Виды юридического мышления: методологическое и теоретико-правовое обоснование тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 12.00.01, кандидат наук Зыков Дмитрий Валерьевич

• Зыков Дмитрий Валерьевич
• кандидат наук
• 2015

Оглавление диссертации кандидат наук Зыков Дмитрий Валерьевич

Введение

Глава 1. МЫШЛЕНИЕ В ФИЛОСОФСКОМ И ЮРИДИЧЕСКОМ АСПЕКТАХ

§ 1.1. Мышление как методологическая проблема в философии науки и юриспруденции

1.1.1. Три основных философских подхода к мышлению

1.1.2. Парадигма объяснения и классическая рациональность

1.1.3. Парадигма понимания и неклассическая рациональность

1.1.4. Парадигма преобразования и постнеклассическая рациональность

§ 1.2. Критический анализ основных воззрений на метод мышления

юриста

Глава 2. МЫШЛЕНИЕ О ПРАВИЛЕ КАК ОТРАЖЕНИЕ МЕТОДОЛОГИИ ОБЪЯСНЕНИЯ

§ 2.1. Проблема юридического нормативизма. Формально-догматический характер юридико-нормативистского мышления

§ 2. 2. Место и роль нормативистского мышления в системе юридической реальности

Глава 3. МЫШЛЕНИЕ О РЕШЕНИИ КАК ОТРАЖЕНИЕ МЕТОДОЛОГИИ ПОНИМАНИЯ

§ 3.1. Проблема понимания права. Плюралистический характер юридико-децизионистского мышления

§ 3.2. Место и роль децизионистского мышления в системе юридической реальности

Глава 4. МЫШЛЕНИЕ ОБ ИДЕАЛЕ КАК ОТРАЖЕНИЕ МЕТОДОЛОГИИ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

§ 4.1. Проблема правообразования и правотворчества. Авторитарно-рационалистический характер юридико-идеалистического мышления

4.1.1. Основные подходы к решению проблемы правотворчества

4.1.2. Естественно-правовая доктрина и проблема правотворчества

4.1.3. Марксизм и проблема правотворчества

4.1.4. Постпозитивизм и проблема правотворчества

4.1.5. Порядок взаимодействия идеальных и реальных факторов в процессе

правотворчества

§ 4.2. Место и роль юридико-идеалистического мышления в системе

юридической реальности

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы исследования. Юридическое мышление всегда привлекало к себе внимание как отечественных исследователей, так и зарубежных. Однако как категория оно все еще не получило постоянного «гражданства» ни в философии права, ни в общей теории права. Подавляющее большинство работ по юридическому мышлению связано либо со стремлением показать ментальные, идеологические отличия юристов, принадлежащих к разным правовым семьям, либо с необходимостью проиллюстрировать историю развития типов рациональности, изменение методологических приоритетов, смену самих способов получения знания. Использование данного термина в научном обороте носит опосредованный характер и скорее продиктовано потребностью в нем как во вспомогательном, «собирательном» инструменте, без рассмотрения его в качестве самостоятельной категории, за которой закреплено определенное и устоявшееся теоретико-прикладное значение.

Однако в свете процессов конвергенции правовых семей более не выглядят столь резкими различия в образцах мышления между юристами романо-германской и англо-саксонской принадлежности, а сами по себе методологические исследования носят абстрактно-теоретический характер, и их результаты не решают насущные проблемы законодательной и правоприменительной практики, совершающейся по своей собственной логике.

В науке с трудом преодолим методологический разрыв между теорией и практикой. Особенно когда мышление изучается само по себе, как чисто субъективная познавательная деятельность, и затем вторично соотносится с объектами, а объекты при этом предполагаются существующими самостоятельно, вне и независимо от мышления. В этом аспекте понятие «юридическое мышление» используется только как инструмент исторического либо гносеологического анализа. А сам факт неразработанности теории

юридического мышления как конкретной категории науки о праве свидетельствует о пробеле фундаментальных исследований в этой области.

Значимость концепта «юридическое мышление» для философии и теории права состоит в том, что в нем получают свое концептуальное, методологическое «сближение» теория и практика, если изучать его в контексте конкретной юридической деятельности: исполнительной, судебной или законодательной. Такое сближение способно высветить множество любопытных и нестандартных результатов, в том числе показать разницу в познавательных позициях должностных лиц исполнительной, судебной и законодательной ветвей власти.

Именно в этой связи юридическое мышление, наряду с юридической техникой, может стать самостоятельной категорией науки, поскольку является одним из универсальных критериев отличия юридической профессии от любой другой, вне зависимости от принадлежности к той или иной правовой семье, а главное - указывает на дифференцированный характер как юридической деятельности, так и юридической реальности в целом.

Основная идея диссертационной работы заключается в том, что вместо абстрагирования проблем теории и практики друг от друга предлагается через отражающиеся в юридическом мышлении разнородные виды юридической деятельности увидеть и констатировать наличие совершенно различных образов права у субъектов этой деятельности, использование ими разных методов познания юридической реальности, преследование неодинаковых целей, обусловленных самой их познавательной позицией, что и объясняет несоответствия и нестыковки между законами и практикой их применения и что, как известно, фактически недооценивается наукой, все еще ищущей единое определение многообразного понятия права.

Степень разработанности темы. Специальных исследований, посвященных видам юридического мышления, в отечественной науке не существует, в связи с чем, основное внимание нами уделялось иностранным работам.

Следует, однако, отметить две современные тенденции, сформировавшиеся в общем контексте в отечественной науке, во-первых, по поиску стиля юридического мышления, переосмыслению типа рациональности в юриспруденции и превалирующего метода познания юриста, и, во-вторых, по социокультурной, ментально-антропологической реконструкции юридического мышления национальной правовой системы, что может послужить неким предварительным материалом для выработки общепринятой классификации юридического мышления.

Непосредственную роль в привлечении внимания к правовому мышлению и вовлечению его в орбиту отечественной юриспруденции как самодостаточного объекта исследования сыграли такие ученые как А.И. Овчинников, В.М. Розин, Т.В. Авакян и другие авторы. Формально-логические, философские и социокультурные аспекты изучены в работах В.П. Малахова, В.Н. Синюкова, В.М. Рабиновича, Н.Н. Тарасова, Н.В. Разуваева, А.Э. Чернокова, И.Л. Честнова, А.В. Полякова, А.И. Овчинникова, В.М. Розина, А.Ю. Мордовцева, А.Ю. Мамычева, В.В. Попова, М.Е. Манастырного, М.Е. Тюрина, Д.Ю. Шапсугова и других.

Общим лейтмотивом научных поисков современных авторов являются попытки критически переосмыслить позитивистскую догму права, классический тип рациональности в юриспруденции, обосновать неклассические подходы к правопознанию, антропологический поворот в науке и построить соответствующую фактической действительности модель юридического мышления, которая была бы не формальной, но содержательной, включающей все особенности социокультурной обусловленности.

К недостаткам большинства текущих исследований следует отнести излишний радикализм в ревизии позитивизма и классической рациональности с логически следуемыми из этого предложениями об их замене иными доктринами, например, герменевтикой и антропологией права. В результате подобной парадигмальной модернизации, прозападного крена многими подвергается забвению выработанная десятилетиями отечественная традиция

нормативизма со всеми теми приобретениями, которые сегодня с тем или иным успехом используются на практике. Общим недостатком также является использование категории «правовое мышление» как самодостаточного феномена юриспруденции, как будто бы оно уже имеет заслуженное место в категориальном аппарате науки, а между тем именно с обоснования этой категории как самостоятельной, за которой стоит конкретное юридическое содержание, и следовало бы начать. Ситуация в области вопроса о юридическом мышлении напоминает ту, которая возникла при споре нормативистов и сторонников «широкого» подхода к праву.

Из зарубежных авторов необходимо отметить всего два имени: Карл Шмитт и Рене Давид, каждый из которых предложил собственную классификацию юридического мышления, первый исходя из теоретических критериев, второй по признаку принадлежности к правовой семье.

Со времен выхода в свет знаменитой книги Р. Давида в сообществе юристов прочно утвердился взгляд, согласно которому существуют два способа, или образа, юридического мышления, вытекающих из принадлежности к англосаксонской или континентальной правовой системе и именуемых, соответственно, прецедентным и доктринальным. Мы утверждаем, что данная классификация ошибочна.

Классификация Шмитта была дана им в работе «О трех видах юридического мышления»1, где им выделяется мышление о правиле (законе), мышление о решении и мышление о порядке и форме. Надо сказать, что он не преследовал при этом цели построить именно классификацию, склоняясь к тому мнению, что реально существует из этих трех видов только мышление о порядке и форме. В этом есть, безусловно, рациональное зерно, но гораздо продуктивнее, по нашему убеждению, все-таки попытаться адаптировать произведенное им подразделение под полноценную классификацию, допустив,

Шмитт К. Государство: право и политика / пер. с нем. и вступ. ст. О. В. Кильдюшова. М. : Издат. дом «Территория будущего», 2013. С

соответственно, существование всех трех видов мышления. Об этом собственно настоящая работа.

Объектом диссертационного исследования является юридическое мышление как интеллектуальная форма профессионального правосознания, а предметом - виды мышления юриста как отражение основных видов юридической деятельности.

Цели и задачи диссертационной работы заключается в теоретико-прикладной и методологической разработке видов юридического мышления посредством выделения в нем познавательных позиций (интервалов абстракции) в постижении права, соответствующих таким сферам юридической деятельности, как исполнительно-распорядительная, судебная и законодательная.

Для достижения поставленной цели в диссертации ставятся и разрешаются следующие задачи:

- поиск и описание основных общенаучных парадигм (образцов) мышления как способов духовно-практического постижения реальности в контексте их исторического формирования;

- развитие теоретических положений о юридической реальности сквозь призму основных образцов мышления;

- теоретико-прикладное обоснование выделения трех видов юридического мышления как форм отражения трех образцов мышления (интервалов абстракции в постижении права), а именно: мышление о правиле как отражение методологии объяснения, мышление о решении как отражение методологии понимания, мышление об идеале как отражение методологии преобразования;

- раскрытие сущности, понятия и содержания каждого вида юридического мышления как отдельной познавательной позиции, а также критериев их дифференциации и границ применимости в виде субъекта и объекта, метода и цели познания;

- выделение и разработка возможных когнитивных систем отсчета (познавательных позиций) в юридической реальности в связи с основными видами юридической деятельности, а именно: исполнительно-распорядительной, законодательной и судебной.

Методология исследования. Методологической основой исследования стали общенаучные приёмы анализа и синтеза, группировки и классификации, методы обобщения и сравнения, исторический и логический подход к изучаемым явлениям. Кроме того, в работе использованы элементы и принципы диалектического метода, герменевтического, парадигмального, системно-структурного и функционального подходов.

В качестве основного методологического инструментария был использован интервальный подход, исходящий из относительности и конкретности истины и парадигмальный подход, оперирующий установкой определенного «видения» объекта, как сквозь призму встроенных в наши глаза и уши фильтров.

Интервальный подход вводит понятие «познавательной позиции», предполагающей, что структура любого акта познания состоит из двух элементов: предмет познания и условия познания (кто, с помощью каких средств и для каких целей познает). Парадигмальный подход наиболее оптимально подходит для исследования юридического мышления, поскольку позволяет оперировать тремя исторически сформировавшимися методами: объяснения, понимания и преобразования. Эти подходы позволяют нам дифференцировать юридическую реальность, учесть ее плюралистический характер, в отличие от методологии, стремящейся к построению единой онтологии.

На защиту выносятся:

1. Целостная картина правовых реалий, построенная на принятии в качестве базовой не какой-либо одной доктрины из ныне существующих: позитивистской, герменевтической, феноменологической, - а, с одной стороны, включающая, соединяющая в себе элементы и принципы этих

методологических традиций, с другой - четко разграничивающая области их применения, указывая, определяя, где заканчивается действие одной и начинается действие другой.

2. Методология интервального и парадигмального подходов, в рамках которых оказывается возможным получение не абстрактного, эклектичного, «объективного» представления о юридической реальности, к которому привело расширительное применение позитивистской доктрины (где хаотично перемешаны различные виды юридической деятельности и непонятна специфика мышления юристов разных специальностей), но удается выстроить интегрированную структуру, увидеть неоднородный, прерывистый характер правовой действительности.

3. Три вида (построения идеального типа) юридического мышления, которые аналогичны терминам «познавательная позиция» и «когнитивная система отсчета». В среде юристов самым общим образом выделяются три когнитивные системы отсчета: субъекта исполнительно-распорядительного правоприменения, судьи и законодателя (депутат, ученый и философ права), -которые позволяют предполагать наличие трех основных уровней юридического мышления от низшего к высшему: мышление о правиле, мышление о решении, мышление об идеале, - совпадающие в общем виде с такими сферами юридической деятельности, как исполнительная, судебная и правотворческая.

4. Мышление о правиле является отражением метода объяснения, концептуальный смысл которого раскрывается позитивизмом. Оно присуще таким субъектам познания, как орган или должностное лицо исполнительно-распорядительной деятельности, порядок юридически значимых действий и решений которых логически выводится из нормативно-правовых актов, т.е. строго регламентирован. Предметом познания мышления о правиле является только система норм, целью - принудительное или добровольное подведение, подчинение частного поведения под требования и запреты, рекомендации и

предписания, выраженные в норме (сущностью права здесь будет норма или, что то же, государственная воля).

5. Мышление о решении является отражением метода понимания, концептуальное содержание которого описывают социология, герменевтика и феноменология права. Оно свойственно только суду, деятельность которого хотя и регламентирована, и он также руководствуется буквой закона, но сам смысл его существования этим не исчерпывается. Ведь при этом он исходит и из духа закона, принципов права, собственного усмотрения, содержание которых, хотя и опирается на нормы права при квалификации, но не выводимо полностью из системы норм, являясь, так сказать, «чистым» решением или «чистым» убеждением, сам источник которых находится в сфере сознания. Его отличительной чертой является наделенность полномочиями принятия юридически значимых решений по наиболее сложным, противоречивым делам юридической практики. Предметом познания здесь по преимуществу будут общественные отношения, целью - оценка значимости того или иного поведения, критерием которой будет некая система ценностей (сущностью права здесь будет справедливость, которая распределяется исходя из модели социального устройства).

6. Мышление об идеале является отражением метода преобразования, концептуальное значение которого обосновывает естественноправовая школа права. Оно принадлежит законодателю, деятельность которого заключается не просто в создании законов, но в стратегическом планировании изменений на основе прогнозирования, управления и приспособления их к достижению базовых целей и мировоззренческих установок, задающих обществу некий ориентир для оценок и решений. Предметом познания в данном случае оказывается само правосознание общества, формы правового существования, целью - поиск рациональной технологии упорядочения общественной жизни и внедрение идеала в сознание большинства общества (сущностью права здесь будет сама идея права - свобода, форма и мера которой в зависимости от

уровня развития общественного идеала способна сильно варьироваться в разных социумах).

Научная новизна исследования состоит в следующем:

Автором сформулирована и реализована сравнительно новая для отечественной теории права методология исследования юридического мышления. Суть данного нововведения состоит в том, что сначала было рассмотрено понятие мышления как методологической проблемы в философии науки в целом, дано теоретическое описание основных общенаучных парадигм мышления в виде методов «объяснения», «понимания» и «преобразования», затем проанализировано понятие мышления как методологической проблемы в юриспруденции, в результате чего установлено, что основные парадигмы мышления в разной степени и на разных уровнях абстракции характеризуют право, юридическую деятельность и что теоретическую модель юридической реальности нельзя создать с помощью познавательного инструментария одной какой-то парадигмы мышления ввиду неоднородности и дифференцированного характера этой реальности, но необходимо прибегать к синтезу обобщающих характеристик, даваемых всеми тремя методами в совокупности.

Автором разработана целостная картина юридической реальности, базирующаяся на градации и иерархии видов мышления юриста (интервалов абстракции), в основании которой лежат три идеальных типа познавательных позиций, а именно: законодателя (мышление об идеале), судьи (мышление о решении), работников исполнительно-распорядительного правоприменения (мышление о правиле).

Автором охарактеризован каждый вид мышления юриста как соответствующего интервала абстракции через установление и детальное описание самих критериев их выделения в виде субъекта, объекта, метода и цели познания правовой действительности.

Автором предложено новое видение структуры юридической реальности, где на каждом уровне юрист в рамках границ собственной деятельности оперирует понятием права, свойственным его познавательной позиции и

отличающимся по своей сущности и смысловому содержанию от предшествующего уровня; так, для мышления о правиле понятием права оказывается только система норм, установленных и обеспеченных государством; для мышления о решении понятие права уже не ограничивается только системой норм, но включает в себя представление о справедливости, проводником которой оно в том числе является; мышление же об идеале стремится подняться до самой предельной высоты представлений о сущности права - до идеи свободы, при оперировании формой и мерой которой впоследствии задаются как смысловые содержания категории справедливости для мышления о решении, так и смысловое содержание системы норм для мышления о правиле.

Автором сформулировано положение, что юриспруденция является комплексной научной дисциплиной, включающей в себя элементы методологии как естествознания и технических наук, так и социально-гуманитарных, что свидетельствует о неоднородном и прерывистом характере юридической реальности, ее дифференцированности по субъектам, объектам, методам и целям познания права, что, однако, не исключает возможности выделения уровней в этой реальности и построения их иерархии от низшего к высшему.

Теоретическая значимость работы. Проведенное исследование структуры и видов юридического мышления позволяет по-новому взглянуть на устройство юридического пространства, его действующих субъектов, их цели, задачи и понять всю сложность познавательного материала юриспруденции, разность познавательных позиций и образов права, обусловленных принадлежностью к определенной сфере юридической деятельности.

Выводы и предложения, сделанные в диссертации, могут способствовать улучшению методологии изучения и преподавания права. Обобщения и терминология автора могут дополнить и обогатить понятийно-категориальный аппарат общей теории права, а также подготавливают дальнейшее направление исследований в этой области.

Практическая значимость работы. Посредством построения идеальных видов юридического мышления, границы которых на практике довольно условны, возможно увидеть неоднородность самой юридической деятельности, возрастающую сложность познавательного материала по мере восхождения от простого исполнения правовых предписаний должностными лицами до судебного разрешения запутанной жизненной ситуации по существу и от данных действий до законотворчества. Условность данного подразделения проявляется, в частности, в конкуренции децизионизма и нормативизма в практике правоприменения, поскольку, например, следователь и прокурор нередко выходят за границы мышления о правиле, используя элементы мышления о решении, равно как и деятельность суда протекает не только в рамках мышления о решении, но сильно связана с использованием операций мышления о правиле. Тем не менее, в силу специфики указанных видов деятельности и закреплении за ними определенных должностных функций, по удельному весу методов познания суду, как органу, разрешающему ситуацию по существу на самом высоком уровне сложности, все же свойственно мышление о решении в большей степени, чем следователю и прокурору просто потому, что за ним остается «последнее слово».

Отсутствие в целостной картине правовой реальности адвоката и юрисконсульта объясняется тем, что данные субъекты в зависимости от уровня их квалификации и способности прогнозировать перспективу дела могут как оставаться в рамках правилосодержащего функционализма формально-догматического мышления, ограничиваясь простым знанием существования таких-то норм, так и подниматься до уровня децизионистского мышления, т.е. знания того, как эти нормы работают на практике, каким нормам в том или ином жизненном контексте властным субъектом может и должно быть отдано предпочтение в правоприменительном процессе и почему.

Описание структуры юридического мышления через установление его видов позволяет: четко и однозначно оценить компетенцию конкретного юриста с точки зрения логики структуры юридической профессии; выявить

несоответствия на практике между занимаемой должностью и приписываемыми себе должностным лицом полномочиями; более детально подходить к регламентации действий должностных лиц исполнительно -распорядительной деятельности, поскольку обратное ведет к произвольным решениям в таких сферах деятельности, как налоги и сборы, таможенное дело, регистрация прав и т.д.; более четко квалифицировать должностные правонарушения; менее подробно останавливаться на программировании оценочных понятий для судейского корпуса и вообще скрупулезной регламентации его деятельности, поскольку иное в итоге ведет к формализму и казуистике в правосудии; ясно представлять себе важность для общества и государства в целом четкого формулирования общественного идеала, положенного в основу законодательства в виде правовых принципов и целей, поскольку именно последние служат четким ориентиром для оценочных суждений на практике, и их противоречивость, отсутствие или непризнание большинством общества грозят последнему дестабилизацией.

Апробация результатов диссертационного исследования. Основные теоретические положения и результаты работы нашли отражение в научных статьях автора, ключевые тезисы исследования были представлены научному сообществу на международных и всероссийских научных конференциях (ВА МВД России, 25-26 апреля 2013, доклад на тему: «Вопрос о реальности юридической реальности»; МГЮА, 25-27 ноября 2014, доклад на тему: «Мышление судьи в системе видов профессионального юридического мышления»).

Основные положения диссертации неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры теории и истории права и государства, кафедры конституционного и муниципального права Волгоградского государственного университета, кафедры теории права и сравнительного правоведения Национального исследовательского университета - Высшей школы экономики.

По теме диссертационного исследования автором опубликовано 10 научных статей.

Структура и объем диссертационного исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, включающих восемь параграфов, заключения и библиографического списка, включающего 157 наименований. Работа изложена на 238 листах машинописного текста.

Глава

МЫШЛЕНИЕ В ФИЛОСОФСКОМ И ЮРИДИЧЕСКОМ

АСПЕКТАХ

§ 1.1. Мышление как методологическая проблема

в философии науки и юриспруденции

Общеизвестно разделение мыслительной деятельности на два основных вида: гуманитарный и естественнонаучный. Эта классификация имеет свое историческое обоснование, прочно вошла в научный и философский обиход и стала привычной. Однако сразу необходимо оговориться, что начиная со второй половины XX века постепенно растет и поднимается волна критического переосмысления основных способов мышления, выявления значительной доли условности такого разделения по причине осознания тесной их взаимозависимости, порой неразличимости, а главное недостаточности для адекватного описания изменившейся роли и места человека и его деятельности в природе.

Начиная со времен И. Ньютона и до времен Э. Маха и активности Венского кружка считалось, что идеалом естественнонаучного мышления является метод объяснения в его дедуктивно-номологической модели, а идеалом гуманитарного мышления, начиная с момента возникновения философского направления неокантианства, выступает идеографический метод понимания. Обосновывалось это тем, что «науки о природе» занимаются выявлением законов, неких типических обобщений, связей, регулярностей в явлениях. А «науки о духе» занимаются изучением уникальных,

неповторяющихся фактов, описывают существенные черты в индивидуальных явлениях2.

Дальнейшее развитие мысли показало, что метод объяснения отнюдь не исчерпывается естественнонаучной проблематикой, а может использоваться и социально-гуманитарным знанием. Так появились интенциальные и телеологические, функциональные и нормативные объяснения социального поведения, во главу угла ставящие, соответственно, установление намерений и стремлений, целей и мотиваций людей, ролей и функций элементов в той или иной системе, которые в дальнейшем получили широкое распространение в психологии, социологии, правоведении, педагогике и т.д., хотя в основе своей подражают методам естественных наук.

В то же время через споры интерналистов и экстерналистов в философии науки (с победой последних) было осознано, что понимание является больше чем чисто гносеологической функцией, участвующей в качестве операции уяснения смысла какой-либо вещи, а также служащей универсальным методом выявления и изучения индивидуальных свойств и отношений. Вскрылось фундаментальное качество «понимания», его аксиологическая и теоретическая «нагруженность» предшествующим (предзаданным окружающей средой), совокупным социальным опытом, его обусловленность культурно-историческими факторами, вариативность которых как бы задает, программирует человеческое восприятие и научное наблюдение. Изменилась модель познания в целом, весь каркас научного знания, как естественнонаучного, так и гуманитарного, произошли его эволюционные и революционные сдвиги. Оказалось, что «понимание» находится в зависимости от социально-исторического контекста, общественных идеалов, ценностей, «социального заказа», в общем, от априорных установок. В свою очередь, это отразилось и на трактовке естественнонаучного мышления, которое также

2 Подробнее см.: Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий: Логическое введение в исторические науки / вступ. ст. Б. В. Маркова. СПб. : Наука,

оказалось «ценностно-нагруженным», проявление чего усматривается уже в самом выборе проблем3.

Также надо заметить, что исторически каждое из методологических направлений первоначально стремилось абсолютизировать свой способ мышления, пытаясь придать ему главенствующее значение.

Так, например, один из участников «Венского кружка» логический позитивист К. Гемпель считал, что «общие законы имеют достаточно аналогичные функции в истории и естественных науках»4, хотя он признавал специфику социального познания по сравнению с естественными науками, поскольку многие теории и гипотезы относятся к индивидуальной психологии, а потому сложны для точной формализации, о чем писал так: «большинству объяснений, предлагаемых в истории или социологии, не удается включить явные утверждения о предполагаемых общих закономерностях»5, - но в итоге он все же склонялся к отрицанию мотивационных объяснений поведения людей, предлагая редуцировать их к тем же каузальным, что резюмировал следующим утверждением: «Тем не менее, в истории, как и везде в эмпирических науках, объяснение явления состоит в подведении его под общие эмпирические законы»6. В результате столь объективистского, интерналистского подхода логического позитивизма, одним из многих выразителей которого был, в частности, К.Г. Гемпель, парадигма объяснения стремилась описать в рамках своего методологического инструментария любое научное знание вне зависимости от специфики объекта изучения.

По поводу «понимания» тоже произошел крен к широкой интерпретации границ применения данной парадигмы, о чем, например, Е.К. Быстрицкий небезосновательно замечает: «С другой стороны, идеалистически истолкованное

Подробнее см.: Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. Из Бостонских исследований по философии науки : сб. переводов. М. : Прогресс, 1978. С

4 Гемпель К. Г. Логика объяснения. М. : Дом интеллектуальной книги : Русское феноменологическое общество, 1998. С

5 Там же. С

6 Там же. С

субъективное понимание было резко противопоставлено научному познанию в таком влиятельном сегодня на Западе философском направлении, как герменевтическая философия от Шлейермахера и Дильтея до Хайдеггера, Гадамера и Рикёра»; «В своем стремлении преодолеть неопозитивистский бессубъектный и антиисторический образ научного познания они впадают в другую крайность - релятивизацию каждой исторически преходящей формы теоретического отражения действительности»; «Наиболее яркое выражение этого можно найти в концепции Т. Куна, рассматривающего смену предпосылок понимания, определяемых парадигмами, как процесс, аналогичный "переключению гештальта"» . По поводу первого утверждения автора приходится согласиться с отмеченной тенденцией. Однако в целом его оценка, как и многих других, придерживающихся такого мнения, выглядит односторонней, что подтверждается его немотивированной критикой концепции Т. Куна и причислением его к идеалистам, хотя работа по философии науки Т. Куна практически общепризнанно является (наряду с «исследовательской программой»

о

И. Лакатоса ) одной из наиболее удачных и корректных попыток ее изложения. В качестве более удачного примера абсолютизации понимания можно привести О. Шпенглера9 с его концепцией несоизмеримости культур, эпох и образов мышления.

Не вдаваясь в тонкости данной большой проблемы, поскольку это было бы преждевременно, пока только сформулируем эти два методологических уровня анализа как основную противоположность, в которой оказалась современная философия науки в целом, и которые можно определить как знание и переживание10 или как объяснение и понимание. В дальнейшем суть

7 Быстрицкий Е. К. Концепция понимания в исторической школе философии науки //

Вопросы философии. 1982. № 11. С

£

См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М. : Медиум,

9 См.: Шпенглер О. Закат Западного мира. Очерки мифологии истории : Полное издание в одном томе. М. : АЛЬФА-КНИГА,

10 Очень хорошо разъясняет дихотомию знания и переживания или объяснения и понимания С. Л. Рубинштейн: «Эти два аспекта, всегда представленные в сознании человека в единстве и взаимопроникновении, выступают здесь как переживание и знание (курсив

проблемы их соотношения прояснится сама собой (в чем здесь, так сказать, загвоздка и каковы ее последствия), но в целом мы также склонны ставить под сомнение правомерность данной классификации и равно допускаем возможность присутствия обоих методов как в естественно-технических науках, так и в социально-гуманитарных. Однако надо иметь в виду, что окончательного стирания границ между естествознанием и социально-гуманитарным знанием на уровне методологических установок до сих пор не произошло, вследствие чего идеалы и нормы познания первого в виде «объяснения» и второго в виде «понимания» пока остаются неизменными.

Одновременно с этими тенденциями философская и научная мысль, занятая диалектикой понимания и объяснения, к осознанию третьего вида мышления приблизилась только к середине XX столетия, когда всерьез задались вопросом о том, что происходит в результате человеческой деятельности? Наконец, выяснилось, что, в результате, чего бы мысль человека ни коснулась, происходит необратимое изменение окружающего бытия и вместе с ним человека, их взаимное преобразование, трансформация. При этом не последнюю роль в формировании третьей парадигмы сыграла отечественная наука и философия. Хотя элементы методологии преобразования можно обнаружить уже, например, в работах К. Маркса и Ф. Энгельса, М. Вебера и М. Шелера, К. Поппера и П. Фейерабенда. Однако вид последовательно обоснованной, стройной теории этот метод получил в работах таких отечественных философов как С.Л. Рубинштейн и А.Н. Леонтьев, параллельно и независимо друг от друга разрабатывавших теорию деятельности в 19201950 гг.

Все это позволяет нам в дальнейшем говорить не о двух парадигмах, а о трех парадигмах юридического мышления. Например, в такой науке, как

мой. - Д. З.). Моментом знания в сознании особенно подчеркивается отношение к внешнему миру, который отражается в психике... Переживание определяется личностным контекстом, как знание - предметным; точнее, оно является переживанием, поскольку определяется первым, и знанием, поскольку оно определяется вторым. Переживанием становится для человека то, что оказывается личностно значимым для него» (Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб. : Питер, 2010. С. 11 ).

социальная психология, российский психолог П.Н. Шихирев выделил три научные парадигмы: объяснения, понимания и преобразования. Кроме того, он отмечал, что невозможно отнести объяснение исключительно к естественным наукам, а понимание - к социально-гуманитарным и что науки в своем развитии, так или иначе, проходят все стадии. Он по этому поводу, в частности, писал: «Любая наука в своем развитии проходит четыре основные фазы развития: описание своего объекта, объяснение его природы и связей с другими объектами, предсказание на этой основе его изменения и целенаправленного управления им»11.

Сложно на сегодняшний день определенно сказать, к какой из трех парадигм мышления отнести юриспруденцию в целом. С одной стороны, исторически, следуя общей тенденции, правовая наука была отнесена к естествознанию и долгое время покоилась на «объективных» основаниях традиционного позитивизма как своей гносеологической платформы. С другой стороны, многим философам и ученым уже в конце XIX века стало очевидным, что в социальном познании, насквозь пронизанном ценностными суждениями, едва ли вообще правомерно говорить о какой-либо объективности, постулируемой позитивизмом. В связи с чем юриспруденцию необходимо отнести скорее к разряду «наук о духе» в полном смысле этого слова и изучать правовые явления как сугубо социальные, психологические, а не природные феномены. Как известно, консенсуса по поводу этих вопросов среди ученых не достигнуто, в связи с чем образовательная программа юристов до сих пор выглядит неопределенно в вопросе о том, как преподавать правоведение: как науку «номотетическую» или «идеографическую». Это затруднение, в свою очередь, является отражением продолжающихся исканий правоведами предмета теории и философии права12.

11 Шихирев П. Н. Современная социальная психология. М. : Ин-т психологии РАН,

1999. С

12

Подробнее см.: Малахов В. П. Философия права и юридические науки : гл. 3 (разд. II) // Философия социальных и гуманитарных наук / С. А. Лебедев, О. И. Ананьин, Ю. Д. Артамонова [и др.] ; под ред. С. А. Лебедева. Изд. 4-е, испр. и доп. М. : Академический Проект, 2008. С

По нашему убеждению, сегодня со всей очевидностью проступает использование любой наукой (будь то цикл естественнонаучных дисциплин либо социально-гуманитарных) всех трех методов, однако их удельный вес и граница применимости различаются. Поэтому отнесение парадигмы объяснения к естественным наукам, понимания - к социальным, а преобразования - ко всему спектру наук, но в особенности к техническим наукам, остается все еще приемлемым и корректным приемом, но имеющим значение только в смысле указания на их удельный вес. То есть мы хотим сказать, что на сегодняшний день нельзя утверждать, что данная классификация представляет собой только исторический интерес. Конечно, современная философия науки склоняется к экстерналистским тенденциям, отсюда повсюду, в любой науке, встают герменевтические проблемы, даже в математике и физике, не говоря уже о социально-гуманитарном цикле дисциплин. Однако это не значит, что парадигма «понимания» может быть абсолютизирована, а парадигма «объяснения» - отброшена. В конечном итоге истину как тождество содержания объекта и его когнитивной модели никто не отменял, но надо признать, что парадигма «понимания» претендует, по мнению многих, на пальму первенства и чрезвычайно влиятельна. И хотя о жесткой демаркационной линии между указанными способами мышления сегодня говорить не приходится, элементы любой из трех парадигм можно обнаружить в любой науке в той или иной «пропорции», что едва ли нужно обстоятельно доказывать, но напоминать об этом необходимо при каждом удобном случае. Вся проблема, таким образом, заключается в том, чтобы установить «компетенцию» каждой парадигмы как способа мышления в юриспруденции, очертить, локализовать сферу ее господства, что само по себе является делом трудоемким и непростым.

Отсюда нашей задачей является установление границ применимости объяснения, понимания и преобразования в юриспруденции как трех основных способов достижения истины о феномене права. Особое внимание при этом будет уделено парадигме преобразования, по нашему мнению, представляющей

собой высший интервал абстракции в «иерархии интервалов абстракции» , синтезирующий «объяснение» и «понимание» с добавлением нового смысла и содержания в эту мнимую дихотомию и снимающий между ними противоречие.

Кроме того, хотелось бы заметить, что наше рассмотрение общепризнанных образцов мышления будет осуществляться под особым углом зрения: во взаимосвязи с основными типами рациональности, к которым относится классический, неклассический, постнеклассический14. Здесь мы имеем цель показать, что такое сопоставление хоть и не может быть взаимозаменяемым, но вместе с тем и не является случайной, необоснованной параллелью. Просто раскрывая суть одного, легче осмыслить другое, например, раскрывая суть классической рациональности, по нашему мнению, лучше и полнее воспринимается парадигма объяснения в моменты ее зарождения, и наоборот.

«Трем типам научной рациональности соответствуют три типа методологии науки: от Бекона и Декарта до Маха (классика); от Маха до постпозитивизма (неклассика); постпозитивизм и современные методологические исследования, включая проблематику социокультурной обусловленности научного знания»15.

Для начала также не мешало бы дать определение самого понятия «парадигма». Термин введен в философию науки Т. Куном в работе «Структура научных революций». Т. Кун подвергался напористой критике, многими, в том числе К. Поппером и И. Лакатосом обвинялся в иррационализме и релятивизме, продолжает некоторыми третироваться и до сих пор, однако его работа по философии науки на сегодняшний день представляет одну из самых удачных

13

13 Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных науках : гл. 1 (разд. I) // Философия социальных и гуманитарных наук. М. : Академический Проект, 2008. С

14 См.: Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. СПб. : Азбука Аттикус, 2010 ; Степин В. С. Классика, неклассика, постнеклассика: критерии различения // Постнеклассика: философия, наука, культура. М. : М!ръ,

15 Черникова И. В. Типология науки в контексте современной философии науки // Вопросы философии. 2011. № 11. С

попыток дать историческую и социологическую реконструкцию научного знания.

Парадигма (от др.гр. рагаёе1§ша «пример, модель, образец, сравниваю») - это признанное абсолютным большинством научное достижение, которое в течение определенного времени служит для научного сообщества основой для его дальнейшей практической деятельности. Это систем норм, идей исходной концептуальной схемы, выступающей моделью постановки проблем и их решения, методов исследования, господствующих в течение определённого исторического периода в научном сообществе16. Парадигма - это нечто вроде понятийной сетки, через призму которой мы смотрим на мир. «...Переход от ньютоновской к эйнштейновской механике иллюстрирует с полной ясностью научную революцию как смену понятийной сетки, через которую ученые рассматривали мир»17. «Глубоко укоренившиеся в

нас ментальные модели определённым образом организуют наше восприятие

18

мира. Это нечто вроде встроенных в наши глаза и мозг фильтров»

И наконец, необходимо несколько слов сказать, про саму методику, которой мы следуем. В современной философии науки этот подход к истине зовется интервальным и восходит к теории относительности А. Эйнштейна19.

Для наших целей важен аспект этого подхода, который очень удачно был сформулирован К. Поппером при выработке им «третьей точки зрения» между «эссенциализмом» как окончательным объяснением и «инструментализмом» как бесконечной чередой «удобных» гипотез. «Можно принимать, - отмечает Поппер, - что-то похожее на мир, лежащий "позади" мира явлений, не впадая в эссенциализм (в частности, если согласиться с тем, что мы никогда не узнаем,

16 См.: Кун Т. Структура научных революций. М. : АСТ : АСТ Москва, 2009. С. 31-32, 42, 49, 162-163, 226,

17 Там же. С

18 >

См.: ОКоннор Дж., Макдермотт И. Искусство системного мышления: Необходимые знания о системах и творческом подходе к решению проблем : пер. с англ. 2-е изд. М. : Альпина Бизнес Букс, 2006. С. 82 и сл.

19 Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных

науках. С. 21-27. Подробнее см.: Рассел Б. История западной философии в ее связи с

политическими и социальными условиями от Античности до наших дней. М.: Академический Проект, 2009. С. 980 и сл.

не находится ли позади этого мира еще один мир). Говоря точнее, можно принять идею иерархии уровней объяснительных гипотез (курсив мой. - Д. З.). Имеется сравнительно низкий уровень гипотез (это приблизительно то, что имел в виду Беркли, когда говорил о "Законах Природы"); затем более высокий,

включающий, скажем, законы Кеплера; еще более высокий, на котором

20

располагается теория Ньютона, и еще выше - теория относительности»20.

Надо думать, теорией относительности иерархия гипотез в естествознании не закончится, но всегда последует продолжение в виде более высокой теории, охватывающей гораздо более широкий пласт информации о Вселенной и с большей достоверностью интерпретирующей окружающий нас мир. Остается только ждать.

Выдвигаемый нами тезис заключается в том, что юриспруденция не зиждется на одной какой-то парадигме и мышление юриста включает элементы всех трех парадигм. Удельный же вес доминирующей парадигмы никогда полностью не локализовался ни в объяснении, ни в понимании, ни в преобразовании, хотя, безусловно, центр тяжести этого веса приходится на парадигму объяснения. Природе права и юридического мышления, по нашему глубокому убеждению, более всего соответствует интервальное воззрение, согласно которому в юридической реальности можно и нужно дифференцировать три основных уровня или вида мышления о праве, столь же различающихся между собой, как и соответствующие каждому из них методы. Чтобы доказать это, нам необходимо перейти к более подробному анализу каждого типа мышления как интервалов абстракции, где последующий тип включает предыдущий.

Перейдем к краткому рассмотрению каждого из указанных методов мышления.

20

20 Поппер К. Предположения и опровержения. Рост научного знания. М. : АСТ : АСТ Москва, 2008. С

1.1.1. Три основных философских подхода к мышлению

1.1.2. Парадигма объяснения и классическая

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Виды юридического мышления: методологическое и теоретико-правовое обоснование»

рациональность

«В науке объяснением называют дедуктивный вывод утверждений о факте из обобщений, законов, теорий, а также тех начальных условий, -называемых также граничными условиями, - которые относятся к характеристике данного факта. Часто объяснение рассматривают и как подведение высказывания о событии или явлении, под некоторое общее утверждение: гипотезу, закон или теорию»21.

Можно сказать исторически этот тип мышления сложился первым, если подходить к вопросу строго. Фактически с ним связано формирование и становление науки в целом. Первоначально суть его сводилась к дедукции высказываний о событиях, явлениях и фактах из эмпирических каузальных законов. Чтобы объяснить какое-либо явление, обычно ссылались на другое явление, ему предшествующее и порождающее первое. Например, чтобы объяснить замерзание лужи указывалось на понижение температуры воздуха. При этом, учитывая, что эти причинные связи устанавливались индуктивными способами, эвристическая сила была невысока, а горизонт мышления не выходил дальше наблюдаемых фактов. Впоследствии, начиная с ньютоновской теории гравитации, в отличие от причинной модели объяснения в качестве посылок суждения стали использоваться не только эмпирические законы, но и теоретические, что значительно расширило объяснительную силу науки и раздвинуло горизонты мышления в область ненаблюдаемых, «невидимых», так сказать, теоретических событий и явлений.

В целом парадигма направлена на объяснение причин возникновения, изменения и прекращения тех или иных явлений. Естественнонаучное знание

21 »-» Рузавин Г. И. Философия науки : учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений.

М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2008. С. 353.

признано идеалом познания, а все социально-гуманитарные познания ориентируются на него. Власть над природой - это знание причины, ее законов и закономерностей. Об обществе и человеке рассуждают с натуралистических позиций, стремясь объяснить их специфику по аналогии с природными объектами.

В этот же период успехов естествознания, вспомнить хотя бы Коперника, Кеплера, Галилея и Лавуазье, начал формироваться тип духовной формации на базе философии Бэкона, Декарта, Спинозы, Гегеля, Тюрго, Кондильяка, Руссо,

Фейербаха, Конта и других, впоследствии названный классическим типом

22

рациональности22.

Классическая парадигма рациональности базировалась на ньютоновской картине мира, ставшей возможной благодаря подготовленной для этого почве целой плеядой имен естествоиспытателей23.

С точки зрения динамики Ньютона, мир представляет собой пространство наподобие громадного короба, заполненного веществом, взаимодействующим по типу механизма посредством закона притяжения и отталкивания материальных тел по законам всемирного тяготения. Пространство, время и

22

22 Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. С.126-127, 142.

23

Здесь мы следуем логике объяснения взаимосвязи этих процессов К. Поппера. В несколько другой связи, но в целом относящейся к нашим рассуждениям, он пишет: «Первый тезис заключается в том, что каждая философия и особенно каждая философская "школа" со временем вырождается таким образом, что ее проблемы становятся почти неотличимы от псевдопроблем, а ее язык становится похож на бессмысленную болтовню... В свою очередь, вырождение философских школ является следствием ошибочной веры в то, что можно философствовать, не обращаясь к проблемам, возникающим за пределами философии, - например, в математике, космологии, политике, религии или в общественной жизни. Иными словами, мой первый тезис гласит: подлинно философские проблемы всегда вырастают из проблем, возникающих вне философии, и они умирают, если эта связь прерывается» (Поппер К. Предположения и опровержения. Рост научного знания. С. 126).

Далее автор весьма убедительно показывает несомненную связь кантовой «Критики чистого разума» и ее основной проблематики с небесной механикой Ньютона и теориями его предшественников - Коперника, Тихо Браге, Кеплера и Галилея (там же. С. 152-157). Выражая полное согласие с этим взглядом, становится понятной взаимообусловленность классической философии с ее тягой к универсальным объяснениям и парадигмы естествознания, стремящейся объяснить силы природы через нахождение всеобщих законов ее функционирования.

материя существуют отдельно друг от друга, между ними нет связующего звена. (Геометрическая теория Ньютона принята научным сообществом, но само по себе гравитационное притяжение не объяснено и долгое время считалось «оккультной силой», вплоть до открытия М. Фарадеем электромагнитного взаимодействия в 1832 г., связавшего мир воедино.) Пространство и время являются константами Вселенной, субстанциальными и абсолютными. Пространство едино и однородно. Время постоянно, однородно, неизменно и линейно, как бы равномерно распределено по Вселенной. Мир представляет собой громадный механизм, наподобие часов.

Весьма точную картину идеалов и критериев познания представляет И.В. Черникова: «В классической науке постулировалось, что возможен анализ и разложение частей материи, а также их описание математическим законом. В классической науке описание рассматривалось в той мере объективным, в какой из него был исключен наблюдатель, а само описание произведено из точки, лежащей вне мира. Было принято убеждение, что наука способна открывать глобальные истины о природе с помощью локального экспериментирования, что субъект универсален (особенности личности не учитываются), эксперимент непрерывен (воспроизводим в любой точке пространства, в любое время). Универсальный порядок природы механистическая наука описывала в терминах неизменных законов»24. Таким

24 Черникова И. В. Типология науки в контексте современной философии науки. С. 75.

В философском плане, пишет М.К. Мамардашвили, «основное представление классики. - это идея внеличного естественного порядка, бесконечной причинной цепи, пронизывающей все бытие, трансцендирующей помещенного в него человека и обладающей при этом рационально постижимой структурой. Это образ мира "как он есть", независимо от человека и человечества, живущего своей естественной жизнью, несоизмеримой с возможностями человеческого вмешательства и решения»; «Причинно-следственное объяснение явлений действительности совпадает с аналитически полным и ясным пониманием содержания понятий и представлений, фиксирующих эти явления, и никак не отличается от него»; «Более того, уже со времен Декарта существовала идея. соответствия между порядком вещей и порядком идей»; «Это представление перестраивается и уточняется (схема же всегда мыслится как существующая в сознании), будучи рассмотрено как бы из некоторого абсолютного внутреннего центра, некоторого естественным образом данного пункта "безусловной самоочевидности", откуда предмет и акт мысли, объект и субъект видятся как нечто тождественное (таким путем собственно эта схема выделяется). Позднее

образом, классическое мировоззрение сосредоточивает внимание на объекте, стремится при теоретическом объяснении и описании исключить все, что относится к субъекту, средствам, приемам и процедурам его деятельности, рассматривая это как необходимое условие получения научного знания. Для этого типа рациональности характерно противопоставление субъекта и объекта познания, оппозиция между ними. Идеал познания предполагает, что можно создать универсальную мысленную конструкцию изучаемого объекта, которая будет одинаковая, абсолютная для всех. Индивидуальной, исторической личности нет, есть трансцендентальный, вневременный субъект. Создано множество метафизических гипостазированных сущностей: пространство и время, материя и сознание (дух, душа), свобода и необходимость (закон), явление и сущность, справедливость и несправедливость и т.д.

Теперь уместно задать вопрос, в чем же заключалось выше цитировавшееся в подстрочном тексте утверждение М.К. Мамардашвили, что «Исходное историческое, а тем самым и онтологическое переживание, вокруг которого окончательно оформляется классический образ мысли, глубоко двойственно, амбивалентно.»? Одним из проявлений этой двойственности и противоречивости явилась на фоне достижений естествознания философская система субъективного идеализма Декарта, известная как картезианство, вступавшая в противоречие как с механистическими воззрениями самого ее

эта абсолютная инстанция и получила наименование "самосознания"»; «.анализ тяготеет к образу "чистого" и "универсального сознания", преследуя цель десубъективизации внутреннего опыта, обнажения его общезначимого, воспроизводимого, разумно контролируемого содержания, которое именно вследствие этого считалось объективным.»; «Факт разрыва духа и действительности как характеристика ситуации "мыслителя" есть собственное, хотя и подавленное переживание философии самосознания.»; «Исходное историческое, а тем самым и онтологическое переживание, вокруг которого окончательно оформляется классический образ мысли, глубоко двойственно, амбивалентно: это и патетическое чувство естественной упорядоченности бытия, рационально постижимого устройства мира и простого порядка в нем, существующего независимо от человека и его сознательного вмешательства, но соразмерного самым глубоким актам его ума и его отношению к себе... и вместе с тем это и ощущение враждебности, "антиидейности" косных вещественных сил, на деле господствующих в действительности, ощущение трагической стихийности социальных процессов (курсив мой. - Д. З.)» (Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. С. 134-137).

родоначальника, так и с ньютоновской динамикой. Декарт, несмотря на то, что также считался детерминистом, тем не менее единственную достоверность, в которой можно быть абсолютно уверенным, видел в мышлении. Его «Я мыслю, следовательно, Я существую» явилось квинтэссенцией всей рационалистической философии, поскольку утверждало примат идеального над материальным, способного на самопроизвольное открывание истин внутри самого себя. В этом проявилась известная неклассичность Декарта, отмеченная,

25

М.К. Мамардашвили . Однако Декарт, несмотря на его дуализм духа и материи, также, как и его последователи, придерживался детерминизма как в отношении телесных процессов, так и в отношении умственных. Но, в общем, его система не была избавлена от противоречий. «Непротиворечивость его взглядов, - замечает Б. Рассел, - возможно, сделала бы его просто основателем новой схоластики, тогда как противоречия в его взглядах сделали его источником двух важных, но развивавшихся в различных направлениях школ философии»26.

Впоследствии его учение стало предтечей интроспективного направления в психологии, постулировавшего приватность восприятия чувственных данных, верифицируемых только самим наблюдателем и больше никем, и вследствие

27

этого не подчиняющееся физическим законам . Не помешало и Канту убеждение в детерминизме нашего опыта создать учение об автономии воли,

25 u u

Подробнее см.: Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. С. 269.

26 Рассел Б. История западной философии ... С. 686.

27 С.Л. Рубинштейн разъясняет по этому поводу: «Между тем для идеалистической интроспективной психологии сознания всякий психический процесс есть то, чем он непосредственно представляется сознанию переживающего его субъекта; бытие психического исчерпывающе определяется его непосредственной данностью сознанию; оно поэтому превращается в сугубо личностное достояние: каждому субъекту даны только явления его сознания, и явления его сознания даны только ему; стороннему наблюдателю они принципиально недоступны; они замыкаются во внутреннем мире, доступном лишь для самонаблюдения, или интроспекции; психология должна поэтому изучать психические явления в пределах того индивидуального сознания, которому они непосредственно даны; сущность и явление будто бы совпадают в области психологии, т.е. собственно в ней сущность будто бы непосредственно сводится к явлению: все психическое - это лишь феноменальное, лишь явление сознания» (Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. С. 18).

согласно которому человек является законодателем нравственности28. Кроме того, идейным последователем декартовых идей был Лейбниц. Принято считать Декарта, Лейбница и Канта представителями рационалистической традиции в истории философии (интеллектуализм, интуитивизм).

Однако «интроспективная философия» Декарта не была полным отражением умонастроения его времени, а явилась своего рода камнем преткновения или отправной точкой, в реакции на которую развивалась в дальнейшем классическая мысль. Но все же главенствующим направлением движения мысли был эмпиризм (сенсуализм) во главе с Бэконом, Локком и Юмом. Впоследствии именно это направление стало предтечей научного позитивизма. Здесь мышление трактуется не как самозамкнутая, относительно изолированная реальность или субстанция, имеющая свое специфическое содержание, несводимое к наглядно-образному содержанию ощущений и восприятий, на чем настаивает интроспекционизм, а как ассоциация, совокупность перцепций, берущих свое начало во внешних раздражениях действительности, т.е. состоит из элементарных чувственных представлений, объединенных посредством ассоциаций в более или менее сложные комплексы.

Таким образом, основное противоречие классического мышления с самим собой заключалось в сосуществовании идеализма (субъективного и объективного) и концепции объективной, материальной реальности, где все существующие в мире вещи приводятся в движение от механического соприкосновения, соударения друг с другом и подчиняются при этом динамическим законам, существующим вне и независимо от всякого сознания. Иными словами, в классических представлениях дух и материя были разделены с такой степенью диаметральной противоположности, что каждая признавалась отдельной, независимой от другой, совершенно самостоятельной субстанцией. Это противоречие известно как проблема противостояния

28

Подробнее см.: Кант И. Религия в пределах только разума. М. : Либроком, 2012.

С. 182.

29 ~

традиций рационализма и эмпиризма , ни одной из которых так и не удалось указать правильное соотношение субъекта и объекта, мышления и действительности, обосновать их независимость и самостоятельность друг от друга и в то же время глубокую внутреннюю взаимосвязь. Дуализм духа и материи - наиболее характерная черта духовной формации классической науки. При этом каждая из сторон претендовала на монистическое объяснение мира, но в итоге неизбежно впадала в метафизические спекуляции. Этим грешили как материалисты-эмпирики, оперируя понятием абстрактной материи как начала мира, которая нигде в конкретной действительности не встречается, так и идеалисты-рационалисты, оперируя понятием абстрактной идеи, которая нигде и никогда никем не наблюдалась как факт. Обе концепции в своей крайней противоположности претендовали на монополию истины, но обе оказались гносеологической ложью, ошибкой. Утверждаемая монистическая методология каждого направления оказывалась редукционистской, т.е. упрощенно толкующей реальность, сводящей все ее многообразие и сложность к какому-то одному фактору: либо к материи наблюдаемого (воспринимаемого) факта, либо к теоретической идее, ненаблюдаемой, неверифицируемой субстанции. В качестве примера первой можно привести марксизм, утверждающий экономикоцентризм, абсолютизирующий материальную сферу общественного бытия и нивелирующий до статуса производных все надстроечные духовные явления. Примером второго концепта можно взять гегелевский объективный идеализм, декартовский субъективный идеализм, гуссерлевский феноменализм и все культуроцентристские построения постмодерна в виде экзистенциализма, герменевтики, конструктивизма, феноменологии, толкующие мир как субъективное пространство смыслов, значений и идеалов, тем самым внося изрядный релятивизм в познавательную

30

ситуацию .

29

Рассел Б. Проблемы философии // Избранные труды. Новосибирск : Сиб. университет. изд-во, 2009. С. 72-76.

30 ^

По этому вопросу см.: Сивиринов Б. С. О феноменологической интерпретации социальной реальности // Социологические исследования. 2001. № 10. С. 26-35 ; Шюц А.

В рамках данной парадигмы зародилось то, что сегодня зовется научным менталитетом, убеждение во «всемогуществе объекта», который несет информацию мышлению, и само мышление понимается как реакция на

31

действительность, а мысль определяется как дубликат объекта .

Какие последствия для социального познания имел данный способ мышления? Не претендуя на исчерпывающий ответ, ограничимся только самыми общими и бесспорными соображениями.

Прежде всего, человек в данном миросозерцании отождествлялся с такими же механическими телами, какими являются звезды и планеты. Уже Кант утверждал с уверенностью, что полное знание психологических и физиологических данных, окружающих условий способно дать возможность предсказывать человеческое поведение с той же точностью, с которой

32

предсказываются солнечные и лунные затмения32.

В те времена подспудно считалось, что социальные события, такие как революции, восстания, беспорядки и в целом человеческое поведение можно при должной подготовленности и предусмотрительности объяснить каузально и описать с надлежащей точностью в естественнонаучных терминах механического мировоззрения. Социальная среда при этом не отличалась от естественной природы, т.е. еще не мыслилась как искусственно сконструированная человеком «вторая природа», обладающая присущими ей особенностями. А потому, подобно подходу естествоиспытателя, исследователи, интересующиеся обществом и человеком, стремились установить законы человеческого поведения и дать ему каузальное объяснение, т.е. стремились объяснить неизвестное посредством известного. Все это постепенно вело к представлению о человеке как автомате-машине, управляемой исключительно внешними влияниями, не обладающей

Структура повседневного мышления // Социологические исследования. 1988. № 2. С. 129135 ; Гадамер Х.-Г. Истина в науках о духе // Топос. Минск, 2000. № 1. С. 7.

31 Подробнее см.: Социальная психология / под ред. С. Московичи. 7-е изд. СПб. : Питер, 2007. С. 589-590.

32

32 Кант И. Критика практического разума. СПб. : Наука, 2007. С. 259.

самостоятельностью по отношению к внешним событиям и факторам. Так возникло методологическое направление под названием натурализм, редуцирующее социальность к организму, устанавливающее аналогии между обществом и естественной природой.

Именно в рамках данной парадигмы возникла модель «человека

33

реагирующего» . Традиционная механическая теория представила человека соответственно механизмом или машиной, действующей автоматически под воздействием внешних факторов и условий. Это привело к долгому доминированию бихевиористского (поведенческого) направления в социально-гуманитарных науках. Представление о человеке тогдашнего мировоззрения можно сформулировать кратко: «человек реагирует рефлекторно на внешние раздражители, обладает способностью к научению, может подражать другим

33 Достаточно будет для иллюстрации этой мысли привести рассуждения хотя бы И. П. Павлова, создателя знаменитой теории условных рефлексов на основе экспериментов с собаками и экстраполировавшего эти данные на человека и его психику. В одной из его многочисленных работ читаем: «.нервная система на нашей планете есть невыразимо сложнейший и тончайший инструмент сношений, связи многочисленных частей организма между собой и организма как сложнейшей системы с бесконечным числом внешних влияний. Первое обеспечение уравновешивания, а следовательно, и целостности отдельного организма, как и его вида, составляют безусловные рефлексы как самые простые (например, кашель при попадании посторонних тел в дыхательное горло), так и сложнейшие, обыкновенно называемые инстинктами, - пищевой, оборонительный, половой и др. Эти рефлексы возбуждаются как внутренними агентами, возникающими в самом организме, так и внешними, что и обусловливает совершенство уравновешивания. Но достигаемое этими рефлексами уравновешивание было бы совершенно только при абсолютном постоянстве внешней среды. А так как внешняя среда при своем чрезвычайном разнообразии вместе с тем находится в постоянном колебании, то безусловных связей, то есть связей постоянных, недостаточно, и необходимо дополнение их условными рефлексами, временными связями. Нужны ли для этого детальные разъяснения?! Сделаем скачок и сразу остановимся на так называемом жизненном такте как специально-социальном явлении. Это умение создать себе благоприятное положение в обществе. Что же это, как не очень частое свойство держаться со всяким и со всеми и при всяких обстоятельствах так, чтобы отношение к нам со стороны других оставалось благоприятным; а это значит - изменять свое отношение к другим лицам соответственно их характеру, настроению и обстоятельствам, то есть реагировать на других на основании положительного или отрицательного результата прежних встреч с ними. Итак, временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно же и психическое - то, что психологи называют ассоциацией, будет ли это образование соединений из всевозможных действий, впечатлений или из букв, слов и мыслей. Какое было бы основание как-нибудь различать, отделять друг от друга то, что физиолог называет временной связью, а психолог - ассоциацией? Здесь имеется полное слитие, полное поглощение одного другим, отождествление» (Павлов И. П. Условный рефлекс // Рефлекс свободы. М. : Книжный Клуб «Книговек» : СПб. : Северо-Запад, 2011. С. 281-283).

людям, усваивая тем самым их опыт, может вступать во взаимодействие с другими людьми. Его поведение зависит от вознаграждения и наказания (выделено мной. - Д. З.)»34. Здесь подчеркивается значение индивида как tabula rasa, т.е. модели человека как «чистой доски». Объектом изучения является только поведение как единственно наличествующая эмпирическая реальность, сознание же как объект отбрасывается.

Интроспективная психология, проистекающая из декартовой философии, представляла другую крайность, проводя старый принцип человека как замкнутой системы, изолированной от внешних влияний, даже мышление относится только к мыслящему субъекту, безотносительно к объекту, который им познается.

В этих двух направлениях мысли (бихевиоризм и интроспекционизм) выразилось господствующее в классической философии раздвоение сознания, которое в дальнейшем было доведено до крайнего напряжения между субъектом и объектом и «увековечено» впоследствии в виде классификации наук на естественные и социальные. Сегодня едва ли правомерно усматривать особую непримиримость основных методов мышления, поскольку между ними возникли бесчисленные взаимопереходы, что позволяет говорить о подвижности границ между различными дисциплинами, больше связанными не единством предмета и метода изучения, а стремлением к решению тех или

35

иных проблем .

В целом стиль мышления классической эпохи можно было бы охарактеризовать как жестко-детерминистский36.

Резюмируя сказанное о парадигме объяснения и классической духовной формации, можно обозначить несколько наиболее важных концептов в виде тезисов:

34 Почебут Л. Г., Мейжис И. А. Социальная психология. СПб. : Питер, 2010. С. 37.

35 Эту идею отстаивал К. Поппер (см.: Предположения и опровержения. Рост научного знания. С. 120).

36 Впервые о стилях мышления в отечественной науке как альтернативном и более точном понятии, чем куновская «парадигма», заговорил Ю. В. Сачков. См.: Эволюция стиля мышления в естествознании // Вопросы философии. 1968. № 4 ; по этому вопросу также см.: Пружинин Б. И. «Стиль научного мышления» в отечественной философии науки // Вопросы философии. 2011. № 6.

1. Мир наконец-то был частично «расколдован» от субъективных примесей в виде анимизма, теизма, пантеизма и т.п. приписываний природе сил, которыми она в действительности не обладает. В нем все еще уживаются три модели каузального объяснения феноменов: теологическая, метафизическая и научная (позитивная) по классификации О. Конта. Однако тенденция механического, научного объяснения взамен телеологического, становится постепенно доминантой, вытесняя теологию, объясняющую события божественным провидением, и метафизику, стремящуюся все редуцировать к какой-нибудь вне мира лежащей первооснове. Видимая материя все чаще объясняется посредством гипотез, говорящих о невидимой структуре или силе, управляющей видимым проявлением, однако это более не связывается с идеалистическими сущностями, но вытекает из устройства самой материи, что можно и нужно верифицировать экспериментально. Широкое значение приобретает категория «объективное знание».

2. Создана концепция объективной реальности. Господствует объективистская установка, согласно которой нормой и идеалом всякого познания признается ситуация, при которой сам субъект познания явлений выведен за скобки, т.е. выступает в качестве абсолютного наблюдателя, способного постигать единую, постоянно расширяющуюся объективную истину о мире. Под истиной понимается тождество содержания объекта и его когнитивной модели. Методология познания характеризуется редукционистской установкой, стремящейся объяснить все посредством одного какого-то фактора или универсальной мысленной конструкции. Истина мыслится абсолютной и универсальной, независимой от места, времени и познающего наблюдателя, постижение ее осуществляется постепенно.

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Зыков Дмитрий Валерьевич, 2015 год

использования» .

Однако чтобы полностью осмыслить специфику данной парадигмы мышления как способа познания истины нам необходимо отметить особенности становления неклассической физики во главе с А. Эйнштейном, Н. Бором и В. Гейзенбергом, породившие в итоге неклассический тип рациональности. Итак, нашей текущей задачей является краткая характеристика собственно философских основ парадигмы и уроков естествознания. Начнем с уроков естествознания XX века.

До Эйнштейна физика еще находилась в рамках ньютонианской картины мира, где время считалось абсолютной, неизменной величиной, равномерно распределенной в столь же абсолютном пространстве вне зависимости от местонахождения наблюдателя. Время и пространство были субстанциями, это были константы Вселенной. А. Эйнштейн перевернул все представления классической физики. Это была революция в науке и мировоззрении. Он доказал, что единственной константой Вселенной является физический свет, скорость которого постоянна вне зависимости от того, движутся наблюдатели или нет. Это своего рода космический ограничитель скорости любого вещества на любом уровне, поскольку выше скорости света ничего быть не может. Пространство и время стали относительными и атрибутивными категориями, т.е. «привязанными» к наблюдателю.

Дальнейшее развитие и подтверждение принцип относительности получил в работах В. Гейзенберга по квантовой физике, который вскрыл принципиальную невозможность для наблюдателя одновременно точно предсказать импульс и координату микрочастицы. Для физики принцип неопределенности В. Гейзенберга означал развенчание мифа о детерминации природных, в том числе социальных, процессов. Это было экспериментальное

41 Ионин Л. Г. Философия социологии : гл. 4 (разд. II) // Философия социальных и гуманитарных наук. М. : Академический Проект, 2008. С. 383.

доказательство принципа индетерминизма и начало эры вероятностно-статистической реальности. Для философского миропонимания это означало конец абсолютистским метафизическим концепциям, конец всякой единой фундаментальной онтологии, фактически с этого момента начался кризис всякой онтологии. Оказалось, что реальность способна меняться быстрее наших представлений о ней, и всякие попытки окончательных объяснений феноменов приобрели характер спекулятивных рассуждений и профанации.

Наконец, завершающим аккордом формирования неклассической физики стал третий фундаментальный постулат, сформулированный Н. Бором как принцип дополнительности, который впоследствии приобрел статус общегносеологического. Занимаясь проблемой корпускулярно-волнового дуализма, порожденного знаменитым экспериментом Т. Юнга, доказывавшего волновую теорию света, «Бор решается... признать онтологическую и познавательную правомерность двух взаимоисключающих картин поведения микрообъектов, одинаково опытно удостоверяемых, - корпускулярную и волновую. При осмыслении идеи дополнительности очень важной оказалась ее связь с понятием относительности»42. Н. Бор писал в этой связи: «Общее понятие относительности выражает существенную зависимость всякого явления от системы отсчета, которой пользуются для ее локализации в

43

пространстве и времени» .

С.А. Лебедев разъясняет, что «речь идет об "относительности к средствам наблюдения": в зависимости от того, какой прибор выбирает наблюдатель (скажем камеру Вильсона или экран со щелью), он получает или корпускулярную, или волновую картину микрособытий»44.

Предложенная Н. Бором теория означала, что характеристики микрочастицы (импульс, координата, волна и т.д.), фактически заимствованные

42

42 Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных науках. С. 20.

43 Бор Н. Атомная физика и человеческое познание. М. : Изд-во иностр. лит., 1961.

С. 20.

44 Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных науках. С. 20.

из классической физики, вовсе не присущи веществу самому по себе. А являются фактически продуктами взаимодействия наблюдателя, измерительного прибора и объекта, а еще точнее, обусловлены особенностями устройства нашего восприятия, неспособного одновременно воспроизводить тот же свет и как частицу, т.е. как нечто статическое, и как волну, т.е. как нечто динамическое. Иными словами, если мы измеряем свойства кванта как частицы, мы наблюдаем, что он ведет себя как частица. Если же мы измеряем его волновые свойства, для нас он ведет себя как волна. Получается, что обнаруженное при измерении объекта свойство может не существовать до измерения, оно как бы «замечается», выделяется, оформляется наблюдателем. Но это не значит, что этого свойства и вовсе нет в реальности, это значит, что субъективное мышление конструирует реальность, как говорили древние, «спасает феномены». Принцип дополнительности - простая констатация этого факта, поскольку иначе никак невозможно устранить этот дуализм, его надо просто признать.

Для эпистемологии данный принцип имеет то значение, что он уточняет интервальный подход к истине, доказывая невозможность полного описания с помощью одной теории какого-либо явления, события, процесса. Для этого необходимы сразу несколько теорий, затрагивающих объект с разных сторон, даже если они противоречат друг другу. Каждая из этих теорий будет характеризовать какую-то грань, сторону объекта по принципу дополнительности, находясь в пределах определенного уровня абстракции. И между этими уровнями можно установить иерархию степеней обобщения, хотя это и не обязательно.

В дальнейшем данные открытия породили квантовую теорию сознания и целую философию сознания, в рамках которых последнее выступило не как пассивное отражение объективной действительности, а как активное, психокинетическое начало, оказывающее воздействие на события. Было полностью пересмотрено и переосмыслено соотношение субъективных и объективных факторов в физическом эксперименте и в реальной жизни.

Резюмируем сказанное о неклассическом типе рациональности словами И.В. Черниковой: «Познавательное отношение в неклассической науке формулируется через понятия "наблюдаемое - наблюдатель". Физическую реальность начали мыслить как сеть взаимосвязей. Неклассическая наука (ее образец квантово-релятивистская физика) учитывает связь между знаниями об объекте и характером средств и операций деятельности, в которой обнаруживается и познается объект. При исследовании микромира нельзя не учитывать воздействия прибора, поэтому предметом познания является не объект сам по себе, а его взаимодействие с другим объектом - средством измерения. Включение условий познания во внутринаучный контекст позволяет говорить о субъективации познания, но полного отказа от принципа объектности при исследовании микромира не происходит»45.

Теперь необходимо кратко охарактеризовать историко-философскую подоплеку формирования рассматриваемой парадигмы.

Примерно в тот же период времени, конец XIX начало XX века, когда происходили революционные изменения в физике, в сфере методологии «наук о духе» также был сделан серьезный прорыв вперед. «В первую очередь это касалось комплекса идей, развитых в рамках такого течения начала века, как неокантианство. В. Дильтей одним из первых обосновывает идею о том, что предмет и методология наук о духе существеннейшим образом отличаются от того, что мы имеем в науках о природе. В отличие от "рассудочного" и чисто каузального метода "объяснения" в естествознании, в науках о духе ученые пользуются другой познавательной стратегией - методом "понимания" как интуитивного постижения тех или иных духовных целостностей и ценностей. В. Виндельбанд, анализируя типы научного исследования, различает обобщающие (генерализующие), или номотетические (законополагающие) науки и индивидуализирующие (идеографические) науки. Первый тип наук является превалирующим в естествознании, второй - в познании общества и человека. Другой представитель неокантианской школы - Г. Риккерт - дал

45 См.: Черникова И. В. Типология науки в контексте современной философии науки.

развернутое методологическое обоснование глубокого различия между науками о культуре (о духе) и науками о природе»46.

Чтобы осмыслить истоки и сущность данной парадигмы нам надо

47

обратиться к движению романтизма конца XVIII века .

Именно в рамках этого течения постепенно осознается, что сухой рационализм, логичные аргументы, рассудочная деятельность не способны описать жизнь во всей ее полноте и многообразной смысловой палитре, а метод объяснения не способен раскрыть сущность человека и смысл его существования. Постепенно это движение, в особенности начиная с Ж.Ж. Руссо48, сентиментальная проза и философия которого имели огромное влияние на современников, открывает чувства и эмоции как самостоятельные познавательные силы. Этим движением было сделано только смелое притязание на признание значения чувства в познании и жизни, но не создана какая-либо философская концепция. Вместе с чувством приходит субъективная оценка, критерием которой является ценность. Фактически же открытие чувств и эмоций в «структуре души» открывает победоносную эпоху ценностного мышления. Выражаясь фигурально, мир из двумерного, основанного на кооперации ощущения и мышления в познании, превращается в трехмерный, представленный ощущением, мышлением и чувством.

Суть тенденции можно выразить в широко известном афоризме В. Дильтея, в котором отразилось резкое противопоставление понимания и объяснения: «Природу мы объясняем, а живую душу человека должны понять». Понять означает поставить себя на место другого, ощутить, почувствовать его положение, жизненную ситуацию, включить способность к эмпатии, сопереживанию.

Личность - это не просто «пучок ощущений», сгусток энергии и вещества, какой-то механизм или реагирующий автомат, это в первую очередь

46 Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных науках. С. 22.

47

Подробнее см.: Рассел Б. История западной философии ... С. 811-822.

48 Там же. С. 822-841.

человек, не просто знающий о своем существовании, но активно переживающий свою жизнь как ценность, как целенаправленный, осмысленный процесс. Понимание прочно связано с ценностью, а значит с чувством как оценочной функцией познавательной способности. И если объяснить значит подвести под закон или под общую истину тот или иной факт, то понять значит подвести под ценность, идеал, норму, значимость то или иное обстоятельство или ситуацию.

«Понимание» обращается к ценности человека и в отличие от парадигмы «объяснения» состоит в признании специфики человеческой личности и общества как различных, но связанных объектов познания, глубоко отличных от природы. Л.Г. Почебут и И.А. Мейжис так характеризуют представления о человеке в данной парадигме: «Основная модель человека - "homo simbolikus " -человек образующий и интерпретирующий смыслы с помощью символов (знаков). Человек формируется обществом через культуру и одновременно является ее активным творцом» (выделено мной. - Д. З.)49.

Понимание становится семантической интерпретацией, как бы приписывающей реальности то или иное значение. Но это возможно только в процессе жизнедеятельности, в процессе общественных отношений. Социальность есть «вторая природа», искусственно сконструированная среда человека, среда символов и знаков, смыслов и значений.

Очень удачно суть социальности выразил Н.М. Коркунов, имя которого именно благодаря этой идее вписано в историю русской философии. Н.О. Лосский следующим образом охарактеризовал философскую идею русского юриста: «Профессор юриспруденции Николай Михайлович Коркунов (1853-1904) в своей работе "Общая теория юриспруденции" высказал оригинальную и ценную мысль о внепространственной форме психических процессов. Следовательно, хотя тела людей и разделены в пространстве, психические процессы индивидуумов взаимосвязаны. Такая

49 Почебут Л. Г., Мейжис И. А. Социальная психология. С. 40.

взаимозависимость, утверждает Коркунов, обусловливает возможность общественной жизни»50.

Сущность мышления отныне трактуется не как ассоциация, а раскрывается через категории понятия и образа, т.е. те первичные идеальные элементы, которыми оно оперирует. Мышление конструктивно в том смысле, что активно, а не пассивно организует и систематизирует эмпирический и теоретический материал. Однако при этом в данной парадигме сделан существенный уклон в сторону идеалистической интроспективной психологии, характеризующийся идеалистическим отрывом логического от чувственного. Это воззрение есть убеждение во «всемогуществе мышления», которое способно воздействовать на реальность вещей и придавать им форму. Если классическое мышление было нацелено на получение знаний об объекте, то неклассическое мышление стремится как бы приписать объекту те или иные свойства, наделить его тем или иным смыслом51.

50 Лосский Н. О. История русской философии. М. : Академический Проект, 2011.

С. 89.

В другом месте Н. М. Коркунов еще более определенно выразил свою мысль: «.общество окружено как бы троякого рода средой: 1) окружающей его в данное время внешней средой, слагающейся из совокупного воздействия на него географических условий и других, совместно с ним существующих обществ; 2) средой внутренней, слагающейся из унаследованных обществом от прошлой его истории обычаев, учреждений, и, наконец; 3) особой идеальной, духовной средой, слагающейся из вырабатываемых человеческим обществом идеалов, представляющих догадку человечества о будущем». «Поэтому, -продолжает Н. М. Коркунов, - духовная жизнь уже не признается простым результатом внешнего воздействия на человека окружающей его среды. Получаемое им из внешнего опыта дополняется и модифицируется данными опыта внутреннего. Поэтому идеи наши, будучи по отношению к целому человечеству опытного происхождения, по отношению к отдельным личностям могут быть и врожденными, унаследованными нами от предков. Человек не представляется уже автоматом, только отвечающим на внешнее воздействие. Движения его души могут возбуждаться и данными внутреннего опыта. Совершающиеся в нашем теле физиологические и патологические процессы и общее состояние организма, порождающее в нас чувство бодрости или недомогания, свежести или утомления, могут вызывать деятельность духа, независимо от всякого непосредственного внешнего воздействия. Если к этому присоединить действие унаследованных нами от предков чувств, склонностей, вкусов, то относительная самостоятельность человека найдет в себе естественное объяснение.» (Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. 2-е изд. СПб. : Юридический центр Пресс, 2004. С. 254, 261).

51 «Убеждение, которое подразумевает примитивный менталитет (если еще позволительно употреблять такое выражение), - это убеждение во "всемогуществе мышления", которое способно придавать форму реальности вещей. Убеждение, лежащее в основе современного научного менталитета, прямо противоположно: это убеждение во

Таким образом, данный вид мышления изначально субъективен, поскольку связан с неким «фантазированием» по поводу реальности. Типичным проявлением такого, с позволения сказать, «примитивного менталитета» (как говорит С. Московичи) был анимизм, одушевляющий природные силы и тем самым пытающийся объяснить их действие, договориться с ними, вступить в мистическую сопричастность с природой, сделать ее более предсказуемой и покладистой, подчинить стихию уговорам, мольбам и т.д. Впоследствии этот примитивный менталитет претерпел существенные изменения и стал более сложным, но суть его осталась прежней. Сегодня этот менталитет заключается в приписывании реальности определенных субъективных смыслов, продиктованных социокультурными предпосылками понимания. «Понимание мыслей, переживаний, действий - это подведение их под общие ценности,

52

некоторые нормы, идеалы, стандарты и т.п.» - метко замечает А.А. Ивин .

Именно в рамках данной парадигмы мышления была осознана предпосылочная природа любого познания, в том числе познания физических объектов. Если в рамках классической картины мира ученые и философы занимались поиском «абсолютной действительности», неизменных форм и субстанций, трансцендентального субъекта, то в рамках неклассической

"всемогуществе объекта", который дает информацию мышлению, определяет его развитие и содержание. С первой точки зрения мышление предстает как воздействие на действительность. Со второй точки зрения мышление - это реакция на действительность. В первом случае объект предстает как дубликат мысли. Во втором случае мысль определяется как дубликат объекта. И если для примитивного менталитета мыслить - это значит принимать желаемое за действительное. то для научного менталитета мыслить - значит принимать реальность за желаемое. Но оба убеждения симметричны и поэтому отражают одно и то же состояние: своего рода страх людей перед силами, над которыми они не властны, и преодоление этого страха с помощью знания. За одним исключением: примитивное мышление испытывает страх перед стихийными силами природы, а научное мышление испытывает страх перед неконтролируемыми силами мышления. Первое убеждение позволило роду человеческому выживать на протяжении миллионов лет, а второе дало возможность совершить множество необыкновенных дел за несколько веков. Приходится предположить, что и тот и другой менталитет по-своему выражают некую истину о связи нашего внутреннего мира с окружающим нас внешним миром. Эта связь и соответствие между этими двумя мирами, которое она отражает, всегда казались загадкой и даже чудом, до сих пор продолжавшим удивлять» (Социальная психология / под ред. С. Московичи. С. 589).

52

Ивин А. А. Ценности и понимание // Вопросы философии. 1987. № 8. С. 43.

парадигмы интенция познания исходит из ряда априорных установок, предпосылок, которые лежат в основе любой познавательной ситуации. А

с -з

именно: историческое a priori, социальное a priori, физическое a priori и

• -54

культурное a priori .

Для социального познания эта эволюция теории познания играла революционную роль. Если в парадигме объяснения считалось и продолжает, быть может, кем-то считаться, что можно построить окончательную теорию, универсальную мысленную конструкцию, иными словами, постичь абсолютную истину, то в парадигме понимания это выглядит нонсенсом. Осознание конкретности любого человека, его имплицитной встроенности в тело культуры, в общественные взаимодействия, формирующие его когнитивную структуру, привело в итоге к формированию принципа плюрализма истин, точек зрения, перспектив. Сегодня стало несомненным достоянием нашего культурного самосознания то обстоятельство, что на один и тот же социальный процесс или событие можно смотреть по-разному. При этом у широкой общественности большой резонанс вызывает вопрос о том, может ли какая-нибудь одна точка зрения быть единственно верной. Это эпохальное умонастроение блестяще выразил Ортега-и-Гассет в своих знаменитых афоризмах, что «жизнь каждого есть точка зрения на универсум» и что «единственно ложная перспектива - это та, которая полагает себя единственной»55.

Значительные и глубокие трансформации, произошедшие в естественнонаучной сфере, в естественнонаучном мышлении отразились и на представлениях философов об устройстве мира, на онтологической проблематике, а через нее и на эпистемологических и гносеологических

53

Не избежало участи предпосылочности и естествознание. Это следует как из принципа относительности, так и из принципа дополнительности и неопределенности. Подробнее см.: Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных науках. С. 24-27.

54 Более подробно см.: Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных науках. С. 13-17.

55 Цит. по: Кризис сознания : сборник работ по «философии кризиса». М. : Алгоритм, 2009. С. 266.

представлениях. Наконец, выяснилось, что ни один наблюдатель не обладает статусом привилегированного субъекта истины, каждый находится в рамках своей собственной системы отсчета, определяемой его местом и временем, и поэтому его взгляд или перспектива ограничен этими параметрами, рамками. Никто не может обладать монополией в области познания. Истина отныне определяется познавательной позицией наблюдателя, которая обусловлена как с чисто физической, т.е. телесной точки зрения, так и с исторической и социокультурной. Реальность устроена так, что способна отражать любое мировоззрение, не только научное, но в том числе и мифическое, религиозное, языческое, магическое и т.д. Всякое знание отныне ограничено той системой предпосылок, которая входит в само его основание, определяет его суть.

Наблюдатель понимается не как универсальный единственный субъект познания, таких субъектов множество, все они конкретны и каждый наделен своим собственным видением реальности, своим собственным горизонтом мышления. Различие между наблюдателями обусловлено их объективным положением и каждый из этих субъектов познания способен получать лишь ограниченную истину, т.е. конкретную и относительную истину. Иными словами, он живет и познает лишь в рамках определенного интервала абстракции, определенного количества информации.

В рамках данной парадигмы мышления удалось осознать интервальность любого человеческого суждения, т.е. его относительность. В настоящее время в теории познания сложилась уникальная ситуация, когда ни одна философская система, экономическая теория, юридическая теория, ни один политико-правовой режим не могут претендовать на справедливость и истинность в неограниченном интервале. Во всем есть предел и ограничение.

Завершая характеристику парадигмы понимания с философской точки зрения, надо сказать следующее.

Логическое развитие парадигмы в итоге привело к релятивизации и субъективизации теории познания и связано с такими влиятельными сегодня философскими направлениями, как герменевтика и отчасти экзистенциализм.

Общая тенденция в трактовке понимания здесь заключается в преодолении ограничения понимания лишь социальными и гуманитарными науками и в распространении этого метода, в том числе на естествознание, а также в отказе от противопоставления понимания и объяснения. Герменевтическая традиция фактически безгранично расширяет категорию понимания, что в итоге приводит к идеализму. Так, М. Хайдеггер интерпретацию (понимание) рассматривает как фундаментальный способ бытия человека, главную характеристику его существования. Еще больше в этом направлении делает Х.-Г. Гадамер. Он указывает, что герменевтика «не является некоей методологией наук о духе, но представляет собой попытку договориться, наконец, о том, чем же поистине предстают науки о духе, помимо своего методологического самосознания, а также о том, что связывает их с целостностью нашего опыта о мире»56.

Таким образом, Гадамер подчеркивает обусловленность понимания культурно-историческим контекстом, зависимость понимания от ценностных факторов, его аксиологическую «нагруженность». Это выражается в предпонимании, в предрассудке, в наличии определенных предпосылок и предрасположенностей к пониманию. Понимание становится не каким-то актом познающего субъекта, свободного от ситуационной укорененности, а некой причастностью к самоосуществлению, реализации традиций, передающих смыслы и значения последующим поколениям. Эти традиции представлены, прежде всего, в языке и традициях, которые выступают той «универсальной

- 57

средой, в которой осуществляется понимание» .

С.А. Лебедев по этому поводу подытоживает: «В сфере наук о духе это привело к культурному релятивизму в трактовке проблемы истинности гуманитарного знания. Таким образом, была выявлена еще одна линия

56 Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М. : Прогресс, 1988. С. 41.

57 Там же. С. 452-453.

детерминации познания - его социо-культурная обусловленность (культурное

со

a priori)» .

Для понимания культурного a priori можно обратиться к фундаментальному труду О. Шпенглера59. Как нам понять мир древнего грека и его мироощущение или араба и его математику, индийца и его философию, египтянина и его архитектуру, даже европейца эпохи рококо или готики? Как нам понять их уклад жизни и нравы? Спрашивается, как же они жили без теории отражения материалистической диалектики или теории атома? Мы не в силах их понять так как будто мы живем в той эпохе. Мы можем только приблизительно понимать их пространство и время, только вероятностно строить какие-либо догадки и предположения. Мы можем только ценить их достижения, но не жить их ценностями, как если бы они принадлежали нам. Все они по своему неповторимо познали бытие, раскрыли такую его грань в пространстве и времени, которую ни случайно повторить, ни намеренно воспроизвести никогда не удастся, это можно считать другим измерением, куда мы не вхожи ни под каким видом, также как они не смогли бы войти в наш Мир.

В рамках данной парадигмы сформировался субъективный менталитет, в основе которого лежит убеждение во «всемогуществе мышления», способного придавать форму реальности вещей. Гносеологической операцией такого мышления является понимание, суть которого в приписывании смысла тому, что познается, подводя слова, мысли, переживания, действия под общие ценности, стандарты, нормы и т.д. В своих крайних философских формах развития парадигма понимания тяготеет к идеализму, крайнему индивидуализму, иррационализму и субъективизму, вносит релятивистскую струю в теорию познания, тем самым фактически заводя себя в тупик.

58

Лебедев С. А. Проблема истины в естествознании и социально-гуманитарных науках. С. 15.

59 См.: Шпенглер О. Закат Западного мира.

В целом стиль мышления неклассической эпохи можно было бы

-60

охарактеризовать как вероятностно-статистический .

Резюмируя сказанное о парадигме понимания и неклассической духовной формации, можно обозначить несколько наиболее важных концептов в виде тезисов:

1. Создана теория относительной, или интервальной, реальности, в которой подчеркивается решающая роль наблюдателя и средств познания. Пространство, время и материя понимаются как взаимосвязанные, относительные и атрибутивные элементы. Принцип относительности уточняется и дополняется принципом дополнительности, который гласит, что в силу интервального устройства мира и познавательной способности наблюдателя невозможно описать какое-либо явление или событие в рамках одной теории, но требуется несколько теорий, ведь каждая теория берет за основу исследования какой-то один или несколько аспектов объекта, но не все, что также обусловлено эффектом интенциональности мышления. Принцип относительности уточняется принципом масштаба восприятия, заключающимся в ограниченности информационного поля сознания наблюдателя и обусловленности его историческим контекстом своего существования. Принцип относительности дополняется принципом неопределенности физических и социальных процессов, заключающимся во внедрении в описательное знание индетерминизма и полидетерминизма, подтвержденного экспериментально на физических объектах микромира.

2. В «структуре души» наблюдателя выявлена и «взвешена» функция чувства, делающая индивида целеустремленным существом, способным на оценку важности тех или иных событий или процессов, явлений, влияющих на его мотивацию. Это приводит к формированию модели «человека символического», продуцирующего знаки, смыслы, значения, идеалы, ценности. Социальная среда индивида есть прежде всего символическая среда, априорно конституирующая его жизненный мир. Нет никакого человека и

60 См.: Сачков Ю. В. Эволюция стиля мышления в естествознании.

явления социальности без идеалов, без духовных скреп общества, даже если эти идеалы разрушительны и направлены на самоуничтожение. Идеалы - это признак социальности, осознана власть идеалов. Выявлены историческое a priori, социальное a priori, логическое a priori, физическое a priori и культурное a priori, задающие «горизонт понимания», «перспективу видения» субъекта познания (индивида или социальной целостности).

3. В теории познания господствует плюрализм истин и точек зрения, порожденный: 1) активным, воздействующим характером теоретического мышления, самопроизвольно продуцирующего символические структуры; 2) неисчерпаемостью эмпирического базиса любой концепции; 3) ограниченной разрешающей силой любой модели, описывающей свой предмет; 4) невозможностью устранить личностное ценностное отношение к предмету. В сфере познания отныне нет привилегированного субъекта истины, нет монополии на истину. Если одни нечто утверждают, всегда найдутся другие, которые будут это отрицать. Плюрализм точек зрения угрожает стать безбрежным. Критериями аннулирования той или иной позиции выступают ее внутренняя нелогичность, несогласованность высказываний и следствия которой не соответствуют эмпирическому базису. Современные общества построены по принципу «мозаичности», то есть представляют собой разношерстные в культурном, социально-экономическом и политико-правовом отношении конгломераты, где перемешаны народности, языки, традиции, нравы, мировоззрения до степени «вавилонского столпотворения».

4. Мышление понимается как самостоятельная субстанция, воздействующая на реальность, придающая форму окружающему пространству, царит принцип «всемогущества мышления», субъективистская установка. Для такого мышления характерна субъективистская интерпретация реальности на основе личных априорных идеалов, вплоть до приписывания этой реальности необходимого образа и наделения субъективным смысловым значением, не всегда согласующимся с объективным положением дел.

Понимание в таком случае выступает равнодействующей знания и бытия, т.е. контекста, в котором субъект экзистенциально укоренен. Под истиной понимается не тождество содержания объекта и его когнитивной модели, а субъективные критерии полезности (ценности), конвенциональности, очевидности, непротиворечивости. Методология познания характеризуется полидетерминистской установкой, стремящейся понять ситуацию с разных сторон, установить по возможности ту совокупность факторов, которая в итоге привела к такому-то результату. В целом стиль мышления неклассической эпохи можно было бы охарактеризовать как вероятностно -статистический.

5. Познающих субъектов становится множество, каждый имеет право на собственную точку зрения. При этом разные точки зрения могут быть одинаково хорошо обоснованными, аргументированными. Каждый субъект познания способен добывать истину, однако точка зрения каждого ограниченна возможностями его информационного поля сознания и отражает в лучшем случае только часть истины или даже ее аспект, полная же истина многомерна. На первый план выдвигаются индивидуалистические концепты частной инициативы, предпринимательства, прав человека. Возникает перекос в соотношении целого и элементов в сторону последних, приобретает актуальность проблема согласования множества воль. Соответственно, целое всякий раз грозит рассыпаться на множество частей. Субъект и объект больше не находятся в оппозиции, они скорее соединены, слиты и взаимообусловлены, между ними установлены разнообразные познавательные взаимоотношения.

6. В рамках данной парадигмы сформировался субъективный менталитет, в основе которого лежит убеждение во «всемогуществе мышления», способного придавать форму реальности вещей. Гносеологической операцией такого мышления является понимание, суть которого в приписывании смысла тому, что познается, подводя слова, мысли, переживания, действия под общие ценности, стандарты, нормы и т.д.

7. В своих крайних философских формах развития парадигма понимания тяготеет к идеализму, крайнему индивидуализму, иррационализму и субъективизму, вносит релятивистскую струю в теорию познания, и тем самым фактически заводит себя в тупик.

Данную парадигму мышления можно выразить графически: Б - субъект, О - объект:

1.1.4. Парадигма преобразования

и постнеклассическая рациональность

Третья парадигма постепенно формируется, находясь в процессе активного становления. На сегодняшний день есть все основания говорить о ее самостоятельном существовании и развитии. Данная методология, в отличие от первых двух, складывается в основном в российской науке. «Выдающийся российский психолог П.Н. Шихирев (1936-2004) отмечал, что отечественные ученые стоят на перепутье. Первый путь, по которому они могут пойти, -следование за парадигмой объяснения, овладение ее правилами, соответствие принятой в мире системе социальной психологии. Это путь эмиграции, трудный, но спокойный и сытный. Второй путь - присоединение к парадигме понимания на основе единых с европейцами социокультурных идей и мотивов. Это путь реинтеграции в западноевропейскую культуру, беспокойный, но

перспективный. Третий путь - собственное развитие на основе чужого и своего опыта, с учетом своих и чужых достижений и ошибок. Это тоже путь интеграции в мировую науку, но на равных правах, путь трудный, но возможный. Отечественную парадигму П.Н. Шихирев обозначает термином "преобразование". Он выдвигает следующую методологическую идею: для того, чтобы объяснить какое-либо явление, а соответственно и понять его, надо попытаться его изменить, преобразовать. Основной метод познания - это метод преобразования, мысленного или практического конструирования социальной реальности»61.

Теоретическими источниками третьей парадигмы в философии и психологии принято считать деятельностный подход, разрабатываемый С.Л. Рубинштейном и А.Н. Леонтьевым в 1920-1950-х гг. независимо друг от друга. При этом оба ученых опирались в своих рассуждениях на работы Л.С. Выготского и его культурно-исторический подход и философскую теорию К. Маркса, что предопределило общность большинства их выводов. В результате была сформирована общая теория деятельности, в которой приоритет принадлежит все-таки С.Л. Рубинштейну. Теория деятельности - это система методологических принципов и ориентиров исследования психики человека во взаимосвязи с объектами внешнего мира. Предметом данной теории является деятельность, опосредствующая все психические процессы. При этом признается, что сознание и деятельность едины и взаимообусловлены. Само по себе сознание не существует, равно как деятельность, не опосредствованная сознанием, также является абстракцией. Психика и сознание формируются в деятельности и в деятельности же проявляются. Сознание и деятельность - это не две параллельно существующие сущности или субстанции, подобно философским материи и сознанию, но органическое целое, вне которого ни того, ни другого нет62. Данный подход

61 Цит. по: Почебут Л. Г., Мейжис И. А. Социальная психология. С. 40-41 ; подробнее см.: Шихирев П. Н. Современная социальная психология. М. : Ин-т психологии РАН, 1999. С. 316.

62 См.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб. : Питер, 2003.

стремится к преодолению крайностей методологии объяснения и понимания. Деятельность не является совокупностью внешних рефлекторных реакций на внешний раздражитель, как предполагает классическое естествознание и ассоциативная психология, базирующиеся на парадигме объяснения. Также и сознание не является исключительно субъективной реальностью, продуцирующей символический универсум, как предполагает интроспективная психология, неклассический идеал рациональности с его абсолютизацией субъективного фактора, базирующиеся на парадигме понимания. Сознание не дано субъекту непосредственно как самоизолированная реальность, но интегрировано в ту систему деятельности, в которой субъект себя «обнаруживает», и может быть познано лишь через систему субъективных отношений с внешним миром, через деятельность субъекта в самом широком смысле этого слова, в рамках которой он развивается. В целом новизна и прогресс научной мысли в парадигме преобразования заключается в выработке правильного порядка взаимодействия идеальных и реальных факторов, так сказать, закона порядка их действия.

Дальнейшее развитие и упрочение данного способа мышления проходит красной нитью через всю отечественную философию и социологию науки, порождая представление о мышлении как технологии, и связано прежде всего с такими именами, как Г.П. Щедровицкий63, А.А. Зиновьев64, В.С. Степин65, В.С. Швырев66 и др.

Теоретическая основа рассматриваемой парадигмы уходит своими корнями в теорию познания и этическую философию И. Канта, но главная идея «практического изменения» окружающего мира принадлежит философским взглядам К. Маркса.

63 См.: Щедровицкий Г. П. Избранные труды. М. : Школа Культурной Политики, 1995. С. 95-96, 439.

64 См.: Зиновьев А.А. Логическая социология : избранные сочинения. М. : Астрель,

2008.

65 См.: Степин В. С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. 2003. № 8. С. 5-17.

66 См.: Швырев В.С. Рациональность как ценность культуры. Традиция и современность. М. : Прогресс-Традиция, 2003.

Заслуга Канта хорошо сформулирована им самим в предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума», где он пишет: «До сих пор господствовало предположение, что все наши познания должны сообразоваться с предметами; однако при этом предположении все попытки дойти a priori через понятия до чего-либо, что расширяло бы наши знания о предметах, рушились. Поэтому следует хоть раз испытать, не разрешим ли мы задачи метафизики более удачно, если предположим, что предметы должны сообразоваться с нашим знанием, тем более, что это предположение лучше согласуется с требованием возможности априорного знания, которое должно установить некоторые положения о предметах раньше, чем предметы даны нам. Здесь повторяется нечто подобное мысли Коперника: когда оказалось, что гипотеза вращения всех небесных светил вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет небесные движения, то он попробовал, не удастся ли достигнуть лучших результатов, если предположить, что наблюдатель движется, а звезды находятся в покое. И в метафизике можно сделать такое же предположение, что касается наглядных представлений предметов»67.

По Канту, окружающий мир дает только материю ощущения, но наше собственное мышление организовывает, систематизирует, упорядочивает эту материю в пространстве и во времени, доставляя понятия, посредством которых мы осознаем опыт. Таким образом, система Канта не является чисто идеалистической, но, по справедливому мнению К. Поппера, «представляет собой смесь, или синтез, своеобразного реализма и идеализма; ее реалистический элемент - это утверждение, что мир, как он является нам, есть некоторый материал, организованный нашим сознанием, идеалистический же -утверждение, что есть материал, организованный нашим сознанием»68.

Заслуга же К. Маркса как философа заключена в примате идеи изменения бытия, проступающей в его ранних работах, где он писал: «Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, - вовсе не

67 Кант И. Критика чистого разума. Ростов н/Д : Феникс, 1999. С. 20-21.

68 Поппер К. Предположения и опровержения. Рост научного знания. С. 536.

вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, то есть действительность и мощь посюстороннего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующего от практики, есть чисто схоластический вопрос. Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, - это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики... Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»69.

Философское значение работ С.Л. Рубинштейна заключается в «выходе за пределы марксизма», как он сам характеризовал свой поздний период творчества. Он доказал, что не только бытие определяет сознание, но и сознание определяет бытие. Очень меткие характеристики творчества С.Л. Рубинштейна дают К.А. Абульханова и А.Н. Славская: «Маркс анализирует производство и труд, Рубинштейн выстраивает на основе его работ

69 Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Экономическо-философские рукописи 1844 года и другие ранние философские работы. М. : Академический Проект, 2010. С. 385-387.

Б. Рассел следующим образом характеризует философские взгляды К. Маркса: «С точки зрения Маркса, ощущения или восприятия есть взаимодействие субъекта и объекта; чистый объект, вне активности воспринимающего, является сырым материалом, который преобразуется (курсив мой. - Д. З.) в процессе познавания. Знание в старом смысле пассивного созерцания есть нереальная абстракция. На самом деле при этом происходит процесс взаимодействия с вещами»; «Я полагаю, мы можем интерпретировать Маркса в том смысле, что процесс, называемый философами преследованием знания, не является, как думали раньше, процессом, в котором объект остается постоянным, а приспособление осуществляется познающим. Наоборот, субъект и объект, познающий и познаваемая вещь находятся в непрерывном процессе взаимного приспособления. Он называет этот процесс "диалектическим", потому что этот процесс никогда не завершается полностью. Существенным для этой теории является отрицание реальности "ощущения", как его понимали британские эмпиристы. То, что происходит, по их мнению, при "ощущении", было бы лучше назвать "актом замечания" вещей, что влечет активность. На самом деле, так утверждал бы Маркс, мы замечаем вещи лишь в процессе действия по отношению к ним, и любая теория, оставляющая в стороне действие, является неверной абстракцией. Насколько я знаю, Маркс был первым из философов, критиковавшим понятие истины с такой активистской точки зрения» (Рассел Б. История западной философии ... С. 934-935).

категорию "деятельности"; Маркс исследует отношения людей друг к другу, возникающие в процессе труда, и их характер, Рубинштейн - деятельность как совершенно особую форму активности Человека (как рода и как индивида) по отношению к природе. Маркса интересует потребительская стоимость предметов, создаваемых трудом, Рубинштейна - способность (свойство) деятельности осуществлять качественные превращения предметов и явлений, сохраняя при этом их сопоставимость, эквивалентность, идентичность (в

70

определенном смысле)» ; «.психика обладает, согласно Рубинштейну, той же "способностью" осуществлять качественные изменения по отношению к внешним воздействиям, что и деятельность, но последняя осуществляет их реально, а психика и сознание - идеально»; «.внешнее не является причиной, определяющей или созидающей внутреннее, а внутреннее не является его следствием. Внутреннее как онтологически "самодостаточное", объективно существующее преломляет внешние воздействия и т.д., согласно своей собственной специфической сущности. Эта специфическая сущность внутреннего = психического проявляется в активности, избирательности по

71

отношению к внешнему в соответствии со своей собственной "логикой"» .

Сам С.Л. Рубинштейн так характеризует свою идею: «Все явления в мире взаимосвязаны. Всякое действие есть взаимодействие, всякое изменение одного явления отражается на всех остальных и само представляет собой ответ на изменение других явлений, воздействующих на него. Всякое внешнее воздействие преломляется через внутренние свойства того тела, явления, которое ему подвергается. Всякое взаимодействие есть в этом смысле отражение одних явлений другими. Свойство отражения, которым обладает все существующее, выражается в том, что на каждой вещи сказываются те внешние воздействия, которым она подвергается; внешние воздействия обусловливают и саму внутреннюю природу явлений и как бы откладываются, сохраняются в ней. В силу этого в каждом явлении своими воздействиями на него "представлены ",

70

Абульханова К.А., Славская А.Н. Предисловие // Бытие и сознание. Человек и мир / С. Л. Рубинштейн. С. 9-10.

Там же. С. 11.

отражены все воздействующие предметы; каждое явление есть в известном смысле "зеркало и эхо вселенной". Вместе с тем результат того или иного воздействия на любое явление обусловлен внутренней природой последнего; внутренняя природа явлений представляет ту "призму", через которую одни предметы и явления отражаются в других»72. «Поэтому действие одних и тех же раздражителей на организмы, принадлежащие к разным видам, на различных индивидов того же вида, на один и тот же организм в разное время, при

73

различных условиях может вызвать разный эффект» .

«В противоположность всем философским течениям, - продолжают К.А. Абульханова и А.Н. Славская, - либо раскалывающим бытие на материю и сознание, либо вообще подменяющим сознанием бытие, С.Л. Рубинштейн считает исходным бытие, в состав которого входят разного уровня различные способы существования, имеющие разную сущность. Центром и высшим уровнем организации бытия является человек, обладающий сознанием. Бытие с появлением человека выступает в новом качестве, преобразованном его сознанием и деятельностью, включая в себя и предметы, несущие социальные значения, и субъектов, вступающих в определенные отношения»74.

Для наших целей последний тезис очень важен, поскольку он раскрывает деятельную свободу человека по отношению к бытию только так сказать с коллективной, общественной точки зрения, а не с точки зрения отдельного индивидуума, что, по нашему убеждению, полностью соответствует действительности.

Итоговым результатом концепции С.Л. Рубинштейна является формулировка трех отношений человека к действительности -познавательного, где происходит идеальное преобразование объекта (моделирование), созерцательного, где объект сохраняется в его собственной

72 „

Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. С. 49-50.

73 Там же. С. 52.

74

Абульханова К.А., Славская А.Н. Предисловие // Бытие и сознание. Человек и мир / С. Л. Рубинштейн. С. 17.

специфике, и деятельного - объект преобразуется, создаются новые предметы, служащие удовлетворению потребностей человека.

Постнеклассический тип рациональности, к которому относится рассматриваемая парадигма мышления, расширяет поле рефлексии над деятельностью. По словам И.В. Черниковой, здесь «учитывается соотнесенность получаемых знаний не только со средствами деятельности, но и с ценностно-целевыми структурами. Возникновение нового типа рациональности не уничтожает исторически предшествующих ему типов, но ограничивает поле их действия. Каждый новый тип научной рациональности вводит новую систему идеалов и норм познания. Меняется категориальная сетка философских оснований науки. Определяющей особенностью постнеклассической научности является так называемая "человекоразмерность" объекта. Классика и неклассика функционировали как знания-отображения, ориентированные на постижение свойств мира. Неонеклассика, у истоков которой мы пребываем, будет функционировать как знание-инструмент, ориентированный на утверждение нас в мире. Раньше вожделением познания было знание бытия, с настоящего момента и далее радикализуется знание перспектив творения бытия, отвечающего нашим запросам. Таким образом, очевиден сдвиг с субстанциализма на креативизм, с онтологии на телеологию, который (сдвиг)

13

оправдывается встройкой в знание новых преобладающих тенденций»75. Постнеклассическую научность современные философы науки соотносят с этапом, обозначаемым термином «технонаука»76. «Здесь трудно говорить, -продолжает И.В. Черникова, - о познании как о моделировании существующей вне человека "естественной" реальности. Картина мира, с которой имеет дело технонаука, является не объектной, но затрагивает человеческий мир. Она выходит за рамки узкого технологизма (построение инженерно-технических конструкций), поскольку обуславливает изменение связанного с ней проектно-

75 Черникова И. В. Типология науки в контексте современной философии науки. С. 77.

76 Подробнее см.: Юдин Б. Г. От гуманитарного знания к гуманитарным технологиям : гл. 5 (разд. I) // Философия социальных и гуманитарных наук. М. : Академический Проект, 2008. С. 216-246.

конструктивного сознания. В отличие от классической и неклассической, постнеклассическая рациональность не является чисто познавательной рациональностью, претендующей на моделирование реальности "как она есть", она выступает как форма социально-гуманитарной проектно-конструктивной

77

рациональности»77.

Это уже не предприятие по поиску истины, но некое манипулирование более или менее непротиворечивыми дискурсами или кажущимися таковыми с целью создания «своей» истины, такого истолкования действительности, такого ее виртуального образа, который будет выгодным субъекту такого познания. В этом смысле мир становится таковым, каковы его наблюдатели, а наблюдатели таковыми, каков их мир. Это процесс диалектический, но с преобладанием роли сознания и результатов его деятельности. Акт наблюдения есть в тоже время и акт создания того, что наблюдается. В этом процессе можно проследить две основные тенденции. Во-первых, познавательная деятельность более не направлена на вскрытие некоего закономерного порядка вещей, но удовлетворяется моделированием без выхода к каким-либо реальным референтам. Сегодня большим доверием пользуются компьютерные экспериментальные расчеты природных и социально-технологичных процессов с заведомо заданными параметрами, чем попытки материальных экспериментов. И, во-вторых, процесс эмпирической подтверждаемости гипотезы, приведение примеров из жизни, верификация заменяются процессом продуцирования альтернативных гипотез, т.е. принципом фальсификации. И если раньше достаточным аргументом против теории считалось ее противоречие данным опыта, то теперь таким аргументом чаще всего является построение альтернативной модели. Если она есть, значит, опровергнутая точка зрения правомерна.

Постнеклассическое мышление не является более процессом познания-отображения, но является процессом взаимодействия с познаваемым предметом,

11

Ильин В. В. Методология социально-гуманитарных наук : гл. 2 (разд. I) // Философия социальных и гуманитарных наук. М. : Академический Проект, 2008. С. 78.

где субъект стремится уже не просто получить мысленный дубликат предмета, либо создать символический, искусственный образ предмета, но реализовать свой проект этого предмета, реализовать свою цель, ценность в этом предмете, преобразовать его из предмета в образ и из образа в предмет.

В целом стиль преобразующего мышления можно назвать кибернетическим78.

Резюмируя сказанное о парадигме преобразования и постнеклассического способа познания, можно выделить несколько наиболее важных тезисов:

1. Отныне критерием истинного познания считается не просто совпадение когнитивного образа с объектом действительности, не важно, будет ли оно (совпадение) спровоцировано самим объектом как раздражителем или порождено приписывающей ценностно-акцентированной силой сознания, но истинным знанием признается только то, что может быть реализовано и реализуется в процессе практической деятельности человека. Если в парадигме объяснения человек ассимилировался к Не-Я, т.е. объектам внешнего мира, а в парадигме понимания считался «мерой всех вещей», истину считал сотворенной силой собственного сознания, пространство и время - свойствами своего ума, то теперь, в парадигме преобразования, его глубочайшей интенцией и проверочной инстанцией является приспособление, изменение мира под собственные нужды, творческое самоутверждение себя во Вселенной.

2. В парадигме преобразования учитываются и сочетаются оба предыдущие метода, превращаясь в технологию изменения окружающего мира согласно целям и идеалам.

Данную парадигму мышления можно выразить графически: Б - субъект, О - объект.

( Б

78

§ 1.2. Критический анализ основных воззрений

на метод мышления юриста

79

Прежде надо сказать, что собственно юридическое мышление изначально формируется на базисе натуралистической парадигмы объяснения, в рамках которой оно преимущественно находится до сих пор, и связано прежде всего с позитивизмом как объективистской методологией. Подобно тому, как явления природного бытия подчинены законам, по которым и свершается его механизм, так и явления социального бытия, в том числе поведенческие паттерны, могут и должны быть подчинены закону юридическому. Юриспруденция четко опирается на принцип подчинения индивидуального поведения закону, считая, что это реально осуществимо. При

этом наука стоит на том, что история общества также движется согласно

80

некоторым закономерностям, как и история природы .

В официальной отечественной науке о праве сильно убеждение, что правовые явления, являясь частью объективного мира, в целом подчинены универсальным закономерностям взаимосвязи природного и общественного бытия, всеобщей связи причин и следствий. Еще в 70-х годах прошлого столетия С.С. Алексеевым небезосновательно было замечено, что «само существование юридической науки, ее авторитет и место среди других наук во

многом зависят от того, насколько полно раскрыто объективное в ее предмете -

81

в праве» .

79 „

В настоящей работе автор специально не разводит понятия «правовое мышление» и «юридическое мышление», считая их идентичными.

80 Подтверждением является то, что предметом познания теории права и государства являются закономерности. См.: Теория государства и права : Курс лекций / под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М. : Юрист, 1999. Лекция 1. На этом положении стоит и современный формационный подход к обществу в противовес цивилизационному, отрицающему поступательное прогрессивное движение общества согласно определенным объективным законам. Подробнее см.: Семенов С. Ю. Философия истории : Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней. М. : Современные тетради, 2003.

о 1

Например, с давних пор и до сегодняшнего дня юристы убеждены, что возможно установить абсолютную монополию правового сообщества на принуждение или насилие и эта монополизация носит характер закономерности. Это означает, что индивиды, подчиненные правопорядку, могут применять силу друг к другу только в случаях, предусмотренных законом. По этому поводу Г. Кельзен пишет: «Если рассмотреть развитие права от момента его зарождения в первобытном обществе до того уровня, которого оно достигло в современном государстве. обнаруживается определенная тенденция, общая для всех правопорядков, достигших достаточно высокой стадии развития. Эта тенденция заключается в устрожающемся по мере развития запрещении применять физическое принуждение и силу в отношениях

между людьми. Это происходит в результате того, что такое применение силы

82

объявляется условием санкции»82.

Очень емкие и точные сентенции представлений правоведа в парадигме объяснения и классического мышления дает Г.В. Мальцев: «Представления о системе права (правопорядке) позитивисты выстраивают по принципу, лежащему в основе ньютоновской картины мира, - принципу связи причины со следствием. При известных условиях одно явление, выступающее в качестве причины, необходимо вызывает, определяет (детерминирует) другое явление -следствие. Приобретение товаров и услуг, получение наследства, арендные платежи и т.п. находятся в четкой взаимосвязи с некоторыми явлениями, обусловленными нормами права. Каждый человек действует в правовой сфере, потому что это возможно и необходимо по закону. Причины, в силу которых конкретные дела разрешаются именно так, а не иначе, юрист ищет в праве, его нормах или принципах. Право для него - это система детерминант, или причин,

Подробнее по вопросу о закономерностях см.: Ветютнев Ю. Ю. Государственно-правовые закономерности (введение в теорию) / под ред. А. Я. Рыженкова. Элиста : Джангар,

2006. С. 6.

82

82 Чистое учение о праве Ганса Кельзена : сб. переводов. Вып. 1. М.: АН СССР, ИНИОН, 1987. С. 53-54.

порождающих строго определенные следствия в сфере юридической

83

практики» .

Подобные воззрения называются юридическим детерминизмом и связаны с правовым позитивизмом, формально-догматической юриспруденцией и ее методами. Именно в рамках парадигмы объяснения и классического типа рациональности возникает аналитическая юриспруденция, которая к настоящему времени претерпела существенные модификации, но в своей сути осталась прежней. Однако в современной литературе все чаще наблюдаются попытки поставить под сомнение парадигму объяснения, догму права и классическую рациональность.

Так, А.И. Овчинников предлагает следующую, по нашему мнению, радикальную метатеорию юриспруденции: «Правовое мышление представляет собой процесс понимания социально-правовой действительности»; «В современной юридической науке можно наблюдать стремление к выходу за пределы классической парадигмы правового мышления, что получает свое воплощение в признании неполноценности и односторонности формально -рациональных методов исследования права и переориентации правовой проблематики с изучения логико-методологических вопросов на исследование смысложизненных, мировоззренческих основ правовой жизни общества»84.

Автор определяет правовое мышление «как феномен сферы духовного мира человека, представляющий собой процесс понимания окружающей индивида социально-правовой действительности, результатом которого являются, с одной стороны, желаемое и позитивное право, с другой - комплекс правовых знаний, привычек и стереотипов поведения, формирующийся и институционализирующийся в правовом сознании и юридическом мировоззрении человека. Автор подчеркивает, что «понимание - не просто основной способ или метод правового мышления, а его сущность, основной

83

83 Мальцев Г. В. Познание права: от юридического позитивизма к новому пониманию права // Теория права и государства / под ред. Г. Н. Манова. М. : БЕК, 1996. С. 40.

84

Овчинников А. И. Правовое мышление : автореф. дис ... д-ра юрид. наук. Краснодар, 2004. С. 6.

механизм (выделено мной. - Д. З.)». И в другом месте: «В процессе уяснения смысла правовых норм в контексте конкретного случая происходит незаметное для толкователя соавторство, или конструирование собственного индивидуального смысла нормы, объединяющего и "волю законодателя", и "волю закона" в "воле толкователя" (курсив мой. - Д. З.)». Судебное решение лишь частично может быть запрограммировано законодателем, что еще раз актуализирует необходимость признания широкого подхода к праву и

85

фиктивности нормативного правопонимания»85.

По нашему убеждению, данное определение недостаточно сразу по нескольким соображениям86. При определении «понимания сущностью, основным механизмом и методом правового мышления», продолжает быть полной загадкой качественная специфика рассматриваемого феномена, ведь «правопониманий» может быть множество, отсюда неминуемо вытекает проблема отличия права от неправа. Кроме того, юридическое познание хоть и опирается на «понимание», будучи познанием историческим, поскольку работает с событием прошлого в процессе правоприменения и требует так сказать буквального перемещения себя на место наблюдателя, тем не менее оно не сводится к последнему. Но, кроме того, оно в не меньшей степени опирается также на «объяснение», будучи познанием прогностическим, поскольку стремится создать действенную («правильную») норму в процессе правотворчества, включающую догадку о будущем развитии общества и будущих фактах, для чего необходимо знание закономерностей, а также стремится подвести индивидуальный акт под общую норму. Таким образом, отличительной особенностью юридико-познавательной деятельности в целом является использование как социально-гуманитарного, так и естественнонаучного метода. Последнее замечание не находит отражения в

85 Там же. С. 7.

86 Подробнее см.: Зыков Д. В. Некоторые вопросы теории юридического мышления // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 5, Юриспруденция. 2012. № 2 (17). С. 274-281.

работах цитируемого автора, а значит не раскрывает в полной мере сущность юридического мышления.

Представляется достаточным собственных и приведенных высказываний, чтобы прийти к выводу о том, что А.И. Овчинников под видом правового мышления фактически описывает правосознание, широкий подход к правопониманию и не усматривает специфики юридического познания, что делает его позицию уязвимой для критики (более подробно точка зрения автора рассматривается в гл. 3).

Другим примером отстаивания «широкого» истолкования правового мышления является работа Т.В. Авакян. Единомышленник А.И. Овчинникова, она «полагает, что юридическое мышление не может быть отделенным от правосознания, несубъективным, предполагающим отсутствие иррационального начала, и протекает оно всегда с психическими переживаниями. Интуитивное право выступает результатом единства

87

правосознания и правового чувства» . Иными словами, автор утверждает иррациональное (эмоциональное) начало юридического мышления в виде интуитивного (личного, индивидуального) права.

На это можно возразить уже тем аргументом, что если следовать

общеизвестному делению мышления на два вида: определенно-направленное

88

(логическое, словесное) и фантастическое88, - получается, что автор постулирует юридическое мышление как разновидность мышления фантастического, поскольку логика плохо мирится с эмоциями. Но на этот счет есть и более серьезные аргументы, поскольку это утверждение автора не согласуется с данными дифференциальной психологии, утверждающей относительную автономную возможность каждой отдельно взятой психической

89

функции89.

87

Авакян Т. В. Юридическое мышление в правоприменительном процессе : автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Ростов н/Д, 2006. С. 10.

88 Юнг К. Г. Символы трансформации. М. : АСТ, 2010. С. 298.

89 Так, еще С. Л. Рубинштейн отмечал, что действительно «с динамикой мыслительного процесса связано эмоциональное самочувствие мыслящего субъекта, напряженное в начале и удовлетворенное или разряженное в конце». Но при этом «роль

Последовав этим путем, мы рискуем вместе с автором принять следующий нонсенс: «.несмотря на то, что юридическим мышлением обладает каждый гражданин, профессиональная деятельность накладывает свой отпечаток на процесс юридического осмысления действительности». И далее, характеризуя используемые подходы, автор добавляет: «Антропологический подход предполагает рассмотрение правового мышления как особого рода духовного феномена, присущего всем без исключения членам социума независимо от рода их деятельности, глубоко не разделяя обыденное, научное или профессиональное правовое познание»90. Таким образом, выходит, что каждый обыватель обладает юридическим мышлением? Остается правда не ясным, каким юридическим мышлением: судебным, законодательным, исполнительно-распорядительным, адвокатским? Здесь смешивается не только право и неправо, но мышление как отдельно взятая функция и правосознание в целом. Можно согласиться, что каждый обладает интуитивным правом, чувством справедливости, т.е. имеет правовые эмоции, как учил Л.И. Петражицкий, но с тем, что каждый обладает юридическим мышлением согласиться сложнее. Иначе получается, что индивид, не будучи, например,

чувства в мыслительном процессе может быть различной в зависимости от того, какое соотношение устанавливается между чувством и мыслью. Иногда чувство, включаясь в мысль, нарушает субъективными элементами ее течение. Подчиняясь деспотическому господству слепого чувства, мысль начинает порой регулироваться стремлением к соответствию с субъективным чувством, а не с объективной реальностью. Мысль, которая в основном следует "принципу удовольствия" вопреки "принципу реальности", относится уже к области патологии. Но и в пределах нормального мышления нередко случается, что мышление подчиняется "логике чувств", и мыслительный процесс, теряя свое познавательное значение, сводится к использованию формальных логических операций для оправдания перед мыслью положений, которые установлены помимо нее, будучи продиктованы чувством и фиксированы в угоду ему. Вместо того чтобы взвешивать все "за" и "против" какой-нибудь гипотезы, эмоциональное мышление с более или менее страстной предвзятостью подбирает доводы, говорящие в пользу желанного решения. Поскольку, далее, мышление совершается в виде операций, направленных на разрешение определенных задач, мыслительный процесс является активным, целеустремленным, волевым актом... Эта сознательная целеустремленность существенно характеризует мыслительный процесс. Осознание стоящей перед мышлением задачи определяет все течение мыслительного процесса. Он совершается как система сознательно регулируемых интеллектуальных операций» (Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. С. 317-318).

90 Авакян Т. В. Юридическое мышление в правоприменительном процессе : автореф. дис. ... канд. юрид. наук. С. 9.

юристом, врачом или инженером по образованию или призванию, обладает, тем не менее, юридическим, медицинским и технико-математическим мышлением просто потому, что является «членом социума», а значит, может разрешать сложные дела на основе закона, ставить диагнозы и назначать лечение и строить мосты и небоскребы! Наверное, автор подразумевал, что у каждого индивида есть свое собственное представление о праве, те самые «фантазмы», интуиции о должном и возможном поведении, о которых писал Л.И. Петражицкий. Однако не ясно, какое отношение к этому имеет юридическое мышление, предполагающее наличие понятийного аппарата (а не просто представления единичных вещей в рамках личного опыта), который закладывается образованием, обучением и работой по специальности с целью технического применения знаний на практике; и сквозь призму которого юрист имеет определенное «видение» того, как решать стоящие перед ним проблемы. Ошибка автора, на наш взгляд, заключается в смешении юридического мышления, которое может быть только результатом профессиональной принадлежности либо призвания и обычного размышления о своем личном праве, справедливости, которое всегда эмоционально окрашено. Позиция Т.В. Авакян оказывается далека от выделения «эссенции», самой сути «юридического» в мышлении вообще, его специфики, того, что его отличает от других видов мышления и также ведет к фактическому отождествлению его с правосознанием.

Между тем, необходимо проводить разграничение между юридическим мышлением и правосознанием, с одной стороны, и правопониманием - с другой. С правосознанием мышление соотносится как целое и часть, и суть такого различия сводится к возможности дифференциации мышления как рациональной познавательной функции и эмоций, чувств, ощущений как рецепторных и оценочных функций в психическом аппарате человека. С правопониманием юридическое мышление соотносится также как часть и целое, только наоборот, ведь «понимание» само по себе является всего лишь одной из логических операций мышления. Понимание того или иного объекта

несет на себе отпечаток связи с оценочной функцией эмоций, оно субъективно, зависит от контекста своего возникновения и всегда глубоко предпосылочно.

Однако следует признать, что вопрос об обладании юридическим мышлением каждым «членом социума» не так прост как кажется и разрешение его мы дадим в конце данного параграфа, а пока заключим суть точек зрения авторов на понятие юридического мышления.

Как видно, современные авторы в основном заняты правоприменительным юридическим мышлением (под которым фактически они подразумевают правосознание), однако, как известно, юридическая практика не ограничивается только правореализацией и включает в свою сферу законодательное мышление.

В целом же актуальные проблемы юридического мышления обсуждаются в очень немногочисленных работах, и основную направленность этих работ можно свести к двум, так сказать, магистральным линиям: либо к обсуждению сходств и различий между доктринальным мышлением романо-германской правовой системы и прецедентным мышлением системы общего права, либо к спору о его узконормативном или широком понимании, подобно тому, как об этом однажды спорили в отношении сущности права.

Так, например, Д.Ю. Шапсугов, изучая предмет юридической деятельности, отмечает: «Особенностью предмета юридической деятельности как создания конкретных юридических отношений является внешнее проявление воли субъекта, в той форме и том порядке, которые предписаны юридической нормой. Разновидностью юридической деятельности выступает также юридическое мышление, которым обосновывается данный ее предмет, осуществляется ее познание и практическое осуществление»91. Здесь явно выражена нормативистская точка зрения в вопросах юридического мышления.

В.М. Розин придерживается значительно более «широкого» понимания юридического мышления. В его содержание исследователь включает:

91 Шапсугов Д. Ю. Теория права и государства : учебное пособие по курсу теории права и государства. Ч. II. Ростов н/Д, 2001. С. 35.

1) способы размышления об идеальных объектах; 2) правила и нормы юридического мышления; 3) социально-психологические обоснования деятельности юриста; 4) основные этапы генезиса юридического мышления;

92

5) социокультурный контекст юридической деятельности . В другом месте он также справедливо отмечает, что «при анализе мышления необходимо учитывать развитие (эволюцию) и культурный контекст мышления»93.

В. Кнапп и А. Герлох в главе «Логика и правовое мышление» отмечают, что «мышление юриста - это определенный вид профессионального мышления, это известная область мышления человека, которая не ограничивается строгими рамками, и которая определена в первую очередь своим предметом, т.е. правом. Правовое мышление используется как в юридической практике, т.е. прежде всего в процессе нормотворчества, толкования права и его применения и, шире, парвоосуществления, так, естественно, и в науке права, преподавании права и, в известной степени, также в правовом воспитании, правовой пропаганде и

94

т.д.» .

В связи с аналогичностью тенденций в правоведении середины прошлого века и современной ситуацией, есть смысл совершить небольшой экскурс в историю спора между «узким» и «широким» правопониманием с целью более глубокого понимания возникшего интереса к юридическому мышлению.

Начиная с середины 1950-х гг. в науке развернулась дискуссия между последователями официального правопонимания (С.С. Алексеев, М.И. Байтин, Р.О. Халфина, Н.И. Матузов, В.Н. Кудрявцев и др.) и приверженцами его расширения, углубления, уточнения (С.Ф. Кечекьян, Е.Б. Пашуканис, Д.А. Керимов, В.С. Нерсесянц, Е.А. Лукашева, В.А. Четвернин и др.). Не вдаваясь в подробности этой, можно сказать, исторической дискуссии, поскольку, насколько мы можем судить, актуальность и интенсивность ее в

92 и

См.: Розин В. М. Генезис и современные проблемы права. Методологический и культурологический анализ. М. : Nota Bene, 2001. Гл. 3, 8, 9.

93

Розин В. М. Юридическое мышление. Алматы, 2000. С. 112. На эту тему см. : Мордовцев А. Ю. Юридическое мышление в контексте сравнительного правоведения : Культурантологические проблемы // Правоведение. - 2003. - №2 (247). С. 38-48.

современных условиях практически сошла на нет, уступая место попыткам синтетических теорий правопонимания, обозначим суть проблематики.

Первоначально утверждения нормативистов заключались в том, что право есть система норм, установленных и обеспеченных государством. Фактически это была позиция этатического позитивизма, восходящая своими корнями к Г. Кельзену, Г.Ф. Шершеневичу, А.Я. Вышинскому95.

Противоположный лагерь утверждал, что «в понятие права включаются, во-первых, правовые принципы, т.е. устоявшиеся основы правового сознания и главные направления правовой политики; во-вторых, правовые предписания, имеющие как нормативный характер, так и ненормативный характер; в-третьих, правовые действия, непосредственно реализующие правовые принципы и предписания, воплощающие их в реальную действительность, в правовую сферу жизнедеятельности общества»96. Кульминацией этого спора можно считать прочно сформировавшуюся традицию жесткого различения понятий «право» и «закон», которая известна не только в нашей науке, но и в

97

западной .

Далее дискуссия протекала в русле смягчения крайностей обоих позиций под влиянием экстерналистских тенденций в науке, философского осмысления роли социокультурных факторов в теории познании. На сегодняшний день спор считается оконченным, сойдясь на понимании права как правовой системы общества и поисках в связи с этим синтетических теорий правопонимания.

95 «В основу "нового" понимания права легла дефиниция, предложенная А. Я. Вышинским и обсуждавшаяся в июле 1938 года на Всесоюзном совещании работников науки советского права: "Советское социалистическое право есть совокупность правил поведения (норм), установленных или санкционированных социалистическим государством и выражающих волю рабочего класса и всех трудящихся, правил поведения, применение которых обеспечивается принудительной силой социалистического государства."» (цит. по: Мальцев Г. В. Познание права ... С. 72).

96 Керимов Д. А. Философские основания политико-правовых исследований. М. : Мысль, 1986. С. 193-194.

97 „

Наиболее подробное и квалифицированное изложение и анализ этой дискуссии можно найти у В. С. Нерсесянца. См.: Нерсесянц В. С. Философия права. М. : НОРМА, 1997. С. 311-319 ; так же см.: Теория государства и права : Курс лекций / под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. Лекция 8.

С теоретико-методологической точки зрения в борьбе этих позиций, по нашему мнению, проявилось именно столкновение разных форматов или способов мышления, разных методологических установок. Результат дискуссии свидетельствует о безусловном прогрессе в юридическом мышлении советско-российской науки о праве, поскольку закончился он в русле тенденции к объединению, генерализации двух точек зрения и переходу проблематики на более высокий уровень интервала абстракции научных понятий. Надо признать, что нормативистское правопонимание, несмотря на его амбициозное притязание на статус единственно научной методологии, грешит редукционистским «сужением», ограничением познавательной области правовой реальности, оставаясь «безжизненной абстракцией» ученых юристов. Но было бы несправедливым обвинять в таком упрощении своего предмета самих юристов. Юридическое мышление включено в общий эволюционный процесс развития теории познания, а потому склонно как к восприятию его достижений и новых качественных уровней, связанных с прогрессивными воззрениями на истину, так и к прозябанию в пережитках прошлого и заблуждениях текущего момента. В этой связи очевидно, что нормативизм был следствием классической рациональности и все свои ошибки, как и достижения, почерпнул из общих методологических установок парадигмы объяснения. Однако нормативизм и в рамках экстерналистских подходов в философии науки не потерял своей актуальности. Сегодняшнее правопонимание, хотя и ищет своего синтеза на более широкой гносеологической платформе, все-таки зиждется на том фундаментальном факте, что праву любой социокультурной духовной формации имманентно присуще свойство нормативности. Другое дело, что каждая нормативная система помимо общего сходства обусловлена не только волей законодателя, но множеством духовных, политических, демографических, религиозных и других факторов, которые в процессе правотворчества и правореализации приобретают самостоятельный, самодовлеющий характер, внося специфику и

неповторимость в правовую систему общества, привнося элемент сложности и неопределенности в процесс правового регулирования.

Широкий, или многоэлементный, подход к праву подразумевал переход от редукционизма юридической науки и классической рациональности к принципу полидетерминизма (см. выше), т.е. правопониманию, основанному на учете множества факторов. Для этого подхода изначально было характерно стремление к синтетическим представлениям о праве, интегрирующим норму, отношение и сознание в единую правовую реальность, в единое онто-гносеологическое юридическое поле. Другое дело, что создать такую интегративную теорию оказалось не так просто, что остается актуальной методологической задачей современной науки о праве до сих пор. Проблема заключается в том, что все попытки формулирования подобного синтеза скатываются либо к онтологизации, «объективированию» права, где на первый план выдвигается понятие «нормы», либо замыкаются на гносеологических «субъективистских» конструкциях, где на первый план выносится отношение и сознание (мышление). В этой связи в философии права можно выделить два направления мысли: онтологическое (объективное) и гносеологическое (субъективное). Наиболее крупными представителями первого направления в отечественной науке можно назвать таких разных мыслителей, как

B.С. Нерсесянц и С.С. Алексеев. Суть концепции В.С. Нерсесянца можно свести к утверждению о существовании свободы как объективной данности, служащей предметом правопознания и основой любого правопорядка, форма и мера которой и определяет его качественное состояние. Суть взглядов

C.С. Алексеева можно свести к утверждению о существовании особой юридической логики, которая хотя и является принадлежностью субъективного мышления, тем не менее коренится в самом бытии, в самих вещах. Представителей же второго направления в отечественной юридической науке имеется множество, поскольку в силу относительной «молодости» данного течения мысли здесь царит бурный творческий поиск и до сих пор какого-то методологического единообразия не наблюдается.

Таких концептов мысли, более или менее оформившихся в самостоятельные методологические конструкции по парадигмальному признаку их субъективности, в российской юридической науке можно выделить три: феноменология права, герменевтика права и экзистенциальная философия права. Надо сказать, что все три концепции, так или иначе, перекликаются общностью, связью своих философских предпосылок, поэтому, например, поборники юридической герменевтики неизбежно используют в своих теоретических построениях феноменологическую методологию, и наоборот. Экзистенциалисты, в свою очередь, не могут обойтись без герменевтики. В силу философичности каждого из этих направлений такой методологический синкретизм вполне объясним.

На необходимость системного исследования правовой действительности указывают и другие современные авторы с несколько иных позиций. Так, К.В. Шундиков отмечает, что для понимания реальных механизмов детерминации поведения человека в области правового регулирования важно изучать сознание во всех его проявлениях. Здесь не обойтись без междисциплинарного анализа. Вместе с тем он замечает, что сознание в общем и целом не является непосредственным объектом познания в правовой науке. С этих позиций К.В. Шундиков подвергает сомнению попытки А.И. Овчинникова обосновать самодостаточный характер «правового мышления» как специфического интеллектуально-эмоционального процесса понимания

98

юридической реальности . Автор предлагает деятельностный подход видения роли сознания как одного из важнейших факторов, влияющих на правовое регулирование правовой жизни. «.При исследовании самоорганизационных эффектов в правовом регулировании, - пишет он, - наиболее перспективным с методологических позиций представляется рассмотрение правосознания в неразрывном единстве с правовой практикой общества, с волевым юридически значимым поведением субъектов правовых отношений. Ведь научное

98 „

Шундиков К. В. Синергетический подход в правоведении. Проблемы методологии и опыт теоретического применения. М. : Юрлитинформ, 2013. С. 82.

исследование феноменов сознания вообще возможно только в их неразрывном единстве с практической и преобразующей деятельностью человека»99.

Один из основоположников деятельностного подхода, С.Л. Рубинштейн, по этому поводу замечал: «Мышление - это познавательная деятельность субъекта, но в мышлении ничего нельзя понять, если рассматривать его сначала как чисто субъективную деятельность и затем вторично соотносить с бытием; в мышлении ничего нельзя понять, если не рассматривать его изначально как познание бытия. Даже внутреннюю структуру мышления, состав его операций и их соотношение можно понять, лишь отправляясь от того, что мышление есть познание, знание, отражение бытия»100.

Придерживаясь именно такого деятельностного подхода, мы и хотим обратить внимание научного сообщества на возможность юридического мышления как самостоятельной категории юриспруденции, если изучать его сквозь призму и в контексте различных видов юридической деятельности, которую в самом общем виде можно подразделить на исполнительно-распорядительную, судебную и законодательную.

На этом пункте можно закончить анализ взглядов на юридическое мышление вообще, тем более что гносеологическим направлениям мысли еще будет уделено внимание (см. § 1 гл. 3), и перейти к вопросам видов юридического мышления и существующим здесь проблемам.

Классическим выражением легистского позитивизма является романо-германская правовая система, а социологического позитивизма - семья общего прецедентного права. И если в романо-германской правовой семье, так или иначе, с тем или иным успехом, проводится принцип формальной определенности, в связи с чем мотивация принимаемых решений, в общем, прозрачна и проверяема, то решения правоприменителей семьи общего права зачастую лишены всякой определенности и основательности, иными словами, произвольны.

99 Там же. С. 82.

100 Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. Человек и мир. С. 120-121.

В обеих системах присутствуют достоинства и недостатки, присущие им как таковые, но означает ли это, что юридическое мышление этих правовых культур диаметрально противоположно и не находит точек сближения? Длительное время в юридической науке считалось, что исторически и социокультурно сложившаяся специфика каждой из этих правовых семей не позволяет каким-то образом объединить их в одну единую правовую систему по известным критериям.

Так, сравнивая образ мышления юристов двух классических правовых семей, Р. Давид отмечает: «Юрист континентальной Европы видит в праве принципы социального порядка. Он оценивает право в свете этих принципов; он говорит о принципах политической свободы, социальных правах, святости собственности и договоров, а практикам оставляет заботу о проведении этих принципов в жизнь. Английский же юрист - своего рода наследник практиков, - как правило, с недоверием относится к тому, что считает пустыми словами: что стоит какое-либо правовое положение или принцип, если на практике не существует способов для его осуществления? Все внимание английских юристов веками было обращено на судебную процедуру и очень медленно переносится на нормы материального права»101. «Английская норма права, таким образом, тесно связана с обстоятельствами конкретного дела и применяется для решения дел, аналогичных тому, по которому данное решение было принято. Такую норму нельзя сделать более общей и абстрактной, так как это глубоко изменит сам характер английского права, превратит его в право доктринальное. Англичане весьма сдержанно относятся к такой трансформации: они воспринимают нормы, изданные законодателем, как бы ясны они ни были, только в том случае, когда они истолкованы судебной практикой. Таким образом, практика как бы заменяет в системе источников права нормы, изданные законодателем»102.

101 Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности : пер. с фр. В. А. Туманова. М. : Междунар. отн., 1999. С. 242.

102 Там же. С. 244.

В этом обстоятельстве как нельзя лучше сказывается различие в парадигмах или методологиях мышления, на которых зиждется каждая из правовых семей. И если правовая семья общего права тяготеет к «парадигме понимания», то романо-германская юридическая система склоняется к «парадигме объяснения».

Со времен выхода в свет знаменитой книги Р. Давида в сообществе юристов прочно утвердился взгляд, согласно которому существуют два способа, или образа, юридического мышления, вытекающих из принадлежности к англосаксонской или континентальной правовой системе и именуемых, соответственно, прецедентным и доктринальным.

Сегодня ситуация в науке по поводу вопроса о классификации юридического мышления более не выглядит столь однозначной в свете уже многократно отмеченных в теории и постепенно признаваемых на практике тенденций конвергенции двух еще недавно казавшихся диаметрально противоположными семей права. Но в чем проявляется это тяготение двух правовых систем друг к другу? Едва ли здесь правомерно говорить о стремлении к какой-либо однородности юридических практик или к унификации модели правовых идеологий указанных семей права. Это было бы столь же некорректно ожидать, как невозможно подобное смешение в области двух различных языков, религий и т.п. Впрочем, даже если нечто подобное и представить в качестве некой гипотетической универсалии, грядущей в будущем как одно из проявлений глобализации, то очевидно, что это не будет уже ни англосаксонский тип, ни континентальный, а нечто третье, некий «икс». Но об этом преждевременно говорить всерьез.

В основном в науке в качестве проявлений объединения правовых семей отмечаются, с одной стороны, тенденция возрастающей роли законодательства в системе общего права, стремящегося подмять и запрограммировать судейское усмотрение, модифицировать судебную практику до положения проводника

государственной воли , с другой стороны, тенденция увеличивающейся роли судейского корпуса (в основном высших инстанций) в романо-германской семье до органа правотворчества в виде прецедентов104. Думается, что указания этих тенденций достаточно, чтобы подорвать сами основания разграничения правовых семей и целесообразность всего сравнительного правоведения, если, конечно, мы не преследуем интерес к чисто научному изучению исторических и социокультурных особенностей той или иной системы права, например, представлений о норме, процедуре, строении отраслей, источниках права в Англии, Франции или России.

Если говорить строго, то сама по себе конвергенция происходит не на уровне практик, идеологий или организации нормативного материала в той или иной стране, она происходит прежде всего на уровне мышления. Отсюда и вытекает вопрос о классификации юридического мышления и сомнения по поводу его подразделения по признаку принадлежности к той или иной правовой семье. Мы утверждаем, что выделение прецедентного и доктринального юридического мышления ошибочно. Но это заблуждение имеет более глубокие и широкие корни, чем только юридические. Если принять во внимание характеристики двух означенных типов мышления, то традиционно первое считается более индуктивным и казуистичным, в то время как второе более дедуктивным и абстрактным. В философском масштабе эта проблема хрестоматийна и восходит к спору интеллектуалистов и эмпиристов Нового времени, который завершился только в постпозитивизме, признавшем индуктивную модель познания недостаточной и дополнившем ее гипотетико-дедуктивизмом105. В самом деле, потребовались столетия интеллектуальной борьбы, чтобы осознать ту простую вещь, что «факты» не бывают «чистыми», а

103

Алексеев С. С. Право на пороге нового тысячелетия : Некоторые тенденции мирового правового развития - надежда и драма современной эпохи. М. : Статут, 2000. С. 224-254.

104 См.: Разуваев Н. В., Черноков А. Э., Честнов И. Л. Источник права: классическая и постклассическая парадигмы : монография / под общ. ред. И. Л. Честнова. СПб. : ИВЭСЭП, 2011. С. 46-66, 98-113.

105 Рузавин Г. И. Философия науки. С. 305-320.

всегда теоретически и аксиологически нагружены, и что индукция, на каком бы огромном фактическом материале она ни была основана, всегда говорит о том, что было, но по самой своей сути не может сформулировать высказывание о том, что будет или что должно быть; равно как и дедукция без проверки «фактами» грозит вылиться в фантазирование по поводу истинного положения вещей.

Тем не менее юристы пришли к осознанию процессов в философии науки только сейчас. Оказалось, что и прецедент берется не из ниоткуда, но всегда обусловлен идеологически-доктринально, т.е. зиждется на основе тех или иных принципов, целей и ценностей, идеалов и представлений о должно-дозволенном, циркулирующих в обществе в виде коллективных доминант сознания. Равно как и доктринальное мышление не может загнать все бесконечное многообразие действительности в общую норму, какой бы степенью абстрактности она не обладала, но всегда допускает пробел в законодательстве, а значит, допускает и прецедент.

Кроме того, данное деление юридического мышления еще неудобно и тем, что не позволяет различить в содержании каждого вида специфику законодательного и правоприменительного мышления в рамках конкретной правовой системы, вследствие чего напрашивается нелепый вывод, что в системе общего права существует только прецедентное, т.е. правоприменительное мышление, а в континентальной системе только доктринальное, т.е. законодательное мышление. Понятно, что Р. Давид, описывая образы мышления английского или американского юриста и французского или российско-советского юриста, имел ввиду в первую очередь ментальные, т.е. социокультурные особенности. Тем не менее есть все основания говорить, что он в то же время подразделял их как совершенно автономные образования, методологически независимые. Отсюда и то странное положение в науке, когда подавляющим большинством признается конвергенция как состоявшийся факт, но при этом все еще считается, что способ мышления английских юристов и способ мышления российских

юристов в корне отличны. Но если мы признаем процесс конвергенции, мы в то же время не можем признавать верность убеждения в непроходимой пропасти между методологией познания правовой действительности англо-американской юриспруденции и романо-германской. А если так, то нам необходима новая классификация юридического мышления, если она возможна, или выработка некоего единого концепта юридического мышления, вбирающего в себя как признаки доктринального, так и признаки прецедентного мышления, поскольку каждое в отдельности является односторонней отвлеченностью. Вне всякого сомнения, что подобно тому, как стиль мышления юристов легистского толка, опирающийся на методологию объяснения, фактически испытывает кризис как в сфере практики применения закона, так и в сфере законотворчества и системы образования юристов, так и стиль мышления прецедентного толка, опирающийся на методологию понимания, испытывает тот же кризис. Это связано прежде всего с тем, что обе категории юристов до сих пор пребывают в паттернах мышления, отживающих себя, в анахронистических стереотипах принятия решения, короче, в состоянии методологического кризиса. А вопрос методологии - это и есть вопрос философии мышления. При этом, по нашему мнению, шаткой является как позиция сторонников методологии объяснения, считающих, что объективно действительная норма реально существует, оставаясь константной после преломления ее в сознании (мышлении) и общественных отношениях, и, соответственно, что семье континентального права чуждо прецедентное право. Также уязвимой для критики является и позиция сторонников методологии понимания, убежденных в том, что никакой объективно действительной нормы права вообще не существует, поскольку не может нечто существовать вне зависимости от сознания (мышления) и воли участников правоотношения, и, соответственно, что семье прецедентного права чуждо легистское правопонимание.

Думается, что единая модель юридического мышления, будучи отражением универсальных оснований профессии юриста106, о которой мечтал еще Р. Иеринг, является делом будущего, которое не за горами. Ведь по мере сближения, интеграции двух основных правовых систем - континентальной и общей - в той же мере будет совершаться и взаимопонимание юристов разных стран, подобно тому, как это имеет место практически во всех прикладных науках, где такой раскол просто немыслим. Что касается классификации, то о ней можно говорить лишь в рамках этой единой модели как специфическом проявлении многослойности, многоуровневости юридического мышления. Если представить, что таковая модель единого мышления юристов всех стран как некая универсальная категория существует гипотетически, то в качестве классификации, т.е. подразделения по уровням от простого к сложному, или хотя бы введения к таковой могла бы послужить классификация К. Шмитта,

107

данная им в работе «О трех видах юридического мышления» , где им выделяется мышление о правиле (законе), мышление о решении и мышление о порядке и форме. Надо сказать, что К. Шмитт не преследовал при этом цели построить именно классификацию, склоняясь к тому мнению, что реально существует из этих трех видов только мышление о порядке и форме. Что ж, в этом есть, безусловно, рациональное зерно, но гораздо продуктивнее, по нашему убеждению, все-таки попытаться адаптировать произведенное К. Шмиттом подразделение под полноценную классификацию, допустив, соответственно, существование всех трех видов мышления. Это возможно, если очертить границы применимости каждого из этих видов мышления в рамках единого правового поля или юридической реальности как неких иерархических уровней. Мы внесли и некоторые коррективы в название мышления о порядке и форме, переименовав его в мышление об идеале, как отдаленной цели общества, как некоего представления, догадки общества о своем будущем. Это

106 Давыдова М. Л. Обучение юридической профессии в России и США: к вопросу об универсальных основаниях // Право и современные государства. 2012. № 3. С. 3-12.

107 Шмитт К. Государство: право и политика / пер. с нем. и вступ. ст. О. В. Кильдюшова. М. : Издат. дом «Территория будущего», 2013. С. 307-357.

конечно же противоречит изначальной мысли К. Шмитта, поскольку он считал мышление о порядке и форме реально существующим и именно его называл правопорядком, тем не менее по нашему мнению не будет большим прегрешением некоторое расширение понятия этого мышления за счет его переименования, поскольку мышление об идеале включает в свое содержание не только представления о настоящем правопорядке, но и догадку о его будущем состоянии и стремление к этому будущему с помощью мобилизующей силы того идеала, которым общество и государство выбрало руководствоваться на рубежах и страницах своей истории.

Итак, получается следующая классификация.

Мышление о правиле (нормативизм) будет иметь место в рамках различных государственных органов и организаций (например, органы по налогам и сборам, военные ведомства, таможня, регистрация прав и т.п.), деятельность которых строго регламентирована, порядок юридически значимых действий и решений логически выводится из нормативно-правовых актов, на базе которых они учреждены и функционируют.

Мышление о решении (децизионизм) будет иметь место в рамках суда, деятельность которого хотя и регламентирована и он также руководствуется буквой закона, но само его существование этим не исчерпывается, ведь при этом он исходит и из духа закона, что проявляется в принятии юридически значимых решений, содержание которых не выводимо из норм права, но является «чистым» решением.

Мышление о порядке и форме (об идеале) будет иметь место в отношении законодателя как выразителя идеалов и целей общества и государства, утверждающего в действительности своей волей некую модель социальной организации как долженствующую быть.

Данное подразделение юридического мышления не является строгим и однозначным, на практике все обстоит гораздо сложнее. В особенности это касается взаимодействия элементов мышления о правиле и мышления о решении как наиболее динамичной части профессионального правосознания.

Ведь нередко субъект судебного мышления использует элементы мышления о правиле, а субъект исполнительно-распорядительного правоприменения, например, следователь или прокурор, - элементы мышления о решении. Однако в самом общем теоретическом смысле такое подразделение юридического мышления на виды все же правомерно, если брать за основу критерий сложности фактического и нормативного материала, которым оперируют субъекты различных видов мышления, и если принимать во внимание то, что последнее слово в разрешении любой жизненной ситуации все-таки чисто формально принадлежит суду. Вопрос же по поводу того, к какой категории мышления, например, отнести юрисконсульта и адвоката, которые также наделены профессиональным правосознанием и занимают полноценное место в юридической реальности, должен решаться в каждом конкретном случае в зависимости от квалификации и способности прогнозировать результаты правоприменения властными субъектами. Если, к примеру, знание нормативного материала адвокатом ограничивается одной -двумя статьями процессуального и материального права или даже целым комплексом статей, то это еще не значит верную квалификацию им обстоятельств дела и правильный прогноз его разрешения в суде, прокуратуре, какой-либо государственной службе. Иными словами, зная некоторые положения законодательства, адвокат может просто успешно ими руководствоваться, не выходя за рамки мышления о правиле. Для того же, чтобы верно сориентироваться и направить своего клиента по какому-то правовому пути, правильно оценить перспективу дела и в связи с этим скорректировать поведение клиента, ему недостаточно просто знать ту или иную норму, но необходимо подняться до уровня мышления о решении, что может дать только системный опыт юридической практики.

Теперь мы можем разрешить вопрос об обладании обычными гражданами юридическим мышлением. Здесь же, кстати, можно задать небезынтересный вопрос о том, с какого момента студенты юридических факультетов начинают оперировать полноценным юридическим мышлением, является ли сдача

государственных экзаменов таким моментом и другой не менее важный вопрос заключается в том, необходимо ли вообще получать юридическое образование, чтобы владеть юридическим мышлением?

В отношении граждан думается можно пойти на уступки и допустить владение ими на определенном уровне элементами мышления о правиле. Здесь все дело в критерии сложности нормативного материала. И обычное не профессиональное мышление порой довольно удачно справляется с постановкой диагнозов и постройкой дачных домиков, не владея при этом специальном образованием, а полагаясь исключительно на свой субъективный опыт, почерпнутый из чувственных наглядных представлений. Пусть и получаются при этом не совсем безошибочные и безопасные результаты, но ведь ляпы и халатность свойственны не только новичкам, но и профессионалам. И более того, как отказать в этом мышлении обычным гражданам, например, не владеющим специальным образованием, но, тем не менее, занимающим определенные должности, связанные с осуществлением юридических или околоюридических функций. Взять тех же таможенников, контроллеров транспорта, инспекторов ГИБДД, судебных приставов, специалистов роспотребнадзора и т.д., т.е. всех тех, кто осуществляет социально-техническое правоприменение, даже диспетчер в аэропорту. Это ведь либо государственно-властное правоприменение, либо правоприменение при делегировании некоторых государственно-властных функций частным специалистам. И здесь, как оказывается, нет необходимости даже в специальном юридическом образовании.

Однако более сложные ступени этого же вида мышления им будут совершенно не доступны уже в силу необходимости для этого быть субъектом непосредственно юридической деятельности, например, юрисконсультом. Как мы помним, в мышлении ничего нельзя понять, если изучать его в отрыве от тех сегментов действительности, которые оно отражает и откуда оно черпает свою мотивацию. В этой связи проясняется вопрос и со студентами. Началом формирования непосредственно юридического мышления у студента будет не

просто момент получения образования и сдача госэкзаменов, но непосредственное приступание к юридической деятельности, т.е. к какой-либо работе по специальности. Отсюда в зависимости от места в юридической реальности, он автоматически начнет овладевать тем или иным видом мышления, правда, в рамках которого еще можно проводить градации по качеству, ведь бывают разной степени умелости адвокаты, судьи и законописцы. Но это уже не важно. Важно то, что попав на государственную или муниципальную службу, или даже в сферу деятельности, соприкасающуюся со специально-техническим правоприменением, он будет практиковать мышление о правиле, оставаясь в рамках системы законодательства. Попав же в судьи, юрист становится субъектом мышления о решении, расширяя горизонт своего действия до системы права. У граждан в этой связи, во-первых, в силу отсутствия у них полномочий на принятие юридически значимых решений и, во-вторых, в силу сложности нормативного и социального материала, с которым оперирует мышление о решении, такого мышления не будет даже приблизительно. И здесь отклоняется тот аргумент, что у них, возможно, есть чувство справедливости не хуже судейского, поскольку правовая справедливость это не то же самое, что этическая справедливость в строгом смысле, поскольку последняя кроется в психике, а первая в нормах-принципах, которые надо знать заранее. Равно как и у студентов такой вид мышления заподозрить сложно. Однако студенты обладают по сравнению с обычными гражданами уже тем преимуществом, что у них есть понятийная сетка и какое-то видение функциональности права как регулятора, отсюда и теоретическое понимание того, чем они будут заниматься, став судьей. Но пока не станут, это мышление доступно им лишь теоретически, как потребителю и наблюдателю правосудия, генерирующего решения, разрешающие конфликты.

С мышлением об идеале дела обстоят также не в пользу граждан. Возможно, что обычные граждане несколько имеют отношение к этому уровню, ведь идея, овладевшая массами, становится фактором истории, но, тем

не менее, вряд ли это замечание в полной мере можно отнести именно к юридическому мышлению об идеале, поскольку опять же, чтобы им обладать и до него подниматься, нужно быть связанным с соответствующим видом деятельности, либо с непосредственным законотворчеством, либо с научно-философскими поисками и формулировками этого идеала или, лучше сказать, идеалов. В самом деле, ведь здесь множественная дифференцировка. Мало найти и удерживать ценностно-акцентированную идею максимальной степени абстрактности (см. гл. 4) и отдаленности предвидения во времени и пространстве, что в целом доступно гражданам, но ведь это не значит, что она появляется в массовом сознании, либо в сознании отдельного обывателя, или, что он может ее надлежащим образом сформулировать и смотивировать. Кроме того, ведь нужно еще найти целую иерархию более конкретных принципов, последовательно вытекающих из верховной цели и ложащихся в качестве базиса в отраслях права. Например, верховная идея - либерализм, далее конституционный строй с его правом на свободу, на жизнь и имущество. Далее идут отраслевые принципы и т.д. Тут требуется более серьезная интеллектуальная работа на уровне отвлеченных понятий, а не конкретных представлений.

В связи с чем, обладание гражданами юридико-идеалистическим мышлением можно допустить только на самом поверхностном уровне понимания, при котором они, например, могут отличить идеологию коммунизма и либерализма и удерживать ее как цель в своем правосознании, но это не значит, что им доступно профессиональное оперирование мышлением об идеале в юридическом смысле, поскольку для этого необходимо быть законодателем либо ученым и/или философом, т.е. заниматься непосредственно этим видом деятельности.

Резюмируем сказанное по поводу состояния проблемы мышления в юриспруденции:

1. Фактически современная проблематика юридического мышления вращается в русле известного спора нормативистов и сторонников широкого

подхода к праву, где первые ограничивают поле юридического мышления толкованием объективно действительной нормы права, а вторые настаивают на его безусловной связи с эмоционально-мотивационной деятельностью субъекта познания и влиянием контекста правоотношений. На уровне проблемы классификации юридического мышления полемика имеет аналогичный характер и заключается в прочно утвердившемся взгляде, согласно которому существует два способа или образа юридического мышления, вытекающих из принадлежности к англосаксонской или континентальной правовой системе и именуемых, соответственно, прецедентным и доктринальным.

2. Наша идея заключается в утверждении трех видов юридического

108

мышления , а именно: мышление о правиле (нормативизм), мышление о решении (децизионизм), мышление об идеале, - каждый из которых представляет собой последующий более высокий интервал абстракции, включающий предыдущий и существующий в определенных границах применимости. Каждому виду юридического мышления соответствует свой метод по удельному весу, объект, субъект и цель познания109. Все это указывает в числе прочего на дифференцированный характер юридической реальности, в которой каждому виду юридического мышления соответствует свой образ права и вид юридической деятельности.

108

Зыков Д. В. О трех видах юридического мышления // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 5, Юриспруденция. 2013. № 2 (19). С. 82-85.

109 Зыков Д. В. Вопрос о реальности юридической реальности // IV Всероссийская научно-практическая конференция «Социально-политическое развитие России как комплексная проблема гуманитарного знания», г. Волгоград, 25-26 апр. 2013 г. - Волгоград, ВА МВД России, 2013. В двух томах. Т. 2. - С. 53-59.

Глава 2

МЫШЛЕНИЕ О ПРАВИЛЕ КАК ОТРАЖЕНИЕ МЕТОДОЛОГИИ ОБЪЯСНЕНИЯ

§ 2.1. Проблема юридического нормативизма. Формально - догматический характер

юридико - нормативистского мышления

Прежде чем переходить к более подробному рассмотрению мышления о правиле, необходимо сразу указать критерии выделения данного вида мышления в самостоятельную категорию познания юридической реальности110, что будет аналогичным описанию познавательной позиции или когнитивной системы отсчета. К таковым критериям интервальный подход относит объект познания и условия познания. В свою очередь, условия познания содержат следующие характеристики: кто познает, как (с помощью каких средств) познает, для чего познает. Такой подход дает нам возможность дифференцировать юридическую реальность и доказать существование трех видов юридического мышления как трех совершенно разных когнитивных систем отсчета, существующих совершенно самостоятельно.

Итак, объектом мышления о правиле признается только норма, а человеческое поведение лишь постольку, поскольку оно определяется в правовых нормах как условие или как последствие ее действия, т.е. как содержание правовой нормы. Право понимается здесь как система долженствования, а не как система сущего. Субъектом познания здесь

110 Подробнее см.: Зыков, Д. В. Вопрос о реальности юридической реальности / Д. В. Зыков // IV Всероссийская научно-практическая конференция «Социально-политическое развитие России как комплексная проблема гуманитарного знания», г. Волгоград, 25-26 апр. 2013 г. - Волгоград, ВА МВД России, 2013. В двух томах. Т. 2. - С. 53-59; Он же. Размышления о юридической реальности // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 6-1 (32). С. 63-69.

выступает должностное лицо, государственный служащий или, шире, орган исполнительно-распорядительной власти. Основным, доминирующим методом познания будет объяснение111. Целью - принудительное или добровольное подведение, подчинение частного поведения под общее представление, модель социального устройства, выраженную в норме, (сущностью права здесь будет норма или, что то же, государственная воля).

Мышление о правиле сформировалось на базе позитивистской методологии и наиболее последовательно было выражено Г. Кельзеном в его теории нормативизма.

Изначальные цели юридического позитивизма, выражением которого является формально-догматическая или аналитическая юриспруденция, высоки и благородны - достичь объективности, беспристрастности правопорядка, стать безупречным образцом рационалистических построений, стройной и строгой логической системой, «вычислительной машиной», не дающей сбоев в реализации объективного механизма права. Система права должна была стать «математикой свободы», прозрачной и надежной, опирающейся только на факты, способной подводить людей к точным и неопровержимым выводам и результатам. Таковы основные лозунги традиционного юридического позитивизма.

Надо сказать, что сегодня такой подход вызывает серьезные возражения и плохо мирится с реальным положением дел. Тем не менее едва ли можно утверждать, что он исчерпал себя теоретически. Что же касается юридической практики, то она в большинстве своем все еще находится во власти настоящей доктрины, имея широкие границы своей применимости.

Рассмотрим юриспруденцию в парадигме объяснения более подробно.

111 В философии науки выделяют два типа объяснения: первый тип называют номологическим, поскольку предполагается, что последнее должно быть не случайным знанием, а законом науки, второй тип опирается не на общее положение, являющееся законом, а на утверждение о каузальной связи. В настоящей работе везде используется второй тип объяснения, поскольку в социальном познании установление и формулировка закономерностей все же существенно отличается от подобных операций в естественнонаучном смысле и вообще говорить о каких-либо научных законах, свидетельствующих о достоверном знании, в социальном познании, особенно на современном этапе, не принято.

В целях анализа основных положений рассматриваемой доктрины небесполезно поставить вопрос: а может ли право быть такой системой, т.е. некой логической машиной, которая на каждый юридический вопрос должна выдать один-единственный ответ, кто бы и как бы ни приводил в действие объективный, однозначно-детерминистский механизм права? Сторонники нормативизма отвечают на этот вопрос утвердительно, что право может и должно быть именно таковой системой. При этом они исходили и исходят до сих пор из предположения, что социальную реальность можно упорядочить и организовать, принудительно наложив на нее юридическую форму. В основе такого наложения некоей модели или образца социального устройства на реальность лежат именно представления классического детерминизма. Предполагается также, что реальность поддается логическому исчислению, и основная масса вариантов человеческого поведения может быть типизирована и систематизирована, а следовательно, может быть предсказана и подвергнута известному упорядочению. Отсюда, построение беспробельной и завершенной системы права наподобие логической машины лишь вопрос техники. Последствия реализации положений нормы права логически заложены в самой этой норме, которая, таким образом, является причиной, обусловливающей появление данных следствий. В связи с этим становится понятной установка юриста на нахождение основания любого юридически значимого действия или решения. «А на каком основании то или иное происходит?» - спрашивает юрист или обычный гражданин, что является безусловным проявлением или элементом юридического мышления и парадигмы объяснения. Всякое правовое высказывание сегодня невозможно без достаточного к тому основания, содержащегося в позитивной норме. «Иначе говоря, - писал Г. Кельзен, -содержание реальных событий согласуется с содержанием некоей нормы, которая признается действительной»112. «Что превращает это действие в правовой (или противоправный) акт, - считает Г. Кельзен, - так это не его фактичность, т.е. не его каузально определенное, включенное в систему

природы бытие, но объективный смысл, связанный с этим актом, то значение, которым он обладает. Конкретное действие получает свой специфически юридический смысл, свое собственное правовое значение в силу существования некоторой нормы, которая по содержанию соотносится с этим действием, наделяя его правовым значением, так что акт может быть истолкован согласно этой норме. Норма функционирует в качестве схемы истолкования»113.

Логика рассуждений основателя нормативизма Г. Кельзена по поводу происхождения, соответствия и обеспечения нормы права следующая. Право есть сфера должного, и в связи с этим оно не выводится из сущего. Но является априорным произвольным установлением, направленным на действительность, смысл которого только в том и заключается, чтобы регулировать общественную жизнь. Само же регулирование основывается на принуждении, поскольку право лишено какого бы то ни было морального содержания. И отличие права от морали заключается лишь в способе обеспечения, а именно: право непосредственно связано с возможностью принуждения, а мораль может и не иметь санкций. Тем не менее право, будучи объективно действительным, произвольным, формальным и принудительным установлением, не может при этом не иметь хотя бы минимума действенности как признака соответствия реальности. Хотя, в принципе, ее соответствие или несоответствие не является определяющей чертой права, поскольку, в конечном счете, под действенностью правовой нормы Кельзен понимает не ее признание и правильное отражение действительности, а меру эффективности принуждения. Отсюда мы выводим несколько проблем этой теории, взаимосвязанных между собой и вытекающих, по большому счету, из главной проблемы - проблемы происхождения нормы.

Здесь мы подошли к сердцевине позитивистских воззрений на право и юридическое мышление. Право в рамках данной парадигмы мышления понималось как сфера должного, а не сущего. Причем данная точка зрения была в свое время настолько распространена, что принималась даже

представителями социологического направления юриспруденции, считающими предметом правопознания не нормы, а общественные отношения, т.е. нечто сущее, что невольно свидетельствует о сложности и запутанности вопроса114.

Г. Кельзен в этой связи показывает довольно сложную конструкцию нормы: «Понятие "норма" подразумевает, что нечто должно быть или совершаться и, особенно, что человек должен действовать (вести себя) определенным образом. Глагол "должен" употребляется здесь в более широком, нежели обычно, смысле. В обычном словоупотреблении только приказыванию соответствует "должен", а позволению - "может", уполномочиванию - "имеет право". Но здесь "должен" выражает нормативный смысл акта, интенционально направленного на поведение других. Понятие долженствования ("должен") включает здесь также "может" и "имеет право"; ведь норма может не только предписывать (приказывать), но также позволять и, особенно, уполномочивать. "Почему я должен (а в обычном словоупотреблении также - "могу", "имею право") так поступать?". "Норма" -это смысл акта, который предписывает или позволяет и, в особенности, уполномочивает определенное поведение. Следует при этом иметь в виду, что норма как специфический смысл акта, интенционально направленного на поведение других, это не то же самое, что акт воли, смысл которого она

114 Так, сторонник социологической юриспруденции Н. М. Коркунов писал: «Всякая вообще норма, будет ли это норма юридическая или нравственная, этическая или техническая, есть правило, обусловленное определенною целью, другими словами - правило должного; этим все вообще нормы отличаются от законов в научном смысле. Закон в научном смысле есть общая формула, выражающая подмеченное однообразие явления. Закон выражает не то, что должно быть, а то, что есть в действительности, - не должное, а сущее». И далее: «Юридические нормы не выражают того, что есть, а указывают лишь, что должно быть; они могут быть нарушаемы, они вместе с тем служат причиной явлений, а именно всех тех явлений, совокупность которых образует юридический быт общества» (Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. С. 71-72). Но при всем этом он считал, что «.если за основу изучения права принять не нормы юридические, как это бывает при толковании, а юридические отношения, то получатся более прочные и устойчивые выводы»; «Только изучение юридических отношений, а не толкование отдельных законодательных постановлений дает обобщенное и систематическое знание права, знание научное» (там же. С. 421).

составляет. Ведь норма есть долженствование, а акт воли, смысл которого она составляет, - бытие»115.

Конечно, юристы-догматики, в том числе и Г. Кельзен, хорошо понимают, что для описания социальных явлений, к которым относится и правовая сфера общества, недостаточно использовать причинно-следственные связи по аналогии с естественной средой. И хотя таковые имеют место сплошь и рядом в социуме, в отличие от большинства конкретно-эмпирических связей между причинами и следствием в реальном мире связь между явлениями, процессами и событиями в социальном мире устанавливается на уровне сознательно-субъективном и носит по сути формализованный, гипотетический характер. Тем не менее это не мешает догматической юриспруденции использовать каузальные связи для описания реальности. Но при этом, учитывая специфику социальной сферы, вводится дополнительный принцип -принцип вменения. С этой целью Г. Кельзену приходится сделать большое интеллектуальное усилие, чтобы, оставаясь на позициях позитивизма, тем не менее не показать своих натуралистских притязаний в объяснении социального факта, но виртуозно прикрыть их уступками человеческой свободе, введя психологический принцип вменения, но при этом не менее виртуозно отрицать эту свободу как таковую.

Так, Г. Кельзен специально различает каузальную науку и нормативную науку по наличию или отсутствию элемента сознания и воли, считая, что обе науки должны выработать собственный принцип. Это даст возможность не только провести аналогию между обществом и природой, но и подчеркнуть специфику социального бытия по сравнению с природным. Он следующим образом поясняет свою мысль: «Определяя право как норму (или, точнее, как систему норм, как нормативный порядок) и ограничивая задачу правоведения познанием и описанием правовых норм и установленных ими отношений между определенными фактами, мы противопоставляем право природе, а правоведение как нормативную науку - всем тем наукам, которые направлены

на познание причинно-следственных связей в реально протекающих процессах. Если имеется общественная наука, отличающаяся от естественной, она должна описывать свой предмет на основании принципа, отличного от принципа причинности»116.

И далее: «При описании нормативного порядка человеческого поведения применяется этот другой принцип, отличный от принципа причинности, который можно обозначить как "вменение". Аналогия состоит в том, что этот принцип выполняет в правовых высказываниях функцию, сходную с функцией принципа причинности в законах природы, с помощью которых описывает свой предмет естествознание. В отличие от естественного закона, который утверждает: "Если есть А, то есть В", правовое высказывание утверждает:

117

"Если есть А, то должно быть В" (даже если фактически его и нет)» .

При этом осознается, что «правовая норма считается объективно действительной лишь в том случае, если поведение, которое она регулирует, хотя бы в некоторой степени, фактически соответствует ей. Норма, которая никем и никогда не применяется и не соблюдается, т.е., как принято говорить, не действенна ни в какой, даже в самой малой степени, не считается

действительной правовой нормой. Некий минимум так называемой

118

действенности есть условие ее действительности» .

Так из проблемы происхождения нормы права вырастает связанная с ней проблема соответствия норм права регулируемой общественной сфере сущего, к рассмотрению которой теперь логично перейти.

Итак, норма должна быть не только действительной, но и действенной. Действительность нормы означает, что есть предписание о том, как должно себя вести, действенность же констатирует факт, что люди на самом деле ведут себя таким образом. Отсюда Кельзен делает вывод, что любой принудительный порядок, притязающий называться правом, может быть признан действительным только в том случае, если он действен. В этой связи Кельзен в

116 Чистое учение о праве Ганса Кельзена : сб. переводов. Вып. 1. С. 105-106.

117

117 Чистое учение о праве Ганса Кельзена : сб. переводов. Вып. 1. С. 107-108.

118 Там же. С. 21.

качестве отличительного примера права от неправа приводит ситуацию с грабителем, веление которого не будет правовым актом, несмотря на его принудительный характер уже потому, что оно представляет собой изолированный акт отдельного индивида. Тогда как право есть не отдельная норма, но система норм, социальный порядок, и частная норма может считаться правовой нормой лишь в том случае, если она принадлежит к такому порядку. Сложнее обстоит дело с организованной бандой грабителей, орудующей в определенной местности. Будет ли их деятельность правопорядком? При соблюдении критерия длительности действия этой банды, допущении основной нормы о коллективной безопасности внутри этой банды, Кельзен утвердительно отвечает на этот вопрос, указывая следующее: «Если территориальная сфера действительности этого принудительного порядка ограничена определенной областью и если в пределах этой области он оказывается действенным настолько, что действительность всякого другого принудительного порядка исключается, то его вполне можно считать правопорядком, а созданное им сообщество "государством", даже если его внешняя деятельность с точки зрения международного права имеет преступный характер»119.

Из приведенных высказываний обращает на себя внимание ссылка на некий «минимум коллективной безопасности» как основание и критерий для отличия права от преступления, государства от разбойничьей банды и вообще права от неправа. Отсюда, в частности, следует, что он должен был включить это оценочное понятие в понятие права и понятие правового сообщества (государства). Но он такую интерпретацию отвергал, вследствие чего допустил неизбежное существенное противоречие в собственных рассуждениях. В этой связи В.С. Нерсесянц справедливо замечает: «Однако такое "естественноправовое" понимание неприемлемо для кельзеновского нормативизма с его разрывом между должным и сущим. Обнаруживаемое здесь фундаментальное противоречие в подходе Кельзена состоит в следующем: с

одной стороны, правопонимание (норма права, правопорядок, право и правоведение) должно быть "очищено" от всего сущего (фактического, социально и ценностно содержательного), а с другой стороны, он трактует право и правопорядок как именно социальный порядок и социальную ценность, как социально действенный феномен (т.е. как факт сущей действительности, а

не только как чисто формально-смысловую действительность

120

долженствования)» .

В.С. Нерсесянц обращает в этом пункте внимание на двойственность позиции Г. Кельзена, которая, по его мнению заключается в том, что когда ему приходится прибегать к нахождению критерия отличия права от неправа, необходимого для любой юридической теории, он неизбежно вынужден вопреки притязаниям своего «чистого» учения использовать доводы не только из сферы долженствования, но и из сферы сущего.

Как будто не замечая этого противоречия, Кельзен, только что отграничив правопорядок от неправового состояния, используя субъективный естественноправовой критерий «минимума коллективной безопасности», тут же отрицает его субъективное происхождение и отказывает ему в статусе правового понятия, оставив за ним только статус морального понятия. Однако проблема не в том, что Кельзен не замечает этого противоречия, а в том, что он отрицает здесь какое-либо противоречие, продолжая так: «Коллективная безопасность, или мир, есть функция, в той или иной степени присущая всем принудительным порядкам, обозначаемым словом "право", на определенном этапе их развития. Эта функция есть факт, который может быть объективно установлен. Утверждение правоведения о том, что некий правопорядок умиротворяет конституируемое им правовое сообщество, не есть оценочное суждение. В особенности такое утверждение не означает признания некоей ценности справедливости; эта ценность отнюдь не становится элементом понятия права и потому не может служить критерием, позволяющим отличить правовое сообщество от банды грабителей.»; «Если считать справедливость 120

отличительным признаком нормативного порядка, называемого правом, тогда принудительные порядки капиталистических стран Запада не есть право с точки зрения коммунистического идеала справедливости, и наоборот: коммунистический принудительный порядок в СССР не есть право с точки зрения капиталистического идеала справедливости...»121.

Избегая, таким образом, одновременно и нравственного релятивизма, и метафизических идеологизированных рассуждений о существовании абсолютных ценностей в виде идеи вечного добра и справедливости, Кельзен впадает в другую крайность, утверждая, что «всякое произвольное содержание может быть правом. Не существует человеческого поведения, которое как таковое - в силу своего содержания - заведомо не могло бы составлять содержание правовой нормы»122. Таким образом, «чистое» учение о праве как форме долженствования, свободной от всякого содержания, фактически приводит к пониманию права как произвольного установления и, соответственно, оправданию любого произвола в качестве права.

Но должное категория этическая. Поэтому правовые проблемы оказываются этическими. Во всяком учении о должном, в том числе правовом, заложено большое рациональное зерно, и в самом деле, сложно спорить с тем, что норма тем и отличается от природного закона, что ее можно не исполнять, в отличие от последнего. Но это и самая слабая часть учения юридического позитивизма, легко поддающаяся критике. Хоть Г. Кельзен и усматривает отличие нормы как должного от волевого акта как сущего, на деле оказывается, что должное может быть таковым только в силу его признания или непризнания волевым актом. Поэтому на практике должное от сущего вряд ли

123

отличимо в принципе .

121

Чистое учение о праве Ганса Кельзена : сб. переводов. Вып. 1. С. 70-71.

122

Чистое учение о праве Ганса Кельзена : сб. переводов. Вып. 2. М. : АН СССР, ИНИОН, 1988. С. 74.

123

Во многом удачно разъяснял этот вопрос еще П. Б. Струве: «Нравственное есть должное. Может ли быть в нашем опытном сознании найдено общеобязательное, или объективное долженствование? На этот вопрос мы должны отвечать безусловно отрицательно. Между тем, что такое общеобязательность или объективность факта, в чем

Это замечание подтверждается и современными авторами. В частности, Т. Кун, уточняя свою точку зрения на философию науки и теорию парадигмы в добавлении от 1969 года к своей знаменитой книге, высказал по этому вопросу следующее мнение: «Некоторые критики утверждают, что я путаю описание с предписанием, нарушая проверенную временем философскую теорему: "есть" не может предполагать "должно быть". Эта теорема стала фактически избитой фразой и нигде не пользуется больше уважением. Множество современных философов показали, что существуют также весьма важные контексты, в которых нормативные и описательные предложения переплетаются самым теснейшим образом (имеется ввиду П. Фейерабенд. - Д. З.). "Есть" и "должно

124

быть" никоим образом не бывают всегда разделены так, как это казалось» .

Но, возвращаясь к теории нормативизма, приведем критические аргументы В.С. Нерсесянца: «У Кельзена нет самого главного - адекватного основания такого очищения, т.е. объективного критерия отличия права от

она проявляется? Общеобязательность "факта" (или логического закона) заключается в его принудительном присутствии, в качестве факта, во всяком данном сознании - независимо от воли субъекта. Должным же или долженствующим мы называем такое содержание, которое может, как таковое, присутствовать в сознании, а не только просто содержаться в нем, как данное, может быть признаваемым, а не только известным - лишь в силу волевого акта со стороны субъекта (выделено мной. - Д. З.). Отсюда явствует логическая невозможность общеобязательного, или объективного долженствования, - в том смысле, в каком можно говорить об объективном бытии или объективном законе связи между содержаниями (логическом законе). Нельзя содержать в сознании "факт", т.е. то, что дано в закономерном контексте восприятий и представлений, не признавая этого факта; но можно содержать в сознании веление и целую систему велений, отрицая их (выделено мной. - Д. З.). Необязательность или необъективность долженствования, или веления, как таковые, отличаются от фактов, и это, в сущности, и есть то, чем обусловливается неопределимое никаким иным образом качественное отличие представлений (суждений) долженствования от представлений бытия. Что такое бытие и что такое долженствование, нельзя определить - это такие качества содержаний, которые мы непосредственно познаем или, если угодно, чувствуем. Если нравственное, или должное общеобязательно, то оно общеобязательно не в том смысле, в каком общеобязательно сущее. Общеобязательность долженствования предполагает всегда не только возможность, но даже реальность непризнания этой общеобязательности. "Ты должен" - всегда предполагает: "ты можешь и отрицать долженствование". "Ты видишь, ты понимаешь" значит всегда: "ты не можешь не видеть, не можешь не понимать". Как бытию соответствует категория необходимости, так долженствованию соответствует категория свободы» (Струве П. Б. Предисловие // Бердяев Н. А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском. М. : Канон+, 1999. С. 35-38).

124 Кун Т. Структура научных революций. С. 310.

неправа.» Его «правовая форма (т.е. вся нормологически описываемая сфера долженствования) оказывается совершенно пустой, бессодержательной (в формально-правовом смысле), можно сказать специально очищенной для любого, в том числе и произвольного, позитивно-правового содержания (в

125

фактическом смысле)» .

Мы видим, что норма как таковая непосредственным образом соотносится с действительностью, черпая из нее свое содержание, и минимум ее действенности есть условие ее действительности. Проблема заключается не только в том, что норма может быть неистинна или не адекватна действительности. Проблема заключается прежде всего в том, что жизнь гораздо богаче наших представлений о ней, отразить которые во всей полноте в норме как некотором слепке с действительности оказывается делом проблематичным. Очень хорошо это разъясняет Г.В. Мальцев: «В тот момент, когда законодатель по своему разумению устанавливает через правовую норму юридическую связь между причинами, то есть условиями, предусматриваемыми данной нормой для наступления некоторых последствий, и следствиями, то есть вариантами решения конкретного дела согласно данной правовой норме, происходит формализация соответствующей причинно-следственной связи. Законодатель создает ее, предположим, исходя из реальности (хотя такое предположение не всегда оправдывается), но абстрагируясь от динамики и содержания природных и социальных явлений, которые закон просто не в состоянии выразить. Формулируя норму как правовой масштаб, законодатель ориентируется на типизированные связи внутри огромного массива социальных отношений, фиксирует лишь их наиболее общие, формальные черты. Типизированная подобным образом, связь между явлениями в праве есть абстракция, порожденная юридическим мышлением, и по отношению к реальным причинно-следственным связям она выступает как нечто формальное. По содержанию различные, но формально

однотипные жизненные ситуации должны быть связаны с правовой нормой, из которой, опять-таки формально, выводится юридическое решение»126.

Как бы там ни было, но в этом пункте более всего ощущается противоречие классического мышления между утверждениями о человеке-машине, действующей по принципу ассоциации (или условно-рефлекторной реакции), и тем обстоятельством, на которое указывали рационалисты во главе с Декартом. Что человек обладает теоретическим мышлением, конструирующим окружающую реальность, предписывая ей определенное направление, налагая на нее собственные законы долженствующие быть в природе. В самом деле, с одной стороны, мы видим заимствование из механической картины мира принципа детерминизма, понятия механической закономерности, с другой стороны, мы наблюдаем представления о праве как мире особых мыслительных конструкций и логических форм, существующих самостоятельно и диктующих реальности то, что должно быть. Этот мир абстрактных категорий, понятий, не смешивающихся с реальностью, имеет свои границы применения, установленные юридическими законами, и самопроизвольно налагается на социальную реальность. Все выходящее за пределы юридических понятий о должном, за пределы объективно действительной нормы, довлеющей над реальностью, относится к разряду неких метаюридических явлений и к юридическому мышлению не относится. Нормативная юриспруденция оказывается фактически и логически юриспруденцией понятий, или аналитической юриспруденцией. А точка приложения права при этом есть пассивно-действующий человек-автомат. Юриспруденция понятий берет свое начало в декартовской, кантианской и гегелевской философии идеализма, поскольку здесь мы наблюдаем идеалистические рационалистические построения в юриспруденции. В то же время представления о пассивной социальной среде, которая требует упорядочения в человеческом поведении, нуждающемся в регулировании,

аналитическая юриспруденция берет из классического естествознания, парадигмы объяснения.

Юрист, чтобы оставаться в сфере позитивного права, не должен перешагивать границы, очерченные законом. Только оставаясь в рамках предполагаемых вариантов или схем истолкования той или иной нормы, юрист может считаться юристом. Выход же за пределы нормы как схемы истолкования означает произвол и неюридические методы познания. Зато, находясь в правовом поле значений, он может фактически бесконечно углубляться в познание своего предмета, в систему норм, интерпретируя содержащиеся в законах императивы и понятия так, чтобы более абстрактные категории использовались для построения конструкций общественных отношений разных степеней конкретности, т.е. все более приближая их к действительному осуществлению. В этом обнаруживается известный дуализм

127

духа и материи, понятия и действительности , нормы как средства описания реальности и самой реальности. Однако надо заметить, что под субъектом такого правоведения понимается не конкретный юрист, а вневременный, абстрактный юрист - правоприменитель и законодатель. Таким образом, субъект и объект в праве существуют как бы параллельно друг другу, не пересекаясь. При этом доминирующее положение принадлежит субъекту, являющемуся неким проводником долженствующего быть. «С точки зрения юриспруденции понятий, - отмечает Г.В. Мальцев, - мир права беспределен, в нем потенциально заложены ответы на все юридические вопросы, но их надо найти путем логической обработки позитивно-правового материала. В праве существует система высших понятий, из которых можно дедуцировать другие понятия, а из них - понятия третьего порядка и т.д. Поэтому правовой мир иерархичен. Если исходить из того, что правовая система обладает логической полнотой как общим потенциальным свойством, то неясности и проблемы, возникающие на отдельных ступенях правовой иерархии, восполняются

12Т ц

См.: Алекси Р. Понятие и действительность права (ответ юридическому позитивизму) : пер. с нем. М. : Инфотропик Медиа, 2011.

посредством выведения недостающих понятий из формул закона. Применение права сводится к установлению юридических следствий в процессе подведения случая под правовое понятие. Буквальный смысл законов образует границы применения и толкования норм права, но многозначность терминов и слов, употребляемых законодателем, дает возможность идти вглубь, выявлять

конкретные детали, которые хотя в самом законе и не обозначены, но отвечают

128

его смыслу в редких или изменяющихся обстоятельствах» .

Таким образом, формируется логически-детерминистская связь между нормой - причиной и действием - следствием, связь необходимая, безальтернативная, реализующаяся буквально механически. Отсюда мы переходим к третьей проблеме нормативизма - проблеме обеспечения системы норм, вытекающей из первых двух.

Несмотря на всю научную объективность такого правопонимания, для которого по большому счету все равно, истинна или ложна система норм, а главное, действенна она или недейственна в целом, является вполне очевидным фактом, что реальность плохо с ним согласуется по причине сопротивления, противодействия социального материала. Сложно себе представить объективный правопорядок, также как невозможно себе до конца уяснить точку зрения Кельзена, который в попытке последовательного проведения позитивистской методологии, прибег, тем не менее, к ценностному подходу, идеологизировав всякий «правопорядок» и «правовое сообщество» (государство) как высшую ценность (как «минимум коллективной безопасности») и впал в противоречие с самим собой. Кроме того, суть его позиции на практике сводится к абсурдной ситуации. Ведь если понимать норму только как должное и в этом усматривать ее коренное отличие от природного закона, то выходит так, что априорно наделенная действительностью норма на деле не соприкасается с реальностью событий и обстоятельств жизни и может быть независимой от этой жизненной реальности. В самом деле, если право принадлежит сфере должного, но не 128

сущего, то предполагается, что оно не выводится из сущего и тем не менее имеет применение к сфере сущего, эмпирического бытия, будучи само трансцендентального происхождения. Кельзен прямо говорит, что его основная, конституирующая норма правопорядка есть «трансцендентально -

129 - г-р

логическое условие истолкования» действительности. Так позитивист Г. Кельзен неожиданно оказывается кантианцем-идеалистом.