г.) и, соответственно разработанный на основе аналогичных правовых стандартов, по поводу продажи территории на Американском континенте.

1 Клименко Б.М. Государственная территория. М. 1974. Сс.17, 25, 86.

Действительно, суть данного договора состояла в продаже земли одним собственником другому. Однако, в тексте говорится не о продаже, а об «уступке». Иными словами отсутствие в Чугучакском протоколе прямого указания об уступке территории составляет формальное признание сторонами того факта, что ранее принадлежность земель в районе разграничения не была установлена. При этом разумеется следует подчеркнуть, что имеется в виду не просто фактическая, а именно юридическая принадлежность территории.

Учитывая сказанное и принимая во внимание представление того времени о государственной территории как о «пространственных пределах власти», необходимо признать, что территориальное разграничение между Россией и Китаем в Центральной Азии могло происходить только на основании фактического контроля над теми или иными землями. Что на языке международного права означает осуществление эффективной оккупации территории как необходимого условия для установления её принадлежности тому или иному государству.

В настоящее время выявлены следующие «основные правила эффективной оккупации: 1) мирный характер оккупации; 2) практическое осуществление суверенных действий; 3) осуществление суверенных действий в степени, соответствующей территориальному верховенству; 4) непрерывность осуществления таких действий»1.

Разумеется правило мирного характера оккупации, связанное с упоминавшимися изменениями в международном праве в первой половине XX в., не может быть применено в качестве критерия правовой оценки межгосударственных договоров середины XIX в., к числу которых относится и русско-китайский Чугучакский протокол 1864 г. Так как появление принципа запрещения угрозы или применения силы сделало

1 См. H.M.Waldook, Disputed Sovereignty in the Folkland Island Dependencies, «British Year Book of International Law 1948, pp.334-338; J.G.Starke, An Introduction to International Law, L., 1958, pp.135-137; G.Fitzmaurice, Law and Procedure of the International Court of Justice, «British Year Book of International Law. 1955-1956», pp.20-76; Ч.Хайд, Международное право, его понимание и применение Соединенными Штатами Америки, т.2, М., 1951, стр.45-49. противоправным вооруженное нападение и вторжение на иностранную территорию, а возникновение принципа неприкосновенности и целостности государственной территории сделало противоправным насильственное изменение принадлежности государственной территории.

Однако, справедливости ради необходимо заметить, что со стороны Цинской империи разграничению подлежала территория насильственно присоединенная к Китаю в результате вооруженного покорения независимого Джунгарского ханства в 1755-1758 гг.

Все же другие правила эффективной оккупации оказываются тесно связанными с принятым в XIX в. представлением о государственной территории как о «пространственных пределах власти».

Так, требование практического осуществления суверенных действий и их степени означают, что «оккупация не должна ограничиваться простым провозглашением суверенитета над определенной территорией», но государство «должно быть в состоянии действовать в качестве территориального суверена в любой точке занимаемой им территории в случае необходимости». Кроме того, «осуществление государственных функций над оккупированной территорией должно быть постоянным, ибо прекращение такой деятельности без её возобновления в течение сравнительно большого отрезка времени может быть истолковано как отказ от данной территории, оставление этой территории без намерения осуществлять над ней суверенитет в дальнейшем»1.

Принимая за основу выделенные критерии правовой оценки Чугучакского протокола целесообразно сопоставить «пространственные пределы власти» отдельно России и Китая с линией прохождения границы между ними определенной в результате его подписания.

В этом смысле значительную пользу могут оказать материалы экспедиции, предпринятой российским правительством в 1845 г. с целью поиска новых торговых путей в Китай (кроме кяхтинского) через Джунгарию

1 Клименко Б.М. Указ.соч. Сс.102-103. и Кашгарию [234]. Их особая ценность при рассмотрении вопроса русско-китайского территориального разграничения в Центральной Азии обусловлена прежде всего тем, что в задачи экспедиции не входило определение фактической принадлежности земель, находящихся на указанном участке будущей границы. В связи с чем нет оснований считать соответствующие фрагменты этих материалов как имеющие необъективный характер.

Одним из побочных результатов названной экспедиции был вывод о том, что русско-подданные казахи кочуют довольно далеко даже за Тарбагатаем и что поэтому «собственной китайской границею в этих местах» может считаться лишь проходящая за Тарбагатаем цепь китайских пикетов [234]. Следствием чего стало появление в Семиречье целого ряда станиц, основанных русскими казаками в 1847-1849 гг., а для наблюдения за местными казахами была учреждена должность пристава.

После заключения в 1851 г. Кульджинского договора, предоставившего русским купцам право торговли в Илийском крае с открытием русских консульств в Кульдже и Чугучаке и таким образом косвенно закреплявшим фактическое соположение сторон, русская администрация сделала дальнейшие шаги по освоению Заилийского края. В указанный период, например, было основано укрепление Верный (1854 г., совр. Алма-Ата). Действия русских властей сыграли решающую роль в определении позиции ряда киргизских племен, испытывавших давление как со стороны Коканда, так и со стороны цинских властей Кашгарии: киргизы племя за племенем стали переходить под власть России.

На повестку дня таким образом встал вопрос о русско-китайском пограничном размежевании в Центральной Азии, который нашел своё отражение в статье 2 заключенного в 1860 г. Пекинского договора: «Граничная черта на западе, доселе неопределенная, отныне должна проходить, следуя направлению гор, течению больших рек и линии ныне существующих китайских пикетов, от последнего маяка, называемого

Шабин-дабага, поставленного в 1728 году (Юн-чжэн VI года), по заключении Кяхтинского договора, - на юго-запад до озера Цзай-сан, а оттуда до гор, проходящих южнее озера Иссык-Куль и называемых Тэнгэри-шань или Киргизнын Алатау, иначе Тяньшаньнаньлу (южные отроги Небесных гор) и по сим горам до Коканских владений» [11, сс.26-27].

Как известно основной причиной разногласий на протяжении всех последующих переговоров по исполнению данной статьи «Пекинского трактата», завершившихся в итоге подписанием Чугучакского протокола, явилось различное понимание сторонами указания на «линию ныне существующих китайских пикетов». «. В этом одном только слове постоянный и заключается вся сущность дела и все разногласия между нами. . Только этим словом постоянный пикет и определяется по каким именно горам и рекам должна быть ведена граница, т.е. по ближайшим к линии постоянных пикетов. . Чувствуя всю силу 2-ой статьи трактата, говорящей в нашу пользу, китайцы и стараются обойти трактат, давая вид делу разграничения, как новому, а не вытекающему из постановлений Пекинского трактата .» [1, ф. Гл.архив. 1-9. 1861 г. Оп.8. Д.24. 4.2. 18621863 гг. Лл.22-23. Из письма И.И.Захарова к Н.П.Игнатьеву от 29.01.1863].

В этой связи необходимым представляется дать анализ содержания основных функций китайских пикетов в соответствии с их характером с точки зрения выполнения ими задач не фиктивного, а фактического «провозглашения суверенитета над определенной территорией».

В Западной Сибири, Казахстане и Киргизии у маньчжуро-китайцев издавна имелось несколько типов пикетов: «постоянные» («чанчжу» или «чаншэ»), «передвижные» ( «ишэ») и «временные» ( «тяньчэ»)1. Кроме того, в ходе переговоров данная классификация была дополнена делением пикетов на «внутренние» и «внешние» в следующем контексте.

1 Сун Юнь. Циньдин Синьцзян шилюе (Высочайше утвержденное краткое описание Синьцзяна) Пекин. 1821. Цзюань2. Л.2.

В ответ на заявление русских уполномоченных считать в качестве примера постоянных пикетов Чингистай и Вахты цинские комиссары, согласившись относительно первого, назвали Вахты лишь «внутренним пикетом», прибавив, что «внешними пикетами» по отношению к нему следует считать Аягуз (Сергиополь), Лепсинск и другие населенные пункты в северной и северо-восточной части Семиречья [1, ф. Гл.архив. 1-9. 1861 г. Оп.8. Д.24. Ч.1.Л.458].

То есть характеристика пикетов по форме организации была дополнена характеристикой их по признаку территориального взаиморасположения с признанием того факта, что «постоянный» пикет не мог быть относим ни к «внутренним» ни к «внешним».

В дальнейшем, в письме к сибирскому губернатору А.О.Дюгамелю улясутайский цзян-цзюнь Мин И предпринял попытку вовсе отказаться от какой-либо характеристики китайских пикетов с объявлением их всех в качестве «постоянных». «. У нас во всех местах хотя и есть постоянные пикеты, однако изначала было различие между ними на внутренние и внешние» [1, ф. Гл.архив. 1-9. 1861 г. Оп.8. Д.24. 4.1. Л.585].

Иными словами, в зависимости от хода переговоров классификация китайских пикетов то усложнялась, то упрощалась, то напрочь отрицалась. Поэтому единственно возможным основанием для отнесения какого-либо из них к границе-образующей пикетной линии может быть только анализ содержания их основных функций с точки зрения выполнения ими задач фактического «провозглашения суверенитета над определенной территорией».

В лаконичной форме деление пикетов по указанному признаку дано в упоминавшемся уже письме улясутайского цзян-цзюня Мин И генерал-губернатору Западной Сибири А.О.Дюгамелю. «Внутренние пикеты поставлены близь и около наших городов для наблюдения за инородцами, чтоб они тайно не входили для воровства и грабежа скота. Внешние пикеты поставлены на границе смежно с инородцами для предупреждения взаимных грабежей и нападений» [1, ф. Гл.архив. 1-9. 1861 г. Оп.8. Д.24. 4.1. J1.585-585об.].

То есть в задачи внутренних пикетов входило недопущение случаев проникновения «инородцев» извне на территорию распространения китайского суверенитета. Соответственно такие пикеты выполняли функцию «пространственного предела власти» китайской администрации. В свою очередь «внешние» пикеты имели задачу «предупреждения» взаимных грабежей между инородцами, где «ссоры же и драки внутри их кочевок и вообще малые дела решают по своим обычаям, и наше (китайское - К.Х.) правительство в это не вмешивается». Следовательно, такие пикеты выполняли функцию наблюдения за положением дел на той территории, которая не находилась в пределах суверенитета Цинской империи.

Такое понимание функций китайских пикетов вполне согласуется с позицией русских комиссаров на переговорах в Чугучаке в отношении тех из них, которые составляют границеобразующую пикетную линию. С той лишь разницей, что пикеты «постоянные» по форме организации службы соответствовали китайским «внутренним» пикетам, выделяемым в качестве таковых по выполняемой функции.

Однако на деле различия между ними имели не только терминологический характер. Так как с точки зрения «пространственных пределов власти» последние не могут являться ни «передвижными» ни «временными». Поскольку в качестве ориентира при определении границы невозможно использовать ориентир имеющий временный характер или меняющий свое место расположения. Более того предел не может быть внутренним как не может быть внешней середины.

Таким образом, «. только линия постоянных караулов ("чан-чжу-карунь"), как находящихся с давнего времени на одном и том же месте, должна, в сущности, служить настоящею государственною границею, тем более, что предприняв устройство линии постоянных караулов еще со времени Императора Цянь-лунь . само китайское правительство как бы заранее обозначило этими караулами черту государственной границы на западных пределах Срединной Империи» [39, сс. 197-198].

Суммарно представляя итог проведённого исследования следует прежде всего указать на существенную роль наличия базового совпадения интересов России и Китая, одинаково понятых сторонами в период их экспансии в центральноазиатский регион и формулированный в терминах общей угрозы, для достижения ими конечного согласия по вопросу разграничения территории без эскалации возникавшей напряжённости при его разрешении. При этом другим обстоятельством, в известной мере нейтрализовавшим конфликтный потенциал традиционно непростой территориальной проблемы, в данном случае служило фиксируемое различие в тех приоритетах, которыми стороны руководствовались при движении навстречу друг другу.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Хахалин, Константин Владимирович, 2007 год

1. На русском языке Архивные документы:

2. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ)

3. Фонд Сп-б, Главный архив. 1-9. 1861-1882. Фонд Коллегии иностранных дел. Фонд Киргиз-кайсацкие дела. Фонд Сношения России с Китаем. Фонд Зюнгарские дела.

4. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА)

5. Фонд Военно-учётного архива.

6. Фонд Департамента Генерального Штаба.1. Фонд 23.1. Фонд 483.1. Фонд 1441.

7. Российский государственный архив древних актов (РГАДА)1. Фонд 15.

8. Фонд 24, Государственный архив. Фонд 126, Мунгальские дела. Фонд 214.

9. Фонд 248, Правительствующий сенат.

10. Российская государственная библиотека имени В.И.Ленина (РГБ им. В.И.Ленина). Отдел рукописей.

11. Фонд 273 (Скачков К.А.). Опубликованные документы:

12. Полное собрание законов Российской империи с 1649 г. Тт. 1-38. СПб. 1830.

13. Сборник указов по монетному и медальному делу в России. Вып. 1. СПб. 1887.

14. Бантыш-Каменский Н. Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1799 г. Казань. 1882.

15. Сборник договоров России с Китаем. 1689-1881 гг. СПб. 1889.

16. Гримм Э.Д. Сборник договоров и других документов по истории международных отношений на Дальнем Востоке (1842-1925). М. 1927.

17. Ю.Известия Министерства иностранных дел. Книга IV. Раздел