Тема детства в творчестве К.Д. Воробьева тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Зимин, Владимир Яковлевич

• Зимин, Владимир Яковлевич
• кандидат филологических наук
• 2004

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Зимин, Владимир Яковлевич

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. Детство как социокультурный феномен и объект художественно-философского осмысления в контексте русской литературы.

1. Эволюция представлений о детстве в общественном и художественном сознании.

2. Тема детства как традиционная тема отечественной литературы.

2.1.Традиция изображения ребёнка в автобиографической прозе.

2.2.Традиция изображения детства в социальном и природном окружении.

2.3.Тема сиротства (беспризорничества) в отечественной литературе.

2.4.Тема войны и детства в советской литературе.

2.3.Тема сиротства (беспризорничества) в отечественной литературе.

ГЛАВА И. Эстетическая модель детства в творчестве К.Д. Воробьёва.

1. Социально-биографические предпосылки темы детства.

2. Детство как социокультурный ориентир.

3. Детство и природа в творчестве К. Воробьева.

4. Тема детства как способ выражения авторской позиции в повести «Друг мой Момич».

5. Детскость как свойство характера и мировидения писателя.

6. Война и детство в произведениях К. Воробьёва.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Тема детства в творчестве К.Д. Воробьева»

В последние десятилетия XX века имя К. Д. Воробьёва стало всё чаще появляться на страницах критических сборников и журналов. В 1991 году вышло в свет трёхтомное собрание его сочинений, продолжали печататься отдельные повести, рассказы, письма, дневники и записные книжки писателя. Создаётся впечатление о вполне благополучной писательской судьбе, до недавнего времени бывшей ещё как бы второстепенной и не столь значимой в современной отечественной литературе. Факт, безусловно, отрадный, как отрадно всё то, что служит справедливому признанию действительных заслуг К. Воробьёва как человека, гражданина и писателя.

Отмечая закономерность этого признания, нельзя всё же с некоторой долей сожаления не заметить то, что оно (признание) приходит к нему значительно позже, чем следовало бы того ожидать. Причины такой задержки кроются не только в социально-политической обстановке той эпохи, в которую пришлось жить и писать К. Воробьёву. Ведь в одно время с ним жили и писали В. Астафьев, Е. Носов, В. Кондратьев, В. Быков, Г. Бакланов, В. Некрасов и другие, чьи произведения печатались и доходили до читателя обычно в свои положенные сроки. Дело здесь, наверное, в первичности и тяжести той правды, которую попытался поднять, как целину, К. Воробьёв, и в той напряжённой интонации, что взял он с первого своего произведения. Его повести «Убиты под Москвой», «Крик», «Почём в Ракитном радости» и особенно «Это мы, Господи!» «резанули» не только по идеологическим установкам и моральным принципам советского строя, но и по душам людей, не всегда готовых ещё принять и понять ту правду, которую принял и понял писатель - очевидец и участник описываемых событий.

Кроме того, психология подавляющего большинства издателей и критиков послесталинской эпохи была ориентирована на неприятие всякого инакомыслия во всех сферах общественной и политической жизни и подчинялась начальствующему окрику главного идеолога страны М. Суслова, запретившего имя К. Воробьёва даже к упоминанию.

Однако, как считал известный критик И. Дедков, «этическая сила таких талантов особенно значительна и активна» [Дедков 1978: 160]. Преодолев время и запреты, она поставила фамилию Воробьёва «рядом с фамилиями Булгакова и Платонова, мастеров прозы» [Смирнов 1989: 5]. Это явление, безусловно, обогатило всю отечественную литературу, открыло новые страницы истории, освещенные богатым личным опытом К. Воробьёва, основанном на прочных связях писателя с народными традициями.

Запоздалое признание истинного и искреннего таланта К. Воробьёва — это не только акт раскаяния за долгие годы замалчивания и непечатания, но и внесение его произведений в скрижали вечных ценностей, по которым человечество будет учить добру и красоте многие поколения. С большой степенью уверенности можно сказать, что, придя в «русскую вечность», книги К. Воробьёва будут всегда востребованы, потому что они несут в себе мощный нравственный заряд, накопленный про запас, рассчитанный на будущее.

Но даже и теперь произведения К. Воробьёва живут своей, как бы несколько обособленной, жизнью. Литературная критика по-прежнему незаслуженно мало внимания уделяет творчеству писателя, хотя существующая библиография насчитывает более сорока наименований разрозненных статей, опубликованных в газетах и журналах в основном в шестидесятые- восьмидесятые годы. Однако при всей сегодняшней очевидности того, что сделано Воробьёвым (не по объёму написанного, а по уровню созданного им образа недавнего исторического и современного времени), о нём как о писателе, отразившем в своём художественном сознании не только тему войны, написано крайне недостаточно, а то, о чём написано, не систематизировано. До сегодняшнего дня нет монографического исследования его творчества. Даже сведения о его жизни крайне скупы: они изложены в автобиографической повести жены Константина Дмитриевича Веры Викторовны Воробьёвой «Розовый конь». Повесть вошла в подготовленный ею трёхтомник и восстанавливает не только факты личной жизни, но и позволяет также понять, при каких условиях биографическая правда, личные настроения в художественном слове достигают уровня исторической правды.

Несмотря на очередную высокую оценку творческих заслуг писателя — присуждение ему в 2000-ом году премии А. И. Солженицына - исследователи литературы в последние годы почти не обращаются к воробьёвским произведениям. Очевидно, и сейчас среди критиков ещё не изжита инерция известной осторожности и боязни той глубины и многогранности, которые на самом деле хранят в себе рассказы и повести К. Воробьёва. Очевидно также и то, что наступившая в стране демократия и связанная с нею свобода слова и мысли, по-прежнему не преодолели общепринятые в критике 60-х — 80-х годов стереотипы в оценке личности и творчества писателя.

Отсутствие динамики или даже определённый застой в изучении творческого наследия теперь уже известного и признанного художника слова свидетельствует о некоторой утрате актуальности и снижении общественного интереса к теме войны, находившейся в центре внимания воробьёвской прозы и целые десятилетия остававшейся главной, элитной темой русской советской литературы. Определяя своё отношение к теме войны, А. Адамович писал: «Литература о Великой Отечественной войне — одна из главных «опор», на которых держится в общем высокий уровень современного искусства. Поэтому так интересно и важно всё, что в ней происходит-копится, меняется, набухает, заново ищет само себя.» [Адамович 1981: 36]. В ней была запечатлена подлинная жизнь народа на войне, в ней был создан идеал служения Родине, народу и с разной степенью глубины и достоверности раскрыта психология народа-победителя. Лучшие книги о войне, опиравшиеся на историческую правду и личный опыт, рассказывали «не только о том, как мы победили, но кто мы и почему мы снова непременно должны победить» [Каверин 1977: 203].

На этот, главный для себя вопрос, честно и правдиво, тщательно выверяя свои мысли перед собственной совестью, пытался ответить и К. Воробьёв. И, наверное, вполне справедливо, что многие известные авторы существующих работ: И. Дедков «Отвергнутая «ничья», Ю. Томашевский «Право на возвращение», И. Золотусский «Очная ставка с памятью», Л. Лавлинский «Биография подвига», С. Журавлёв «Выстраданное слово», В. Чалмаев «Слово, не сорвись на стон.», М. Лобанов «Правда войны», О. Михайлов «В час мужества», В. Камянов «Доверие к сложности», В. Енишерлов «Мужественные книги» и другие современные литературоведы - видят в нём яркого и своеобразного художника, который прочно занял место именно в «обойме военных писателей» [Томашевский 1986: 142]. Скажем больше: приведённые обстоятельства стали достаточным основанием для некоторых критиков считать К. Воробьёва писателем одной главной темы - темы войны.

Но, ассоциируя имя К. Воробьёва прежде всего с литературой о войне, литературная критика тем самым как бы вполне оправдано, заранее сужает границы своих исследований и экстраполирует свой в некоторой степени ослабевающий интерес к теме войны вообще на творчество писателя в частности. С этим трудно согласиться, так как К. Воробьёв принадлежит к числу таких писателей, чьи произведения основаны на беспощадной и бескомпромиссной памяти, проверенной не только собственной жизнью, собственными страданиями, но и временем. «Тут каждое слово — правда — и вся правда», — считает И. Золотусский [Золотусский 1989: 6-20]. Глубина и направленность этой памяти значительно расширяют проблематику его произведений, рамки конфликтов, мотивов, систему художественных образов. В них отразились и неизбывная боль сиротства, выпавшего на годы гражданской войны и коллективизации, и трагическая правда о Великой Отечественной войне, и связанные со стержневыми историческими событиями такие всеобъемлющие понятия, как «детство» и «любовь» (любовь к Родине, любовь к родной природе, любовь к отчему дому, любовь к матери, любовь к женщине). Эта память генерирует мощное нравственное пространство. Не случайно в статье «Очная ставка с памятью» вышеупомянутый критик пишет, что «в нравственном поле воробьёвской прозы всё перенапряжено, всё жжёт и горит и требует в ответ жжения и горе-ния»[Золотусский 1983: 38].

Неудержимое желание оставить память о пережитом незамутнённой, лишённой всяких идеологических наслоений — главное стремление писателя, его сверхзадача, суть которой заключается в том, чтобы дать представление об истоках, реальном развитии отечественной истории от 20-х до 70-х годов.

Прямое соотнесение меры личной ответственности героев К. Воробьёва («Всё. За это нас нельзя простить. Никогда!.» - «Убиты под Москвой» [Воробьёв 1991: 1: 194] с мерой вины официальных лиц, тех, кто более всего обязан был предвидеть, предугадать, подготовиться («Мерзавец! Ведь всё это давно было показано нам в Испании!» - [Воробьёв 1991: 1: 194] - факт, свидетельствующий об особом внимании автора к нравственно-этическому содержанию жизни человека на войне, факт, на основе которого, в том числе, уже в 60-е — 70-е годы был сделан непростой вывод: победили не благодаря, а вопреки Сталину, «победили вопреки тому, что армия и флот перед боем оказались обезглавлены. Военачальников погибло перед войной больше, чем Россия потеряла их за всю историю ведения ею войн, включая Великую Отечественную. От командующих округами до командиров полков почти все были уничтожены по ложным обвинениям. Победили не потому, что нам сопутствовала удача (этого фатально не было), а потому, что нас невозможно было уничтожить. Сделано было, казалось бы всё, чтобы мы потерпели поражение. И изнутри, и извне. А этого не произошло!» [Куницын 1988: 298-299]. Произошло другое: «Народ утверждается как большая родня, а семья - как символ народа, его сплочённости и монолитности» [Пискунов 1982: 39]. Объединившись перед лицом гитлеровского нашествия в единое целое, народ закрыл собою Родину, преодолел неимоверные трудности, выстоял и победил.

Произведения К. Воробьёва, как и произведения Е. Носова, согласно определению жюри, присудившего им премию А. Солженицына, «в полновесной правде явили трагическое начало Великой войны, её ход, её последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебрежённых ветеранов» [Солженицын 2001: 1]. Эту формулировку отличает достаточно жёсткая общественная направленность, которая отчётливо проявилась в его представлениях о войне как об особой исторической эпохе в её общенациональном и общечеловеческом содержании и значении. К. Воробьёв рассматривал войну как духовный факт человеческой жизни, как источник личного, индивидуально-неповторимого опыта и главную часть биографии. Однако это был взгляд на события и поведение людей, продиктованный опытом нравственности, этическим чутьём и общедемократической культурой. И поэтому, как писатель, он хорошо понимал, что «вся правда о войне настолько многогранна и громадна, что её, видимо, познает только народ на протяжении долгой истории. Война, правда о войне, понимание войны — вещи настолько несоизмеримые с возможностями личности, что отдельный человек органически не способен объять стихию войны» [Куняев 1988: 226]. К. Воробьёв пришёл в литературу со своим пониманием правды, но оказался намного ближе к ней, чем другие, так как приблизился к её народному ощущению, толкованию, осмыслению.

Шагнув в литературу прямо из окопов, он «не пережёвывал» всем знакомые проблемы и сюжеты, а шёл своим, трудным путём и умел «чувствовать и воспроизводить войну адекватно её трагедийной природе.» [Камянов 1984: 186]. В послесловии к книге «Вот пришёл великан» Юрий Томашевский писал: «И вот в то время, когда писатели из «его полка» писали об испытанном ими в последние годы войны, он писал о первом» [Томашевский 1986: 81-115]. В сумятице первых дней фашистского нашествия К. Воробьёв не растерялся и не смалодушничал, даже когда оказался в плену. Честь офицера и чувство долга (как здесь не вспомнить особую любовь будущего писателя к книге о прославленных русских генералах «Отечественная война 1812 года»!) были изначально ориентированы у него на победу, на сохранение человеческого достоинства при любых обстоятельствах.

Человеческое видение трагедии, ощущения человека, попавшего в смертельную мясорубку первых дней войны, сливаются у него с писательским взглядом на драматические события и судьбы людей. Именно в этом слиянии в 1943-ом году (!) рождается повесть-мольба, повесть-крик «Это мы, Господи!», которая свидетельствовала о смелости писателя, открывшего современникам практически запретную страницу войны. В более поздних произведениях: «Убиты под Москвой», «Крик», «Почём в Ракитном радости», «.И всему роду твоему» - впервые была высказана мысль о том, что война ясно обозначила глубокую пропасть между исконными стремлениями сражающегося народа и целями тоталитарного государства.

Закрепляя интерес к теме, они обнаруживали новые аналитические возможности писателя, его интерес к целостному восприятию «войны и мира». В результате формировался особый тип художественного сознания с повышенной долей раздумий «о времени и о себе», широкими временными и пространственными границами, с явным вниманием к социально-политической, исторической области бытия. Подчеркнём высказанные положения и обратим внимание на то, что после «Это мы, Господи!», одновременно с «Криком», «Убитыми под Москвой» им, по свидетельству жены и друга писателя Веры Викторовны Воробьёвой, задумывались новые, самостоятельные замыслы крупных произведений о войне, где, безусловно, усилилась бы наметившаяся тенденция.

Столь пристальный интерес К. Воробьёва к теме войны вряд ли можно объяснить только фактами биографии. Являясь его «духовной родиной» (В. Камянов), война для писателя всегда оставалась ещё и субъективно- объективным фактом отечественной истории, сконцентрировавшим в себе кульминацию сложнейших общественно-политических и социально-психологических процессов,, протекавших в стране и мире. События войны требовали от художника слова всестороннего и глубокого объяснения, опоры на истоки, народные традиции и ярко выраженную эмоциональную культуру, носителями которой, безусловно, являлись как сам писатель, так и его герои. Реализовать такую установку можно было лишь через память, которая не ограничивалась только воспоминаниями о боях и ужасах плена, а охватывала «территорию» предвоенных лет и проистекала из самого детства.

По мнению К. Воробьёва, трагические события военного времени созрели задолго до 1941 года и своими корнями уходят в трагедию гражданской войны, коллективизации и сталинских репрессий 37-го года. Это явление «не мира» внутренней войны с мнимыми «врагами народа») в советском обществе предшествовало войне с внешним врагом и во многом определило неудачи первых месяцев кровопролитных боёв.

Следуя традициям великого JI. Толстого, К. Воробьёв считает, что война действительно является продолжением мира и на неё люди шли со взглядами, убеждениями и опытом мирного времени. Генезис такого опыта главным образом восходит к предвоенному детству. Отсюда устойчивый, вполне оправданный и прослеживаемый в художественной концепции интерес писателя к истокам характера, высокому человеческому началу.

Очевидность взаимосвязей, а, точнее, взаимообращённости событий военного и довоенного времени, истоками которых была и личная судьба К. Воробьёва, позволяет в качестве самостоятельной темы в его творчестве выделить и тему детей и детства. Следует также подчеркнуть, что эта тема самодостаточна ещё и потому, что она является жанрообразующей (произведения К. Воробьёва, благодаря данной теме, очень близки лирическим автобиографиям JI. Н. Толстого, С. Т. Аксакова) и сюжетообразующей, так как многие его повести и рассказы построены на сюжете возвращения героев в прошлое, в детство. Исследование данной темы, до сих пор не привлекшей должного внимания критиков и литературоведов, является одним из способов проникновения в художественный мир писателя. А ведь эта тема крайне важна для понимания не только стиля, идейного замысла и приёмов художественного решения отдельных во-робьёвских произведений, но и становится основой формирования принципов «социально-этического моделирования личности» (JI. Гинзбург), под знаком которой существует всё его творчество.

Стремясь познать всю глубину важнейших в жизни страны и человека исторических событий, К. Воробьёв обращается к их предыстории, где существенную роль играет детство, как наиболее полное воплощение природного, изначального в человеке и человечестве, как пространство наибольшего заострения нравственных коллизий времени.

Тема детства, возникшая в самом начале писательского пути (первый сборник рассказов 1956 года «Подснежник»), связала в единое целое всё его творчество, став «первоэлементом», из которого была выстроена художественная концепция самобытного художника слова. Повторенная многократно и выраженная в многообразных формах, тема детей и детства убеждает в том, что оно (детство) становится для К. Воробьёва «одной из ключевых опор, придающих прочность существованию, мировосприятию» [Зубарева 1995: 168-172] и имеет первостепенное значение в понимании эманации личности, названной писателем «сутью и основанием жизни» (К. Воробьёв). Детство для него, безусловно, не только поэтический образ прошлого и предмет изображения, но и особая нравстенно-зрячая духовная память, средство проникновения в самую суть человеческих взаимоотношений, тот фундамент, на котором строятся образы и сюжеты. У этой темы свойство острого и сосредоточенного взгляда, что неспешно и основательно, но с детской непосредственностью и правдивостью, открывает сложный и многообразный мир, вместивший в себя добро и зло, которые не перестали быть полярностями и по-прежнему чётко очерчены писателем. Данный взгляд не соответствует мнению JI. Н. Толстого, утверждавшего: «Одно из величайших заблуждений при суждениях о человеке в том, что мы называем, определяем человека умным, глупым, добрым, злым, сильным, слабым, а человек есть всё: все возможности, есть текучее вещество.» [Толстой 1936: 53: 185]. Достаточно строгое вычленение К. Воробьёвым добра и зла в человеке и мире, очевидно, обусловлено более жёсткой детерминацией эпохи, его личной памятью и болью сиротского детства.

Онтология воробьёвского детства вполне определённо укладывается в существующую идейно-художественную систему, в основе которой лежит многовековое представление народа о детстве как о неотъемлемом звене жизни каждого человека и человечества в целом, как о её истоке и залоге непрерывного развития. Обращаясь к теме детей и детства, писатель продолжает традицию русской классической литературы, имеющей богатейший опыт познания и художественного осмысления особого мира ребёнка, в недрах которого зарождаются начала «взрослой» жизни.

К. Воробьёв рассматривает детство как своеобразную предысторию в диалектике человеческой души, как особый вид духовной памяти, соединяющей прошлое с настоящим, «когда биография не развёртывается в пространстве, а становится как бы единственным переживанием» [Якименко 1982: 133], способствует в повестях и рассказах Воробьёва созданию определённой ситуации нравственного выбора.

В обстановке, когда государство выстраивает новую модель детства, писатель хранит о нём свою особенную, личную память, не обусловленную идеологией. Такая память о детстве, которое стало у Воробьёва одним из «индикаторов» неблагополучия общества, была опасной. В отличие от личной, коллективная память способствовала развитию представления о детстве как собственности государства. Оно, перестав быть «собственностью», органической частью природы, семьи, народа, стало служить механизму, по заданному образцу изготавливавшему «нового человека». Сталинская эпоха превратилась в плодородную почву для искажения не только детской, но и взрослой души. Она разорвала естественный круг природных отношений, сконцентрировала историю вокруг личности вождя, навязав её и отношение к ней как единственную универсальную форму личных и общественных отношений. Тоталитарная идеология стремилась не только оторвать ребёнка от родного дома, семьи, привычной обстановки, но и стереть личную память, уничтожить личные привязанности «через окончательное погружение человека в жизнь коллектива, вплоть до уничтожения личного сознания» [Бердяев 1990: 179].

Очевидно, имея ввиду именно подобную ситуацию, С. Куняев писал: «Я думаю, что лишь при длительном и настойчивом создании такой атмосферы, при пропаганде таких взглядов, воспитавших целое поколение, через десятилетие стали возможными процессы того же 37-го года. Почва для них была подготовлена.» [Куняев 1990: 162]. Так, герой «Синели» Сергей, выросший в деревне, приезжает в город и, попав под давление мощной идеологической системы, фактически предаёт не только любимую девушку, но и детство, проведённое вместе.

В художественном мире писателя тема детства складывается из многообразия тем, мотивов, образов, проявляющихся почти в каждом его произведении. Как способ мировосприятия, детство проявляется в рассказах «Первое письмо», «Настя», «Трое в челне», «Костяника», «Два Гордея», как истоки нравственности и патриотизма - в повестях и рассказах «Убиты под Москвой», «Крик», «Чёртов палец», «Ермак», психологически достоверно выписаны детские типы в повестях «Сказание о моём ровеснике», «Друг мой Момич», «Синель», как образ-символ - в рассказах «Подснежник», «Хи Вон», как душа и совесть «взрослых» героев писателя - в повестях «Генка, брат мой», «Вот пришёл великан», «Почём в Ракитном радости».

Детство в образах ребёнка-сироты, «чужака», связанных с фактами собственной биографии, особенно ярко проявилось в рассказах «Ничей сын» и «У кого поселяются аисты». Детство и родина, детство и природа, детство и национальный характер, детство и война, детство и память, детство и будущее -вот те генетически связанные духовно-нравственные ориентиры, определяющие многомерность темы детей и детства в прозе К. Воробьёва.

Всё его творчество есть убедительное доказательство того, что детство является одним из глубинных законов, на основе которых составляется сложная картина мира. Она совершенно немыслима без присутствия в ней детей. Вот почему писатель огромное значение придаёт символике детства: играм и забавам, животным, природе, разным «мелочам», по которым мы безошибочно узнаём о присутствии детей. Желание этого присутствия особенно ярко проявляется в заключительных строках повести «Почём в Ракитном радости»: «Мне хотелось рассыпать тут на чёрной пахучей дороге крашеную скорлупу,— ничего не будет радостнее этой находки для завтрашнего пешехода, ничего! Увидит и обязательно подумает, что это дети насорили. И куда это они только шли? В гости, что ли? Или из гостей?.» [Воробьёв 1991: 1: 478].

Символика детства для Воробьёва — это непрерывная, но постоянно эволю-ционизирующая константа, связанная с яркостью красок, света, близостью к природе и себе. Детство — одна из самых любимых «картин души» писателя, которую, как он считал, «надо рисовать розовым, синим и золотым» [Воробьёв 1991: 3: 205]. В противовес взрослому, — наносному, искусственному, потерявшему связь с исконно необходимым — детство само символизирует что-то истинное, важное, изначально близкое к природе и является наиболее правдивой частью истории человека.

Воспользуемся определением М. Цветаевой и отметим, что К. Воробьёв, в этом смысле, безусловно, принадлежит к писателям с историей, вобравшей в себя богатую эмоциональную культуру и древние народные традиции, накопленные многими поколениями. «Для поэтов с историей,— писала М. Цветаева,— нет посторонних тем, они сознательные участники мира. Их «я» равно миру. От человеческого до вселенского» [Цветаева 1991: 103-121].

Человеческая и творческая истории К. Воробьёва складывались на ярких, незабываемых впечатлениях и воспоминаниях о детстве и войне. Применив выражение Ф. М. Достоевского, скажем, что они, эти впечатления и воспоминания, были «действительными переживаниями», на основе которых написаны все произведения К. Воробьёва. В них особую роль играют такие судьбоносные в его жизни понятия, как мать, родина, отчий дом, родная природа, детство, сиротство, война, плен, честь и достоинство, память и совесть. Они воспринимаются как своего рода субстанциональные опоры, представляющие неделимое ядро личности. Особое отношение к ним писателя позволило утверждать, что «имя К. Воробьёва сделалось в литературе символом чести» [Золотусский 1989:

7].

Не всякая тема,- пишет А. Коган,— становится для писателей судьбой; но если и становится, то далеко не всегда через эту личную «тему-судьбу» отражается время. Во всяком случае - главное во времени» [Коган 1988: 228]. Тема детей и детства у К. Воробьёва — это тема, в которой правдиво отразилась целая эпоха, то, что было с нами лично, начиная от первого мига появления на свет и то, что было с другими людьми, нашим народом. Его отношение к детству было постоянной «эмоциональной величиной» и не менялось в зависимости от времени. Менялась лишь глубина изображения, ставшая показателем возросшего мастерства писателя.

Без Аксакова, Толстого, Достоевского не было бы Горького, Короленко, Бунина и Шмелёва, не было бы целого ряда писателей, поставивших в центр своего творчества тему детей и детства. К. Воробьёв - один из них, и он сумел привнести в её освещение иной взгляд, иной угол художественного зрения. И поэтому эта тема может быть до конца понята и оценена только в общем контексте русской классической и современной литературы.

На фоне глубоких и всесторонних исследований темы детей и детства в отечественной литературе данная тема в творчестве известного писателя не только не изучена, но и не обозначена как самодостаточная, хотя почти все известные литературоведы, изучающие его творчество, так или иначе ассоциируют детство с прошлым и видят в нём тот фундамент, на котором строится будущее здание «взрослой» жизни. В подтверждение данной мысли проведём краткий обзор критических работ, авторы которых тесно связывают детство с художественным миром писателя и внутренним миром героев его произведений.

Л. Лавлинский в статье «Биография подвига» выделяет в творчестве К. Воробьёва «совершенно отдельный, своеобразный цикл воробьёвских рассказов о детях», отличающийся тонким лиризмом. Во всех произведениях, рассказывающих о детстве героя, он отмечает ту пору, которая «заронила в душу что-то необходимое и прочное, что прорастёт потом в зрелом человеке, не даст ему сломиться, потерять себя в бурях грозного века» [Лавлинский 1985: 167-179].

Об истоках же формирования личности пишет и В. Енишерлов, утверждающий, что детство воробьёвских героев приходится на трудные и голодные годы в курской деревне, которая переживала сложное время ломки старого и строительства нового быта. «Судьбы этих детей были если не типичными, то вовсе не исключительными для своего времени. И как важно, что писатель, рисуя их характеры, показывает, что те семена добра и человечности, которые успели запасть в мальчишеские души, не исчезли.» [Енишерлов 1980: 502-507].

В работе «Отвергнутая ничья» И. Дедков говорит, что «писатель своим личным опытом и памятью - прямо или косвенно - как бы удостоверяет правду рассказанного» [Дедков 1978: 159]. Не рискуя исказить смысл приведённой цитаты, можно параллельно сформулировать мысль о том, что К. Воробьёв и детством тоже удостоверяет правдивость своих произведений. И. Дедков очень убедителен и в своих рассуждениях, из которых следует, что именно в детстве необходимо «дать чувство рода и родины» каждому человеку, потому что «те мальчики - безотцовщина, сиротство - вырастали в книгах К. Воробьёва в людей совершенно определённого стиля или образа жизни, в людей действия» [Дедков 1978: 171].

И. Золотусский («Очная ставка с памятью») считает детство частью памяти о прошлом, которая, как и проза К. Воробьёва, «точна и жестока в подробностях. и в целом» [Золотусский 1983: 15]. Она, вбирая в себя детство, «ищет свои истоки, хочет воссоединиться с ними, прилепиться к ним. Память наводит мосты, соединяет разорванное, латает провалы в сознании, провалы и обрывы во времени. Она и всей жизни, прожитой не зря, придаёт смысл» [Золотусский 1989: 10]. Вот почему так нужна героям очная ставка с этой памятью.

В работе «Выстраданное слово» С. Журавлёв также связывает детство и память в единое нравственно-этическое пространство и подчёркивает, что «крупные и художественно сильные произведения несут два, а то и три временных плана: современность — война - детство. Детство для героя Воробьёва — время святое и светлое. Оно осталось в его памяти как вечное, тёплое и ласковое лето. И потому так стремится он в тяжёлые минуты жизни вернуться в своё детство, прикоснуться к нему хоть на миг мыслью и памятью припасть уставшей и настрадавшейся душой к его чистому, светлому, живительному роднику» [Журавлёв 1984: 153].

В послесловии к книге К. Воробьёва «Вот пришёл великан» Ю. Томашев-ский подчёркивает важную роль детства в обретении героями воробьёвских произведений духовного равновесия. Они возвращаются в детство, чтобы «разобраться в себе тогдашнем и в себе сегодняшнем, отыскать точки совмещения двух себя» [Томашевский 1986: 81-115], всё поставить на свои места.

Ту же мысль мы находим и у В. Камянова («Доверие к сложности»). Объявляя войну «духовной родиной» героев, он под духовной оглядкой понимает оглядку их на детство. А герой-повествователь из рассказа «Первое письмо» говорит: «Я долго и трудно искал редкие слова, чтобы ответить Трофимычу (мальчику) на его первое в жизни письмо» [Воробьёв 1991: 3: 151]. Критик Н. Кузин считает, что «у этих слов (как, в прочем, и у всего творчества Воробьёва.- В. 3.) есть и свой чёткий определённый исток: страна детства, родная курская земля, где это детство прошло.» [Кузин 1984: 2-8].

По мнению А. Панкова («Всё видеть»), «художественный мир» К. Воробьёва - это проникновенное, исповедальное сказание о людях своего поколения, и в первую очередь - о деревенских мальчишках, ставших волею судьбы защитниками родины» [Панков 1989: 162-168].

Е. Джичоева («Память общества») слова Родиона Сыромукова из неоконченного романа «. И всему роду твоему» о том, что «жестокость и недобро сами собой не рождаются в человеческом сердце» [Воробьёв 1993: 2: 277], соотносит с детством, и поэтому так важны они в духовном завещании сыну Денису: «. никогда, ни на один день, ни на час и ни на миг не стал бы довольным» [Воробьёв 1993: 2: 257].

В книге А. Кедровского «Земляки: творчество К. Д. Воробьёва и Е. И; Носова» есть непосредственное упоминание о теме детей и детства в творчестве К. Воробьёва как о самостоятельно существующей теме и подчёркивается к ней особый интерес писателя. А. Кедровский напрямую связывает становление характеров героев с природно-социальным содержанием детства, определяет его как истоки народной духовности. «Обладая большой эмоциональной культурой, Синель и Санька Письменов, как главные герои произведений о детстве, открыты всему современному миру, доброму и злому. Отсюда особый драматизм положения этих детей и подростков. Поведение Даши-Синели с самого детства,- пишет автор,— отличается неподражаемой естественностью, будто завещанной ей самой природой, традициями крестьянского общежития, возможно, даже инстинктами женской натуры» [Кедровский 2000: 25].

Приведённые выдержки и положения свидетельствуют о том, что существует определённое сцепление понятий «дети» и «детство» в произведениях с различными более или менее значимыми проблемами, проявляющими суть творчества К. Воробьёва и особенности его художественного стиля. Проясняя высказанное положение, обратим внимание на то, что К. Воробьёв принадлежит к числу таких писателей, творчество которых необходимо рассматривать именно в тесном взаимодействии с пониманием стиля их произведений. Особенностью этого стиля является то, что обращение К. Воробьёва к детству не только усиливает лирическое, исповедальное начало его повестей и рассказов, но и сохраняет тот же глубокий драматизм, что наблюдается и в произведениях о войне. Введение детства в ткань повествования воспринимается читателем как органичное и естественное жизненное основание, придающее ему искренний и проникновенный характер. В рассказе «Трое в челне» К. Воробьёв пишет: «Тогда против воли в памяти оживает только светлое и радостное, чему ты был свидетелем или участником, а так как этого не слишком много оказывается по близости, то тебе невольно приходится устремляться в даль своих дней — в детство. Там, за что ни возьмись, всё годится для благодарной дани этому вселенскому торжеству покоя и порядка, оттуда можно брать это - светлое радостное - целыми охапками, зажмурясь, потому что, как сказано, там всё годится;.» [Воробьёв 1991:3: 196].

Устремлённость писателя к детству Вера Воробьёва объясняет в письмах автору данного диссертационного исследования. Она считает, что такая устремлённость определяется «рядом побуждений: устами ребёнка можно говорить то, что не дозволено взрослому (цензура); зрячесть чистой души ребёнка заставляет читателя задуматься о многом; вполне осознанное использование возможности говорить больше, смелее, правдивее и честнее о том, о чём взрослому и думать не дозволено, ибо всё сказанное взрослым приписывалось прямолинейно писателю. Интуитивно это желание возникало по велению сердца. Его чуткое сердце и какой-то феноменальный нравственный слух уже в детстве постигали то, что не могут многие постичь и сейчас. И вот это детское постижение рвалось на бумагу. С детства сложилось непримирение с ложью, преступлением, жестокостью.» [Воробьёва 2000: Письма].

И всё же, несмотря на постоянную обращённость к детству и детям, писатель не делает детей идеальными героями. Они слишком земные, но, видимо, именно в этом смысле их можно считать идеальными. Идеальный здесь - значит равный природному, чистому, незамутнённому. Но социализация ребёнка сопровождается обязательным и очень сильным влиянием со стороны общества. Дихотомия детства нарушается с течением жизни. Природное в нём постепенно оттесняется социальным. И наоборот, «. удаляясь от условий общества, мы невольно становимся детьми: всё приобретённое отпадает от души, и она вновь делается такою, какой была некогда, и, верно будет когда-нибудь опять» [Лермонтов 2000: 216].

Обладая первоначальной энергией движения, детство по законам эволюции развивается от простого к сложному. Жизнь ребенка, вливаясь в общий жизненный поток, у К. Воробьёва часто утяжеляется сиротством, накладывающим на детей свой неизгладимый след, и драматизмом происходящих событий. Однако, неся на себе отпечаток времени и сиротства, дети у него никогда не теряют своих «детских» качеств. В них нет той беззаботности и лёгкости, с какой воспринимают окружающий мир дети толстовских и аксаковских произведений, в них нет также и трагичности, присущей маленьким героям Достоевского. Художник не утяжеляет душу ребёнка сложными переживаниями, не заставляет рассуждать умнее своих лет, до него социальное доходит через человеческое, через радость и боль людей, с которыми сводит его жизнь. Он не делает ребёнка взрослее раньше своего времени. Только однажды в рассказе «Ничей сын» К. Воробьёв скажет о своём герое: «Мишка рос торопливо. В четыре года он казался шестилетним.» [Воробьёв 1991: 3: 6].

Дети и детство для Воробьёва - самостоятельный жизненный мир со своей психологией, интересами и возможностями. Образы детей играют не только вспомогательную роль, проясняющую суть той или иной жизненной коллизии, но и несут в себе самостоятельную эмоциональную и смысловую нагрузку, позволяющую воспринимать детство как точку отсчёта в критериях и оценке нравственного благополучия взрослых героев. В этом смысле подтверждающим высказанную мысль будет суждение Ф. М. Достоевского о том, что человек-наклонен отмечать как бы точки в своём прошедшем, чтобы по ним потом ориентироваться в дальнейшем.

В ряде произведений К. Воробьёва: «Синель», «Настя», «Первое письмо», «У кого поселяются аисты» и др. — дети являются главными героями, в других -они равноправные действующие лица рядом со взрослыми («Сказание о моём ровеснике», «Друг мой Момич», «Ермак»). Наполненное особым нравственным светом, исходящим из глубины души самого автора, детство приобретает в его творчестве смысл глубокого философского обобщения и понимается им как основная жизненная опора, которой наделяется каждый человек от природы. «Детство - посох, с которым человек входит в жизнь» [Воробьёв 1993: 1: 417],-пишет он в повести «Почём в Ракитном радости».

В условиях, когда вечные образы детства и детской души, «увиденные поверх литературных конвенций, осознаются как новая и не вполне ожиданная тема современной прозы» [Лебёдушкина 2001: 190], изучение темы детей и детства в творчестве К. Воробьёва приобретает особую актуальность. Его можно считать переходным звеном от традиционного представления о детях как кротких судьях несовершенного мира (русская классическая литература) к представлениям о них как грозных нарушителях норм, потенциальных преступниках и бунтарях с ярко выраженным девиантным поведением (проза последних десятилетий XX века). «Ребёнок в стиле модерн действительно из Кандида-простодушного превратился в существо иррациональное, мистическое и уже поэтому анормальное» [Лебёдушкина 2001: 190].

Актуальность данного диссертационного исследования определяется необходимостью нового, более объективного и целостного подхода к осмыслению творчества К. Воробьёва, вызванного изменившимися социально-политическими условиями в России. К числу актуализирующих заявленную проблему факторов относится и недостаточное освещение её в современной критике, а также отсутствие монографического исследования жизни и творчества самобытного художника слова. Имеющаяся литература явно не отражает объективно существующую многоплановость творческой концепции и глубину художественного мира писателя.

Научная новизна предлагаемой работы обусловлена попыткой впервые выделить и рассмотреть тему детей и детства в художественной прозе К. Воробьева как самостоятельную и эстетически значимую, учитывая расширенный историко-литературный контекст.

Основной целью данной работы является исследование художественной концепции детства в прозе К. Воробьева в рамках многовековой традиции изображения. детства в русской классической литературе.

Исходя из данной цели, формулируются следующие задачи исследования: проследить общие контуры развития темы детства в русской классической литературе;

- рассмотреть произведения о детстве и детях в системе нравственно-этических и эстетических представлений К. Воробьёва;

- истолковать детство как социокультурный ориентир и источник духовно-нравственного становления характера героев в произведениях Воробьёва;

- раскрыть истоки детскости в мироощущении писателя;

- проанализировать, как раскрываются в творчестве художника его представления о первородных связях детства с природой, «малой родиной»;

- доказать, что писатель видит в детстве своеобразную предысторию человеческой жизни, разворачивающуюся не только во времени и пространстве, но и в характере человека.

Методологической основой диссертационного исследования являются принципы сравнительно-исторического и текстологического анализа, позволяющими рассматривать тему детства в творчестве К. Воробьёва в общем русле русской литературы, имеющей многовековую традицию изображения детства. В работе мы опираемся на произведения отечественной классики, труды Н.А. Бердяева, B.C. Соловьёва, В.В. Розанова, Н.К. Рериха, И.А.Ильина, С.А. Франка, К. Юнга, А.Н. Веселовского, Ф.И. Буслаева, А.Н. Афанасьева, В.Я. Проппа, Д.С. Лихачёва, М.М. Бахтина, Л.Я. Гинзбург, Е.М. Мелетинского, Л.С. Выготского, Д.Б. Эльконина, критические статьи современных авторов о жизни и творчестве К. Воробьёва: Ю. Томашевского, И. Дедкова, И. Золотусского, В. Чалмаева, Л. Лавлинского, В. Енишерлова, С. Журавлёва, Н. Кузина, А. Панко-ва и др.

Практическое значение диссертационной работы состоит в том, что её отдельные положения могут быть использованы при составлении вузовского лекционного курса истории литературы XX века, посвящённого прозе о Великой Отечественной войне, спецсеминара по творчеству К. Воробьёва, подготовки материалов к докладам и рефератам по теме «Дети и детство как вечная тема в русской литературе», для краеведческой работы и уроков внеклассного чтения в средней школе, в исследовательских и литературно-критических работах. Апробация диссертации - Основные положения работы изложены в докладе на научно-методической конференции КГПУ на тему: «История и культура: прошлое и современность» (1999г.) и в четырёх публикациях в различных сборниках научных трудов. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры литературы Курского государственного педагогического университета (25 декабря 2003 г.).

Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, двух исследовательских глав, заключения и библиографического списка, состоящего из 175 наименований. Объём работы - 181 страница, не включая библиографический список.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Зимин, Владимир Яковлевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Традиция художественного осмысления детства начинается с выделения детства как самостоятельной социокультурной категории. В общей эволюции представлений о детстве художественный опыт К.Д. Воробьева самостоятелен и значим. С одной стороны, анализ имеющихся в истории отечественной литературы подходов к художественному исследованию детства выявляет связь К. Воробьева с традицией досоветской («внесоветской») литературы. Для К. Воробьева, как и для рассматривавших природу детства с различных философско-эстетических позиций С.Т. Аксакова JI.H. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.А. Некрасова, М. Горького, А.П. Платонова, М.А. Шолохова и др., глубинная суть социокультурного феномена детства заключается в том, что оно является первичной формой осознания действительности, существует в культуре как особый способ освоения мира и непосредственно влияет на социализацию человека. Во все времена детство оставалось неизменно притягательным объектом для философского и художественного осмысления.

С другой стороны, модель детства, представленная К. Воробьевым в таких произведения как «Друг мой Момич», «Почём в Ракитном радости», «Ермак», «Синель», «У кого поселяются аисты», «Ничей сын», «Первое письмо», «Настя», «Подснежник» и др. обнаруживает самостоятельно выработанный концептуальный слой. «Детский взгляд», «детское сознание», «детское ощущение» привлекают Воробьева тем, что в ситуации тотального идеологического влияния на общество - это социально неизвращенная форма мировосприятия. При этом писатель прочно увязывает детскую тему с диалектикой социальных изменений, происходивших в стране в послереволюционный период. Образы детей приобретают у него характер социального явления, очень важного для понимания совершающихся событий. Так, «В сказании о моём ровеснике» судьба ребёнка Алёшки Ястребова начинается в годы гражданской войны. Конфликт повести, сотканный прежде всего из социально-психологических отношений между героями, не заслоняет собой образ детства, в котором, как в зеркале, глубоко отразился трагизм времени.

Детство Саньки Письменова из повести «Друг мой Момич» выпало на эпоху коренных преобразований в деревне (коллективизацию). Вести рассказ о происходящих событиях К. Воробьёв доверяет ребёнку. Его правдивый и непредвзятый, но острый взгляд выявил многое из того, что оставалось незамеченным «взрослым» зрением. Писателю важно добиться правдивости и искренности поступков и жестов своего персонажа, так как, в конечном счёте, его глазами он смотрит на события и его устами он даёт им оценку.

В рассказе «Ермак» маленький герой Петька Выходов, от лица которого также ведётся повествование, участвует в раскулачивании не по классовым убеждениям, а потому, что это кажется ему интересным: «И три дня я почти не ночевал дома, свозя добро раскулаченных в сельский кооператив. С этим делом я справлялся легко и радостно, - в моей жизни мало было развлечений, захватывающих дух, - разве только качели? А на четвёртый день наша бригада во главе с Хомутовым собралась в Кашару» [Воробьёв 1991: 3: 114]. И хотя авторская позиция здесь также не отделена от позиции повествователя дистанцией наблюдения, писатель не спешит со своими прямыми оценками. Приметы времени, подмеченные героями-детьми, хорошо знакомы К. Воробьёву, чьё детство совпало с изображаемыми событиями. Но приоритетным и наиболее искренним в данной ситуации писатель считает именно детское восприятие. «Детскость» поверяет меру нравственной достаточности советского общества. В этом случае для него, как и для Достоевского, детское значит - истинное. В связи с этим устойчивым мотивом, актуализирующимся К. Воробьевым, становится мотив детского (юношеского) выбора («Синель», «Почём в Ракитном радости», «Большой лещ» и др.)

Эмоционально-ценностные представления, формирующиеся на грани бессознательного и сознательного, чувственно-дорефлективном уровне освоения мира, являются для его героев условиями и ориентирами поведения, позволяющими выжить, сохранить себя в самых сложных жизненных ситуациях.

Детство задает столь мощный, независимый контекст восприятия бытия, что ограждает их духовную сущность от влияния государства, общества, иной морали и т.д.

Постоянную ориентацию К. Воробьёва на детство как процесс становления человеческой личности можно рассматривать как тип художественного мышления и принцип анализа действительности.

Обращение к теме детства начиналось с рефлексии собственных ранних жизненных впечатлений, поэтому почти все герои К. Воробьева прошли через сиротское детство. Мотив сиротства сопряжен с проблемой его «преодоления». Благодаря воспоминаниям о детстве, острое переживание личного сиротства отчасти компенсируется чувством общности с родом, с судьбой поколения. Для Ивана Кондратьева («Чертов палец»), Павла «Костяника» важно восстановить утраченные духовные связи с людьми, малой родиной, вошедшими в его жизнь в детстве. «Нет, за новым и молодым от меня не скрылась моя изумрудная песенная сторона. На встречу с ней я несколько дней шёл пешком. Я весь был бархатный пыли, и когда ложился отдохнуть, то долго ощущал, как звонко и отрадно гудят мои ноги» [Воробьёв 1993: 3: 178].

Особую роль «хранителей мира» автор отводит героям (дед Матвей, тётка Егориха, Момич, дед Васак, Никифор Хомутов, Потапыч, молодой лейтенант, принявшим на себя заботу о сироте или просто сохранивших о нем добрую память. За ними авторский протест против обезличивания социальных отношений, родовой отчужденности. В художественной системе Воробьева важна и такая трансформация мотива детского сиротства как покаяние перед сиротой, метафизическое осознание собственной вины за его трагическое детство.

Занимая в творческом сознании писателя особое место, тема детства, вместе с тем, органично входит в целостную идейно-художественную систему, состоящую из ряда важнейших структурных элементов (природа, родной дом, мать, малая родина, долг, воспоминания), непосредственно связанных с образом детства.

Связь темы детства и природы проявляется в том, что детство предстает частью «вечной природы». Природный мир - фильтр, через который детское сознание пропускает всю информацию об окружающей жизни. Воспоминание о детстве по преимуществу проявляет себя как пронзительно поэтичное воспоминание о природе родных мест. Доверительно воспринятый и духовно освоенный опыт общения с миром природы оказывается универсальным. Его книги, по словам Е. Носова, «обильно сочились» неиссякаемой любовью «к малой своей родине», «к породившей его земле».

Смысловая многогранность темы детства и детскости может проявлять себя в том, что реконструкция социального и нравственного идеала идет посредством детской игры, соблюдения обычаев, ритуалов, сохраняющихся в детской среде и навсегда вошедших в благодарную память взрослого человека как «основание жизни» и лучшие «картины души». Отсюда внимание к детской атрибутике, символические детали (костяника, чертов палец, крашеная яичная скорлупа и т.д.). Детские занятия, забавы оборачиваются и значимыми элементами формирования национального самосознания, общественного менталитета и способом их интерпретации.

Функциональный статус детской темы может расширяться до телеологического (детское понимание мира понятно лишь самому ребёнку или Богу -вспомним маленькую девочку из рассказа «Настя»), На основе ярких прямолинейных детских образов Воробьев задает набор насущных целей, смыслов жизни нации («Хи Вон»).

Кроме того, детство в художественном сознании К. Воробьева — это не только способ судить себя за прошлые поступки («В Ракитное я еду как на суд»), это еще и способ пережить эмоциональный катарсис; «возвращение в детство» снимает непереносимость душевной боли, накопившиеся стрессы, смягчает потрясения. Оно дает надежду и облегчение, освобождает от чувства вины, тягот ответственности (эпизод с воровством петуха или встречи с дядей Мироном в повести «Почём в Ракитном радости»).

Художественный мир К. Воробьёва основан на прочных связях личной памяти не только с детством, но и с войной. Сталкиваясь с войной, детство обретает черты всеобщей народной беды. Тема детства в произведениях К. Воробьева о войне проявляет себя менее прямолинейно. Это объясняется тем, что войну писатель встречает, будучи молодым офицером Красной армии, и самые яркие впечатления от тех трагических событий связаны именно с двадцатилетним возрастом. Тем не менее, герои его книг - вчерашние мальчишки - вступают в войну с понятиями и представлениями мирной жизни, основную часть которой составляло детство. Оно вновь выступает как своеобразный определитель эпохи, способ видения мира и способ выражения авторской позиции.

Постоянное духовное соприкосновение героев со своим детством является источником мужества, стойкости и героизма Сергея Кострова («Это мы, Господи!.», Алексея Ястребова («Убиты под Москвой»), Сергея Воронова и Николая Васюкова («Крик»), Кузьмы Останкова («Почём в Ракитном радости»), Родиона Сыромукова («.И всему роду твоему»). Рассматривая проблемно-тематический комплекс «ребенок в воине», его связь с основными идеологическими установками, военной доктриной советского государства, писатель подчеркнуто оппозиционен. Мифу о герое-ребенке он противопоставляет мысль о трагизме военного детства.

В произведениях «Подснежник», «Большой лещ», «Хи Вон», «Крик», «Генка, брат мой» - дети показаны как невинные жертвы войны. Детство здесь не только выявляет её страшные приметы, но и резко контрастирует с войной по сути и по форме социального бытия.

Более скупую информацию о приметах времени мы получаем там, где детство соприкасается с современностью. Какие-то общие черты эпохи проступают в рассказах «Первое письмо», «Настя», «Волчьи зубы», «Два Гордея», «Костяника», «Чёртов палец», «Большой лещ». Этот факт можно объяснить достаточно сложными взаимоотношениями с современной действительностью самого писателя. Всякое суждение о современности могло быть использовано властями против художника. В целом же в творчестве К. Воробьёва тема детства представляет собой правдивый образ времени, образ поколения, чьё детство отмечено «коренными преобразованиями» в доколхозной деревне и трагедией военных и послевоенных лет.

Детство у К. Воробьёва не просто наполняется конкретным жизненным смыслом, оно становится философской и нравственной вехой, определяющей самую суть мироощущения и мировосприятия писателя и героев его произведений.

Соединение правды действительности и памяти детства — это особый духовный сплав, представляющий собой совершенно иной образец соединения темы детства с прошлым, настоящим и будущим.

Таким образом, новизна темы детства в творчестве К. Воробьёва заключается в том, что писатель рассматривает детство как главный социокультурный ориентир, как первоэлемент, находящийся в основе нравственного благополучия его героев. Детство, природа, Родина выступают у него как единое целое. Органично входя в это целое, они представляют собой нерушимые ценности народного бытия; благодаря которым осуществляются и историческая преемственность поколений, и органическое течение жизни. Данное обстоятельство позволило ему создать свою индивидуальную этико-эстетическую модель «золотой поры», главной составляющей которой является архетипический мотив обязательного возвращения в детство, способного нести в себе мощную энергию нравственного очищения.

В своей книге «Уроки памяти» А. Коган писал: «.Когда размышляешь об ушедшем человеке, очень важно определить его место в жизни. Когда думаешь об ушедших писателях, очень важно определить его место в литературе, а тем самым и в жизни» [Коган 1988: 75] И в литературе, и в жизни Константин Дмитриевич Воробьёв был честным и правдивым человеком, прошедшим через трудное сиротское детство, коренные преобразования в деревне, ужасы фашистского плена, социальное отчуждение и надежды хрущёвской оттепели.

И всё же природный оптимизм, неиссякаемая жизненная энергия позволили К. Воробьёву перенести все удары писательской судьбы, выстоять, сохранить свой требовательный талант и способность к активному творчеству. Не объём, а идейно-нравственная глубина и художественные достоинства написанных им произведений сделали имя К. Воробьёва «символом чести».

Оценивая значимость К. Воробьёва в истории отечественной литературы, А. Солженицын пишет, что Константин Воробьёв является одним «из наиболее значительных художников слова второй половины XX века, и отрицать этого никто не может»[Солженицын 2001: 1].

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Зимин, Владимир Яковлевич, 2004 год

1. Абраменкова В.В. Социальная психология детства: развитие отношений ребёнка в детской субкультуре // Журнал прикладной психологии. 1999. № 5. -С. 25-36.

2. Адамович A.M. О современной военной прозе. М.: Советский писатель, 1981.- 294 с.

3. Акимов В. Из размышлений о русском детстве // Детская литература. — 1998. -№ 5-6.-С. 6-8.

4. Акимов В. Преодолеть «синдром ненужности» // Детская литература. 1999. -№ 1. С. 24-27.

5. Акимова А., Акимов В. Семидесятые, восьмидесятые.- М.: Детская литература, 1989.-258 с.

6. Аксаков С.Т. Детские годы Багрова-внука /Предисл., примеч. и словарь В. Богданова; Ил. А. Иткина. М.: Дет. лит., 1986. — 318 с.

7. Александровский В. Стихотворения и поэмы. Вступ. ст. С. Родова, М., 1957. -218с.

8. Архангельский А. У парадного подъезда. Собеседник: Литературно-критический ежегодник. М.: Современник, 1991. - Выпуск № 2. - 318 с.

9. Астафьев В.П. Перевал. Кража: Повести. М.: Дет. лит., 1988 - 303 с. Ю.Астафьев В.П. Ясным ли днём: Сб. -М.: Сов. Россия, 1989. - 668 с.

10. Афанасьев А.Н. Древо жизни: Избранные статьи / Подготовка текста и ком-мент. Ю.М. Медведева, вступит, статья Б.П. Кирдана. -М.: Современник, 1983. 464 с. (Библиотека «Любителям российской словесности»).

11. Афанасьева Т.М. Толстой и детство. М.: Знание, 1978. - 96 с.

12. Бальмонт К.Д. Под новым серпом. Берлин. 1923. - 282 с. М.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1963.- 320 с. 15.Белых Г., Пантелеев Л. Республика Шкид: Повесть / Рис. Н. Тырсы. - Пере-изд. - Л.: Дет. лит., 1988. - 272 с.

13. Бердяев Н.А. Судьба России. Опыт по психологии войны и национальности / Предисл. JT. Полякова. Репринт, воспроизвед. изд. 1918 г. - М.: Изд-во МГУ, 1990.-240 с.

14. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955-382 с.

15. Бердяев Н.А. О назначении человека: Сб./ Авт. вступ. ст. П.П. Гайденко; примеч. Р.К. Медведевой. -М.: Республика, 1993. 382 с.

16. Бердяев Н.А. Судьба России: Сочинения. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 1998.- 736 с. (Серия «Антология мысли»).

17. Богданов В. Становление человека / В кн.: Аксаков С.Т. Детские годы Багрова-внука-М.: Дет. лит., 1986.-С. 5-16.2Г.Богомолов В.О. Иван. Зося: Повести7 Предисл. И. Дедкова. — М.: Дет. лит., 1985.- 127 с.

18. Бунин И.А. Жизнь Арсеньева. Роман. Рассказы / Сост. и авт. сопровод. текстов А. Саакянц; Худож. Г. Новожилов. М.: Мол. гвардия, 1987. — 541 с.

19. Буслаев Ф.И. Эпический период жизни. Поэт и народ // Воскресенский В.А. Поэтика. - С-Пб., 1885. - С. 324-334.

20. Буслаев Ф.И; Общие понятия о свойствах эпической поэзии / Русское народное поэтическое творчество: Хрестоматия по фольклористике. — М.: Высшая школа, 1986. —536 с.

21. Буслаев Ф.И. Русский богатырский эпос. Русский народный эпос. — Воронеж: Центр.-Чернозём. кн. изд-во, 1987. — 255 с.

22. Вересаев В.В. Воспоминания / Предисл. JT.А. Иезуитовой: — М.: Правда, 1982.-544 с.

23. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940. - 647 с.

24. Веселовский А.Н. Синкретизм древней поэзии и начала дифференциации поэтических родов / Русское народное поэтическое творчество: Хрестоматия по фольклористике.-М.: Высшая школа, 1986.-536 с.

25. Веселовский А.Н. Мерлин и Соломон: Избранные работы. М.: Издательство ЭКСМО-Пресс; СПб.: Terra Fantastika, 2001.- 864 с.

26. Волгин И.Л. Последний год Достоевского: Исторические записки. М.: Сов. писатель, 1991. - 544 с.

27. Волошин М. Лики творчества. М., 1988. 848 с.

28. Воробьёв К.Д. Собр. соч. в 3 т. / Сост. В.В. Воробьёва — М.: Современник, 1991.

29. Воробьёв К.Д. Заметы сердца: Из архива писателя. М.: Современник, 1989. -238с.

30. Воробьёва В.В. Письма. 14.01. 2000.

31. Воробьёва В.В. Розовый конь // Воробьёв К.Д. Собр. соч.: В 3 тт. Т. 3. Рассказы, из архива писателя, письма, приложение / Сост. В.В. Воробьёва. М.: Современник, 1991. С. 362-494.

32. Воронский А.К. Искусство видеть мир. М., 1987. - 348 с.

33. Воронский А.К. в кн.: Советская детская литература. / Учеб. пособие для библ. фак. ин-тов культуры и пед. вузов. Под. ред. В.Д. Разовой. М., Просвещение, 1978.-496 с.

34. Выготский Л.С. Мышление и речь. М., Л.: Соцэкгиз, 1934. 416 с.

35. Гайдар А.П. Собр. соч. в 4-ёх т.т./ Рис.А. Веркау. М.: Дет. лит., 1980. - Т.2. Автобиография. Рассказы. Киносценарии. Пьеса. Публицистика.- 558 с.

36. Гайдар А.П. Собр. соч.: В 4-ёх т-Т.2. -М.: Детская литература, 1972 -430 с.

37. Гамара П. Читая и перечитывая. — М., 1985. — 162 с.

38. Гамзатов Р. Собр. соч.: В 5-ти т. Т. 5: Стихотворения; Поэмы; Литературно-критические статьи и выступления. - М.: Худож. лит., 1980-1982. - 575 с.

39. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л.: Сов.писатель, 1971.-463 с.

40. Горький М. Избранное. -М.: Просвещение, 1983.-288 с.

41. Горький М. Собр. соч.: В 30-ти т. Т. 27. / Статьи, доклады, речи, приветствия 1933-1936. - М;: Государственное изд-во художественной литературы, 1953.-с. 589.

42. Горький М. Несвоевременные мысли // Литература в школе. № 1. - 1991. -С. 30-50.

43. Горький М. Доклад о советской литературе: Первый Всесоюзный съезд советских писателей 1934 / Стенографический отчёт. М.: Сов. писатель, 1990. — С. 5-15.

44. Горький М. О детской литературе: Статьи, высказывания, письма / Сост., вступ.ст., коммент. Н.Б. Медведевой. Изд. 3-е, перераб. — М.: Дет. лит., 1968. — С. 5-26.

45. Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., Т. 30. М., 1955. 502 с.

46. Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. М., 1998. - 438 с.

47. Гумилёв JI.H. Этногенез и биосфера Земли. — М.: ООО «Издательство ACT», 2001.-560 с.

48. Дедков И. А. Литературно-критические статьи. М.: Современник, 1978. -319 с.

49. Дедков И.А. / В кн.: Богомолов В.О. Иван. Зося: Повести. М.: Дет. лит., 1985.-С. 3-8.

50. Дедков И. Возвращение к себе.- М., 1978. С. 27-31.

51. Достоевская А.Г. Воспоминания. -М.: Худож. лит., 1981.-518 с.

52. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 7 т.-Т. 7. Братья Карамазовы: Роман в четырёх частях с эпилогом; повесть, рассказы, очерки.-М., Лексика, 1994. 576 с.

53. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.:В 30 т.-Т. 25-Л.:Наука, 1972.-534 с.

54. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы: Роман в 4-х ч. с эпилогом.-ч. 3-4-Л.: Худож. лит., 1970.-527 с.

55. Достоевский Ф.М. Подросток: Роман в 3-х ч.-ч. 2.-М.: Современник, 1985. -544 с.

56. Енишерлов В. Мужественные книги. Послесловие в кн.: Воробьёв К.Д. Повести и рассказы. (Избранное) / Худож. Н. Лавецкий. М.: Сов. Россия, 1980. -512 с.

57. Ерёмин И.П. Древнерусская литература. М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство ACT», 1999. - 608 с. - (Школа классики).

58. Ильин И. А. Духовный мир сказки // Литература в школе. — 1992. — № 1. — С. 3-10.

59. Ильин А. Одинокий художник. М., 1993. - С. 121.

60. Каверин В.А. Избранные произведения. В 2-х т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1977.- 766 с.

61. Камянов В. Доверие к сложности. Современность и классика. — М.: Сов. Писатель, 1984. 234 с.

62. Карамзин Н.М. Избранное / Прим. П. Беркова и Г. Макогоненко; Ил. В. Ио-вика.-М.: Правда, 1984.- 464 с.

63. Кедровский А.Е. Земляки: творчество К.Д. Воробьёва и Е.И. Носова. -Курск: Изд-во КГПУ, 2000. 126 с.

64. Коган А.Г. Уроки памяти. Литературно-критические очерки. М:: Худож. лит., 1988.-479 с.

65. Кожинов В. Семейная хроника Аксаковых // Литература в школе. 1995. -№ 1.-С. 19-25.

66. Кожинов В.В. Размышления о русской литературе. М., 1991. 160 с.

67. Кошелев В.А. Время Аксаковых//Литература в школе.-1993.-№ 4 — С. 9-16.

68. Круглов Ю.Г. Русские народные сказки в кн.: Сказки: Кн. 1-3. кн.1. — Л.: Сов. Россия, 1988.-С. 5-50.

69. Кравцов Н.И. Фольклорное произведение как художественное целое / Русское народное творчество: Хрестоматия по фольклористике. — М.: Высшая школа, 1986. 536 с.

70. Крупин В.Н. Свет любви: Книга прозы / Худож. С.А. Астраханцев. М.: Современник, 1990.-589 с.

71. Кудрявцев В.Т. Как и почему возникло детство у человека // Журнал прикладной психологии. 1999. -№ 2. - С. 44-66.

72. Кудрявцев В.Т., Уразалиева Г.К. Социальный и психологический смысл явлений детской субкультуры // Журнал прикладной психологии. — 1999. № 1. — С. 64-78.

73. Кузин Н.Г. Мужество таланта. О творчестве Константина Воробьёва // Литература в школе. 1984. - № 5. - С. 2-8.

74. Кузьмичёв И. Литература и нравственное воспитание личности. — М.: Просвещение, 1980.- 174 с.

75. Куницын Г. Пришло ли времечко? // Позиция: Опыт критического ежегодника. Литературная полемика/Сост. В.Г. Бондаренко. -М.: Сов. Россия, 1988. — Вып. 1. — 512 с.

76. Куняев Ст. Ради жизни на земле. // Позиция: Опыт критического ежегодника. Литературная полемика / Сост. В.Г. Бондаренко. М.: Сов. Россия, 1988. — Вып. 1.-512 с.

77. Куняев Ст. Всё начинается с ярлыков. // Позиция: Опыт критического ежегодника. Литературная полемика / Сост. В.Г. Бондаренко. — М.: Сов. Россия, 1990. Вып. 2.-560 с.

78. Лавлинский Л. Биография подвига. О прозе Константина Воробьёва. В кн.: Литература великого подвига. Великая Отечественная война в советской литературе. Вып. 4. / Сост. Ю. Идашкин, А. Коган. М.: Худож. лит., 1985. - 343 с.

79. Ланщиков А. Ищу собеседника: О прозе 70-80-х годов.-М.: Сов. писатель, 1988.-с. 366 с.91 .Литературное наследство, Т. 77, М., 1973. С. 59-66.

80. Лебедев Ю.В. «Наш любимый, страстный к страданию поэт» // Литература в школе. 1996.-№6.-С.4-18.

81. Лебёдушкина О. Детский мир // Дружба народов. 2001. - № 5. - С. 190-200.

82. Леви-Строс К. Структурная антропология. -М.: Наука, 1983. 536 с.

83. Леонов Л. Раздумья у старого камня. М.: Худож. лит., 1987. - 94 с.

84. Лермонтов М.Ю. Поэмы. Герой нашего времени.-М.: «Издательство Аст-рель», «Издательство «Олимп», «Фирма«Издательство ACT»,2000.-240 с.

85. Лиханов А. Кричал и буду кричать // Детская литература. 2000. - № 5-6. -С.81-91.

86. Лиханов А. Никто // Наш современник. 2000. -№ 7-8. - С. 3-68, 45-130.

87. Лихачёв Д.С. Земля родная. -М.: Просвещение, 1983. 256 с. ЮО.Лихоносов В. Память народная. — В кн.: Писатель и время. — М.: Сов. Писатель, 1985.-380 с.

88. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Ранняя классика /Вступ. ст. А.А. Тахо-Годи.-М.: ООО «Издательство ACT»; Харьков: Фолио, 2000.-624 с.

89. Машинский С. С.Т. Аксаков. Жизнь и творчество. М.: Худож. лит., 1961.— 544 с.

90. Ю8.Некрасов Н.А. Стихотворения и поэмы. / Предисл. М. Бойко, примеч. А. Гаркави. / М., Худож. лит., 1980. 559 с.

91. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла: Сочинения. М.: Изд-во Эксмо; Харьков: Изд-во Фолио, 2002. - 848 с.

92. Н.Панкин Б. Время и слово. М.: Дет. лит., 1973. - 286 с.

93. Панков А. Всё видеть. Уроки одной писательской судьбы // Дон. — 1989. — №7.-С. 162-168.1. б.Пантелеев Л. Избранное. Л., Дет. лит. - 1978. - 607 с.

94. Паустовский К.Г. Муза дальних странствий./ Вступ. ст. А.И. Павловского. -М.: Сов. Россия, 1988. 384 с.

95. Первые люди. М.: Мир, 1978. (Сер. возникновение человека.), с. 98. И9.Пискунов В. Написано войной // Сверстники: Сборник статей молодых критиков / Сост. и автор предисл. В.В. Дементьев. - М.: Современник, 1982. -317 с.

96. Пискунов В. Пробуждённые революцией силы / В кн.: Сейфуллина Л.Н. Повести и рассказы. М.: Худож. лит., 1982. - С. 3-18.

97. Платонов А. Избранные произведения. -М.: Экономика, 1983. 880 с.

98. Платонов А.П. На заре туманной юности: Повести и рассказы / Сост. М.В. Долотцева. Сов. Россия, 1990. - 480 с.

99. Платонов А.П. Песчаная учительница: Рассказы / Худож. В.Ю. Михайлов. -М.: Современник, 1990. 60 с.

100. Платонов А.П. Чевенгур: Роман / Сост., вступ. ст., коммент. Е.А. Яблокова. М.: Высш. шк., 1991. - 654 с.

101. Платонов А.П. Чевенгур: Роман и повести. М.: Советский писатель, 1990. -656 с.

102. Плотин. Три ипостаси и учение об эманации. — В кн.: Антология мировой философии в 4-ёх т. Т. 1. - М., 1969. - С. 550.

103. Пришвин М. Дневник 1937 года // Октябрь.-1995.-№ 9.-11. С. 152-221.

104. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки / Вступ. ст. В.И. Ерёминой.-Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.-364 с.

105. Пушкарёва B.C. Дети и детство в творчестве Ф.М. Достоевского и русская литература второй половины XIX века. Белгород, 1998. - 104 с.

106. О.Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Пер. Н. Любимова. М., 1966. - С. 193-194.

107. Распутин В. Уроки французского: Повести и рассказы. М.: Худож. лит., 1987.-479 с.

108. Распутин В.Г. «В руках у учителя литературы самое богатое наследие.» // Литература в школе. 1997. - № 2.- С. 58-63.

109. Рерих Н.К. Избранное. / Сост.и вступ. ст. В.М. Сидорова; Примеч. Д.Н. Попова. М.: Правда, 1990. - 528 с.

110. Розанов В.В. Сумерки просвещения / Сост. В.Н. Щербаков. М.: Педагогика, 1990.-624 с.

111. Рубинштейн С.Л. Человек и мир. М., 1976.-318 с.

112. Руссо Ж.Ж. Исповедь. Прогулки одинокого мечтателя. - М;, 1949. — 402 с.

113. Сейфуллина Л.Н. Повести и рассказы / Сост. и вступ. статья В. Пискунова. М.: Худож. лит., 1982. - 543 с.

114. Сигаева Т. Три «детства» в русской литературе // Литература. — 1999. — № 3. -С. 5-12.

115. Симонов К.М. Если дорог тебе твой дом.: Поэмы. Стихотворения. Повесть / Сост. Л. Жадовой. Послесл. Т. Бек и Л. Лазарева. М.: Мол. гвардия, 1982.-479 с.

116. НО.Смирнов В. Слово о гордом и трудном человеке // К.Д. Воробьёв. Заметы сердца-М.: Современник, 1989.-С. 3-22.

117. Советская детская литература. Учебное пособие для библ. фак. ин-тов культуры и пед. вузов / Под ред. В.Д. Разовой.- М.:Просвещение, 1978.-496 с.

118. Солженицын А.И. Присуждена премия Солженицына // Литературная газета.-2001.- №9.-С. 1.143 .Соловьёв В л. С. Оправдание добра: Нравственная философия // Соловьёв Вл.С. Сочинения: В 2 т. Т. 1. -М: Мысль, 1988. С. 47-548.

119. Толстой JI.H. Детство. Отрочество. Юность.-М.: Правда, 1980.-496 с.

120. Толстой Л.Н. Дневники // Собр. соч.: В 22 т. Т. 21. - М., 1987. - 568 с.

121. Толстой J1.H. Об истине, жизни и поведении. М.: Изд-во Эксмо, 2002. -1040 с. (Серия «Антология мысли»).

122. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т.т. Т. 53. - М., 1936. - С. 185.

123. Томашевский Ю.В. Вчера и сегодня: Критико-публист. сюжеты. М. Сов. писатель, 1986.-221 с.

124. Топер П.М. Ради жизни на земле: Литература и война: Традиции. Решения. Герои. 3-е изд. доп. - М.: Сов. писатель, 1985. - 651 с.

125. Флоренский П.А. Христианство и культура / Вступ. ст. и примеч. А.С. Фи-лоненко. М.: ООО «Издательство ACT», Харьков: «Фолио», 2001.-672 с

126. Фохт У.Р. Пути русского реализма. -М.: Сов. писатель, 1963. 264 с.

127. Франк С.А. Сочинения. Мн.: Харвест, М.: ACT, 2000. - 800 с.

128. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии: Пер. с англ. М.: Политиздат, 1980.-831 с.

129. Ходасевич В. Собр. соч. в 4-х т.т. -Т.З. -М.: Согласие, 1997. 592 с.

130. Цветаева М. Наталья Гончарова // Прометей. 1969. - № 7. — С. 181-191.

131. Цветаева М.И. Об искусстве. М.: Искусство, 1991. - 479 с.

132. Цветаева М. Стихотворения. Поэмы / Вступ. ст., сост. и комм. А.А. Саа-кянц.-М.: Правда, 1991.-688 с.

133. Цит. по: Творчество Н.А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века / Редкол.: Михайлов О.Н., Николаев Д.Д., Трубилова Е.М.-М.: Наследие, 1999.-348 с.

134. Чалмаев В.А. Русская проза 1980-2000 годов на перекрёстке мнений и споров // Литература в школе. 2002. - № 4. - С. 18-23.

135. Чалмаев В.А. «Слово, не сорвись на стон.» // Литература в школе. — 1998. -№ 4. С.62-75.

136. Чернышевский Н.Г. О классиках русской литературы. М.: Детская литература, 1971.-223 с.

137. Чуковский К. Борис Житков. В кн.: Чуковский К. Из воспоминаний. - М.: Сов.писатель, 1959. - С. 3-26.

138. Шадриков В.Д. Происхождение человечности: Учеб. пособие для студентов высш. уч. завед.-М.: Издательская корпорация «Логос», 1999. 200 с.

139. Шмелёв И.С. Избранное. М.: Правда, 1989. - 686 с.

140. Шолохов М.А. Донские рассказы / Рис. И. Година. Переизд. - М.: Дет. лит., 1984.- 192 с.

141. Шолохов М.А. Поднятая целина: Книга I и II. Роман / Рис. О. Верейского. Предисловие Ю. Лукина. М.: Дет. лит., 1978. - 638 с.

142. Шпенглер О. Закат Европы. Новосибирск: ВО «Наука», 1993. - 592 с.

143. Шукшин В.М. Собр. соч.: В 3-х т. -Т.З. Рассказы 1972-1974 годов. Повести. Публицистика / Сост.Л.Федосеева-Шукшина; Коммент. Л. Аннинского, Л. Федосеевой-Шукшиной.-М.: Мол. гвардия, 1985.-671 с.

144. Эйхенбаум Б.М. О литературе. -М.: Сов. писатель, 1987. -544 с. 170.Эльконин Д.Б. Психология игры. М., 1978. -214 с.

145. ЭпштейнМ., Юкина Е. Образы детства // Новый мир, 1979, № 12.- С. 238244.

146. Эренбург И.Г. Летопись мужества. М.: Сов. писатель, 1974. — 384 с.

147. Юнг К. Архетип и символ. М., 1991. 209 с.

148. Юм. Д. О человеческой природе / Пер. с анг. С.И. Церетели-СПб.: Азбука, 2001.-320 с.

149. Якименко В. Вечность. Время. Судьба // Сверстники: Сборник статей молодых критиков / Сост. и автор предисл. В.В. Дементьев. М.: Современник, 1982.-317 с.