Научная повседневность послевоенного поколения советских историков тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.09, кандидат исторических наук Кефнер, Наталья Валерьевна

• Кефнер, Наталья Валерьевна
• кандидат исторических наук
• 2006

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Кефнер, Наталья Валерьевна

Введение.

• Глава 1. Трудный путь в историки. 1.1 Историческая наука в годы Великой Отечественной войны и первое послевоенное десятилетие: условия и тенденции развития.

1.2 Студенческие годы и аспирантура как этап профессионального становления послевоенного поколения историков.

1.3 Учитель-ученик: особенности коммуникативных практик.

Глава 2. Поколение историков 1940-х гг. в новых социокультурных условиях развития исторической науки.

• 2.1 XX съезд КПСС в жизни поколения советских историков 1940-х гг.

2.2 Коллективные организационные формы научной деятельности (вторая половина 1950-х- 1970-е гг.).

2.3 Интерес к проблемам методологии в 1960-1970-е гг.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Научная повседневность послевоенного поколения советских историков»

Актуальность и научная значимость темы. В последней четверти XX века вся историческая наука переживала глубокую трансформацию. Вместе с тем мы можем констатировать усиление интереса к одному из направлений, маркирующих этот процесс, - «второе рождение интеллектуальной истории». Интеллектуальная история - это не только история идей, но и способы и контекст их появления. Отсюда интерес к творческой личности, межличностным отношениям в интеллектуальной среде, к способам и институтам трансляции знания, к особенностям рецепции. Заметным в этом направлении является расцвет жанра интеллектуальных биографий историков. Речь идет о совмещении традиций социально-интеллектуальной и персональной истории в особом предметном поле, которое можно условно определить как «историю историографии в человеческом измерении»1.

Современные ученые, анализируя тенденции развития мировой историографии, отмечают сфокусированность исследований на изучении профессионального академического сообщества как одного из условий получения, сохранения и трансляции исторического знания2. В поле зрения историографов попадают как концепции ученых, так и модели социального поведения, структуры и процессы, задающие условия творческой деятельности и определяющие организацию научной жизни. Феномен возрастающего интереса к проблемам интеллектуальной истории вписывается в антропологический поворот современной историографии. Эти новации заметны и в отечественной науке. Особое место в этих исследованиях занимает и сам историк, его «жизненный мир», его идеалы, социокультурная среда, оказывающая влияние на их формирование. Профессиональные научные сообщества, в том числе и научные школы, становятся предметом усиленного внимания. Причем эти тенденции характерны как для европейской науки (Р. Коллинз, П. Бурдье, К. Боулинг и т.д.), так и для отечественной (Д.А. Александров, Г.П. Мягков, А.Н. Цамутали, Б.С. Каганович, B.C. Брачев,

1 Репина Л.П. От истории идей к интеллектуальной истории (Аналитический обзор) // XX век: Методологические проблемы исторического познания: Сб. обзоров и рефератов: В 2 ч. М, 2001. Ч. 2. С. 103.

С.Н. Погодин, В.П. Корзун, Е.А. Ростовцев, А.В. Свешников и т.д.). Профессия историка, тайны творческой лаборатории ученого все чаще становятся предметом историографической рефлексии. История, по словам К. Боулинга, «есть продукт живой субкультуры историков. История, как она написана, неизбежно отражает оценки, интересы, идеологию и теорию историков, даже, когда они не являются явными и осознанными»3.

Этот ряд исследований можно дополнить, изучая такой феномен в науке, как поколение. Сравнительное изучение генераций историков дает новый угол зрения на многие общие проблемы исторической науки, в частности, проблемы преемственности и разрыва научной традиции. Интерес в этом ключе представляет поколение историков, вышедшее из войны, процесс профессионального становления которых пришелся на 1940-1950-е годы. Многие из них уже в 1960-1970-е гг. становятся знаковыми фигурами советской исторической науки, продолжая выдерживать высокий научный уровень и в постперестроечное время. Изучение историко-научных сюжетов в этом ракурсе только начинается. Мы можем говорить об отсутствии обобщающей работы, которая характеризовала бы интересующее нас поколение в интерьере научной повседневности, что и определяет актуальность представленной работы.

В современной историографической ситуации осмысления феномена советской историографии представляется необходимым отойти от общих оценок исключительно в политической парадигме и обратиться к исследованию профессиональной культуры историков, к трансформации научного сообщества в различные периоды советской истории, выявляя сложные механизмы переплетения внутренних тенденций науки и социального заказа власти.

Обращение к данной теме представляется важным и в плане нравственного формирования нового поколения историков.

Степень изученности проблемы. Интересующая нас тема не стала предметом специальных исследований. Тем не менее определенные аспекты

2 Зверева Г.И. Обращаясь к себе: самосознание профессиональной историографии XX века // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 1999. № 1. С. 256-257.

3 Боулинг К. Как могла бы быть написана история // Время мира. Альманах современных исследований по теоретической истории, макросоциологии, геополитике, анализу мировых систем и цивилизаций. Вып. 1: историческая макросоциология в XX веке / под ред. Н.С. Розова. Новосибирск, 2000.С. 90. этой темы рассматривались в предшествующей историко-научной литературе. В соответствии с интересующими нас вопросами вся литература сгруппирована в пять блоков по проблемному принципу.

В первом блоке представлены работы обобщающего характера по истории исторической науки. Историческая наука интересующего нас периода (1940— 1970-е гг.) осмысливается вплоть до конца 1980-х гг. под углом зрения вклада советских историков в победу в Великой Отечественной войне, а весь последующий период рассматривался как поступательное развитие советской исторической науки, сопровождаемое борьбой с космополитизмом и буржуазным объективизмом. Для советской историографической традиции был характерен гипертрофированный классовый подход, в том числе и к истории исторической науки, что сказывалось и на оценке 1940-1970-х гг. Большинство исследований той поры сосредоточивали свое внимание почти исключительно на достижениях советской исторической науки4. В качестве отрицательного социального фактора многими авторами называлось влияние культа личности Сталина5. Хотя в целом модель взаимоотношения между учеными обществоведами и властью, когда власть выступала в качестве организатора и контролера научного знания, принималась и оценивалась как естественная. Такая концепция характерна для обобщающего историографического издания «Очерки истории исторической науки в СССР» под редакцией М.В. Нечкиной6; по существу она воспроизведена и на излете 1980-х гг. в монографии A.C. Барсенкова «Советская историческая наука в послевоенные годы: 19451955», где рассмотрены основные факторы поступательного развития исторической науки в послевоенное время. Широкое освещение получили послевоенные идеологические мероприятия, дискуссии, но оцениваются они достаточно одномерно, в основном в положительном ключе. Показателен в этом

4 Историография истории СССР (эпоха социализма): Учебник / Под ред. И.И. Минца. М.,1982; Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. История СССР. Сборник статей. М., 1962; Изучение отечественной истории в СССР между XXIV - XXV съездами КПСС. Советский период. Вып. 1.М., 1978; Развитие советской исторической науки. 1970-1974. М., 1975; Борисов Ю.С. Советская историческая наука. Краткий обзор развития советской исторической науки. 1956-1961 гг.М., 1961.

5 Вайнштейн О.Л. История советской медиевистики. 1917 - 1966. М., 1968; Историческая наука в Московском университете (1934-1984). М., 1984.

6 Очерки истории исторической науки в СССР / Под ред. М.В. Нечкиной. М., 1985. Т. 5.

7 Барсенков A.C. Советская историческая наука в послевоенные годы 1945-1955 гг.М., 1988. плане вывод автора: «Активизация идеологической жизни, постоянные призывы к ученым актуализировать научную работу, поставить ее результаты на службу строительству коммунизма, организационная перестройка деятельности научных учреждений - все эти меры в конечном итоге благотворно сказались на интенсивности изучения прежде всего советского общества»8.

С середины 1980-х годов начинает переосмысливаться феномен советской историографии вообще и изменяться оценка интересующего нас периода в частности. Однако современные оценки содержания и этапов развития российской исторической науки чрезвычайно полярны и нередко эмоционально окрашены. Среди авторов, которые попытались анализировать феномен советской историографии, назовем Г.А. Бордюгова, В.А Козлова9,

Ю.Н. Афанасьева10 и др.11 Феномен советской историографии некоторые из авторов сводят по существу к монолитной и унифицированной верс.ии выполнения тоталитарного заказа. Другие занимают более сбалансированную позицию в оценке советской историографии, рассматривая ее как специфический «социальный, историографический проект», характерными чертами которого называется классовый подход как заданная ценность и нацеленность на борьбу с буржуазной историографией12. То есть образ науки своей важнейшей частью включал противопоставление советской, марксистской науки западной, немарксистской, буржуазной. В то же время в марксистском проекте исторической науки авторами не отрицаются его познавательные возможностй.

Прорывом в переосмыслении исторической науки в первое послевоенное

11 десятилетие можно считать серию работ JI.A. Сидоровой . В работах

8 Барсенков A.C. Указ. соч. С. 19

9 Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура: Субъективные заметки об истории советского общества. М., 1992.

10 Советская историография. М., 1996.

11 Репрессированная наука / Под ред. М.Г. Ярошевского. М.,1991; Волобуев О., Кулешов С. История по-сталински // Суровая драма народа: Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989. С.312-333; Маслов Н. «Краткий курс истории ВКП(б)» - энциклопедия культа личности Сталина // Там же. С. 344-352

12 Образы историографии: сборник статей / Науч. ред. А.П. Логунов. М., 2000; Бычков С.П., Свешников A.B. Проблема феномена советской историографии // Очерки истории отечественной исторической науки XX века / Под ред. В.П. Корзун. Омск, 2005. С. 299-323.

13 Сидорова Л.А. «Санкционированная свобода» исторической науки: опыт середины 50-х - 60-х гг. // Россия в XX веке. Судьба исторической науки. М., 1996. С. 705-710; Она же. Оттепель в исторической науке. Советская историография первого послесталинского десятилетия. М., 1997; Она же. Инновации в

Сидоровой был смещен акцент на исследование корпорации историков, на серьезные изменения, которые происходят в историческом сообществе по отношению к власти и к ценностям собственно научной деятельности. По мнению исследовательницы, сложность развития исторической науки заключалась в том, что она находилась в противоречивых условиях: некоторая трансформация государственной идеологии совмещалась со стремлением власти сохранить идеологический контроль. Такой феномен был назван JI.A. Сидоровой «санкционированной свободой». Трагическая судьба A.M. Панкратовой как главного редактора журнала «Вопросы истории» (подробно рассмотренная в монографии Сидоровой) свидетельствует об очень сложном пути отвоевывания автономного пространства наукой в лице ее ярких знаковых фигур. И хотя в названных работах нет еще поворота к теме генерации историков, равно как напрямую не говорится о научной повседневности, но фактический материал способствовал осознанию нового предметного поля науки, которое и обозначается JI.A. Сидоровой в последующих работах.

Для конкретных историографических исследований конца 1990-х гг., доля которых постепенно возрастает по сравнению с обличительно-публицистическими статьями предшествующего периода, характерен интерес к проблеме взаимоотношения историка и власти. Так B.C. Балакин в монографии «Отечественная наука в 50-е серед. 70-х гг. XX в. (Опыт изучения социокультурных проблем)»14 обращается к проблеме состояния науки и роли научной деятельности в СССР, к специфике социального развития советского научного сообщества. Отмечая особенности дисциплинарной структуры российской науки в 1950-1960-е гг., B.C. Балакин указывает на чрезмерную долю технических наук: «на них приходилось 75% всех расходов на науку», в то время как в «такой технически развитой стране, как США, - не более 50%», а «основная часть расходов на научные исследования и разработки в той или иной форме связана с обороной»15. Отмеченная иерархия наук является следствием, с отечественной историографии: опыт рубежа 50-х - 60-х годов // Проблемы источниковедения и историографии. Материалы II научных чтений памяти академика И.Д. Ковальченко М., 2000. С. 401-409.

14 Балакин B.C. Отечественная наука в 50-е - серед. 70-х гг. XX в. (Опыт изучения социокультурных проблем). Челябинск, 1997.

15 Там же. С. 199. одной стороны, технического прогресса в условиях советской системы, а с другой, симптомом утраты общественными науками своей прежней ниши.

Противоречивость социального развития науки в 1960-е - первой половине 1970-х гг., по Балакину, проявилась в том, что политические и социокультурные условия в значительной степени формируют черты особого конформистского типа научного работника, приспосабливающегося к обстоятельствам, с эклектичными ценностями и идеалами, стремящегося заручиться поддержкой высокопоставленных руководителей КПСС и научных учреждений16.

В монографии A.B. Трофимова «Власть и историческая наука: проблемы отечественной историографии послесталинского десятилетия»17 указывается на то, что советская историография долгие годы исправно исполняла свою функцию, являясь «фильтром», сквозь который не могли пройти «чуждые, не работающие на существовавший политико-идеологический режим концепции и

1 Ä исторические сюжеты» . По мнению Трофимова, «отечественная историческая наука долгое время существовала и развивалась в пространстве, ограниченном достаточно жесткими политико-идеологическими границами, обусловленными как господством одной научной доктрины, так и стремлением власть имущих контролировать и использовать такой важнейший инструмент формирования необходимых параметров общественного сознания, каковым являлись гуманитарные (общественные) дисциплины. В своем историографическом обзоре Трофимов обращает внимание на то, что недостаточно оцененным историографическим фактом на рубеже веков остается Всесоюзное совещание историков, состоявшееся в декабре 1962 г.19 В нашем диссертационном исследовании мы стараемся закрыть эту историографическую лакуну, обращаясь к этому сюжету как к важному моменту, прояснявшему научную повседневность начала 1960-х гг.

16 Балакин B.C. Указ. соч. С. 198-202.

17 Трофимов A.B. Власть и историческая наука: проблемы отечественной историографии послесталинского десятилетия. Екатеринбург, 2000.

18 Там же. С. 4.

19 Там же. С. 40.

Интерес представляет и работа кандидата физико-математических наук К.В. Иванова20, в которой рассматривается реформа Академии наук в послесталинский период. Реконструировав образ сталинской науки по обзорным статьям ученого, занимавшего высшую должность в советской научной иерархии - президента Академии наук СССР с 1945 по 1951г. С.И. Вавилова, автор статьи выстраивает путь осуществления академической реформы 1961 г., довольно кардинально изменившей организацию советской 1 науки . Исследуя корпорацию ученых-естественников, К.В. Иванов по сути раскрывает попытки отстаивания ими автономности исследовательского поля науки в период десталинизации советского общества, которые более или менее успешно завершаются. По Иванову, с 1953 по 1961 гг. произошли следующие изменения в организации советской науки: «исчезло стремление научно-партийного руководства дать жесткое, категоричное определение отличий советской науки от науки буржуазных стран,.существенной ревизии подвергся принцип партийности,.был кардинально пересмотрен принцип связи науки с практикой»22.

В качестве, безусловно, этапной работы отметим монографию Т.А. Булыгиной «Общественные науки в СССР 1945-1985)»23. Она написана в рамках социальной парадигмы изучения науки, но с привлечением науковедческих методик. В работе реконструирована модель взаимоотношения советской власти и ученых, и сделан вывод о неизменной сущности этой модели на протяжении 1940-1980-х гг. Данная работа значима для нашего исследования по двум причинам: во-первых, она содержит интересный фактический материал, свидетельствующий о нежелании власти менять стратегию в отношении общественных наук, и исторической в том числе; во-вторых, она реконструирует специфику дискурса между властью и учеными.

Проблема взаимоотношения исторической науки и власти периода завершения процесса «ползучей ресталинизации» рассматривается

20 Иванов К.В. Как создавался образ советской науки в послесталинском обществе // Вестник Российской Академии наук, 2001. Т. 71, № 2. С. 99-113.

21 Там же. С. 99.

22 Там же. С. 11-112.

23 Булыгина T.A. Общественные науки в СССР (1945-1985). М., 2000.

Г.Д. Алексеевой в монографии «Историческая наука в России. Идеология. Политика. (60 - 80-е годы XX века)»24. По мнению Алексеевой, в 1960 -1980-е гг., как, впрочем, и в более раннее время (1930-е гг.), «науке отводилась роль апологета партийных новаций в области истории, комментатора», «от хрущевского времени сохранялись непоследовательность в попытках демократизации науки, ограничения в критике ошибок и преодолении недостатков прошлых лет как в обществе, так и в науке» .

Своеобразным итогом компаративистского исследования науки в кризисных ситуациях явилась монография «Наука и кризисы: историко-сравнительные очерки» . Книга написана совместно с зарубежными учеными (М. Уолкер, В. Грюнден). И хотя в центре внимания оказались проблемы взаимоотношения науки и власти в периоды социальных трансформаций, тем не менее, сквозной темой является изменение «жизненных миров» ученых в эпохи социальных потрясений, выявляются факторы, способствующие изменениям в образе науки. По-прежнему преимущественное внимание уделено фундаментальным наукам, к которым традиционно науковеды историю не относят. Выводы зарубежных и отечественных историков науки о возрастающих попытках вмешательства власти в тело науки в послевоенное десятилетие в разных странах представляют интерес для нашего исследования.

Попытки рассмотрения движения российской исторической науки в контексте мирового развития науки были предприняты авторами современных учебных пособий по истории исторического знания27. Как отмечают авторы учебного пособия «История исторического знания» в послевоенный период происходит «острое противостояние "двух*^ систем, вошедших в историю международных отношений под названием холодной войны, оказало большое влияние на разные сферы жизни послевоенного мира, в том числе и на историописание» . В деле разоблачения противоположной системы ценностей

24 Алексеева Г.Д. Историческая наука в России. Идеология. Политика. (60 - 80-е годы XX века). М, 2003.

25 Там же. С. 14-15.

26 Наука и кризисы: историко-сравнительные очерки / Под ред. Э.И. Колчинского. СПб., 2003.

27 Историческая наука в XX веке. Историография истории нового и новейшего времени стан Европы и Америки: Учебное пособие для студентов. М.,2002; Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. М., 2004.

28 Репина Л.П., Зверева В.В, Парамонова М.Ю. Указ. соч. С. 223. преуспели и советские, и американские историки. Годы идеологического послабления в СССР в середине 1950-х - середине 1960-х гг., приостановленного до середины 1980-х гг., в западной историографии

29 ознаменовались периодом кризиса историзма .

В результате совместной работы кафедры современной отечественной истории и историографии Омского госуниверситета и центра по истории исторической науки России Института Российской истории РАН и сотрудников кафедры всеобщей истории ОмГУ в 2005 г. вышла коллективная монография «Очерки истории отечественной исторической науки XX века»30. Авторами очерков реконструируются основные тенденции развития отечественной исторической науки на протяжении XX в. в науковедческой и культурологической парадигмах. В рамках монографии происходит смещение акцентов в сторону внутренней социальности науки, обращение к ее поколенческому срезу, в связи с этим по-новому выглядит проблема взаимоотношения ученых и власти. Авторы выделяют такие черты образа советской исторической науки, как ярко выраженный инструменталистский характер, гипертрофированный классовый подход, опора на марксистскую методологию как единственно верную и допустимую. Соответственно этому образу видоизменяется научный дискурс: автономное пространство науки сужается, в социальном поле науки наряду с традиционными научными ритуалами появляются новые контролирующие бюрократические инстанции, которые видоизменяют традиционный оппонентский круг науки31.

В последнее время наблюдается тенденция перехода от общих оценок советской исторической науки к изучению различных этапов ее развития. Например, отражение интересующей нас проблемы можно найти в исследованиях, посвященных периоду Великой Отечественной войны32.'

29 Репина Л.П., Зверева В.В, Парамонова М.Ю. Указ. соч. С. 225.

30 Очерки истории отечественной исторической науки XX века / Под ред. В.П. Корзун. Омск, 2005.

31 Там же. С. 681-682.

32 Бурдей Г.Д. Историк и война. Саратов, 1991; Хабарова М.В. Научно-исследовательская работа высших учебных заведений Урала в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). Автореф. дисс. . канд. ист. наук. Екатеринбург, 2002; Гракина Э.И. Ученые России в годы Великой Отечественной войны. 19411945. М., 2000; XX съезд КПСС и его исторические реальности. М., 1991; Корзун В.П. Возвышенное и земное: научное сообщество сибирских историков в годы Великой отечественной войны // Культурологические исследования в Сибири. №2 (16). Омск. 2005.С. 45-52.; Корзун В.П., Колеватов Д.М.

Предметом становится проблема взаимоотношения ученых и власти в экстремальных условиях, государственная политика в научной и идеологической сфере, проводятся попытки комплексного анализа состояния науки, социального статуса ученого и осмысления его самими учеными. Исследования меняют свою направленность в сторону синтеза антропологии и социологии науки, при этом расширяется круг источников. Происходит выход на региональные сюжеты33.

Заметен интерес к идеологическим кампаниям и феномену научных дискуссий как определенной норме жизни научного сообщества второй половины 1940-х - начала 1950-х гг. Означенные процессы рассматриваются как на материалах центра34, так и провинции35. Особо выделяются работы C.B. Кондратьева и Т.Н. Кондратьевой36, посвященные интересующей нас теме научных дискуссий послевоенного периода, в частности дискуссиям и спорам в рядах советских историков вокруг темы «французский абсолютизм» и

Социальный заказ и историческая память (научное сообщество сибирских историков в годы Великой Отечественной войны) // Мир историка. Историографический сборник. Вып.1. Омск, 2005. С.75-95.

33 Осташко Т.Н. Научные кадры Сибири в годы Великой Отечественной войны // Кадры науки советской Сибири: Проблемы истории. Новосибирск, 1991. С. 136-151; Пыстина Л.И. Научные кадры Сибири в 19461956 годах // Там же. С. 152-177; Водичев Е.Г. Сеть и кадры вузов в структуре регионального научного потенциала Сибири (середина 50-х - 60-е годы) // Там же. С. 191-216; Петров К.В. Профессорско-преподавательский состав Томского университета (1945 - начало 80-х гг.). Автореф. дисс. . канд. ист. наук. Томск, 2004.

34 Пыстина Л.И. Проблемы изучения интеллигенции в послевоенные годы (идеологические кампании 1940-х гг.) // Интеллигенция в советском обществе: Межвузовский сборник научных трудов. Кемерово, 1993. С. 162-171; Панеях В.М. Ликвидация Ленинградского отделения Института истории АН СССР в 1953 г. // Россия в XX веке: Судьбы исторической науки. М., 1996. С. 686-696; Костырченко Г.В. Идеологические чистки второй половины 40-х годов: псевдопатриоты против псевдокосмополитов // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. В 2 т. Т. 2. М., 1997. С. 90-149; Елизаров Б.С. К истории дискуссии по вопросам языкознания в 1950 году // Новая и новейшая история. 2004. № 5. С.179-213; Шаханов A.H. Борьба с «объективизмом» и «космополитизмом» в советской исторической науке: «Русская историография» Н.Л. Рубинштейна // История и историки: историографический вестник. 2004. М., 2005. С. 158-185; и др.

35 Сизов С.Г. Интеллигенция и власть в советском обществе в 1946-1964 гг. (На материалах Западной Сибири) В 2-х ч. 4.1. Омск, 2001; Кемеровский государственный университет: Страницы истории. Кемерово,2002; Еремеева A.H. Провинциальный ученый в условиях борьбы с «низкопоклонством» перед западом //Интеллигенция России и Запада в XX - XXI вв.: выбор и реализация путей общественного развития. Екатеринбург, 2004. С.71-72; Сизов С.Г. Идеологические кампании 1947 - 1953 гг. и вузовская интеллигенция Западной Сибири // Вопросы истории. 2004. № 7. С. 95-103; Колеватов Д.М. Научное сообщество как социальный фильтр («Репрессивное давление» в научной судьбе М.А. Гудошникова и M.K. Азадовского 1940-х гг.)// Мир историка. Историографический сборник. Вып.1. С. 121-141; Матвеева Н.В. Кампания по борьбе с космополитизмом в интеллектуальных биографиях послевоенного поколения советских историков // Социальные конфликты в истории России: Материалы Всероссийской научной конференции. Омск, 2004. С. 283-288; и др.

36 Кондратьев C.B. Наука «убеждать», или Споры советских историков о французском абсолютизме и классовой борьбе: 20-е - начало 50-х гг. XX века. Тюмень, 2003; Кондратьева Т.Н. В поисках демиурга (об одной дискуссии в отечественной исторической науке конца 40-х - нач. 50-х гг.) // Историческая наука на пороге третьего тысячелетия. Тюмень, 2000. С. 127-128; и др. проблемы «классовой борьбы». Авторов интересует не только то, что писали советские исследователи, но и повседневная жизнь ученых: как писались исторические произведения, как зарождались подходы и формулировались темы, каковы были методы убеждения оппонентов, какие поведенческие стереотипы считались нормативными в научном сообществе, какой использовался язык. Данные исследования для нас чрезвычайно интересны, так как вплотную подходят к проблеме научной повседневности.

Второй блок составляет литература, раскрывающая некоторые организационные формы бытия науки, в которых зарождались новые научные знания. Интенсивно изучаемой в современной историографии представляется история «нового направления» и в связи с этим школа А.Л. Сидорова37. На примере «нового направления» демонстрируются важные моменты советской историографии: жесткое вмешательство власти в вопросы науки, внешние вызовы времени и попытка осознания историком своего места в обществе, процесс профессионализации исследователей.

В 1990-е гг. предметом изучения стал Сектор методологии истории, возглавляемый М.Я. Гефтером . С.С. Неретина обращается к ценностным ориентирам, с которыми выходят участники Сектора методологии истории. Начиная с обращения к истокам марксистской мысли и «нового» прочтения марксизма и расширяя рамки исследовательского поля, они выходят к проблемам культуры. Особенность и ценность такого исследования заключается и в том, что С.С. Неретина была непосредственным участником тех событий.

В следующий блок литературы можно отнести публикации биографического жанра, освещающие историю исторической науки «в лицах».

37 Бовыкин В.И. Проблема перестройки исторической науки и вопрос о «новом направлении» в изучении социально-экономических предпосылок Великой октябрьской социалистической революции // История СССР. 1988. № 5. С. 67-100; Поликарпов В.Д. «Новое направление» - в старом прочтении // Вопросы истории. 1989. № 3. С.44-61; Бовыкин В.И., Дружинина Е.И., Волобуев В.П. Еще раз к вопросу о «новом направлении» // Там же. 1990. № 6. С. 164-184; Шепелева В.Б. Историографическая судьба «нового направления» // Мир историка. XX век. М., 2002. С. 219-257; Осадченко Б.А. Формирование школы А.Л. Сидорова в изучении социально-экономической истории России конца Х1Х-начала XX веков // Там же. С.200-218; Шепелева В.Б., Осадченко Б.А. Информационные возможности личных фондов историков для изучения становления «нового направления» в отечественной историографии // Отечественные архивы. 2005. №5. С. 60-72; и др.

38 Неретина С.С. История с методологией истории // Вопросы философии. 1990. № 9. С. 149-163.

Большое количество таких работ появилось на рубеже XX - XXI вв. Попытки приоткрыть тайны творческой лаборатории историков, обратиться к вопросам преемственности научной традиции, формирования школ в науке были предприняты авторским коллективом многотомных очерков «Портреты историков: Время и судьбы»39, коллективной работы «Историки России. Послевоенное поколение»40. Эти очерки представляют собой отдельные работы о научной жизни ученых, содержат воспоминания близких, друзей, коллег, учеников. По такому же принципу построен сборник статей о жизни и деятельности ученых, составляющих московскую научную школу востоковедов 1960-1980-х гг.41 Биографический подход к изучению истории советской исторической науки и научной повседневности широко применяется в статьях и книгах, посвященных отдельным историкам42.

В четвертом блоке представлены работы, касающиеся истории поколений в исторической науке. Речь идет преимущественно о публикациях Л.А. Сидоровой. С ее именем собственно и связано начало использования этого термина в историографических исследованиях в отрефлексированном виде43. Первоначально автор выделяет три поколения советских историков: «старшее» поколение, явившееся своеобразным мостом между дореволюционной и послереволюционной исторической наукой России; «среднее» поколение, к которому автор относит первую марксистскую генерацию; в первое послевоенное десятилетие в науку вступает «младшее» поколение советских историков44. В своих последних публикациях Л.А. Сидорова обозначает и

39 Портреты историков: Время и судьбы. В 2 т. Т.1. Отечественная история. М., Иерусалим, 2000, Т. 2. Всеобщая история; Портреты историков: Время и судьбы. Т. 3. Древний мир и Средние века М., 2004; Т. 4. Новая и новейшая история.

40 Историки России. Послевоенное поколение. М., 2000.

41 О коллегах и товарищах: Московские востоковеды 60 - 80-х годов. М., 1994.

42 Емец В.А., Шелохаев В.В. Творческий путь К.Н. Тарновского // Исторические записки. 1990. Т. 118; Хачатурян A.A. Сванидзе - личность, труды, поколение // Средние века. Вып. 61. М., 2000. СЛ-26; и др.

43 Сидорова Л.А. Генерация историков как историографическая проблема // Мир ученого в XX веке: корпоративные ценности и интеллектуальная среда: Материалы IV Всероссийской научной конференции «Культура и интеллигенция России: Интеллектуальное пространство (Провинция и центр). XX век». В 2 т. Т. 2. Омск, 2000. С.69-72; Она же. Межличностные коммуникации историков: проблема отцов и детей // Историк на пути к открытому обществу: Материалы Всероссийской научной конференции 20-22 марта 2002 года. Омск, 2002. С. 110-111; Она же. Проблемы «отцов и детей» в историческом сообществе // История и историки. 2002: Историографический вестник. М., 2002. С. 29-42.

44 Сидорова Л.А. Поколение как смена субкультур историков // Мир историка. XX век. М., 2002. С. 38-53. четвертое поколение советских историков (родившиеся после Великой Отечественной войны - 1946-1965 гг.).

В статье, которая носит концептуальный характер «Советские историки послевоенного поколения: собирательный образ и индивидуализирующие черты», Л.А. Сидорова отмечает, что на формирование исследовательской позиции послевоенной генерации историков оказали влияние два предыдущих поколения историков. Автор подчеркивает значимость в судьбе данной научной генерации таких факторов, как Великая Отечественная война, смена идеологического климата в середине XX века45. Обращая внимание на то, что границы любого поколения условны, исследователь рассматривает группу историков, родившихся в 1921-1945 гг., в качестве послевоенной генерации. Включение в данное научное поколение историков 1941-1945 гг. рождения автор объясняет «малочисленностью этой группы и пограничным характером, что дает возможность отнесения ее как к послевоенному, так и последующему поколению историков»46. Такой разброс дат рождения при определении верхней границы поколения представляется нам недостаточно обоснованным. Безусловной заслугой автора является выход на формализованный подход в изучении данной темы, углубленное рассмотрение послевоенной генерации историков по ряду критериев в сравнении с другими поколениями.

В пятый блок литературы включены работы, посвященные истории советской повседневности, позволяющие сопоставить поведенческие линии людей, принадлежащих к различным социальным группам и сообществам47: Колоссальный материал о повседневной жизни послевоенного советского общества, обобщенный в монографии современной исследовательницы Е.Ю. Зубковой «Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953»48, значим для нас, так как научное сообщество советских историков

45 Сидорова Л.А. Советские историки послевоенного поколения: собирательный образ и индивидуализирующие черты // История и историки: историографический вестник. 2004. М., 2005. С. 208223.

46 Сидорова Л.А. Советские историки послевоенного поколения. С. 209.

47 Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001; Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-53. М., 1999; Антипина В.А. Повседневная жизнь советских писателей в 1930-х - начале 1950-х гг. Автореф. дисс. . канд. ист. наук. М., 2005; Она же. Повседневная жизнь советских писателей. 1930 - 1950 гг. М., 2005; и др.

48 Зубкова Е.Ю. Указ. соч. являлось частью этого общества. Реконструируя повседневность послевоенного советского общества, Е.Ю. Зубкова выделяет несколько ее аспектов: отношение людей к власти, ее решениям, а также носителям этой власти, материально-бытовой аспект и морально-психологический настрой, стереотипы мышления, особенности поведения советских людей. Работа Зубковой позволяет представить атмосферу, сложившуюся в один из кризисных моментов в жизни советского общества - перехода от войны к миру.

Непосредственно проблема научной повседневности нашла отражение в работах Е.А. Вышленковой49 и С.Ю. Малышевой50. И хотя авторы реконструируют сюжеты, хронологически выпадающие из нашего проблемного поля, эти исследования имеют для нас принципиальную значимость в плане терминологии.

Представленный выше историографический обзор позволяет констатировать, что послевоенное поколение историков стало предметом исследования в ряде историографических трудов. Хотя спорными остаются определение границ данного поколения, что позволяет нам обратиться к изучению этой проблемы. Научная же повседневность послевоенного поколения советских историков не стала предметом специального исследования. Но, тем не менее, в современной историографии происходит обращение к отдельным аспектам научной повседневности научного сообщества советских историков. Преимущественно внимание уделяется проблеме взаимоотношения науки и власти. Наиболее исследованными сюжетами на современном этапе развития отечественной историографии являются «новое направление» и школа А.Л. Сидорова, но история данных научных сообществ не рассматривается в поколенческом срезе. Речь идет о влиянии внешних факторов на послевоенное поколение советских историков, но за этой очень важной проблемой отошли на второй план вопросы, связанные

49 Вышленкова Е.А. Учебная повседневность в казанском императорском университете // История и историки в Казанском университете: к 125-летию Общества археологии, истории и этнографии при казанском университете: Сборник научных статей и сообщений. Казань, 2005. С. 30-38; Она же. Юбилей Казанского университета как общественной явление // Казанский университет как исследовательское поле и социокультурное пространство. Казань, 2005. С. 9-18.

50 Малышева С.Ю. Ритуалы университетской культуры XX века // Казанский университет как исследовательское поле и социокультурное пространство. С. 50-56. с традицией подготовки историка-профессионала, социального статуса ученого, поведенческие стереотипы советских ученых в изменяющейся социальной реальности, практически не рассматривается вопрос о специальных научных коммуникациях этого периода, не стал предметом исследования вопрос идентификации историка как производителя нового знания, как зарождались подходы и формулировались темы.

Сложившаяся историографическая ситуация во многом и предопределила понимание объекта и предмета диссертационного сочинения.

Объектом нашего диссертационного исследования является научное сообщество советских историков послевоенного периода (куда мы включаем научных работников и преподавателей вузов, имеющих степень кандидата или доктора наук). Предметом - научная повседневность как важнейший структурирующий элемент научной жизни.

Цель данного исследования - реконструировать научную повседневность послевоенного поколения советских историков: показать его профессиональную жизнь как результат внешних воздействий, внутреннего состояния профессионального сообщества и индивидуальности историка.

Для достижения поставленной цели предполагается решить следующие задачи:

• выявить внешние факторы, влиявшие на формирование послевоенного поколения советских историков и отношение власти к профессии историка;

• показать изменение социального статуса историка-профессионала;

• исследовать роль академической традиции в процессе становления историков послевоенного поколения;

• выявить особенности научных коммуникаций и поведенческие стереотипы, культивируемые в научной жизни поколения;

• показать, как в результате профессиональной деятельности историков изменяется сама научная повседневность.

Хронологические рамки исследования - 1940 - 1970-е годы, время активной и плодотворной научной деятельности представителей послевоенного поколения советских историков. Начальная грань диссертационного исследования приходится на момент профессионального становления ученого-историка данного поколения, период вхождения молодого специалиста в научное сообщество. Рубеж войны символически обозначил смену поколений. Естественный для войны демографический спад в какой-то степени ускорил вхождение в науку нового поколения историков. Верхней хронологической рамкой ограничивается «продуктивный» период послевоенного поколения историков, связанный уже с собственно взрослой научной жизнью. И нижняя, и верхняя грани диссертационного исследования - 1940-е, 1970-е годы -отмечены в историографии идеологическим прессингом со стороны власти. К тому же в современной гуманитарной традиции жизнь одного поколения в среднем рассматривается в рамках 30-35-летнего периода. В такой временной отрезок полностью проявляются черты отдельного поколения. Представители послевоенного поколения советских историков к третьей четверти 1970-х гг. в основном защитили докторские диссертации. В 1970-е гг. происходят энергичные попытки трансформации исследовательского поля советской исторической науки.

В жизни данного научного поколения 1970-е гг. проходят определенным рубежом, но не прерывают его научный путь. Поэтому верхняя хронологическая граница достаточно условна.

Методология и методы исследования. Исследование носит междисциплинарный характер и выполнено на стыке конкретной историографии, социальной истории, науковедения, культурологии. В выборе подходов к решению данной темы приоритет был отдан историко-антропологическому подходу, для которого характерен интерес к детальному изучению научной жизни. Трудность нашего исследования заключается в том, что мы имеем дело с двумя недостаточно проработанными опорными для нашего исследования категориями - научная повседневность и научное поколение историков.

В литературе на ряду с научной повседневностью используется и более узкое понятие «историографический быт». Оно было предложено новосибирским исследователем Ю.Л. Троицким как исследовательский конструкт, с помощью которого описывается структура историографического знания, представленная коммуникативной целостностью51. Инструментом такого понимания автор называет «треугольник В. Тюпы», выступающий как модель для описания коммуникативных событий. По Ю.Л. Троицкому, треугольник имеет следующие вершины - ментальные модели исторического сознания, т.е. уровень историографической коммуникации, фиксирующий глубинные структуры массового или индивидуального сознания, не отрефлексированные их носителями; личностная включенность историка в историческое время и адресат, в качестве которого может выступать сообщество ученых-историков, широкая публика или, в предельном случае, сам автор исследования (когда, например, пишет «в стол»)52. Частью «историографического быта» является и историографический жанр эпохи, и способы и формы общения, и историографическое письмо53.

В.П. Корзун определяет категорию «историографический быт» как «неявно выраженные правила, процедуры научной жизнедеятельности, являющиеся важными структурирующими элементами сообществ ученых»54. Трудность заключается в том, что невозможно провести четкой границы между собственно научной деятельностью и производным от нее бытом. «Этос науки» склонен к экспансии, он задает по большинству параметров стереотипы поведения ученого, в том числе на бытовом уровне. Учет этих факторов, как правило, выпадающих из канвы историко-научного анализа, является важным при характеристике состояния истории любой науки.

Обычно понятие «быт» противопоставляется производственной сфере (в нашем случае - научной деятельности), но исследователи повседневности включают

51 Троицкий Ю.Л. Историографический быт эпохи как проблема // Российская культура: модернизационные опыты и судьбы научных сообществ. Материалы Второй Всеросс. науч. конф. «Культура и интеллигенция России в эпоху модернизации ХУШ-ХХ вв.». В 2 т. Т. 2. Омск, 1995. С. 164-165.

52 Там же. С. 164-165.

53 Там же. С. 165.

34 Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже Х1Х-ХХ вв.: анализ отечественных историографических концепций. Омск; Екатеринбург, 2000. С.20. ее и в сферу повседневного, изучая обстоятельства работы, мотивации труда, отношения работников между собой и их взаимодействия с администрацией55. Этот подход нам представляется продуктивным, и его можно экстраполировать на историческую науку. В таком русле происходит становление новой проблематики. Одним из первых опытов исследования повседневности профессионального сообщества является монография В.А. Антипиной, которая реконструирует повседневную жизнь советских писателей в 1930-1950-е гг.56 Она рассматривает повседневную жизнь как комплекс прагматических усилий индивида, направленных на удовлетворение биологических, социальных и духовных потребностей, а также на преобразование внешних условий существования человека57.

Как полагает современный исследователь Д.А. Александров, «наука есть лишь совокупность форм повседневной жизни, которой живут люди, о именующие себя учеными» . В постановочной статье исследователь выделил формы научного быта - это взаимоотношения ученых и власти не только в форме жесткого подчинения науки государственной власти, но и их взаимозависимости. В этом ракурсе представляет интерес социальный статус ученого. Повседневное измерение проблемы отношений власти и ученых, по мнению Александрова, воплощается в рамках научного учреждения. Кроме официального пространства научной повседневности (стены научного учреждения, в которых проводятся официальные собрания, конференции, дискуссии), особое значение имеет «частное» пространство бытования науки и неформальные объединения среди ученых, различные типы коммуникации. Различные формы быта дают людям совершенно различный опыт повседневности и тем самым разные представления о мире. Д.А. Александров пишет о необходимости обратиться к пониманию «жизненного мира», связывающему опыт повседневной жизни и мировоззрение человека59.

33 Антипина В.А. Повседневная жизнь советских писателей в 1930-х - начале 1950-х гг. . С. 15-16; Новикова Н.Л. Повседневность как феномен культуры. Саранск, 2003. С.6-20; Касавин И.Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. М., 2004; и др.

56 Антипина В.А. Повседневная жизнь советских писателей. 1930-1950-е годы.

57 Там же. С. 8.

38 Александров Д.А. Методологические проблемы историко-научных исследований // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 4. С. 3-22.

39 Там же.

Итак, мы можем говорить лишь о первых практиках освоения этой проблематики. На современном этапе нет еще единого определения понятия повседневности и научной повседневности в частности. Категория «научная повседневность» понимается нами как категория, представляющая внутренний мир науки, «уклад жизни» в науке, т.е. совокупность обычаев, поведенческих стереотипов ученых, связанных как с их индивидуальностью, так и окружающей их социокультурной средой, в том числе и внутринаучной. Особую значимость в этой связи для нас приобретает обращение к формам «интеллектуальной» коммуникации (как официального характера - дискуссии, конференции, совещания, коллективные проекты и т.д., так и неформального - различного рода кружки, научные школы и другие объединения). Научная повседневность выступает как структурный компонент жизненного опыта ученого. В качестве гипотезы полагаем, что научная повседневность выступает и продуктом, и условием научной деятельности ученых, как воздействует на них, так и сама подвергается трансформации посредством действий людей науки.

Реконструкция научной повседневности и понимание тенденций развития науки, в частности исторической, легче достигается в пределах одного научного поколения. Понятие «поколение» позволяет глубже понять систему ценностей научного сообщества, обнаружить модификации норм научной повседневности, раскрыть коммуникативную сторону науки, конфликты.

Разные науки наполняют понятие «поколение» различным содержанием, выявляют различные критерии для вычленения того или иного поколения. И.С. Кон отмечает, что большой опыт работы с этим понятием имеют демография и социология. Как полагает автор в истории, как правило, это понятие имеет условный, символический смысл и подчеркивает общность социальных переживаний и деятельность группы людей60.

Обращаясь к новейшим словарям, можно отметить многозначность термина «поколение», но чаще всего речь идет об обозначении разных аспектов возрастной структуры в истории общества. Это возрастная группа, т.е.

60 См. по: Чудаковой С.С. Молодость историка как научная проблема. Историографический аспект. // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность»: Ежегодник. Вып. 5: Сборник научных трудов. Омск, 2001. С.34. совокупность лиц, родившихся в течение одного и того же периода времени (разброс дат рождения в обе стороны по возрастной шкале допустим до десяти лет)61.

До недавнего времени исследователи рассматривали принадлежность человека к тому или иному поколению с точки зрения его общественно-политического мировоззрения. В исторической литературе также освещался психологический аспект проблемы поколений: проблема «отцов и детей».

Особую важность в поколенческом измерении имеет трансляция ценностей во времени. Используя метафору Пиндера, можно сказать, что мышление каждой эпохи полифонично. Таким образом, в действительности каждый момент времени представляет собой нечто большее, чем точечное событие; это не точка, а скорее, временной объем, обладающий более чем одним измерением, поскольку его переживают несколько поколений, находящихся на разных этапах своего развития .

Французский ученый Ив Ренуар выступал за более точечное определение поколения: «Пучок возрастных классов, ансамбль мужчин и женщин, у которых наличествует одинаковые идеи, чувства и способ жизни и которые находятся в одинаковых физических, моральных и интеллектуальных условиях при встрече с важными фактами и событиями, затрагивающими то общество, которого они являются частью»63.

Последние наработки и поиски в этой области нашли отражение в ходе работы семинара по проблемам поколенческого анализа, прошедшего в Московской школе социальных и экономических наук в 2000-2003 гг.64, где шли споры о самом понятии «поколение» и возможности его применения в социологии и истории. Что касается содержания понятия «поколение», то наиболее развернуто его определяет Т. Шанин. По Шанину «вне математических моделей понятие "поколение" употребляется в основном как

61 Социологический энциклопедический словарь / Под ред. академика РАН Г.В. Осипова. М., 1998.; Борисов В.А. Поколение Российская социологическая энциклопедия / Под общ. ред. академика РАН Г.В. Осипова. М., 1998; Философский энциклопедический словарь. М., 1997; Новый иллюстрированный энциклопедический словарь. М., 1998; Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. A.M. Прохоров. М.; 1988.

62 Мангейм К. Проблема поколений // Новое литературное обозрение. 1998. №2 С.13.

63 Цит. по: Нора П. Поколение как место памяти // Там же. С. 53-54. равнозначное: 1) звену генеалогической цепи; 2) жизненному этапу и/или подразделению возрастной организации общества; 3) историческому периоду и/или современникам, т.е. всем живущим в нем; 4) социально-возрастной "когорте", т.е. тем, кто в результате близости дат их рождения следует параллельно схожим этапами собственного биологического развития и социально очерченного пути в рамках истории определенных обществ»65. Автор обозначает наиболее употребляемое понятие «поколение» в историографии и исторической социологии, как синоним «когорты» - «важнейшим здесь является ее выражение в когнитивной близости, опирающейся на социальный опыт совместного проживания в определяющую эпоху и взаимовлияния проживающих в ней»66.

Другой участник семинара Б.В. Дубин рассматривает понятие «поколение» как соединяющее индивидуализирующую функцию и фиксацию смены норм. С точки зрения Дубина разделение и противопоставление поколений в последние годы применительно к российскому обществу носило отнюдь не возрастной, а социальный характер: противостояние разных жизненных стратегий и ценностей получило оформление в привычной метафоре конфликта «отцов и детей»67.

Что касается применения понятия «поколение» в качестве инструментария, то оно очевидно для социологов. Историки не столь единодушны в использовании этого термина. Так, например, В.П. Данилов, полагает, что изучение истории по принципу выделения «поколений» не может выступать самостоятельным фактором исторического анализа68.

В исторической литературе довольно свободно обращаются с этим термином. Как уже отмечалось нами в историографическом обзоре наиболее отрефлексированным он предстает в исследованиях Л.А. Сидоровой. Итак,

64 Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. М., 2005.

65 Шанин Т. История поколений и поколенческая история // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. С. 21

66 Там же. С. 23.

67 Дубин Б.В. Поколение: смысл и границы понятия // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. С. 61-79.

68 Данилов В.П. О возможностях поколенческого анализа в познании исторического процесса в России // Там же. С. 108-145. поколение историков можно охарактеризовать как совокупность ученых, профессиональное становление и пик научно-исследовательской деятельности которых пришелся примерно на один и тот же временной период, совокупность историков, имеющая свой почерк в исторических исследованиях. Каждое поколение историков-ученых формируется в своей социально-культурной среде, с присущими только ей особенностями69.

Включение себя в то или иное поколение является важным проявлением самоидентификации историка. А по мнению французского исследователя Пьера Нора, возможно, это «единственный способ быть свободным в наши дни, продолжая хоть чему-то принадлежать»70. Единство поколения не определяется в первую очередь социальными связями того типа, которые ведут к образованию тех или иных конкретных групп, хотя иногда ощущение единства поколения может стать ведущим принципом, вокруг которого складывается конкретная группа.

Генерация «проявляется как сложный комплекс межличностных отношений, персонифицированных или коллективных, построенных на одновременном притяжении и отталкивании», отмечает Л.А. Сидорова71. «Общность понимания коренных проблем развития науки и общественной мысли легче достигается в пределах одной генерации, что, конечно, не исключает единства воззрений и у представителей отдельных поколений»72.

Реконструируя жизненный путь представителей научного поколения, вслед за английским исследователем Д. Саймонтоном мы выделяем два этапа: формирующий и продуктивный. Формирующий этап предполагает первоначальное овладение профессиональными навыками, накопленным ранее опытом, выбор профессии ученого (в том числе области дальнейшей профессиональной деятельности), овладение знаниями и методами познания, нормами и ценностями научного сообщества. В течение же продуктивного периода ученый перерабатывает накопленный опыт, преобразует его в свои

69Сидорова Л.А. Поколение как смена субкультур историков.С. 38-53.

70 Нора П. Указ. соч. С. 54.

71 Сидорова Л.А. Проблемы «отцов и детей». С. 30.

72 Там же. С. 29. внутренние установки и взгляды и «отдает» их в виде своих научных результатов73.

В выборе методологии и подходов мы опираемся на наработки в области социологии науки. Категория «исследовательское поле науки», разрабатываемая французским социологом П. Бурдье, позволяет рассматривать науку как относительно автономное пространство, микрокосм со своими собственными законами. «Поле науки является социальным миром, и, будучи таковым, оно осуществляет принуждения, предъявляет требования и т.д., которые, однако, оказываются относительно автономными по отношению к принуждениям всего социального мира в целом»74.

Нами используется понятие «научного символического капитала», введенное в научный оборот этим же автором. По Бурдье, научный капитал -это «особый вид символического капитала (о котором известно, что он основан на актах узнавания и признавания), состоящий в признании (или доверии), которое даруется группой коллег-конкурентов внутри научного поля»75. Он выделил два аспекта научного капитала, имеющие разные законы своего накопления: «"чистый" научный капитал приобретается главным образом признанным вкладом в прогресс науки, то есть изобретениями или открытиями (наилучшим показателем в данном случае являются публикации)» и «институализированный капитал», который дает возможность занятия важных позиций в научных учреждениях, продвижение по службе, обретение более высокого социального статуса76.

В то же время для нас представляют интерес исследовательские практики из философии науки, в частности сетевая теория Р. Коллинза. Он рассматривает структуру интеллектуальных сетей как двухмерное пространство: первый тип пространства - это «вертикальные» цепочки» сквозь поколения (такие межпоколенные сети состоят из связей «учитель-ученик»); второй

73 Цит. по: Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич A.B., Ярошевский М.Г. Психология науки. Учебное пособие. М., 1998. С.191-192.

74 Бурдье П. Клиническая социология поля науки И Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии РАН. М., СПб., 2001. С. 52.

75 Там же. С. 56.

76 Там же. 64-66. горизонтальные» альянсы и противостояния (это линии соперничества между современниками) - это и есть выражение коммуникативного поля науки77.

В ходе диссертационного исследования была предпринята попытка преломить современные наработки в русле устной истории, а также адаптировать к теме некоторые социологические методики.

В данной диссертации были использованы такие традиционные методы исторического исследования, как проблемно-хронологический и историко-генетический. Проблемно-хронологический метод обусловил построение работы, позволяющее представить различные этапы научной жизни послевоенного поколения советских историков. С помощью историко-генетического метода мы рассматриваем процесс формирования и развития научного поколения историков в связи с предшествующей историографической традицией, трансформацию научной повседневности на протяжении 19401970-х гг.

Источниковая база исследования Поставленная в диссертационном исследовании проблема решается на основе неоднородного комплекса источников, некоторые из них впервые вводятся в научный оборот. Были задействованы материалы восьми центральных архивов: Государственного архива РФ (ГАРФ), Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ), Государственного архива Российской Академии наук (ГА РАН), Центрального архива документальных коллекций г. Москвы (ЦАДКМ), Центрального архива общественных движений г. Москвы (ЦАОДМ), Центрального архива литературы и искусства г. Москвы (ЦАЛИМ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Архива Института российской истории Российской Академии наук (Архив ИРИ РАН); а также трех архивов г. Томска: Государственного архива Томской области (ГАТО), Центра документации новейшей истории Томской области (ЦЦНИ ТО), Архива музея истории Томского государственного университета (АМИ ТГУ).

77 Коллинз Р. Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск, 2002.

Используемый источниковый комплекс может быть разделен на восемь самостоятельных групп. Основными историографическими источниками для решения данной проблематики выступает пласт источников личного происхождения. Данная группа источников в свою очередь делится на автокоммуникативные (дневники, автобиографии, воспоминания) и источники межличностной коммуникации (переписка). Дневники в советский период практически не ведут. Обстановка в обществе приводила к истреблению самой раскрепощенной, творческой мысли и установлению внутренней цензуры78. «Я впервые почувствовал свое бессилие и даже ничтожность перед власть предержащими, - вспоминал Ю.Л. Бессмертный после ареста отца. - В подсознании зрел комплекс неполноценности. Я стал, как никогда тщательно следить за тем, что говорю, что пишу (даже в собственном дневнике), что думаю.»79. Это откровения советского историка, сохранившиеся, по случайности, на нескольких листах бумаги, остальное, по словам Ю.Л. Бессмертного, он уничтожил после ареста отца. Тем не менее немногочисленные дневниковые записи сохранились. Нами были использованы опубликованные дневниковые записи историков послевоенного поколения: Ю.Л. Бессмертного80, И.Д. Ковальченко81, Г.А. Нерсесова82; дневники представителя первой марксистской генерации С.С. Дмитриева83. В данных публикациях нашли отражение не только крупные вехи истории. Дневники дали возможность изучить взгляды и настроения людей науки на различных этапах их научного пути, реакции в научном сообществе на смену идеологического климата в стране, особенности их личного общения и взаимодействия, способы приобретения «чистого» и институализированного научного капитала, структуру ценностной ориентации корпорации советских историков, они так же содержат данные о материально-бытовых условиях.

78 Гуревич А.Я. «Путь прямой, как невский проспект», или Исповедь историка // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1995. С.27.

79 Бессмертный Ю.Л. 22 июня 1941 года. Из дневниковых записей // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С. 234.

80 Там же. С. 232-239.

81 И.Д. Ковальченко Научные труды, письма, воспоминания (из личного архива академика). М., 2004. С. 400467.

82 ГА РАН. Ф. 1797. Оп. 1. Д. 116.

Особое место в комплексе источников занимают автобиографии историков послевоенного поколения, которые хранятся как в личных фондах историков: В.А. Дунаевского84, В.А. Кондратьева85, Г.А. Нерсесова86, оч оо оо

К.Н. Тарновского , так и в фондах научных институтов , университетов . Автобиографии позволяют восстановить социальное происхождение, основные вехи профессиональной карьеры ученого.

Мемуары историков достаточно давно привлекают внимание историографов в качестве источников при изучении различных аспектов истории исторической науки90. Характеризуя данный вид источников личного происхождения, следует обратить внимание на их субъективность, избирательность и дистанцию во времени. «Мемуары пишутся по прошествии многих лет в качестве своего рода подведения итогов, создавая целостный образ событий, участником или очевидцем которых был мемуарист. В силу этого для мемуарного дискурса в большинстве своем характерна не столько доскональность, сколько преобладание ярких, выпуклых образов, запечатлевших то, что «врезалось в память», поразило мемуариста и, по его мнению, наиболее выразительно воспроизводит воссоздаваемый образ»91. Мемуаров советской эпохи не так-то уж и много, вкус к мемуаристике был отбит еще в сталинские времена. Боялись даже записи для памяти делать. В основном нами были использованы публикации воспоминаний советских

92 «93 историков, как послевоенного поколения , так и других поколении ,

83 Из дневников С.С. Дмитриева. // Отечественная история. 1999. № 3. С. 142-169; № 4. С. 113-128; № 5. С. 35-153; №6. С. 117-134.

84 ОР РГБ. Ф. 879. Картон I. Ед. хр. 10.

85ГАРФ.Ф. 10019. On. 1. Д. 1.

86 ГА РАН. Ф. 1797. On. 1. Д.75.

87 ЦАДКМ. Ф. 157. On. 1. Д. 260.

88 НА ИРИ РАН. Отдел кадров. Индекс № 350. Личные дела сотрудников: A.A. Зимина, В.П. Волобуева,

B.А. Дунаевского, К.Н. Тарновского.

89 ГАТО. Ф. Р-815. Оп. 29. Д. 248. Личное дело В.И. Матющенко; Д. 293. Личное дело Т.Н. Петровой; Д. 141. Личное дело B.C. Флерова.

90 Свешников A.B. Образ И.М. Гревса в воспоминаниях его учеников //Культура и интеллигенция России между рубежами веков: Метаморфозы творчества. Интеллектуальные ландшафты (конец XIX в. - начало XXI в.): Материалы V Всерос. науч. конф. С международным участием, посвященной 10-летию Сибирского филиала Российского института культурологии МК РФ. Омск, 2003. С.28.

91 Там же.

92 Гуревич А.Я «Путь прямой, как Невский проспект». С. 7-34; Каждан А. П. Трудный путь в Византию // Там же. М., 1994. С. 35-50; Лурье Я.С. Из воспоминаний об Александре Александровиче Зимине // Там же. М., 1994. С. 194-209; Оболенская C.B. «О времени и о себе»: воспоминания историка // Там же. М., 1995.

C.221-243; Мелетинский Е.М. Избранные статьи. Воспоминания. М., 1995. С. 429-572; Драбкин Я.С. Памяти появившихся уже в постсоветское время. Привлекались и воспоминания советского периода94, некоторые из них не были опубликованы, такие, как «Штрихи к автобиографии» В.А. Дунаевского95, которые хранят не только информацию о его научной карьере, но и позволяют реконструировать отдельные сюжеты повседневной жизни научных коллективов, в которых Дунаевскому довелось работать, например, сектора по проблемам «Истории исторической науки»96.

Воспоминания историков достаточно информативны для исследования научной повседневности историков, они, безусловно, субъективны и в этом их ценность. По мнению В.А. Антипиной, говорить о повседневности, не учитывая субъективного, нельзя, т.к. именно оценка человеком своего положения в обществе определяет его каждодневные практики97. Воспоминания содержат свидетельства о факторах, повлиявших на выбор научной карьеры, позволяющие выяснить, как происходил процесс становления историка-профессионала; характеристики профессоров и преподавателей, т.е. позволяют составить представление о социокультурной среде в высших учебных

Михаила Яковлевича Гефтера // Новая и новейшая история. 1995. № 5. С. 113-129; Горюшкин Л.М. И.М. Разгон - ученый, педагог, человек // Из истории революций в России (перв. четв. XX в.): Материалы Всероссийского симпозиума. Вып. 1. Томск, 1996. С. 3-17; Поляков Ю.А. Историческая наука: люди и проблемы. М., 1999; Поляков Ю.А. МИФЛИ: 1941 год (воспоминания о М.Я. Геллере) // Вопросы истории.1999. № 7. С. 103-113; Михаил Гефтер. «Смерть-Гибель-Убийство». М., 2000; Зольников Д.М. Времена и нравы (от гражданской войны до наших дней глазами участника событий и ученого-историка). Новосибирск, 2000; Зевелев А.И. Наш МИФЛИ // Этот противоречивый XX век. К 80-летию со дня рождения академика РАН Ю.А. Полякова. М., 2001. С. 54-64; Наука и власть: Воспоминания ученых-гуманитариев и обществоведов. М., 2001; Константин Николаевич Тарновский. Историк и его время. Историография. Воспоминания. Исследования. СПб., 2002; Мир Александра Каждана: К 80-летию со дня рождения СПб., 2003; Гуревич АЛ. История историка. - М., 2004; Поляков Ю.А. Ровесник эпохи // Отечественная история. 2004. № 4 С. 144-152; Иоффе Г.З. «Остальное Вам даст советская власть» // Там же. С. 152-158; И. Д. Ковальченко Научные труды, письма, воспоминания (из личного архива академика): Сб. материалов. М., 2004. 520 е.; Поляков Ю.А. Московский государственный университет в Свердловске (19421943 гг.) // Отечественная история. 2005, № 2 С. 55-59; Фоменко В.Т. Воспоминания об Израиле Менделевиче Разгоне//Мир историка: историографический сборник.-Вып. 1. С. 409-432; и др.

93 ГА РАН. Ф. 1797. Оп. 1. Д. 103. Воспоминания К.Н. Палычевой о Г.А. Нерсесове; Шелохаев В.В. Прощание с прошлым. М., 1998; Хмылев Л.Н., Николаева И.Ю. Учитель, который учит букве, а укрепляет дух // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Вып. 25. Сб. статей. Томск, 1999. С. 3-32; Рамазанов С.П. О педагогической деятельности Б.Г. Могильницкого // Там же. С. 33-38; Куперт Ю.В. Штрихи былого // По страницам истории и судьбы. Томск, 2001. С. 12-74; И.М. Разгон: творческая биография ученого и педагога в материалах и воспоминаниях. Ч. 1. Томск, 2004; Гутнова Е.В. Пережитое. М., 2001.

94 Тарновский К.Н. Путь ученого // Исторические записки. М.:, 1967. Т.80 С. 207-244; Дружинин Н.М. Воспоминания и мысли историка. М., 1979.

95 ОР РГБ. Ф. 879. Картон. 1. Ед. хр. 10.

96 Там же. Л. 11-12.

97 Антипина В.А. Повседневная жизнь советских писателей. 1930-1950-е годы. С. 11. заведениях послевоенного периода; раскрывают тайны творческой лаборатории ученых; демонстрируют способы накопления научного капитала в советское время.

Значительный интерес представляет такой историографический источник, как письма ученых-историков, который уже давно известен и вполне успешно используется в современных историографических исследованиях. Письма, по мнению авторов учебного пособия «Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории» - самое распространенное в советское время средство общения между людьми, а также между обществом и властью98. Переписка ученых вводит исследователя в мир научных и общественных связей. «На них лежит то, что принято называть «печатью времени», и они лучше, чем самые подробные воспоминания, передадут некоторые из черт и умонастроений людей, принадлежавших к научной и около научной среды той эпохи»99. По словам историка М.О. Робинсона, «бесценным источником для раскрытия почти всех сторон жизни и деятельности ученых избранного нами круга является их эпистолярное наследие»100.

С одной стороны, «в государстве, где официально объявленной формой правления была диктатура, для многих ученых только личная переписка с близкими по убеждению людьми оставалась единственным пространством для свободного выражения собственных мыслей»101. С другой стороны, порой только на страницах частного письма близкому человеку, коллеге некоторые ученые, как, например, М.Я. Гефтер, могли быть более естественными, свободными, открытыми, чем в тексте официального характера. Признание по этому поводу «одного из самых внимательных и заинтересованных читателей Гефтера; того, кто в конце 1980-х первым составил необычную - из писем и блокнотных фрагментов - книгу Гефтера «Дверь в XIX век» - кандидата

98 Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. М., 1998. С.640.

99 Блонин В.А., Габдрахманов П.Ш. Указ. соч. С.219.

100 Робинсон М. Русская академическая элита: советский опыт (1919-е - 1920-е годы) // Новое литературное обозрение. 2002, №53. С. 159.

101 Там же. философских наук Е.И. Высочиной: «Гефтер текстуально нематериален. Его

102 тексты лишь автокомментарии к его скрытности» .

В углубленном изучении биографий важнейшее место принадлежит письмам как форме самовыражения, самораскрытия, как специфической автобиографии103. С одной стороны, эпистолярное наследие ученого является важнейшим источником по истории исторической науки. Изучая информацию, полученную в результате анализа текста писем, исследователь может выстроить > научную, общественную биографию ученого, полнее представить ее отдельные этапы. С другой - «в силу своего личного характера частные письма дают нам возможность зафиксировать еще один момент, значимый в свете определенных тенденций гуманитарного знания. Они позволяют увидеть в классиках исторической мысли (в данном случае мы говорим уже о частной переписке ученых-историков) не просто «безличные машины по производству канонических текстов» и не памятники, а живых людей, с их поисками, сомнениями, метаниями, эмоциями»104.

Итак, рост интереса к миру личности, ремеслу ученого-историка повышает внимание к такому типу историографического источника личного происхождения, как письма. К источникам межличностной коммуникации мы отнесли письма М.Я. Гефтера Ш.М. Левину, которые посвящены обсуждению, подготовке к изданию очередных томов «Всемирной истории» 105; Л.М. Горюшкина К.Н. Тарновскому106, эпизод переписки К.Н. Тарновского и Н.М. Дружинина107. А также опубликованные эпистолии историков108. Письма

102 Высочина Е.И. Михаил Яковлевич Гефтер // Историки России. Послевоенное поколение.С. 84.

103 Цит. по: Критский Ю.М. Эпистолярное наследие историков как историографический источник (середина XIX - 1917 г.) // История и историки. Историографический ежегодник. М. 1975. С. 85-112.

104 Корзун В.П., Свешников A.B., Мамонтова М.А. Историк в собственных письмах: зеркало и мир зазеркалья? (Несколько замечаний о специфике писем русских историков XIX - XX веков в качестве историографического источника) // Письма русских историков (С.Ф. Платонов, П.Н. Милюков) / Под ред. проф. В.П. Корзун. Омск 2003. С. 10.

105 ОРРГБ. Ф. 681. К. 13. Ед. хр. 51.

106 ЦАДКМ. Ф. 157. Оп. 1. Д. 322.

107 Там же. Д. 307,324.

108 Письма А. Каждану // Мир Александра Каждана: К 80-летию со дня рождения / Отв. ред. A.A. Чекалова. СПб., 2003. С 415-485; И.Д. Ковальченко Научные труды письма, воспоминания (из личного архива академика). М., 2004. С. 271-379; Неординарный профессор (1953-Й: из писем к И.В. Пороху) // Николаевская Россия: власть и общество: Материалы круглого стола, посвященного 80-летию со дня рождения И.В. Пороха. Саратов, 2004. С. 6-66; Письма Е.А. Косминского Е.В. Гутновой (1941-1959) // Новая и новейшая история. 2002. № 1. С113-138, № 2. С. 87-117; Письма А. И. Данилова А. И. Неусыхину // иллюстрируют различные этапы развития отечественной исторической науки, ее отдельных направлений, доносят до нас дух исторической эпохи, раскрывают ценностные ориентиры, поведенческие стереотипы и обычаи в корпорации советских историков.

Ко второй группе источников можно отнести делопроизводственные документы: протоколы, стенограммы, материалы биографического характера, отчеты о научно-исследовательской и преподавательской деятельности, хранящиеся в фондах парторганизаций и отделов кадров учебных и научных учреждений. В частности, ЦАЛИМ, фонд 6 (МИФЛИ), ЦАОДМ, фонд 211 (Партийная организация Института истории АН СССР), РГАСПИ, фонд 17 (ЦК КПСС), ЦЦНИ ТО, фонд 115 (Партийная организация Томского университета), НА ИРИ РАН (Отдел кадров. Личные дела сотрудников. Индекс 350), ГАТО, фонд 815 (Томского государственного университета), фонд историко-филологического факультета Томского госуниверситета (АМИ ТГУ). В эту же группу включены опубликованные в советское время материалы различных совещаний109. Делопроизводственные документы позволяют судить о состоянии автономности исторической науки и выделить особый вид научной коммуникации советского периода - партийные собрания. Они содержат обширный материал о материально-бытовом состоянии научных и учебных заведений, о социальном положении ученых.

Третью группу составляют нормативные акты по высшей школе и науке, регламентировавшие учебную и научную деятельность научно-педагогических кадров, тексты которых были опубликованы в отдельных сборниках110.

Методологические и историографические вопросы исторической науки. Томск, 1986. Вып.18. С.131-172;

H.И. Конрад. Неопубликованные работы. Письма. М., 1996. С.173-448.

109 Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам. 18-21 декабря 1962 г. М., 1964; Материалы расширенного заседания Секции общественных наук Президиума АН СССР о разработке методологических проблем исторической науки // История и социология. М., 1964; Хроника заседания в Академии общественных наук при ЦК ВКП(б) // Вопросы истории. 1949. № 2. С. 151-153; Стишов М. Хроника заседания на историческом факультете МГУ // Там же. С. 154-158; Шурбованый Г.П. Обсуждение некоторых проблем методологии истории // Вопросы истории. 1971. № 10. С. 159-166.

110 Высшая школа. Основные постановления, приказы, инструкции. М., 1945; Высшая школа. Основные постановления, приказы и инструкции. М. 1948; Высшая школа. Основные постановления, приказы и инструкции. М., 1957; Высшая школа: Сборник основных постановлений, приказов и инструкций. В 2 ч. Ч.

I. М., 1978; КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. 3. М., 1954. КПСС о культуре, просвещении и науке. Сборник документов. М., 1963.

Разнообразную информацию по научной повседневности советских историков и отдельного научного или учебного учреждения в частности можно обнаружить в периодических изданиях того времени. Нами были использованы материалы центральных газет «Правда»111, «Советская Россия»112, а так же материалы газеты «Красное знамя» (Томск)113.

Как утверждают авторы книги «Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика», лучше всего по материалам советской прессы прослеживается лишь изменения в идеологических установках партии114. В отличие от центральных газет малотиражные газеты, в частности, университетские, достаточно разносторонне представляют повседневную жизнь учебного или научно-исследовательского учреждения. Нами были использованы материалы малотиражной газеты Томского государственного университета «За советскую науку»115.

Помимо документальных источников, автором диссертации были привлечены материалы биобиблиографических и биографических словарей: A.A. Чернобаева «Историки России. Кто есть кто в изучении отечественной истории»116, A.A. Аникеева, Н.И. Егорова, O.A. Родионова «Историки России. Кто есть кто в изучении зарубежной истории»117, С.Ф. Фоминых, С.А. Некрылова, JI.JI. Берцун, A.B. Литвинова, К.В. Петрова, К.В. Зеленко «Профессора Томского университета: Биографический словарь (1945-1980)»118 и В.П. Корзун, О.В. Кузнецовой, Б.А. Осадченко «Современная историческая наука Западной Сибири в Лицах. Историки Омска»119, которые содержат статьи почти о 2000 российских историков, научных сотрудниках академических институтов и преподавателей вузов. Наиболее значимым из этого ряда изданий

111 Правда. 1953-1965.

112 Советская Россия, 1970.

113 Красное знамя. 1941,1942.

114 Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика / Под общ. ред. А.К. Соколова. М., 2004. С. 236.

115 За советскую науку. 1947-1955.

116 Чернобаев A.A. Историки России. Кто есть кто в изучении отечественной истории. Биобиблиографический словарь. Саратов, 2000.

117 Аникеев A.A., Егорова Н.И., Родионов O.A. Историки России. Кто есть кто в изучении зарубежной истории. Биобиблиографический словарь. Ставрополь, 2004.

118 Профессора Томского университета: Биографический словарь (1945-1980) / С.Ф. Фоминых, С.А. Некрылов, Л.Л. Берцун, A.B. Литвинов, К.В. Петренко, К.В. Зленко. T.3. Томск, 2001. современности является биобиблиографический словарь A.A. Чернобаева, который содержит краткую информацию о 1567 отечественных историках, труды которых посвящены изучению прошлого России. В словаре приводятся данные о жизненном пути ученых, их образовании, специализации, учителях, диссертационных исследованиях и основных сочинениях. Из формализованного материала была сформирована база данных, содержащая информацию о представителях послевоенного поколения советских историков (См.: Приложение 4, обоснование выборки см. С. 38).

В шестую группу включены интервью представителей послевоенного

1 ^П поколения историков как опубликованные , так и проведенные автором диссертации. Диссертантом был разработан бланк опроса и проведено 13 интервью. (См.: Приложение 1, 2). Респондентами явились представители научного сообщества как столицы - М.С. Альперович, Я.С. Драбкин, JI.T. Мильская, А.Х. Бурганов, O.A. Ржешевский, так и провинции В.И. Матющенко, А.Д. Колесников, И.В. Захарова (Омск), Б.Г. Могильницкий, Л.И. Боженко, А.К. Сухотин (Томск), B.JL Соскин (Новосибирск). Можно отметить миграцию среди перечисленных историков, например, некоторые из провинциальных историков обучались в столичных вузах, а по окончании вуза или аспирантуры вынуждены были их покинуть, причины - от банальных - «нет рабочих мест», до - в духе того времени - «национальность». В то же время наблюдался и переезд уже молодых «остепененных специалистов» из одного сибирского города в другой из-за «нерешенности жилищных условий». В целом, реконструируя повседневность с использованием интервью перечисленных респондентов, можно отметить, что процессы, происходящие в различных научных центрах страны, имели общий характер, иногда лишь отмечалось некоторое запаздывание в апробации новых идеологических установок. В ходе исследований удалось выявить основные каналы региональных научных

119 Современная историческая наука Западной Сибири в Лицах. Историки Омска. Биобиблиографический словарь / Под ред. В.П. Корзун. Омск, 1999.

120 Интервью с академиком П.В. Волобуевым // Отечественная история. 1997. № 7. С. 99-123; Юбилей И.А. Белявской // Американский ежегодник. 1995. М., 1996. С. 8-18; Альперович М.С. Размышления не только о ремесле // Там же. 1998. М., 1999. С. 281-307; Мелетинский Е.М. «.Может быть, об этом не надо писать» // Караулов A.B. Вокруг Кремля / Книга политических диалогов. М., 1990. С. 197-213; Гуревич А.Я. «Я думаю, коммуникаций, мотивацию профессиональной специализации данного поколения историков, особенности межпоколенных трансляций профессиональных ценностей, формирования научной школы, особенности взаимодействия послевоенной генерации историков с властью, определить влияние социального заказа и партийной идеологии на выбор тематики научных работ и на складывание ведущих исследовательских направлений.

Оценить характер и результаты научно-исследовательской работы представителей послевоенного поколения советских историков позволяют собственно исследовательские тексты представителей послевоенного поколения, которые составляют седьмую группу источников. В диссертации анализировались тексты глав коллективных монографий, научные сборники, книги, материалы дискуссий, опубликованные на страницах журналов121. Мы понимаем ограниченность представленной выборки из исследовательских текстов, но это продиктовано структурой представленной диссертации. В нее попала литература, раскрывающая некоторые аспекты научной повседневности: способы научной коммуникации - научные дискуссии, коллективные проекты; статьи и дискуссии по проблемам методологии истории.

В восьмую группу источников включены рецензии и отзывы122, по которым можно судить об этике, культурной практике и процедурах научного сообщества. Через рецензию происходит восприятие или отторжение концепции или автора научным сообществом, от имени которого выступает рецензент. С одной стороны, рецензии и отзывы выявляют авторскую позицию в понимании значимых элементов исследовательского труда, с другой - дают возможность что у нас два Горбачева.» II Там же. С. 409-426; Гефтер М.Я. «Пусть жесткий, но компромисс!.» II Там же. С. 441-459.

121 Всемирная история / Глав. ред. Е.М. Жуков. В 10 т. М., 1956-1965; История Великой Отечественной войны Советского союза. 1941-1945. В 6 т. М., 1961-1965; История Сибири с древнейших времен до наших дней. В 5 т. Л., 1968-1969; Законы истории и конкретные формы всемирно-исторического процесса. Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968; Историческая наука и некоторые проблемы современности. М., 1969; Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. М., 1970; История СССР с древнейших времен до наших дней. В 12 т. М., 1967-1972; Вопросы истории КПСС. 19761978; Гефтер М.Я. «Сталин умер вчера.» // Иного не дано: Судьбы перестройки; Вглядываясь в прошлое; Возвращение к будущему / Под ред. Ю. Афанасьева. М., 1988. 297-323; Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории. М., 1989; Он же. История исторической мысли XX века: Курс лекций. Вып. II: Становление «новой исторической науки». Томск, 2003; и др.

122 Данилов А.И. К вопросу о методологии исторической науки // Коммунист. 1969. № 5. С. 68-81; Рыбаков М.В. О некоторых неоправданных претензиях // Вопросы истории КПСС. 1971. № 7. С. 123-133; Смирнов А. За строгую научность, достоверность и историческую правду // Коммунист. 1972. № 16. С. 113-124. реконструировать общую модель исследования, разделяемую научным сообществом.

Совокупность источников, использованных в данной работе, представляет сложно организованный комплекс взаимодополняющих документов, изучение и интерпретация которых позволяет решить задачи диссертационного исследования.

Научная новизна. Впервые сделана попытка реконструировать научную повседневность послевоенного поколения советских историков. Выявлены как макросоциальные, так и микросоциальные факторы, оказывающие влияние на научную повседневность поколения. Зафиксированы определенные формы научной повседневности, которые, в общем, являлись традиционными как для дореволюционных, так и для советских историков. В то же время появились и новые формы научной повседневности, связанные с ролью различных партийных и государственных органов, партийных собраний, которые изменили традиционный оппонентский круг науки. Научная повседневность рассмотрена как условие формирования ученого и как продукт деятельности человека науки. Воссоздан материально-бытовой аспект повседневности историков. Сформирована база данных из представителей послевоенного поколения советских историков, по которой проведен формализованный анализ поколения. В научный оборот введен круг источников oral history и сформирован личный архив автора.

Научная апробация и практическая значимость работы. Основные положения диссертации были представлены в виде докладов на следующих научных конференциях: всероссийских (Екатеринбург, 2003, Омск, 2003, 2004), региональных (Тобольск, 2001, Омск, 2002, 2004), апробированы в виде 4 статей и 6 тезисов. Исследование диссертационной тематики было поддержано Институтом Открытое Общество (Фонд Сороса) в 2003 г. (Грант на поездки), Министерством образования (Аспирантский грант, проект «Научная повседневность послевоенного поколения советских историков (1940-1970-е гг.)) в 2004 г., РГНФ (коллективный проект «Историки и власть в российском региональном пространстве: Сибирь. XX век») в 2004 г., а также в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» (Саратовский МИОН) в 2004-2005 гг.

Положения и выводы диссертации могут быть использованы для подготовки лекционных курсов, спецкурсов по отечественной историографии, в курсе «Введение в историческое исследование».

Структура работы отражает логику исследовательского замысла. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка источников и литературы, четырех приложений. Первая глава нашего диссертационного сочинения посвящена исследованию научной повседневности в период становления историка-профессионала послевоенного поколения, рассмотрению периода жизни ученого, связанного с выбором своей профессиональной деятельности, годами ученичества и адаптации в научном сообществе. Во второй главе анализируется продуктивный период послевоенного поколения советских историков в тесной его сопряженности с научной повседневностью. Это период деятельности уже состоявшихся «остепененных» ученых. Можно говорить о быстром профессиональном росте историков послевоенного поколения: у около половины из них к 1975 г. проходят защиты докторских диссертаций, в этот же период они осваивают новые проблемные поля. При этом и в первой, и во второй главах происходит обращение к формам научной повседневности.

Заключение диссертации по теме «Историография, источниковедение и методы исторического исследования», Кефнер, Наталья Валерьевна

Заключение

Послевоенное поколение советских историков - это поколение, входящее в отечественную историческую науку в 1940-е - 1950-е годы. Ядром этой научной генерации являются люди, родившиеся преимущественно в 1920-е годы. Великая Отечественная война придала третьей генерации советских историков достаточно четкие очертания. Данное поколение историков отличается относительно быстрым профессиональным ростом. Многие историки послевоенного поколения к середине 1950-х гг. защищают диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук, приблизительно у половины из них к 1975 г. проходят защиты докторских диссертаций. Как отмечалось ранее, большую часть данной научной генерации составили представители мужского пола, а около четверти историков являлись участниками Великой Отечественной войны.

Научная повседневность послевоенного поколения советских историков в 1940-1970-е гг. определялась рядом факторов. С одной стороны, советское общество в целом на протяжении этого периода переживало экстремальные ситуации, которые, несомненно, оказали влияние на формирование представителей данного поколения историков, воспитывали особые человеческие качества, закрепляли «стержень» ученого. Опыт войны сформировал этих людей истинными патриотами, желающими принести наибольшую пользу родине. В то же время такие макросоциальные факторы, как процесс упрочения железного занавеса между культурой социалистической и иной - буржуазной - в условиях «Холодной войны», конфликты между властью и учеными (идеологические кампании второй половины 1940-х гг.), а также период политической нестабильности, связанный в свою очередь со сменой курса партии после смерти Сталина и XX съезда КПСС, не могли не оказать влияние на формирование нового научного поколения. Эти процессы требовали от представителей послевоенного поколения определения собственной общественной и научной позиции. Некоторые представители этой научной генерации позиционируют себя как «поколение XX съезда», «поколение хрущевской оттепели», «шестидесятники», не отрицая значимость опыта военных лет, который, возможно, и явился источником особой восприимчивости ученых к новым настроениям общества.

Послевоенная генерация историков - это поколение, воспитанное от начала до конца сталинской системой. В то же время это научное поколение, которое в условиях меняющегося идеологического климата становилось менее управляемым, но не оппозиционным власти. В этом кроется основа противоречивой характеристики поколения историков 1940-х гг.

С другой стороны, изменения происходили и в самой научной среде. XX век отличался более жестким социальным заказом по отношению к науке и ученым и разноплановыми реакциями на такую ситуацию, резкими колебаниями в системе корпоративных ценностей. Историки постоянно находились под контролем как со стороны власти и научного поля, так и внутренней самоцензуры.

В подобной ситуации остро стояла проблема осознания социального статуса профессии. Практически все историки понимали свою включенность в процесс построения социализма. Внешний заказ государства был направлен на формирование историка как верного солдата социализма. Но в то же время для многих историков становится все более очевидной необходимость автономного пространства науки и несводимость истории к идеологии.

Типичным для всех научных поколений, и для послевоенного в частности, является прохождение двух этапов научной жизни: формирующего и продуктивного. Формирующий этап включает в себя образование в вузе и аспирантуре, процесс защиты кандидатской диссертации, сопровождающийся оппонированием и публикациями. Устойчивость этих норм подтверждает идею о том, что наука является своеобразной культурной формой. Сложившиеся нормы в науке поддерживаются в научном сообществе, выступают как ценности, определяя, таким образом, специфику социума ученых. Профессиональная социализация историков послевоенного поколения осуществлялась посредством традиционных форм - лекций, семинаров, иногда неформальных объединений. Приватные формы коммуникации между учителем и учеником являлись традиционными для научного сообщества, но и они трансформировались под воздействием социокультурного контекста советской эпохи, например, из-за нерешенности квартирного вопроса.

На формирующем этапе жизни молодого специалиста преобладают вертикальные связи «учитель-ученик». Именно учитель для молодого историка является транслятором ценностей, традиций корпорации ученых. Знание определенных ритуальных канонов научного сообщества могло обеспечить будущему ученому успешную и относительно спокойную (в идеологическом плане) научную жизнь. Например, ритуальным компонентом любой диссертации советского периода было обращение к классикам марксизма-ленинизма при характеристике методологической основы исследования. Историографической особенностью научного творчества являлось развитие такого феномена, как цитатничество.

Специфика формирования послевоенного поколения советских историков заключалась в том, что оно испытало на себе воздействие как историков дореволюционной историографической традиции, так и первого марксистского поколения. Социализация представителей послевоенного поколения изначально включала в себя знакомство с достижениями русской и советской историографической традиции как в лице ее живых носителей, так и в виде научных текстов.

В советский период происходит серьезная модификация норм научной повседневности: появление различного рода партийных органов и инстанций, которые вмешиваются в поле науки и таким образом изменяют ее традиционный оппонентский круг. Речь шла не о свободном пространстве науки, а о монополии партии на истину, особенно на теоретическое знание. В послевоенный период власть задает образ советской науки как уникальной, делая акцент на противопоставление отечественной и буржуазной науки, советского и западного ученого.

Отличительной чертой научной повседневности послевоенного периода являлось обилие дискуссий, которые, как правило, инициировались партийным руководством и часто носили характер проработочных кампаний. Такая форма научной повседневности, как дискуссия, приобретала специфический характер: участники дискуссий ввязывались в борьбу не только за «чистый» капитал, выступая в роли научного оппонента, но и за «институализированный» капитал, дающий возможность карьерного роста. В научном сообществе историков складывается стереотип поведения - апелляция к власти в решении своих научных вопросов. Такая повседневность сужала диалогическое пространство науки и способствовала обострению конфликтов внутри самого научного сообщества.

Одним из направлений профессиональной подготовки гуманитария в послевоенный период являлась его междисциплинарная ориентированность. Совместное пребывание историков, филологов и философов способствовало формированию широкого кругозора. Подобный опыт не закрепился в научном образовательном пространстве, но комплексная гуманитарная подготовка была востребована в социокультурных условиях 1960-1980-х гг.

Во взрослую научную жизнь научное сообщество вступает в годы «оттепели». Накопленный «научный капитал» порой уже не вмещался в рамки официальной исторической концепции. Обращение к проблемам методологии истории в 1960-1970-е гг. было проявлением естественного развития отечественной исторической науки, которое сопровождалось расширением исследовательского поля, освобождением от цитатничества, что свидетельствовало о стремлении к автономности науки. Подобные попытки отвоевывания автономного пространства историки демонстрируют уже на Всесоюзном совещании 1962 г. Сам процесс творчества, расширение проблематики исследования, в том числе методологической, изменяли ритм научной повседневности.

Показательны в этом ряду и деятельность Сектора методологии истории Института истории АН СССР под руководством М.Я. Гефтера; и складывание «нового направления» (К.Н. Тарновский, П.В. Волобуев и др.); и методологические дискуссии 1970-х гг. Но создание иной повседневности, связанной с напряженной интеллектуальной жизнью, носило и специфические формы - новые идея «рядятся в старые одежды». Весьма примечательна в этом плане попытка отвоевывания автономного поля науки с помощью традиционной формы организации советской науки - посредством деятельности парткома Института истории АН СССР под председательством В.П. Данилова. Подобные попытки были пресечены административно-партийными методами.

Методы давления середины 1960-х - 1970-х гг. в основном предполагали моральное и профессиональное уничтожение (запрет публикаций, сложности в прохождении диссертации, закрытие научного подразделения, разгон научного направления, увольнение), в особых случаях проявлялись и более крайние меры из практик прошлых идеологических кампаний (эмиграция).

Модель взаимоотношения советской власти и ученых на протяжении 1940-1970-х гг. в сущности остается неизменной. Тем не менее сами ученые в рамках этой модели изменяли научную повседневность, расширяя автономное пространство науки, сопровождая этот процесс как привычными ритуалами, так и эпатирующим выходом за их пределы. Одной из норм научной повседневности являлись коллективные организационные формы научной деятельности, которые отражали такую тенденцию развития исторической науки, как стремление к синтезу, выступали своеобразной формой коммуникации. В то же время можно отметить, что подобное явление можно рассматривать и как продолжение «большого сталинского стиля», который проявился не только в архитектуре, живописи, кинематографе, но и в науке. Большое количество коллективных проектов не является исключительным феноменом советской науки. Сам факт эволюции организационных форм науки связан с этапами ее легитимации.

Научная жизнь послевоенного поколения советских историков не прерывается 1970-ми годами, напротив, яркие представители данной генерации ученых оказываются очень восприимчивыми к новым общественно-политическим процессам, происходившим в России. Начинается обращение к новой проблематике и освоение новых методологических практик.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Кефнер, Наталья Валерьевна, 2006 год

1. Опубликованные источники Источники личного происхождения Академик П.В. Волобуев. Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи. М., 2000. 509 с.

2. Баткин Л. М. О том, как Гуревич возделывал свой аллод // Одиссей. Человек в истории. 1994. М., 1994. С.5-28.

3. Бессмертный Ю.Л. 22 июня 1941 года. Их дневниковых записей // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С. 232-239.

4. Блонин В. А., Гадрахманов П. Ш. Из переписки Ю. Л. Бессмертного с учениками в конце 70-х начале 80-х годов // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С.218-231.

5. Болховитинов Н. Н. О «портретах историков» // Новая и Новейшая история. М., 1996. №1. С.125-129.

6. Голоса из мира, которого уже нет. Выпускники исторического факультета МГУ 1941 г. в письмах и воспоминаниях / Сост., ввод, тексты М.Я. Гефтер. М., 1995. 160 с.

7. Горюшкин Л.М. И.М. Разгон ученый, педагог, человек // Из истории революции в России (первая четверть XX в.): Материалы Всероссийского симпозиума. Вып. 1. Томск, 1996. С. 3-17.

8. Гуревич А. Я. Историк и история. К 70-летию Юрия Львовича Бессмертного // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С.209-217.

9. Гуревич А.Я. История историка. М., 2004.288 с.

10. Гуревич А.Я. «Путь прямой, как невский проспект», или Исповедь историка // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1995. С.7-34. Гутнова Е.В. Пережитое. М., 2001. 464 с.

11. Давидсон А. Б. В поисках туманного Альбиона. Из воспоминаний о Николае Александровиче Ерофееве (1907-1996) // Новая и Новейшая история. 1997. №5 С.130-140.

12. Данилов А. И. Письма А. И. Данилова А. И. Неусыхину // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Вып.18 Томск, 1986. С.131-172.

13. Драбкин Я.С. Памяти Михаила Яковлевича Гефтера // Новая и Новейшая история. 1995. № 5. С. 113-129.

14. И.Д. Ковальченко Научные труды письма, воспоминания (из личного архива академика). М., 2004. 520 с.

15. Из воспоминаний // Esse quam videri: Памяти Ю.И. Серого (1922-1986). Ростов-на-Дону, 2003. С. 8-20.

16. И.М. Разгон: творческая биография ученого и педагога в материалах и воспоминаниях. Ч. 1. Томск, 2004. 300 с.

17. Из дневников С.С. Дмитриева. Публикция подготовлена Р.Г. Эймонтовой // Отечественная история. 1999. № 3. С. 142-169; № 4. С. 113-128; № 5. С. 135-153; №6. С. 117-134.

18. Иоффе Г.З. «Остальное Вам даст советская власть» // Отечественная история. 2004. №4 С. 152-158.

19. Каждан А. П. Трудный путь в Византию // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1994. 35-50.

20. Кобрин В. Кому ты опасен историк? М., 1992.224 с. Конрад Н. И. Неопубликованные работы. Письма. М., 1996. С. 173-448. Константин Николаевич Тарновский. Историк и его время. Историография. Воспоминания. Исследования. СПб., 2002. 200 с.

21. Куперт Ю.В. Штриха былого // По страницам истории и судьбы. Томск, 2001. С. 12-74.

22. Лурье Я.С. Из воспоминаний об Александре Александровиче Зимине // Одиссей. Человек в истории. 1993. Образ «другого» в культуре. М., 1994. С. 194-208.

23. Лурье Я. С., Полак Л. С. Судьба историка в контексте истории (С. Я. Лурье: жизнь и творчество) // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. №2. С.3-17.

24. Мелетинский Е. М. Избранные статьи. Воспоминания. М., 1995. С. 429-572. Мир Александра Каждана: К 80-летию со дня рождения / Отв. ред. A.A. Чекалова. СПб., 2003. 623 с.

25. Михаил Гефтер. «Смерть-Гибель-Убийство». М., 2000. 200 с.

26. Наука и власть: Воспоминания ученых-гуманитариев и обществоведов. М.,2001.319 с.

27. Оболенская C.B. «О времени и о себе»: воспоминания историка // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1995. С. 221-243.

28. Оболенская С. В. Совесть историка // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1994. С.77-78.

29. П.А. Зайончковский (1904-1983 гг.): Сатьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998. 463 с.

30. Письма Е.А. Косминского Е.В. Гутновой (1941-1959) // Новая и новейшая история. 2002. №.1. Cl 13-138, №2. С. 87-117.

31. Поляков Ю.А. Историческая наука: люди и проблемы. М. 1999. 454 с. Поляков Ю.А. МИФ ЛИ: 1941 год (воспоминания о М.Я. Геллере) // Вопросы истории. 1999. № 7. С. 103-113.

32. Поляков Ю.А. Московский государственный университет в Свердловске (19421943 гг.) // Отечественная история. 2005. № 2 С. 55-59.

33. Селиванов Ф.А. На берегу Томи в Лагерном саду. Тюмень, 1999.16 с. Тарновский К.Н. Путь ученого // Исторические записки. М., 1967. Т.80 С. 207244.

34. Хмылев Л.Н., Николаева И.Ю. Учитель, который учит букве, а укрепляет дух // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Вып. 25. Томск, 1999. С. 3-32.

35. Шелохаев В.В. Прощание с прошлым. М., 1998. 303 с.

36. Нормативные и законодательные акты

37. Высшая школа: Сборник основных постановлений, приказов и инструкций. В 2 ч. Ч. 2. М., 1978. 360 с.

38. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. 3. М., 1954. 691 с.

39. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. IV. 1954-1960. М., 1960. 640 с.

40. КПСС о культуре, просвещении и науке. Сборник документов. М., 1963. 552 с.

41. Делопроизводственные документы

42. Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам. 18-21 декабря 1962 г. М., 1964. 520 с.

43. Материалы расширенного заседания Секции общественных наук Президиума АН СССР о разработке методологических проблем исторической науки // История и социология. М.: Наука, 1964. 341 с.

44. Стишов М. Хроника заседания на историческом факультете МГУ // Вопросы истории. 1949. № 2 С. 154-158.

45. Хроника заседания в Академии общественных наук при ЦК ВКП(б) // Вопросы истории. 1949. № 2. С. 151-153.

46. Шурбованый Г.П. Обсуждение некоторых проблем методологии истории // Вопросы истории, 1971. № 10. С. 159-166.1. Периодические издания

47. Правда. 1953-1965. Советская Россия, 1970. Красное знамя. 1941-1942. За советскую науку. 1947-1955.

48. Биобиблиографические и биографические словари и справочники Аникеев A.A., Егорова Н.И., Родионов O.A. Историки России. Кто есть кто в изучении зарубежной истории. Биобиблиографический словарь. Ставрополь, 2004. 208 с.

49. Кто есть кто в РРГУ. Краткий биографический справочник. М., 1997. 228 с. Профессора Омского государственного университета: биографический справочник. Омск, 2004.282 с.

50. Профессора Томского университета: Биографический словарь (1945-1980) / С.Ф. Фоминых, С.А. Некрылов, JI.JI. Берцун, A.B. Литвинов, К.В. Петренко, К.В. Зленко. Т.З. Томск, 2001. 532 с.

51. Андрюшенко М.Т., Лебединская Т.А. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1977. № 3. С. 107-109. Быков В.Ф., Костин А.Ф. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1977. № 1. С. 90-101.

52. Варшавчик М.А. Вопросы методологии историко-партийной науки // Вопросы истории КПСС. 1976. № 4. С. 85-97.

53. Всемирная история / Глав. Ред. Е.М. Жуков. В 10 т. М., 1956-1965. Гефтер М.Я. «Сталин умер вчера.» // Иного не дано: Судьбы перестройки; Вглядываясь в прошлое; Возвращение к будущему / Под ред. Ю. Афанасьева. М., 1988.

54. Гокунь A.A., Порк A.A. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1977. № 4. С. 98-102.

55. Гриневич К.Э. Солон // Ученые записки Томского государственного университета им. В.В. Куйбышева, № 4.1946. С. 54-74.

56. Доброхотов В.Я. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1977. № 7. С. 103-107.

57. Дученко Н.В., Злобин В.И. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1977. № 5. С. 97-104.

58. Законы истории и конкретные формы всемирно-исторического процесса. Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968. Зевелев А.И. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1976. № 9. С. 67-70.

59. Иванов В.В., Шморгун П.Н. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1976. № 7. С.101-105.

60. Историческая наука и некоторые проблемы современности. М., 1969.430 с. История Великой Отечественной войны Советского союза. 1941-1945. В 6 т. М., 1961-1965.

61. История Сибири с древнейших времен до наших дней. В 5 т. Л., 1968-1969. История СССР с древнейших времен до наших дней. В 12 т. М., 1967-1972.

62. К итогам обсуждения методологических проблем истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1978. № 12. С.91-102.

63. Косолапов В.В., Шишикин В.Ф. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1976. № 10. С. 87-95.

64. Лубский A.B., Пронштейн А.П. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1977. № 6. С. 103-108.

65. Маслов H.H., Могильницкий Б.Г. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1976. № 6. С. 106-115.

66. Селицкий В.И., Ерыкалов Е.Ф. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1977. № 2. С. 90-96.

67. Спирин Л.М. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1976. № 8. С. 110-113.

68. Шустов А.К. О некоторых вопросах методологии истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1976. № 12. С. 111-113.1. Интервью

69. Альперович М.С. Размышления не только о ремесле // Американский ежегодник. 1998. М., 1999. С. 281-307.

70. Гефтер М.Я. «Пусть жесткий, но компромисс!.» // Караулов A.B. Вокруг Кремля / Книга политических диалогов. М., 1990. С. 441-459.

71. Юбилей И.А. Белявской // Американский ежегодник. 1995. М., 1996. С.8-18.

72. Неопубликованные источники Центральный архив документальных коллекций г. Москвы1. ЦАДКМ)

73. Ф. 157. Личный фонд К.Н. Тарновского . Оп. 1. Дц. 260-266, 275, 281-283, 307313,316, 318-320, 322, 324-327, 334, 339-340.

74. Центральный архив литературы и искусства г. Москвы1. ЦАЛИМ)

75. Ф. 60. Фонд МИФЛИ. Оп. 1. Оп. 2. Дд. 140-186,232-233,245.

76. Центральный архив общественных движений г. Москвы1. ЦАОДМ)

77. Ф. 211. Фонд парторганизации Института истории Академии наук СССР. Оп. 2. Дц. 1,15, 64-66,87,94,110.

78. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки1. ОР РГБ)

79. Ф. 681. Личный фонд Ш.М. Левина. Картон 13. Ед. хр. 51. Ф. 879. Личный фонд В.А. Дунаевского. Картон 1. Ед. хр. 1, 3-11, 15. Картон 2. Ед. хр. 6, 10, 25, 39. Картон 4. Ед. хр. 29. Картон 10. Ед. хр. 17.Картон 33. Ед. хр. 22,24.

80. Государственный архив Российской федерации1. ГАРФ)

81. Ф. 10019. Личный фонд В.А. Кондратьева. Оп. 1. Дд. 1-3, 6-8, 10, 13, 15-16, 31, 62, 64, 70, 72, 74-75, 77, 80-81, 83-84, 86-89, 231.

82. Государственный архив Российской Академии наук1. ГА РАН)

83. Ф.1797. Личный фонд Г.А. Нерсесова. Оп. 1. Дд. 71-87, 97, 103-104, 116, 118, 130-132.

84. Российский Государственный архив социально-политической истории1. РГАСПИ)

85. Ф. 17 Центральный комитет КПСС. Оп. 125. Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Д. 83. Оп. 132. Дд. 379, 380.

86. Архив Института российской истории Российской Академии наук1. Архив ИРИ РАН)

87. Отдел кадров. Индекс 350. Личные дела сотрудников. Личное дело В.П. Волобуева. Личное дело В.А. Дунаевского. Личное дело A.A. Зимина. Личное дело К.Н. Тарновского.

88. Государственный архив Томской области (ГАТО)

89. Ф. Р-1838. Личный фонд И.М. Разгона. On. 1. Дд. 145-146, 163-165.

90. Ф. Р-1863-1. Личный фонд З.Я. Бояршиновой. On. 1. Дд. 210-213, 242, 267, 269,271.272, 274,276,282.

91. Центр документации новейшей истории Томской области1. ЦЦНИ ТО)

92. Архив музея истории Томского государственного университета1. АМИ ТГУ)

93. Фонд историко-филологического факультета ТГУ.1. Личный фонд А.И. Данилова1. Личный фонд И.М. Разгона.

94. Личный фонд М.Е. Плотниковой.

95. Личный фонд Б.Г. Могильницкого.1. Интервью

96. Александров Д.А. Методологические проблемы историко-научных исследований // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 4. С. 322.

97. Алексеева Г.Д. Историческая наука в России. Идеология. Политика. (60 80-е годы XX века). М., 2003. 246 с.

98. Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич A.B., Ярошевский М.Г. Психология науки. Учебное пособие. М., 1998. 312 с.

99. Андреевский Г.В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. (30-40-егоды). М., 2003. 463 с.

100. Антипина В.А. Повседневная жизнь советских писателей в 1930-х начале 1950-х гг. Автореф. дисс. .канд. ист. наук. М., 2005.25 с. Антипина В.А. Повседневная жизнь советских писателей. 1930 - 1950 гг. М., 2005 408 с.

101. Балакин B.C. Интеллектуальная история советской науки: социальные ориентиры и ценности ученых // Историк на пути к открытому обществу: Материалы Всерос. науч. конф. Омск, 2002. С.29-32

102. Балакин B.C. Отечественная наука в 50-е серед. 70-х гг. XX в. (Опыт изучения социокультурных проблем). Челябинск, 1997 204 с.

103. Барсенков A.C. Советская историческая наука в послевоенные годы 1945-1955 гг. М., 1988.142 с.

104. Барсенков A.C., Вдовин А.И. История России. 1938-2002: Учебное пособие. М., 2003. 540 с.

105. Баталов Э. Культ личности и общественное сознание // Суровая драма народа: Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989. С. 14-28. Бессмертный Ю.Л. К читателю // Одиссей человек в истории. 1992. М., 1994. С.5-6.

106. Бовыкин В.И. Проблема перестройки исторической науки и вопрос о «новом направлении» в изучении социально-экономических предпосылок Великой октябрьской социалистической революции // История СССР. 19988. № 5. С. 67-100.

107. Бовыкин В.И., Дружинина Е.И., Волобуев В.П. Еще раз к вопросу о»новом направлении» // Вопросы истории. 1990. № 6. С. 164-184.

108. Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура: Субъективные заметки об истории советского общества. М., 1992.352 с.

109. Борисов Ю.С. Советская историческая наука. Краткий обзор развития советской исторической науки. 1956-1961 гг. М., 1961. 32 с.

110. Бородин Д.Ю. Историк и государство: российский опыт и современность // Историк на пути к открытому обществу: Материалы Всерос. науч. конф. Омск, 2002. С.8-11.

111. Интеллектуальное пространство (Провинция и центр). XX век». В 2 т. Т. 2. Омск, 2000. С.8-12.

112. В годы войны (статьи и очерки) / под ред. A.M. Самсонова. М.,1985. 240 с. Вжозек В. Между смелостью и профессионализмом // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1994. С.74-76.

113. Волобуев О., Кулешов С. История по-сталински // Суровая драма народа: Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989. С.312-333. Волобуев В.П. Предисловие // Аврех А.Я. Масоны и революция. М., 1990. С.З-8.

114. Вопросы истории исторической науки / Отв. ред. В.В. Мавродин, И.Я. Фроянов. Л., 1984. 150с.

115. Глотов В.И. О некоторых уроках исторического опыта деятельности КПСС во второй половине 50-х первой половине 80-х гг. // Вопросы истории КПСС. 1988. №4. С. 57-73.

116. Гракина Э.И. Ученые России в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945. М., 2000. 226 с.

117. Гуревич А .Я. Двоякая ответственность историка // Новая и Новейшая история. 1997. № 5. С.68-79.

118. Гуревич А .Я. О кризисе современной отечественной науки // Вопросы истории. 1991. №2-3. С. 21-36.

119. Гуревич А.Я. «Территория историка» // Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. С.81-109.

120. XX век: Методологические проблемы исторического познания: Сб. обзоров и рефератов: В 2 ч. М., 2001.4.1.236 е., Ч. 2. 316 с.

121. XX съезд КПСС и его исторические реальности. М., 1991. 416 с.

122. Джоравски Д. Сталинский менталитет и научное знание // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период: Антология / Сост. М., Самара, 2001. С. 208-249.

123. Емец В.А., Шелохаев В.В. Творческий путь К.Н. Тарновского // Исторические записки. 1990. т. 118 С.202-220.

124. Елизаров Б.С. К истории дискуссии по вопросам языкознания в 1950 году // Новая и новейшая история. 2004. № 5. С.179-213.

125. Еремеева А.Н. провинциальный ученый в условиях борьбы с «низкопоклонством» перед западом //Интеллигенция России и запада в XX

126. XXI вв.: выбор и реализация путей общественного развития. Екатеринбург, 2004. С.71-72.

127. Есаков В.Д. К истории философской дискуссии 1947 года // Вопросы философии. 1993. № 2. С. 83-106.

128. Жуковская Т.Н. Смысл творчества и «жизненный мир»: случай А.Е. Преснякова // Культура исторической памяти: Материалы науч. конф. Петрозаводск, 2002. С. 132-162.

129. Зверева Г.И. Обращаясь к себе: самосознание профессиональной историографии XX века // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. № 1. 1999. С. 256-257.

130. Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-53. М., 1999.229 с.

131. Изучение отечественной истории в СССР между XXIV XXV съездами КПСС. Советский период. Вып. 1. М., 1978. 344 с.

132. Историческая наука в XX веке. Историография истории нового и новейшего времени стан Европы и Америки: Учебное пособие для студентов. М., 2002. 432 с.

133. Историки России. Послевоенное поколение. М., 2000.238 с.

134. Историография истории СССР (эпоха социализма) / Под ред. И.И. Минца. М.,1982. 336с.

135. Историография советского общества важнейший участок исторической науки // Очерки по историографии советского общества / Под ред.М.Е. Найденова. М., 1967. С.3-12.

136. Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика / Под общ. ред. А.К. Соколова. М., 2004. 744 с.

137. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. М, 1998. 640 с.

138. Кабытов П.С., Леонтьева О.Б. Введение. Зенит «прекрасной эпохи»: сталинизм глазами американских историков //Американская русистика: Вехиисториографии последних лет. Советский период: Антология. Самара,2001. С. 3-19.

139. Каплан А.Б. У времени в плену // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1994. С.72-73.

140. Касавин И.Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. М., 2004. 432 с. Киреева P.A. Из истории советской исторической науки конца 1940-х годов: первое вето в научной жизни A.A. Зимина // Россия в XX веке: Судьбы исторической науки. М., 1996. С. 487-495.

141. Ковальченко E.H. Исследование истины само должно быть истинным // Коммунист. 1989. №2. С.86-95.

142. Коллинз Р. Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск, 2002.

143. Коломийцев В.Ф. Методология истории (От источника к исследованию) М., 2001. 191 с.

144. Колосов Н.Е. Советская историография, марксизм и тоталитаризм: к анализу ментальных основ историографии // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1994. С.51-68.

145. Корзун В.П. Научные сообщества как проблема современной историографии // Историк на пути к открытому обществу: Материалы Всерос. науч. конф. Омск, 2002. С.111-115

146. Корзун В. П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. (анализ отечественных историографических концепций). Омск; Екатеринбург, 2000. 226 с.

147. Критский Ю.М. Эпистолярное наследие историков как историографический источник (середина XIX -1917 г.)// История и историки. Историографический ежегодник. М., 1975. С. 85-112.

148. Мангейм К. Проблема поколений // Новое литературное обозрение. 1998. №2 С.7-47.

149. Мининков H.A. Метод поколений X. Ортеги-и-Гассета и история Дона XVII в. //

150. Логос. Философский журнал. № 5 (44). 2004. С. 225-234.

151. Мир историка. XX век: Монография / Под пед. А.Н. Сахарова. М., 2002.476 с.

152. Мягков Г.П. Историк в «своей» научной школе: проблема «внутришкольной»коммуникации // Историк на пути к открытому обществу: Материалы Всеросс.науч. конф. 20-22 марта 2002 года. Омск, 2002. С.115-118.

153. Наука и кризисы: историко-сравнительные очерки / Под ред. Э.И. Колчинского.1. СПб., 2003.786 с.

154. Неретина С.С. История с методологией истории // Вопросы философии. 1990. №9. С. 149-163.

155. Нечкина М.В. История истории (некоторые методологические вопросы истории исторической науки) // История и историки. Историография истории СССР. М., 1965.С.6-26.

156. Новикова Н.Л. Повседневность как феномен культуры. Саранск, 2003. 340 с. Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. 1998. №2 С.48-72.

157. О коллегах и товарищах: Московские востоковеды 60 80-х годов. М., 1994. 227 с.

158. Образы историографии: сборник статей / Науч. ред. А.П. Логунов. М., 2000 352 с.

159. Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. М., 2005. 328 с. Очерки истории отечественной исторической науки XX века / Под ред. В.П. Корзун. Омск, 2005.

160. Очерки по истории исторической науки в СССР: В 5 т. / Под ред. М.В. Нечкиной. М., 1985. Т. 5. 605с.

161. Портреты историков: Время и судьбы. В 2 т. Т.1. Отечественная история. М., Иерусалим, 2000. 432 е., Т. 2. Всеобщая история. 464 е.;

162. Портреты историков: Время и судьбы. Т. 3. Древний мир и Средние века М., 2004. 619 е.; Т. 4. Новая и новейшая история. 551 с.

163. Процессы идентификации российских граждан в социальном пространстве «своих» и «несвоих» групп и сообществ (1999-2002 гг.): Мастер-класс профессора В.А. Дцова. М., 2004. 326 с.

164. Развитие советской исторической науки. 1970-1974. М., 1975.479 с.

165. Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. М., 2004. 288 с.

166. Сидорова Л.А. Оттепель в исторической науке. Советская историография первого послесталинского десятилетия. М., 1997. 288 с.

167. Сидорова Л.А. Советские историки послевоенного поколения: собирательный образ и индивидуализирующие черты // История и историки: историографический вестник. 2004. М., 2005. С. 208-223.

168. Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. A.M. Прохоров. М., 1988. 1600 с.

169. Старцев A.B. Грани повседневности // Города Сибири XVII начала XX в. Вьщ. у 2. История повседневности: Сборник научных статей / Под ред. В.А. Скубневского, Ю.М. Гончарова. Барнаул, 2004. С. 3-20

170. Тош Д. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000. 296 с.

171. Уфимцева М.Д. Поколение как объект социально-философского исследования. //Автореф. дисс. . канд. филос. наук. М., 1989.

172. Утехин И.В. О смысле включенного наблюдения повседневности // история повседневности: Сборник научных работ. СПб., 2003. С. 15-24. Философский энциклопедический словарь. М., 1989.

173. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001. 336 с.

174. Хабарова М.В. Научно-исследовательская работа высших учебных заведений Урала в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). Автореф. дисс. . канд. ист. наук. Екатеринбург, 2002.25 с.

175. Хачатурян H.A. A.A. Сванидзе личность, труды, поколение // Средние века. Вып. 61. М., 2000. С. 4-26.

176. Чудакова М. Заметки о поколениях в советской России // Новое литературное обозрение. 1998. №2 С.73-91.

177. Шейнфельд М.Б. Методологические дискуссии в отечественной исторической науке (60-90-е гг. XX в.). Красноярск, 2003. 70 с.

178. Ястребицкая A.JI. Историография и история культуры // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1994. С.69-71.