Взаимосвязь между объективным и субъективным экономическим благосостоянием населения в постсоветской России тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 22.00.03, кандидат наук Сальникова Дарья Вячеславовна

• Сальникова Дарья Вячеславовна
• кандидат наук
• 2021

Оглавление диссертации кандидат наук Сальникова Дарья Вячеславовна

ВВЕДЕНИЕ

ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА ИССЛЕДОВАНИЯ

РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

ПРИЛОЖЕНИЕ А. Статья «Факторы субъективного экономического благосостояния в странах с переходной экономикой: друзья или институты?»

ПРИЛОЖЕНИЕ Б. Статья «Гендерные различия как фактор взаимосвязи цен и их восприятия населением»

ПРИЛОЖЕНИЕ В. Статья «Источники несогласованности результатов исследований взаимосвязи объективного и субъективного благополучия»

ПРИЛОЖЕНИЕ Г. Статья «Объективное и субъективное благополучие: опыт сравнительного анализа стран Центральной Азии, России и Беларуси»

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Взаимосвязь между объективным и субъективным экономическим благосостоянием населения в постсоветской России»

ВВЕДЕНИЕ

Постановка проблемы

Во второй половине XX в. в фокусе внимания международного сообщества оказалась проблематика низкого уровня жизни в странах третьего мира. Изменение повестки дня привело к появлению отдельной группы исследователей, занимающихся изучением вопросов измерения уровня бедности и благополучия, а, впоследствии, к формированию отдельной субдисциплины «экономики развития». Начиная со второй половины XX в. также стал трансформироваться подход к определению и измерению благополучия. В частности, в силу того, что в развитых странах происходит смещение акцента в пользу постматериалистических ценностей, появляется необходимость в подобной трансформации1 и социальный запрос на то, чтобы учитывать не только объективные, но и субъективные показатели благополучия. Эксперты и ученые стали обращать внимание на ограничения измерения благополучия посредством только социально-экономической статистики1. Экономико-ориентированный (ресурсный) подход к измерению сужает определение благополучия и приводит к отождествлению его только с одним его аспектом - материальным благосостоянием. В литературе все больше внимания стали уделять ошибкам измерения3, неоднозначности методологических подходов к получению социально-экономической статистики, что затрудняет оценивание межстрановых различий на основе соответствующих показателей. Осознание важности

1 Новикова С. С. Концепт счастья в условиях поиска новой парадигмы общественных наук // Социальная политика и социология. 2017. Т. 16. № 3. С. 137-143.

2 Подузов А.А., Кукушкин Д.К. Индивидуальное благосостояние и его измерение // Проблемы прогнозирования. 2004. №2. С. 115-127.

3 См., к примеру, Mankiw, N.G. and Shapiro, M.D. (1986) News or noise: An analysis of GNP revisions. Survey of Current Business, 66, pp. 20-25; Smith, R.J., Weale, M.R. and Satchell, S.E. (1998) Measurement error with accounting constraints: point and interval estimation for latent data with an application to U.K. Gross Domestic Product. The Review of Economic Studies, 65(1), pp. 109-134.

изучения субъективных показателей4 привело к выделению в 1970-е гг. и последующему развитию еще одной субдисциплины «экономики счастья».

Субъективные показатели заслуживают внимания в качестве отдельной составляющей благополучия, так как вопреки возможным ожиданиям, динамика оценок экономического благополучия далеко не всегда отражает изменения в объективных показателях. Это относится и к России постсоветского периода. Согласно данным опросов общественного мнения, оценки экономической ситуации в России остаются положительными в периоды снижения или замедления роста реальных доходов населения и показателей реального потребления5. Также справедливо, что рост реальных доходов населения не всегда сопровождается более высокими оценками населением своего материального положения. Такие расхождения косвенно указывают на ограниченность чисто экономического подхода. Более продуктивным представляется изучение факторов формирования оценок благополучия с позиций экономико-социологического подхода, рассматривающего человека как носителя и внутренних, и приобретенных предпочтений. Возможность изменения предпочтений индивида под влиянием благ и действий других индивидов6 - необходимая предпосылка для объяснения расхождений между экономическими показателями и их оценками населением.

Обнаружение отсутствия связи между экономическим ростом и счастьем в долгосрочной перспективе (10 лет и более), известные в литературе

4 Piekalkiewitz, M. (2017) Why do economists study happiness? The Economic and Labour Relations Review, 28(3), pp. 361-377.

5 См., к примеру, Экономическая ситуация: мониторинг оценок [Электронный ресурс] // ФОМнибус. 2016. URL: https://fom.ru/Ekonomika/13104 (дата обращения: 03.01.2020); Россияне о кризисе: худшее - уже позади? [Электронный ресурс] // Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ). 2009. URL: https://wciom.ru/index.php?id=236&uid=2137 (дата обращения: 03.01.2020); Население России в 2016 году: доходы, расходы и социальное самочувствие. Мониторинг НИУ ВШЭ. Итоги года / под ред. Л.Н. Овчаровой. Москва: НИУ ВШЭ, 2017. 56 с.

6 Вайзе П. Homo Economicus и Homo Sociologicus: монстры социальных наук // Thesis. 1993. № 3. С. 115 - 130.

как «парадокс Истерлина»7, стали отправной точкой для развития научной дискуссии о факторах, объясняющих это наблюдение. Тем не менее, отсутствие значимой взаимосвязи экономического роста и счастья отчасти объяснимо. Счастье, субъективное благополучие - комплексные понятия и зависят от множества факторов8. При этом материальное положение объясняет относительно небольшую долю вариации показателей субъективного благополучия.

В данной диссертации вместо субъективного благополучия в целом мы изучаем более узкий концепт - субъективное экономическое благосостояние, иными словами, оценки индивидами своего материального положения. Такое сужение фокуса исследования является оправданным. Можно предположить, что по сравнению с субъективным благополучием в целом его отдельное, более узкое измерение, а именно оценки экономического благосостояния, сильнее связано с объективными показателями экономического благосостояния. А поскольку установлено, что динамика оценок материального положения расходится с изменениями объективных экономических показателей, особенно в среднесрочной и долгосрочной перспективе, этот факт является даже более парадоксальным, чем положение, известное как «парадокс Истерлина», и, соответственно, еще более обостряет исследовательскую проблему.

В данной диссертации мы обращаемся к вопросу о характере взаимосвязи показателей экономического благосостояния и их оценок населением. Для понимания условий формирования оценок материального положения необходимо учесть неоднородность влияния факторов на индивидуальном уровне (на примере показателей социального капитала) на субъективное экономическое благосостояние. А именно: на межстрановой

7 Easterlin, R. (1974) Does economic growth improve the human lot? Some empirical evidence. Nations and Households in Economic Growth, 89, pp. 89-125.

8 Карабчук Т. С., Сальникова Д. В. Объективное и субъективное благополучие: опыт сравнительного анализа стран Центральной Азии, России и Беларуси // Социологические исследования. 2016. №5. С. 96-109.

выборке, включающей Россию, тестируется совместный эффект макроэкономических показателей и социального капитала. Также мы объясняем взаимосвязь реальных доходов и субъективных показателей материального положения в России во временной перспективе, обращаясь к теории адаптации.

Степень разработанности проблемы исследования

Разработкой разных подходов к концептуализации субъективного благополучия занимались многие исследователи, в том числе: Р. Веенховен, Дж. Виттерсо, Д. Гаспер, Э. Динер, М. Кларк, С. Линдерберг, Дж. Ормел, Э. Самнер, А. Сен, Н. Штеверинк. К проблемам измерения субъективного благополучия обращались М. Дианье, Э. Динер, Д. Канеман, А. Крюгер, А. Кожокару, Р. Лайярд, Э. Самнер, А. Феррер-и-Карбонелл, М. Хадлер, М. Халлер.

Среди российских авторов, изучающих субъективные показатели благополучия, можно назвать Л. Беляеву, А. Зудину, Т. Карабчук, П. Козыреву, М. Красильникову, С. Марееву, Г. Монусову, А. Немировскую, Э. Понарина, Г. Татарову. К изучению взаимосвязи объективного и субъективного благополучия обращались Г. Воронин, С. Гуриев, Е. Журавская, Т. Карабчук, М. Красильникова, Л. Родионова, Н. Тихонова. Данный список не включает исследователей психологического субъективного благополучия.

Изучение взаимосвязи показателей экономического благосостояния и их оценок населением имеет продолжительную историю в литературе, тем не менее, мы ограничились рассмотрением теоретических и эмпирических работ наиболее важного периода, начиная с 1974 г. В публикации этого года9 Р. Истерлин обратился к проблематике взаимосвязи объективных и субъективных показателей благополучия и предпринял попытку выявить

9 Easterlin, R. (1974) Does economic growth improve the human lot? Some empirical evidence. Nations and Households in Economic Growth, 89, pp. 89-125.

характер этой взаимосвязи, подкрепив свои выводы эмпирическим анализом (автор анализировал связь экономического роста и показателей счастья). Ряд исследователей впоследствии обращались к тестированию парадокса Истерлина10: Р. Веенховен, К. Грейхем, Л. МкВей, C. Петтинато, Б. Стивенсон, М. Суитек, Дж. Уолферс, М. Хейджерти.

Вклад в дискуссию о механизмах, позволяющих объяснить разрыв между субъективными и объективными показателями благополучия, внесли многие авторы. Р. Гунатилака, М. МкБрайд, Р. Истерлин, Д. Найт, Э. Прото, А. Рустичини, А. Штутцер обращались к теории материальных притязаний. В свою очередь, к факторам, участвующим в формировании материальных притязаний, относятся эффект сравнения своего положения с положением других людей (теория социального сравнения), а также эффект восприятия динамики своего положения (теория «привыкания» [habituation theory], также известная в литературе как теория адаптации). Такие авторы, как А. Кларк, Р. Маффелс, М. МкБрайд, С. Мэлцер, А. Феррер-и-Карбонелл, Г. Файербо, Л. Фестингер, М. Шредер, А. Штутцер, изучали эффект социального сравнения. В свою очередь, такие исследователи, как Д'Амбросио, Н. Боттан, Г. Вагнер, Э. Динер, А. Кларк, Р. Лукас, Р. Маффелс, С. Мэлцер, Р. Перес-Трулиа, Дж. Фрик, Б. Хиди внесли вклад в развитие и тестирование теории «привыкания». Э. Гельман, М. Зелли, Г. Крайкамп, Ш. Ойши, М. Питтау, Дж. Ротцер, Ф. Саррачино, Дж. Хелливелл тестировали страновые характеристики (к примеру, имущественное неравенство, ВВП на душу населения, уровень безработицы) в качестве модераторов взаимосвязи субъективного и объективного благополучия.

Тем не менее, до сих пор недостаточно изученными остаются теоретические механизмы, объясняющие характер этой взаимосвязи в России. Поэтому в рамках диссертационного исследования мы считаем важным не просто выявить характер взаимосвязи объективного и субъективного

10 Подробнее см.: Сальникова Д. В. Источники несогласованности результатов исследований взаимосвязи объективного и субъективного благополучия // Экономическая социология. 1017. Т. 18. № 4. С. 157-174.

экономического благосостояния россиян, но и определить, чем он объясняется, и какие специфические условия (страновые характеристики) влияют на формирование оценок материального положения. В соответствии с этим диссертация состоит из двух частей, в которых рассматриваются последовательно индикаторы экономического благосостояния на макро- и микро-уровне. Первая часть вносит вклад в анализ экономического благосостояния на страновом уровне в качестве фактора взаимосвязи оценок материального положения и индивидуальных характеристик (на индивидуальном уровне рассматриваются показатели социального капитала11). Для этого мы проводим межстрановой анализ и рассматриваем Россию в контексте посткоммунистических стран. Вторая часть диссертации, напротив, рассматривает показатели экономического благосостояния на микро-уровне (уровне индивидов). Анализ дополняется изучением взаимосвязи реальных доходов и оценок материального положения в России во временной перспективе: протестирована теория адаптации.

В литературе уже были предприняты некоторые попытки протестировать теорию адаптации на российских данных. К примеру, было выявлено, что эффект дохода на удовлетворенность жизнью имеет точку насыщения (60000 р. в ценах 2012 г.)12. Положительный эффект реальных доходов выражен слабее среди людей с более высоким материальным положением. Ограничением этой работы является то, что автор использовал данные за один временной период, а именно за 2012 г. Таким образом, анализ охватывает разные доходные группы, однако не прослеживает изменения дохода во временной перспективе. Подобная проблема возникает и в другом исследовании13, в котором показано, что эффект изменения дохода на оценки материального положения в России сохраняет свою значимость на

11 Подробнее см.: Salnikova, D. (2019) Factors of subjective household economic well-being in transition countries: Friends or institutions in need? International Journal of Sociology and Social Policy, 39 (9/10), pp. 695-718.

12 Родионова Л. Парадокс Истерлина в России // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Экономика. Управление. Право. 2014. Т. 14. № 2. С. 386-393.

13 Shyns, P. (2001) Income and satisfaction in Russia. Journal of Happiness Studies, 2(2), pp. 173—204.

протяжении двух лет. Так как рассматриваемый временной охват является узким (1993 - 1995 гг.), возникает острая необходимость в более глубоком анализе и разграничении краткосрочного и долгосрочного эффектов реальных доходов. Определение этих эффектов возможно на данных с длительным временным охватом. В диссертационном исследовании мы предпринимаем попытку преодолеть указанные ограничения и вносим вклад в тестирование теории адаптации, выполняя эмпирический анализ на панельных данных с доступным временным периодом 2000 - 2017 гг. (такие данные позволяют проследить одних и тех же индивидов во временной перспективе, в то время как в других исследованиях сравниваются индивиды из разных доходных групп).

Цель исследования - выявление и объяснение характера взаимосвязи показателей субъективного и объективного экономического благосостояния в России.

Задачи исследования:

1. На основе критического анализа источников выявить теоретические и методологические причины несогласованности результатов исследований между объективным и субъективным благополучием14. 1. Выявить характер взаимосвязи макроэкономических показателей и оценок материального положения на выборке посткоммунистических стран, включающей Россию. 3. Протестировать макроэкономические показатели в качестве модераторов взаимосвязи оценок материального положения и индивидуальных факторов (в исследовании рассматриваются показатели социального

14 Результаты анализа представлены в следующих статьях: Сальникова Д. В. Источники несогласованности результатов исследований взаимосвязи объективного и субъективного благополучия // Экономическая социология. 2017. Т. 18. № 4. С. 157-174; Карабчук Т. С., Сальникова Д. В. Объективное и субъективное благополучие: опыт сравнительного анализа стран Центральной Азии, России и Беларуси // Социологические исследования. 2016. №5. С. 96-109.

капитала) на межстрановой выборке (в фокусе анализа -посткоммунистические страны, в частности, Россия)15.

4. Протестировать теорию адаптации («привыкания») и определить на российских данных наличие и характер взаимосвязи объективного и субъективного экономического благосостояния как в краткосрочном, так и долгосрочном временном периоде16.

Научная новизна

1. Выявлены источники расхождений в предыдущих исследованиях относительно характера эффекта и значимости объясняющих факторов субъективного экономического благосостояния. Установлено, в частности, что в межстрановой перспективе важно учитывать зависимость оценок материального положения населением от разных экономических и социально-культурных условий. В качестве наиболее продуктивного подхода для обеспечения сравнимости результатов, полученных на данных разных стран, предложено тестирование страновых характеристик как условий (так называемых, показателей-модераторов), от которых зависит значимость тех или иных факторов в формировании оценок экономического благосостояния. Также установлено, что при выполнении анализа во временной перспективе причиной расхождений в выводах относительно характера взаимосвязи объективного и субъективного

15 Результаты решения второй и третьей задач представлены в статье Salnikova, D. (2019) Factors of subjective household economic well-being in transition countries: Friends or institutions in need? International Journal of Sociology and Social Policy, 39 (9/10), pp. 695-718.

16 Результаты решения задачи представлены в статьях: Порецкова А. А., Сальникова Д. В. Гендерные различия как фактор взаимосвязи цен и их восприятия населением // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2019. № 6. С. 452-466; Карабчук Т. С., Сальникова Д. В. Объективное и субъективное благополучие: опыт сравнительного анализа стран Центральной Азии, России и Беларуси // Социологические исследования. 2016. №5. С. 96-109. Дополнительно см.: Сальникова Д. В. Самооценка населением материального положения как индикатор изменения в реальных доходах населения. В сборнике: Материалы IX международной социологической Грушинской конференции «Социальная инженерия: как социология меняет мир», 20—21 марта 2019 г. / отв. ред. А. В. Кулешова. Москва: АО «ВЦИОМ», 2019. С. 368 - 373.

экономического благосостояния является то, что в силу эффекта адаптации

17

характер взаимосвязи меняется с течением времени17.

2. На данных посткоммунистических стран (в частности, России) показано, что показатели экономического благосостояния на макроуровне, включая рост ВВП на душу населения, широту социальных программ, эффективность антиинфляционной политики, не оказывают значимого влияния на формирование оценок экономического благосостояния.

3. На данных посткоммунистических стран (в частности, России) протестированы альтернативные теории эффекта усиления [crowding-in effect] и эффекта вытеснения [crowding-out effect]. В результате выявлен значимый совместный эффект макроэкономических показателей и социального капитала, измеряемого на индивидуальном уровне, на оценки населением своего материального положения. Выявлено подтверждение более выраженного положительного эффекта социального капитала в условиях более широких социальных программ и более эффективной антиинфляционной политики, что согласуется с теорией эффекта усиления [crowding-in theory].

4. Автором подтверждена релевантность теории адаптации [«привыкания»] для объяснения взаимосвязи объективного и субъективного экономического благосостояния в России. Эффект от изменения реальных доходов (как от увеличения, так и от уменьшения доходов) на субъективное экономическое благосостояние ослабляется с течением времени.

5. На российских данных выявлены значимые различия в эффекте изменений в реальных доходах (иными словами, различия в длительности эффекта адаптации) на удовлетворенность материальным положением между разными социальными группами. Показано, что для мужчин эффект адаптации является более краткосрочным, чем для женщин. Кроме того,

17 Подробнее о выявленных причинах несогласованности результатов см.: Сальникова Д. В. Источники несогласованности результатов исследований взаимосвязи объективного и субъективного благополучия // Экономическая социология. 1017. Т. 18. № 4. С. 157-174.

люди с высшим образованием и более высоким доходом быстрее адаптируются к изменениям в реальных доходах.

ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА ИССЛЕДОВАНИЯ

Теоретическая основа исследования и гипотезы

Теоретической основой исследования является теория адаптации18, согласно которой эффект от изменения дохода на субъективное экономическое благосостояние ослабляется с течением времени. Для

" 19

интерпретации результатов тестирования макроэкономических показателей19 (экономическое благосостояние на страновом уровне) в качестве модераторов взаимосвязи субъективного экономического благосостояния и факторов (а именно индикаторов социального капитала) на индивидуальном уровне мы обратились к теориям эффекта усиления [crowding-in effect: взаимное усиление эффекта социального капитала и макро-показателей - страновых характеристик - на субъективное экономическое благосостояние]20 и эффекта вытеснения [crowding-out effect: обращение к ресурсам социального капитала компенсирует низкий уровень экономического благосостояния]21.

18 См., например: Bottan, N. and Perez-Truglia R. (2011) Deconstructing the hedonic treadmill: is happiness autoregressive? Journal of Behavioral and Experimental Economics, 40(3), pp. 224-236; Clark, A., Frijters, P. and Shields, M. (2008) Relative income, happiness, and utility: An explanation for the Easterlin Paradox and other puzzles. Journal of Economic Literature, 46(1), pp. 95-144; Frederick, S. and Loewenstein G. (1999) 'Hedonic adaptation', in Kahneman, D., Diener, E. and Schwarz N. (eds.) Well-Being: The Foundations of Hedonic Psychology. New York: Russell Sage Foundation, pp. 302-329.

19 Salnikova, D. (2019) Factors of subjective household economic well-being in transition countries: Friends or institutions in need? International Journal of Sociology and Social Policy, 39 (9/10), pp. 695-718.

20 Brewer, K, Oh, H. and Sharma, S. (2014) "Crowding in" or "crowding out"? An examination of the impact of the welfare state on generalized social trust. International Journal of Social Welfare, 23(1), pp. 61 - 68; Gesthuizen, M., Scheepers, P. and Visser, M. (2018) The crowding in hypothesis revisited: new insights into the impact of social protection expenditure on informal social capital. European Societies, 20 (2), pp. 257 - 280.

21 Arts, W. and van Oorschot, W. (2005) The social capital of European welfare states: the crowding out hypothesis revisited. Journal of European Social Policy, 15(5), pp. 5 - 26; Brewer, K, Oh, H. and Sharma, S. (2014) "Crowding in" or "crowding out"? An examination of the impact of the welfare state on generalized social trust. International Journal of Social Welfare, 23 (1), pp. 61 - 68; Ostrom, E. (2000) Crowding out citizenship. Scandinavian Political Studies, 23(1), pp. 3 - 16.

В диссертации мы ограничиваемся рассмотрением только когнитивного измерения субъективного благополучия, источником которого являются оценки жизни и ее аспектов согласно значимым для индивида критериям определения «наихудшего» - «наилучшего»22. Выбор этого измерения согласуется с общей теоретической рамкой, базирующейся на теориях относительного дохода23. Аффективное измерение благополучия выходит за рамки диссертации, так как данное измерение - предмет преимущественно психологических исследований24. Кроме того, в формирование аффективного благополучия вносят вклад много несистематических случайных факторов. Это вызывает проблемы сопоставимости показателей аффективного благополучия во временной и межстрановой перспективе.

В диссертации тестируются следующие гипотезы: H1. В посткоммунистических странах (включая Россию) отсутствует значимая взаимосвязь макроэкономических показателей и субъективного экономического благосостояния населения.

H2. В посткоммунистических странах (включая Россию) макроэкономические показатели являются модераторами взаимосвязи социального капитала и субъективного экономического благосостояния.

H2.1 В посткоммунистических странах (включая Россию) в условиях более широких социальных программ и более эффективной антиинфляционной политики положительный эффект социального капитала на субъективное экономическое благосостояние ослабляется.

22 Veenhoven, R. (2008) 'Sociological theories of subjective well-being', in Eid, M. and Larsen, R.J. (eds.) The science of subjective well-being. New York/London: The Guilford Press, pp. 44 - 62.

23 Подробнее см.: Ferrer-i-Carbonell, A. (2005) Income and well-being: an empirical analysis of the comparison income effect. Journal of Public Economics, 89(5/6), pp. 997-1019; Di Tella, R., Haisken-De New, J. and MacCulloch, R. (2010) Happiness adaptation to income and to status in an individual panel. Journal of Economic Behavior & Organization. 76(3), pp. 834-852; Paul, S. and Guilbert, D. (2013) Income-happiness paradox in Australia: Testing the theories of adaptation and social comparison. Economic Modelling, 30, pp. 900-910.

24 Bradburn, N. (1969) The structure of psychological well-being. Chicago: Aldine; Ryff, C. D. (1989) Happiness is everything, or is it? Explorations on the meaning of psychological well-being. Journal of Personality and Social Psychology, 57(6), pp. 1069-1081.

Н3. В России наблюдается значимый эффект адаптации [«привыкания»] субъективного экономического благосостояния к изменениям в реальных доходах населения.

Третья гипотеза (Н3) сформулирована в соответствии с результатами предшествующих исследований развитых стран, демонстрирующих релевантность теории адаптации для объяснения характера взаимосвязи объективных и субъективных показателей во временной перспективе25. У нас не было основания полагать, что посткоммунистические страны демонстрируют другие результаты. Относительно характера эффекта показателей на макро-уровне и характера совместного эффекта социального капитала и макроэкономических показателей консенсуса в литературе нет, и мы, опираясь на специфику социального капитала и формальных институтов в посткоммунистических странах26, формулируем первую и вторую гипотезы (Н1, Н2 и, в частности, Н2.1).

Методология

Эмпирическая часть диссертационного исследования состоит из двух частей. Далее мы последовательно для каждой части описываем данные и их источники, показатели и методы.

1. Первая часть эмпирического анализа. Факторы субъективного экономического благосостояния в посткоммунистических странах 1.1. Источники данных

25 См., к примеру, Burchardt, T. (2005) Are one man's rags another man's riches? Identifying adaptive expectations using panel data. Social Indicators Research, 74(1), pp. 57 - 102; Di Tella, R., Haisken-De New, J. and MacCulloch, R. (2010) Happiness adaptation to income and to status in an individual panel. Journal of Economic Behavior & Organization.,76(3), pp. 834-852.

26 Обоснование этого предположения представлено в Salnikova, D. (2019) Factors of subjective household economic well-being in transition countries: Friends or institutions in need? International Journal of Sociology and Social Policy, 39 (9/10), pp. 695-718.

В данной части исследования мы оцениваем эффект макроэкономических факторов на субъективное экономическое благосостояние домохозяйств в посткоммунистических странах. Исследование «Life in Transition Survey» проводится Всемирным Банком и Европейским банком реконструкции и развития начиная с 2006 г. (на настоящий момент доступны данные опросов 2006 г., 2010 г., 2016 г.). Для анализа выбрана вторая волна исследования, проведенная в 2010 г., что позволяет зафиксировать оценку экономического благосостояния домохозяйств в посткризисный период (вторая волна опроса включает набор вопросов для измерения эффекта экономического кризиса 2008 г. на благосостояние домохозяйств). Третья волна 2016 г. не рассматривается по причине того, что вопрос про эффект кризиса на домохозяйства задавался только в Греции, что не позволило бы провести сравнение в межстрановой перспективе. Первая волна 2006 г. не была включена по причине ограниченного набора доступных индикаторов.

Итоговый массив данных для первой эмпирической части диссертации представляет межстрановую выборку за 2010 г., включающую 28065 наблюдений (индивидов) по 29 странам, в частности, России. Помимо опросных данных - характеристик домохозяйств - массив содержит характеристики стран, источниками которых являются Bertelsmann Transformation Index Project и Всемирный банк.

1.2. Основные показатели

Для измерения субъективного экономического благосостояния домохозяйств используется вопрос «Представьте лестницу из 10 ступеней, в которой 10% наиболее бедных людей в стране располагаются на 1-ой ступени, а на 10-ой - соответственно, 10% наиболее богатых людей. Оцените, пожалуйста, на какой ступени располагается Ваше домохозяйство?» В роли факторов субъективного экономического благосостояния протестированы

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Сальникова Дарья Вячеславовна, 2021 год

Литература

Горшков М. К. 2010. Российское общество: реакция на кризис и ожидания будущего. Общество и экономика. 2: 17-31.

Зудина А. А. 2017. Мобильность социального самочувствия россиян в 2000-2014 гг. В кн.: Капелюш-ников Р. И., Гимпельсон В. Е. Мобильность и стабильность на российском рынке труда. М.: Изд. дом ВШЭ: 447-489.

Магун В. С. 1983. Потребности и психология социальной деятельности личности. Под ред. В. А. Ядо-ва. Ленинград: Наука.

Осеев А. А. 2014. Социальное неравенство как фактор социальной напряженности в российском обществе. Вестник Московского университета. Серия 18. Социология и политология. 14 (2): 68-80.

Родионова Л. А. 2014. Парадокс Истерлина в России. Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Экономика. Управление. Право. 14 (2): 386-393.

Bayliss D., Olsen W., Walthery P. 2017. Well-Being During Recession in the UK. Applied Research Quality Life. 12 (2): 369-387.

Blanchflower D., Oswald A. 2004. Well-being Over Time in Britain and the USA. Journal of Public Economics. 88 (7): 1359-1386.

Экономннескаa соцнопогнa. T. 18. № 4. CeffraGpb 2017

www.ecsoc.hse.ru

Bollen K., Curran P. 2006. Latent Curve Models. A Structural Equation Perspective. Hoboken, NJ: John Wiley & Sons.

Brannan D. et al. 2013. Friends and Family: a Cross-Cultural Investigation of Social Support and Subjective Well-being among College Students. The Journal of Positive Psychology. 8 (1): 65-75.

Charles K., Hurst E., Roussanov N. 2009. Conspicuous Consumption and Race. The Quarterly Journal of Economic. 124 (2): 425-467.

Clark A., Frijters P., Shields M. 2008. Relative Income, Happiness, and Utility: An Explanation for the Easterlin Paradox and Other Puzzles. Journal of Economic Literature. 46 (1): 95-144.

Cojocaru A., Diagne M. 2015. How Reliable and Consistent are Subjective Measures of Welfare in Europe and Central Asia? Evidence from the Second Life in Transition Survey. Economics of Transition. 23 (1): 75-103.

Diener E. et al. 1993. The Relationship between Income and Subjective Well-being: Relative or Absolute? Social Indicators Research. 28 (3): 195-223.

Diener E. et al. 1999. Subjective Well-being: Three Decades of Progress. Psychological Bulletin. 125 (2): 276- 302.

Diener E. et al. 2000. Similarity of the Relations between Marital Status and Subjective Well-Being across Cultures. Journal of Cross-Cultural Psychology. 31 (4): 419-436.

Easterlin R. 1974. Does Economic Growth Improve the Human Lot? Some Empirical Evidence. In: David P., Reder M. (eds). Nations and Households in Economic Growth: Essays in Honor of Moses Abramowitz. NY; London: Academic Press; 89-125.

Easterlin R. 1995. Will Raising the Incomes of All Increase the Happiness of All? Journal of Economic Behavior and Organization. 27 (1): 35-47.

Easterlin R. 2001. Income and Happiness: Towards a Unified Theory. The Economic Journal. 111 (473): 465-484.

Easterlin R. et al. 2010. The Happiness-Income Paradox Revisited. Proceedings of the National Academy of Sciences. 107 (52): 22463-22468.

Ferrer-i-Carbonell A. 2005. Income and Well-Being: An Empirical Analysis of the Comparison Income Effect. Journal of Public Economics. 89 (5): 997-1019.

Festinger L. 1954. A Theory of Social Comparison Processes. Human Relations. 7 (2): 117-140.

Firebaugh G., Shroeder M. 2009. Does your Neighbor's Income Affect your Happiness? American Journal of Sociology. 115 (3): 805-831.

Gasper D. 2005. Subjective and Objective Well-Being in Relation to Economic Inputs: Puzzles and Responses. Review of Social Economy. 33 (2): 177-206.

Gimpelson V. E., Treisman D. 2015. Misperceiving Inequality. National Bureau of Economic Research. NBER Working Paper Series. Working Paper. No. 21174. Cambridge, MA: Natiomal Bureau of Economic Reasearch. URL: http://www.nber.org/papers/w21174.pdf

Graham C. 2016. Subjective Well-Being in Economics. In: Adler M., Fleurbaey M. (eds) The Oxford Handbook of Well-being and Public Policy. NY: Oxford University Press; 424-452.

Graham C., Chattopadhyay S., Picon M. 2010. The Easterlin and Other Paradoxes: Why Both Sides of the Debate May be Correct. In: Diener E., Helliwell J., Kahneman D. (eds) International Differences in Well-Being. NY: Oxford University Press; 247-288.

Graham C., Pettinato S. 2002. Frustrated Achievers: Winners, Losers and Subjective Well-Being in New Market Economies. Journal of Development Studies. 38 (4): 100-140.

Helliwell J. 2002. How's Life? Combining Individual and National Variables to Explain Subjective Well-Being. Economic Modelling. 20 (2): 331-360.

Kimball M., Willis R. 2006. Happiness and Utility. Working Paper. March 3. Ann Arbor: University of Michigan. URL: http://www-personal.umich.edu/~mkimball/pdf/uhap-3march6.pdf

McBride M. 2001. Relative-Income Effects on Subjective Well-being in the Cross-Section. Journal of Economic Behavior and Organization. 45 (3): 251-278.

Melzer S., Muffels R. 2012. Migrant's Pursuit of Happiness. The Impact of Adaption, Social Comparison and Relative Deprivation: Evidence from a Natural Experiment. SOEPpapers on Multidisciplinary Panel Data Research. No. 448. URL: http://www.diw.de/documents/publikationen/73/diw_01.c.400274.de/diw_ sp0448.pdf

Oyserman D., Lee S. 2008. Does Culture Influence What and How We Think? Effects of Priming Individualism and Collectivism. Psychological Bulletin. 134 (2): 311-342.

Palley T. 2008. The Relative Income Theory of Consumption: A Synthetic Keynes-Duesenberry-Friedman Model. Working Papers. No. 170. Amherst: University of Massachusetts Amherst.

Pittau M., Zelli R., Gelman A. 2010. Economic Disparities and Life Satisfaction in European Regions. Social Indicator Research. 96: 339-361.

Rapley M. 2003. Quality of Life Research. London: Sage.

Ravallion M., Lokshin M. 2005. Who Cares about Relative Deprivation Effects. Policy Research Working Paper Series. No. 3782. Washington, DC: The World Bank.

Rousseau J-B. 2009. Essays on the Economics of Happiness. Ann Arbor: University of Michigan. URL: https:// deepblue.lib.umich.edu/bitstream/handle/2027.42/64721/jbgrou_1.pdf?sequence=1

Sechel C. 2014. Subjective Well-Being across Countries: What is the Aggregate? University of York. URL: http://conference.iza.org/conference_files/SUMS_2015/sechel_c21751.pdf

Seeman M. 1991. Alienation and Anomie. In: Robinson J., Shaver Ph., Lawrence W. (eds) Measures of Personality and Social Psychological Attitudes. San Diego: Academic Press; 291-372.

Stevenson B., Wolfers J. 2008. Economic Growth and Subjective Well-being: Reassessing the Easterlin Paradox. Brookings Papers on Economic Activity. 39 (1): 1-87.

Sumner W. 1996. Welfare, Happiness, and Ethics. Oxford: Claredon Press.

Swader C., Kosals L. 2013. Post-Socialist Anomie through the Lens of Economic Modernization and the Formalization of Social Control. HSU Working Papers. Series: Sociology. BRP 17/S0C/2013. URL: https:// www.hse.ru/data/2013/03/02/1293260236/17S0C2013.pdf

Tov W., Diener E. 2013. Subjective Well-being. In: Keith K. (eds). The Encyclopedia of Cross-Cultural Psychology. Hoboken, NJ: John Wiley & Sons; 1239-1245.

Triandis H. 2001. Individualism-Collectivism and Personality. Journal of Personality. 69: 907-924.

Veenhoven R. 1991. Is Happiness Relative? Social Indicators Research. 24 (1): 1-34.

Veenhoven R. 2000. The Four Qualities of Life: Ordering Concepts and Measures of the Good Life. Journal of Happiness Studies. 1 (1): 1-39.

Veenhoven R. 2007. Measures of Gross National Happiness. Presentation at OECD Conference on Measurability, Policy Relevance of Happiness. Rome. April 2—3. URL: http://www.oecd.org/site/ worldforum06/38303257.pdf

Veenhoven R. 2008. Sociological Theories of Subjective Well-being. In: Eid M., Larsen R. (eds) The Science of Subjective Well-Being: A Tribute to Ed Diener. NY: Guilford Publications; 44-61.

PROFESSIONAL REVIEWS

Daria Salnikova

The Reasons for Conflicting Results on the Relationship between Objective and Subjective Well-Being

Abstract

The results known in academic literature as the Easterlin paradox state that economic growth does not have any significant effect on happiness in a society in the long term (more than 10 years). These results became a trigger for the subsequent discussion about the gap between objective and subjective measures of well-being. In particular, there is still no consensus on the explanatory mechanism underlying the relationship between objective and subjective well-being. The analysis of transition economies and developing countries gives inconsistent and contradictory results. In this paper, I consider not only the original interpretation of the Easterlin paradox that is true only for the aggregated national level. This paper traces the discussion about the gap between objective and subjective well-being on both national and individual levels. This study aims to define relevant research strategies that explain why the inferences about the relationship between economic well-being and its perception are inconsistent.

At the beginning of the paper, I address the origins of the academic discussion on subjective well-being and explain why different disciplines study subjective well-being. The following part of the paper describes briefly the key stages of the discussion to expose the main arguments. The review of key studies allows me to find the obstacles to reaching the consensus on the type of relationship between objective and subjective well-being. In the final part, the author reflects on the research strategies that explain why the effect of economic indicators on subjective well-being varies in different studies.

Keywords: the Easterlin paradox; economic growth; subjective economic well-being; subjective inequality; relative income theory; social comparison theory.

References

Bayliss D., Olsen W., Walthery P. (2017) Well-Being During Recession in the UK. Applied Research Quality Life, vol. 12, no 2, pp. 369-387.

Blanchflower D., Oswald A. (2004) Well-being Over Time in Britain and the USA. Journal of Public Economics,, vol. 88, no 7, pp. 1359-1386.

Bollen K., Curran P. (2006) Latent Curve Models. A Structural Equation Perspective, Hoboken, NJ: John Wiley & Sons.

Brannan D., Biswas-Diener R., Mohr C., Mortazavi S., Stein N. (2013) Friends and Family: A Cross-Cultural Investigation of Social Support and Subjective Well-Being among College Students. The Journal of Positive Psychology, vol. 8, no 1, pp. 65-75.

SALNIKOVA, Daria — Independent Department of Higher Mathematics, Postgraduate Student (School of Sociology) National Research University Higher School of Economics (NRU HSE). Address: 20 Myasnitskaya str., 101000 Moscow, Russian Federation.

Email: [e-mail]

Charles K., Hurst E., Roussanov N. (2009) Conspicuous Consumption and Race. The Quarterly Journal of Economic, vol. 124, no 2, pp. 425-467.

Clark A., Frijters P., Shields M. (2008) Relative Income, Happiness, and Utility: An Explanation for the Easterlin Paradox and Other Puzzles. Journal of Economic Literature, vol. 46, no 1, pp. 95-144.

Cojocaru A., Diagne M. (2015) How Reliable and Consistent are Subjective Measures of Welfare in Europe and Central Asia? Evidence from the Second Life in Transition Survey. Economics of Transition, vol. 23, no 1, pp. 75-103.

Diener E., Eunkook M., Lucas R., Smith H. (1999) Subjective Well-being: Three Decades of Progress. Psychological Bulletin, vol. 125, no 2, pp. 276-302.

Diener E., Gohm C., Suh E., Oishi S. (2000) Similarity of the Relations between Marital Status and Subjective Well-Being across Cultures. Journal of Cross-Cultural Psychology, vol. 31, no 4, pp. 419-436.

Diener E., Sandvik E., Seidlitz L., Diener M. (1993) The Relationship between Income and Subjective Well-Being: Relative or Absolute? Social Indicators Research, vol. 28, no 3, pp. 195-223.

Easterlin R. (1974) Does Economic Growth Improve the Human Lot? Some Empirical Evidence. Nations and Households in Economic Growth: Essays in Honor of Moses Abramowitz (eds. P. David, M. Reder), NY; London: Academic Press, pp. 89-125.

Easterlin R. (1995) Will Raising the Incomes of All Increase the Happiness of All? Journal of Economic Behavior and Organization, vol. 27, no 1, pp. 35-47.

Easterlin R. (2001) Income and Happiness: Towards a Unified Theory. The Economic Journal, vol. 111, no 473, pp. 465-484.

Easterlin R., McVey L., Switek M., Sawangfa O., Zweig J. (2010) The Happiness-Income Paradox Revisited. Proceedings of the National Academy of Sciences, vol. 107, no 52, pp. 22463-22468.

Ferrer-i-Carbonell A. (2005) Income and Well-Being: An Empirical Analysis of the Comparison Income Effect. Journal of Public Economics, vol. 89, no 5, pp. 997-1019.

Festinger L. (1954) A Theory of Social Comparison Processes. Human Relations, vol. 7, no 2, pp. 117-140.

Firebaugh G., Shroeder M. (2009) Does Your Neighbor's Income Affect Your Happiness? American Journal of Sociology, vol. 115, no 3, pp. 805-831.

Gasper D. (2005) Subjective and Objective Well-being in Relation to Economic Inputs: Puzzles and Responses. Review of Social Economy, vol. 33, no 2, pp. 177-206.

Gimpelson V. E., Treisman D. (2015) Misperceiving Inequality. NBER Working Paper Series. Working Paper, no 21174 , Cambridge, MA: National Bureau of Economic Research. Available at: http://www.nber.org/ papers/w21174.pdf (accessed 15 Septemner 2017).

Gorshkov M. K. (2010) Rossiyskoye obschestvo: reaktsiya na krizis i oszidaniya budushchego [Russian Society: Reaction to the Crisis and Expectations]. Obschestvo i ekonomika, no 2, pp. 17-31 (in Russian).

Graham C. (2016) Subjective Well-being in Economics. The Oxford Handbook of Well-being and Public Policy feds. M. Adler, M. Fleurbaey), NY: Oxford University Press, pp. 424-452.

Graham C., Chattopadhyay S., Picon M. (2010) The Easterlin and Other Paradoxes: Why Both Sides of the Debate May be Correct. International Differences in Well-being feds. E. Diener, J. Helliwell, D. Kahne-man), NY: Oxford University Press, pp. 247-288.

Graham C., Pettinato S. (2002) Frustrated Achievers: Winners, Losers and Subjective Well-Being in New Market Economies. Journal of Development Studies, vol. 38, no 4, pp. 100-140.

Helliwell J. (2002) How's Life? Combining Individual and National Variables to Explain Subjective Well-Being. Economic Modelling, vol. 20, no 2, pp. 331-360.

Kimball M., Willis R. (2006) Happiness and Utility. Working Paper, March 3, Ann Arbor: University of Michigan. Available at: http://www-personal.umich.edu/~mkimball/pdf/uhap-3march6.pdf (accessed 15 September 2017).

Magun V. S. (1983) Potrebnosti ipsykhologiya sotsial'noy deyatel'nosti lichnosti [The Needs and Psychology of Social Activity of the Individual], Leningrad: Science (in Russian).

McBride M. (2001) Relative-income Effects on Subjective Well-Being in the Cross-Section. Journal of Economic Behavior and Organization, vol. 45, no 3, pp. 251-278.

Melzer S., Muffels R. (2012) Migrant's Pursuit of Happiness. The Impact of Adaption, Social Comparison and Relative Deprivation: Evidence from a Natural Experiment. SOEPpapers on Multidisciplinary Panel Data Research, no 448. Available at: http://www.diw.de/documents/publikationen/73/diw_01.c.400274. de/diw_sp0448.pdf (accessed 15 September 2017).

Oseev A. A. (2014) Sotsial'noye neravenstvo kak factor sotsial'noy napryaszennosti v rossiyskom obshchestve [Social Inequality as a Factor of Social Tension in the Russian Society]. VestnikMoscovskogo universiteta. Sotsiologia ipolitologiya, vol. 14, no 2, pp. 68-80 (in Russian).

Oyserman D., Lee S. (2008) Does Culture Influence What and How We Think? Effects of Priming Individualism and Collectivism. Psychological Bulletin, vol. 134, no 2, pp. 311-342.

Palley T. (2008) The Relative Income Theory of Consumption: A Synthetic Keynes-Duesenberry-Friedman Model. Working Papers, no 170, Amherst: University of Massachusetts Amherst.

Pittau M., Zelli R., Gelman A. (2010) Economic Disparities and Life Satisfaction in European Regions. Social Indicator Research, vol. 96, pp. 339-361.

Rapley M. (2003) Quality of Life Research, London: Sage.

Ravallion M., Lokshin M. (2005) Who Cares about Relative Deprivation Effects. Policy Research Working Paper Series, no 3782, Washington, DC: The World Bank.

Rodionova L. A. (2014) Paradoks Isterlina v Rossii. [The Easterlin Paradox in Russia]. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya Seriya. Seriya: Ekonomika, Upravleniye, Pravo, vol. 14, no 2, pp. 386-393 (in Russian).

Rousseau J-B. (2009) Essays on the Economics of Happiness (PhD Thesis), Ann Arbor: University of Michigan. Available at: https://deepblue.lib.umich.edu/bitstream/handle/2027.42/64721/jbgrou_1.pdf?sequence=1 (accessed 16 September 2017).

Sechel C. (2014) Subjective Well-Being across Countries: What is the Aggregate? Available at: http://confer-ence.iza.org/conference_files/SUMS_2015/sechel_c21751.pdf (accessed 16 September 2017)

Seeman M. (1991) Alienation and Anomie. Measures of Personality and Social Psychological Attitudes feds. J. Robinson, Ph. Shaver, W. Lawrence), San Diego: Academic Press, pp. 291-372.

Stevenson B., Wolfers J. (2008) Economic Growth and Subjective Well-Being: Reassessing the Easterlin Paradox. Brookings Papers on Economic Activity, vol. 39, no 1, pp. 1-87.

Sumner W. (1996) Welfare, Happiness, and Ethics, Oxford: Claredon Press.

Swader C., Kosals L. (2013) Post-Socialist Anomie through the Lens of Economic Modernization and the Formalization of Social Control. HSE Working Papers. Series: Sociology, BRP 17/S0C/2013, Moscow: HSE Publishing House. Available at: https://www.hse.ru/data/2013/03/02/1293260236/17S0C2013.pdf (accessed 15 September 2017).

Tov W., Diener E. (2013) Subjective Well-Being. The Encyclopedia of Cross-Cultural Psychology (ed. K. Keith), Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, pp. 1239-1245.

Triandis H. (2001) Individualism-Collectivism and Personality. Journal of Personality, vol. 69, pp. 907-924.

Veenhoven R. (1991) Is Happiness Relative? Social Indicators Research, vol. 24, no 1, pp. 1-34.

Veenhoven R. (2000) The Four Qualities of Life: Ordering Concepts and Measures of the Good Life. Journal of Happiness Studies, vol. 1, no 1, pp. 1-39.

Veenhoven R. (2007) Measures of Gross National Happiness. Presentation at OECD Conference on Mea-surability, Policy Relevance of Happiness, Rome, April 2-3. Available at: http://www.oecd.org/site/ worldforum06/38303257.pdf (accessed 15 September 2017).

Veenhoven R. (2008) Sociological Theories of Subjective Well-being. The Science of Subjective Well-Being: A Tribute to Ed Diener (eds. M. Eid, R. Larsen), NY: Guilford Publications, pp. 44-61.

Zudina A. A. 2017. Mobil'nost' sotsial'nogo samochuvstviya rossiyan v 2000-2014 gg. [Trajectories of Self-Evaluations in Russia in 2000-2014] Mobil'nost'i stabil'nost'na rossiyskom rynke truda [Mobility and Stability in the Russian Labour Market] (eds. R. I. Kapelyushnikov, V. E. Gimpel'son), Moscow: HSE Publishing House, pp. 447-489 (in Russian).

Received: April 18, 2017

Citation: Salnikova D. (2017) Istochniki nesoglasovannosti rezul'tatov issledovaniy vzaimosvyazi obek-

tivnogo i subektivnogo blagopoluchiya [The Reasons for Conflicting Results on the Relationship between

Objective and Subjective Well-Being]. Ekonomicheskaya sotsiologiya = Journal of Economic Sociology, vol.

18, no 4, pp. 157-174. doi: 10.17323/1726-3247-2017-4-157-174 (in Russian).

Приложение Г

Объективное и субъективное благополучие: опыт сравнительного анализа стран Центральной Азии, России и Беларуси

Карабчук Т. С., Сальникова Д. В. Социологические исследования. 2016. №5.

Анализируются основные показатели объективного и субъективного благополучия в динамике (2004-2011) в странах Центральной Азии и сопоставляются с соответствующими индикаторами в России и Беларуси. Проведена дифференциация субъективного благополучия по основным социально-демографическим характеристикам. Выявлено несоответствие между индикаторами объективного и субъективного благополучия в странах Центральной Азии: объективно экономическая ситуация в этих странах (за исключением Казахстана) неблагополучна, в то время как уровень субъективной удовлетворенности финансовым положением и уровень удовлетворенности жизнью высокие. Обсуждены возможные причины этой рассогласованности. В России, Казахстане и Кыргызстане люди с высоким уровнем образования более удовлетворены жизнью, чем со средним уровнем образования.

© 2016 г.

Т.С. КАРАБЧУК, Д.В. САЛЬНИКОВА

ОБЪЕКТИВНОЕ И СУБЪЕКТИВНОЕ БЛАГОПОЛУЧИЕ: ОПЫТ СРАВНИТЕЛЬНОГО АНАЛИЗА СТРАН ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ, РОССИИ И БЕЛАРУСИ

КАРАБЧУК Татьяна Сергеевна - кандидат социологических наук, заместитель заведующего Лаборатории сравнительных социальных исследований НИУ ВШЭ ([e-mail]); САЛЬНИКОВА Дарья Вячеславовна - стажер-исследователь той же Лаборатории ([e-mail]). Обе - Москва, Россия.

Аннотация. Анализируются основные показатели объективного и субъективного благополучия в динамике (2004-2011) в странах Центральной Азии и сопоставляются с соответствующими индикаторами в России и Беларуси. Проведена дифференциация субъективного благополучия по основным социально-демографическим характеристикам. Выявлено несоответствие между индикаторами объективного и субъективного благополучия в странах Центральной Азии: объективно экономическая ситуация в этих странах (за исключением Казахстана) неблагополучна, в то время как уровень субъективной удовлетворенности финансовым положением и уровень удовлетворенности жизнью высокие. Обсуждены возможные причины этой рассогласованности. В России, Казахстане и Кыргызстане люди с высоким уровнем образования более удовлетворены жизнью, чем со средним уровнем образования.

Ключевые слова: объективное благополучие • удовлетворенность жизнью • удовлетворенность финансовым положением домохозяйств • страны Центральной Азии • Россия • Беларусь

В современной литературе имеется ряд исследований, посвященных анализу благосостояния в странах Центральной Азии (далее - ЦА) (напр., [Falkingham, 1999; Bruck et al., 2013; Карабчук и др., 2015]), в которых делается акцент на показатели объективного экономического благополучия. Дефицит исследований субъективного благополучия объясняется ограниченным временным периодом сбора данных по странам ЦА. Кроме того, обсуждается надежность данных субъективного благополучия в этих странах (напр., [Cojocaru, 2015]).

Оценка благополучия в странах ЦА приобретает особую важность в контексте постоянного роста трудовых миграционных потоков, которые сказываются на благосостоянии стран-доноров и стран-реципиентов. Высокий уровень трудовой эмиграции из Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана обусловлен преимущественно экономическими факторами. Недостаточное количество рабочих мест, низкие заработные платы, неблагоприятная для ведения бизнеса институциональная среда, низкая инвестиционная привлекательность стимулируют оттоки мигрантов из этих стран [Трудовая миграция..., 2015; Danzer et al., 2013]. Сразу оговоримся, что Казахстан в отличие от других стран ЦА сам является страной-реципиентом трудовой миграции, что объясняется более высокими показателями социально-экономического развития и благоприятными условиями ведения бизнеса [Dietz et al., 2011].

Статья подготовлена по итогам исследования с использованием средств субсидии на государственную поддержку ведущих университетов РФ.

Несмотря на то что денежные переводы трудовых мигрантов способствуют повышению уровня жизни домохозяйств, трудовая миграция имеет ряд негативных последствий: страны-доноры теряют трудовой потенциал, а права самих мигрантов недостаточно защищены в силу преимущественно нелегального или полулегального характера трудоустройства [Максакова, 2011; Эаг^ег е1 а1., 2013]. Можно выделить положительные и отрицательные стороны воздействия трудовой миграции на страны-реципиенты. Иммиграция низкоквалифицированных работников способствует заполнению невостребованных среди местного населения позиций; при наличии дешевой рабочей силы снижаются издержки работодателя, получающего возможность принять на низкооплачиваемую работу иммигранта. Однако наплыв мигрантов может снижать рыночную заработную плату в этих отраслях, а приток высококвалифицированных специалистов способен снизить затраты стран-реципиентов на образовательные стажировки и профессиональную подготовку собственных кадров [Березуцкая, 2011]. Тем не менее, этот эффект практически отсутствует в случае трудовой миграции из стран ЦА, для которой характерно преобладание экономических мотивов над профессиональными. Исследования показывают, что работа мигрантов носит преимущественно временный, сезонный характер, их занятость, как правило, не соответствует их специальности [Максакова, 2011; Эаг^ег е1 а1., 2013; Карабчук и др., 2015].

Отрицательные последствия иммиграции для принимающих стран - демпинг на рынке труда, товаров и услуг, распространение теневых торговых операций, увеличение числа правонарушений, одной из причин которых является низкий уровень правосознания мигрантов. Это подтверждается результатами экспертного опроса с целью диагностики положения иностранной рабочей силы на рынке труда в Новосибирской области [Соболева и др., 2007]. В долгосрочной перспективе отрицательные последствия массовой и постоянной трудовой миграции для стран-доноров трудовых мигрантов преобладают над положительными эффектами. В этом контексте важен регулярный мониторинг и анализ объективного и субъективного благополучия, низкий уровень которого стимулирует оттоки трудовых мигрантов в более благополучные страны. Парадоксальность исследуемой ситуации заключается в том, что несмотря на то, что в ЦА фиксируются низкий ВВП, высокий уровень безработицы и бедности (т.е. низкие объективные показатели развития) и большой поток трудовых мигрантов в экономически более привлекательные Россию и Казахстан, показатели субъективного благополучия населения в этих странах значительно выше, чем в России и Беларуси.

Мы, во-первых, рассмотрим данные субъективного благополучия в достаточно длинной динамике, в то время как предшествующие исследования преимущественно изучали данные за 1-3 года. Во-вторых, используем как временные ряды данных Евразийского монитора, так и более детальные данные Всемирного обследования ценностей, что позволяет не только описать изменения субъективного благополучия, но и объяснить эту динамику. В-третьих, сделаем акцент на сравнении показателей объективного и субъективного благополучия и обсуждении возможных причин рассогласованности показателей, тем самым предлагая объяснения данному феномену. Проанализировав динамику субъективного благополучия в странах ЦА в сравнительной перспективе с Россией и Беларусью, сопоставим индикаторы объективного благополучия и объясним причины несоответствий.

Традиционно к показателям объективного благополучия страны относят ВВП на душу населения, уровень безработицы, долю бедности, размер минимальной оплаты труда и пр. Остановимся на некоторых из них, чтобы получить представление о ситуации в рассматриваемых странах. Рис. 1 демонстрирует динамику ВВП на душу населения (в долларах США) в странах ЦА, Беларуси, России за период 2004-2013 гг. Во всех рассматриваемых странах анализируемый период характеризуется положительной динамикой, но в Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане прирост относи-

4 Социологические исследования, № 5

—*— Россия —■— Казахстан —♦— Беларусь —•— Узбекистан —*— Кыргызстан —*— Таджикистан

Рис. 1. Динамика ВВП на душу населения за период 2004-2013 в странах ЦА и Беларуси, России. Источник: World Bank Indicators

—*— Таджикистан —♦— Казахстан —*— Узбекистан —•— Беларусь —■— Кыргызстан —*— Россия

Рис. 2. Динамика уровня безработицы за период 2000-2012 гг. в странах ЦА, Беларуси, России, по оценкам Международной организации труда. Источник: World Bank Indicators

тельно предшествующего года незначителен. Падение ВВП на душу населения в Беларуси, Казахстане, Кыргызстане, России и Таджикистане приходится на кризисный 2009 г. Наиболее высокий ВВП - в России и Казахстане: в 2013 г. - 14611 и 13609 $ США на душу населения и превышают соответствующий показатель в Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане приблизительно в 7-8 раз1.

Одним из важных факторов, обуславливающих рост потоков трудовой миграции из таких стран ЦА, как Кыргызстан, Таджикистан и Узбекистан, выступает высокий

1 На момент написания статьи курс доллара США составлял 35 руб. - Прим. ред.

—А— Россия —•— Беларусь —■— Казахстан * Узбекистан * Таджикистан * Кыргызстан

Рис. 3. Динамика размера минимальной оплаты труда в месяц в промышленном секторе за период 2007-2013 гг. в странах ЦА, Беларуси, России. Источник: проект Doing Business Всемирного банка

уровень безработицы, сохраняющийся на протяжении длительного времени. Рис. 2 демонстрирует динамику показателя безработицы по оценкам Международной Организации Труда за период 2000-2012 гг. Наиболее высокие значения официального уровня безработицы зафиксированы в Таджикистане и Узбекистане: в 2012 г. 11,5% и 11,3% соответственно. Динамика России и Казахстана по безработице, сопряженная с высоким уровнем диверсифированности экономики и защитой занятости по найму на полный рабочий день, привлекают мигрантов.

Другой показатель, размер минимальной оплаты труда, частично определяет и уровень бедности в стране. На основе данных "Doing Business" Всемирного Банка построен график динамики размера минимальной оплаты труда в месяц в промышленном секторе за период 2007 - 2013 гг. (см. рис. 3). Выделен паттерн, схожий ранее рассмотренной динамике ВВП на душу населения. К 2013 г. в Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане значения этого показателя достигли примерно 16, 38 и 40 долларов США в месяц соответственно, что уступает МРОТ в Беларуси (167 $ США), Казахстане (118 $ США) и России (352 $ США). Незначительная положительная динамика наблюдается за рассмотренный временной период в странах ЦА. В Беларуси в период 2010-2012 гг. размер минимальной заработной платы в промышленном секторе увеличился примерно в два раза: в 2010 г. - 102 $ США, в 2012 г. - 200 $ США. На рис. 4 видно, что в России большие темпы роста МРОТ имеют место с 2007 (224 $ США в месяц) по 2010 гг. (354 $ США в месяц).

Высокий уровень безработицы и низкая оплата труда приводит к росту бедности в центрально-азиатском регионе, традиционно определяемой по пороговому значению доходов на одного человека в день, равному 2,15 $ США в эквивалентном выражении на основе паритета покупательной способности (ППС). Однако к середине 2000-х гг. для стран Европы и ЦА это значение было пересмотрено в связи с необходимыми затратами на поддержание базовых потребностей из-за климатических особенностей региона и было принято на уровне 4,30 $ США ППС [Бедность..., 2014]. По данным исследования ПРООН, в 2011 г. за чертой бедности в Таджикистане и Кыргызстане жили 31% и 25% населения, тогда как 79% и 70% населения имели доходы ниже 4,30 $ США ППС на человека в день [там же: 17].

Оценить общий тренд развития экономики помогают показатели привлекательности среды для ведения бизнеса. Данные Всемирного Банка за 2014 г. позволяют

■•— Узбекистан —*— Таджикистан —А— Казахстан

—*— Кыргызстан —•— Беларусь —■— Россия

Рис. 4. Динамика среднего значения удовлетворенности экономическим положением семьи в странах ЦА, Беларуси, России за период 2004-2011 гг. Источник: расчеты авторов на основании данных проекта "Евразийский монитор".

проследить инвестиционную привлекательность рассматриваемых стран. Наиболее высокое место в рейтинге из них занимает Беларусь (57 позиция) и Россия (62 позиция), Казахстан (77 позиция при низкой оценке по составляющей "международная торговля" (индикатор денежных и временных издержек, связанных с экспортом и импортом товаров, поставляемых морским транспортом)). Инвестиционная привлекательность экономики остальных стран ЦА остается низкой: Кыргызстан занял 102 позицию; Узбекистан - 141-ю; Таджикистан - 166-ю. Потенциалом для привлечения иностранных инвестиций обладает гидроэнергетическая отрасль в Таджикистане. Важно отметить, что эксперты выделили Таджикистан как одну из стран, продемонстрировавших наибольший прогресс в реформировании системы ведения бизнеса с 2013 - 2014 гг. [Оотд..., 2015]. В этот период зафиксированы значительные улучшения по следующим критериям: "процедура регистрации бизнеса"; "получение разрешения на строительство"; "получение кредитов", а также "налогообложение". В частности, вступление Таджикистана в ВТО в 2013 г. положительно повлияло на развитие сферы транспорта и логистики, о чем, в частности, свидетельствует увеличение в последние годы значения индекса эффективности логистики (Всемирный Банк).

Проанализированные показатели позволяют сделать следующие выводы. Страны ЦА уступают России и Беларуси по ряду показателей экономического развития и положения на рынке труда. При этом из рассматриваемых нами стран ЦА выделяется Казахстан как наиболее приближенный по показателям к Беларуси и России, имеющий высокий уровень объективного экономического благополучия. В Кыргызстане наблюдается более благоприятная ситуация, чем в Таджикистане и Узбекистане, если сравнивать данные страны по уровню безработицы и уровню инвестиционной привлекательности.

При таких выводах, логично было бы ожидать, что население в Таджикистане, Кыргызстане и Узбекистане, должно бы декларировать низкий уровень удовлетворённостью материальным положением и удовлетворенностью жизнью, а в более успешной России субъективные оценки положения должны были бы быть выше. Как же на самом деле соотносятся уровень объективного экономического благополучия с субъективным благополучием в этих странах?

Динамика субъективного благополучия. По рекомендациям ОЭСР, субъективное благополучие следует относить к одному из ключевых показателей, наряду с ВВП [OECD, 2011]. Его можно рассматривать как показатель качества жизни населения, а значит и как показатель уровня развития страны в целом [там же]. Сейчас все больше исследователей и политиков подчеркивают важность анализа именно показателей удовлетворенности жизнью и субъективного ощущения счастья для прогнозирования социальных конфликтов, но дискуссионными остаются методы их измерения, особенно в сравнительной перспективе. Тем не менее, здесь установлены определенные европейские [OECD, 2013; Sarracino, 2013; Boyce et al., 2010, Inglehart, Klingemann, 2000] отечественные стандарты [Тихонова, 2015; Козлова, 2006; Воронин, 2001]. Как правило, в качестве показателей субъективного благополучия используют удовлетворенность жизнью в целом, работой, материальным положением, уровень счастья, стресса и одиночества,степеньдепривации.

Перейдем теперь к анализу показателей субъективного благополучия в странах ЦА, России и Беларуси, посмотрим, насколько расходится восприятие населением своего положения с объективными показателями экономической ситуации в странах. Мы исходили из предпосылки, что оценки субъективного положения отражают качество жизни людей и свидетельствуют об уровне развития страны в целом. Основным источником данных послужил проект "Евразийский монитор", в рамках которого с 2004 г. проводятся регулярные (каждые 6 месяцев) репрезентативные опросы с целью выявления отношения населения стран постсоветского пространства к социально-экономическим и политическим проблемам, степени поддержки институтов, а также особенностей самоидентификации населения. Анкета содержит два блока: 1. Представляет неизменную часть опросника, а именно 10 вопросов, задающихся в каждую волну опроса; 2. Вариативная часть, вопросы которой посвящены отдельной тематике, выбранной в отдельную волну опроса (к примеру, электоральные предпочтения). Мы опирались на вопросы первого блока, позволившие проследить динамику субъективного благополучия населения интересующих стран. Данные доступны с 2004 по 2011 гг. для России, Беларуси и Казахстана, наименьшее число опросов проведено в Таджикистане и Узбекистане, поэтому мы имеем довольно ограниченное представление о динамике субъективного благополучия в этих странах.

Мы операционализировали субъективное благополучие двумя способами. Одним из индикаторов стала индивидуальная оценка удовлетворенности материальным благополучием семьи. Ответы на вопрос о материальном благополучии2 отражены на рис. 4, он демонстрирует динамику средних значений рассматриваемого показателя3. Категория высоко оценивающих экономическое положение семьи включает респон-

2 "Как бы Вы оценили в настоящее время материальное (экономическое) положение вашей семьи?"

3 Исходный показатель представлен в порядковой шкале, имеющей следующие 4 градации: 1 - вполне удовлетворен, 2 - скорее удовлетворен, 3 - скорее не удовлетворен, 4 - совершенно не удовлетворен. Для облегчения последующей интерпретации результатов перекодировали переменную удовлетворенности жизнью так, чтобы более высокому уровню субъективного благополучия соответствовало большее значение шкалы (таким образом, значение 1 после перекодирования означает низкий уровень удовлетворенности жизни, 4 - соответствует наиболее высокому).

— Казахстан —Ж— Таджикистан -ф— Беларусь —■— Россия

Рис. 5. Динамика среднего значения удовлетворенности жизнью в странах ЦА, Беларуси, России за период 2004-2011 гг. Источник: расчеты авторов на основании данных проекта "Евразийский монитор".

дентов, ответивших на вопрос анкеты "хорошее" или "очень хорошее"4. Значительный рост процента респондентов, высоко оценивающих материальное положение семьи, прослеживается в Узбекистане, что может свидетельствовать о ненадежности данных, поэтому далее для проверки робастности результатов мы используем дополнительно данные Всемирного исследования ценностей.

В качестве второго индикатора субъективного благополучия использован вопрос об удовлетворенности жизнью5. Принимая во внимание тот факт, что она во многом определяется материальным благополучием семьи, все же мы видим преимущество в раздельном анализе этих показателей. Как показывают предыдущие исследования, удовлетворенность жизнью не сводится только к материальной обеспеченности, она также определяется другими потребностями и ценностными ориентациями [Ласточкина, 2012]. Кроме того, показатели удовлетворенности материальным благополучием и жизнью в целом могут существенно различаться. В частности, результаты анализа российской ситуации показывают, что "те, кто оценивают свое материальное положе-

-#— Узбекистан -X— Кыргызстан

4 Этот показатель измерен в порядковой шкале, имеющей 5 градаций: от 1 - очень хорошее материальное положение до 5 - очень плохое материальное положение семьи. Для облегчения интерпретации результатов исходный показатель перекодирован таким образом, чтобы высокой оценке материального положения семьи соответствовало большее значение шкалы (то есть, значение 1 переменной после перекодирования означает низкую оценку благополучия, 5 - наиболее высокую).

5 "Скажите, в целом, вы удовлетворены или не удовлетворены жизнью, которую вы ведете?"

ние не только как удовлетворительное, но даже как плохое, в массе своей не оценивают плохо свою жизнь" [Тихонова, 2015].

Парадоксально, но в странах ЦА уровень удовлетворенности жизнью в среднем выше, чем удовлетворенность жизнью в России и Беларуси. Регулярные колебания имеют место в Казахстане: снижение удовлетворенностью жизни в весенние месяцы и рост - осенью, что может отражать эффект сезонности. Значительное снижение удовлетворенности жизнью наблюдалось в России в период экономического кризиса в 2009 г. по сравнению с результатами опроса в предшествующем году (см. рис. 5).

Полной согласованности между оценками удовлетворенности жизнью и материальным положение семьи не наблюдается. Для России и Беларуси характерна малая вариация оценки экономического благополучия семьи: наблюдается снижение оценки материального положения семьи в кризисный 2009 г., однако это изменение намного меньше по сравнению с падением уровня удовлетворенности жизнью в тот же период для данных стран. На первый взгляд кажется странным, что в странах ЦА показатели удовлетворенности жизнью оказываются высоки, несмотря на более низкий уровень объективного экономического благополучия, чем в России и Беларуси. Для объяснения этого противоречия представляются релевантными теории референтно-группового поведения и относительной депривации: оценка собственного положения формируется на основе его сопоставления с положением референтной группы [Мертон, 2006; Danzer et al., 2014]. Несмотря на одинаковый доход, мигранты декларировали большую удовлетворенность жизнью и демонстрировали показательное потребление, чтобы этим подтвердить успешность в глазах соседей, не являющихся мигрантами.

Таким образом, одним из гипотетических объяснений различий в субъективном благополучии между населением ЦА и Россией может быть ориентация на референтную группу. Так, например, в Таджикистане и Кыргызстане в 2010-2011 гг. практически все население имело низкие доходы, более 2/3 населения жили за чертой бедности, доход на одного человека в день составлял менее 4,3 долларов США, а уровень неравенства не был высоким6 по сравнению с другими странами. Можно предположить, что население внутри страны соотносит свое экономическое положение с небогатыми социальными слоями, что может объяснять высокие декларируемые показатели субъективного материального благополучия и удовлетворенность жизнью в целом.

В России на фоне экономического роста наблюдалось стабильное увеличение неравенства7, углубление материальной дифференциации населения, поляризация доходов и дифференциация качества жизни богатых и бедных [Овчарова, 2014; Беляева, 2007; Давыдова, Седова, 2004]. Происходило "продолжение концентрации доходов в верхней имущественной страте; замедление темпов снижения бедности; наличие в обществе большой доли плохо обеспеченных людей, которые выключены из развития, и у которых улучшение жизни не происходит" [Беляева, 2007]. Даже при том, что доля населения, живущего за чертой бедности, ниже (примерно 12%, [Овчарова и др., 2014]), средние оценки материального благополучия и удовлетворённости жизнью по стране в целом не высоки. Россияне сравнивали свое материальное положение с высокодоходными группами, информация о которых поступала через СМИ. Иными словами, сравнение происходило по более высоким стандартам. Этим можно объяснить более низкие оценки удовлетворенности жизнью и субъективного материального положения среди россиян по сравнению с жителями Таджикистана, Кыргызстана и Узбекистана. Однако для тестирования такой гипотезы необходимы исследования в каждой из этих стран, которые бы позволили проверить гипотетический факт сравнения себя с референтной группой при оценке субъективного благополучия.

6 Коэффициент Джини составлял порядка 0,31-0,33 в Таджикистане и Кыргызстане в 20102011 гг. [Бедность..., 2014].

7 Коэффициент Джини в России в 2010-2011 гг. составлял 0,417-0,420 [Овчарова и др., 2014].

Таблица 1

Уровень субъективного благополучия населения стран Центральной Азии, России и Беларуси

(в % к числу опрошенных)

Страна

Процент респондентов, удовлетворенных жизнью

Процент респондентов, удовлетворенных финансовым положением домохозяйства

Беларусь

Казахстан

Кыргызстан

Россия

Узбекистан

54,53 80,6 73,76 60,14 89,32

65,93 43,73 22,92

37,7

57,8

* Источник: World Values Survey, 6-я волна.

Различается ли субъективное благополучие в зависимости от принадлежности респондента к той или иной социально-демографической группе? Статистически значимые различия между средними оценками разных гендерных групп отсутствуют во всех анализируемых странах. Результат оказался устойчив к следующим вариантам операционализации субъективного благополучия: как для оценки семейного экономического благополучия, так и для уровня удовлетворенности жизнью в целом. Мы также проследили различия в благополучии граждан в зависимости от возраста. В Беларуси оценка материального положения семьи и удовлетворенность жизнью респондентов 66 лет и старше близка к значениям соответствующих показателей молодых возрастных групп. В Кыргызстане и Таджикистане значительный разрыв между средними значениями оценки экономического благосостояния семьи для респондентов 66 лет и старше и других возрастных групп происходит в 2007 г. и 2008 г. соответственно. В Кыргызстане более низкие значения субъективного благополучия старшей возрастной группы по сравнению с благополучием других возрастных категорий сохраняются до 2009 г. - последнего года, за который доступны данные для данной страны. Примечательно, что в Беларуси высокий уровень субъективного благополучия наблюдается у людей с низким образованием, что не характерно для других стран. Более того, это идет в разрез с теориями, объясняющими позитивное влияние высшего образования на субъективное благополучие через отдачу на человеческий капитал [Becker, 1993]. В других рассматриваемых нами странах люди с высоким уровнем образования более удовлетворены уровнем жизни и материальным положением семьи.

Устойчивость результатов мы также проверили с помощью данных "Всемирного исследования ценностей" (WVS), последней шестой волны опросов за 2010-2014 гг., которые были проведены в том числе в России, Беларуси, Казахстане, Кыргызстане и Узбекистане. К сожалению, в странах ЦА опросы населения по анкете WVS проводились впервые, что не позволяет проследить динамику. Однако сами данные богаты, их использование помогает лучше интерпретировать показатели, в них представлены "удовлетворенность жизнью" и "удовлетворенность финансовым положением домохозяйства"8 (табл. 1).

8 Индикаторы измерены в 10-балльной шкале, где 1 - полная неудовлетворенность жизнью в целом/финансовым положением домохозяйства, а 10 - полная удовлетворенность. Категория респондентов с наиболее высоким уровнем субъективного благополучия определена как группа респондентов, оценивших свою удовлетворенность жизнью и материальным положением домохозяйства на 6 баллов и выше по 10-балльной шкале, что в целом согласуется с определением соответствующей категории по показателям Евразийского монитора (включены те респонденты, которые оценили свое благополучие как "выше среднего").

7,5 7 6,5 6 5,5 5 +

+

+

Беларусь Россия Казахстан Кыргызстан Узбекистан

Правая граница доверительного интервала 5,906 6,214 7,361 7,073 7,983

Среднее значение удовлетворенности жизнью 5,800 6,127 7,255 6,963 7,888

Левая граница доверительного интервала 5,694 6,040 7,148 6,853 7,793

Рис. 6. Среднее значение удовлетворенности жизнью и 95%-е доверительные интервалы в Беларуси, России, Казахстане, Кыргызстане, Узбекистане. Расчеты автора на основе данных Всемирного исследования ценностей, 6-й волны.

В табл. 1 указан процент респондентов с высоким уровнем субъективного благополучия по рассматриваемым странам. Представленные результаты согласуются с ранее сделанным выводом о том, что в странах ЦА в целом наблюдается более высокий уровень субъективного благополучия, чем в России и Беларуси, за тем исключением, что в Узбекистане уровень удовлетворенности финансовым положением домохозяйства ниже, чем в остальных исследуемых странах. Различия между субъективным благополучием во всех странах статистически значимы, о чем свидетельствуют не пересекающиеся доверительные интервалы для соответствующих средних значений (см. рис. 6 и 7).

Также на данных Всемирного исследования ценностей проведем анализ дифференциации соответствующих показателей по социально-демографическим характеристикам. 95%-е доверительные интервалы для средних значений удовлетворенности жизнью и удовлетворенности финансовым положением домохозяйств, рассчитанных отдельно для мужчин и женщин, пересекаются, что позволяет говорить об отсутствии статистически значимых различий в уровне субъективного благополучия между разными тендерными группами. Отметим, что в данном случае противоречий между двумя источниками данных нет.

Однако результаты различий субъективного благополучия по возрасту расходятся с полученными ранее результатами анализа субъективного благополучия на данных "Евразийского монитора": более высокий уровень удовлетворенности жизнью и финансовым положением домохозяйства наблюдается среди представителей молодых возрастных групп. Однако для Беларуси не выявлено специфики (в отличие от результатов анализа данных Евразийского монитора): люди возрастной группы 15 -30 лет имеют более высокий уровень субъективного благополучия, чем представители возрастной группы 66 лет и старше. Обнаруженные статистически значимые различия в уровне удовлетворенности жизнью между группами респондентов с разным уровнем образования приведены в табл. 2: в России, Казахстане и Кыргызстане люди с высоким уровнем образования более удовлетворены жизнью, чем люди со средним уровнем образования9.

9 Средние значения для субъективного благополучия людей с низким уровнем образования не приведены из-за малого размера выборки.

7

6,5 6 5,5 5 4,5 4 3,5

i'

+ '

*

Беларусь Россия Казахстан Кыргызстан Узбекистан

Правая граница доверительного интервала 4,897 4,938 6,173 6,499 4,183

Среднее значение удовлетворенности финансовым положением 4,792 4,844 6,049 6,381 4,076

Левая граница доверительного интервала 4,686 4,750 5,926 6,262 3,970

Рис. 7. Среднее значение удовлетворенности финансовым положением домохозяйства и 95%-е доверительные интервалы в Беларуси, России, Казахстане, Кыргызстане, Узбекистане. Расчеты автора на основе данных Всемирного исследования ценностей, 6-й волны.

Обсуждение результатов и основные выводы. Расхождения между уровнем объективного и субъективного благополучия в странах ЦА есть. Кыргызстан, Таджикистан и Узбекистан уступают по ряду социально-экономических показателей странам-реципиентам трудовых мигрантов Беларуси, Казахстану и России. В качестве индикаторов объективного благополучия были рассмотрены ВВП на душу населения, минимальный размер заработной платы, уровень безработицы и бедности, а также степень инвестиционной привлекательности для ведения бизнеса в стране; для измерения субъективного благополучия - данные Евразийского монитора и Всемирного исследования ценностей. Учтены два варианта операционализации: удовлетворенность материальным положением семьи и жизнью.

Попробуем привести ряд возможных объяснений расхождения между высокими оценками материального положения семьи и удовлетворенности жизнью и низкими объективными показателями благополучия. Одной из причин различий может служить высокий уровень неравенства в обществе, люди соотносят свое благополучие с более богатыми, успешными и благополучными слоями населения. Исследователи видят серьезную проблему в том, что дальнейшая материальная дифференциация российского общества может приводить к росту аномии, деградации, маргинализации российского населения, социальному напряжению, кризисам и конфликтам [Давыдова, Седова, 2004]. В Таджикистане, Узбекистане и Кыргызстане острого неравенства не ощущается, так как до 70%-79% населения проживает за чертой бедности, сравнение собственного благополучия происходит с таким же бедным соседом в сельском районе.

В зарубежной литературе можно найти подтверждение нашей гипотезы о различиях между факторами субъективного благополучия в более богатых и более бедных странах. Так, анализ, проведенный Ф. Саррачино на данных Всемирного исследования ценностей [Sarracino, 2008], показывает, что относительный доход (в сравнении с доходами других индивидов) - статистически значимый предиктор удовлетворенности жизнью именно в странах с низкими показателями экономического развития. Из этого вывода мы можем сделать предположение о том, что респонденты стран ЦА могут высоко оценивать свое благополучие, так как сравнивают его с низким уровнем благосостояния своего окружения.

Таблица 2

Среднее значение удовлетворенности жизнью и 95%-ые доверительные интервалы по группам с разным уровнем образования в России, Казахстане, Кыргызстане

Страна Средний уровень образования Высокий уровень образования

Россия 6,022 6,388

[5,9136; 6,1303] [6,243; 6,5332]

Казахстан 7,041 7,605

[6,9024; 7,1796] [7,4392; 7,7702]

Кыргызстан 6,746 7,255

[6,6019; 6,8909] [7,0706; 7,4394]

Источник: расчеты авторов на основе данных Всемирного исследования ценностей, 6-й волны.

Во-вторых, расхождения могут быть следствием значительной доли ненаблюдаемой экономики в странах ЦА. Так, к примеру, в переходный период начала 1990-х гг. рост доли ненаблюдаемой экономики способствовал стабилизации социально-экономического положения населения в Казахстане: в результате создания новых рабочих мест и увеличения прибыли участников теневого сектора экономики наблюдалась тенденция к ослаблению отрицательных эффектов имущественного неравенства [Алиев, 2013]. Встает вопрос о проблеме измерения и учета этого неформального сектора, являющегося генератором дополнительных ненаблюдаемых доходов. Действительно, в ряде исследований внимание акцентируется на проблеме измерения и валидности используемых индикаторов применительно к низкодоходным странам. К примеру, Дж. Фалкингем [Falkingham, 2000] показывает на данных Таджикистана, что индивиды, которых по объективным показателям можно отнести к бедным, склонны высоко оценивать уровень своего благополучия. Автор предлагает следующее объяснение: объективные показатели экономического благополучия не способны учесть разнообразие источников доходов жителей сельской местности, что опять говорит в пользу гипотезы о существовании неформальной ненаблюдаемой экономики. Данный парадокс имеет место не только для стран ЦА. Анализ объективных показателей материального положения в Мадагаскаре показывает высокий уровень бедности в сельской местности, в то время как её жители высоко оценивают свое материальное положение [Lokshin et al., 2004]. Такие расхождения наблюдаются в силу того, что показатели объективного благополучия занижают потребление продуктов натурального хозяйства.

Интересно, что стандартное объяснение взаимосвязи экономического роста и субъективного благополучия, принятое в развитых странах и установленное Истер-лином, не работает в странах ЦА. Истерлин показывает, что после достижения определенного уровня экономического роста объективные экономические показатели перестают быть значимыми факторами уровня счастья респондентов [Easterlin, 1974]. Здесь скорее справедлива альтернативная исследовательская позиция об отсутствии взаимосвязи на страновом уровне между объективными экономическими показателями и субъективным благополучием после достижения определенного порога экономического роста, представленная в работе Б. Стивенсена и Дж. Волферса [Stevenson et al., 2008].

Итак, основным выводом работы является то, что уровень субъективного благополучия значительно превышает уровень объективного благосостояния в странах ЦА. Аналогичные выводы были сделаны авторами публикации на данных Life in Transition: большая согласованность наблюдается между объективным и субъективным благополучием в странах Европы, однако в странах ЦА уровень удовлетворенности

жизнью оказывается значительно выше, чем можно было бы предположить, руководствуясь индикаторами материального положения индивидов и домохозяйств [Co-jocaru et al., 2015]. Возможные причины выявленной несогласованности - формирование самооценки на основе сравнения доходов с благосостоянием референтной группы, различия между детерминантами в разных странах, а также проблемы измерения и валидности показателей субъективного благополучия в низкодоходных странах.

В качестве дальнейших направлений исследования можно обозначить более глубокий анализ детерминант субъективного благополучия на индивидуальном и страно-вом уровне в контексте парадокса о том, что самые счастливые люди живут в самых бедных странах мира, а также прогнозирование изменений в уровне объективного и субъективного благополучия в странах ЦА при условиях экономического роста в этих странах.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Алиев Т.М. Ненаблюдаемая экономика в Казахстане // Мировая экономика и международные отношения. 2013. № 12. С. 66-73. Бедность, неравенство и уязвимость в странах Европы и Центральной Азии с переходной и развивающейся экономикой // Региональное бюро ПРООН по странам Европы и СНГ, Бюро ПРООН по поддержке политики и программ. 2014. 60с. URL: http://www.undp.org/content/ dam/ rbec/docs/Poverty% 20Inequality% 20and%20Vulnerability% 20% 28Russian% 29.pdf (дата обращения: 15.06. 2015).

Беляева Л.А. Материальное неравенство в России: реальность и тенденции// Социологические

исследования. 2007. № 11. С. 29-41. Березуцкая Е.С. Влияние внешней трудовой миграции на инновационное развитие региона // Теория и практика общественного развития. 2011. № 2. C. 116-118. Воронин Г.Л. Социальное самочувствие россиян (1994-1996-1998) // Социологические исследования. 2001. № 6. С. 53-66. Давыдова Н.М., Седова Н.Н. Материально-имущественные характеристики и качество жизни богатых и бедных // Социологические исследования. 2004. № 3. С. 40-50. Карабчук Т.С., Костенко В.В., Зеликова Ю.А., Бейшеналы Н.Э., Рябчикова А.П., Закотянский Д.В., Сальникова Д.В., Перебоев В.С. Трудовая миграция и трудоемкие отрасли в Кыргызстане и Таджикистане: возможности для человеческого развития в Центральной Азии. Доклад 31. ЦИИ ЕАБР. Санкт-Петербург. 2015. 127с. URL: http://eabr.org/general/upload/CII%20 -%20izdania/2015/ Report_CA_Labour_ Migration_and_ Labour_Intensive_ Sectors_Full_RUS.pdf (дата обращения: 19.09.2015). Козлова Т.З. Мониторинг удовлетворенности пенсионеров материальным положением в 2000-е

годы // Социологические исследования. 2006. № 5. С. 134-136. Ласточкина М.А. Факторы удовлетворенности жизнью: оценка и эмпирический анализ // Проблемы прогнозирования. 2012. № 5. С. 132-140. Максакова Л.П. Трудовая миграция населения Узбекистана // Общество и экономика. 2011. № 1. C. 129-148.

Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: ACT, Хранитель, 2006. Овчарова Л.Н., Бирюкова С.С., Попова Д.О., Варданян Е.Г. Уровень и профиль бедности в России: от 1990-х годов до наших дней. М.: НИУ ВШЭ, 2014. Соболева С.В., Чудаева О.В. Иностранные мигранты на рынке труда Новосибирской области: результаты экспертного опроса // Регион: экономика и социология. 2007. № 3. C. 28-41. Страновой экономический меморандум для Республики Беларусь: экономическая трансформация для роста // Отчет № 66614-BY. Всемирный Банк, 2012. Тихонова Н.Е. Удовлетворенность россиян жизнью: динамика и факторы // Общественные науки

и современность. 2015. № 3. С. 19-33. Трудовая миграция, денежные переводы и человеческое развитие в Центральной Азии // Серия аналитических записок по человеческому развитию для стран Центральной Азии. Доклад ПРООН. 2015. URL: http://www.eurasia.undp.org/content/dam/rbec/docs/CA% 20M&R% 20HD% 20paper% 20frozen% 20% 20Rus% 20Layout.pdf (дата обращения: 24.08.2015). Флербе М. За пределами ВВП: в поисках меры общественного благосостояния // Вопросы экономики. 2012. № 3. С. 32-51.

Чугуенко В.М., Бобкова Е.М. Новые тенденции в исследовании социального самочувствия населения // Социологические исследования. 2013. № 1. С. 15-23.

Abouharb M., Kimball A. A New Dataset on Infant Mortality Rates, 1816-2002 // Journal of Peace Research. 2007. № 44 (6). P. 743-754.

BeckerG. Human Capital: a Theoretical and Empirical Analysis, with Special Reference to Education. 3rd edition. Chicago: University of Chicago Press, 1993.

Boyce Ch., Brown G., Moore S. Money and Happiness: Rank of Income, Not Income, Affects Life Satisfaction // Psychological Science. 2010. № 21 (4). P. 471-475.

Brück T., Esenaliev D., Kroeger A., Kudebayeva A., Mirkasimov B., Steiner S. Household survey data for research on well-being and behavior in Central Asia // Journal of Comparative Economics. 2013. № 42 (3). P. 819-835.

Cojocaru, A., Diagne, M. How reliable and consistent are subjective measures of welfare in Europe and Central Asia? // Economics of Transition. 2015. № 23. P. 75-103.

Danzer A.M., Dietz B., Gatskova K., Schmillen A. Showing off to the new neighbors? Income, socioeconomic status and consumption patterns of internal migrants. Journal of comparative economics. 2014. Vol. 42. № 1. P. 230-245.

Danzer A.M., Dietz B., Gatskova K. Migration and Remittances in Tajikistan: Survey Technical Report. 2013. IOS Working Paper № . 327.

Dietz B., Gatskova K., Schmillen A. Migration and Remittances in Kazakhstan: First Evidence from a Household Survey. 2011. Osteuropa-Institut Regensburg, Working Papers № . 304.

Doing Business 2015. Going Beyond Efficiency // International Bank for Reconstruction and Development. The World Bank. 12th edition. Washington DC.

Easterlin R. Does Economic Growth Improve the Human Lot? Some Empirical Evidence// Nations and Households in Economic Growth: Essays in Honor of Moses Abramovitz/ Edited by P.A. David, M.W. Reder. New York: Academic Press, 1974.

Falkingham J. Measuring household welfare: problems and pitfalls with household surveys in Central Asia // Economic Policy in Transitional Economies. 1999. № 9 (4). P. 379-393.

Falkingham J. Profile of Poverty in Tajikistan // CASE Paper 39. 2000. Centre for Analysis of Social Exclusion. London School of Economics.

Inglehart R., Klingemann H.D. Genes, Culture, Democracy, and Happiness in Culture and Subjective Well-Being. Ed. by Diener and Suh. 2000. MIT Press. P.165-83.

Lokshin M., Umapathi N., Paternostro S. Robustness of Subjective Welfare Analysis in a Poor Developing Country: Madagascar // World Bank Policy Research Working Paper 3191, 2004.

OECD Guidelines on Measuring Subjective Well-being, OECD Publishing. 2013. URL: http://dx.doi. org/10.1787/9789264191655-en (дата обращения: 21.07.2015).

OECD How's Life?: Measuring well-being, OECD Publishing. 2011. URL: http://dx.doi. org/10.1787/9789264121164-en (дата обращения: 09.09.2015).

Plagnol A. Financial Satisfaction over the Life Course: the Influence of Assets and Liabilities // Journal of Economic Psychology. 2011. № 32. P. 45-64.

Ravallion M., Chen S., Sangraula P. Dollar a Day Revisited. World Bank Policy Research Working Paper 4620. 2008.

Sarracino F. Determinants of Subjective Well-being in High and Low Income Countries: Do Happiness Equations Differ Across Countries? // Journal of Socio-Economics. 2013. № 42. P. 51-66.

Sarracino F. Subjective Well-being in Low Income Countries: Positional, Relational, and Social Capital Components // Studi e Note di Economia. 2008. № 5(3) P. 449-477.

Stevenson B., Wolfers J. Economic Growth and Subjective Well-being: Reassessing the Easterlin Paradox // NBER Working Paper № . 14282. 2008.

Vera-Toscano E., Ateca-Amestoy V., Serrano-Del-Rosal R. Building financial satisfaction // Social Indicators Research. 2006. № 77(2). P. 211-243.

UNECE Statistical Division, Indicators for Monitoring the Millennium Development Goal 1: Definitions and Use in Official MDG Reports in the UNECE Region, 2011.