Трансформации сферы обеспечения безопасности под влиянием технологий цифровизации и автоматизации в инновационных странах тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 23.00.02, кандидат наук Туробов Алексей Владимирович

• Туробов Алексей Владимирович
• кандидат наук
• 2022

Оглавление диссертации кандидат наук Туробов Алексей Владимирович

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1. Теоретическая модель взаимосвязи цифровых технологий и сферы обеспечения безопасности

1.1 Предметная область и эволюция сферы обеспечения безопасности. Рамки и границы исследования сферы обеспечения безопасности данной работы

1.2 Политика цифровизации

1.2.1 Концептуализация и операционализация цифровизации

1.2.2 Типы цифровых технологий и их социо-политические эффекты

Глава 2. Эмпирическое исследование влияния технологий цифровизации на сферу обеспечения безопасности

2.1 Выявление ключевых типов технологий и стран-лидеров цифровой трансформации

2.1.1 Концептуализация технологии искусственного интеллекта

2.2 Дизайн основного эмпирического исследования: изменения сферы обеспечения безопасности в странах

2.2.1 Эмпирическая модель согласованности (консистентности) безопасности

2.2.2 Верификация и тестирование модели

2.3 Применение эмпирической модели для каждой страны-кейса

2.3.1 США

2.3.2 Швеция

2.3.3 Германия

2.3.4 Финляндия

2.3.5 Франция

2.4 Сравнительный анализ представленных моделей

2.4.1 Возможности ИИ

2.4.2 Оценка угроз

2.4.3 Согласованность (консистентность) системы безопасности

Глава 3. Цифровой аспект сферы обеспечения безопасности

3.1 Результаты исследования цифровой трансформации безопасности: актуальное состояние

3.1.1 Обоснование полученных результатов

3.1.2 Ограничения и границы допустимости результатов

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Словарь терминов

Список литературы

Приложения

Приложение

Приложение

Приложение

Приложение

Приложение

Приложение

Приложение

Приложение

ВВЕДЕНИЕ

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Трансформации сферы обеспечения безопасности под влиянием технологий цифровизации и автоматизации в инновационных странах»

Актуальность

В 2015 г. Дэниэл Дирмайер1, проректор Чикагского университета и бывший декан Школы публичной политики им. Ирвинга Харриса, заявил2, что принятие правительственных решений основано на данных, в связи с чем вопросы использования, обмена, анализа данных, прозрачность и подотчетность государственного управления становятся все более важными как для сферы политики и государственного управления, так и с технологической точки зрения. В оборот был введен термин «dataflcation», обозначающий возможность трансформировать нетрадиционные источники информации, такие как текст, изображения и транзакционные записи, в данные. Появление такой возможности позволяет политикам и бюрократам лучше понимать информацию, извлекаемую из разнообразных данных, и обеспечивает проникновение количественного анализа в политический процесс глубже, чем когда-либо прежде. Растущая способность собирать и анализировать данные в режиме реального времени определяет потребность в расширении доступа к данным и создает условия для принятия решений, основанных на фактических данных.

В сфере политики отмеченные изменения проявляются различным образом:

• академические дисциплины, изучающие политику и управление, все больше развиваются в формате data-driven и method-driven, и предлагают все большее число вычислительных (computational social/political science) и алгоритмических подходов, подразумевающих работу с данными;

• общественность и публичная повестка уделяют все большее внимание вопросам цифровой среды, приватности и конфиденциальности в работе с данными (отсюда -явления «дата-активизма» (data-activism) и усиление дискуссий о безопасности цифрового пространства);

• государства, стимулируют условия и (или) напрямую развивают цифровые (электронные) технологии отправления политики и государственного управления (electronic/digital democracy, electronic/digital government, GovTech, electronic participation и пр.). При этом все более влиятельным подходом становится «политика,

1 Office of the Provost, The University of Chicago

URL:https://provost.uchicago.edu/directory/daniel-diermeier (дата доступа 27.09.2021)

2 Data science meets public policy

URL: https://mag.uchicago.edu/university-news/data-science-meets-public-policy (дата доступа 27.09.2021),

основанная на данных», как разновидность и проявление доказательной политики (evidence based policy);

• бизнес коммерциализирует данные, используя их (например, данные пользователей) для получения прибыли, увеличения собственной стоимости и т.п. (выражается в расхожем выражении «данные - это новая нефть»);

• в международной повестке вопросы, связанные с данными и цифровыми технологиями, занимают все более заметные места; данные и цифровые технологии воспринимаются как драйвер развития («Digital Transformation Initiative»3 ВЭФ. Трансформационный эффект цифровых технологий последние десятилетия стал основным фокусом развития конкурентоспособности государств и формирования устойчивого и гибкого общества, по мнению экспертов ООН; а цифровая конкурентоспособность - воспринимается как основой вызов современного государства (IMD World Competitiveness Center)4 и пр.). Однако, они же видятся и как источник угроз.

Увеличение источников данных, их вариативность, распространенность и объемы наравне с повышением вычислительных мощностей привели к стремительному развитию различных технологических концепций, где данные выступают базисом. Это привело к появлению новой социально-политической модели «цифровизации», в которой, с одной стороны, благодаря данным и новым способам работы с данными модернизируются сферы бизнеса и государства, а с другой - в различные сферы жизни и производства внедряются конкретные цифровые технологии.

Цифровизации и цифровой трансформации в последнее время уделяется огромное внимание как со стороны представителей государств, так и со стороны международных организаций (государственных и негосударственных). Большие надежды на цифровизацию как на «серебряную пулю» (или «спасательный круг») вполне оправданы. Согласно различным исследованиям, эффективная цифровая адаптация играет ключевую роль в достижении роста доходов и повышении удовлетворенности пользователей5, то есть граждан. Цифровые технологии могут принести пользу обществу, облегчая доступ к государственным услугам, повысить занятость населения

3 World Economic Forum. Digital Transformation Initiative URL:http://reports.weforum.org/digital-transformation (дата доступа 27.09.2021),

4 The IMD World Digital Competitveness Ranking 2018 by Arturo Bris, Jose Caballero, Christo Cabolis and Marco Pistis. IMD World Competitiveness Center

5 Dong Q. J. Moving a Mountain with a Teaspoon: Toward a Theory of Digital Entrepreneurship in the Regulatory Environment // Technological Forecasting and Social Change. — 2019. — Sept. — Vol. 146. — P. 923- 930.

и темпы экономического роста, что может способствовать повышению уровня благополучия граждан6. Цифровизация, управляемая государством, дополняет и компенсирует традиционные и формальные механизмы взаимодействия граждан и правительства, создавая дополнительные (и (или) дополняющие традиционные институты) онлайн-институты. Более того, цифровизация значительно изменила отношения между государством и обществом, постепенно повышая частоту и качество

" 7

взаимодействия между гражданами и правительством'.

Указанные процессы меняют структуру и содержание государственной политики и государственного управления8. Надо отметить, что по причине комплексного характера феномена цифровизации происходит терминологическая путаница. С одной стороны, такие термины, как оцифровка (загрузка форм в Интернете), цифровизация (заполнение форм в Интернете) и цифровая трансформация (предоставление полного обслуживания в режиме онлайн), используются в литературе как взаимозаменяемые и часто сосредоточены только на первых двух функциях9. С другой - в основе непосредственно цифровизации лежит взаимосвязь различных типов цифровых технологий, а также система трех элементов, включающая: инфраструктуру/архитектуру технологии, программное обеспечение, а также пользователей и программное обеспечение, связывающее как технологию и пользователя, так и пользователей между собой. В связи с этим для целей данного исследования применяется концептуализация, предложенная Мергелем, Эдельманном и Хаугом10, сфокусированная на концепте цифровизации:

• оцифровка - переход от аналоговых к цифровым услугам с изменением «один к одному» в «доставке» контента/информации и с добавлением технологического канала связи;

6 Galindo-Martin M.-A., Castano-Martinez M.-S., Mendez-Picazo M.-T. Digital Transformation, Digital Dividends and Entrepreneurship: A Quantitative Analysis // Journal of Business Research. — 2019. — Vol. 101(C), no. 146. — P. 522-527.

7 Wong, Chu. Digital Governance as Institutional Adaptation and Development: Social Media Strategies between Hong Kong and Shenzhen // China Review. — 2020. — Aug. — Vol. 20, no. 3. — P. 43-70.

8 Bretschneider, Mergel. Technology and Public Management Information Systems: Where we have been and where we are going // The state of public administration: issues, challenges, and opportunities. — 1st ed. — London:Routledge Taylor Francis Group, 2015. — P. 187-203.

9 Mergel, Edelmann, Haug. Defining digital transformation: Results from expert interviews // Government Information Quarterly. — 2019. — Oct. — Vol. 36, no. 4. — P. 101385.

10 Там же. С. 12

• цифровизация - сосредоточение внимания на потенциальных изменениях в процессах (как социальных, экономических, так и политических), помимо простой оцифровки существующих процессов и форм;

• цифровая трансформация - полная реализация процессов в цифровой среде с учетом культурных, социальных и организационных особенностей с применением целостного подхода и получением различных результатов.

При этом цифровизация охватывает не только технологические достижения, но и институциональные изменения, такие как надежное соединение и стандарты качества, сеть Интернет и безопасность данных, финансовые и правовые основы, а также научный, инновационный и человеческий капитал11.

Распространение цифровых технологий в политической жизни является хотя и относительно недавним, но признанным объектом исследования (например, исследования глобальных политических коммуникаций и глобального политического управления12, влияния цифрового разрыва на политическое участие13, влияния использования Интернета и онлайн-деятельности на политическое участие14, влияния информационных и цифровых технологий на электоральное поведение15; исследования институциональных и неинституциональных форм политического участия с применением информационных и цифровых технологий16, «цифровых аборигенов» и «сетевого поколения»17, негативного влияния Интернета и онлайн среды на политическую вовлеченность18, электронного участия19, электронного правительства20

11 Конкретные типы технологий, как и концепция цифровизации во взаимосвязи типов цифровых технологий с достижением конкретных целей на примере сферы образования см. Антонова A., Туробов А. Мишени цифровых технологии через призму образования // Образовательная политика. — 2020. — т. 82, No 2. — с. 42— 55.

12 Castells. The new public sphere: Global civil society, communication networks, and global governance // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. — 2008. — Vol. 616, no. 1. — P. 78-93.

13 Sylvester D., McGlynn A. The digital divide, political participation, and place // Social Science Computer Review. — 2010. — Vol. 28, no. 1. — P. 64-74.

14 Quintelier E., Vissers S. The effect of Internet use on political participation: An analysis of survey results for 16-year-olds in Belgium // Social Science Computer Review. — 2008. — Vol. 26, no. 4. — P. 411-427.

15 Tolbert C., McNeal R. Unraveling the effects of the Internet on political participation? // Political Research Quarterly. — 2003. — Vol. 56, no. 2. — P. 175-185.с

16 Hooghe M., Marien S., Quintelier E. Inequalities in non-institutionalized forms of political participation: A multi-level analysis of 25 countries // Political Studies. — 2010. — Vol. 58, no. 1. — P. 87-213.

17 Bennett S., Maton K., Kervin L. The digital natives debate: A critical review of the evidence // British Journal of Educational Technology. — 2008. — Vol. 39, no. 5. — P. 775-786.

18 Boulianne S. Does internet use affect engagement?: A meta-analysis of research // Political Communication. — 2009. — Vol. 26, no. 2. — P. 193- 211.

19 Saebo O., Rose J., Skiftenes Flak L. The shape of e-Participation: Characterizing an emerging research area // Government Information Quarterly. — 2008. — Vol. 25, no. 3. — P. 400-428.

20 Nam T., Pardo T., Burke G. e-Government interoperability: Interaction of policy, management, and technology dimensions // Social Science Computer Review. — 2012. — Vol. 30, no. 1. — P. 7-23.

и пр.). Стандартные тематики и объекты политических исследований дополняются и модернизируются, определяя текущие и перспективные исследовательские направления. К их числу можно отнести, например, совместное использование и создание социально-политической повестки с применением цифровых технологий, стимулирование гражданского участия в политических (особенно электоральных) процессах при помощи цифровых технологий (например, мета-анализ, демонстрирующий негативное влияние Интернета на политическую вовлеченность21; возможности развития прямой демократии при помощи Интернета22 и пр.), анализ нетрадиционных способов участия в политической жизни при помощи современных цифровых технологий (например, исследование чувствительности гражданского общества к новым, альтернативным формам политической активности при помощи информационных и цифровых технологий23; влияния Интернета и «компьютерных» политических коммуникаций на демократию, а также сам феномен «цифровой демократии»24 и пр.), рост активного политического участия граждан из-за диверсификации (появление онлайн/интернет подходов) методов политической мобилизации25, улучшение качества и эффективности представительной демократии в процессе создания сбалансированного взаимодействия политических институтов и цифровых технологий26, исследования укрепления политического веса и базы лидеров для пропаганды позиций правительства (например, исследования институциональных

27

последствий электронного правительства, в т.ч. увеличение поляризации2'; возможностей использования Интернета и технологий для легитимации и пропаганды28) и мн.др.

Наблюдая повышение статуса и своего рода обособление области социальных наук (включая и политическую), фокусирующуюся на цифровой тематике, можно

21 Boulianne S. Does internet use affect engagement?: A meta-analysis of research // Political Communication. — 2009. — Vol. 26, no. 2. — P. 193- 211.

22 Morris D. H. Direct Democracy and the Internet // Loyola of Los Angeles law review. — 2001. — t. 34. — c. 1033.

23 Ester P., Vinken H. Debating civil society: On the fear of civic decline and hope for the internet alternative // International Sociology. — 2003. — Vol. 18, no. 4. — P. 659-680.

24 Hacker K. L., Dijk J. van. Digital democracy: Issues of theory and practice. — London: SAGE Publications Ltd, 2000.

25 Jho W., Song K. J. Institutional and technological determinants of civil e-Participation: Solo or duet? // Government Information Quarterly. — 2015. — Vol. 32, no. 4. — P. 488-495.

26 Jho W. Challenges for e-governance: Protests from civil society on the protection of privacy in e-government in Korea // International Review of Administrative Sciences. — 2005. — Vol. 71, no. 1. — P. 151-166.

27 Jaeger P. Deliberative democracy and the conceptual foundations of electronic government // Government Information Quarterly. — 2005. — Vol. 22, no. 4. — P. 702-719.

28 Chadwick A. The electronic face of government in the internet age: Borrowing from Murray Edelman // Information Communication and Society. — 2001. — Vol. 4, no. 3. — P. 435-457.

констатировать плюрализм оценок и подходов к осмыслению социально-политических эффектов цифровизации. Например, исследования цифровых медиа и адаптации правительств к новым вызовам и проблемам, сопряженным с цифровыми технологиями29; исследования вызовов транспарентности и «открытому правительству», сопряженных с современными информационными и цифровыми технологиями30; исследования влияния «гражданской науки» в обществе, а также роли науки и политики в вопросах инноваций и технологий31 и др. Несмотря на высокую степень внедрения цифровых технологий в ряде стран, само по себе их применение автоматически не приводит к повышению участия гражданского общества в политических процессах и не обеспечивает надлежащего качества государственного управления (например, исследование о потенциале влияния ИКТ, Интернета и электронного правительства на транспарентность правительств32; исследование о негативном влиянии использования Интернета на политическую вовлеченность33; исследование о политическом участии и «не успехах» теле-демократии и исследование об увеличении политического участия посредством технологий, которые не приносят результата в краткосрочной перспективе34; и пр.). Остается множество проблем, связанных с:

• обработкой, хранением и оборотом данных35;

• с последствиями внедрения различных технологических решений, при которых потенциально возможно снижение национального контроля не только над данными, но и над тем, что эти данные описывают (в качестве примера можно взять облачные

29 Tufekci Z. Social Movements and Governments in the Digital Age: Evaluating a Complex Landscape // Journal of International Affairs. — 2014. — Vol. 68, no. 1. — P. 1-18.

30 Wanna J. Opening government: Transparency and engagement in the information age // Opening Government. Book Subtitle: Transparency and Engagement in the Information Age. — ANU Press, 2018. — P. 3-24.

31 Innovation in open science, society and policy - setting the agenda for citizen science / S. Hecker [et al.] // Citizen Science. Book Subtitle: Innovation in Open Science, Society and Policy. — UCL Press, 2018. — P. 124.

32 Bertot J. C., Jaeger P. T., Grimes J. M. Using ICTs to create a culture of transparency: E-government and social media as openness and anticorruption tools for societies // Government Information Quarterly. — 2010. — Vol. 27, no. 3. — P. 264-271.

33 Boulianne S. Does internet use affect engagement?: A meta-analysis of research // Political Communication.

— 2009. — Vol. 26, no. 2. — P. 193- 211.

34 Arterton F. C. Political Participation and «Teledemocracy» // PS: Political Science Politics. — 1988. — Vol. 21, no. 3. — P. 620-627; Его же. Teledemocracy: Can Technology Protect Democracy? — Newbury Park, CA.: SAGE Publications Ltd, 1987. — 222 p.

35 Wright D., Raab C. D. Constructing a surveillance impact assessment // Computer Law and Security Review.

— 2012. — Vol. 28, no. 6. — P. 613- 626.

вычисления в иностранной юрисдикции и связанные риски «цифровой уязвимости»36 и проблемы с персональными медицинскими данными37); • формированием и администрированием государственных реестров38 и пр.

Цифровые технологии вызывают изменения и в сфере обеспечения безопасности. Одной из основных функций современного государства, вне зависимости от типа политического режима, остается обеспечение безопасности граждан (определенных групп граждан) и самого себя в целом. Качество реализации такой функции влияет на восприятие гражданами легитимности правительства, политических институтов и акторов.

Обеспечение безопасности влияет на эффективность государства как внутри его границ, так и за их пределами. В последние годы все больше внимания при формировании, регламентации и непосредственном обеспечении безопасности уделяется информационной безопасности и кибербезопасности. Результат - сфера обеспечения безопасности расширяется и наполняется новыми элементами, такими как кибербезопасность, безопасность компьютерных сетей, информационная безопасность и т.д. Соответственно, за счет использования цифровых технологий увеличивается арсенал средств обеспечения безопасности (технологии, а также технические, программные, лингвистические, правовые, организационные средства, включая телекоммуникационные каналы, используемые в системе обеспечения национальной безопасности для сбора, формирования, обработки, передачи или приема информации о состоянии национальной безопасности и мерах по ее укреплению).

Более того, способность самостоятельно обеспечивать безопасность (что не исключает разумное и взаимовыгодное сотрудничество с другими государствами и частным бизнесом) - это элемент суверенности и независимости государства39, в связи с чем цифровые технологии и способности осуществлять цифровую трансформацию

36 Hagen J., Lysne O. Protecting the digitized society—the challenge of balancing surveillance and privacy // The Cyber Defense Review. — 2016. — Vol. 1, no. 1. — P. 75-90.

37 Sun T., Medaglia R. Mapping the challenges of Artificial Intelligence in the public sector: Evidence from public healthcare // Government Information Quarterly. — 2019. — Vol. 36, no. 2. — P. 368-383.

38 Hagen J., Lysne O. Protecting the digitized society—the challenge of balancing surveillance and privacy // The Cyber Defense Review. — 2016. — Vol. 1, no. 1. — P. 75-90.

39 Vohra N. National Security Concerns // India International Centre Quarterly. — 2012. — Vol. 38, no. 3/4. — P. 370-385.

могут рассматриваться в качестве факторов государственной состоятельности (в концепции state capacity)4041.

Современные исследования сферы обеспечения безопасности фокусируются на трех феноменах: источники интересов акторов, выработка национальных коллективных целей и способность государства к действию (capacity for action)42. По мере роста сложности и совершенства цифровых технологий взаимосвязь и взаимозависимость технических, информационных и цифровых направлений со сферой безопасности увеличивается.

Безопасность в политической науке рассматривается на различных уровнях, в том числе как на уровне самой политической системы (политическое выживание на всех уровнях: режима, институтов, акторов), так и на уровне общества (граждан, отдельных социальных сфер и пр.). Цифровые технологии на каждом уровне выступают и в качестве инструментов, укрепляющих и обеспечивающих безопасность (например, объединенная система камер видеонаблюдения, позволяющая в режиме реального времени фиксировать угрозы и предпринимать соответствующие действия для их устранения), и в качестве того, что создает пространство (цифровое пространство), где также необходимо обеспечивать безопасность (отсюда и формируются направления кибербезопасности, информационной безопасности, безопасности сетей и цифровой инфраструктуры).

Сфера национальной безопасности уже претерпела существенные изменения под влиянием цифровизации, и по мере появления и развития новых технологий подобные изменения будут продолжаться. Учитывая исключительную чувствительность всего, что связано с обеспечением национальной безопасности, в том числе непрозрачность принимаемых решений, происходящие изменения осмысливаются и обсуждаются публично крайне ограниченно и преимущественно (но не исключительно) с технологической точки зрения. Масштабное внедрение инновационных цифровых подходов и технологий при отсутствии или недоступности публичных научно-обоснованных анализа и оценок рисков, вызовов, выгод и угроз цифровизации в сфере обеспечения безопасности определяют состояние и повестку академических дискуссий,

40 Besley T., Persson T. The Origins of State Capacity: Property Rights, Taxation, and Politics // American Economic Review. — 2009. — Vol. 99, no. 4. — P. 1218-1244.

41 Building State Capacity for Regulation in India / S. Roy [et al.] // National Institute of Public Finance and Policy New Delhi. — 2019. — Working paper No. 237.

42 Krebs R. The Politics of National Security // The Oxford Handbook of International Security. — Oxford University Press, 2018. — P. 259-273:2

а также формируют неопределенность в практической реализации политик в области безопасности. Критическое осмысление и оценка альтернатив, основанная на фактических данных, - масштабная и актуальная задача для формирования соразмерной, эффективной, доказательной (evidence-based) и сбалансированной политики в области обеспечения безопасности.

Проблема исследования и степень ее разработанности

Специфика исследований цифровизации в области безопасности формулирует анализ предметного поля исследования по принципу «воронки» - от масштабных концепций электронного правительства, управления и цифровой демократии (содержащих в том числе и вопросы безопасности и их «цифровое» проявление) к отдельным конкретным научно-исследовательских тематикам, посвященным конкретным типам цифровых технологий и социально-политическим эффектам цифровизации. К конкретным тематикам относятся:

• значение и эффекты технологии больших данных (big data) в политике (policy/public policy) и влияние на сферу обеспечения безопасности;

• феномен искусственного интеллекта в политике, управлении (AI in politics and governance) и национальной безопасности;

• проблематика алгоритмов (допустимость и применимость, морально-этическая и этико-ценностная составляющая, потенциал алгоритмического отправления правосудия, прогнозирование на основе данных и пр.);

• роль современных медиа и информационных ресурсов (социальные медиа и «информационные пузыри», фрагментация и поляризация под их влиянием и т.д.) в вопросах обеспечения безопасности;

• кибербезопасность, информационная безопасность, цифровая безопасность;

• прогнозирование преступности как один из элементов цифровизации сферы обеспечения безопасности;

• цифровые барьеры, цифровое доверие и трансформация баланса конфиденциальности/приватности и безопасность.

Электронная демократия (E-democracy434445) и цифровая демократия (digital democracy464748) представляют собой концепции реализации демократии без ограничений во времени, пространстве и других физических условий, используя для этого информационные и коммуникационные технологии или компьютерную коммуникацию, по сути, дополняя и (изредка) заменяя традиционные «аналоговые», устоявшиеся на протяжении десятилетий методы и подходы политической практики49. Идея цифровой демократии не является «иной» формой демократии, не устанавливает необходимость изменения устоявшихся практик (в отличии от «виртуальной демократии»), не формирует прямую зависимость от прямой демократии (в отличии от «теледемократии»), не зацикливается на единственных инструментах информирования, таких как радио и телевидение, не фокусируется исключительно на функционировании в Интернете, как предполагает термин «кибердемократия» (дискуссию о содержательных особенностях и взаимосвязи концептуальных идей «виртуальной демократии», «теледемократии», «кибердемократии» и «электронной демократии» анализируют Гудин и Тилли50). Цифровая демократия представляет собой масштабную «зонтичную» конструкцию по предоставлению гражданам возможности взаимодействия посредством цифровых технологий.

Примечательно, что безопасность в данной концепции занимает центральное место и устанавливает для эффективного функционирования цифровой демократии требования к информационной, кибер-, инфраструктурной, сетевой безопасности, и безопасности граждан в сфере цифровой коммуникации, электронного участия и публичного отправления политики. В 2018 г. представители Школы управления им. Дж.Кеннеди Гарвардского университета концептуализировали вопросы безопасности и представили набор методик обеспечения кибербезопасности - «The Cybersecurity

43 Tsagarousianou R. Electronic democracy and the public sphere: opportunities and challenges // Cyberdemocracy: Technology, cities and civic networks. — Routledge, 1997. — P. 167-179.

44 Backhouse J. e-Democracy in Australia: the Challenge of Evolving a Successful Model // Democracy in Australia: the Challenge of Evolving a Successful Model. — UNSF, 2007. — P. 107-117.

45 Chen P. Australian Politics in a Digital Age. — Australia, New Zealand School of Government: ANU Press, 2013. — 268 p.

46 Mossberger K., Tolbert C. Digital Democracy: How Politics Online is Changing Electoral Participation // The Oxford Handbook of American Elections and Political Behavior. — Oxford University Press, 2010

47 Goodin R., Tilly C. The Oxford Handbook of Contextual Political Analysis. — Oxford, UK: Oxford University Press, 2006.

48 Fung A., Gilman H., Shkabatur J. Six Models for the Internet + Politics // International Studies Review. — 2013. — Vol. 15, no. 1. — P. 30-47.

49 Hacker K. L., Dijk J. van. Digital democracy: Issues of theory and practice. — London: SAGE Publications Ltd, 2000.

50 Goodin R., Tilly C. The Oxford Handbook of Contextual Political Analysis. — Oxford, UK: Oxford University Press, 2006:7

Campaign Playbook European Edition»51 в рамках проекта «Защита цифровой демократии» (Defending Digital Democracy). Эта концептуализация учитывает как вопросы оценки и противодействия потенциальным цифровым рискам, так и регламентирует необходимость применения цифровых технологий для обеспечения безопасности демократическим институтам государства.

Электронное правительство (e-government) — это форма внедрения информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) в процессы реализации государственных функций и процедуры с целью повышения эффективности, прозрачности и повышения участия граждан, которое касается частной модернизации государственного управления5253. Определение демонстрирует, как электронное правительство использует ИКТ в качестве инструмента для обеспечения «надлежащего управления». Инструментарий электронного правительства обеспечивает более высокий уровень эффективности и действенности в решении государственных задач, улучшение процессов и процедур, повышает качество государственных услуг, а также улучшает использование информации в процессах принятия решений и обеспечивает лучшую связь между различными правительственными учреждениями, а также обратную связь между объектом и субъектом управления. Безусловно, в вопросах государственного управления и вопросах баланса между повышением эффективности управления и соблюдением транспарентности, конфиденциальности и защищенности граждан, оба уровня безопасности представляют собой ядро практической реализации и воспроизведения электронного правительства.

Роль цифровых технологий в политике характеризуется двойственностью. С одной стороны, цифровые технологии служат инструментом изменения структуры ролей и обязанностей граждан и позволяют решить такие проблемы современных государств, как снижение электорального участия, увеличение дистанции между политической системой и населением, рост недоверия к традиционным политическим институтам54. Теоретически цифровая трансформация политической сферы соответствует идеалам

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Туробов Алексей Владимирович, 2022 год

Список публикаций

1. Туробов А.В., Миронюк М.Г. Эмпирическая модель анализа динамики алгоритмизации (технологии искусственного интеллекта) в сфере обеспечения безопасности на примере США // Политическая наука. - 2021. - N0 3. - С. 72-111.

2. Туробов А.В. Возможности трансплантации политических институтов при торговле технологиями: результаты сетевого анализа в сравнительной перспективе // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология -2022-№65 - С. 310-327.

3. Туробов А. В., Чумакова М. А., Вечерин А. В. Международный опыт применения математико-статистических алгоритмов прогнозирования преступности // Международные процессы. 2019. Т. 17. № 4. С. 153-177.

4. Антонова А. В., Туробов А. В. Мишени цифровых технологий через призму образования // Образовательная политика. 2020. № 2 (82). С. 42-55.

Представление результатов исследования на конференциях

1. 9th International Conference on Information Law and Ethics. Psychological and sociopolitical dynamics within the Web: New and old challenges to Information Law and Ethics. 11-13 July 2019 Rome, Italy. Доклад: Data for Public Policy in the Web Era: A Call for Systemic and Ethical View.

2. 11 Российский форум по управлению Интернетом. Молодежный семинар по управлению интернетом. Выступающий, приглашенный эксперт: Государство, этика и искусственный интеллект: гуманитарные и законодательные проблемы разработки и внедрения алгоритмов в повседневную жизнь.

Представление результатов исследования в реализуемых дисциплинах

1. «От больших данных к принятию политических решений», ОП «Прикладная политология» (2019/2020 - н.в.);

2. «Правительство и государственная политика в эпоху цифровых технологий», ОП «Прикладная политология» (2019/2020 - н.в.);

3. «Актуальные проблемы современной политики», Майнор (2019/2020 - н.в.).

Апробация результатов исследования на грантовой основе

В рамках аспирантского исследования был получен и реализован (финальный отчет высоко оценен комиссией) грант РФФИ №20-011-31658 «Анализ динамики алгоритмизации (технологии искусственного интеллекта) в сфере национальной безопасности: эмпирическая модель стабильности безопасности на примере США.» (рук. - Миронюк М.Г., исп - Туробов А.В.)

Глава 1. Теоретическая модель взаимосвязи цифровых технологий и сферы

обеспечения безопасности

Глава посвящена теоретическому установлению и обоснованию сопряжения предметной области безопасности и политики цифровизации. Продемонстрировано широкое понимание концепта трансформации. Первый уровень анализа (Раздел 1.1) направлен на выявление эволюционного развития как понимания концепта «безопасности», так и предметного поля исследований безопасности. Теоретический анализ направлен на демаркацию области исследования безопасности (security studies), выявление ключевых преобразований понимания и подходов безопасности, а также формулируется взгляд на современные изменения, сопряженные с применением цифровых технологий. Указанный раздел одновременно выполняет функцию концептуализации понимания безопасности, а также демонстрации исторического развития подходов к такому пониманию. В итоге предлагается рассматривать проникновение цифровых технологий в вопросы безопасности не как формирование самостоятельно сектора безопасности (в логике Копенгагенской школы), а как процесс, пронизывающий все сектора (схоже со спецификой информационной безопасности). Предлагаемая теоретическая рамка направлена на изучение взаимосвязи цифровых технологий в сфере обеспечения безопасности.

Второй теоретический уровень направлен на анализ политики цифровой трансформации (Раздел 1.2). Сначала мы концептуализируем цифровизацию, демонстрируя значимую роль политических институтов. Более того, концептуализация цифровизации позволяет считать данный феномен как политический процесс. Понимая, что цифровизация это не «процесс в вакууме», а напрямую реализуется за счет и посредством цифровых технологий, предлагается различная типологизация цифровых технологий. Выявление и анализ типов цифровых технологий не подчинен логике технологического детерминизма, а неразрывно связан с институциональным базисом. Демонстрируя последствия применения цифровых технологий и сопутствующих преобразований, мы представляем непосредственно «процессуальные» политические изменения. Указанные особенности нашего подхода позволяют расширенно рассматривать трансформацию. Объединяя оба теоретических уровня, мы формулируем и демонстрируем как происходит сопряжение сферы безопасности и цифровизации.

1.1 Предметная область и эволюция сферы обеспечения безопасности. Рамки и границы исследования сферы обеспечения безопасности данной работы

Сфера обеспечения безопасности эволюционирует. Здесь и далее безопасность понимается расширенно. Напротив, термин «концепция национальной безопасности» (national security concept) является унифицированным и довольно доктринальным. Для теоретического анализа развития исследований безопасности мы стремимся к более широкому рассмотрению безопасности. Такой подход не нов: так Шабтай116 в своем исследовании национальной безопасности Израиля использует концепт «сферы безопасности» (security sphere). Мы концептуализируем «сферу безопасности» как зонтичную конструкцию, включающую как доктринальные подходы к определению национальной безопасности (с фиксацией национальных целей), так и подходы к формулированию политики в области национальной безопасности.

В свою очередь «обеспечение безопасности» понимается как функция государства в вопросах безопасности. Такая функция содержит в себе как непосредственную политику (policy), так и конкретные модели реализации конкретных целей национальной безопасности (см., например, исследование Колльера117 о характере обеспечения безопасности и моделях обеспечения безопасности на примере кибербезопасности). При этом сам термин «обеспечение безопасности» (security provision) используется для соотношения безопасности - государства - исторического контекста изменений (например, в исследовании Маби118 представлен исторический анализ развития взаимодействий государство-общество, связанных с безопасностью). Такое понимание позволяет нам использовать термин «обеспечение», а также обращаться к его содержательной связи с историческим контекстом для единообразного теоретического рассмотрения эволюции исследований безопасности и непосредственно понимания безопасности. Именно на это направлена данная часть работы.

Наполнение конструктов «безопасность» и «угроза» развивается, и границы/сферы распространения национальной безопасности также трансформируются. Традиционно обеспечение безопасности рассматривалось в категориях войны и мира. В книге

116 Shabtai, S. Israel's national security concept: new basic terms in the military-security sphere // Strategic Assessment - 2010 - 13(2) - pp. 8-10

117 Collier, J. Cyber security assemblages: A framework for understanding the dynamic and contested nature of security provision // Politics and Governance - 2018 - 6(2) - pp.13-21.

118 Mabee, B. Security Studies and the Security State': Security Provision in Historical Context // International Relations - 2003 - 17(2) - pp.135-151.

Э.Мида119 история военной стратегии от Макиавелли до современников 1950-х гг. рассматривается на основе именно такого - военного - понимания безопасности. Иными словами, безопасность начинается и ограничивается исключительно вопросами ведения войны. Сходным образом безопасность рассматривается в исторической перспективе в книге Парета и коллег120.

В более поздних исследованиях (например, работа Болдуина121) указывалось о фундаментальных изменениях как в политике, так и в вопросах безопасности из-за эффектов Второй мировой войны, однако фокус безопасности оставался сугубо в военных рамках. В работах о социальных, экономических и политических успехах Запада в XVI-XVIII вв. подчеркивалось, что безопасность необходимо рассматривать в категориях войны, а достижения развития (development) зависели от тех улучшений в способности вести войны, которые обозначались концептом «военная революция»122. Таким образом, угрозами безопасности воспринимались только те угрозы, которые непосредственно находились в плоскости военной готовности/возможности государств. Именно поэтому исследования войны и мира являются отдельным направлением академических исследований.

После Первой мировой войны интенсивно развивалась концепция коллективной безопасности123, хотя практики коллективной безопасности (в рамках узких альянсов) -существовали как явление и ранее. При этом коллективная безопасность не приравнивается к международной безопасности, так как распространяется только на тех акторов (государства), которые взяли на себя ответственность поддержания определенного уровня безопасности (по международным соглашениям и договорам). Несмотря на развитие областей стратегии и тактики ведения войны, а также увеличения роли политики и дипломатии в вопросах безопасности, основной фокус все равно остался на категориях войны и вооруженных конфликтов.

После Второй мировой войны концепция безопасности постоянно модернизировалась, т.к. сам факт еще одной мировой войны в течение относительно короткого периода времени продемонстрировал несостоятельность действовавших

119 Mead Earle E. Makers of Modern Strategy: Military Thought from Machiavelli to Hitler. — Princeton: Princeton university press, 1944. — 951 p.

120 Paret, P., Craig, G. A., Gilbert, F. Makers of modern strategy from Machiavelli to the Nuclear Age - Princeton University Press, 1986 - 951p.

121 Baldwin D. Security studies and the end of the Cold War // World politics. — 1995. — Vol. 45. — P. 117141.

122 Parker G. The Military Revolution: Military Innovation and the Rise of the West. — 2-nd. — Cambridge: Cambridge University Press, 1996. — 292 p.

123 Kennedy D. The move to institutions // Cardoso law review. — 1987. — Vol. 8, no. 5. — P. 841-988.

ранее подходов к обеспечению безопасности, и коллективная безопасность (с созданием соответствующей системы) становится доминирующей концепцией и практикой. Так, Уолферс124 указывал на неопределенность оценки угроз (одна и та же угроза может по-разному оцениваться и интерпретироваться государствами) в национальной безопасности. Болдуин125 отмечал значимость переосмысления понятия «безопасность» в контексте переопределения политической повестки национальных государств, концептуализируя расширение типов угроз. При этом знаковым моментом является выявление концептуальных различий, лежащих в основе разных концепций безопасности (в тексте соотносится экономическая и экологическая безопасность с «традиционным» пониманием безопасности). Стремительное развитие приобрела концепция дилеммы безопасности («security dilemma», особенно в период Холодной войны)126 и сформировалась специфическая политика «сдерживания».

В 1991 г. была предложена теория секьюритизации127128 и выдвинут секторальный подход к безопасности, которую обычно относят к Копенгагенской школе безопасности129130. Данный подход расширил классические представления о секторах безопасности и включил экономический, экологический, социальный и политический сектора. Стали выявляться и анализироваться вопросы глобализации и экологические вызовы (в том числе климатические изменения), которые требовали переосмысления и иной концептуализации безопасности131. Связь факторов окружающей среды с безопасностью сформировал новые ценности и идеи в области исследований безопасности, а также поставил вопросы о самом концепте безопасности132.

Самостоятельное развитие получило направление исследований безопасности человека (например, книга Хэнлона и Кристи133). Ключевые вопросы безопасности

124 Wolfers A. «National Security» as an Ambiguous Symbol // Political Science Quarterly. — 1952. — Vol. 67, no. 4. — P. 481-502.

125 Baldwin D. The concept of security // Review of international studies. — 1997. — Vol. 23. — P. 5-26.

126 Buzan B. People, states and fear. An agenda for international security studies in the Post-Cold War Era. — ECPR Press, 1991. — 318 p.

127 Buzan B., Waever O., Wilde J. Security: a new framework for analysis. — London: Lynne Rienner, 1998. — 239 p.

128 Balzacq T. Securitization theory. — London: Routledge, 2011. — 272 p.

129 Buzan B. People, states and fear. An agenda for international security studies in the Post-Cold War Era. — ECPR Press, 1991. — 318 p.

130 Buzan B., Waever O. Regions and powers. — Cambridge: Cambridge University Press, 2003. — 598 p.

131 Globalization and environmental challenges: reconceptualizing security in the 21st century / H. G. Brauch [et al.]. — Berlin: Springer Science, 2008. — 1141 p.

132 Floyd R., Matthew R. A. Environmental security: approaches and issues // Environmental security: approaches and issues. — Routledge, 2013. — P. 320.

133 Hanlon R., Christie K. In Freedom from Fear, Freedom from Want: An Introduction to Human Security. — Toronto: University of Toronto Press, Higher Education Division, 2016. — 288 p.

человека (human security) концептуализируются через призму конфликтов и вопросов развития (development). Критическая оценка угроз (изменение климата, преступления против человечности, гуманитарная интервенция, бедность, терроризм, транснациональная преступность и пр.) сопряжена с выявлением и развитием потенциальных механизмов сдерживания, таких как разрешение конфликтов, экономическое развитие, дипломатия, поддержание мира, соблюдение норм международного права и восстановительное правосудие. Видно, как происходит расширение спектра угроз (появление все новых форм и типов, уже не связанных с вооруженным конфликтом между государствами) и увеличиваются нейтрализующие их возможности. Расширение концепции безопасности повлияло не только на формулирование национальных интересов, но также на переосмысление субъектных ролей государства и общества (например, книга Ник134 о сравнении национальных и международных концепций и политик в области безопасности человека).

Несмотря на критику и объективные недостатки подхода Копенгагенской школы (например, тезисы Парижской школы безопасности), расширение секторов продолжается. Например, информационная безопасность (как на уровне технологического анализа135136137, так и на уровне социальных и политических эффектов138139) выделяется не просто в отдельный сектор, а пронизывает все сектора безопасности и, по сути, является одним из ключевых. Точно так же выделяется кибербезопасность, которая активно проникает во все сектора безопасности.

Расширению исследовательской повестки сферы обеспечения безопасности способствовали и террористические акты 11 сентября 2001 г. Сами события, а также реакция на них со стороны США вызвали беспрецедентное внимание к росту числа негосударственных акторов и их влияния на национальную и международную безопасность. Эндерс и Сандлер140 выделяют два важных компонента новой формы

134 Neack L. National, International, and Human Security: A Comparative Introduction. — Lanham: Rowman Littlefield, 2017. — 236 p.

135 Nance W. D., Straub D. W. An Investigation into the Use and Usefulness of Security software in Detecting Computer Abuse // ICIS 1988 Proceedings. — 1998. — Vol. 36. — P. 283-294.

136 Alter S., Sherer S. A general, but readily adaptable model of information system risk // Communications of the association for information systems. — 2004. — Vol. 14, no. 1. — P. 1-28.

137 Deshmuhk A. A Framework for Online Internal Controls // AMCIS August. — 2004. — P. 4471-4479.

138 Bulgurcu B., Cavusoglu H., Benbasat I. Information security policy compliance: an empirical study of rationality-based beliefs and information security awareness // MIS Quarterly. — 2010. — Vol. 34. — P. 523548.

139 Whitman M. E., Mattord H. J. Principles of Information Security. — 4-nd. — Cengage Learning, 2011. — 656 p.

140 Enders W., Sandler T. The Political Economy of Terrorism. — 1-nd. — Cambridge University Press, 2006. — 390 p.

угрозы (терроризм): наличие или угроза насилия, а также политический и социальный мотив. Исследование опирается на политэкономический подход для описания терроризма и сопутствующих изменений в сфере безопасности. Мотивы, индивидуальная и групповая динамика также исследуются с позиции судебной психиатрии. Так, Сейджман в исследовании «Джихад без лидера»141 рекомендует обратить внимание и на субъективно-индивидуальную составляющую в вопросах безопасности. Хоффман142 расширяет дискуссию об угрозах терроризма и возможностей сферы безопасности, предлагая свое понимание эволюции терроризма и террористического мышления. Пейп143 же выдвигает тезис о неправильном представлении о мотивах террористов (основное внимание уделено террористам-смертникам), выдвигая тезис о том, что терроризм смертников используется для достижения светской и стратегической цели принуждения к выводу вооруженных сил. Таким образом, наблюдается попытка возвращения безопасности к истокам - к войне (в указанном исследовании к категории вооруженных сил относятся также военные базы, логистика и т. д.). Кронин144 предлагает систематизированный взгляд на то, какие действия могут быть приняты в вопросах безопасности для прекращения существования таких организаций.

Рассмотренные вызовы терроризма и реакции на них демонстрируют несколько значимых моментов. Во-первых, секторальное представление безопасности, на данный момент, считается одним из конвенциональных. Дискуссия ведется скорее об объеме секторов, их расширении и т.д. Во-вторых, терроризм снова сделал актуальными вопросы стратегии и военных практик в сфере безопасности. Несмотря на то, что большинство исследований разделяют проблематику войны (war studies) и безопасности (security studies), существуют работы о взаимосвязи указанных направлений. В-третьих, можно утверждать об эволюционном развитии как понимания самого концепта безопасности, так и исследовательской деятельности по теме безопасности. Эволюция наблюдается и в содержательном наполнении «безопасности», и в концептуализации и расширении типов угроз, и в возможностях (политических, экономических и т.д.) государств противостоять угрозам.

141 Sageman M. Leaderless Jihad: Terror Networks in the Twenty-First Century. — University of Pennsylvania Press, 2008. — 208 p.

142 Hoffman B. Inside Terrorism. — Columbia University Press, 2006. — 288 p.

143 Pape R. Dying to Win: The Strategic Logic of Suicide Terrorism. — Random House Trade Paperbacks, 2006. — 368 p.

144 Cronin A. How Terrorism Ends: Understanding the Decline and Demise of Terrorist Campaigns. — Princeton University Press, 2009. — 336 p.

В таком развитии понимания безопасности сформировались новые дискуссионные пространства о «войне с террором» в отношениях государства и гражданского общества, в том числе в либерально-демократических странах (например, обсуждение концептуальных инструментов «управления через риск» в практиках «войны с терроризмом»145; исследование эффективности и законности мер ЕС по борьбе с терроризмом146; исследование современных направлений войны с терроризмом - от военных кампаний и репрессий до судебного преследования подозреваемых в терроризме, полицейской деятельности по борьбе с терроризмом, программ борьбы с радикализацией и т.п.147), а также произошло увеличение внимания к проблемам технологического развития.

Анализ предметной области и эволюции безопасности предпринят для формирования содержательной теоретической рамки данного исследования. Следует отметить, что мы понимаем возможную критику такого представления развития предметного поля. Критика может касаться дискуссии о «столкновении» традиционных подходов с новыми расширениями угроз и самой безопасности. Важной может быть дискуссия о подходах - насколько допустимо «объединять» подходы реализма (и структурного реализма) с, например, подходом критических исследований безопасности. Данное исследование не фокусируется на разрешении существующих противоречий и не стремится «примирить» различные подходы. Мы осознано принимаем возможную критику и сложности, возникающие в дискуссиях о различных подходах (например, см. сборник по международной безопасности, в котором представлены разнообразные подходы148 или упоминаемую ранее работу Болдуина, где он демонстрирует противоречие «традиционного» понимания безопасности и расширение концепта до уровня экологической и экономической безопасности149). Реализуя такой эволюционный анализ, мы преследовали две цели: (1) продемонстрировать исследования безопасности и саму безопасность, как

145 Aradau C., Munster R. van. Governing Terrorism through Risk: Taking Precautions, (Un)knowing the Future // European Journal of International Relations. — 2007. — Vol. 13, no. 1. — P. 89-115.

146 The EU Counter-Terrorism Policy Responses to the Attacks in Paris: Towards an EU Security and Liberty Agenda / D. Bigo [et al.] // CEPS Liberty and Security in Europe. — 2015. — Vol. 81. — P. 1-28.

147 Jarvis L., Lister M. Critical Perspectives on Counter-Terrorism. — Routledge, 2015. — 234 p.

148 Gheciu A., Wohlforth W. The Oxford Handbook of International Security. — Oxford, UK : Oxford University Press, 2018. — 784 p

Отдельно можно обратить внимание на открывающую статью из хэндбука - Gheciu A., Wohlforth W. The Future of Security Studies // The Oxford Handbook of International Security. — Oxford University Press, 2018. — P. 1-12.

149 Baldwin D. Security studies and the end of the Cold War // World politics. — 1995. — Vol. 45. — P. 117141

динамическую и адаптирующуюся область научного знания для «помещения» в данный контекст самого факта проникновения цифровых технологий; (2) предложить рассматривать вопросы угроз, безопасности и потенциальных возможностей противодействия безопасности как развивающиеся и дополняющие друг друга направления. Иными словами, принимая существующие противоречия, мы стремимся продемонстрировать связность развития сферы безопасности. Угрозы действительно наполняются иным содержанием, расширяются, их концептуализация содержательно меняется, однако это происходит с учетом предыдущих работ и в опоре на них. Таким образом, мы предлагаем рассматривать содержательные изменения в исследованиях безопасности вне дискуссии о школах, но с опорой на анализ содержательных аспектов наполняемости концептов, расширения секторов и т.д. Отметим, что такой взгляд на безопасность не является новым или уникальным. Книга «Трансформации исследований безопасности: диалоги, разнообразие и дисциплина» вся посвящена «...наведению мостов между различными «лагерями», инициируя диалог.. .исследований в области безопасности»150, по сути, предлагая схожий взгляд на связность существующих подходов.

Опираясь на подход Копенгагенской школы, мы не только рассматриваем сферу обеспечения безопасности на секторальном уровне, а отмечаем, что информационная безопасность пронизывает все сектора. По сути, информационная безопасность красной нитью проходить сквозь всю национальную безопасность. Именно в данной точке мы видим, как цифровые технологии пронизывают все сектора. Такое видение позволяет рассматривать цифровые технологии и саму концепцию цифровизации комплексно во всей сфере обеспечения безопасности.

Безопасность рассматривается нами на двух уровнях. На первом - горизонтальном, речь идет непосредственно о секторах, теории секьюритизации и технологиях (в данном случае объединяем информационные и цифровые), пронизывающие все сектора. На втором - вертикальном, безопасность движется иерархически от государства на уровень общества, от общества к социальным группам, и от социальных групп на уровень индивидуального восприятия безопасности.

Краткое представление эволюции сферы обеспечения безопасности необходимо для фокусировки понимания безопасности данного исследования. Мы не отождествляем

150 Schlag G., Junk J., Daase C. Transformations of security studies: dialogues, diversity and discipline. -Routledge. 2015. - P.250:2

военную безопасность (отсутствие угроз и вызовов военного свойства) с безопасностью государства как таковой. Соответственно, данное исследование находится в предметном поле исследований безопасности (security studies) и подчинено его логике.

Основная сложность операционализации и концептуализации предметного поля находится в двух плоскостях. Первая касается разграничения исследований сферы обеспечения безопасности (security studies) со смежными (безусловно взаимосвязанными и важными) направлениями, такими как: исследования обороны (defense studies), исследования войны и мира (war and peace studies)151, стратегические исследования (strategic studies), военные исследования (military studies) и пр. Еще раз повторим, что в задачи данного исследования не входит демаркация областей, предметных сфер и единиц анализа каждого направления. Однако, данной частью мы подчеркиваем, что четко ограничиваем себя как теоретически, так и методологически предметным полем исследований безопасности (security studies).

Вторая сложность касается четкого разграничения феноменов (скорее даже популярных и расхожих терминов) «информационная безопасность» -«кибербезопасность» - «цифровая безопасность» - цифровые технологии в сфере обеспечения безопасности. Так как феноменологическое разграничение и вычленение четких различий данных дефиниций выходит за рамки данного исследования, нами предприняты: (1) историческая иллюстрация эволюции сферы обеспечения безопасности для картирования и определения места данного исследования (по сути, помещение данного исследования в конкретную точку исследований в предметном направлении), и (2) допущение, что мы рассматриваем исключительно «цифровые технологии в сфере обеспечения безопасности». Авторская позиция в дискуссии об указанных терминах заключается в том, что «информационная безопасность» и «кибербезопасность» являются четко закрепленными (как в академических источниках, так и на уровне национальных и международных законодательств) областями, а вот «цифровая безопасность» на сегодняшний день не имеет собственного уникального обоснования.

151 War Studies и Conflict Studies сфокусированы на непосредственном взаимодействии сторон. Данное исследование не анализирует конфликты, взаимодействие, отношения стран друг к другу и тд. Фокус исследования направлен на национальную безопасность конкретной страны. Более того, мы не касаемся кинетического взаимодействия, что крайне важно для исследований войны. Таким образом, содержательно и методологически некорректно использовать логику War Studies и Conflict Studies в данном исследовании.

Также, рассматриваемая эволюция сферы обеспечения безопасности направлена на проведение разграничения предметных направлений. Исследования безопасности «выведены» из предметного поля War Studies.

Информационная безопасность является наиболее конвенциональным термином. С одной стороны, в литературе существует довольно четкое понимание областей применения термина (технический контекст, вопросы доступа к информационным системам и безопасность связи152). С другой - государства и их правительства на доктринальном уровне закрепляют информационную безопасность аналогично международным подходам, в том числе международных организаций, таких как ООН, ЕС, НАТО. Однако, в определенных случаях, легислатуры поступают иначе. Примером может служить закрепление на нормативном уровне понятия информационной безопасности в России, где концепция информационной безопасности охватывает буквально «все», что связано с информацией и информационным пространством. Для целей данного исследования мы опираемся на унифицированное (международное) понимание информационной безопасности. На уровне концептуализации мы стремимся не опираться на отдельные примеры национального доктринального закрепления, находясь как бы над феноменами.

Касаясь тематики кибербезопасности, следует отметить, что существует неоднозначность даже на официальном уровне относительно термина киберпространства. Например, Министерство обороны США в 2010 г. определяло киберпространство как «глобальную области (домен) в информационной среде, которая охватывает взаимозависимые сети инфраструктур информационных технологий»153, наполняя термин крайне общими и обширными конструкциями. Относительно содержания кибербезопасности также ведутся многочисленные дебаты. Зачастую термин рассматривают в дискурсе пространственных и биологических аналогий, при этом используя «военный язык»154. Наличие единообразия на наднациональном уровне, например инициатива ООН, закрепляющая в резолюции 2341 (2017) Совета Безопасности направления кибербезопасности (обмен информацией, защита объектов критической инфраструктуры и пр.), не дает универсального понимания. Однако данный термин закрепляется на нормативном уровне в разных странах в единой логике. Именно поэтому мы утверждаем о «закреплении» области кибербезопасности, хотя и

152 Siponen, M. T., Oinas-Kukkonen, H. A review of information security issues and respective research contributions // ACM SIGMIS Database: the DATABASE for Advances in Information Systems. - 2007 - 38(1) - P.60-80.

153 US Department of Defense (2010) Quadrennial Defense Review Report. Washington, DC: US Department of Defense

154 См. дискуссию, например Betz, D. J., Stevens, T. Analogical reasoning and cyber security // Security Dialogue - 2013 - 44(2) - P.147-164.

осведомлены о длящихся дискуссиях и сложностях универсального понимания для разных государств.

В свою очередь, феномен цифровой безопасности наименее концептуализирован. Литература неоднозначна, т.к. нет четкого понимания, в чем уникальность и отличие цифровой безопасности от информационной и/или кибербезопасности. Предлагается, что непосредственно «цифровой контекст»155 цифровизации побуждает к рассмотрению такого нового феномена. Однако отсутствует полноценная терминологическая и содержательная точность, поэтому в данном исследовании мы не апеллируем к такому феномену.

Мы в полной мере осознаем значимость феноменов, их взаимосвязь и содержательное насыщение. В связи с чем останавливаемся на рассмотрении цифровых технологий в сфере обеспечения безопасности.

155 Schinagl, S., Shahim, A. What do we know about information security governance? "From the basement to the boardroom": towards digital security governance // Information & Computer Security - 2020 - 28(2) - pp. 261-292

1.2 Политика цифровизации

Ускоренное развитие цифровых технологий и их внедрение в различные сферы жизни современного общества влечет за собой фундаментальные изменения не только технологического и экономического характера, но и в сфере политики и управления. Изменения в области коммуникации, сбора и использования информации, цифрового взаимодействия государства с обществом привели к появлению новых концепций управления и политики: теледемократия156, электронная демократия157158, виртуальная демократия159, электронное правительство160161162, GovTech и Algorithmic Government163 и т.д. Эти концепции развивались в течение некоторого времени. Однако, академическое сообщество и политические деятели оказались не готовы к быстрому развитию современных цифровых технологий (например, сложные математические и статистические алгоритмы - машинное обучение, нейронные сети, искусственный интеллект; технология блокчейна; технология связи 5G; технология распознавания лиц; большие данные и т. д.).

Масштабность и всеобъемлющий характер изменений под влиянием цифровых технологий усложняет концептуализацию «цифровизации»164. В рамках данной статьи цифровизация (цифровая трансформация) рассматривается как комплексная система трех взаимодействующих элементов:

1. инфраструктура (hardware) - комплекс технологий, обеспечивающих вычислительные, телекоммуникационные и сетевые мощности, реализации цифровых продуктов;

156 Arterton F. C. Political Participation and «Teledemocracy» // PS: Political Science Politics. — 1988. — Vol. 21, no. 3. — P. 620-627. Его же. Teledemocracy: Can Technology Protect Democracy? — Newbury Park, CA. : SAGE Publications Ltd, 1987. — 222 p.

157 Watson R. T., Mundy B. A strategic perspective of electronic democracy // Communications of the ACM. — 2001. — Vol. 44, no. 1. — P. 27-30.

158 Carrizales T. Critical Factors in an Electronic Democracy: a Study of Municipal Managers // Electronic Journal of E-Government. — 2008. — Vol. 6, no. 1. — P. 23-30.

159 Norris P. Virtual democracy // Harvard International Journal of Press/Politics. — 1998. — Vol. 3, no. 2. — P. 1-4.

160 Brown D. Electronic government and public administration // International Review of Administrative Sciences. — 2005. — Vol. 71, no. 2. — P. 241- 254.

161 Manoharan A., Carrizales T. J. Technological equity: An international perspective of e-government and societal divides // Electronic Government. — 2011. — Vol. 50, no. 1. — P. 56-66.

162 Rose J., Flak L. S., Saebo O. Stakeholder theory for the E-government context: Framing a value-oriented normative core // Government Information Quarterly. — 2018. — Vol. 35, no. 3. — P. 362-374.

163 Engin Z., Treleaven P. Algorithmic Government: Automating Public Services and Supporting Civil Servants in using Data Science Technologies // The Computer Journal. — 2019. — Vol. 62, no. 3. — P. 448-460.

164 Mergel, Edelmann, Haug. Defining digital transformation: Results from expert interviews // Government Information Quarterly. — 2019. — Oct. — Vol. 36, no. 4. — P. 101385.

2. программное обеспечение (soft) - совокупность программ, процедур, цифровых правил, системы обработки информации и программных документов (в том числе, алгоритмы, облачные вычисления);

3. процесс взаимодействия технологий и пользователей, людей друг с другом посредством технологий, а также взаимосвязь технологий и их системное функционирование.

Согласно международным отчетам165, многие правительства заявляют и реализуют национальные программы и стратегии по цифровой трансформации. Качество цифровизации зависит от совместных действий политических институтов и технологических компаний. Иллюстрацией к этому утверждению может служить пример электронного участия в политической повестке дня страны166:

• в странах, где свобода онлайн-участия гарантируется благодаря высококачественной технологической инфраструктуре и демократическим политическим институтам, -существует высокий уровень электронного участия (Великобритания, Австралия, США);

• страны с низким уровнем технологического развития и низкой политической институционализацией демонстрируют низкое электронное участие (Ангола, Египет, Сальвадор);

• в свою очередь, правительства России и Китая располагают достаточно передовыми цифровыми технологиями, но участие граждан в электронной сфере является низким из-за конкретных политико-институциональных механизмов.

В качестве инструмента коллективных действий цифровые технологии оказали влияние на традиционные политические практики. Политические институты были вынуждены провести реформы (в контексте изменяющихся процессов и механизмов наблюдается развитие использования цифровых технологий) и одновременно с этим -установить новые правила и стандарты для регулирования и контроля таких технологий. Эта потребность была обусловлена масштабами проникновения технологий, степенью вовлеченности людей в онлайн-среду и растущим влиянием «цифры» на повседневные «реальные» процессы.

165 United Nations. Department of Economic and Social Affairs. UN E-Government Surveys (2001-2018) https://publicadministration.un.org/en/Research/UN-e-Government-Surveys (дата доступа 17.09.2019)

166 Jho W., Song K. J. Institutional and technological determinants of civil e-Participation: Solo or duet? // Government Information Quarterly. — 2015. — Vol. 32, no. 4. — P. 488-495.

Противоположный подход выражается в прямом стимулировании политическими институтами развития цифровых технологий. Другими словами, движущей силой цифровизации является «политика» (и конкретное policy), которая создает не только условия, но и механизмы для вовлечения населения в социальную и политическую повестку дня, используя цифровые технологии в качестве инструмента.

Вышесказанное демонстрирует сложный характер отношений между политическими институтами и цифровыми технологиями. Несмотря на то, что анализ природы отношений выходит за рамки данного исследования, важно отметить, что в данном случае «сталкиваются» подходы технологического детерминизма и отождествления политической воли.

Большинство государств стремятся к формированию единой политики в области цифровизации, принимая стратегии, национальные программы и иные комплексные документы, охватывающие все общественно значимые сферы жизни.

Прослеживается временная тенденция - большинство отчетов по цифровизации, электронному правительству и т.д. публикуются на протяжении вот уже более десятилетия (например, индекс электронного управления ООН - с 2003г.), однако до этого политическое регулирование сферы имело хаотичный, локальный или частичный характер. Возможно, это объясняется тем, что государства реагируют на изменения постфактум. Иными словами, включенность и активное проявление политической воли возникает только после того, как использование цифровых технологий или достигло значимых масштабов, или продемонстрировало значимые результаты.

Политическая воля не всегда сопровождается формальным закреплением в виде документа (из-за бюрократических издержек, сложностей и специфики принятия и издания НПА, политических рисков, связанных с формализацией новаторских или не вполне популярных решений и т.д.). В связи с чем можно выдвинуть дискуссионный тезис о феномене «политического дозволения» относительно применения цифровых технологий: за реализацией точечных программ цифровизации будет стоять локальное политическое решение. То есть, применение цифровых технологий может происходить без ведома политических акторов/институтов более высокого уровня. При этом попытки практиковать «технологический детерминизм» первично проходят стадии согласования. Таким образом, «политическое дозволение» (или «политическое попустительство») как акт выражения политической воли опосредованно присутствует в практической реализации стратегии цифровизации, проявляясь локально.

В странах с низким уровнем использования цифровых технологий прослеживается стимулирование развития цифровизации «сверху». Объяснением такого явления может служить то, что страны, у которых меньший опыт применения цифровых технологий (на уровне разработки, коммерциализации и т.д.) больше ориентируются на зарубежный опыт, поэтому проводят цифровизацию «сверху вниз» - политическая воля стимулирует развитие цифровизации в стране. В свою очередь, в странах с более высоким уровнем применения технологий мы можем наблюдать элементы государственно-частного партнерства, в котором развитие не стимулируется непосредственно, но оно поддерживается правительствами, реагирующими на запрос. В таких кейсах технологические компании являются драйвером изменений и, по сути, вызывают рассматриваемую трансформацию на первых этапах. Однако, это не свидетельствует о доминировании «технологического детерминизма». Анализ литературы и политических практик явно указывает, что любые технологические новшества сопровождаются политическими решениями.

Указанное побуждает рассматривать механизм взаимодействия политики (в широком понимании) и цифровых технологий по принципу работы зубчатых колес, при котором природа сопряжения основывается не на фактическом понуждении и непосредственном стимулировании, а на своеобразной тяговой силе, где прилагаемое усилие на одно зубчатое колесо вращает второе. Однако применение силы к одному зубчатому колесу должно быть достаточным для начала вращения второго. Развитие цифрового технологического рынка, при должной результативности, начинает «тянуть» политическую власть в сторону трансформации и модернизации. И наоборот, сильная политическая институционализация может приводить к развитию рынка инноваций, в частности, цифровых технологий. Указанный тезис предлагается в качестве более широкой рамки рассмотрения взаимодействия политики и цифровых технологий.

Таким образом, можно заключить, что феномен цифровизации является политическим процессом, напрямую зависящим от качества и функционирования институтов.

1.2.1 Концептуализация и операционализация цифровизации

Совершенствование цифровых технологий и их внедрение в разные сферы жизни общества находят формальное закрепление в стратегиях и политиках «цифровизации» как на национальном167, так и на международных уровнях168. С 1971г. в академической среде началось обсуждение социальных последствий «цифровизации общества»169 в контексте рассмотрения компьютерных, вычислительных и цифровых возможностей в гуманитарных исследованиях170. С этого момента сформировано обширное научно-исследовательское поле, в котором все большее внимание уделяется процессам преобразования/трансформации структуры цифровых технологий, их формированию, а также влиянию на современный мир.

Исследования указывают на новую цифровую систему средств массовой информации и коммуникаций как способа объяснить и понять большинство аспектов современной социальной и политической жизни. Кастельс171 рассматривает цифровизацию как одну из определяющих характеристик современной эпохи. Ван Дейк указывал, что впервые в истории у нас складывается единая коммуникационная инфраструктура, которая связывает все виды деятельности в обществе172. Такая

173

коммуникационная система полностью характеризуется «новыми медиа» , стремительно и кардинальным способом меняющие традиционные/привычные социальные и политические процессы.

167 Национальная программа «Цифровая экономика» в Российской федерации (http://government.ru/ rugovclassifier/614/events/) определяющая вектор цифровой трансформации государства, в продолжение которой принимаются многочисленные отдельные политики: Стратегия по Искусственному интеллекту (Указ Президента РФ от 10 октября 2019 г. No 490 «О развитии искусственного интеллекта в Российской Федерации» https://www.garant.ru/products/ipo/prime/doc/72738946/), Законопроект по электронному документообороту, Законопроект по регулированию технологии Больших данных (Big Data), Проекты по регулированию новой технологии связи 5G и т.д.

168 Согласно международным отчетам (например, отчет ООН «Электронное государство»), многие государства декларируют и реализуют национальные программы и стратегии по цифровой трансформации (United Nations. Department of Economic and Social Affairs. UN E-Government Surveys (2001-2019) https://publicadministration.un.org/en/Research/UN-e-Government-Surveys); World Economic Forum. Digital Transformation Initiative. http://reports.weforum.org/digital-transformation/; Report «Building an AI World: Report on National and Regional AI Strategies». https://www.cifar.ca/cifarnews/2018/12/06/ building-an-ai-world-report-on-national-and-regional-ai-strategies

169 Wachal R. Humanities and Computers // The North American Review (New). — 1971. — P. 30-32:30 -«digitalization of society»

170 Там же. По тексту «. . . potentials for, computer-assisted humanities research»

171 Castells. The new public sphere: Global civil society, communication net- works, and global governance // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. — 2008. — Vol. 616, no. 1. — P. 78-93.

172 Van Dijk J. The Network Society: Social Aspects of New Media. — SAGE Publications Ltd, 2005. — 272 p.

173 Термин «новые медиа» является дискуссионным, в данном случае он применяется в дефиниции из Handbook of New Media - «старые медиа, которые были преобразованы посредством их реконфигурации в устройства, способные управлять цифровыми сигналами»

Переформатирование социальной, экономической и политической сферы выходит за пределы национальных политик государств. Сассен еще в 1998 г. указывала, что рост глобализации и расширения экономик за пределы национальных границ проходили посредством цифровизации174. Цифровизация и глобализация экономики меняют традиционное представление о национальном суверенитете, корректируют представления о «материальности», т.е. цифровизация создает среду, которая имитирует/симулирует или объединяет разнообразные сферы деятельности, в результате чего такая цифровая среда рассматривается как «обобщенная среда», объединяющая «различные формы информации»175. Рост цифровых технологий и новых медиа «повлек за собой пересмотр того, что такое среда, потому что цифровой компьютер может воспроизводить или моделировать все другие известные носители»176.

Влияние цифровых технологий проявляется на четырех основных уровнях существования политической и социальной системы:

1. инфраструктурная конвергенция177, как основа всех политических процессов и технологий, где «любая сеть может использоваться для передачи всех видов цифровых сигналов»178. Это означает, что «одно физическое средство - будь то провода, кабели или радиоволны - может нести услуги, которые в прошлом предоставлялись разными способами»179. Непосредственно инфраструктурные изменения позволили сформировать новые концепции управления и отправления политики: «теледемократия» (Tele-Democracy) в 1960-е гг.180, «электронная демократия» (E-democracy) и «виртуальная демократия» (Virtual Democracy)181, «электронное правительство» (E-government)182183184, GovTech и пр.

174 Sassen S. Globalization and its discontents: Essays on the new mobility of people and money. — New Press, 1998. — 288 p.

175 Beniger J. The Control Revolution. — Harvard University Press, 1986. — 508:26

176 Jensen K. B. Definitive and Sensitizing Conceptualizations of Mediatizaion // Communication Theory. — 2013. — Vol. 23, no. 3. — P. 203- 222:217

177 Van Dijk J. The Network Society: Social Aspects of New Media. — SAGE Publications Ltd, 2005. — 272:7

178 Storsul T. adn Fagerjord A. Digitization and Media Convergence // International Encyclopedia of Communication. — 2008. — P. 1319-1323:1320

179 Pool I. S. Technologies of Freedom. — Harvard University Press, 1984. — 299:29

180 Chen P. Australian Politics in a Digital Age. — Australia, New Zealand School of Government: ANU Press, 2013. — 268p.

181 Norris P. Virtual democracy // Harvard International Journal of Press/Politics. — 1998. — Vol. 3, no. 2. — P. 1-4.

182 Brown D. Electronic government and public administration // International Review of Administrative Sciences. — 2005. — Vol. 71, no. 2. — P. 241- 254

183 Manoharan A., Carrizales T. J. Technological equity: An international perspective of e-government and societal divides // Electronic Government. — 2011. — Vol. 50, no. 1. — P. 56-66.

184 Rose J., Flak L. S., Saebo O. Stakeholder theory for the E-government context: Framing a value-oriented normative core // Government Information Quarterly. — 2018. — Vol. 35, no. 3. — P. 362-374

2. конвергенция устройства как объединение нескольких мультимедийных устройств в одно185. В данном случае речь идет о появлении новых универсальных устройств и технологий (например, современный смартфон заменяет собой множество устройств: телефон, компьютер, камера, аудиорекордер, календарь, калькулятор, блокнот и т.д.). Указанное напрямую влияет на формирование новых способов и методов отправление политик и реализации государственного управления.

3. конвергенция в «услугах»186187. Яркой иллюстрацией может служить идея «суперсервиса» правительства РФ на примере сайта и приложения государственных услуг, где в одном цифровом пространстве сосредоточены различные функции предоставления государственных услуг, а также контрольно-надзорные и фискальные функции государства. Последующее развитие сферы цифровых услуг приводит к «размыванию» отношений государства-общества: меняются «взаимнооднозначные отношения, которые существовали между средой и ее использованием»188. Иными словами, теперь не только одно устройство может выполнять несколько функций, но и теперь может быть предоставлена «услуга, которая предоставлялась в прошлом любой средой, будь то вещание, пресса или телефония - теперь может быть представлена несколькими различными физическими способами»189.

4. рыночная конвергенция, выражающаяся в консолидации (смешении/объединении) «вычислительных, телекоммуникационных, медиа и информационных секторов»190. Также происходит размытие «различий между инфраструктурой и услугами, программным обеспечением и медиа-контентом»191. В итоге происходит как расширение «бизнеса» — компаний, которые выходят на несколько рынков и/или секторов, формируя таким образом новые институциональные парадигмы (так называемые компании BigTech - Facebook, Google, Amazon и тд), - так и фундаментальные изменения существования государств (кейс электорального процесса 2016 в США, имеющий большое влияние на внутреннюю политику

185 Storsul T. adn Fagerjord A. Digitization and Media Convergence // International Encyclopedia of Communication. — 2008. — P. 1319-1323:1320

186 Там же. С.1320

187 Van Dijk J. The Network Society: Social Aspects of New Media. — SAGE Publications Ltd, 2005. — 272:7

188 Pool I. S. Technologies of Freedom. — Harvard University Press, 1984. — 299:23

189 Там же. С. 23

190 Flew T. New Media: An Introduction. — Oxford University Press, 2005. — 280:1

191 Storsul T., Fagerjord A. Digitization and Media Convergence // International Encyclopedia of Communication. — 2008. — P. 1319-1323:1321

государства) и моделях международных отношений (China-United States trade war 2018-2020).

Таким образом, цифровизация позиционируется в качестве стабилизирующей -дестабилизирующей силы в социальных и политических сферах.

Радикальные сдвиги наблюдаются в сфере создания и производства культуры и знаний. Бенклер утверждает, что «равноправное» и «социальное» производство, благодаря цифровизации, может впервые сформироваться в глобальном масштабе192. Благодаря быстро снижающимся затратам на производство и распространение цифровой информации, коллегиальное производство начинает вытеснять другие рыночные механизмы производства знаний и культуры. Создавать и распространять любой контент, начиная от фильмов, снятых на мобильный телефон, до политических комментариев, стало максимально просто и доступно практически всему населению мира. Бенклер утверждает, что эти новые нерыночные и кооперативные способы труда производят экономическую ценность, которая все больше конкурирует с ценностью национальных государств и бюрократии прошлого. Иными словами, все новые цифровые формы производства культуры и знаний происходят, минуя формальные структуры государственного управления.

Аналогичные последствия цифровизации прослеживаются в процессах политического участия. Бимбер с коллегами из Калифорнийского университета установили, как меняется политическая активность в информационной среде193: значительно расширился выбор способов и возможностей политического участия, изменились стимулы и формы взаимодействия государство-общество. Многие из форм взаимодействия основываются на использовании цифровых данных и усложненной аналитики. Карпф указывает на использование цифровой аналитики как форму «пассивной демократической обратной связи»194. Общественные организации (как в исследовании Карпфа), компании (как в кейсе с Cambridge Analytica) и государства выстраивают новые формы взаимодействия на основании «trace data» и новыми технологиями анализа. В таком случае цифровые технологии используются для отслеживания и оценки того, что важно обществу, организации, политическим акторам.

192 Benkler Y. The wealth of networks: How social production transforms markets and freedom. — Yale University Press, 2006. — 528 p.

193 Bimber B., Flanagin A., Stohl C. Collective Action in Organizations: Inter- action and Engagement in an Era of Technological Change. — Cambridge University Press, 2012. — 240 p.

194 Karpf D. The MoveOn effect: The unexpected transformation of American political advocacy. — Oxford University Press, 2012. — 256 p.

Еще более широко Карпф показывает, как изменились сами структуры, процессы и формы взаимодействия с учетом информационных возможностей цифровых медиа. Более того, кейсы «Los indignados» в Испании и «Occupy Wall Street» в Соединенных Штатах демонстрируют то, как цифровые технологии способствуют формированию коллективных действий без лидера и централизации вместо формального руководства и организационных структур. Меняется сама структура коммуникации, объединяя публичное и частное выражение. Таким образом, роль и место официальных организаций и официальных представительств власти смещается, а их позиции занимают новые коммуникационные структуры. Иными словами, персонализированные повествования заменяются коллективными действиями с децентрализацией мнения при помощи цифровых технологий.

Цифровые технологии и новые медиа также открыли новые формы трансграничной политики, расширили политическое поле для большего количества организаций и частных лиц (с ограниченными политическими ресурсами), увеличили масштабы действий и информацию, изменили локальные, национальные и международные политические институты. Данные явления были продемонстрированы в исследовании Сассен, аргументируя изменения в конфигурациях «территории, власти и прав»195. Она также подчеркивает важность отделения цифровизации от Интернета. Например, в сфере финансов, глобальные изменения происходят не только благодаря Интернету, но и росту «выделенных частных цифровых сетей», которые сыграли свою роль в усилении влияния глобального капитала, в том числе позволяя негосударственным рыночным силам усиливать финансовое влияние на национальные правительства и влиять на формирование политики. Работа Сассен показывает, что цифровые и нецифровые сферы взаимосвязаны, полностью переплетены друг с другом. Цифровая коммуникация формируется разрозненными социальными, политическими, экономическими и культурными силами и контекстами. Глобальные цифровые сообщества переконфигурировали аспекты территории, власти и прав, но они глубоко вовлечены в силы, не связанные со СМИ, и укоренены на локальных уровнях. Сассен показывает, как в цифровом виде переработаны «пространственно-временные порядки»196, в том числе против рационализации, стандартизации и бюрократизации.

195 Sassen S. Territory, Authority, Rights: From Medieval to Global Assemblages. — Princeton University Press, 2006. — 512:336

196 Там же. С. 415

Широкое распространение имеет предположение, что социальная «инфраструктура меняется под влиянием сетей связи»197 - цифровые сети вызывают огромные изменения в логике и структурах глобальной социальной организации. Кастельс утверждал, что растущая цифровизация социальной организации привела к «сетевому обществу». Хотя существует много споров о том, что является единицей сетевого общества, — сети198, отдельные лица199 или «сетевые индивидуумы») — существует консенсус, что социальные структуры и глобальная цифровая инфраструктура тесно связаны. Иными словами, проникновение цифровых технологий в социальную и политическую структуру жизни настолько сильное, что «технология — это общество, а общество нельзя понять или представить без его технологических инструментов»200.

Отметим, что данная проблематика находится на стыке междисциплинарности (и скорее даже трансдисциплинарности). Мы не можем утверждать, что всю сложность трансформации, а также ее эффектов, возможно уловить и охватить в рамках политической науки. Вопросы выходят далеко за рамки одного научного направления, а зачастую проявляются в, своего рода, симбиозе наук и направлений, начиная от более очевидного проявления в поведенческой экономике (на стыке психологии, когнитивной науки и экономики) и заканчивая сложными подходами семиотики и теории эволюционизма. Так, например, в последние лет 20-30 появились направления когнитивной науки, фокусирующиеся на исследованиях distributed mind, distributed conscience, distributed language, а также распределенной субъектности (distributed subjectness). Масштабы и формы трансформации позволяют наблюдать сегментацию объектов и субъектов: традиционные подходы, компьютеризованные элементы, комбинированные элементы с подключенными интерфейсами, а также явления (или проявления) систем искусственного интеллекта (которые относятся к «сильным» системам с потенциалом развиться до уровня осознанности). Действительно, такие предметные поля существуют и значительно насыщают дискуссию о трансформации и эффектах цифровизации. Однако для целей данного исследования (и чтобы не

197 Van Dijk J. The Network Society: Social Aspects of New Media. — SAGE Publications Ltd, 2005. — 272:156

198 Castells. The new public sphere: Global civil society, communication networks, and global governance // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. — 2008. — Vol. 616, no. 1. — P. 78-93.

199 Van Dijk J. The Network Society: Social Aspects of New Media. — SAGE Publications Ltd, 2005. — 272 p.

200 Castells. The new public sphere: Global civil society, communication networks, and global governance // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. — 2008. — Vol. 616, no. 1. — P. 78-93:5

размывать фокус) мы не будем вторгаться в данное пространство, а сфокусируемся исключительно на институциональном проявлении политического.

Технологический аспект также рассматривается в предметной области исследований науки и технологий (Science and Technology Studies STS). Более того связь технологии искусственного интеллекта с властью и безопасностью могут быть подчинены концептуальным подходам STS (см. Fischer, Wenger, 2021 с представлением двух таких концепций для анализа динамики, процессов, практики и нетрадиционных политических акторов в управлении ИИ). Также, исследование технологий может быть подчинено предметной области исследований диффузий инноваций (Diffusion of Innovation - DOI). Например, конкретная цифровая технология может рассматриваться как средство для инновации (см. Govindan, 2022 с анализом технологических преимуществ технологии ИИ в сочетании с устойчивыми экономическими инновациями в качестве движущей силы для их эффективного внедрения) значительно расширяя понимания роли и места технологии, в том числе и в сфере безопасности. Отдельным важным направлением выступает принятие технологий (Technology acceptance/adoption model - TAM), которое фокусируется на исследовании общественного восприятия и принятия технологических моделей и решений. Такой подход позволяет моделировать «приемлемость» пользователями с точки зрения поведенческого намерения использовать продукты на основе технологий (см. Sohn, Kwon, 2020 с исследованием намерения использовать интеллектуальные продукты на основе ИИ). Мы осознаем значимость указанных направлений, именно поэтому в разделах с концептуализацией цифровых технологий и конкретно технологии ИИ частично опирались на исследования STS и ТАМ. Однако, стремимся не размывать предметное поле исследования, четко фокусируясь рамками политической науки и исследований безопасности.

Таким образом, для целей данного исследования применяется концептуализация цифровизации онтологически и эпистемологически как - «принятие, использование и имплементация цифровых и компьютерных технологий в различных сферах бизнеса, отраслей, государства, политики и управления»: разграничивая «оцифровку» и «цифровизацию»201, а также рассматривая цифровые технологии как самостоятельный тип/вид технологий202. При этом цифровизация охватывает не только технологические

201 Mergel, Edelmann, Haug. Defining digital transformation: Results from expert interviews // Government Information Quarterly. — 2019. — Oct. — Vol. 36, no. 4. — P. 101385:12

202 Более детально о терминологии см. статью для Международной энциклопедии теории и философии коммуникации

URL: http://culturedigitally.org/2014/09/digitalization-and-digitization/ (дата доступа 04.09.2021)

достижения, но и институциональные изменения, такие как надежное соединение и стандарты качества, сеть Интернет и безопасность данных, финансовые и правовые

" " " 203

основы, а также научный, инновационным и человеческим капитал .

Более того, многие страны либо заявляют, либо серьезно поддерживают политику, направленную на цифровую трансформацию экономики и социально-политической сферы204. Как правило, политика цифровой трансформации в стране принимает форму национальной стратегии205 или национальной программы. Практически в каждой стратегии или программе есть план стать лидером в программе цифровой трансформации через 5-10 лет. Таким образом, формируется глобальная конкуренция стран в области цифровизации.

Представленный анализ демонстрирует эффекты цифровизации, которые сопряжены с существенными преобразованиями как социально-политического характера, так и экономического. Рассмотрение цифровизации как политического процесса предлагает широкие возможности для анализа ее эффектов. Мы подчеркиваем, что сам процесс не является сугубо технологическим. Природа цифровизации более сложная и завязана на существующих (а также вновь создаваемых) институтах. При таком рассмотрении предложенная Нортом «институциональная матрица» наиболее точно охватывает объемы и содержание феномена цифровизации.

Более детально о типах технологий и концепции цифровизации (на примере сферы образования) -Антонова A., Туробов А. Мишени цифровых технологии через призму образования // Образовательная политика. — 2020. — т. 82, No 2. — с. 42— 55.

203 Information Economy Report: Digitalization, Trade and Development, (United Conference on Trade and Development, 2017),

https://unctad.org/en/PublicationsLibrary/ier2017 en.pdf (дата доступа 04.09.2021)

204 BBVA Research analyzes 99 countries by digitalization index (https://www.bbva.com/en/which-countries-are-the-most-digitally-advanced/); Bloomberg's primary research service (BNEF) analyzes the industrial digitalization of 40 countries (https://about.bnef.com/blog/bloombergnefs-country-ranking-reveals-models-industrial-digitalization/); as part of the Digital Economy project, almost all UN member countries are analyzed

205 European Commission. Thematic Paper "Creating Digital Strategies". August 2018

For instance, The German Federal Government has issued a set of national strategies that outlines a roadmap for digital transformation.

https://germandigitaltechnologies.de/national-strategies/ (дата доступа 04.09.2021)

1.2.2 Типы цифровых технологий и их социо-политические эффекты

Определение технологий, исходя из многообразия технологических решений, базируется на (1) идентификации конкретных технических проблем, (2) систем и (3) технологических процессов практической реализации, т.к. технология включает в себя знания и навыки об этих трех составных элементах206. Создание, обработка и передача цифровых данных определяет техническую проблему сферы цифровых технологий207. Таким образом, цифровые технологии — это знания, навыки, технологические и технические решения для создания, обработки, передачи и использования цифровых данных, а также системы и процедуры для их практической реализации208.

Масштабы, многогранность и разнообразие цифровых технологий усложняют единообразную оценку всего процесса развертывания цифровой трансформации. Цифровые технологии включают в себя следующие элементы: создание цифрового решения и новой информации/данных, обработка и анализ данных при помощи цифровой технологии, передача данных и информации, применение цифровой технологии и результатов ее использования. Взаимодействие цифровых технологий реализуется в трех формах: человеческая - люди являются получателями, а также трансляторами информации; физическая - физические устройства (машины, инструменты, иные технологии) транслируют, передают информацию и данные; цифровая - программное обеспечение, сервисы и пр. Отдельным элементом реализации цифровых технологий являются цифровые компетенции209, которые отражают эффективность и результативность применения цифровых технологий в социальной, политической и экономической жизни общества. Для успешности реализации цифровые технологии должны соответствовать характеристикам качества (содержательное функционирование технологий, нацеленное на высокое качество и/или высокую доступность рынка), производительности (расширение функциональной сферы и улучшение функциональности) и удобства использования (работоспособность цифрового продукта/технологии).

206 Schuh G., Klappert G. Technologiemanagement - Handbuch Produktion und Managemen. — Springer Verlag, 2011. — 17-34.

207 Loebbeke C. Digitalisierung - Technologien und Unternehmensstrategien. Handbuch Medienmanagement. — Springer Verlag, 2006. — 360p.

208 Framework for the identification and demand-orientated classification of digital technologies / A. Lipsmeier [et al.] // IEEE International Conference on Technology Management, Operations and Decisions (ICTMOD). — 2018. — P. 18602242.

209 Breyer-Maylander T. Management 4.0 - Den digitalen Wandel erfolgreich meistern. — Carl Hanser Verlag GmbH Co., 2017. — 408p.

Выделяются восемь классов современных цифровых технологий210:

• технологии связи (connectivity) - все цифровые технологии, функциональные возможности которых предназначены для отправки и получения цифровых данных (технология связи 5g, Bluetooth и пр.);

• технологии хранения (storage) - цифровые технологии для хранения данных, где сама технология не вносит изменений в данные (базы данных, облачные технологии и пр.);

• технологии аналитики (analytics) - технологии анализа и оценки информации (обнаружение зависимостей и закономерностей), доступной в форме цифровых данных (машинное обучение, нейронные сети и пр.);

• технологии изготовления (fabrication) - цифровые технологии, которые создают физически измеряемый результат на основе цифровых данных (аддитивное производство - 3D печать);

• технологии визуализации (visualisation) - технологии визуальной презентации цифровых данных (технологии дополненной реальности);

• интерактивные технологии (interactivity) - цифровые технологии, которые подходят как для создания, так и для использования цифровых данных, где функциональная направленность зависит от конкретного случая применения (планшетный компьютер может использоваться людьми, как для ввода данных/информации, для создания цифровых данных, так и для отображения данных на устройстве). Данный класс является пересечением технологий визуализации и технологий интерфейса;

• технологии интерфейсов «человек-машина» (human to machine (H2M) interface) -технологии «связи» между человеком и цифровым миром для создания цифровых данных на основе информации, которая изначально доступна людям (например, интерфейс «мозг-компьютер», который создает цифровые данные на основе информации, имеющейся в человеческом мозге);

• сенсорные технологии (sensoring) - цифровые технологии, которые генерируют цифровые данные на основе физической геометрии или физических движений. Используя этот технологический класс, можно измерять как геометрию объекта (например, длину или ширину), так и физические (механические) движения (например, скорость движения или перемещение). Цифровые данные являются носителями измеренной информации и доступны в качестве выходных данных

210 Framework for the identification and demand-orientated classification of digital technologies / A. Lipsmeier

[et al.] // IEEE International Conference on Technology Management, Operations and Decisions (ICTMOD). —

2018. — P. 18602242.

цифровой технологии pD-сканер, который может преобразовывать геометрию физических объектов в цифровую 3D-модель).

Альтернативным подходом к классификации цифровых технологий может служить рассмотрение их в концепции уровней проникновения и взаимодействия. Такая типология выделяет 4 класса технологий211:

• устройства (device level);

• сеть (network level);

• наполнение/содержание (content level);

• сервис (service level).

Каждый указанный уровень объединяет схожие по своим функциональным свойствам и техническим характеристикам цифровые технологии. Так, устройства включают в себя прикладные продукты и инфраструктурные решения; сети - технологии обмена информацией и данными между объектами; контент - непосредственно технологии «содержания», функционирование которых связано с получением (вводом) и представления (выводом) данных, а также их использования и обработки; сервис -технологии предоставления услуг при помощи цифровых площадок и платформ.

Современные исследования показывают, что цифровизация правительств развивалась эволюционно и демонстрирует довольно сложную структуру. Анализ такого эволюционного процесса возможен благодаря изучению (1) доступности цифровых технологий, (2) внедрения цифровых технологий и (3) институционализации методов цифрового управления212. В этом случае крайне важно анализировать цифровые технологии не самостоятельно, а в рамках комплексного (взаимосвязанного) подхода путем определения ключевых технологий, их роли и значения, а также формулирования значимости технологических взаимодействий в единой концепции.

Для целей данного исследования типологизация и выделение основных (условно, распространенных и ключевых) типов цифровых технологий основано на двух документах: отчет Европейской парламентской исследовательской службы «Десять технологий, которые могут изменить нашу жизнь: политические последствия и

211 Berger S., Denner M. S., Roglinger M. The Nature of Digital Technologies - Development of a Multi-layer Taxonomy // Proceedings of the 26th European Conference on Information Systems (ECIS). — 2018. — P. 118.

212 Janowski T. Digital government evolution: From transformation to contextualization // Government Information Quarterly. — 2015. — Vol. 32, no. 3. — P. 221-236.

реализация политики»213 и «Отчет о цифровой экономике» ООН214. На основании чего были выделены следующие типы цифровых технологий:

• Большие данные (Big Data);

• Искусственный интеллект (Artificial Intelligence);

• Интернет вещей (Internet Of Things);

• Автоматизация и робототехника (Automation & Robotics);

• 3D печать (3D Printing);

• Виртуальная валюта и блокчейн (Virtual Currency and Blockchain);

• Облачные вычислений (Cloud Computing);

• Технология связи нового поколения - 5G.

Рассмотренные типологизации отражают сложность и специфичность цифровых технологий. Данная работа останавливается на наиболее гибком подходе - для получения больших степеней свободы в эмпирическом анализе. Безусловно, дискуссии о концептуализации технологий, а также их типологизации могут прийти к столкновению215. Однако теоретический анализ, представленный в работе, позволяет с уверенностью утверждать что (1) цифровизация является политическим процессом (несмотря на значимость технологической составляющей); (2) в процессе реализации значимую роль играют институты (их качество, адаптивность и пр.); (3) сам процесс цифровизации напрямую сопряжен и зависит от применения конкретных типов цифровых технологий.

213 European Parliament Research Service. Ten technologies which could change our lives: Political impacts and policy implementations. 2015

URL: https://www.europarl.europa.eu/EPRS/EPRS_IDAN_527417_ten_trends_to_change_your_life.pdf (дата доступа: 05.05.2021)

214 United Nations. Digital Economy Report 2019

URL: https://unctad.org/en/pages/PublicationWebflyer.aspx?publicationid=2466 (дата доступа: 05.05.2021)

215 Речь идет о рассматриваемом ранее столкновении подходов: что первично «технологический детерминизм» или «политическая воля»? Выходящие из данного вопроса дискуссии о природе взаимодействия, позиции и роли институтов, власти, практик и пр. Указанное выходит за рамки данного исследования, однако мы знакомы с такой дискуссией и выдвигаем тезис, для данного исследования, о первичности политической воли, значимости институтов и рассмотрения феномена цифровизации, как политического процесса.

Глава 2. Эмпирическое исследование влияния технологий цифровизации на

сферу обеспечения безопасности

Вторая глава содержит эмпирическую часть исследования и сужает теоретическую рамку трансформации до ее измеримых элементов изменений и последствий. Демонстрируется предварительное исследования (Раздел 2.1), направленное на выявление основных стран, подлежащих анализу, при помощи методологии сетевого анализа. Мы стремимся не просто проанализировать страны с высоким «инновационным потенциалом», а выявить непосредственно страны, занимающие лидирующие позиции в вопросах цифровизации. Также предварительный анализ позволит сфокусировать исследование на одном конкретном типе цифровых технологий

- искусственном интеллекте.

В следующем разделе (2.2) предложена эмпирическая модель с ее обоснованием. Также демонстрируются результаты верификации модели - проверки ее на устойчивость при помощи численного исследования модели (simulation analysis). По результатам мы с определенной уверенностью утверждаем, что модель действительно позволяет измерять и анализировать динамику проникновения цифровых технологий в систему обеспечения безопасности современных государств.

Раздел 2.3 содержит результаты построения эмпирической модели для пяти стран

- США, Швеции, Германии, Финляндии и Франции. По каждой стране работа с данными и построение модели реализовывалось по единому протоколу. Сама модель и работа с данными является рассмотрением институциональных последствий и результатов политического процесса. Результаты моделей представляются с качественным описанием и интерпретацией конкретных случаев.

Финальная часть главы содержит сравнительный анализ моделей стран по трем показателям. Результаты сравнения позволяют выявить различные подходы правительств к вопросам применения цифровых технологий в безопасности, а также дают основу для определения лучших практик, заявленных в дополнительном исследовательском вопросе.

2.1 Выявление ключевых типов технологий и стран-лидеров цифровой трансформации

Первичной проблемой заявленного исследования является отсутствие возможности системно и комплексно проанализировать весь плюрализм цифровых технологий и их влияния на сферу обеспечения безопасности. В связи с чем возникает необходимость выявить ключевые технологии, в их единой взаимосвязи (interconnection). Вторая сложность заключается в определении «инновационных стран». Различные рейтинги и отчеты демонстрируют отличные позиции стран. Более того, для данного исследования, важна не просто «инновационность» (инновационный потенциал), а непосредственно позиция страны относительно применения и реализации цифровой трансформации.

Для решения указанных проблем было проведено два независимых сетевых анализа, по результатам которых определен пул стран, на которых будет сфокусировано исследование. Отдельно была выявлена «ключевая» цифровая технология.

Первый сетевой анализ фокусируется на цифровизации в контексте конкуренции государств. Конкуренция — это сложная система взаимодействия между странами. Сетевой анализ является одним из эффективных инструментов изучения конкурентной среды, что было продемонстрировано прецедентом использования сетевого анализа для изучения эволюции глобальной конкурентной торговли углем216, мировой нефтяной конкуренции217, глобальной конкуренции за природный графит218, конкуренции в

219 220 "221

торговле сталью219, продуктами питания220, торговли оружием и гонки вооружений221. Поскольку цифровые технологии допустимо рассматривать как ресурсы, то глобальную конкуренцию государств в области цифровизации также можно изучить при помощи сетевого анализа. В этой логике была построена сеть стран, в которых связи (ties) представлены индикаторами, обозначающими широко используемые технологии, а

216 Wang w., Li Z., Cheng X. Evolution of the global coal trade network: A complex network analysis // Resources Policy. — 2019. — Vol. 62. — P. 496-506.

217 Zhang H. Y., Ji Q., Fan Y. Competition, transmission and pattern evolution: A network analysis of global oil trade // Energy Policy. — 2014. — Vol. 73. — P. 312-322.

218 Network feature and influence factors of global nature graphite trade competition / X. Wang [et al.] // Resources Policy. — 2019. — Vol. 60. — P. 153-161.

219 Hao X., An H., Sun X. amd Zhong W. The import competition relationship and intensity in the international iron ore trade: From network perspective // Resources Policy. — 2018. — Vol. 57. — P. 45-54.

220 Competition and transmission evolution of global food trade: A case study of wheat / C. Dong [et al.] // Physica A: Statistical Mechanics and Its Applications. — 2018. — Vol. 509. — P. 998-1008.

221 Garcia-Alonso M. D. C., Levine P. Chapter 29 Arms Trade and Arms Races: A Strategic Analysis // Handbook of Defense Economics. — Elsevier, 2007. — P. 941-971.

также построена сеть цифровых технологий, связи (ties) которой представлены индикаторами стран, использующими (внедряющими) определенные технологии. Теоретическая рамка, дизайн и работа с данными представлены в Приложении 1 (с дополнительной информацией в Приложении 2 и Приложении 3).

Формирование двух сетей (сети стран и сети технологий) основано на методе аффилиации (Affiliation) и ко-аффилиации (Co-Affiliation). Логика анализа аффилированных сетей предполагает, что совместное участие в группах или мероприятиях является показателем базовой социальной связи (connection/ tie)222. Иными словами, совместное участие представляется возможностью для развития отношений, которые в свою очередь представляют возможности для обмена идеями, ресурсами, технологиями. В контексте конкуренции в области цифровизации совместное членство (co-membership) стран подразумевает разработку и внедрение аналогичных конкретных типов цифровых технологий.

По результатам первого сетевого анализа, относительно сетей стран, центральность по степени (Degree centrality), центральность по близости (Closeness centrality) и центральность собственного вектора (Eigenvector centrality) формируют страны 1 уровня: Сингапур, Китай, Германия, Бельгия, Канада, Великобритания, Нидерланды, Финляндия, Франция, Япония, Республика Корея, Италия, Швейцария, Российская Федерация, США, Швеция, Ирландия. Страны 2 уровня: Индия, Испания и Австралия. Ниже представлена таблица 1 стран с самыми высокими показателями центральностей, иными словами, условные, страны-лидеры.

Таблица 1: Таблица центральностей сетевого анализа стран

Страна Центральн Центральн Центральность Центральность Боначич

ость по ость по по собственного центральность

степени близости посредничеству вектора

Австралия 41 0.019 3.902 0.825 0.406

Бельгия 56 0.027 7.827 0.994 0.039

Китай 56 0.027 3.157 1 0.039

Дания 33 0.017 2.009 0.6 0.344

Финляндия 56 0.027 3.157 1 0.039

Франция 56 0.027 3.157 1 0.039

Германия 56 0.027 3.157 1 0.039

222 Analyzing Affiliation Networks / J. Scott [et al.] // Handbook of Social Network Analysis. — SAGE, 2015. — P. 640.

Италия 55 0.026 7.36 0.987 0.051

Япония 56 0.027 3.157 1 0.039

Нидерланды 56 0.027 3.157 1 0.039

Южная Корея 56 0.027 3.157 1 0.039

Сингапур 54 0.026 7.369 0.978 0.064

Швеция 56 0.027 32.197 0.993 0.039

Швейцария 56 0.027 3.157 1 0.039

США 56 0.027 3.157 1 0.039

В сетях цифровых технологий центральность по степени (Degree centrality), центральность по близости (Closeness centrality) и центральность собственного вектора (Eigenvector centrality) формируют технологии 1 уровня: использование интернета (UI), автоматизация и робототехника (AR), интернет вещей (IoT), технология 5g и два типа патентов (патенты на технологии цифровой связи и патенты на компьютерные технологии).

Технологии 2уровня: 3D-печать (X3Dp) для всех трех типов центральности, а также технологическая основа (TF) по показателю центральности по посредничеству (Betweenness centrality). Отдельного внимания достойны результаты Искусственного интеллекта (AI), занимающего лидирующие позиции по трем типам центральности.

Ниже представлена таблица 2 цифровых технологий с наивысшими показателями центральностей.

Таблица 2: Таблица центральностей сетевого анализа технологий

Тип цифровой Центральн Центральнос Центральн Центральн Боначич

технологии ость по ть по ость по ость центральн

степени близости посреничес собственно ость

тву го вектора

Использование интернета 20 0.0769 7.0714 0.9863 0.102

Патенты на цифровые 20 0.0769 1.5714 1 0.102

технологии связи

Патенты на компьютерные 20 0.0769 1.5714 1 0.102

технологии

Технологическая основа 10 0.0435 0.1429 0.5704 0.1429

Искусственный интеллект 16 0.0588 3.5 0.8934 0.2245

Интернет вещей 20 0.0769 1.5714 1 0.102

Автоматизация и 20 0.0769 1.5714 1 0.102

робототехника

3D печать 15 0.0556 0.4286 0.8182 0.0204

Технология связи 5g 20 0.0769 1.5714 1 0.102

Сетевой анализ цифровых технологий способствует пониманию формирования, цели и важности цифровой трансформации в глобальном масштабе. Критическая позиция Искусственного интеллекта подтверждает необходимость детального изучения общественно-политическим научным сообществом. Более того, углубленная концептуализация ИИ становится одной из главных задач для академического сообщества и экспертов в области политики. Осознание концептуальной взаимосвязи технологий, а также понимание ключевых типов цифровых технологий позволяют сосредоточить политические усилия и внимание общества на достижимых целях. Выделение пула взаимосвязанных технологий позволяет нам расширить сферу исследований конкуренции стран и международных отношений относительно концепции цифровой трансформации.

Выявление девяти ведущих стран в концепции взаимосвязи цифровых технологий позволяет переосмыслить существующую конкуренцию между странами с учетом «цифрового» компонента. Цифровые технологии становятся одним из ключевых ресурсов как внутреннего развития государства, так и его позиции и роли на международной арене. Сетевая структура стран также предоставляет возможность изучать технологические альянсы и соревнования стран в области цифровых технологий. Более того, выявление «скрытых» лидеров (Швеция) и стран, «догоняющих» лидеров (Бельгия, Индия), открывает новые возможности для сравнительного анализа стран и их политики. Более глубокий анализ выявленных показателей, а также национальной политики может предоставить еще больше открытий для понимания глобальных трансформирующих последствий цифровизации.

Соответственно, по итогам первого сетевого анализа:

1. Определен основной фокус - конкретный тип цифровых технологий, на анализе которого будет строиться основная часть эмпирического исследования: технология Искусственного интеллекта (ИИ);

2. Определен перечень стран-лидеров цифровой трансформации: Китай, Финляндия, Франция, Германия, Япония, Нидерланды, Республика Корея, Швейцария, США и Швеция.

Для целей данного исследования не будет проводиться анализ Китая и Японии в связи с отсутствием достаточности данных по этим странам и языковых ограничений.

Второй сетевой анализ рассматривает страны как узлы, которые имеют общие связи, выраженные в показателях торговли технологиями. Узлом выступает конкретная страна, а на ребре «лежит» показатель торговли с другими странами, что и будет формировать связь. При этом связь в сетях направленная - от страны-продавца к стране-покупателю.

Для анализа использовалась база данных Всемирной торговой организации по классификации EBOPS 2010 (доступные данные с 2005 по 2019гг.), а именно, индикатор «Сбалансированная международная торговля услугами EBOPS 2010 (2005-2019) -(Набор экспериментальных данных)». Детальная информация о данных и полные результаты представлены в Приложении 4. Матрица данных для сетевого анализ содержит показатели по конкретной стране по строкам, и показатели торговли между странами в столбцах (направленные связи торговли от страны продавца слева к стране покупателю справа). Для валидизации результатов использовались показатели центральностей по данным за 2019г. (самые «свежие» данные из дата-сета).

По результатам второго (валидизирующего) сетевого анализа были выявлены следующие страны лидеры торговли цифровыми технологиями: Бельгия, Финляндия, Франция, Германия, Польша, Румыния, Российская Федерация, Швеция, Швейцария, Великобритания, США. Таблица 3 стран с наивысшими показателями центральностей за 2019г. представлена ниже.

Таблица 3: Таблица центральности стран-лидеров торговли технологиями

Страна Центральность Центральность Центральность Центральность

по степени по близости по собственного

посредничеству вектора

Бельгия 56 0.026 16.246 1

Финляндия 55 0.026 15.053 0.982

Франция 53 0.025 12.791 0.963

Германия 55 0.026 14.009 0.985

Польша 55 0.026 19.72 0.986

Румыния 55 0.026 24.73 0.97

Российская 55 0.026 46.758 0.957

Федерация

Швеция 55 0.026 14.331 0.979

Швейцария 49 0.023 11.997 0.912

Великобритания 54 0.026 33.751 0.969

США 50 0.023 23.133 0.912

Как мы видим, по результатам двух независимых анализов можно выделить страны, демонстрирующие лидирующие позиции в контексте технологий (как реализации, развития и применения, так и торговли). Учитывая, что страны демонстрируют лидирующие показатели центральностей на разных дата-сетах, можно утверждать, что результаты выделения стран устойчивы.

Таким образом, для целей аспирантского исследования будут использованы страны, демонстрирующие лидирующие позиции по итогам двух сетевых анализов. А именно: США, Швеция, Германия, Финляндия и Франция.

С целью предоставления объяснительного потенциала результатов сетевого анализа был предпринят дополнительный регрессионный анализ (описание и результаты представлены в Приложении 8). Логика анализа направлена на выявление факторов, которые могут предоставить объяснение положению страны в торговой сети цифровых технологий. При этом нас интересуют факторы, которые связаны с вопросами безопасности или их купированием, возможностью предупреждения угроз. Иными словами, мы стремимся продемонстрировать возможности исследования роли цифровых технологий и диффузии инноваций (что содержательно отражает показатели центральности) в логике национальной безопасности. Государства и правительства могут развивать цифровые технологии (особенно технологии двойного назначения) в качестве реакции на внутренние и внешние угрозы. Таким образом, выявление связи факторов угроз с показателями, условно, технологической центральности, может продемонстрировать значимый объясняющий механизм логики правительств. Указанное сильно выходит за рамки самого исследования, в связи с чем предлагается пилотная версия для демонстрации потенциала и задела дальнейшего направления развития исследования.

Для проверки использовалась линейная регрессия. В качестве зависимой переменной выступает показатель центральности по посредничеству из второго сетевого анализа (торговля технологиями, цифровыми технологиями и услугами). Независимыми переменными выступают: две переменные торговли оружием (поставщик и получатель); две переменные, связанные с протестами (протестная мобилизация и насильственность протеста) - они рассматриваются как внутренние угрозы национальной безопасности человеческого характера; терроризм - как внутренняя и/или внешняя угроза человеческого характера; вероятность насильственного конфликта - как внутренняя и/или внешняя угроза человеческого характера; природные катастрофы - внутренние/внешние угрозы природного характера;

режим (У-ёеш) и эффективность правительства, представляющая логику институциональных возможностей реагирования на угрозы и развития технологий.

В итоге было построено две модели регрессионного анализа: модель 2013 г. и модель 2019г. (в логике соответствия со вторым сетевым анализом). В результате для модели 2013 г. значимыми являются торговля оружием, как страной-поставщиком, так и страной-получателем, и терроризм. Относительно торговли оружием, результаты могут свидетельствовать об особенностях технологий двойного назначения. Иными словами, можно ожидать что технологии двойного назначения могут выступать и элементами торговли оружием. Альтернативным объяснением может служить особенности торговых путей, а именно, что торговля технологиями процессуально схожа с торговлей оружием (как на уровне торговых отношений, так и в логике международных политических процессов). Относительно терроризма, объясняющий механизм может заключаться в следующем: государства, которые пострадали или опасаются террористических угроз развивают технологическую составляющую (торговля технологиями сопряжена с определенным уровнем развития НИОКР и применения технологий), рассматривая цифровые технологии как элемент противодействия террористическим угрозам.

Модель 2019 года имеет отличные результаты. Торговля оружием демонстрирует связь только по стране-поставщику. Указанное может объясняться спецификой торговых отношений (изменение/закрытие контрактов, смена торговых путей и пр.). Также стоит иметь в виду влияние санкционной политики (после 2014г.), которая сильно изменила торговые маршруты, особенно в вопросах вооружения. Значимость (хоть и не столь сильную) демонстрируют массовые протесты и режим страны - избирательная демократия. Относительно протестов, результаты могут объясняться увеличением массовой протестной мобилизации, в связи с чем результаты отличны от модели 2013 г. Альтернативным объяснением может являться повышенное внимание государств к протестам. Иными словами, правительства стали рассматривать протесты как угрозы, которые потенциально можно купировать или контролировать при помощи технологий. Указанное может быть вызвано еще и доступностью, распространенностью и результативностью самих технологий. Так, если в начале 2010-х технологические решения были на стадиях разработки и тестирования, то к 2019г. правительства, получив содержательные результаты и оценив возможности технологий, стали рассматривать их как определенные решения проблемы протестной мобилизации. Режимы избирательная демократия и электоральная автократия, также показывают значимость связи в модели

2019г. Указанное сложно однозначно интерпретировать, учитывая, что характеристики режима определяются большим количеством факторов. Однако, мы можем утверждать, что результаты предлагают основу для дальнейших исследований о влиянии режимных характеристик на торговые отношения и роль государств в торговых связях цифровых технологий.

Подчеркнем, что указанный анализ находится за рамками основного исследования и представляет собой пилотную версию. Целью является иллюстрация (1) потенциальных возможностей поиска объяснительных механизмов результатов сетевого анализа и (2) возможных направлений последующих исследований для усиления аргументации значимости и роли показателей цифровой центральности. По сути, показатели центральностей содержательно отражают как диффузию инноваций, так и могут служить своего рода индексом технологической центральности. Поиск объясняющих механизмов позиции стран в сетевой структуре и их роль относительно угроз (если рассматривать цифровые технологии как элементы возможностей государства купировать/предотвращать такие угрозы) значительно расширяет существующие дискуссии как в предметном поле исследований безопасности, так и в логике политики цифровизации.

Перед тем как перейти к описанию эмпирической модели второй части эмпирического исследования и непосредственной реализации, необходимо выделить дополнительную задачу: концептуализация технологии Искусственного интеллекта.

2.1.1 Концептуализация технологии искусственного интеллекта

Существуют разнообразные концепции понимания ИИ, но в широком смысле данный вид цифровых технологий определяют как «интеллектуальные системы со способностью думать и учится»223. По сути, это разнородный набор инструментов, методов и конкретных алгоритмов224. Различные приложения и методы - от нейронных сетей (и моделей глубокого машинного обучения) до распознавания речи и/или образов и генетических алгоритмов, обработка естественного языка и машинное зрение -объединены «зонтичным» понятием технологий ИИ, на что обращает внимание государство (и государственное управление)225. Искусственный интеллект также определяется как система, способная независимо интерпретировать внешние данные и учиться на них для достижения конкретных результатов посредством гибкой адаптации226.

Часть исследований указывают что «искусственного интеллекта не существует» (например,227228 - ИИ и роботы являются историческими конструкциям). Рассматривая ИИ (1) как отдельную категорию интеллекта, которая отличается от «естественного» интеллекта и (2) что интеллект является неотъемлемым свойством физических субъектов (например людей) или объектов (например роботов) - демонстрируется что ни первое, ни второе невозможно в рамках привычной социальной философии, т.к. интеллект системное явление, а не свойство отдельной единицы229. В рамках исследований в социальных науках вполне допустимо существование «зонтичного» понятия технологий ИИ, определяющего совокупность подходов, инструментов и алгоритмов, т.к. основное «преломление» ИИ - социальное воздействие и социально-политические эффекты. Иными словами, для исследований социальных и политических процессов не имеет значения, насколько «искусственен» или «естественен» интеллект,

223 Russell S., Norvig P. Artificial Intelligence A Modern Approach. — Pearson Education Inc., 2010. — 1132 p.

224 Jarrahi M. Artificial intelligence and the future of work: Human-AI symbiosis in organizational decision making // Business horizons. — 2018. — Vol. 61, no. 4. — P. 577-586.

225 Reis J., Santo P. E., Melao N. Artificial Intelligence in Government Services: A Systematic Literature Review // Advances in Intelligent Systems and Computing. — 2019. — Vol. 930. — P. 577-586.

226 Kaplan A., Haenlein M. Siri, Siri, in my hand: Who's the fairest in the land? On the interpretations, illustrations, and implications of artificial intelligence // Business Horizons. — 2019. — Vol. 62, no. 1. — P. 15-25.

227 Galanos V. Artificial intelligence does not exist: Lessons from shared cog- nition and the opposition to the nature/nurture divide // IFIP Advances in Information and Communication Technology. — 2018. — Vol. 537. — P. 15-25.

228 Edwards P. The closed world: computers and the politics of discourse in Cold War America. — MIT Press, 1997. — 468 p.

229 Longino H. Individuals or populations? // Philosophy of social science: an introduction. — Oxford university press, 2014. — P. 102-120.

и каков сам «интеллект»230, рассматривая феномены через понимание интеллекта как основного явления с людьми и машинами в качестве его агентов231.

Несмотря на сложность в понимании и содержательном насыщении технологии ИИ, государства вполне «успешно» вступили в новую «гонку вооружений» в отношении технологий ИИ232233234. Более того, технологии ИИ по потенциалу и возможностям сравниваются с ядерным оружием235, и даже ведутся дискуссии о допустимости применения ИИ в области ядерного сдерживания236. Если учесть все разработки и практические результаты технологии ИИ в сферах здравоохранения, логистики, транспорта, коммуникации, экономики и т.д., совсем не удивительно, что правительства разных стран уделяют все больше внимания ИИ. Уже более 20 стран имеют национальные программы в сфере цифровизации и искусственного интеллекта237, причем одними из последних (по времени) в соперничество за первенство в сфере цифровизации и искусственного интеллекта включились США: в январе 2019 г. президентом США Д. Трампом подписана соответствующая национальная программа развития и внедрения ИИ в экономику, сферу безопасности и социальную сферу.

Согласно отчету «Building an AI World»238 национальные стратегии ИИ включают как минимум восемь направлений (областей) государственной политики: (1) исследования, (2) развитие талантов, (3) навыки и трудовое будущее, (4) индустриализация технологий искусственного интеллекта, (5) этические стандарты ИИ, (6) данные и цифровая инфраструктура, (7) ИИ в правительстве, (8) инклюзивность и социальное благополучие.

Правительства разных стран используют разные подходы для развития технологий ИИ. Общим является то, что ИИ включается в число ключевых факторов развития и

230 Vallverdu J. The emotional nature of post-cognitive singularities // The Technological Singularity, The Frontiers Collection. — Springer-Verlag, 2017. — P. 193-208.

231 Galanos V. Artificial intelligence does not exist: Lessons from shared cognition and the opposition to the nature/nurture divide // IFIP Advances in Information and Communication Technology. — 2018. — Vol. 537. — P. 15-25

232 Horowitz M. C. Artificial Intelligence, International Competition, and the Balance of Power // Texas National Security Review. — 2018. — Vol. 1. — P. 37-57.

233 Sharre P. Killer apps: The real dangers of an AI arms race // Foreign Affairs. — 2019.

234 Brose C. The new revolution in military affairs: War's sci-fi future // Foreign affairs. — 2019. — Vol. 98, no. 4.

235 Payne K. Artificial intelligence: A revolution in strategic affairs? // Survival. — 2018. — Vol. 60. — P. 7-32.

236 Johnson E., Kolko B. E-government and Transparency in Authoritarian Regimes: Comparison of National-and City-Level E-government Web Sites in Central Asia // Studies in Russian, Eurasian and Central European New Media. — 2010. — No. 3. — P. 15-48.

237 Building an AI World: Report on National and Regional AI Strategies // Cifar. - 2018. - Mode of access: https://www.cifar.ca/cifarnews/2018/12/06/building-an-ai-world-report-on-national-and-regional-ai-strategies (accessed: 01.04.2021)

238 Там же.

конкурентоспособности государств. Что еще более важно, это один из самых быстрорастущих источников международной конкуренции (как между государствами, так и между компаниями).

Тематическое ядро проблематики алгоритмизации и ИИ в социо-политической сфере239 рассматривает следующие вопросы:

• применение усложненных алгоритмов в публичном секторе политики240;

241242243244245

• допустимость отправления правосудия при помощи алгоритмов241242243244245;

246247248249250

• алгоритмический процесс принятия политических решений24624'248249250;

• проблемы «черного ящика» алгоритмов и этико-ценностная проблематика251252253254, включая предвзятость (bias), «уравнивание», а именно невозможность эффективного

239 Artificial Intelligence (AI): Multidisciplinary perspectives on emerging challenges, opportunities, and agenda for research, practice and policy / Y. K. Dwivedi [et al.] // International Journal of Information Management. — 2019. — Vol. 57. — P. 101994.

240 Mikhaylov S. J., Esteve M., Campion A. Artificial intelligence for the public sector: Opportunities and challenges of cross-sector collaboration // Philosophical Transactions of the Royal Society A: Mathematical, Physical and Engineering Sciences. — 2018. — Vol. 376, no. 2128. — P. 1-21.

241 Ang R., Goh D. H. Predicting juvenile offending: A comparison of data mining methods // International journal of offender therapy and comparative criminology. — 2013. — Vol. 57, no. 2. — P. 191-207.

242 Predicting judicial decisions of the European court of human rights: A natural language processing perspective / N. Aletras [et al.] // PeerJ computer science. — 2016. — Vol. 2. — P. 93.

243 Chen D. L., Eagel J. Can machine learning help predict the outcome of asylum adjudications? // Proceedings of the ACM Conference on AI and the Law. — 2017. — P. 237-240.

244 Martin Katz D., Bommarito M. J., Blackman J. A general approach for predicting the behavior of the Supreme Court of the United States // PLoS ONE. — 2017. — Vol. 12, no. 4. — P. 1-18.

245 Liu Z., Chen H. A predictive performance comparison of machine learning models for judicial cases // IEEE Symposium Series on Computational Intelligence. — 2018. — P. 1-6.

246 Perspective on Issues in AI Governance report from Google // Google. - Mode of access: https://ai.google/static/documents/perspectives-on-issues-in-ai-governance.pdf

(accessed: 30.04.2021)

247 Kissell R., Malamut R. Algorithmic Decision-Making Framework // The Journal of Trading. — 2005. — Vol. 1. — P. 12-21.

248 Zarsky T. The Trouble with Algorithmic Decisions: An Analytic Road Map to Examine Efficiency and Fairness in Automated and Opaque Decision Making // Science Technology and Human Values. — 2016. — Vol. 41, no. 1. — P. 118-132.

249 Coglianese C., Lehr D. Regulating by robot: Administrative decision making in the Machine-learning era // Georgetown law journal. — 2017. — P. 1734.

250 Tene O., Polonetsky J. Taming The Golem: Challenges of Ethical Algorithmic Decision-Making // North Carolina Journal of Law and Technology. — 2016. — Vol. 19. — P. 125-173.

251 Keskinbora K. H. Medical ethics considerations on artificial intelligence // Journal of Clinical Neuroscience. — 2019. — Vol. 64. — P. 277-282.

252 Future scenarios and challenges for security and privacy / M. Williams [et al.] // IEEE 2nd International Forum on Research and Technologies for Society and Industry Leveraging a Better Tomorrow. — 2016. — P. 1-6.

253 Martin K. Ethical Implications and Accountability of Algorithms // Journal of Business Ethics. — 2018. — Vol. 160. — P. 835-850.

254 Brozek B., Janik B. Can artificial intelligences be moral agents? // New ideas in psychology. — 2019. — Vol. 54. — P. 101-106.

" 255

анализа уникальных ситуаций; отсутствие морально-нравственных ориентиров255 и пр.;

• применение алгоритмов в военных целях256257258 и/или как инструмент сдерживания (примером может служить дискуссия об использовании ИИ в вопросах мониторинга и развития проектов в области ядерного вооружения и боевого дежурства ядерных систем);

• алгоритмические решения и искусственный интеллект в правоохранительной деятельности259260, в обеспечении социальной безопасности261 и прогнозировании преступности262263;

• ИИ как вопрос глобальной безопасности с учетом конкуренции между наиболее влиятельными и технологически продвинутыми странами264265.

Понимание ИИ в США266 основано на инициативе администрации Президента Трампа «Искусственный интеллект для американского народа» (Artificial Intelligence for the American People267), которая целенаправленно определяет основные этапы и

255 The ethics of algorithms: Mapping the debate / B. D. Mittelstadt [et al.] // Big Data and Society. — 2016. — Vol. 3, no. 2. — P. 1-21.

256 Payne K. Artificial intelligence: A revolution in strategic affairs? // Survival. — 2018. — Vol. 60. — P. 7-32.

257 Ayoub K., Payne K. Strategy in the age of artificial intelligence // Journal of strategic studies. — 2016. — Vol. 39. — P. 793-819.

258 Zegart A., Morell M. Spies, lies, and algorithms: Why U.S. Intelligence agencies must adapt or fail // Foreign Affairs. — 2019. — No. 3.

259 Trade-off Across Privacy, Security and Surveillance in the Case of Metro Travel in Europe / S. Patil [et al.] // Transportation Research Procedia. — 2014. — Vol. 1, no. 1. — P. 121-132.

260 Lum K., Isaac W. To predict and serve? // Significance. — 2016. — Vol. 13, no. 5. — P. 14-19.

261 Devereux S., Vincent K. Using technology to deliver social protection: exploring opportunities and risks // Development in practice. — 2010. — Vol. 20, no. 3. — P. 367-379.

262 Nakaya T., Yano K. Visualising crime clusters in a space-time cube: An exploratory data-analysis approach using space-time kernel density estimation and scan statistics // Transactions in GIS. — 2010. — Vol. 14, no. 3. — P. 223-239.

263 McClendon L., Meghanathan N. Using Machine Learning Algorithms to Analyze Crime Data // Machine Learning and Applications: An International Journal. — 2015. — Vol. 2, no. 1. — P. 1-12.

264 Artificial Intelligence Index 2018 Annual Report - //Stanford - 2018 - Mode of access: https://hai.stanford.edu/ai-index-2018 (accessed:05.05.2021)

265 Report «Building an AI World: Report on National and Regional AI Strategies». // Cifar - 2018 -Mode of access: https://www.cifar.ca/cifarnews/2018/12/06/building-an-ai-world-report-on-national-and-regional-ai-strategies (accessed: 01.04.2021)

266 Для целей сравнения следует указать определение ИИ в Национальной стратегии развития искусственного интеллекта на период до 2030 года, утвержденной Указом Президента Российской Федерации от 10 октября 2019г. №490: «Искусственный интеллект - комплекс технологических решений, позволяющий имитировать когнитивные функции человека (включая самообучение и поиск решений без заранее заданного алгоритма) и получать при выполнении конкретных задач результаты, сопоставимые, как минимум, с результатами интеллектуальной деятельности человека. Комплекс технологических решений включает в себя информационно-коммуникационную инфраструктуру, программное обеспечение (в том числе, в котором используются методы машинного обучения), процессы и сервисы по обработке данных и поиску решений» (стр.2 стратегии). - Режим доступа: http://publication.pravo.gov.ru/Document/View/0001201910110003 (Дата посещения: 30.04.2021).